Помнишь ли ты, матушка,
как я встал с рассветом
и к кресту над холмиком
положил цветы?
А потом-то, матушка,
ни зимой, ни летом
не бывал под вётлами я,
там, где крест, где ты.


Не ходил под вётлы те
по меже вдоль поля,
ни ромашку там не рвал
и ни василёк
не из лени, маменька, -
не дала неволя,
псы, штыки да проволока:
срок тянул я, срок.


Но утри ты слёзынки:
я ведь не мошенник,
не бандит, не взяточник,
не контрабандист.
За стихи напялили,
как на пса ошейник,
срок-то: враг народа, вишь, я,
как сказал чекист.


Но кидал не долго я
сланцы на конвейер -
пять годков, два месяца
и шесть дней всего.
Лютый ветер северный
вдруг теплом повеял -
реабилитировали
сына твоего.


Возвратясь на родину,
отыскал твой холмик,
всю полынь повыполол,
врыл я новый крест.
Но колхоз наш бедненький
трудоднём не кормит,
укатил на заработки
я из отчих мест.


К лучшему ль уехал я
из села родного,
где постой находится,
если нет жилья?
А что тут? Палаточка.
Нет иного крова.
Но тут лучше: вкалываю
не задаром я.


А когда средь полночи
ураган наскочит,
вздрогнет парусиновый
мой шатёр-дворец -
освещаю рифмами
мглу дождливой ночи.
Но пою-то песни свои
вам лишь, мать-отец.


Только вы, вы слышите
мой рассказ печальный,
как ваш сын бродяжничал,
мучился без вас.
Не закончил школы я
даже и начальной:
за плечами грамотности -
только первый класс.


Дом, что вы построили,
утварь, инструменты,
сундуки с одеждами -
всё присвоил жох.
А сиротку вытурил,
даже документы,
ваши фотографии он
не дал взять мне, сжёг.


Сжёг и похоронку он:
до сих пор не знаю,
где свалила замертво
папеньку война.
У меня всё отняли.
А вот негодяю,
сироту ограбившему,
дали ордена.


А я честно, матушка,
буду жить на свете,
я не мною нажитым
не прельщусь добром.
Деньги заработаю -
брошу степи эти,
возвращусь на родину я,
там построю дом.


Вновь, как прежде, матушка,
встану там с рассветом
и к кресту над холмиком
положу цветы.
А приду не как всегда,
не один с букетом -
с жёнкой, с деткой радостною.
Радуйся и ты!


1956, 1967.