Она смотрела вперед, на стремительно угасающее солнце, но вместо багряного горизонта видела только кровь. Ее руки, по локоть окрашенные красным, судорожно сжимали эфес серебряного клинка, по рукоять вошедшего между ребрами, не в силах вытащить проклятый металл из раны. Она вздохнула терпкий, тяжелый от дыма и смерти, воздух, облизала потрескавшиеся губы и дернула сильнее. Слабость, предательски расползающаяся по телу, накатывала волнами, мешая сосредоточиться. В груди громыхало сердце, а кровь - этот бесконечный, все непрекращающийся поток крови - струилась сквозь пальцы и капала на и без того влажную землю.
Она хотела позвать на помощь, но не могла - сил не хватало. Могла лишь, стискивая зубы от глубоко запертой боли, шатать треклятый меч, тянущий из тела последние силы. Страшно не хотелось умирать. И еще больше не хотелось, чтобы ему было больно. Она же и так виновата - сбежала, наплевав на все. А теперь решила покинуть навсегда? Он не простит. Не смирится. Его воля - закон, а ее с ним нет, и ничто не удержит это беснующееся могущество в рамках. Она боялась представить его в гневе - те всполохи ненависти в прежде спокойных глазах, когда он так не хотел отпускать ее от себя, были лишь отголоском бури в его душе. Но он отпустил. Разрешил уйти. И приказал вернуться. Она не могла не исполнить приказа.
Темнота, мало напоминающая приближающуюся ночь, сковывала со всех сторон, мягко ластилась к груди, притупляя боль и принося вместо тепла живого человеческого тела вселенских холод владычицы Смерти. Было приятно тонуть в ее объятьях, позабыв про полоску металла, застрявшую в двух пальцах от сердца, но она непоколебимо, вновь и вновь отгоняла от себя ее ледяное дыхание. На что надеялась? Чего ждала? Штурм оказался неудачным, весь отряд, перебитый до последнего воина, лежал вокруг своего командира. А в лагере никто не знал, что они задумали. Нескоро спохватятся, а уж о том, чтобы перейти рубеж и речи не идет.
Она пыталась себя успокоить, что маги куда как выносливее людей, но, раз за разом прибегая к Силе, ощущала, как магия, без которой она не могла представить свою жизнь, точно кровь, утекает сквозь пальцы и покидает свою обладательницу. Ей оставались последние вздохи. И это было тяжелее всего - жить, осознавая скорый конец. Что она вбила себе в голову, с отчаянной решимостью отправившись на фронт? Чего она хотела добиться? Уважения? Признания? Известности? Это все у нее уже было. Была даже любовь. Была, пока она по собственной глупости от нее не сбежала.
Она с трудом подтянула руку к животу. Последние крохи силы клубились на кончиках бледных пальцев. Дрожь мешала справиться с мудреной застежкой, но через пару вздохов сюртук распахнулся и на пропитанную кровью - ее кровью - землю упал медальон в тусклой оправе. Она положила руку поверх матового металла подвески, мертвый прежде камень заискрился изнутри живительным светом звезд, скрывая в своем сиянии распластанную фигурку. А когда сияние погасло, на поляне не осталось ни одного живого человека...
Работы в поле еще не начались, а идти со всеми на реку звать русалок Мошка считал детской забавой, поэтому с самого утра, подставив лицо горячим солнечным лучам, сидел на крыльце и лузгал семечки, и появление в деревне нового человека не прошло для него незамеченным. Почему-то высокая фигура в запыленном плаще с накинутым капюшоном (в жару-то!) притягивала взгляд. Мальчишка заприметил тощий мешок за плечами да крупного пса, доверчиво трущегося о ноги путника. Ни коня, ни поклажи, ни провожатых - как только пустошь преодолел?
Мошка спрыгнул со ступеньки и бросился прочь со двора к корчме - предупредить батьку о госте, но посередь пути, в паре саженей от замершей фигуры, ноги отчего-то перестали ему повиноваться и понеслись совершенно в другую сторону - прямо к страннику. В паре шагов, задыхаясь от страха и пытаясь унять громыхающее в груди сердце, Мошка нарочно подставил себе подножку и кубарем покатился под ноги путнику. Фыркнул, отряхнулся и только тогда посмел перевести взгляд на странного человека. Да и человека ли? В черном провале капюшона желтели звериные глаза. Мошка икнул и пополз прочь, да только голос его остановил. Он никогда не слышал эльфийских песен, но печенкой чувствовал - настоящий эльф должен говорить только так: медленно, едва слышно, специально заставляя собеседника прислушиваться. Мошка, совершенно неожиданно для себя, навострил уши:
- Ответь мне, мальчик, что это за края? Мой поводырь сбился с пути... - узакая бледная рука легла на холку взъерошенного пса. Вздыбленная черная шерсть, казалось, искрилась молниями, а белые клыки мечтали сомкнуться на чьем-то горле.
Мальчишка не выдержал зрелища оскаленной в его сторону пасти и глянул на странника. Желтые немигающие глаза смотрели прямо в душу. Мошка понял, что не ответить или соврать под этим взглядом - сущее наказание и проблеял:
- Деревня Кувери. К западу, верст через семь, будет имперский тракт на столицу, к востоку Мраморное море, на юге - великая степь, а вот с севера караваны не приходили, я и не знаю, что там.
Так привлекали его эти звериные глаза, что он перестал дышать, мыслить и слышать - не заметил даже, как подошел Сенька, старостин сынок, с интересом разглядывая путешественника. Дернулся, когда тот, хмыкнув, просветил:
- Нет на севере ничего. Горы да горы. Снег да лед - то еще зрелище. И зима. Круглый год.
- Благодарю, - короткий поклон головы. Капюшон чуть соскользнул, на мгновенье обнажив лицо таинственного странника. Резкие, острые черты - высокие скулы, тонкие губы, впалые глаза. Бледная кожа просвечивала паутинкой сосудов. Только глаза были живыми на этом мертвом лице. И, хоть Мошка видел его долю секунды, понял - перед ним стояла женщина.
Опешив, он ничего не мог сказать, и странница повернулась и зашагала прочь. Огромный пес, рыкнув на прощанье, поспешил за хозяйкой. Закрутился волчком вокруг тонкой фигуры. Сверкнуло, повыв ветра кинул Мошке в лицо отросшие волосы. Когда он наконец, проморгался и отбросил с лица русые патлы, на дороге никого не было. Только у ног Мошки сверкала на солнце чеканная золотая монета. Мошка потянулся к ней, но Сенька резким ударом сапога по локтю остановил его руку. Мошка недоуменно уставился на друга, на веснушчатом лице которого застыло выражение странное выражение - зубы были стиснуты, а кулаки сжаты до побеления костяшек:
- Ведьма, - сказал, как выплюнул. В глазах плескалась нечеловеческая ненависть. - Верно король их истреблять решил - нечего нелюди по городам расхаживать да среди людей прятаться.
Мошка молчал. Рассказы стариков о мире магии казались такими удивительными, что в них невозможно было поверить. А вот теперь, среди серых будней, она - та, которой известно, что было на самом деле. Та, которая вполне возможно боролась за людские жизни в последней войне. Та, которую не пощадили королевские охотники - его величество просто испугался могущества, которое явили волшебники на поле боя. Испугался настолько, что решил уничтожить магию - всех, кто хоть отдаленно походил на колдунов и ворожей, забивали в городах, подкарауливали в темных переулках и неизменно сжигали на кострах. Только огонь, по заверениям епископа, мог полностью выжечь магию. Но вместе с магией огонь выжег человеческие сердца - теперь, если с кем-то не заладились отношения, избавиться от врага проще простого - донести на него в храм, а уж сановники разберутся. Как же эта женщина осталась в живых? Наверное, вся ее жизнь - бесконечное полотно дороги. Смысл существования - идти, не останавливаясь, только вперед, потому что позади - верная смерть.
Мошка передернулся, никому не желая такой участи. Припомнил ее лицо - такое печальное. Изнеможенное, осунувшееся, как у старухи, но без единой морщинки на неестественно светлой коже, а глаза - молодые, дикие. Странно. А еще ему показалось, что он где-то уже видел это лицо. Мошка нахмурился, копаясь в памяти. И мелькнуло - красивое молодое девичье лицо в огромной деревянной раме. Мошке тогда было восемь, война еще шла на западных границах, но на востоке было спокойно, и отец впервые взял его в столицу. Они вошли в ворота как раз во время траурной процессии. От дворца через весь город непрерывным потоком шли люди, несущие в руках иконы и свечи. Впереди вышагивал сам епископ, прямо за ним дюжие монахи несли инкрустированный малахитом закрытый гроб. А в руках у облаченного в черный балахон послушника в первом ряду был портрет, перевитый черной лентой. Красивое улыбающееся лицо женщины надолго запало Мошке в душу, он долго еще вспоминал россыпь веснушек на бледной коже, лицо в каскаде кудрявых рыжих волос и глаза - светло-карие, почти медовые, в отблеске рыжины волос кажущиеся почти желтыми. Уже потом, от трактирщика, он узнал, что хоронили невесту императора, магичку-эльфийку, погибшую во время штурма западной цитадели. Узнал, что она с двум десятком воинов решилась на вылазку в тыл врага, а глупую девчонку никто не остановил. Узнал, что император, вне себя от горя, велел казнить всех магов-военноначальников, не уследивших за будущей императрицей. Узнал также, что тела волшебницы так и не нашли, но земля на лиги вокруг была пропитана ее кровью. Узнал, но не переставал представлять, будто юная невеста императора осталась в живых - перенеслась с поля брани, но так устала в боях, что не может добраться до дома. И, несомненно (а как же иначе?), вернется к своему жениху. И будет свадьба.
Как давно это было? Да уж весен пять минуло. Что же так задержало ее высочество? Ну да ничего, лучше поздно, чем никогда. Хотя, припозднилась она - император сошел с ума, винит всех в гибели своей возлюбленной и врят ли поверит, что видит не призрак, а живую женщину - свою потерянную невесту. Хотя, любовь, говорят, лечит любые болезни. Даже душу способна залечить, если искренняя и чистая.
Через два месяца до деревни дошло радостное известие - император, которому все пророчили скорую смерть от разъедающего изнутри горя, наконец-то женился. И не на ком-то, а на темной колдунье из пустоши. Разумеется, нападки на магов сразу были прекращены и все полюбили новую императрицу, положившую конец кровавой вражде последних пяти лет. Вот только странно - у черноволосой южной ведьмы были удивительно медового цвета глаза. Почти желтые.