Малхасянц Виталий Игоревич : другие произведения.

Без родины

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   РОМАН 'БЕЗ РОДИНЫ'.
   ЧАСТЬ 1
   ГЛАВА ПЕРВАЯ.
  
   Моя машина движется по широкой трассе, уходящей на горизонте в синее небо с неподвижными нежно-белыми облаками. Дорожный щит на обочине указывает направление в Калужскую область, куда я и держу путь. Неожиданно мне сигналит водитель встречной машины. Нарушил, каюсь! Но я за рулем вторые сутки, и соблюдать правила уже не могу.
  
   Время года - осень. С деревьев опадают пожелтевшие листья, нагоняя тоску. Я - русский, а впервые в России. В качестве беженца ' на историческую родину'. Империя СССР ассоциировалась у меня со словами из детской песенки: 'везде тебя ждет товарищ и друг'. Не знаю, кто и где меня теперь ждет, но точно могу сказать, что за моей спиной друзей уже не осталось!
  
   А ведь все в моем родном крае было хорошо, начиная с первой любви и кончая работой 'не хуже-чем-у других'. Пока! Пока в родном городе не появились националисты и не стали собираться на митинги. На митингах они делили мою родину, проводя по ней новые границы и раскрашивая землю в неизвестные мне, 'национальные' цвета.
  
   Я не желал признавать границ, а тем более, краситься. Так и ходил, ни белый, ни зеленый, ни какой-нибудь там еще. Когда спрашивали - отвечал, что хочу остаться нормального, человеческого цвета. Кое-кому мое упрямство надоело, и мне об этом сообщили. По телефону. Либо, сказали, ты сам подкрасишься, либо мы тебя. И уточнили: 'твоей же кровью'.
  
   Затем появились танки, БТР с пехотой на броне и комендантский час. По городу не пройдешь - на улицах войсковые патрули щупают, как девицу, а в подворотне бородатые националисты угрожающе смотрят в упор.
  
   Отец от сердечного приступа умер. Скорая помощь на вызов не приехала, у нас фамилия оказалась неподходящей. За это я возненавидел мой город. После поминок дом заколотил, вещи сложил в машину, и вот спидометр монотонно отсчитывает километры. Россия, принимаешь ли ты русских под свои крылья? Я тяжело вздыхаю.
  
   Цель моего путешествия - найти друга детства Сашу. Помня строчки из его письма, я сворачиваю на бетонную дорогу, еду вдоль зеленого забора с верхом из колючей проволоки и останавливаюсь на стоянке, возле аккуратной проходной. Недалеко от меня, между прочими машинами, я вижу Сашкины 'Жигули' канареечного цвета, и радуюсь. Похоже, приехал!
  
   Часы над проходной показывают конец рабочего дня, и почти сразу работники оборонного предприятия начинают крутить вертушку на выходе. Волнуясь, я ищу взглядом Сашу. Наконец, замечаю, как коротко стриженый парень среднего роста отделяется от идущих на автобусную остановку людей и направляется к своему автомобилю.
  
  - Саша, Саша!- кричу я и машу рукой.
  
  - Гриша! - восторженно восклицает Саша, и, подбежав, крепко обнимает меня.
  
  - Саша, не тискай меня так, еле стою! - засмеявшись, говорю я, - устал, мочи нет!
  
  Саша проявляет милость и разжимает руки:
  
  - Ну что, что может быть лучше старого друга? Раз я вижу тебя здесь, в России, значит, мечты сбываются не только во сне!
  
  - Лучше...- я достаю пачку сигарет и говорю Саше,- лучше бы мы встретились дома, как в старые добрые времена.
  
  Сашка просит у меня сигарету. Разминая ее пальцами, произносит:
  
  - Гриша, мой дом теперь тут. Очень надеюсь, что и твой будет неподалеку. Как в старые и добрые. Кстати, как у нас там?
  
   Коротко пересказывая новости, я разглядываю Сашу. Мой друг сильно изменился с тех пор, как мы расстались. Из карих глаз исчезла жизнерадостность, слова произносит с непривычным мне ударением. Лишь привычка жестикулировать при разговоре осталась без изменений. Едва я говорю ему, что не спал в дороге, он складывает руки лодочкой, прижимает их к сердцу и только потом говорит:
  
  - Действительно, отдохнешь, тогда наболтаемся! Поехали в местную гостиницу, я там койку для тебя забронировал. Знакомая из райкома помогла. Ты же знаешь, у меня места нет, снимаю пол - избы у сумасшедшей бабки!
  
   Двухэтажная деревянная гостиница, как впрочем, и сам райцентр, производит на меня не самое лучшее впечатление. Возможно оттого, что усталость сказывается, и я воспринимаю события в искаженной перспективе, будто выпил лишку. Нервное возбуждение после встречи с Сашкой прошло, и от понимания, что конечная цель путешествия достигнута, меня сковывает апатия. Появляется такой свинец в мышцах, что хочется лечь на пол в коридоре сельского 'отеля', где грязно и воняет туалетом.
  
   Саша, переговорив с администратором, ведет меня в номер, где указывает на кровать с ржавой сеткой. Разложив матрац, я падаю на него и смотрю, как шевелятся Сашкины губы, сообщая мне что-то важное. К сожалению, мой мозг уже ничего не воспринимает. Усилием воли я пытаюсь отдать Саше ключи от машины, однако роняю их на пол. Веки смыкаются, и сон пожирает меня в свое темное брюхо..
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ.
  
   Сон! Сон-прострация, сон-смерть, сон-падение в ад. Он опять терзает меня, демон зла. Зачем ты вспомнил обо мне? Тебе мало, что ты отнял у меня родину? Мою Родину! Что я без нее? Что она без меня?
  
   Учеба в Политехническом институте традиционно заканчивается тремя месяцами армейского счастья. У нас летние сборы, мы в военном лагере посреди безжизненной пустыни на границе с Ираном. Наш командир - разжиревший на службе подполковник родом из Риги. На него страшно смотреть: по его огромной туше обильно течет пот. Он измучен, страдает от жары днем и ночью, и сейчас, сидя на канистре с водой в тени боевой машины, вымещает свое страдание на нас. А мы - я и Эльдар, стоим под солнцем в кирзовых сапогах на обжигающем песке, и в нашей фляжке на двоих остался последний глоток. Это наш глоток, это наш песок. Подполковник злится, ему не понять, почему мы смеемся. Все просто: в родной пустыне и жара не тяготит!
  
   А вечером, после отбоя, лежа на нарах в казарме, триста просоленных молодых мужчин дружно поют об этой прекрасной земле на всех языках, что ее населяют, и две гитары - моя и Эльдара звучат, как один инструмент.
  
   Тот глоток мы разделили, даже не подозревая, что он, по воле случая, был тем последним, что нам суждено было разделить по-братски. Все остальное делили так: небо и земля - Эльдара. Море и дома из известняка - тоже его. Мои: кровь, страх, пуля в спину, похороны тайком. И, конечно же, 'проклятые русские'.
  
   Лишь черная полоса с нового трехцветного флага над городом, наша. Нет, не общая, а и его, и моя. Тонкость, которая вряд ли понятна со стороны.
  
   Этот сон обычно продолжается так: Эльдар подлетает ко мне, сидя на двух пустых гробах, свежих, из необструганных досок. Слезает с них, открывает крышки и произносит:
  
  - Выбирай, какой хочешь! На моей земле ты можешь быть лишь тут. И учти, выбирать я предлагаю только тебе, исключительно по старой дружбе. Другие о таком даже мечтать не смеют! Так что?
  
   Вместо ответа я с укоризной смотрю ему в глаза. Эльдар усмехается, нарочито пожимает плечами. Говорит, что я прав - выбирать должен он, он на своей земле. С издевкой смеется, ловко запрыгивает в один из гробов, и резко, будто люк боевой машины, захлопывает его крышку. Сразу же из пустот между досками появляются окровавленные руки. Они ищут меня, чтобы запихнуть во второй, пока еще пустой гроб. От ужаса я хочу закричать, и кричу изо всех сил...
  
   Всегда так кричу, в разбитое моей рукой окно, прежде чем побежать вниз по лестнице с четвертого этажа. Успеть, успеть туда, где в ущелье улицы, на сорванной с петель жилого дома двери, бородатые националисты насилуют белое детское тельце. Ступени даются так медленно, что кажется, будто я не спускаюсь, а поднимаюсь. Добежав до проходной нашего учреждения, я обнаруживаю, что она закрыта, а вахтер, испугавшись беспорядков, спрятался - не найдешь. Вырваться из здания удается только через запасной выход, и оказывается, что уже поздно: на улице пусто, а насильники удаляются по проспекту на машине. Из закрытого багажника легковушки торчит, развеваясь на ветру, косичка с развязавшимся сиреневым бантом. Я оседаю на корточки и тупо смотрю перед собой, на оставленную насильниками дверь, с пятнами крови и семенем порока. Эх, Эльдар, Эльдар, какие ты оставляешь следы!
  
   Далее во сне я неожиданно переношусь на кладбище с православными крестами, где в ночном небе рядом с полумесяцем горит яркая восточная звезда. Я иду, держа в руках венок: 'Любимому папе...'. Вот я к отцу пришел, и я хочу покой!
  
  - Гриша! Гриша! Очнись! - вдруг слышу я, и открываю глаза. В номере гостиницы встревоженный Сашка и доктор в белом халате с мрачным лицом. Похоже, они собираются помешать моей встрече с отцом. Миленькие, хорошенькие мои, не надо меня спасать, я хочу вернуться в мой город!.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
  
   Больница. Специфический запах хлорки и лекарств, высокий, давно не беленый потолок, блеклые зеленые стены и частые двери с номерами палат. Я лежу под казенным одеялом на скрипучей металлической кровати. У моих ног, положив руки на никелированную спинку, стоит полная, смуглая молодая женщина с красиво уложенными черными волосами. Она в упор разглядывает меня. После попытки улыбнуться я говорю слабым голосом:
  
  - Лена, ты так смотришь, словно ничего интереснее в жизни не видела!
  
  - Да вот, думаю о том, Гриша, что ты парень хороший, но почти всегда создаешь мне проблемы. А теперь валяешься тут с ужасно хворым лицом, и напрашивается вывод, что заболел ты надолго, - она говорит не с упреком, а как бы для себя, задумчиво.
  
  - Лена, если тебе нетрудно, поищи, пожалуйста! - пытаюсь я пошутить.
  
  - Что? - подняв брови, спрашивает она.
  
  - Мою память, пропала куда-то!- говорю я, и издаю нечто похожее на смешок.
  
  - Гриша, твои остроты обычно не смешны, и эта еще и глупа!- вместо ожидаемой улыбки, говорит Лена.
  
  - Жена друга, я знаю, что отношения у нас не очень, но зачем ты обо мне так, и на всю палату! Я всего-навсего решил переменить тему!
  
  - Это не палата, а коридор. В палатах для таких выдающихся личностей, как ты, мест нет! - не без иронии произносит Лена.
  
   Сбитый с толку, я осматриваюсь лучше. Действительно, коридор, а вернее, холл для просмотра телепрограмм. Однако телевизора нет, вместо него стоят кровати с больными. Моя койка последняя в ряду, от соседа меня отделяет проход к окну и тумбочка. Что ж, окно - это хорошо! Свежий воздух, светло!
  
   Наконец я вспоминаю, как оказался в больнице, и задаю вопросы:
  
  - Лена, а моя машина где? А Сашка?
  
  - Твоя машина возле нашей избы стоит. Сашка поехал в Москву за лекарством для маленькой. Приедет, придет сюда. У нас дети болеют, а муж возле тебя вторую ночь сидеть собирается. Такие дела! Ладно, извини, я не попрекать тебя пришла, а поесть принесла. Кушай и выздоравливай! Мне пора! - стараясь быть ласковой, говорит она, кладет на мою тумбочку полиэтиленовый пакет и уходит.
  
   Я смотрю, как она исчезает в полутьме коридора. Лена очень хорошая женщина, и прекрасная жена Сашке, но меня на дух не переносит. Наверное, потому, что Саша весьма охоч до сторонних развлечений, а подставляет под гнев Лены обычно меня, сочиняя различные фантастические истории.
  
   Я хочу выглянуть в окно, и пытаюсь для этого подняться. Но со мною происходит нечто плохое: легкие сжимаются, и я, похожий на умирающую от удушья рыбу, падаю обратно. Мой вид настолько красноречив, что больной с соседней койки, едва глянув на меня, вскакивает со своей кровати и бежит к двери с надписью 'процедурная'.
  
   Мне становится легче после кислородной подушки. Со мною возится уже знакомый мне, 'хмурый' врач. Он делает внутривенные уколы и ругает больничное начальство. Говорит, что таким тяжелым больным нужно лежать в больнице города Обнинска, а не здесь, в сельской терапии.
  
  - Какой у меня диагноз?- с хрипом дыша, спрашиваю я.
  
  - Тяжелая форма аллергии при... имеющейся бронхиальной астме?- врач вопросительно смотрит на меня. Я согласно киваю. Он не ошибся, от астмы я страдаю с детства.
  
   Через несколько минут приступ окончательно проходит. От лекарств с усыпляющим эффектом мои глаза закрываются, и я вижу новый для меня сон. Звездной ночью я стою пред входом в разрушенную временем церковь. Сквозь пустые оконные проемы видны отблески горящих в храме свечей, слышится тихое чтение псалтири. Я осеняю себя крестным знамением, и, перепрыгнув яму перед входом, иду внутрь храма. Здесь холодно так же, как и снаружи, злой ветер гуляет в дырявой крыше, но я ничуть не удивляюсь, увидев нескольких прихожан и батюшку, который их исповедует. На столике лежат свечи. Я хочу взять одну, ищу карман с деньгами, однако обнаруживаю, что в больничной пижаме карманов нет. Я думаю, что без денег брать свечку - нужно спросить у священника. Только он пока занят, и я, перекрестившись, разглядываю фрески с изображениями святых.
  
   Неожиданно священник зовет меня по имени. Удивившись этому, я иду, спотыкаясь о битый кирпич.
  
  - Что это, батюшка, церковь у вас такая... не отремонтированная?- с недоумением спрашиваю я у старца.
  
  Священник удивленно осматривается, словно сам видит церковь впервые, а затем, искрясь духовным весельем, говорит:
  
  - Это она не у меня, а у тебя такая не отремонтированная! Ничего, с божьей помощью справишься! Грешен?
  
  - Да...- я теряюсь от вопроса,- я, отче, не готовился к исповеди. Не знаю, с чего начать! Грешен, разумеется, грешен! И очень...
  
   Я вспоминаю про свою несуразную жизнь, грусть и раскаяние подступают к сердцу, хочется заплакать. Батюшка гладит меня по голове, как отец в детстве, отпускает грехи и благословляет. Мне становится легче дышать, и на этом сон прерывается..
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
  
   На следующий день просыпаюсь поздним утром. Открыв глаза, я вижу, что группа медработников осматривает моего соседа. Опираясь на набранный в предыдущих больницах опыт, я догадываюсь, что идет утренний обход. Сосед слушает, на его лице раскаяние, явно показное:
  
  - За три месяца, вы у нас который раз, и все с тем же диагнозом. Нигде не работаете. Ведь у вас жена, ребенок! Больше мы вас лечить не собираемся. Вы алкоголик, человек конченный. А вам всего тридцать лет! - говорит крупный мужчина, судя по тону, зав отделением. Рядом с ним стоит 'мой' врач, за ним высокопарная пожилая женщина и молоденькая медсестра с большим количеством папок.
  
   Внезапно интерес к происходящему у меня пропадает: я чувствую необычайное, даже можно сказать, фантастическое чувство голода. Протянув руку, я хватаю с тумбочки принесенный Леной пакет, вытаскиваю стеклянную банку и срываю зубами пластиковую крышку.
  
   В этот момент врачи оставляют затею перевоспитать соседа и перемещаются ко мне. Я слышу:
  
  - Очень тяжелое состояние, необходима консультация пульмонолога ... ой! - это читавшая историю моей болезни медсестра оторвалась от листка бумаги, и вместе со всеми замерла, глядя, как я ем морковные котлеты, облизывая пальцы, словно дикарь.
  
   Вдоволь налюбовавшись на мое поведение, зав. отделением кричит, обращаясь к моему врачу:
  
  - Коллега Головань, безобразие! Ваши больные будут проявлять уважение к медперсоналу, или нет?
  
  Пожилая женщина - врач истеричным голосом вторит начальству:
  
  - Больной, потрясающее нахальство! Вы нарушаете распорядок дня! Прекратите немедленно!
  
   К сожалению, я не могу остановиться, и в коридоре образуется тяжелая тишина. Зав. отделением становится красным, потом багровым, но вместо ожидаемого словесно -административного взрыва, он вдруг, скрипнув зубами, падает на медсестру, от чего папки из ее рук летят в разные стороны.
  
   Минут через пять его уносят на носилках санитары, а я, вздохнув, с сожалением смотрю на дно пустой банки. Видимо, мой взгляд очень выразителен, потому что сосед лезет в тумбочку и щедро одаривает меня своими съестными припасами.
  Очищая вареное яйцо от скорлупы, я рассматриваю бескорыстного дарителя. Он не похож на алкоголика. Симпатичный парень, модная стрижка, одежда с 'иголочки'. Улыбнувшись, он представляется:
  
  - Николай Жуков.
  
  - Рад знакомству. Григорий Россланов, - я краснею. Право, стыдно, за суетой совсем забыл о приличиях.
  
   Сразу после знакомства Николай проникается ко мне особой симпатией: наклонившись поближе, просит одолжить червонец. Я думаю, что ошибся, не так уж он бескорыстен. Только теперь ничего не поделаешь, придется уважить. Вздохнув, я обещаю, что вечером, когда придет Сашка, одолжу. Николай удовлетворенно кивает, и, оставив меня, направляется к больным на дальних койках играть в карты.
  
   Подходит врач Головань и присаживается на краешек моей койки. Я уже сыт и готов говорить о чем угодно, и с кем угодно. В глазах Голованя мелькают озорные огоньки, но тон у него официальный:
  
  - Похоже, у вас заметное улучшение!
  
  - Благодаря вашим стараниям, доктор!- вежливо говорю я.
  
  - Я тут ни при чем! Такой быстрый результат бывает лишь при вмешательстве высших сил! - уверенно произносит Головань.
  
  - А мысль не лишена..., - бормочу я под нос, вспоминая последний сон.
  
   Головань заканчивает слушать мои легкие. Он сообщает, что у меня все хорошо, затем собирает с пола оброненные медсестрой папки и уходит.
  
   Я лежу под капельницей, когда появляется Лена. Я говорю ей комплимент:
  
  - Ленусь, а ты сегодня великолепно смотришься! - что, если честно, ничуть не соответствует истине.
  
  - Спасибо. - Безразлично говорит Лена и усаживается на пустую койку соседа. Внутренний голос подсказывает мне, что она не на минуту.
  
  - Ты как тут оказалась? - спрашиваю я.
  
  - Да через соседку передали записку в аптеку срочно зайти, мол, лекарство привезли. Я пришла, а на двери объявление, что закрыто на санобработку, откроются через час. А сами чай пьют с сушками. Их, с утра, по записи, в хлебном давали, но мало кому досталось. А эти, хрумкуют ими в рабочее время, и даже не посчитали нужным окно занавесить! Зла на них не хватает!
  
  - Ну, Лена, не все так плохо! Ведь теперь, по стечению обстоятельств, ты можешь развлечь меня разговором. Расскажи, как дома?
  
  - Дома, дома... где дом? Комнатенка в бревенчатой халупе у сумасшедшей деревенской бабки. Кошмар! Сахар в банке сам собой исчезает. Утром сварила детям кашу, испекла блины. Сама пошла за молоком. Прихожу, дети еще спят, блинов нет, каши половина. Бабка: 'это ваши детки проснулись, поели, и опять спать легли'. А дети просыпаются, орут как ненормальные: мама, есть хотим!.. А туалет! Туалет у нас во дворе, бабка заставила Сашку сделать второй: мол, сами ходите. Сашка сделал. Бабка тут же новый закрывает на замок и заставляет бегать в старый. А он весь дырявый, гнилой, и по стенкам мокрицы ползают. Затем: 'печь в избе не топите, головка от жара болит, идите готовить и стирать на улицу, к летней печи'! А к летней разве набегаешься? Дети к таким условиям не привыкли, все время болеют. Я, как вспоминаю наше житье в городе, так слезы полотенцем утираю, - на глазах Лены появляется влага. Чтобы не расплакаться, она резко обрывает речь, и, открыв сумку, начинает выставлять на мою тумбочку баночки. Я вижу, что в них ее 'фирменные' кушанья. Из ее рассказа следует, что стряпня для нее сродни подвигу. Я растроган и хочу выразить ей благодарность, однако тут Лена замечает, что капельница у меня давно закончилась, и громко зовет медсестру. Та, не особенно торопясь, приходит. Я с некоторым раздражением в голосе говорю ей:
  
  - Пока вы заняты неизвестно чем, от воздушной эмболии умереть можно!
  
  - У меня дверь в процедурную всегда открыта, я за вами наблюдала! Оттуда хорошо видно! - равнодушно произносит медсестра.
  
  - И слышно! - ядовито добавляет Лена, и, глянув на часы, поднимается. Медсестра измеряет Лену 'убийственным' взглядом. Лена, не обращая на нее внимания, машет мне рукой и уходит. Медсестра, хмыкнув в ее адрес, снимает капельницу и тоже оставляет меня.
  
   Очередной сон наступает с такой силой, что я капитулирую перед ним, не издав ни звука..
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ.
  
   В моей комнате трещит телефон. Я отвечаю, и с трудом узнаю голос того, кто звонит:
  
   - Гриша, Гриша! Что делать? В микрорайоне массовые погромы! В моей многоэтажке семью убили! Многие дома горят!
  
  - Прежде всего - возьми себя в руки, Костя, ты же мужчина! Затем забаррикадируй входную дверь, выйди на веранду, и смотри на дорогу в город. Жди, я на чем-нибудь за вами приеду. Карина где?
  
  - Тут, со мной. А куда ее спрятать, из квартиры шага не сделаешь, везде националисты, да и некуда! - в телефонной трубке раздаются звуки, похожие на приглушенные рыдания.
  
   Я несколько минут думаю, и прихожу к выводу, что в подобной ситуации возможен лишь один выход: это доставить Костю с сестрой на охраняемый десантниками железнодорожный вокзал, где находится штаб эвакуации беженцев. Однако на своем 'Москвиче' я не одолею ни войсковых пикетов, ни 'черных' заслонов. Но решение проблемы есть!
  
   Я бегу, не жалея ног, по родному кварталу до нужного мне двора. Перелезаю через забор и радостно улыбаюсь: тут он! Так необходимый мне, известный всем в городе, 'УАЗ' Эльдара. На зеленых бортах машины нанесены белой краской надписи, а брезентовый тент крыши раскрашен в цвета народного фронта.
  
   Эльдар настолько уверен в своей популярности и неприкосновенности, что оставляет ключи в замке зажигания. Он прав, наш Эльдарчик, в городе никто не посмеет. Разве что я. Но обо мне, как и обо всех нас, Эльдар давно забыл. Что ж, тем лучше, тем хуже...
  
   Я еду по родному городу на угнанной у Эльдара машине. Год тому назад, скажи, что такое будет, я не поверил бы. А теперь, будто так и должно быть. Впереди мелькает машина патруля, я вспоминаю о документах. Пожалуй, поищу их. Если какие есть, все будет легче, чем совсем ничего. В бардачке я нахожу патроны от охотничьего ружья, под сидением заряженную ракетницу и само ружье. Да, Эльдар, с документами у тебя полный порядок!
  
   Обыскивая машину, я отвлекаюсь, и в повороте едва не сбиваю с ног бородатого автоматчика. Он с проклятиями отпрыгивает, затем снимает автомат с предохранителя и направляет на меня. Я останавливаюсь и наблюдаю в зеркало заднего обзора, как автоматчик размышляет, что ему делать. Мне везет: появляется товарищ бородатого, такой же бородач, и что-то говорит, указывая на надписи по бортам моей машины. Первый, помявшись, опрометчиво закидывает автомат за спину, и оба нерешительно направляются ко мне. Воспользовавшись тем, что оружие мне больше не угрожает, я, что есть сил, жму на педаль газа.
  
   Удрав от бородачей по узкой кривой улочке, я вылетаю на центральный проспект города с почти космической скоростью. И к своему ужасу, оказываюсь в движущейся колонне БМД. Воздух дрожит от лязга и грохота, гусеницы бронированных машин крушат асфальтовое покрытие со страшной силой. Я какое-то время движусь в этой колонне, между БМД, но потом понимаю, что меня так расплющат броней ударом спереди или сзади. А если начну обгонять колонну или отставать от нее, то из боевых машин, не разбираясь, разнесут мой 'УАЗ' в клочки из крупнокалиберных пулеметов. Господи, так какую же смерть мне выбрать?
  
   В этот момен я вижу впереди газетный киоск, и, чуть подумав, резко направляю машину по сложной траектории, между маслиновыми деревьями. После резкого торможения 'УАЗ' оказывается за киоском, прикрытый растительностью, насколько возможно в городе. Может быть, мне удастся обождать здесь, когда военная колонна пройдет?
  
  У меня чуть сердце не останавливается, когда я вдруг слышу крик в мегафон:
  
  - Водитель и пассажиры, покиньте машину и постройтесь с поднятыми руками! Водитель и пассажиры...
  
   Я и не заметил, как сзади ко мне подкрался войсковой 'УАЗ', видимо, из сопровождения бронированной колонны, весь ощетинившийся автоматными стволами, как еж колючками. На раскраску моей машины им плевать, Эльдара, естественно, они не знают. 'Так что, все, приехал!' - думаю я.
  
   Однако меня заметили не только военные, но и боевики народного фронта. Они решают оказать мне помощь: трассирующая пулеметная очередь с крыши высотного здания, от противоположной стороны проспекта, разбивает на тысячу осколков витрину киоска, и, ударив в землю перед 'УАЗом' военных, вслед за этим чиркает пулями по колонне. Несколько БМД сразу занимают боевую позицию. Воспользовавшись тем, что обо мне на мгновение забыли, я трогаюсь с места и быстро сворачиваю в ближайший проулок. Тут мне помогает хорошее знание города. Внутренние проезды между домами расположены параллельно проспекту, и в них можно двигаться в нужном мне направлении. К сожалению, они не соединены друг с другом, и мне приходится, для того, чтобы попасть в следующий проезд, периодически возвращаться на проспект.
  
   Это невозможно описать, какое напряжение я испытываю при таком вождении! Мечусь, как кусочек масла на раскаленной сковородке. Рискуя нарваться на любое препятствие, я бешено разгоняюсь в проезде, затем с визгом тормозов совершаю поворот на проспект. Там, выпучив глаза от напряжения, я лавирую между плотно движущимися БМД, дрожа даже от вида собственной тени.
  
   Неожиданно я вижу в зеркало обзора, что у меня на хвосте объявился войсковой 'УАЗ'.
  
   Настиг все-таки! При таком раскладе мне больше нечего делать во дворах, меня в них 'закроют'. Я вынужденно начинаю 'вальсировать' на проспекте. Раз-два, я справа от БМД, войсковой 'УАЗ' слева. Три-четыре, поменялись местами. Эх, преследователи не отстают! Что ж мне делать? Неужели сейчас поймают?
  
   Но тут, похоже, войска получают по рации какой-то приказ: вся колонна вдруг, лязгая траками, останавливается, а идущий первым БМД резко разворачивается поперек проспекта. Невероятно, но мне сегодня везет, как никогда: водила - первогодок в 'Уазе' моих преследователей неправильно рассчитывает маневр. Их 'УАЗ' по касательной бьётся о броню БМД и летит куда-то в сторону. А я благополучно ускользаю, свернув на нужную мне улицу, до которой с таким трудом, но все-таки добрался!
  
   Слегка остыв от погони, я с огорчением думаю, что в том 'Уазе' были русские, и, возможно, кто-то ранен. У сердца неприятно колет. ' Незначительным волнениям' ведь без разницы, какой ты национальности. Главное тут - чем ты вооружен и что делаешь: стоишь или движешься. Хочешь жить - находись в толпе. Если она идет - иди. Если остановилась - стой. Я же одиночка, и поэтому враг всех, и все мои враги.
  
   Извилистая улица выводит меня из старой части города на разделяющий город и микрорайон пустырь. Как только я останавливаюсь, машину мгновенно накрывает большое облако поднятой колесами пыли. Что ж, неплохо, у меня несколько минут будет отличная маскировка!
  
  Я пристально всматриваюсь в панораму микрорайона. Вид жуткий: везде столбы черного дыма, дома разбиты. Не знаю, мне кажется, или на самом деле я слышу крики? Во всяком случае, выстрелы звучат точно.
  
   Мне необходимо добраться в микрорайоне до самого ближнего пятиэтажного дома. Там живет Костя, его веранда на втором этаже, и, если с подачи соседей его еще не нашли националисты, он уже меня видит.
  
   Центральный въезд перекрывают автоматчики без трехцветных повязок на рукавах. Это говорит о том, что микрорайон блокирован бандой боевиков, не имеющих отношения к народному фронту. Очень плохо: когда я брал машину Эльдара, у меня был план, который теперь невозможен. Что предпринять?
  
   Меж тем вечереет. Облако пыли осело, и оранжевое солнце, слепя мне глаза, опускается так, что лучшей мишени на пустыре, чем моя машина, нет. Автоматчики на въезде волнуются, напряжены, но в меня не стреляют: вероятно, разглядели надписи на бортах моего 'УАЗа' и теперь находятся в затруднении. У каждого бандформирования есть свой 'законник', без которого ни один серьезный вопрос не решается. Пока они найдут этого человека, пока он обдумает ситуацию и изречет авторитетное мнение! Немного времени, но имеется.
  
   Чтобы законник думал дольше, я стреляю из ракетницы, словно подаю кому-то сигнал. Автоматчики выглядят окончательно сбитыми с толку, и я, решив, что русское 'авось' вывезет, тихонько трогаюсь с места. До нужного мне балкона с километр, до смерти, надеюсь, много больше.
  
   Мне удается преодолеть пустырь без помех. Пользуясь тем, что боевики моих намерений не знают, я останавливаюсь возле Костиного дома и бросаю камешек в стекло веранды на втором этаже. Сразу появляется лицо. Но такое изуродованное, в кровоподтеках, что я узнаю товарища лишь по голосу, когда он произносит:
  
  - Гриша, Гриша!
  
  - Вылезай сюда, и быстрее! - кричу я.
  
  В голосе Кости слышится крайняя степень отчаяния, когда он говорит:
  
  - Гриша, я не могу заставить Карину спуститься здесь, уже пробовал!
  
   Я забираюсь на крышу 'Уаза', становлюсь на поддерживающие брезент металлические дуги, и, подкрепляя слова энергичными жестами, говорю:
  
  - Пусть прыгает на меня, я поймаю! Относительно невысоко, получится! Рискуй, Костя, рискуй! Через пару минут отсюда вообще нельзя будет уехать!
  
   Костя исчезает, а потом, появившись вновь, буквально насильно выбрасывает щупленькую Карину в окно, ко мне. Она падает крайне неловко, по-женски. Поэтому, едва девушка оказывается у меня в руках, я не справляюсь с ситуацией. Ноги у меня сходят с дуг, и мы вместе, сквозь лопнувший брезент, проваливаемся в салон машины. Я отделываюсь ушибами, с Кариной дело обстоит хуже: она сильно ударяется ногой и затылком уже внутри 'Уаза'. Я пытаюсь привести ее в сознание, когда дверца открывается и в машину влезает Костя. Он удачно спустился на скрученных простынях. Дорожа каждой секундой, я оставляю Карину брату и перебираюсь за баранку.
  
   Одновременно с тем, как машина трогается, из-за угла дома выбегают с пяток боевиков и бросают в нас камни. Один из камней со звоном падает в машину через дыру в брезенте. Боевики падают в пыль носами, как подкошенные. 'Чего это они?' - удивляюсь я про себя. Ответ я узнаю, когда, переключая передачу, вижу, как Костя, выдернув чеку зубами, бросает назад поднятую с пола гранату. Оказывается, нам подфартило - командиры овечьих отар не знают азбуку военного дела!
  
   Я соображаю, что мы можем попасть в радиус поражения. И так давлю на газ, что двигатель, набирая обороты, ревет, как раненное животное. Через шесть секунд невероятного напряжения нервов нас догоняет взрывная волна. Машину болтает, как самолет в зоне турбулентности, а затем все успокаивается. Я смотрю на Костю, собираюсь ему что-то сказать - ведь он только что УБИЛ, но потом молча возвращаю взгляд на дорогу. Выбор у нас действительно невелик. Может, он прав - война!
  
   Посовещавшись на ходу, мы приходим к выводу, что по центральным улицам к железнодорожному вокзалу не пробраться. Я направляю 'УАЗ' к окружному шоссе. На нем, естественно, так же полно патрулей от всех сторон конфликта, но, проявляя определенную сноровку, их можно обходить по бездорожью, благо машина у нас для этого подходит, как нельзя лучше.
  
   Костя на заднем сидении бережно поддерживает голову тихо стонущей сестры, старательно смягчая тряску. У них разница в возрасте составляет час, при этом чувствуют друг друга почти телепатически. Устраивая Карину удобнее, он находит ружье. Капитан сборной нашего института по многоборью, Костя с такой жуткой улыбкой проводит пальцами по прикладу, что я сразу понимаю, какое у него сейчас страшное состояние души.
  
   В зеркале заднего обзора я замечаю, что из микрорайона в погоню за нами выскочило несколько машин. 'Волга', 'Жигули', потом 'КАМАЗ'. Жалко, что наш 'УАЗ' не годится для шоссейных гонок. Преследователи догоняют, аж плакать хочется, до чего быстро.
  
  - Жаль, стрелять нечем! - цедит сквозь зубы Костя, оглядываясь назад.
  
   Сожалея о том, что мне приходится это делать, я открываю бардачок и бросаю ему коробки с патронами. Костины глаза вспыхивают: его мечта о возмездии сбылась.
  
  - Костик, стреляй по колесам, нам главное, что бы они остановились! - кричу я.
  
   Костя, не ответив, быстро заряжает ружье и прицеливается. До 'Волги' всего метров тридцать. Удивительно, но в этой машине нет никого, кроме водителя - так боевики торопились в погоню. Движется она быстро, шоссе в этом месте широкое, и, если Костя не попадет, нас сейчас обойдут. Попади, Костя!
  
   Выстрелы из двустволки звучат почти слитно, лобовое стекло 'Волги' разлетается, и легковушка начинает кувыркаться по асфальту, как в голливудском боевике. Едущие за 'Волгой', 'Жигули' не успевают отвернуть, и в результате обе машины, сцепившись, слетают в кювет. Мы переводим дух, но ненадолго: 'КамАЗ' нагоняет медленно, но уверенно. Из его кузова несколько человек стреляют из пистолетов, и, если расстояние сократится, пули скоро начнут до нас долетать.
  
   Мы достигаем места, где окружная становится значительно хуже и резко сужается. Слева и справа от шоссе появляются заросли камышей, уходящие вдаль. Это лето замучило зноем, и, обычно зеленые, камыши сейчас желтые: болотистая местность почти пересохла.
  
   Неожиданно впереди виден полосатый шлагбаум, а возле него два БТРа и курящие на броне автоматчики. Надо же, военные перенесли пост! А я думал, он будет километров через десять. Я едва не плачу: впереди по курсу на нас нацеливают пушку, а за спиной и так палят без перерыва. Куда деваться?
  
   Громко вскрикнув, я от отчаяния резко выкручиваю руль, и 'УАЗ', ударившись колесами о камни на обочине, улетает с трассы. Мы парим в воздухе, мне кажется, вечность. Наш полет заканчивается жесточайшим приземлением на чавкающую почву. Несмотря на сильнейший удар, я управление не теряю, а двигатель, жалобно покряхтев, продолжает тащить нас дальше, сквозь высокий камыш, который, расступаясь перед движущейся машиной, противно скребет по днищу и металлическим бортам.
  
   Как-то уже был похожий прыжок, но демонстрировал его Эльдар, и гораздо ближе к городу. На том отрезке кольцевой, куда я не доехал из-за перенесенного поста военных. Мы возвращались с загородного пляжа на этом же 'Уазе' (тогда он был еще без надписей), и попали под комендантский час. Тем летом его то вводили, то отменяли, и не было никакой возможности уследить за процессом. За нами погналась машина 'ГАИ', и Эльдар, недолго думая, свернул в заросли камышей. А в них, как известно, в трех метрах слона потеряешь. Самое главное здесь, как он тогда объяснил - это не сбиться с направления на ту, возвышающуюся над местностью, скалу. Там находится въезд в город под названием 'Волчьи ворота'. Войска, конечно, держат трассу и там, но там объезд поста, опять же, от Эльдара, я знаю!
  
   А стрельба на окружной нарастает: скорострельная пушка БТР выпускает несколько снарядов. Я криво усмехаюсь, представив лица боевиков, когда они увидели, что те, за кем они гнались, исчезли, а перед ними мотопехота. Впрочем, это я зря, чужому горю радоваться - своего счастья не видать. Эх, Эльдар, Эльдар, какие и я теперь оставляю следы!.
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ.
  
  - Гриша, Гриша, да очнись же ты!
  
   Мои веки, дрогнув, приподнимаются, и я вижу Сашу. Это он кричит мне в ухо. Саша, Саша, причем тут Саша? И еще медсестра, она пытается попасть иглой в вену на моей руке. Жалуется:
  
  - Ничего не получается, какой сложный больной!
  
   Сашка, покраснев от напряжения, кричит так, что, кажется, стены дрожат:
  
  - Гриша, это Россия, ты в больнице!
  
  Я, в конце концов, все понимаю и сразу расслабляюсь.
  
  - Очнулся, слава Господу! - говорит медсестра и с размаху втыкает в меня иглу так, что я издаю стон уже не от сновидений.
  
   Минут через пять медицинская кутерьма успокаивается, и Саша рассказывает:
  
  - ... лицо каменное, тело холодное, негнущееся. Я трясу за плечи, а от тебя будто электрический разряд! У меня даже волосы на голове дыбом поднялись. Медсестру позвал, а что делать с тобой, не знаем. Ладно, ничего, мне раньше тоже всякое снилось. Теперь стало спокойней в душе. И с тобою, пройдет.
  
  - У тебя, - говорю я флегматично Сашке,- жена и дети. Есть, в чьем обществе забыться. И уехал ты, в городе относительно тихо было, события только начинались. Впрочем, не будем об этом, лучше помоги сесть!
  
   Сашка выполняет мою просьбу, садится рядом на кровать. Указывая на сумку возле моей тумбочки, произносит:
  
  - Из твоих вещей принес кой-чего.
  
  Я киваю головой. Мы молчим немного, потом я с дружеской приязнью спрашиваю:
  
  - Как у тебя на работе?
  
  Сашка часто моргает, морщит лоб. Начинает неохотно, но затем, рассказывая, оживляется:
  
  - Да, понимаешь, сложно. Ты ведь нашу историю толком не знаешь! Представь себе захирелый военный заводик, скорее цех, от случая к случаю получающий некрупные заказы. Волею случая мимо едет известный академик. В его машине происходит серьезная поломка. Пока машину чинят, академик отправляется прогуляться по окрестностям, и экспромтом договаривается с местным жителем о покупке земельного участка под дачу. Естественно, он тут же собирается строиться, и, разумеется, так, чтобы дача была ничуть не хуже, чем у других советских академиков. А если строиться - надо приезжать. Делать это удобнее в рабочее время и за государственный счет. В общем, завод неожиданно получает субсидии и стройматериалы в неограниченном количестве, в результате чего бурно развивается. Не секрет, что часть ресурсов уходит на возводимую солдатами дачу академика. Но это другая история. А по существу, своих кадров здесь нет, жилья никакого, поэтому принимают на работу специалистов из числа беженцев. А мы уже сами устраиваемся, по углам у местного населения. На такое кроме нас, горемык, вряд ли кто согласился бы, да еще за мизерную зарплату. В утешение нам, строят рядом с заводом жилой дом. Ради того, что бы получить в нем квартиру, мы все терпим. Но внезапно академик умирает! Гром и молнии! Расширение производства накрывается, заказ еле тянем, возведение жилья затормозилось. А-а! - Сашка, махнув рукой, замолкает.
  
   Определенно, другу приходится не сладко. К тому же я приехал, и за мной ухаживать надо! Сейчас он сидит, понурившись. Я кладу руку ему на плечо и тепло говорю:
  
  - Саша, родной, ты, пожалуй, иди домой. Мне уже гораздо лучше! Лена там одна с детьми. Завтра забежишь, после работы. Буду тебя ждать. И пожалуйста, не возражай, ты сам выглядишь, словно вот-вот свалишься. Если это произойдет с единственным кормильцем, меня совесть заест. Иди, иди домой! Тебе не стоит проводить ночи в больнице!
  
  - Да ничего, сдюжу, я привык к перегрузкам! - Сашка храбрится, но по нему чувствуется, что к семье он хочет. Нерешительно проводит ладонью по небритой щеке. Я строю знакомую с детства физиономию. Она действует безотказно, и Саша, рассмеявшись, встает. 'Как хорошо, что мы снова вместе' - читает он в моем, а я в его взгляде. Улыбаясь, друг уходит.
  
   Из процедурной выходит медсестра и направляется ко мне. Она красивая, пухленькая, на носу задорные веснушки. Вспомнив, что эта медсестра никак не могла сделать укол, я, не удержавшись, с иронией спрашиваю:
  
  - Вы как, иглу хорошо заточили?
  
  - Нет. Другую достала. Специально для вас. - Говорит она и показывает шприц с такой иглой, что у меня возникает желание написать завещание. Я говорю ей об этом шутливым тоном, но она смотрит сурово, пожалуй, даже неприязненно. Мне приходится отвернуться к и терпеливо перенести ее манипуляции с моими венами.
  
   Дождавшись, когда она уйдет, я лезу в сумку, что принес Сашка, нахожу зеркальце и смотрюсь в него. Я не узнаю себя! Лицо и волосы в пыльных разводах от многочисленных дорог. Я толком не приводил себя в порядок с тех пор, как выехал из города. Неудивительно, что хорошенькие девушки относятся ко мне плохо.
  
   Неожиданно мой сосед Коля кашляет. Определенно, хочет привлечь к себе внимание. Я совсем забыл про него: он тихо лежал на своей кровати и будто дремал. А на деле дожидался, соседушка, обещанного. Но давать деньги просто так не в моих правилах. Я, подумав, спрашиваю:
  
  - Послушай, Коля, а можешь тут ванну организовать?
  
  - Ванну? Зачем? - искренне удивляется Коля.
  
  - Помыться хочется! - вздохнув, разъясняю я очевидное.
  
  - Ну-у... разве что хочется... а деньги-то? Как насчет денег? - считает нужным напомнить он.
  
  - Будут, не сомневайся! - уверяю я.
  
   Коля поднимается и исчезает с важным видом, словно получивший специальное задание секретный агент. Возвращается с худенькой миловидной девушкой в синем халате. Они садятся на его кровать. Коля так, чтобы не было заметно другим больным, рукой активно исследует девушку в районе коленей. Она нервничает из-за этого. Мне тоже это неприятно. Хмурясь из-за Коли, я резко спрашивают у девушки:
  
  - Помыться организуешь?
  
  - Ну, это, ванну надо. Это, вычистить, она грязная, - по речи заметно, что девушке трудно связывать слова в предложения.
  
   Я решаю ободрить ее, переменяюсь и спрашиваю с улыбкой:
  
  - Отлично! Что с меня?
  
  - Ну, это, Коля сказал, что принесет. Это...- девушка, смутившись, опускает взгляд в пол.
  
   Однако я понимаю, что она имеет в виду. Достаю из сумки кошелек, и Коля получает новенькую ассигнацию. Он, просияв, сразу забывает про девушку, поднимается и идет к выходу. Девушка, пробормотав мне что-то извинительное, тоже вскакивает, и, догнав Колю, виснет у него на руке. Они начинают живо шептаться о чем-то на ходу. Мне остается надеяться, что деньги я отдал не напрасно.
  
   Не знаю, сколько проходит времени, пока я моюсь, но когда я вновь укладываюсь на свою койку, вся больница уже спит. Я чувствую себя превосходно. Однако настроение портится при появлении Коли, от которого непереносимо воняет сивухой. Он наклоняется ко мне и произносит свистящим шепотом:
  
  - Гриша, есть классный план! После полуночи идем на третий этаж. Там ремонт, палаты пустые, никого нет. Техничка и медсестра освободятся, и сразу к нам. Посидим с ними, выпьем, поговорим!
  
  Я отстраняю от себя ребром ладони его потное лицо и задаю уточняющий вопрос:
  
  - Посидим, выпьем, а дальше что?
  
  - Разбегаемся по палатам, ты- с техничкой, я- с медсестрой, и... о чем договоримся! - произносит Коля с гримасой героя сальных анекдотов.
  
  - А девушки знают о твоих намерениях?- недовольно спрашиваю я.
  
  - Нет еще. А чего им? Хочешь, сейчас скажу! - с пьяной уверенностью говорит Коля.
  
  - А я, тебе зачем? Неужели один не справишься? - ерничаю я.
  
  Коля тушуется и говорит смущенно, слегка заикаясь:
  
  - Ну, село у нас маленькое. Мы местные. Они меня, как облупленного знают. И жену мою. Я, как мужик, им неинтересен.
  
  - А я здесь причем?- спрашиваю я, широко зевая.
  
  Коля начинает с жаром втолковывать мне:
  
  - Гришка, я уверен, они согласятся, если ты пойдешь! Приезжий, холостой, при деньгах. Бабы таких, обожают!
  
  Как же, при деньгах! Знал бы он! У меня возникает желание подковырнуть Колю:
  
  - А ежели им нужен я, тогда почему ты решаешь, кто из девушек достанется мне? Я, может быть, сразу с обеими желаю завести отношения!
  
   Коля порядком оскорбляется. Он выпрямляется на кровати и возмущенно произносит едва ли не в полный голос:
  
  - Это ты зря! Очень даже напрасно!
  
   Как же, как же! Ведь он местный, ему и решать. Какое я имею право ставить условия?
  Мой город, этот деревенский парень затронул, сам того не зная, мою боль! Впрочем, оно того не стоит! Вздохнув, я говорю Коле примирительно:
  
  - Ладно, успокойся, я пошутил. Здоровье мое, на данный момент, заниматься флиртом не позволяет. Живу мечтою не о женщинах, а о свежем воздухе. Ты уж, Коля, сам как-нибудь справляйся. Я, извини, спать хочу!
  
   Не слушая Колю, который разворачивает пылкую агитацию и при помощи народных выражений рисует одну картину соблазнительнее другой, я закрываю глаза и мгновенно засыпаю..
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
  
   Наша инженерная бригада занималась тогда монтажом оборудования в большом здании, недалеко от городского 'Белого дома'. Я отправился в старый аппаратный зал за схемой. Как вошел, сразу увидел, что среди женщин, коих тут порядочно, находится незнакомая девушка. Разговаривает с начальницей этого коллектива. Бывает же такое: среди множества ты, испытывая сильное волнение, замечаешь только одну, сам того не сознавая, отчего это так.
  
   Порывшись в пыльном шкафу с документаций, я уходить не спешу. А чтобы причину моей задержки любительницы острых словечек не определили, спрашиваю, конкретно ни к кому не обращаясь - нет ли у кого сигарет? Услышав, девушка бросила на меня этакий оценивающий взгляд, а затем подошла к подоконнику, где лежала ее сумочка. Там, у окна, я разглядел незнакомку лучше.
  
   Полукровка. Возраст - лет двадцать, не больше. Худющая, высокая, ноги длинные, тонкие, грудь плоская. Волосы черные, стрижка под 'мальчика'. Лицо очень живое, подвижное, глаза взрывоопасные, губы мечтательные. Однако одета дорого и безвкусно. Если кто спросил, какой у нее стиль в одежде - я сказал бы, 'денежный'. Мне такие, никогда не нравились. Она не из тех, кому я обычно назначаю свидание.
  
   Девушка заметила мои взгляды, улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет 'Мальборо' (по тем временам в городе роскошь неслыханная!), провела взглядом по моим старым, залатанным джинсам, и бросила сигареты на стол прямо передо мной.
  
  - Возьми, страдалец! Можешь оставить, на память о нашей встрече! - сказала она и совершила такой пренебрежительно - кокетливый жест рукой, что весь женский коллектив заржал, как добрый табун лошадей.
  
   Стушевавшись, я машинально взял сигареты. Держа их в вытянутой руке, как ядовитую змею, отправился обратно, в бригаду. Дымящие 'Примой' за четырнадцать копеек, мужики от 'Мальборо' оживились:
  
  - Народ, греби сюда, Гриша 'Чужборой' угощает! Не иначе, крупное наследство получил!
  
   Я раздаю сигареты, выбрасываю так быстро опустевшую пачку в мусорную корзину, и спрашиваю у мужиков:
  
  - Ребята, ну - ка, втолкуйте мне, кто это такая, шикарно одетая мадам, в старой аппаратной сейчас лясы точит?
  
   Мужики, занятые своими делами, отвечают мне лишь неопределенными возгласами. Но я до крайности заинтригован и считаю, что столь важный вопрос оставить без ответа нельзя. Я подхожу к Мусе, нашему бригадиру, который уже успел разложить на столе принесенную мною схему. Муса, лицом от рождения черный, как негр, рассеяно отвечает мне:
  
  - Да, ну... эта девушка - каленый орешек. Приемная дочь известного в городе человека. Если тронешь... короче, чем тронешь, то и отрежут!
  
   Я фыркаю, прикуриваю дорогую сигарету от паяльника (со спичками в городе опять случились перебои), и, махнув рукой, говорю:
  
  - Да ну вас! Не бригада, а сборище городских трепачей!
  
   Наш многоопытный бригадир, умеющий ждать (когда прикуриваешь от паяльника, у сигареты бывает неприятный вкус) зажигает свою сигарету, используя мой огонек. И только после этого, устроившись удобнее в глубоком кресле, говорит:
  
  - Не, Гриш, я абсолютно серьезно. Карманов (начальник нашего управления), когда видит эту, как ты изволил выразиться, 'мадам', обязательно подходит к ней, здоровается (старый маразматик, кажется, не помнит в лицо собственную секретаршу). Спрашивает, как дела, просит папе привет передать.
  
   Уже начиная подозревать, что мне не 'травят', я все-таки интересуюсь:
  
  - Бригадир, а почему я ее до сих пор не видел?
  
   Вздохнув с начальственной озабоченностью, Муса по-отечески грозит мне пальцем:
  
  - А ее вообще редко видно. Она, то на больничном листке, то за свой счет, а то просто так не приходит на работу. Ей все равно в табеле часы ставят.
  
  - А к ней пытался кто-нибудь ... подрулить? - слегка покраснев, спрашиваю я.
  
  - Гриша, говорю же, не забивай себе голову! - бригадир огорченно цокает языком,- Илья (инженер из другого подразделения) как-то ее в ресторан сводил. Знаешь, где сейчас Илья?
  
   Я пожимаю плечами. Илью я давно не видел. Бригадир кричит в дальний конец зала, адресуясь к стоящему на высокой стремянке полному Диме:
  
  - Скажи Грише, где сейчас Илья?
  
  Дима, оторвав взгляд от проводов, недовольно бубнит:
  
  - Где, где! Какой месяц монтирует телефонную станцию в горном ауле. Не знаю, сколько у него на самом деле работы, но точно могу сказать, что он еще долго там будет находиться!
  
  Занимающийся специальными измерениями, наш штатный насмешник Яша отвлекается от установки датчиков и громко произносит:
  
  - Так что, Гриша, даже не думай приладить свой дешевый табачок в дорогую табакерку! - после чего с наслаждением затягивается ' Мальборо'. Но дым кажется ему противным, и он его нарочито откашливает, кривляясь и охая. Мужики смеются так, что обычно спокойный, Дима роняет очки с носа на пол.
  
   Если бы не этот разговор и подначка Яши! Разумеется, я и не подумал бы предпринять какие - либо действия. А тут нет, будто кто протрубил 'атаку'. Я незаметно покинул здание и побежал к цветочному ларьку, покупать у старика Садыха самые лучшие цветы.
  
   Нежный аромат заставляет всегда болтающих женщин умолкнуть и с открытыми ртами смотреть на алые розы, словно пылающие огнем здесь, в тусклом свете от грязных окон и на фоне блеклых стен.
  
   Я подхожу к девушке, протягиваю цветы, и, чувствуя себя, как альпинист, зависший над пропастью без страховки, говорю:
  
   - Это не за сигареты. Это по велению сердца. Прими их от меня, девушка, пленившая мою душу, девушка-сон, девушка-мечта, и будь счастлива!
  
   Моя рука с букетом повисает в воздухе, незнакомка морщит носик. Заметно, как ядовитая фраза вызревает на ее губах. Но тут... наши глаза встречаются, и мой взгляд пробивается до ее сердца. И на мгновение мы будто остаемся наедине, слушая только наше дыхание. И вот ее рука, дрогнув против ее воли, поднимается! Я отдаю цветы, разворачиваюсь и ухожу, а за моей спиной женская армия хором стонет от получившейся сцены.
  
   Спустя две недели я прихожу в ночную: в это время суток лучше всего испытывать надежность новых систем. Естественно, первым делом отправляюсь в диспетчерскую. Отметиться и узнать, с кем придется работать. Увидев, кто сидит за главным пультом, я от неожиданности говорю грубовато:
  
  - А ты чего тут? Ты же в ночь не ходишь!
  
  Насмешливо посмотрев на меня, она, удивительно хорошо улыбнувшись, говорит:
  
  - Здравствуйте!
  
  - Здравствуйте! - отвечаю я и с неудовольствием думаю, что незнакомка опять заставила меня покраснеть.
  
   А девушка между тем продолжает улыбаться и разглядывает меня, будто впервые увидела. Видимо, ей все во мне нравится, и она решает продолжить наш разговор:
  
  - Я посмотрела по графику, когда ты работаешь, и поменялась сменами. Чтобы мы вместе оказались, - ее слова звучат так естественно, что даже при желании нельзя найти в них определенный намек.
  
  - А как тебя зовут? - спрашиваю я.
  
  - Наташа. А тебя Гриша?
  
  - Для кого как. - Холодная фраза вырывается у меня от того, что я чувствую досаду. Действительно, почему эта девушка вызывает у меня робость? Я что, женщин не видел, что ли? Да и настроение, с которым я дарил ей цветы, меня давно покинуло!
  
   К тому же она выглядит сегодня не как предмет для воздыханий, а как манекен на выставке драгоценностей: золотые кольца на пальцах, множество цепочек на шее, сережки, массивная брошь. Бриллианты сверкают, хоть глаза закрывай!
  
   У меня возникает желание провести черту между нами. Отдалить ее от себя, и тем самым вернуть себе 'мужское превосходство'. Я говорю сухо:
  
  - Сегодня ты мне не нравишься.
  
  Девушка, удивившись, красиво изгибает бровь. Это заставляет меня залюбоваться ею, и я добавляю уже мягче:
  
  - Сам не знаю, почему. Ты похожа на заводную механическую птичку в золотой клетке.
  
   От этого сравнения Наташа вздрагивает всем телом, ее глаза становятся печальными, и она с грустью говорит:
  
  - Ах, Гриша, ты даже не подозреваешь, как прав! Ладно, иди, крути свои ручки-рубильники, закончишь, жду чай пить!
  
   Я послушно поворачиваюсь к ней спиной и в самом деле отправляюсь работать, думая о том, что мои розы, наверное, уже давно завяли. Если, конечно, она их сразу не выбросила. А еще я думаю о том, что так бывает - посмотришь на женщину, и внезапно происходит любовное затмение. А как всякое затмение, такое и случается редко, и проходит быстро.
  
   К сожалению, в работе я забываюсь. Когда бросаю взгляд на часы, то от отчаяния за голову хватаюсь: как я мог пропустить назначенное мне свидание? Это надо быть полным идиотом, в моем возрасте не пойти к женщине, тем более, если она сама позвала!
  
   Я застаю девушку за столом, на котором стоят две хрустальные рюмочки, бутылка коньяка и немного закуски. Золото Наташа с себя сняла, переоделась в синий рабочий халат. Курит длинную сигарету, стряхивая пепел в консервную банку, полную окурков.
  
   Свет в комнатку отдыха проникает через открытую мною дверь, но даже в полутьме я вижу, какие крупные слезы на ее щеках. Чувствуя стыд, я сажусь рядом с ней на деревянную скамью и говорю:
  
  - Наташа, прости меня!
  
   К сожалению, все раскаяние, что я испытываю, мой голос не передает. Наташа с вызовом спрашивает:
  
  - Что ж ты оставил свои ручки-рубильники? - и отворачивается от меня.
  
   Я вижу, что огонек ее сигареты, когда она затягивается, не дрожит. Гордая, и характер твердый. Эх, пролетело мое счастьице! В наступившей тишине слышится лишь мое прерывистое дыхание.
  
   Как вымолить у девушки прощение? В душевной маете я чиркаю спичкой и зажигаю свечу, стоящую на спичечном коробке. Разгораясь, огонек свечи колеблется, и своим изменчивым светом создает интимную атмосферу для общения. Я смотрю на Наташу, вдыхаю запах ее волос, и словно выпиваю дурману, у меня кружится голова.
  
   Находясь под воздействием новых для меня чувств, я думаю одновременно на двух языках: родном, русском, и на языке детства-фарси. Это параллельное мышление позволяет мне изъясниться в необыкновенной, смешанной речевой форме, которая на слух звучит необычайно красиво, а по содержанию представляет собой любовную лирику.
  
   Я говорю всего минут пять. Но Наташа перестает плакать и поворачивается ко мне. Глядя расширившимися, словно в гипнотическом трансе, зрачками, она произносит:
  
  - Только не убеждай, что сам сочинил. Где-то слышала уже.
  
  Я достаю из кармана мятую сигарету без фильтра и прикуриваю от свечи. Выпустив облако едкого дыма, с апломбом замечаю:
  
  - Конечно, не берусь утверждать, что не плагиат. Но при общении с прекрасным полом главное - это не то, что говоришь, а то, как говоришь!
  
   Наташа, выслушав эту ерунду, насмешливо качает головой, а затем, подвинув ко мне пачку 'фирменных' сигарет, просит:
  
  - Мне тоже прикури!
  
  - Кажется, ты и так достаточно выкурила, - говорю я, легонько щелкнув пальцами по ее 'пепельнице', и предлагаю, - давай попробуем напиток из твоей бутылочки!
  
  - Пробуй, я не хочу. Что-то я вообще ничего не хочу. Дура я, наверное!
  
   Повертев в руках, я ставлю бутылку на прежнее место. Какая она дура? У меня от дур такого сердечного волнения, какое я сейчас испытываю, не бывает!
  
  - Почему ты носишь столько золота?- спрашиваю я, и тут же откровенно признаюсь себе, что задал вопрос совершенно напрасно, он совсем не подходит к моменту. Однако Наташа находит его вполне нормальным и отвечает:
  
  - Ха, подарок к свадьбе. Скоро замуж выхожу. Мой будущий муж толстый, глупый, противный и разъезжает на доставшемся ему по наследству номенклатурном автомобиле. Завтра возвращается из командировки в район. Мрак.
  
  - М - да... а ты о нем ничего, ласково так! - говорю я, затягиваясь сигаретой.
  
  - Он другого, не заслуживает! - резко произносит Наташа.
  
   Заметно, что мыслью она уносится куда-то. Устанавливается неловкая тишина, в которой слышна отдаленная работа оборудования. Через несколько минут я поднимаюсь, скидываю рубашку (она мокрая от пота) и иду к двери в диспетчерскую. Мне показалось, что сработала сигнализация аварийного режима. А если откровенно, я пошел, чтобы пауза не была такой мучительной: ни общих знакомых, ни точек соприкосновения по интересам.
  
   В дверном проеме я, бросив взгляд на центральное табло, констатирую, что с оборудованием все порядке, и у меня вдруг возникает желание закрыть эту дверь, отгородится от мира приборов, будто они мешают, или даже, с любопытством подглядывают за нами. Я поворачиваюсь к Наташе, чтобы спросить у нее разрешения, и вижу, что она смотрит на меня, на мой обнажённый торс, хорошо освещенный электрическим светом из зала, каким-то особенным взглядом. Я неожиданно чувствую, что ей в эту минуту хочется ощущения близости красивого мужского тела. И от ее влечения ко мне, меня самого тянет к ней до помутнения рассудка.
  
   Завершение этой истории я помню так: солнечным утром мы сидим в моей машине около какого-то правительственного учреждения, куда я ее подвез, и никак не можем расстаться. Я беспрерывно говорю, как ее люблю. Наташа в ответ тяжко вздыхает, и, глядя в небо, говорит:
  
  - Сегодня приезжает мой, так называемый! Ох, Гриша, очень жаль, что наша ночь не может перейти в наш день! - после чего резко открывает дверцу машины и идет от меня, как уходят от любимого, как пытаются уйти навсегда. Я провожаю ее взглядом в смятении. Что оставила мне эта птичка в золотой клетке, открыть которую можно только золотым ключиком, мне не по карману? Похоже, сердечную боль и страсть, что мне без нее никогда не утолить..
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
  
  Я поднимаю трубку рабочего телефона и слышу:
  
  - Ха, ну и как живешь?
  
  Фамильярный, надо отметить, вопросик. Не могу сообразить, что за женщина его задает.
  
  - Плохо! - отвечаю я.
  
  - Неправда! Я тебя часто вижу, выглядишь отлично!
  
   Узнал! Это Наташа. Та ночь, год воспоминаний о ней! Возможно ли? Позвонила спустя столько времени! Почему-то я представлял, что стоит ее услышать или увидеть, со мною обязательно что-то произойдет. Ничего подобного, даже легкого волнения нет.
  
  - Всю правду обо мне может знать только одна - единственная! - говорю я.
  
  - Ну и как же зовут эту единственную? - спрашивает она игриво.
  
  - Наташей. Но она вышла замуж за противного, родила сына и живет семейной жизнью! - тяжко вздыхаю я.
  
  - Ха, надо же, счастье какое! Узнал миленок! - говорит она с томными нотками.
  
  - Х-м! Наташа, а ... как ты мой новый рабочий телефон раздобыла? - я хотел спросить, зачем она звонит, но так и не осмелился.
  
  - Это все, что тебя интересует? - задает она двусмысленный вопрос.
  
  - Я тебя не совсем понимаю. Ты - женщина загадка! - говорю я неопределенно, боясь попасть впросак.
  
  - Так отгадки нужно искать в тысяче и одной ночи! А у нас тысячи пока не было, милый! - смеется она.
  
   Это получается у нее так жизнерадостно, что я, не выдержав, поневоле включаюсь в ее игру и задаю вопрос в той же тональности:
  
  - А почему ты думаешь, что я о них не мечтаю?
  
  - Ха! В таком случае, помнишь, где клуб филателистов? - спрашивает она.
  
  - Разумеется.
  
  - Тогда в полседьмого. И не опаздывай! Чао! - кричит она, перекрывая шум проезжающего трамвая.
  
   Происходит разъединение, и я недовольно бросаю трубку на место. Надо же, 'чао!'. Вот ведь, какая умная! Устроила себе любовь до востребования! А у меня, может быть, меланхолия. И с утра зуб болит. В общем, нет никаких желаний к ней, хоть убей! Да и дома воды в кране. Не бегать же по друзьям: братцы, дайте помыться, женщина пригласила! А по времени, я даже до клуба не успеваю! Работа заканчивается в шесть, пока туда-сюда, уже будет полседьмого. Никуда не поеду. Мало ли кому, что хочется!
  
   Остаток дня проходит в сомнениях. Я то еду, то не еду. Когда сажусь в машину, так и не знаю, на что решится. А вокруг бурлит жизнь центрального проспекта города, гуляют разодетые франты, обольстительные девушки. Очень хорошенькая особа проходит мимо меня в толпе, и чем-то напоминает Наташу. Сразу воспоминания обрушиваются лавиной, я думаю - ладно, поеду, встречу и отвезу домой, посмотрю еще разок. Может быть, пойму, почему я тогда на нее 'запал'.
  
   Я доезжаю до перекрестка и попадаю в пробку. Это оказывается весьма кстати: я замечаю цветочный ларек, и понимаю, что чуть не допустил непростительную ошибку. Как и в день нашей встречи, я покупаю три самые красивые розы, торопясь и переплачивая. Пробка, однако, держится долго, и я все-таки с опозданием подъезжаю к клубу филателистов. Он находится на тихой улице, где много декоративных кустов и деревьев с густой кроной. Остановившись в их тени, я осматриваюсь. Что-то никого не видно. Неужели девушка не дождалась меня?
  
   По улочке легким ветерком проносится прохлада наступающего вечера. Вздохнув, я собираюсь уехать, но тут сзади, с проспекта, появляется такси. Моргнув фарами, машина останавливается вровень с моим 'Москвичом'.
  
   Через секунду, слегка обомлев, я смотрю, как такси уезжает, а Наташа, хлопнув дверцей, садится рядом со мной. Да у нее все отработанно в мелочах! Интересно, с кем она шлифовала технику подобных встреч? Вряд ли ради моей персоны изучала конспирацию!
  
   Я целую ее, поднявшуюся за цветами, руку, и говорю:
  
  - Приветствую тебя, Наташа!
  
  - Ха, как приятно!- говорит она, хотя я прекрасно вижу, что это не соответствует истине. Лично я испытываю разочарование от встречи, и, по-моему, Наташа тоже.
  
   Улыбается натянуто, избегает моих глаз, рассматривает букет. Из женских прелестей ее козырь - грациозность, однако в машине и при таком освещении он не действует. Да и лицо у нее изменилось: стало холодным и официальным.
  
  - Поедем. - Говорит она и показывает направление рукой. Я не интересуюсь, куда. По мне, так лучше я - к себе домой. У меня там суп в холодильнике стоит.
  
   Через несколько кварталов, возле старинного дома оригинальной архитектуры, знаменитого тем, что арок, башен, навесных переходов, в нем больше, чем где - либо в городе, Наташа пальцами сжимает мое плечо. Я останавливаюсь.
  
  - Зайдешь вон в ту дверь, будет открыто. Машину поставь метров пятьдесят дальше, - говорит она и выскальзывает наружу.
  
   Дверь и правда оказывается открытой. Услышав мои шаги, в прихожей появляется Наташа. Она уже успела переодеться в эффектное вечернее платье, красиво облегающее ее фигуру. Я возле нее смотрюсь, как ржавый гвоздь, по ошибке вбитый в центр полированного стола.
  
   Хозяйка делает приглашающий жест и направляется вглубь квартиры. Я сбрасываю обувь и иду за ней, источая запах несвежих носков. Наташа показывает мне гостиную, две спальни, кабинет, библиотеку, кухню. Роскошь, царящая здесь, так действует на меня, что я спрашиваю слегка осипшим голосом:
  
  - И ты... живешь тут?
  
  - Нет, это квартира отчима для деловых встреч и именитых гостей, - высказывание получается у Наташи даже небрежнее, чем бы ей хотелось. Будто она сказала:
  'это все ерунда, вот там, где я живу, там действительно!..'
  
  - А вдруг... сюда придут?- помявшись, спрашиваю я.
  
  Наташа, чего я не мог в ней предположить, густо краснеет и отвечает:
  
  - Не переживай, мой, так называемый муж, вместе с отчимом уехал в район, встречаться с чабанами по важному политическому делу. Ключ мне отчим сам отдал. А мой, так называемый, не знает о существовании этой квартиры.
  
  - А ты как узнала?
  
  - Как-то с отчимом случился сердечный приступ. Постоянный врач на звонки не отвечал. А вызывать сюда посторонних - сам понимаешь! Он позвонил ко мне, я приехала и сделала уколы.
  
   Слушая Наташу, я постоянно чувствую фальшь, присутствующую в наших словах. Словно мы, хорошенько не выучив, играем чужие роли. Не найдясь, как продолжить разговор, я медленно прохожу в ванную. Включаю свет, и, присвистнув от изумления, говорю:
  
  - Да тут у вас бассейн! Вы тут что, командные заплывы устраиваете?
  
  - Ты почти угадал, - отвечает Наташа голосом, лишенным эмоций.
  
  - Ну, тогда. - Говорю я, зачем-то шмыгнув носом, - выкупаться здесь точно можно. И еще - я кушать хочу.
  
  Наташа, по-прежнему оставаясь бесстрастной, интересуется:
  
  - Напитки, закуски? есть все, что угодно!
  
  - Супа хочу. Горячего. - Сообщаю я, решительно скидываю рубашку и кладу руку на сияющий позолотой смеситель.
  
   Наташа смотрит на меня пристально, и непонятная искра мелькает в ее глазах. Я не понимаю ее и думаю - вероятно, жалеет, что затеяла эту историю. Чтобы она вернулась к реальности, я спрашиваю ее:
  
  - Наталья, так как, будет суп, или нет?
  
  Наташа, вздрогнув, произносит с туманной полуулыбкой:
  
  - Отчим всегда говорил, что его самое горячее желание - это посмотреть на человека, который меня обуздает. Сделай милость, вышли ему свой портрет. Иду готовить, мой господин!
  
   Ванна наполняется, и в боковых зеркалах отражается моя довольная физиономия, окруженная миллиардом разноцветных пузырьков. Наташа подкатывает сервировочный столик с едой, какой я никогда не видел, и, пожелав приятного аппетита, уходит, избегая смотреть на меня. Это получается настолько грустно, что мне становится жаль ее.
  
   Я одеваюсь, запах сигаретного дыма приводит меня на кухню. Наташа курит, стряхивая пепел в кофейную чашку. Она прячет лежащие на столе детские фотографии в сумочку и говорит глухо:
  
  - Напрасно я это затеяла. Ты не такой, да и я не такая! Строю из себя!
  
   Я говорю, обаятельно улыбаясь:
  
   - Знаешь, Наташа!..
  
  - Знаю, - перебивает она меня,- если хочешь, можешь идти. И извини меня, за этот... назовем его так, розыгрыш.
  
  - Да нет, ты меня не так поняла. У меня есть идея!
  
  - От идей мир не становится ясней. Ха! Рифмовать - твое влияние. Ступай, мне неловко!
  
  - Да ты сперва послушай! Я считаю, что везде необходимо вдохновение, даже при обычном общении. А вдохновение - вольная птица! Она никогда не залетит в такой вертеп. Но я знаю место, где можно встретиться с ней и даже взять на память оброненное ею перо!
  
  Наташа поворачивается ко мне, ее глаза немного светлеют, и она говорит:
  
  - Ты, Гриша, я знаю, сухарь заговоришь, пряником покажется!
  
  - Ох, Наташа, ты забыла розы, те, что я подарил, в моей машине, и точно также, будто забыла где-то душу! Поедем, поедем смотреть закат на море! - с надеждой на согласие прошу я.
  
  - Миллион раз смотрела. - Неуверенно произносит она.
  
  - Смотрела, но я убежден, не видела всю красоту заката! А я тебе покажу бухту, где он действительно прекрасен!
  
  Наташа раздумывает, а затем, хитро глянув на меня, говорит:
  
  - Уговорил, поедем. Но при условии: выполним мой каприз. Сделаем это не на твоей, а на моей машине. Мне в ней удобнее!
  
   - А разве у тебя есть машина? - удивляюсь я.
  
  - Ха! Спрашиваешь! Иди в гостиную, там, возле книжного шкафа, дверь в гараж. Прогрей пока двигатель, я приберусь и подойду.
  
  - Что ж, твои желания для меня - закон!
  
   В гараже я обнаруживаю обычный 'Запорожец'. Немного разочарованный (я ожидал большего), сажусь в машину и запускаю двигатель. Меня ожидает сюрприз: вместо привычного 'Запиковского' грохота слышится еле уловимое шипение. Какой иностранной фирмы силовая установка, можно только гадать.
  
   Я думаю, не забраться ли мне в моторный отсек, чтобы исследовать этот инженерный феномен, когда подходит Наташа. У нее в руках сумка и букет роз. Я галантно открываю дверцу. Разместившись на переднем сидении, она говорит:
  
  - В твоей машине лежат розы, что я купила для тебя. А те, что подарил ты, вот они. Мои, кстати, значительно лучше. Мог бы быть внимательнее!
  
  От смущения я краснею и засыпаю ее вопросами:
  
  - А как открыть твой гараж? А документы на машину где? А права, на всякий случай, ты взяла?
  
   Наташа, усмехнувшись, легким движением забрасывает цветы на заднее сидение и молча нажимает кнопку на передней панели машины. Тут же дверь гаража, дрогнув, уходит в сторону. Наташа говорит, чтобы я насчет ее прав не беспокоился - к этой машине, с проверкой, никто близко подойти не посмеет. Я недовольно хмурюсь: как у них в городе все 'схвачено'!
  
   Едва путь освобождается, я жму на газ. Но вместо плавного хода колеса машины крутятся 'с дымком', как у гоночного болида. Нас буквально выбрасывает на узкую улицу, где стена дома, что напротив, угрожающе несется навстречу. Я резко выкручиваю руль, и после крутого, почти самолетного виража, мы остаемся живы чудом. Наташа громко смеется, а я зло кричу на нее:
  
  - Ты чего не предупредила? Мы едва не разбились!
  
  - Ты сильный и должен был справиться! Ты настоящий мужчина! - говорит она и целует меня в щеку.
  
   Вспышка злости сразу проходит. Я думаю, что этак она скоро сделает меня совсем ручным.
  
   До конца не разобравшись с управлением, на перекрестке я вынужденно останавливаюсь между полосами, на сплошной разграничительной линии. Перекресток регулируется передвижным патрулем ГАИ. Старший наряда, лейтенант, поворачивается к нам и буравит 'Запорожец' взглядом. У меня возникает чувство, что все, приехали.
  
   Наташа что-то говорит о внешности лейтенанта и показывает ему оттопыренный средний палец. Я думаю, ничего, сейчас заберут нас в каталажку, будет ей, где и с кем посмеяться. Но лейтенант, изучив наши регистрационные номера, направляется к верно стоящей машине и отчитывает водителя за не пристёгнутый ремень безопасности. Второй милиционер, в звании сержанта, жезлом показывает нам разрешенное направление движения, а затем наклоняется и принимается изучать приспущенное колесо красного милицейского 'Москвича'. Глядя на поведение милиционеров, я моргаю так часто, что чаще уже невозможно.
  
   Однако водители стоящих сзади машин сигналят, и Наташа толкает меня локтем:
  
  - Ты чего, Гриша? Шевели поршнями, людей задерживаешь!
  
   Я трогаюсь, и опять неудачно: едва не сбиваю с ног лейтенанта, он едва успевает отскочить. Я с испугом смотрю в зеркало заднего обзора, цел ли милиционер, и вижу, как рассвирепевший лейтенант орет на своего растерявшегося напарника.
  
  - Ой, сейчас плохо будет! Ой, довел до колик! Ты чего творишь на дороге, ведь завтра их начальник будет звонить отчиму, извинятся за неуклюжесть починенных! - хохочет Наташа.
  
   Довелось же мне увидеть такое! Может быть, сон снится? Я незаметно щиплю себя, а затем бросаю на Наташу очень выразительный взгляд. А она продолжает смеяться:
  
  - Я серьезно! Думаешь, они на перекрестке торчат, за порядком следить? В общем-то, да, за порядком, но только для кого он, этот порядок?
  
   Я отворачиваюсь от девушки и сплевываю в окно. Образ жизни городских нуворишей всегда казался мне отвратительным. Я для них, получается, простак простаком!
  
   Впереди круговое движение. Справа движется грузовик. Пропуская его, я останавливаюсь, уже вполне сносно справляясь с управлением. Наташа говорит с насмешкой:
  
  - Ух, какой грамотный! Правила движения знаешь! И что самое интересное, мало того, что знаешь, так еще и выполняешь их!
  
   У меня внутри все вскипает. Прелесть хочет дешевого кайфа - она его получит! Закусив губу, я вдавливаю акселератор до упора. Очередной патруль ГАИ я прохожу со скоростью молнии и по полосе встречного движения. Но инспектора сидят в своей машине тихо, как мыши, когда рядом кошка.
  
   Следующий перекресток. На светофоре красный. Я не останавливаюсь. Водителю из района, на шикарно отделанной 'семерке', словно шило в зад воткнули. Чабан сразу включает музыкальный сигнал и бросается в погоню за нами. Я его красиво подрезал, он теперь обязательно должен меня догнать и узнать имя. Это ему нужно, как пулемет зайцам, но таков местный 'кодекс чести'. Был в городе, а с городскими не погонялся? В родном ауле уважать перестанут!
  
   На следующем перекрестке я проскакиваю на желтый сигнал. 'Семерка' уже идет на красный, и подрезает вишневую 'девятку'. Эта машина тут же срывается за нами, завывая во всю мощь своих клаксонов. Происходит завязка шаблонной истории: иногда по городу гоняется до десятка машин, перекликающихся 'оригинальными' музыкальными фразами. Главное удовольствие этих музык состоит в том, что они издаются контрабандными устройствами, и порой стоят половину машины, на которой установлены. Гонки обычно кончаются тем, что кто-то в кого-то врезается. Тогда, оказав помощь неудачникам и обменявшись впечатлениями, участники разъезжаются. Иногда дракой, но это редко.
  
   Следующий патруль мы проходим уже в четыре машины, оглушая милиционеров страшной звуковой какофонией. 'Гаишники' сидят в престижной 'Волге'. Не простые милиционеры, имеют право на разбирательство с 'денежными' мира сего. Они пристраиваются за последней легковушкой нашей пестрой колонны и едут не торопясь - ждут, когда нарушения накопятся, чтобы сорвать куш крупнее.
  
   Я никогда не гонялся, не уважаю, и сейчас сожалею о своей вспышке. Мне хочется выйти из игры. Я резко сворачиваю между двумя пятиэтажками и направляюсь в сквозной двор. Это оказывается плохой идеей: здесь полно народу, а все машины на дикой скорости вваливаются за мной. Мелькают испуганные лица детей, визжат женщины, с хрустом ломаются скамейки. 'Гаишники' включают мигалку. К счастью, обходится без серьезных происшествий.
  
   Юркий 'Запорожец', одолев извилистую улочку, выскакивает на окружную. Я льщу себя надеждой, что сумел удрать. Но вскоре становится понятно, что от преследователей оторваться не удалось: вся колонна быстро догоняет меня. Особенно старается водитель 'девятки' - после двора он с помятым крылом и выбитой фарой. Теперь точно должен догнать! Родственники спросят, с кем гонялся, а он не знает. Значит, не догнал, денег за 'жестянку' и моральный ущерб не получил. К тому же 'Запорожец'! Позор до конца дней!
  
   Наташа, которая вначале смеялась, потом смеялась и плакала одновременно, теперь уже страдает от нервных колик. Они у нее прерываются ради редких фраз типа:
  
  - Ну, что ты пялишься, морда! Зря пытаешься, фиг тебе! И не получится никогда, ха!
  
   Мне ее настроение непонятно, я неодобрительно молчу. К тому же внимание поглощено трассой: стрелка спидометра достигает цифры 'сто двадцать'. На такой скорости легкий 'запорожец' бросает по дороге, как пылинку в ураганном ветре. Пальцы на руле леденеют: ощущение такое, что сейчас улетим, причем сразу в могилу. Я скриплю зубами. До Наташи, наконец, доходит, что я недоволен участием в гонке. Она говорит мне:
  
  - Ладно, милый, перестань! Я очень тебя прошу! Ну, я боюсь. Послушай, мне страшно! Меня уже давно так не пугали! Успокойся, милый, умоляю! Я все поняла, пожалуйста, прости! Прости!
  
  - Да я не прочь сбросить обороты. Но те, сзади, тогда остановят нас и зададут вопросы. А у меня, как назло, нет подходящих ответов!
  
  - Не будут задавать вопросов, клянусь, не будут! Пойми, мы же не виноваты, что у нас город такой! Если разобьёмся, он лучше не станет!
  
  - Что мне до города, в тебе что-нибудь изменится? Или нет?
  
   Наташа собирается пустить слезу. Не исключено, что от испуга: 'Запорожец', вильнув на бугорке, едва не переворачивается. Я вынужденно снижаю скорость. Преследователям кажется, что это я сделал из-за неожиданного препятствия, и они тоже сбавляют обороты. Но затем, разобравшись, берут нашу машину в 'клещи'. Милицейская 'Волга' обгоняет и становится во главе процессии.
  
   У всех сладостный миг, кроме меня. Еще бы: трали-вали минимум на час, а в кармане ни копейки денег. Очень отягощает ситуацию чужая жена и не моя машина. Хорошо, если дело кончится объяснениями в отделении милиции и временным лишением прав. Правда, можно помять физиономии водителям из числа чабанов. Тогда утешением мне будет популярность, о происшествии в городе будут говорить. Но со мною Наташа, а ей огласка ни к чему. К тому же никто не хамит, даже кулака не показывают!
  
   Мы едем уже накатом, однако ни милиция, ни 'гонщики' нетерпения не проявляют. Оказывают уважение ко мне, 'побежденному'! Давить на психику, насильно останавливать меня сейчас - дурной тон по 'местным правилам дорожного движения'.
  
   И тут Наташа вновь меня удивляет: она производит манипуляции с кнопками на приборной панели 'Запорожца', и наша машина, до этого не издававшая звуков, с такой силой исполняет отрывки из национальных мелодий-символов, что под нами, кажется, дорожные плиты трескаются.
  
   Лично я на какое-то время лишаюсь слуха, а у наших спутников, после некоторого замешательства, будто глаза открываются. Сотрудники 'Гаи' сразу начинают расталкивать машины, освобождая нам путь. Впрочем, те и так тормозят. Исключение составляет белая 'семерка', что первой бросилась в погоню за нами. Водителю городские обычаи в новинку. Он явно не понимает, почему все шло так хорошо, было, о чем поведать друзьям в далеком селе, и вдруг так плохо кончилось: милицейская 'Волга' идет на таран и прямо-таки выбрасывает 'семерку' в кювет. Остальные водители грустно выходят из машин: думают о расставании с деньгами. Да и ладно бы, заплатить, но ведь мы, их победа, которая была так близка, издевательски уходит из-под носа! И ничего не поделаешь!
  
   Наташа, улыбнувшись, кладет руку мне на плечо и говорит:
  
  - Видишь, Гриша? А ты переживал! Чего молчишь?
  
   Я не отвечаю ей. У меня мокрые от пота брюки, рубашка, даже стельки кроссовок. Кроме того, руки трясутся, а в горле пересохло до 'песочного скрипа'. Наташа, присмотревшись к моему лицу, говорит умоляюще:
  
  - Перестань обижаться, очень прошу. Знаешь, встречи с тобой все необыкновенные, как и ты. А теперь такое чувство - прикажешь, я открою дверцу и выпрыгну из машины навстречу асфальту. Милый мой, хороший, не сердись! С тобой я узнала, что такое настоящая мужская любовь, мужской характер и мужская выдержка. Любимый, не надо, пожалуйста! - она, прильнув, нежно целует меня.
  
   Я сдаюсь и говорю ей:
  
  - Да я не обижаюсь. Так, немного растерялся от ваших, 'байских' привычек.
  
  - Не говори так обо мне! Тебе это отравило вечер, а мне - жизнь. Ты же знаешь город и правила! Если я захочу измениться, клан этого не допустит, пусть даже и ценой моей жизни. Я у них - ширма, реклама, а в замужестве - разменная монета. Нет, отчим меня искренне любит, но... - Наташа опять едва ли не плачет. Мне становится жаль ее.
  
  - Ладно, - говорю я, - забудем хотя бы на время обо всем! Воды случайно у тебя в машине нет?
  
  - Есть! - отвечает Наташа и протягивает мне бутылку. От того, что мир восстановлен, на ее лице сияет счастливая улыбка. А я думаю, что ехать с девушкой по вечернему шоссе и предаваться нудным размышлениям - это ведь не в моих правилах. Этим надо заниматься дома, когда нечего делать.
  
   Я сворачиваю на дорожный серпантин, ведущий к морю, обнимаю девушку и ласково целую ее в теплый висок. Она кладет мне голову на плечо и с горечью рассказывает о накопившихся обидах. Я выражаю участие возгласами. Так мы доезжаем до последнего поворота, и я останавливаюсь: нашим глазам открывается необычайной красоты бухта. Вода в ней, почти всегда спокойная, имеет уникальный оттенок. Отражаясь в этой воде, солнце на закате играет красками так, что, кажется, прекраснее нет ничего в целом мире. По зеркальной морской глади убегает в бесконечную даль поблескивающий алый шлейф, пурпурные цвета на горизонте играют, обрамляя направляющийся в другие края яркий желтый диск. Мы смотрим на эту картину, как завороженные.
  
   Вдруг Наташа протягивает мне фотографию малыша и поправляет зеркало заднего вида так, что бы я мог видеть отражение своего лица. Я не сразу, но понимаю, что она хочет этим сказать, и крепко, почти до боли, сжимаю ее в своих объятиях..
  
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
  
   Как неохота возвращаться к действительности из чудесного сна! Однако в больничном коридоре, не стесняясь в выражениях, громко спорят о преимуществах и недостатках колхозной системы сельского хозяйства.
  
   Я поневоле открываю глаза и вижу Сашку. Он зашел после работы, сидит на краешке Колиной кровати. Заметив, что я проснулся, протягивает мне булочку и стаканчик с чаем из термоса.
  
   Еда вызывает у меня прилив здоровой бодрости, и я спрашиваю у друга, где можно устроиться на работу. Сашка, почесав затылок, говорит:
  
  - Наш райцентр - ужасная глухомань, не рекомендую. Может, съездишь в Обнинск? Хотя город переполнен беженцами, и без постоянной прописки в нем делать нечего, холостяка, не исключено, возьмут по лимиту и койку в общежитии дадут!
  
   Я наливаю еще немного прозрачного цветочного чаю и после раздумья говорю:
  
  - Нет, пожалуй, я затоскую в Обнинске. Это далеко, а кроме тебя, у меня нет никого. Давай так: я оформлюсь здесь, акклиматизируюсь, привыкну к местному менталитету. А там видно будет!
  
  - Ну, если ты не против обосноваться в нашем захудалом районе, - Саша очень рад и не скрывает этого, - тогда советую обратить внимание на такую контору, как районный телефонный узел, или РТС. Я наводил справки, там нужны специалисты твоего профиля!
  
   От такой информации уже хочется что-то делать. Мне сразу кажется, что я слишком долго болею. Поэтому, допив чай, я говорю другу:
  
  - Поедем к тебе, я заберу 'Москвич', вернусь, оставлю его во дворе больницы. А завтра незаметно уйду отсюда, и направлюсь в этот, твой РТС. Вечером придешь, будет известно, берут ли меня. Тогда обсудим ситуацию предметно!
  
   Сашка мимикой выражает сомнение в том, что я смогу сидеть за рулем. Но я с такой решимостью смотрю на него, что он соглашается.
  
   Когда Сашка везет меня, нас обгоняет рокер на 'Яве'. У рокера за спиной подруга в коротенькой юбочке. Как ей только не холодно? Мысль о красавице, мерзнущей осенью на мотоцикле, волнует меня, пока я не начинаю разглядывать красивые поля и островки хвойного леса по краям дороги.
  
   Там, где я родился, лишь песчаные барханы, а из привычной растительности - верблюжья колючка. Я думаю, что на обратном пути обязательно прокачусь, посмотрю ландшафт. Возможно, почувствую российскую глубинку. Есть в ней что-то такое, что придаст моей жизни новый смысл? А то, грустно! Я собираюсь впасть в меланхолию, но меня отвлекает Сашка, который, как известно, долго молчать не умеет:
  
  - Хочу рассказать, Гриша, как я познакомился с симпатичной командированной!
  
  - Ох, Саша, и где свербит у тебя, что при всех твоих тяготах, ты флиртом занимаешься?
  
  - А что прикажешь? Сидеть в избе и слушать Лену? Ее бесконечное нытье, какой я неприспособленный к реальной жизни неудачник? Я так, взаправду сломаюсь! Впрочем, не будем, лучше я о приключении расскажу!
  
   Сашка умеет увлечь своими любовными похождениями, и в нашем возрасте подобные истории всегда слушаются хорошо. Но на самом интересном месте он прерывает повествование: резко затормозив, сообщает, что мы приехали. Я осматриваюсь. Маленькая деревенька. Вдоль посыпанной гравием дороги тянутся двадцать изб. Та, возле которой мы остановились, самая крупная, однако ушла в землю и покрыта белыми пятнами плесени.
  
   Половина, что Саша снимает, освещается едва тлеющий лампочкой под потолком. Но и этого нещедрого освещения достаточно, чтобы разглядеть всю трагедию живущей здесь семьи. Возле деревянных ящиков, заменяющих мебель, дети играют сломанным грузовиком, катая его по щелястому полу. Лена за шатким столом привычно сидит так, чтобы поймать вечернее солнце, с трудом проникающее через мутное оконное стекло. Она пытается наложить заплаты на дырявые простыни. Лоб у нее нахмурен, губы сжаты. Но моему появлению искренне радуется:
  
  - Ой, Гриша, выздоровел! Как хорошо! Оказывается, и в этом паршивом существовании бывают перемены к лучшему! Молодчина! Ну, проходи, рассказывай, как тебе удалось?
  
  - Здравствуй, Лена! - как можно шире улыбаюсь я, - Нечего рассказывать! Точно подметила: выздоровел, а не вылечили. Медперсонал относится ко мне странно. Подозревает, что я скорее злостный симулянт, чем их пациент.
  
   У нас завязывается дружеский разговор. Через некоторое время Саша, деланно потирая руки, предлагает приготовить ужин по-быстрому. Я отказываюсь.
  
  - Ты нас огорчаешь! - говорит Саша.
  
   Только мне кажется, что не очень, исходя из того, как Лена повела бровями. Подумала, что, к счастью, ей не нужно идти во двор, растапливать печь.
  
   Дети наконец замечают мое присутствие, оставляют игрушку и подбегают ко мне. Я присаживаюсь на корточки и обнимаю их. Они ' мучают' меня за волосы, спрашивают, почему я так долго не приходил. Супруги с умилением смотрят на нас, Лена украдкой вытирает слезы. Мы все во власти воспоминаний.
  
   На обратном пути я останавливаюсь на одном из перекрестков, возле голосующей девушки. Присмотревшись, я вижу, что это подруга рокера. Я узнаю в ней Настю, процедурную медсестру из больницы. Но что она делает здесь, вдали от населенных пунктов, в столь поздний час? Мотоцикл сломался? Я опускаю стекло на дверце автомобиля и говорю:
  
  - Добрый вечер, Настя!
  
  - Григорий?! Как вы тут очутились? Вы должны тихо и смирно лежать под одеялом в отделении! - удивляется медсестра.
  
  - Так получилось! - я делаю неопределенный жест рукой.
  
  Настя безразлично кивает головой, смотрит вдаль дороги, а затем спрашивает:
  
  - Подвезешь меня до работы?
  
  - А почему нет? Садись! Но ведь ты уже сменилась! Забыла чего?
  
  - Да не забыла! Я сутки дежурю: отгул зарабатываю. А сейчас отпросилась, мне тут нужно, кое - куда. Договорилась со знакомым, чтобы съездить с ним на мотоцикле. Но мотоцикл нас подвел!
  
   Рассказывая, Настя открывает дверцу и усаживается на переднее сидение автомобиля. При этом она совершает много ненужных, откровенных движений телом. Оглядевшись в салоне, говорит томным голосом:
  
  - А чехлы у тебя классные!
  
   Сама того не подозревая, она задела в моей душе струнку. Чехлы преподнесла мне Наташа на день рождения. Причем весьма оригинальным способом: подхожу, открываю машину, а они, батюшки - светы, надеты! Да, Наташа! Она знает, что и как дарить! Я вздыхаю.
  
   Настя мои чувства толкует по-своему. Обворожительно улыбаясь, она подвигается ко мне так близко, что, кажется, ближе уже невозможно, и голосом, переходящим в жаркий шепот, говорит:
  
  - Послушай, южный, а может, ты меня отвезешь? Знай, в долгу не останусь!
  
   Ее декольте, словно само собой, становится глубже. Сколько раз я давал себе слово в таких случаях быть тверже, не попадаться на эти 'женские штучки'! Но вместо категоричного отказа я неуверенно спрашиваю:
  
  - А тебе как, далеко?
  
  - Не очень. Пару километров.
  
  - Ну... хорошо, я все равно хотел прокатиться! - нехотя соглашаюсь я.
  
   Настя тут же лениво отодвигается. Считает, что теперь я никуда не денусь. Мысленно укоряя себя за податливость, я разгоняю машину до скорости ветра в штормовом море. От этого получаю такое удовольствие, что, забывшись, в полный голос исполняю песню собственного сочинения на фарси. В результате не сразу понимаю, почему Настя кричит мне в ухо:
  
  - Приехали! Приехали! Тормози!
  
   Оставляя на мокрой траве обочины след от колес, я останавливаюсь в придорожных кустах, за которыми в наступивших сумерках угадывается длинное одноэтажное здание. Настя высовывается из окошка 'Москвича', и машет рукой водителю грузовика, недовольному нашим маневром, чтобы он ехал дальше. Затем она шипит в мой адрес:
  
  - Спасибо с поклоном, что хоть здесь затормозил! Что ж, обожди, я ненадолго!
  
  - А что это? - спрашиваю я, сквозь кусты разглядывая здание, похожее на барак.
  
  - Колхозная гостиница для шабашников! - отвечает медсестра.
  
   Она выходит из машины, и, цокая каблуками, идет по бетонке к недалекому съезду. Я провожаю ее взглядом, а затем, зевнув от скуки, пытаюсь настроить радио. Но тишину вдруг нарушает автомобильный сигнал такой длительности, что я решаю пробраться к гостинице напрямую, через заросли, и посмотреть, что происходит.
  
   Настя находится на стоянке, возле единственной машины, марки 'Волга'. Просунув руку в открытое окошко, она изо всех сил давит на кнопку клаксона. У меня сердце сжимается: на 'Волге' такие же, как и у меня, автомобильные номера. Надо же, земляки! Хорошо, что я сюда не заехал! У меня совсем нет желания с кем - либо общаться, а тем более, по восточному, словоохотливому обычаю.
  
   Гостиничная дверь на пружине хлопает, и с крыльца, освещенного яркой, но криво вкрученной лампочкой, спускается мужчина с темным лицом. Он идет к Насте не спеша, обнажив в улыбке зубы, которые, от первого до последнего, все золотые. На ходу он ругает женщину непонятными ей словами. Настя хмурится, чувствует, как ее 'приветствуют'. Она перестает сигналить и говорит грубо:
  
  - Привет, кучерявый! Иш, как челюстями рассверкался! Ты не лыбся, лучше скажи, деньги где?
  
  - Зачем тебе? Баба без денег, не пропадет!- говорит кучерявый на русском, и сально усмехается.
  
  - Ты, скотина, паразит, деньги гони! Я что, зря под вами ночь на казенной койке провела? Обещали ведь: за спец лечение, хорошо заплатим!
  
  - Паг - паг - паг! - загибая пальцы, говорит мужчина,- самогонку пили? фрукты, овощи кушали? Расчет, дорогая! - подойдя, он пытается схватить женщину за грудь.
  
   Настя отпрыгивает и достает из сумочки охотничий нож. Действует она уверенно, но недостаточно быстро. Мужчина с презрительной усмешкой перехватывает ее руку и выворачивает в локтевом суставе. Пальцы у Насти разжимаются, нож падает, звякнув на камне. А 'кучерявый' бросает Настю на капот автомобиля, лицом в металл. Настя извивается, пытается вырваться, громко кричит.
  
   На шум из гостиницы выходят еще двое. Они идут, на ходу обмениваясь короткими, рублеными фразами. Тот, что повыше, с глазами садиста, кладет мускулистые пальцы на шею Насти и с силой давит. Девушка постепенно затихает. 'Кучерявый' отпускает ее, и она медленно сползает на землю по полированному боку 'Волги'.
  
   Третий персонаж, с волевым лицом, покрытым холеной щетиной, постарше, чем остальные, низкий, в плечах по-спортивному широкий, наклоняется, переворачивает Настю на спину и разрывает на ней кофточку. Внимательно рассматривает ее, даже проверяет, целы ли зубы. Ничего не понимаю! На рядовое изнасилование не похоже! Загадка разрешается быстро: из их разговора я понимаю, что стал невольным свидетелем того, как обделывают дела современные работорговцы.
  
   Садист достает из багажника машины аптечку. Похоже, Насте сделают укол опиума, и она очнется уже в лагере боевиков. Там, в какой-нибудь землянке, умрет, когда станет никому ненужной.
  
   Я никак не могу определиться, вмешиваться мне, или нет. Стараясь не тревожить ветки кустов, тихонько возвращаюсь к своей машине. Ну, в самом деле, женщины такого сорта добровольно выбирают себе жизненный путь! Поеду, сообщу милиционерам, пусть примут меры! Я сажусь за руль 'Москвича', но вдруг думаю: а они успеют принять, эти меры, до того, как Настю увезут отсюда?
  
   Не в силах подавить противный голос совести, я заставляю себя вернуться обратно. Здесь я вижу следующую картину: 'кучерявый' пытается совершить с еще пока бесчувственной Настей половой акт, а двое других мужчин копаются в 'Волге'. С руганью выясняют между собой, куда могли подеваться шприцы. Определенно, Насте повезло: во-первых, я тут оказался, во-вторых, похитители редкостные ротозеи!
  
   С 'кучерявым' мне удаётся справиться легко: я отправляю его в глубокий нокдаун одним ударом. Зато широкоплечий принимает характерную для национальной борьбы стойку, которая сообщает, что у меня серьезный соперник. Долгого поединка я не выдержу: свистящее дыхание выдает меня с головой. Широкоплечий это понимает. Он зло щерится, делает резкое движение, цепко хватает меня, и всего через минуту активного сопротивления я лежу под ним. Позвоночник у меня трещит, я паникую, что сейчас он мне его сломает, как ... хватка ослабевает. Это очнувшаяся Настя нашла свой нож и порезала им шею борца. По его дорогому пиджаку течет ручеек крови.
  
   Я отбрасываю от себя широкоплечего и поднимаюсь. Однако времени, чтобы прийти в себя, нет: после скрипа гостиничной двери на крыльце появляется 'садист' с пистолетом в руке. Пока мы дрались, бегал за оружием. Он молодой, и от волнения беспрерывно подкашливает, как туберкулезник. Поэтому первый выстрел отправляет высоко, в небо.
  
   Как глупо! Уехать, оставить родину, но все-таки получить ТУ САМУЮ ПУЛЮ. Как будто в городе меня не мог такой же пристрелить! Или от судьбы не уйдешь?
  
   Находясь в отчаянии, я забираю нож у Насти и бросаю в стрелка. Не глядя, попал ли, я толкаю женщину к дороге, и мы бежим через кусты к моему 'Москвичу'. За спиной вновь слышен пистолет, возле уха шелестят сбитые свинцом листья.
  
   К счастью, мы успеваем уехать до третьего выстрела..
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
  
   Почти до самого райцентра мы молчим, и это странное молчание: так молчат сообщники, когда думают об одном и том же, и как бы ожидают, кто первый додумается до чего-нибудь толкового.
  
  - И зачем, зачем ты туда поехала? - тишину первым нарушаю я.
  
  - Ахмед позвонил ко мне на пост, сказал, если я приеду ненадолго, хорошо денег даст. И за прошлый раз тоже. Я не знала, что он не один будет! - пытается оправдаться Настя.
  
  Мне хочется много чего ей сказать. И про нее саму, и про то, чем она все равно закончит. Но, сдержав себя, я лишь говорю:
  
  - Ладно, что сделано, не вернешь! Если нас милиция побеспокоит, что скажем?
  
  - На природе любовью занимались, из машины не выходили и ничего не знаем. - Произносит Настя, уж слишком легко.
  
  - Хорошо! - сухо говорю я, останавливая машину перед больничным корпусом.
  
   Прикрывая грудь рукой, Настя просит меня тоном, в котором слышится намек на нечто этакое, многообещающее:
  
  - Надеюсь, ты не откажешься принести белый халат из процедурной? Ведь мужик нынче бешенный, бабе голой не даст спокойно пройти!
  
   Я морщусь от ее тона. Однако, кивнув головой в знак согласия, поднимаюсь на этаж и тихо иду по коридору. К сожалению, остаться незамеченным не получается: Коля, в отличие от других больных, не спит. За версту заметно, что он под 'змием', и его распирает от желания с кем-нибудь пообщаться. Увидев меня, он приподнимается на койке, и, громко скрипя сеткой, отчаянно жестикулирует, приглашая подойти. Как некстати!
  
  - Чего тебе, Коля? - недовольным шепотом спрашиваю я.
  
  - Настроение хорошее, Гриша-а! А тебя больничное начальство искало. Очень возмущалось, что где-то шляешься. И Настю спрашивали. Не знаешь, где она? Обещала, ночью будет.
  
  - Сейчас появиться. Внизу твоя Настя, болтает со скоропомощными. Просила меня принести... жгут. Там укол надо срочно сделать. Извини, Коля, вернусь, тогда поболтаем!
  
   Я захожу в процедурную, беру с вешалки халат и прячу под свой пиджак. Затем нахожу жгут, и, демонстративно держа его на вытянутой руке, иду вниз.
  
   Но по внешнему виду людей иногда можно догадаться об их отношениях. Когда мы возвращаемся, Коля что-то подмечает, наблюдая, как я иду рядом с Настей. Он сразу зажигается идеей поговорить на эту тему. Однако я, не слушая его, надеваю пижаму и ложусь в койку. Глаза у меня слипаются. А сосед, вместо того, чтобы оставить меня в покое, трясет мою кровать за спинку и задает грубым тоном вопрос:
  
  - Да сколько можно спрашивать, где ты шастал столько времени?
  
  Я понимаю, что этак он тут всех перебудит, и вынужденно отвечаю:
  
  - У Сашки сидел!
  
  - А Настю где подцепил? - не унимается Коля.
  
  - На дороге голосовала. Немного подвез бедную женщину. По пути останавливался, рассказывал ей про свою жизнь, полную приключений. Не знаю, как я Насте, а она мне очень понравилась! - необходимо создавать алиби, и я говорю с бахвальством, обычно мне не свойственным.
  
  - Шустрый ты! - усмехается Коля,- хотя с Настей, это не подвиг, она на таких, как ты, загодя в охотничью стойку становится. А подвез на чем? У Сашки машину одолжил?
  
  - Почему у Сашки? У меня своя есть. Выгляни в окно, 'Москвич' стоит. Мой!
  
  Коля поворачивается к окну и долго смотрит. Потом занимает прежнюю позу на кровати и спрашивает тихо, но еще грубее, чем до этого:
  
  - Сколько тебе лет, Гриша?
  
  - Тридцать.
  
  - Машину сам покупал?
  
  - С отцом скидывались.
  
  - Да! У вас, на востоке, с деньгами хорошо. Небось, и с собой привез немерено! А тут всю жизнь горбатишься, и ни фига за душой, вынужден у тебя на пол-литра просить! Как же, ждали тебя! Теперь такая черная рожа, как ты, нас, русских, жить будет учить, а за глаза смеяться над нами. Нужен ты здесь! - Коля в досаде сплевывает на пол и отворачивается от меня.
  
   Я изумленно смотрю на него. Надо же! В родном городе считался Ваньком-дураком-работягой, а в России, которую я считаю своей большой Родиной, оказался ненавистным 'черным' миллионером. Я горячо говорю Коле:
  
  - Коля, ты не прав. На востоке мне постоянно твердили, что я, русский, пытаюсь въехать в рай на их хребте. Там меня били за то, что я русский. А здесь ты мне объявляешь войну. Что-то не складывается: Восток отказывается, Россия не признает. Ну почему, вместо того, что бы принять нас, родина отвергает? Ведь я готов отдать за Россию жизнь, а ты говоришь, что я ней не нужен. А кто ей тогда нужен?.. - я замолкаю, увидев, что Настя выбежала из процедурной с кислородной подушкой, и показывает рукой, чтобы мы вели себя тише.
  
   Коля вновь снижает свой голос до шепота и продолжает отстаивать свою точку зрения:
  
  - Был я в ваших краях проездом, когда работал водителем 'КАМАЗа'. Русские на востоке давно переняли все их обычаи, не отличаются от местных. Ко мне относились плохо и драли с три шкуры!
  
  - Да, Коля, действительно, имеются русские, которые не только переняли обычаи, но и вросли в существующие там системы товарно - денежных отношений. Так вот они, 'вросшие', тебя и обидели. Однако судить по ним нельзя, они не показатель, ты лучше вспомни о тех, кто честно работал на предприятиях и учреждениях. Вот тебя затронуло, что у меня есть машина. А я, Коля, между прочим, окончил институт, и после него на полторы ставки работал инженером-наладчиком высшей категории. А ты думал, я на рынке торговал?
  
   Однако для Коли мои слова пустой звук, у него на лице по-прежнему выражение несогласного упрямца. Дождавшись, когда я закончу говорить, он запальчиво высказывается:
  
  - Хорошо, на счет тебя я не прав, но это ничего не меняет. Русские, что приезжают сюда, другие. Скупают дома, участки. И хорошо устраиваются! Ты, небось, пойдешь работу искать, взятку дашь и на плохое место, не устроишься!
  
   Я думаю - ну как ему объяснить разбитую жизнь и трагедию беженца? И есть ли Коле вообще дело до чужой беды? Он находится в воображаемом мире 'местечковой правды' и не желает понимать чужую жизнь! Я делаю последнюю попытку:
  
  - Коля, а что это - быть 'настоящим' русским?
  
  - Не понял? - удивляется он.
  
  - А ты сказал, что приезжие русские - другие. Не такие, какие должны быть! Вот я и спрашиваю тебя, а какие они, 'настоящие' русские?
  
  Коля довольно долго напряженно думает, а затем спрашивает:
  
  - Ты старый фильм 'Путь самурая' смотрел?
  
  - Смотрел. - Киваю я в ответ.
  
  - Самураю все пофиг. Он пьет, живет сегодняшним днем, и мечтает красиво умереть. Но японцы против нас, русских, слабаки! Понял?
  
  - Понял! Настоящий русский - это как японский самурай, только значительно круче! - говорю я.
  
  - Ага! - не замечая моей иронии, соглашается Коля.
  
  - А Настя ничего баба, а, Коля? - спрашиваю я для того, что бы выяснить, не она ли является причиной его вспышки, и заодно перевести разговор.
  
  - Ничего, ничего, - Коля еще что-то бурчит себе под нос, затем лезет в тумбочку, достает бутылку и неожиданно предлагает:
  
  - Будешь самогонку?
  
  Мне кажется, что это он из приличия, и я вяло отказываюсь. Но Коля настаивает:
  
  - Давай, давай, выпьем! Я спать лягу. А то буду лежать, страдать от недопития. А с Настей, не бойся, я вам не помеха. Это моя жена думает, что я с Настей гуляю. Но это не так! Ладно, завязываем болтать. Держи стакан!
  
   Коля заставляет меня проглотить граммов пятьдесят крепкой сивухи. Без закуски спиртное так расслабляет на нас, что через пять минут мы дружно засыпаем..
  
   ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ.
  
   И я опять в 'Уазе' Эльдара, с Костей и Кариной, в моем городе. У подошвы горы камыши заканчиваются, и машина, буксуя на щебенке, выскакивает на насыпное плато - искусственный полуостров среди болот. Теперь поздно скрываться, мы на виду и произвели достаточно шума. Я тревогой озираюсь по сторонам. В наступающих сумерках 'УАЗ' медленно ползет по мрачной местности: нет птиц, собак, людей. Кругом фундаменты и недостроенные цеха комбината строительных конструкций, которые словно специально преграждают путь, не желая нас пропускать. В глаза бросаются свежие россыпи стреляных гильз. На повороте высоченные трубы из кирпича, между ними натянут потрепанный ветром красный материал с лозунгом 'Братская дружба народов СССР нерушима!'. Я пытаюсь подавить дурацкий смешок, но он у меня все равно вырывается.
  
   Костя перебирается на сидение рядом со мной. Держа ружье наготове, закуривает. Мне тоже хочется курить, я прошу, он оставляет затяжку. Карина тихо стонет на заднем сидении. Она показывает невероятную силу воли. Глядя на нее, я начинаю верить, что мы прорвемся. Надежда и мужество - лучшие спутники тех, кто борется за свою жизнь!
  
   Наша машина благополучно покидает плато и принимается прыгать по сухим руслам, петля за петлей поднимаясь вверх, по крутому склону горы. Я знаю, что на ее плоской, как блин, вершине, строители оставили недостроенным путепровод. Брошенная, неиспользуемая дорога, из города в никуда, сейчас должна спасти нас.
  
   Передние колеса круто задираются, перегревшийся двигатель, ревя, на последнем издыхании тащит нас вверх, прямо в яркую луну. Несколько мгновений кажется, что мы вот-вот опрокинемся и полетим по склону вниз. Однако чудо происходит: 'УАЗ' вырывается на вершину, и шины мягко шуршат по асфальту путепровода.
  
   Всего через двадцать минут дорога нас легко и просто вносит в город. В мой город, родной и любимый, теперь презираемый.
  
   Я увожу машину в старый район, в лабиринт из одноэтажных построек, которые знаю, как свои пять пальцев. Но здесь мы опять падаем на войну! На перекрестке стоят два БТРа, рядом лежат автоматчики. Они стреляют по противоположному зданию, с крыши которого коротко строчит пулемет. Их никак не объехать, и я на полной скорости проношусь между воюющими сторонами, прижимаясь к длинному забору из красного кирпича. От выстрелов кирпич крошится, обдавая нас коричневыми крошками. Наверное, те несколько секунд, что это длится, мое сердце не сокращается ни разу.
  
   Каким-то непостижимым образом мы избегаем смерти, и оказываемся на ведущей к вокзалу улице. Она целиком заполнена пешеходами. Это улица беженцев. Часто стоят обгоревшие автомобили, валяются чемоданы, узлы, детские вещи.
  
   Люди движутся в разных направлениях. Мы едем среди них, в настоящем хаосе, пока я не замечаю, что нас пытается догнать, моргая фарами, войсковой 'УАЗ'. Точная копия того, что преследовал меня, кажется, уже тысячу часов тому назад. Я понимаю, что нашу машину пора оставить - она слишком заметна. Я резко останавливаюсь возле брошенного жителями большого дома, где вместо окон черные дыры - квартиры сгорели.
  
   Взяв Карину на руки, мы забегаем в подъезд. Слышится скрип тормозов 'Уазика' военных. Они не очень торопятся за нами - боятся в наступившей ночи нарваться на пулю.
  
   В квартире на первом этаже я придвигаю к входной двери пианино. Затем мы перемещаемся в дальнюю комнату, где лезем в окно, которое выходит на привокзальную площадь. Она охраняется хорошо организованными подразделениями морской пехоты, и сразу несколько автоматных стволов оказываются направленными на нас. Я медленно спускаю Карину брату и выпрыгиваю сам. Из глубины квартиры доносится грохот ломаемой двери и жалобный звук рвущихся в пианино струн. Не оглядываясь, мы бредем по огромному пространству к цепочке автоматчиков, за которыми шеренгой выстроились БМД. Далее стоят палатки с красными крестами и горят костры.
  
   Молоденький лейтенант в маскхалате, с надвинутой на лоб каской, приказывает солдатам обыскать нас, после чего брату с сестрой разрешает пройти, а мне 'рекомендует' ненадолго задержаться. Похоже, после сегодняшних подвигов мне предстоит встреча с военным следователем.
  
  - Ступайте, родные! Я все равно не собирался уезжать с вами! Напишите, куда вас отправят. Мой адрес вы знаете! - говорю я.
  
   Карина пытается улыбнуться мне, Костя просто кивает на прощанье, выражая благодарность глазами. Брат подставляет сестре плечо, и они ковыляют к вокзалу. Я смотрю, как они пробираются между такими же, как и они, беженцами, и внутри у меня возникает горькая пустота.
  
   Лейтенант переговаривается по рации, и вскоре к нам подходит человек, при виде которого я, не смотря на крайнюю усталость, сильно удивляюсь:
  
  - Эльдар? Ты?!
  
  - А что, не похож? - спрашивает он сквозь зубы.
  
  - Вот именно, похож! - усмехнувшись, говорю я, - и не более того! Впрочем, ТЕБЕ это будет сложно. И как ты в такой неразберихе меня разыскал?
  
  - Не разыскал, а вычислил. Но это ТЕБЕ будет сложно, Гриша. Лейтенант, спасибо, дальше мы сами разберемся! - произносит Эльдар.
  
  Военные отходят. Эльдар нажимает кнопку на своем передатчике и говорит в микрофон:
  
  - Центральный, я - Восток десять.
  
  Передатчик, зашипев, хрипит динамиком:
  
  - Центральный слушает.
  
  - Прошу 'зеленую дорогу' от вокзала до штаба! - Эльдар ждет ответа, как в суде обвиняемый приговора.
  
  - Восток - десять, дорогу даю. По прибытию к руководству! - следует ответ.
  
  - Центральный, понял! - Эльдар облегченно вздыхает и говорит, обращаясь ко мне, - ну, шустрый наш, пойдем!
  
   Он пропускает меня вперед, и мы направляемся во двор дома, где я оставил его машину. Двигается Эльдар пружинисто, передатчик в руке держит, как пистолет. У меня возникает ощущение, что он меня конвоирует. Я спрашиваю его:
  
  - Так как ты тут оказался?
  
  - Я же сказал, - Эльдар криво улыбается, - вычислил! В городе мою машину знают все, и никто не захочет со мною связываться. Единственный человек в нормальном рассудке, который мог пойти на угон, это ты. Хорошо зная тебя, я сразу понял, что это могло случиться, если тебе надо кого-то вывезти. У беженцев единственный путь в городе - вокзал. Я сомневался в своих предположениях до той минуты, пока по рации не стали поступать сообщения о твоих 'подвигах'. Осталось только прийти сюда и ждать. Знаешь, тебе всегда везло. Но в этот раз, это что-то особенное. Никто в городе не смог бы проехать сегодня из центра в микрорайон, а затем оттуда к вокзалу. Ты это сделал. Но о том, что это был ты, знаю лишь я. Все уверенны, что кто-то использует копии 'УАЗов' народного фронта для сложной игры. А теперь, Гриша, подумай, что будет, когда выяснится, что везде была всё та же машина? И что управлял ей один человек? А?
  
  - Так ты, Эльдар, ждал меня, и к своим, даже на связь не выходил?
  
  - Гриша, дорогой, да если бы я себя проявил, то меня давно уже за утерю машины к стенке поставили!
  
  - Фантазируешь, Эльдар! Сегодня в городе столкновения и убийства происходят ежеминутно, если не ежесекундно!
  
  - Но не на машинах народного фронта. У нас нейтралитет, мы к насилию никакого отношения не имеем! - Эльдар поднимает палец и напыщенно добавляет, - это стержень нашей политики!
  
   Я фыркаю.
  
   У многострадального 'Уаза' Эльдара нас встречает отделение солдат. Командир отделения, сержант, смотрит на меня так, что мурашки бегут по телу. Однако Эльдар говорит сержанту что-то, и тот с сожалением кивает головой. Солдаты уходят, на всякий случай спина к спине, держа на прицеле все, что им видно, за исключением, пожалуй, лишь самих себя. Эльдар, обходя свой 'УАЗ', рассматривает его, насколько это возможно в условиях городской тревожной ночи. Затем огорченно говорит мне:
  
  - Да на этой машине доехать до штаба и выбросить! Да, Гриша, наделал ты дел! Похоже, не напрасно я спас тебя от легкой смерти!
  
  - А меня никто и не собирался...
  
  - Приедем в штаб, проверишь свои ощущения! - перебивает меня Эльдар.
  
  - А чего проверять-то, не было меня нигде, и вообще, ты мою личность из дома вытащил, оторвал от приятного занятия с женщиной. До сих пор горю любовным томлением!
  
  - Определенно погаснешь, если я попрошу военных разыскать на площади одного парня с девушкой. Ну как, такой разговор тебя устраивает? - зло говорит мне Эльдар.
  
   Он садится на место пассажира, принимает величавый вид, будто у нас есть зрители, и важно произносит:
  
  - Заводи, поедем! Все сократишь неприятное ожидание действием!
  
   Я трогаю 'УАЗ' с места, и тут у меня появляется интересная мысль, которой мне хочется поделиться с Эльдаром:
  
  - Эльдар, а что, если я сокращу не свое ожидание, а наши жизни? И весьма значительно? Мне кажется, городу много пользы будет от этого.
  
   Эльдар бледнеет, когда видит, какую я набрал скорость. Он сделал ошибку, уступив мне управление: первый же заслон, на сигналы которого я не отреагирую, откроет огонь на поражение.
  
   Эльдар начинает говорить, и впервые за долгое время я слышу его такого, как прежде, таким, каким он был в детстве:
  
  - Гриша, пойми, ты своими действиями раздразнил слишком многих! Другой на моем месте, что бы спасти свою шкуру, тебя бы там, на площади, шлепнул! И привез уже 'готовенького'. А я же потащил тебя с собой, рискую страшно, надеюсь, повезет, выкрутимся. Верь мне! - он дружески касается рукой моего плеча.
  
   От его заученного митингового жеста меня тошнит. Может быть, бросить его, убежать? Удобные места по пути есть. Хотя нет, может отомстить Косте и Карине. Осуществить свою угрозу, вместе с ним убиться? Но кураж уже проходит. Я решаю довериться судьбе, и сбрасываю обороты двигателя. Эльдар облегченно вздыхает, располагается вольно и оставшуюся дорогу лениво переговаривается по рации с патрулями.
  
   У драмтеатра, который временно является штабом народного фронта, большое количество машин, но размалеванных так же, как и наш 'УАЗ', почти нет. Едва я хочу припарковаться, 'обычные' машины услужливо освобождают место.
  
   Оживленные кучки вооруженных кто чем, в основном охотничьими ружьями, бородачей, не обращают на нас никакого внимания, когда мы поднимаемся по мраморным ступеням и входим в здание. Огромное фойе, украшенное фресками и хрустальными люстрами на лепном потолке, невозможно грязно, и до отказа набито людьми, в основном, сельскими жителями. У них равнодушные глаза и уставшие, озлобленные лица. Они сидят или спят на полу в неудобных позах.
  
   Перед лестницей на второй этаж нас останавливают и грубо обыскивают. Эльдар не проявляет беспокойства, подчиняется. Вероятно, такой порядок. После обыска, так и ничего не спросив, пропускают, и мы идем по коридору второго этажа. Здесь народу не меньше, чем внизу, но к моему удивлению, я почти всех узнаю в лицо. И слышу вот что:
  
  - О, Гриша к нам пришел! Ты какими судьбами? Что, тоже с нами?.. А, Эльдар! Здорово, Эльдар.
  
  По мере продвижения я встречаю столько знакомых, что получается как бы общий разговор, который, как эстафетная палочка, передается дальше:
  
  - Да вот, к Эльдару водилой нанялся. Взял меня по старой дружбе!
  
  - Гриша, брось ты его, он сквалыга! Иди к нам, валютой платить будем!
  
  - Да она у вас, по слухам, фальшивая! К тому же я беру исключительно свеженькими девушками!
  
  - Ну, так этого у Эльдара никогда не было, гляди, прогадаешь!
  
   Путь нам преграждает Эдик, высокий тощий парень. Помнится, в классе этак в десятом я с ним подрался из-за девчонки. При встрече мы часто вспоминаем об этом, она стала его женой. И сейчас я спрашиваю его задорно:
  
  - Эдик? Здорово, аксакал! Как красавица Гюля, дети?
  
  - Гришка, паразит, что ты тут делаешь? - он отвешивает мне легкий тумак и затем говорит Эльдару, - салам. Комитет мне поручил встретить тебя.
  
   Дальше мы движемся уже втроем. Я иду чуть сзади, едва успевая отвечать на обильные приветы и подначки. Надо отметить, что шум здесь стоит ужасный. В комнатах с широко открытыми дверями трещат телефоны, в беспрерывно снимаемые трубки кричат что есть мочи, отдавая распоряжения в густом сигаретном дыму. Очумелые машинистки печатают послания, обращения, листовки. В одной из комнат я вижу журналиста Эмина, который, нервно шагая по иранскому ковру, диктует статью одновременно двум разноязычным стенографисткам. Не переставая работать, он приветствует меня взмахом руки и дружески улыбается. И чего я так не хотел сюда ехать?
  
   На ходу в мой живот упирается лысой макушкой наш институтский диск-жокей, вечно торопящийся толстяк. Я успеваю схватить его за локоть и сделать характерный жест. Он нисколько не удивляется, сбрасывает мне на ладонь сигарету и бежит дальше. Не знаю, кто он здесь, но по озабоченности всегда тянул на министра финансов. Я кладу сигарету за ухо и догоняю Эльдара с Эдиком. Мне надо бы иметь представление, как вести себя дальше. Я прислушиваюсь к их шепотку. Говорит Эдик:
  
  - ... и вот в такой ситуации поступает сообщение, что 'УАЗ' народного фронта задержал продвижение воинской колонны. Митингующие на поле, до этого посылающие наших представителей куда подальше, резко меняют свое мнение. Колонна направлялась разогнать митинг, и акция по ее задержке воспринимается с энтузиазмом. Военная комендатура, возмущенная происшедшим, объявляет нас почти вне закона. Представляешь: на поле 50 тысяч человек ревут от восторга, а мы бездействует из-за ссоры с войсками! Затем приходит сообщение, что из того же 'УАЗа' в микрорайоне убили 'черного' Вагифа с двумя приближенными. Войска шлют благодарность, а те главари микрорайонов, что были против Вагифа, объявляют о поддержке комитета. Кто были за него - войну. Тогда митингующие на поле оказываются в полном недоумении, и, как аборигены из анекдотов, присылают к нам делегацию, что бы мы, 'Академия наук', объяснила им свою позицию. И наш комитет, наконец, получает шанс сказать слово народу. Срочно вырабатывается манифест, включающий в себя следующие основные положения: об ограничении находящихся в городе войск; о решительном пресечении мародерства и убийств лиц иных национальностей; о создании национальной гвардии из числа желающих поддержать комитет вооруженных формирований. По секрету скажу тебе, что о том, чей это ' УАЗ', о котором столько сообщений, знают только члены комитета. На тебя, Эльдар, объявлен лишь розыск. Не знаю, о чем они с тобой будут говорить, но то, что ты одна из центральных фигур сегодняшнего дня, так это бесспорно! Особенно тебя оценили, когда узнали, что ты доставил на вокзал беженцев! В такой обстановке проявлять о них заботу!
  
   Эльдар сильно поражен услышанным. Следует признаться, я тоже.
  
   Зал для конференций, где находятся члены комитета, охраняют строгие, в отличной экипировке, парни, настоящие 'коммандос'. Когда мы проходим мимо, они просвечивают нас взглядами, как рентгеном.
  
   Оказавшись в зале, я с волнением осматриваюсь. Много света, длинные полированные столы сдвинуты в пятиугольник. Но кто за столами сидит! С одними жил по соседству, у других учился, с третьими встречался по различным поводам! Эдик эффектно (наверное, сказывается влияние стен драмтеатра) выталкивает Эльдара вперед. Члены комитета встают и приветствуют его стоя. Когда садятся, председатель указывает Эльдару место за столом справа от себя. Эльдар не заставляет ждать, делает шаг вперед, но потом, заметив, что все с удивлением рассматривают меня, краснеет и останавливается. Думает, что сказать. Я опережаю его и отвешиваю присутствующим легкий поклон. Мне удается вложить в него столько, что члены комитета как-то сразу все понимают и их взгляды становятся ироничными. Действительно, свеженький и чистенький Эльдар, по сравнению со мной, изодранным и окровавленным, похож на гипсового херувимчика.
  
   Из-за стола, где сидит председатель, поднимается отчим Наташи. Он смущенно откашливается, прежде чем говорить. У меня возникает такое чувство, что он думает о том же, о чем и я, когда увидел фото его внука.
  
   Голос у отчима тихий, но присутствующие внимательно слушают. Он выражает горячую признательность за помощь. Говорит, что такие, как я, им очень нужны. Ерунда! Нации нужны национальные герои, а не всякие там инородцы. Эльдар бросает на меня красноречивые взгляды. Не беспокойся, Эльдар, мне славы не надо, дарю!
  
   А вот интересно, знай он, чем все кончится, отпустил бы меня на вокзальной площади, или на всякий случай 'шлепнул' чужими руками? Тот сержант, явно хотел свести со мною счеты, за войсковой 'УАЗ'.
  
   Приемный отец Наташи заканчивает обращённую ко мне похвальную речь. Я вздыхаю: что это он, на самом деле? Почти все, кого они преследуют ради каких-то мифических целей, это мои друзья. Какое сотрудничество?
  
  - Ну... спасибо за добрые слова и отпустите, пожалуйста, домой. Устал я очень!- говорю это на русском. Прикидываюсь, что плохо знаю второй язык. Не слишком законспирированный намек на различие моего и их пути, на то, что река крови вышла из берегов и смела мосты взаимопонимания между народами.
  
   Меня понимают правильно - не первый год знаем друг друга. Некоторые опускают глаза. Отчим Наташи выходит в соседнюю комнату с рацией, затем, вернувшись, говорит мне:
  
  - Иди во внутренний дворик, посиди у малой проходной. Тебя заберут, отвезут домой на нашей машине. Тебе хватит на сегодня приключений. От имени народного фронта - спасибо!
  
   Теперь я 'Ваньку' не ломаю, не делаю вид, что мне неясно значение его слов. Домой - это прекрасно! Честное слово, даже не верится!
  
   Выходя из конференц - зала, я слышу, как члены комитета 'берутся' за Эльдара. Отвечая им, он срывается в фальцет. Ничего, выкупают в помоях и обязательно объявят его героем. Как знал, что живу, чтобы кому-нибудь сделать карьеру!
  
   В коридоре я останавливаюсь, увидев, что Эмин освободился. Он потрясающе талантлив, у него будет блестящее будущее. Если оно вообще будет здесь, это будущее. Заметив меня, Эмин достает пачку дешевых сигарет, зажигалку с позолотой, и выходит из своего временного пресс - центра ко мне.
  
  - Ты как у нас оказался, Гриша?- спрашивает он.
  
  - Да вот, - говорю я, доставая сигарету из-за уха, - во всем городе огня не смог сыскать, зашел к вам прикурить!
  
  - Ха-ха! А чего вместе с Эльдаром?
  
  - Привязался по пути, обещал вашим фирменным табачком угостить!
  
  - Ох, Гриша, ты не меняешься!
  
  - А с чего? На работу не хожу, ее нет, день и ночь сплю!
  
  - Заметно, какие у тебя глаза заспанные! Черный Вагиф случайно не снился?
  
  - Мои сны - это теперь ваша гос. тайна. Кстати, Эмин, черный Вагиф - это не тот гад, что любил людям головы ножовкой отрезать?
  
  - Ага, Гриша, он.
  
  - М-да... нет, Эмин, мне, официально, только бабы снятся. Ты чего путаешь.
  
  - Путает у нас обычно Эльдарчик. Свои делишки с чужими подвигами... эх, надо идти работать! Ты молодец, Гриша, и я напишу про это, не завтра и даже не послезавтра, но обязательно, обещаю!
  
  - Ты лучше напиши про тех, кому выгодно, когда брат идет на брата, отец - на сына, а мать убивает свое дитя, рожденное от инородца! О том, что не только живых выгнали из домов - мертвых вышвырнули из могил! О том, что мы все, независимо от национальности, сошли с ума! Что мы будем стыдиться смотреть в глаза уже следующему поколению! Что убитые, они будут идти с нами всю жизнь! И что после нашей смерти нам вспомнится каждый плач, каждый крик о помощи, каждая слеза!
  
   На нас оглядываются. Эмин, не обращая на это внимания, вспыхивает и говорит громко:
  
  - А что я, по-твоему, делаю? - затем сутулится, обмякает и добавляет тише, - вернее делаю, что могу. И лучше я, чем другой. А то, что сейчас не печатают, обязательно издам. После. Обязательно...,- его взгляд устремляется вверх и замирает.
  
  Кто-то из проходящих мимо случайно задевает его локтем. Эмин, очнувшись от размышлений, делает последнюю затяжку и, протянув мне на прощанье руку, убегает к своим стенографисткам.
  
   И чего я к нему пристал? Он же интеллигент, значит, что все время сомневается, мучается, но ищет. Рано или поздно он разберется в себе и в том, что происходит с нацией. Во всяком случае, я хочу на это надеяться.
  
   Дойдя до конца коридора, я спрашиваю у бородатого, прокопченного костром боевика:
  
  - Салам, друг! Как пройти во внутренний двор?
  
   Он долго и пристально смотрит на меня. Похоже, оскорбился, что я, с такой русской рожей, подошел к нему и сказал 'салам'. Глядит по сторонам, словно ищет, кому бы пожаловаться на мое панибратство. Никого не найдя, он с каменным выражением лица отодвигается в сторону и широко распахивает дверь, которую, видимо, поставлен охранять. Недобро ухмыляясь, говорит отрывисто:
  
  - Сюда!
  
  - Спасибо! - благодарю я боевика не очень любезным тоном и начинаю спускаться вниз по узкой лестнице, сделанной в здании на случай пожара.
  
   Иду, а спина у меня словно дымится от взгляда его черных глаз. Такое чувство, что бородач хочет выстрелить мне в затылок. К счастью, тут происходит очередной сбой в электропитании города, и лампочки гаснут. В кромешной тьме я спускаюсь на несколько лестничных пролетов вниз, пока не упираюсь в шершавую стену. Похоже, пропустил выход и оказался в подвале.
  
  Неожиданно, в двух метрах от меня, медленно открывается толстая железная дверь. Она выпускает из подземелья драмтеатра узенькую полоску аварийного света и крики, полные страдания.
  
   С часто бьющимся сердцем, на цыпочках, я быстро ступаю по лестнице обратно. Дают электричество, и на площадках зажигается свет. Я слышу, что из подвала несколько человек поднимаются, тихо переговариваясь. Наверное, у них есть связь с постом наверху, и теперь эти люди ищут меня.
  
   В панике я мечусь по маленькому коридору, пробуя рукой все закрытые двери. К счастью, одна из них поддается, и выпускает меня во внутренний дворик. Ноги трясутся, когда я иду мимо красивого, отделанного белым мрамором фонтанчика. Гадкий город! Наверху комитет пытается выглядеть респектабельно, а в подвале тем временем пытают в 'интересах нации' по его указке! Надо же, кому поверил! С детства вместе! Жили соседями! Взяли, и по дружбе не больно зарезали. Тихо, торжественно и по сэ-эмейному! Ох, родная земля стала хуже иной тюрьмы. И не спрячешься, не пересидишь. Я не ушел со своими, и не остался с этими. Я потерялся на танкодроме. А на нем чудес не бывает, таких дураков, как я, давят гусеницами!
  
   Я прохожу малую проходную. Ее охраняет болезненно полный, безбородый националист, увешанный пулеметными лентами. Он, шевеля губами, читает книгу в зеленом переплете. Я оглядываюсь на окна драмтеатра. Ну, чего ждут, почему не стреляют? Смерть, она же не устает! Однако выстрела нет, а толстяк, скользнув по мне взглядом, вновь возвращается к книге.
  
   Я иду по тихой улице с таким чувством, будто у меня между лопатками светящейся краской нарисована мишень. Рядом со мной, выскочив на тротуар, тормозит милицейская машина с работающей мигалкой. Дверь распахивается, предлагая заглянуть в салон. Я наклоняюсь, что бы посмотреть в глаза водителю, и неожиданно ощущаю знакомый аромат духов. Ната... Наташа! Это она сидит за рулем! Беззвучно смеется и зовет меня к себе. Я тянусь, что бы поцеловать ее, но вместо этого, от усталости и переживаний, падаю на переднее сидение в полубессознательном состоянии..
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
  
   Утром пожилая женщина - врач собрала врачебную комиссию и потребовала у меня объяснить, где я был вечером. Естественно, рассказывать о происшествии возле колхозной гостиницы я не стал. В результате из больницы меня выгнали, как нарушителя режима.
  
   И теперь я вынужден раньше, чем запланировал, ехать в местные телефонные сети, искать работу. На душе у меня, как и на небе, пасмурно, и словно вот-вот пойдет дождь. Больница была хоть и призрачная, но определенность, а теперь? Что будет, что ждет меня, как устроится? С деньгами плохо, хватит всего на несколько дней, а все, что можно, я уже продал.
  
   Районный узел связи оказывается чистеньким, недавно отстроенным трехэтажным зданием. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, к 'начальству', я слышу, как секретарша в приемной болтает с подругой по телефону. Когда я подхожу ближе, она заинтересованно стреляет в меня глазками, но своего занятия не прерывает. Подмигнув ей, я спрашиваю:
  
  - 'Сам' у себя?
  
  - А где ж ему быть? - отвечает девушка и так задорно смеется, что я, не выдержав, смеюсь вместе с ней.
  
   По-свойски помахав ей рукой, я прохожу в кабинет начальника. За большим офисным столом в кресле вижу мужчину лет пятидесяти с желтоватым, непропорциональным лицом. Он спрашивает меня, очень медленно выговаривая слова:
  
  - Вы по какому вопросу?
  
  - Здравствуйте! Я хочу оформиться на работу.
  
  - Если вы без прописки, то свободных мест нет.
  
  - Думаю, для меня найдутся! - мне терять нечего, я сажусь на стул для посетителей и выкладываю на стол свои документы.
  
   Начальник вначале внимательно разглядывает меня, словно хочет понять, с кем имеет дело, и только потом принимается читать мои бумаги. Обращает внимание на похвальные грамоты. Минут через пять нажимает кнопку селектора и заказывает секретарше порцию черного кофе. Помедлив, добавляет, что для двоих.
  
  'Ага!' - думаю я,- 'проняло его все-таки!'
  
   Неожиданно он откидывает в кресле и говорит:
  
  - Может быть, вы сами расскажете, как тут оказались и почему пришли к нам? Мне необходимо уяснить, кто вы: человек случайный, желающий закрепится возле Москвы? При удобном случае рванете в столицу? Или останетесь в нашем районе? - спрашивает он.
  
  - Да вроде особенно нечего рассказывать! - не очень охотно отвечаю я,- события на национальной почве происходят сейчас везде, вы сами знаете! Почему-то развитая промышленность ассоциируется с русскими. Желая вытравить 'русский дух', 'национальные революционные массы' крушат индустриальные зоны и оставляют без работы всех, невзирая на лица. Я счел, что мне лучше уехать в Россию. Я не захотел подстраиваться под обстоятельства, терять профессию, изменять свою духовную идентичность. Была раньше мечта о карьере, деньгах. А теперь я просто ищу себя. Если Россия примет меня, русского, здесь, то мне большего и не надо! Что мне еще искать?
  
  Я так разволновался, что стал задыхаться. Ну, не объяснишь ведь, в самом деле! Получаются так, слова!
  
  - Мм... - произносит начальник, делает глоток черного 'кофе' из цикория и задает вопрос, - а что вас интересует при приеме на работу? Кем будете работать? Зарплата?
  
  - Наверное, зарплата, которая позволила бы снять что-нибудь, или само жилье, и тогда все равно, какая зарплата! - быстро отвечаю я.
  
   Мне становится самому удивительно, как четко я сформулировал цель визита.
  
   - Понятно...- говорит начальник и достает сигареты.
  
   Курит он, как и соображает, медленно, и его не смущает, что я сижу и смотрю. Чувства не играют в его глазах, и мне трудно предположить, что у него в голове. Так и не притронувшись к своей чашке кофе, я, устав от паузы, принимаюсь собирать документы. Однако он говорит мне:
  
  - Пожалуй, зайдите после обеда!
  
  - Хорошо, я зайду после обеда! Но прошу вас учесть, что любая неопределенность крайне нежелательна. На данный момент я фактически живу в машине. Долго это продолжаться не может, поздняя осень, холодно.
  
  - Люди, между прочим, ждут месяцами, если не годами. - Безразлично произносит мой собеседник.
  
   На выходе я думаю, что я беседовал не с человеком, а с пустым креслом. Хотя никто и не обещал, что в России меня будут встречать с оркестром!
  
   Однако во второй половине дня случилось невероятное событие: меня взяли на работу. Правда, с кое - какими оговорками. Начальник вручил мне ключ и сказал, что я временно буду жить в здании районного узла связи, на третьем этаже. Кем я буду работать, он скажет после выходных, в понедельник. А пока я должен познакомиться с главным инженером, он сам меня найдет. По результатам этой встречи и будет принято решение.
  
   Жилой отсек оказался состоящим из двух раздельных комнат, наспех сколоченных для командированных монтажников, и отделенных от специального оборудования тонкой фанерной перегородкой. Одна комната уже занята семьей из трех человек, а моя та, что поменьше. Она выглядит так, будто в ней постоянно пьянствуют веселые компании. Казенная мебель загажена, бутылки из-под спиртного заполняют изрядную часть жизненного пространства. Сигаретный пепел поднимается с пола в воздух от малейшего движения, а окурков, как с губной помадой, так и без нее, набирается ведро.
  
   После генеральной уборки, в которой помогает Саша, я распаковываю принесенные из 'Москвича' картонные коробки, а друг, сидя на ободранном диване без ножек, смотрит по 'убитому' телевизору хоккей. Матч заканчивается, и Сашка, уменьшив звук, продолжает наш, с полчаса как прекратившийся, разговор:
  
  - Знаешь, Гриша, глаза мои видят, а не верят. Даже с поправкой на то, что ты холостяк, такую комнату здесь никак не получишь! Люди, если хочешь знать, да что там люди, меня возьми в пример! Тебе повезло!
  
  - Погоди, Саша, еще не известно, кем работать придется! Может быть, я откажусь!
  
  - Да ладно тебе, Гриша! Когда берут разнорабочим, такие условия не создают!
  
  - Какие условия? Туалет и на душ этажом ниже, а кухни вообще нет!
  
  - Не пойму я тебя! Мы с детьми, вон как мучаемся! В общую баню за десять верст ходим! Привередничаешь!
  
   Наш разговор прерывается: на пороге комнаты появляется коренастый мужик старше тридцати, с недружелюбным взглядом.
  
  - Здравствуйте! Если вы живете тут, тогда позвольте представиться, с сегодняшнего дня я ваш сосед! - говорю я как можно вежливее.
  
   Мужик чешет короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, выпирающий живот и басом говорит:
  
  - Я ничего не понял.
  
  - Юрий Петрович думает принять меня на работу, и временно разрешил жить в этой комнате. Окончательное решение вопроса он отложил до понедельника. Ему нужно посоветоваться с главным инженером.
  
  - Странно! Ну, странно! Технических специалистов у нас хватает!- неопределенно говорит мужчина, холодно блестя глазами. Из-за его спины выглядывает женщина. Она держит за руку мальчика лет пяти. Мальчик улыбается мне, и я говорю малышу:
  
  - Дружочек, меня зовут дядя Гриша!
  
  - Сашок! - пискляво произносит он, ковыряя в носу.
  
  - А ты тезка с моим другом! Его зовут дядя Саша.
  
  На лице мужика мелькает секундное замешательство, после которого он решает представиться:
  
  - Андрей. Жену - Марфа.
  
  - Очень приятно, - говорю я.
  
   Хотя, если честно, это совсем не так: они продолжают стоять, бесцеремонно разглядывая меня и мои вещи. Спустя минуту Андрей, оглушительно чихнув, спрашивает:
  
  - Григорий, а не твоя ли машина стоит внизу, у входа?
  
  - Моя. Я вещи разгружал. Сейчас спущусь, переставлю.
  
   Но Андрея волнует не то, что моя машина мешает пешеходам. Он хмуро говорит:
  
  - А ведь я твой ровесник, Григорий! Но все ножками хожу. Ты откуда?
  
  - Из земли восточной.
  
  - Друга я твоего, на 'Жигулях' видел. Тоже оттуда?- интересуется Андрей.
  
  - Да. - За меня говорит Саша.
  
  - Зачем к нам припожаловали? - Недобро хмурясь, спрашивает Андрей.
  
   Я против воли начинаю 'заводится', и с вызовом говорю:
  
  - Да вот, прошел слух, здесь денег много. Да заработать их толком не могут. Ума не хватает. Решил помочь. Пару лет у вас поживу, и 'Мерседес' куплю. Не все же на 'Москвиче' ездить!
  
   Андрей понимает, что я смеюсь над ним. Запыхтев, он измеряет мою фигуру взглядом. Я ничего не имею против. Фигура у меня хорошая, атлетическая. Этот факт Андрея огорчает. Однако при своей коренастости он привык вести себя вызывающе. Желая показать себя хозяином положения, он снимает с головы меховую шапку, бросает в руки жене и говорит:
  
  - Марфа, иди к нам, жрать приготовь!
  
   Женщина воспринимает такое обращение как должное, уходит сама и уводит ребенка. А Андрей без разрешения проходит и располагается рядом с Сашкой на диване. Друг вспыхивает лицом и собирается сказать Андрею неприятное, но, глянув на меня, удерживается. Я же нахожусь перед дилеммой: с одной стороны, не мешало бы сразу поставить хама на место, с другой - мне в понедельник идти в отдел кадров. Скандал, пусть и небольшой, может все испортить. Доброта спасет мир? Почему бы и не попробовать?
  
  - Андрей, у нас есть идея обмыть новоселье. Ты как, не хочешь присоединиться? - чтобы предложение не выглядело пустыми словами, я ставлю на стол бутылку коньяка.
  
   Вероятно, у меня проскакивает нарочитость, или соседу нужен повод, но он, передернувшись всем телом, ревет:
  
  - Я не алкоголик, и ты, черный, меня так не 'купишь'!
  
  - Ну, во-первых, я не черный, а такой же русский, как и ты. Просто смуглый с детства. И, во-вторых, разве я сказал - алкоголик? Мы собирались выпить, и просим тебя помочь с закуской. Заодно и поучаствовать. Кстати, стаканов у меня тоже нет, так что тебя сама судьба послала!
  
   Андрей закидывает ногу на ногу и с небрежным видом рассматривает бутылку. Его брезгливая гримаса расстраивается, а брови взлетают от удивления. Он спрашивает:
  
  - И сколько стоит такой коньяк?
  
  - Не знаю. Мне его подарил старик-коллекционер, когда я ему помогал с отъездом. Сказал, что это нектар дружбы и любви. По-моему, пришло время проверить, правда ли это.
  
   Андрей потирает подбородок. Заметно, что он заинтригован. После внутренней борьбы, отразившейся на его лице, я слышу:
  
  - Хорошо, раз жить соседями, так уж и быть. Пойду, гляну, что у нас в холодильнике!- он встает и уходит.
  
  - Гриша, я тебя таким благоразумным еще не видел! На кой ляд он нам нужен? - с возмущением произносит Саша.
  
  Я прикрываю дверь и сажусь на стул, потирая виски. Потом говорю устало:
  
  - Видишь ли, Саша, за весьма короткий срок я убедился: насилие вызывает только насилие. Война, хочешь ты этого или нет, заставляет искать мир, мир с самим собой и окружающими. Вот этот Андрей такой, а по каким критериям можно судить, что я лучше него?
  
   Я чувствую, что задыхаюсь, и останавливаюсь. Кажется, при всем моем красноречии, я впервые не могу ясно выразить, что меня волнует. Тогда как же я собираюсь жить по принципу, который не осознаю, и, возможно, никогда не пойму до конца?
  
   Дверь распахивается, в комнату входит Андрей с подносом. На нем мы видим стаканы, нарезанный ломтиками хлеб и кусок сала. При виде еды мне хочется, по русскому обычаю, троекратно расцеловать Андрея. Я почти с умилением смотрю, как он ставит поднос на стол и садится на прежнее место. Дружелюбия в его взгляде не появилось, похоже, Андрей сам изумляется, как это он пошел на поводу у такой дурной компании. Я быстро разливаю коньяк по стаканам, и, будучи виновником торжества, говорю тост:
  
  - Я хочу пустить на этой земле корни. Пусть они не будут корнями зла!
  
  Пьем не торопясь, смакуя. Андрей, проглотив последнюю каплю, выражает общее мнение:
  
  - Хо - ороший коньяк!
  
   Правда, он закусывает его салом, что похоже на вкусовое извращение. Сашка, борясь с клокочущим в горле смехом, ставит пустой стакан на стол, говорит:
  
  - Ну, парни, извините, а мне до своей бабы пора. Я завтра заскочу. Прошу вас, не напивайтесь до тумана в глазах. Без меня! - после чего пожимает нам руки и уходит.
  
   Я остаюсь с Андреем. Он, почесывая живот, спрашивает, как ни странно, уже вполне спокойно:
  
  - А чем ты тут думаешь, кроме работы, заняться? Может, торговлей? У восточных, это принято. Или землю возьмешь, дом будешь строить? Квартиру на нашем предприятии и за тыщу лет не дадут!
  
  - Да так, пока без направлений. Прожил день, и ладно. Вот, с тобой подружусь, еще с кем-нибудь. Возможно, на душе веселее станет. Тогда планы и появятся! - говорю я, вяло кушая краюшку хлеба.
  
  - А я, в общем-то, такой же, как и ты, - зевнув, говорит Андрей,- только не беженец, а беглец. Спасаюсь от радиации. Сколько моему сынку лет? Думаешь, пять? Нет, я скажу тебе - семь. В школу надо отдавать, а он не растет совсем. Мы недалеко от Чернобыля жили... а, не буду про это, давай еще по чуть - чуть, а?
  
  - Давай! - охотно соглашаюсь я.
  
   Оказывается, и с такими, как Андрей, можно найти общий язык, стоит только постараться. Чего многие как раз не хотят делать! Я собираюсь предложить тост за всеобщее человеческое братство, когда в комнату проникает Марфа. Она, кося глазами на бутылку, визгливо говорит:
  
  - Сами пьют, а меня не зовут! Бесстыдники!
  
   - Нашла о чем горевать! Присоединяйся! - приглашаю я.
  
   Однако Андрей реагирует совсем по-другому. Он кричит на жену так, что стаканы на подносе звенят:
  
  - Марфа, пошла к себе!
  
   Марфа (видимо, сказывается длительный опыт супружества) кричит на мужа не менее яростно:
  
  - Сам пошел!
  
   Лицо Андрея краснеет, и становится ясно, что будет скандал. Я чувствую себя крайне неудобно. А Марфа, вначале показав, что она не из пугливых, затем демонстрирует, что она и не из стеснительных: берет стакан, сама наливает изрядную дозу спиртного и тут же выпивает.
  
  - Эх, хороша горилка! - говорит она.
  
   Вытерев губы тыльной стороной ладони, садится на диван возле мужа. От принесенного с собою сала откусывает кусок и с чавканьем жует. Побагровевший Андрей поворачивается к жене всем корпусом, подносит к ее носу кулак и шипит:
  
  - Выпила? Довольна? А теперь иди в нашу комнату, я тебе сказал!
  
  - Ты чего командуешь? кулак? Я не батрачка! Я познакомиться желаю! Бабы говорят, восточные мужики денежные, не то, что ты, нищий дурак!
  
   Андрей, более не выдержав, хватает жену за волосы. Но стычка между мужем и женой в потасовку не переходит: неожиданно в комнату входит мужчина лет пятидесяти, похожий на цыгана с достатком. По глазам мужчины видно, что он пьян. Впрочем, это никак не отражается на его голосе, когда он говорит:
  
  - Андрей, почему тут? Немедленно убирайся отсюда со своей компанией!
  
   Андрей сразу забывает про жену, вскакивает, и голосом, срывающимся от гнева, произносит:
  
  - Тебе Юрий Петрович сколько раз говорил, чтобы ты сюда не являлся? А если я тебе рожу разобью?
  
   В коридоре слышится женский смех. Мужик, оглянувшись, затем с усмешкой говорит Андрею:
  
  - С моими связями, кто такой Юрий Петрович? Тьфу. А что касается тебя, так только дернись! Завтра уволю, работяга паршивый!
  
   Андрей поднимается, зачем-то рвет у себя на груди рубашку так, что все пуговицы летят, и в исступлении кричит:
  
  - Кого уволят завтра, мы еще посмотрим, а тебя, гниль поганая, уже сегодня в гроб положат!
  
   Я со вздохом встаю. Определенно, у мужиков давнишние претензии, и они не обойдутся без моего участия. У меня талант 'влипнуть' в историю! Серьезная драка - это вам не несколько затрещин жене, как намечалось в программе вечера до этого.
  
   А Марфа тем временем картинно плюет под ноги мужику, а затем, вставши рядом с мужем, кричит:
  
  - Ты опять сюда сучку привел, старый хрен? Сколько можно? У нас ребенок за стенкой!
  
  - Марфа, убирайся! - говорят ей мужик и Андрей одновременно.
  
   Однако Марфа оказывается дамой не из робкого десятка, и первой переходит в наступление: пытается залепить оплеуху мужику. Он грубо и сильно отталкивает ее, и тогда Андрей, правда, немного сдерживая удар, демонстрирует неплохой хук справа. Мужик не остается в долгу: оттолкнув вторично подбежавшую Марфу, он хлестко бьёт Андрею под дых. Андрей, охнув, ослабевает в коленях.
  
   Через секунду Марфа вызывает возмущение воздуха невероятным по силе и высоте звука визгом, а мужчины стоят, сцепившись мертвой хваткой. Но мне совсем не нужно, чтобы эта драка продолжалась, и я просовываю между мужиками руки. Хотя они по плечо мне, разорвать их стоит больших усилий! Андрей горизонтально падает на диван, а его противник через дверной проем вылетает в коридор. Я быстро захлопываю дверь и закрываю на задвижку. Андрей, поднимаясь, неуверенно говорит:
  
  - Пусти, пусти его!
  
  - Ни за что. - Говорю я и спрашиваю, - кстати, а кто это?
  
  Дверь за моей спиной ходит от ударов ходуном, в коридоре слышен женский голос и неразборчивая ругань мужика.
  
  - Наш главный инженер. В эту комнату он, как выпьет, баб таскает. А пьет он каждые выходные, - говорит Андрей, и, судя по лицу, злорадствует, видя, как мне неприятно такое известие.
  
   Пока я думаю, как лучше выкрутиться из этой ситуации, стук неожиданно прекращается. Я слышу за дверью незнакомый мужской голос:
  
  - Что здесь происходит?
  
   Я понимаю, что ситуация изменилась, появилось новое действующее лицо. Кто бы это мог быть? Я отпираю дверь и выглядываю. В коридорчике стоит лейтенант милиции. Он вонзает в меня взгляд и спрашивает:
  
  - Может быть, вы скажете, что здесь происходит?
  
  - Культурно отдыхаем, - отвечаю я, думая обернуть все шуткой.
  
  - Тогда почему государственное имущество ломаете? - интересуется милиционер.
  
  - Ломаем? - я пожимаю плечами, - еще ничего не сломали, лейтенант!
  
   Милиционер проходит в комнату, неторопливо осматривается, упирает в меня испачканный чернилами палец и говорит:
  
  - Кто есть кто, всех знаю, кроме вас!
  
  - Россланов Григорий Алексеевич, временно вселен сюда начальником этой организации.
  
  - Так..., - произносит лейтенант и погружается в раздумье.
  
   Откуда он взялся? Наверное, проходил мимо, и его позвал ночной сторож. На все здание было слышно, как мы шумели.
  
  - Лейтенант, все в порядке, все свои! Андрей, еще увидимся!- вдруг говорит главный инженер, берет свою женщину под руку, и они уходят. Лейтенант их не задерживает. Внимание милиционера целиком сосредоточенно на мне. Он спрашивает:
  
  - Чья машина стоит у входа? Ваша?
  
  - Моя! - немного помедлив, неохотно отвечаю я.
  
  - Вам придется пройти со мной. - Монотонно, как автоответчик, говорит лейтенант.
  
  - Зачем? - возмущаюсь я.
  
  - Там узнаете!- тем же голосом говорит лейтенант.
  
   Андрей завязывает порванную рубашку узлом на голом пузе, словно это у него самый что ни на есть обычный способ носки рубах, и обнимает Марфу за плечи. Едва ли не воркуя, говорит ей:
  
  - Посидели в гостях, а теперь пойдем. У нас там ребенок заперт! - и супруги тоже уходят.
  
   Я думаю, что это подло: они устроили между собой скандал, подрались, а потом, будто и не было ничего, разбежались. Никак не ожидал, что окажусь крайним в подобной ситуации.
  
  - Лейтенант, пойми, я тут вообще ни при чем! Я с ними познакомился час тому назад! У них счеты, а я буду козлом отпущения?
  
  - Об этом мы поговорим в отделении! - говорит милиционер и делает мне приглашающий к выходу жест рукой.
  
  - Да никуда я не пойду! И так устал. Составляйте протокол здесь! Они куролесят, а я по отделениям шатайся?
  
  - Не пойдешь, вызову наряд, поведем. Но учти, тогда хуже будет!
  
  Я чувствую такой гнев, какой давно уже не испытывал, но, стиснув зубы, подчиняюсь..
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
  
   Лейтенант заставляет меня поехать не в участковый пункт, а районное отделение милиции. Я недоумеваю, зачем тащится так далеко, но ничего не спрашиваю. Едва мы останавливаемся перед совсем еще свежим (краской пахнет) одноэтажным заданием, на его крыльцо выходит худощавый майор. Его лицо невзрачно, форма поношена, однако в нем есть нечто неуловимое, что позволяет предположить, что он не так прост, как выглядит. Лейтенант подводит меня к нему, вытягивается в струнку до хруста в костях и докладывает:
  
  - Доставил, товарищ командир!
  
   Майор прощупывает меня цепким взглядом, от которого по коже бегут мурашки. Говорит лейтенанту:
  
  - Пока отдохните, оперуполномоченный ! - А затем, обращаясь ко мне, - а ты, родной, пойдем!
  
   От многозначительных глаз майора пульс у меня становится чаще. Не похоже, что будет разбор банального происшествия с выпивкой и дракой. Я иду с майором в камеру, где он предлагают мне сесть на перемотанную изолентой скособоченную табуретку. Сам становится напротив и говорит:
  
  - Ну, рассказывай!
  
  - О чем? - удивленно спрашиваю я.
  
   Молоденький сержант, сопровождавший нас от дежурной части, заливается в смехе высоким фальцетом. Это звучит на редкость неприятно. Видимо, майор считает также: стиснув зубы, он смотрит на подчиненного так, что заставляет его поперхнуться. Я говорю майору:
  
   - Вы задавайте наводящие вопросы, я пойму, чем могу быть полезен.
  
   Майор неожиданно обращается ко мне, коверкая слова, на языке востока:
  
  - Как зовут?
  
  - Григорий Россланов. - Отвечаю я, и, изумленный, задаю вопрос, - А вы знаете язык?
  
  - Выучил немного, когда послали к вам порядок восстанавливать! - отвечает он.
  
  - Что же не восстановили? Сделай вы это, я, русский, сейчас не жаловался бы на злой рок!
  
  - Хороший вопрос. Жаль, вопросами стрелять нельзя. - Усмехнувшись, говорит майор.
  
  - Стрельбой только кладбищенский порядок устанавливается! - решительно выражаю я свое мнение.
  
  - Григорий, с русскими теперь нигде не церемонятся. И нам нужно вести себя так, чтобы нас не просто зауважали, а вновь на коленях перед нами ползали!
  
  - Неужели вы всерьез считаете, что в этом и есть смысл существования русского человека на земле? Внушать страх другим народам? - интересуюсь я.
  
  - И страх внушать, и доминировать во всем! Быть победителем - это историческая миссия русской нации!
  
   Я собираюсь возразить ему, но майор обрывает меня энергичным жестом, и, перейдя на русский язык, говорит:
  
  - Вернемся к нашему делу. В местной колхозной гостинице обнаружили двоих ваших земляков, а так же труп, от которого они открещиваются. Эта парочка давно была у нас на учете, и, насколько мы знаем, убийство - не их стезя! Что же случилось? Разве не загадка? Что вы можете сообщить по этому вопросу?
  
   Я высказываюсь так, что бы в моем голосе звучала 'железная' твердость:
  
  - Ваша загадка не имеет ко мне никакого отношения.
  
   Майор грустно вздыхает и неохотно кивает сержанту за моей спиной. Я не успеваю сообразить, к чему это он, как получаю сильный удар по затылку. Табуретка подо мной разваливается, и я падаю на пол. Сержант валится на меня сверху. Стиснув зубы, я пытаюсь подняться, однако получаю в лицо струю из баллончика со слезоточивым газом. 'Будет приступ, задохнусь навечно!' - с ужасом думаю я, и теряю сознание.
  
   Неизвестно, сколько проходит времени до того, как я открываю глаза в обычной комнате для допросов. Я лежу на стульях у окна. Рукав рубашки у меня поднят, на сгибе локтя видны следы от уколов. Ага, скорую помощь вызывали! Я медленно сажусь. Голова раскалывается, в легких такое чувство, будто их доверху засыпали песком. Кто-то заглядывает в глазок двери, и вскоре появляется майор с магнитофоном. Он вставит его на стол передо мной и холодно спрашивает:
  
   - Сообщите ваше имя, фамилию, место рождения!
  
  Делая перерывы на дыхание, я скрипучим голосом сообщаю все требуемые данные.
  
  - Вы вчера встречались вне больницы с Панковой Настей? - спрашивает резко, будто гвоздь забивает.
  
  - Встречался. - Я решаю не отпираться без необходимости.
  
  - Ваша встреча с Панковой была обусловлена заранее, или произошла случайно? - майор взглядом ищет на моем лице признаки смятения.
  
  - Случайно. - Твердо говорю я.
  
  - Как вы объясните факт, что водитель грузовика видел вашу машину возле колхозной гостиницы и узнал Панкову, когда она махала ему рукой? - майор выкладывает козырь и ждет, что я скажу.
  
   Я думаю, что это серьезно, есть свидетель, меня могут посадить в тюрьму, и надолго. Но потом решаю, что ни за что не сдамся сам. Если они не 'расколют' Настю, то у майора точно глухарь. Мои земляки не имеют обычая рассказывать властям о происшествиях в своей среде. Скорей всего, мне нужно бояться не майора, а их. Они наверняка будут искать возможности отомстить. И уж точно не при помощи милиции и суда.
  
  - На обочине, в кустах, моя машина стояла, не скрываю. Но время с Настей проводил так интенсивно, что по сторонам не смотрел. Больше я вам ничего не скажу. Хоть еще раз меня убивайте! - я выделяю последние слова и начинаю с такими хрипами дышать, что самому становится страшно. Майор хмурится. Заметно, что ему очень хочется поработать 'как следует'. Однако случившийся приступ, который мог оказаться смертельным для меня, вызывает у него опаску.
  
   Меня держат в милиции еще час. Я молчу, как рыба, и в результате выхожу на свободу с подпиской о невыезде. Добравшись до комнаты в узле связи уже под утро, я, как был в верхней одежде, падаю на диван и замираю, уткнувшись носом в вонючую обивку.
  
  Неправда, что мужчины не плачут. Просто у них слезы не текут..
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
  
   Прошел месяц. Сегодня пятница, я опять лежу на том же диване. Конечно, с той, первой пятницы, много чего случилось, но все как-то пролетело мимо моей души и памяти. Я почти сразу втянулся в рабочий режим, и один за другим потекли серые дни под мрачным осенним небом.
  
   Помню, как Юрий Петрович спросил меня, когда я пришел к нему утром в понедельник:
  
  - Какие события тут были, молодой человек, за выходные дни?
  
  - Ваш главный инженер приходил ко мне два раза. - С хмурым лицом сообщил я.
  
  - Как прошли встречи? - поинтересовался Юрий Петрович.
  
  - Выбросил я вашего главного инженера. Первый раз за дверь комнаты, второй - из здания.
  
  - Он угрожал? - с непонятной мне интонацией задал вопрос собеседник.
  
  - Да когда он вылетал из здания, я бы не сказал, что очень. И как вы теперь будете советоваться с ним по поводу моего трудоустройства? - с искренним недоумением спросил я.
  
  - Главный инженер взял больничный на неделю. Получилось даже лучше, чем я рассчитывал, - улыбнулся Юрий Петрович, - так что вы приняты, идите, работайте!
  
  - А куда? - еще не веря в свое счастье, спросил я.
  
  - Возьмите в цеху монтеров потрезвее, поезжайте в поселок Дальний монтировать новое оборудование.
  
  - Задание ясно, а потрезвее - это как?
  
  - Да свалится с телефонного столба, или не свалится. - Опять улыбнулся Юрий Петрович.
  
   Так начались мои трудовые будни. Я очень надеялся, что обычный рабочий ритм, от которого я почти отвык, скажется положительно на моей психике. Наверное, это так и случилось, а я просто не заметил
  
   Но сегодня вдруг выпал первый снег. Много. Кому как, а мне диковинка. Прикрыл черную наготу природы, стало красиво. К тому же тучи поднялись. Нет, остались такими же серыми, как и были, но перестали давить на меня. Это хорошо: можно думать и не забывать!
  
   К примеру, о еде! Я хотел купить продуктов, сложить в своей комнате и потреблять по мере надобности. Но оказалось, что для этого нужны талоны. Их в поселковом совете мне выдали, только я все равно ничего купить не могу. Во всех магазинах, что в округе, продукты или еще не привезли, или они уже кончились. Мои талоны, так же, как и заработанные деньги, почти бесполезны.
  
   Хорошо еще, что в районной столовой пока кормят всех желающих. Меню изо дня в день состоит из одной строчки: вырмышель (запомнил в точности по буквам!). В отличие от традиционной вермишели, это блюдо имеет цвет сырой резины, и у него нет вкуса. Зато вприкуску можно сколько угодно пожирать глазами девушек в прозрачных белых халатах всегда модного покроя 'нечаянный стриптиз'. Девушки меня уже хорошо знают. Едва я вхожу в столовую, кричат точь - в - точь, как электромонтеры в цеху:
  
  - А-а, наш черный пришел!
  
   К 'черному' я уже привык, и не обижаюсь. Кушать-то хочется!
  
   Из соседней комнаты доносятся звуки, сообщающие, что Андрей вернулся из очередной краткосрочной командировки. Сразу между супругами затевается привычная ссора. Я не хочу ее слушать, и отправляюсь в душевую.
  
   Вернувшись, я обнаруживаю, что на моем диванчике сидят, пуская кольца дыма, двое: Саша и... врач Головань! После того, как мы здороваемся, Сашка объясняет неожиданный визит:
  
  - Еду с работы, вижу, доктор на остановке ловит попутную машину. Задержался у больного, а последний автобус ушел. Подобрал его, он живет там же, куда ты переезжаешь. Чем ему на улице мерзнуть, пусть посидит в тепле, подождет, пока ты соберёшься. Благо, у тебя вещей мало. Поедешь, заодно и подвезешь человека!
  
   Я долго вытираю влажные волосы полотенцем, а затем, старательно скрывая смущение, спрашиваю у Сашки шутливым тоном:
  
  - Так - таки переезжаю?
  
  - Опять двадцать пять! - многозначительно глянув на врача, Сашка тактично принимается напоминать мне, - поселок Дальний, первое общежитие, комната двести семнадцать. Сам мне рассказывал, что ключ у начальства уже получил! И как рад, что сегодня у тебя в этой халупе последний день!
  
   Наверно, я выгляжу жалко. Сашка так уверенно рассказывает мои планы, что я теряюсь и не знаю, как себя вести. Рассеяно побродив по комнате, я будто невзначай залезаю в карман куртки. Мои пальцы находят и извлекают на свет ключ с выцарапанным номером 'двести семнадцать'. Однако! Тут я замечаю, что Головань смотрит на меня, как в больнице при обходе, и взрываюсь:
  
  - Саша, ты доктора притащил, чтобы он занялся моим беспамятством?
  
  - Успокойтесь, я к вам попал случайно! Я терапевт и лечу только обычные болезни! Так что собирайтесь, время позднее! - немного раздраженно говорит Головань и бросает взгляд на часы. А Сашка краснеет и отводит глаза. Надо же, думает, что я схожу с ума. Но даже если это так, то все равно хочется оттянуть момент официальной регистрации моего безумия.
  
   Я пакую вещи весьма беспорядочно. Саша помогает мне, вдохновенно рассказывая про очередную не то 'козочку', не то 'кошечку'. Его рассказ заканчивается одновременно с моими сборами. Я быстро одеваюсь, друзья берут по чемодану, и мы идем к моему 'Москвичу'. Пока я грею двигатель, Саша спрашивает:
  
  - Проводить тебя до общежития, или сам доберешься?
  
  - Не надо. Если что, Головань наверняка знает дорогу, покажет. Ты поезжай к себе, а то бабка в избу не пустит! - говорю я.
  
  - Какая бабка? Мы, как две недели, сняли однокомнатную квартиру в пятиэтажном доме! Ты же нам ее и нашел! - удивляется Сашка.
  
  - Да? На счет бабки, я так, ну, Лену так назвал. К слову. В общем, потом поговорим, видишь, Головань заждался! Пока! - я, избегая смотреть Сашке в глаза, несу чушь, пытаясь как-то выкрутиться.
  
   Уже двигаясь по трассе, я спрашиваю у Голованя:
  
  - А бывает, что из памяти месяц жизни вываливается?
  
  - В России у мужиков порой полжизни 'вываливается', и все ничего!
  
  - Я не из подобного контингента. - Недовольно говорю я.
  
   В ответ Головань таинственно улыбается в полутьме салона. Оставшийся путь мы молчим, лишь он иногда ненавязчиво напоминает мне направление.
  
   В общежитии номер пять поселка Дальний, в двести семнадцатом номере, я нахожу популярный журнал, а в нем кроссворд с моими каракулями. Это сильно портит мне настроение. У меня не вызывает радости даже то, что эта комната гораздо просторнее и лучше обставлена, чем та, что я покинул.
  
   После того как мы заносим мои вещи, Головань неожиданно предлагает:
  
  - Григорий Алексеевич, а пойдемте ко мне!
  
  - Спасибо. Пожалуй, я откажусь. Устал, и разложиться надо.
  
   Тем не менее, он настаивает, мотивируя тем, что в это время суток в поселке поужинать негде, а продуктов, как он заметил, у меня нет. Мысль о том, что я могу отойти ко сну голодным, делает меня более сговорчивым.
  
   Доктор, бодро шагая летними туфлями по хрустящему снегу, приводит меня к многоэтажному дому. Дверь нам открывает его жена. Лицо у нее заспанное, мятое. Она говорит хриплым голосом:
  
   - О, как неожиданно! Обычно к нам никто не приходит. Володя не любит гостей.
  
   - Почему? - из желания подержать разговор, интересуюсь я.
  
  - Проходите, располагайтесь! Я ненадолго! - вместо ответа пространно говорит она и уходит на кухню.
  
   Мы проходим в гостиную. Оглядывая комнату, почти лишенную мебели, я замечаю на стене написанную маслом картину. Она талантлива, но совершенно безумна. Мое внимание к ней неприятно Голованю. Поэтому я отвожу взгляд и задаю нейтральный вопрос:
  
  - Жилплощадь своя или служебная?
  
  - Своя. Получили, как молодые специалисты. - Отвечает Головань так, будто обдумывает каждое слово.
  
  - Повезло...- говорю я, думая, чтобы еще спросить.
  
  - Повезло. - Соглашается Головань, а затем, повысив голос, интересуется, - Маш, где ты там? Поесть организуешь?
  
  - Обожди, приведу себя в порядок! - слышится из кухни.
  
  Головань просит меня снять рубашку, и, слушая мои легкие, говорит:
  
   - Вам непременно нужно бросать курить. А...,- он немного колеблется, потом решается сказать,- проблемы с памятью, так это потому, что у вас тяжелейшая депрессия. Вы никак не можете принять новую для вас среду, живете в прошлом. Заведите девушку, это вам поможет!
  
   Я краснею и не знаю, что сказать. К счастью, с подносом появляется Маша. По ней не заметно, чтобы она привела себя в порядок. Пожалуй, лишь глаза лихорадочно заблестели. Странно, от нее не пахнет, а то можно было бы подумать! Головань, присмотревшись, резко спрашивает у жены:
  
  - Маша, где сын?
  
  - Кажется, спит в своей кроватке. - Неуверенно отвечает она.
  
  - Сходи, посмотри! - говорит Головань
  
  Маша уходит, странно покачиваясь. Головань из-за поведения жены нервничает, но любезно предлагает мне:
  
  - Давайте покушаем!
  
   Но тут из соседней комнаты слышится плач проснувшегося ребенка. Володя сразу оставляет меня и убегает туда. Мне становится ясно, что я сейчас не ко времени. Не ожидая, когда хозяин вернется, я тихо покидаю квартиру.
  
   Мысли, навеянные событиями сегодняшнего дня, терзают меня долго. Я не могу уснуть даже тогда, когда, уже лежа под одеялом, съедаю бутерброд с деревенским творогом, который я взял у врача..
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
  
   Спустя неделю меня будит звонок телефона. Я открываю глаза, недовольно смотрю на симпатичный красненький аппарат, что себе установил, и, отчаянно зевая, снимаю трубку.
  
  - Алло.
  
   - Гриша, это я, Саша, привет! - голос друга едва различим на фоне уличного шума.
  
  - Привет... - говорю я и опять зеваю.
  
  - Ты чего, спишь еще?
  
  - Ага. А ты откуда звонишь?
  
  - Из таксофона на углу. Сегодня же суббота, мы договаривались ехать в ГАИ! Забыл, что ли? - возмущается Сашка.
  
  - Да помню, я помню!- неуверенно говорю я.
  
  - Мороз такой, что ухо к трубке примерзает, пока ты соображаешь! Приезжай скорее!
  
  - Не волнуйся, скоро буду! - говорю я, поднимаясь.
  
   У Сашки мы сидим на кухне и слушаем, как Лена ворчит в мой адрес:
  
  - Яичницу гостю дорогому! Да ты хоть одно яйцо принеси, я выставку устрою, буду его за деньги соседям показывать! Глотай манную кашу на воде и будь счастлив!
  
  - Лен, ты уж прости, сам не знаю, как про яичницу вырвалось! - оправдываюсь я.
  
  - Да ты не болтай, а ешь! Опаздываем! - говорит Сашка, стуча пальцем по стеклу наручных часов.
  
   Сашкина младшенькая, смешная, в длинной ночной рубашке, выходит из комнаты с плюшевым мишкой в руках. Увидев меня, просит:
  
   - Дядя Гриша, дай конфетку!
  
   - Нет у меня, милая! - вздыхаю я.
  
   В кухню вбегает старший, направляет на меня деревянный пистолет и спрашивает:
  
   - Дядя Гриша, что такое плавленый сыр? Он плавает?
  
  - Нет! Он желтый такой, как масло, но не тает, - объясняю я.
  
  - А-а, наверное, не вкусный. - Смешно машет руками малыш.
  
  - Да как бы тебе сказать, дружочек...
  
  - Гриша, перестань забивать детям голову всякой ерундой! Если хочешь поболтать, лучше скажи, почему Саша у тебя по вечерам стал засиживаться? Чем это вы там занимаетесь? Уж очень все подозрительно! - перебивает меня Лена.
  
   Я так удивляюсь, что перестаю кушать. А Сашка, похожий на попавшегося шулера, толкает меня под столом ногой и говорит:
  
  - Ну, ты, Лена, совсем! Уже и в нарды поиграть нельзя!
  
   Какие нарды? У меня их нет, и играть я не научился. Какой Сашка подлец! Сколько раз предупреждал, что попадется! Хорошо еще, что у меня, на его счастье, характер мягкий! Я мямлю себе под нос:
  
  - Да, Лена, а как нам отдыхать? Иногда хочется побросать камни вечерком! У нас все чисто, успокойся!
  
   Я заканчиваю говорить уже в прихожей, куда Сашка, чтобы избежать продолжения скользкого разговора, вытаскивает меня за руку. Мы быстро одеваемся и выходим на улицу, где Сашка преданно смотрит мне в глаза. Я, злобно выругавшись, отталкиваю его и иду вперед. Ведь сколько просил, если врешь, не вмешивай в свои истории!
  
   В Гаи я занимаю место в длиннющей очереди к окошку, а Сашка находит среди сотрудниц милиции очередную 'знакомую' и уходит с ней ' поболтать'. Через полчаса он возвращается, отзывает меня в сторону и сообщает, что спецсвязи между бывшими республиками СССР больше не существует. Подлинность наших документов подтвердить невозможно, поэтому они теперь, лишь никчемные бумажки. Я дико возмущаюсь и обещаю разнести отделение милиции вдребезги. Но Саша пытается успокоить меня тем, что можно купить новые регистрационные номера. Их продает начальник ГАИ, но к нему нужно подойти вечером. Ситуация мне ужасно не нравится. Только делать нечего, приходится соглашаться. Без машины я не смогу здесь работать, расстояния большие.
  
   Саша предлагает скоротать время до вечера у него. Однако я отказываюсь. Я, в отличие от Сашки, Лене врать не умею. Обязательно проболтаюсь, чего не хочется. А когда она меня 'расколет', будет ужасный скандал. Я решаю съездить в гости к дружку, с которым познакомился в больнице - Коле. Недавно возил кодироваться от пьянства к лучшему специалисту, что смог найти в Обнинске. Надо бы глянуть, как у него борьба с зеленым змием.
  
   Деревянная изба Коли большая, с красивыми резными наличниками. Я поднимаюсь на недостроенную веранду и стучусь. Отклика нет, только возле пустого дровяного сарая из будки выскакивает овчарка и лениво гавкает. Я толкаю дверь, она оказывается открытой. Войдя, я вижу, что Коля сидит в комнате за столом, лаская рукой бутылку с мутной жидкостью. Рядом с ним катается на трехколесном велосипеде крепыш лет пяти. Коля долго смотрит на меня воспаленными глазами. Наконец, что-то сообразив, кричит:
  
  - А! о! друг пришел! Проходи друг, садись!
  
  Я, не вступая в разговор, морщусь: выглядит Коля отвратительно. Крепыш подъезжает к отцу и спрашивает:
  
  - Пап, а ты с другом пить будешь?
  
   Коля пьяно улыбается и тянется, чтобы погладить мальчика по голове. Но теряет равновесие и падает со стула. Испугавшись отца, мальчик плачет. На шум из другой половины избы выскакивает жена Коли, Варвара. Она подхватывает крепыша на руки и кричит мне в лицо:
  
  - Чего заявился? Волкодава спущу с цепи, чтобы он рвал вас на куски, паразитов!
  
   Я пытаюсь заговорить с ней, однако она убегает к себе, на ходу шлепая орущего ребенка. Коля забирается обратно на стул и обиженно мычит:
  
   - Ну, жинка, ты зря! Зря!
  
   Я оставляю Колю и прохожу в комнату жены. Она плачет за столом с выкройками. Переминаясь с ноги на ногу, я спрашиваю:
  
  - Варвара, а почему он опять в запое? Вроде закодировался? Или сорвался, из-за вашего развода?
  
  - Вон их, возле вино - водочного, мужики всего села!- взрывается Варвара,- Кто у нас не пьет? Все пьют! Что ж, Россия спилась, бабы виноваты? Закодировали, тоже невидаль! И надо вам вмешиваться? У него желания бросить не было, лишь слова! А желания нет, только хуже бывает! А развелись... грешила я на Настю, соседку нашу, подружку мою, даже поругалась с ней! Но это я так, а бы на ком зло сорвать. Настя умная, ей от мужика деньги нужны, больше ничего. Алкашей она не подпускает. А Коля неделю плотничает, избы рубит, а две недели пьет! Я ему в пьянстве опорой не буду! Пущай пропадает, мне такой муж не нужен! - выговорившись, она отворачивается от меня с сомкнутыми губами.
  
   Я понимаю, что мне лучше уйти, но на Колиной половине я вижу, что вместо бутылки у него теперь в руках ружье. Заметив меня, он кричит:
  
  - Не подходи! Себя убью! Потом жену убью! Потом детей, что бы папку помнили!
  
  Я измеряю глазами расстояние и пытаюсь сообразить, что случится раньше: он выстрелит в себя, или я допрыгну до него и отберу оружие. Однако двустволка неожиданно направляется мне в грудь.
  
  - Не впервые играет с ружьем! - слышу я шепот Варвары за спиной, - ведь выстрелит, скаженный! Как-то стрелял в стену! Прячет ружье под половицами, в тайнике. Сколько пыталась открыть, сдать в милицию! Соседей просила помочь, да никто связываться не хочет. На все село слава драчуна. Вот если вы, заместо кодировки, ружье отобрали! Не сейчас, когда трезвый будет. Сейчас отступайте назад, я вас через окно выпущу!
  
  - А сами как? - спрашиваю я шепотом.
  
  - Запремся до утра. У меня швабра, дверь подпереть, всегда наготове! - отвечает она.
  
   Коля взводит курки. Посмотрев на его бешеное лицо, я поддаюсь на уговоры и делаю все, как велит Варвара. На мое предложение вызвать участкового она категорически отказывается. Утверждает, что знает, как ей поступать. У нее такой вид, что я думаю: пожалуй, мне действительно больше не стоит вмешиваться в их жизнь.
  
   Вернувшись в Гаи, я жду начальство, сидя на шаткой скамье в уже опустевшем коридоре. Подъезжает Сашка. Поворчав на обстоятельства, он садится рядом и углубляется в чтение самиздатовского романа ' Без родины'. Я неподвижными зрачками наблюдаю за секундной стрелкой настенных часов, и постепенно впадаю в состояние, в котором истинное течение времени не наблюдается.
  
   Когда порядком темнеет, появляется припорошенный снегом, румяный с мороза, подвыпивший капитан. Мы сразу проходим в его кабинет, где он, изучив наши документы, говорит рокочущим баском:
  
  - Ничем, молодцы, помочь не могу. Чтобы поставить ваши машины на учет, их необходимо снять с предыдущего места регистрации. А ваши земляки объявили о создании своего государства, и теперь от них ни ответа, ни привета!
  
  - Еще месяц тому назад можно было ездить с нашими номерами, - с возмущением говорю я, - а теперь нельзя! Нам что, вовсе от машин отказаться?
  
  - Да подождите отказываться. Может быть, наверху придумают выход! - задумчиво говорит капитан и приоткрывает ящик письменного стола. Сашка забрасывает туда наши талоны на водку и немного мелких купюр. Глядя на них, капитан задумчиво барабанит пальцами по столу. Убедившись, что получить с нас больше нечего, он, звонко чихнув, говорит:
  
  - Поставим на временный учет, пока будете ездить. Неудобно, каждые три месяца придётся продлевать. Но зато будете пользоваться своим транспортом на законных основаниях. Более помочь не могу. Сейчас пытаются поставить выходцев с востока на контроль, ограничить их перемещения. А то ведут себя, будто они вне закона! К примеру, сегодня был ужасный случай в нашем районе: зашел 'черный' в больницу, и дежурной медсестре - ножом шею резать!
  
   Произнеся последнюю фразу, капитан внимательно смотрит на меня. Но мне не до него: я вдруг чувствую сильную тревогу. Пространно извившись, я оставляю Сашку улаживать наш вопрос дальше, и выхожу из ГАИ, чтобы направиться в больницу.
  
   Врач Головань, как всегда, на дежурстве в терапевтическом отделении. Я жалуюсь ему на здоровье. Пока он делает укол, мне удается его разговорить. Так я узнаю все подробности происшествия, и мои худшие предположения подтверждаются: Насте отомстили. Ей повезло, что это произошло в больнице, а то она была бы уже мертва. Врачи оказали ей первую помощь и отвезли на операцию в хирургию Обнинска.
  
   Дорога в общежитие проходит в мрачных размышлениях. Я начинаю сознавать, что мои земляки неотвратимо найдут меня. И возможно, мне придется опять куда-то уехать. Но, Боже мой, куда? Оказывается, Россия большая, но и в ней спрятаться от моей войны, некуда!.
  
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
  
   Через несколько недель я ранним утром лежу на своей кровати и разглядываю огромные сосульки за окном. Невозможно описать, до чего не хочется в сильный мороз выходить наружу! Звонит телефон, я поднимаю трубку:
  
  - Алло!
  
  - Гриша, привет, я, Саша! Заскочу вечером с друзьями - кооператорами?
  
  - Зачем тебе в поселок тащиться? В райцентре не можете встретиться?
  
  - Они из Серпухова. Им быстрее и удобнее в Дальний приехать. Я хочу обсудить с ними авантюрную финансовую идею. Я думаю, тебе тоже будет интересно!
  
  - Да ну! Не в настроение! - зеваю я.
  
  - Ты можешь сделать верному другу одолжение? - настаивает Сашка.
  
  - Хорошо, если задержусь, ключ будет на вахте! - без желания соглашаюсь я.
  
  - Вот, спасибо! - говорит Сашка и дает отбой.
  
   Я вздыхаю и заставляю себя подняться на работу.
  
   Из помещения для монтеров доносятся шум и голоса. Войдя, я вижу, что вся бригада пьяна. Процесс насыщения алкоголем идет за длинным, грубо сколоченным столом, на котором стоят бутыли с самогоном, а так же тарелки с квашеной капустой и сухарями.
  
   Заправляет пьянкой главный инженер.
  
  - Почему не на объекте?- интересуюсь я у закрепленных за мною рабочих. Они беззвучно водят пустыми глазами из стороны в сторону.
  
  - Чего спрашиваешь? - за них говорит главный инженер, - не видишь, люди заняты? Зарплату получили! Освободятся, приедут!
  
  - Собирайтесь, поедем! - настаиваю я, - по дороге отойдете! А не то напишу докладную о прогуле!
  
   Рабочие ухмыляются мне в лицо и посматривают на руководителя. Тот для внушительности прочищает горло кашлем и произносит с чувством:
  
  - Знаешь что, шел бы ты отсюда!
  
   Кровь так бьет мне в голову, что я резким движением переворачиваю стол. Бутыли с самогоном, провожаемые взглядами присутствующих, падают на пол и разбиваются. Образовавшаяся лужа терпко пахнет сивухой. Слышится дружное 'ах!'. Самый старый из монтеров, дед с вечно трясущейся головой, от огорчения пускает слезу.
  
  - Что ты сделал, лихоимец? Ты хоть понимаешь, что разбил? - нервно орет главный, а потом тоном, каким отдают распоряжение, произносит, - мужики, чего смотрите, наших бьют!
  
   Рабочие тут же поднимаются. Сам главный, хорошо помня наши предыдущие столкновения, кулаками машет, но в драку не лезет. Предпочитает подзуживать народ издалека.
  
   Я получаю несколько слабых ударов, и берусь за стул, чтобы дать сдачи, однако внезапно остываю. Мне становится жаль деда: лезет первым, хотя может помереть от легкого щелчка. Оставив поле боя, я убегаю по длинному коридору в другое крыло здания, где оседаю на корточки от приступа астмы.
  
   В кассу мимо меня проходят почтальоны, получать пенсионные деньги. Я слышу:
  
  - Глянь, как налимонился! И как Юрий Петрович терпит такого алкаша? Ладно, свои пьют, нет, надо было еще и этого принять на работу! - говорит женщина с высоким голосом.
  
  - А он к начальнику не с пустыми руками заходил, теперь так положено! - отвечает ей другая, и так, чтобы мешала, ставит возле меня большую сумку с корреспонденцией.
  
   Стиснув зубы, я поднимаюсь и выхожу из здания.
  
   Остаток рабочего времени я провожу на объекте в отдаленном совхозе, честно трудясь вместе с двумя пожилыми монтажницами. Одна из них, расщедрившись по неизвестной причине, угощает меня стаканом парного молока и куском испечённого в русской печи хлеба.
  
   Возвратившись в общежитие, я узнаю, что приехал Сашка. Сообщает об этом вахтерша, которая с аппетитом что-то жует. Мне очень хочется узнать, что именно, и я некоторое время с любопытством смотрю к ней в рот. Она демонстративно отворачивается. Поднимаясь к себе, я думаю, что в России необходимо срочно принять закон, запрещающий употребление пищи в общественных местах.
  
   Саша открывает дверь, втаскивает меня в комнату, и, улыбаясь, как конферансье на сцене, широким жестом представляет:
  
  - Знакомься! Ира! Валя!
  
   Я смотрю на девушек и понимаю, что мне порой перед Леной стыдно так, словно она не Сашина жена, а моя. Может быть, стоит провести воспитательную беседу на повышенных тонах? Саше значение моего пристального взгляда известно хорошо. Он мгновенно соображает, куда сейчас может 'подуть ветер', и путано говорит:
  
  - Ну, чего ты? Пока тебя не было, познакомился с девчатами! Они приехали на вечеринку в этом общежитии, а оказалось, что в комнате, куда их пригласили, никого нет. Автобусы уже не ходят. Расположились на подоконнике в коридоре, решили обождать до утра. Я обещал отвезти их обратно, в райцентр, если расплатятся за бензин продуктами. Я с утра голодный! Не в холодной же машине мне с девчонками вечерять! Пока ужинаем, я в окно поглядывать буду! Не исключено, мои ребята, начинающие кооператоры, еще подъедут! Гололед, транспорт еле двигается, мороз минус тридцать! Успокойся, через полчаса мы исчезнем!
  
   В Сашкиной речи я лучше всего понимаю слова о еде. Когда я слышу о ней, нежно любимой, то у меня сразу развивается огромная терпимость к моральным устоям. Неожиданно для себя я улыбаюсь и говорю девушкам:
  
  - Приятно с вами познакомится! Вы очень милы!
  
   Они переглядываются и дружно смеются. Мне неясно, почему: я не солгал. У них симпатичные личики и хорошенькие фигурки. Но они кажутся мне слишком молодыми для нас, и я спрашиваю их, намекая на разницу в возрасте:
  
  - Где учитесь?
  
  - В техникуме, - девушки отвечают хором, как на уроке, и от этого смущаются.
  
   Им сразу хочется показать себя в обществе мужчин: Ира достает из кармана мятую сигарету, и, жеманно чиркнув спичкой, прикуривает. Явно кокетничая, подруги по очереди затягиваются. Нет, наверное, не мне печалится об их нравственном облике! Я спрашиваю:
  
  - А что, девоньки, ваши слова об ужине, не жестокая шутка? Это Саше министерство обороны регулярно пайки выдает! А мы, районные связисты, на подножном корму!
  
  - Да нет, что вы! - отвечает Ира,- еды много! нас пригласили, а на дверях даже записки нет, от чего заслон кайфу! Мы и провиант взяли, и у предков отпросились на ночь!
  
   Я понимаю, что информация о свободной ночи подана специально, но всем видом показываю, что это меня не волнует. А девушки тем временем продолжают курить, при каждой затяжке подавляя приступ кашля. Я, не выдержав, говорю им прямо:
  
  - Красавицы, пока вы накуритесь, такие тактичные мужчины, как мы, умрут от голода!
  
   Ира, она побойчей, толкает Валю локтем:
  
  - И правда! Ты Валь, чего? Давай, доставай!
  
  - А сама без рук? - огрызается Валя на подругу.
  
   Ира вспыхивает глазами, но от дальнейших пререканий они воздерживаются, и начинают действовать согласованно. Извлекают из хозяйственной сумки домашний хлеб, сало, лук в головках и солидную стопку остывших блинов на тарелке. Валя спрашивает меня:
  
  - У вас посуда есть?
  
   Я так увлекся созерцанием снеди, что забыл об обязанностях хозяина! Очнувшись, я развиваю бурную деятельность: достаю все имеющиеся у меня вилки, тарелки, стаканы. С чайником посылаю Сашку на кухню общежития.
  
   Пока друга нет, болтаю с девушками о пустом:
  
  - А вы приехали оттуда, откуда и Саша? - спрашивает Ира.
  
  - Нет, это он приехал оттуда, откуда я.
  
  - А правда, что у вас мешок денег?- смеется Ира
  
  - Даже два. С медяками. - Говорю я, звякнув в кармане мелочью.
  
  - Ха-ха-ха!- весело, задорно смеются они, от чего я тоже улыбаюсь. Вернувшийся с кипятком Сашка, глянув на меня, удовлетворенно произносит:
  
  - Ага, вижу, вы тут без меня успели найти общий язык!
  
  - Нет, Сашунька, будем на тебя надеяться! Тебя не дождёшься! Мы вообще хотели закрыться, чтобы одним ртом меньше стало! - хохочет Ира.
  
  - Я бы вам закрылся! - улыбается Саша.
  
   Девочки завершают хлопоты с сервировкой стола. Валя лезет в сумку и нерешительно смотрит на подругу. Ира, кивнув ей, произносит:
  
  - Давай, чего уж там!
  
  - Не побрезгуйте, сами гнали! Настояно на грибах! - говорит Валя и достает бутылку с синеватой жидкостью.
  
  - А мы не пьем! Да еще, чёрти что! - протестую я.
  
  - Гриша, это ты не пьешь! А я не откажусь! Такой самогон - местная легенда, я от многих слышал, но не пробовал! - возражает Саша, довольно потирая руки.
  
  - Глюки поймать не боишься? Ты же за рулем! - напоминаю я.
  
  - Пятьдесят грамм с хорошей закуской не повредят, их даже Гаи не унюхает!- уверяет друг.
  
   Далее наш разговор не продолжается: я, не выдержав, набрасываюсь на хлеб с салом. Девушки, увидев, как я глотаю куски, смеются от души. А Саша не торопится кушать, он кошачьими движениями разливает самогон по стаканам, причем девушкам до краев. После чего напористо уговаривает их выпить. Я толкаю его в бок, но Сашка отмахивается. Подруги замечают наши жесты, понимают по-своему. Ира говорит возмущенно:
  
  - Сашунька, а ты Грише мало налил!
  
  - Он не зря говорил, что не будет. Ему и столько хватит, я знаю. - Уверяет Саша.
  
  - Как не будет? В России такие, не живут!- с грустинкой произносит Ира.
  
  - Занимательная мысль, - говорю я с набитым ртом, - попробую запомнить!
  
  - А Гришка будет тем самым исключением, что подтверждает правило, - говорит Саша, и, дождавшись, когда девушки сделают по глотку, наливает им по второму кругу.
  
  - Пьем, а тост? Скажите тост! Так нечестно!- надув губки, возмущается Ира.
  
   Довольно выразительно глядя на ее грудь, Саша рассеяно говорит:
  
  - Ну, конечно. За встречу, знакомство. И за все хорошее!
  
   Девушки удовлетворенно кивают и вторично пьют самогон, теперь больше, и как я в обед молоко, разве что закусывая. Я косо смотрю на Сашу. Спаивает девок, гад! Намерения имеет, не иначе!
  
   Девушки просят сделать радиоточку громче и танцуют под Пугачеву, откровенно виляя бедрами. Меня тянет в сон, и я отдаюсь мимолетной дреме. Звук хлопнувшей двери оказывается полной неожиданностью. Я открываю глаза и вижу, что в нашей компании произошли существенные изменения: Саша и Ира покинули комнату в верхней одежде. Моему возмущению нет предела. Я бросаюсь вдогонку за сбежавшими, но Валя становится у меня на пути:
  
  - Не надо, она на него глаз положила!
  
   После короткой борьбы мне удается открыть дверь, однако в коридоре, естественно, уже никого нет. Выругавшись, я открываю окно, и в морозной ночи имею возможность наблюдать, как шустрая парочка 'на полных парах' бежит к канареечному 'Жигулю'. Даже если я сейчас прыгну со второго этажа, они все равно успеют уехать. Ну, оказался я в ситуации! Сашка, мерзавец, достанется тебе при встрече!
  
   Валя подносит мне стакан, я в злобном состоянии духа машинально пью. В сердцах выбросив пустой стакан в окно, я кричу:
  
  - Ты зачем это? Или тоже глаза положила?
  
  - Давно уже, - девушка обнимает меня, и, заглянув в глаза, спрашивает, - хочешь меня?
  
  - Нет, нет, - я отстраняюсь от нее - у меня... жена и двое детей!
  
  - Да?! - хлопая ресницами, излишне удивляется Валя, - разве это имеет значение?
  
  - Ну, знаешь, девочка, мне только тебя не хватало! Одевайся, домой отвезу! - говорю я, а сам не могу отвести взгляда от огромной полной луны. Она светит так, что пейзаж из снега и льда перед общежитием кажется мне фантастической картиной. От 'грибного' алкоголя у меня начинает кружиться голова. Я беру с козырька перед окном снег, обтираю виски и ем горстями, не чувствуя холода. Валя прижимается ко мне, говорит что-то на ухо. Я обнимаю ее, целую в висок, называю Наташей, и перестаю понимать, где и с кем нахожусь..
  
  
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
  
   Три дня спустя я нахожусь в кабинете Юрия Петровича. Официально - для сдачи моего ежемесячного отчета. А неофициально - он пригласил, чтобы предложить мне кресло главного инженера. Начальник делает это молча. За то время, что здесь работаю, я научился в его молчании понимать больше, чем в иной болтовне. Сейчас он просто положил передо мною бланки, которые по должности должен подписывать явно не я, и акты приемки комиссией объекта, на котором я веду монтаж. В актах уже стоит число. Если мы не успеем к этому сроку, то Юрий Петрович может поплатиться должностью. Если успеем, то в бланках за главного инженера буду расписываться я. Что ж, интересное предложение! Я говорю, что все понял и выхожу из кабинета. За те двадцать минут, что находился у шефа, он произнес лишь 'здравствуйте' и 'до свидания'. Определенно, Юрий Петрович становится для меня идеалом руководителя!
  
   А вот Ольга, его рыжая секретарша, никогда не молчит. Трещит без умолку, причем одновременно с теми, кто находится в приемной, и с теми, кто звонит к ней по телефону. Рассказывая подружке о свидании с мужчиной, просит, чтобы я чуть-чуть обождал, она скажет, когда вспомнит, нечто важное. В конце концов, хлопнув себя по лбу, Ольга говорит, однако совсем не на ту тему, что я мог бы предположить:
  
  - Слушай, тут приходил такой неприятный тип с золотыми зубами! Сказал, что твой земляк. Спрашивал, где тебя можно найти. Я ему ничего не сказала! Кажется, ему кто-то посоветовал подняться выше, поинтересоваться у Андрея...
  
  - Спасибо! - я обрываю Ольгу и почти бегом направляюсь в жилой отсек. Андрей дома, в коридорчике на батарее сушатся его 'боевые - походные' ботинки. Хотя мне не до смеха, я улыбаюсь, глядя, с каким вдохновением малыш Сашок, держа в руках тюбик клея 'Момент' и пачку канцелярских кнопок, смотрит на обувь отца. Отогнав мальчика, я подхожу к двери супругов и стучусь:
  
  - Андрей, Марфа! Меня никто не искал?
  
  - Как же! Приходил твой хороший знакомый. Разыскивает тебя, чтобы отдать долг. Мы дали ему твой новый адрес. Так что жди, скоро придет! - открыв дверь, отвечает Андрей.
  
   Марфа, прячась за мужем, в такт его словам кивает головой. В глазах у супругов светится неподдельная радость. Прекрасно ведь поняли, что за 'знакомый' и что за 'долг'! Я не хочу показывать им своего испуга и говорю с каменным лицом:
  
  - Спасибо, выручили! Если и в самом деле вернет, с меня презент!
  
   Спускаясь по лестнице, я слышу, как между супругами набирает обороты очередной скандал. Они уже не так уверенны, что их мстительность нашла правильное применение.
  
   Только в машине я расстаюсь с вымученной улыбкой. Только в машине мне становится по-настоящему страшно. Если от милицейского расследования удалось отвертеться, то эти не отвяжутся. У них свои методы. Что они от меня хотят? Я никого не убивал! В отместку челюсть сломать, как я 'златозубому'? Бред какой-то! Вот бы поговорить с Настей! Возможно, она сможет прояснить ситуацию! Но Настя до сих пор в больнице Обнинска в тяжелом состоянии, к ней посетителей не пускают. А не стоит ли мне рассказать об этой истории Сашке? У него везде 'знакомые', он может не только встречу с Настей устроить, но и посоветовать что-нибудь путное.
  
   Сашку я нахожу в районной прокуратуре. Он пытается от лица работников своего предприятия составить жалобу на затягивание строительства обещанного заводчанам жилья.
  
  - Денег у них нет достроить! Да я машину продам, а деньги найду! Создадим кооператив, вмиг дом закончим! Пусть только вручат ордера, кому какая квартира положена!
  
   Слушая речь Саши, в которую нельзя вставить и полсловечка, я решаю не делиться с ним своей бедой. История у меня пренеприятная, достаточно того, что я в нее ввязался. Друг о ней узнает, в стороне точно не останется. А ему бы сейчас свои узлы развязать!
  
   Я помогаю Сашке заполнить официальное обращение, и мы заходим в помещение, где несколько работниц прокуратуры в синей форме работают с бумагами и посетителями. Саша подходит к одному из столов. Я становлюсь рядом с ним, и неожиданно чувствую знакомый аромат духов. Сквозь покрытое изморозью окно льется тусклый зимний свет, вокруг казенная обстановка, а у меня кровь бурлит, когда я смотрю на девушку в погонах, что сидит перед нами. Конечно, это не Наташа, и даже не похожа, лишь духи те же, но где, где ты сейчас, единственная любовь моя? И не увижу тебя больше никогда, и сердце ноет, и душа болит!
  
   Саша, схватив меня за руку, вытаскивает на свежий воздух.
  
  - Гришка, ты как полоумный, чего опять с тобой не так? - с недоумением спрашивает он, слушая, как я читаю стихи на фарси, полные печали.
  
  - Эх, Саша! Домой хочу, на родину. Море хочу увидеть. И наш город, - говорю я, и, оставив друга, понуро бреду к своему 'Москвичу'.
  
   Вечером, когда я забываюсь сном на кровати, внезапно слышится нахальный стук в дверь. Я испуганно вскрикиваю:
  
  - Кто? Кто там?
  
  - Я!
  
   Женский голос кажется мне знаком. Я с недоумением спрашиваю:
  
  - Да кто это - я?
  
  - Открой, узнаешь!
  
   Наверное, опять работница общежития, завхоз или уборщица. Тут любят по вечерам приставать со всякой ерундой. Я недовольно говорю:
  
  - Завтра, завтра приходите. Я уже сплю!
  
   Однако гостья начинает менять ключи в замке, явно подбирая их. Потеряв сон, я быстро вскакиваю с кровати и занимаю позицию возле двери, вооружившись ножом. Замок сдается, и в комнату входит... Валентина! Я понимаю, что это она, лишь после того, как бью по ее макушке массивной ручкой ножа. Девушка падает на пол с тихим стоном. Выругавшись, я захлопываю дверь и осматриваю ее. Ничего страшного, я успел уменьшить силу удара, у нее обморок от испуга. Вот дура, кто ее звал? Сидела бы дома!
  
   Из сумки, что Валя обронила, выглядывает хлеб. Я смотрю, что есть еще. Сало, вареная картошка, самогон в пол-литровой банке. В газетном кулечке - забористый самосад. В России с таким набором рождаются, женятся и умирают. Я раскладываю продукты на столе и с удовольствием ем. Потом мне становится не по себе. По-скотски я себя веду: ударил девушку, затем безразлично перешагнул через нее, набросился на еду, которую она приготовила для меня же! Ну не животное ли я после этого?
  
   Валя приходит в себя и поднимается. Что она? Возмущена? Плачет? О нет, как бы ни так! Она улыбается мне! Говорит:
  
  - Извини, я не хотела ничего такого!
  
   О, гордость! О, честь! Зачем? Для кого? Все впитано с молоком: в этой стране прав тот, кто сильнее.
  
   Нервно вздохнув, я сворачиваю гигантскую самокрутку. Затем наливаю пару глотков самогонки, и, выпив их, швыряю в стену пустой стакан. Он эффектно разбивается. Знакомая картина: пьяный мужик в трусах, чадящий 'козьей ножкой', действует на Валентину успокаивающе. Она думает, что самое страшное позади, и заискивающе спрашивает:
  
  - Ты чего по голове бил, а?
  
  - Чего пришла? Чего хочешь? - с гневом кричу я.
  
  - Еще! - произносит она низким приятным голосом.
  
   С ума сойти! Люди толстенные книги пишут по этому поводу, от энциклопедий до романов, а у нее все умещается в единственном слове! Я говорю ей безразлично:
  
  - Через чур много хочешь. Нету.
  
  - Может, поищем? - робко просит Валя.
  
  - И не мечтай. Хватит и того раза.
  
  - Я бы сказала, разочков! - говорит она, несмело вильнув бедрами.
  
   Я вяло пожимаю плечами: самогон у нее сегодня очень крепкий, а спорить неохота, и к тому же опять хочется спать. Валя же, наоборот, чувствует прилив энергии. Она живо скидывает шубу и сапоги, подходит к зеркалу, ощупывает шишку на макушке. Я с издевкой замечаю ей, если она будет ходить ко мне, будет еще хуже. Валентина, не обращая на мои слова внимания, садится на стул рядом и спрашивает:
  
  - А мне не налил?
  
  - Сама наливай. Стаканы на подоконнике. - Безразлично говорю я.
  
  - Гриша, ты не джентльмен!- восклицает она.
  
  - В России джентльмены не водятся. Здесь для них климат убийственный! - мрачно шучу я.
  
  - Не понимаю я, о чем ты говоришь! - произносит Валя. Она пьет самогон, чихает от его запаха, и, как я, бросает стакан в стену. Стакан не разбивается. Глядя на него, я истерично смеюсь, потом резко замолкаю и лезу обратно под одеяло. Валя тут же снимает свитер и пытается лечь со мной. Чтобы не оставить ей никаких надежд, я грубо отталкиваю ее со словами:
  
  - Отстань, дуреха!
  
   Валины глаза наполняются слезами. Стоя на коленях возле моей кровати, со съехавшим на бок бюстгальтером, она, пытаясь быть твердой, говорит:
  
  - Милок, а что изнасиловал, не хочешь послушать? В милицию пойду, заявление напишу!
  
  - А, делай, что хочешь! - апатично говорю я.
  
  - И сделаю! В милиции скажу, беременна! Родителям уже сказала! Нас поженят!
  
   Я широко зеваю, закрываю глаза и думаю: а собственно, почему бы и нет?
  
  - Что ж, считай, уговорила сочетаться законным браком. Надеюсь, у тебя все? - спрашиваю я.
  
   Валентина немного молчит, наша встреча рисовалась по-другому, а затем говорит плаксиво:
  
  - Гриша, я не могу без тебя! С тех пор, как мы... я... летаю на крыльях...
  
   Далее я уже не слушаю, засыпаю. Спиртное, как всегда, подействовало на меня, как хорошее снотворное. Напрасно я пил: где гарантия, что гостей больше не будет?.
  
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
  
   Я резко просыпаюсь, усаживаюсь на кровати и осматриваюсь. Мне кажется, что я и не спал вовсе, а общежитие уже полно звуками: бурчат новостями радиоточки, звенят убираемые после вечерних попоек бутылки. Старожилы утверждают, что раньше по утрам в общежитии обязательно присутствовал запах приготовляемой пищи. Но сейчас пахнет чем угодно, но только не едой. Вот такая у нас, в России, проблема!
  
   Валя крепко спит на столе, свернувшись калачиком и подложив руки под щеку, как ребенок. Я хочу разбудить ее, но в дверь так барабанят, что мне приходится открыть. Мужик неопределенного возраста, держась за стену, просит:
  
  - Сосед, умираю, налей! Есть чего у тебя?
  
  - Пошел вон, ублюдок! - кричу я.
  
   Мужик кивает головой и вдоль стеночки двигается к следующей двери. Я удивляюсь: похоже, мне удалось найти верный тон для общения с соседом. Он часто просит у меня чего-нибудь, а едва я даю, скандалит, что мало. Теперь же исчез, как тень. Хотя, не исключено, что это другой. Все живущие в общежитии мужики постоянно пребывают в том состоянии, когда и лицо, и одежда, и рост, у них одинаковые.
  
   Я ухожу умываться. Возвратившись, вижу, что Валя проснулась, прибралась в комнате, и за неимением чая заварила в стаканах сушеную яблочную стружку. Мне бы улыбнуться ей, но вместо этого я с ехидцей спрашиваю:
  
  - Как? Ты еще здесь?
  
   Она что-то отвечает мне, но я, не слушая ее, включаю электробритву и становлюсь к тому, что у меня называется зеркалом. В нем видно, как девушка приветливым жестом приглашает меня сесть и позавтракать. Я выключаю электробритву. Спрашиваю, что она хочет, и тут же включаю опять. Валя повторяет. Я кричу ей, что не разобрал. Девушка понимает, что я измываюсь над ней нарочно. Заплакав, она срывает с вешалки верхнюю одежду и убегает. Я выдергиваю шнур из розетки и швыряю электробритву на полочку. Мне очень грустно. Может быть, действительно на ней жениться? Хоть кормить будет, уже хорошо!
  
   Дверь, которую Валя оставила не до конца закрытой, отворяется. Некая страдающая личность, со свистом дыша, говорит:
  
  - Похмели, товарищ!
  
   В гневе я хватаю нож и бросаю, но только не в мужика, а в деревянный наличник над его макушкой. Лезвие уходит в дерево почти полностью.
  
  - Так бы сразу и сказал! - говорит алкоголик, ничуть не удивившись моей реакции. От полученного адреналина он приходит в себя без опохмелки. Замычав военный марш, мужик, браво печатая шаг, направляется дальше по коридору. Я слушаю топот его кирзовых сапог, и на душе становится совсем худо.
  
   Через полчаса я движусь пешком к автобусной остановке: 'Москвич' в минус тридцать пять не завелся. Обувь у меня не по сезону, ноги мерзнут уже через несколько шагов, и я иду этакой 'танцующей' походкой. Слабым утешением является то, что здесь я не один такой. В ожидании автобуса пляшут все, от мала до велика. Конечно, это мы не по своей воле: ботинок и валенок в магазинах нет. Вероятно, так правительство заботится о кружках народного танца. В них, по слухам, солистов не хватает.
  
   В воздухе кружатся снежинки, дует ледяной ветер. В тот момент, когда мне чудится, что я превратился в сугроб и слышу, как ' ангелы поют на небеси', заиндевевшая толпа бросается штурмовать появившийся автобус. Он стоит недолго, почти сразу трогается с места. Я успеваю в нешуточной борьбе отвоевать себе местечко в проходе. Дверь за моей спиной закрывается не до конца, и на ходу я мерзну от макушки до пяток. Интересно, а Головань лечит обморожения?
  
   Меня спрашивают, заплатил ли я за проезд. Я осматриваюсь, кому предать мелочь, и неожиданно вижу в салоне автобуса работницу прокуратуры, духи которой так взволновали меня вчера. Она смотрит в мою сторону. Я замечаю, что у девушки зеленые глаза. Мне кажется, что они меняют оттенок в зависимости от того, как падет свет. Я родился у моря, соленного, как моя ностальгия по родине, и красивого, как ее взгляд!
  
   Когда я покидаю автобус на нужном мне перекрестке, как ни удивительно, я уже не чувствую холода. Радуясь круглому оранжевому солнцу, показавшемуся из-за хмурых туч, я энергично голосую приближающемуся грузовику. Он со скрипом останавливается. Я по приставной лестнице залезаю в будку, где жарко, как в бане, а в железной печке весело трещат березовые полешки. Сизолицые монтеры по очереди здороваются со мной за руку, сообщают план работ, и трудовой день сразу наваливается на меня своими заботами.
  
   Цифровое оборудование заменяет аналоговое, наступает новая эпоха. Я любуюсь делом рук своих, когда ко мне подходит монтажница, бабка с очками на одной дужке. Это она регулярно угощает меня парным молоком. Теперь впервые просит об одолжении: связаться с абонентом в Европе. Я сначала не совсем понимаю, о чем речь.
  
  - Так ведь станция уже несколько дней в рабочем состоянии, можно пользоваться! - наконец объясняет она, - только ты сделай так, чтобы наш номер не определился! У меня денег нет платить!
  
   Обеденное время скоро, молока хочется, и я иду ей навстречу. Беседует она минут пять. Закончив, задает вопрос:
  
  - А вы разве не хотите позвонить?
  
  - Куда? - безразлично спрашиваю я.
  
  - Вы же не местный! Неужели не к кому? Пользуйтесь, пока есть возможность!- монтажница пожимает плечами и уходит.
  
   Как загипнотизированный, я смотрю на оставленный ею пульт. Конечно, я и без нее знал о наших возможностях, но до этой минуты даже не хотел думать о них. Позвонить на родину? Будто вдохнуть ее запах, почувствовать ее материнское дыхание, и заплакать от того, что стал ее гонимым сыном? Сердце мое, ты ведь там! Душа моя, она не со мной - на родине! Дух мой потерянный, он - в моем городе!
  
   Чей номер мне набрать? Там не осталось никого, с кем бы я хотел поговорить! Эльдара? Или Наташи? Неужели к Наташе? А что я скажу ей? Что уехал, не намекнув даже, где искать? Но кто она мне? Жена мужа, которому от меня рожает детей? Может быть, тогда мне лучше ему позвонить? Скажи жене, что с ее любовником все в порядке, пусть не переживает! А лучше дай трубку, я сам скажу! Бред! Наверное, позвоню к Эльдару. Тоска такая, что хочется хоть его голос услышать.
  
  - У меня ведь свадьба! Я три дня отпуска взял. Если с ерундой, не обижайтесь!- недовольно шумит трубка на фарси.
  
   От нахлынувших чувств я задыхаюсь и слегка подкашливаю. При отличной слышимости Эльдар, мой брат, сразу понимает, что это я.
  
  - Гриша!? Ты?! Не клади трубку, слышишь, не клади! Ты откуда звонишь? У меня номер не высветился! А, наверное, это твои профессиональные штучки. Ты где, в городе? Я женюсь, слышишь, женюсь завтра, приходи! Хотя нет, вряд ли ты в городе. Мне бы сказали.
  
  - Поздравляю, Эльдар!
  
  - Гришка, родной, это ты... как мне тебя не хватает! Как не хватает, если бы ты знал! В прошлые выходные ездил на нашу косу в бухте, на вечерний клев. Помнишь, как там?
  
  - Да.
  
  - Вобла в этом году мелкая, да и на червя не берет. Но вода чистая, море ласковое, я купался на закате. Красиво было, и на душе спокойно, как в детстве. Тебя вспоминал, банку выкопал с клятвой. Наши подписи сохранились, будто вчера поставили! Надеялись тогда, что вырастем, и...(Эльдар вздыхает) но теперь тебя здесь нет, а у нас отдельное государство. Все свои, будь они неладны! По нашей улице бараны стадом ходят, не могу на работу проехать. Как в ауле! Пустые дома заселили выходцами из гор, живем по Закону. Вечером все закрывается, не выйдешь погулять, да и некуда. Мрачно! Я твой дом никому не отдал, так и стоит. Старик Садых ухаживает, развел такие великолепные розы во дворе! А зачем? Цветы продавать все равно некому. Возвращайся, Гриша, я тебе паспорт на республиканский поменяю! Фамилию, имя, отчество, на наш манер перепишем, как Наташке. Рожа у тебя - не отличишь, языку ты еще и меня научишь. Сделаем тебя ... начальником всей связи города. Она у нас очень плохо работает. Все специалисты уехали, техническая документация на русском, а чабаны даже на родном читать не умеют! Могут только орать на митингах 'долой инородцев', в то время как промышленность стоит! Возвращайся!
  
  - Я - Россланов Григорий Алексеевич, русским родился, русским и умру!
  
  - Жалко, что ты такой принципиальный! А Наташка ничего, согласилась. Ее мужа послали усмирять провинцию, откуда он родом, они там, если помнишь, всегда требовали автономию. Решили воспользоваться моментом! Он им про единую нацию, а они его после митинга избили так, что сделали инвалидом. Так Наташка туда с военным отрядом, лично народу погубила ... официально отомстила за мужа, но мы знаем, что она озверела от того, что ты исчез. Теперь герой гражданской войны, мы ее орденом наградили. Никто сейчас и не вспомнит, что нашу национальную гордость когда-то звали Наташей. Самостоятельная политическая фигура! Полетит в составе нашей делегации на переговоры в Москву. Красивая, молодая, а носит прозвище: 'злая ведьма'. Мне по секрету сказала, что подобреет, если тебя найдет. Иногда меня спрашивает, нет ли от тебя чего. Не хочешь передать ей весточку? Впрочем, мне надо идти готовится к свадьбе, позвони в другой раз, а?
  
  - А невеста кто? Дочь нужного человека? Свадьба в интуристе?
  
  - Язва ты, Гриша. Справлять будем у меня. Моя невеста - Карина. Часто вспоминает, как ты их спасал. Но они так и не уехали из города.
  
  - Ты женишься на инородке? Эльдар, что с тобой? И тебе разрешили?
  
  - Я замминистра госбезопасности, мне разрешение не нужно. К тому же, в отличие от тебя, Карина на смену личности согласилась. Теперь Камиля, не подкопаешься!
  
  - Удивил, удивил! А Костя где?
  
  - Он теперь Керим. Правая рука Наташки, или, вернее, Наргиз. Ты же знаешь, как она не любит наших. Ей так спокойнее: они его не купят. Да и надеется, что ты с ним свяжешься. Ну, извини, мне вот, точно идти надо. Позвонишь еще?
  
  - Нет! - говорю я, и, вытерев нечаянную слезу, даю отбой..
  
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
  
   Не передать словами, в каком душевном смятении я нахожусь, когда на объекте появляется Андрей с рабочими. Они привезли электрогенератор. С тех пор, как прошел слух о моем возможном назначении, Андрей стал искать дружбы. Теперь подходит ко мне, желая поболтать. Я, почти не слушая его, отвечаю односложно. Вдруг он говорит:
  
  - Наверное, тебе надо знать. Коля повесился!
  
  - Какой Коля? - растерянно спрашиваю я, хотя и сам понимаю, какой.
  
  - Дружок твой больничный. Похороны сегодня. Марфа в очереди за хлебом стояла...
  
   Мои переживания после разговора с Эльдаром сразу отодвигаются на второй план. Я набрасываю куртку и бегу к нашему грузовику. Обещаю водителю бутылку, если срочно отвезет меня в райцентр. Водитель соглашается, и мы, покинув совхоз, несемся 'во весь опор'. Я неотрывно наблюдаю за стрелкой спидометра, застывшей на цифре 'сорок'. Слушая мои настойчивые просьбы увеличить скорость, молодой парень лишь застенчиво улыбается. Его старенький 'Газ - 52' давно должны были сдать в металлолом.
  
   В результате проститься с Колей я не успеваю. Улочка, ведущая к его избе, уже усыпана знаками скорби - елочными веточками. В знакомом дворе собрались соседи, в комнатах видны накрытые поминальные столы. Всем распоряжается решительный мужчина с загорелым лицом. У меня такое же было, когда я только приехал. Откуда он взялся?
  
   Варвару я нахожу в боковой пристройке с незнакомой женщиной в цветастом платке. Обе женщины плачут. Я становлюсь перед ними, и, опустив голову, говорю:
  
  - Прости меня, Варя!
  
  - А.... Григорий! О чем вы? - с недоумением спрашивает она.
  
  - Винюсь за вмешательство в вашу жизнь. Не надо было его кодировать. От этого только с ума сходят, а не пить бросают. Виноват, прости!
  
  - Что это вы такое придумали?- Варвара от удивления перестает плакать,- причем здесь вы? Не знаете ничего! У него вся родня по мужской линии - самоубийцы. Знала ведь, за кого шла. Но любила, ох, любила покойника! Недолго бабье счастье, короток его век. Проклятая у нас местность, окаянная судьба. Сколько их, в нашем селе, пьяниц, повесилось или утопилось, не сосчитать. И что ж, во всех случаях тоже друзья и жены виноваты?
  
   Не найдясь, что сказать Варваре, я вынимаю из кармана заплату, и, роняя мелочь на пол, сую ей в руки:
  
  - Как же ты теперь с малым? Возьми, не побрезгуй!
  
  - Спасибо. Неловко мне, но возьму, не хочу тебя обижать. А впредь не беспокойся. Без него, прости Господи, лучше будет. Он и детское пропивал. Вот, приехал родственник из средней Азии. Хочет остаться с семьей. Мужик справный, не пьет, места у нас много, пусть живут, веселее будет. Девки у них, все мой оборванец, мальчишничать не будет. Так что не беспокойся за меня, не пропаду! Идем, сядем миром, помянем покойника!
  
   Женщины поднимаются со скамьи и идут. Я за ними. Глядя на приезжих девочек во дворе, я замечаю, что они, от непривычного им мороза, жмутся друг к другу. Я думаю, что, возможно, это великое возвращение русских в Россию, людей, впитавших культуру и других народов, изменит Русь не только физически, но и нравственно, идеалистически, даст новый, более мощный толчок к ее развитию?
  
   После поминок я еду домой на автобусе. Мне везет: достается сидячее место. Я смотрю в окно, на разыгравшуюся снежную пургу, и, погрузившись в свои мысли, вспоминаю подробности разговора с Эльдаром. Сидящая рядом девушка беспрерывно воюет с огромным количеством коробок и пакетов, которые расползаются из ее рук. Девушку ситуация раздражает, и она в резкой форме спрашивает у меня:
  
  - Да перестанете вы ерзать, или нет?
  
   Я мысленно возмущаюсь - это она мне? Кто из нас на самом деле ерзает? Не ее ли багаж является причиной того, что нам неудобно сидеть? Я собираюсь выразить свое возмущение, поворачиваюсь к ней, и... девушка, глядя на меня, недовольно произносит:
  
  - А - а, это снова вы? Почему вы всегда так странно смотрите?
  
  - Вы мне нравитесь. Я приезжий, и до сих пор таких красивых девушек здесь не встречал. Вы для меня - прекрасный цветок в стране снега и мороза. - Отвечаю я.
  
   Девушка краснеет и недовольно поджимает губы: пассажиры с любопытством наблюдают за нами. Мне становится неловко, я отворачиваюсь и опять смотрю в окно.
  
   Когда в автобусе интерес к нам пропадает, я тихо предлагаю ей:
  
   - Давайте часть вашей поклажи, нам обоим будет удобнее.
  
   После некоторого сомнения девушка откликается на мою просьбу. Сидеть становится действительно лучше. Остаток пути я молчу: боюсь, что в разговоре выберу неверный тон, и дальнейшие отношения будут невозможны. Когда на конечной остановке я с отчаянием думаю, что мы сейчас расстанемся, она вдруг спрашивает у меня:
  
   - Вы торопитесь?
  
   - О нет, нет, что вы! - к сожалению, излишне горячо восклицаю я. Ничего не могу с собой поделать, волнуюсь!
  
  - Поможете сумки до дому донести? Мне ещё надо в магазин зайти, кое-что купить. А тащить, уже рук нет! - она просит таким голосом, будто только что, ради меня, изменила свои правила.
  
  - Разумеется! - отвечаю я осторожно, боясь спугнуть удачу. Она просит меня о том, о чем я мечтать не смею! Я иду за ней, как, вероятно, в средние века ходили рыцари за прекрасными дамами, и, похоже, со стороны выгляжу полным болваном.
  
   В магазине мы стоим в очереди к таинственному окошечку, через которое люди получают некие свертки, завернутые в плотную бумагу и хорошо перевязанные бечевкой. Между нашей очередью и той, что ждет хлеба, идет постоянная перебранка, иногда доходящая чуть ли не до драки. Я сообщаю девушке несколько идей, появившихся у меня в связи с экономической ситуацией в стране, и у нас на эту тему завязывается оживленный разговор. Затем я рассказываю подходящую смешную историю и пару анекдотов.
  
   В результате, когда мы покидаем магазин, и направляемся к многоэтажке, где она живет, между нами имеют место вполне теплые, почти дружеские отношения. Воспользовавшись этим, я сообщаю подробности о себе: холостяк, тружусь в связи, ну, и так далее. В ответ я узнаю, что она все про меня знает, работа у нее такая. Представляется Евгенией, одиноко живущей в доставшейся по наследству квартире.
  
   На лестничной площадке перед лифтом я думаю, что, пожалуй, достаточно, не стоит тащиться до ее двери. Это будет навязчиво, может испортить все, чего я успел добиться. Девушка вызывает лифт, я возвращаю ей сумки, но не ухожу, стою, глядя на нее. Вот так, без надежды на продолжение знакомства, трудно расстаться. Створки лифта открываются, сердце мое наполняется печалью, и тут Евгения неожиданно спрашивает меня:
  
  - Что вы делаете вечером?
  
  - Еще точно не знаю. Наверное, буду лежать на кровати и думать, как мне с вами встретится.
  
  - Ха-ха, шутка понравились! У меня к вам такое предложение: в моей квартире сегодня небольшая вечеринка, и я ... приглашаю вас к себе. У нас мальчиков не хватает! - неуверенно улыбнувшись, Евгения заходит в лифт, и створки скрывают ее лицо.
  
  - Ах! ах! - довольный, я подпрыгиваю на месте и смеюсь.
  
   Однако по возвращении в общежитие настроение у меня портится: дверь в мою комнату не заперта, открывается от легкого толчка. Я осторожно заглядываю, кто у меня. Ну конечно, Валя! Сидит за столом, неумело курит. Очень интересно, где она взяла сигареты с фильтром?
  
  Я вхожу и с недовольным видом говорю:
  
  - Возмутительно! Подобрала ключ, ходишь ко мне, как к себе домой! Издеваешься над совершенно чужим тебе мужчиной...
  
  - А мужчина не голоден? - прервав меня, задает вопрос Валя и легким движением поднимает со стола чистое полотенце. Слезы умиления появляются на глазах: я вижу гречневую кашу с яичницей, и набрасываюсь на еду, не снимая куртки. Валентина напрасно сидит молча. Если попросит, женюсь немедленно!
  
   Грушевый чай с настоящими конфетами мы пьем медленно, так, что это уже похоже не на чаепитие, а на особый ритуал. После третьего стакана, устав от тишины, я спрашиваю:
  
  - Валя, а куда ты все время исчезаешь и откуда появляешься? Ты ведь ты не в поселке живешь, а в райцентре?
  
   От такого простого вопроса Валентина неожиданно напрягается так, что мне становится неудобно, что я его задал. Она отвечает, избегая смотреть на меня:
  
  - В Дальнем, мой старший брат живет. Жена у него сейчас в больнице. Я переехала пока к нему, помогаю с малой, и вообще...
  
  - А с женой что? - не желая прекращать беседу, спрашиваю я.
  
  - Вздумала рожать, да кругом все стало тоскливо, она передумала. Сделала поздний аборт, получила осложнения. Ничего, поправится.
  
  - Пожелаем ей это! Погоди, так ты что, продукты от больной оторвала? - возмущаюсь я.
  
  - Нет, нет! - Валентина отрицательно машет рукой и задает вопрос, - тебе талоны положены?
  
  - Да. Но я никак не выясню, где их получить. К тому же, чтобы отоварится, очередь занимают с шести утра, и стоят в ней по несколько часов. Я в это время на работе, а кроме меня, в магазин сходить некому. - Я с сожалением развожу руками.
  
  - Нашла я, где твои продуктовые талоны! У заведующей общежитием! Она так наваривается! Если люди не берут, продает. Они ужас, как ценятся! Ничего, я ей показала 'правду-матку'! - с бахвальством говорит Валя.
  
  - Ты молодец! Что заведующая сказала в оправдание?
  
  - А то, что ты не подходишь в назначенные ею часы, а она за тобой бегать не будет. Ей некогда!
  
  - Да чем же она таким занимается? - от скуки зевнув, спрашиваю я.
  
  - Эта крыса... махинации.., - начинает рассказывать Валя.
  
   Но до меня доходят лишь отдельные слова: я придремываю. Перед внутренним взором мелькают люди, события, и мои мысли меняют направление, подобно маятнику, от плохого, к хорошему.
  
   Валентина звякает грязной посудой. Вздрогнув, я открываю глаза. Чувство признательности за то, что она накормила меня, уже прошло. Как же мне от нее избавиться?
  
  - Валя, я не знаю, ну, почему тебе, непонятно?
  
   Валентина опускает лицо вниз и перебирает пальчиками симпатичные бусы из янтаря, которые одела, видимо, для того, чтобы понравится мне. Чувствуя в душе нарастающую неловкость, я продолжаю говорить:
  
  - Валя, и брат твой! Что он подумает?
  
  - Он все знает! - отвечает Валентина запальчиво, покраснев.
  
  - Возможно, ты ему что-то сказала, - соглашаюсь я, - Но у нас нет ничего общего! Ты сама, как представляешь наше 'счастливое' будущее? К тому же мне грозят крупные неприятности с земляками, которые сводят счеты...
  
  - Я знаю! - перебивает меня Валентина.
  
  - ...?! - я смотрю на нее в немом изумлении.
  
   Теперь Валя смущается гораздо сильнее, чем при рассказе о своих исчезновениях. Однако все - таки отвечает, бледнея и заикаясь:
  
  - И-извини, я не сказала. З-заведующая, как отдала талоны, стала говорить по телефону. А повесила трубку, начала со мной ругаться: звонят всякие черные, будь они неладны, о твоем Россланове вопросы задают! И-извини, я не хотела тебя огорчать!
  
  - Это все? Или есть еще, что ты не хочешь рассказывать? - зло спрашиваю я.
  
   Валя, глядя на мое изменившееся лицо, испуганно отвечает:
  
  - Ничего, только это!
  
   Однако мне внезапно кажется, что не так она проста, эта Валя! Что-то в эту минуту есть в ней двойственное, ускользающее от моего понимания. Впрочем, думаю я, мне ни к чему сейчас думать о ней. Мои земляки люди жестокие, и надо сделать так, чтобы Валентина держалась от меня подальше.
  
  - Ступай к брату! - отрывисто говорю я ей.
  
  - Не пойду! - говорит она, сжавшись.
  
  - Вы, женщины, обожаете трагическую любовь! Пойми, что ты связываешь меня! Тебя что, поколотить, чтобы ты убралась?
  
  - Я не уйду! Ты без меня не справишься! Я тебе пригожусь! Я люблю тебя и готова на все! - решительно заявляет она.
  
   Фантазерка сопливая! Я, не слушая отчаянных возражений, выталкиваю Валентину в коридор, вслед за ней выбрасываю ее потертую шубу и закрываю дверь. Валя падает на пол и всхлипывает возле порога:
  
  - Гриша, хороший мой, родненький! Ну почему ты со мной так?
  
  - Убирайся немедленно, пока я тебя не поколотил! Срам какой! - жестко кричу я.
  
   Валентина, продолжая всхлипывать, говорит, что забрала все мои вещи стирать, обратно принесет их ближе к ночи. Поэтому, хочу я этого, или нет, а пустить ее все-таки придется. Я открываю шкаф и убеждаюсь, что она говорит правду. У меня теперь нет ни чистой рубашки, ни носков. Вот уж, решила Валентина выйти замуж, так решила! Если ли способ в такой ситуации остаться холостяком?.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
  
   Наконец, Валентина уходит. Я ложусь на кровать и смотрю, сколько времени. Оказывается, вечер еще весь впереди. Я успею и о своей жизни подумать, и к Евгении сходить.
  
   Итак, Эльдар! Надо же, они его зам министром сделали! Тогда наш институтский диск жокей, тот, точно министр! Эх, хорошо оказаться в городе, пройтись по бульвару! Много отдал бы! А что, поехать, руководить там телефонной связью? Подумаешь, паспорт поменять! Эльдар, наверное, это сделает. Хотя, сперва заставят сказать, что я не русский, потом в другую веру начнут склонять. Им на крючок только попадись! Нет, правильно я отказался, отец не одобрил бы!
  
   А Карина! Ох, Карина! Эльдар тогда, на вокзале, как на нее смотрел! Я еще подумал, чего он? А оказывается, понравилась! Впрочем, она для него - это наша интернациональная юность, по которой мы все тоскуем, и которая, увы, уже не вернется. Но с мечтами не хочется расставаться. Эльдар, женившись на Карине, намеревается создать в нынешнем городе чабанов персональный оазис из прошлого. Дадут ли ему?
  
   Наташа - когда я вспоминаю город, чаще всего думаю о ней. Но кто она для меня, и я для нее? Так же, как Карина для Эльдара - греза наяву и во сне? То, что является лучшим, что есть у нас памяти, и что наверняка можно разрушить настоящим? Вот узнай я, что она стоит у меня под окном, не раздумывая, выпрыгнул к ней! А Эльдар сказал, что Наташа будет в Москве, в восьмидесяти километрах от меня, и я не могу понять, буду ли я преодолевать это расстояние. Эти километры надо помножить на время, что разделило нас, на события, что произошли, на душевные волнения, что мы испытали, и тогда будет понятно, насколько мы теперь далеки!
  
   Чтобы я сказал при нашей встрече?
  
   Здравствуй, Наташа, это я, твой любимый! Не хочешь ли ты развестись с мужем - инвалидом и выйти замуж на меня?
  
   Здравствуй, Наташа, это я, твой любимый! Можно, я, как Костя, буду работать у тебя, и мы будем тайно встречаться?
  
   Здравствуй, Наташа, это я, твой любимый! Давай у мафии, который ты заправляешь, украдем деньги и убежим на другой континент, где будем жить долго и счастливо? Деточки, рад знакомству, сообщаю вам, я ваш настоящий отец!
  
   Нет, ни один из этих вариантов не подходит. Моя бедная головушка болит от напряжения! Похоже, напрасно я звонил к Эльдару, эх, напрасно! Разговор с ним растревожил меня необычайно!
  
   Лучше подумаю, что у меня с земляками. Отдельная тема, и весьма пугающая. Никак не соображу, что им от меня нужно. Они уже отомстили Насте! Я случайный участник, к тому же я не Настя, меня так просто не возьмешь! Зачем им рисковать? Потом, они должны на жизнь зарабатывать, но рынка с восточными рядами в районе нет, да и не сезон зимой! Но, судя по происходящему, они беспрерывно торчат где-то поблизости. В чем причина? Что их держит, почему не уезжают домой до весны? А ведь дождусь, они придут, сами скажут! Спасибо судьбе за такую засаду, мне только этого не хватало! Еще раз звякнуть к Эльдару, пожаловаться, что два чабана хотят меня обидеть? Брат, пришли Костика, пусть их пуганет для острастки! Самому смешно! Пожалуй, Эльдар не поверит, что это я, положит трубку, разговаривать не будет. Короче, тупик, не знаю, что делать.
  
   Теперь про Евгению. Что я в ней нашел? Двойника Наташи? Вот тогда, в прокуратуре, увидел ее, и воспламенился, как это уже было когда-то, при схожих обстоятельствах, с любимой. А сегодня в автобусе? Ой, да вы, девушка, красивы, я от вас с ума схожу! Валентина тоже ничего из себя, между прочим! И не виновата, что у меня не срабатывает в отношении нее ассоциативная цепочка воспоминаний!
  
   Похоже, запутался я в своих мыслях и чувствах так же, как и в своей жизни. Правильно Сашка говорил: в районе от скуки только водку кушать, и по бабам бегать! Кстати, то, что с другом, из-за его пристрастия к девицам, я поругался, это пока к лучшему. Саше встречаться с земляками ни к чему, а он любит приходить без спросу. Еще попадет ему, вместо меня!
  
   А между тем часы тикают. Надо определяться, пойду ли я к Жене на вечеринку? Или нет? Она работает в прокуратуре! Стоит рассказать ей в домашней обстановке, что со мной произошло у колхозной гостиницы, и к чему это теперь привело? Спросить совета? Расчувствуется, и сведет с кем-нибудь, кто хоть и в погонах, но чисто по-человечески захочет помочь, без протоколов.
  
   Да, пожалуй, пойду, а там, по обстоятельствам!
  
   Я резко поднимаюсь и думаю, что, к сожалению, Валентина забрала всю мою одежду. Придется идти в том, в чем пришел с работы. Жалко, не будет лоска. Валентина, какая ж ты после этого хозяйка? Не могла подготовить меня к свиданию с другой женщиной! Бестолковая! Впрочем, есть вещь, с которой, похоже, мне лучше теперь ходить: это мой нож. Я выдергиваю его из косяка и вставляю в чехол на застежке. Хорошо, что Валентина не смогла вытащить, а то, тоже унесла. Почистить или заточить, она бы придумала!
  
   Музыка из квартиры Евгении разносится по всей многоэтажке. Не нужно знать адреса, чтобы найти, где она живет. Я громко стучу, но, очевидно, меня никто не слышит. Я дергаю за ручку, дверь открывается, и моему взгляду предстает большая темная прихожая с вешалкой, плотно завешенной верхней одеждой. Кажись, гостей собралось много! Справа от вешалки, на стене, висит телефон для глухих: его звонок дублируется загорающейся лампочкой. Я вижу, что кто-то звонит, и, не дождавшись чьего-либо внимания к аппарату, прохожу и снимаю трубку.
  
  - Алло! - слышится 'официальный' голос, - а прокурор у вас?
  
  - Хозяева! - кричу я вглубь квартиры, стараясь быть громче музыки, - тут прокурора спрашивают!
  
   Сразу становится тише, и в прихожую входят двое: Евгения и волевой мужчина чуть старше меня. Кивнув мне, мужчина берет трубку. Представившись позвонившему, прокурор внимательно слушает, что ему говорят.
  
   А Евгения помогает мне повесить куртку и увлекает в комнату, где накрыт стол. При свете свечей я с огромным вниманием рассматриваю праздничную сервировку. Чего тут только нет! И настоящая водка, и торт на маргарине, и даже селедка в селедочнице! Уж про жареную картошку и сало я молчу, этого в избытке, будто на свадьбе.
  
   Я, ведя себя по-светски, знакомлюсь с присутствующими, которые сплошь одеты в форменные костюмы. Евгения на правах хозяйки представляет гостей. Это пять девушек и молодой парень, Павел. Возвратившийся к столу прокурор носит имя Сергей Николаевич, но сегодня вечером можно просто Сергей. Меня усаживают к нему, Евгения садится рядом со мной. Поскольку мое появление вызвало некоторую неловкость, Сергей, желая вернуть вечеринку в прежнее русло, начинает рассказывать охотничью байку, предварительно предложив мне, чтобы я чувствовал себя, как дома. Евгения выделяет мне чистую тарелку, куда кладет кусочек селедки, вкус которой я давно забыл. Я смотрю на Евгению влюбленными глазами. Она отвечает мне улыбкой, определенно считая, что селедка тут ни при чем. Какая наивность!
  
   Байка заканчивается, гости смеются, хлопают, разливают водку по стопкам. Просят произнести тост одну из девушек: пожелать что-нибудь приятное, Евгении на новоселье. Девушка отнекивается, уверяет, что у нее лучше получается гадание на кофейной гуще.
  
  - Что ж, погадай мне! На жениха! - соглашается Евгения, лукаво стрельнув глазками в сторону прокурора.
  
   Девушка замечает и ревниво вспыхивает лицом. Она переворачивает чашку, выливает на блюдце горячую цикориевую жижу, и, поглядев, уверенно заявляет, что жених Евгении - это я. Все присутствующие, непонятно, веселясь или в серьез, от всего сердца желают нам счастья.
  
   Мне хочется выступить с опровержением. Но глаза у Евгении светятся так, что я решаю не портить ей настроение. Жених так жених, доставлю приятное хозяйке! Ведь я пришел на новоселье с пустыми руками!
  
   Павел, глянув на Сергея, еще раз разливает водку. Прокурор, повернувшись ко мне, неожиданно говорит:
  
  - Григорий, скажи тост. Красивый, восточный!
  
  - А откуда вы знаете, что я с востока? - искренне удивляюсь я.
  
  - Должность у меня такая, знать. Ты языком владеешь?
  
   Вот любопытный! С какой целью интересуется? Майор расспрашивал, теперь этот! Они что, завербовать меня желают, для своих надобностей? А смотрит так, будто душу выворачивает! Еще немного, и поведет куда-нибудь для допроса!
  
  - А зачем вам, чем я владею? - недружелюбно спрашиваю я.
  
  - Когда по-ихнему, звучит красиво! - находится прокурор, - скажи по-ихнему!
  
  - Да вы не поймете! - пытаюсь отказаться я.
  
  - Если тост красивый, поймем! - настаивает прокурор.
  
   Гости дружно поддакивают. Я понимаю, что у меня нет другого выхода, кроме как согласиться. Я смотрю в изумрудные глаза Евгении, ее черные, с отливом, волосы, потом на кусочек ливерной колбасы, который держу, проколов вилкой, в руке, и вдохновляюсь:
  
  - Я хотел бы подарить Евгении сказочный восточный ковер-самолет, чтобы она могла летать в волшебную страну, где сбываются все желания. Но, к сожалению, у меня нет такого подарка. Поэтому я хочу просто сказать от всего сердца - всегда будь такой же красивой, как сегодня, и пусть вечно сияют счастьем твои прекрасные глаза! Ласки, нежности, любви! Тебе, и тому, кого ты выберешь в мужья!
  
  Удовлетворенные слушатели дружно хлопают. Павел выражает общее настроение:
  
  - Горько!
  
  - Горько! Горько! - пьяным хором орут все.
  
   Пожав плечами, я поворачиваюсь к Евгении. Судя по выражению ее лица, она не прочь поцеловаться. Ну, тогда, почему бы и нет? Но едва наши губы соприкасаются, вмешивается Сергей.
  
  - Осторожней! - говорит он, заставляя нас отстраниться, - хозяйка может задохнуться, и прокуратура лишится ценного работника!
  
   Евгения, встретившись взглядом с Сергеем, пытается что-то понять для себя в его своеобразных ' прокурорских' глазах. Только они непроницаемы. Окрасившись нервным румянцем, Евгения вскакивает и убегает вглубь квартиры. Гости протестуют против ее ухода, и разноголосицей требуют повторить наше 'горько', но теперь 'со счетом'. Я пожимаю плечами: с удовольствием, но не с кем!
  
   - В таком случае, давайте выпьем! Выпьем! - грустно вздохнув, предлагает Павел.
  
   Не ожидая поддержки, он берет стопку и залпом опрокидывает ее в рот. Присутствующие немедленно следуют его примеру.
  
  - Пожалуй, буду играть на гитаре и петь! - говорит Сергей, откашлявшись после того, как ему 'водка пошла не в то горло'.
  
  - И правда, Сергей Николаевич! Спойте! - просят девушки нетвердыми голосами.
  
   Павел снимает с гвоздя на стене старинную гитару с бантом и подает. Сергей, настраивая инструмент, просит похлопать. Мы выполняем его просьбу, и он после длинного наигрыша начинает петь. Что ж, надо отдать ему должное, блатные песни прокурор исполняет хорошо. Возможно, в нем умер бард. Слушая голос Сергея при свечах, хочется всхлипывать и пускать слезы, а это, по-моему, признак высокого искусства. Гости постепенно теряют ко мне интерес. Воспользовавшись этим, я покидаю компанию и отправляюсь на поиски Евгении.
  
   Она в дальней комнате. Сидит на большом диване, поджав под себя ноги, и курит, стряхивая пепел в стакан. Я ложусь на диван подальше от нее, и, глядя на огонек едва горящей свечи, спрашиваю:
  
  - А почему у тебя электрического света нет?
  
  - Бабушка проводку сожгла. А я только въехала, не успела починить.
  
  Мы молчим с минуту, слушая, как Сергей поет за стенкой уже романс, потом я говорю:
  
  - Извини, я не планировал ничего такого! Вы тут сами придумали, про жениха и невесту. И целоваться!
  
  - На тебя, я не обиделась, с чего ты взял? - искренне возмущается Евгения.
  
  - А почему убежала? - недоумеваю я.
  
  - Чтобы ты сюда пришел! - покраснев, говорит она.
  
  - Зачем? - удивляюсь я.
  
  - Сергей Николаевич приказал, чтобы я узнала правду! - Евгения перестает курить, и, выдерживая расстояние, неуверенно ложится рядом, - сделай мне сюрприз на день рождения, он у меня скоро! Расскажи!
  
  - А милый? - спрашиваю я, с печалью думая, что от Евгении сердце у меня нисколько не частит. К тому же внутренний голос подсказывает, что она просит меня рассказать о том происшествии, подробности которого я пока храню от правоохранительных органов втайне. У нее ко мне профессиональный интерес, наш диалог был заранее спланирован прокурором. А это совсем не тот уровень откровенности между нами, на который я рассчитывал, идя сюда.
  
  - Расскажи, милый! - говорит Евгения и придвигается ближе.
  
   В следующий раз, когда встречу девушку, стряхивающую пепел в стакан, нужно будет делать ноги сразу, не ждать, когда отношения дойдут до такого 'интима'! Я решаю, что ни за что не сболтну лишнего, как бы она меня не уговаривала, и спрашиваю с ехидцей:
  
  - А какую правду хочет услышать Сергей Николаевич? Ты хоть намекни!
  
  - Я сама не знаю! Все так секретно! - говорит она и делает плавный взмах головой, чтобы ее роскошные волосы разлетелись в стороны.
  
   Я вдыхаю аромат ее духов, и мне становится жаль, что в такой момент пуст из-за ее прокурорской суеты.
  
  - Как бы мне хотелось полюбить тебя! - откровенно говорю я.
  
  - А я, официально, люблю Сергея Николаевича! Это все знают! - говорит она, и неуверенно смеется.
  
  - Тогда зачем он заставляет тебя, тут со мной... не знаю даже, как это назвать!
  
  - Работа у нас такая. Сама выбирала, никто не заставлял. Так говорит он. А по тому, как развиваются события, у прокуратуры, возможно, не будет другого случая втереться к тебе в доверие.
  
  - Я простой телефонный инженер! Сергей Николаевич либо придумал в отсутствии серьезных дел фабулу, которой нет, либо путает меня с кем-то! - говорю я, и дружески обнимаю Евгению.
  
   После минутного молчания я неуверенно спрашиваю:
  
  - Выйдешь за меня замуж? Я жду повышение на работе! Не исключено, уедем в Калугу. Там Сергей Николаевич нас недостанет.
  
  - Сергей Николаевич тоже обещал на мне жениться, если выслужится до Калуги. В крайнем случае, если уйдет наверх без меня, выдаст замуж за Павла! Он займет место прокурора!
  
   Но почему у меня постоянно так? Я найду ее, свою женщину, которая назовет меня единственным? Или так и буду получать чужих дам напрокат? Я прижимаюсь к Евгении сильнее, так, чтобы почувствовать ее дыхание, и говорю:
  
  - Хочешь, я перескажу тебе восточную притчу?
  
  - Если ты без этого не можешь быть честным со мной, хочу! - отвечает она, накрывая нас легким одеялом.
  
  - Я родился под жарким солнцем в гористой стране, где много песчаных пустынь. Порой они раскаляются так, что сгорает все живое, остаются лишь скорпионы и верблюжья колючка. Голодные скорпионы прыгают до метра, желая ужалить, а верблюжья колючка собирается в шары и катится за тобой, словно охотится, будто желает впиться тысячами иголок в твою кожу. Но идя по безводной местности, этого не замечаешь: тебя окружает марево, в котором видишь дворцы и сады с прекрасными водоемами. Ты не можешь понять, где реальность, а где миражи, куда идти, чтобы избежать смертельной опасности, и лезешь на ближайшую гору. Руки покрываются ссадинами и колени от ушибов истекают кровью, однако все равно лезешь, потому что стремишься увидеть, как далеко - далеко над горами, в синем небе, на высоте облаков, висит вершина горного хребта, седая от снега, величественная в неповторимой красоте. И вот ты криком вопрошаешь ее, по какому пути тебе направиться, чтобы дойти наверняка, и при этом еще остаться человеком. Но когда твой вопль улетает раскатистым горным эхом на крышу мира, ты понимаешь, что пройдет много - много лет, прежде чем услышишь ответ. За это время можно узнать его на личном опыте. Отсюда возникает вопрос: ждать или идти?
  
  - И?.. - спрашивает, вся дрожа, Евгения, непонятно о чем.
  
  - Я пока не знаю. - Грустно говорю я, думая о своей жизни.
  
   Евгения медленно проводит ладонью по моей щеке и произносит тихо, так, что я ее еле слышу:
  
  - Как ты всегда красиво говоришь! За это тебя можно и полюбить ... когда-нибудь!
  
  - Что ж, тогда сейчас, мне лучше будет уйти! - говорю я так же, шепотом, и поднимаюсь, стараясь выглядеть твердым. Мне не хочется уходить от нее.
  
  - Сергею Николаевичу это не понравится. Но пожалуй, ты прав! - неожиданно соглашается Евгения. Я удивляюсь: кажется, она оставила свой шутливый тон и двусмысленность. Неужели между нами и в самом деле возможна искра?
  
   В гостиной работники прокуратуры горланят вместе с Сергеем Николаевичем песню из его репертуара. Когда я в темноте прихожей надеваю куртку, прокурор замечает меня. Он оставляет сотрудников допевать, а сам, подойдя ко мне, хватает за руку своими цепкими и сильными пальцами.
  
  - Разве у нас уходят, не попрощавшись? - резко спрашивает он.
  
  - Вы задерживаете меня, гражданин прокурор? - сердито спрашиваю я, и делаю попытку вырваться из его захвата. У нас происходит измерение сил, в котором я побеждаю.
  
  - Нет. Можете быть свободным. Пока! Но не исключено, что мы очень скоро увидимся! - многообещающе говорит Сергей Николаевич, потирая свои хрустнувшие пальцы.
  
   Я делаю жест, означающий, что принял его слова к сведению, и направляюсь к выходу. А он почти бегом в комнату, где осталась Евгения..
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
  
   Уже подойдя к общежитию, я замечаю, что на въезде в поселок стоит машина ГАИ. Я никогда ее здесь не видел. Что дорожной инспекции у нас понадобилось, тем более, так поздно? Это связанно с вечеринкой у Евгении, где прокурор за тамаду? Ведь должен кто-то доставить домой в стельку пьяного Сергея!
  
   Я хочу пожелать доброй ночи нашей, постоянно жующей вахтерше, однако она отсутствует на рабочем месте. Как необычно! Женщина серьезно относится к своим обязанностям. Я с недоумением прохожу мимо ее стола, но потом возвращаюсь: на столешнице, будто его случайно забыли, лежит надкусанный кусочек хлеба. Чтобы в нашем общежитии, вот так, оставили еду на самом виду? Возможно только одно объяснение: вахтерша исчезла не по своей воле. Не потому ли, что сюда мои земляки пожаловали?
  
   В тревоге я ищу нож за подкладкой куртки, но тут в спину упирается ствол пистолета, и слышится звук взводимого курка. От неожиданности меня прошибает холодный пот. Не передать, какое облегчение я испытываю, услышав на чистом русском языке:
  
   - Руки медленно за спину, и без шума по коридору до конца!
  
   Кто приказывает? Имеет ли он право угрожать оружием? Все выясняется быстро: это майор из районного отделения милиции. Он приводит меня в помещение, на двери которого висит перекошенная табличка 'народные дружинники'. Здесь нас ждет знакомый сержант. Милиционеры меня обыскивают, нож радует их необычайно. Майор усаживается за стол, кладет его перед собой и говорит:
  
  - Ну, теперь ты все расскажешь! За такой ножичек срок немалый! Откуда он у тебя?
  
   При каждом слове начальства сержант радостно хихикает. Морщась от его смеха, я сообщаю майору:
  
   - Отец с войны принес. Трофейный нож. Мы его уменьшили до разрешенных размеров, на срок не потянет. А рассказывать, так это сколько угодно! И не только вам! Кроме вас, желающих послушать, полным - полно. Но я не знаю, о чем говорить! Надеюсь, вы не оставите меня в неведении?
  
   Проигнорировав мой вопрос, майор говорит:
  
  - У нас свидетели есть, что ты угрожал ножом сотруднику милиции. Они же будут понятыми! - он зовет, и из смежной комнаты к нам выходят ... Валя и Ира! Причем в руках у Валентины тазик с моим бельем. А вот это фокус, так фокус!
  
   Глядя, как девушки усаживаются на стульях в углу, я квело говорю им:
  
  - А утверждали, что в техникуме учитесь!
  
  - Да, - подтверждает Ира, приветливо улыбаясь мне, как давнему знакомому, и разъясняет в лучших традициях 'черного юмора', - в юридическом.
  
   Я обескуражено качаю головой и любопытствую:
  
  - Валентина, а брат знает, какие у вас практические занятия?
  
  - Знает! - с вызовом говорит Валентина и показывает глазами на сержанта. Я смотрю на него и думаю: как они внешне похожи! Какой я болван, что раньше не догадался! Впрочем, сейчас надо печалиться не об этом.
  
  - Валентина, ты за меня замуж собралась! Почему от тюрьмы не спасаешь? - с укоризной спрашиваю я.
  
  - Увлеклась, с кем не бывает! Ничего, исправится! - хохотнув, как сама нечистая сила, отвечает за подругу Ира.
  
   Валентина молчит, опустив глаза, и перебирает пальцами бусы на шее. Становится понятно, что увлеклась она сильно. Майор неодобрительно смотрит на нее, и переводит пристальный взгляд на меня:
  
  - Ладо, Россланов! Хватит, вокруг да около! Свобода в обмен на правду!
  
  - Какую правду? - у меня от начинающейся истерики дрожит голос, - какую правду вы хотите услышать от телефонного инженера?
  
  - И. о. главного телефонного инженера! Подписан приказ о твоем назначении! - задрав палец вверх, майор говорит так, словно это имеет значение и придает происходящему особый смысл.
  
   Я намереваюсь послать его подальше, и, что для меня редкость, матом. Но едва я сочиняю витиеватую фразу, майор красноречиво моргает стоящему за моей спиной сержанту, и от милицейского удара по затылку я теряю сознание.
  
   По мере того, как я прихожу в себя, становится понятно, что я лежу на полу, а руки у меня скованны наручниками. Сквозь щелочку между веками я вижу прокурора и майора. Ира куда-то исчезла, а Валентина сидит там же, где и сидела, и с сочувствием смотрит на меня. Создается такое впечатление, будто она хочет броситься и облегчить мое состояние. Но если Валентина не сделала этого до сих пор, думаю я, она никогда это не сделает.
  
   Майор и прокурор спорят между собой. Стараясь побороть головную боль, я слушаю, о чем:
  
  - Сергей Николаевич, дело не ваше, его ведем мы! - говорит майор.
  
  - Кто - мы?- спрашивает прокурор.
  
  - Мы - это мы! - после столь странного утверждения майор достает удостоверение, отнюдь не милицейское.
  
  - Не надо! Не надо! - прокурор машет рукой так, словно разгоняет дым перед глазами, - про ваше удостоверение я все знаю, мне положено. Я не знаю, кому вы подчиняетесь, какие вам даны полномочия. Покажите приказ, командировочное удостоверение, неважно, что, но покажите!
  
  - Я перед каждым прокурором не обязан отчитываться! - со злобою произносит майор.
  
  - Да, маленькая у меня должность! За пределами района, я - никто, - говоря вкрадчиво, соглашается Сергей Николаевич, но потом его голос приобретает стальные оттенки, - однако в этом районе, я - закон! Без моего разрешения здесь комары не плодятся! И ничьи звонки не помогут, пока мое начальство имеет в этом деле интерес! Понятно?
  
  - Ну, хорошо! - сбавляет обороты майор, при этом его глаза остаются лисьими, - в конце концов, работаем на общий результат, и какая разница, кому достанутся лавры. Никакой! Главное, чтобы они были, эти лавры! А где они? Крутим - вертим не первый месяц, Мовлади с Удугом и у вас в прокуратуре были, и у нас в милиции! Агентов к ним подсылали, и что? А ни-че-го! Что мы выяснили? Что курьера случайно убила Панкова. Что он вез? Где оно? Ведь если это было у них, они давно уехали бы! А они Россланова ищут. Может быть, он взял? Валентина, ты нашла что-нибудь?
  
   Валентина отрицательно машет головой, при этом избегая смотреть в мою сторону.
  
  - Да, результатов нет. - Нехотя соглашается прокурор.
  
  - Вечно обкуренные чурки не знали, что охранять им нужно не курьера, а посылку, которую он перевозил. Побежали мстить Панковой, желая хоть как-то оправдаться перед своими. А теперь молятся, чтобы Панкова выздоровела!
  
  - Да, показаний медсестры нам не хватает, - признает прокурор, - возможно, все-таки Россланов взял?
  
  - Не знаю! Надо устроить Россланову очную ставку с чурками. Путь голубчики расскажут, как у них там все происходило. Курьер носил вещь при себе, ни на секунду не расставался. Значит, забрал кто-то из тех, кто там был на момент драки. - Уверенно говорит майор.
  
  - А может, в кустах валяется, обронили в кутерьме? Вы хорошо искали? Собаку, обнюхать местность, вызывали? А вдруг еще найдем по весне? - не выдержав, я поднимаю голову в надежде, что сделаю толковое предположение. Видимо, вмешиваюсь напрасно: майор и прокурор, переглянувшись, прекращают разговор, поднимаются из-за стола и выходят из помещения.
  
   Сразу входят сержант и Павел. С изуверскими улыбками поглядывая на меня, достают из ящика в столе веревку и на ее конце мастерят петлю. Наблюдая на их слаженными действиями, я от страха хочу заорать и разбудить все общежитие. Но тут ситуация резко меняется: стоящие в коридоре майор и прокурор, кому-то, кто только что вошел в здание, кричат, чтобы он подошел к ним и предъявил документы. В ответ слышится хлопок, похожий на выстрел из пистолета с глушителем. Павел и сержант трясущимися руками достают оружие из кобур, и, следуя за начальством, убегают куда-то.
  
   В помещении остаемся только Валя и я.
  
  - Помоги, Валя! Меня здесь покалечат или убьют! - тихо прошу я. Но она молчит. Я с кряхтением поднимаюсь, подхожу к письменному столу, где в канцелярском наборе ищу скрепку. Хочу открыть замок наручников.
  
  - Нет! Нет! - восклицает Валентина и сжимает спинку стула, на котором сидит, так, что у нее пальцы белеют.
  
   Через пару минут, не найдя скрепки, я неловко, с треском, открываю окно, заклеенное по периметру бумагой. Забравшись на подоконник, спрыгиваю с первого этажа в сугроб. Ноги уходят в снег по колено. Выпрямившись, я спрашиваю у Вали:
  
  - Ты со мной?
  
  - Нет! Нет! - опять отвечает Валентина. По ее лицу ручьем текут слезы, которые она не замечает.
  
   Я вздыхаю и бегу по улице из нескольких тускло освещенных многоэтажек, пока не останавливаюсь на окраине поселка, на опушке глухого леса. Шумный боковой ветер метет из темноты, заметая мои следы, а мороз обжигает щеки. Где-то в поселке слышны то ли выстрелы, то ли звуки взрыва паров бензина в глушителе автомобиля. У мусорных баков начинают громко лаять и выть бродячие собаки, давно озверевшие от голода и холода. Интересно, куда я направляюсь? Ведь пешком тут передвигаться невозможно! Неужели придется идти обратно, в общежитие? Ни за что! Постучатся к Евгении? Нет, она меня тотчас сдаст Сергею Николаевичу. А мне будет очень обидно, что это сделала именно она.
  
   Неожиданно я вспоминаю, что у меня есть еще один знакомый в поселке, к которому я неоднократно обращался за помощью - врач Головань. Несмотря на то, что семья у него, мягко говоря, странная, и в ночное время беспокоить их неудобно, другого выхода, похоже, нет.
  
   Озираясь и вздрагивая от каждого звука, я пробираюсь до дома Голованя, поднимаюсь по лестнице на его этаж и тихо скребусь в дверь. Не сразу, но врач открывает. Смотрит на меня, потом на часы, и, широко зевая, говорит:
  
  - Что случилось? Приступ? Не должен быть, я тебе лекарство хорошее выписал!
  
  - Нет, - шёпотом говорю я, вваливаясь в прихожую, - сбежал от девушки, которая мечтает выйти за меня замуж.
  
  - А на руках у тебя что? - удивленно спрашивает он, заметив наручники.
  
  - Жених девушки постарался. Ревнует, - шучу я, хотя мне не до смеха.
  
  - Ясно... - глубокомысленно произносит Головань, и лезет на антресоль за ножовкой.
  
   После того, как он освобождает меня, я узнаю от доктора, что мне несказанно повезло: его семья уехала к бабушке в деревню, и я могу провести остаток ночи в квартире. Я говорю 'спасибо' и тут же, сидя в стареньком кресле, засыпаю. Мне снятся прокурор, майор, их подручные - палачи и мои 'невесты'. Все они мечтают свести со мною счеты.
  
   В семь утра нас будит звонок в дверь. Головань, не открывая, спрашивает, кто беспокоит. Неизвестный нам голос задает вопрос, есть ли в квартире посторонние. Доктор смотрит в глазок, колеблется, что сказать, но потом, вняв моим отчаянным гримасам, отвечает 'нет'. Когда на лестничной площадке становится тихо, Головань спрашивает:
  
  - Ты расскажешь, что случилось? На любовные игры уже не похоже! Милиция ведь приходила!
  
   Я вынуждено откровенничаю:
  
  - Я попал в криминальную историю. Перед тем, как меня выгнали из больницы, я отправился на прогулку и случайно встретил медсестру Настю. Она попросила подвезти, я согласился. Но на месте выяснилось, что Настя приехала вымогать деньги у лиц восточной национальности. Они стали бить ее, я вмешался. В драке, от руки Насти, погиб один из нападавших. Потом, когда ей отомстили, и она стала недееспособной, в оперативную разработку к органам попал я. Меня хотят обвинить в преступлении, которое я не совершал: таким способом оказывают давление. Предположительно, Настя украла важную вещь, которая очень интересует следствие. Пока эту вещь не найдут, я буду на 'крючке'.
  
   Головань долго молчит, пытаясь понять мою ситуацию, но затем, видимо, решает не напрягать голову, и без того заполненную проблемами.
  
  - Что думаешь делать? Маша скоро должна вернуться, а мне в больницу пора! Я не могу тебя долго прятать! - извиняющимся тоном говорит он.
  
  - Даже не знаю! Когда мигрировал, по наивности думал, что моя жизнь здесь будет если не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем на родине. А теперь получилось так, что я устал быть русским в России. Я деморализован.
  
  - Запомни, Григорий Алексеевич, русские - это особая нация, мы рождаемся для преодоления трудностей и совершения подвигов! В этом смысл нашего исторического существования. - С вдохновенным выражением лица произносит доктор. - Больше чувствуй сердцем, что ты - русский! Сразу перестанешь киснуть и будешь искать выход из любой ситуации! - желая укрепить меня и показать дружеское расположение, он протягивает мне свой любимый бутерброд с творогом, и, за неимением чая, кипяток в металлической кружке.
  
   - Наверное, нужно попасть к Насте, и попытаться выяснить правду. Если она что-то взяла, забрать у нее и сдать в прокуратуру. Причем, с соблюдением всех формальностей. Мне кажется, что лишь так я поставлю точку в этой истории. - Немного поразмышляв и ободрившись после завтрака, говорю я.
  
  - Настя в реанимации Обнинска. Вход охраняется, без специального пропуска не войдешь. Но даже если ты и проскользнешь мимо охранника, то с Настей вряд ли поговоришь, она в коме. При возможности, это давно сделали бы. К ней, кто только из наших врачей, не приходил! - объясняет мне доктор.
  
  - А сколько она будет в таком положении? Не симулирует? - спрашиваю я.
  
   - Такое нельзя долго симулировать! Что касается вопроса, сколько ... может, очнется сегодня. А может, через год. С ее диагнозом, наверняка никто не скажет.
  
  - Но увидеть ее - единственный шанс что-либо узнать! - упавшим голосом говорю я.
  
  - Хорошо! - соглашается Головань, и, с участием глядя на меня, предлагает, - тогда такой план: я вызову скорую, и тебя с приступом астмы отвезу в Обнинск. Там, по моей просьбе, тебя ненадолго положат в реанимационное отделение. А дальше, действуй по обстоятельствам. Более посодействовать ничем не могу!
  
  - А ты не наживешь неприятностей?
  
  - Нет, конечно! Ты у нас лежал, история болезни сохранилась. Отчего бывает приступ астмы, науке неизвестно. Меня могут обвинить только в том, что я перестраховался и потащил тебя в Обнинск. Но ведь ты, как я слышал, теперь у нас начальство. Следовательно, лечить тебя нужно по высшему разряду! А это у нас только в Обнинске. К тому же нашему главврачу домой позарез телефон необходим, он ради него любую бумагу подмахнет! - говорит Головань, и с довольной улыбкой подходит к новенькому телефону, который я недавно ему установил.
  
  - Что ж! - соглашаюсь я, - вызывай скорую!
  
  - Ну, спасибо! - иронизирует доктор, - разрешил!
  
   Скорая не заставляет себя долго ждать. Я так натурально изображаю приступ, что уже и сам не знаю, показной он, или настоящий. Головань и водитель скорой помощи помогают мне спуститься по лестнице и сесть в машину. При этом я, как могу, прячу лицо от любопытных прохожих.
  
   Когда мы едем в Обнинск, я все жду, что нас остановит ГАИ. Но, хотя милицейские патрули по пути встречаются, на нас не обращают внимания. Мне очень хочется узнать, чем закончилась ночные события, однако прямо спросить у водителя, который на дежурстве со вчерашнего дня, и наверняка в курсе, я не решаюсь. На мое счастье, он оказывается болтливым, и сам начинает рассказывать районные новости. Слушая его, я узнаю, что под утро в колхозной гостинице обнаружены трупы 'восточных'. И что прокурор поймал шальную пулю на охоте.
  
   Ага, вот почему милиция приходила искать меня лишь на рассвете: им было не до моей персоны. А я подозревал, что майор хитрит, устраивает мне очередную инсценировку. Преследует цель если не мытьем, так катаньем вытащить из меня хоть что-нибудь. Однако игру хитроумного майора, похоже, нарушил случай.
  
   Впрочем, не важно, что произошло в действительности. Мне лучше сосредоточиться на том, что означает насильственная смерть земляков. Ни майору, ни, тем паче, прокурору, громкое преступление невыгодно. Они могут не только крупно потерять в авторитете, но и оборвать все ниточки. Определенно, убийства совершила третья сторона, и она этой ночью проявила себя в поселке загадочным стрелком. Но для чего он приходил? Убить меня? Что это даст? Или кто-то решил, что, если нельзя вернуть пропажу, тогда нужно уничтожить всех, кто ею может обладать? Действует по принципу: 'если не достанется мне, пусть не достанется никому!'. Очень даже вероятно. Но я опять исхожу из предположений и домыслов...
  
   В Обнинске, по требованию медперсонала, я отдаю верхнюю одежду Голованю. Затем шепотом спрашиваю у него, как мне отсюда выбраться.
  
  - Позвать дежурного врача и сказать ему, что я уже выздоровел?
  
  - На выписку уйдет много времени. Легче сбежать по пожарной лестнице. На нее можно вылезти из окна туалета, что в правом крыле здания. Мы, когда проходили здесь ординатуру, так за пивом лазали. - Говорит он.
  
  - Тогда, будь другом, позвони к Сашке на работу, скажи, чтобы он подъехал сюда через час. Мне этого хватит. Если ничего не выясню, значит, не судьба!
  
   Головань кивает головой, показывая, что все понял. Он и водитель скорой, кряхтя, тащат носилки, на которых я лежу, к грузовому лифту. Я переживаю, что они могут меня уронить, и покрикиваю на них, особенно в поворотах. В лифте, переложив меня на каталку, Головань вытирает пот со лба и язвительно говорит:
  
  - В следующий раз для транспортировки, ваше телефонное величество, потрудитесь вызвать монтеров!
  
  - Я не могу доверить им такую деликатную работу, у них организмы истощенны от бесконечного пьянства! - с искренним сожалением говорю я.
  
   Развеселить Голованя не удается. Наверное, к лучшему: появляется миловидная женщина, врач отделения интенсивной терапии, его сокурсница. Она слушает, насколько тяжко я болен, с сильно выраженным сомнением. Уступает Володе только потому, что он обещает зайти и осмотреть ее престарелую маму, проживающую в нашем райцентре.
  
   Мне выделяют железную койку в коридоре, на самом проходе. Я мысленно возмущаюсь - разве так лечат по 'высшему разряду'? Головань помогает мне занять характерную для астматика сидячую позу, и с чувством выполненного долга уходит, пожелав удачи. Докторица, которой он меня передал, вызывает медсестру. Вдвоем они шустро ставят мне капельницу. Я хочу улучшить момент и спросить, где находится Панкова, но их вызывают к действительно больному человеку.
  
   Коридор хорошо просматривается, по нему постоянно кто-то ходит, и я оказываюсь в тупиковой ситуации. Вот так, просто встать и пойти искать Настю, не получится. Головань у нее лично не был, лишь приблизительно сказал, где она лежит. Но разве мне позволят беспрепятственно шататься по женским палатам? Да и узнаю ли я, в коматозной больной, Настю? Разве что, кто пальцем покажет!
  
   Я озираюсь в надежде, что в голову придет толковая мысль, однако она не появляется. К тому же от лекарств становится томно. А учитывая, что ночь была не из легких, я вдруг понимаю, что сейчас засну, и как минимум, до вечера. И без того слабое, стремление бороться с обстоятельствами пропадает. Появляются воспоминания о Валентине, которая вкусно готовит.
  
   Дрема отступает, как только ко мне подходит медсестра и вытаскивает иглу из вены. Я вижу, что возле нее крутится техничка Марина. Меня с ней познакомил Коля, когда я захотел принять ванну в больнице. Встретить техничку здесь - огромное везение! Даже не верится, что такое возможно!
  
  - Марина, Марина! - тихо зову я, как только медсестра отправляется восвояси, - ты меня помнишь? Я в райцентре лежал!
  
  Марина близоруко рассматривает мое лицо. По ней заметно, что не узнала. Однако она говорит:
  
  - Узнаю! А это, что надо?
  
  - А ты как в Обнинске? - интересуюсь я.
  
  - А я, это, днем здесь, ночью на пол - ставки в райцентре! Говори, что надо! Я, это, занята!
  
  - Панкова где лежит? - спрашиваю я.
  
  - В пятой палате. Я, это, ухаживаю! - говорит она и застенчиво сморкается в платочек.
  
   Я использую все обаяние, что у меня имеется, и через несколько минут техничка подводит меня к кровати, на которой лежит Настя. Кроме нее, в палате еще три женщины. Они на одно лицо, бледные, исхудалые, неподвижные. Понятно, почему здесь так удивлялись, когда меня привезли: на их обычного ' клиента' я не похож. Я стучу костяшками пальцев по тумбочке, у Настиной головы.
  
  - Это, сильнее! А, без толку! - говорит, махнув рукой, Марина.
  
  - Настя, Настя! - зову я, стараясь быть ласковее. Я уже Панкову и ненавидел, и проклинал, а теперь, видя, что с ней стало, жалею. Но она продолжает лежать неподвижно. Я понимаю, что контакт, на который я надеялся, не состоится.
  
   На тумбочке стоит ваза с сухими цветами и фотография в рамке. Я беру в руки фотографию. Возле свежесрубленной избы стоят трое: Варвара, Коля, Настя. Молодые, красивые, счастливые, вся жизнь впереди. Сколько лет тому назад это было? Полюбовавшись ими, я ставлю фото обратно и тяжело вздыхаю. Что мне еще остается? Обыскать избу Насти? Возможно, найду, если не столь желаемую всеми вещь, то хотя бы намек, где ее дальше искать!.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
  
   Мне кажется, что скрываться больше не имеет смысла, и я иду мимо дежурной медсестры в несвойственном астматикам темпе. Медсестра провожает меня удивленным взглядом и хватается за телефонную трубку. Поскольку мне везде мерещатся стукачи майора и шпионы прокурора, я сразу думаю, что Сашке следует поторопиться. А то 'воронок' майора заедет за мной раньше него.
  
   Пожарная лестница находится там, где и говорил Головань. Но в такой мороз идея спускаться по ней попахивает самоубийством. Вторая загвоздка состоит в том, что ни Сашки, ни его машины, внизу, под лестницей, нет! Друга не было на работе? Колесо спустилось? Головань забыл позвонить? А, что угодно! Вечно я строю несбыточные планы!
  
   Страшно нервничая, я неотрывно смотрю в окно, на больничный двор. И вскоре вижу, что к приемному покою подъезжает 'Волга' с синей мигалкой на крыше. Я, как могу, успокаиваю себя, что это не за мной. Однако из машины выходят до жути знакомые персонажи: Павел, затем прокурор Сергей Николаевич, за ними Евгения. У прокурора туго перевязана голова, он еле идет. Павел старательно поддерживает его на ходу. Евгения, проводив сослуживцев до входа, возвращается к 'Волге', и курит, стоя ко мне спиной.
  
   Я начинаю мучиться вопросами - зачем прокурорская банда сюда пожаловала? Лечить прокурора или меня арестовывать? Подождать развития событий, или немедленно покинуть здание? Я приоткрываю окно и с опаской смотрю на ржавую, покрытую наледью, лестницу. Тут мимо прокурорской машины проезжает, едва не поцарапав, ободранный пикап 'Москвич', в народе обидно именуемый 'каблуком'. Он обдает Евгению облаком вонючего дыма из выхлопной трубы. Она кричит ему что-то вдогонку и показывает оттопыренный средний палец. 'Каблук', чихнув двигателем, глохнет под моим окном. Евгения смеется так, словно это она навела на 'Москвич' порчу.
  
   'Чем черт не шутит? Может быть, водитель 'каблука' сжалится, незаметно провезет мимо нее? Скажу, что в магазин надо, 'трубы горят' с ночи, а в больнице не найдешь!' - думаю я и открываю окно шире. Морозный воздух бьёт мне в лицо и обжигает тело сквозь легкую майку. Этаж третий, а ветер крепкий! Железо лестницы оказывается даже холоднее, чем представлялось. Руки примерзают к металлу и отдираются с таким трудом, что хочется кричать. Я спускаюсь, надеясь, что Евгения меня не увидит. Когда до земли остается этаж, я срываюсь, и после короткого полета проваливаюсь по пояс в наметенный дворниками сугроб. Не передать, как мне больно.
  
   Замерзший и со слезами на глазах, я подхожу к 'каблуку', намереваясь завязать с водителем разговор. К моему изумлению, за рулем сидит Саша. Заметив меня в зеркало бокового вида, он открывает окошко и вопит, наверное, на весь больничный двор:
  
  - Гришка, ты умом тронулся? Что творишь?
  
  - Замолчи и открой мне дверь! - говорю я, выбивая зубами частую дробь.
  
   Хмыкнув, Сашка выполняет. Усаживаясь на сидение пассажира, я прошу осипшим голосом:
  
  - Заведи двигатель, пусть печка тепло даст!
  
  - Не работает! - с сожалением говорит друг, прислушиваясь к щелчкам неисправного стартера. Он достает из-под сидения ватник и протягивает мне:
  
  - Куртку сам у Голованя заберешь! Некогда мне к нему ездить!
  
  - А что ты на 'Жигулях' не приехал? - раздраженно интересуюсь я, надевая дырявую телогрейку, пахнущую жженой пластмассой.
  
  - Так ведь продал, взнос за квартиру платить! - вздыхает Сашка.
  
  - А это чудовище на колесах где взял? - спрашиваю я.
  
  - Мы на нем детали между цехами возим. Чего, не нравится? Скажи спасибо, хоть такая машина есть!
  
   Я хочу затейливо выругаться, но возле моего уха раздается тихое постукивание ногтей по стеклу.
  
  - Все! - бормочу я, мигом согревшись, - теперь я точно никуда не поеду!
  
   В нервном напряжении я поворачиваю голову и вижу Евгению, которая улыбается мне, радостно сияя зелеными глазами. Я приоткрываю дверцу и хмуро спрашиваю:
  
  - Выходить, строится с поднятыми руками?
  
  - Не-а, мальчики! - она, действуя активно, проникает в салон и усаживается ко мне на колени, - я хочу быть с вами!
  
  - У нас беда. Машина не заводится! - говорю я недружелюбным тоном, по которому понятно, что я вкладываю в слова совсем другое значение.
  
  - Ничего, со мною заведется! - произносит она не менее двусмысленно.
  
   И действительно, машина, стрельнув бензиновыми парами, с рокотом оживает. Евгения хлопает дверцей, и, демонстрируя прекрасное настроение, лихо командует:
  
  - И-еха, поехали!
  
   Скажи кто, что в кабине 'каблука' можно ехать втроем, я стал бы спорить! А оказывается, можно, если о-очень сблизиться с Евгенией. Хотя ее острые каблуки так и норовят вонзиться в мои, почти отмороженные ноги, я в качестве компенсации за страдания имею удовольствие вдыхать аромат моих любимых духов.
  
   Саша разворачивает машину, и мы довольно резво покидаем больничный двор. Друг говорит мне:
  
  - Гриша, я тебя не узнаю! Секрет на секрете, детектив какой-то! То Головань по телефону странным голосом предупреждает, и непонятно, о чем! То по району слухи ходят, страсть сплошная! Что происходит?
  
  - Да ерунда, Саша! Забей на слухи, не волнуйся! - неопределенно отвечаю я.
  
   Евгения поправляет юбку так, чтобы из выреза показались ее ноги. Саша сразу забывает, о чем у меня спрашивал.
  
  - А куда вас везти? - рассеяно спрашивает он, бросая взгляды на колени девушки.
  
   Наверное, решил, что вся эта чехарда затеяна мною, как веселое любовное приключение. Думает, что я преследую цель уединиться с Евгенией в укромном месте. Что ж, каждый меряет по себе. Но мне ход его мыслей на руку, не нужно объясняться. Ни к чему Сашке знать правду!
  
  - Вези в райцентр. Нам ненадолго нужно зайти в избу Панковой! - говорю я, и неожиданно думаю, что ревную Евгению из-за Сашкиных взглядов.
  
  - Хорошо, не вопрос! - говорит Сашка и спрашивает жалобным голосом, - Женька, а почему ты все время Гришку гладишь, а меня нет?
  
  - А потому! - говорим мы хором, и делаем вид, что целуемся.
  
  На самом деле я шепотом спрашиваю Евгению:
  
  - Ты почему со мной поехала? Не проще было начальству сдать? Тебе влетит, и почем зря! Могут понизить, или вообще выгнать из органов!
  
  - А я и так в табеле о рангах, ниже некуда! Обещают горы, а работать заставляют штатной подстилкой! Можно подумать! Я юридический в Москве с похвальной грамотой закончила! И хочу делать карьеру головой, а не между ногами! Замуж за Павла! Ты его видел, он урод, два слова связать не может! Знаешь, мне кличку дали в прокуратуре, как собаке - Чернушка! Так и кличут - Чернушка туда, Чернушка сюда! - жарким шёпотом говорит Евгения.
  
  - А почему Чернушка? - удивляюсь я, - ты такая красивая!
  
  - Кроме тебя, никто не замечает. Ты с востока, у тебя другие критерии женской красоты. Посмотри внимательно, я же такая... черненькая! - Евгения грустно шмыгает носом.
  
  - У тебя глаза зеленые, радость моя! Когда ты смотришь на меня, мне хочется говорить тебе самые ласковые слова, что есть на свете. Рассказывать о том, какое ты чудо. Подарить волшебный талисман счастья. И платье подвенечное с прекрасными жемчужинами, и обручальное кольцо со сверкающим бриллиантом, и пойти с тобою по красной дорожке, усыпанной лепестками сладко пахнущих роз!
  
  - Гриша, милый! - Евгения смотрит на меня глазами, полными счастливой неги, - если тебя нужно будет заслонить от пули, позови меня, я приду!
  
  - От пули пока не надо! - улыбаюсь я, - Пока подскажи, что делать дальше.
  
  - Разве непонятно? Конечно, вести свою игру! Ставки высоки, конкурируют две структуры: наша, и тайная служба. Не исключено, сорвем куш по-крупному! - говорит Евгения.
  
  - Хорошо, птичка моя! Только для самостоятельной игры мне нужно знать, что мы ищем!
  
  - Точно никто не знает! - Евгения так тихо шепчет, что в грохочущем 'каблуке' ее почти не слышно, - по оперативным данным, в Москве внезапно скончался лидер националистической организации с твоей родины. Телохранитель должен был отвезти соплеменникам завещание с указанием, где находится казна движения. Но медсестра телохранителя убила. Теперь тому, кто найдет завещание, будет повышение по службе! Или можно...
  
  - Что - или можно? - переспрашиваю я.
  
  - Неожиданно сказочно разбогатеть, вот что можно! - смеется Евгения.
  
   В этот момент машина останавливается у Настиной избы.
  
  - Подождешь нас? - спрашиваю я у Сашки, - мы быстро!
  
  - Только не надо ля-ля! - с ноткой зависти говорит Саша,- такие дела, как у вас, быстро не делаются! Я поеду, мне на работу надо!
  
  - Ну, хоть десять минут подожди! - обворожительно улыбаясь, вступает в разговор Евгения, - если мы решим задержаться, знак подадим!
  
   Сашка нехотя соглашается. Девушке из прокуратуры он отказать не может.
  
   Дверь в избу приоткрыта, замок сломан. Мы видим, что комнаты имеют нежилой вид: домашняя обстановка валяется на полу в перемешанном виде. На что я опять рассчитывал, направляясь сюда? Здесь и до меня все кверху дном перевернули! Евгения подходит к русской печи, и, чиркнув спичкой, поджигает сложенные в ней поленья.
  
  - Теплее будет! - объясняет она свой поступок.
  
   Я пожимаю плечами, а Евгения начинает ходить из угла в угол, противно хрустя осколками разбитых тарелок. Похоже, уже жалеет, что изменила родной прокуратуре. Неожиданно входная дверь со скрипом отворяется, и в избе появляется Варвара:
  
  - Здравствуйте! Я смотрю, машина заводская стоит, дым из трубы валит! Глянуть пришла, кто тут!
  
  - Здравствуй, Варвара! Это мы. Не знаешь, кто тут куролесил? - спрашиваю я.
  
  - Да кто только не был! И милиция, и 'черные', с которыми она крутилась! Я устала прибираться, пропади оно пропадом! Оставила пока так!
  
  - Варя, а избу Коля рубил? - интересуюсь я.
  
  - Да. А что? - говорит Варвара, и ее взгляд становится напряженным.
  
  - Тайник под половицами он сделал?
  
  - Сделал! - отвечает Варвара, сжавшись в комок. Евгения, почувствовав своим прокурорским носом, что потерянный было след вновь взят, впивается в нее взглядом.
  
  - А что, мы можем залезть в тайник? - спрашиваю я.
  
  - Пойдем, выйдем! - говорит Варвара, избегая смотреть на Евгению.
  
  Мы выходим в сени. Варвара, страшно смущаясь, говорит:
  
  - Такое дело, Гриша, не знаю, как сказать!
  
  - Как есть, так и говори! Что в тайнике? - тороплю я Варю.
  
  - Да пусто. Его начальник той бабы, что с тобой пришла, нашел! Нет там ничего! Но я чувствую, придется открыться, не будет покоя. Вот! - она вытаскивает из внутреннего кармана пальто и протягивает мне крепкое кожаное портмоне с золотым тиснением ' XXVII съезд КПСС'.
  
  Я беру его в руки и изумленно спрашиваю:
  
  - Что это? Откуда у тебя?
  
  - Настя как-то заплакала и сказала, что смертный грех на ней. И еще, кошелек у 'черных' украла, не хотели честно платить. В нем было хорошо денег, она была довольна. Я все время думаю: разве, из-за него столько шуму? Или еще что пропало? - робко спрашивает Варвара.
  
  - Я сам не знаю. А как он у тебя оказался?
  
  - Кроме меня, некому Насте лекарства покупать и передачи в больницу носить! А я на какие? У меня денег - кот наплакал! Я в ее тайник, кошелек взяла. Деньги стала тратить. А сюда милиция с обыском! Меня допрашивали! Я подумала, еще обвинят в воровстве, и ничего не сказала. Вот выйдет Настя из больницы, накопит, пусть сама отдает, кому должна! Но сердце у меня неспокойно. Ты поговори, с кем надо! Так и так, мол, не со зла, потом возместим! А то, за меня возьмутся! А, Гриша? Поможешь? - справляется Варвара, заглядывая мне в глаза.
  
  - Иди домой, и больше никому ничего не рассказывай, - успокаивающим тоном говорю я, - будем считать, что я под крыльцом случайно нашел!
  
   Варвара облегченно вздыхает, кивает головой и убегает. В избе слышится скрип половицы. Я понимаю, что Евгения, как это водится у прокурорских работников, подслушивала. Что ж, хорошо, не придется пересказывать ей разговор!
  
   Я открываю портмоне. Мне на ладонь выпадает сейфовый ключ с логотипом банка. В среднем отделении я нахожу пухлое письмо на фарси, больше ничего нет. Евгения высовывает из избы горящее от охотничьего азарта лицо и спрашивает:
  
  - Ну, милый, ты поймал нашего мамонта?
  
   Я ничего не отвечаю ей и демонстративно прячу портмоне в карман ватника. Евгения внимательно наблюдает за моими движениями. При этом у нее такой вид, будто она хочет броситься и отнять добычу.
  
   Сашка входит во двор и громко говорит:
  
  - Я думал, вы уединились, а вы с соседкой болтаете! Долго еще? У меня скоро рабочие встанут, им детали нужны!
  
  - Хорошо, хорошо! - успокаивающе говорю я, под руку с Евгенией спускаясь с крыльца, - отвези нас в районный узел связи, и можешь ехать!
  
   На стоянке возле телефонного управления 'каблук' останавливается рядом с 'УАЗом' Юрия Петровича. Увидев меня, начальник приоткрывает окошко машины, здоровается и говорит:
  
  - Я как раз о вас вспоминал, Григорий Алексеевич! У вас ночью приступ был?
  
  - Да, был. Но сейчас я вполне здоров.
  
  - В таком случае рад сообщить, что вы назначены главным инженером. Вам следует занять положенный по должности кабинет. Сможете приступить к новым обязанностям сегодня? - как всегда, бесстрастным тоном произносит Юрий Петрович.
  
  - Разумеется, смогу. И спасибо за повышение! - благодарю я.
  
   Юрий Петрович молча рассматривает, как я одет, а потом предлагает:
  
  - Поднимитесь в свою комнату, приведите себя в порядок. Кстати, ваша жена пришла, мы ее там разместили. Она вам поможет!
  
  - Жена?! - я подпрыгиваю на месте не от удивления, а от того, что Евгения впилась своими коготками в мою руку.
  
  - Во всяком случает, девушка так представилась. Сказала, что будет ждать вас в приемной, возле вашего кабинета. Нам было это неудобно. Я сказал Ольге, чтобы она открыла комнату. Я рассудил, что вам удобнее иногда оставаться здесь. Дорога в поселок занимает много времени, а у вас, как мне сказали, машина неисправна! - Юрий Петрович, считая, что разговор окончен, подает сигнал водителю, и его машина трогается с места.
  
   Сашка, состроив мне рожу, тоже уезжает, и я остаюсь с Евгенией. Когда поднимаемся по лестнице, она очень больно щиплет меня и повторяет, как заведенная:
  
  - Какая жена? Какая жена? Какая жена?
  
   Я молю ее о пощаде, но она бушует не на шутку. Однако ее гнев утихает, как только мы находим в моей комнате Валентину. Она выглядит, словно кинозвезда. Прическа, губки в модной помаде, блузка с любимыми бусами - все на уровне! Я даже думаю: не подменил ли ее кто? Лишь то, как она улыбается и перебирает пальцами кружевной воротник, сообщает, что это та Валентина, с которой я хорошо знаком.
  
   Евгения, повиснув на моем плече, возмущается:
  
  - Валька, ты почему распускаешь дезинформацию, что мой жених женат? А ну, брысь отсюда, и чтобы я такого больше не слышала!
  
   Но Валентина несмело смотрит мне в глаза, а затем эффектным движением поднимает со стола салфетку. Я вижу хлеб, сало, вареную картошку, мелко нарезанный лук и соленые огурчики.
  
  - Обожди, Евгения! - сразу говорю я, освобождаясь от нее и шагая вперед, - надо сперва...
  
  - Ничего не надо! - упавшим голосом говорит Евгения и надувает губы, глядя, с каким выражением лица я сажусь за стол.
  
   По мере того, как появляется ощущение сытости, я чувствую, что теряю интерес к ним обеим. Меня охватывает желание поспать. Наверное, организм еще не переработал утренние лекарства. Широко зевнув, я перемещаюсь на знакомый диван. Женщины, переглянувшись, бросаются ко мне и пристраиваются под бока. В это мгновение дверь открывается, и в комнату входит Марфа. Оглядев нашу компанию, она визжит:
  
  - Нет, глядите, люди добрые! Старый хрен тут был, по одной водил! А этот, не успел в его кресло сесть, двух привел! Маньяк бешенный!
  
  - Марфа, убирайся! - звучно говорю я, сонно моргая.
  
  - Сам баб таскаешь, а на меня, честную женщину, кричишь? - голос Марфы становится похожим на звук циркулярной пилы.
  
   А между тем Евгения, видя, что я занят перебранкой, лезет ко мне в карман за портмоне. Валентина замечает ее движение. Еще не зная, в чем дело, но, не желая оставаться в стороне, она лезет туда же. Между ними вспыхивает борьба, в которую, похоже, чисто из любви ко всяким скандалам, вот-вот вмешается Марфа. Всхлипнув от отчаяния, я решаю, что мне лучше всего будет заснуть, и засыпаю..
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
  
   Просыпаюсь я от звука работающего телевизора. Будильник на подоконнике показывает, что прошло шесть часов. Мне становится стыдно: я нарушил обещание, данное Юрию Петровичу. Не вышел на работу. Надеюсь, он не рассердится!
  
   Я смотрю, кто у меня. Майор! Он сидит на стуле и с задумчивым выражением лица слушает новостную программу. Вертит пальцами портмоне, которое я с таким трудом добыл. Похоже, в женской схватке победила Валентина. Никогда не подумал бы!
  
  - З-здравствуйте! - говорю я, - а почему вы не у начальства с докладом? Я бы на вашем месте поторопился, а то орден прокуратуре отдадут!
  
  Майор пристально смотрит мне в глаза, пытаясь смутить, однако, не добившись своего, говорит:
  
  - Здравствуйте, Россланов! Докладывать нечего. У нас письмо, содержание которого мне непонятно, хотя переведено хорошим специалистом. И ключ, неизвестно, от чего. Может быть, вы поможете?
  
  - Давайте, - легко соглашаюсь я и беру у майора копию письма с подстрочником. Мне интересно, что в нем. Ведь я из-за него столько рисковал!
  
   После изучения текста я с усмешкой говорю:
  
  - Вам на русском языке написали значение каждого слова. Это неверный подход! Здесь аллегорические стихи. Чтобы передать смысл, нужен двуязычный поэт. В стихотворном варианте вы поймете.
  
  - Я знаю, переводчик так и сказал. Однако в прокуратуре утверждают, что искать не нужно, ты - этот поэт! - говорит майор.
  
  - Для равнозначного произведения, учитывая объем, мне работать с месяц. Пожалуй, я по-простому расскажу, что вам необходимо знать.
  
  - Попробуй - соглашается майор.
  
  - Ваш переводчик не знает историю моей родины. Ее этнос состоит из двух частей: сельских жителей юга и горожан севера. Первые дополняют общую веру книгой малого пророка, а вторые придерживаются канона традиционной религии. Так возникли различия в свадебных обрядах и похоронах, что привело к вражде. А в последнее время селяне политизировались настолько, что уже настаивают на разделении республики. В письме уроженец юга и современный последователь малого пророка с сектантской фанатичностью призывает к религиозной войне, которая должна продолжаться, пока северяне не поменяют обычаи. После отъезда русских промышленность севера встала, а простым чабанам нахлебники севера в тягость! Теперь, что касается сейфового ключа. В тексте особым поэтическим приемом сообщается адрес банка в старой части города. А под видом имени девушки, возлюбленной поэта, приводится название финансового учреждения - 'Арзу', что означает 'Мечта'. Есть даже фамилия управляющего, к которому следует подойти. Пошлите гонца в город, и узнайте, что существенного, помимо наставлений, оставил своим последователям автор письма. Если деньги, то, по-моему, следует сделать так, чтобы их не потратили на терроризм!
  
   Потеряв интерес к этой истории, которая, как мне казалось, должна быть занятнее, я подсаживаюсь к столу и беру оставленные Валентиной сухари. Майор с любопытством наблюдает, с каким удовольствием я ем, а затем спрашивает:
  
  - А ты, не хочешь поработать этим гонцом?
  
  - Да вы что? С ума сошли? Меня убьют! - чуть не подавившись, с возмущением говорю я, - там борьба за власть нешуточная! В Москве ждут делегацию, заключать новый межправительственный договор. Началась свара, кто будет представлять республику. Претендовали селяне. Так городские заставили их кровью умыться, штабелями в могилу клали!
  
  - А ты откуда такие подробности знаешь? - настороженно спрашивает майор.
  
  - Да звонил, кое - кому в город!
  
  - К кому? - взгляд собеседника становится невыносимо колючим.
  
  - Другу детства. Что вы так смотрите на меня?
  
  - Думаю, почему чистильщики сейчас появились. Почему убрали Мовлади с Удугом, почему пришли к тебе. Кто твой друг?
  
  - В республиканских 'органах' работает. - Упавшим голосом говорю я.
  
  - Теперь понятно, почему появились профессионалы высокого класса. Двигались быстро, стреляли метко!
  
  - Да, метко! Вы же тут сидите! И прокурор уцелел! - я пытаюсь оспорить утверждение майора, между строк утверждающего, что причиной ночных событий был мой звонок.
  
  - Прокурора подстрелил идиот Павел. Он и сержант в темноте перед общежитием такую пальбу открыли, что удивительно, как мы вообще выжили. А те ребята - нормально. Они не имели на нас приказа, вот и не тронули. Приходили ведь за тобой! Расстреляли нашу служебную машину, и ушли, никто не понял, куда. Похоже, ты у них под 'колпаком'. Кто-то в твоем городе долго ждал ясности, у кого завещание. А после твоего звонка решил, что пора действовать. Испугался, что ты ищешь контактов и можешь передать письмо 'не тем людям'.
  
  - Возможно, все было, как вы говорите! А возможно, произошедшее - это лишь цепочка случайностей. Вот вы сказали: 'и ушли, никто не понял, куда'. А ведь дорогу в поселок ГАИ перекрывало! Предположим, 'профессионалов' прошляпили при въезде, но обратно? Выстрелы были далеко слышны!
  
  - Какое ГАИ? - удивленно спрашивает меня майор, весь напрягшись.
  
  - Районное. 'Волга' стояла на перекрестке, а возле нее на морозе наш капитан прыгал в свете фар. Он папиросы курит, а у них огонек такой, яркий, и облако дыма густое, как от 'козьей ножки'. Я еще подумал - по манере курить его за версту узнать можно!
  
   Майор с минуту размышляет, а затем говорит:
  
  - Очень интересную информацию ты подбросил мне, очень. У меня и раньше в голове некоторые факты крутились, а теперь... смотри, Россланов, если сочиняешь!
  
  - Чтоб мне никогда котлет не видать! - озвучиваю я свою самую страшную клятву.
  
   Майор смеется, а затем возвращается к предыдущей теме:
  
  - Так как, поработать гонцом? Парень ты отчаянный, и город знаешь, как свои пять пальцев! Отрастишь бороду, дадим тебе паспорт с подходящей фамилией. Тебе же не диверсионной работой заниматься! Прилетишь, опустошишь ячейку, и обратно! Это ж в твоих интересах! А иначе, пока вопрос открыт, будешь трястись от каждого чиха и ждать следующих 'гостей'.
  
  - Я всегда чувствовал, что вы строите в отношении меня далеко идущие планы! Не-а, даже не уговаривайте! Я занят, жениться собираюсь. У меня невест куча мала, а мне даже разобраться с ними некогда!
  
  - Ну вот, как раз кстати! Десять процентов положишь на свой счет. А по моим данным, там не только на свадьбу хватит. Телефонный заводик себе купишь!
  
  - У вас для таких заданий должны быть специально обученные люди. Я не смогу сохранить инкогнито. Там моя родина, мой дом. Еще раз уехать оттуда не в моих силах. К тому же, если в ячейке нет ничего, я буду рисковать напрасно. Оно того не стоит! Не-а, не хочу заводик. Желаю спокойно прожить до пенсии в Калужской телефонной глуши. А вы придумайте способ, как меня защитить!
  
  - Ладно, подумаю! - говорит майор, поднимаясь, - но сперва я узнаю, чем у нас в ГАИ занимаются!
  
   На следующее утро, чисто выбритый, в отутюженной Валентиной одежде, я сижу в кресле главного инженера, и наслаждаюсь горячим кофейным напитком из запасов Юрия Петровича. Передо мной сидит Эмма Николаевна, пожилая женщина - врач, выгнавшая меня из больницы. Пытаясь угадать мое настроение, она с напряжением наблюдает, как я рассматриваю схему кабельного района и думаю, буду ли устанавливать ей телефон. Входит участковый монтер, начинает долго и путано объяснять мне, почему многоквартирный дом, в котором проживает Эмма Николаева, до сих пор не телефонизирован. Я обещаю женщине разобраться позже, и изгоняю из кабинета обоих.
  
   Однако их тут же заменяет Андрей, которому для работы срочно нужна специальная заглушка в невообразимом количестве. Я подписываю накладную на склад, и он, буркнув 'спасибо', отправляется получать. Едва я протягиваю руку к остывающей чашке, наш секретарь, Ольга, приносит мне толстые альбомы и говорит, что я должен составить требование на расходные материалы за месяц. Тяжко вздохнув, я достаю специальные бланки.
  
   Вскоре бумаготворчество страшно надоедает, и мне кажется, что кабинет я занимаю тысячу лет и буду погребен здесь в пыли. Поэтому, когда звонит Евгения, я радуюсь ей необычайно.
  
   - Гриша, ты представить себе не можешь, как мне в прокуратуре надоело!
  
  - Да нет, вот это я как раз могу, - грустно отвечаю я.
  
  - Почитай стихи, немножечко! - просит она.
  
   Я читаю Пушкина в собственном переводе на фарси. Евгения привычно хлюпает носом уже после нескольких строчек. По окончании она признается мне, что от моего голоса впадает в состояние 'измененного сознания', и готова ради меня на все. Спрашивает, не хочу ли я в перерыв пообедать вместе с ней в комнате 'наверху'. Я отвечаю, что, если она хочет вкусить кипятку, никаких проблем, а больше у меня ничего нет. Евгения смеется и кладет трубку.
  
   Когда наступает время обеда, ко мне в комнату входят: Евгения, Валентина, и... Павел! Евгения по-хозяйски целует меня в щеку, усаживается на диван, и, определенно хвастая, достает дорогие сигареты. Валя стеснительно касается губами другой щеки и оглядывается на Евгению. Та грозит ей пальцем. Валентина, покраснев, отнимает у Павла сумки и отправляет его за дверь. Евгения расстегивает форменное пальто, поправляет новенькую форму и ремень, на котором красуется свежая кобура с пистолетом. С опаской глянув на нее, Валентина открывает сумку и достает продукты, вид которых вызывает у меня больше эмоций, чем все женщины мира.
  
  - С сегодняшнего дня я на время болезни заменяю прокурора района, - говорит Евгения, и с деловитым видом чиркает спичкой.
  
  - Я уже это понял, Евгения... - я подобострастно смотрю на нее.
  
  - Константиновна! - прикуривая, подсказывает она, явно годясь собой.
  
  - Константиновна, - с ехидцей повторяю я, и задаю вопрос, - а чего вы, любезнейшая, Павла из прокуратуры не выгоните?
  
  - А он у меня в денщиках! Я от этого страшно кайфую! - говорит она и мстительно улыбается.
  
  - И кто помог тебе так продвинуться? - интересуюсь я, принимая от Валентины кусок хлеба с лучком.
  
  - Наш секретный майор, кто еще! - отвечает Евгения.
  
  - А ему подполковника еще не дали? - спрашиваю я.
  
  - А он, может, и не майор вовсе. Он, может, генерал. Кто знает? Хотя, какая разница, неважно! Важно, какие у него возможности! А возможности у него о-го-го! Обещал, если мы будем выполнять его задания, в Калугу на повышение я пойду, а не Сережка!
  
  - Кто это - мы? И какие задания? - у меня вдруг, что бывает нечасто, пропадает аппетит.
  
  - Ты кушай, кушай! - гладит меня по голове, как ребенка, Валя, и пододвигает бледный чай, размешивая сахар ложкой.
  
  - Мы - это все мы, и ты в том числе! - заявляет Евгения, - а первое задание я тебе сейчас расскажу, за этим и приехали!
  
  - Ты кушай, кушай! - говорит Валентина и вытирает стол у моего локтя полотенцем.
  
  - Можешь не рассказывать! Я все равно ничего делать не буду! - твердо возражаю я.
  
  - Будешь, когда узнаешь, какое! Тебе надо пойти в ГАИ, к капитану, с просьбой продлить временную регистрацию автомобиля. Он с тебя, чем берет? - спрашивает Евгения, глазами напоминая Сергея Николаевича.
  
  - Талонами на водку. - Слегка спасовав от ее прокурорского тона, отвечаю я.
  
  - Очень хорошо! Талоны положишь из портмоне, - она кладет наш трофей на стол, - и доставая, как бы невзначай покажешь капитану ключ и письмо. Потренируйся, чтобы было естественней. Потом пригласишь его отметить твое назначение в Обнинском ресторане 'Березка'. Он согласится, я уверена. Менты халяву любят!
  
  - А что дальше? - спрашиваю я.
  
  - Посмотрим, что он будет делать. Скорей всего, выйдет на связь с теми, кто приезжал по твою душу в Дальний. Скажет им, чтобы они подъехали за тобой к ресторану. Там мы их и сцапаем! - уверенно произносит Евгения.
  
  - Не-а, не пойдет! - возмущаюсь я, - зачем мне играть с огнем? Я человек мирной профессии. Даже если вы будете откармливать меня своими прокурорскими пайками месяц, я все равно не соглашусь! Эти люди под вашим носом двух чабанов убили, а вы до сих пор не знаете, кто они! Разве вы можете обеспечить чью-нибудь безопасность?
  
  - В поселке они ушли, потому что наши между собой стрелялись. А теперь мы будем готовы их 'принять'. Все пройдет отлично! Валентина с тобой пойдет, как твоя невеста. Мне нельзя, меня капитан хорошо знает. - С сожалением говорит Евгения.
  
  - А ты что будешь делать? - недовольно спрашиваю я.
  
  - Если в ресторане не сложится, я буду оберегать тебя после, этой ночью! - многозначительно говорит Евгения, закидывает ногу на ногу и победоносно смотрит на Валентину, которая краснеет, но взгляд Евгении выдерживает. У дам начинается дуэль взглядами. Осторожно кашлянув, я спрашиваю:
  
  - Девушки, если у вас все хорошо спланировано, может быть, вы и без меня справитесь?
  
  - Не справимся, не дури! - говорит Евгения, оставив Валентину в покое, - лучше послушай свою выгоду! Если чурки клюнут, и все пройдет успешно, мы устраним смертельную угрозу в твой адрес. Кроме того, в доме, что достраивает твой друг Сашка, ты получишь однокомнатную квартиру. Такое в нашем районе редко бывает, соглашайся.
  
  - И как вы это провернете? - удивляюсь я, - конфискуете жилье у несчастных заводчан и отдадите мне?
  
  - Нет. По договору между жилищным кооперативом и администрацией района пять квартир уходит в район. Их распределят между специалистами различных служб. Продаж 'Москвич', деньги внесешь в кассу кооператива, а затем официально телефонизируешь их дом. Тебе на общем собрании еще и благодарность за это вынесут.
  
  - Мне не нравится ваш замысел. К тому же машина очень нужна, я не хочу с ней расставаться! - возражаю я.
  
  - Тогда будешь проводить телефоны жильцам по долгу службы, упрямец ты наш! - смеется Евгения.
  
  - Соглашайся, Григорий Алексеевич! - тихо говорит Валентина, придвинувшись ко мне, однако не настолько близко, чтобы Евгения Константиновна занервничала, - мы кредит в банке возьмем, свой диванчик купим, телевизор, холодильник, квартирку всю-всю обставим!
  
  - Соглашаюсь, - говорю я, подделываясь под ее манеру произносить слова, - соглашаюсь! Но пока у меня денег на кабак нет! Придется майору спецсредства выписывать! Телефонные инженеры тоже халяву любят!
  
  Евгения одобрительно хлопает в ладоши, и, подхватив Валю железной хваткой, направляется к выходу.
  
  - Э-э, бабы, вы куда? А кто меня в районное ГАИ повезет?
  
  - Сашку попроси, пусть подкинет, - бросает через плечо Евгения, - нам некогда, перед походом в ресторан нужно многое успеть!.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
  
   За столиком в ресторане 'Березка' мы сидим вчетвером: к нам якобы 'случайно' присоединилась Ира. Ее привел капитан. Девушки делают вид, будто только что познакомились. Мне вначале смешно, однако они ведут себя настолько естественно, что я быстро привыкаю.
  
   Само заведение и присутствующие в нем вызывают такой интерес, что я очень даже рад, что согласился. Жизнь в деревне довела до того, что такое незначительное событие, как посещение ресторана, я воспринимаю, как нечто эпохальное. Вспоминается родной город, дружеские пирушки, студенческие вечеринки. От нахлынувшей тоски я заказываю шницель и бутылку портвейна. Капитан выбирает водку в графине и жареную треску. Девушки довольствуются винегретом, который, разыгрывая невинность, запивают минеральной водой.
  
   Валентина сегодня снова выглядит, как кинозвезда. На нее обращают внимание мужчины. Подходит малый в красном пиджаке, из уголовных элементов, что грязно пируют неподалеку, и приглашает на медленный танец. Валентина застенчиво спрашивает у меня разрешение и уходит. Чтобы не возмущаться тем, что ее щупают, я отхожу к бару, где покупаю сигареты.
  
   Закурив, я отодвигаю оконную занавеску, и сквозь щелочку смотрю на стоящую у входа неприметную машину. Сквозь ее запотевшие стекла видны огоньки сигарет 'группы быстрого реагирования'. Несмотря на то, что после нашей встречи капитан не вел себя подозрительно, меня все равно прикрывают по 'полной программе'.
  
   Я замечаю, что Валентина, залепив пощечину, возвращается на место. А малый, показывая пальцем на нее, идет к приятелям. Мужская компания ржет и громко отпускает сальные шуточки в адрес девушки. Обычно я такое не терплю, но теперь, учитывая обстоятельства, я тихо возвращаюсь к нашему столику.
  
   К счастью, на маленькой сцене ресторана появляется, судя по реакции завсегдатаев, местная звезда. Взгляды присутствующих устремляются на нее. Она поет хорошо, зажигательно, ее вспыхивающее блесками платье, энергичные жесты, заводят людей. Начинаются быстрые танцы. Ира поднимает уже порядком выпившего капитана. За столиком остаемся мы вдвоем.
  
  - Не напрасна ли вся эта милицейская затея? - спрашиваю я у Вали, не желая сидеть молча.
  
  - Майор знает, что делает. А если и ошибается, что плохого для нас? - спрашивает Валентина, искательно глядя мне в глаза.
  
  - Нас нет, Валя! Ты... - запнувшись, я думаю, как лучше обсудить с ней щекотливую тему наших отношений.
  
   Но Валентина, заметив, что малый вновь направляется в нашу сторону, хватает меня за руку и испуганно просит:
  
  - Пойдем танцевать, привяжется!
  
   Словно по заказу, певица переходит к ритму медленного танца. Мы поднимаемся, я обнимаю Валентину за талию.
  
  - Гриша, мне надо тебе что-то сказать! Что-то очень, очень важное! - говорит она.
  
  - А может, не надо? В другой раз скажешь! - говорю я, позевывая.
  
  - Гриша, у нас будет ребенок! Я не шучу! - покраснев, произносит Валентина.
  
  - Нашла, где такое говорить! - равнодушно говорю я.
  
  - Евгения Константиновна нигде нас одних не оставляет! - с обидой произносит Валентина.
  
  - Не оставляет! - как эхо, соглашаюсь я, а потом интересуюсь, - ты со мной спала по заданию из центра?
  
  - Да, - неохотно соглашается она.
  
  - Кто тогда будет папа? - спрашиваю я и тут же сам отвечаю, - правильно, центр!
  
  - Нет, папой будешь ты! - говорит Валя, поджав губки, - и думай быстрее, а то скоро живот поползет, не скроешь!
  
   Через несколько минут, мучимый сомнениями, я задаю вопрос:
  
  - Валентина, а кроме меня, у тебя за последнее время, еще задания из центра были?
  
   Она резко отодвигается и отвешивает мне такую пощечину, что в голове звенит, как в колокольне. Потирая пальцами виски, я замечаю малого, которому сегодня уже досталось от Валентины. Он стоит неподалеку с парочкой сильно выпивших друзей. Они смотрят на меня в упор и смеется. Скрипнув зубами от такого нахальства, я возвращаюсь за столик и усаживаюсь, избегая смотреть на Валентину. Говорю капитану, лишь форма которого, похоже, удерживает 'красные пиджаки' от более агрессивных действий:
  
  - Не понимаю, как русские, носители великой культуры, могут себя столь отвратительно вести!
  
  - Не все, кто говорит по-русски, являются русскими. Я, например, себя таковым не считаю! - произносит капитан, опрокидывая в горло рюмку водки.
  
  - Вы же Иванов!- удивленно восклицаю я, - а кто же вы, если не русский?
  
  - Мой древний народ русские попы насильно крестили и дали ему православные имена. Но мы сумели остаться в своей, языческой культуре. Попы ушли, уходят коммунисты, выдававшие нам фальшивые паспорта. Приходит наша пора! - на лице капитана мелькает злобная гримаса.
  
   После таких откровений вечер портится окончательно, и общий разговор уже не возобновляется. Обождав немного, я предлагаю разойтись по домам.
  
   Едем с ветерком, на патрульной машине с включенной мигалкой. Капитан, несмотря на протесты, высаживает Иру в райцентре, возле автобусной остановки. Это меня забавляет: оказывается, подруги не всегда спят с теми, на кого 'глаз положили'. Ай да капитан, молодец, не то, что я!
  
   Меня и Валентину капитан подвозит до здания узла связи. Я вежливо прощаюсь и поднимаюсь по лестнице. Подойдя к жилому отсеку, замечаю, что нет ни вещей, которые вечно сушились на батареях, ни шкодившего возле них маленького Саши.
  
  - Твоего соседа отправили жить в общежитие, - предваряет мой вопрос Валентина, - майор решил, что там ему будет безопаснее.
  
  - А я как же? А обо мне, кто подумал? - бурчу я.
  
  - О тебе и думали! В соседней комнате сегодня ночью будет находиться кто-нибудь из наших. Так что, не беспокойся! - ласкового говорит Валентина.
  
  - Наверняка это будешь ты! - говорю я недовольно.
  
  - Почему я? А если и я, что тут такого ...
  
   Неожиданно у меня в ушах появляется шум, а видимый мир сотрясается. Валентина помогает добраться до дивана и подставляет тазик. Когда желудок освобождается, становится легче. Валентина за мной убирает, помогает снять праздничную одежду, укрывает одеялом. В таком виде меня застает 'группа прикрытия'.
  
  - Валька, чайник поставь! И сало тащи! - громко командует Евгения, садясь за стол. Майор седлает стул спинкой между ног, Павел остается стоять возле двери, сержант занимает позицию возле окна.
  
   Евгения берет кусочек сала, но вместо того, чтобы кушать, вертит поясной ремень, чтобы кобура с пистолетом бросалась всем в глаза. Майор, наоборот, снимает все, что можно.
  
  - Устал я чего-то, - говорит он, ни к кому конкретно не обращаясь.
  
  Евгения спрашивает его:
  
  - Ладно, что дальше делать будем?
  
   Майор, не отвечая ей, жует, но заметно, что он, в отличие от остальных, при этом думает. Евгения, в которой энергия так и бушует, обращает свой взор ко мне:
  
  - А ты чего разлегся? Вставай, чаю с нами попей!
  
  - Ему плохо, тошнит! - как о ребенке, жалостливо говорит Валя, - подсунули портвейн 'левый', отравился!
  
   Я смотрю на присутствующих и вижу, что они так и норовят перевернуться к верху ногами. Мне становится обидно от их намерений, и я хочу вновь попросить у Вали тазик, однако сдерживаюсь.
  
  - Хорошо! - деловито произносит майор, - в ресторане было что-либо подозрительное? Не курящие гашиш лица кавказской национальности? непьющие славяне? женщины, активно домогающиеся скучного героя телефонных будней?
  
  - Нет, - отвечает Валя, хлопоча по хозяйству, - не было.
  
  Я провожаю взглядом ее порхания, и неожиданно, хихикнув, говорю:
  
  - А у Вали ребенок будет!
  
  Майор престает жевать. Пристально глядя на меня, он спрашивает:
  
  - Россланов, отвечайте четко, вы заметили необычное?
  
  - Валька врет! Меня тошнит не после портвейна, а от нее! - я по-птичьи вытягиваю вперед голову и делаю махи руками. Мне кажется, что у меня есть крылья, и я смогу улететь отсюда. Мое поведение наводит майора на определённые мысли. Он говорит, хищно скалясь:
  
  - Товарищи, надо готовиться, мы своего добились, у нас будут гости!
  
   Его слова вызывают у меня странную реакцию: я смеюсь и плачу одновременно. В таком состоянии дальнейшие события мною не воспринимаются, как происходящие в реальности. Мне кажется, что все, жужжа, как пчелы, куда-то исчезают. В одиночестве я провожу час, на протяжении которого приятное блаженство сменяется ужасной тошнотой. Потом появляется Евгения. Она выключает свет и ложится со мною, держа пистолет в руке. Я не упускаю удобного момента и слезливо спрашиваю, не подаст ли она тазик? Евгения отвечает, что нужно терпеть, поскольку на секретной операции блевать не разрешается. А сама стучит зубами от страха и норовит сделать со мною то, от чего у Вали появился ребенок. Настойчивым попыткам Евгении мешает условный стук в стену, после которого она снимает пистолет с предохранителя. Почти сразу через щель под дверью к нам проникает едкий дым от дымовой шашки. У меня сразу случается приступ, и зазвучавшие в здании выстрелы отходят на второй план. Я прихожу в себя только тогда, когда меня доставляют в больницу, к врачу Голованю, и укладывают на койку 'постоянного клиента'..
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.
  
   Через две недели я сижу за празднично накрытым столом, на помолвке. Жених - я, невеста, естественно, Валентина. В роли моего будущего свидетеля выступает Павел, по правую руку у Валентины, изображая ее близкую подругу, сидит Евгения. Празднество происходит в большой деревенской избе, у родителей Валентины. Гостей много.
  
   Слово представляется Юрию Петровичу. Он произносит коротенькую речь, в конце которой от лица профкома и районной администрации вручает мне договор на однокомнатную квартиру в жилищном кооперативе. Графа, где прописывается имя собственника, пуста. Я не успеваю рассмотреть общую площадь: документ отбирает мать Валентины, крупная, полная сил крестьянка. Она кладет его в особую шкатулку, где будет лежать и брачное свидетельство, которое мы получим уже скоро.
  
   Гости хлопают в ладоши и пьют за благоденствие молодых. Слово берет Саша. Он выражает особое удовольствие тем, что мы будем соседями. Лена с сияющим лицом дарит набор вещей для новорожденного, синего цвета.
  
  - Я почему-то уверенна, что у вас будет мальчик! - говорит она.
  
  - А мне баба Маня нагадала девочку! Сперва нянька, потом лялька! И не уговаривайте, я настроилась! - в шутливой форме протестует Валентина.
  
   Гости дружно смеются, хлопают, кричат 'горько'. По причине моего дурного настроения мы целуемся целомудренно. Причем Евгения следит, чтобы недолго.
  
   Далее выступает Варвара. Она говорит, что, несмотря на непродолжительное знакомство, она успела понять, что человек я хороший, потому как непьющий. Дарит еще Колиного производства детскую кроватку, которую ее родственник из Средней Азии, вместе с отцом Валентины, крепким с виду алкоголиком, проносят мимо меня в дальнюю комнату.
  
   Продолжает эстафету поздравлений дядя Валентины из Тулы. Он сначала приглашает меня к себе на пасеку, где много меда, а затем дарит красивый тульский самовар. Дядя мне нравится, у него большая седая борода, он выглядит, как дед мороз на новогодней открытке. Однако вместо меня ему почему-то отвечает брат Вали. Сержант и его жена, худющая женщина, старше мужа лет на десять, по очереди говорят, что обязательно приедут, и благодарят дядю за приглашение. Они же и забирают самовар, который куда-то относят.
  
   Обидевшись, что мне не дали потрогать подарок, я прошу Валентину, чтобы она налила мне стакан водки. Но ее мама, услышав, наливает в рюмочку самогона. Шепотом говорит, что водка дорогая, если я все выпью, бутылку придется убрать, а без нее стол будет бедным. Я тяжко вздыхаю, смотрю на консервированные шпроты, но решаюсь их попросить: кто знает, что будущая теща скажет?
  
   Андрей и Марфа дарят набор стопок под крепкие алкогольные напитки. Стопки забирает у меня Валентина. Она с шипением говорит, что за такие подарки гостей следует гнать взашей. Относительно Андрея и Марфы, я, в принципе, согласен. Однако мне все равно становится за них обидно, и я отпрашиваюсь на крыльцо, проветрится и покурить.
  
   Побыть одному мне не удается: появляется отец Валентины. Предполагаемый тесть увлекает меня в свой 'знатный сарай', которым по праву гордится. Показывает свиноматку, довольно связно излагает ее историю. Затем рассказывает про породу курочек, и то, почему они у него хорошо несутся. Далее подводит к двум механизмам, которые составляют его главную гордость: самогонному аппарату и трактору. Производительность и конструкция самогонного аппарата оригинальны, как и рецепт приготовления напитка. Я восхищаюсь. Действительно, если следить за качеством и гнать на продажу, прибыль не заставит себя ждать. Конечно, самому каждый день много пить не стоит, здоровье дороже ... ах, да, конечно, трактор гораздо интереснее. Самый лучший трактор на деревне. Один только вал отбора мощности чего стоит! Любые дополнительные устройства можно подцепить! Да на этом тракторе он, его сын, и я, не то, что гектары картошкой засеем, а весь районный чернозем перепашем! И телефонный кабель по экватору протащим, если найдутся дураки, которые нас наймут!
  
   Насилу вырвавшись из сарая, я вижу, что гости, включив радио на полную мощность, танцуют во дворе, перед избой. Меня подхватывает Валентина. Находясь в центре внимания, мы кружим по утоптанному снегу, посыпанному в честь праздника опилками. Валентина любуется тем, как на мне хорошо сидит костюм, купленный позавчера на толкучке у универмага. Я говорю Валентине, что ей подходит платье, удачно взятое тещей напрокат. Валентина, зардевшись, произносит 'спасибо' и хвалит маму, без которой мы сами с жизнью не справимся.
  
   По сложившемуся обычаю следующий танец танцует жених со свидетельницей, а свидетель с невестой. Валентина не хочет отпускать меня к Евгении, но подчиняется требованию приглашенного фотографа. Явно красуясь перед объективом новой, с иголочки, формой, Евгения в танце держит меня хваткой, в которой чувствуется почти мужская сила. Я поздравляю с тем, что подписан приказ об утверждении ее на должности прокурора района. Небрежно поблагодарив, Евгения спрашивает:
  
  - Придешь ко мне вечером, отметим?
  
  - Да ты чего, Евгения? У меня вроде как теперь супруга есть! - я удивленно смотрю на нее.
  
  - Это ты чего? На самом деле собираешься спать с Валькой? С ума сошел?
  
  - А зачем тогда мы кольцами обменялись?
  
  - Ну что с того? Хотя я Вальке и разрешила, это ничего не значит. Я не могу обременять себя семьей, мне карьеру делать надо. А ей и правда, ребенку фамилия нужна. Да и любит она тебя, а ты вечно голодный и неухоженный! Вот, какой тебе костюмчик сыскала! Но это совсем не означает, что я ей позволила и все остальное!
  
  - Ну, бабы, вы даете! - только и успеваю сказать пред тем, как танец заканчивается.
  
   Я поднимаюсь на крыльцо, чтобы найти забытые сигареты. Закурив, смотрю на небо, где на горизонте сквозь темные тучи вдруг проглядывает ярко-синее небо. Неожиданно бьет молния, гремит гром, и на нас начинают падать крупные капли теплого дождя. Гости, подставляя под дождинки ладони, кричат:
  
  - Весна! Весна пришла!
  
   Валентина и Евгения организуют из гостей общий хоровод. В нем разрыв, не хватает меня. Женщины зовут, машут руками, хотят, чтобы я присоединился, замкнул ликующий круг. Но, глядя на них, я ощущаю страшную тоску, и, вместо того, чтобы пойти к ним, отступаю вглубь избы. В дальней комнате, отодвинув подарки, я открываю окно, перелезаю через подоконник и иду по центральной улице деревни, сам не зная, куда..
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"