"Было нечто неопределимое, совершенное, оно действовало раньше земли и неба. Как тихо оно было и как бесформенно, одиноко само по себе, неизменно, всеобъемлюще и неисчерпаемо! Можно считать его матерью всех вещей. Я не знаю его имени, но обозначаю его, как Дао"
классическая книга Лао-Цзы.
Однажды, увидев ворона, оглянитесь через левое плечо, но не спешите.... Древние говорили - если слишком быстро оглянуться через левое плечо, то можно увидеть смерть....Да, да ту самую костлявую старуху с косой (ХЕ-ХЕ). Так вот если вам повезет, и вы не будете, так быстры, вы сможете увидеть ее след, как росчерк пера, и тогда все события, изложенные в этом рассказе, покажутся вам ...
1
Тяжелые, полные влагой тучи затянули все небо. Большая черная птица парила под ними, созерцая бескрайние просторы земли. Ей казалось, что она летит под сводом огромного мраморного храма, холодные каменные полы которого были заботливо прикрыты пестрым осенним ковром. И действительно: пожелтевшая трава лугов и свежевспаханная земля, вечнозеленая хвоя лесов и багряная листва рощ, голубые воды рек и синие глади озер - всё это, отсюда, с высоты птичьего полета, казалось причудливым и невероятно красивым узором, похожим на диковинные хитросплетения персидских ковров.
Ей нравилась осень. Чем-то, как ей казалось, они с ней были похожи. Возможно, Осень была ей родной сестрой, но этого она не могла знать. У её Матери было так много детей, что даже при желании (потрать на это хоть всю жизнь) она никогда не смогла бы познакомиться с ними всеми. Однако внутренний голос подсказывал ей, что у Осени есть то самое Первое чувство, которое каждый из них впитал с молоком Матери при рождении.
Тогда, в детстве, Первое чувство было для них единственным способом познания мира, оно являлось их общей душой, сутью существования, радостью и болью, и еще чем-то необъяснимым, во много раз большим, чем все они вместе взятые.
Позже повзрослев, они познали и другое... Пространство и время, ненависть и любовь, жизнь и смерть - явились им лишь яркими бликами Первого чувства.
Однажды Мать призвала их к себе и спросила:
- Дети мои, вы уже повзрослели и готовы к самостоятельной жизни. Каждый из вас скоро должен будет выбрать то, чему он посвятить свою жизнь - тот короткий отрезок времени, который Хаос отвел для каждого из нас. И помните, где бы вы ни были, чем бы не занимались, всегда помните об одном.
- О Первом чувстве? - робко спросил кто-то из задних рядов.
- Да, о нем, о том самом Первом чувстве, которое каждый из вас обрел, появившись на этот свет, благодаря которому достиг юности и теперь стоя на пороге зрелости, должен сделать свой выбор. Сейчас, следуя обычаю, я должна задать вам вопрос. Все ли вы помните свое Первое чувство?
- Да! - гордо ответили они.
- Хорошо! Я рада за вас. Ибо только тот, кто не забыл в бренности бытия Первое чувство, сможет продолжить Путь.
- А разве мы уже куда-то шли? - спросил кто-то самый нетерпеливый, видимо из последнего помета.
Мать недовольно взглянула в сторону говорившего, но тот, почувствовав, что так это ему с рук не сойдет, уже успел укрыться за спинами своих товарищей, избежав тем самым жесточайшего наказания. Все знали, перебивать Мать - опасное и глупое развлечение.
Выдержав многозначительную паузу, она продолжила:
- Путь - это вся наша жизнь, и что бы вы ни делали, где бы вы ни находились, вы всегда будете преодолевать свой Путь. Скоро вы покинете меня, но прежде чем вы начнете свой Путь, выберите себе Цель. Вы, наверное, хотите спросить меня как выбрать свою Цель? Как найти своё предназначение? Этого я вам сказать не могу, потому что и сама не знаю, просто доверьтесь своему Первому чувству и следуйте за ним, оно укажет вам Цель. Когда-то, давным-давно, я поступила именно так, по совету моей Матери, и теперь понимаю, что иначе быть и не могло, я стала тем, кем должна была стать - это моя Судьба. И еще... В Пути вы встретите множество себе подобных, укажите им дорогу в мое лоно и обретете новых братьев и сестер...
Неугомонный ветер налетел на нее в могучем порыве, отрывая от воспоминаний, и словно заигрывая, увлек за собой. Ветер был ее братом. Несколько минут она парила, целиком отдавшись ему, наслаждаясь его силой и скоростью. Постепенно её мозг начал воспринимать реальность мира. Оглядевшись, она увидела, что впереди, там, где кончается лес, появились окраины довольно большой деревни, вокруг которой тесным кольцом ютились заброшенные колхозные поля. Заложив крутой вираж, птица вдруг сложила крылья и камнем бросилась вниз.
Николай Иванович Ползунов заканчивал колоть дрова, когда первые капли дождя упали на землю. Редкие и не очень крупные они ложились на траву, и застывали на ней янтарным блеском утренней росы. С каждой секундой их становилось все больше, дождь усиливался, и вот уже падая на траву, капли, не задерживаясь, скатывались на землю, ублажая её своей влагой.
Сложив наколотые поленья в дровяник, и убрав острооточенный топор в сарай, Николай Иванович неспешно, несмотря на усиливающийся дождь, направился к дому. Тяжелая шаркающая походка выдавала его глубокую старость. Время не пожалело старика: впившись сединой в некогда черные как смоль волосы, оно оставило на лице глубокую сеть морщин - каналов, и отметилось глубоким, во всю левую щеку, шрамом - память о войне. Поднявшись на крыльцо, Ползунов обернулся и окинул взглядом горизонт.
Вдалеке, там, где небесная сфера касалась своим краем макушек деревьев, собирались темные грозовые тучи полные электрической энергией готовой вот-вот выплеснуться наружу. При виде столь удручающей картины (дел на дворе оставалось невпроворот) старик помрачнел лицом, зло сплюнул промеж зубов в сторону приближающегося ненастья, невнятно выругался и вошел в дом.
В доме было жарко. Большая русская печь, издавая мерный гул, изредка по-хулигански потрескивала дровами. Скинув в прихожей телогрейку, старик прошел на кухню и повесил ее у самой печи для того, что бы в следующий раз, когда он будет ее одевать, она была сухой и теплой. Сам Николай Иванович жару в доме не жаловал, но в последнее время был вынужден мирится с таким укладом в быту, так как его жена, Татьяна Васильевна, была тяжело больна и нуждалась в тепле и постоянном уходе. Открыв топку, он подкинул пару поленьев в печь. Взял со стола чайник. Заглянул в его алюминиевое брюхо, провел по дну пальцем и только потом зачерпнул им из ведра воды и поставил на плиту. В ожидании пока вода закипит, Николай Иванович решил заглянуть в комнату жены.
Татьяна Васильевна лежала на кровати, стоявшей вдоль одной из стен печи. Ползунову хватило одного взгляда, что бы понять - за время его отсутствия в ее состоянии ничего не изменилось. Тяжело вздохнув, старик вернулся на кухню, закурил, усевшись на стул поближе к окну.
Гроза приближалась...
Это случилось три недели назад, в воскресенье, двадцать шестого сентября. В тот вечер тоже была гроза. Они сидели в гостиной и смотрели по телевизору программу "Сегодня" с Сергеем Доренко, когда первые раскаты грома заставили задрожать стекла в оконных рамах.
- Пожалуй, стоит выключить телевизор, - сказал Ползунов, вставая с дивана и подходя к окну. - Гроза идет не шуточная, вон как иву у дальней рощи под ветром пригнуло, почти до земли.
Несмотря на то, что Николаю Ивановичу в этом году исполнилось семьдесят девять, зрение его осталось таким же острым, каким было в молодые годы, чем он небезосновательно гордился и никогда не упускал возможности похвастаться этим перед окружающими.
- Выключай! Выключай! - деловито заявила баба Таня, жена Ползунова, на дух не переносившая Доренко. - Чем этого брехуна слушать, лучше уж с курами на насесте кудахтать.
Подойдя к телевизору, старик вытащил шнур из розетки. Старенький "Рубин" грустно всхлипнул и экран погас. В комнате сразу стало чуть темней и тише.
-Ой, дед, - встрепенулась баба Таня после некоторой паузы. - А я, кажется, поесть свиньям сготовить забыла.
-Успокойся ты старая, - поспешил урезонить жену Ползунов. - Ты же им еще до ужина помои сварила да на печь доходить поставила. Пойдем-ка лучше ложиться спать, время уже позднее, завтра утром нужно будет рано вставать. Дел на дворе по горло, зима на носу, того и гляди, через месяц полтора снег повалит, а у нас дров не заготовлено, сено не убрано, да и крышу на сарайке подлатать не мешало бы.
Говоря это, старик подошел к дивану и помог жене подняться.
Что-то в последнее время в их доме шло не так, и это что-то было непосредственно связанно с ним, а ещё больше с его женой. Сейчас провожая ее под руку до кровати, Ползунов впервые ясно осознал, что его жена, его любимая Танечка, серьёзно больна. Иначе чем еще можно было объяснить провалы в памяти, участившиеся у нее в последнее время, и еще это странное состояние, когда её глаза подергивались легкой поволокой, а движения становились не скоординированными и немного заторможенными. Сначала все эти случаи он списывал на ее старость, но последние более частые рецидивы вызвали в нем смутные подозрения, которые теперь переросли в полную уверенность - его жена страдает каким-то серьезным недугом.
На этот громыхнуло где-то совсем рядом.
-Ое-ей! - запричитала баба Таня. - И вправду сильно бьет, как бы в дом не угодила молнией-то, сгорим же заживо. И чем это люди так Бога прогневали.
-Не угодит, не бойся, если сама только беду не накличешь. Полезай-ка лучше в кровать да спи. Утро вечера мудренее, - ответил Ползунов пытаясь не выдать свое раздражение вызванное детским, как ему самому казалось, поведением жены.
За окном в третий раз ударил гром, а следом за ним, через секунду, крупные капли дождя застучали по жести подоконников. Дождь всегда успокаивал Ползунова и помогал заснуть.
В ту ночь ему впервые за долгие годы приснился сон. Конечно, Ползунова и раньше посещали ночные видения, но они больше походили на призрачные миражи, обрывки которых на следующее утро вспоминались с трудом. Однако этот сон был не таким, он был реален. Все происходящее во сне было составлено из отрывков его, Ползунова, воспоминаний и детских страхов, странным образом склеенных между собой.
Сначала ему снилась птица. Это был большой черный ворон, парящий высоко над землёй. Ползунов почувствовал, что лежит в траве, видимо посреди какого-то луга. Он попытался встать, но тело не подчинялось. Ворон громко закричал, и вокруг все изменилось. Это уже был его старый дом в Поволжье, где в детстве он жил вместе с отцом и матерью. В те голодные после революционные годы люди часто умирали. Еды на всех не хватало, и деревни пустели одна за другой. Люди уходили в города, где питались подаянием да временными заработками, а те, кто оставался, жили, не задумываясь над смыслом бытия. Они просто тянули лямку своих забот, пытаясь не отстать от времени, и переваливались вместе с ним изо дня в день, из года в год.
Ворон снова закричал громко и протяжно.
Ползунов почему-то испугался этого горлового птичьего крика и сильно зажмурил глаза, но ничего страшного не произошло. Тогда он приоткрыл один глаз и увидел, что стоит в отцовской мастерской, которая находилась в западной части дома на чердаке. Откуда-то из-за спины появился отец и, не обращая на него никакого внимания, уселся на старую чурку, заменявшую ему стул. Нагнувшись, он достал с притолоки нечто завернутое в кусок грубой холщовой материи. Аккуратно положив сверток на стол, отец обернулся к нему и сказал:
- А ну Колян, поди сюда. Я тут с остатков кожи кое-чего смастерил для тебя.
Неуверенно, словно через силу, чувствуя себя одновременно и теперешним наученным жизнью стариком, и совсем ещё юным пацаном, Ползунов сделал шаг вперед.
-Ну, ну, давай сюды ногу, сейчас обновку примерять будем, - сказал отец, и с ловкостью фокусника надел на поднятую ему на встречу ногу маленький кожаный башмачок. - Тебе уже пять лет исполнилось, скоро все хозяйство сам вести будешь, пока я в город на заработки хожу, так что носи мужичок, только поаккуратней смотри, по двору босиком бегай, не одевай, а вот ежели, куда для дела понадобиться, то уж и пользуй.
Ворон каркнул.
Ползунов-мальчик все еще стоял посреди мастерской, но на этот раз, Ползунов-старик наблюдал за происходящим как бы со стороны и уже никак не мог влиять на ход событий.
-Батька, а почему это люди умирают? - спросил тот второй стоящий на полу.
Отец, собравшийся было править косу, отложил инструмент в сторону, и как-то странно посмотрев на сына, поманил его к себе пальцем. Мальчик сделал несколько шагов но, потеряв равновесие начал падать, видимо споткнувшись обо что-то лежащее в куче берестяных опилок. Долететь до полу ему не дали сильные отцовские руки, успевшие вовремя подхватить сорванца перед самым полом. Отец поднял сына высоко вверх, чуть подбросил его, и ловко поймав за подмышки, усадил себе на колени. Не дожидаясь пока на него начнут ругаться, Коля, поскорей обхватил мощный торс и прижался к груди отца, она пахла древесным клеем и хлебом.
Отец не стал наказывать Кольку за нерасторопность. Он лишь удобнее усадил его на коленях и, указав рукой в сторону верстака, спросил:
-Ты знаешь, что это такое?
-Да, точильный камень, - гордо ответил Колька.
- Молодец, а видишь маленькое светлое пятнышко на нем.
Пытаясь разглядеть то, что показывает ему отец, Коля так рьяно подался вперед что, наверное, на этот раз точно бы брякнулся на пол, если бы не отец, опять во время успевший придержать сына.
Коля все-таки увидел то, что хотел показать ему отец. На ребре абразивного круга сияло маленькое с ноготок солнышко, занесенное сюда лучом света, пробивающимся через обветшалую кровлю.
-Вижу! Вижу! - обрадовано закричал он. - Там же солнечный зайчик.
-Правильно, а теперь представь себе, что это есть жизнь, - сказал отец и сильно крутанул наждак, и маленькое светлое пятнышко побежало по его поверхности, весело помигивая на шероховатостях. Ползунов-мальчик зачарованно следил за игрой света, но вдруг пятнышко стало быстро тускнет, и скоро совсем исчезло.
Коля догадался.
Солнечный зайчик исчез, потому что облако заслонило солнце, и теперь его лучи не попадали на землю, но что этим хотел сказать ему отец?
-Люди не умирают, они просто уходят в тень, - сказал отец, смотря Коле прямо в глаза. - А потом появляются вновь. Я думаю, что ты это поймешь, но не сразу, этому учит жизнь.
Ворон каркнул вновь.
Люди уходят в тень. Он понял это во время войны. Тогда в сорок первом погиб отец, а он двадцатилетний парень прошёл войну от начала до конца без единой царапины. В этом он видел глубокую несправедливость.
Иногда, во время боя, он ловил себя на мысли, что ищет смерти, пытаясь попасть в самое пекло сражения. Благо старшие товарищи вовремя одергивали его, зная, что у матери он остался один. Коля не верил в смерть отца и постоянно искал его. Не редко: на переходах, привалах, во время боя, ему казалось, будто он видит его, и тогда, зная заранее, что ошибся, он срывался со своего места в марширующем строю, из окопа, с теплого лежака у костра. А потом возвращался назад, огорченный, понурый, но по-прежнему уверенный в том, что его отец жив и он обязательно с ним встретится.
Ворон закричал в последний раз и бросился вниз. Теперь он не просто летел, а камнем, как это делают все пернатые хищники во время атаки, падал вниз. Ползунов знал, кто цель его атаки. Целью был он, маленький беззащитный мальчик стоящий совершенно один на какой-то незнакомой ему проселочной дороге. Запрокинув голову, он в ужасе смотрел на стремительно приближающуюся к нему птицу.
Ворон с каждой секундой становился все больше и больше, казалось, он будет расти в размерах до тех пор, пока не закроет собой небо. Ползунов-мальчик уже отчетливо видел его жесткие глаза-бусинки, чуть приоткрытый, готовый к нападению, клюв, и огромные растопыренные когти полные намерения впиться в лицо. Ворон распахнул крылья, затормаживая свое безумное падение, и еще шире расставил свои огромные когти. Ползунов-мальчик и Ползунов-старик вскинули руки вверх, пытаясь оградиться от грозной птицы, и приготовились к удару...
В окно струился яркий утренний свет. Николай Иванович сел в кровати тяжело дыша, его бил сильный озноб. Сердце бешено колотилось в груди, готовое вот-вот выпрыгнуть наружу, если его не придержат. Пот крупными каплями сбегал по лбу и попадал в глаза, от чего те делались засаленными и постоянно слипались.
Завтракал Ползунов в полном одиночестве. Так уж повелось в их семье, что по выходным все утренние работы по хозяйству ложились на его плечи. Баба Таня была "совой" и любила поспать подольше, но зато вечером Николай Иванович мог переложить на ее плечи некоторые свои заботы и спокойно смотреть по телевизору футбол.
Ползунов бросил пару кусков сахара-рафинада в чай и, помешивая их ложечкой, о чем-то глубоко задумался. Ему вспоминалось видение, посетившее его этой ночью. Эта дикая смесь фантазии и реальных событий пробудила в душе старика совершенно противоречивые чувства. Сначала ему было хорошо. Ему снился родной дом, в котором он жил до войны. Снились мать и отец. Да, во сне он видел своего отца, видел его таким, каким он был тогда, в его, Ползунова, детстве. Он видел его карие глаза, паутинку морщинок вокруг них, следы небольших ожогов оставленные окалиной разлетающейся во все стороны при ковке металла и еще тысячи разных мелких деталей.
До сегодняшней ночи, размышляя об отце, Ползунов пытался представить его себе именно таким, но каждый раз, когда он пытался это сделать, память с подкупающим постоянством подсовывала сознанию лишь смутные двухмерные репродукции, взятые со старых семейных фотографий хранящихся в одном из ящиков комода.
Потом отец исчез - стало тревожно. Ему вроде бы снилась война, хотя нет, не видение войны вызвало в нем тревогу, что-то совсем другое... ах да, птица, его испугала птица. Это был большой черный ворон с дьявольскими глазами-бусинками, почему-то решивший напасть на него.
Откуда-то донесся протяжный стон. Ползунов вернулся в реальный мир. Прислушался. Тишина. "Может ветер в сенях" - подумал он, и тут же. - "Нет, ветер так не стонет".
- Иу-уы-ых! - раздалось где-то рядом.
На этот раз старик сразу понял, откуда доносится этот душераздирающий звук. Вскочив со стула, он в одно мгновение пересек кухню, коридор и ворвался в спальню. Баба Таня лежала на кровати, лицо ее было белым, как мел, тело недвижно и только в открытых глазах, словно запертые в клетку разъяренные тигры, метались две бессмысленно широко распахнутые бездны зрачков.
- Танечка! - голос Ползунова почти сорвался на хрип. - Голубушка, что с тобой?
Никакой реакции, разве что только бешеный бег зрачков приостановился, ища в пространстве упора.
- Ты слышишь меня Танечька, слышишь меня? - вопрошал старик, аккуратно тряся за плечи ее безвольное тело. Медленно, словно через силу, баба Таня прикрыла глаза, чуть-чуть, на половину.
"Значит слышит". - Мелькнула в голове Ползунова лихорадочная мысль. - " И понимает".
- Танечька ты держись. Хорошо? Я только за Олежеком сбегаю и в ту же секунду обратно вернусь, а ты это... держись, не помирай.
И снова чуть прикрывшиеся глаза, подсказали ему, что жена понимает его.
Накинув телогрейку и сапоги, Николай Иванович выскочил во двор и быстрым, на сколько позволял возраст, шагом направился в сторону "Белого дома" - здания в котором располагались все административные службы деревни.
В виду бедности деревенского быта помещение медпункта или "мидака" - так прозвали его местные жители за то, что участковый Парфенов иногда сажал туда охладиться подвыпивших и разбушевавшихся деревенских мужиков - находилось в большом деревянном срубе в центре деревни. Медпункт был единственным помещением на окнах которого стояли крепкие железные решетки. Там же, по соседству с медпунктом, располагались органы местного самоуправления, представителем коих был некто Андрей Петрович Бочков, и отделение милиции во главе с уже упомянутым участковым Парфеновым.
Все выше перечисленные организации занимали ровно половину дома и имели в своем распоряжении четыре комнатушки размерами три на три с половиной метра. Остальная же полезная площадь по причине ненадобности была предана запустению и представляла собой подобие склада, заваленного кучей всевозможного барахла, в число которого входили все когда-либо существовавшие виды наглядной агитации, бюсты великих и не очень вождей, разноцветные флаги, гирлянды и прочие атрибуты минувшей власти. Хранить весь этот мусор нынешнему руководству не было никакого смысла, но и расставаться с ним оно не спешило - чем черт не шутит.
Добравшись в тот день до медпункта, Николай Иванович обнаружил, что дверь его заперта на замок.
"Неужели уехал", - подумал старик, в растерянности остановившись у дверей. - "Нет, вряд ли, скорей всего домой ушел по делам или на вызов. Где же мне его искать". Паника тонкой струйкой просочилась в мозг Николая Ивановича. Уставшие от быстрой ходьбы ноги отказывались держать. Ползунов огляделся. У противоположной стены стояла невысокая скамья из мореного дерева. Тяжело дыша, он подошел к ней, и присел на самый краешек.
"В любом случае, как бы то ни было мне надо хорошенько отдышаться," - сказал сам себе Ползунов, пытаясь перевести дух. - " А уж потом думать что делать. Не хватало еще, что бы такой старый пень как я сдох где-нибудь на пол дороги, а моя жена, так и не дождавшись помощи, последовала бы следом за мной".
Справа по коридору скрипнула дверь. Николай Иванович поднял голову. Прямо на него по ковровой дорожке, подарок городской мэрии на день сельского хозяйства, шел Андрей Петрович Бочков - глава местной администрации и просто очень хороший человек.
- Доброе утро Николай Иванович! - жизнерадостно поприветствовал он старика своим зычным командирским голосом. - С чем пожаловал в наши пенаты?
- Доброе, - эхом отозвался старик. - К доктору я пришел Андрей Петрович, а его нету. Не знаете, где он может быть?
- Как не знать, знаю, - все так же весело ответил Бочков, достал из кармана брюк пачку "Невских", ловким щелчком выбил из неё одну сигарету и прикурил. - Я все о нем негоднике знаю. Машина с утра с Антоновки была, больного в город везла, вот ваш племянник с ней по делам своим врачебным и уехал.
- А когда воротиться обещал? - спросил Ползунов озабоченный таким поворотом дел.
- Сказал, как управится, у него там дел не ... подожди, подожди, - сказал Бочков, резко меняя интонацию. - Случилось что серьезное что ли, Николай Иванович, на тебе ж лица нет. Может, сердце прихватило?
- Да нет, Андрей Петрович, я то ничего, сейчас вот посижу, отдышусь, и все пройдет, а вот старуха моя что-то совсем расклеилась, лежит недвижная, как мел бела, ни сказать, ни пальцем шевельнуть не может.
- Так что же ты молчишь, чудак человек! - изумленно вскрикнул Бочков, дослушав старика. - Да я и сам хорош, вижу, что у человека что-то случилось так не стою, разглагольствую. Что делать-то будем?
Ползунов беспомощно развел руками, хотя и понимал, что вопрос Бочков адресовал совсем не ему, и уже в который раз тяжело вздохнув, склонил голову.
Андрей Петрович, на которого теперь, как на старшего, по должности, конечно, легло бремя разрешения этой проблемы, нервно осмотрелся вокруг, словно ища поддержки, почесал затылок, присел рядом с Ползуновым, затянулся, вскочил и заговорил быстро и отчетливо:
- Вот что, Николай Иванович, давай-ка, сделаем так. Ты сейчас пойдешь домой, да за женой будешь приглядывать, вдруг ей полегче станет, говорить сможет, попросит чего, а я тут Олега ждать стану, в больницу позвоню, вдруг он там еще. Если я его в больнице застану, он у меня пулей сюда прилетит, да еще и бригаду скорой помощи с собой прихватит.
Лицо старика просветлело.
- Ну, спасибо тебе Андрей Петрович! Выручил, век не забуду, а то я уж и не знал, как быть, что делать.
- Брось благодарить меня, чудак человек, я пока еще палец о палец не ударил. Ты давай лучше домой поспешай, а то, поди Татьяне Васильевне уже полегчало, и она тебя по всей хате ищет, - сказал Бочков в надежде чуть расшевелить старика. - А я пошел в город звонить.
С этими словами Андрей Петрович выкинул недокуренную сигарету в урну и быстрым шагом направился к дверям своего кабинета.
Звонить в город не пришлось. Войдя в свой кабинет Бочков, увидел в окно въезжающую на двор машину скорой помощи.
- Ну, слава богу! - сказал он, обращаясь к самому себе. - Вот и доктор приехал, легок на помине.
Машина "Скорой", как бешеная лошадь, выскочила на пятачок перед подъездом и лихо, юзом в четверть оборота, остановилась у самого крыльца. У Бочкова аж дух перехватило от столь резвого разворота. Наблюдая за тем, как доктор вылезает из машины, нагруженный всяческого рода пакетами, Андрей Петрович с облегчением вздохнул и тяжело опустился в свое кресло, но не успел он толком расположиться на мягком кожаном сиденье, как в голову ему пришла мысль, которая раньше почему-то ускользала от его внимания. Вскочив с кресла, он подбежал к окну, распахнул форточку, и громко на весь двор крикнул, обращаясь к отходящему от машины доктору:
- Олег Васильевич! Дорогой, не отпускай машину, она может ещё понадобиться!
Закончив Медицинский факультет одного из многочисленных вузов нашей страны, молодой врач, Олег Макаров, как и большинство его сокурсников, был отправлен начинать свою профессиональную деятельность на периферию, в деревню Окрошкино, где и по сей день, честно и добросовестно исполнял свои обязанности. Единственное в чем ему повезло, в отличие от многих других сокурсников, так это в том, что во вверенной ему деревне жили его дальние родственники по материнской линии, чета Ползуновых, деда Коля и баба Таня.
Старики очень обрадовались приезду внучатого племянника и устроили по этому поводу небольшое торжество. Не ожидавший такого приема, последний раз он приезжал в Окрошкино, когда ему было семь лет, Олег был весьма растроган гостеприимством стариков и с тех пор частенько заходил к ним в гости на огонек. Именно по этому у него засосало под ложечкой, когда он, предупрежденный Бочковым, увидел выходящего на крыльцо, чуть живого, деда Колю.
- Что случилось дед? - спросил он, сделав водителю знак рукой, что бы тот не уезжал.
- Беда случилась Олег, беда, - Николай Иванович, до сих пор не позволявший чувствам овладеть собой, теперь, увидев племянника, совсем сдал. Голос старика задрожал, а на глаза выступили крупные слезы. - Баба Таня помирает.
- Как помирает? - спросил Олег, остановившись от неожиданности как вкопанный на полпути от машины к крыльцу. Услышанное поразило его как гром. Конечно, Макаров предполагал что ему, со временем придется похоронить обоих стариков - за то время пока он здесь работает - но он ни как не ожидал, что это случится так скоро.
В ту самую минуту, пока Марков стоял посреди двора нагруженный пакетами и пытался сообразить, что ему делать, из-за спины Ползунова, как черт из табакерки, выскочил вездесущий Бочков, и с присущим ему оптимизмом закричал, обращаясь к Олегу.
- Что ж, ты мать твою за ногу, посередь дороги-то встал, родственник хренов. Бабка помирает, а он и в ус не дует. Давай свои пакеты сюда, хватай чемодан, водиле скажи какой дом, а сам огородами беги так быстрее будет.
Такое грубое обращение моментально привело Макарова в чувства, передав пакеты подбежавшему Бочкову, он бегом кинулся в дом, взять свой "тревожный" чемоданчик.
По дороге Николай Иванович вкратце рассказал племяннику о событиях сегодняшнего утра, поэтому к тому времени, когда они подбежали к дому, у Макарова сложилась приблизительная картина произошедшего, но легче ему от этого не стало. Со слов старика выходило, что баба Таня находится в критическом состоянии, и это очень беспокоило Олега - ему еще никогда в жизни не приходилось идти на вызов к близким людям, находящимся при смерти. Подойдя к дому, Олег почувствовал, как предательски затряслись руки.
- Посмотрите-ка на этого бравого доктора, - сказал подлый голосок, живший где-то в глубине его сознания. - Да у него же руки трясутся.
"Заткнись" - закричал Макаров.
- Господи, ты ж с испуга замочишь старушку и все дела, хотя в принципе это ничего не изменит, старики все равно скоро умрут, и тут от тебя ничего не зависит, - не успокаивался голос. - Дай бабульке спокойно умереть, или лучше помоги ей. Хочешь, я покажу тебе, где лежит скальпель.
"Заткнись!" - снова закричал Макаров, вложив в свой беззвучный вопль все силы. - "Ради Христа закрой свою мерзкую пасть".
От напряжения голова наполнилась тупой, щемящей в висках болью. Однако усилия не были приложены даром, голос исчез.
Всегда, попадая в трудную ситуацию, Олег слышал этот голос. Глупый издевательский голос, который обычно предлагал ему самый легкий и поэтому самый подлый и мерзкий способ выхода из создавшегося затруднительного положения. Макаров часто думал о голосе, но никак не мог понять, что вызывало к жизни это маленькое трепло. Возможно, так находили выход его эгоизм и амбициозность - эмоции, которые в повседневной жизни он запирал на задворках своего сознания, подальше от людей...
- Вот мы и пришли, - сказал Ползунов, облокотившись на открытую калитку.
Где-то вдалеке, в клубах пыли, показалась машина "скорой".
- Ну, ты беги в дом Олежка, а я здесь постою, дух переведу, машину встречу.
- Хорошо, если будет нужна помощь, я позову, - ответил Макаров, направляясь к крыльцу.
Макаров вышел из спальни спустя четверть часа. Выглядел он не важно, последние пятнадцать минут дались ему не легко - оправдались все самые худшие предположения, и теперь Макаров пытался проанализировать сложившуюся ситуацию в надежде найти из нее наиболее приемлемый выход. А ситуация складывалась совсем не по оптимистическому сценарию.
Бабу Таню разбил паралич. Состояние её было тяжелое, но стабильное, что конечно, внушало некоторую надежду, но, увы, как призрачную. И тут перед Олегом вставала дилемма суть которой заключалась в том, что он никак не мог решить: стоит ли ему отправлять бабу Таню в городскую больницу, или нет. В целом Олег склонялся к мысли, что бабу Таню можно оставить здесь, где они со стариком смогут обеспечить ей должный уход. Ему не хотелось доверять заботу о ее здоровье больничным нянечкам и санитаркам, да и долгая поездка по ухабистой проселочной дороге не пошла бы на пользу, но с другой стороны случись у бабы Тани осложнение, и он ей уже ничем не сможет помочь.
Олег огляделся. Гостиная была пуста - значит, старик ждал его на кухне. Это обстоятельство давало Макарову какое-то время, чтобы подготовится к предстоящему разговору. В раздумье он пересек комнату и остановился у окна. Тут его взгляд зацепился за одну вещь, на которую раньше, при других обстоятельствах, он не обратил бы и внимания.
На старом, приобретенном еще в конце семидесятых годов, мореном комоде, поверх белой кружевной накидки, лежал свежий выпуск "Комсомолки" (эту газету Олег сам принес Ползуновым в начале недели), поверх которого, покоились очки в толстой роговой оправе. Эти очки при чтении одевала баба Таня. Сам факт того, что хозяйка столь обыденно лежащих очков находилась при смерти, никак не укладывался в голове Макарова. Его сознание стремительно разваливалось на две части. Первая - чувственная, воспринимала произошедшее как плохой сон, который вот-вот должен закончится. Она, стремясь абстрагироваться от реальности, пыталась сохранить в целостности внутренний мир Олега. Вторая - рассудок, ни капли не заботясь о назревающем кризисе, с ловкостью профессионального плотника вбивала гвоздь реальности в его мозг, заставляя память фиксировать все мельчайшие подробности происходящего. Огромный снежный ком подкатил к горлу. Олегу вдруг стало безумно жалко бабу Таню, деда, и самого себя. Видимо, так устроен человек - видя, как умирает кто-то из близких ему людей, он невольно жалеет и себя, такого же живого и смертного. Макаров закрыл глаза и набрал полные легкие воздуха. Сейчас ему нельзя плакать - только не сейчас.
Через несколько секунд ком растаял бесследно, оставив во рту чуть горьковатый привкус. Олег справился с приступом, однако это было еще не все. Подойдя к комоду, Макаров взял очки, посмотрел сквозь них на окно, дыхнул на линзы, так как это делают все очкарики, аккуратно обтер их о свитер, а затем, открыв верхний ящик комода, как можно небрежнее кинул их по верх пачки каких-то старых пожелтевших от времени фотографий. "Очки - это просто очки, вещь, которую используют люди с плохим зрением", - сказал он сам себе.
"Например, баба Таня" - подсказало Трепло.
Олег ждал его. Он знал, что оно не упустит своего шанса.
"Кыш отсюда" - спокойно сказал ему Олег и голос исчез. На этот раз он был слишком слаб и поэтому поспешил убраться восвояси.
Где-то дважды натужно взвыл акселератор. Олег вернулся к окну и только сейчас заметил машину "Скорой" стоящую как раз напротив. Водитель, открыв дверцу, вопросительно смотрел на него. Пришло время принимать окончательное решение. Макаров не колебался ни секунды. Махнув рукой в сторону дороги, он дал понять водителю, что тот свободен. Пора идти к старику.
Олег вышел на кухню. Ползунов, проведший последние двадцать минут в мучительном неведении, вскочил со стула ему на встречу.
- Ну, как она?
Олег молчал.
- Так как же? - переспросил старик, в голосе его чувствовалось нарастающее напряжение.
- У нее был удар, ее парализовало, - сказал Олег, и внутри у него всё похолодело. Совсем не так он хотел начать разговор со стариком. - Но мы выходим ее, ты не переживай дед всё будет в порядке, - поспешил он выправить ситуацию. Но было поздно.
Мир в глазах Ползунова потускнел, а голос племянника стал отдаляться, смещаясь в тональности к "до".
"У нее был удар".
" ЕЕ парализовало".
Эти две фразы яркими болидами пронеслись в бездонной пустоте сознания.
"Неужели все. Неужели она умрет", - подумал старик, чувствуя, как холод просачивается в легкие, пытаясь овладеть каждой клеточкой тела.
" Умрет. Медленно и мучительно".
"Умрет. Медленно и мучительно".
"Медленно и мучительно", - вторило сознание ярким болидам.
"Тук!" - ударило что-то в груди.
" Что это, мое сердце?"
"Ш-Ш-Ш. Не шуми", - гласил очередной яркий болид.
"Воздух, где воздух? Здесь совсем нет воздуха".
"Тук-тук!" - вновь напомнило о себе сердце.
" Пауза, какая большая пауза!"
"Тук-тук!"
"Боже мой, как же здесь холодно".
- Дед, дед ты слышишь меня? Дед!
Кто-то сотрясал пустоту его вселенной, отчего перед глазами стали появляться цветные круги.
"Голос, очень теплый, знакомый голос", - подумал он и попытался потянуться к нему. - "Нет, далеко, очень далеко, словно из другой вселенной".
- Дед, приди в себя!
"Уже ближе".
Теперь тепло приходило огромными волнами. Он возвращался.
Где-то на периферии вспыхнула маленькая звездочка, которая стала стремительно разрастаться, пожирая пустоту.
"Свет и Тепло" - было написано на последнем болиде.
Ползунов пришел в себя. Пахло нашатырем. Свет от лампы слепил глаза.
Старик попытался пошевелиться, и в тот же миг мириады маленьких иголочек впились в его тело со всех сторон. Он застонал от боли.
- Слава богу, ну и напугал ты меня дед, нельзя же так волноваться, в твои-то годы.
Николай Иванович посмотрел на племянника и увидел, что тот протягивает ему две таблетки и стакан воды.
- Вот, выпей, это поможет, - сказал Олег - в его голосе слышалось нескрываемое волнение.
Ползунов взял стакан - руки предательски тряслись. Положив таблетки в рот, старик резко выдохнул, словно собирался выпить водки, и одним залпом осушил стакан. Холодная вода обожгла пересохшее горло, и сразу же стало легче.
- Уф-ф-ф! - вырвалось из груди.
-Ты пошел бы прилег, а дед, - вновь заговорил Макаров, видя, что Ползунов постепенно приходит в себя.
- Нет, нет, мне стало гораздо легче, плесни-ка лучше еще водички, - попросил Ползунов, отдавая Олегу стакан. - И скажи, как с Таней будем, в госпиталь повезешь её али как?
- Я думаю здесь её оставить... - начал заранее подготовленную речь Олег, но старик его перебил.
- Это ты правильно решил, бабка твоя в этом доме хотела умереть, она и тебе это говорила, так что я ее никуда бы и не отпустил. Нас с тобой двое, ты врач, как-нибудь управимся, как считаешь?
- Я об этом и хотел поговорить, есть - она сможет, но только жидкие супы, пюре, каши. Я напишу примерный распорядок дня, и что-то вроде меню. Лекарства ей сам буду давать, но на всякий случай напишу для тебя названия, дозировку, и время приема, мало ли я буду занят, или где задержусь. А с остальными проблемами разберемся по ходу дела.
- Давай, давай пиши. За меня не беспокойся, я с этим делом уже сталкивался, у меня брат полгода лежал в параличе, я и лекарство, если надо будет, дам и вымою и накормлю, - произнес старик, понимая, что сказанное больше похоже на показную браваду, чем на отражение реальности. В его возрасте даже при сильном желании трудно ухаживать за больным человеком, и без помощи Олега он вряд ли сможет справиться.
Сидя у плиты Ползунов наблюдал за тем, как Олег споро заполнял бланки для рецептов, ровным почти каллиграфическим почерком. "Сколько она проживет?" - спросил он сам себя. - "Год, месяц, неделю? А что потом, когда она умрет, что я буду делать без нее в этом пустом бесполезном мире, где я никому не нужен? Разве что Олег будет первое время частенько наведываться помогать, но надолго ли его хватит. Соседи говорят, что он в последнее время к новой учительнице в гости зачастил. Месяц другой и вместе жить начнут".
Закипел чайник, который Николай Иванович поставил на огонь, дожидаясь, пока Олег закончит осмотр. Сколько времени прошло с того момента - минут двадцать. Ползунову же показалось, что прошла вечность, и что чайник на плиту ставил совсем не он, а какой-то другой Ползунов, у которого не было ни тревог, ни волнений, ни страхов. Или это был вообще не Ползунов, а кто-то кого уже и нет в этом мире, кто умер, узнав о болезни жены, и теперь никогда не вернется назад. Старик мотнул головой, стряхивая с себя неизвестно откуда навалившееся ощущение отчужденности.
- Может чайку? - спросил он у Олега все еще занятого письмом. - Посидим, обсудим все хорошенько.
Макаров приподнял голову, посмотрел на часы, задумался на секунду, а потом кивнул головой, принимая приглашение старика.
Пока Николай Иванович заваривал чай, а Макаров дописывал последние указания по приему лекарств, на кухню незамеченной проскользнула тишина, принеся с собой с улицы шорох опадшей листвы и подвывания разгулявшегося ветра.
Закончив писать, Олег почувствовал, что давно не курил. Его организм, привыкший к постоянной подпитке никотином, жалобно "клянчил" очередную порцию, однако ни в джинсах, ни в рубашке сигарет не нашлось. По всей видимости, он забыл их в машине или в кабинете, когда забегал туда за дипломатом. Решение проблемы пришло само собой. На другом конце стола рядом с большой старинной пепельницей лежала потрепанная пачка "Беломора", из разорванного бока которой соблазнительно торчал мундштук папиросы.
- Дед, ты что, куришь? - спросил несколько удивленный Олег, никогда не видевший старика с сигаретой.
- Редко, в основном, когда волнуюсь, - ответил тот, накрывая заварник матрешкой, сшитой из теплой ткани, и словно прочитав мысли племянника, добавил. - Ты если хочешь, закуривай, только форточку приоткрой, я сейчас к тебе присоединюсь, вот только сахарку досыплю да пряников с кладовой принесу, к чаю-то.
Олег встал, открыл форточку - в лицо пахнуло свежестью осеннего утра. Взяв долгожданную папиросу, дважды примял мундштук и закурил, сунув ее в уголок рта. Первая же затяжка разошлась по организму приятной волной. Позади скрипнула дверь - это старик вышел в коридор.
Оставшись один, Макаров думал о деде, о том что ему, наверное, трудно быть таким деловитым и собранным, зная, что близкий человек потихоньку умирает в соседней комнате. А еще он думал о тех стариках, которые, похоронив свою половину, остаются одни - забытые и некому не нужные. Думал и задавался вопросом, - какой силой должны обладать эти люди. Удивлялся их мужеству, столь необходимому перед бездной времени которое некому отдать.
"Ну а я?" - спросил он сам себя. - "Разве я не так же одинок. У меня нет жены, детей, родители живут далеко, и видеться с ними удается крайне редко. Чем я отличаюсь от этих старых всеми забытых людей" - и тут же сам себе ответил. - "Будущим. У тебя Макаров есть будущее, ты еще будешь любить, растить детей, радоваться жизни, а они, они живут лишь своими воспоминаниями, и всё что им осталось от этого мира - чувства, именно они будут провожать их в последний путь".
Время летело незаметно. Когда Макаров, почувствовав тяжесть в животе от выпитого чая, взглянул на часы, их большая стрелка давно уже перевалила за два.
- Ну, дед, мне пора. Дела - сам знаешь, - сказал он, вставая из-за стола. - Надо ещё к Евдокимовым заскочить - у них дочурка простыла второй день лежит с температурой, да бабка Вера всё на поясницу жалуется, не знаю, что с ней и делать-то.
- Ступай Олеженька, ступай. Евдокимовым передавай привет, и бабке Вере тоже, - напутствовал Ползунов племянника. - Ты её особо не перелечивай, у неё муж пять лет назад умер, дочка женилась и на Камчатку уехала с морячком каким-то, а в гости к ней редко кто заходит, вот она, чтобы скуку развеять, тебя и зовет. Ты ее словом добрым лечи, да по хозяйству, чего попросит, сделай, с тебя не убудет. Помню, прошлый доктор ей и воду носил, и дрова колол. Да и злых языков не слушай, что за спиной хихикают, доброе дело для кого бы то ни было, не грех сделать - грех не помочь человеку в трудную минуту. А баба Вера, поверь мне, совсем не такой старости заслужила, на её век такого выпало, что тебе и за десять жизней не увидеть - такие вот дела.
Ползунов проводил Олега до дверей. Попрощавшись с племянником, он запер дверь на засов, вернулся на кухню, и, сев на стул, закурил очередную (десятую, пятнадцатую, по счету) папиросу. Руки его дрожали, в уголках глаз появилась пара маленьких слезинок которые, набухнув скатилась вниз, исчезнув в густой седине бороды...
С тех пор прошло три недели. Время тянулось ленно. Состояние бабы Тани не улучшалось. Ползунов по-прежнему бережно и нежно ухаживал за женой. Олег приходил каждый день, утром и вечером, иногда оставаясь у Ползуновых допоздна, попить чаю со стариком.
Каждый вечер, проводив племянника, Николай Иванович заходил в спальню к жене, присаживался на край кровати и, взяв ее теплые шершавые руки, рассказывал о том, как провел день, что слышал в выпусках новостей, а еще вспоминал их молодость, и в эти минуты ему казалось, что он счастлив. Он не знал, слышит ли его жена, Олег сказал, что, вряд ли. Чаще всего глаза бабы Тани были закрыты, возможно, она спала. Но все это не имело никакого значения, главное, что они были вместе.
Резкий глухой раскат грома отвлек Ползунова от воспоминаний. На плите во все свое алюминиевое горло надрывался закипевший чайник. Насыпав в кружку немного сушеной чаги, которую он в избытке заготовил еще в прошлое лето, Николай Иванович залил её крутым кипятком и накрыл поэлитиленовой крышкой, чтобы та быстрей настоялась. Ожидая, пока настой заварится, старик выглянул в окно.
Холодный октябрьский вечер опустился на землю. За окном быстро, обычное дело для северных широт, темнело. Полумрак окутывал землю словно пуховое одеяло. Сожрал дальний лес, луг, песчаный берег реки. Перевалил за саму реку и принялся за окраины деревни, но вдруг, не успев поглотить и четверти всех домов, дрогнул и отступил - это зажглись уличные фонари на дворах сельчан, в одно мгновение наполнившие пространство электрическим светом. Мир съежился и теперь имел вполне осязаемые размеры, его граница проходила по той невидимой линии, где встречались свет фонарей и ночная тьма. Казалось, что за этим пределом ничего нет, словно все доселе окружающее деревню исчезло вместе с ушедшим днем.
Старик поежился - он не любил осень, она напоминала ему о собственной старости. Теперь, когда жена была тяжело больна, он стал задумываться об этом чаще, и мысли эти подрывали его душевные силы. Ужасно хотелось спать. Выпив настой, Николай Иванович всполоснул под рукомойником кружку и убрал её в стол.
-Ну вот, - сказал он сам себе. - Еще один день прожит, пора бы и на боковую.
Ночью ему опять приснился ворон, но на этот раз сон уже не был набором детских воспоминаний. Это было так, словно он, Ползунов и не спал вовсе, а просто лежал в своей кровати и смотрел на уходящие вверх стены, которые вместо потолка упирались в серое бездонное небо, где безмятежно парила гордая птица.
Ворон громко закричал, и в этом крике Ползунову послышался призыв.
Проснулся Николай Иванович оттого, что кто-то напевал мелодию старой, всеми забытой песенки. Единственным человеком, от которого он слышал эту песню, была его жена. Старик поднял голову и огляделся. Баба Таня сидела на кровати, свесив ноги и напевая, расчесывала свои длинные спутавшиеся волосы металлическим гребешком.
Дрему сняло как рукой.
- Господи, Танечка, счастье-то, какое - шепотом, словно боясь спугнуть видение, заговорил Ползунов. - Неужто отпустила тебя окаянная.
В одно мгновение он соскочил с кровати и поспешил к жене. Сев рядом с бабой Таней, старик нежно обнял её за плечи.
- А я и не чаял тебя больше здоровой увидеть, а ты вот встала. Я знал, что встанешь, знал, но не надеялся, - от волнения речь старика была немного сумбурной. - Ты вот что, ты ложись, тебе сейчас еще нельзя вставать, а я, чего хочешь, для тебя сделаю, ты только скажи, и я в туже секунду, я мигом.
Баба Таня, до сих пор молча слушавшая мужа, вдруг улыбнулась ему, совсем как в молодости, когда хотела сказать что-нибудь ласковое, и провела рукой по нервно дрожащим рукам старика.
-Ты, дед, главное не волнуйся, - сказала она.
Услышав ее голос, Ползунов вздрогнул. Он и сам толком не мог понять, чего испугался, - словно ток прошел по спине - в голосе жены ему почудились страх и усталость.
-Всё у нас теперь будет хорошо, - продолжала говорить баба Таня. - Ты бы сходил водички мне принес, а то у меня в горле совсем пересохло.
Ползунов был сама услужливость. В одно мгновение он растворился в дверном проеме и по прошествии нескольких секунд, с кухни послышался страшный грохот посуды и невнятные чертыханья старика.
Всё утро они провели вместе. Старик, радостный и возбужденный, рассказывал жене обо всем, что случилось в деревне за время её болезни, а Баба Таня внимательно, не перебивая, слушала мужа, ласково поглаживая его руки.
Ближе к обеду разговор иссяк сам собой, и только тогда сообразив, что жена его ничего не ела с самого утра, Ползунов принес ей тарелку горохового супа. Баба Таня принялась за еду с большим энтузиазмом, чем не могла не порадовать старика.
После трапезы баба Таня сказала, что устала и хочет немножко поспать. Николай Иванович ни капли не противясь, хотя и с неохотой, помог ей улечься в кровати, пожелал спокойного сна, и вышел из комнаты. Чуть позже около трех он еще раз заглянул в спальню к жене. Баба Таня спала. Грудь её вздымалась равномерно, размерено. Убедившись, что с женой все в порядке Ползунов вернулся к своим повседневным делам.
10
Вечером старик по обыкновению сидел на кухне и пил настой чаги. За последние два часа он еще пару раз наведывался в комнату к жене в надежде на то, что она уже проснулась и ждет его, но каждый раз заставал ее безмятежно спящей в своей кровати. Чувство огромной радости поселившееся в душе старика этим утром бурлило внутри него не находя повода излиться наружу.
В дверь постучали.
- Входите! Открыто! - громко пригласил он нежданного гостя.
Дверь открылась, и на пороге появился Макаров.
- Привет дед. Извини, что сегодня утром не пришел, я в город ездил, дела были срочные.
Увидев племянника, Николай Иванович игриво взмахнул руками в его сторону.
- Как же я забыть-то мог, - заговорил он скороговоркой. - Прости дурака Олеженька, я про тебя совсем и позабыл. Да ты проходи, проходи, не стой в дверях. Давай плащ сюда, я его к печке повешу.
Макаров, привыкший видеть старика в последнее время угнетенным и понурым, был явно ошарашен таким энергичным приемом.
- Дед, что случилось? - спросил он, позволяя старику стащить с себя плащ.
- Танечка моя на поправку пошла, вот что случилось, - по выражению лица Олега старик понял, что племянник никак не ожидал услышать подобную новость. - Я утром просыпаюсь, смотрю, а она на кровати сидит, ноги свесила и волосы расчесывает...
Ползунов в мельчайших подробностях рассказал племяннику о событиях сегодняшнего дня. Макаров слушал молча, не перебивая, пытаясь выудить из рассказа старика как можно больше подробностей, которые смогли бы ему объяснить случившееся.
- ... А потом я уложил ее спать. Она сказала, что очень устала, - закончил свой рассказ старик. - Надеюсь, что я поступил правильно.
В глазах Ползунова мелькнула тревога.
- Ты дед не волнуйся - поспешил успокоить его Олег. - Ты все сделал правильно. Пожалуй, я загляну к ней на секундочку, будить не буду, пусть отдыхает, только гляну на нее, а всё остальное завтра, когда она проснется.
- Сходи, посмотри, только сильно не шуми, она у меня всегда чутко спит, - согласился старик.
Олег пробыл в комнате у бабы Тани не больше двух минут. Когда он вышел, то был явно чем-то озадачен.
|