Аннотация: В рассказе затрагивается история древних греков (эллинийцев), более двух тысяч лет назад обосновавших колонию в Северном Причерноморье.
От машины, оказывается, идти прилично. А посмотришь - до моря рукой подать...
Ступаю по степной траве, сухой и колкой, и голые ноги в стоптанных сандалиях начинает саднить. Солнце палит, слепит. Оно жалит лицо и тело, оставляя соленый липкий след на обгоревшей коже. Иду осторожно - кажется, здесь должны водиться ужи и гадюки. Мне уже жутко хочется добраться до воды. Жарко.
Оступаясь, я взбираюсь по заросшему хребту, который преграждает дорогу к морю, растянувшемуся вдали голубым горизонтом. На вершине - плато с грядой серых камней и плит, покрытых ржавой крапчатой поливой. Подхожу к руинам и слышу ветер - он сухо потрескивает, как запись с истертой временем пластинки. Стоя посреди останков древнего города, оглушенно замираю. Душно.
Невольно сгорбившись, откапываю затерявшуюся в недрах набитого дорожными мелочами рюкзака посеревшую коробку из-под духов, которые давно стали лишь воспоминанием о том, кто их подарил. Под плотно закрытой крышкой - вещь, которую надо вернуть.
***
У Ниобы сегодня день рождения. Отец еще с утра подарил ей золотые серьги, которые накануне привез из Афин. И что это были за серьги! С горящими каплями граната в центре лепестков, выложенных на больших сияющих дисках камнями поменьше; с подвесками в виде изящных амфор, весело поблескивающих выпуклыми трилистниками, которыми они были украшены. Девочка любовалась ими целый день - носила на ладони, легонько поглаживала, целовала, прикладывала к лицу блестящий металл, становившийся теплым. Тайком смотрелась в зеркало старшей сестры и бегала хвалиться кормилице.
Вечером мать, с трудом отыскав Ниобу в одном из укромных углов гинекея, отвела ее в девичью спальню и лично помогла одеться к празднику: подпоясала голубой хитон, скрепила его на худеньких плечах позолоченными фибулами (будут перекликаться с серьгами!), задрапировала ткань на груди и собрала на затылке непослушные пшеничные волосы.
Во дворе дома уже собирались гости, пришел и тот, кто должен был в честь десятилетия Ниобы, дочери одного из самых уважаемых граждан Китея, проколоть ей уши. И для всех это значило бы, что девочка перестает считаться ребенком и начинает готовиться к главной роли своей жизни - быть женщиной: женой, будущей хозяйкой в доме мужа, матерью; а для Ниобы - что она наконец сможет носить украшения и быть такой же красивой и серьезной, как ее сестра, а может, даже и красивее. И в нее влюбится известный во всем Боспоре музыкант Исил, и посвятит ей свою музыку. И эта музыка будет так прекрасна, и Ниоба будет так ослепительна, и вся жизнь ее будет так чудесна, что все ее подруги от зависти умрут.
Об этом думала девочка, когда мать оборачивала ее невесомой небесной тканью, укладывала светлые волосы, склонялась к застывшему в мечтательной улыбке лицу в последнем перед церемонией поцелуе. Об этом были ее мысли, когда она услышала крики и топот приближающихся к ее спальне чужих ног. Об этом хотела думать она, когда ее громко и грубо отрывали от матери и варварски волокли через двор по разноцветному, еще недавно казавшемуся таким праздничным, галечному полу, усыпанному зерном, звонкими черепками пифосов и замершими в странных позах фигурами в щемяще знакомых одеждах.
***
Кто знает, о чем думала Ниоба, когда ее рука в последний раз ощутила холод драгоценного украшения, которое она никогда не носила. Она приснилась мне через несколько дней после того, как на заброшенных раскопках античного Китея, что находились недалеко от дикого пляжа, где прошлым летом стояла моя палатка, я нашла почерневшую золотую серьгу с подвеской в виде древнегреческой амфоры.
'Пожалуйста, верни мне ее. Я ее потеряла'.
'Это моя. Пожалуйста, отдай'.
'Мне ее подарили'.
'Я совсем рядом, я упала в море'.
Маленькая девочка с золотыми волосами, завязанными в узел, в трогательном голубом платье на манер хитона, босая, насупленная, снилась мне каждую ночь. Я видела ее дом, видела ее играющей в саду в сопровождении красивой статной женщины в терракотовом одеянии, слышала их голоса и смех. Я видела, что стало с этими людьми и всем городом после нападения варваров.
Мне не было страшно, лишь больно от того, что я уже дома, далеко от нее и не могу пока выполнить ее просьбу. Просыпаясь, я доставала коробку из-под духов, которые много лет назад подарил мне отец, - почему-то именно в ней я сразу спрятала свою находку - и подолгу смотрела на потемневший камень в центре круглого основания, на когда-то блестевшую подвеску-амфору, усыпанную едва различимыми рельефными фигурами.
И вот сейчас, спустя год, я иду через уснувший холм в сторону моря, на дне которого вечно юная Ниоба, утонувшая на пиратском корабле во время шторма прямо у берегов разграбленного родного города, все еще сжимает в руке одну серьгу, печалясь о том, что вторую обронила где-то на нарядном галечном полу во дворе своего дома.
Я возвращаю ей утрату, отпускаю в море вместе с посеревшей коробкой, на которой все еще зияет - REMINISCENCE.
***
Иссушенное дыхание степи сменилось волнующими объятиями морского ветра, а треск насекомых - хрустом похожего на яичную скорлупу песка под ногами. Я зачерпнула пригоршню остывшего песка, смешанного с растертыми в крошку ракушками, пропустила сквозь пальцы. Время - не вода. Время - песок. Я тебя не забуду.