С утра, придя в помещение администрации, начальник лагпункта "Лесорейд" вольнонаёмный Марк Ретюнин по телефону связался с лесобиржей и велел срочно доставить к нему заключённого Макеева. Тот, хоть и являлся заведующим лесобиржей, но передвигаться без конвоя не имел права. А Ретюнину нужно было согласовать с ним некоторые важные детали предстоящего восстания.
В ожидании сподвижника Марк Андреевич курил, нервно прохаживался по кабинету от двери к окну и обратно. Думал о своём. Во дворе двое заключённых под присмотром вохровца с винтовкой пилили дрова ручной пилой, положив бревно на специальные деревянные козлы. Билась о стекло назойливая муха. Ретюнин взял со стола "Правду", свернул в трубку, злобно хлопнув по стеклу, убил муху. Зазвонил телефон. Марк Андреевич поднял трубку. Дневальный с лесобиржы сообщил, что заключённый Макеев выехал с подкомандировки в "Лесорейд".
"Это ещё час на дорогу, как минимум", - с раздражением подумал Ретюнин. Чтобы скоротать время, решил вызвать Михаила Дунаева, будущего начальника штаба повстанческого отряда. Позвонив на вахту, попросил дежурного доставить к нему прораба Дунаева. Опять потянулись томительные минуты ожидания. Видимо, Дунаева не было на месте и за ним послали в рабочую зону.
Марк Андреевич стал мысленно перебирать в памяти картины прошлого, припоминать обстоятельства, которые привели его, в конце концов, за колючую проволоку.
Невысокий, широкоплечий двадцатилетний паренёк с яркой внешностью и густой огненно-рыжей шевелюрой, любимец деревенских девчат, - Марк Ретюнин в самом начале коллективизации покинул родное село и обосновался здесь же, в Архангельской области, в районном центре Маймаке. Он был незаурядной личностью: решительный и честный - имел сильный, волевой характер, любил поэзию, знал стихи многих классиков, часто цитировал наизусть Шекспира, что очень нравилось женщинам, также тяготел к эффекту и авантюре. Это, видимо, и привело его вскоре к уголовникам. В 1929 году за ограбление банка Ретюнин был осуждён по статье 59-3 УК РСФСР (бандитизм), получил 13 лет лагерей и отправился рубить уголёк в Воркутинскую шахту. Через десять лет ударной работы его досрочно освободили, расконвоировали, но домой не отпустили - перевели, так сказать в "добровольно-принудительном" порядке на вольный наём. Вскоре он показал себя с положительной стороны, проявил организаторские способности, решительность и уникальную работоспособность, в результате чего был отмечен руководством. Начальник управления Воркутлага капитан госбезопасности Тарханов считал Ретюнина передовиком-стахановцем и одним из лучших работников. По его мнению, вольнонаёмный Марк Ретюнин ради выполнения производственного плана готов был даже пожертвовать собственной жизнью. Это, впрочем, не сильно отходило от истины: будучи простым зэком-шахтёром Ретюнин каждый день рисковал головой в забое, а выбившись впоследствии в лагерное начальство - вступил в смертельный конфликт с уголовниками, сколько раз грозившими поставить его на ножи. Так или иначе, Марк Ретюнин вскоре занял пост начальника небольшого отдельного лагерного пункта ОЛП "Кочмес", а затем был переведён в "Лесорейд" на ту же должность.
Углубившись в воспоминания, Ретюнин воскресил в памяти тот давний, до сих пор не забытый эпизод ограбления маймакского банка...
С ворами Марка свела девушка, с которой он познакомился в Маймаке, и у которой временно квартировал, - Влада Дроздова по кличке Шарфик. Она была наводчицей и воровкой на доверии. Ретюнин вначале даже не подозревал, с кем имеет дело. Перебравшись в Маймак, он зарегистрировался на бирже труда как безработный, вёл праздный образ жизни, захаживал в кабаки, а когда удавалось где-нибудь подработать - и в рестораны. Спал, где придётся: на вокзале, у случайных знакомых, в подвалах и на чердаках. Вечерами неизменно отправлялся в Народный дом на танцы, где однажды и познакомился с симпатичной, вызывающе и экстравагантно одетой Владой. После танцев пошёл её провожать.
- А вы чем занимаетесь? - искоса поглядывая на интересного, с яркой, запоминающейся внешностью паренька, спросила девушка.
- Учусь, - не моргнув глазом, соврал он.
- На кого, если не секрет?
- На инженера... это... по сплаву леса, - нашёлся он, точно даже не зная, существует ли такая профессия. Просто видел сплавщиков у себя в деревне и ляпнул первое попавшееся, что пришло на ум.
Влада тоже не была искушена в этом вопросе. Дочь вора и проститутки, родившаяся в лагере, она плохо разбиралась в современной советской жизни, предпочитая бездумно крутить любовь и зарабатывать на безбедную жизнь процентом с добычи во время лихих налётов грабителей на квартиры богатых, состоятельных горожан, которые совершались по её наводке.
Оживлённо болтая о всякой всячине, они свернули в тёмный, неосвещённый электричеством проходной двор. Неожиданно дорогу им перегородили двое. Позади, за спинами вырос для подстраховки третий.
- Деньги! - потребовал передний налётчик. У говорившего зловеще блеснул в руке нож.
- Влада, беги, я их задержу! - в отчаянии крикнул Марк и храбро бросился на вооружённого ножом грабителя, сжал мёртвой хваткой его правую руку.
Завязалась отчаянная борьба. Дружки налётчика поспешили ему на помощь. Плохо бы пришлось Ретюнину, если бы не Влада. Она и не подумала убегать. Выхватив из сумочки наган, бросилась на выручку Марка. Ударила одного грабителя рукояткой пистолета по голове. Тот, со стоном, тяжело повалился на булыжники. Другому бандиту девушка умело и ловко заехала острым носком туфельки в пах. Он скорчился, схватившись обеими руками за переднее место, упал на колени и на карачках пополз в темноту. Слышен был только его жалобный скулёж, видимо, удар пришёлся в самую точку... У оставшегося на ногах грабителя Ретюнин, после непродолжительной борьбы, отнял финку и, приставив к горлу, потребовал:
- Ну-ка, фраер городской, - гроши на бочку! Считаю до трёх и - режу, как поросёнка! Раз, два...
- На, забери всё, сука, только не убивай! - взмолился тот, вытаскивая из кармана толстую пачку мятых ассигнаций.
Марк жадно схватил деньги, убрал нож.
- Проваливай, золоторотец, пока цел... Так и быть, резать я тебя сейчас не буду. Но гляди, не попадайся мне больше на глаза!
- А ну-ка, стой, дефективный! - потребовала вдруг Влада и наставила на грабителя пистолет. - Выворачивай карманы, давай всё, что есть.
- Нету ничего ты, профура. Что пристибалась? - огрызнулся грабитель.
- Я тебе не профура, козёл безрогий, я честная воровка... И за оскорбление ответишь, - принялась резко говорить по блатному Влада.
Марк только удивлённо хлопал глазами, не ожидая такого поворота событий.
- Догони того, что уполз, - обратилась воровка к парню. - Он далёко уйти не успел. Тащи его сюда, разберёмся, что за фикус...
Ретюнин быстро отыскал в темноте, в нескольких метрах, третьего бандита. Грубо схватив за шиворот, притащил на расправу.
Влада в это время обшаривала карманы стоявшего перед ней грабителя, у которого Марк забрал деньги. Второй нападавший лежал без сознания у их ног. Он до сих пор не очухался от удара рукояткой нагана. Девушка приказала приведённому Марком налётчику отдать все деньги и ценности, а после обшарить карманы своего товарища, лежавшего на земле. Когда всё это было исполнено, Влада передала награбленное Ретюнину, угрожая револьвером, приказала:
- А теперя, товарищи мазурики, сымайте портки, да поживее. И исподнее всё - тоже долой! Я вас, чертей, в чём мать родила от себя пущу, чтобы знали, с кем связываться! Ну, поживее, не то стреляю!
Бандиты, матерно ругаясь и злобствуя, начали торопливо раздеваться.
- Влада, пошли от греха, бросай комедию, - потянул её за руку Ретюнин.
- Сейчас пойдём, Марко, одёжу только заберу и похряем на ховиру, - сказала Влада...
Раздался стук в дверь, выведший его из воспоминаний.
- Да, кто там, войдите, - крикнул Ретюнин.
Дверь кабинета приоткрылась и заглянул вохровец в синей фуражке, с одним эмалевым треугольником младшего сержанта на краповых петлицах.
- Товарищ начальник лагпункта, заключённый Дунаев доставлен.
- Хорошо, сержант. Заводите прораба Дунаева и можете быть свободны. Я его после сам на зону отведу, - сказал Ретюнин.
Вохровец скрылся за дверью и вскоре в помещение вошёл Михаил Дунаев.
- Здравствуй, здравствуй, дорогой Михаил Васильевич, - с радостью пошёл ему на встречу начальник лагпункта. Связанные общим, задуманным опасным делом, они крепко, по-братски, обнялись. Ретюнин указал ему на стул у стола, сам же на цыпочках подошёл к двери и, осторожно приоткрыв, выглянул в коридор. Убедившись, что никого нет, закрыл дверь на ключ. Быстро направился к окну, посмотрел во двор. Зэки у козел продолжали пилить бревно, конвоир, присев на сосновую чурку, курил козью ножку. К нему подошёл младший сержант, приводивший Дунаева, попросил у коллеги табачку. Тот охотно полез в карман шаровар, не скупясь, отсыпал из расписного кисета. Младший сержант свернул закрутку, прикурил у вохровца и пошёл к вахте.
- Опасаетесь стукачей, Марк Андреевич? - кашлянув в кулак, спросил прораб Дунаев.
- Не стукачей, а так, на всякой пожарный, - ответил Ретюнин. - А стукачи и осведомители нам теперя не страшны...
- Что, неужели свершилось? Убрали опера? - аж вскрикнул от радости Михаил Дунаев.
- Да, свершилось, Михаил Васильевич, - подтвердил Марк Ретюнин, - Оперативный отдел НКВД Воркутлага, в связи со служебной необходимостью, снял оперуполномоченного Осипенко с нашей командировки и перебросил на другой участок.
- Куда же, если не секрет?
- Далеко, пятьсот пятьдесят километров от Усть-Усы. В таёжный посёлок Новый Бор.
- Слава Богу, - сказал Дунаев, у которого сразу же поднялось настроение. - Вы про это мне хотели сообщить?
- Не только, - сухо ответил Ретюнин, присаживаясь к столу. - Помимо тебя, я вызвал с лесобиржы Алексея Трофимовича Макеева, нашего военного комиссара, - при последних словах начальник лагпункта понизил голос до шёпота.
- Что-нибудь серьёзное?
- Да нет, не беспокойся, товарищ будущий начштаба, ничего не случилось, - поспешил заверить его Марк Ретюнин. - Просто нужно обговорить кое-какие детали: время выступления, окончательный маршрут, ближайшие цели, перспективу...
- Ну и?.. - напрягся Дунаев.
- Вот привезут Макеева, тогда и решим, - коротко отрезал Ретюнин. Подумав, спросил о том, что больше всего беспокоило: - Как там подполковник Медведев, не дал ещё добро?
- Опасаюсь я, что вообще не даст, - сказал, горько вздохнув, Дунаев.
- Что крепкий орешек? Пламенный большевик?
- Не то слово, Марк Андреевич... Кремень, не человек! - покачал головой Михаил Дунаев.
- Он, кроме своих земляков, да Чупрова кого-нибудь ещё знает? - настороженно намекнул Марк Ретюнин.
- Никого. А сейчас и вовсе не донесёт, - кума-то перевели... Тю-тю, поезд ушёл.
- А не лучше ли его это... - в расход?.. - испытующе взглянул в глаза сподвижника начальник лагпункта.
- Думаю, преждевременно, - не согласился с ним Михаил Дунаев. Выдвинул свои соображения: - Время ещё терпит, работа с ним продолжается... А кадровый боевой офицер нам, Марк Андреевич, позарез нужен. С кем воевать будем, ежели до дела дойдёт? Лесорубы, банщики да каптёрщики - хреновые вояки...
- Кстати, заведующий баней китаец Лю-Фа - наш человек, - сообщил Ретюнин.
- Не знал...
- Наш, - повторил Ретюнин. - И я очень ему доверяю. В отличие от повара, тоже, кстати, китайцаТянь-Шаня - так его блатные зовут. Скользкая личность...
- А сколько у нас на командировке блатных, Марк Андреевич? - неожиданно спросил Михаил Дунаев.
- Девяносто четыре человека на круг выходит, - ответил без запинки начальник лагпункта. - А почто спрашиваешь?
- Да вот, думаю: почему бы не привлечь их на нашу сторону? Ребята отчаянные, боевые. В драке весьма полезные были бы. Не то что наши Баклажаны Помидоровичи, - вставил Дунаев обидное, пренебрежительное прозвище, которое дали блатные политическим, сидевшим по пятьдесят восьмой.
- Я у них не пользуюсь авторитетом, - с сожалением признался Марк Ретюнин. - Работать заставляю, план требую, а они все в отрицаловке... С Советской властью, с "краснопёрыми", как они выражаются - на ножах. Хоть и считаются социально-близкими... Меня же в лагере только пятьдесят восьмая статья поддерживает, да мужики из бытовиков.
- Жаль, - вздохнул Дунаев.
- Хотя я сам, как ты, вероятно, знаешь, Михаил Васильевич, свою "дюжину" схлопотал по воровской пятьдесят девятой статье за бандитизм, - заговорил Ретюнин. - Как раз перед твоим приходом вспоминал, как в двадцать девятом в Маймаке банк ограбили с одной бандой...
- Ну и как дело было, Марк Андреевич? Интересно... Поделитесь, - устроился поудобнее Михаил Дунаев...
Руководил бандой известный в криминальном мире Маймака вор в законе из Ростова-папы Гера Грушевский. Это был авторитетный блатарь со стажем, совершивший первые кражи ещё при царе Николае. Рекомендации Влады Дроздовой по кличке Шарфик было вполне достаточно, чтобы Гера принял Марка Ретюнина в свою банду и поверил ему. Как раз налётчики готовились к ограблению банка, который решено было брать с бою, лихим бандитским налётом.
Марк приехал на место, внимательно осмотрел его и сказал главарю, что брать штурмом банк со стрельбой и кровопролитием нет никакой необходимости, - можно обойтись без всего этого.
Толковище происходило на Корабельной улице, на хазе, которую содержала престарелая воровка, цыганка Земфира.
- Говори, пацан, что ты придумал? - пренебрежительно произнёс Герасим Крутогоров, грушевец, скрывавшийся под кличкой Гера Грушевский.
История его жизни была не менее удивительная и полна захватывающих приключений. Уйдя вместе с отступающими войсками белых из Ростова, Герасим добрался с дружками по криминальному ремеслу до Новороссийска. В конце апреля 1920 года вместе с остатками Добровольческой армии переправился в Крым. Затем, когда Крым был занят махновцами и красными полками Фрунзе, Крутогоров ушёл в подполье. Именно тогда, после падения белого Крыма и отплытия Русской армии Врангеля в немилую Туретчину, и зародился в России этот удивительный, не существовавший больше нигде в мире, воровской закон.
Кучка врангелевских офицеров, которым больше некуда было деваться, перешла на нелегальное положение и решила продолжать борьбу с большевиками. Одни, самые отчаянные, ушли в непроходимые леса и горы и там, возглавив бандитские шайки, стали вести жестокую партизанскую войну. Другие рассеялись по городам, присоединившись к ворам и налётчикам. И чтобы отличаться от простых карманников, домушников и гоп-стопников, офицеры придумали себе своеобразный уркаганский "кодекс чести", или воровской закон. Согласно этим неписанным правилам, вор не должен был служить в милиции и Красной Армии, работать на советское государство, состоять в партии, комсомоле, иметь семью, дом, вещи и многое другое. Вводилась замысловатая церемония "коронации" в воры; система воровских татуировок, главным элементом которой являлись "погоны" на плечах авторитета; передача воровского титула по наследству - своеобразная блатняцкая династия; даже своя табель о рангах появилась, то есть воровские "масти", и многое другое. В результате всех этих нововведений блатной авторитет, пахан, стал походить не на вора, разбойника с большой дороги, а на средневекового английского Родин Гуда, - романтика и борца с несправедливостью. Вот в такую компанию из бывших, озлобленных против всего советского врангелевцев и попал после Гражданской войны Герасим Крутогоров...
Выслушав вопрос главаря, Марк туманно намекнул, что в банк можно проникнуть из подвала.
- Подкоп? - сразу же оживился Гера Грушевский, вспомнив аналогичный случай. В 1919 году в Ростове-на-Дону было ограблено банковское хранилище Первого Ростовского общества взаимного кредита. Там, ещё до революции иностранными фирмами по заказу ростовских банкиров, в подвале здания была установлена панцирная коробка из особой стали размером с большую комнату. Банк находился в доме на пересечении Николаевского переулка и улицы Казанской. Вот в эту бронированную комнату, где хранились ценности, и проникли грабители, совершив подкоп из подвала дома, стоявшего напротив банка.
- Не, совсем, - начал излагать свои мысли Марк Ретюнин. - К банковским сейфам, которые, как вы утверждаете, находятся в подвальном помещении, можно проделать лаз из подвала соседнего подъезда. Он не жилой и завален всяким ненужным хозяйственным хламом коммунальщиков. Но котельной там нет и это нам на руку. За одну ночь можно вполне справиться и пробить стену, которая разделяет банковское хранилище и подвал жилого дома.
- А если сторож вверху услышит? - с сомнением спросил один из налётчиков.
- На дело пойдём в самое спокойное время, перед рассветом, часа в четыре утра. В эту пору самые бдительные сторожа засыпают. Проверено на личном опыте, сам в деревне сколько раз сторожевал, табуны в ночное гонял, - заверил Марк. - А для верности можно к сторожу на ночку профуру какую-нибудь в гости направить, вон хоть бы Владку Шарфик. Она с ним позорюет ночку, лягавый и прикумарит под утро без задних ног. После трудов праведных...
- Это резонно, - заметил главарь банды Гера Грушевский. - Молодец, Марко. Фартовый пацан. Смалец в котелке есть. Ежели и дальше так пойдёшь, по воровской... большим человеком будешь.
- Мы ребята архангельские, в семяром одного не боимся, - с улыбкой пошутил Ретюнин.
Преступили к детальной разработке предстоящего ограбления. Решено было, под видом сантехников, ещё раз тщательно обследовать подвал жилого дома, спрятать в нём заранее инструмент. Дождаться тёмной грозовой ночи и идти на дело. Удобный случай выпал через несколько дней. Всё получилось как нельзя лучше, они ломами и кирками продолбили в подвале стену, за которой располагалось банковское хранилище, вскрыли сейфы - с ними на деле был опытный медвежатник из Питера - и выгребли все деньги и ценности. Бросив на месте кражи ненужные уже инструменты, благополучно ушли.
Марк Ретюнин, получив свою долю добычи, поехал в Архангельск - гулять. Не удержавшись, начал пить ещё в поезде, в вагоне-ресторане. Приставал к девицам, нарывался на скандал, швырял деньги направо и налево. Начальник поезда заинтересовался подозрительным пассажирам, сообщил куда надо... На первой же станции Ретюнина арестовали. В Архангельск он прибыл уже в наручниках...
* * *
Наконец приехал с лесобиржы на гужевой повозке Алексей Макеев. Отпустив охранников, доставивших его, в солдатскую столовую на обед, Марк Ретюнин сразу приступил к делу:
- Итак, друзья, многое уже сделано для практического осуществления нашего замысла. Как вы уже знаете, мной созданы значительные запасы продовольствия, теплых вещей для личного состава, медикаментов и многого другого, необходимого в наших условиях для борьбы. Сформировано ядро боевого отряда Особого назначения, создан штаб. Но мы не решили самого главного: цели восстания, с которой тесно связано и время. Ежели наша ближайшая цель, просто побег, то лучшего времени, чем сейчас ждать нечего. Поднимем лагерь, перебьём охрану, поделим поровну припасы и - врассыпную, как зайцы, в тайгу. А там уже, кому как улыбнётся удача... Но можно не просто бежать, а восстать и сражаться с оружием в руках за свободу. Для этого понадобятся большие силы и средства. Следовательно, нужно будет привлечь заключённых соседних командировок и лагерей. Здесь необходима быстрота и мобильность. А для этого самое лучшее время - зима, когда можно будет для оперативности использовать зимники. К тому же замёрзнут реки, и по ним тоже можно будет быстро передвигаться с большим санным обозом, так же используя лыжи для личного состава подразделений. Что вы на это скажете?
Сподвижники задумались. Первым, как всегда нервно кашлянув в кулак, высказался Михаил Дунаев:
- Я, как бывший офицер, майор Красной Армии, считаю, что нам лучше всего подойдёт такой вариант: восстать зимою, сформировать большой отряд из заключённых соседних лагерей и пробиваться на запад, на фронт, чтобы вступить в бой с фашистами самостоятельной боевой частью и этим заслужить себе свободу и прощение. Иначе нас всех здесь перебьют, долго мы не продержимся.
- А что мы теряем, ежели нас перебьют? - взорвался вдруг эмоциональный Ретюнин. - Подохнем завтра или погибнем сегодня в бою... Я знаю, скоро в лагерях один другого будет убивать, а сначала всех осужденных по контрреволюционным статьям перестреляют, в том числе и нас, вольнонаемных. Так что, разницы никакой.
Алексей Макеев обратился с вопросом к Дунаеву:
- Михаил Васильевич, вот ты говоришь: будем пробиваться на фронт? А пробиваться это как? Неужто ты думаешь, что чекисты нас с хлебом-солью встречать будут? А до фронта ведь - ой-ё-ё сколько!.. Не одна тыща вёрст, я прикидываю. И всё с боями, сквозь войсковые заслоны, под огнём авиации и артиллерии... Ты ведь сам военный, должен понимать, что это неосуществимо. Сколько после всей этой катавасии до фронта доберётся? Жалкая горстка бойцов? Да и немцы что подумают? Решат, что в тылу Красной Армии кто-то второй фронт им в поддержку открыл? Ещё и ударять нам навстречь, чтобы поскорее соединиться, - Алексей Трофимович захихикал. - Нет, так дело не пойдёт... Ваша не пляшет, как говорят блатные.
- Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! - повторил слова испанской революционерки Долорес Ибаррури Михаил Дунаев и сердито замолк, внутренне переваривая свою неудачу.
- А ты что предлагаешь, Алексей Трофимович? - спросил у заведующего лесобиржы Ретюнин.
- Мой план всё тот же, Марк Андреевич, я уже как-то озвучивал, - уверенно заговорил Макеев. - Я предлагаю поднять настоящее вооружённое восстание против Советской власти, завладеть оружием вохровцев, захватить райцентр Усть-Уса и большим отрядом двинуться от лагеря к лагерю, освобождая и вооружая заключённых, спецпоселенцев и местное население - комяков, ненцев-оленеводов, вольнонаёмных и всех, кто к нам примкнёт. Повсеместно по пути Отряда особого назначения, который преобразовать в регулярную повстанческую армию, распускать колхозы, разгонять местные Советы и устанавливать справедливую, истинно народную власть, без участия коммунистов. Отменить продовольственные карточки, товары со складов раздавать местному населению бесплатно - это привлечёт их на нашу сторону и пополнит ряды повстанческой армии. В конце концов, освободив от коммунистов значительную территорию, образовать на ней своё собственное, отдельное от СССР государство или республику. Предъявить ультиматум руководству Воркутлага с главным требованием: освободить всех политических заключённых, отбывающих сроки по пятьдесят восьмой статье. Ну а дальше - договариваться со Сталиным о признании нашей республики. В случае крайней нужды - заключить союз с Гитлером и двинуть армию на запад для соединения с немцами. А что нам ещё остаётся?..
- Ну, у тебя, Алексей Трофимович, планы просто Наполеоновские, - с улыбкой покрутил головой Марк Ретюнин. - Уж и отделяться от Союза придумал и с Гитлером дружбу заводить... Не говори "гоп" покуда не перепрыгнешь, знаешь такую присказку? Вот. И нечего делить шкуру не убитого медведя. А что касаемо вооружённого восстания и освобождения заключённых из соседних лагерей, я с тобой полностью согласен. И даже конкретно наметил соседнюю командировку Печёрлага "Пуля-Курья", что в восьми километрах от Усть-Усы. Там в начальниках мой хороший знакомец, вольнонаемный Поляков. Я с ним свяжусь и поговорю о наших делах. Хорошо было бы склонить его на нашу сторону, чтобы восстать одновременно.
- Да, это было бы тактически - хорошо, - сразу же согласился Дунаев. - Двойной удар. Чекисты вынуждены будут распылять свои силы, а это нам только на руку.
- И при штурме Усть-Усы Отряду особого назначения тоже полегче будет, - добавил Ретюнин. - С двух сторон навалимся, сомнём вохру, а после стремительным броском - на Кожву, на железную дорогу. Займём станцию и дальше - по лагерям. Одна часть двинется на запад, до узловой станции Микунь, поднимая подкомандировки Севжелдорлага, а там и до Сыктывкара рукой подать, другие в это время пойдут на восток, в сторону Воркуты - это Печоржелдорлаг. В общей сложности в двух направлениях - пятьдесят с лишним лагпунктов, около тридцати тысячи зэков. Если всех освободить и вооружить - чем не армия?
- Впечатляет! - поддакнул Михаил Дунаев.
- За это и выпьем, - сказал вдруг, без всякого перехода, Марк Ретюнин и вытащил из ящика стола солдатскую фляжку. Наклонившись, достал из нижнего отделения стаканы, хлеб, копчёную рыбу, сало, зелёный лук.
- Вот это дело, Марк Андреевич, - потёр от удовольствия руки Алексей Макеев. - А то, гляжу, время обеда подходит... Я признаться, проголодался в пути, с утра толком не позавтракал.
- Сейчас и поужинаешь заодно, Алексей Трофимович, - пошутил Ретюнин, наливая спирт в три стакана.
- Значит, за победу, товарищи руководители! - уточнил предложенный Ретюниным тост прораб Дунаев. Взял налитый до половины стакан.
- За неё! - сказал будущий военком Макеев.
Сподвижники чокнулись стаканами, дружно опрокинули в себя дьявольски крепкую, огненную жидкость, схватились за закуску.
- Крепкий, собака! - вытирая слезящиеся глаза, пожаловался Дунаев. - Аж внутри всё запекло.
- А как ты хотел? Девяносто шесть градусов, чистяк, - сообщил Ретюнин, жадно набивая рот салом и луком.
- И много у вас его? - полюбопытствовал Макеев. - Будущим бойцам отряда тоже ведь надо по сто граммов военкомовских, как на фронте.
- Хватает... А мало будет, ещё со складов в управлении Воркутлага выпишу, - похвастался Марк Ретюнин. - Ну, давайте, отцы-командиры, ещё по одной. Вздрогнули!
Они выпили снова. На этот раз спирт пошёл легче, как по маслу... Глаза у сотрапезников заблестели, на щеках вспыхнул хмельной румянец, языки развязались.
- Я эту поганую советскую власть никогда не прощу за то, что она со мной сделала, как несправедливо поступила, - стуча себя в грудь кулаком, горячился Макеев. - Я ведь в своё время всем республиканским лесом здесь, в Коми, заправлял, членом бюро Обкома числился и вдруг на тебе - всё коту под хвост! В тридцать восьмом ни за что, ни про что - взяли как последнего врага народа, бросили в каталажку. Два года следствие шло. Следователи, волки позорные, старались, выбивали на допросах показания во вредительстве и организации контрреволюционного троцкистского заговора. На суде приговорили к вышке. Едва лоб зелёнкой не намазали. Я уж, сидя в камере смертников, с жизнью своей распрощался... Ни за что этого не забуду, а жив останусь - внукам перескажу.
- Ну и что, не расстреляли тебя краснопёрые, Алексей Трофимович? - задал дурацкий вопрос уже изрядно захмелевший Дунаев.
- Как видишь, - коли перед тобой живой-здоровый сижу, - ухмыльнулся Макеев. В начале года Военный трибунал Московского военного округа заменил смертный приговор на пятнадцать лет северных лагерей с поражением в правах сроком на пять лет.
19
После мобилизации Грушевская опустела. В армию ушли всё парни и взрослые мужики с 23 до 36 лет. Листок правительственного указа об этом долго ещё висел у станичного сельсовета на доске объявлений. Любопытствующие подходили, читали, покачивали головами:
"На основании статьи 49 пункта "Л" Конституции СССР Президиум Верховного Совета объявляет мобилизацию на территории военных округов - Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.
Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.
Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года.
Председатель Президиума ВС СССР М. Калинин.
Секретарь Президиума ВС СССР А. Горкин.
Москва, Кремль, 22 июня 1941 г."
Из Новосёловки ушли Гришка Астапов, Серёга Лопатин, Даня Ушаков, сорвиголова Маркел Крутогоров. Из взрослых казаков - Егор Громов, его приятель Осип Шабельский, Роман Сизокрылов, Дмитрий Вязов и многие другие.
В станице поняли - пришла беда, и провожали воинов с криком и плачем, как будто заранее хороня. Некоторые мобилизованные напились на проводах до бесчувствия, так что до сельсовета, где ждала военная полуторка на Новочеркасск, родственники несли их чуть ли не на руках. Пожилой старлей из районного военкомата сердито ругался, видя такую плачевную картину, но ничего поделать не мог. Приказал грузить перепившихся в кузов грузовика лёжа. Ничего, до города дорога не длинная, потерпят, не растрясёт в пути.
- Гляди, гляди, Жорка, вон ещё одного выпивоху пьяная баба ведёт, - подталкивал локтем дружка Мишка Шабельский, указывая в переулок. Там, цепляясь левой рукой за плетень, еле волочил ноги упившийся в дым средних лет, усатый станичник. За правую руку его поддерживала молодая, симпатичная казачка, тоже, видимо, хватившая с горя хмельного. Ноги у неё заплетались, её кидало из стороны в сторону. Не понятно было, кто кого ведёт: она хмельного мужа, или он её.
Жорка Громов рассмеялся, засунув пальцы в рот, оглушительно, по-разбойничьи свистнул. Аж присел от восторга на корточки. Заплаканная мать, оторвавшись от мужа, Егора, гневно прикрикнула на сорванца, отвесила звонкий подзатыльник.
- За что, ма-а? - захныкал, потирая затылок, Жорка.
- Уймись! Попрощайся лучше с отцом, на войну уходит... - сказала Мария Филипповна, хмуря брови. Рядом с ней жались, почти ничего не понимающие в происходящем, дочки: старшая Дуся и младшая, десятилетняя Нюся. Чуть в стороне, рядом с Мишкой Шабельским, стоял сын Михаил.
Жорка послушно повис на шее у отца:
- Батя, ты скоро вернёшься?
- Как фашиста разобьём, так и вернусь.
- Возвращайся скорей!
- Это уж, брат, как получится...
- Немецкиё штык привезёшь? Как у Яшки Коцупеева, он показывал. Широкий такой и длинный, как всё равно нож... Ему деда отдал, с той войны ещё, гутарит, остался.
- Нашто он тебе? - удивлённо поднял брови Егор.
- Так, червей на огороде копать... на рыбалку.
- На удочку лучше опарыша насаживать, нежели червя, - рассудительно, со знанием дела подсказал отец. - Он долго держится на крючке, не соскальзывает... Да и рыбе нравится его дух, она на него идёт, дурёха. Хранит его в леднике можно подолгу.
- Нашли об чём гутарить в остатние минутки - отец с сыном! - укоризненно взглянула на них Мария Филипповна. - Тьфу, пакость какая... об червяках!
- Ничего ты мать не смыслишь в рыбалке, - посетовал Егор. - Да и то верно, - не бабье энто дело... А Жорка, что ж, он теперь добытчик. Без отца остаётся. Пусть слухет, да на ус мотает, в жизни всё пригодится.
- В машину, товарищи призывники! Всё, время вышло. Провожающие, не загромождайте проход, не мешайте погрузке, - прокричал вдруг зычно, на всю площадь пожилой старший лейтенант.
Бабы заголосили ещё пуще, цепляясь за мужей, не пуская. Те, ласково, но настойчиво отрывали любимые руки, махали напоследок кепками, перекинув через борт вещмешки, ловко запрыгивали в кузов полуторки. Над площадью стоял сплошной плач, рёв и гомон. У машины жалобно всхлипывала гармошка, женщины тянули руки в кузов, в последний раз пожимая руки уезжающим на фронт мужьям, сыновьям и братьям.
Лейтенант, убедившись, что сели все, проверил хорошо ли закрыт борт, залез в кабину.
- Трогай! - сказал водителю.
Полуторка, взревев двигателем, плавно тронулась с места. Жорка Громов, его старший брат Мишка, Шабельский и ещё несколько пацанов, сверкая босыми пятками, понеслись в клубах поднятой пыли за грузовиком.
- Вот чертенята, - покачивая седыми головами, сетовали старики, давно позабыв, как сами так же носились в своё время по станичным улицам за проезжавшими мимо городскими экипажами.
На обратном пути с площади Михаил Громов, слышавший разговор брата с отцом, спросил Егора:
- А что, Жорка, взаправду у Яшки германский штык есть?
- Честное пионерское! Он мне сам показывал надысь, - поклялся Егор.
- Айда поглядим? - предложил Михаил, посмотрел на идущего рядом Шабельского. - Мишка, ты с нами?
- Пойдём, всё одно делать нечего, - присоединился тот к братьям.
Яшка Коцупеев жил на той же улице, что и Громовы, по соседству. Ребята не стали заходить в калитку, чтобы не рисоваться, по давней привычке обошли двор по берегу Тузловки. Жорка Громов свистнул три раза, вызывая условленным сигналом приятеля. Тот прибежал сразу, как будто ждал их в саду. Казачата поздоровались.
- Яшка, покаж германский тесак, что дед Михеич тебе дал. Ребята не видели, - попросил Громов.
- Пошли за мной, - без обиняков пригласил их в сад Яшка Коцупеев.
Ребята прошли через плетённую из ивняка калитку в плетне во двор, двинулись вслед за приятелем. Тот привёл их в заваленный всяким хламом сарай, порывшись в углу, вытащил большой, прихваченный кое-где ржавчиной, немецкий штык-нож. Казачата в восхищении впились в него горящими глазами.
- Вот это да, штучка! А вострый какой...
Каждый поочерёдно взял оружие в руку, повертел в разные стороны, помахал, как саблей. Жорка с силой воткнул его в деревянную стенку сарая, похвастался:
- Мне батяня такой же привезёт с войны, - нонче сказывал. Как разобьёт Красная Армия фашистов, поубивает всех, - отец мне тесак немецкий и привезёт. Их там - как сору на поле боя будет валяться. Бери - не хочу.
- Попробуй их ещё поубивай всех, фашистов, - недоверчиво протянул Яшка, с трудом выдернул из доски штык-нож, спрятал обратно в угол.
- А что... и поубивает, - заверил Мишка Шабельский. - Слыхал песню: Красная Армия всех сильней! Не зря поётся...
Друзья вышли на баз.
- Вы куда зараз? - поинтересовался, заслоняясь ладонью от бьющего прямо в лицо яркого июльского солнца Яшка Кацупеев.
- Айда на речку, робя! - предложил старший из Громовых, Михаил. - Искупаемся, а там видно будет, что делать. На вечор можно на посиделки до церкви сходить. Или в Качевань наведаться - давненько мы с тамошними пацанами не дрались. Всё забава.
- Кому как, - не согласился Мишка Шабельский. - Меня этой зимой на Крещение качеваневские хлопцы одного на речке подловили, у трёх налетели - зуб коренной вышибли и в снегу всего валенками изваляли, насилу убёг.
Дружной компанией, вчетвером, двинулись на Тузловку. Напротив Яшкиного двора берег реки был густо заплетён камышом, чаканом и осокой, и ребята пошли дальше вдоль берега, в сторону хутора Камышеваха, где было удобное место для купания. Там уже плескались в воде крикливая стайка девчат, среди которых были и сёстры Громовы. Ребята быстро сбросили на траву одежду и с хохотом кинулись в реку. Стали брызгать водой на девчонок, те, с визгом, - врассыпную. Вода бурлила от кувыркающихся полунагих тел, во все стороны летели фонтаны. Мальчишки старались поднырнуть под девчонку и дёрнуть её за ногу. Те в долгу не оставались, дружно налетали все вместе на отбившегося от своих безусого героя и понарошку топили его в реке. Да так, что он - наглотавшись воды - с выпученными от страха глазами, ловя ртом спасительный воздух, отчаянно отбивался от них руками и ногами.
Сёстры Громовы уплыли на противоположный берег, здесь было потише. Жорка с Мишкой Шабельским - за ними. Дуся, плавая кругами по-собачьи, окликнула брата:
- Тайку Маковецкую на площади не видал?
- Нет, а что? - вспомнив про тот случай, когда целовался с ней на проводах в армию двоюродного брата Терентия, покраснел даже в воде Жорка.
- Пытала про тебе... - с намёком, многозначительно сказала Дуся, отфыркиваясь от воды. - Гутарила, чтоб на посиделки вечор приходил, пойдёшь?
- Погляжу... Может, пойду на час. А что делать?
- Не знаешь, что ли? Пыхтеть да бегать! Спрашивает... Ты Гавроша видел? Нет? Так - гляди, вот он! - сестра, с громким задорным хохотом нырнула. В ту же минуту из воды показалась её голая белая задница, потом снова вынырнула голова со слипшимися мокрыми волосами. Отдуваясь, открыв зажмуренные под водой глаза, Дуся лукаво подмигнула оторопевшему Мишке Шабельскому: - Видал Гавроша?
Младшая сестра Нюська так и закатилась от смеха бултыхаясь на мелководье. Егор Громов, смеялся так, что чуть не захлебнулся - подплыв у берегу, долго потом отхаркивался по колено в воде. Мишка Шабельский только хлопал глазами, не зная что сказать.
Заметив их компанию, подплыли с того берега Михаил Громов и Яшка Коцупеев.
Михаил недоуменно глянул на младшую сестрёнку:
- Нюська, ты чего ржёшь? Смешинка у рот попала? Гляди, как бы плакать ноне не пришлось. Батя ушёл на войну, я теперь в доме за старшего. Чуть что не так - и будет тебе порка!
- Смешно... Дуська Гавроша показывала, - прыснула в кулак Нюся.
- А ну покажи и нам с Яшкой, - потребовал Михаил.
- Глядите! - озорно крикнула Дуся, нырнула и снова "показала Гавроша".
Тут уже взорвалась безудержным хохотом вся компания. Аж эхо пошло по реке. Так забавлялись и дурачились почти до самого вечера, аж кожа на пальцах рук и ног возле ногтей побелела, набухла и стала отслаиваться. У многих посинели губы, как у утопленников; к тому же, ближе к вечеру, вода в реке стала остывать, на дне так и вовсе была холодной. У Жорки зуб не попадал на зуб. Он даже не решился переплывать обратно на тот берег, где оставалась одежда, - побоялся, что ноги может схватить судорога. Трясясь от голода, как осенний лист, весь покрытый гусиной кожей, он побежал вдоль берега по тропинке, чтобы перейти Тузловку по кладке.
- Егор! Грома! Стой, - окликнул его вдруг кто-то из камышей.
Жорка повернул голову к реке и увидел выглядывавшего из зарослей Никиту Барбоянова, который приезжал к ним как-то ночью вместе с бандой Зорова. Тогда он выглядел молодцом, сейчас же был небрит, оборван, истощён. Глаза горели лихорадочным блеском, казак сглатывал сухую голодную слюну и с надеждой глядел на Громова. В руках у него была винтовка.
- Чё надо, Никита? - испуганно покосился на винтовку Жорка. Он подумал, что Барбоянов хочет его убить.
- Жрать хочу, Егор... Принеси чего-нибудь, только побольше, - просипел слабым голосом Никита. Было видно, что он смертельно устал и еле держится на ногах. Его даже покачивало слегка из стороны в сторону.
- Хорошо, зараз принесу. Сбегаю только, оденусь. Ты здесь будешь?
- Да здесь... Никому не болтай, что меня видел, - тяжело проговорил скиталец. - Как там мой отец?
- Арестовали его чекисты, в Новочеркасск увезли.
- Сволочи красные... Ты давай, Жорка, беги. Я посижу здесь, что-то мне не хорошо... А ты дуй. Пулей чтоб мне!
Егор быстро добежал до деревянной кладки, по доскам перебрался на другой берег. Подумав, махнул рукой и в чём есть, в одних трусах забежал в летнюю кухню. Мать хлопотала у печки, готовила детям ужин. Увидев залетевшего в помещение, трясущегося от холода Егора, всплеснула руками:
- Не накупался ещё? Итак целый день лётаешь. Одёжа где?
- На берегу, ма... Я за хлебом. Отрежь горбушку, я на речке съем. И Мишке с девчатами, что-нибудь дай, мы ещё немного поплаваем, - попросил Жорка.
- Хватит уже! Гляди, замёрз вон, как цуцик. Трясёшься весь, - укоризненно глянула на сына мать, но хлеба отрезала. Положила сверху несколько долек розового мясистого сала, прикрыла вторым хлебным ломтем. Протягивая хлеб, строго-настрого наказала: - Скажи Михаилу с девчатами, чтоб домой зараз шли, на ужин. И не глядите, что отца нет, - талину выломаю, спорю если что как сидоровых коз. Так и передай!
Жорка, не возвращаясь за одеждой, торопливо кинулся обратно через кладку на противоположную сторону реки. Никита Барбоянов с нетерпением поджидал его в том же самом мете, в камышах.
- Принёс! - обрадовался он, увидев в руках Егора хлеб, с жадностью схватил, стал торопливо есть, почти не прожёвывая. Как изголодавшийся степной бирюк, глотал целыми кусками.
- О-о, да тут и сало, - с восторгом воскликнул, уплетая лакомые жирные ломтики, чувствуя, как быстро наполняется тёплой тяжестью прилипший к позвоночнику желудок. Как пьянящая сытая истома сладостно разливается в крови.
- Ты, Никита, в разведке, али как? Где остальные? - допытывался Егор, сидя напротив него на корточках.
- Разбили нас в пух и прах, - на минуту оторвавшись от еды, сказ Барбоянов. - Кто где не ведаю. Может, в живых никого нет, перебили чекисты... На засаду мы нарвались под Старочеркасской, десять человек зараз красные из пулемётов положили! Остальные - кто куда. Я к Дону в плавни подался, в байрачном лесу стрельбу переждал, так и спасся. Ночью погнал коня степью на Грушевку, да сплоховал: конь в темноте в сурчиную нору провалился, переднюю ногу сломал. Пришлось пристрелить, чтоб не мучился. Так и дочикилял пёхом до станицы. Днём в тёрнах в Киршиной балке отсыпался, ночью спустился в станицу. Хотел до своих зайти, да побоялся, что там засада, решил дождаться утра, да порасспросить кого-небудь. Напротив вашего двора перебрался по кладке на эту сторону. Тут вон он - ты!..
- Засада вполне могёт быть, Никита, - предостерёг Жорка. - У нас народ магазин недавно дюже погромил, милиции из Новочеркасска понаехало... Арестовали твоего батьку, старшего брательника Григория Зорова, Агафона, и старуху Меренкову. Так что ты теперь держи ухо востро!
- А это ты видел, - любовно погладил ствол старенькой трёхлинейки Никита. - Самый верный и надёжный друг - никогда не выдаст.
Барбоянов покончил с хлебом и салом, но видно было, что ему мало. Он бы с удовольствием съел ещё три раза по столько.
- И куды ты теперь? - поинтересовался Жорка.
- Немцев дождуся, и буду за батяню коммунистам мстить, - с угрозой сказал Никита.
- А мой папашка нонче сам на войну ушёл, фашистов бить, - сообщио Громов. - И отец Мишки Шабельского - тоже.
- Их мобилизовали, не сами пошли, - ответил, успокаиваясь, Никита. - Махорки нема? Курить страсть как охота.
- Схожу домой, у брата Мишки поспрашиваю, - пообещал Егор. - А ты так и будешь здесь в кушерях ховаться?
- А что? - подозрительно взглянул на него Никита.
- Приходи к нам на ночь: поешь, отоспишься... Маманя тебя знает, - предложил Егор Громов.
- Никогда, - уверенно заверил Егор. - Они хоть и дурёхи, особенно младшая Нюська, но сексотками не были. За это я отвечаю! Да они и не понимают ничего, что на свете творится, для них всё это - просто игра.
- Ну а сам ты как?
- Что? - не понял Жорка.
- Я гутарю, сам ты за кого? - уточнил Барбоянов. - За казаков или за коммунистов?
- Конечно, за наших, - уклончиво ответил Егор. - Батька мой с немцами сражаться пошёл, и казаки многие с ним... Знать и я за них, за казаков.
- Э-э, бестолочь! Ни черта не смыслишь, - с досадой возмутился Никита. - Твой папаня не сам на войну пошёл, его коммунисты дуриком загребли и под конвоем погнали. По своей воле он бы ни в жизнь не пошёл.
- Это почему? - удивился Егор.
Он сидел, скорчившись от вечернего, пронизывающего всё тело холода, который особенно тянуло от реки. В воздухе зудели настырные комары, то и дело стремительно пикируя на открытые участки кожи. Громов не успевал от них отмахиваться и хлопать себя по плечам и спине. В воде то и дело всплёскивала рыба. В просвете чакана и камышей иногда проплывали, покачиваясь на воде, сонные речные утки. Сновала между зарослями и берегом водяная крыса, тащила в зубах крупный стебель.
- Почему, спрашиваешь? - продолжил щекотливый разговор Барбоянов. - А то сам не знаешь! Где твои дядьки не слыхал? Родные браты твоего папашки? Так я тебе напомню: старший, дядька Фёдор, в лагерях сидит за бандитизм, а средний Максим с армией Врангеля в Турцию уплыл, во как! Оба офицерами казачьими были, за вольный Дон в Гражданскую бились. Да красные, суки, одолели. Понагнали сюда латышей с жидами, китайцев да других всяких азиатов несметные полчища и потопили в крови казачий Дон! А всех, кто остался - продразвёрсткой разорили, покулачили да в колхозы загнали... Вашу родню, кстати, Бойчевских, тоже в Каменнобродском разорили, всё под чистую выгребли, хату забрали, а самих в чём есть по миру пустили. Ну что, хороша она, Советская власть?
- Да будь она неладна! - зло процедил сквозь зубы Егор Громов. - Слыхал я про своих дядьёв да и про Бойчевских наслышан... Скажу тебе, Никита, одно: поганая она эта власть, зря папаня защищать её от фашистов поехал...
- Вот то-то же и оно! - победно воскликнул Никита. - Я тебе об том и толкую битый час: немцы не враги нам, а освободители от коммунистов. Придут на Дон, Советскую власть прогонют, - мы казаки, зараз свои порядки повсюду наведём. Круги соберём как раньше, станичных атаманов выберем.
- И лучше будет?
- А то... Своя власть всегда лучше, чем чужая, - подытожил повстанец.
Жорка, разговаривая с Никитой, продолжал похлопывать себя по всему телу от комаров, трясся от вечерней зябкой прохлады. Не выдержав, наконец, решительно поднялся на ноги.
- Ну ладно, Никита, ты оставайся, а я домой побёг - комары, заразы, совсем заели... А как совсем стемнеет и ты к нам приходи, спрячем тебя на полатях, не пропадёшь.
* * *
После разгрома банды под Старочеркасской Гришка Зоров с несколькими уцелевшими сподвижниками подались по степям на север, в сторону озера Большой Сундук и дальше, к реке Аксай, переправившись через которую, рассчитывали пробраться к Грушевской. Ночью, выехав к железнодорожному полотну, отважные донские гайдуки не удержались и обстреляли проезжавший мимо на Ростов пассажирский поезд. После этого опять углубились в степи, держа путь в сторону Багаевки. Пусть держали в восточном направлении, в надежде пробраться в район станиц Семикаракорской и Кочетовской. Там, по обеим берегам Дона, в займищах и старицах, раскинулись густые леса, где можно было на время укрыться от рыскавших повсюду чекистов и переждать тяжёлые времена. А в том, что скоро всё переменится, Григорий не сомневался: по слухам, немцы напирали по всему фронту, Красная Армия стремительно откатывалась к Львову, и конца войны было не видно.
Пока шли по степному целинному бездорожью от реки Аксай к озеру Харсеев Лиман, к группе прибилось ещё человек пять казаков, блуждавший по окрестностям. В их числе и грушевец Степан Пятницын, моложавый, красивый казак лет тридцати. Теперь их было уже восемь человек.
- Гляди, Гришка, снова войско под твои знамёна гуртуется, - шутил, ехавший рядом, стремя в стремя, Афанасий Крутогоров. - Токмо знамени никакого нема. Воюем всё одно как головорезы с большого шляху, а в регулярной воинской части должнон быть свой боевой стяг. Так полагается по уставу, спроси кого хочешь... А-а, да ты ведь не воевал ни на одной войне, службы не знаешь. Тебе простительно. А вот мне пришлось в своё время чуток Гражданской прихватить. Порубал красную сволочь, потешился.
Атаман Зоров угрюмо помалкивал, задумчиво перебирая пальцами повод уздечки. Прокопий Меренков курил, то и дело с опаской поглядывая по сторонам. Выехали они ещё засветло, покинув бивак в прибрежном, заросшем кустарником и бурьяном яру, где перед тем дневали. Днём передвигаться в открытых местах было опасно: чекисты последнее время сменили тактику и стали применять для розыска скрывавшихся повстанцев лёгкие бипланы-разведчики У-2. Так что приходилось всегда быть на чеку и по возможности совершать только ночные марши. Остальные ехали вразнобой, растянувшись длинной цепочкой по непаханному луговому разнотравью. Только изредка позвякивали уздечки за приглушённо всхрапывали кони.
Григорий подъехал к Степану Пятницыну, глухо спросил:
- Больше ни кого из наших не видал? Каллистрата Сиплова? Никиту Барбоянова?
- За Каллистрата не ведаю, он у хуторе на засаду нарвался, а Барбоянов должно быть ушёл, у него коняга добрый, - ответил Пятницын.
- Продали нас, Степан, красным, - с досадой посетовал Зоров. - Не ха понюх табаку продали. И самое обидное - свои же, кровные казаки... Эх, поганые времена настали. Хоть и гутарили раньше, что казачьему роду нет переводу, ан видать есть он, перевод-то. Перевелись настоящие казаки на тихому Дону!
- Ничего, Григорий Стефанович, ещё повоюем, - обнадёжил командира Степан. - Я думаю, что очухаются ещё казаки, навострят шашки против Советов! Нам бы главное, до прихода германцев продержатся.
- Правильно мыслишь, Стёпка, - поддакнул приободрённый Григорий Зоров. - Дождёмся немцев, - с ними, чую, и наши атаманы придут, что с Врангелем в Турцию из Крыма уплыли. Там добрые вояки были: один Краснов чего стоит!
- Эх, Гришка, опять ты по простоте душевной, пустое гутаришь, - услыхав, подъехал к ним Афанасий Крутогоров. - Атаман Красной, Пётр Николаевич, в Крыму у Врангеля никогда не был. Его ещё в девятнадцатом кадеты с атаманства сковырнули, взамен Богаевского поставили. Он разобиделся и укатил в Германию. Больше о нём ни слуху, ни духу не было: жив ли, нет - кто его знает...
- Кадеты дюже на него сердитые были, на Краснова, - подал голос с другого боку Прокопий Меренков. - Он у них как кость у горле застрял.
- А почто так? - удивился молодой Степан Пятницын.
- Атаман с кайзером Вильгельмом дружбу завёл, а Деникин с кадетами за войну до победного конца стояли - тогда как и зараз, война с Германией шла, - заговорил Меренков. - А что с германцами воевать, когда большевики с Лениным и Троцким пострашнее любого кайзера были... Вот Краснов и попросил помощи у немцев, чтобы большевиков с Дону прогнать обратно в лапотную Россию. Я тогда как раз в Донской армии служил... Она ещё звалась - молодая, в отличие от старых фронтовых полков второй и третьей очереди. Там токмо молодёжь призывного возраста служила, первоочередники. Атаман её на штурм Царицына бросил. Ну и я, значит, повоевал там под началом генерала Мамонтова.
- А германцев видал? - спросил Пятницын.
- Доводилось.
- Ну и какие они из себя?
- Рогаты, как черти!
- Да я сурьёзно, - с досадой поморщился Степан.
- А я не шуткую, Стёпа, - без улыбки сказал Меренков. - Говорю тебе: на головах у них большущие шлемы, навроде кухонных чугунков, а на шлемах - рога!
- Зачем рога-то? - продолжал допытываться Пятницын, и веря, и не веря Прокопию.
- А я почём знаю, - пожал плечами казак. - Должно быть, так у них заведено. Знать, для чего-то треба...
За ночь преодолели километров сорок. Перед рассветом стали искать укромное место для дневной стоянки. Атаман Зоров облюбовал берег реки Мёртвый Аксай, где можно было не только напоить притомившихся лошадей, но и помыться казакам. Как всегда, оставив двух человек в дозоре, легли отдыхать.
Афанасию Крутогорову не спалось. Ворочался, переворачивался с боку на бок, никак не мог примоститься. Покою не давали мысли о жене Зинаиде, сыне Степане. Как-то они в станице без него? Зинаида гнёт спину на колхозной ферме, а Стёпка, должно быть, в армии. Как раз года подошли, и - в самое неподходящее время. Вернувшись из лагеря, Афанасий только два дня и провёл дома, на третьи сутки слазил в колодец, достал припрятанную в стене в глубокой нише винтовку в промасленной мешковине, на базу в сарае откопал шашку. Снарядившись таким образом, по-боевому, - ушёл мстить коммунистам за лагеря, в которых просидел десять лет. Да видно не в добрый час...
Настроение было пакостное. После разгрома банды, веры в благополучный исход не было. Но и обратного хода - тоже. Приходилось выжидать и прятаться, шугаясь каждого шороха.