Анфиса Лунь, бросив в Петрограде - после убийства священнослужителей - бандита Яшку Каина и штабс-капитана Мерцалова, вместе с толпами таких же, как и она беженцев из центральной России, тащилась в медленном пассажирском поезде на юг, к Дону. За окном отделения третьего класса, где она ехала, во всю разгулялась метель, занося придорожные рощи и полустанки. Рельсы тоже были в снегу. Их, с октября месяца, с начала новой свободной жизни, никто не чистил. Зачем, если революция? Старенький, разбитый паровоз иной раз просто утопал в сугробах, надрывно пыхтел и судорожно дёргался, с трудом выворачивая из снега ржавые колёса.
На одной из станций в вагон, где сидела Анфиса, ворвались какие-то злые чернобородые азиаты с узкими щелочками глаз, - в больших лохматых папахах, -облепленные липким снегом с головы до ног и обвешанные саблями и кинжалами. В руках у них были винтовки и револьверы. Они заполнили весь проход, принялись стаскивать с полок и грубо выталкивать на снег у вагона насмерть перепуганных пассажиров. Помещение наполнилось нерусскими, - похожими на татарские, - гортанными криками. Один из них, старший, - вероятно, бывший офицер, - громко объявил, потрясая в воздухе маузером:
- Господа, - без паники! Прошу освободить вагон! Здесь будет ехать большой большевицкий начальник. Комиссар...
Люди поспешно выскакивали из вагона. Нерусская охрана важного комиссара подгоняла их сердитыми гортанными криками, подталкивала сзади прикладами. Один "татарин" в огромной барашковой шапке и длиннополом ватном халате в синюю вертикальную полоску свирепо подскочил к Анфисе. По-звериному зарычал, потрясая саблей. Девушка испуганно забилась в угол, вся сжалась, ожидая рокового удара. Азиат что-то прокричал на своём языке, грубо схватил её за руку и поволок к выходу. У самых дверей остановился, - в вагон входил какой-то невысокий, худощавый военный с небольшой бородкой, опущенными книзу, чёрными усами и прищуренными калмыцкими глазами. На голове у него была высокая белая каракулевая папаха, на плечах - простая кавалерийская шинель. Внимательный, умный взгляд его столкнулся с полным мольбы о помощи, призывным взглядом Анфисы. Невольно задержался на её красивом, молодом лице. В это время командир азиатов зычно прокричал на весь вагон: "Смирно!" Подскочив к вошедшему, лихо козырнул двумя пальцами. Отрапортовал:
- Ваше высокопревосходительство, вагон по вашему приказу очищен от нежелательных элементов, на паровозе - наши люди. Можно ехать спокойно.
- Хорошо, господин поручик. Отдайте приказ трогаться, - велел военный в белой папахе. Затем обратился к застывшему в тамбуре азиату, который продолжал держать за руку Анфису: - Магомед, оставь её. Ступай к своим текинцам.
Тот подобострастно кинул руку к папахе, отпустил девушку и, ни слова не говоря, ретировался в конец вагона.
Анфиса благодарно посмотрела на своего избавителя, заискивающе поблагодарила:
- Большое спасибо вам, господин начальник!.. Вы уж извините, не знаю, как вас величать, за кого Господу Иисусу Христу молится, дай вам Бог удачи...
- Да, удачи нам пока что и не достаёт, - задумчиво протянул вошедший. - Но, надеюсь, что ваши слова, мадам, окажутся пророческими накануне задуманного нами великого дела!
В тамбур, где протекал разговор, поднялся запыхавшийся, облепленный снегом до глаз, поручик - командир азиатских воинов, текинцев.
- Всё в порядке, Лавр Георгиевич, сейчас поедем.
В вагон запрыгнул ещё какой-то человек с оружием и состав, вздрогнув, стал медленно набирать скорость. Анфиса, услышав слишком знакомые каждому россиянину имя и отчество военного в белой папахе, поняла вдруг, что перед ней - сам Корнилов! Тот, дал знак девушке следовать за ним. Генерал со своими спутниками и Анфисой, пройдя по проходу, расположились в среднем отделении. Офицеры размотали башлыки, поснимали папахи, с наслаждением вытянули затёкшие в сапогах ноги. Анфиса робко присела на самый краешек лавки, на которой, у окна, расположился Корнилов.
Военный, зашедший в вагон самым последним, - уже не молодой высокий офицер с правильными чертами лица, - оживлённо рассказывал:
Перед самым отправлением подскочили к паровозу трое. Естественно - товарищи. "Отцепляй, шумят, паровоз и - баста!" И наганами размахивают. И - как это у них, у пролетариев, полагается: мать-перемать!.. Ну тут наши ребята, текинцы, задали им жару. Как барсы на землю спрыгнули, все с кинжалами... Большевики и пикнуть не успели, как текинцы их всех в ряд возле полотна уложили. Одному голову вообще отрезали и бросили, как арбуз, на рельсы... Если бы вы только видели, господа!
- Да, лютый народ, согласился юный поручик, - по-видимому, адъютант Корнилова. - А краснопузых нечего жалеть, мало они наших офицеров замучили! Сами, небось знаете: на каждой станции расстрелы без суда и следствия, страшно подумать... Если бы не текинцы, что бы мы делали, одни?
- Дрались бы, не знаете что? - укоризненно проронил Корнилов.
- Ваше высокопревосходительство, господин генерал, - торопливо и горячо заговорил поручик, - я всегда готов отдать жизнь за Отечество, за вас лично, Лавр Георгиевич, за общее дело! Но, поверьте, - сердце кровью обливается, когда видишь, как толпы трусов, не достойных гордого звания российского офицера, толпами стоят у регистрационных пунктов большевиков. Никто не сопротивляется, не протестует. Боевые командиры, прошедшие германский фронт готовы сапоги лизать жидам и всяким красным мерзавцам, лишь бы сохранить свою поганую жизнь! Ведь их тысячи в каждом городе и у многих - на руках оружие. Да соберись они все вместе, организуй боевые дружины, - от большевиков бы за неделю и следа в России не осталось!.. Но нет, идут, как овцы на заклание. Я своими глазами видел, как кучка пьяных сопляков с красными бантами на груди, - недоучившиеся студенты, да сынки лавочников-жидов, - вела на расстрел около пятидесяти господ офицеров. Красных бандитов всего-то было человек десять... Стали подводить к стенке железнодорожного пакгауза десятками. Пока одних расстреливают, другие не разбегаются, - терпеливо ждут. Только стараются в задние ряды затесаться, чтобы не сразу очередь подошла. Так и тасовались, пока всех не перещёлкали. Один весь в крестах, полковник, - на колени упал, другой - обоссался... Смотреть, в общем, противно было.
- Что ж смотрел, не помог? - упрекнул пожилой военный.
- А что бы я один сделал? - пожал плечами поручик. - Их вон сколько было, и то - никто, ничего...
- Вот так каждый и рассуждает, - вздохнул пожилой.
Молодой поручик неожиданно обратился к Корнилову:
- Нам бы, ваше высокопревосходительство, на Кубань нужно пробираться. Там, говорят, твёрдая власть.
- Ничего, поручик Долинский, - Лавр Георгиевич, разгладил усы, устало откинулся на стену вагона. - Соберём в Ростове-на-Дону верных офицеров, сформируем корпус или армию, а потом решим, что делать и куда податься. Может, и на Кубань пойдём... Но я думаю, нужно наступать. Известно ведь издавна: самая лучшая защита - это нападение! Нужно бить красную сволочь за границами Области Войска Донского. Ну а казачки нас поддержат, я не сомневаюсь... Вы что на это скажете, господин Неженцев? - обратился генерал к пожилому военному, который возражал недавно поручику.
- Сомневаюсь я, ваше высокопревосходительство, насчёт донских казаков, - пряча глаза, проговорил тот. - В конце августа они нас под Питером не поддержали... Каледин, атаман их, тоже полки нам на подмогу не прислал. Кто его знает, как они нас сейчас встретят.
- А вы не сомневайтесь, господин полковник, - встрепенулся Корнилов. - От сомнений ничего хорошего не жди... Верить надо, Неженцев! Твёрдо верить в нашу решительную победу над взбунтовавшейся чернью!
- Не верил бы, не был сегодня с вами, Лавр Георгиевич, - буркнул Неженцев.
- Вот и хорошо, полковник... И, смею вас заверить, - мы обязательно победим! - подвёл итог прославленный генерал. - Потому что другого выхода у нас нет. Да-да, я вполне серьёзно. Мы или победим и раздавим жидовско-большевицкую заразу, либо умрём с оружием в руках в бою. Третьего не дано: либо мы - их, либо они - нас!
Офицеры одобрительно зашумели, соглашаясь с доводами своего любимого полководца. Полковник Неженцев обратился к чувствовавшей себя неуютно в мужской компании Анфисе:
- А вы, госпожа, пардон, куда направляетесь и с какой целью?
- Туда же куда и вы, в неизвестность... - невесело усмехнулась Анфиса. - Бегу из Петрограда от большевиков в свою родную станицу Грушевскую на Тихом Дону. Муж у меня, кстати, тоже офицер. К нему и еду, - соврала девушка.
Корнилов никого не слушал. Подняв воротник шинели, устало прислонился к окну. Съёжился от холода, засунул кисти рук в рукава. Задремал, убаюканный мерным покачиванием вагона. Адъютант генерала поручик Долинский сходил в конец вагона к текинцам из охраны, принёс большой овчинный полушубок. Бережно укрыл Корнилова.
Полковник Неженцев жестами поманил Анфису в соседнее, совсем пустое отделение. Галантно раскланялся.
- Думаю, мадам, вам здесь, одной будет весьма удобно. Тулуп не хотите ли? Вагоны не отапливаются. Сами понимаете - революция!
- Будьте так любезны, полковник, - согласно кивнула головой Анфиса.
* * *
Генерал Корнилов прибыл в Новочеркасск 6 декабря. Атаман Каледин встретил его с распростёртыми объятиями. Наконец-то на Дону появился лидер, известный на всю Россию, способный объединить под своим руководством разрозненные антибольшевицкие силы. Незадолго до этого, 4 декабря, Каледину удалось очистить от красногвардейских банд Ростов-на-Дону. Наступление на город началось ещё 29 ноября. Войсковому атаману удалось привлечь для этой операции верные Донскому правительству фронтовые части: 46-й и 48-й казачьи полки третьей очереди, 5-й Донской пеший батальон, две батареи трёхдюймовок, а также часть юнкеров Новочеркасского училища и уряднических курсов. Было несколько немногочисленных добровольческих, так называемых "партизанских" отрядов из офицеров и учащейся молодежи. Прислал для поддержки офицерские роты из своей организации и генерал Алексеев. Потери сторон во время боёв за город были минимальными. Прослышав, что в атакующих колоннах идут фронтовые казачьи полки, красногвардейцы в панике разбежались. Сопротивление оказывали только пришлые отряды революционных черноморских матросов, но и с ними управились быстро.
Генерал Алексеев сразу же передал бывшему главкому всё руководство по созданию добровольческих офицерских частей, и перешёл в полное его подчинение. Вскоре вслед за Корниловым в Новочеркасск приехали генералы Кисляков, Эльснер, Деникин, Романовский, Марков, Эрдели и Лукомский. При их активной поддержке Корнилов тут же приступил к созданию Добровольческой армии. Главными целями он объявил уничтожение большевиков и верность западным союзникам. Сразу же со всех концов страны к Корнилову потянулись не утратившие боевой дух, патриотически настроенные офицеры. Их были единицы по сравнению с основной массой - не желавшей служить ни красным, ни белым. Оборванные и грязные, без оружия и каких-либо средств, ежеминутно подвергаясь риску быть расстрелянными озверелыми толпами всякого пьяного революционного сброда, - пробирались они бесплотными тенями по разбитым дорогам своей растерзанной как при монголо-татарах родины. В Новочеркасске им по братски давали приют, на скорую руку обмундировывали, вручали солдатские трёхлинейки и, сколотив в ударные роты и партизанские отряды, - посылали на фронт против большевиков. Добровольцам катастрофически не хватало всего, - особенно оружия и боеприпасов. Не было пулемётов, пушек, походных кухонь и элементарных средств связи. И тогда Корнилов вызвал в штаб армии своего любимца, бравого полковника Неженцева...
59
Ночь. Поскрипывает под копытами коней жёсткий наст снега. Иногда кони задевают за рельсы, высекая подковами искры. Впереди небольшого конного отряда текинцев - их командир, ротмистр хан Магомед Хаджиев, рядом - полковник Неженцев, и бывший командир 6-й гвардейской казачьей батареи есаул Семенихин. Он опасливо оглядывается по сторонам, тихо шепчет Неженцеву:
- Вон за тем поворотом - станция, господин полковник, и там же стоит первый взвод батареи. Они, сволочь большевицкая, хотели на помощь Ростову махнуть, да опоздали, - взяли наши добровольцы город... С ними ещё какого-то полка казаки - сотни три.
- Ну, нам нужны пока что одни орудия, - нетерпеливо перебил артиллериста полковник Неженцев. - Со смутьянами, казачками вашими, вы, милейший, сами разбирайтесь... Как и со своим самостийным атаманом Калединым.
- Тихо! - текинец хан Хаджиев предостерегающе поднял руку с ременной плёткой.
Все стали, как вкопанные. Вдали чернели хаотично разбросанные станционные постройки. На белом фоне полотна, на занесённых снегом платформах, вырисовывались длинноствольные силуэты зачехлённых брезентом трёхдюймовок. Стволы их задраны высоко вверх. Рядом маячат фигуры иззябших на ветру двух часовых с винтовками. Они медленно прохаживаются по обеим сторонам воинского состава.
- Биктимер, Зуфар! - обернувшись к своим текинцам, негромко выкрикнул ротмистр Магомед Хаджиев. Указал на станцию.
Двое воинов молча спрыгнули с коней и, как кошки, заскользили с насыпи. Вскоре - пропали в густом, заснеженном мелколесье, тянувшемся чересполосно до самой стнции...
Жизнерадостный весельчак из станицы Вёшенской Ванька Лучкин, постукивая для согрева сапогом о сапог, ходил по насыпи возле зачехлённых орудий батареи. Стучал зубами от холода. Проклиная на чём свет стоит опостылевшую службу, думал: "И когда уже вся эта канитель прикончится? Когда я уже буду в тёплой хате, в своей родной станице, - под боком у горячей, как печка, жены?.. Ан нет, что это я... Вообще-то всё верно: поначалу нужно контру Каледина скинуть, генералов с ахвицерьём заарестовать, а посля уже - по куреням, к бабам!.. Он, сука, атаман Каледин всему виной, да генералы царские..."
Вдруг страшный удар кинжалом в спину огнём пронзил всё его тело. Мысли завертелись огненной кутерьмой, потеряв всякую связность и смысл, закружилась с ошеломляющей быстротой голова, как будто её раскручивали, словно детскую юлу. Потом всё померкло, как будто оборвалось в бездну. Конец!.. Второй часовой, тоже упал в снег, не успев даже воздуха схватить напоследок. Хрипя, как кабан с перерезанным горлом.
А в это время у платформ уже суетились люди. Полковник Неженцов почти шёпотом отдавал короткие приказания, текинцы осторожно и быстро сгружали на землю два орудия, ловко запрягали в них приведённых с собой лошадей. Другая группа подтаскивала зарядные ящики. Несколько человек, с винтовками наизготовку, притаились возле казачьих теплушек: чуть что и - полетят в них гранаты, застучат меткие выстрелы. Корнилов приказал взять пушки во что бы то ни стало!
К счастью, всё обошлось без шума. Негромкий цокот копыт и противное дребезжание орудийных колёс о шпалы, постепенно удаляясь от станции, затихли.
- По коням! - командует хан Хаджиев своим джигитам, прикрывавшим отход батареи. Стремительно и ловко бросает своё стройное гибкое тело в седло, из-под которого выглядывает узорчатый туркменский коврик, заменявший чепрак. Тонконогий арабский скакун с красиво изогнутой лебединой шеей, нетерпеливо пляшет под ним, как демон.
Вскакивают на коней и остальные текинцы, лёгкой рысью едут за удаляющимися орудиями...
60
Анфиса Лунь теперь снова жила в Новочеркасске, в квартире, которую снимал полковник Неженцев у какого-то отставного чиновника, дослужившегося до чина губернского секретаря, что соответствовало армейскому поручику. В тот памятный день, когда судьба столкнула Анфису в поезде с генералом Корниловым, начался её очередной любовный роман с любимцем опального генерала. Какой это был по счёту фаворит, она и сама не знала - сбилась со счёта! Да и какое это имело значение? Полковник Неженцев пленил её впечатлительное женское сердце, и она в ту же ночь - сдалась... Впрочем, - без особого сопротивления.
В гимназию Анфиса уже не вернулась, было не до того. В Грушевку тоже весточку не передала, - стыдилась. Так и жила - временной содержанкой (у полковника в Крыму оставались жена и дети), исполняя должность прислуги. Неженцева теперь видела очень редко: он был одним из руководителей формируемой Корниловым Добровольческой армии. Неделями где-то пропадал, мотаясь из конца в конец Донской области. Но даже когда приезжал в Новочеркасск, не было ему покоя. Иной раз ночью, когда Анфиса, вся объятая интимной страстью, жадно ласкала и любила его, за полковником приходил текинец из штаба, и Неженцев, виновато и смущённо улыбаясь, оставлял неудовлетворённую любовницу в одиночестве.
Сегодня вновь место на кровати рядом с Анфисой предательски пустовало. Как назло спать не хотелось, всё тело, - до самой последней клеточки, - ныло и пылало желанием!.. Анфиса, обнажённая, с глухим стоном перекатывалась по перине. Чуть ли не до крови кусала губы, зарывалась головой в подушку. Природа давала о себе знать, яростно требуя своего... "Хоть снова, как в Питере, иди на панель!" - подумала в отчаянии девушка.
Вдруг на хозяйской половине послышался скрип отворяемой входной двери, осторожные шаги, лёгкое покашливание. Кто-то пришёл. Анфиса насторожилась, прислушиваясь. Вскочив с кровати, быстро накинула на плечи тонкую, прозрачную ночную сорочку, сквозь которую всё равно достаточно хорошо просматривалось её стройное молодое тело. С замирающим дыханием и трепещущим, выскакивающим от волнения из груди, сердцем - прижалась ухом к двери.
Но нет, - шаги затихли, не приблизившись к её комнате: значит пришёл не Неженцев. Анфиса с тоской открыла дверь. В полутёмной, озаряемой только лунным светом, прихожей просматривался неясный силуэт человека. Он тяжело стаскивал сапоги, сидя у вешалки на табурете. Анфиса, присмотревшись, узнала в пришедшем хозяйского сына, Кондрата, - прапорщика, недавно вернувшегося с фронта. На увещевания Неженцева, он категорически отказался вступать в Добровольческую армию, заявив, что не желает больше убивать людей, что сам он по убеждениям - пацифист, и вообще, пошли они все в чёрту!
Хозяева должно быть уже спали в дальней угловой комнате, и Анфиса, не стесняясь, решительно шагнула в прихожую. Кондрат поднял на неё глаза и - оторопел. Снятый сапог со стуком упал на пол. Полуобнажённая квартирантка, как белое привидение, в темноте кралась к нему навстречу. Крупные груди под тонкой прозрачной кисеёй рубашки соблазнительно покачивались в такт шагам, возбуждая азарт к ним прикоснуться, тонкая закруглённая талия и покатые крутые бёдра воспаляли яркое воображение... Жена, невеста или чёрт знает кто, - любовница самого полковника Неженцева, - шла к нему! Ночью, в одной прозрачной сорочке... Может ли такое вообще - быть?
Сначала в душе Кондрата, колючим степным репейником, - шевельнулся страх. Но сразу пропал под влиянием пьянящей, зовущей куда-то в неведомое, головокружительной страсти. Молодой человек не в силах был оторвать глаз от этого, почти ничего не скрывающего, бесстыдства полуобнажённой женской плоти. Анфиса, по прежнему не произнося ни слова, как сомнамбула, покорно приблизилась к Кондрату. Остановилась почти вплотную - глаза в глаза, как на дуэли испепеляющих телесных страстей... Зажмурила от отчаяния бабьей, всёотдающей решимости, порочные глаза. Протянула вперёд руки. Кондрат молча и беспрекословно, почти естественно, принял её в свои объятия. Враз, всем телом, ощутил на себе пульсирующую электрическую дрожь её - заждавшейся властителя-мужика - необузданной бабьей казацкой тоски...
Позабыв обо всё на свете, не в силах совладать со своей греховной плотью, вся трясясь как в падучей, шепча на ухо ему - первому встречному самцу - срамной и несуразный любовный бред, - потащила Анфиса его в свою комнату. На ходу бесстыдно обнажаясь вся, до последней нитки, и лихорадочно сдирая одёжу с него, - дурея от белизны голого мужского тела, жадно прижимаясь исстрадавшейся по ласкам мякотью груди к дурманяще сладкой, одеревенелой поверхности его плоти...
Едва переступив порог, Анфиса только успела щёлкнуть задвижкой. Заперла предательницу-дверь и рывком опрокинулась с Кондратом на спину, на кровать, - будто провалилась в омут. Обвилась вокруг него вся, как осьминог множеством щупалец, растворяясь в мужчине вся - без остатка, и растворяя его в себе. На миг воспарила до самого неба, где, по словам отца, священника Евдокима, - в райских кущах обитает сам Бог! На минуту почувствовала себя Богиней... Забилась бешеным боем на скомканной кровати, хлопая полным, колышущимся задом, - обеими белыми, как сдобные булки, мягкими бабьими ягодицами, - по его горячим рукам, которыми он - брал её.
В темноте комнаты отчётливее проступили округлые черты её распахнутого страсти тела, жгуче заблестели глаза, которые он обволакивал тёплым осклизлым ртом. Стройные, разбросанные по простыням, её ноги молниеносно сжимались и разжимались в так общего движения тел, обвивая, как змеи его вспотевшую спину. Это было что-то нечеловеческое, неземное, первобытное и мистическое... Это было сладостное таинство вытягивания из тела собственной души, которой не хотелось уже никакого тела... Но нет, куда-то исчезло и само понятие "хотеть"! Они уже вообще ничего не хотели, они не знали что это значит: что-то хотеть. Они парили... Вот только где? Этого тоже невозможно было описать и представить. Они просто умерли, вернее - умирали... И умирали, наслаждаясь, без мучений и слёз, - вернее и с мучениями, и со слезами, но - счастья и радости! Они кричали, не пытаясь приглушить этот не физический, какой-то потусторонний, животный, - сам собой вырывающийся из глубин подсознания, крик. Звук конца и в то же время - победный сигнал начала!
61
Конец декабря разукрасил окна домов замысловатыми декадентскими рисунками, в которых болезненное воображение запуганного последними событиями ростовского обывателя могло усмотреть всё, что угодно, вроде гадания на кофейной гуще. По занесённой колючим снегом безлюдной Пушкинской улице, со стороны вокзала, брёл высокий симпатичный молодой человек, по одежде смахивающий на подмастерье. Но выправка у него была явно военная, этого нельзя было скрыть никакими ухищрениями. Он курил в рукав от задувавшего со всех сторон, пронизывающего задонского ветра, и лениво поглядывал на номера домов. В арке одного из дворов неподалёку от Таганрогского проспекта внимание его привлекло людское собрание. Это были похороны. Он понял это, едва зайдя под арку. Хоронили какого-то мальчишку-гимназиста, погибшего в недавних боях с большевиками. Молодой человек хотел проследовать дальше, потому что делать на чужих похоронах ему было нечего, но тут вдруг взгляд его натолкнулся на печальное лицо незнакомой молоденькой барышни, по возрасту - гимназистки, стоявшей у изголовья покойника. Она промокала чёрным кружевным платочком уголки своих чёрных глаз и что-то шептала неслышно, одними губами, неотрывно глядя в лицо усопшего. Может быть, это был её брат? Лицо незнакомки было прекрасно, от неё веяло той неотразимой восточной, еврейской красотой, которая повергает в трепет. Он, как завороженный, не мог оторвать от него глаз!
"Кто она такая? - думал он, разглядывая её лицо и чувствуя, как сердце его неудержимо наполняется любовью. - Я непременно должен к ней подойти и представиться. И принести свои соболезнования. Это ведь так естественно на похоронах".
Так он и поступил, будучи по натуре решительным и смелым. Приблизившись сбоку к заинтересовавшей его барышне, молодой человек слегка коснулся её руки.
- Извиняюсь, мадам... Приношу вам свои глубокие соболезнования, как истинный патриот... Меня зовут Павел Бойчевский... Ещё раз тысячу извинений за непрошенное вторжение... но не мог удержаться, так сказать при виде...
Он говорил отрывочно, рублёными фразами, заметно волнуясь. К тому же речь замедлял и комкал сильный мороз.
- Нина! - печально взглянув на молодого человека, ответила молоденькая девушка. По виду ей было не больше пятнадцати лет.
- Прекрасная... Нинэль, - дополнил, польстив ей, Павел Бойчевский. - Можно я буду называть вас прекрасной?
- Молодой человек?! - удивлённо вскинула брови барышня. - Вы выбрали неудачное место для амурных приключений. Не забывайте, где вы находитесь!
- Это ваш брат? - прискорбно спросил Бойчевский.
- Да... Все мы братья и сёстры во Христе, - одними губами прошептала Нина.
Гроб с телом подхватили на плечи четверо боевых гимназистов с белыми повязками на рукавах форменных шинелей. Понесли под траурную музыку военного оркестра к Таганрогскому проспекту.
- Вы пойдёте на кладбище? - спросил Нину Павел Бойчевский.
- Нет, мне может сделаться дурно, - отрицательно качнула головой она.
- Пойдёмте в чайную, согреемся, - предложил молодой человек.
- Куда вам будет угодно, мне всё равно, - сказала она.
- Вы переживаете по поводу убийства этого юноши? - задал вопрос Павел.
- Не только... - она тяжело вздохнула. - Разваливается прежний уклад жизни. Розовые мечты о красивой, счастливой жизни разбились о холодную стену обыденности. В мире не стало поэзии - одна только пошлая проза... Кстати, у вас довольно необычная фамилия. Вы - нерусский? По виду не скажешь.
- Я казак, мадам, - торопливо заверил Павел. - Родом недалеко отсюда, с хутора Каменнобродского под Новочеркасском... А фамилия?.. Что ж, вполне может быть, что какой-то мой дальний предок сражался жолнером в войске Польском под командованием знаменитого Тадеуша Костюшко. Может, слышали о таком? Герой польского освободительного движения конца восемнадцатого века.
- Он был большевик? - подозрительно спросила Нина.
- Нет, что вы, мадам. Большевиков тогда ещё и в помине не было, - заверил её Павел. - Костюшко был генерал и, как это не парадоксально звучит, - девственник! Он любил одну юную пани, но она его не любила и отвергла его предложение. Тогда Костюшко в отчаянии уехал в Америку воевать за независимость Штатов от английской короны. Потом вернулся и воевал за независимость Речи Посполитой. И всё это время, не переставая, любил юную пани, которая умерла, пока он воевал в Америке.
- Он так и не женился на другой? - поинтересовалась Нина, входя вслед за Павлом в чайную - почти пустую в это утреннее время.
- Нет, не женился, - качнул головой Павел.
Они уселись за столик у окна. Павел, сделав заказ половому, продолжил свой рассказ:
- Лет в пятьдесят генерал Тадеуш Костюшко полюбил ещё одну пани. И снова сделал предложение, - уже второе в своей жизни. И вновь получил категорический отказ. В принципе, пани была согласна выйти замуж за Костюшко, но воспротивились её родители - очень знатные шляхтичи. А Тадеуш Костюшко был хоть и генералом, но очень бедным, не знатного рода, вроде нашего генерала Корнилова.
- И он умер девственником? - печально переспросила Нина.
- Да, мадам... Это была яркая, неординарная личность. Таких людей сейчас нет.
- А эти мальчики-гимназисты с едва пробившимся пушком на верхней губе? - подняла на него глаза Нина, - сидящие сейчас в обледенелых окопах где-нибудь в степи, под Новочеркасском или Таганрогом и жертвующие своими жизнями во имя России? В то время как мы здесь уютно устроились, в тылу, в тепле... Распиваем чаи со сдобными булочками...
- Нина, хотите, я ради вас всё брошу, завтра же поеду в Новочеркасск и запишусь в Добровольческую армию генерала Алексеева? - горячо вскрикнул Павел Бойчевский, подавшись всем телом к девушке.
- Ради меня, не нужно, - охладила его порыв Нина. - И вообще, успокойтесь, пейте чай... Я вовсе не это имела в виду... Я не хотела вас ни в чём упрекнуть.
- Как это не парадоксально звучит, Нина, но я действительно решил записаться в Добровольческую армию, - признался Павел. - Приехал в Ростов вчера, остановился в гостинице.
- Вы офицер? - оживилась девушка. - Я сразу же поняла. Вы не похожи на простого казака.
- Да. Я хорунжий, недавний выпускник Новочеркасского юнкерского училища, - сообщил Бойчевский. - Воевал на Румынском фронте... А вы здешняя?
- Естественно, - кивнула головой в аккуратной круглой меховой шапочке Нина. - Я коренная ростовка. Учусь в гимназии Андреевой, это недалеко отсюда, на Никольской улице. Мой папа, Иосиф Израилевич Гербстман, - известный в городе врач, к тому же - поэт. Я тоже немного балуюсь...
- Пишете стихи? - уточнил Павел.
- Ой, ну что это за стихи, так - баловство одно, - покраснела девушка.
- Что вы?.. Разве здесь можно? Потом как-нибудь, - испугалась Нина. - Приходите к нам на Никольскую, пятьдесят... Я вас с родителями познакомлю, с братом Сашей. Он, кстати, тоже стихи сочиняет - такие замечательные! Не то, что я...
- А вы давно пишете? - спросил Павел.
- С пяти лет, едва читать научилась, - похвасталась барышня. - Первыми моими книгами были сочинения поэтов Жуковского и Лермонтова. До сих пор их обожаю!.. В пять лет уже издавала свой рукописный журнал, назывался "Звёздочка".
- Серьёзно? - искренне удивился молодой человек.
- Ну, конечно же, нет! Это была всего лишь детская забава, как вы не понимаете, - капризно поджала красивые губки Нина. - Я сама написала все стишки и сказки, цветными карандашами раскрасила обложку. Тираж был всего три штуки, а стоил журнал, смешно сказать, - три копейки! Один номер купил мой дядя, - мамин родной брат. Представьте себе - он учился в гимназии с самим Чеховым!.. Куда девались остальные номера - не помню, но только у меня не сохранилось ни одного, а жаль...
- Интересно, - помешивая ложечкой в стакане чай, произнёс задумчиво Павел. - У нас в юнкерском училище многие господа тоже упражнялись в стихосложении, даже устраивали поэтические турниры. Но пиитом себя не считал никто, все жаждали военных подвигов и рвались на фронт!
- А я в этом году настоящего поэта видела, Константина Бальмонта! - похвасталась Нина. - Он в мае в Ростов приезжал во время гастрольной поездки по югу России. Читал лекцию: "Поэзия как волшебство"... Мы вместе с братом Сашей были в городском театре на его выступлении, в антракте проникли в гримёрку. Я Бальмонту букетик кувшинок презентовала, а он мне свою последнюю книгу стихов подписал, представляете! А через несколько дней пришёл к нам в гости со знаменитой московской поэтессой Лавровой-Зимовновой, которая знакома с самой Цветаевой! Пили чай и шампанское, веселились. Константин Дмитриевич о Брюсове и Блоке рассказывал.
- Ну и что же он о них говорил? - без интереса спросил Павел Бойчевский. Его не очень занимали сплетни поэтов друг о друге.
- Точно не помню... - замялась Нина. - Блока, кажется упрекал за связь с большевиками и беспробудное пьянство, а про Брюсова сказал, что вообще видеть его не хочет. У них там какие-то свои литературные дрязги, я в этом не очень разбираюсь...
- Как, впрочем, и у всех сейчас в нашей многострадальной России, - подвёл итог Павел.
- Да, ужасные времена... - поддакнула начинающая поэтесса.
Допив чай и расплатившись, они вышли на улицу.
- Ну, мне пора! - решительно протянула ему руку улыбающаяся Нина.
- Так скоро? - заметно огорчился Бойчевский. - Я провожу вас до дома. Можно?
- Как вам будет угодно, - разрешила барышня. - Как раз увидите, где я живу... Ну, руку, мой кавалер! - Нина засмеялась, протягивая руку. - Ведите свою даму, да осторожнее, тут скользко...
62
Герасим Крутогоров с Васькой Бессмертным не спеша фланировали по Пушкинской, высматривали, чем бы поживиться.
- Байбак, вон видишь бобра в шикарной шубе нараспашку с дамочкой в котиковом манто, - подтолкнул вдруг Крутогорова локтем в бок карманник Бессмертный. - Подойди, спроси у них что-нибудь.
- Что?
- А я знаю? Придумай... Где ближайшая аптека... ну пошёл, живо!
Герасим, галантно представившись даме, завёл туманный разговор с её спутником. Прикинувшись деревенским простачком, стал рассказывать о своей тётушке, которую не видел несколько лет и чей адрес теперь ищет. Господин в шубе печально развёл руками, не зная чем помочь молодому человеку. Тот всё говорил и говорил, вспоминая всё новые и новые подробности из жизни тёти. Вдруг господина чуть не сшиб с ног какой-то вертлявый тип в потёртом старом пальто с поднятым воротником. Прохожий на минуту прильнул к нему, даже схватился за рукав шубы, чтобы не упасть. Господина сильно качнуло и он в свою очередь уцепился за руку оборванца.
- Пардон, мсье! Извиняюсь... Чуть ногу не отдавили, - Васька, ойкнув, потёр на ходу коленку, потряс ногой, и, вновь поскользнувшись на утоптанном снегу, чуть не сбил наземь человека в расстёгнутой шубе. Та распахнулась ещё больше, так что стал виден строгий, чёрного цвета, смокинг. Господин недоумённо уставился на нахала.
- Ещё раз пардон, не удержался, - дохнул перегаром в лицо мужчине Васька Бессмертный.
- Пшёл, сволочь! - пренебрежительно отпихнул его господин в шубе.
Это и надо Бессмертному. Незаметно подмигнув Герасиму, карманник быстро идёт по Пушкинской в сторону Малого проспекта. Крутогоров нагоняет его на углу, у булочной.
- Калача хочешь пошамать? - спрашивает Василий.
- Ага, не откажусь. С утра в брюхе пусто, - отзывается Крутогоров.
Оба заходят в булочную, которые, с изгнанием из города большевиков, заработали повсеместно. Бессмертный с большим форсом вынимает из драного кармана пальто туго напрессованный деньгами буржуйский бумажник, протягивает приказчику деньги.
- Человек, нам два калача ситных с изюмом и маком, да вот этих пряников с полкило.
Герасим с завистью провожает глазами бумажник, снова утонувший в безразмерном Васькином кармане. Выходят на улицу.
- Лопай, - Бессмертный протягивает Крутогорову сдобный калач. Сам пробует на зуб медовый пряник. Скривившись, бросает половину уличной собаке. - Гадость... Похряли лучше на базар, в обжираловку. Там выпить можно и пожрать в своё удовольствие. Люблю щи с мослами, да пожирнее чтоб...
На углу Малого проспекта и Большой Садовой улицы Васька снова приостанавливается. Намётанным воровским глазом выхватывает из толпы пожилого, хорошо одетого бородача в купеческой тёплой поддёвке на меху. Из бокового жилетного кармана у того выглядывала цепочка от золотых часов. Глаза Бессмертного вмиг загораются боевым охотничьим азартом. Он отделяется от Крутогорова, быстро подходит к купцу в поддёвке.
- Никита Савельич, ба, - какая встреча! - кричит он затем на всю улицу и с распростёртыми объятиями бросается к бородатому человеку. - Не узнал, брат? Ну, даёшь! Это ж я, Василий, сын Ивана Карловича. - Бессмертный крепко обнимает купца, прижимает к себе, похлопывает ладонями по спине.
- Извиняюсь, не имею чести... - брезгливо отстраняется от него господин в меховой поддёвке. Глаза его удивлённо оглядывают незнакомца.
- Пардон, и верно - обознался, - спохватывается Василий, приподнимает грязную, с отвисшими полями, шляпу и поспешно ретируется через дорогу на другую сторону Большой Садовой.
Герасим, не отставая, следует за ним. Он почти бежит, но всё равно едва поспевает за Бессмертным, - так быстро тот ходит. Вылезли кое-как из уличной толпы. Зайдя в сквер на Ново-базарной площади, уселись на лавочку на одной из аллей. Васька Бессмертный выудил из карманов увесистый бумажник и золотые карманные часы. Денег в бумажнике было несколько десятков тысяч, плюс часы бородатого купца в поддёвке, - жить пока было можно.
- Учись, Байбак, как работать надо, - похвастался Васька. - Несколько минут - и у тебя целое состояние.
- У тебя, - уточнил Герасим.
- У нас, - подвёл итог Бессмертный.
- А ловко ты с деньгами... и часы, - восторженно похвалил Крутогоров. - Обделал в лучшем виде. Клиенты даже ухом не пошевелили... Профессионал!
- Что делать - квалификация... - зарделся от похвалы Бессмертный. - Учись казак донской, как гроши добывать надо.
- Ерунда, - отмахивается пренебрежительно Крутогоров. - Не в деньгах счастье... Я у себя в станице и поболее имел. У меня ж батя - первый богач в Грушевке.
- А в чём счастье? - сухо спросил Бессмертный.
- А энто у каждого своё, - сказал Герасим. - У одного - в кабаке водки нахлестаться до одури, а другому уразуметь смысл жизни.
- Нужен он кому, смысл этот? - пренебрежительно скривился Бессмертный. - Брось голову всякой чепухой забивать, Байбак, живи, как удобней...
63
Наступил январь 1918 года. Положение в Донской области обострилось до крайности. Всю её уже окружили плотным кольцом красногвардейские отряды. Стянутые к границам области фронтовые казачьи полки не желали сражаться с большевиками. Не слушали офицеров и потихоньку разъезжались по старицам и хуторам. Большинство фронтовых казаков горой стояло за большевиков.
К Урюпинской от Воронежа шли эшелоны красногвардейцев. Казачьи части, не оказывая сопротивления, медленно отходили к границам области. Фронтовые казаки не желали больше воевать. Некоторые части и вовсе, разогнав офицеров и выбрав полковые военно-революционные комитеты, уходили в родныу станицы. На Хопре разворачивались грозные события. Назначенный сюда атаманом Калединым генерал Потоцкий - герой Ростова, бывший узник "Колхиды" - не знал за что браться и что предпринять. Лучшая калединская 7-я Донская казачья дивизия, которая должна была первой наступать на занятое отрядами Красной гвардии Поворино, под влиянием большевицкий агитаторов, неожиданно взбунтовалась и отказалась выступать на фронт. Многие фронтовые кадровые казачьи полки, состоявшие из хоперцев, в полном составе переходили на сторону большевиков.
На шахтах Александровск-Грушевского волновались горняки. На их усмирение Каледин, уже не полагаясь на казаков, посылал наспех сколоченные из офицеров, юнкеров и гимназистов карательные отряды, которые расправлялись с большевиками с неслыханной жестокостью. Ко всему прочему, Войсковое Донское правительство не поладило с генералом Корниловым, и тот был вынужден перейти со своей формируемой Добровольческой армией из Новочеркасска в Ростов. Этим шагом Правительство пыталось остановить напор большевиков на Донскую область, которые мотивировали своё наступление борьбой с корниловской контрреволюцией.
Учитывая сложившуюся благоприятную обстановку, начали действовать и донские большевики. По их инициативе 10 января в станице Каменской Донецкого округа был созван съезд фронтового казачества, который должен был определить отношение казаков Дона к атаману Каледину и большевикам...
* * *
Вечером большой зал Каменского двухклассного училища был битком забит казаками - делегатами от полков, отдельных сотен, батарей. Было также немало местных жителей. У накрытой кумачовой скатертью стола, в президиуме, - организаторы съезда, Каменские большевики Ефрем Щаденко, прапорщик 28-го Донского казачьего полка Михаил Кривошлыков, подхорунжий Фёдор Подтёлков и ещё несколько решительных казаков-большевиков из местной Каменской команды. Здесь же, рядом с Подтёлковым, грушевец Филипп Медведев и наводчик из их расчёта, чернобородый Аким Головачёв, - уроженец станицы Цимлянской. После того, как полковник Неженцев с текинцами угнали два орудия батареи, Подтёлков повёл их расчёты в Каменскую и здесь, встретив своего давнего приятеля Кривошлыкова, стал настраивать фронтовых казаков местной станичной команды против атамана Каледина. Вскоре в Каменскую из Луганска вернулся старый большевик, фронтовик Ефрем Афанасьевич Щаденко. Он сообщил, что в Луганске власть давно в руках рабочих. Вместе решили, не дожидаясь прихода Красной гвардии, и у себя, в станице Каменской, провозгласить Советскую власть.
И вот - съезд фронтовых казаков. Собрались делегаты от расквартированных в Каменской и её окрестностях 27-го, 44-го и 2-й запасного казачьих полков, а также от бывших Лейб-гвардии Атаманского и Лейб-гвардии Казачьего полков, в своё время отправленных сюда из Петрограда. Первым с места поднялся Фёдор Подтёлков. Заговорил веско, решительно, чеканя каждую фразу, вбивая слова в головы собравшихся, словно гвозди в деревянный брус:
- Товарищи фронтовики! Некоторые, может, меня знают, другие - нет, неважно. Я такой же как вы пахарь, чистокровный казак Уст-Хоперского юрта, из хутора Крутовского. Прошёл всю Германскую в 6-й гвардейской батарее от простого ездового до подхорунжего, в августе прошлого года был разжалован в урядники. Сам я, братцы, не большевик, но в дело их уверовал крепко, ишо на фронте понял для чего и кому нужна была энта империалистическая мясорубка. И скажу прямо: война нужна тем же самым генералам, буржуям и атаманам. Они даже в офицеры нас, простых казаков, производили, - только бы самим оставаться в стороне... Та вот, товарищи, в России, в Петрограде и Москве скинули долой всех угнетателей народных, офицеров и генералов, - и объявили свою народную Советскую власть. Вот, товарищи, у меня тут... - Подтёлков взял со стола какие-то листки, потряс ими в воздухе, - у меня здеся имеются Ленинские декреты о мире и о земле. Большевики отняли всю землю у помещиков и передали её крестьянам, бывшим батракам и прочим. Безвозмездно, без всякого выкупа, - в вечное пользование! Так же они провозгласили мир и зараз договариваются с немцами о прекращении войны. Я предлагаю, товарищи, и у нас на Дону провозгласить Советскую власть, арестовать Каледина с его правительством и образовать своё народное правительство и свою, Донскую Советскую республику!
Филипп Медведев не сводит восторженных глаз со своего - ставшего вдруг таким родным и близким - "дяди Феди". Подталкивал локтем в бок сослуживца Головачёва.
- Каково, а? Вот это человек! Махина... В самую точку угодил.
- Верно, - искрясь глазами, со всей силы хлопал в ладоши похожий на цыгана Аким Головачёв. - Даёшь свою казачью республику!
Когда шум и рукоплескания немного поутихли, встал приятель Подтёлкова прапорщик Кривошлыков. Он говорил конкретнее, предлагал сейчас же на съезде избрать Венно-революционный казачий комитет Донской области, арестовать Каменского окружного атамана и всех офицеров, собрав ближайшие казачьи фронтовые полки, идти на Новочеркасск. Съезд встретил и его речь бурными криками одобрения, но слышались и слабые голоса протеста:
- Супротив своих воевать не пойдём!
- Как можно, чтобы казак на казака руку поднял?
- Отказываемся идтить на Новочеркасск!
Сразу же в зале закипели жаркие споры.
- Господ офицеров бить - пожалуйста, - орал, доказывая своему соседу, усатому пожилому третьеочереднику из 44-го казачьего полка грушевец из 2-го запасного Иван Вязов. - А супротив таких же казаков резону нет сражаться. Неча братскую кровь зазря лить. Все мы казаки - братья!
- Справедливо толкуешь, Иван, - поддержал его стоявший рядом молодой казак, тоже грушевец, Антон Мигулинов.
Кривошлыков сел. В президиум пробрался казак в кожаной рабочей тужурке, что-то шепнул председательствующему. С места встал Каменский большевик, наверное, единственный иногородний среди собравшихся, Ефрем Щаденко. Предупреждающе поднял вверх руку.
- Прошу тишины, товарищи фронтовики. Внимание! Только что прибыла делегация из станицы Урюпинской: на Хопре - Советская власть! Послушаем же хоперцев и поздравим их со славной победой. Ура, товарищи!
- Ура! - гулко, как эхо, прокатилось по залу.
- Вот те на, - подмигнул представитель грушевской местной сотни вахмистр Лукьян Родионов сидевшему рядом Игнату Ушакову. - Чигуня верховская нас, кажись, обскакала, Игнашка.
После избрания в Грушевской нового станичного атамана, оппозиция революционно настроенных фронтовиков во главе с учителем Олегом Куприяновым тоже организовалась, активизировала свои действия. Прослышав о намечавшемся в Каменской съезде фронтового казачества, грущевцы решили послать и своих делегатов. Выбор пал на Лукьяна Родионова и Ушакова.
- А ты погляди туда, - указывал Игнат в сторону президиума. - Вон видишь тою казачину - рыло с лошадиную морду? Сдаётся мне, не земляк ли наш? Кажись Медведевых средний сынок, Филька.
- Точно, он, - аж привскочил с места Родионов, присматриваясь. - Возле Подтёлкова сидит... Он, Филька Медведев, чертяка!
В зал, между тем, ввалилась с улицы большая группа казаков. Хопёрцы. Впереди делегации два брата - сотник Андрей Миронов и Мишка, ещё припадающий на правую ногу после полученного под Петроградом ранения.
- Братья казаки! - Андрей встал в центре, возле стола. - Мы, представители Урюпинского окружного революционного комитета, прибыли на ваш съезд фронтового казачества Дона с тем, чтобы сказать вам: на Хопре три дня назад установлена Советская власть! И ещё, товарищи... Я сам не хоперский, мы с братом из станицы Александровской под Ростовом. Недавно был в Питере, видел самого Ленина, говорил с ним вот так же, как сейчас говорю с вами. В столице намечается третий Всероссийский съезд Советов. Наша Урюпинская делегация уже отправилась в Петроград. Предлагаю послать туда и вашу, Каменскую делегацию.
- Правильно говорит хоперский - послать наших!
- Верно! Даёшь Всероссийский съезд!
- Да здравствуют Советы казацких-солдатских и рабочих депутатов! - вновь потряс зал одобрительный гул сотен голосов собравшихся.
- А пока, товарищи фронтовики, - снова взял слово Подтёлков, - предлагаю избрать Донской Военно-революционный комитет в составе двадцати человек.
Фронтовики дружно поддержали его предложение, сразу же приступили к голосованию. Председателем комитета, по единогласному решению всех делегатов, был избран Фёдор Подтёлков, товарищем председателя выбрали хорунжего из Каменской Ермилова, секретарём - прапорщика Кривошлыкова. В состав Военно-революционного комитета вошли каменские казаки Лагутин, Сверчков, Кудинов, сослуживцы Подтёлкова Аким Головачёв и Филипп Медведев, - ещё целый ряд фронтовиков.
Пробившись сквозь густую серошинельную кашу к столу президиума, делегат Атаманского полка Николай Медведев крепко обнял брата Филиппа, ободряюще похлопал по плечу.
- Держись, казак Филька, атаманом будешь!
Тут же составили делегацию в Питер на 3-й съезд Советов. Возглавил её александровец Андрей Миронов. Из членов Комитета в неё вошли Каменский казак Сверчков и ещё группа казаков, в числе которых и атаманец, сын грушевского кузнеца, Кузьма Лопатин...
* * *
Грушевская, после образования в Каменской Военно-революционного комитета, разделилась на два враждующих лагеря. Иногородние и некоторые казаки-фронтовики во главе с учителем Олегом Куприяновым сразу же горой встали за Каменский ревком. Старики, крепкие хозяева, члены правления, объединившись вокруг вновь избранного на станичном сборе атамана Моисея Крутогорова, поддерживали Каледина. Раскол коснулся и Громовского семейства... Как-то зашёл к Прохору Ивановичу в гости сват Егор Астапов. Фёдор как раз был дома. Сидели втроём за кувшином самогонки. Прохор Громов бил себя в грудь кулаков, слезно жаловался Астапову:
- Эх, Егор Васильевич, и что делается на белом свете? Погубила война казаков... Мало того, что в Расеи всё шиворот навыворот перевёрнуто, так молодёжь неразумная и у себя норовит то же самое учудить.
- Уже учудили, дурни, - тряс Прохора Ивановича за плечо Астапов. - Ты, сваток, знаешь, чай, что мой Илюха, стервец, - в станице, на сборищах тех большевицких болтается. Вместе с Лукьяном бобылём, батарейцем Игнатом Ушаковым, кузнецом Лопатиным и другими бездельниками... Так вот сказывал на днях, что комитетчики энти с вражиной Подтёлковым во главе ультиматуму войсковому атаману Каледину послали. Требуют, значится, чтоб он по доброй воле от власти отказался, а не то, шумят, войной на Новочеркасск двинем и всех господ офицеров там порешим! Каков глас?..
- Ах они сукины дети! - гневно вскричал Прохор Иванович. - Это законному-то атаману, на кругу казаками выбранному - такую писульку?! Ну и что же Каледин ответил голодранцам? Небось, уже войско послал на усмирение проклятых бунтарей?
- Ха-ха-ха, войско... - рассмеялся молчавший до этого Фёдор. - Кто это за него пойдёть, кровопивцу, ежели все казачьи фронтовые полки признали власть большевиков и всем миром стоять за Подтёлкова? Ты, батя, правильно сделал, что из правления ушёл, а то скоро и у нас в Грушевке большевицкая власть будет...
- А ты прям и хочешь, - сердито стукнул кулаком по столу Прохор Иванович. - Радый, небось, что придуть сюда москали с жидами и свои поганые порядки у нас будут устанавливать.
- Не москали, батя, а такие же казаки, как и мы, - спокойно ответил Фёдор. - Вона, Подтёлков чистокровный казак, а большевицкую линию держит. Знать, за ними правда, а не за генералами и офицерами.
- Молчи, сукин сын, - взревел Прохор Иванович, так что аж заглянула в кухню перепуганная Матрёна Степановна, а следом за ней тревожно вбежала Тамара. - Я, может, тоже скажешь - из господ, коль погоны офицерские верой и правдой заслужил? Честь свою казачью не изгадил, и врагам Дона в ножки не поклонился?.. Четверть века царю-батюшке служил, старался. Думал, на старости лет - почёт и уважение будуть... А что ж теперь? Голодранцам безродным служить? Кацапам воронежским, да хохлам? Мирошке Вязову, дурачку станичному, который пьёт не просыхая и под чужими плетнями валяется?
- Ну а батраков, работников не держал? - поддел его Фёдор. - А они, небось, тоже люди и по-человечески жить хотят. Им эта Советская власть как раз ко двору придётся.
- Замолчи и слухать не хочу, - затопал ногами Прохор Иванович. - Работников, говоришь, держал? А я ли не работал вместе с ими?
- Они тоже на тебя спины гнули - дай Боже, - огрызнулся Фёдор. Свирепея в свою очередь, повысил голос. - А кое-кто и по сю пору ишачит... Ты с них по три шкуры драл. У тебя вон амбары от зерна ломятся, а у них и жмени муки нету. И это справедливость?
- Чего-чего?.. Анбары зерном набитые? Так для кого я это всё наживал, для себя одного, что ли? - Прохор Иванович аж позеленел от ярости, схватился всердцах за кувшин.
- Что ты, Прохор! - испугался Егор Астапов, подумав, что сват собирается запустить кувшином в непутёвого сына.
Но тот, налив себе и Астапову самогонки, поставил посуду обратно. Матрёна Степанова подбежала к Фёдору, укоризненно запричитала:
- Эх, и не стыдно, сынок, такое-то отцу говорить. Он ведь всё для семьи, для вас, для детей, старался. Одному-то ему много ли надо?
- Ладно, мать, Бог с ним, - Фёдор вскочил из-за стола, стал торопливо одеваться. - Я про это ничего не говорю, мне всё едино... А вот как придут большевики, да наши, станичные батраки подымутся, что тогда? Скажут: на нашем горбу нажил добро, господин хорунжий Громов, теперя давай, делись. И шабаш!
Фёдор направился к выходу.
- Не серчай, батя, я погорячился... А во всём энтом надо ещё хорошенько разобраться, что к чему...
В конюшне Громов оседлал своего Абрека, вскочил в седло и, со злостью хлестнув плетью, вылетел за ворота. Их проворно закрыл за ним работник Борис Дубов. Фёдор закрутился у дома Топорковых, стукнул пару раз держаком плётки в калитку. Вышедшему на стук Семёну крикнул:
- Сёмка, айда со мной наперегонки, - чья быстрее! Кто отстанет - ставит выпивку.
- А что случилось? - Топорков бросился выводить своего строевика. Сбегав в хату за полушубком, вымахнул к Фёдору на проулок.
- Да так, - Громов со злостью дёрнул повод, - с батей полаялся, угомониться надо... Но-о, пошёл, Абрек!
Кони приятелей с места рванули в галоп, из-под копыт во все стороны полетели ошмётки грязного снега. Выехали на плац. У правления - толпа станичников. Что-то читают, прилепленное к стене.
- А ну айда, поглядим, - осадил жеребца Громов.
Шагом подъехали с правлению. На стене - листок с воззванием атамана Каледина.
"Казаки, поднимайтесь на защиту родного Дона!" - чернеет, набранное крупным типографским шрифтом заглавие.
- Эх-хе, а от кого ж энто его защищать? - ехидно захихикал безрукий Мирон Вязов. - А то, мож, и я пойду...
- Иди, Мирон, - весело зубоскалил кузнец Денис Лопатин, - как раз тебе товарищи остатнюю руку укоротят.
- Хорошо, хоть мобилизацию не объявляют, - вставил Василий Некрасов, внук деда Архипа. - Вишь ты, токмо добровольцев кличут, а рази ж дураки найдутся?
- Нашлися, - встрял стоявший здесь же сотник Платон Мигулинов, придерживая единственной рукой шашку на боку. - Вон Никифора Зотовича Ковалёва сынок Степан в Новочеркасск уехал, да ещё Крутогоровых Тимофей, сотник, туда ж отправился. Не перевелись ещё настоящие воины на Тихом Дону!.. Вот Степан Ковалёв, к примеру, - сам не казак. Здесь, в правлении, секретарём служил... Работа, скажем прямо, не пыльная, местечко тёплое, - что ещё надо?! Ан, добровольно на войну пошёл.
- Да его же батька, купец Ковалёв погнал, - задиристо крикнул из стайки фронтовиков Евлампий Сизокрылов. - У них же добра полная хата и маленькая тележка. Да хлеба - девать некуда: поскупали у казаков хлеб за бесценок и гонят себе один обоз за другим в Ростов, на ссыпку. Вот ему-то большевики - что кость в горле, наипервейшие враги. А нам, простым казакам-беднякам что? Мы и сами хоть зараз могём у себя Советскую власть сварганить. Как Подтёлков в Каменской.
- Верно толкуешь, Евлампий, - поддержал его Денис Лопатин. - Брехали, что большевики все, - жиды, мол, и кацапы с Расеи. Токмо и хотят, чтоб казаков своих прав лишить, а самих изничтожить... Ан, вон в станице Каменской большевики объявились. И кто - свои же, казаки!
На крыльцо вышел новый атаман Моисей Крутогоров в сопровождении Устина Закладнова и казначея Фомы Будякова в чёрной чиновничьей фуражке.
- Гражданы, - поднял руку атаман, - прошу прекратить недозволенные разговоры и разойтиться по хатам.
- Сам убирайся отсель, атаман липовый! - с коня зло выкрикнул Семён Топорков. - Мы, фронтовики, тебя не выбирали, а значит катись к чёртовой бабушке, откуда пришёл. А мы себе свово, красного атамана посодим, а мож и Совет, как в Каменке. Это наше народное дело.
- Справедливо! - поддержали его молодые казаки-фронтовики.
- Это что, бунт? - удивлённо округлил глаза атаман Крутогоров. - Это мятеж против законной власти, я спрашиваю? Немедленно прекратить крамольные речи, иначе я зараз вызову воинскую команду их штаба генерала Черячукина.
- Поехали, ну его к лешему, - тронул Топоркова за рукав шинели Фёдор Громов.
* * *
Съезд фронтового казачества в станице Каменской провозгласил в области Советскую власть и образовал своё Донское революционное правительство. На следующий день в Петроград, на 3-й съезд Советов, отправилась делегация каменцев во главе с Андреем Мироновым. Её сопровождал старый большевик, соратник Ленина, Мандельштам.
Атаман Каледин, узнав о создании в станице Каменской революционного комитета, всполошился и сразу же направил туда своих представителей для переговоров. Не сумев ни о чём договориться с Подтёлковым, они пригласили его, Кривошлыкова, Кудинова, Скачкова и ещё нескольких членов Донревкома в Новочеркасск для встречи с самим атаманом. При этом им была гарантирована полная неприкосновенность. Подтёлков на переговоры согласился. Оставив вместо себя в Каменской хорунжего Ермилова и взяв в качестве охраны полусотню из 2-го запасного полка, делегация Военно-революционного комитета спешно выехала в Новочеркасск. Подтёлков всё ещё надеялся мирным путём, без напрасного кровопролития, установить в Донской области Советскую власть. Однако, он сильно заблуждался, что и показали последующие события...
После отъезда в Петроград брата, Михаил Миронов столкнулся как-то в одном из коридоров Каменского двухклассного училища, где недавно закончил работу съезд фронтового казачества, со своим взводным, вахмистром Лукьяном Родионовым. Глаза Мишки заискрились неподдельной радостью.
- Здравия желаю госпо... вернее, товарищ вахми... то есть, Родионов, - запутался вконец от сильного волнения молодой казак. - Не признали, Лукьян Гордеевич?
- Тю, никак Михаил, - обрадовался Лукъян Родионов. - Ну чего уставился как на привидение? Живой я, можешь пощупать.
- Лукьян Гордеевич, любушка... - не находил слов от восторга Мишка Миронов. - Вместях ведь германцев били, теперь - за Советскую власть...
Стоявший рядом с Лукьяном Игнат Ушаков поморщился.
- Эва, как служивого замордовали, до сих пор господа мерещатся.
- Я постарался, - криво ухмыльнулся Родионов. Снова обратился к Мишке: - Вольно, товарищ Миронов. Да не тянись ты во фрунт, как в строю, у нас нонче свобода... Зараз я уже не взводный, и не вахмистр, потому как Советская власть своим специальным декретом все чины со званиями упразднила, а такой же делегат прошедшего съезда, как и ты, или вон, Ушаков... Ты куда сейчас путь держишь?
- К товарищу председателя госпо... то есть, - товарищ Родионов. - растерянно пролепетал всё ещё не пришедший в себя Миронов. Он продолжал теряться при виде некогда строгого и безжалостного взводного вахмистра, от которого заработал не мало лихих зуботычин.
- Тю, и мы туда же, до хорунжего Ермилова, - радостно хлопнул Миронова по плечу Лукьян Родионов. - Идём вместе... Кстати, я тебя не познакомил, - Лукьян кивает на идущего по правую руку Ушакова. - Это мой одностаничник Игнат Ушаков, батареец. Вместе на съезд прибыли... Зараз идём до Ермилова - он заместо председателя остался. Пускай даёт сколько ни наесть Красной гвардии, среди казаков ещё кличь кинем, - двинем всей громадой революционной вниз по железной дороге, у себя в Черкасском округе власть Советов устанавливать. Хочешь, Михаил, айда с нами.
- А, чёрт с ним со всем... Пошли, Лукьян Гордеевич, - решился Мишка Миронов.
Втроём, как тараном, пробились сквозь густую толпу к кабинету председателя ревкома. У дверей - огромная очередь. Родионов с казаками скромно пристроились в самый конец. Не простояли и четверти часа, как в коридор с улицы ворвался запыхавшийся, весь мокрый от снега и льющего ручьями из-под папахи пота, дюжий высокий атаманец в голубой фуражке, - Серафим Грачёв. Бросился, расталкивая народ, к дверям кабинета.
- А ну посторонись, православные, не то ненароком зашибу!
- Браток, что случилось? Что за оказия такая? - послышались со всех сторон тревожные голоса казаков.