От отца-попа грех скрывает мать,
хоть на исповеди, может, и больно ей:
как у дочки её да крестьянская стать,
натура широкая, вольная.


Богу ли молимся, ужинаем за столом - 
поповна толкает мне ногу ногою:
она встречает меня за селом
под переспевшей луною.


Как обнимет девка -  богатырь рука,
крепче мужичьего локоть.
А глаза её -  Мокша-река,
цвет волос - только сваренный дёготь.


Над тырлами звёздный горит небосклон.
Расплету -  заплету ль её чёрные косы,
подумаю:
"Волосы матушки -  лён.
Отчего ж твои не белёсы?"


В лугах я с поповной всю ночь напролёт.
Отряхнётся под утро - 
кудлатая.
Нет усталости мне:
только сердце поёт,
только знает трава примятая.


И соловьиного сна не спишь:
поповна на зорьке ускачет козою - 
и встанет поп, прежде солнышка, рыж,
а работник уже с косою.


Попадья на тырлах доит коров
и мне, озорная, подмаргивает:
"Здоров ли, работник?" - "Здоров!"
Многих знает, видать, да помалкивает.


Иду и на попа не без грусти смотрю:
раб царей он, земных и небесных.
"Не прелюбодействую, - 
говорит, - 
не пью, не курю,
в молитвах душа,
не в песнях..."


Из окошка мне машет рукой егоза,
подпевает песне моей полным голосом.
И от кого ты взяла небо-глаза?
И от кого ты взяла чёрны волосы?


Ах, навеки то скроет умница мать,
хоть на исповеди, может, и больно ей!..

Только рабьи глаза от попа можно взять,
от мужика - 
                        вольные.