Как тесно было Наполеону ютиться на острове святой Елены! А каково же тогда многомерному иномирянину, сосланному самим собой на поселение в одноклеточный организм? Он, существо, переходящее из облика в облик ежемоментно (причём и то, что мы называем "момент", для него бывало эоном эонов) - каково ему, заточенному в здешней одной-единственной клетке, с её вязкой цитоплазмой, медленными вакуолями и никуда никогда не спешащим ядром?

Неудивительно, что клетка из-за него то и дело корчилась и вспухала, растягивалась и снова мучительно пыталась сжаться, ибо стенки её, как на грех, прочнее прочного и упруги, как ничто во Вселенной. Ведь сама по себе - Вселенная.

И вот, в этой непреходящей потуге, стиснутый неумолимыми стенками мучающейся вместе с ним в этих бесконечных родах клетки, иномирянин упорно не сдавался. Каждый раз, с каждым новым эпосом, исторгнутым вместо стона, иномирянину хоть немного, но становилось легче дышать. И он вдыхал, пусть и душное, но всё-таки живительное начало - и рождались песни, и пелись.

И плакала где-то русалка, наполняя слезами океан. И где-то на стогнах града тосковала и выкликала войска великая княжна. И богатейшая в мире сказочница вздыхала тяжело, и клубилась вокруг нее волшба, и зачарованные дети верили в победу своих. И блистательная небожительница под светом софитов тревожно и печально всматривалась в зеркало - и видела там, как на мириады звезд рвется сердце ведьмачки, баюкающей у груди седого младенца.

В каждой, которой дотронулся, отворил иномирянин богиню. В каждой жил цветком алым. Так творятся миры. Так ширится и ширится Вселенная. Так всё дальше и дальше разлетаются одна от другой галактики и недоступные человеческому взору пространства. Так созидает видимых всех Творец и невидимых.