Аннотация: Что хранится за семью печатями в секретном архиве римско-католической апостолической церкви.
АНАТОЛИЙ МАНАКОВ
СОЛНЕЧНОЕ СПЛЕТЕНИЕ
НЕЧТО ВРОДЕ ПРЕЛЮДИИ
Есть в Мадриде рядом с перекрестком улиц Потоси и Виктора Бела-унде площадь Хуана де Лакоссы. Названа она так в честь испанско-го мореплавателя-картографа, участвовавшего в открытии Амери-ки. Со стороны, откуда встает солнце, на нее выходит массивное, занимающее целый квартал здание в форме пирамиды с усеченной верхушкой.
Говорю я это потому, что некоторое время на одной из ступе-нек той самой пирамиды размещалось мое Бюро Упорного Розыска (БУР). Там мне выпал случай поработать с отдельными пластами Всемирной Истории Народов, поломать голову над достоверностью полученных сведений, а заодно подразобраться в запутанных отно-шениях между виртуальным и реальным, желаемым и действитель-ным.
В процессе своих исканий с видом на площадь Хуана де Ла-коссы я давал как можно больше возможности высказываться дру-гим и не злоупотреблял собственными комментариями. Частенько приходилось также испытывать ощущение, будто проказница-действительность сама себя обнажала без всякого насилия над ней и вместе со многими испанцами их щедрое солнце помогало мне заглядывать в разные потаенные закутки, сплетать обнаруженное там воедино, чтобы потом подыскать для увиденного надлежащее место в словесной партитуре.
При чем здесь вдруг партитура? Наверное, при том самом, что когда мы пишем или говорим, в наших словах и фразах сокрыто свое внутреннее звучание. Более или менее развитый в каждом из нас физиологический механизм улавливает и синтезирует это зву-чание, рождает эмоции, влияющие на жизнедеятельность всего ор-ганизма. В итоге, несмотря на индивидуальные особенности устной или письменной речи, обычно чувства мы выражаем одинаково: гнев и возмущение повышенным тоном, тонкие эмоции пониженным. С музыкальной мелодией происходит нечто похожее. Спокойная в темпе анданте наводит на грусть, быстрая в темпе аллегро вселяет бодрость, а сочетание все возможных темпов рапсодии порождает целый каскад эмоций самого разного рода. Именно так мне пред-ставляется эта композиция из трех партитур с прелюдией и неза-конченной репризой.
Теперь что касается названия. Физиологи под солнечным сплетением понимают совокупность нервных узлов брюшной полос-ти человека, которые расходятся в виде лучей по всему организму. Какое отношение имеет оно к моему интерактивному расследова-нию? Интуиция подсказывает, имеет. Только интереснее было бы говорить об этом не сразу, а 'по ходу пьесы'.
Если еще ближе к существу предлагаемого мною сочинения, подтверждаю свое активное нежелание сгущать в нем мрачные краски или, наоборот, в безудержном восхищении рисовать лубоч-ные картинки. В меру сил, постараюсь также не смешивать чужие мнения с собственными и не блудить словами, по-иезуитски тонко намекая на толстые обстоятельства.
Что попытаюсь делать, так это всякий раз напоминать себе о метаморфозах. К примеру, охотишься иной раз за зайцем, а он вдруг оказывается кошкой. Сие случается, когда придумываешь ка-кую-нибудь грандиозную метафору и, по хамству ума своего, упорно пытаешься выставить её за реальную действительность. Поискови-кам вроде меня это мешает, им лучше нацеливаться на максималь-но непредвзятое восприятие мотивов, заставляющих людей вводить себя и других в заблуждение. Неплохо также отличать случайные совпадения от значимых и при снятии свидетельских показаний ис-пытывать истинное удовлетворение от живого общения с очевид-цами. Не говоря уже о необходимости и на свою персону придирчиво посматривать со стороны.
Казалось, чего проще - думай, говори и пиши адекватно реаль-ным фактам. Увы, разброс мнений относительно понятия 'подлин-ная действительность' широчайший. То ли в силу нашего упрямст-ва, то ли из-за недостатка знаний, то ли из стремления придать жизни в утешение себе еще и некое эзотерическое предначертание. Ко всему прочему, частенько считается вообще дурным тоном на-зывать вещи своими именами. Проще говоря, каждый видит и слы-шит то, что хочет видеть и слышать.
Все подобные тонкости я достаточно хорошо себе представ-ляю и понимаю также, что без фантазий жизнь убога, искусство и литература мертвы, наука и техника бесплодны. Не столь уж много во мне и наивности полагать, будто мое мировосприятие полностью адекватно реальности. Это только Папа Римский, по мнению право-верных католиков, обладает правильными ответами на все вопросы бытия земного и небесного. Меня же, мало склонного к возведению чего-то в абсолют, излишне убеждать в том, что любая версия име-ет право на существование, как и достаточно оснований для её же опровержения.
Короче, если кто-либо уверен, что всем и всегда воздается по заслугам, что повсюду царит тишь, гладь и божья благодать, ему эту книгу лучше в руки не брать. А если уж брать, то без фанатиз-ма.
ПАРТИТУРА ?1:
ИБЕРИЙСКАЯ РАПСОДИЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ (АНДАНТЕ)
Согласно официально признанному 'свидетельству о рождении' Испании, ее нынешнюю территорию первыми, если не считать со-всем древние виды, пять тысяч лет назад заселяли пришедшие из Африки иберы. Вслед за ними, но уже с севера туда перекочевали кельты. В последние века до нашей эры на побережье появились греки с римлянами. И ничего им всем не оставалось, как только уживаться друг с другом, даже когда главенство попытались устано-вить римские легионеры, а позднее полуостров наводнили мощные потоки германских племен вестготов и вандалов.
В V веке нашей эры крещенные в христианство потомки рим-лян обратили в свою веру вестготов. Всего несколько лет потребо-валось новым пришельцам из Африки - арабам и берберам - за-воевать значительную часть Иберии в начале VIII века. Причем за-воеванием это можно назвать с некоторой натяжкой, поскольку че-тыре миллиона вестготов сдавались на милость заморским интер-вентам в количестве не более тридцати тысяч всадников. Все объ-яснялось довольно просто: придавленные тяжелым налоговым бре-менем вестготские крестьяне складывали оружие, а гранды и епи-скопы короля Родриго заключали сепаратные соглашения с мавра-ми (так назовут арабов и берберов), дабы сохранить за собой хоть часть своих владений. Новые правители-мусульмане не принуждали коренное население принимать ислам, но крепостным крестьянам, кто решался на это, предоставляли свободу от земельного собст-венника.
Возникшая в Иберии Западная исламская империя вскоре рас-палась на отдельные арабские халифаты. За несколько веков мав-ританского владычества христиане успели проникнуться некоторым безразличием к развитию техники, но укрепили в себе готовность отстаивать свое 'единственно правильное' вероучение. Мавры внесли и свой позитивный вклад в строительство, архитектуру, ас-трономию, математику, сельское хозяйство, изящную словесность. Родоначальник испанской литературы Хуан Мануэль заимствовал у них свои притчи.
Однако до полной ассимиляции у вестготов с маврами дело не дошло. С упорством достойным лучшего применения обе стороны предпочитали заниматься своими внутренними разборками, защи-щать собственные представления о земной и загробной жизни. Это, кстати, очень напоминало непростые отношения русских удельных княжеств с Золотой Ордой примерно в то же самое время на восто-ке Европы.
Если завоевание (конкиста) прошла молниеносно, то обратный процесс (реконкиста) развивался поначалу вяло. Освободительная кампания оживилась, когда потомкам подданных вестготского коро-ля явился апостол Сантьяго. Рассказывали, будто спустился он с небес на белом коне прямо на поле битвы христиан с мусульмана-ми. В итоге, к концу XII века на полуострова у мавров остался один Кордовский халифат, где они хранили собственную реликвию - за-бальзамированную руку пророка Магомета.
В честь апостола Сантьяго на средства рыцарского Ордена тамплиеров воздвигли гигантский собор, превратив его в место па-ломничества католиков со всей Западной Европы. Путь жаждавших спасения души начинался тогда на берегах Сены неподалеку от со-бора Парижской Богоматери и занимал около ста дней. На тропу к мощам апостола выходили аристократы и нищие, рыцари и банди-ты, священники и шпионы, теологи и алхимики. Среди паломников немало осужденных преступников: они направлялись в Сантьяго де Компостела отмывать грехи, о чем должны были получить там сер-тификат и по возвращению предъявить его судье. На маршруте следования в первом же иберийском городке Памплоне многие приобретали за деньги нужный документ, чтобы далеко не ходить и не рисковать.
Обычно брели паломники облаченными в тяжелые плащи, но-чью укрываясь ими от холода, днем от ветра и дождя. В руках у ка-ждого посох, на ногах тяжелые сандалии-вериги, на голове широко-полая шляпа с ленточками. По дороге бесплатно путникам никто ни-чего не давал, разве что хоронили умерших за счет местных прихо-дов. Один французский пастор подготовил даже специальный путе-водитель-наставление как легче ориентироваться на иберийской части маршрута, дабы не пасть жертвой жуликов и бандолеро. С те-чением лет дорога к мощам апостола обрастала множеством легенд и оккультных знаков. Суть их значения сводилась к тому, что като-лики шли по этому тяжелому и долгому пути, чтобы подготовить се-бя к смерти и духовно обновленными из мира земного вступить в Царство Небесное...
Реконкиста еще продолжалась, когда королева Изабель Кас-тильская вышла замуж за короля Фернанда Арагонского, заложив таким образом первый камень в основание единого испанского го-сударства. Не откладывая дела в дальний ящик, короли-католики утвердили чрезвычайные полномочия Святой Инквизиции и подчи-нили ее себе напрямую, в обход римскому понтифику. По заверше-нию реконкисты в 1492 году принялись выстраивать государство, скрепленное единой верой, способное противостоять угрозам внут-ренним и внешним. Тогда же ими был подписан указ о выдворении за пределы королевства всех лиц иудейского вероисповедания с выбором для пожелавших остаться - либо крещение, либо смерть на костре. К тому времени Инквизиция уже сожгла две тысячи иуде-ев, крещенных в христианство, но заподозренных в непризнании Святой Троицы.
Первым Генералом-инквизитором был назначен глава Ордена монахов-доминиканцев Томас де Торквемада, а его тайная сыскная служба вошла в центральные структуры нового государства. Офи-циально она называлась Советом Генеральной и Высшей Инквизи-ции, Святой и Божественной. Состояли же в нем не только иерархи, теологи и монахи, но также светские лица благородного происхож-дения. В народе Инквизицию прозвали 'Супрема'.
Ко всему прочему и весьма быстро Инквизиция стала рента-бельным государственным предприятием, ибо расходы на нее с лихвой окупались путем ареста имущества обвиняемых, которые сами оплачивали свое содержание в тюрьме, допросы и пытки над ними. Конфискация собственности осужденных позволяла ставить на государственное довольствие инквизиторов, их помощников и секретарей, полицейских и медиков, судебных приставов и тюрем-щиков, не говоря уже об информаторах из всех слоев населения, включая лиц священнического звания.
Страх перед ее агентами был безмерен. Примерно таким же, как у русского люда перед монахами-опричниками Великого Княже-ства Московского в годы царствования Ивана Грозного. Все занима-лись одним и тем же. Инструментарий пыток тоже одинаков. Если в Московии гнев венценосца обрушивался на единоверцев-православных, в испанском королевстве преследовались преиму-щественно иудеи и мусульмане.
Поначалу Святая Инквизиция не обращала пристального вни-мания на адептов Пятикнижия Моисеева: жили те мирно и никого не пытались совращать в свою веру. Что же толкнуло королевский двор и иерархов церковных выбрать иудеев в качестве 'козлов от-пущения'? Изабель и Фернанд надеялись на гребне антисемитской кампании укрепить свою единоличную власть и авторитет в глазах подданных, живших в массе своей хуже иудеев. Для этих целей Ин-квизиция оказалась даром небесным. И совсем не важно было, что главным финансистом королевского двора состоял обращенный в христианство человек, чьи предки исповедовали иудаизм.
Под началом нового генерала-инквизитора, кардинала Сизне-роса, рассмотрение подозрений в совершении 'преступлений про-тив веры' не затягивалось. Это тот самый архиепископ Толедо, ко-торый в сутане, размахивая крестом и мечом, водил королевские войска сражаться с маврами, служил духовником у королевы, соз-дал испанский военный флот и университет в городе Алкала де Энарес. По сравнению с ним, его предшественник Торквемада - сущий либерал. Трибунал кардинала представлял собою судилище, где обвинители выносили приговоры, адвокатов не предусматрива-лось, показания выбивались изощренными пытками. И знал ведь святой отец про заповедь Божию 'Не убий!'. Тем не менее, нару-шал ее, не страшась кары Господней.
Буйство насилия с расистским душком оправдывалось ведени-ем 'священной войны за веру, короля и отечество'. Иудеев же пре-следовали якобы не за то, что они другой расы, а за то, что у них другое вероучение, хотя и где-то общее с христианством. Иудеи, мол, осмелились думать, будто Иисуса Христа в действительности не существовало. Корона и алтарь не желали мириться с подобным 'богохульством', ибо слишком уж принципиальным было расхож-дение во взглядах на жизнь земную и небесную.
Метаморфоз при этом в избытке. Среди инквизиторов, напри-мер, находили себе применение принявшие христианство иудеи и мусульмане: с дикой одержимостью на грани умопомрачения они демонстрировали рьяную преданность государству, не останавли-ваясь даже перед закланием в жертву своих соплеменников. При-зывая извести под корень всех иноверцев, светские и духовные власти устанавливали в провинциях королевства единственное по-зволительное вероисповедание - под сенью Римско-католической апостолической церкви. Любой бывший иудей или мусульманин считался 'прирожденным еретиком'. Любой кандидат на админист-ративную должность обязан был предоставлять 'сертификат чисто-ты крови', выдаваемый церковным приходом. Такое требование, естественно, возвышало испанцев-католиков в собственных глазах, укрепляло их уверенность в своей 'избранности'.
Несколько раз в год Инквизиция объявляла 'день открытых дверей'. То есть, братья-католики, будьте любезны доложить ком-петентным органам на местах о всяких отклонениях еретических в вашем ближайшем окружении, о тайных адептах ислама и иудаиз-ма, о случаях богохульства, колдовства и отхода от принятых цер-ковью норм. Как тут не опасаться, что и на тебя донесут? Не лучше ли самому донести первым для подстраховки? Поневоле станешь пугаться, когда всякую недоговоренность, всякое неосторожно со-рвавшееся с языка слово могут счесть за тягчайшее 'преступление против веры', и пусть даже подозрение не подтвердится, след ос-танется на всю жизнь. Не зря же ходила в народе горькая шутка: 'Если Супрема не сожжет на костре, то сжует уж точно'.
Судьи никогда не ставили в известность арестованного о вы-двинутом против него обвинении: надеялись, сам признается в сво-их 'неполадках с верой'. Со страху бедняга называл мелкие про-ступки, но, конечно, не те, на которые поступал донос. О, это уже повод для допросов с пристрастием! В результате, измученный из-девательствами до полусмерти он наговаривал на себя и других, лишь бы больше не пытали. Причем от пыток официально никого не освобождали, разве что венценосцы и носители папской тиары в Риме считались неприкасаемыми. Священников и монахов пытали лишь с меньшим рвением, а если светского человека сжигали на ко-стре, то лицо духовного звания обычно приговаривали к пожизнен-ному заключению в монастырской тюрьме. Еретик в последний мо-мент мог покаяться: тогда его душили удавкой и потом сжигали.
Допросы с пристрастием в подвалах Святой Инквизиции - из-любленное занятие садистов из Ордена монахов-доминиканцев. Но это еще не самое страшное, ибо в ту пору пытки применялись и в отношении уголовных преступников. Не самое страшное даже то, что бесцеремонно лезли в души человеческие под благовидным предлогом их 'спасения', ибо на то и поставлены церковные слу-жители. Самое страшное - широкие слои народа видели в ней за-щитницу интересов страны, поставленной самим Богом наказывать еретиков за попытки подорвать основы государства испанского, ка-толического.
Одновременно с официальной Инквизицией действовала и другая, неофициальная, известная под названием Святая Гардунья - этакий симбиоз американской коза ностра, сицилийской мафии и неаполитанской каморры. Возникло это организованное криминаль-ное сообщество, кстати, раньше самой Инквизиции: еще в ходе ре-конкисты его члены низводили со света иудеев и мусульман без всяких на то санкций властей. По сути, далеко не святая Гардунья и представляла собою разветвленную по всему Иберийскому полу-острову сеть бандитских шаек, состоявших из отпетых головорезов, грабителей, мошенников и вымогателей. Оправдывали же они свои деяния тем, что защищали якобы христианскую веру от нечестив-цев. Главари ссылались даже на мандат, выданный им самой Девой Марией. Как бы то ни было, инквизиторы смотрели на Гардунью сквозь пальцы и нередко использовали её для ликвидации неугод-ных властям подданных, до коих сами не могли добраться в силу разных причин...
'Все книги еретического содержания, обнаруженные в ходе тщательного сыска у частных лиц или в библиотеках, следует не-медля сжигать, - предписывал в своем наставлении Генерал Орде-на монахов-иезуитов Игнатий Лойола. - То же относится и к книгам, чье авторство принадлежит еретикам, даже если в них речь идет о грамматике или риторике. Ненависть к ереси их авторов должна распространяться столь широко, что даже названия таких книг нель-зя упоминать, дабы не привлекать к ним внимания молодежи, склонной подпадать под их влияние. В равной мере полезно, под уг-розой сурового наказания, запретить издателям печатать книги, в которых цитируются высказывания еретиков или пересказываются отдельные положения их нечестивых учений... Следует проявлять нетерпимость и к лицам духовного звания, хоть как-то отмеченным ересью. Лучше пусть будет стадо без пастуха, чем волк в роли пас-туха! Убежденных еретиков, разумеется, надо наказывать тюрем-ным заточением или смертной казнью'.
Следуя этой генеральной линии, Инквизиция приговорила к пожизненному заключению даже архиепископа Толедо Бартоломео де Карранса за выданное им разрешение светским лицам читать Библию, как принято у лютеран. Заключила в тюрьму теолога уни-верситета Саламанки, монаха Луиса де Леона за его сомнения в правильности перевода Ветхого Завета с греческого на латинский: это называлось 'симпатией к иудаизму'. Сожгла на костре врача Андреса Весалио за его реплику после вскрытия им трупа в анато-мичке, будто он видел там нетронутым ребро, из которого была со-творена Ева...
*
Однажды, оказавшись в Испании, фламандский художник Рубенс встретился с местным живописцем Веласкесом. Вкушая экзотиче-ские блюда, обласканный щедрыми солнечными лучами и гостепри-имством фламандец не переставал восхищаться:
- Счастливая у вас страна, сеньор Веласкес! Столько солнца! Такие красивые женщины! Их надо писать, мой друг. Писать и не-медленно.
- Ну что вы, сеньор Рубенс. Это вы поистине счастливый чело-век, - грустно, вполголоса, дабы не услышали окружающие, отвечал Веласкес. - Вы можете писать обнаженные женские натуры.
- А вам что мешает?
- Нельзя, я ведь испанец. Возможно, Испания действительно благословенная страна, но не для художника. Здесь нам многое за-прещено. Самая главная женщина у нас - Святая Инквизиция...
И впрямь, удивительное дело, как это в условиях тотального контроля над мыслью суровая испанская цензура пропустила такой пассаж из романа Сервантеса о Дон Кихоте Ламанческом: 'Приехал я в Германию, - рассказывает один из персонажей, - и там мне пока-залось, что можно жить вольготнее, благо местные хранители мо-рали не обращают внимания на многие тонкости, что каждый живет там по своему хотению и в большинстве германских городов созна-ние людей свободно'.
Нет, речь идет не о парадоксе, хотя их и достаточно в истории Испании. Просто Сервантес, скорее всего, никогда бы не осмелился написать такое, не будучи это самое 'свободное сознание' призна-но зловредным в тогдашнем испанском королевстве, где единствен-но правильным сознанием считалось католическое, а сами поддан-ные - избранниками Бога на вечные времена.
Самыми же избранными признавались тогда представители аристократических родов, чуть меньше - странствующие рыцари Ордена Калатравы, совершавшие подвиги в честь своей дамы сердца. Поэтому когда какой-то иностранец запросил у королей-католиков титул Великого Адмирала Моря-Океана в обмен на буду-щее открытие им нового пути в Индию, амбиции его явно выходили за рамки установленных понятий. Но соблазн оказался столь велик, что свое обещание монархи даже скрепили королевской печатью.
Да и как могла вписаться в эти понятия загадочная личность Кристобаля Колоннэ. Взять хотя бы его фамилию в испанском ва-рианте. Не исходила ли она от итальянского 'колонель' (полков-ник), как уважительно обращались матросы к командиру корабель-ного экипажа? Себя он называл сыном генуэзского ткача Доменико Коломбо, хотя в списках их цеха такой не значился. Тщательно скрывал и о том, что в свое время пиратствовал в Средиземном мо-ре вместе с безжалостным Винченцо Коломбо, но после разошелся с ним и стал наемным корсаром на службе у коронованных особ, недругов Испании. Морским бандитизмом он занимался довольно долго, потому и не мог назвать своей подлинной фамилии, имевшей шотландские корни, и предпочел быть Кристобалем Колоннэ...
Эйфория после открытия Нового Света не затмила, однако, эн-тузиазма религиозных чисток в Испанском королевстве. Что она за-тмила в сознании правителей, так это необходимость развивать науку и технику для облегчения собственного положения. Не до того было, когда в запале решено удариться еще и в заморские завоева-ния к вящей славе Божией, короны и алтаря.
Как у всякого исторического явления, имелись здесь свои светлые и теневые стороны с изрядной примесью вымысла, а то и просто откровенной фальсификации. На светлой стороне - высокий духовный порыв донести христианское вероучение до индейцев, провозгласить их 'христианскими детьми матери-родины Испании'. На теневой - конквистадорам не было дела ни до аборигенов, ни до их верований: они жаждали золота и для его получения не оста-навливались ни перед чем. Дабы же внести в души некоторое успо-коение, монахи-миссионеры заставляли аборигенов принять хри-стианскую веру и не бунтовать. Люди на конях, в латах, с пушками и собаками грабили, убивали, насиловали. И никто их них не вспоми-нал ни о 'чистоте крови', ни о рыцарском долге чести, ни о христи-анском милосердии.
Коронованные особы направляли в свои заокеанские владения высочайшие предписания избегать крайностей в отношении индей-цев, но одновременно настойчиво требовали все больше золота, необходимого для ведения Испанской империей войн в Европе. В золоте нуждались для подпитки институтов государства и католиче-ской церкви, для противостояния французской гегемонии, приобре-тения предметов роскоши и шедевров мирового искусства. Золото могло поступать только из колоний, где для аборигенов непривычно из-за тяжелого климата работать до седьмого пота, поэтому их надо заставлять, даже если они уже приняли христианство и формально не рабы. Индейцев переправляли и на работы в метрополию - как якобы пленных, захваченных в ходе 'вынужденной самообороны'.
С приходом колонизаторов исконное население катастрофиче-ски вымирало. Сказывались неадекватные природным условиям по-вышенные физические нагрузки, а также эпидемии оспы, средств для лечения которой у индейцев не было. Вместе с тем, нужно для объективности признать: жестокость завоевателей-католиков по от-ношению к индейцам Южной Америки вряд ли существенно разни-лась от жестокости колонизаторов-протестантов по отношению к индейцам Северной.
К середине XVI века Испанской империи удалось завладеть огромной заморской территорией и значительной частью Западной Европы. Однако возможностями реальными обеспечить своей стра-не прочные экономические опоры испанские гранды не воспользо-вались, ограничившись ведением войн в интересах Римско-католической церкви и, естественно, личным обогащением. Когда ослепленный блеском имперского величия король Фелипе II уточ-нил, что предпочел бы потерять свое королевство, нежели править еретиками, он говорил сущую правду. Кесарь действительно не в силах править подданными, если они в Бога не веруют.
Да и вообще непохожими казались испанцы на западных евро-пейцев. Об особенностях склада ума своих соотечественников так отозвался врач Мигель Сервет. 'Испанцы хорошо оснащены для научных познаний, но учатся плохо и мало, - писал он в своем днев-нике. - Стоит им чему-то обучиться, то думают, будто уже все по-знали. Поэтому легче найти образованного испанца где-нибудь за границей, только не в Испании. Они составляют грандиозные проек-ты, но редко их осуществляют до конца. В разговорах получают удовольствие от тонкой игры слов и софистики, но склонности к чте-нию книг у них мало, да и книги предпочитают издавать не у себя дома, а во Франции. У простого люда масса плохих привычек: хотя испанцы люди тертые жизнью, они полны предрассудков. Страдаю-щие от упорного и систематического труда, но смелые в бою, свои-ми географическими открытиями они завоевали себе мировую сла-ву'.
Сам Мигель Сервет оставил свой неизгладимый след в анна-лах испанской истории. Родился он в Наварре, с семнадцати лет учился и работал за границей. Особенно упорно занимался медици-ной, получил докторское звание. Известность приобрел своим от-крытием малого, легочного кровообращения. Его научная публика-ция по этой проблеме сразу попала в 'Индекс запрещенных книг' Ватикана.
Неутомимый путешественник-мечтатель работал в швейцар-ском городе Базеле. Там врач переполошил местных теологов-протестантов, разузнавших о том, что им пишется книга, в которой ставится под сомнение реальность исторического существования Иисуса Христа, Сына Божьего. Его заподозрили в богоотступничест-ве, стали распространять слухи, будто испанец намерен подверг-нуть критике основу христианской религии. К нему подходили с це-лью отвадить, но он продолжал настаивать на земном происхожде-нии проповедника из Назарета.
Поначалу теологические изыскания Мигеля Сервета воспри-нимали с насмешкой, ибо в Германии, Швейцарии и Австрии можно было услышать и не такую ересь, а Троицу подчас там вообще мог-ли назвать 'мозгом о трех головах' или 'таинственной химерой'. Однако, на всякий случай, чувствуя на себе презрительные взгляды, он сменил свою фамилию и перебрался в Париж, где продолжал ис-следования в области медицины, ботаники, географии и той же тео-логии. Склонность ко всему необычному приводила его и к астроло-гическим расчетам, в которых он искал нечто полезное для медици-ны.
В Париже Сервет познакомился с главой протестантской церк-ви Швейцарии Кальвином. Позднее написал тому несколько писем, без злого умысла и полемики ради, в которых сравнивал отправле-ние духовенством религиозного культа с языческими ритуалами, критиковал иерархию в церкви, монашество и исповедь. Все ответы Кальвина на его письма им были опубликованы, включая нецензур-ные выражения и оскорбления. По настоянию протестантского пер-восвященника, в дело вмешался церковный трибунал.
Испанца заманили в Швейцарию, арестовали и заключили в одиночную камеру женевской тюрьмы. На допрос к нему явился сам Кальвин.
- Несчастный, ты полагаешь, что земля, которую топчешь, есть сам Господь Бог? - поинтересовался тот, ухмыляясь.
- Нисколько не сомневаюсь, что эта скамья, стол и все окру-жающее являются субстанцией Бога, - ответил Сервет без колеба-ний.
- Тогда получается, и дьявол тоже?
- Неужели у вас есть сомнения?..
В качестве документального свидетельства ереси Сервета глава протестантов предоставил следователям полученные им от врача письма и поручил вести судебные слушания генеральному прокурору Женевы. Адвоката подсудимому не приставили, тяже-лейшие условия тюремного заточения доводили его до пределов терпения.
Неделя понадобилась судьям для подготовки приговора по об-винению в 'распространении ложной еретической доктрины, зло-вредно направленной против Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, основных истин христианского вероучения, а также в попытке вне-сти раскол и брожение в рядах служителей Божиих...' Приговор гласил: 'Доставить Сервета на холм Шампелье и там привязанным к столбу сжечь вместе с его книгами и рукописями, дабы тело его обратилось в пепел и таким образом служило уроком всем, кто хо-тел бы совершить подобное преступление'.
На холме Шампелье неподалеку от живописного Женевского озера все приготовили в соответствии с заведенным регламентом: глубоко врыли высокий металлический штырь, у основания его на-бросали кучи хвороста вперемежку с поленьями. Толпы зевак при-шли сами собой.
- Какова твоя последняя воля? - поинтересовался у Сервета судья, тоже скрупулезно следуя правилам процедуры. - Есть ли у тебя жена, дети?
Осужденный презрительно отвел голову в сторону.
- Вот видите, граждане, сколь сильную власть имеет Сатана над душами! - крикнул блюститель закона в сторону зрителей. - Человек этот возомнил из себя ученого мужа и думал учить людей истине. Но душой его овладел дьявол и не намерен ее отпускать. Смотрите, чтобы и с вами такого не произошло!..
Поджигать пришлось несколько раз. Мокрые от утренней расы поленья и хворост не схватывались огнем, поднявшийся вдруг сильный ветер задувал искры. Более часа ничего не получалось, пока кто-то не сбегал домой за сухими дровами. От пылкого, гордо-го, беспокойного, странствующего по миру правдоискателя вскоре остался один пепел. Произошло это в 1553 году. Много позднее в память о Мигеле Сервете именем его назовут одну из улиц Мадри-да...
А вот и новый XVII век. Суждено ему стать той исторической вехой, когда короной и алтарем испанскими поставлена непреодо-лимая преграда перед охватившими Западную Европу либеральны-ми веяниями. Направляя награбленные в Латинской Америке цен-ности на укрепление государства и церкви, правители светские и духовные зациклились на своих имперских амбициях.
Чтение художественной литературы считалось тогда в Испа-нии вреднейшим занятием, особенно если в книгах попахивало сво-бодолюбием. Но, как ни парадоксально, именно беллетристика и живопись переживали именно в то время 'золотой век'. Бытие же подлинное, не вымышленное приобретало еще и оттенки садомазо-хизма: в дни церковных праздников мистики впадали в самобичева-ние, влюбленные клялись в вечной верности и обменивались плат-ками со своей кровью. Да и художники в массе своей живописали на полотнах, по большей части, человеческие страдания.
Испания середины XVII века насчитывала около восьми мил-лионов жителей. Из них миллион нищих и бездомных, миллион священников и монахов, миллион дворян с их многочисленной при-слугой - и все шарахались от систематического, полезного для об-щего блага труда как черти от ладана. Земли церковные и родови-тых семей в запустении. Рабочих дней в году, за вычетом религиоз-ных праздников, не более ста. Повсюду затхлая атмосфера невеже-ства, фанатизма, мракобесия, лицемерия двойной морали. Только и слышно 'Бог нас рассудит!'
Если оставить пока в стороне совпадения с тогдашней россий-ской действительностью и взглянуть на туманный Альбион, можно столкнуться и там с указами королевы Марии Стюарт отправлять к праотцам всех несговорчивых протестантов или со склонностью Елизаветы проделывать то же с упрямыми католиками. Хотя Святая Инквизиция ассоциировалась больше с Испанией, в XVII веке толь-ко в одной Германии, стране 'свободного сознания', закончили свою жизнь на костре около ста тысяч женщин, заподозренных в сговоре с дьяволом.
Примечательный факт: испанская Инквизиция за период сво-его существования вынесла около тридцати тысяч смертных приго-воров. Конечно, следовало бы считать и умерших под пыткой, от болезней в тюрьмах, на галерах и зарезанных живодерами Гарду-ньи. Чем испанская Инквизиция еще выделялась на общеевропей-ском фоне, так это своей доктриной 'чистой крови' и более долгим сроком существования. Когда все другие церковные трибуналы при-казали долго жить, испанский продолжал нести караул. Потерпев-ших кораблекрушение и подобранных на Иберийском берегу анг-лийских моряков, к примеру, ожидало либо обращение в католиче-скую веру, либо тюремное заключение. При всем, привилегии мест-ных священников были подстать королевским, а их самих запреща-лось подвергать судебному преследованию даже за совершенные ими уголовные преступления.
Король Карлос III все-таки нашел в себе мужество намекнуть иерархам, чтобы не вмешивались бесцеремонно в государственные дела. По его указу и вопреки Папе Римскому в 1766 году из Испании выдворили иезуитов, лишили Церковь права предоставления убе-жища преступникам, принялись и за упразднение самой Инквизиции. Когда же обласканный королем придворный живописец, автор 'Ма-хи обнаженной' Франциско Гойя сделал свою знаменитую серию 'Капричос', на него тут же ополчились прелаты, ибо среди офортов имелись карикатуры на них самих. Художника это не обескуражило и он предложил всю выручку от продажи 'Капричос' направлять в государственную казну. Карлос III не тронул художника, крамольные его произведения разошлись по всей Западной Европе.
С Гойей, кстати говоря, казусы случались довольно часто. В период стажировки в Италии, к примеру, его попытался завербовать посланец императрицы Екатерины II, предложив ему стать придвор-ным художником в Петербурге. Живописец отказался, несмотря на солидную сумму и настойчивые увещевания ответил: 'Ваша импе-ратрица может считать себя немкой, русской, китаянкой и вообще кем угодно. Я же испанец и меня это вполне устраивает. Даже готов заплатить ей два моих последних дуката, лишь бы она оставила ме-ня в покое'...
Официально Инквизиция продолжала еще действовать, но ря-ды её сторонников редели. 'Супрема' уже дышала на ладан, когда в конце XVIII века во Франции нанесли смертельный удар монархии и клерикальному засилью. Мадридский двор почувствовал навис-шую над ним серьезную угрозу. Отразив наполеоновское нашест-вие, там снова попытались запустить инквизиторскую машину, но та настолько обветшала, что вскоре пришлось от нее отказаться.
Испанская и Российская империи имели в то время общую границу на западном берегу Северной Америки, установленную двухсторонним соглашением от 1790 года. Проходила она по 48-й параллели чуть южнее нынешней границы между США и Канадой. Тут уже не просто совпало, даже соприкоснулось.
*
Начиная с родоначальника испанской литературы Хуана Мануэля (XIV век), в ее художественных произведениях героями часто слу-жили личности, одаренные умом, благородством и доблестью больше, чем силой и богатством. Рыцари же, как правило, не зани-мались собственным обогащением и не рисковали ради этого жиз-нью. Естественно, речь в данном случае идет не об историческом факте, а о художественном вымысле.
Религия тогда была единственной духовной пищей и самый образованный слой общества составляли по преимуществу не вельможи, а священники и монахи. Одним из них оказался пригово-ренный к тюремному заключению автор сатирических памфлетов на свою же братию, монах Хуан Вивес. В камере-одиночке он сочинил поэму 'Книга благой любви', где есть и такие полные иронии стро-ки: 'Ценность каждого человека определяется у нас тем, сколько у него денег. У кого их нет, тот себе не господин. Есть у тебя деньги, получишь утешение, удовольствие, радость, купишь рай для себя, заработаешь спасение души. Все благословляют тех, у кого есть деньги. Я видел при римском дворе, где хранятся святыни, как все отступают перед деньгами. За деньги становятся аббатами или епи-скопами, полуграмотные попы получают высокие должности. За деньги получают благословение самого Папы и спасение души'.
Испанская духовная цензура пыталась предотвратить публи-кации, бросавшие тень на религиозные догматы, сделать из коро-левства несокрушимый оплот в борьбе с протестантизмом и свобо-домыслием. Неортодоксально мыслящие испанцы предпочитали получать образование за границей. Среди них был Хуан Луис Вивес, автор философского трактата 'Мудрец'. Он опровергал схоласти-ческие методы обучения, выступал против предрассудков и суеве-рий, за развитие естественных наук и равенство возможностей в по-лучении образования. Издавал свои сочинения в Италии другой диссидент - Хуан де Вальдес, покинувший родину под угрозой нака-зания за его переписку с Эразмом Роттердамским.
Яркие фигуры появлялись и в самой Испании. Широкую из-вестность приобрел мадридский драматург Лопе де Вега, большой любитель веселого препровождения времени и амурных увлечений. Не ущемленный фанатизмом, он описал свою мечту о справедливо-сти в поэме 'Золотой век'. После нескольких представлений на те-атральной сцене цензура запретила его пьесу 'Фуэнте Овехуна' за ее крамольное содержание и симпатии автора к крестьянам-бунтовщикам. Пьесы ему отказали печатать, а уже отпечатанные сжигали. И это при том, что сам он числился в Инквизиции цензо-ром.
Столь же был известен читающей публике поэт, романист и философ Франциско де Кеведо. Испания представлялась ему стра-ной, где изощренность ума служила либо мошенничеству, либо ди-кому озорству. В серии очерков 'Сны' он в бурлескно-пародийной форме нарисовал сцены ада и Страшного Суда, сравнил человека с дьяволом, земную жизнь с адовой. Обобщая происходящее, выду-мывал остроумные игры мысли и каламбуры метафор. В новелле 'Час воздаяния, или Разумная Фортуна' показал, что богиня судь-бы могла бы одарять людей более справедливо, со смыслом и по заслугам, но этому мешало только одно: во всех своих бедах чаще всего они сами виноваты.
Кеведо не покушался на догмы христианства и прямо заявлял, что правители должны взять за образец подражания Христа и вла-ствовать, следуя принципам католической веры. Тем не менее, его объявили безбожником и политическим вольнодумцем. За оскорб-ление высочайших особ и обвинения против них в том, что они гра-бят страну, его заключили в тюрьму, сочинения запретили. В конце концов, писателя все же отпустили на волю, приняв во внимание выполнение им деликатных поручений королевской разведки и уча-стие в тайных операциях в Сицилии,
Неаполе и Венеции.
В своей литературной деятельности псевдонимом прикрывал-ся монах Бальтазар Грасьян. Все его произведения - хвала благо-разумию. Например, 'Карманный оракул', или комментарии по по-воду трех сотен максим в стиле римского философа Сенеки. Падре считал надежду 'великим фальсификатором правды', а лучшим лекарством от глупости - 'мудрость вести себя применительно к обстоятельствам и во всем держать про запас второй вариант, дабы не зависеть от чего-то одного'. По его мнению, нет на свете без-грешных наций и надо лишь смело вскрывать недостатки своего на-рода. Что же касается испанцев, то мастерству пускать пыль в глаза им не у кого занимать.
Любопытна также его теория остроумия и правила тонких по-строений ума. Острая мысль для него - основное средство позна-ния. Но познать истину, как он полагал, еще не недостаточно: нужно стремиться познать красоту разнообразия, как способ получения удовольствия, опирающийся на контраст, неожиданность, противо-речие, диссонанс. И делать это философ рекомендовал с несколько отстраненным видом, бодрым настроем и уверенностью в том, что хороший досуг лучше всякого дела...
Еще во времена реконкисты поселялись в провинции Кастилия Ламанча беглые крепостные крестьяне. Создавали они там общины-братства, пронизанные духов свободолюбия, взаимопомощи и чес-ти. Дворянина в ту пору называли 'идальго' (чей-то сын), а рыца-рем-кабальеро мог стать любой 'чистокровный' испанец, явивший-ся воевать с маврами на своем коне и в доспехах. Совершив подвиг в бою, он тоже становился дворянином, но материальных благ ему это не прибавляло. О приключениях одного такого дворянина и рассказал Мигель де Сервантес Сааведра в романе 'Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанческий'.
За четыре века после выхода романа в свет стало уже клише говорить, будто писатель написал пародию на рыцарство и челове-ческую восторженность. К сожалению, сам Сервантес о своих под-линных намерениях никому не рассказывал. Трудно догадаться и об авторских намерениях, сколь ни прислушивайся к беседам при Луне Дон Кихота с его верным оруженосцем Санчо Пансой, наполненным мудростью и глупостью, глубокомыслием и явной чепухой. Видимо, речь идет о довольно нередком в литературе случае, когда из-под пера автора выходит нечто большее, чем его задумка.
О чем роман в первую голову? О сплетениях реального с иде-альным, действительного с желаемым. Главный герой как бы гово-рит всеми своими действиями: можно восхищаться рыцарским бла-городством и отвагой, ценить в человеке доброту и бескорыстие, но при этом надо твердо стоять на земле и помнить, что самые высо-кие душевные порывы, если они далеки от действительности, всё исказят, а попытки добиться справедливости принесут лишь новую несправедливость. Здесь, правда, не стоит забывать, что перед своей кончиной дон Алонсо Кихано признал бредом случившееся с ним, пришел к выводу о пагубности чтения рыцарских романов и даже запретил своей племяннице выходить замуж за человека, ко-торый имел пристрастие к ним. Идальго посчитал эти романы глу-пыми, мерзкими и лживыми. Единственное, что его огорчало, так это невозможность исправить ошибку и взяться за чтение умных книг.
Сколько разных мнений можно услышать о 'Дон Кихоте'. Дос-тоевский увидел в романе самую верную и глубокую картину жизни, самые верные о ней суждения. 'Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения, - отметил он в своем дневнике. - Это пока послед-нее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: что вы поняли за вашу жизнь на Земле и что об ней заключили? - то человек мог бы молча подать 'Дон Кихота'. Вот мое заключение о жизни и - можете ли вы за него меня судить?'
Белинский называл Дон Кихота благородным и умным челове-ком, который всей душой предан любимой идее, хотя и совершенно неосуществимой. По мнению критика, на стезе странствующего ры-царя (кабальеро анданте) тот действует нелепо и глупо, но в обы-денной обстановке о вещах мирских рассуждает мудро; его же осоз-нание перед смертью своих заблуждений невольно наводит на мысль о печальной судьбе человечества. 'Каждый человек есть немножко Дон Кихот, - заметил Белинский, - и более всего люди с пламенным воображением, благородным сердцем, даже сильною волею и с умом, но без рассудка и такта действительности'.
Гоголь считал Сервантеса своим вдохновителем к написанию 'Мертвых душ'. Тургенева Дон Кихот тронул до слез своей чисто-той и святой простотой. Герцен говорил о 'донкихотах революции', называл богатого на выдумки испанского идальго 'одним из самых трагических типов людей, переживших свой идеал'. Мережковский обнаружил в романе мысль о том, что счастливым может быть толь-ко мечтатель, безумец и невежда, потому как реальная действи-тельность отвратительна. Писарев и Добролюбов признали в Дон Кихоте исключительно смешную, нелепую фигуру, чья отличитель-ная черта - непонимание ни того, за что он берется, ни того, что из этого может получиться. Несладко прозвучало и заключение Горько-го: 'О гармонической личности люди мечтали на протяжении многих лет, сотни художников слова и философов, но самое честное и вы-сокое, что было придумано, оказалось смешным - это Дон Кихот'.
Русская театральная сцена явилась свидетелем семи инсце-нировок романа только в первой половине ХХ века - с разными и подчас весьма далекими от Сервантеса интерпретациями. В общем-то, мало похожим на оригинал стал и выпущенный в 1955 году на экран фильм Козинцева по сценарию Шварца с участием Черкасова, где не проглядывалось даже намека на нелепость поступков Дон Кихота.
Роман и его автор вызвали живой отклик на Западе. Вольтер и Томас Манн отметили влияние на Сервантеса Эразма Роттердам-ского в плане идеалов гуманности и справедливости. Байрон поста-вил Сервантесу в вину его насмешки над рыцарством. Флобер вы-брал 'Дон Кихота' одной из своих любимейших книг. Рихард Штра-ус сочинил симфоническую поэму 'Дон Кихот - фантастическая ва-риация на тему рыцарского характера'. По либретто Мариуса Пе-типа поставлен балетный спектакль.
Для самих испанцев роман и его автор - неувядаемая тема бесконечных публикаций и дебатов. В своем трактате 'Испанская идеология' философ Анхель Ганивет почувствовал в Дон Кихоте дух испанского народа, творение этим народом нравственного идеала справедливости. Мигель де Унамуно водрузил 'Дон Кихота' на пьедестал выше самого Сервантеса, который, мол, и сам не соз-навал, что написал трагическую комедию всего человечества, а од-новременно библию испанского народа с главным героем - симво-лом национального характера. Философ возвел в культ "кихотизм", как национальную религию рационального абсурда, и назвал ее 'по сути, сумасшествием'. По его убеждению, Дон Кихот как бы олице-творял мысль о том, что человек ценнее любых теорий и философ-ских учений. Другой философ Хосе Ортега и Гассет признал, что от-крытая Сервантесом 'испанская тайна' была и бедой самого Дон Кихота, а заключалась она в его недостаточной образованности.
В общем, одни испанцы называли идальго сумасбродом, дру-гие уподобляли его Иисусу Христу. И это никак не убавляло их гор-дости тем, что 'Дон Кихот' написан именно их соотечественником...
Почти два века застоя в социально-экономическом развитии испанского государства образовали огромную прореху в просвеще-нии народа. Если в Западной Европе XVIII век прошел под знаком просветительства и научных исследований, то Испания в этом от-ношении с места не сдвинулась. Французские энциклопедисты по-смеивались: из книг в этой стране выходили только рыцарские ро-маны, любовная лирика и схоластические трактаты, как будто дей-ствлвал 'тайный враг человеческого разума'.
Наглядный пример - старейший в Европе Саламанкский уни-верситет. Начиная с ХII века славился он своими профессорами теологии, которые давали советы коронованным особам по многим вопросам, подсказывали, как достойно реагировать на папские эн-циклики и прочее в этом роде. Спустя три столетия интеллектуаль-ная жизнь университета пришла в упадок, точные и естественные науки оказались в загоне.
Публицист Мариано Хосе де Лара хорошо осознавал плачев-ное состояние культуры и образования у себя на родине. После вы-хода нескольких номеров его сатирических журналов цензура за-претила их дальнейшее издание. Называя себя ироническим скеп-тиком, он продолжал критически отзываться об испанском 'провин-циальном мышлении' и о тех простодушных болтунах с 'незатрону-тыми умами', которые составляли питательную среду анахронизма. В своих соотечественниках Лара обнаруживал авторитарный мен-талитет и полагал, что только лень воображения мешает им разо-браться по-настоящему в происходящем. По его мнению, испанская литература отражала ретроградные религиозные и политические идеи, примат же содержания над формой можно признать только за Сервантесом и Кеведо. 'Стремление содействовать благополучию родины заставляло меня высказывать горькие мысли', - заметил Лара незадолго до того, как покончил собой. Прожил он всего два-дцать восемь лет.
Мало по малу, испанские прозаики начинали уже острее реа-гировать на клерикальное засилье. Бесплодность аскетической дог-мы показал Хуан Валера в своем романе 'Пепита Хименес'. Жес-токий религиозный фанатизм и самоуправство раскрыл Бенито Пе-рес Гальдос в 'Донье Перфекте', а в очерках 'Запретное' подверг критическому разбору нравственное состояние испанского общест-ва, назвав религиозные догмы обманом и мракобесием. Впервые на литературном поприще добилась известности женщина - Эмилия Пардо Басан. Как никто другой до него, эта знатная дама много пу-тешествовала по Европе, старалась познакомить испанцев с твор-чеством Тургенева, Достоевского, Толстого.
Западные европейцы продолжали воспринимать Испанию 'провинцией науки'. Как бы то ни было, в 1906 году за работы в об-ласти нервной деятельности Нобелевскую премию получил испанец Сантьяго Рамон и Кахаль. Отставание Испании в научной области он объяснил нехваткой у испанцев воли и интеллектуального тще-славия при ярком присутствии в них терзающего душу самодоволь-ства или постоянного бурчания на тему 'в этой стране с изобрете-ниями ничего не получится'.
Нет, все обстояло так и не совсем так. Это убедительно про-демонстрировал Леонардо Торрес Кеведо, которому принадлежали оригинальные работы в области искусственного интеллекта, созда-ние на основе собственных разработок первых вычислительных машин для осуществления сложнейших алгебраических операций, первых радиофицированных роботов, систем стабилизации высоко-скоростных аэростатов и многое другое. К сожалению, в Испании не оказалось тех, кто мог бы воспользоваться его изобретениями на практике. Патенты Торреса Кеведо закупила Франция и успешно за-пустила его детища в производство...
Начало ХХ века можно считать сменой вех: о себе заявила целая когорта испанской творческой интеллигенции. Представители ее отличались тонким эстетическим восприятием и ясными этиче-скими критериями. Если перечислять их независимо от значимости вклада каждого в развитие культуры, можно выстроить из них такой ряд.
Писатель Висенте Бласко Ибаньес широкую известность при-обрел своими романами 'Собор', 'Кровь и песок', 'Четыре всад-ника Апокалипсиса'. Будучи редактором мадридской газеты, под-вергался преследованиям за свои критические выступления в адрес католических иерархов. Нелестно отзывался о короле Альфонсе XIII, поддержавшем военный переворот Примо де Риверы и предос-тавившем концессии германским военным промышленникам.
Поэт Антонио Мочадо гордился тем, что он патриот Испании и одновременно 'друг человечества'. Для него национальные обы-чаи представляли собою ценность, только как неотъемлемая часть обычаев всех народов. Он полагал, что в философском смысле бу-дущее рода человеческого еще не осознанно, его прошлое еще не написано.
Прозаик Пио Барроха близким себе по духу считал Достоев-ского. Автор романов-аллегорий и философских повестей приходил к выводам довольно пессимистическим: жизнь - это нелепый фарс и бессмысленной говорить о поступательном прогрессе человече-ства, ибо повсюду царят жестокость, продажность, пошлость, об-ман. Поначалу относил себя к анархистам-романтикам. В анархи-стах ему импонировала яркая дерзость, но экстремизм их методов в переустройстве общества вскоре заставил изменить к ним отноше-ние.
Писатель и философ Мигель де Унамуно называл себя 'со-циалистом чувства'. В его душе, насколько он сам ее приоткрывал, происходила постоянная борьба между верой в Бога и разумным скептицизмом. Пытаясь разрешить это противоречие, Унамуно встал на путь богоискательства, однако рациональное мышление никак не позволяло ему принять целиком веру в бессмертие души. Идею Бога он принимал за гипотезу, позволяющую как-то объяснить происходящее и отражающую желание многих иметь Верховного Творца и Судью. В своем исследовании 'О трагическом смысле жизни' профессор посчитает необходимым верить как в жизнь веч-ную, так и в жизнь земную, ощущать свое сознание сплетающимся воедино с Высшим Сознанием.
Унамуно был ректором университета в Саламанке, читал лек-ции и не стеснялся ставить сложные вопросы отношений между го-сударством и церковью. Осмеливался даже утверждать, что либе-рал и католик несовместимы, поскольку в Испании повсеместно гла-венствовал клерикализм, мешавший развитию личности. Несговор-чивых религиозных фанатиков и закоренелых атеистов относил к лживым лицемерам с низкими, варварскими страстями, которые предпочитали идти по слишком легкому пути в отстаивании своего мировосприятия. Католическое же духовенство, по его мнению, слишком часто вставало на сторону сепаратистов и раскольников, вносило разлад между странами и народами.
В устоявшихся формах национального бытия испанцев фило-соф обнаружил еще и нечто 'инквизиторское', призывал их пере-стать мыслить безответственно, отнестись к происходящему в стра-не с глубокой заинтересованностью и обсуждать принципиально важные для общества вопросы. Его выступление против диктатуры в 20-х годах закончилось ссылкой. Под давлением мировой общест-венности власти все же разрешили ему выехать во Францию. Отту-да он обратился к своим гонителям: 'Вы даже не свора, вы - своло-та, фашизофрении бацилла. За вашим виват - пустота, а за пусто-той - могила'...
Не хотел видеть Испанию 'захолустьем Европы' философ Хосе Ортега и Гассет. 'Нам нужно хорошенько потрясти и освежить наши головы, чтобы рождаемые там идеи приобретали общечело-веческое звучание, - призывал он. - Пора избавляться от допотоп-ности мышления, думать и чувствовать на длинной волне. Наша ин-теллигенция в массе своей совершенно нелюбознательна к проис-ходящему, а потому не есть интеллигенция. Европа презирает нас за то, что в Испании нет свободы сознания'. Ортега предупреждал своих соотечественников по поводу обострения социальных кон-фликтов и раскола общества на два непримиримых лагеря. Настаи-вал на том, что человек становится действительно человеком толь-ко по мере развития в себе способности сознавать необходимость культуры и социальной справедливости.
Интерпретацию проблем общества, предложенную им в 'Вос-стании масс', с интересом восприняли за пределами Испании. Именно благодаря ему в стране наметился критический подход к традиционным идеологическим, политическим и религиозным по-стулатам, стало меньше боязни освободиться от пут клерикального засилья, обратиться к светским, демократическим ценностям. Своими оригинальными концепциями он прочно застолбил за собою место в общеевропейской академической библиографии по фило-софии ХХ века...
Попутно и не праздности ради можно поинтересоваться, чем же характеризовалась Испания, вступившая в ХХ век, помимо боя быков, зажигательных андалузских танцев, кастаньет и оливкового масла. Тем, что от участия в первой мировой войне отвело ее от-сутствие необходимой для этого военно-промышленной базы. Сразу же после войны страна погрузилась в новый социально-экономический кризис, вследствие которого резко упало клерикаль-ное влияние, особенно среди интеллигенции, рабочей и студенче-ской молодежи. На все более решительные выступления левых партий реакция ответила диктатурой Примо де Риверы, ужесточе-нием политических репрессий. В итоге, радикальные настроения в обществе лишь нарастали.
Времена менялись. Испания больше уже не испытывала меж-дународной изоляции и не могла себя изолировать от остального мира. Её острые внутренние проблемы, правда, не очень-то инте-ресовали западную интеллигенцию. После потери Мадридом остат-ков колониальной империи страна блистала своим отсутствием на мировой политической сцене. Правящий режим там все еще вос-принимался как нечто обветшалое, анахроничное.
Заинтересованное знакомство европейцев с Испанией нача-лось в начале тридцатых годов под влиянием развивавшихся там драматических событий. Способствовало этому и появление таких ярких личностей, как поэт Федерико Гарсия Лорка, кинорежиссер Луис Бунюэль, художник Сальвадор Дали. Каждый из этой 'великой испанской троицы' вносил свой вклад и в общеевропейскую культу-ру, но вряд ли кто из них, закадычных друзей с юных лет, предчув-ствовал тогда, что ожидавшие Испанию тяжелейшие испытания за-ставят их жизненные пути разойтись кардинально.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ (АНДАНТЕ)
На всеобщих выборах 1931 года победу одержали сторонники рес-публиканского правления. Король Альфонс XIII, дискредитировав-ший себя поддержкой диктатора Примо де Риверы, отрекся от пре-стола и покинул страну. Новая Конституция лишила Римско-католическую церковь статуса государственной, провозгласила сво-боду вероисповедания и равноправие всех религиозных конфессий. Потеряв свои привилегии, иерархи возмутились и принялись под-стрекать верующих саботировать новую власть.
Острый конфликт между широкими слоями общества и церко-вью возник задолго до прихода к власти республиканцев. В периоды крайнего обострения социальных противоречий, закончившегося только в одном XIX веке тремя гражданскими войнами, испанский клир всегда становился на сторону реакции. Все это приводило к вспышкам недовольства, погромам монастырей, стихийным распра-вам над священниками. Унижение не проходило бесследно.
В первые годы Второй Испанской Республики настроения на-рода менялись и часто отнюдь не в сторону все большего оптимиз-ма, ибо политики в Мадриде всячески тормозили процесс социаль-но-экономических реформ. Осенью 1933 года старший сын генерала Примо де Риверы Хосе Антонио собрал разрозненные отряды ультраправых националистов и сколотил из них Испанскую Фалангу. Ее программа декларировала непринятие буржуазного либерализ-ма, призывала к экспроприации крупной земельной собственности и национализации банков. Лозунги политические обильно сдабрива-лись национал-католицизмом. Многие положения программы фа-лангисты позаимствовали у нацистов в Германии и фашистов в Италии.
В силу своей привычной подозрительности вообще к идеоло-гиям иностранного происхождения, хотя католицизм тоже не в Ис-пании родился, епископы на первых порах настороженно присмат-ривались к Фаланге. Да и лидер пришедших тогда к власти нацистов в Германии не жаловал тамошних католиков и на место традицион-ной христианской религии намеревался поставить новую, светскую религию. Массовое проникновение нацистской пропаганды вызыва-ло у высшего духовенства тревогу, а нацизм рассматривался им как следствие духовного кризиса, свойственного только Германии и не-применимого к Испании, стране с многовековым католическим на-следием.
Поначалу церковники по всему миру старались отстраняться от слишком противоречившей христианскому вероучению доктрины превосходства арийской расы. Тем не менее, редко кто в Ватикане скрывал свое восхищение решимостью Гитлера избавиться от ком-мунистов и социал-демократов. Пусть даже лидер испанской Фалан-ги Хосе Антонио избегал публично делать воздаяния фюреру и ду-че, это не мешало ему охотно принимать от них финансовую по-мощь, выражая солидарность с их курсом на мировую экспансию...
Тем временем все большим влиянием начали пользоваться и радикально настроенные левые политические силы. Под их давле-нием лишены привилегий не только Церковь, но и крупные земель-ные собственники. На местах экспроприировались дворцы и заго-родные виллы аристократов, банкиров и фабрикантов. Влачившая жалкое существование основная масса крестьянства наконец-то по-чувствовала надежду на улучшение своего положения. Рабочие до-бились права иметь независимые профсоюзы и других гражданских свобод.
На радикальные социальные реформы настраивалась значи-тельная часть интеллигенции, большинство рабочих поддерживало социалистов или анархистов. Видя, что творили ультраправые в Германии и Италии, левые всерьез забеспокоились усилением у се-бя в стране 'фашизма с католическим лицом' и склонялись к тому, что буржуазная демократия в Испании себя исчерпала, не оставив ничего, кроме выбора между тем, что получается в Германии, и тем, что в Советском Союзе.
Вывод этот сделал и лидер самой крупной парламентской фракции от Социалистической рабочей партии Ларго Кабальеро. Его называли 'испанским Лениным'. На упреки, будто им предве-щалась гражданская война, он отвечал: 'Давайте мыслить реально. Она уже в самом разгаре'. Имелись в виду террористические акты и провокации боевиков Фаланги, в ответ на которые социалисты при-зывали к раздаче оружия народу, чтобы дать фашистам отпор.
Президент Испанской Республики Мануэль Асанья тоже был сторонником решительного противодействия ультраправым. Еще до избрания на этот пост он считал, что прежде, чем проводить фун-даментальные реформы, страна нуждалась в моральном и этиче-ском преобразовании своих граждан, которые еще не готовы участ-вовать в демократическом самоуправлении. По его убеждению, нужно было научиться избегать идеологического доктринерства, ко-торое очень часто в отечественной истории заканчивалось обраще-нием политических партий за поддержкой к штыкам.
Асанья считал необходимым закрыть патронируемые иезуита-ми учебные заведения, выпроводить их из государственных школ, отменить субсидирование государством церкви, значительно увели-чить расходы на образование и культуру. Одну из главных причин медленного развития страны видел в безразличном отношении мно-гих испанцев к своей способности рассуждать самостоятельно и критически. Предупреждая об опасности братоубийственной войны, с тревогой отмечал, что насилие уходило своими корнями в испан-ский характер. 'Эту Испанию я не люблю, - говорил он. - Я люблю другую, которая лучше ее'.
Возглавляемое им государство называли 'республикой про-фессоров', потому как в его правительство входило много предста-вителей 'поколения интеллектуалов 1914 года'. В стране, где по-ловина населения было неграмотным, только за первый год респуб-ликанского правления открыли несколько тысяч новых государст-венных школ. К середине тридцатых годов испанская культура стала приобретать общеевропейское звучание, что бесспорно свидетель-ствовало о её возрождении после долгого застоя.
Однако какими бы благими намерениями ни руководствова-лась интеллигенция, она бессильна была предотвратить дальней-шее обострение социального конфликта. С глубоким разочаровани-ем признавался тогда в Саламанке Мигель де Унамуно: 'Я в отчая-нии. Испанцы борются между собой, убивают друг друга, сжигают церкви, в ходе отправления религиозных обрядов вывешивают красные флаги и штандарты Христа. Думаете, это все оттого, что у них есть вера? Одна их часть верит в христианство, а другая в рели-гию Ленина? Ничего подобного! Все это происходит, потому что ис-панцы ни во что не верят. Испанский народ лишился разума. Испан-ский народ и весь мир'...
В ночь на 18 июля 1936 года командующий гарнизоном на Ка-нарских островах генерал Франко скрытно вылетел на пилотируе-мом английским летчиком самолете в Марокко и поднял антиправи-тельственный мятеж находившегося там Испанского легиона. По плану заговора, в эфире прозвучала условная фраза 'Над всей Ис-панией безоблачное небо' - то было сигналом всем гарнизонам на полуострове поддержать мятеж и выступить против законной вла-сти. К микрофону подошел Франко и заявил, что над Испанией на-висла коммунистическая угроза, но Фаланга сметет все на своем пу-ти и нет такой силы, которая могла бы ее остановить. Призвав ис-панцев 'безоглядно верить и проявлять неистощимую энергию без колебаний', он провозгласил переиначенный им лозунг Великой Французской революции - 'Братство, Свобода и Равенство!' После его выступления прозвучал гимн Фаланги 'Лицом к солнцу'.
Главарь мятежа тут же направил в Рим обращение к Муссоли-ни с настоятельной просьбой срочно поставить ему самолеты для переброски войск через Гибралтар на полуостров. Спустя неделю самолеты были на месте, итальянских летчиков зачислили в Испан-ский легион. Для тех же целей подбирались и марокканские регу-лярные части - в отношении их ненависти ко всему испанскому и звериной жестокости Франко не испытывал никаких угрызений со-вести, хотя и считал себя правоверным католиком.
Сразу после начала мятежа Гитлер принял эмиссаров Франко и тут же санкционировал тайную операцию 'Магия огня' по оказа-нию своим собратьям по духу помощи оружием, летчиками, авиа-ционной техникой - в обмен на поставки испанских руд необходи-мых для перевооружения Германии. Операцию было поручено ку-рировать начальнику абвера, адмиралу Канарису.
В своих интервью западным журналистам Франко уже открыто заявлял: 'Для спасения христианства я готов расстрелять половину испанцев'. И он это упорно, с циничным хладнокровием начал де-лать. Под прикрытием с воздуха итальянских и немецких пилотов его войска и марокканские наемники уничтожали на своем пути всех, кто поддерживал республиканцев, симпатизировал социали-стам, коммунистам и анархистам. В ход запустили главное оружие - сеять страх среди гражданского населения. Необходимость террора постоянно отмечалась в приказах, пленных обычно расстреливали на месте. Кровавая оргия насилия сопровождалась повальным над-ругательством над женщинами со стороны марокканской солдатни.
В окрестностях Гранады франкисты расстреляли поэта Феде-рико Гарсия Лорку. При взятии Толедо забросали гранатами палаты госпиталя святого Иоанна Крестителя, где еще лежали тяжело ра-неные - трупы бойцов народной милиции обезглавили и сбросили со скалы на камни реки Тахо. Штурмом овладев столицей Эстремаду-ры, оставшихся в живых защитников города согнали на арену для боя быков и расстреляли из пулеметов: трупы погрузили на грузови-ки и свалили за городом в общие ямы. Войдя в Бадахос, войска Франко уже могли получать германское оружие и технику по желез-ной дороге из приграничной Португалии - с согласия местного дик-татора Салазара.
На созванной Франко 'хунте национальной обороны' он сроч-но провозгласил себя 'главой правительства и государства'. В сво-их публичных заявлениях предпочитал не говорить о монархии или республике, делал акцент на Испании вообще в сопровождении цветастых фраз об 'органической демократии', при которой выбо-ры в законодательный орган должны проходить через синдикаты и муниципалитеты, а государство - выступать главным регулятором социальной и экономической жизни.
Взяв на себя роль каудильо (предводителя), он немедленно направил дружественное послание фюреру. Через своего высоко-поставленного дипломата Гитлер объяснил, что в интересах гене-рала целесообразно подождать с официальным признанием Герма-нией, пока не взят Мадрид. В ответ Франко выразил 'сердечную благодарность фюреру, бесконечное восхищением им и новой Гер-манией'. В шифровке, направленной в Берлин, немецкий дипломат отметил: 'Сердечность, с которой Франко выражал свое благогове-ние перед фюрером и свои симпатии к Германии, и та дружествен-ность, с какой он меня принимал, не позволяют ни на минуту усом-ниться в искренности его отношения к нам'.
В самом начале гражданской войны случались и неожиданно-сти весьма неприятные для новоиспеченного каудильо. Так, после захвата мятежниками Саламанки фалангисты решили устроить тор-жественный митинг в главном лекционном зале университета. На стене, увешанной королевским гобеленом, висел огромный портрет Франко. В своем выступлении командующий Испанским легионом заверил, что после победы националистов 'разным вольнодумцам-интеллигентам не будет житья'. Взрыв аплодисментов последовал за его выкриком в зал: 'Да здравствует смерть!' Тогда на трибуну поднялся ректор университета Мигель де Унамуно. От профессора ждали восхвалений в адрес Франко и победных реляций, но он по-считал своим долгом иначе реагировать на браваду бешеного гене-рала. 'Нет, да здравствует разум! - твердым голосом произнес Унамуно. - Вы можете победить, но не можете убедить'. Узнав об инциденте в Саламанке, каудильо хладнокровно процедил сквозь зубы: 'Если потребуется, застрелите его'. Стрелять не пришлось: вскоре Унамуно сам ушел из жизни.
Так совпало, что именно в Саламанке местный епископ в сво-ем пасторальном обращении к католикам первым пустил в ход вы-ражение 'крестовый поход' применительно к действиям национа-листов и церкви в гражданской войне. Франко ухватился за эту идею, стал все больше выставлять себя 'борцом за христианские ценности против антихриста'. Казалось бы, их преосвященства должны были выступать за примирение и христианское милосердие. Но нет, они сразу встали на сторону мятежников, называя их дейст-вия 'благословленными святым апостолом Сантьяго на священную войну с красными еретиками'. Призывая католиков присоединиться к военным, иерархи придумали свою 'теологию войны' и, пусть да-же не называли гражданскую войну актом божественного провиде-ния, оказывали Франко всестороннюю помощь, в том числе финан-совую. Там, где контроль устанавливали фалангисты, священников не надо было просить доносить на всех верующих, поддерживавших законную власть в Мадриде.
Церковных прелатов очень устраивала взятая Франко на себя роль 'главного крестоносца и воина Господня'. В целях поддержать в каудильо такие настроения они приставили к нему духовника-иезуита. Мало-помалу генерал и сам уверил себя в своей божест-венной миссии, находя душевное успокоение в молитвах и духовных раздумьях. Когда же ему намекали, что надо бы ограничить массо-вые расправы над пленными, всякий раз отрицал свою личную при-частность и сетовал на трудности в контролировании 'внезапных взрывов эмоций'. Оформлять решения об отсрочке исполнения смертных приговоров он научился так, что те доходили на места уже слишком поздно. По его убеждению, казни не только деморализо-вывали противника, но и сплачивали вокруг него их исполнителей.
В своих посланиях католическим иерархам всего мира испан-ские епископы всячески старались оправдать жесткость военных. Папа Римский называл Франко 'христианским героем'. Демонстри-руя свою моральную поддержку, Ватикан назначил временного по-веренного при штабе Франко, как первый шаг к полному дипломати-ческому признанию. На занятой мятежными войсками территории иерархи воздавали 'честь и хвалу бесстрашным, безупречным ге-роям-крестоносцам Христа и Испании'. Епископ Вальядолида про-поведовал с амвона: 'Благословенны пушки, если выпущенные ими снаряды образуют бреши, в которых расцветает Евангелие!' Ряды фалангистов пополняли взявшие в руки оружие священники и семи-наристы. На стенах монастырей устанавливались пулеметные гнез-да. И дабы не оставалось ни малейших колебаний, на чьей стороне церковь, во все воинские части было разослано ее специальное уведомление о том, что "наша борьба направлена против тех, кто объявил войну самому Господу Богу и хочет Его уничтожить".
В своих интервью западным журналистам Франко всякий раз подчеркивал, что вел не гражданскую войну, а религиозную. 'Все мы, кто участвует в этой схватке, христиане и мусульмане, есть солдаты Бога, - заверял он. - И воюем мы не против людей, а против атеизма и материализма'. Возглавляя заодно и Фалангу, которая, согласно ее уставу, ответственна только перед Богом и Историей, генерал прямо называл нацистскую Германию и фашистскую Ита-лию 'оплотами культуры, цивилизации и христианства в Европе'.
Лидеры фалангистов приносили клятву на верность Франко в монастыре перед мраморным распятием Христа. Газеты публикова-ли фотографии, где он вместе с кардиналами стоит у входа в собор апостола Сантьяго, взметнув правые руки вверх. Зная о важной ро-ли церковных обрядов, каудильо присвоил себе прерогативу монар-ха входить в церковь и выходить из нее под балдахином. Фаланги-стская пресса называла его 'величайшим стратегом века, ниспос-ланным Богом повести Испанию к освобождению и величию'. Даже некоторые его ближайшие сподвижники растерялись от поспешно-сти, с которой он устанавливал дистанцию между собой и ими...
Октябрь 1936 года принес, однако, неприятные для него вес-ти. Разрекламированный 'крестовый поход' уперся в неприступную стену обороны Мадрида и захлебнулся. Отряды народной милиции, плохо обученные и вооруженные, заняли рубежи, упорно отбивая яростные атаки мятежников. Именно на мадридском участке фронта появились первые танки, доставленные на пароходах из Советского Союза. Помешать бомбардировкам столицы с воздуха в небо под-нимались и советские летчики-истребители. Существенный вклад в оборону Мадрида вносили военные советники: они тоже прибывали по просьбе испанского правительства и координировали действия авиации, танковых подразделений, артиллерии. В бой вступали и приехавшие из пятидесяти стран мира добровольцы-антифашисты.
Коммунистическая партия Испании являлась тогда одной из входивших в Народный фронт, и, на фоне троцкистов и анархистов, считалась умеренной. Возглавлявший правительство Ларго Ка-бальеро представлял радикальное крыло Социалистической рабо-чей партии, вел себя независимо, никогда не подстраивался под по-литические рекомендации советского посла, на Коминтерн вообще старался не обращать внимания. Желая не оставаться в долгу, его правительство передало Советскому Союзу в счет погашения кре-дитов 460 тонн золота и с этой же целью несколько меньшую пар-тию направило французскому правительству социалиста Леона Блюма. Тот, однако, спасовал перед гитлеровской Германией и от-казал Испанской Республике в военной помощи, разрешив лишь проводить у себя в стране отдельные международные акции соли-дарности. Правительство Великобритании не делало и этого, при-крываясь 'политикой невмешательства'.
Президент Испанской Республики Мануэль Асанья клеймил то-гда позором все вместе взятые 'поколения интеллектуалов' за их малодушие. Исключение делал лишь для таких деятелей культуры, как поэты Антонио Мочадо, Рафаэль Альберти, Мигель Эрнандес, писатель Мануэль Домингес Бенавидес, кинорежиссер Луис Буню-эль...
На подступах к Мадриду Франко убедился, что без новых фи-нансовых инъекций в его военную машину, без новой помощи извне ему на белом коне в столицу не въехать. Муссолини срочно напра-вил в помощь итальянские регулярные части. Франко обратился также к Гитлеру с просьбой предоставить ему дивизию вермахта. Фюрер воздержался делать такой 'подарок', но отдал указание пе-ребросить в Испанию летчиков легиона 'Кондор', увеличить по-ставки оружия в более крупных размерах, чем поступали из Совет-ского Союза.
Дальнейший ход военных действий складывался все чаще в пользу франкистов благодаря немецкой и итальянской авиации. Командующий легионом 'Кондор', генерал Шперле (псевдоним Зандер), придерживался тактики массированной поддержки пехоты с воздуха и непрерывных бомбардировок городов, не щадя мирных жителей - с целью подрыва морального духа противника. Так была превращена в руины и древняя столица басков Герника - в надежде сломить их ожесточенное сопротивление.
Весной 1937 года снова дал знать о себе Папа Римский - своей энцикликой, направленной против коммунизма и атеизма. Испанский епископат встретил ее как манну небесную и вручал ее католикам в качестве руководства к действию для борьбы с 'красными безбож-никами'. К лету того же года число воевавших на стороне национа-листов итальянских солдат значительно превысило число членов интернациональных бригад.
Все вроде бы шло в нужном Франко русле, как вдруг у него на-метились с Гитлером чисто коммерческие трения: немцы вознаме-рились прибрать к рукам полезные ископаемые испанского севера в качестве компенсации за поставляемые ими вооружения. Внутренне негодуя, каудильо поставлял Германии промышленное сырье и продовольствие, хотя считал Берлин и Рим своими должниками, по-скольку вел войну в их интересах. Он прекрасно понимал, что дей-ствия фюрера и дуче продиктованы стратегическим расчетом иметь нужного им союзника в очень важном для них регионе, а сами они опасались всерьез, как бы революционная Испания не стала для них головной болью на пути к мировой экспансии...
Еще продолжалась гражданская война, когда благодаря на-стоянию испанских иерархов Ватикан одарил Франко первым ди-пломатическим признанием. Римская курия была убеждена, что в новом испанском государстве католицизм и патриотизм сплетутся в единое целое, а его краеугольным камнем станет христианская док-трина под знаменами церкви, опирающейся на армию, консерватив-ные политические круги и вождя-католика.
Поражению республиканцев в войне, сами того не желая, спо-собствовали анархисты. Их вооруженные отряды не признавали ни-какого подчинения, хотя и отчаянно сражались на фронтах, наводя ужас даже на марокканские регулярные части. Представляли же анархисты собой внушительную силу: до войны в их конфедерацию входили полтора миллиона человек, которые самостийно занима-лись захватом промышленных предприятий, формировали незави-симые революционные комитеты в городах, участвовали в погро-мах церквей, пытались отменить хождение денег и ввести бартер. Как и троцкисты, они считали, что опиравшееся на социалистов и коммунистов правительство Народного фронта шло на соглаша-тельство с буржуазией и тем самым предавало интересы трудящих-ся.
Идеологам испанского анархизма, конечно же, были хорошо известны концепции основоположника русского анархизма, князя Петра Кропоткина. У них вызывала восхищение личность этого ре-волюционера-народника, мечтателя-идеалиста и ученого-просветителя, никогда не поступавшегося своими убеждениями. Особенно привлекала его идея о том, что общество должно стре-миться установить в своей среде определенное гармоничное соот-ветствие и сделать это не посредством подчинения какой-либо вла-сти, не введением полного единообразия, а путем призыва членов общества к свободному развитию и свободному, добровольному объединению их в неформальные союзы, кооперативы, общины, производственные ассоциации.
Испанским анархистам казался убедительным тезис Кропотки-на о бесполезности прельщения людей лживыми обещаниями или запугивания их карами небесными, ибо от этого они становятся лишь жестокими и циничными, еще больше одурманивают себя наркотиками и пьянством. Полностью согласны анархисты были с ним и в том, что власть подавляет в людях личное достоинство, не важно откуда она проистекает - от государственных чиновников или от частного капитала. Отстранение же народа от обеспечения об-щественного правопорядка приводит к тому, что люди начинают со-чувствовать больше его нарушителям, чем блюстителям.
В Испании, как и двадцать до этого в России, люди вынуждены были взяться за оружие не из прихоти - от отчаяния. Бурные водо-вороты классовых конфликтов затянули их в кровавую междоусо-бицу, оставлявшую очень мало шансов для милосердия по обе сто-роны баррикад. Подвергнутое испытанию практикой благородство идей анархизма обернулось разгулом беспорядка и низменных страстей. Вроде бы, идеи эти возвеличивали ценность личности и ее достоинства, добровольной взаимопомощи, требовали от каждо-го анархиста строгой самодисциплины, но ее-то и не оказалось ни в Испании, ни в России. Каркас идеальной умозрительной конструк-ции рухнул...
Вооруженное сопротивление франкистам продолжалось даже после вступления их армии весной 1939 года в Мадрид. Отдельные участники обороны столицы ушли в горы, повели оттуда партизан-скую войну. Не сложили оружия и отряды шахтеров Астурии.
Возвращавшихся к себе в родные места 'красных' фаланги-сты часто забивали палками до смерти. Тюрьмы переполнились по-литическими заключенными. Начали действовать военные суды для вынесения обычно смертных приговоров. Знакомясь с их реше-ниями, Франко имел обыкновение пожевывать свой любимый хру-стящий шоколад и делать на листах пометки, о казни каких лиц нуж-но обязательно сообщить в газетах.
Около миллиона испанцев покинули родину, примерно пол-миллиона остались зарытыми в ее земле. Республиканцы предпо-чли странствовать в изгнании, нежели вставать на колени и призна-вать себя побежденными. Немало перешедших границу с Франци-ей, оказалось в ее специальных лагерях: местное правительство коллаборационистов не возражало против отправки многих в Гер-манию на работы и в концлагеря. Те, кому удавалось избежать не-мецкого плена и каторги, вступали в отряды французского Сопро-тивления, итальянских и югославских партизан. Помимо Советского Союза, убежище политическим эмигрантам предоставила только Мексика.
История нацистских концлагерей написана еще и кровью ис-панских антифашистов. Из оставшихся в живых узник Маутхаузена, барселонский фотограф Франциско Сампо выступил свидетелем обвинения на Нюрнбергском процессе и в подтверждение показал собранные им документальные материалы.
*
Добравшись до власти на крови и штыках, Франко первым делом подписал Пакт солидарности с правительствами Италии и Герма-нии, заключил испано-германский Договор о дружбе. Мадрид и Бер-лин строго обязались воздерживаться от любых действий невыгод-ных какому-либо участнику Договора или выгодных его противнику.
В то время Франко считал, что ему необходимы лет пять для подготовки материальной базы для открытого выступления на сто-роне нацистской Германии. Пока же, в ходе тайных переговоров с адмиралом Канарисом он предложил создать на испанском побере-жье и Канарских островах базы для германских подводных лодок. Охотно согласился диктатор и на более тесное сотрудничество сво-их спецслужб с абвером, разведкой и гестапо. Немцы принялись в Мадриде организовывать негласное прослушивание иностранных посольств, а заодно и тех лиц в испанском правительстве и армии, кого Франко мог заподозрить в неблагонадежности.
Под прессом военно-фашистской диктатуры и сенью национал-католицизма в стране не оставалось никому ни малейшей возмож-ности выразить публично мнение, отличное от мнения Франко и пресмыкавшихся перед ним церковных иерархов. Ничего не меняли даже неожиданные инциденты типа того, что один из кардиналов вдруг принялся объяснять своей пастве, будто само по себе слово 'каудильо' в переводе в староиспанского означает 'главарь бан-дитской шайки'. Прелата тут же сослали в места не столь отдален-ные, даже не испрашивая согласия у Папы Римского.
Взяла и еще один грех на душу свою Римско-католическая апостолическая церковь в Испании. Епископы преподносили гитле-ровский рейх как 'объект заговора мирового еврейства и иудаизма, объявившего войну Германии'. Этим они оправдывали бойкот на-цистами магазинов евреев и изгнание из немецких университетов преподавателей еврейского происхождения. В своих пасторалях на-зывали евреев 'отравителями национальной души посредством аб-сурдных доктрин извне'. Хотя клир и утверждал официально, будто католическая вера несовместима с расизмом, именно среди фалан-гистов-католиков более всего распространялся антисемитизм, осо-бенно среди входивших в Фалангу священников и журналистов.
Как и следовало ожидать, Франко восстановил обязательное преподавание католической религии в школах. При нем церковные институты вновь финансировались из государственной казны, снова стала обязательной церковная регистрация брака. Масонские ложи были запрещены, а их члены подпадали под расследования специ-альными трибуналами. Религиозные общины нехристианских кон-фессий выключены вообще из жизни общества. Подвергалась уни-жению весьма немногочисленная община иудеев: еврейские свадь-бы и похороны отменены, христианское крещение младенцев стало обязательным, иначе невозможна их гражданская регистрация. Не-смотря на участие регулярных марокканских частей в 'крестовом походе', приструнили заодно и мусульманскую общину.
Испанским идеалом провозгласили правоверного католика, этакого аскета-рыцаря без страха и упрека, устремленного к вечным ценностям и совершенно равнодушного к преходящим, материаль-ным. 'Под вечными' понималась прежде всего глубокая вера в вы-сочайшую миссию Богом избранного народа Испании - укреплять католицизм и давать решительный отпор ереси. Воспевались сред-невековье и реконкиста, первые христиане и паломники к мощам святого апостола Сантьяго. Изымали из учебников по истории все, что могло быть истолковано превратно, призывали снова почувст-вовать 'гордое испанское одиночество, самодостаточное, не нуж-дающееся в Европе с ее псевдодемократией и материальным бла-гополучием'.
В то время, когда уже вся Западная Европа пылала в огне ми-ровой войны, Франко стали заботить куда более серьезные пробле-мы, чем отношения его режима с церковью: ему нужно было из-влечь выгоду для себя из складывавшегося на континенте положе-ния. Предложить фюреру военную помощь в открытую он пока не решался и официально объявил о нейтралитете Испании в кон-фликте, хотя по закрытым каналам доводил до Гитлера свое восхи-щение блестящими победами Германии на фронте. В письме к Мус-солини жаловался: 'Борьба разгорелась в неудачный для нас мо-мент, когда мы вынуждены оставаться в стороне'.
Услужливый испанский МИД регулярно направлял в Берлин донесения своих посольств об эффективности бомбардировок люф-тваффе и другие сведения, интересовавшие разведку рейха. Бла-годаря возможности заходить для заправки, ремонта и смены эки-пажей в испанские порты, в частности на Канарских островах, гер-манские подлодки значительно расширили свои возможности по внезапному нападению на англо-американские конвои в Атлантике. Разведывательным самолетам рейха было разрешено использо-вать испанские опознавательные знаки. На атлантическом побере-жье функционировала специальная для них и подлодок радиолока-ционная станция...
После падения Парижа, предвкушая скорый передел француз-ских колоний в Африке, Франко прямо дал понять Гитлеру о своей готовности вступить в войну, как только соберет необходимые ма-териальные ресурсы. По его указанию, Фаланга взвинтила в стране военный психоз, однако фюрер особого интереса к участию Испании в войне не проявлял. Абвер докладывал рейхсканцлеру: политика Франко преследует цель не вступать в войну, пока не капитулирует Британия, ибо он боится ее мощи. Видя, как Германия каждый раз откладывала высадку на Альбион, Мадрид приходил к выводу о не-скором окончании войны и о необходимости сохранять в тайне пакт со странами Оси.
Никак не утешали Франко сводки собственного Генерального штаба о нехватке самолетов и механизированных частей, горючего для флота. Он ждал аванса от Берлина и гарантий поддержки тер-риториальных притязаний Испании на Гибралтар, Марокко, Алжир. Фюрер же в который раз намекал, что нет, мол, у него в запасе ма-териальных ресурсов. Вместо них с тайным визитом в Мадрид при-был Гиммлер натаскать испанскую полицию разного рода хитростям по борьбе с врагами внутренними. Торг не удался, и в беседе с представителем Муссолини Гитлер заметил: 'Немец относится к испанцу почти как к еврею, который норовит получить для себя вы-году на самых святых ценностях'.
В октябре 1940 года на юге Франции прошла испано-германская встреча в верхах. Адмирал Канарис заранее предупре-дил фюрера, что на переговорах тот увидит перед собою 'вместо героя сосиску'. После встречи Гитлер в бешенстве назвал каудильо 'иезуитской свиньей'. Отсутствие подробного отчета о беседе по-зволит позднее, уже после войны, пристяжным Франко утверждать, будто тот путем искусной риторики мужественно противостоял дав-лению рейхсканцлера. Верить в это нет никаких оснований: в сек-ретном протоколе ясно фигурирует обязательство Испании вступить в войну на стороне Германии.
Чувствуя угрозу Британии на Балканах, Гитлер решил пере-крыть для нее Средиземное море и с этой целью втянуть Испанию в войну. Франко же не торопился, все еще не был уверен в поражении англичан. Его Генеральный штаб докладывал: вооруженные силы к военным действиям не готовы, экономика развалена, среди граж-данского населения свирепствуют голод и эпидемии, на улицах де-рутся за корку хлеба.
Фюрер понимал, что на Испанию рассчитывать нельзя, даже как на плацдарм для штурма Гибралтара, и перестал считать ее серьезным партнером. Геббельс вообще называл Франко 'пустоме-лей, неумным и трусливым выскочкой, чванливым, самодовольным, пришедшим к власти на немецком горбу вместо того, чтобы завое-вать ее собственными силами'. Это не мешало, правда, гитлеров-скому военному командованию готовить операцию 'Изабелла' - по переброске дивизий рейхсвера через Францию в Испанию на слу-чай, если англичане высадятся на ее территории...
Возомнивший себя великим стратегом Франко на приеме по случаю Дня Каудильо принимал глав дипломатического корпуса в тронном зале королевского дворца, стоя на возвышении, в то время как послы гуськом должны были походить мимо и кланяться ему. У него выработалась собственная манера рукопожатия: подавать руку на уровне своего пояса так низко, что даже нормального роста че-ловеку приходилось нагибаться, чтобы пожать ее.
В это время более сотни тысяч противников его режима сиде-ли за решеткой или работали в каторжных бригадах, погибая от го-лода и издевательств надсмотрщиков. Паек обычных граждан со-ставлял двести пятьдесят граммов хлеба в день. Когда же фаланги-стский поэт Дионисио Ридруэхо на аудиенции у каудильо обмолвил-ся о коррупции в верхах, тот ухмыльнулся и благодушно заметил, что в старые времена победители получали титулы и земли, а по-скольку теперь с этим трудно, ему приходится закрывать глаза на их проделки. Насчет того, что в махинациях на продаже оливкового масла замешан и его родной брат, диктатор помалкивал, как и о своей супруге, большой любительнице ценных подарков, прямо влиявшей на высокие назначения...
Нападение Германии на Советский Союз для Франко было как бальзам на душу. Его министр иностранных дел тут же выразил восхищение германскому послу в Мадриде и сообщил о готовности послать на восточный фронт регулярные части. В экспедиционный корпус 'Голубая дивизия', названный так по цвету форменных ру-башек членов Фаланги, записалось восемнадцать тысяч молодых католиков. Их главарь призывал: 'Святой крест, хотя война и не ве-дется под его знаком, зовет тебя на поле брани. Эта справедливая война ставит своей целью обескровить коммунистического монстра, врага европейской цивилизации, которая является цивилизацией в той мере, в какой она есть христианская'. Дух новых 'крестонос-цев' подстегивали и церковные иерархи, хотя совершенно очевид-но было, что цели нацистского рейха никак не связаны с католициз-мом.
Формально власти отмежевывались от экспедиционного кор-пуса и, когда послы делали запросы о 'Голубой дивизии', то им разъяснялось так: идут две войны сразу, а Испания участвует в 'крестовом походе' против России, не вступая в войну с западными державами. В Германии дивизию включили в состав вермахта под ?250, заставили ее солдат принять присягу на верность фюреру и отправили на восточный фронт. Некоторые испанские генералы по-считали такой шаг Франко весьма рискованным, ибо опасались, что Сталин объявит войну Испании. Опасения не оправдались.
Приободрившись и выпятив вперед живот, затянутый широким красным поясом с кистями, каудильо заявил перед Национальным советом Фаланги о своей уверенности в исходе мирового конфлик-та: 'Германские армии ведут битву, которую христианская Европа жаждала столько лет. В этой схватке кровь испанской молодежи смешается с кровью наших товарищей по Оси и станет убедитель-ным подтверждением нашей солидарности'. Тем не менее, как бое-способная единица, 'Голубая дивизия' продержалась лишь до но-ября 1943 года, бесславно завершив свой 'крестовый поход'. От-дельным добровольцам разрешено было остаться воевать в соста-ве войск СС. Командира дивизии, генерала Грандеса фюрер награ-дил почетным боевым орденом...
Хотя на восточном фронте уже произошел перелом и немец-кие войска отступали, Франко продолжал поставлять в Германию вольфрамовую руду - важнейшего элемента оружейной стали и бронебойных снарядов. Помимо вольфрама, рейх снабжался ору-дийными стволами, сотней тысяч патронов ежедневно, обмундиро-ванием, аммиаком, цинком, глицерином, железной рудой, свинцом, никелем. В германской военной промышленности работали около сотни тысяч испанцев. Сохранялись и объекты абвера на террито-рии Испании. После падения летом 1943 года режима Муссолини итальянские военные суда нашли пристанище в испанских портах. Франкистская пропаганда убеждала испанцев, что 'секретное ору-жие' вот-вот появится в Германии и сделает ее непобедимой, а от-ступление немцев - мастерский ход Гитлера.
Положение на восточном фронте уже тревожило Франко все-рьез и он начал потихоньку размещать свои деньги в швейцарских банках. Посылая регулярно льстивые поздравительные телеграммы Гитлеру, все же воздержался от поздравления по случаю удачного исхода покушения на фюрера 20 июля 1944 года. За три дня до это-го, в связи с восьмой годовщиной своего мятежа, публично отверг обвинения стран антигитлеровской коалиции в недемократичности его режима. Высшая демократия, как он заявлял, состоит в свобод-ном претворении в жизнь евангельских заповедей, чем и занимают-ся фалангисты - полумонахи, полусолдаты.
Штатные пропагандисты стали особо выделять его призывы к миру в Европе, всячески подчеркивать, что перед лицом коммуни-стической угрозы он готов к мирному сотрудничеству в послевоен-ный период, но при условии проявления уважения к 'особой поли-тической системе Испании'. Когда же в августе 1944 года войска Союзников вошли в Париж и среди них отряды испанских республи-канцев, участников французского Сопротивления, отдал приказ за-нимать вдоль границы с Францией оборонительные рубежи - из опасения как бы они не перешли и ее.
Вместо фотографий фюрера и дуче в кабинете каудильо на столе появились очертания Папы Римского Пия ХII, тоже с дарст-венной надписью и в золотой рамке. Свое пособничество государ-ствам Оси он уже называл 'серией мелких инцидентов', отвергал обвинения в диктаторстве, оправдываясь тем, что 'некоторые осо-бенности испанского темперамента' сделали-де невозможным со-хранение демократических институтов в Испании. И, естественно, восхвалял католическую религию, как основу своего 'государства органической демократии'.
Заискивая перед американцами, Франко заверял по диплома-тическим каналам, что у него в тюрьмах содержатся всего двадцать шесть тысяч политических заключенных - реально же их там было в несколько раз больше, если учесть формально зарегистрированных как уголвники. Испанию он называл 'святой, честной и щедрой', а установленный им политический режим уникальным, устранение ко-торого открыло бы дверь коммунизму. Одновременно продолжал предоставлять убежище нацистским преступникам не разрывая от-ношений с рейхом вплоть до последнего дня войны. Не в знак бла-годарности, а в совершенно других целях незадолго до окончания войны третий рейх переправил в Испанию более тысячи тонн золо-тых слитков.
"Вождь нации" уже все больше выставлял себя авторитарным католическим правителем, чуть ли не христианским демократом. Однако на Подсдамской конференции главы стран антигитлеров-ской коалиции решили не принимать Испанию в ООН именно из-за франкистского режима и связей его со странами Оси. Когда на од-ном из совещаний в Мадриде кто-то из генералов выразил неудо-вольствие по этому поводу, Франко заметил: 'Не вижу причин для беспокойства. В чем, собственно, дело? Твоя мыльная фабрика ведь работает, не так ли?' Тем самым он намекал генералам, что ему прекрасно известно: многие из них занимали прилично оплачи-ваемые посты в правлениях различных компаний, обеспечивали им дефицитное сырье и электроэнергию. В лояльности военной вер-хушки у него сомнений не было.
Поначалу Испанию не включили и в План Маршалла по эконо-мическому восстановлению Западной Европы. Помощь ей оказыва-ли лишь Аргентина и Португалия, где у власти стояли военные. Да-бы не выглядеть совсем уж изгоем, в 1947 году Франко разработал Закон о наследовании: испанское государство провозглашалось 'католическим, социальным и представительским, которое, следуя традициям, объявляет себя королевством'. Главой государства на-зван 'Каудильо Испании и Крестового похода, Генералиссимус Вооруженных Сил Дон Франциско Франко Баамонде'.
Итак, дружбы со странами Оси словно и не было. Вместо фа-шистского обличья монархический фасад, закрепляемый положени-ем о том, что будущий король должен поддерживать фундамен-тальные основы такого государства и, если отойдет от них, может быть смещен. В этом государстве предусмотрен законодательный орган - кортесы (парламент), депутаты которого являлись членами Фаланги и высокопоставленными правительственными чиновника-ми. Санкционировать принятие закона мог только Франко и никто другой. Королевский престолонаследник, принц Хуан Карлос пред-почел, однако, мирную передачу власти без всяких дополнительных условий. Диктатор уломал его, вынудив присягнуть на верность Фа-ланге.
Несмотря на жесточайшие полицейские репрессии, в 'соци-альном и представительском государстве органической демокра-тии' постоянно вспыхивали забастовки промышленных рабочих, особенно в Стране Басков. Владельцам предприятий приказано бы-ло увольнять забастовщиков, если они к тому времени не будут по-сажены за решетку. В городских рабочих районах многие ходили в лохмотьях, под Барселоной и Малагой жили в пещерах Норма вы-дачи хлеба сократилась до 150 граммов в день...
Еще в период гражданской войны Франко обещал уйти в от-ставку по ее завершению, зажить спокойной семейной жизнью где-нибудь на природе, занимаясь охотой и рыбалкой. И он действи-тельно поселился на природе - в загородном дворце Пардо непо-далеку от Мадрида. Его супруге донье Кармен дворец не понравил-ся, ее больше устраивал королевский Паласио де Ориенте. Супругу удалось урезонить только ссылками на пустую казну.
'Наш режим живет своей жизнью и никакой передачи власти не готовит, - разъяснил каудильо. - Мы не будем оставаться словно в скобках промежуточной диктатурой'. Да какие там скобки, если даже епископы, перед их вступлением в должность принося клятву 'перед Богом и святыми евангелиями', торжественно обещали 'быть преданным Испанскому Государству и уважать его Главу'. Журналисты клятвенно обещали 'перед Богом, Испанией и ее Кау-дильо служить на благо Единства, Величия и Свободы Родины с полной и абсолютной преданностью принципам Синдикалистского Государства, не позволять никогда, чтобы моею рукою водили ложь, злопыхательство и личные амбиции'. Не зря же Франко получил журналистское удостоверение ?1.
В качестве дополнительной гарантии действовал Закон о госу-дарственной безопасности 1941 года, предупреждавший о наказа-нии восемь лет тюрьмы за оскорбление главы государства. Бого-хульство, кстати, наказывалось более низким сроком, хотя Франко вроде и был ниже рангом Господа Бога. Испанец обязывался испы-тывать трепет перед главнокомандующим всеми родами войск, ве-ликим полководцем-победителем.
В школах заучивали наизусть и повторяли хором: 'Кто есть Каудильо? Генералиссимус Испании. Он геройски воевал и в тяже-лой войне победил заклятого врага. Сейчас он вождь, который руко-водит нашей страной и очень ее любит. Что я сделаю для Кауди-льо? Буду любить его, как он меня любит. Буду хвалить его, как он того заслуживает, и работать, чтобы Испания занимала достойное место в мире, которое желает ей Каудильо. Да здравствует Испа-ния!'
На стенах в школьных классах висели рядом с распятиями портреты Франко, дабы лишний раз показать, кто ведет страну к по-бедам, кого надо любить и чьим указаниям следовать. 'До чего же красива наша школа! - напоминали учебники по истории. - Во всех классах видны изображения Бога, Богородицы и Главы Государства. Я смотрю на Господа при молитве и на Деву Марию, когда хочу быть лучше. Портрет Франко висит на стене, потому что он стоит во главе Испании и представляет ее. Благодаря Франко Испания сего-дня - одна из главных наций мира. Испания верит в Бога, и мы ве-рим во Франко всей душой. Он несет ответственность только перед Господом и Историей, как герой-сверхчеловек. Наше знамя склоня-ется перед ним и Священным Писанием'.
Ученикам рекомендовано практиковать традиционный испан-ский обычай: при встрече со священником на дороге или улице по-дойти к нему и припасть поцелуем к его руке. Кроме того, никогда не говорить о нем ничего плохого, только хорошее и всегда в его защи-ту, если на него совершаются нападки или наветы.
Члены Ордена иезуитов поставлены во главе университетских кафедр. Для них, студенты, которые не ходили в церковь молиться, не считались испанцами, а человек равнодушный к Богу - нехоро-шим гражданином и предателем родины. На каждой своей лекции они в той или иной форме и по любому поводу вталкивали, что 'мо-лодой испанец больше всего на свете должен любить Бога, Деву Марию, Родину, ее славное знамя и Каудильо, своих начальников и старших наставников'.
Тем временем все христианские конфессии, кроме католиче-ской, строго ограничивались своими 'гетто', а брак считался закон-ным, только если заключен по католическому обряду. За активную поддержку 'крестового похода' диктатор предоставил католиче-ским иерархам право надзора за содержанием всех образователь-ных программ. На практике такой идеологический контроль выхо-дил далеко за рамки цензуры позволял следить за политическими взглядами преподавателей, увольнять с работы не особо правовер-ных католиков или просто людей, мысливших не совсем ортодок-сально.
Первым делом церковь запретила совместное обучение в школах, ввела специальные для девочек программы и наложила за-прет на любую информацию, проливавшую свет на 'тайны секса'. Оправдывалось это тем, что девочек нужно обучать выполнению ими традиционной роли, которую издавна выполняли женщины в испанском обществе. Врачами и адвокатами, например, им стано-виться не обязательно, лучше - домохозяйками или воспитательни-цами детей, учительницами или санитарками.
Мальчишкам и девчонкам навязывалась мысль о противопо-ложном поле, как о нечто страшном, холодном, чужом. Дружеские отношения между учеником и ученицей, проявление между ними симпатии и заботы наказывались или ставились им в упрек. Все связанное с сексом приравнивалось к греху. Мальчикам категориче-ски запрещалось держать руки в карманах и, сидя на стуле, класть ногу на ногу. Девочкам - оголять руки, носить короткие юбки. Школьные наставники в сутанах считали, что секс - это тайна, кото-рую нельзя выставлять на свет, как творение Божие. Такого понятия вообще не должно быть в головах молодых, да и немолодых като-ликов и католичек.
Предварительная цензура являлась обязательной перед по-явлением всех печатных изданий, спектаклей, фильмов и предме-тов живописи. К опубликованию запрещались, естественно, произ-ведения, указанные в 'Индексе' Ватикана. Охраняя особенно тща-тельно единство политических и религиозных взглядов, представи-тели Церкви в "хунтах цензуры" не теряли бдительности и в отно-шении морали. Изображение женского тела в печатных изданиях ни в коем случае не должно было возбуждать мужчин. 'Обнаженная маха' зачислялась в разряд неприличных картин. Перед публика-цией фотографии ретушеры в редакциях удлиняли юбки зарубеж-ным кинозвездам, уменьшали размеры бюста и у своих актрис. Эро-тическая литература просачивалась только из-за границы на свой страх и риск. Даже женское нижнее белье под названием 'комбина-ция' из словарей изъяли.
Духовенство, крайне обеспокоенное влиянием кино на верую-щих, пыталось отвадить паству от просмотров фильмов, называло их обрушившимся на человечество "несчастьем, портящим нервную систему и зрение". Показ на экране страстных поцелуев или адюль-тера запрещался. 'Фильмы столь ужасно разрушают моральную стойкость народа, - бил в колокола епископат, - что у нас не вызы-вает сомнений необходимость подвергнуть все кинопленки сожже-нию ради блага человеческого. Счастлив тот городок, у въезда в ко-торый висит надпись 'Кинотеатров нет'.
Дублирование иностранных фильмов было обязательным. Это позволяло химичить со звуковой дорожкой, помимо использования заглушек, вплоть до изменения смысла сказанного. В итоге, сцены на грани эротики лишь воспаляли у зрителей воображение, под-польный спрос на открытки-фотомонтажи с изображением обнажен-ных кинозвезд только возрастал. Священство по данному поводу создало даже собственный классификатор, в соответствии с кото-рым, если фильму ставилась ими оценка '4', то светские власти должны были запретить его показ в кинотеатрах. Такое, например, произошло с кинокартиной Луиса Бунюэля 'Веридиана', на между-народном кинофестивале в Каннах получившей главный приз. На-чав совместные с западными режиссерами съемки, власти приду-мали делать сразу две версии: одну для внутреннего показа, другую для заграницы. Случалось, где-нибудь в провинции по оплошности кинопрокатчиков на экран выходила экспортная версия и тогда пуб-лика ломилась в кинотеатр, пока ее не заменяли другой - для внут-реннего потребления.
В область нравственности и полового воспитания каудильо глубоко не влезал, полностью полагаясь на Комиссию епископов по ортодоксии и морали. Те же единственной целью интимной связи между мужчиной и женщиной снова провозгласили продолжение рода - строго в соответствии с церковной доктриной. Входить в храм девушкам в юбках выше колена запретили, как и в брюках. Считалось, что все, кто носит короткие юбки, попадет в ад. На две-рях церквей помещали объявления с указанием названий запре-щенных фильмов, в которых 'показ женщины в почти обнаженном виде возбуждает в мужчинах низменные страсти'. Эффект от по-добных назиданий, как и следовало ожидать, был прямо противопо-ложный.
Оценивая последствия всей этой 'профилактики', испанский социолог Хуан Эслава Галан в своем опубликованном уже в наше время исследовании делает такое заключение: 'Господствовавшая мораль приводила к женской фригидности и сексуальной апатии. Верующая женщина подавляла в себе 'нечистое', как ей навязы-вали считать, желание в тот момент, когда муж совершал с ней по-ловой акт в темноте, не снимая с нее ночной рубашки, на брачном ложе под висящем на стене распятием. Некоторые были настолько набожны, что молились перед этим и на следующий день исповедо-вались священнику. В такой мало вдохновляющей домашней обста-новке мужчины частенько шли к проституткам, дабы найти в них бо-лее чувствительных сексуальных партнерш. Испания превратилась в страну отчаявшихся мастурбаторов. Встревоженная Церковь для подавления этого порока устрашала тем, что мастурбация приводит к слепоте, туберкулезу, сумасшествию'.
Проституция процветала тогда вопреки всему и при этом ее даже не пытались запретить. Медицинские учреждения предостав-ляли 'жрицам свободной любви' на панели специальные карточки-разрешения. Только в одной Севилье их зарегистрировано было около двух тысяч, в Мадриде - раза в четыре больше. Церкви и го-сударству не оставалось ничего другого, как признать реальность и исходить из того, что проституция есть средство снятия накапли-ваемого напряжения и не покушается ни на религию, ни на нацио-нальное единство.
Былые времена имперского величия в этом отношении мало чем отличались. Еще при королях-католиках в столице Толедо ря-дом с храмами публичные дома работали круглосуточно. За борде-лями в каждом городе следили местные власти, дабы там не нару-шались установленные правила, не было скандалов и потасовок. К борделю приписывался священник, а хозяином его мог быть мона-стырь или какой-нибудь почтенный гражданин города из аристокра-тов. По церковным праздникам и воскресеньям публичные дома, как и театры, не работали. В день Святой Марии Магдалины - покрови-тельницы проституток, все они должны были присутствовать на торжественной мессе и просить у Всевышнего прощения за греш-ные страсти свои телесные. Делали они это охотно, ибо в массе своей были верующими. Ремеслом же своим начинали заниматься очень рано и будучи сиротами - то было обязательным его услови-ем. Увядали быстро, и к тридцати годам на них уже без боли нельзя было смотреть.
*
Те, кому выпадала возможность видеть каудильо с близкого рас-стояния, невольно обращали внимание на его низенький рост, мяг-кий голос, почти что женские и всегда потные руки, настороженность при вступлении в разговор и большие карие глаза без радости или грусти.
Уроженец Галиции, Франциско Франко Баамонде воспитывал-ся ребенком в духе католической набожности и мещанского быта. Во многом он хотел следовать примеру своей матери, но не отца, самодура и бабника, которого откровенно презирал. В детстве был стеснителен, необщителен и страшно обижался, когда мальчишки называли коротышкой. Во время учебы в военном училище для уп-ражнений ему выдали винтовку с укороченным стволом. Заниматься предпочитал стрельбой, фехтованием и верховой ездой. На общем фоне, как говорится сегодня, высоким рейтингом похвастаться не мог.
Для продолжения дальнейшей службы его направили в Испан-ский легион, расквартированный в Марокко. Рядовые солдаты там не просто боялись этого молодого офицера: они приходили в ужас, оттого что за нарушение устава или дисциплины он мог приказать расстрелять провинившегося. Комплекс физической неполноценно-сти преодолевался им безжалостностью к подчиненным, хоть в чем-то с ним не согласных.
Франко не был типичным военным хотя бы потому, что никогда не позволял вовлечь себя в азартные игры, амурные приключения или товарищеские сабантуи. Выделялся внешним спокойствием, ха-рактером твердым, решительным. Говорили про его прекрасные аналитические способности, умение находить решение проблем и развивать их применительно к обстоятельствам. Сослуживцы счи-тали его везунчиком, который любит ходить в кино без билета. Все это вместе позволило ему в 34 года стать генералом и командую-щим испанским гарнизоном в Марокко.
На посту начальника Академии генштаба, а потом и самого генштаба Франко довольно неглубоко разбирался в теории военного искусства. В основном, делал упор на морально-психологический фактор военных действий и на такие качества военного, как патрио-тизм, дисциплинированность, смелость. В проведении крупномас-штабных фронтовых операций опытом не обладал, Чем действи-тельно обладал, так это убеждением, что испанские вооруженные силы должны взять на себя роль верховного арбитра политических судеб страны.
'Посредственный генерал колониальных войск, в голову кото-рого не входит больше одной бригады, - презрительно отзывались о нем немецкие офицеры из легиона Кондор во время гражданской войны. - У него такие преимущества в военной технике, что любой другой на его месте закончил бы эту войну на год раньше'. Посред-ственность военного профессионала он восполнял жесточайшими расправами над пленными республиканцами и гражданским насе-лением.
Почитав речи и записи Франко, не увидишь свидетельств ни его широкого кругозора, ни глубоких знаний в области культуры. Художественную или историческую литературу, даже собственной страны, он практически не читал. О его занятиях в свободное время рисованием можно сказать так: написанные им картинки представ-ляют интерес больше для психиатра, чем для искусствоведа.
На чем основаны пущенные пристяжными "Вождя Нации" слу-хи об его аскетическом, почти монашеском образе личной жизни? Да ни на чем, разве лишь на желании испанцев видеть его таковым. Свои жилые апартаменты во дворце Пардо он обставил в импер-ском стиле. Почти все субботы, воскресенья и понедельники посвя-щал стрельбе по живым мишеням в горах или рыбалке. Однажды похвастался своему кузену, что за три дня подстрелил... шестьсот куропаток. И сделал это, не моргнув глазом.
'Мне до сих пор непонятно, - пишет про него английский исто-рик Пол Престон, - как могли в молодом генерале, а потом и в гене-ралиссимусе, сочетаться столь противоречащие друг другу качест-ва. Прежде всего, его интеллектуальная убогость, позволявшая ему принимать на веру банальные идеи, с умением избегать опреде-ленности, создавать впечатление непредсказуемости своих наме-рений и покрывать свои действия непроницаемой завесой тайны, отстраняться в нужный для него момент от людей и собственных решений, оставляя за собой право изложить собственную позицию позже. Свидетельством тому, отчасти, могут быть его постоянные усилия выставить себя и всю свою жизнь в самом безупречном ви-де, загладить в ней все нестыковки и противоречия. Не случайно го-ворят, что если увидеть галисийца на лестнице, то непонятно, спус-кается он или поднимается. Читая его выступления, можно обнару-жить умение говорить расплывчато, уходить от откровенных отве-тов, как бы ведя разговор с самим собою'.
В 1953 году разговор его с самим собою стал приобретать все более бодрые тона. От Папы Римского Пия ХII 'любимый сын церк-ви' получил высшую награду Ватикана - орден Христа. Между Ис-панией и этим государством был заключен Конкордат. Госдепарта-мент США выразил свою крайнюю заинтересованность в трех ис-панских аэродромах для их использования стратегическими бом-бардировщиками с ядерными бомбами на борту. После переговоров с представителями Пентагона подписали американо-испанский До-говор об обороне, за которым последовала массированная военно-техническая помощь американцев на льготных условиях. Из тех же соображений, кстати, исходил Вашингтон и в отношениях с Японией, когда после ее капитуляции не отправил на скамью подсудимых возведенного в ранг божества императора Хирохито.
Одновременно, несмотря на нарушения прав человека и поли-тические репрессии, инвестиционные вливания западных стран принялись за реанимацию экономики Испании. От этого не только не страдало, но и набирало новые обороты прославление испанской прессой 'самого мудрого стратега всех времен и народов'. В гла-зах обывателя, невольно вырисовывалась картинка, на которой по-сланец небес, направленный самим Провидением спасти родину, и в самом деле ее спасал. Пусть даже реально больше беспокоился о том, как бы самому удержаться у власти.
Промышленность, внешняя торговля, производство товаров широкого потребления и строительство оживились, в том числе и благодаря внутренним накоплениям капитала посредством репрес-сивного трудового законодательства 40-х годов, использованию де-шевой рабочей силы иммигрантов, резко взметнувшимся доходам от иностранного туризма и помещению в испанские банки финансо-вых средств криминального происхождения со всего мира. Об этом в Мадриде помалкивали, предпочитая говорить об 'испанском чу-де'.
Не уставая от хвалебных реляций, церковные иерархи пере-дали Франко в личное пользование забальзамированную руку Свя-той Терезы Авильской - той самой монахини, которая в личном дневнике поведала о своем общении с Господом. Такая священная реликвия пришлась каудильо по душе. Но на него тут же обрушился приступ ярости, когда новый римский понтифик Иоанн ХХIII запре-тил произносить в своем присутствии слова 'крестовый поход', а Второй Собор Ватикана решил отделить институты Римско-католической церкви от государственных структур. Не станут ли его собственные прелаты потихоньку отказывать ему в поддержке? На всякий случай пришлось дать указание о строительстве специаль-ной тюрьмы для священников-диссидентов.
Тщательно скрываемое от публики внутреннее напряжение начинало все больше давать знать о себе. На заседаниях прави-тельства Франко часто впадал в дрему, старался прикрыть слезив-шиеся глаза очками с темными стеклами и куда-то спрятать дро-жавшие руки. Первые симптомы болезни Паркинсона проявились еще в начале шестидесятых: скованная осанка, неуверенная поход-ка, плохая ориентация в пространстве, приоткрытый рот, отсутст-вующее выражение лица и глаз. Дабы поднять его тонус, лечащий врач рекомендовал ему слушать почаще записи военных маршей.
Многие государственные дела Франко уже делегировал тща-тельно отобранным высокопоставленным чиновникам из католиче-ского ордена Опус Деи. Видя, что его эпоха подходит к концу, по-сольство США в Мадриде принялось за составление наиболее ве-роятного сценария перехода от франкизма к постфранкизму. Не-ожиданное для Вашингтона назначение в июне 1973 года адмирала Карреро Бланко на пост председателя правительства несколько смешало американские карты: эта фигура совсем не подходила для мирного процесса перехода к демократии. 20 декабря того же года вопрос был снят после покушения на адмирала баскских террори-стов: прямо в центре Мадрида мощной взрывной волной его брони-рованный автомобиль перебросило с улицы через пятиэтажный дом во внутренний дворик иезуитского монастыря.
Каудильо совсем упал духом. Не помогали ни военные марши, ни забальзамированная рука святой Терезы Авильской. По вечерам он уединялся со своим духовником-иезуитом поговорить по душам или с супругой посмотреть телевизор. На последнем с его участием заседании правительства сидел с прикрепленными к телу электро-дами, провода от которых тянулись в соседнюю комнату, где врачи следили за работой его сердца.
Во вторую ночь ноября 1975 года у Франко произошло желу-дочное кровотечение. Кровавый след остался на всем пути перене-сения его в операционную комнату дворца Пардо. После операции он оказался прикованным к постели и аппаратуре искусственного жизнеобеспечения. Дочь попросила врачей избавить отца от муче-ний и позволить ему уйти с миром. Вопрос еще обсуждался, когда Франко захлебнулся в собственной крови.
Смотря на труп своего подопечного, свидетель его последней агонии духовник-иезуит, падре Буларт грустно произнес: 'Если он сейчас не на небесах, то лишь потому, что там никого нет'. Под ок-нами дворца на лужайке стояли фалангисты-охранники и тихо напе-вали гимн 'Лицом к солнцу'.
На похороны Франко из более менее известных глав госу-дарств приехал только чилийский диктатор Пиночет. Выражая собо-лезнования семье покойного, он заметил, что тот был его богом. На отпевании архиепископ Валенсии назвал каудильо 'человеком свя-той веры, слугой Божиим, который, являя собой пример любви к Бо-гу, с высоты небес будет и дальше самоотверженно служить Испа-нии'.
Вдова Франко распорядилась все ценные предметы, оказав-шиеся в жилых помещениях дворца на момент его смерти, погру-зить на военные грузовики и развести по указанным ею адресам. Кое-что, включая его личные записи и документы, отправила паро-ходом за границу. В дополнение ко всему прочему получила от пра-вительства пенсию своего мужа, как главы государства, его военную пенсию, ежемесячное пособие по специальному закону, не говоря уже о двухэтажной, меблированной квартире в престижном районе Мадрида.
'Неблагодарность меня окружает, одна лишь неблагодар-ность, - сокрушалась донья Кармен в узком кругу. - Испания сошла с ума. Как мне ее жаль. Эх, если бы Пако был жив, он бы всем пока-зал!'
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (КРЕСЧЕНДО)
Спустя пятнадцать лет после смерти Франко на кладбище в мад-ридском районе Фуэнкарраль появились рядом друг от друга два памятника. Один с надписью 'Испанцам, павшим в войне за свобо-ду Европы'. Напротив через дорожку другой с надписью на русском и испанском языках 'В память о советских добровольцах'.
Немного сегодня осталось в Испании живых свидетелей их ге-роизма и трагедии. В свое время поэт Рафаэль Альберти сказал о тех самоотверженных людях: 'Кровь их поет, не зная границ'.
Беру на себя всю ответственность утверждать, что испанцы, отдавшие свои жизни в борьбе с фашизмом, предупреждали о на-висшей тогда над всем человечеством опасности. Перед этими людьми, чья трагедия стала прелюдией трагедии мировой, евро-пейцы, да и не только европейцы, должны инстинктивно признавать их подвиг: они сражались за свободу не только своей родины. И прав французский журналист Мишель Лефевр, который уже в наши дни делает вывод: 'Республика проиграла войну с фашизмом, но столь же ясно, что она выиграла битву памяти. Гражданская война - не только испанское дело. По всему миру еще жива память о ней'.
Стало уже привычным говорить, что не знающий своей под-линной истории народ обречен на повторение ее кровавых, трагиче-ских эпизодов. Страх перед исторической правдой - это боязнь ус-лышать правду о самом себе, о своих ошибках и заблуждениях, о своей личной ответственности за происходящее. Это еще и само-обман, за который рано или поздно придется снова расплачиваться дорогой ценой.