В войну торфяные брикеты использовали как топливо для печей, больших и маленьких, вместо дров или угля. Весь Уралмаш в те годы топился торфом. Тепла торф давал немного, но зато по уральским болотам его огромные залежи и добывать относительно просто. Вот его и добывали, целая отрасль была создана - со своей узкоколейной железной дорогой, на десятки километров раскидавшей рельсы-нити в разные стороны. Административным и транспортным центром добычи был поселок Монетный. Название этого населённого пункта объясняется тем, что в царские времена здесь заготавливали древесный уголь для Екатеринбургского монетного двора. В советские времена устроили шахты по добыче золота, как-то так и приклеилось "денежное" название, сами жители называют свой посёлок просто - Монетка.
Вот вокруг этой Монетки осушали болота, снимали нетолстый верхний слой земли, торф рыхлили, затем пускали специальные электрические комбайны. Мне один дед рассказывал: на комбайн этот надо было запрыгивать и спрыгивать обеими ногами вместе и без помощи рук, иначе током насмерть убивало сразу. Комбайны торф прессовали в брикеты размером с кирпич и за собой опять же на поле раскладывали для просушки. Во время просушки их вручную переворачивали, этим школьники в летние каникулы занимались, а потом собирали в гурты. Зимой брикеты на санях вывозили к узкоколейке, грузили на платформы и свозили с разных мест на станцию Монетную. Там брикеты перегружали на платформы большой железной дороги и отправляли в город Свердловск, на Уралмашзавод.
Два пацана, Колька и Генка, тёмными зимними вечерами время от времени устраивали засады на узкоколейные поезда. По всем законам военного времени им сначала надо было провести разведку, а точнее, узнать, что в нужном направлении ушёл поезд с пустыми платформами. Поезда ходили не каждый день, вернее, почти каждый, но в разные направления, а пацанам нужно было только одно - юго-восточное, где линия пересекала Режевской тракт, трясучую дорогу, отсыпанную некрупными камнями, вынутыми из золотоносных шахт, и шла дальше на Мурзинку, Липовку, до самого Островного, почти тридцать километров. В поселках тех и добывали торф, там паровоз оставлял пустые платформы и забирал гружёные. Брикеты на платформы насыпали навалом, накрывали брезентом, который пришнуровывали к крюкам на невысоких бортах платформ. Ну как невысоких, для взрослого, может, и невысоких, а для девятилетнего пацана, который за всю свою жизнь досыта ни разу не ел, так очень даже высоких.
Парни выбрали именно эту ветку для своих набегов на поезда по вполне определённой причине, а именно из-за подходящего ландшафта. В начале войны, когда создавалось торфопредприятие и узкоколейная дорога при нём, для ускорения прокладки рельсы клали прямо по квартальным просекам. Тут засыпали низинки, там срыли вздыбышки, на скорую руку устроили насыпь и положили пути. Дорога получалась не особо ровной, но с задачей своей справлялась, скоростей и комфорта от неё не требовали. Но на пути именно этой ветки, на подходе к посёлку, встретился холмик повыше, и если квартальная просека через него перемахнула, то вот поезд так не мог. Пришлось дороге холмик этот обходить по краю, делая ровный полукруг, прежде чем снова выйти на прежний курс.
Полукруг этот в народе прозвали "Кругляш", и он как нельзя лучше подходил для ограбления торфяных поездов. Если по пацанскому "поселковому радио" поступала информация, что утром поезд с пустыми платформами отбывал в нужном направлении, надо было готовиться к вечерней операции. Приготовления в общем-то были нехитрые: не мочить одежду да прихватить на операцию пару мешков из-под картошки.
Когда день угорал, а посёлок и окрестные леса погружались в морозную темноту, Колька и Генка отправлялись на промысел, на Кругляш. Сначала шли по узкоколейке, но перед переездом через тракт приходилось сходить с утрамбованной насыпи, и тут уж как повезёт, когда по колено, а когда и по пояс в снегу обходить этот переезд. Дело в том, что переезд был объектом режимным, и дежурный, который чистил рельсы и опускал шлагбаум, был человек при исполнении, а значит, при оружии. Тётя Нюра в пацанов бы, конечно, стрелять из охотничьей одностволки не стала, но это днём, а что ей в темноте может померещиться, не знает никто.
А померещиться могло всякое. Урал хоть и был за тысячи километров от фронта, но вредителей хватало. В газетах писали и в школе рассказывали, что нет-нет да и поймают тут немецкого диверсанта, который костыли на рельсы подкладывал или по изоляторам на высоковольтных линиях дробью стрелял. Правда ли, нет ли, кто знает? Но уж лучше по пояс в снегу, чем с дробью в заднице, так думали Колька и Генка, отыскивая в снегу свои же следы с прошлой вылазки.
Обползя переезд, снова выбирались на насыпь и широким полукругом шли уже по дикому лесу. Встретить людей не боялись, обходчики в лес ночью не совались, да и никто не совался. Лосей и медведей тоже не боялись, их и так-то рядом с большим посёлком было немного, так за годы войны охотники с голодухи повыбили всех подчистую вместе с зайцами. Остались только волки, у которых люди всю еду в лесу отобрали, и голодные звери за едой стали приходить к людям. Война она такая: затевают её люди против людей, а страдает всё - зверьё и птицы, леса и реки, вся Земля мучается. На волков устраивали облавы, их отстреливали, иметь шапку или чуни из волка было престижно, но волк - зверь свободный, вчера их тут не было, а сегодня кто знает? Следы-то на снегу нет-нет да и появляются.
Заняв позицию за деревьями в начале железного полукруга, пацаны ждали. Твёрдого расписания у поезда не было - как управлялись, так и ехали, иногда ждать приходилось долго. Поначалу представляли себя партизанами во вражеском тылу, как поджидают они поезд с фрицами, чтобы подорвать пути и пустить его под откос. Но такая игра не прижилась, война уже закончилась, да и машинист был не фриц, а дядя Паша, хороший мужик, за что его под откос-то пускать. Поэтому шёпотом травили известные обоим байки, пересказывали, что услышали по радио или от взрослых. Возможно, даже мечтали, сидя в снегу, кутаясь в залатанные фуфайки, среди огромного леса, что когда-нибудь у них будет достаточно дров и им больше не надо будет воровать торф, просто чтобы в доме было тепло. Дрова, да вот они, сосны и берёзы, вокруг стоят тысячами, но деревья тут, а печка там. И всё стоит денег. Говорят, что скоро наступит коммунизм и денег не будет, а пока деньги есть, но их очень мало. Генке было полегче: отец, хоть израненный, но с фронта вернулся, работал в шахте, а Колькин отец сгинул в сорок втором под Сталинградом, неграмотная мать работала уборщицей, и с деньгами был полный швах. Вот и приходилось немногие дрова в печке разбавлять вонючим, угарным торфом.
Страна, как и в годы войны, с огромным напряжением выдиралась из разрухи. В новостях говорили о восстановлении ДнепроГЭСа, Сталинграда и Ленинграда, Донбасса и других незнакомых мест. Рассказывали, как ученые открыли, а артисты выступили, как в Китае победила Компартия, а Индия получила долгожданную свободу. Пацанов тоже грела надежда, что и к ним придёт лучшая жизнь. Отец не пришёл, но жизнь-то есть, вот же она - в бездонном мраке этого неба, в тёмной белизне этого снега, она должна стать лучше, она будет лучше! Ну хоть когда-нибудь...
А сейчас в ночной тиши, сквозь шорох ветра в сосновых кронах пробивалось далёкое чух-чух, и на фоне сплошной темноты стали выделяться контуры ветвей, а затем от этих контуров потянулись горизонтальные тени, с каждой минутой становясь контрастней и длинней. Парни на слух определяли, где поезд, и наверняка знали, что он будет делать. Вот раздалось протяжное шипение, машинист перед торможением сбрасывал лишний пар, вот загромыхали сцепки - значит, тормозит. К Кругляшу поезд сильно сбавлял ход, для него Кругляш был тесноват, и ехать по нему надо было осторожно, этим и пользовались парни. Торф - груз легкий, и к паровозу цепляли много платформ, поэтому в повороте машинист не видел последние в составе вагоны, они ещё были скрыты за лесом.
Выждав, когда мимо прогромыхает паровоз и несколько платформ, Колька и Генка кидались к насыпи, наперерез последней платформе. Генка был выше ростом и на платформу должен был вскарабкаться первым. К каждой платформе была приварена маленькая железная лесенка, но только с одной стороны и каждый раз это была лотерея, если лесенка оказывалась в дальнем конце платформы, то всё было относительно безопасно, попасть под железные колеса не грозило, максимум об рельс приложишься. Но если платформа была прицеплена иначе, тут смотри в оба, споткнёшься о шпалу, не то что без рук или ног, можно и без головы остаться. Да и лесенка была рассчитана на взрослого человека, и не предполагалось, чтобы ею пользовались на ходу. Ребёнок так высоко задрать ногу не мог, поэтому сначала приходилось хвататься за высокий борт и, болтаясь из стороны в сторону, подтягиваться на руках, и только потом на нижнюю перекладину удавалось поставить коленку.
Варежки прятали за пазуху, в них карабкаться неудобно, цеплялись за холодный металл голыми руками, так надёжней. Генка вскарабкивался первый, и садясь на брезент, упираясь ногами в борт, вытягивал за руку Кольку, иногда и за шиворот, тут уж как получится, не до сантиментов. Забраться на болтающуюся платформу было самым сложным и опасным делом, но и когда забрались, надо было поторапливаться, вытаскивать из-под заскорузлого брезента брикеты и скидывать их в снег. Времени на это было не больше минуты, поезд неумолимо вытягивался из полукольца в прямую, перед самым переездом он, как положено, давал гудок и тут же начинал набирать ход. Гудок этот был сигналом к покиданию платформы, парни по очереди слезали с лесенки и прыгали на снег.
Дело сделано. Осталось успокоить сердце, отогреть окоченевшие пальцы, собрать брикеты в мешки, строго поделив поровну, и идти домой. Дома, у печки будет тепло.
Лет через двадцать на этом самом холме с одного бока, по-прежнему опоясанного узкоколейкой, устроили новое поселковое кладбище, в народе его тут же окрестили "Кругляш". Если кто-то умирал, так и говорили: "Поехал на Кругляш". А ещё через тридцать с небольшим лет на этом Кругляше Генка хоронил Кольку. На платформы первым вскарабкивался Генка, а вот в могилу, посмотреть, что там и как, первым спустился Колька. Узкоколейки тогда уже не было, разобрали на металлолом.
А тогда на заснеженной железнодорожной насыпи сидели Колька и Генка, гордые собой малолетние расхитители народного, а по сути, своего же добра. Сидели и смотрели в небо, зажимая под мышками обожженные ледяным металлом, грязные от торфа ладони. Мечты пацанов, конечно, сбылись, постепенно жизнь стала лучше, сытнее и теплее. Их судьбы в чем-то сложились по-разному, а в целом одинаково, как два рельса одного пути. Главное - не разошлись Колька и Генка в своей дружбе до самого конца.