Мужчина средних лет наконец оторвал уставшие глаза от бумаг и на выдохе выпрямил спину, освобождая поясницу от напряжения...
Серебряный колокольчик в его руке издал высокий чистый звук почти неслышно, но доверенный слуга, осуществляя привычный ритуал, тотчас же внес в святая святых - в личный рабочий кабинет - серебряный же поднос с бодрящим травяным отваром, молоком и ломтями обжаренного темного хлеба, переложенными тончайшей ветчиной. Привычно сервировав небольшой отдельный столик, вошедший почти неслышно задернул внешние полупрозрачные занавеси, организуя приятный для глаз полумрак. Затем, коротко и вопросительно взглянув на своего властного господина, не дождался ни единой ответной реакции и успокоено исчез за дверью. Значит, пока Ему ничего сверх сделанного не нужно...
Мужчина - обладатель резких твердых черт лица и холодных зеленовато-серых глаз - отдыхая, скользил взглядом по привычному убранству, в котором все было именно так, как ему нравилось - неяркие темные тона, матовый отсвет полированного дерева, цветные корешки книг, безуспешно пытающиеся создавать солнечные зайчики, ловя слабый отблеск светила своим потускневшим золотым тиснением...
Повинуясь все той же привычке, длинные сильные пальцы подхватили со стола тяжелую серебряную рамку, траурно отделанную полированным черным гагатом... Глаза, болевшие от многочасовой работы, не смотрели на портрет - изображение до мельчайшей детали снова и снова рисовала память...
Она... Эта женщина... Его первая жена...
Память, уцепившись за слово "жена", нарисовало поверх иной портрет - жены нынешней, второй... Яркие карие глаза, смугловатая бархатистость юных щек, выразительный полногубый рот, тяжелая масса слегка вьющихся волос - очень темных, почти черных, но все же бликующих на солнце скрытой каштановой рыжиной... Истинно мужское воображение дорисовало статную фигуру - гармонично высокий рост, тонкую от природы талию, пышные груди и бедра - и неожиданно изящные запястья и щиколотки... За обладание подобной красотой пришлось повоевать со многими соперниками...
Но броское, живое лицо очень быстро словно бы утонуло, погружаясь в совершенно иные черты и цвета, попутно выпуская на волю скрытые чувства...
Она, первая, была невыносимо, до боли иной... Алебастровая хрупкая плоть, нервная точность почти-ломаных линий, острая маленькая грудь и прочее словно математически выверенное плотское совершенство, даруемое исключительно породой... Столь же совершенный овал лица, глаза - дивная смесь янтаря с орехом, неизменно полуприкрытые, с трудноуловимым выражением - высокомерие? печаль? насмешка? И гладкий карамельно-медовый поток тяжелых волос...
И снова его ровное внутреннее созерцание всколыхнула привычка - привычный гнев от того, что Она ушла, не оставив ему дитя...
Она, его первая, была "договорной" женой - с детства назначенной и навязанной высоким положением.
И осталась первой - во всем.
Первой женщиной, сковавшей его жадный взгляд своим нездешним, потусторонним совершенством...
Первой девственницей, не побоявшейся ни боли, ни крови...
Первой собеседницей, одевшей в чеканные, правдивые слова бушующее пламя своего сердца...
Первой подарившей ему весомый стимул покорять вершины и никогда не опускать плечи...
Первой семьей, научившей его не опасаться в обществе за свою спину...
Первой потерей, ушедшей от него так невозвратимо - в пламени пожара, не оставив ему даже тела...
Первым живым существом, страстно... ненавидящим его до последнего вздоха...
И - первой создавшей из него жесткого, сильного и опасного человека...