Посвящается моему прадеду, Бойчевскому Ивану Леонтьевичу, расстрелянному коммунистами, и всем репрессированным и уничтоженным казакам Дона, Кубани, Терека, Астрахани, Яика, Оренбуржья, Сибири, Семиречья, Забайкалья, Амура и Уссури.
Исход
Книга 3
"Всем ответственным работникам в казачьих районах... Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления... Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно. Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью... Провести полное разоружение, расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи. Выдавать оружие только надежным элементам из иногородних..."
(Директива Оргбюро ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года. Я. М. Свердлов)
Содержание
Часть первая. Кадеты набирают силу
Часть вторая. Последний рывок на север
Часть третья. Отступление
Часть четвёртая. Крымский капкан
Часть пятая. Махно
Часть первая.
КАДЕТЫ НАБИРАЮТ СИЛУ
1
В лютую январскую стужу кровавого 1919 года, красные, отбив очередной, третий штурм Царицына белоказаками, перешли по всему многокилометровому фронту в решающее наступление. Первым бросило белый фронт верхнедонское казачество. Воспользовавшись этим, большевики захватили весь Хопёр, Медведицу и вплотную подходили к Вёшенской. В станице располагался взбунтовавшийся против атамана Краснова 35-й казачий полк, которым командовал некий урядник Фомин.
Повсюду верхне- и средне-донские казаки, побросав свои части, тайком разъезжались по станицам, не желая больше сражаться за генералов, порядком устав от пяти лет войны. Патриархальное низовское казачество, отчаянно сопротивляясь красному нашествию, отходило к Константиновке и Новочеркасску. Белоказачьи генералы и политические деятели во всех неудачах обвиняли атамана Краснова и, рухнувшую с недавней революцией в Германии, его ориентацию на Кайзеровские штыки. Наиболее дальновидные уже устремляли взор на юг, в сторону победоносного движения окрепшей на Кубани Добровольческой армии Деникина. Стали поговаривать в кулуарах атаманского дворца, что приспело время сменить союзников и вновь прилепиться к англо-французской коалиции. Краснов, досадливо махнув на всё рукой и запершись в атаманском дворце, пил горькую с адъютантами и помышлял о бегстве в свой любезный сердцу Берлин. Казачьи полки, утратив боевой дух и веру в правоту своего дела, стремительно откатывались к нижнему Дону. В верховых Донских округах уже во всю хозяйничали вновь установленные органы Советской власти. Всё предвещало скорую победу над красновщиной и освобождение от контрреволюции всего Дона.
Но позади обескровленных, наполовину разбитых белоказачьих полков стоял захвативший уже Кубань и Ставрополье Деникин. Он наголову разбил 11-ю красную армию Сорокина и гнал её через глухие, пустынные степи Калмыкии на Астрахань. В Новороссийском порту каждый день разгружались английские и французские транспорты, привозя Деникину не израсходованные по капитулировавшим Германии и Австро-Венгрии военную технику, боеприпасы, обмундирование. По всей Кубани и Тереку формировались всё новые и новые казачьи полки и, оснащённые заморским вооружением, спешно отправлялись против отступающих на Астрахань остатков разгромленных большевицких дивизий Кавказского фронта. Формировались не только казачьи полки, - под зелёными знамёнами Ислама шли на помощь Деникину горцы Дагестана, Чечни и Ингушетии. Лихие адыгейские джигиты и, не знающие страха отряды бесстрашных черкесов и кабардинцев. Почти весь Северный Кавказ, воочию испытав на своей шкуре все прелести большевицкого красного террора, - подседлав коней, взялся за шашки и кривые кинжалы. Грозная сила скапливалась на южных рубежах истекающего кровью в непосильной борьбе Дона. И Дон рано или поздно будет вынужден просить у этой силы помощи.
2
Вот наконец-то сбываются давние затаённые мечты Фёдора Громова. Он уже подхорунжий и командир сотни. Ещё с Германской всей душой стремился Фёдор к офицерскому званию. И вот почти дослужился до него. Осталась последняя ступенька и он - офицер! Сам полковник Митрофан Ковалёв поздравил земляка с повышением и перед строем пожал ему руку.
Но не радует почему-то это Фёдора: видит он мрачное настроение казаков в своей сотне. Всё рушится, армия отступает. Где-то на Среднем Дону генерал Мамонтов всё лето и осень штурмовал Царицын, угробил под городом цвет и гордость Донского войска, но так и не взял волжской твердыни. Здесь у них генерал Голубинцев завяз под Котельниковым и, не сумев его взять до лютых январских стуж, откатывался теперь к Дону. Низовские казаки не бросили фронта, как верхнедонцы, но настроение и боевой дух у них заметно упали. Снова ожила неприязнь к золотопогонным офицерам, как недавно, в семнадцатом... Было отчего задуматься Фёдору Громову.
Полк третьи сутки сдерживал стремительный натиск красноармейских частей под небольшим хуторком, уютно раскинувшимся в забитой сугробами низине. Впереди, с господствующих над местностью высот, хорошо просматривались левобережные, утопающие в снегах дали. Позади полка, верстах в двадцати от передовой, сапёрные части спешно готовили новую линию обороны, а ещё дальше, за целым рядом степных хуторов и станицей Каргальской была станица Романовская. Там располагался штаб дивизии и интендантские склады, которые, с уходом немцев, были почти пусты. Казакам на фронте катастрофически не хватало снарядов и патронов, и временами им приходилось сражаться с красными одним холодным оружием.
За время отступательных боёв и отчаянных ночных стычек полк понёс значительные потери. Из сотни Фёдора Громова, которой перед тем командовал Тимофей Крутогоров, раненый в недавнем бою, выбыла почти половина казаков. Погибло и трое грушевцев, среди которых - младший сын кузнеца Лопатина - Илья. Пополненные кем только можно, лежали теперь сотни на крутом бугре перед хутором, ожидая очередной атаки красных.
В сотню Фёдора Громова с небольшим пополнением из Грушевской прибыл Афоня Крутогоров. Из дивизионных тылов добавили ещё несколько человек нестроевиков: одного бывшего писаря, кашевара, обозника. Всю эту, не нюхавшую пороха публику, Фёдор определил во взвод Николая Медведева, щеголявшего уже с лычками старшего урядника на погонах.
- Что, Колька, кончилась наша весёлая житуха, когда летом красножопых с Дону в Кацапию гнали? - поджучивал односума никогда не унывающий зубоскал Сёмка Топорков. - А зараз вот - в окопах сидим, вшей кормим да пустым брюхом снег утрамбовываем. Лафа...
- Ничё, проживём как-небудь, - бодрился, по-медвежьи ухмылялся Никола. - Где наша не пропадала, не правда ли, Федот?
С полудня красные, после непродолжительной артподготовки, пошли в атаку. Цепь за цепью, неровными, колышущимися волнами, выплёскивались они в широкую, окаймлённую с обоих концов холмами, луговину. Без выстрела, молча, и оттого ещё страшнее, - бежали к казачьим ощетинившимся винтовками позициям. Не успели станичники сделать ни одного выстрела, как в балке на правом фланге злобно залились, залаяли пулемёты, торопливо забили частые винтовочные залпы. Это посланные в обход красные конники напоролись на белоказачью засаду.
Из хутора по наступающим красноармейским цепям резко и внушительно ударила артиллерия, убедительно заговорили скрытые на позициях казачьи станковые пулемёты. Фёдор видел как падали под пулями тёмные фигурки красных бойцов. Как рвались в их цепях, вздымая к небу комья перемешанной со снегом земли, тяжёлые снаряды. И красные, не выдержав удара, залегли в поле, принялись стрелять по высовывавшимся из окопов казачьим головам. Кто-то, задетый острой пулей, застонал, кто-то выкрикнул сгоряча матерное ругательство, валясь навзничь. Уронил винтовку, упал, раскинув руки, молодой казак-первогодок рядом с Фёдором Громовым. С Якова Берёзы меткой пулей сорвало папаху и он, побледнев враз лицом, как смерть, нырнул по-заячьи на дно окопа. Взводный рыжеусый вахмистр, третьеочередник из станицы Новочеркасской, подскочив как цепной пёс, пинками поднял Якова на ноги, заставил взять в руки винтовку.
Дальше всё произошло так стремительно быстро, что никто ничего толком не мог объяснить. На левом фланге прекратилась вдруг винтовочная беспорядочная трескотня, послышался грозный топот копыт и устрашающие крики. По окопу пронёсся ураган встревоженных возгласов:
- Красные, суки, обошли!
- Погибель наша идёть.
- Продали енералы, мать их так...
- Спасайся, братья станичники!
Позади, в хуторе, замолчала, поперхнувшись последним выстрелом, казачья батарея. Оттуда доносился неясный рёв сотен глоток, яростный свист шашек.
- Спасайся, братва, окружили! - дико взвизгнул - робкий после немецкого плена вояка - Яков Берёза и первый выскочил из окопа.
Между тем конский отчётливый топот и свист поющих в воздухе свою страшную песню шашек послышались и на правом фланге казачьей обороны. Приободрённые поддержкой, вскочили и снова ринулись в атаку красноармейские стрелковые цепи. Казаки, беспорядочной толпой полезли из опостылевшего окопа, как из собственной земляной могилы. Выскочив на ровное место, бросились к располагавшимся в крайних дворах хутора коновязям. С левой стороны бугра к хутору уже спускалась конная красноармейская лава. Виной всему была пехотная, набранная из иногородних разных станиц, рота, которая держала оборону на левом фланге и полностью перешла на сторону большевиков.
Добежав одним из первых до хутора, Фёдор Громов быстро нашёл своего коновода, недавно пришедшего с пополнением калмыка Утанасуна Шонхорова, взял у него Абрека. Вскочив на коня, Фёдор почувствовал себя спокойно и надёжно - верный друг, быстрый скакун, не выдаст! Громов стал оглядываться по сторонам, ища своих. К нему тут же подскочили верхами преданный Сёмка Топорков и бывший атаманец Медведев. Следом за ними - ещё несколько казаков: Афоня Крутогоров, александровец Лазарь Семенихин, другие.
- О чём задумался, командир? Уносить ноги надо по добру по здорову, - отчаянно крикнул Топорков, еле сдерживая разгорячённого, приплясывавшего коня. - Не то нам красные товарищи тута решку наведуть живо. Мало не покажется.
- Сотня, за мной галопом арш! - привстав на стременах, зычно, по-офицерски, скомандовал Фёдор.
Казаки гурьбой устремились вслед за ним по кривоватой хуторской улочке, заваленной снегом до самого верха плетней. При выезде из хутора наткнулись на конную лаву красных. Молниеносно взвизгнули клинки, шарахнулись, дико оскалившись, кони. Яростно закричали люди. Большевиков было раза в три больше, чем казаков.
- Станичники, за мной, пробьёмся! - не своим голосом орал Фёдор, острой шашкой прокладывая себе дорогу сквозь густую толпу нападающих. Страшной болью обожгло вдруг левое плечо. Громов пошатнулся в седле и чуть не выронил из руки шашку. Вынырнувший из сутолоки боя Семён Топорков отбил уже взметнувшийся над односумом красноармейский клинок, вторым точным ударом опрокинул противника навзничь. С другого бока вырос плечистый Николай Медведев. От его тяжёлых ударов красные кавалеристы отлетали, как воробьи. Кто-то всё же успел зацепить его концом шашки: весь Колькин полушубок на спине был в крови.
Яростно рубясь, плотно прижавшись друг к другу, грушевцы вырвались из горячей свалки. Вслед за ними прорвалось ещё человек сорок казаков. Проскакали, бешено нахлёстывая коней, с версту. Увидели вырывающуюся с боку - наперерез им - внушительную группу вражеских кавалеристов.
- Чёрт побери, опять красные, - с досадой выругался Колька Медведев и повернул коня навстречу накатывавшейся лаве.
За ним дружно последовали и остальные спасшиеся казаки. Поснимав карабины, открыли прицельный огонь. Среди нападавших несколько человек попадало в глубокий целинный снег, остальные с визгом продолжали лететь вперёд.
- Постой, постой, станичники, - свои! - вскрикнул вдруг Афоня Крутогоров, опуская винтовку. Теперь и все остальные чётко различили на приближавшихся всадниках погоны.
- Вот те на... Кажись, промашка вышла, - сплюнул с досады Сёмка Топорков. - А ведь мы, Федька, кажись кого-то у них зацепили.
Фёдор отрешённо махнул рукой.
- Рази ж тут есть время приглядываться?.. Да и они - первые нас атаковали.
Впереди конных, размахивая над головой обнажённой шашкой, птицей летел разгорячённый полковник Ковалёв. Его казаки, разглядев своих, недовольно кидали на ходу клинки в ножны, придерживали коней. Некоторые, грозя кулаками, орали:
- Повылазило у вас, что ли?
- Со страху кругом красные мерещутся.
- Вояки, мать вашу за ногу... Трёх добрых казаков ни за грош укокошили...
3
По усыпанной снегом и телами павших в недавней схватке казаков луговине в хутор втягивались красные конники Бориса Думенко. Рассыпавшись веером по дворам и выставив дозоры на окраинах, стали располагаться на ночлег. Командир эскадрона Евлампий Сизокрылов, справившись с делами, завернул в хату к землякам.
- О, вот и нашенский товарищ красный сотник прибыл, - с распростёртыми объятиями встретил его у входа в горницу Пантелей Ушаков. Ещё осенью прошлого года, под Царицыным, - попав в плен к большевикам, - Пантелей счастливо был избавлен от лагеря приездом Бориса Думенко, который набирал добровольцев в свою конную дивизию среди военнопленных казаков.
Евлампий Сизокрылов весело подмигнул Ушакову.
- Что, Пантелей, уже хлебнул малость с морозцу?.. Небось, победу над беляками празднуете, орлы?
- А цэ уж як полагается, командир, - подал голос из-за стола хохол Тарас Пивченко, не так давно прибывший в дивизию. После тяжёлого прошлогоднего ранения, Тарас некоторое время скитался по лазаретам, отступал с обозами до Царицына. В городе долго лежал в госпитале - врачи никак не могли поставить бойца на ноги. В начале декабря, наконец, выписался и был направлен во вновь формируемую Сводную кавдивизию Думенко.
Помимо Ушакова и Пивченко, за столом сидели молодой вихрастый Петька Медведев и ещё человек пять грушевцев из иногородних, - опытные фронтовики недавно отгремевшей Империалистической, служившие в драгунских полках.
- А ну-ка штрафную нашему дорогому сотенному Евлампию Никандровичу, - сделав полукруг по комнате, Пантелей Ушаков схватил со стола пузатый, дутого стекла, графин с самогонкой, не глядя, набухал полный стакан. - Давай - с земляками, одностаничниками, командир... За скорую нашу победу над супротивником. Не побрезгуй.
- Что ж, за победу можно, - присаживаясь к столу, принял Евлампий из рук Ушакова доверху наполненный синеватой жидкостью гранённый стакан. - Ежели, хлопцы, и дальше точно так же рубаться будем, как в нонешнем бою, так, глядишь, скоро и до Грушевской доберёмся. Освободим родную станицу от белой контры.
Сизокрылов смачно выпил штрафную, сытно крякнул, прищурив глаза, навалился тотчас на закуску. Петька Медведев взялся было за графин, но, поболтав остатками самогонки на самом дне, поставил обратно.
- Эй, дедусь, - окликнул он приткнувшегося на самом краю лавки старого седобородого казака - хозяина дома, - а ну-ка тащи ещё вина, али первача, да пожрать чего-нибудь пущай старуха твоя приготовит. Не видишь рази: сам командир эскадрону к нам на огонёк заглянул, нужно уважить.
- Зараз, зараз, сынки, усё будет. Я мигом, - дед засуетился. Вскочив с лавки, заковылял, прихрамывая, в кухню. Позвал старуху.
- Чуешь, Евлампий, - пододвинулся к Сизокрылову Тарас Пивченко, - ты Кузьму Лопатина знавал?
- Атаманца, что ли? - припомнил эскадронный.
- Точно, старшого сына кузнеца Дениса. Кузнеца, помнится, ещё в начале той весны в станице беляки порубали. - Тарас громко икнул, торопливо перекрестился, продолжил: - Мы с Кузьмой вместях в Гашуне, в полевом лазарете лежали. Так вот, командир, бачил я дней шесть назад братана его младшего. Я как раз среди побитых казакив бродил, шашку себе гарную шукал. Моя-то так... дерьмо жандармское. Одно слово - селёдка... Ну и бачу, - вроде, лицо знакомое. Пригляделся - так и есть, он самый, Илюха Лопатин. Мёртвый.
- Да, жалко, конечно, парня, - тяжело вздохнул Сизокрылов. - По всем статьям ему бы с нами нужно было итить, ан нет, - с офицерьём да с куркулями связался.
В горницу из кухни ввалился седобородый дед хозяин. В обеих руках он нёс две мутного стекла четверти, по запотевшим стенкам которых каплями стекала влага. Следом небольшого росточка, кругленькая старушка в цветастой шали несла большущую шипящую сковороду с картошкой и солёной капустой, поджаренных на сале с луком. По горнице сразу распространился аппетитный запах.
- Вот энто я понимаю, - обрадовано бросился на помощь расторопному дедку услужливый Петька Медведев. - Молодец, старик. Благодарность тебе от лица Советской власти.
- Да рази ж для своих жалко, - заулыбался беззубым ртом хозяин, наблюдая как старуха ставит на середину стола, на деревянный кружок, горячую сковородку. Отдал четверти с самогонкой Медведеву.
- Офицера, слышь, гутарили, что, мол, у красных одни жиды да китайцы, - продолжил старик. - А тут, гляжу, - все свои, казаки природные... И вон, вишь, начальник у вас тако же - из наших, из станичников, а не кацап, - прости, Господи, что скажешь.
- Это что, дед, - заговорил, поворачиваясь к нему, Евлампий Сизокрылов. - У нас и командир дивизии - простой мужик с Дону, Борис Мокеевич Думенко. Может, слыхал? Он тоже местный, с Сала.
Петька Медведев тем временем успел наполнить просохшие уже было стаканы. Дедок хозяин с похожей на мочало, длинной белой бородкой, тоже поднял стакан.
- Ну помоги тогда вам Господь Бог, станичники, - он набожно перекрестил покатый морщинистый лоб. - Скорее заканчивайте всю энту катавасию на Дону, а то не приведи, что творится. У меня вон три сына было: один на Германской погиб, старшой Иван у белых воюет, младший Стёпка до красных подался... Помню, Степан всё допытывался: ты что ж, говорит, батя, за кадетов? Под ахвицерскую дудку пляшешь?.. Чуть было до драки у нас тогда с им не дошло... Иван появился и - тожеть за грудки: ах ты, грит, такой-сякой, а ещё родителем прозываешься... Почто большевикам с жидами продался? Вот и разберись тута, что к чему, кто прав - кто виноватый, - дед устало махнул рукой и выпил из стакана самогонку.
Красные кавалеристы, не сдержавшись, дружно расхохотались. Снова выпили. Петька Медведев лукаво подмигнул хозяину.
- А что, дед, девки у вас в хуторе красивые есть?
- Сколь хочешь, - заверив его, тряхнув в восторге белой бородой, общительный хозяин. - Могём тебя, паря, и оженить зараз. Токмо выбирай невестушку.
- Не, батя, жениться мне покель ещё не к спеху, - широко заулыбался молодой грушевский казачок. - А вот деваху пышнотелую, как пампушка, скусную - приобнять не помешало бы. Погреться чуток на морозце-то... А - старый греховодник? - подтолкнул он шутейно старика покатым плечом. - Признавайся: было по молодости? Бегал по хуторским девкам?
- Неча греха таить - доводилось, - хохотнул смущённо в кулак старик-хозяин, и с опаской лукаво стрельнул мышиными глазками в сторону стряпной: не услыхала бы бабка.
Заметно охмелевший уже Петька Медведев переключился на Ушакова.
- Эй, Пантелей Григорьич, айда, что ли проветримся на дворе? Покурим на свежем воздушке.
- Пойдём, Петро, - охотно встал тоже пьяный в дымину Ушаков. Его швыряло из стороны в сторону.
На улице трещал, как живой, мороз. Лез за пазуху, пробирал до косточек. Рыхлый рассыпчатый, словно белая мука, снег искрился при неярком мерцании луны, скрипел под сапогами, как битое стекло. Пётр Медведев с Ушаковым направились к центру хутора, к церкви, - месту традиционных молодёжных посиделок - игрищ.
- Какой бес по такой холодрыге на улице торчать станет, - остервенело сплюнув в снег, от души выругался Пантелей - большой любитель крепкого, солёного словца. - Говорю тебе, Петро, - они в хате какой-небудь гуляют.
- Тс, тихо, - Медведев приложил вдруг палец к губам, прислушиваясь к приглушённой расстоянием, нестройной игре гармошки и голосам, доносившимся откуда-то справа, из-за хозяйственных построек на казачьем базу.
Подошли к просторной, с горящими окнами, хате, украшенной замысловатой узорчатой резьбой на фронтоне и стойках крыльца. Отсюда доносилась игра гармошки и весёлые разухабистые частушки. Не стучась, нагло ввалились в тёмные сени. Сразу же столкнулись с молодой, полнотелой казачкой в цветастой приталенной блузке, туго обтягивающей её грудь, и сатиновой, до самого пола, юбке. Девка несла большую глубокую миску солёной капусты. Петька поздоровался с ней как со старой знакомой, не разуваясь, попёр следом. Пантелей Ушаков - за ним. Медведев шутейно ущипнул молодуху сзади за мягкое место. Хохотнул, как застоявшийся в конюшне, стреноженный жеребец. Девка сейчас же обернулась к обидчику, полыхнула гневными очами, так что Петро даже малость оробел, отпрянув. Казачка рассмеялась. Упёрлась высокой тугой грудью в Медведева, поигрывая глазами, пропела:
- Что, казуня, руки никак чухаются? Потерпи ужо до ночи, - сама к тебе приду, герой красный...
- А нам, землячка, терпеть никак не можно, мы люди военные, - нашёлся что ответить, ляпнул Петька Медведев, - зараз живём, а назавтра, может, костьми в землю сырую ляжем... Так что, не обессудь... - Петька отобрал у девки миску с капустой, поставил её на полку у стены. Затем, решительно схватив казачку за гибкую талию, с силой притянул к себе, поцеловал в губы, в сладкий засос. Та, неловко отстранившись, чуть не упала. Покачнувшись, задела рукой за миску. Та, грохнувшись вниз, со звоном раскололась, капуста спутанными лохмотьями рассыпалась по полу. Дверь горницы тут же распахнулась и на пороге вырос огромный, в защитной полинялой гимнастёрке и синих кавалерийских галифе, дядя. За его спиной было видно, что хата переполнена народом, в основном хуторской зелёной молодежью.
- Эй, а кто энто наших баб соблазняет? Ты, Охрим, что ли? - Человек в галифе подслеповато щурился, пытаясь разглядеть в полутьме вошедших. По его разговору - на 'о' Петька понял, что тот из Саратовского полка.
Отпустив казачку, вызывающе надвинулся на красноармейца.
- Ты, дядька, не очень-то тут командуй. Ишь, собственник нашёлся, бабий сплуататор. Рылом не вышел, чай... Девки ваши - будуть наши, понял?.. Мы красные грушевские казаки, лапоть саратовский.
- Что?.. Что такое? - верзила, который был на целую голову выше Петрухи и в плечах ширше - как хороший медведь, - опешил. Ему показалось, что он ослышался. Сжав пудовые кулачищи, попёр, как танк, на Медведева.
- Ах ты, казуня, контра белогвардейская недобитая, - рычал он злобно, стараясь одним своим видом и словами испугать неожиданного противника. - Да я вас сейчас всех, как куропаток перещёлкаю.
- Это я контра? - взбеленился в свою очередь Петька и, подпрыгнув высоко, как на пружинах, что есть духу хлопнул верзилу в синих галифе по зубам. Тот погнулся как ивовое дерево, но устоял на ногах. Выхаркнув на ладонь большой сгусток чёрной, запёкшейся крови вместе с белым, раздвоенным у корня зубом, выпрямился. Не успел он это проделать, как сбоку ему влепил крепкую затрещину Пантелей Ушаков. Аж чуть руку свою не вынес из плеча, в котором что-то зловеще подозрительно хрустнуло - так ударил!
- Знай мужик казаков и своё мужичье место, - выдохнул Пантелей в перекошенное болью и недоумением лицо поверженного противника.
Молодая казачка молча собрала с пола в черепок рассыпанную капусту, бросила в мусор, и, будто ничего не заметив, как ни в чём не бывало прошла в хату, где продолжали играть на гармошке, пьяно горланить песни и веселиться.
Не давая верзиле из Саратовского кавалерийского полка опомниться, Петька с Ушаковым ударили его ещё по разу, да так, что он, стукнувшись башкой о рукомойник, со стоном сполз на пол и там затих, как мёртвый. Победа была полной!
- Пошли отсель, Петруха, скореича, - потянул Ушаков Медведева на улицу. - Того и гляди, зараз лапотники повыскакивают, худо нам тогда будет.
- Ни черта, Пантелей, выкрутимся как-нибудь из энтой передряги, - лукаво подмигнул ему Медведев, и открыл дверь в горницу.
Пантелей Ушаков, опасливо косясь на лежавшего без сознания верзилу в углу, последовал вслед за ним...
4
- Подхорунжий Громов!.. - полковник Ковалёв не знал куда деть от бешенства свои руки. Так и подмывало ударить этого Громова по физиономии, как в добрые старые времена. - Ваша сотня первая оставила позиции. Где ваши люди, Громов? Они разбежались, как зайцы, по всей степи. Вы со страха принимаете своих кавалеристов за красных, стреляете в них, убиваете несколько человек... Что это значит, Громов? Или я в вас ошибся, доверив сотню и повысив в звании? Что вы молчите, подхорунжий, или, может быть, я не прав?
- Господин полковник, - Фёдор стыдливо потупил глаза, - я сделал всё, что только было в моих силах, казаки дрались, не жалея себя. В сотне зараз едва ли наберётся пять десятков бойцов. Я сам был ранен и потому, господин полковник, прошу отпустить меня в станицу на поправку. Рана хотя и не тяжёлая, но чувствую я себя погано, а лазареты все забиты раненными и больными...
- Хорошо, подхорунжий, поезжайте, - согласно кивнул головой Ковалёв. - Сотню сдайте хорунжему Замятину... И, мне кажется, что по возвращении в полк, вряд ли будет возможность доверить вам её снова. Только благодаря вашему отцу, с которым мне раньше приходилось встречаться в Грушевской, я не отдаю вас, Громов, под суд военного трибунала. Всё, ступайте. Отпускные документы оформите в штабе.
- Господин полковник, - Фёдор сделал нерешительный жест, - ваш приказ относительно хорунжего Замятина я выполнить не могу, потому что его в полку нет. Штабные офицеры сказывали: пропал без вести.
- О чёрт, - не выдержав, выругался Ковалёв, - тогда сдайте сотню, то есть то, что от неё осталось, какому-нибудь вахмистру или уряднику. Всё, я вас больше не задерживаю.
Фёдор понуро вышел из куреня, где располагался полковник, на улицу. Там у крыльца, перемешанные с конвойными казаками Ковалёва, ждали грушевцы Николай Медведев, Сёмка Топорков, Яков Берёза, Афоня Крутогоров и ещё несколько станичников из бывшей громовской сотни.
- Ну что, братцы, давайте прощаться, - проговорил Фёдор, с грустью оглядывая земляков, - может, больше и не свидимся, кто его знает по нонешним смутным временам...
- Давай, Фёдор!
- Не поминай лихом, Прохорыч.
- Поклон там от всех нас передавай, грушевцам.
- С Богом, односум.
Фёдор ловко вскочил на поданного вестовым, калмыком Шонхоровым, верного своего Абрека. К нему подъехал с забинтованной под шапкой головой Николай Медведев - он тоже был ранен в недавнем бою у степного хутора. Они вместе выехали со двора и тронулись мелкой рысцой по кишащей казаками, лошадьми, повозками и походными кухнями, заснеженной станичной улице. Выправив в штабе полка отпускные документы, Фёдор с Николаем направились за околицу. Пустив коней намётом, дробно поскакали по утрамбованной степной дороге в сторону главного тракта, соединявшего фронт с тыловыми станицами. По нему часто проходили в обе стороны крупные обозы. К передовой подвозили боеприпасы и продовольствие, обратно увозили раненых, больных, обмороженных казаков. В ближайшие хутора и станицы отправляли побитых, чтобы похоронить, как полагается, на местном кладбище, со своими. Дальних закапывали в мёрзлую землю здесь же, за передовой линией укреплений. Да зачастую убитых и не успевали подбирать с оставленного места боя, - так стремительно отступали доблестные донцы на запад, под сокрушающими ударами стрелковых дивизий большевиков.
Путь в Грушевскую был не близок и Фёдор с Медведевым пристроились к идущему в Ростов обозу с тяжело ранеными. Вначале ехали только верхами, потом, освоившись, познакомившись с санитарами и сёстрами милосердия, стали подсаживаться на лазаретные линейки, давая отдых притомившимся лошадям. В степи вьюжило, степной пронизывающий насквозь ветруган наметал по обеим сторонам тракта высоченные, в человеческий рост, сугробы. Возницы и санитары то и дело слезали с повозок и, взяв в руки лопаты, принимались расчищать занесённый путь. Фёдор с Медведевым, чтобы разогреть стынущую кровь, помогали им, рьяно выкидывая на обочину рыхлый, рассыпчатый снег.
Во встречных мелких хуторах старались не задерживаться: ночевать здесь всё равно было негде - все хаты были под завяз забиты едущими с фронта и на фронт казаками. Напоив и накормив на площади лошадей, покормив всухомятку раненых, закопав на хуторском погосте умерших, которых на каждой остановке было человека по три-четыре, с тяжёлым сердцем отправлялись дальше.
Вислые над самыми папахами всадников, мрачные рваные тучи зловеще тянулись на восток, откуда не переставала грохотать, громя и перемалывая слабые казачьи заслоны, красная артиллерия. Фёдор Громов с Николаем Медведевым совсем уже приуныли духом. Хотелось в тепло, на горячую печку, под мягкий, пропахший сладким домашним уютом, отцовский овчинный тулуп.
- Видать, Фёдот, табак наши дела? - осторожно взглядывал на друга печальный Николай Медведев. - Разваливается Донская армия, как худой плетень - по жердочке. Атаманам с ахвицерами до нас никакого дела нема. Все бегут, все свою шкуру спасають... Конец войне, что ли? Как думаешь, односум?
- Деникин ещё своё слово скажет, - хмуро напомнил Фёдор. - Не забывай, Колька, за кадетами вся Кубань, черноморские порты, а там, за морем - союзники. Помогут... Должны помочь. Мы же им помогали.
- Поглядим, увидим, - тяжело, недоверчиво вздохнул Медведев. - А как же, в таком разе, Краснов? Лучший друг Кайзера?
- С Красновым, брат, дело гиблое, - ожесточённо и безнадёжно сплюнул в снег Фёдор Громов. - С уходом немцев, у атамана нет больше союзников. Боеприпасы и вооружение брать больше неоткуда, сам знаешь, - добывали в бою у красных. Открылась западная граница с Украиной, а там - Петлюра и Махно, - самостийники. Супротив них казачий фронт держать надо, а полки откель взять? Жопа... Деникин с кадетами в Екатеринодаре Краснова не признаёт, кубанцев на нас натравливает. В Новочеркасске, в Войсковом правительстве - оппозиция. Атамана не сегодня-завтра скинут, а дальше что?..
- Что дальше? - как попугай, испуганно повторил Колька Медведев. - Красные опять придуть?
- Не угадал, - усмехнулся Фёдор. - Не красные придут, а кадеты. А энто для нас, казаков - одна стать... Хрен, слышь, редьки не слаще.
- Энто как же понимать, - удивился Медведев. - И кадеты казаков грабить и расстреливать будуть, как весной прошлого года - коммунисты?
- Расстреливать, может, и не будут, - объяснил Громов, - а токмо всем нашим казацким вольностям каюк придёт. Добровольцы ведь за что стоят? За единую и неделимую Россию. Значит - никаких автономий, никаких самостийных правительств, - всё как раньше, при царском режиме.
- Невесёлая байка, - враз погрустнел от его слов Медведев.
- Веселиться, брат, не от чего, - согласился Фёдор. - От таких делов волком взвоешь.
На следующий день добрались до Семикаракорской. Начальник обоза, седеющий пожилой штабс-капитан медицинской службы с остроконечной - клинышком - бородкой, в пенсне, решил остановиться здесь на ночёвку. Места, слава Богу, в станичных хатах хватало. Для раненных станичный атаман выделил помещение церковно-приходской школы. Казачки понанесли бедолагам хлеба с салом, кислого молока в кринках, сушёной и копчёной рыбы. Санитары достали самогонки.
Фёдор с Николаем Медведевым держались особняком от остальных обозников и тяжело раненых. На постой устроились в небогатой хатёнке недалеко от церкви. Пристроив в конюшне и накормив коней, попросили хозяйку дать им повечерять. Причём, в отличие от обозников, за всё тут же расплачивались новыми донскими рублями, которые ввёл атаман Краснов вместо обесцененных керенок.
Когда не старая ещё, молодящаяся казачка с помощницей-дочерью накрыли на стол, в стряпную из прихожки вошёл хозяин, - степенный, бородатый казак запасного возраста. Он принёс литровую бутыль домашнего виноградного вина, которым славились на Нижнем Дону Семикаракоры. Грохнув её по серёдке стола, молча уселся на лавку рядом с Медведевым, давая понять, что присоединяется к застолью. Деньги, тут же протянутые Громовым, отклонил. Сказал, что за так угощает геройских защитников Дона, пострадавших от безбожных большевиков.
- Ну спаси Бог, отец, на добром слове, - обрадовано произнёс любитель выпить Колька Медведев. Тут же разлил вино в кружки.
Казак-хозяин пытливо вглядывался в лицо Фёдора. Когда впили по первой, как правило, - самой сладкой и желанной, - осторожно прощупывая настроение незваных гостей, заговорил:
- Вы, я гляжу, станичники, отвоевали своё? До дому правите?
- Домой, батька, - кивнул, с аппетитом угощаясь богатыми хозяйскими харчами, Фёдор Громов. - Токмо не подчистую, а на побывку. По ранению, вишь... Красные жмуть по всему фронту, много в последних боях наших казаков накрошили. Вот и нас с Колькой подранили.
- Издалёка будете? - спросил хозяин.
- Из станицы Грушевской под Новочеркасском, - сказал Фёдор.
- Путь не близкий по такой погоде, - посетовал старик. Потянулся к бутылке с вином.
Когда опорожнили по второй кружке, хозяин заговорил о том, что больше всего занимало и тревожило:
- Как думаете, казаки, красные до Семикаракорской дойдут?
- Кто его знает, - неопределённо пожал плечами Фёдор Громов. - Ежели кадеты с Кубани подмоги нам не дадут, - всяко может случится... Тогда, гляди, и до Новочеркасска докатятся... У них зараз - сила. А сила солому ломит, как говорится...
- Давай лучше выпьем, отец, - встрял в разговор не унывающий Николай Медведев, - да и завьём горе верёвочкой... А красные в станицу придуть, - бери берданку и становись в строй. Отражай злыдней до последнего... Зараз, что об этом мараковать. Раньше смерти всё одно не помрёшь...
- Утешил, бугай грушевский, - скептически крякнул старик. - Посля твоих слов, пустобрёх, - хочь бери бечёвку, да и вешайся в амбаре на брусе. Один чёрт комиссары повесют.
- А я тебе, старик, не поп, чтобы утешать, - раздражённо процедил Медведев. - Мы сами ноне, как по лезвию шашки ходим... Наливай давай, чего рот раззявил.
Незаметно за невесёлыми разговорами приговорили весь литр. Казаков с устатку потянуло ко сну. Хозяин постелил им на лавках в прихожей. Переночевав, выехали по утру с обозом дальше, на Богаевскую. Дорога пошла накатаннее и ровнее. За станицей Багаевской иссяк встречный поток воинских обозов и казачьих маршевых частей, которые шли севернее, через Бессергеневскую и Раздорскую. Громов с Медведевым понимали, что дают немалый крюк, пустившись через Богаевскую и Ольгинскую, но не хотелось отрываться от своих. Так и протащились с медлительными лазаретными линейками до самой Аксайской станицы, где пути их разошлись. Обоз двинул налево, в сторону станицы Александровской, с трудом преодолевая крутой подъём, грушевцы направили коней в Аксайскую. Отсюда было каких-нибудь вёрст сорок до Грушевки. В станице останавливаться не стали, хоть здесь жили родственники Фёдора, - родной отец его матери Степан Терентьевич Копейкин с семейством. Громов решил, что как-нибудь в другой раз заскочит, а зараз хотелось поскорее попасть домой, обнять истосковавшуюся в разлуке жену и родителей.
Проскакав, не слезая с коней, несколько часов, к Грушевской подъехали уже затемно. Едва показались крайние дворы и заснеженные шапки крыш под горой, как из пожухлого, прошлогоднего травостоя и припорошенного инеем, как мукой, бурьяна выскочили на дорогу трое вооружённых станичников.
- А ну стой. Кто такие? - грозно выкрикнул передний, сжимая в единственной руке пистолет.
Фёдор вдруг с радостью узнал в нём хорунжего Платона Мигулинова. Рядом с ним с винтовкой наизготовку стоял, еле держась на ногах под тяжестью здоровенной старой овчинной шубы, давившей на плечи, древний дед Архип Некрасов. Третьим был какой-то незнакомый подросток.
- Здорово дневал, дядька Платон, - весело крикнул с седла Фёдор. - Неужто своих не признал? Как там мой папаша, атаман Прохор Иванович Громов? Жив-здоров?
- Вот те раз, Платоша, - то же Федька с Колькой Медведевым, атаманцем, - смущённо опуская винтовку, прокряхтел старик Некрасов. Обратился к приезжим: - Табачку у вас, ребяты, случаем нету? А то вишь, оказия какая, - под сраку лет начальство воевать снарядило, а какой из меня вояка? По мне уже черти в пекле скучають, а меня - в каравул.
- Угощайся, деда, - с готовностью протянул ему полный кисет Николай Медведев.
Поговорив малость о том, о сём, казаки распрощались. Поехали по почти безлюдным станичным улицам. Мороз загнал всех по хатам. Дробный цокот копыт их лошадей далеко разносился по притихшим окрестностям. Лениво гавкнула какая-то проснувшаяся сука в ближнем дворе, где-то загремела цибарка. Замычала не доенная бурёнка в коровнике. Фёдор торопил коня: не терпелось скорее добраться до дома. Пустил коня в намёт и Николай. Друзья стремглав помчались по хорошо укатанной, прибитой морозцем главной станичной улице, растянувшейся на семь вёрст до самой Грушевки и там, в конце её, переходящей в дорогу на Новочеркасск. Весь оставшийся путь преодолели за минут за двадцать. У топорковского куреня Фёдор обернулся к другу, предложил:
- Ну что, Колька, заедем до нас, что ли?
- Не, Фёдор, я домой. На завтра лучше заскочу, спроведаю твоих. Бывай.
5
В жарко натопленной хате было полно девок, молодых баб и красноармейцев. Стол у стены ломился от тарелок, мисок с закусками, крынок с кислым молоком, бутылок с мутноватой самогонкой. Посередине помещения несколько казачек лихо отплясывали под гармошку зажигательный донской танец, громко стуча каблучками форсистых городских бареток. У стола стояла та самая девка, что была перед этим в прихожке. Увидев вошедших Петра Медведева и Ушакова, лукаво подмигнула и подошла знакомиться. Петька тут же, пользуясь моментом, подхватил деваху под руку и, скалясь, прошёлся с ней в танце несколько кругов по горнице.
- Как зовут-то тебя, бедовая? - спросил молодой грушевский ухарь.
- Марфа, - скромно представилась казачка. - А вы, гляжу, тоже не из робких... Ловко того дядьку в галифах приголубили. До сих пор, чай, лежит.
- Пущай отдохнёт малость, ему полезно, - ухмыльнулся Медведев. - Будут другие спрашивать, скажи, Марфуша, что он пьяный упился. Сам упал. Лады?
- Ну а то как же? Вестимо, - сам, - с улыбкой согласилась казачка.
Пётр оставил её и подсел к рыжеусому гармонисту в потёртой, застиранной гимнастёрке, в расстёгнутом вороте которой виднелся треугольник матросской тельняшки. Попросил на минуту гармошку. Рядом сразу же появился Пантелей Ушаков с полным стаканом самогонки и солёным огурцом. Протянув всё это хозяйство однополчанину, попросил:
- Сбацай ты им, Петька, 'Казачка', а поначалу вот выпей водочки, промочи горло. Чтоб легло на душу...
Пётр залпом осушил стакан, задвинул его под лавку, отвёл рукой в сторону Пантелея, чтоб не мешался, и, лихо тряхнув казацким, нависшим над левым глазом, чубом, резко рванул мехи на обе стороны, как будто хотел порвать гармонь напрочь. Девки и молодайки в центре горницы по особому, с воодушевлением взвизгнули, словно у них враз открылось второе дыхание. Ещё пуще пустились отплясывать 'Казачка', так что стёкла жалобно зазвякали в рамах, а выходные цветастые суконные юбки вместе с поддетыми под них несколькими нижними - зоновками, - колоколами раскинулись вширь, юлой завертелись вокруг стройных, поражающих чистой девственной белизной, стройных девичьих ног. Красноармейцы из Саратовского полка, образовав тесный сплочённый круг, дружно хлопали в ладоши, пьяно выкрикивали, подзадоривая плясуний. Некоторые, не устояв на месте, сами пустились в бешеный, неудержимый пляс. Петька неистово нарезал разухабистого 'Казачка' до тех пор, пока раскрасневшиеся, усталые девки в изнеможении не попадали в объятия стоявших вдоль стен красноармейцев.
Медведев, отложив гармонь, облапил уже знакомую молодую казачку, Марфу. Утащив её в небольшую угловую спаленку, стал жадно лобызать в сахарные уста.
Пантелей Ушаков подсел к столу, налив себе самогонки, непринуждённо хлопнул по плечу сидевшего рядом хмурого небритого красноармейца в ватной, стёганой безрукавке.
- Давай, земеля, выпьем, что ли с тобой на пару. Всё одно война, бля...
Боец в безрукавке взял налитый Ушаковым стакан, небрежно чокнувшись с ним, выпил одним глотком как воду, даже не поморщившись. Надвинулся горой на Пантелея.
- Вот никак я не смекну, служивый, что вы за люди такие? Лампасы, гляди, на штанах, сапоги справные, подбитые... Сдаётся мне, - уж не лазутчики вы белогвардейские? Что скажешь?
- Ты чего, друг... что мелешь-то? - обиженно отстранился от него Пантелей Ушаков. - Да мы природные думенковцы из 2-го кавполка товарища Гончарова, - 1-й бригады Оки Ивановича Городовикова. Калмыка. Братуни, то есть... Скажешь тоже - лазунчики...
- А я всё одно вам веры не даю, казакам, - не унимался захмелевший красноармеец. - Хоть вы и перекрасились в наш красный цвет, а нутрё-то у вас всё одно - белое! Как волка не корми, он всё одно в тёмный лес смотрит.
- Да брось ты, товарищ, напраслину на казаков гутарить, - отмахнулся Пантелей Ушаков.
- Нет, не брошу. Ты меня, сволочь, с верного пути не сбивай, - загремев лавкой, сердитый красноармеец угрожающе вскочил на ноги.
- Будя, Антон, - схватил его за плечи сидевший рядом пожилой, бородатый боец с крупным носом-картошкой и широкими азиатскими скулами. - Нарезался, так иди лучше проспись. Вдруг прикажут командиры сейчас выступать, а ты и на коне не усидишь, свалишься.
Дебошир попритих, усевшись на место. Пантелей начал было уже успокаиваться, потянулся за стоявшей поблизости бутылкой, как вдруг дверь распахнулась и в горницу, покачиваясь из стороны в сторону, как гнутый камыш на реке, ввалился давешний верзила в синих галифе, которого они с Петром оставили избитым в прихожке.
- Ага, вот вы где, голубчики! - победоносно вскричал вошедший и с дикими, вылезающими из орбит глазами подлетел к Ушакову. С силой ткнул его мордой в большую миску со свиным холодным.
- Караул, люди добрые, убивають! - взвизгнул не своим голосом Пантелей, пытаясь вырваться из рук верзилы.
Увидев это, Пётр Медведев мгновенно подлетел к столу и не долго думая, двинул очухавшегося верзилу в синих галифе по уху. Тот взвыл, как подраненный медведь-шатун, и, бросив Ушакова, кинулся на Петра.
- А ну прекратить сейчас же! - поспешил их разнять бородатый красноармеец, заступавшийся перед этим за Ушакова.
Отбившись от верзилы, Медведев, не разобрав в горячке, хлобыстнул и его кулаком в волосатую скулу. Пантелей Ушаков, схватив миску с холодным, со злостью треснул ею по темечку пристававшего к нему до этого хмурого красноармейца Антона. Мигом взбурлила паника, бабы и молодайки, дико заверещав, бросились вон из комнаты. Пьяные красноармейцы из Саратовского полка, с воинственными воплями: 'Казаки наших бьють!', - ринулись с кулаками на двоих смельчаков-грушевцев. Петра сбили с ног первым же увесистым - в переносицу - ударом. Начали катать по полу тяжёлыми сапожищами. Ушаков мёртвой хваткой утопающего уцепился за край стола, и его никак не могли оторвать от него. Кто-то из саратовцев догадался бить по пальцам Пантелея пустой бутылкой. Казакам пришлось бы не сладко, ежели бы в этот момент в хату не вбежал на шум побоища сам Думенко в длинной кавалерийской шинели, перетянутой крест-накрест ремнями офицерской портупеи, с несколькими командирами в полушубках. Они проезжали в тачанке по хуторской улице и, привлечённые необычными криками и руганью, остановились. Следом за комдивом в курень ворвались бородатые, зверовато зыркавшие по сторонам чёрными, свинцом налитыми глазами, дагестанцы в больших лохматых барашковых папахах - личный конвой Бориса Мокеевича. Сразу же прекратив драку, они безжалостно разогнали собравшихся крепкими ременными плётками и гортанными горскими ругательствамим. Связали и увели зачинщиков и дебоширов.
6
На следующий день после возвращения Фёдора Громова и Николая Медведева, в Грушевскую пригнали пленных большевиков. Было их человек шестьдесят, в окровавленном, изорванном обмундировании, конвоируемых дюжиной верхоконных бородатых казаков-отставников. Население высыпало на улицы.
- Гляди, гляди рожа вон у того, длинного в картузе, - восторженно подталкивал Митьку Вязова Маркел Крутогоров, - точно спелый гарбуз разрезанный, - вся в кровище.
- А у того, вусатого, - уха напрочь нема, - указывал щупленький Данила Ушаков на невысокого, кряжистого красноармейца в залатанных валенках, гордо державшего разбитую голову. - Страсть-то, пацаны, какая, - Ушаков, скривившись, отвернулся.
- Дядька Афоня сказывал, что все красные - мужики и бандиты, - Маркел Крутогоров, слепив увесистый тяжёлый снежок, швырнул его в толпу пленных.
- Ироды, супостаты окаянные, - выскочила из толпы глазевших на занимательное зрелище праздных станичников разгневанная Настасья Закладнова. В руках сжимала увесистую корягу. Подскочив к крайнему красноармейцу, ударила его что есть силы по голове.
- Вот вам за сына, за Ванюшку, мужики проклятые. Злыдни.
Толпа отозвалась одобрительным гулом. Послышались отдельные злобные выкрики в адрес пленных.
- Бей большаков, станичники! - взвизгнул в поддержку Анастасии чей-то визгливый, истерический голос.
Казаки-конвоиры, посмеиваясь в усы, отъехали в сторону, давая этим понять, что не препятствуют самосуду. Грушевцы с яростным звериным рёвом обрушились на не знающих куда деться пленных красноармейцев. Особенно лютовали бабы: били чем попало и куда попало. Несколько пленников уже без чувств валялось под ногами, а их всё били и били, - выколачивали палками и ногами, как бельё на речке во время большой стирки. Выломав из плетня увесистую дубинку, кинулся в толпу и Митька Вязов, за ним Маркел Крутогоров, восьмилетний Данила Ушаков. Зинка Ковалёва, дочка убитого красными купца, свалив на дорогу молоденького безусого красноармейца в обмотках, как кошка, раздирала ему когтями лицо, норовя выцарапать глаза. Таскала за мокрые от снега и сукровицы волосья. Парень кричал, как будто его резали, и катался по снегу, закрывая голову от сыпавшихся со всех сторон ударов. Рядом хмельной как всегда Мирон Вязов словно молотом валил наземь пленных единственной левой рукой. Полушубок его был расстёгнут, от взмокшей рубахи валил пар. Появилась с вилами-тройчатками в руках лишившаяся недавно старика Лидия Сизокрылова. Крякнув по-мужски, всадила зубцы до самого черенка в усатого, с оторванным ухом, красноармейца.
- Ах сволочи! Кацапьё! Москали поганые! - запыхавшись подлетел от правления с обнажённой шашкой в руке атаман Прохор Громов. Длинная седая борода его трепалась во все стороны, полы расстёгнутого тулупа развевались как крылья коршуна, приметившего добычу. Он саданул со всей силушки плашмя одного пленного, так что у того ватник лопнул на спине и пополз кусками. Затем, всё больше свирепея, - наотмашь рубанул другого остриём по бритой голове. У того так и застрял в горле кляпом предсмертный крик ужаса, фонтаном ударившая из раскроенного надвое черепа горячая алая кровь забрызгала лицо и бороду Прохора Ивановича.
Вскоре пленных угнали дальше, в сторону Новочеркасска. Десять человек забитых насмерть грушевцы взвалили на две подводы, выделенные хозяевами по наряду правления, и увезли в балку за станицу - закапывать.
Сияющий Митька Вязов показывал друзьям окровавленный конец палки с приставшими волосами. Хвалился:
- Я кэ-эк трахну одного краснопузого по чугунку, у него так зенки и выскочили, и пена красная из пасти пошла, как у кобеля бешеного.
- А я, - не отставал от него, торопливо тарахтел Маркел Крутогоров, - свою дубинку об хребет одному сломал. Вдарил по спиняке, палка - тресть, и напополам.
- А я одному коммуняке за малым палец не отгрыз, во глядите, - Данилка Ушаков, раззявив широко слюнявый рот, пошевелил пальцем шатающийся зуб, гадливо сплюнул. - Во рту до сих пор скус паршивый, дохлятиной отдаёть.
Поделившись живыми впечатлениями от произошедшего, стали думать, что делать дальше.
- Погнали в Каменный брод, с хуторскими подерёмся на кулачках. Давно они от наших не получали, - предложил заядлый драчун Егорка Громов.
- Не, нас больно мало, робя, - наподдают, - с сомнением протянул Лёшка Евстигнеев, оглядывая своих. - Нужно кодлу побольше собрать. Человек тридцать.
- Ну айда тогда до Ромки Сизокрылова, - потянул казачат Митька Вязов. - У него наверняка табачок найдётся. Посмалим.
Все сейчас же с ним согласились и дружной компанией направились к переулку, где стояла занесённая снегом хата Сизокрыловых. Оставив друзей у калитки, Митька один вошёл на баз к соседям и громко постучался в дверь дома.
- Чево тебе? - показалась в проёме растрёпанная, разгорячённая самогонкой и недавним смертоубийством пленного, Лидия Сизокрылова.
- Ромка дома? - оробев, пролепетал Митька Вязов.
- Пшёл к чёрту, босяк! - густо дыхнув на него противным сивушным перегаром, пожилая женщина сердито захлопнула дверь перед самым Митькиным носом.
Пацанёнок, осуждающе покачав головой, направился было к калитке, но вдруг заметил струившийся из низенькой саманной кухоньки в углу двора - дымок. Летом в таких кухнях стряпали еду, зимой - мылись в корыте, жарко раскочегарив печурку, или стирали вещи. 'Ага, купается, наверно, Ромка', - решил обрадовано Митька и бросился со всех ног к стряпке. Дверь оказалась незапертой: на казачка сразу же пахнуло обжигающим банным паром. Когда белое плотное облако малость рассеялось, Митька Вязов увидел неясные очертания голой женщины, стоявшей на коленях в корыте и намыливавшей голову. Это была жинка Ромкиного старшего братана, воевавшего за красных, красивая казачка Оксана. Парень, на миг позабыв обо всём, залюбовался её прекрасной, хорошо сложенной фигурой. Ему хорошо были видны её большие, колышущиеся при движении тела, налитые, упругие груди с крупными коричневыми сливами сосков посередине. Живот был соблазнительно выпуклый, гладкий и блестящий от воды. В мясистые, мягкие половинки белого зада упирались пятки её ног. Кругом брызгала вода и летели хлопья мыльной пены.
Оксана, услышав стук входной двери, слегка поёжилась от залетевшего в стряпку морозного ветра. Крикнула глухо, подумав, что забежала младшая дочь свекрухи:
- Марфа, ты? Чего тебе?
Митька Вязов, не отвечая, смущённо попятился к выходу.
- Марфутка, ты что ли? Что молчишь? - забеспокоилась женщина и принялась торопливо смывать с лица мыльную пену.
Пацанёнок, не дожидаясь развязки, как ошпаренный кипятком выскочил из летней стряпки. Поспешил поскорее прочь с чужого база. О случившемся друзьям не обмолвился и словом: в глазах всё ещё стояла бесстыдно оголённая, прекрасная, как изваяние древней языческой богини, фигура Оксаны Сизокрыловой...
Решили пойти, поискать Ромку в станичном правлении: паренёк служил там последнее время писарем. Благо, до управы было рукой подать, - напрямик через плац. Ввалившись шумной расхристанной гурьбой в правление, казачата застыли, как вкопанные. На просторном правленческом майдане шла нешуточная борьба: безрукий, как всегда пьяный, Мирон Вязов пытался повалить на пол тоже безрукого, но трезвого как стёклышко Платона Мигулинова. Сгрудившиеся вокруг казаки покатывались со смеху, хватаясь за животы, указывали на забавных борцов пальцами.
- Ты гляди, гляди - два калеки сцепилися.
- Рогом, рогом упирайся, Мирошка.
- Платон, не подкачай, задай ему жару.
Дед Архип Некрасов аж повизгивал от восторга, топоча обутыми в валенки ногами. Тряс длинной козлиной бородкой. Захлёбываясь, тоже что-то кричал подбадривающее. Мирон Вязов, угнув голову, как буйвол кидался на Мигулинова. Дядька Платон, увёртываясь, забегал к нему с левого бока, стукнув по плечу, валил с ног.
- А вот я тебе, борода, покажу иде раки зимують! - вскочив с пола - весь извалянный в пыли - снова пёр на него Мирон.
Платон ловко приседал и Вязов, под оглушительный хохот собравшихся, пахал опухшей хмельной физиономией грязный правленческий пол.
- Вот это да, глякось, Митька, - восторженно смеялся Данилка Ушаков, подталкивая локтем приятеля. - Твой батяня уж носяру себе расквасил. Умоется зараз красной юшкой.
- А ну его в баню, шута, - презрительно махнул рукой Митька. - Придурился, посмешищем среди казаков заделался и доволен.
Подошёл весёлый, жизнерадостный Ромка Сизокрылов, поздоровался за руку с казачатами.
- Что, пацанва, гуляем? А мне вот недосуг. Я при деле. - Ромка важно выпятил грудь, вынул из кармана испачканные чернилами руки, нарочито повертел ими перед лицами приятелей.
- Ты что чернила пил? - пошутил смешливый Маркелка Крутогоров. Ребята прыснули, оценив его шутку.
- Скажешь тоже, - незлобно хлопнул его по затылку Роман. - Я важные документы окружному атаману в Новочеркасск пишу. Сам Прохор Иваныч доверил.
- У тебя, Ромка, табаку нет? - просительно взглянул на него Митька Вязов. - Ежели есть, - айда с нами во двор, посмалим. Атаману скажешь, что - перекур с дрёмой.
- А мамка не заругает, Полипонка-то? - насмешливо парировал Сизокрылов, поминая уличное прозвище казачки, которая придерживалась старообрядческой веры.
- Ну ты брось энто, не шуткуй, - угрожающе надвинулся на него Митька - парень не робкого десятка. - А то не погляжу, что ты писарь зараз в управе - отделаю как Бог черепаху!
- Ладно, не серчай, Митька, пошли, примиряюще похлопал дружка по плечу Сизокрылов. - А батя твой ничего, скучать не даёт.
Егорка Громов не сразу пошёл вслед за приятелями во двор. Завидев в толпе станичников на майдане старшего братана Федьку, вернувшегося вчёра в Грушевку, заговорщически поманил пальцем с майдана.
- Чего тебе, байстрюк, - недовольно спросил Фёдор, оторванный от весёлого зрелища, устроенного культяпым Мироном.
- Вот фрукт, - удивлённо уставился на него Фёдор. - Ты погляди, какой башибузук растёт, - весь в меня... Помню, меня тоже все соседи в детстве бандитом кликали. Я со своим потешным войском их сады и бахчи начисто обносил. Батька ещё порол меня частенько ивовой талиной.
- Не, братка, брешешь, - отрицательно качнул вихрастой головой Егорка. - Это большевики бандиты и разбойники, а я буду казак. И энтих большевиков буду рубать дедовой шашкой, как чакан на Тузловке.
- Вот это верно, - восторженно встрепенулся Фёдор. - Рубать их надоть, гадов красных, покель не позеленеют!
7
Худой облезлый волк с ввалившимися боками, с высунутым наружу красным языком, проваливаясь по брюхо в глубокий снег, брёл по степи, понуро свесив голову. Волк был голоден и одинок, он искал встречи с любым живым существом, - лишь бы утолить этот невыносимый, отнимающий последние силы голод. С трудом взобравшись по пологому склону на небольшой, покрытый полынью и прошлогодним редким бурьяном, курган, волк вдруг с опаской припал к земле, зорко вглядываясь в даль. Там, с трудом различимая в бескрайних снежных просторах, передвигалась какая-то тёмная точка. Волк весь напружинился, всматриваясь в приближающуюся добычу. Это, несомненно, - человек. Идёт на двух лапах и пошатывается из стороны в сторону. Наверное, тоже голоден, но какое дело до этого волку? Глаза его злобно сузились и заискрились хищным блеском. Легко спустившись с кургана, он, не выпуская из поля зрения фигуру человека, стал осторожно подкрадываться к нему между сугробов. Человек становился всё больше и больше, как будто вырастал на глазах. Расстояние быстро сокращалось. Вот и он заметил волка. Медлить больше нельзя. И степной хищник огромными прыжками понёсся навстречу жертве. Но что это? Человек вскидывает длинную железную палку - это ружьё! Гром выстрела, яркое пламя - в морду, и волк с диким визгом кувыркается в сугроб, окрашивая снег своей кровью...
Герасим Крутогоров, небрежно волоча винтовку по снежному насту, подошёл к убитому зверю, устало повалился рядом с ним в сугроб. Вот уже третий день как не держал Герасим во рту и маковой росинки. Пересилив гадливое отвращение, он склонился над трупом волка, стал жадно пить кровь, вытекающую из раны. Оторвавшись, зачерпнул грязной, заскорузлой ладонью белый снег около, набил им горячий, окровавленный рот. Пожевав, выплюнул красное месиво под ноги. Стал снова зачерпывать ладонью и жевать, содрогаясь всем телом от тошноты. Но голод был сильнее. Герасим вытащил из-за голенища сапога остро отточенный нож и вонзил его в тушу убитого зверя возле раны. Располосовав, отвернул шкуру, принялся торопливо вырезать куски тёплой ещё, дымящейся на морозе сырой окровавленной плоти и с голодным стоном пожирать их один за другим. Мясо было жёсткое, солоноватое на вкус от крови, отдающее затхлым болотом, но Крутогорову казалось оно вкуснее всего на свете. Он никогда ещё не ел такого вкусного мяса. Оно так и таяло во рту, и смертный голод, сжимавший железной хваткой желудок, постепенно ослабевал. Герасим проглотил ещё кусок и в изнеможении отвалился. Лёг расслабленно на снег рядом с растерзанной тушей, как насытившийся добычей степной хищник. Он был похож теперь на заросшего до глаз колючей всклокоченной бородой первобытного человека, некогда забивавшего в этих местах камнями попавшего в западню мамонта. А вокруг, куда хватал глаз, не было современной цивилизации, а простирался дикий и безжалостный каменный век, где каждый боролся за существование в одиночку, как мог, один - против всех. И выживал только сильнейший.
Полежав немного и отдохнув, Герасим решил запастись волчьим мясом впрок на дорогу. До Грушевской ещё далеко, в хутора в таком виде показываться опасно, а в винтовке - всего два патрона. Он аккуратно вырезает из туши самые лакомые куски, в основном окорока, складывает их в снятый башлык, крепко завязывает. Перекинув его через плечо, а винтовку - через другое, пускается в путь. Бредёт на запад по безжизненной мёртвой равнине, по гиблым сальским степям. Вид у него и вправду дикий. На голове, перевязанной грязной, с засохшей ржавой кровью, тряпицей - старый лохматый малахай. Шинель без ремня, обтрепалась по низу бахромой. На ногах какие-то опорки от сапог, обмотанные всяким тряпьём.
Сбежал Герасим из полка и неделю уже скитается по степям, как заяц, хоронясь в балках и кустах от казачьих разъездов. Питался чем попало, ночуя в прошлогодних скирдах или, как медведь, в сугробах. Добраться бы только до Грушевки, там - дом, семья, маманя. Там быстро оклемается и встанет на ноги, а подставлять башку под большевицкие пули за здорово живёшь?.. Нет уж, увольте! Герасим на это не согласный... Своя рубаха ближе к телу.