Бежит в низовье, среди степей, Хопер, вызмеиваясь по руслу отпущенной жизни.
С Отечественной Егор Семенов вернулся в родную станицу до срока: с "Отвагой" на линялой гимнастерке и заткнутым за поясок правым рукавом, чтоб не болтался. Беда конечно.., но не горе, за тем казаки и родились - в лихолетье супротивников бить, в мире хлеб ростить. Выучился Егор Иванович левой и топор держать и косу. Соседи приглашали уже деда Егора стога вершить. Мало кто так ладно закладывал вершину: лей стог ста ливнями, до нового лета сено не замокнет. А вот страсть рыбацкую пришлось поусмирить - крючок под мышкой не зажмешь, червяка нанизывая. Но временами и тут изворачивался: то перемет на живца наладит, то бредешком с кем потралит, бывало и сома брал.
Сомы - песня особая. Где сомы водятся или когда водились - тут легенда: Речной Царь. Если у кого утенок пропал, а туристы не проплывали - это сом. Или оголец какой ногу под водой чем поцарапает - сом цапнул, сердце слушая, сжимается. На самом деле утки не главная еда сомов, и уж маленькие мальчики точно не в его меню. Лежит он там, на дне, не легендарно, легенда - поимка сома. Это когда соменок килограмм на тридцать. А на Хопре сомы были.
Гостевал я у деда Егора, пока рос, почитай каждое лето. Колупал я как- то, на огромной бревине тополевой, короеда. С другого конца косточки грели два деда, ветхие уже вовсе, в штанах с лампасами, поди с Гражданской донашивали. Калибр короеда позволял надеяться, что мелкую рыбешку он распугает, среднюю мне сам в зубах, без крючка, вытаскивать будет, а, польстившейся на жирную личинку, крупной рыбе ведро- то точно коротко станет. Я топориком тюкаю, деды о своем гутарят. Вот,- говорит один: Новый баркас справили, ходили надысь в Вёшенскую. Другой спрашивает: Мишку- то Шолохова видел? Во как! Я тюкать забыл, бревно под дедами бренчать перестало, и про меня вспомнили: Не Егоров ли внук? Так точно,- рапортую. Ну - у,- говорят: Дед твой отличился. Какого сома словил! А я и знать не знал. Спрашиваю вечером деда Егора. Словил,- отвечает: Санёк, я сома - царь речной, всех Семеновых накормил. И без больших подробностей поведал.
В начале лета, икромет уж закончился, как говорили на Дону, теперь и в колокола церковные звонить можно, пошел дед Егор на рыбалку. Растянул перемет от берега до берега, с живцом сосед пособил. Раненько проверять зачал. Щучку снял, голавля не шибко большого, и чувствует, кто- то грузно бечеву двигает, с той стороны, у ямы. Стал на лодке за перемет подтягиваться, тут сом и показался. Здоровый - страсть. Лодка к сому приближается, он ходить начинает, нервничает. Приподтянет дед Егор сома подышать, приотпустит. Рыбаки на моторке помочь хотели, матюгнул их дед, чтоб держались подальше. Испугается сом, рванет не то что поводки, что на себя нацеплял, пока вертелся, бечеву лопнет. Три часа так левой дед Егор сома мурыжил. Картина пера старика Хэма - Старик и море. Как почувствовал дед, что сом сдается, пошел к нему на швартовку. Наступил ногой на борт, качнул лодку и с водой влил сома через край. И топориком его стук, мол, лежи паря тихо. Еле догреб в затопленном баркасе до берега. Теперь и помощников подпустил, сам всё одно не донес бы. Закурить попросил, с войны бросил, а не смог, пальцы папироску не держат, дрожат. Размером сом тот только что в лодку поместился, когда по родне делили, взвесили - под сто кэгэ потянул. " Такого вот царя, Санек, я в плен взял",- смеется дед, а в уголок, на солнце выгоревшего, когда- то голубого, глаза, слезинка набежала.
На другой вечер, я с другом над двумя нам известными ямами поставили по сомовой удочке. Все как учил Леонид Павлович Сабанеев, тот который еще с ятями. На рогульке над ямой закрепляется крепкий хлыст, метра на три - четыре, леску толстую, какую нашли, в бухту и в расщеп на конец удилища, крючок должен чуть воды касаться, наживка - лягушка за спинку.
Ночевать я любил на стоге, свезенного к дому сена, пока вершину не заложили. По бокам укладывали пару жердей, чтоб не скатиться, и стелились овчинными полушубками и старыми одеялами. Сено свежее, еще мятное. Лежишь на спине, цикады потренькивают, небо в звездах над миром необъятное, за садом Хопер переливается, кажется слышно, как время течет, изредка червячок какой, в спускаемой капсуле спелого яблока, шорхнув в плотных слоях листвы, гулко стукнет о сухую землю, а в сомовой яме Речной Царь смотрит сквозь воду, цвета дедовых глаз, на луну, разбрызгиваемую по поверхности лапками лягушки на моей удочке и шевелит усами.