Одинокий ангел летит под серыми облаками. Кажется, что он знает, что творится в душах каждого существа на земле. Кажется, что он счастлив вместе с влюблёнными парами, смеётся вместе с детьми, думает вместе с философами, грустит вместе с романтиками, плачет вместе такими же одинокими, как он.... Никто не замечает этого ангела. Мы иногда находим перья с его крыльев, но те представляются нам снежинками или пушинками тополя. Вы никогда не задумывались, что могут делать тополиные пушинки в конце мая в Москве? Или в конце сентября? Вы просто проходите мимо и не обращаете внимания, а ведь это пёрышки ангела... ан-ге-ла! Самого одинокого существа на свете! Так устроен этот мир. Люди! Он же так прекрасен! Обратите же на него своё внимание! Любите его! Ненавидьте его! Но не будьте же безразличны! Так вы убиваете его.
Но зачем вам прекрасные одинокие ангелы. У вас есть свои голуби и вороны. У них ведь тоже есть перья...
Скоро ангел совсем сольётся с серым небом. Испарится за ненадобностью. И никто не обратит внимания. Не он первый, не он последний.
Возьми меня с собой, ангел!...
- - -
1.
Светало. Наш караван только что снова двинулся в путь. Старшие рассчитывали до наступления самой стрёмной жары добраться до оазиса. Фактически, это должно было означать окончание пути. Мы уже были на территории Туниса. А тунисские оазисы преимущественно соединены автомобильными дорогами с цивилизованным миром (Это я помнил ещё из своего первого путешествия в Тунис много лет назад).
Всю информацию о нашем местоположении и перспективах я узнавал у единственного англо-говорящего человека в караване - Эдвина Ван Блоссома, врача из Амстердама, которому, так же как и мне впрочем, чёрт знает, что могло понадобиться летом в Сахаре. Он знал и французский тоже, так что мог свободно общаться почти со всеми североафриканскими арабами. На самом деле, не так уж это оказалось легко, разговаривать полтора месяца только с одним человеком. Хотя, должен поблагодарить судьбу, Эдвин был вполне сносным попутчиком. В первую очередь потому, что никогда сам не лез общаться со мной. Но если я проявлял желание побеседовать, он не отказывал и всегда поддерживал любую тему для обсуждения. Только мне часто казалось, что он что-то не договаривает, всегда оставляет что-то внутри себя, и поэтому мне далеко не всегда хотелось доверять ему свои мысли и чувства. Тем не менее, он знал про меня почти всё, потому что так или иначе, мне обязательно нужно было делиться с кем-то своими переживаниями и мыслями, иначе я бы совсем свихнулся. В любом случае, я считаю Эдвина героической личностью только потому, что он терпел меня на протяжении столь долгого времени и ни разу даже не попытался как-то оскорбить меня или что-нибудь в этом духе, хотя теперь то я понимаю, что иногда было за что. Вообще интересный он был человек. Часто не спал во время привалов, а читал какие-то свои книги на французском и делал какие-то записи, иногда мог заниматься этим несколько ночей подряд и не спать. Я не лез в его дела. Но когда пару раз я находил его пьяным в дребаданище, то это почему-то заставляло меня жалеть его. Мне казалось, что он немножечко сошёл с ума от своего одиночества: он рассказывал, что и в Нидерландах мало с кем общается, только с двоюродной сестрой по праздникам и с редкими клиентами (он занимался абортами и всем таким с ними связанным).
Пустыня пробуждалась. Пески рыжели. Я раньше всегда представлял себе ночь олицетворением смерти. Теперь я знаю истинное лицо потустороннего мира: это пустыня в полдень. В самые жаркие часы может показаться, что плавиться всё вокруг тебя: воздух, песок, верблюд под тобой, твой караван, ты сам. А ещё солнце слепит глаза так, что уже через пару минут по-настоящему яркого солнечного света ты не видишь ничего кроме темноты, как будто бы и свет плавится и превращается в жидкую тёмную массу. Иногда можно даже почувствовать ощущение невесомости, сопровождаемое покачиванием переваливающегося с ноги на ногу верблюда. К моему стыду, в начале нашего путешествия я несколько раз падал в обморок от всего этого кошмара. Арабы жутко ругались, слава богу, я не знаю ни арабский, ни французский и не знаю, что уж там конкретно они кричали. Думаю, что-нибудь на тему того, какого хрена в поход взяли эдакого хлюпика, который и готов-то толком не был, а зачем-то вызвался путешествовать. Я и сам до сих пор иногда думаю, какого хрена. Так вышло. Так сделалось. Ну а мой девиз всегда был: всё, что ни делается, - всё к лучшему.
Ну вот, теперь до того момента, как я смогу как следует вымыться и потом улечься в мягкую постель оставались считанные часы. Даже как-то не верилось.
2.
Когда мы добрались до оазиса, было уже порядком за полдень. Но всем было всё равно. В любом случае, радости от ощущения достигнутой цели и, главное, от осознания окончания всех этих мучений у участников нашего похода не было предела. Я кстати понял, что бывал в этом оазисе раньше. Интересно, что пустыня действительно поглотила тот отель, в котором я тогда останавливался. Это была шикарная пятизвёздочная гостиница с несколькими бассейнами, украшенная мрамором и много чем ещё. Теперь на её месте был бархан. Вот так, красивая частичка моего прошлого стёрта могучей Сахарой с лица планеты.
В любом случае, пришло время достать мои запасы на последний день путешествия. Я специально оставил тысячу евро на эти сутки: на ночь в хорошей гостинице, вкусный ужин с бутылкой молодого тунисского вина и билет на самолёт до Москвы. Я, в общем, чувствовал себя очень довольным тем, как собирался провести вечер. Мы с Ван Блоссомом поселились в одной гостинице в соседних номерах на втором этаже. У него, видимо, тоже осталось достаточно денег. Мне почему-то именно в этот знаменательный для нас вечер совсем не хотелось общаться с кем-либо, в том числе с Эдвином. Он это быстро понял. Наверное, я слишком нагло давал это понять. Я с самого июня не стараюсь соблюдать каких-то особых правил приличия. Короче говоря, после ужина Эдвин куда-то скрылся. Я подумал, что, наверное, он пошёл пить. Ну и бог с ним. Пускай, если ему так лучше. Я и сам был не прочь выпить чего-нибудь после такого вкусного ужина. Так и поступил: заказал в номер бутылку Baccardi Black, кока-колы и ведёрко льда. Забавно: я быстро опьянел, даже до середины бутылки не успел добраться.
Пока я сидел в своём кресле, посасывая ром с колой и слушая какие-то арабские напевы по радио, мне вспоминались эти полтора месяца в пустыне с того самого дня, как наш караван покинул городишко (не помню его названия) где-то между Каиром и Александрией. Вообще забавно тогда всё вышло: я позвонил в агентство своему другу и попросил какие-нибудь "горящие" путёвки, желательно на другой материк и желательно с приключениями. Он даже не стал тогда рассказывать мне, что он конкретно для меня подобрал, просто сказал, что на следующий день я вылетаю. Только совершенно не могу понять, каким образом меня занесло в аэропорт в тот же самый день, причём я и ночь там провёл! И даже когда мой самолёт заходил на посадку в Каире, я совершенно не представлял, зачем я туда лечу. Странное такое коматозное состояние у меня тогда было, будто вкатил себе приличную дозу чего-нибудь стрёмно запрещённого. Чёрт знает, может, и вправду вкатил, не помню, если честно. Потом, помню, нашёл в Каире этого человека, Зафар его звали, кажется, которого друг мой посоветовал мне. Этот Зафар и записал меня в караван до Туниса через какую-то далёкую пустынную деревушку, содрав за это приличную сумму. Я тогда бежал сам от себя, поэтому идея с караваном мне очень понравилась. Да и сейчас, в принципе, не жалею об этом приключении, в котором пришлось пережить и преодолеть массу различного порядка трудностей, зачастую угрожавших жизни. Было же в этом походе и такое, что даже приятно вспомнить. Например, закат в Сахаре: небо всех оттенков голубого. Неописуемая красота! И ещё меня всё время поражало необычайное могущество этих пустынных просторов. Там действительно понимаешь, как наши жизни малы и ничтожны в сравнении с вечностью, со всем что было до нас и будет после нас...
Я не заметил, как заснул. Когда я открыл глаза, было ещё темно. Я проснулся от звука изданного пустым стаканом, упавшим из моей руки на пол и разбившимся, соответственно. Я по-прежнему сидел в кресле. Радио молчало. На часах было без четверти пять. Голова трещала. Надо было умыться и нормально лечь в постель: завтра не так уж поздно вставать: самолёт, на который я заказал билет должен был вылететь в двенадцать тридцать. Я пошёл к ванной комнате и увидел записку под дверью. Это был почерк Эдвина. Теперь он мне ещё и записки писать будет! Я вернулся в комнату, чтобы при свете прочитать её:
"Thank you for everything, my dear Friend. You were the first person in the world to understand me right. I will remember you till the last moment of my life. Goodbye".
"Какого хрена этот чёртов голландец вздумал прощаться со мной среди ночи", - подумалось мне. Я решил выяснить какого хрена, благо его номер был рядом. Я взял ключи и пошёл к нему. Дверь в комнату Эдвина была приоткрыта. Я вошёл без стука. На широкой двуспальной кровати лежало его тело. У левой руки - он, вроде, был левша - лежал револьвер с глушителем. В левом же виске зияла казавшаяся при тусклом освещении чёрной дыра. Кровать вокруг головы была пропитана кровью. Я сел на край. На столике стояла пустая бутылка из-под водки "Smirnoff". И как он достал эту палёную гадость на краю Сахары! Одинокий голландский пьяница.... И зачем надо было писать мне эту записку? Я, конечно, понимаю, что не виноват в этой смерти, но всё-таки теперь я как-то по особенному к этому причастен. И ещё... Эдвин ведь был единственным моим другом с того самого дня, как я покинул Москву. Он был особенным другом.
Я взял трубку и набрал номер Reception. Через 2 минуты в комнате уже толпились два врача, один полицейский и ещё какие-то люди. Что было дальше, я помню смутно...
3.
По-настоящему я пришёл в себя, только когда самолёт уже заходил на посадку в Шереметьево. По-прежнему болела голова и глаза. Ужасно сушило горло. Интересно, как изменился мой город за это лето. Я ничего не помнил из того, что происходило со мной после того, как я нашёл труп Эдвина. Знаю, что так и не удалось лечь поспать. Видимо, ничего особо страшного не происходило, раз уж я сижу в кресле ИЛ-86, слышу русскую речь вокруг и вижу в иллюминатор огни столицы Российской Федерации. Почему-то мне сейчас подумалось, что интересным поворотом судьбы сейчас стало бы падение моего самолёта при посадке и внезапная смерть. Вот так, так и не узнав, что ещё, кроме того отеля, смогла поглотить Сахара в моей жизни. Было бы обидно.
Посадка прошла очень мягко. Как всегда, пришлось отстоять дикую очередь на паспортном контроле. Эта процедура далась мне особенно тяжело, так как чувствовал я себя по-прежнему отвратительно, ноги подкашивались. Я вышел на улицу и глубоко вдохнул тяжёлый, такой знакомый воздух. До Полежаевской меня согласились везти только за пять сотен. Мне было совершенно всё равно впрочем, я просто мечтал принять душ и лечь в постель. Мы ехали по ночной Москве, и я узнавал улицы, дома, рекламные вывески из моей старой жизни. Всё будто было по-прежнему, только в воздухе уже висела осень, мрачная дождливая промозглая московская осень. Её дыхание чувствовалось во всём: в лужах на дороге, в лицах прохожих, в ветре, колышущем листья деревьев. Я попросил у водителя сигарету и закурил. Я не курил с июня. Теперь это казалось странным. Через полчаса я был дома.
Когда я вставлял ключ в замочную скважину, у меня было такое предчувствие, что ключ сейчас не подойдёт, будто пока меня не было, кто-то уже заселился в мои апартаменты и сменил замок, чтобы я не мог больше туда попасть. Предчувствие оказалось напрасным, хотя то, что я увидел, войдя в квартиру, заставило меня пожалеть об этом. Ничегошеньки не изменилось здесь с тех пор, как я убежал отсюда, захлопнув за собой дверь. Даже вещи, которые я разбросал тогда по полу, пока собирал рюкзак, так и валялись. Были, конечно, пару незначительных перемен: увяли и засохли все цветы на подоконниках, кроме алоэ, и сгнил батон хлеба, оставленный на столе. И всё так же одиноко, темно и одиноко. Только теперь казалось, что моя однокомнатная квартирка ещё меньше, чем была. Было тесно, стены давили. Я выбросил хлеб в мусоропровод и полил зацветшей в кувшине водой алоэ, потом разделся и отправился в душ. Как всегда в это время года, была отключена горячая вода. Я сначала постарался наплевать на это, но почему-то сегодня ржавая жидкость, льющаяся из душа, казалась невыносимо ледяной. Теперь я чувствовал себя ещё хуже. Одевшись, я пошёл в ближайший ларёк купить сигарет и пива, даже не думая, почему эти продукты мне нужны сегодня вечером. Будто это само собой разумелось. Я купил ещё хлеба, сыра и колбасы, потому что вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Вообще есть по-прежнему не хотелось, но на всякий случай надо же было что-то иметь дома, вдруг проснётся аппетит.
Вернувшись домой, я сел в своё кресло, открыл пиво и закурил. Мой взгляд опустился на телефон. Забавно: я не включил перед уходом автоответчик. Меня так никому и не удалось найти за это время. Интересно, сколько бы сейчас на нём было сообщений. Наверняка, обзвонились с работы. Я же взял отпуск только на месяц, а отсутствовал почти два. Только мне кажется, вряд ли они меня выгонят, я им нужен, уж что-что, а дело я своё знаю лучше всех, это точно. Вставят, конечно, слегка. Вот я не уверен, что сам захочу продолжить работу. Может, стоит открыть своё дело. Посмотрим...
Я уставился на телефон и продолжал думать. Чёрт, как же я его ненавижу! Все самые страшные новости в моей жизни я получал по телефону.
Меня не было дома много недель. И теперь всё, что я оставил здесь в таком беспорядке, все мои мысли, чувства возвращались постепенно ко мне. Начали вспоминаться сначала отдельные эпизоды, слова, взгляды... потом картина прошлого становилась всё яснее. Прошлое нашло меня снова. Как я не пытался скрыться. Теперь я отчётливо слышал эту банальную, так ненавидимую мною фразу: "...и давай останемся друзьями". Тогда я не смог этого спокойно пережить, бежал на край света. Сейчас у меня просто не было выбора.
Кажется, я здорово заболел. Меня сильно знобило и общее состояние становилось всё хуже. Иногда мне чудилось, что всё произошло только вчера. Только вчера я ещё был так счастлив, когда, вернувшись с работы домой, обнаружил там самого дорогого мне человека во всей вселенной. Мы недавно отпраздновали наши два с половиной года. Я уже обдумывал, как поэффектнее сделать ей предложение. Чёрт! Как же я хотел иметь от неё детей! Хотя бы троих! Какие бы они были красивые! Как бы я их обожал! А она сказала, что так больше продолжаться не может, что незачем обманывать самих себя и много всего ещё сказала. А потом встала, взяла свою цветастую сумочку - помню, как мы её вместе покупали на Манежке - и... тихо, почти незаметно закрыла за собой дверь... ушла. Навсегда. У меня даже плакать сил не нашлось, я сидел, тупо уставившись в стену, и не думал ни о чём. Ещё совсем недавно, за месяц до этого, я потерял родителей - они разбились в своей новой BMW на МКАДе. И вот теперь,... наверное, она хотела сказать мне всё раньше, просто жалела меня... Как будто всё это было только вчера. Я опять посмотрел на телефон. Это уже моё прошлое. Теперь было такое ощущение, что я таю, как бы растворяюсь в атмосфере своей квартиры и этого прошлого. Наверное, это алкоголь вместе с вирусом так действуют. Время ведь лечит, теперь я это знаю наверняка, только очень медленно и тяжело проходит это лечение. Я всё-таки оставил в песках Сахары частичку себя. Я оставил там свои слёзы. Но моя душа, моя любовь и моё счастье будут со мной, пока я окончательно не растаю.
Я встал и подошёл к окну. Мне вспомнился улыбающийся Эдвин Ван Блоссом. Я всегда очень любил его жёлтозубую, добрую, но слишком редкую улыбку. На карниз упало белое пушистое пёрышко. Оно полежало пару секунд и снова взмыло в небо. Через минуту пошёл дождь. Осень пришла в мой город.