Аннотация: А когда-то мы писали, мы писали, мы говорили и читали, да читали не абы что, а газету "Правда".
Мы помаленьку жили, откуда чему взяться-то. Мы. Громкое местоимение. Сейчас им разве что депутатики прикрываются, да счастливые семьянины с семьяшками. А когда-то мы писали, мы писали, мы говорили и читали, да читали не абы что, а газету "Правда". Фамилии стерлись, да и какие могут быть фамилии в памяти народной? Одни клички. Чубайс, например, не к ночи будь помянут, демон рыжеволосый. Капитализьм пришел, а за ним якалы. Я да я, головка от ковыля. А что делать тем, которые в одном числе себя и не мыслят вовсе, к добру или к худу?
Жил у нас в селе один мужик, Володькой звали, а по-улишному никак. По-улишному-то у нас в селах сроду никого не кликали, это на Поволжье все да на Кубани. А у нас кого там, если есть у тебя фамилия, ей и зовись. Прозвище еще заработать надо, а заработок этот тяжкий. Одни алкаши легко туда, легко обратно, да кому нужно прозвище - Вовка-алканавт? Еще сударит кто, так тому иногда имечко вовсе нелестное выпадет, а то и вилами могут поспособствовать. Володька говорил, со стога упал да накололся, а что жена ему сказала, то между ними осталось.
На войну его, Володьку, не брали, нога у него после вил была сильно хромая. А как мужики обратно стали возвращаться, тот не знал, куда глаза девать. А куда их девать-то, коли тех мужиков со всей деревни вернулось двое? Володька, он к тому времени в председатели колхоза выбился. Сударил, а что ж. Баб-то полная деревня была, и девок на выданье, когда похоронки стали приходить. Парнишки молодые еще были, да и тех позабирали. К Володьке разнарядку прислали, ему куда деваться? Ездил на ходке, говорил - забираем в город на ФЗО, уж тринадцать лет. Сталин, мол, приказал готовить рабочую смену на заводы. Бабы - в рёв. До заводов не дошло, возили те парнишки зерно от колхоза на элеватор, быки возы везли, а парнишки быков цоб-цобе. И то дело, негоже ведь тринадцатилеток в заводскую работу отдавать. Чай, не при царе. А Володькиному сыну девятнадцать было, того сразу призвали, еще в июле.
В сорок втором Петр Сазонов пришел, с простреленным боком и контузией. Бабы все сбежались, давай голосить - моего не видал, а моего? Главное, живой пришел, что уж. Пришел к Володьке, говорит - работу давай. И смотрит, прищурясь. Ну, Володька отправил его на МТС начальствовать. Тот ремонтником был в танковых частях. Петр МТС хорошо управлял, трактор ломался редко. А на следующую весну пришла бумага Володьке - сын ваш, Александр Владимирович, числится без вести пропавшим в ходе ожесточенных боев.
Как война закончилась, пришел Василий Крюков, его демобилизовали из Венгрии. Василий веселый был мужик, шебутной. После победы все брали, кто что мог. Генералы добро вагонами возили. А Василий нашел шляпную мастерскую и набил полный сидор шляп. Так со шляпами и пришел. Потом свез в город, продал и на эти деньги семью одел, обул. Так и жили, три мужика на всю деревню, пока не сменилась политика на местах и не прислали в колхоз нового председателя. Укрупнять, сказали, будем хозяйство. Тот Володьку поставил бухгалтером, а с Петром организовал ячейку партии сам-друг.
Тут совсем занемог Володька, что к чему. Фронтовики - те твердые, ничто их не брало. Василий по лесозаготовке работал, а Петр начальствовал. Володька в правлении работал бухгалтером, вечерами всё с женой дома сидели, на гулянки не ходили. А в августе сорок шестого прибежала Володькина жена к Петру, упала в ноги. Плачет - мол, сын умер, а по-собачьи хоронить не можем, не по-людски это. Оказалось, сын-то Володькин сбежал с фронта и четыре года на чердаке у них жил. Долго жил. А деваться некуда, одному против всех никак. Володьку потом посадили за укрывательство дезертира.
Я да я... всё сейчас через "я". А раньше было "мы". Громкое местоимение.