Аннотация: Ужасы революции, репрессий, войны, - все прошли крестьяне Назаровы, и по- разному сложилась их судьба, порою и в противоположных лагерях оказывались, да уж время было такое, поди разберись, что к чему.
ГЛАВА 1
- Улька! - закричал кто-то по ту сторону избы. - Улька, выходь во двор!
Тонкая, как тростинка, девушка оторвалась на минуту от свежевыбеленной русской печи и нехотя подошла к окошку, чтобы взглянуть на бездельника, пытающегося отвлечь ее, трудолюбицу, от такого наиважнейшего и наипочетнейшего занятия, как выпечка хлебов.
Малорослый худощавый парнишка с носом-бульбочкой и буйным залихватским чубом, смачно пощелкивая толстыми, мокрыми губами семечки, уютно примостился на завалинке ее отчего родимого дома.
- И чо в горенке корпишь, зазноба? - выплевывая на землю крупную с желтинкой шелуху, лукаво поинтересовался пришелец. - Али не хотишь меня зреть?
Она, действительно, не хотела видеть чубатого, она пре-зирала его всем своим маленьким неопытным сердечком, так как совсем скоро постылый коротышка должен стать ее бо-гом данным мужем.
- Отринь, - процедила сквозь зубы девушка и тотчас по-чувствовала запах подгорелого каравая.
Надо было спасать будущий ужин, иначе.... Иначе мачеха начнет браниться, а то и залепит падчерице пощечину. Как же хорошо было при милой матушке! Но матушка приказала долго жить почти год назад. Хлопотала знахарица бабка Пелагея над умирающей, хлопотала, да что толку. Уж больно сильно простыла Анна Петровна на сенокосе. А все этот шквальный ветрюга да леденящий ливень, как снег на голову, пришедший с мутной, неприветливой реки Сороки, за которой с незапамятных времен горделиво возвышается заброшенный таинственный женский монастырь. Что только не болтают про то чудное строение, врут, наверное.
"Слава Господу, - утирая рукавом цветастой кофточ-ки, поддетой под самотканый льняной сарафан, вспотевший от жары лоб, облегченно подумала труженица, - пушистые хлеба не подгорели, на диво удались они".
- Чаво убегла, краля! - появился в проеме двери буду-щий ненавистный муж. - Неужто не сохнешь по мне?
"Как же пригожа его будущая супружница, - мозговал между тем недоросль, потихоньку подходя ближе, чтобы ущипнуть милую за налитую молодостью ягодицу, - и гла-зищи у нее, как у телки Звездочки, только голубые, как небо в летний, погожий денек. Зыркает ими, зыркает, всех парней уж приворожила, да поделом голожопым, не по зубам им Ва-силья девка. Тоща только, да будущая свекруха ее откормит, будет кровь с молоком".
- Уйди, - прошипела Улька, накрывая плоды трудов своих белым, самолично вышитым полотенцем, - Знаешь же, что не люблю.
- А это мы еще посмотрим, - нервно хохотнул прише-лец, ловко укладывая короткопалую руку пониже спины де-вушки, - я тебя научу мужа почитать.
Верстах в двадцати от Михайловска, среди лесов и хол-мов, стоит небольшое село Сорокино. Там и родилась в нача-ле суетного двадцатого века Ульяна Назарова. Отец ее, Васи-лий Иванович, считался зажиточным, середняком, имел пяток дойных коров, две лошади, да каждой хвостатой твари полон двор. Детищ у родителей было четверо, вернее, осталось четверо, так как остальные семеро умерли еще младенцами от каких-то непонятных болезней. Да и у кого в селе ребятня не преставилась? Разве только у Марфы-колдуньи, так у нее, говорят, и вообще наследников не было, видно, покарал Господь ее за дела непристойные.
В тридцать девять лет отроду от простуды скончалась Анна Петровна, оставив на попечение второй половины два-дцатилетнего Филю, восемнадцатилетнюю Матрену, шестна-дцатилетнюю Наталью да самую младшенькую - четырна-дцатилетнюю Улюшку, краше которой не было во всей окру-ге. Высокая, тоненькая, с белоснежной чистейшей кожей, ог-ромными небесно-голубыми глазами и толстой пшеничной косой, она невольно притягивала взгляды представителей обоего пола. Да что взгляды! Василий боялся выпустить дочь из дому без присмотра сестер и брата. А тут еще сам тысяч-ник Дементий Макаров свататься к нему пришел. Сын у него, правда, дохленький, да с лица воду не пить. Зато первой хозяйкой в округе его доченька станет. Жаль, что преставилась Аннушка, вздыхал ночами Назаров, не дожила до такого счастья. Теперешняя жена Иваныча Аграфена, как и полагается мачехе, не возлюбила его ребятню, да и какая такая баба захочет чужие рты хлебушком кормить.
Плакала Улька, плакала, да слезоньки, что вода, в землю впитались, зато Тришка влюбился в суженую без ума, по ве-черам подворотню обхаживает да песни горланит, благо, где-то на гармошке играть научился. К тому времени Матрена в Михайловск укатила, взял ее за себя цирюльник городской. Наталью вот выдать бы еще, но не вышла она росточком, на дитятко до сих пор похожа. Да и кто взглянет на Наташку, коли такая пава, как Ульяна, по двору ходит. Хотели Фильку в солдаты забрать, чтобы за царя-батюшку голову сложил, да упал малый на посевную и ноженьку подвернул. В город к фельдшеру возили болезного, только и там не смогли помочь бедолаге, говорят, перелом какой-то диковинный у него. Так и остался Филимон при доме: где коня подковать, где пово-дья починить, где на огороде подмочь. Девок стал сторонить-ся, загодя снова болтал, что не нужны они ему, девки эти. А Грушка этому рада, заявляет, что скопытится скоро наслед-ник, не жилец он на белом свете. Добро бы, сама понесла ди-тятко, да нет, бесплодная оказалась баба. То-то не брал ее до тридцати лет никто, да к тому же порченая баба попалась. Бают люди, квартировал у ее родителей питерский ссыль-ный, Алексеем Антоновичем звали, да пропал он однажды в лесу, вроде, утонул в окаянном ведьмином болоте, которое лежит за речкой Сорокой подле поросших мхом заброшенных стен женского монастыря да терпеливо ждет свои редкие жертвы. Только зря старается адская трясина: обходят сорокинцы это гиблое место за многие версты. Хотя...двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вчерась плотник Фома Еремин из города вернулся. Навроде в самом Питере самого батюшку-царя из-за нехватки хлебушка с трона смахнули и в полон взяли, да еще сказывает, что скоро всех лиц мужеского пола в армию заметать будут, чтобы с окаянным немцем в окопах вшей кормить. Так что все одно: погибель ждет народ русский, погибель да безвластие проклятущее.
- Сохну я по тебе, девка, - отдернув руку, Тришка вне-запно пустил одинокую слезу и захлюпал картофелелевид-ным носом. - Не томи ты меня, дай облобызаю, жизня не ми-ла без тебя, ноченьки не сплю, все о тебе думаю.
- Сгинь! - в сердцах крикнула Улюшка, отталкивая от себя ненавистного прилипалу, - Сгинь, дай хоть до свадьбы свободой натешиться!
- Ты у меня натешишься! - угрожающе набычился ко-ротышка и в ярости опустил волосатый кулак на румяный свежеиспеченный каравай.
- Ах! - вскрикнула девушка, хватаясь за то, что еще не-давно радовало душу и зрение.
- Это еще чаво получатся? - нежданно-негаданно по-слышался громовой голос из открытой настежь двери, - Ты, падла, чаво ерепенишься, коли такой богатырь снизошел до сироты безродной?
Вздрогнув, Ульяна резко обернулась на этот до боли не-навистный голос. На чисто выскобленном пороге стояла соб-ственной персоной вторая жена папани.
Черные, немного косящие ее глаза метали громы и мол-нии, прямой острый нос неистово раздувал удлиненные хищ-ные хрящеватые ноздри, а приоткрытый рот с тонкими сине-ватыми губами силился изречь что-то премерзкое, дабы вновь унизить постылую падчерицу.
"Как же она похожа на чернокнижницу, - в ужасе отска-кивая к укладистой русской печи, невольно подумала Улень-ка, - Ан нет, недолго будет тешиться моим сиротством старая гарпия, пойду к вечеру к ведьминому болоту да утоплюсь в нем".
- Замолкни, баба! - внезапно рыкнул на пришедшую ко-соглазую фурию Трифон Макаров. - Коли желаешь, сегодня же скажу батяне, привезет тебе подводу первейшей в Соро-кине пшеницы, да и червонцев подбросит. Не тронь Ульку, Агриппина Платоновна.
"Впервые за многие месяцы кто-то заступился за сироти-нушку, - обреченно вздохнула падчерица, - поди, участь тяжкая ей, красной девице, выдалась - сопли смердящему Тришке вытирать. Да лучше сопли, лишь бы хозяйкой самой себе быть. А от мужа никуда не денешься, так как судьби-нушка такая у каждой деревенской девки - замуж поневоле выходить. Да и мужики все одинаковы: норовят под юбку залезть, а коли не жена, с дитем бросить. Вон и Колька Саврасов вчерась подсолнухами угощал, а сам клейким взглядом всё ее груди ощупывал. Да и красавец Тишка Бара-нов прижал как-то к осине, да давай целовать. Словно укусы его поцелуи были. Долго потом мыла Уленька губы в ручье быстром, долго полоскала рот травяными настоями".
- На Покров свадьба будет, - будто приказал нелюбый нареченный и, задрав к потолку небольшую свою головку, неторопливо, вразвалочку, вышел из ставшей отныне завсегда скандальной избы. Стоял август тысяча девятьсот семнадцатого года.
Матрена качалась в буржуйском кресле и с волнением вслух читала свежую газету. 27 августа распалось еще одно правительство, на смену ему пришла какая-то неведомая Ди-ректория, а с чем ее едят, Мотя не знала. Гришаня вчера при-шел домой взвинченный. Не снимая сапог, рухнул на стул и будто оцепенел.
- Черт возьми, - через некоторое время вяло пробурчал он и странно так взглянул в глаза встревоженной донельзя бабе, - слушай-ка, драгоценная, если так будет продолжаться и дальше, я в скором времени останусь без работы.
Григорий положил ногу на ногу и вновь застыл, словно прислушивался к самому себе и не мог понять, что вещают его образованный мозг и здравомыслящее сердце.
Еще бы ни образованный! Все же целых семь классов за плечами, даже ее, вторую половину, ненавидящую церковно-приходскую школу, читать да писать выучил. Как же прият-но приехать в родной дом и щегольнуть таким новомодным словом, как анархия. Или революция. А еще приятнее мол-вить, что она, Матрена Васильевна Иванова, и есть самая настоящая революционерка. Пусть завидуют!
- Почему бы тебе не стать грозным комиссаром? - мур-лыкнула Мотя, прижимая щеголеватую голову мужа к своей пышной, пышущей здоровьем и сладострастием, груди? - Все же довольствие будет да почет какой-никакой.
- Надо повременить, - оживился чернявый Григорий. И свободный от объятий черный ус покрутил. - Сначала пускай разберутся меж собой разномастные революционные течения. А там посмотрим, стоит ли свою буйну голову в петлю совать.
"Какая же благоразумная у меня супруга, - кося коричне-вым, бычьим глазом на ситцевую, в горошек, готовую от на-туги дать трещину, кофточку советчицы, продолжал разду-мывать между тем Григорий. - Разве скажешь, что дремучая деревенщина. И сама собой уж до чрезвычайности хороша: статная, полногрудая, кровь с молоком. Не чета, правда, гор-дячке Ульке, но не по зубам ему, простому парикмахеру, Улькина необычайная красота. Был бы он миллионщиком иль тысячником, но родитель хренов спасовал: на заводе у Коновалова за гроши батрачил. Явился бы Григорий, такой богатый и пригожий, в дом к старикам Назаровым. Искоса взглянул бы на младшую Василия дочку, упала бы она в об-морок от его обвораживающего взгляда. Подхватил бы он ее на руки.... На черта бы тогда ему сдалась толстушка Матрена Васильевна с ее условно богатым приданым".
- Гришенька, - крепко прижалась к мужу пышнотелая женушка, - иди ко мне, Гришенька, дай я тебя поцелую.
Наталья полола свеклу да думала свою невеселую думу. До чего же она махонькая, будто ребятенок какой, до чего несчастная! Кто же замуж возьмет такую худую да бледную? Уже давно нравится ей могучий Тиша Баранов, да только он все за сестрой Ульяной увивается. Счастливая Улька! Эдакий добрый парень ей достался, а она от него нос воротит. Если не считать барина, Дементий Евсеич - самый наиважнейший в округе хозяин, у него добра не меряно. Что бы еще желать деревенской девке? Мала возрастом, конечно, но зато не пе-рестарка, дразниться никто не станет. А ее, Наташку, всяк хулит и насмешничает, мол: старой девой помрешь, таракашка Назаровская. А что в ответ молвить? Мелка уж она больно: от горшка два вершка.
- Наша Даша маленька,
Чуть побольше валенка,
В валенки обуется,
Как пузырь надуется, - донеслось из соседнего огоро-да.
То Варвара Найденова тискала свою полугодовалую доч-ку. Мужик у Варьки работящий, да и ребятенок дюже смир-ный. Вот и у нее счастье.
- Чо нос повесила? - вышел из избы хромоногий Фили-мон, - Аграфена велела до вечера управиться.
Ох уж эта Грунька, которую внезапно выискал батюшка сразу же после смерти матушки! Доколе черная ворона будет издеваться над беспрекословной падчерицей? Кто дергает сорняки под самую осень? Только она, Наталья, убогая и го-ремычная.
Филимон гневался. Он слепо ненавидел мачеху и в то же время не мог оторвать глаз от ее высокого, справно слажен-ного стана, от быстрых беспроглядных очей, от малой, но ладной груди. Бают люди, был у нее раньше полюбовник го-рожанский, был да сплыл, навроде утонул в болоте ведьми-ном, Но еще сказывают, что видели его ночью в лесу за рекой Сорокой, ходил он будто бы вдоль крутого берега и к черной воде присматривался. Наверное, кладбище искал утоп-ленник, да далеко могильник деревенский находится.
Дык в последнее времечко молодая мачеха совсем люта стала. Взбесилась, как соседский пес найденовский. Никого к себе близко не подпускает, даже батяню прочь гонит. А на него, Фильку, и глянуть не хочет, словно он и на мужика не похож. Эх, судьба-судьбинушка Филимонова! Да и что на судьбу гневаться, коли права нога у него хромая. Калека он, прости господи.
- Эй, Филька, - басовито крикнула с крыльца Аграфена - Подь к сараюшке, пора курей кормить.
Тяжко вздохнув и исподволь бросив последний взгляд на вздрогнувшую Наталью, Филька потешно попрыгал к ново-явленной хозяйке дома.
ГЛАВА 2
С конца сентября резко занепогодилось. Огороды и гумна сельчан тотчас осиротели, низкие, свинцовые тучи дружно бросились бороздить угрюмое и без того осеннее небо, ветер по-разбойничьи налетел на враз задрожавшие от неожидан-ности деревенские избенки, стараясь разнести в клочья не-мудреные крестьянские хозяйства. Время от времени по ут-рам выглядывало несмелое солнышко, но после обеда оно неизменно пряталось за рекой Сорокой, чтобы исчезнуть за нею на день-другой.
Как-то незаметно пришел Покров. Колкая снежная крупка заботливо припорошила промерзшие насквозь поля и луга, отбелила жадно чавкающие прежде осклизлые дороги, сорвала одиноко трепещущие листочки на бесстыдно оголенных деревьях.
На следующее воскресенье намечалось большое событие в жизни сорочинцев, и этим событием являлась свадьба пер-вейшего на селе парня Трифона Дементьевича Макарова со скромной середнячкой Ульяной Васильевной Назаровой.
Огромный двухэтажный, на надежном каменном фунда-менте, недавно отстроенный приезжими городскими рабочи-ми, особняк Макаровых дворцом царским высился среди не-больших закопченных деревенских избушек. Сколько горниц вместило в себя сие агромаднейшее сооружение, простой на-родец не ведовал. Болтали любопытные сорокинские бабы, что недавно приезжали в гости к тысячнику самые настоящие благородные господа в закрытых золоченых каретах, пили-ели они за высоким забором попросту, да еще и ночевать остались. Да мало ли кто что говаривал!
В честь венчания единственного сына созвал, наконец-то, Дементий Евсеич в тот диковинный домино и народец мест-ный, разве мог опозориться пред сельчанами главнейший в округе хозяин. Зрители из простых деревенских занимали большую часть хором у двери, а за княжеским столом, по-крытом накрахмаленными, белоснежными скатертями, гордо восседали посаженные отцы и матери, родители жениха и невесты и другие почетные лица. Перед ними ярко горели сальные свечи, стояли несметные яства и знаменитая в народе водочка, кою умело изготовлял удалой мужик из волжских казаков Емельян Якушин. Голытьба, не обделенная вниманием Макарова, часто метала самопальную за мятые воротники, а потом скабрезные шуточки взрывали гостей настолько, что подвыпившие бабенки и пьяные в стельку их благоверные хватались за что придется и чуть ли не валились от оглушительного хохота друг на друга. Почетные же лица, искоса наблюдая за беснованием холопов, не дотрагивались до изысканных блюд, а будто ждали чего-то нового, интересного, и это новое предстало пред ними в виде ослепительной юной девушки с белоснежной косой на груди. (И откуда, скажите на милость, берутся в этой глуши такие красавицы)? Неприглядный малорослый парень с вечно мокрым носом, важно выпятив тощую грудь, величаво вел сие чудо к толпе, жадно вбирающей в себя удивительные прелести молодицы.
Сколько времени пришлось новобрачной терпеть униже-ния от гостей, она не помнит, но всему когда-то приходит конец. Пришел конец и ее испытаниям. Отгремело омерзи-тельное свадебное застолье, где невеста в ужасе закрывала глаза, когда бесконечное количество раз хмельные рты собу-тыльников, будто потешаясь над Улюшкой, кричали молодо-женам "горько", и ей приходилось покорно подставлять не-меющие от отвращения губы своему уже мужу.
- Пора и честь знать, - внезапно поднялась из-за стола неулыбчивая мать Трифона, и, с наслаждением прочувство-вав мгновенно наступившую тишину, оглушительно провоз-гласила. - Приспело время молодым ступать почивать.
- Ты ей покажи, паря, где раки зимуют, - поддержал од-носельчанку кто-то из мужиков.
- Хватит! - стукнул кулаком по столу Дементий Евсеич.
И Улюшка, в душе проклиная извечное повиновение де-тей родителям, низко пригибая тяжелую голову, чтобы окру-жающие не заметили ее негодования, спешно пошла навстре-чу своей погибели.
Большая кровать была разобрана, а в печи их уже совме-стной светелки прожорливо полыхал огонь. Он с жадностью лизал еще недавно бывшие живыми деревья, с аппетитом об-гладывал хрупкие древесные косточки. Так и ее, Улюшку, скоро превратят в безликую обожженную дощечку.
- Ложись, - пошатываясь на неверных ногах, велел но-вобрачной хмельной муж, - баил же, что моей будешь. Так и вышло.
Стуча зубами от отвращения, Уля безропотно скинула с себя свадебный наряд и, под тяжелым взглядом Тришки, на-тянула на безупречное тело заботливо расшитую сестрицей Натальюшкой ночную рубаху.
Пузырящийся тягучей слюной рот постылого по-хозяйски обхватил ее дрожащие губы, чтобы засосать их в вязкую глубину, пропитанную водкой и чесноком.
- Все! - промелькнуло в голове страдалицы, - все кон-чено, прощай навеки, вольная волюшка, посиделки вечерние с подружками милыми, жизнь неприхотливая и целомудрен-ная.
Что-то мягкое и безвольное едва коснулось ее интимного места и внезапно замерло, пульсирующими толчками выдав-ливая из себя на оцепеневшие бедра Уленьки омерзительно теплую, комковатую жидкость.
"Что это? - промелькнуло в голове пораженной девушки. - Вот срамота-то! Наверное, описался охальник ненавист-ный".
- Не скалься, дура, - раздраженно ткнул нареченную в бок любящий молодожен, - смотри, выбью зубы то, нечем лузгать семечки будет.
Уля притихла и в комочек сжалась. Не шутит окаянный, сделает, что обещал. Только отчего он гневается на невесту свою? Разве виновата она, что выпил Тришка за свадебным столом через край. Нахлебался водки и квасу, вот и помочил-ся на нее.
- А ну тебя, - махнул прокуренной рукой на жену Три-фон, - Дык вставать завтра раненько, смотреть простыню ма-маня с батяней будут. Чаво покажем-то?
- Простыню? - подивилась Уленька и вспомнила, как на Варькиной веселой свадьбе что-то красное вопящим от пьянки гостям казали. Тогда еще подумала девушка, что вишневое варенье это али свекла намазаны. Только почему все-же муж серчает? Вот и к стене отвернулся и захрапел даже. Видимо, пожалел ее, сиротинку, Господь всемилостивый, отшатнул от нее рожу вонючую.
- Мой миленок, как теленок,
Только веники вязать,
Проводил меня до дому,
Не сумел поцеловать, - послышался за окошком зычный голос сестры Матренушки.
- Счастливая, - подумала Улюшка и, свернувшись в ту-гой калачик, горько заплакала.
Долго ли продолжала рыдать несчастная подле ненавист-ного кобеля, она и не знает, только все же сморил ее сон плутоватый. И во сне она кого-то видела: Милую родитель-ницу, кажется, Анну Петровну, почившую. Или грозного свекра? Что он говорит ей?
- Вставай, краля, - положил горячую ладонь на вздраги-вающее от рыданий худенькое плечико невестки Дементий Евсеич, - завсегда ведал, что сыночек мой единородный на-стоящим мужиком не является. Только какую байку мы гос-тям поведаем?
"Жалеет, - с удивлением подумала новобрачная. - А что за байка то"?
- Соболезную я тебе, лапушка, - окинув презрительным взглядом пытающегося поднять голову наследника, понизил голос Дементий Евсеич, - Подь за мной, любезная, и будет им простыня красная.
- Что вы говорите, батюшка? - не уразумела тысячника Ульяна, - куда мне идти, к матушке, чтоли?
- Эк, непонятлива, - неожиданно оскорбился старший Макаров. - Спит Фекла Устиновна, десятый сон уж видит, да и неча знать ей об отношениях наших.
"О каких отношениях"? - озадачилась Уленька, но, при-ученная в родимом гнездышке быть во всем послушной старшим по возрасту, встала и, натянув на внезапно озябшее тело сарафан, покрывшись шалью, покорно поплелась за хо-зяином каменной, почти господской, обители.
Дом спал и причудливо храпел на разные голоса, хотя где-то по-прежнему навязчиво играла гармошка, и слышался похотливый бабий визг.
- Подь сюда,- неожиданно прохрипел грозный тысяч-ник и обнял Ульяну так, что у той косточки затрещали. - Давно на тебя любуюсь, душенька. Нет краше тебя в Сорокине. И в Михайловске тоже нету. Обряжу тебя в парчу и кружева, озолочу, икрой и шоколадными конфетами кормить буду. Не отталкивай меня, девка, так как отныне заступником и опорой буду сиротке горемычной
- Что вы, что вы? - отшатываясь от того, кто по дере-венским законам должен стать ей вторым батюшкой, забор-мотала бедная девушка. - Пресвятая Богородица, грех-то, грех-то какой!
- Не вырывайся, - в исступлении начал целовать сно-шеньку Дементий Евсеич, - а простыню-то любопытным гос-тям как являть будешь? - между поцелуями горячо шептал он. - Осрамиться хочешь, лапушка? Осрамиться и род Наза-ровых осрамить?
- Осрамиться? Как осрамиться? - упираясь локотками в грудь свекра, громко вскричала Улюшка и снова вспомнила развеселую свадьбу найденовскую. Свекла ли то была на этой простыне?
Кто-то кашлянул. Кто-то что-то проговорил. Или ругнул-ся? Ночь развиднялась. На первом этаже дома послышался грохот падающего предмета, наверное, стула, видимо, при-слуга встала чуть свет, чтобы накрыть стол для полсотни гос-тей, жаждущих увидеть этот испачканный проклятущий ку-сок горожанской льняной ткани, вышитой по краям полевы-ми цветочками.
Раздался протяжный скрип открываемой двери, и сонная Фекла Устиновна, прикрывая зевающий рот пухлою, в изобилии унизанной сверкающими перстнями, пятерней, появилась в ее проеме.
- Нехорошо бабе стало, - не смутился находчивый па-паня Тришки. - А я как раз мимо проходил, стало быть, по-мощь оказал болезной.
- Помощь? - окидывая стремительным подозрительным взглядом растрепанные волосы растерявшейся девушки, вы-сокомерно изрекла хозяйка дома - Поди к мужу, любезная.
Возблагодарив Бога за подмогу, Уленька шустро отвер-нулась от пылающих адским огнем очей свекра и, провожае-мая колким взглядом обманутой пожилой женщины, побежа-ла к непонятному ей сопливому Тришке.
Утро пришло внезапно, и дверь неожиданно распахну-лась, чтобы впустить в светелку к еще спящим молодоженам стайку улыбчивых мужиков и баб.
Уля вздрогнула и с недоумением посмотрела на мужа. Тришка сопел и исступленно тряс непутевой башкой. Фекла Устиновна, вскинув к вискам невидимые брови, застыла в тупом молчании. Дементий Евсеич довольно улыбался. Заглянув в его хитроватое лицо, Уля чему-то застыдилась и опустила глаза к сильным, покрытым длинными, черными волосками дланям свекра. Большой палец на правой руке хо-зяина дома был перевязан какой-то желтоватой, пропитанной кровью, тряпицей.
ГЛАВА 3.
Наконец-то остались позади долгие, окаянные празд-ники. По вечерам, а ложились спать домашние неизменно рано, Тришка, точно комар, крепко-накрепко прилипал к дро-жащей от отвращения жене, жадно облизывал ее сладкий пухлый рот, а затем по-хозяйски задирал подол ее расшитой разноцветными мулине ночной рубашки, мочил интимное место чем-то осклизлым, неведомым Улюшке и мгновенно засыпал. Крепко стиснув зубы, Уля умышленно будила в себе воспоминания о злобной Аграфене Платоновне и, до боли кусая губы, терпела.
Дементий Евсеич больше не подходил, а только из-дали исподволь наблюдал за испуганной вечно молодухой и похотливо облизывался. Фекла Устиновна зыркала выцвет-шими глазами на мужа и сноху и, смежив несуществующие брови, хранила длительное стращающее молчание.
"Это и есть бабья жизнь, к которой так стремятся бес-печные безголовые подружки, - шарахаясь от лютого ко-лющего взгляда оскорбленной свекрови, - думала бедная де-вушка, - недаром говорят: в народе: баба кается, а девка за-муж собирается".
Не погостив в деревне и недели, Матрена укатила с Григорием в город, а Натальюшка, несколько раз побывав у своей младшей сестрицы, тоже исчезла с поля ее зрения. Фи-лимон и вовсе не показывался.
По-прежнему пекла Улюшка пышные, ароматные ка-раваи, по-прежнему взбивала пуховые подушки и убирала постели, хотя в доме мужа находилась прислуга, призванная самой судьбой делать эти кропотливые немудреные дела. Прасковья Прохорова, рябая и толстая служанка, подоткнув цветастую юбку чуть ли не за пояс и обнажив жирные ляжки, усердно терла крашеные доски и, роняя от натуги крупные капли смердящего пота, обтирала самую настоящую горо-жанскую мебель. Готовила еду старенькая, но еще крепкая Пульхерия Матвеевна Сидорова. Кряжистый, средних лет, Еремей Кузьмин колол дрова и подсоблял обеим бабам по хозяйству. А еще у Дементия Евсеича была куча мала батра-ков, которые теперича отдыхали по домам в связи с оконча-нием полевых работ.
Целыми днями Тришка, как неприкаянный, шатался по немалому отцовскому дому и, лузгая любимые семечки, не обращал на молодую жену своего мужицкого внимания. Улюшка робела под его другой раз брошенным властным, недоуменным взглядом и неизменно вспоминала недавно умершую матушку.
Но однажды, сытно отобедав, вознамерилась поехать Фекла Устиновна в гости к сестре, проживающей в соседнем селе Савельеве. Недовольно крякнув, Дементий Евсеич велел запрячь лошадей и к великой радости Уленьки, уселся на подводу рядом с супружницей.
"Слава Господу, - подумала девушка и впервые за це-лый месяц, проведенный в мужнином логове, испытала ра-дость, которая несмелой крохотной птичкой запорхнула в ее будто закоченевшую от беспредельной обреченности грудь, - наконец-то я смогу сбегать в дом отчий и проведать милую Натальюшку. Да и с Филькой немного побалакать".
К Уленькиному счастью Макаров-младший почивал. С некоторых пор он любил соснуть после плотного обеда, оста-вив благоверную наедине с родителями.
Набросив на плечи кроличью шубку, подаренную на свадьбу свекром, Ульяна заторопилась домой.
На дворе смеркалось. Свинцовое небо угрожающе висело над беззащитной сонной деревушкой, силясь упасть на нее и похоронить под толстым слоем тяжелого снежного покрова. Зябко поежившись, Уля быстро побежала к родной избушке, из трубы которой шел неспешный сизый дымок.
- Кого я вижу? - засмеялся кто-то за ее спиной. - Краля то, краля какая из царского гнезда вылетела.
Круто обернувшись, девушка увидела рядом с собой мо-гучего голубоглазого Тихона. Это он когда-то прижимал ее к трепещущей лесной осинке, чтобы зацеловать до смерти ее нецелованные прежде губы.
- Чего надо? - нахмурилась Уленька и неожиданно для себя подумала, что лучше бы уж Тишка лежал подле нее на кровати да лобызал бы ее белые ноженьки.
- Любишь своего слюнявого? - продолжал наступать на мужнюю жену бравый парень. - За большие капиталы купил он себе красну девицу. Эх, кабы эти капиталы у меня были! Пошла бы за меня, зазнобушка?
"Пошла бы, - озадачилась несчастная и с гадливостью вспомнила желтые, гнилые зубы молодожена. - Надобно бы-ло не повиноваться бесхарактерному батюшке, а настоять в кои века на своем".
- Вижу, гадок тебе супружник твой хилявый, - пружи-нистой поступью подошел к Уле Тихон Баранов. - Бросай его к чертовой матери, да рванем в город, Улюшка! Устроюсь я слесарем на чугунолитейный завод к Коновалову, недаром в Курской губернии у самого Рахманова год назад обучался, комнатушку в бараке дадут, а там нам и Бог на помощь при-дет. Знаешь, что царька Николашку давно скинули? А буржуйское-то правительство недолго протянет. Так что сво-бода скоро рабочим и крестьянам выйдет.
- Свобода? - вскинула удивленные глаза девушка. - Ка-кая свобода может быть у простой девки али бабы деревен-ской? Не барыня она городская, а потому мужик завсегда хо-зяин над нею.
- Ты будешь моей хозяюшкой, - жарко зашептал юноша, стараясь ухватить Улю за руку. - Убегем из Сорокина, любая, встретимся завтра за околицей, когда темна ночь опустится.
"А может и убежать? - внезапно подумала красавица. - Не лицезреть больше масляных взглядов свекра, не чувство-вать ненавистных ласк постылого".
- А коли понесла, то дите твое моим будет, - продолжал нашептывать парень.
- Сестрица, милая, - неожиданно выглянула из родных ворот Натальюшка. - Каким ветром тебя занесло к нам?
Померещилось, чтоли, Ульяне: испуганно отшатнулся от нее Тихон, отшатнулся, да, опустив голову, восвояси побрел.
Проводив изумленными взглядами отдаляющегося от них односельчанина, крепко обнялись девушки да в дом зашли.
Возле большой русской печи сидел Василий Иванович и, слюнявя заскорузлый от черной работы палец, перелисты-вал потрепанную, рваную газетенку.
- Стряхнули Керенского! Во как! - не обращая внима-ния на замужнюю дочушку, озабоченно изрек старший Наза-ров. - Чаво теперь будет....
Уля от обиды вздрогнула, но виду не подала.
- Как поживаете, батюшка? - склонилась к его натру-женной руке младшенькая. - Как здоровие ваше, не хвораете?
- А чаво ему станет? - выросла как из-под земли Агра-фена Платоновна. - Грят, порчена ты оказалась, девка.
Уля вспыхнула, да виду, что испугалась, не подала.
- Кто сказывает-то? - заступилась за гостью застенчивая обычно Наталья. - Тот, кто завидует моей красавице?
- Да Колька Саврасов давеча сказывал, - зыркнула на падчерицу черными глазищами мачеха. - Филька, подь сюда!
Из маленькой, плотно занавешенной фиолетовыми цвета-стыми шторками, спаленки вышел заспанный, с синяком на правой скуле, Филимон.
- Не суди зря, братушка, - покачала головой средняя дочь назаровская. - Мало ли что люди болтают.
- Дык чо я, - поскреб во взъерошенной макушке на-следник дома. - Вмазал я дурню в ухо, да одолел он меня, убогого.
"И отчего ненавидит меня Саврасов, - поежилась от слов братца Ульяна. - не обидела я его ничем, разве в любви отка-зала? Да Бог судья ему, непутевому".
- Хватит балакать попусту, - рассердился на взрослых детей Василий Иванович. - Слышите, Керенского скинули! Большевики во главе с Лениным власть захватили!
- А мне-то чаво? - уперла руки в боки Аграфена Плато-новна. - Луна высоко, а Питирбур далекоо.
- Не так уж и далеко, - не согласился с женой озабочен-ный непорядком в стране Назаров и тотчас подумал о ссыль-ном Алешке, женином бывшем полюбовнике. - Руки у любой власти страсть как долги, до любого дотянутся.
- Не обращай внимания, - обняла гостью покрасневшая от негодования Натальюшка. - Любит Колька тебя, вот от ревности и мелет напраслину.
- А разве бывает такая любовь? - косясь на грозную ма-чеху, подивилась Улюшка. - Да и вообще, есть ли она, эта любовь, на белом свете?
"А то нет, - вздохнула средняя сестра и вспомнила Тишу Баранова. - Вот была бы она, Наталья Назарова, высокая и ладная, такая же, как Ульяна, да не дал ей, горемычной, Гос-подь красоты подобной".
- Вчерась зрели на селе мужика диковинного, - встрял в разговор хромоногий Филька. - Грят, бродил по деревне и в окна заглядывал. Да таковская власть у проклятущего была над собаками, что те и лаять, смотря на него, не могли.
- А ты слушай вралей! - прикрикнул на сына Василий Иванович. - Те набрешут тебе в три короба и взамен еще ко-пеечку попросят!
"Отчего так встрепенулась Аграфена Платоновна? - по-дивилась на побледневшую мачеху Уленька. - Не иначе как заболела она. Знамо, непроста работа крестьянская. Ох, не-проста"!
Что-то непонятное тихо заскреблось во дворе, и расплыв-чатая тень мелькнула за маленьким подслеповатым окошком. Уля лицезрела ее также ясно, как видела она свою единствен-ную семью. Вздрогнула сестра Натальюшка, резво попрыгал в ледяные сени Филимон, проковылял он и за околицу, да назад ни с чем вернулся.
- Чегой-то избу студишь? - заворчал старший Назаров и, ласково погладив закостенелыми пальцами зачитанную газетенку, поднялся со своего теплого насиженного места. - Чегой-то ты, мужняя баба, по ночам шастаешь? Али мужик совсем слабовольный достался?
- Поздней осенью и днем сумерки. Может, чаю? - ста-раясь разрядить напряженную обстановку, несмело пискнула Наталья. - Негоже дочку из родимого дома гнать!
- Цыц! - стукнул по столу кулаком Василий Иванович. - Не забывай, с кем болтаешь, паскуда!
"Ох, не был батюшка таким злым", - ахнула Уля и, с си-лой стряхивая с себя клейкий взгляд взбодрившейся от их перебранки мачехи, вынырнула из горячо натопленной избы.
Ветер стих, и яркие звезды обсеменили все небо: видимо, сжалилась старуха-осень над бесправными сельчанами. Глу-боко вдохнув свежего, почти зимнего воздуха, Ульяна снова заметила неясную тень подле редкого забора, которая, будто испугавшись ее, нырнула в черную воду глубокого, таинст-венно мерцающего колодца. Передернувшись от увиденного, девушка поспешила в угрюмый неуютный дом семейства Макаровых.
В каменных палатах было оглушающе тихо. Осторожно скинув с себя шубейку, Уленька на цыпочках поднялась на второй этаж, туда, где находился ее немилый до спазмов в животе муж.
Наследник сидел на неразобранной кровати и отчаянно пытался вспомнить, чем еще минуту назад была занята его непутевая головенка. Заспанные крохотные глазенки Тришки цвета серого осеннего неба были хмельны, они силились ос-мыслить происходящее, но не могли постичь даже самого очевидного.
- Кто ты? - икнув, спросила эта беспутная головенка и полила из своих недр крупные немужицкие слезы.
Что-то жалостное шевельнулось в нарывающей от отчая-ния груди девушки и попробовало вырваться наружу, к тому, которого она так ненавидела.
- Кто ты? - проводя ладонью перед собственным носом, повторил свой вопрос Макаров и вновь сделал попытку при-встать с постели, чтобы потрогать неведомую ему женщину, насквозь пропахшую легким ноябрьским морозцем.
- Что с тобой, Триша? - впервые позвала его по имени
Улюшка. - Неужто не узнаешь меня, жену свою?
- Ах ты, подлюка! - поднимаясь на тощие волосатые но-ги, внезапно взорвался грозный муж. - Иссушила ты меня, злыдня, отняла у меня силу мужицкую! Где пропадала, кол-дунья назаровская?
- Погода хорошая, в саду гуляла, - поперхнулась слю-ной девушка. - Да к батюшке на минутку зашла. Пойдем во двор, Триша, посидим малость на лавочке! Как прежде, пом-нишь?
- Стерва! Мало того, что порчена мне досталась, еще и до сих пор с полюбовником Барановым якшаешься! - взъере-пенилась взъяренная душонка Тришкина и, минуту помеш-кав, приказала ничтожному туловищу поднять на новоиспе-ченную вторую половину жалкий костлявый кулачок.
Уля съежилась, но убегать не стала. Да и некуда бежать ей было, сиротинке. Разве только на заветную могилку к ро-димой матушке. Умчаться бы стрелою на старое деревенское кладбище да там и остаться. Только не расступится мать сыра земля перед несвоевременно прибывшей, не даст ей приюта, не приголубит, не укроет ее. Остается коварное ведьмино болото. Оно терпеливо ждет всех, кто намерился рас-прощаться с жизнью.
Мужицкий кулак как-то внезапно обрушился на макушку ошеломленной девушки, и несчастная, осев на добротно по-ложенные крашенные половицы, заслонила перекошенное от боли личико острыми полудетскими локотками, что вызвало бешеную ярость почувствовавшего неограниченную власть мужчины.
Удар за ударом градом сыпались на лишившуюся созна-ния Улюшку, превращая ее прекрасное невинное тело в ку-сок безобразного кровавого месива.
- Что ты делаешь, паскуда? - словно вихрь, ворвался в горницу запыхавшийся Дементий Евсеич. - Убью гаденыша!
Мощными ручищами скрутил лишившегося рассудка на-следника старший Макаров, влепил ему звонкую оплеуху и насильно уложил брыкающегося отпрыска на укрытую пыш-ной периной железную с причудливыми завитками кровать. А потом поднял с пола беспамятную невестушку и понес ее, бесчувственную, в свою опочивальню.