В шахматы я играю по субботам. Люблю, знаете ли, посидеть вечерком в задумчивости, склонившись над фигурами... Чайничек уютно помуркивает на плите, неяркий свет торшера располагает... Да что говорить! Привычка, длиною в доброе десятилетие на пустом месте не складывается.
Сегодня была моя очередь идти в гости к Володе - постоянному моему партнеру. У него после выхода на пенсию завелись настоящие барские замашки: халат этакий, парчовый (откуда только выкопал) с атласными отворотами, кресло персональное - сидеть в котором кроме хозяина дозволялось только хозяйскому коту. Словом, ни дать, ни взять - царский полковник, в отставке.
Собственно, Володя и был полковником. Только не царским, а милицейским. А замашки у него, я так думаю, от просмотра альбомов с репродукциями возникли. Он много лет собирал их (дефицит был страшенный, и денег стоили ужасающих!), и вот насмотрелся: "малые голландцы" там, Боттичелли, Веронезе...
Нынче застал я его за рассматриванием альбома Рембрандта. Честно признаюсь, репродукции на меня особого (точнее никакого) впечатления никогда не производили. Я - не фанат. Но Володя, едва выполнив долг гостеприимного хозяина - усадил меня перед доской с расставленными фигурами и налил чаю в благородные фарфоровые чашки со скромным узором - снова погрузился в созерцание. Альбом был раскрыт на странице, если не ошибаюсь, с картиной "Давид и Ионафан". Библейский сюжет.
--
Обращали ли вы внимания, Юрий Петрович, - произнес Володя, машинально делая свой первый ответный ход, - на то, что Давид - единственный персонаж Рембрандта, у которого совершенно не видно лица?
Я немного поколебался и решил, что при таком настрое разумнее всего разыграть мой вариант ферзевого гамбита.
--
Неужели?
Володя не слишком нуждался в моих кратких репликах, но с ними разговор шел живее. Поэтому междометиями я не пренебрегал.
--
Именно. Даже в знаменитом "Возвращении блудного сына" голова оборванца, припавшего к ногам отца, несколько повернута к зрителю. Так что некоторые черты разглядеть можно. Здесь же мы видим у Давида только затылок. И никакого намека на то, как выглядело лицо.
--
Может подходящего натурщика не оказалось? - предположил я, стараясь отвлечь его внимание от передвижения своей пешки. - Рембрандт часто использовал в картинах собственные черты. Но нельзя же двух персонажей наделять абсолютно одинаковой внешностью.
--
М-м-м,.. - Володя встал и скрестил руки на груди. У него была привычка расхаживать по комнате размышляя. Но я этого не любил. Поэтому он только покачался несколько с пятки на носок и снова сел. Книжные полки были у него под рукой, так что он не глядя потянулся и безошибочно вытащил нужный том:
--
"... и целовали они друг друга, и плакали оба вместе, но Давид плакал более. И сказал Ионафан Давиду "Иди с миром; а в чем клялись мы оба именем Господа, говоря: "Господь да будет между мною и тобою и между семенем моим и семенем твоим", то да будет навеки. И встал Давид и пошел, а Ионафан возвратился в город" Первая книга царств, гл.20, стих 41-43
--
Возвышенно, но непонятно, - сказал я, поморщившись. Потому что Володя, отложив в сторону Библию, снял с доски моего коня, которого я только что хотел передвинуть на удобное место.
--
Может быть Рембрандт умышленно спрятал лицо Давида, чтобы скрыть... Или, вернее, натолкнуть нас на мысль, что у обоих этих персонажей одно и то же лицо. Лицо Рембрандта. Он как бы прощается здесь сам с собой. Тот, что был - ликующий, празднующий "С Саскией на коленях". И тот, каким он стал - старый, бедствующий, больной... Который вынужден был привязывать кисти к предплечьям, потому что не мог уже нормально держать их в руках...
--
Мистер Джекил и мистер Хайд?
--
Ну, может быть отчасти,.. - он задумался над ходом ферзя. - Вообще говоря, сюжет распространенный. Пушкин, например, тоже задавался мыслью о двуединстве человеческой личности: Моцарт и Сальери, гений и злодейство...
--
Там несколько другое, - заметил я с некоторым удовлетворением и съел пешку. - Пушкин рассматривал это раздвоение как бы извне. Он не отождествлял себя со своими персонажами. Хотя с Моцартом... может быть. Такой же солнечный гений.
--
Уверены? - его рука застыла над шахматной доской, и я вдруг увидел, что он может поставить мне мат в четыре хода.
--
Я э-э... - следовало как-то отвлечь его от игры, тем более что, абсолютно против моей воли, мой взгляд предательски уперся в фигуру, которая двинувшись делала мат неизбежным.
--
Солнечный гений, - неторопливо продолжал между тем Володя, - писал, между прочим, "Не дай мне бог сойти с ума/ Уж лучше посох да сума". И вообще история его дуэли во многом загадочна. Даже предварительное, беглое изучение ситуации показывает, что Пушкин почти маниакально стремился к смерти. Его дуэль - по сути замаскированное самоубийство.
--
Ну это вы начитались "Опасных связей" Ланкло. - Я откинулся в кресле и видом своим постарался показать, что разговор меня заинтересовал, а шахматы на сегодня стоит отложить. - Что может быть общего у того раскаявшегося развратника и... извините за напыщенный стиль, у "солнца нашей поэзии"?
ЛАНКЛО Нинон (Анна де Ланкло, Lanclot) (1620-1705), французская куртизанка, хозяйка светского и литературного салона. Автор содержательных писем.
Володя слегка усмехнулся, давая понять, что заметил мою маленькую хитрость, но как гостеприимный хозяин уважает желание гостя. И чуть придвинул мне вазочку с домашним печеньем.
--
"Солнцем" его назвали посмертно, так как по русскому обычаю о покойных плохо не говорят. При жизни же и Жуковский, и Вяземский считали себя выше его. Да и сейчас знатоки ценят Баратынского, например, выше. Пушкин просто, выражаясь по-современному, раскручен больше. А вот почему - отдельный вопрос.
--
Вы скажете, Володя, "раскручен", - я с облегчением укрылся за чашечкой с чаем. - Пиар, слава Богу, изобретение двадцатого века. А в те времена люди были чище и искреннее. Да и средства массовой информации были тогда вовсе не массовыми. Общественное мнение складывалось из личных убеждений граждан. А не из навязанных извне.
Высказавшись, я с удовлетворением отметил, что Володя встал и отправился на кухню подогревать чайник. Ясно было, что таким образом он хотел выиграть время для обдумывания.
Надо признать, что ставить его в тупик мне доводилось не часто. Подобные случаи составляют мою маленькую гордость, хотя я, разумеется, Володе стараюсь о них не напоминать.
Вернувшись, он уселся в кресло, рассеянно взглянул на шахматную доску и с некоторой внутренней нерешительностью произнес:
--
Отчасти вы, Юрий Петрович, безусловно правы. Пиар, как промышленная технология, как система, поставленная на поток, действительно возник только в наше время. Но с другой стороны существует масса примеров, когда художники, музыканты, поэты, ученые посвящали свои труды властителям, прославляя их. Создавая им, по-современному говоря, положительный имидж. И получали за это деньги на продолжение исследований. Скажем, Галилей свои астрономические открытия посвятил богатейшему дому Медичи, сравнив Козимо Медичи с Юпитером. Оплачено это было весьма щедро. Мудрейший Макиавелли своего знаменитого "Государя" посвятил внуку Лоренцо Великолепного, чем заслужил прощение, был возвращен из ссылки и получил прекрасную должность при дворе, которую и занимал до самой смерти. Фирдоуси преподнес свою великолепную "Шах-намэ" султану Махмуду Газневи, Гендель - придворный капельмейстер, всю жизнь проведший в свитах королевского двора... Все так или иначе прославляли своих покровителей. Причем, не задаром.
--
Боюсь, Володя, вы уклонились от темы, - разговор чем дальше, тем больше доставлял мне удовольствие. - Разумеется, наука и искусство во все времена нуждались в дотациях со стороны правительства. Но Пушкин-то здесь причем? Кого он прославлял? Да и денег у него никогда не было - после смерти одних долгов осталось на сто тысяч рублей! Какие у него могли быть покровители при его-то насмешливом характере и страсти к ядовитым эпиграммам? От власти кроме ссылок и издевательств он не получил ничего.
--
А вот это стоит рассмотреть более подробно. Но начнем с начала.
Итак, закончив лицей, Александр Сергеевич был определен на службу в Коллегию иностранных дел. Работой себя, особенно не затруднял, проводя время в дружеских пирушках и развлечениях. Никаких упреков ему, тем не менее, не высказывалось. Возможно, подобный образ жизни был характерен для "золотой молодежи".
--
Позвольте-позвольте, о чем вы говорите?! - возмутился я. - Пушкин же писал про себя: "я, слава Богу, мещанин". Какая "золотая молодежь"?!
--
Писал. Но принадлежал, и это признается всеми, к старинному роду. Родоначальником фамилии энциклопедия называет некого Радшу - сподвижника Александра Невского. Прадедом по материнской линии был Абрам Петрович Ганнибал (арап Петра Великого) - царского рода, и женил его Петр на боярышне из рода Рюриковичей. Так что родословная выдающаяся. Знатностью мог сравниться с самим царем.
Но пойдем дальше. Первым крупным произведением Пушкина стала знаменитая поэма "Руслан и Людмила", вызвавшая фурор в высших кругах общества. И, как сообщают энциклопедии, "окончание работы над "Русланом и Людмилой" совпало с резким недовольством императора поведением и возмутительными стихами Пушкина: речь пошла о Сибири или покаянии в Соловецком монастыре". Глядите, как интересно: пока молодой Пушкин балбесничал, пил, гулял, писал эпиграммы и бретерствовал, власть смотрела снисходительно. А как только он создал шедевр, прославивший его имя в веках и составивший литературную славу России, царь высказал резкое недовольство и готовность загнать молодое дарование в Сибирь. Странное совпадение.
Заступником выступил Карамзин, обычно к ходатайствам не склонный. Опять интересно: историограф, преподнесший царю свой труд "История государства Российского" со словами "История принадлежит царю", заступился за поэта, написавшего историческую поэму.
--
Помилуйте, Владимир Александрович, - возмутился я. - О чем вы говорите, какая история... Да ведь это же сказка!
--
Пушкин так не считал. Он и начинает, и заканчивает свою поэму словами: "Дела давно минувших дней/Преданья старины глубокой". Да знаю, - он приподнял руку, как бы останавливая мои возражения, - русалки, волшебники, живая вода... Это все фольклор. А если рассмотреть фактическую сторону дела? В чем там сюжет? У некоего весьма могущественного властителя похищают дочь. Причем, похищают в момент, когда она юридически уже стала женой прославленного победами воина. Но искать красавицу отправляются не отец и не муж, а несколько витязей-союзников. Условно говоря - союзные войска. Пушкин не называет место, где живет похититель, но имя злодея - Черномор - несет яркую географическую окраску.
У меня в голове точно все смешалось.
--
Вы что же, - я с силой потер лоб ладонью, - вы на гомеровскую "Илиаду" намекаете? Конечно, там тоже полно мифических персонажей, но... Вы же не думаете, что царь разгневался на Пушкина за плагиат?
Володя долго посмотрел на меня, как бы решая стоит ли продолжать, потом повернулся и снял с полки один из томов русских летописей, вышедших в собрании "Памятники литературы древней Руси".
--
Интересную историю я тут нашел, - сказал он, раскрывая книгу на одной из закладок. - Юрий Данилович - старший брат Ивана Калиты - был женат дважды. Имя первой жены неизвестно. Имя второй - Агафья, что означает "добрая". Юрий сам выбрал это имя. (Обычай менять имена царским невестам сохранился в России до самого конца самодержавия. Жена Николая II тоже поменяла имя "Аликс" на Александру Федоровну). Сравните: Агафья - добрая, Людмила - людям мила...
--
Стоп-стоп-стоп, - замотал я головой. - Не так быстро. Насколько я понял, мы только что говорили о неком сходстве сюжета "Руслана и Людмилы" и гомеровской "Илиады". Но при чем здесь русские летописи? При чем здесь какие-то сомнительные сходства имен? Уж российское-то летописание к Гомеру никакого отношения не имеет и иметь не может, потому как разнесены они не только в пространстве, но и во времени. Причем на тысячелетия!
--
Давайте не будем пока спешить с выводами. Для начала соберем факты.
Итак, весьма возможно, что в роду Пушкина - восходящему по материнской линии к Рюрику - могли сохраниться "преданья старины глубокой", которые он в замаскированной, сказочной форме изложил в своей поэме. Но современникам замаскированные намеки были понятны. То есть Пушкин в "Руслане и Людмиле" изложил что-то из настоящей, подлинной истории России. Что, естественно, идет вразрез с официальной доктриной. В этом ключе были бы понятны гнев государя, угрозы: в Сибирь, на Соловки... и заступничество историка Карамзина...
--
Господи, да что вы говорите! Что вообще значит "подлинная история России" А какая еще есть?
И вы что, серьезно полагаете, что русские летописи и "Илиада" Гомера описывают одни и те же события? И русские князья штурмовали Трою? Это абсурд!
- Русские князья неоднократно и успешно осаждали и покоряли Царьград. То есть Стамбул-Константинополь. А где находится Троя? - Владимир Александрович взглянул в мои выпученные от удивления глаза и мягко сказал: - Но посмотрим, что было дальше.
Я был слишком потрясен и смог лишь бессильно откинуться в кресле.
--
Итак, в результате заступничества официального царского историографа Пушкин откомандирован не в Сибирь, а в распоряжение наместника Бессарабии. Энциклопедия сообщает, что перед высылкой он обещал не писать "против правительства" и слово свое сдержал. Однако, несмотря на успешную литературную деятельность, к 1823-1824 годам Пушкин приходит к кризису. "Мотивы разочарования, близкого к отчаянию", - указывает энциклопедия Кирилла и Мефодия. Опала не соответствовала характеру нашего "солнечного гения". Он привык к другой жизни. Каков же выход? Вы, конечно, помните, что это время - фактически канун восстания декабристов. Пушкин был своим в их среде. И в то же время, опять-таки по сведениям из энциклопедии "склонялся к примирению с действительностью" и "надеялся на монаршее прощение". Каким образом? Этот вопрос остается у литературоведов без ответа.
Вообще говоря, вариантов изменения ситуации у Пушкина было три: первый - примкнуть к восстанию и стремиться улучшить жизнь не только свою, но и всей страны. Второй - бегство за границу (есть сведения, что Пушкин готовился к этому). И третий - сделать нечто такое, за что царь всемилостивийше простил бы его.
--
Вы не можете обвинять его в этом! - я так разгорячился, что даже вскочил, едва не опрокинув кофейный столик. - Да, Пушкин не был на Сенатской площади. Но на допросе он гордо отвечал царю, что если бы был 25 декабря в Петербурге, то присоединился бы к восстанию.
--
Отвечал гордо... Но вы ведь знаете, что Александр Сергеевич готовился нелегально прибыть в Петербург, и лишь в последний момент переменил планы. Тут какая-то неувязка, вам не кажется?
--
Нет.
--
А давайте рассмотрим это подробно. Итак, тайные общества передовой молодежи ("декабристами" их назовут позднее) жаждут изменить уклад жизни в стране к лучшему. Изменить путем введения конституции, смягчения нравов, провозглашения идеалов Великой французской революции и так далее. Изначально ни о каком восстании речь не идет. Царю Александру в 1825 году исполнилось 58 лет - он был еще вполне крепок, бодр, никто и предположить не мог, что с ним случиться что-то печальное...
--
О, мне известна версия, что Александр вовсе не умер в Таганроге, а просто...
--
Да-да, но сейчас мы говорим не об этом. Не будем отвлекаться от темы.
Словом, царь бодр, подданные полагают, что ему еще править и править. И Пушкин из своей деревенской ссылки собирается ехать в столицу. Спрашивается, зачем?
--
Чтобы примкнуть к восстанию? - робко предположил я.
--
Ни о каком восстании речи пока нет. События на Сенатской площади произошли в момент междуцарствия. Когда один император умер, а второй - Константин, которому и армия, и чиновники уже спешно присягнули, неожиданно отрекся от престола в пользу Николая.
Все историки в один голос подчеркивают, что восстание было плохо подготовлено, так как произошло внезапно. Потому что так сложились обстоятельства, и заранее этого никто предсказать не мог.
Значит, сборы Александра Сергеевича в Санкт-Петербург в декабре 1825-го имели какую-то другую цель. Какую?
И ведь он поехал, но уже с дороги внезапно вернулся. Почему? Не потому ли, что достоверно узнал о смерти царя, аудиенции у которого хотел добиться?
--
Это инсинуации! Владимир Александрович, только наша давняя дружба...
Но Володя снова жестом остановил меня.
--
Вы правы. Судить о мыслях и намерениях кого бы то ни было некорректно. Однако, достоверно известно, что в конце концов аудиенция состоялась. Пусть не с Александром, но с Николаем Пушкин все-таки встретился. Каковы же были последствия?
--
Пушкина привезли к Николаю из ссылки! - поправил я, чувствуя себя почти оскорбленным. - И не на встречу, а на допрос, под конвоем. И ставить эту встречу в вину Александру Сергеевичу...
--
Хорошо-хорошо. Так каковы были последствия? Оказывается, результатом стало "взаимное признание".
--
Царь взял на себя цензуру пушкинских стихов!
--
Да. И давайте прочтем дальше, - он снял с полки нужный том Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия и зачитал мне вслух: - "Отдавая должное преобразованиям Николая, Пушкин сохранил верность друзьям. Это было не двурушничество, но стремление занять государственную позицию: свободные, доверительные отношения с царем давали возможность творить добро, в частности бороться за амнистию декабристов".
Я вырвал том из его рук... увы, он все прочел верно.
--
Но это не было двурушничеством!
--
Это были свободные, доверительные отношения с царем, - кивая согласился он. - Не странно ли? Опальный поэт - Пушкина привезли на аудиенцию из ссылки - чьи "возмутительные стихи знала вся грамотная Россия" после встречи с царем, который не дрогнув повесил пятерых лидеров восстания, получает не только освобождение, но и особые отношения с государем. Он становится царским эмиссаром.
--
Ну вы скажете...
--
Он ездит по разным городам, изучает архивные документы... Некоторые из них были секретны, но Пушкин обладал особыми полномочиями. Не случайно в Нижнем Новгороде его приняли за секретного правительственного ревизора. (Потом он подарил этот сюжет Гоголю.) За казенный счет ездил он и на Урал, собирать сведения о Пугачевском бунте. С чего вдруг такое доверие? Тема-то весьма засекреченная - Пушкин сам пишет, что "дело о Емельяне Пугачеве считалось важной государственной тайной". Закрытость темы была столь велика, что даже обладая специальными полномочиями Александр Сергеевич, который "собрал все, что было обнародовано правительством, касательно Пугачева, и то, что показалось мне достоверным в иностранных писателях, говоривших о нем" набрал для своей "Истории Пугачева" только 36 страниц. Не маловато ли, как считаете?
--
А в Нижнем Новгороде он тоже материалы по Пугачеву собирал? - беспомощно спросил я, чувствуя какое-то опустошение.
--
Вполне возможно. Пугачев ведь шел на Москву. И лишь регулярные войска под личным командованием Суворова смогли остановить его.
--
О Боже, - только и смог я вымолвить.
К счастью, Володя и сам понял, что мне нужен перерыв, и снова ушел на кухню ставить чайник. А я встал и принялся ходить по комнате, что для меня, вообще говоря, совершенно не характерно.
--
Итак, мы остановились на том, - продолжил хозяин, возвращаясь и вновь устраиваясь в любимом кресле, - что царь, жестоко расправившись с восставшими, в то же самое время необъяснимым образом меняет гнев на милость по отношению к Пушкину. Не только не ссылает в Сибирь, но напротив, приближает к себе, устанавливая особые доверительные отношения.
--
Николай был не глуп. Он понимал, что одними репрессиями свободолюбивого движения дворянства не подавить. Он хотел привлечь на свою сторону духовного лидера передовой молодежи.
--
Верно. Хотел и привлек. Пушкин пишет в 1826 году - вскоре после аудиенции: "В надежде славы и добра/Гляжу вперед я без боязни:/Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни". То есть, Петр, мол, тоже начинал с крови, но был просвещенным правителем. И заканчивается это стихотворение пожеланием Николаю: "Семейным сходством будь же горд/Во всем будь пращуру подобен: как он, неутомим и тверд,/И памятью, как он, незлобен".
История эта мне напоминает посвящение макиавеллиевского "Государя" очередному правителю дома Медичи. И там и тут, вслед за литературным произведением следует прощение, возвращение из ссылки и получение должности при дворе. Единственное отличие: Макиавелли ко времени прощения был стар, а Пушкин - молод.
--
Да. И Макиавелли получил аудиенцию и прощение после того, как преподнес "Государя", а Пушкин написал цитированные вами "Стансы" после встречи с Николаем, после прощения.
--
Я не о "Стансах", - Володя машинально погладил кота, выбравшего именно этот момент, чтобы запрыгнуть хозяину на колени. - Мы не рассмотрели вопрос: а зачем, собственно, Пушкин нелегально собирался в Петербург в декабре 1825?
--
Ну, вероятно в революционной среде... какие-то предчувствия надвигающегося...
--
Сомнительно, но предположим. В таком случае нелегальная поездка ссыльного поэта, по существу побег, была довольно рискованным предприятием, вы согласны? Тем более в период революционного брожения, в предчувствии надвигающегося... и так далее... Я правильно излагаю?
--
Ну, в общем, да.
--
Итак, опасность. Речь могла даже идти о жизни и смерти.
--
Вполне могла. Но Пушкин не побоялся!
--
О да. И вот в этом высоком духовном накале, готовясь так сказать, положить жизнь на алтарь отечества, Пушкин за два дня 13 и 14 декабря 1825 года пишет "Графа Нулина". Никаких там "Любви, надежды, тихой славы, недолго тешил нас обман...". Нет! "Смеялся Лидин - их сосед, помещик двадцати трех лет". С такими прибаутками на смерть не идут. Разумно предположить, что причина была другая. Например, Пушкин собирался преподнести царю только что законченного "Бориса Годунова".
--
Господи Боже, вы и это ставите ему в вину?! Да мы все, что знаем о Годунове и Лжедмитрии, вспоминается в первую очередь по этой трагедии. Это, своего рода, литературный подвиг Пушкина!
--
Написано талантливо, никто не спорит. Но не странно ли восхищался своим талантом сам Александр Сергеевич? "Ай, да Пушкин, ай да сукин сын!". Своеобразное выражение восторга.
--
Поэтам свойственно... некоторая нестандартность в выражении мыслей. Это естественно.
--
И не менее естественно, вы считаете, что Годунов - гонитель и (по словам Карамзина) яростный враг всего рода Романовых - со страниц трагедии предстает, как мучимый совестью детоубийца. И даже цареубийца! "И мальчики кровавые в глазах", - это любой школьник вам процитирует.
--
Но убийство царевича - объективный факт. Пушкин ничего не выдумал, только описал в гениальных стихах. Так же как и историю Гришки Отрепьева.
--
Ну да. После чего назвал себя "сукиным сыном". И получил прощение Николая Романова. Кстати, историки не столь категоричны в описании царствования Годунова. Со смертью царевича много неясностей. И с историей Отрепьева связано много парадоксов и необъясненных до конца вещей.
--
Пушкин создавал литературное произведение, а не диссертацию по истории. Его интересовала внутренняя драма человека.
--
Золотые слова. И после описания этой внутренней драмы он получил государев заказ на исследование следующей - Пугачевской. Благодаря стихотворному гению, что вы помните о Пугачеве? - хитроглазый мужичок в заячьем тулупчике, верно? А этого мужичка в городах встречали колокольным звоном, молебнами. "В Саранске архимандрит Александр принял Пугачева с крестом и Евангелием", "жители выходили ему навстречу с иконами и хлебом и падали перед ним на колени", - это записал сам Пушкин.
--
Пугачев назвался царем... - неуверенно произнес я, в конец уже сбитый с толку.
--
Не странно ли, что у Пушкина всякий оборванец, стоит ему назваться царем - будь то Пугачев или оба Лжедмитрия, сразу же всеми признаются как цари? Причем не только дремучими неграмотными крестьянами, но и архимандритами, купечеством, духовенством? А в случае Лжедмитриев - даже иностранными королями и членами российской царской семьи.
--
Темная история, - сказал я, внутренне тоскуя. Эх, лучше бы в шахматы проиграл. Да кабы знать...
--
Итак, Пушкин прощен после написания "Бориса Годунова". Будучи в доверительных отношениях с царем, он пишет "Историю Пугачева". Что следует за этим? Он живет на широкую ногу: дом на Мойке в ста метрах от царского дворца; проигрывает в карты тысячи и десятки тысяч (при том, что двадцать тысяч в год были прожиточным уровнем самой что ни на есть золотой молодежи). Он оскорблен придворным званием камер-юнкера, так как рассчитывал на большее (при том, что на государственной службе ничем себя не утруждал - вспомните хотя бы его отчет по борьбе с саранчой). За что же он рассчитывал получить более высокое звание? Какую такую услугу он оказал государю, что тот, в конце концов, оплатил все его долги?
Почему, согретый и дружбой, и признанием своего литературного дарованья, женатый на любимой женщине, он вдруг прорывается признанием: "О нет, мне жизнь не надоела,/Я жить люблю, я жить хочу,/Душа не вовсе охладела,/Утратя молодость свою". "Мне день и ночь покоя не дает/ Мой черный человек. За мною всюду/ Как тень он гонится. Вот и теперь..." и знаменитое "Не дай мне Бог сойти с ума".
Последние годы он жил, как в угаре. Вино, карты, женщины. Как будто хотел забыться, как будто хотел, чтобы его остановили. Но никто не останавливал.
Сальери, кстати, вовсе не был отравителем. Пушкин, условно говоря, оклеветал его. Причем так, что теперь невиновность Сальери всегда требует дополнительного разъяснения. "Гений и злодейство несовместны. Ужели я не гений?" - вот главная мысль этой драмы. Мысль Пушкина.
И вот эпилог: встретив Дантеса - блестящего гвардейского офицера, признанного стрелка, Пушкин начал буквально нарываться на дуэль с ним. Распускал слухи, что Дантес - пассивный гомосексуалист и сожительствует со своим приемным отцом - бароном Геккерном. Дантес, как ни странно, на дуэль его не вызвал. Пушкин, называя всех окружающих "свинским Петербургом", продолжает напрашиваться на ссору и, в конце концов, отправляет Геккерну письмо настолько оскорбительное, что Дантес вынужден вступиться за отца. Тем не менее, секунданты Дантеса всячески предлагали мягкие условия дуэли. Но нет, Пушкин настаивает на том, чтобы стреляться со всей серьезностью. Что оставалось тому? Кавалергарды, кстати, единогласно подтверждали, что во время дуэли Дантес вел себя безупречно. После выстрела он бросился к упавшему Пушкину, желая оказать помощь, но Пушкин заставил его вернуться к барьеру и выстрелил. Рана Дантеса оказалась не смертельной. Так что "солнечный гений" не омрачил свою душу убийством.
Мы долго молчали. Слышно было, как на плите надрывается давно вскипевший чайник. Но никому не приходило в голову просто пойти и выключить его.
--
И что? - спросил наконец я. - Опорочили мы память величайшего нашего поэта. Зачем?
Володя печально усмехнулся:
- Исследовали внутреннюю драму. Где-то я прочитал, что Бог не наказывает человека за грехи. Грех - сам по себе есть наказание. Сделки с совестью - сто процентно проигрышное предприятие.
--
Но Пушкин дал нам так много...
- В том числе и сознательной лжи... То самое двуединство гения и злодейства, которое было в нем так сильно. И когда он не смог более выносить этого раздвоения, то понял, что пришло время прощаться. Тут Володя высвободил заложенную другими книгами Библию и медленно зачитал: "... и целовали они друг друга, и плакали оба вместе, но Давид плакал более. И сказал Ионафан Давиду "Иди с миром".