Манасыпов Дмитрий Юрьевич. Охотник за головами (Сага об Освальде, книга первая)

Охотник за головами.

Год 1405-ый от см. Мученика, перевал Лугоши, граница Вилленгена и Хайдар.

Волков всегда ведет вперед голод. И забота о потомстве, которое от голода может не дожить до весны. Буран накрывал горы всю прошедшую неделю, зверье отсиживалось по убежищам, норам, берлогам. А в логове подрастали волчата. Зима пришла в этом году неожиданно рано, так как никогда на памяти вожака стаи. Холодать начало еще в октябре, снег выпал уже в его середине.

Дорога проходила через леса у подножья гор, проторенная и надежная. По ней всегда, взад-вперед, бегала, шла и еле переставляла ноги легкая добыча. Хотя легкой она была не всегда. Иногда она огрызалась и уносила жизни членов стаи. Иногда добыча решала, что именно она охотник. Тогда приходилось хуже всего. В лес и в горы шли цепочки людей с огнем, острым железом и быстрыми стрелами. А перед собой охотники гнали четвероногих легавых, выслеживающих волков. И волкодавов, справиться с которыми зимой выходило не у многих серых.

Вожак был немолод. Так и должно быть, как еще? Опыт, сила, зрелая и выносливая, упорство и забота о стае. Он не хотел выходить в ночь, охотясь на двуногую добычу. Хотя выбор оказался только таким. Все села окрест загодя загоняли скотину в дома, пережидая и холода и голод тех, кто приходит ночью. Другие, у которых дома окружали высокие и крепкие стены, волков не боялись. Выход оставался один -- идти к заносимой снегом дороге к перевалу. Это грозило опасностью потом, но потом нестрашно. Страшнее потерять волчат сейчас. Стая не могла позволить себе такой глупости и безрассудства, стая должна жить дальше.

Логово вожак устроил в запутанной паутине ходов под старыми холмами на самой границе леса с горами Карваш. Толстые, ломкие стебли засохшего осенью лесного плюща мягко пошевелились, пропуская разведчика. Лохматая тень скользнула в тепло логова, быстро нашла вожака, приникла к уху. Стая вокруг просыпалась, быстро, зло и жадно. Голод толкал вперед, дразнил свежим запахом добычи от мокрой и снежной шерсти вернувшегося брата. Вожак сидел, думал, прикидывал. Оглядел красноватыми глазами сородичей, худых, с впалыми животами, самок с пустыми сосцами, из тех, что ощенились недавно. Двинулся к выходу, стая пошла следом.

Луна катилась полновесным серебряным грошом по иссиня черной простыне неба. Звезды остро и колко бросали лучи, отражавшиеся от алмазной крошки снега, ветра пока не было. Вожак встал на мощные задние лапы, вытянув шею и распрямив длинные передние, завыл, угрожающе и зло. Волькудлаки Карвашей шли на охоту.

Чуть позже...

Ночь, застающая путников в дороге, не разбирается в разнице человеческих сословий, принадлежности к цехам и гильдиям. Равно как в уровне достатка и пожеланиях к ужину и проведению сна. Особенно зимой, в предгорьях высоких, с белыми острыми шапками, Карвашей, лютой и богатой на секущий по лицу снег, вперемежку со льдом. Ночь играет свою игру, беспощадную и увлекающую, ночи весело.

Ей, черной и беспросветной, наплевать на чаяния купца из Пешта, желающего быстрее добраться до дома. На мольбы паломников, бредущих к святому источнику Гипоклепиуса, что в землях Безанта. Не разжалобить ее, жестокую, мольбой крестьянской дочки, желающей добраться с семьей до родного села, целой и невредимой. До дома, где ее ждет жених, широкогрудый улыбчивый кузнец. Ночь не даст убрать руки с рукояти тяжелого меча рыцарю из северного Нессара, идущему в поход против нечестивых язычников лабусов, на Янтарное побережье. И даже суровый мореход, если рассудить по повязке на глазу и по теплому "капитанскому шарфу" на шее, который наверняка из темной Абиссы и точно знается с чертями, вздрогнет, заслышав тяжкий и тягучий вой вдали.

Ночь в Карвашах, зимняя студеная ночь в страшных горах Карваш. Она кажется живой, эта ночь, пляшущая кровавую пляску в бликах на остром лезвии под горной луной. Редкие просветы в густых тучах, не дающие света. Темная, накатанная полозьями и колесами, полоса дороги... и огонек, крохотный, мерцающий через буран, где-то там, впереди. К нему и стремятся все, кто оказался здесь в зимнюю лихую ночь. Если не опередят темные силуэты, мелькающие позади, старающиеся догнать, схватить, убить. Напиться горячей сладкой крови и парящего мяса, выгрызаемого из еще живой и орущей от боли и ужаса жертвы. И все решает скорость, ярость и храбростью... и тех и других.

Тени мелькают все ближе и ближе. Луна отражается в блестящих ртутью глазах, красных, желтых, зеленых. Светлая ночь помогает заметить бросок стремительного серого тела, дает рассмотреть момент, когда те уже рядом. Люди встают в круг, окружая себя кольцом из острой стали, дерева посохов и палок, плюющихся огнем факелов. Серые тени все ближе, гонимые голодом и неумолимые.

- Господи, помоги! - Крик, одинокий, дрожащий, летит к луне. Тени все ближе.

Моряк из Абиссы, за каким-то чертом оказавшийся здесь, в глубине континента, в горах, неожиданно шагает вперед. Сплевывает на снег вязкую табачную жвачку, убирает руку с эфеса своей боевой шпаги. Люди застывают, глядя на него обезумевшими глазам. А тот опускает конец вязаного горла морского шарфа, вытаскивает что-то темное. Луна отражается на металле, тени застывают, разворачиваются, исчезают...

Травница.

Год 1382-ой от смерти Мученика, побережье Северного моря, Доккенгарм:

Ноги сами несут тебя вперед. Быстрее, быстрее, беги, беги пока можешь. Не можешь, так иди, ползи на коленках и животе, катись колесом под горку. Двигайся, если хочешь остаться в живых. Что... Что?!! Треск за спиной, недалеко, ближе, чем думалось!!! Вороний грай, черные точки вверх, взмахивая крыльями, тонкие ветки подлеска ходуном, из стороны в сторону. Быстрее, сколько есть сил, ну же, ну!!! Юбка давно распорота одним ударом ножа посередине, и все равно мешается. Хлещет по ногам, норовит загнуться внутрь, запутаться за коленями как не держи ее руками. Красные башмаки, из искусно выделанной козлиной кожи скользят, ведь недавно здесь нещадно хлестали тугие струи дождя. Колотится в груди, остро колет в боку, но не остановиться... вперед, вперед!

А сзади нарастает треск, разлетаются под ногами сухие ветви и сучья. Они не скрываются, бегут за именно тобой. Неудержимые в своей жажде и этой погони и ее финала. Треск идет по пятам, ломится через сухостой и молодой ельник, как сильный и быстрый зверь хищник, что ни за что не отпустит жертву. Он рвется вперед, поводя чутким носом, ловит страх, пот, желание жить... и идет по следам. Неотвратимый и догоняющий.

Корень вяза, такой незаметный, подло и предательски торчит над землей. Носок башмака, длинный, модный, входит как раз под него. Тело само делает рывок вперед, не успевая остановиться. Стопу и чуть выше нее рвет короткий огненный укус боли, земля сильно бьет в колено и выставленные руки. Острый скол небольшого сучка пропарывает кожу на правой ладони, но это не важно, вовсе не так важно! Важнее мокрая после недавнего дождя глина, листья и трава, устилающие пологий склон оврага внизу. Таких здесь не так уж и много, но именно этот оказывается прямо на пути. Тщетно пальцы пытаются ухватиться за что-то, тело сопротивляется, но не может сделать ничего.

Скольжение по шуршащим листьям, вниз и вниз, перерастает в полет. Отрывает от склона, бросает вверх и вперед. Внутри все сжимается, рвется, разлетается в стороны и поджимает к самому горлу. Краткий-краткий миг без веса, без ощущения себя, пока спина с хрустом не встречается с землей. Воздух разом вылетает наружу вместе с то ли криком, то ли хрипом. Темнота.

............................... Папа, папочка, что я наделала?.. не верь ему..... папа?.....................

Тук-тук-тук... что это? А, это собственное сердце стучит и отдается в голове ударами молотка по гвоздям, клювом дятла по коре, падающими по крыше редкими тяжелыми дождевыми каплями. Голова кружится, даже если не встаешь, лежишь на отбитом боку. И яснее ясного, что надо сесть, попробовать сесть! И тут же возвращается боль, подло, неожиданно. И острой своей пастью, гниющими и загнутыми клыкам -- цоп за ногу! Господи, как же больно, до слез на глазах больно. Всхлип сам собой выходит промеж губ, тонкий, как скулеж у слепого щенка, оставшегося без мамки. А встать бы, надо бы встать... что это?!! Быстрее, вон туда, в кусты, там темно, там шипы, не увидят, не заметят, жить, господи, жить-то как хочется. Шорох, шелест, скатываются по склону комья земли, мешаясь с кучками уже сухих листьев, ветками, камнями. Все? Неужели все? Липкими дорожками пот катится по спине, бокам, по животу, груди. Волосы лезут в глаза и слезы горохом, злые, от отчаяния и слабости. Не хочу, не хочу-нехочунехочунехоч.... МАМА...

Шаги практически неслышны. Мягкие сапоги на толстой кожаной подошве без каблука, останавливаются перед глазами. Даже не сапоги, так, что-то похожее на высокие и очень толстые чулки, с завязками крест-накрест по голени и икре. Выпушка на отворотах сверху, шерсть густая, серая с темными крапинками. Сапоги все в грязи, жирной, черной и липкой. И еще одни подходят чуть сбоку, останавливаются, лениво переминаются, перекатываясь с пятки на носок и обратно. Их хозяева молчат, дышат спокойно, практически не сбиваясь. Первый садится, оказываясь прямо перед глазами. Протягивает руку, обтянутую кожаным наручем, с торчащими по предплечью до самого локтя острыми шипами. Боль в ноге отступает перед тем, как рука вытягивает вверх голову. Резко, до крика, до жгуче настоящего ощущения срывания кожи с волосами.

Взгляд сталкивается с взглядом. Страх, боль и дрожь против ледяной уверенности, злобы и насмешки. Совсем молоденькая, испуганная, одинокая девушка и варгер, один из тех, что приходит незваным. Вымазанное вытопленным жиром с белой глиной и сажей лицо, стянутые в пучок длинные волосы, запах въевшейся крови и страдания. Безумие в выкаченных белках, криво дергающиеся в постоянной ярости темные губы. Человек-зверь, страх предгорий, смерть на двух ногах. Он смотрит в ее глаза, скалится, показывая черненые и подпиленные зубы, тянет голову к себе. Дрожь, миг до осязания друг друга, крик. Зубы впиваются в губы, прокусывают, рвут. Стоящие рядом двое других варгеров довольно смеются. Но все это недолго. Конец близок.

Жизнь цепляется за все что возможно. Жизнь не хочет уходить за просто так. Пальцы с обломанными ногтями вцепляются в мокрую грязь, стараются оттащить тело от страшной черной фигуры, но тщетно. Бег, спешка, все осталось бесполезным.

Сапог вминает в черную жижу тканые серебром полы бархатного казакина. Обтянутая грубой кожей перчатки ладонь оттягивает, медленно, чуть ли не сладострастно, волосы вниз. Лицо поднимается, тянется острым подбородком вверх, открывает белую чуть прозрачную кожу на шее. Бьется тоненькая синяя жилка, скулит, плачет девчонка, хотевшая жить. Варгер вытягивает из-за голенища сапога, с шипением и тихим свистом, чуть изогнутое темное лезвие. Длинный боевой нож с роговой рукоятью, выглянувшее в разрыв темных туч солнце играет на металле. Ниже, ниже... первое, покачивающееся движение вбок, назад. Всхлипывание, булькание, хрип выходящего воздуха. И, наконец-то, тишина. Чуть позже, неслышно и мягко, в овраг выходит маленький грязный лисенок. Втягивает черной горошиной носа воздух, долго, настороженно.

Запах, такой легко ощутимый. Сладковатый до одурения, мерзкий до тошноты. Не должно быть такого, нет, ни за что... но есть. Почему? Потому что люди не могут по-другому. И люди могут становиться зверями тогда, когда им это необходимо. Потому и такой тяжелый, приторный, сбивающий с ног запах. Кровь, лисенок, это кровь. Не бойся, она такая же, как у птиц или маленьких зайчат. Ешь, лисенок, ешь. Нечего бояться. Людей здесь нет. А нелюди уже ушли.

Серо-зеленая, с льдисто поблескивающей кромкой волна набегала и ударяла по утесу. Разлеталась в шипящие злые клочья, разбивалась и уходила. И вновь, упрямая, несгибаемая, пыталась разнести по камешку острый выступ скалы. Ее упорство и желание победить внушали уважение стоявшему на краю утеса человеку. Пахло солью, свежей и ядреной, море шумело, а ветер шел вместе с волной, стараясь сбить его с ног.

Куртка-штормовка, пошитая из плотной и толстой парусины, помогала. По случаю приобретенная на рынке у молчаливого калеки-моряка, сейчас она оказалась как раз вовремя. Торчать здесь, что в городе, что на утесе, ему пришлось долго. Городок был небольшой, весь пропахший рыбой, сырой, вяленой, соленой и копченой, табаком, водорослями и моряками. Устраивало все, кроме последнего.

Последнее часто давало повод сломать пару-тройку ребер, свернуть нос или выбить челюсть особо назойливо задиристому морскому волку. Прогулки по берегу помогали отдыхать. Но вроде бы ожидание закончилось, сегодня наконец либо будет разговор и все разъяснится, либо предстоит уехать. Ветер дунул сильнее, пробившись через ткань и заставив привычное ко многому тело вздрогнуть.

Освальд запахнул куртку плотнее, натянув капюшон и затянув тесемки. Оглянулся в сторону серой полосы городской стены. На дороге, ведущий сюда, к морю, никого не было. Становилось неинтересно. Скоро неделю здесь, среди рыбных запахов и сладкого вереска у утеса. Хотя в полученном письме время встречи оговаривалось точно по сегодняшний день. Ну, ждать осталось недолго и ничего не помешает затянуть подпруги отдохнувшего Серого и убраться отсюда. Будет, несомненно, обидно за семь впустую потраченных дней и десяток серебряных монет. Но и такое бывает, хотя и не часто. Конь, смирно стоявший неподалеку, поднял голову. Втянул ноздрями воздух и тихонько заржал. Со стороны холмов, идущих по-над обрывом берега, ехали четверо. Это настораживало. В письме и в последующих устных комментариях не было ничего, привлекшего внимание. Но кто знает, все возможно в этой жизни. Что-что, а должников у Освальда, охотника за головами, хватало. Даже с избытком, если вспомнить хорошенько.

Охотник за головами покачал головой собственным мыслям и спокойно двинулся в сторону своего коня. Откинул чепрак, закрывающий длинный кожаный чехол ольстры. В кобуре, виднеясь темным ореховым ложем с плечевым упором, находился арбалет. Извлеченный, он показался немного странным на вид любому опытному стрелку. Плечи стального лука, соединенные сложным шарниром посередине, были плотно прижаты к ложу. Сплетенная из кожи и волос тетива прикрыта сверху покатой пластиной, и под ней же, в половину длины оружия, находился металлический цилиндр. В круглых, видимо сквозных отверстиях, виднелись пятки шести толстых стрел-болтов.

Освальд отжал на себя небольшой стержень, сильно дернув за закругленное ушко. Щелкнуло, плечи самого лука разошлись в стороны, натягивая тетиву. Второй щелчок сказал о надежном стопоре, связавшем две металлических полосы в дугу. Ладонь мягко легла на фигурно вырезанный низ ложа, крепко и надежно. Вторая потянула на себя изогнутый рычаг, уходивший основанием в паз у изгиба плечевого упора. Цилиндр мягко провернулся, выталкивая стрелу вверх, и проушина одного из болтов легла прямо на тетиву.

- Так-то оно надежнее, да, Серый? - охотник погладил коня по шелковой шерсти на морде. - Посмотрим, кто это у нас там, и домой поедем. А то дождь скоро...

Конь, по понятным причинам, не ответил, но Освальду этого и не было нужно. Причмокнул губами, подзывая его поближе. Встал боком к приближающимся всадникам, держа оружие наготове.

Те подъезжали, спокойно и неторопливо. Хотя нет, один, в щегольском красном плаще, старался выбраться вперед, горячил коня, все бросая того в резкую рысь. Но ехавшие по бокам двое, все из себя уверенные и с ног до головы в сером цвете, оттирали, не давали рвануть с места. Впереди троицы, повернув голову назад и что-то говоря, ехал главный. Это было видно сразу. По манере сидеть в седле, по движению головы, по поднятой руке, которыми остановил спутников. Ясно... вот он и разговор, как думается. Охотник чуть опустил арбалет вниз и откинул капюшон, открывая лицо. Всмотрелся в подъезжающего всадника.

Мужчина был явно немолод, но до старости ему еще очень далеко. Седина пробивалась в аккуратно подстриженных усах и бородке, морщины виднелись издалека даже в непогоду. Он остановил коня, легко спрыгнул и пошел в сторону охотника, разведя в сторону полы длинного теплого плаща, показав, что не прячет никакого оружия, кроме видимого широкого "кабаньего" меча на левом боку. Освальд кивнул, не убирая арбалет, лишь положив его на сгиб локтя.

- Доброго вечера. - голос у подъехавшего был гулкий, чуть рокочущий. - Долго пришлось ждать?

- Мне хватило. - Освальд с интересом смотрел на него. - Письмо?..
- Да, его отправил я. - мужчина остановился рядом, чуть нервно похлопывая по голенищу сапога хлыстом-стеком. Положил руку на отделанное серебром навершие меча. - Рад, что встретились.

- Возможно. - Освальд пожал плечами. - Пока никак не могу разделить вашей радости. Вы знаете, кто такой я, я же ничего не знаю про вас. Кроме того, что некоторые ваши друзья могут быть очень настойчивыми и упорными в своих поисках. Остальное мне пока не сообщали... Даже имени.

- Меня зовут... ну, скажем, Гайер. - мужчина говорил ровно и спокойно. - Этого достаточно?

- Смотря на то, о чем пойдет речь. - Охотник также спокойно посмотрел прямо ему в глаза. Тот моргнул, видимо растерявшись. К этому Освальд привык давно. Лет десять назад за разноцветные глаза могли потащить на костер, сейчас время смягчилось. - Зачем вы меня искали, причем так заинтересованно и с такими, на удивление убедительными методами заманивания?

- Я хочу, охотник, чтобы вы нашли для меня одного человека... вернее, одну женщину.

- Преступница? Убийца? Воровка? Должница? Ваша пропавшая родственница? - Освальд смотрел на его лицо, терпеливо ожидая малейшей зацепки, если тому вздумается лгать.

- Нет, не первое и не второе. - Собеседник отрицательно покачал головой.

- Вы не ошиблись? - Охотник внимательнее посмотрел на "Гайера". Взгляд был колкий, неприязненный. Разговор шел негромко, но двое "серых" все же двинулись вперед. Мужчина оглянулся, те остановились.

- В чем именно я ошибся? - Он выдержал взгляд Освальда.

- Вы не просите меня найти ни одну из указанных мною особ. То есть какая-то женщина не является воровкой, укравшей у вас фамильную ценность или родственницей, задолжавшей вам и попутно убившей несколько щенков вашей любимой борзой. То есть она не сделала ничего, за что я мог бы привезти ее к вам. А поисками наложниц либо невест не занимаюсь, людьми не торгую, к сводничеству склонности не имею. Увольте, не мой профиль, знаете ли, герре Гайер. Так что либо вы ошиблись, ища меня и моих услуг, либо нет. В первом случае - я незамедлительно уеду, не требуя компенсации за потраченное впустую время. Во втором, если таковой и есть, вы мне все и полностью расскажете. Иначе я покину ваше общество еще быстрее, и предварительно потребую всеж таки денег. Выбор за вами.

- А ты, однако, нахал... - протянул собеседник. - Дерзкий, зарывающийся нахал и хам. Правду мне про тебя говорили, не врали ни капли. Не боишься так разговаривать со мной?

- Разве должен бояться? - Освальд усмехнулся. Так как умел усмехаться в нужных случаях, благо таких было в достатке, да и тренировался в совершенствовании своей усмешки он постоянно.

Очень часто от нее у спорщика или угрожающего всеми карами, земными и небесными, пропадало всякое желание продолжать свое занятие. Глаза охотника, что зеленый что голубой, в такие моменты становились прозрачными, как горный полированный хрусталь. И через них, казалось, можно было заглянуть в его мысли. Неожиданно собеседнику, решившему угрозами, либо криком доказать собственную правоту, открывалось многое. В первую очередь то, что перед ним стоял человек, отличающийся от него самого. И если бы на полученное умение убивать выдавали бы дипломы на гладком пергаменте и с печатью на шелковом шнурке, то у этого парня она явно была бы красной, из лучшего сургуча. Как у отличника обучения.

Герре "Гайер", или кто там был на самом деле мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, был не из таких. Следовало ожидать, глядя на уверенные движения и голос, привыкший приказывать. Но намек, сделанный охотником, был им понят правильно.

- Хорошо. - он тоже усмехнулся. Хищно, растянув жесткие губы в тонкой, закрывающей зубы улыбке. - Ты не ошибся и приехал вовремя, куда и к кому нужно. Хочешь знать, кого тебе предстоит найти? Узнаешь.

- Великолепно. - Освальду не приходилось выбирать среди способов заработка на жизнь. Умел охотник очень немногое, в отличие от большинства обычных людей. Пока, кроме явственно показываемого ему чувства превосходства, ничего сверхъестественного в беседе не было. И такое с ним тоже уже случалось, и не один раз.

- Это травница. Очень талантливая знахарка, которая нужна мне.

- В чем сложность найти ее самому?

- Она не хочет, чтобы ее нашли мои люди. Они и не могут этого сделать, сколько не пытались. Отводит глаза, путает следы... какая разница? Не могут справиться и все тут. Что прикажешь мне делать, Освальд, как не нанять такого отъявленного сукина сына, как ты? Поговаривают, что ты и твои друзья можете найти человека хоть на краю света.

- Многое и многие говорят не о том, что есть на самом деле. - охотник нахмурился. Дело принимало не совсем тот оборот, что ему хотелось. - Она колдунья?

- А кто может сказать это точно, охотник? - "Гайер" еще раз усмехнулся. На этот раз криво. Запахнул меховой воротник плаща, зябко повел плечами. - У нас, в Доккенгарме, не принято громко трепаться об этом. Позови морского черта или помяни тролля, так они и придут. У нас здесь, знаешь ли, ведьм и колдунов все еще сжигают время от времени.

Освальд пожал плечами. Ветер поднимался все сильнее, заметно холодало.

- Что поделать, жестокие провинциальные нравы... этим никого не удивишь. Я должен привезти ее живой, правильно понимаю?

- Абсолютно, и обязательно целой.

- Мне будут нужны все известные сведения, слухи. И знать как она выглядит.

- А где она находиться, тебе знать не надо?

- У вас есть какие-либо ее вещи? - охотник вопросительно посмотрел на нанимателя, не обратив внимания на сарказм. - Лучше всего волосы или обрезки ногтей.

- Есть что-то в ее бывшей комнате. - "Гайер" кхекнул в кулак, сгорбился, глубоко и надолго закашлялся. Сплюнул на ладонь, посмотрел. Морщинки у краев губ дернулись, брезгливо и негодующе. Больше Освальду не нужно было ничего знать про его мотивы. Все стало ясно с одного взгляда.

Да, травница точно ему необходима, этому местному вельможе, которому оставалось жить не так уж и много. Если не поможет чудо... или талант неизвестной пока охотнику женщины. Осталось решить лишь два вопроса:

- Есть еще кое-что...

- Слушаю тебя. - Куда только делась самоуверенность и гордость? Достаточно увидеть кровь, выхаркиваемую легкими, чтобы сбить с себя самого гонор и спесь.

- Тво... Ваше настоящее имя и сумма. А она...

Охотник назвал цифру. "Гайер" удивился. Освальд не знал из-за чего, но тот удивился. Чему? Он понимал, к кому обратился, искал охотника упорно и долго. Стоило ожидать хорошего запроса. А что?

Моральные принципы Освальда до сих пор не мучили. Его воспитали таким, какой есть сейчас. Травница, сбежавший преступник, грабитель, обманувший муж... все едино. Хорошо, что наниматель понимал разницу между охотником за головами и наемным убийцей. Свои услуги Освальд давно научился оценивать пропорционально затрачиваемым усилиям и результату. А тот редко оказывался плохим.

Сегодняшний наниматель мог оплатить ровно столько, сколько было необходимо. Это казалось очевидным, а при желании мог бы заплатить и больше. Что касается имени, то удивляться не стоило. Охотнику часто было наплевать на саму цель, но не на того, кто ее заказывает. Хотя ответ на этот вопрос охотник уже знал. Неделя, проведенная в еле видневшемся в сумерках городе, не прошла даром. Освальд узнал многое про любую значимую персону в округе. И кто стоял перед ним, понял сразу. Но хотел услышать подтверждение от самого заказчика. Это было его правом.

- Меня действительно зовут Гайером. - мужчина кашлянул. Нервно дернулась щека. Но кашель не перешел в страшный грудной. - Гайер фон Эксеншиерна-Блеэдхольм. Я барон малой марки Ротгайлс, маршал и кавалер ордена золотого Льва. Хозяин этих мест... который не может найти одну единственную женщину. Я согласен на твои условия, охотник. Когда ты примешься за дело?

Освальд повернулся в сторону рокочущего под утесом моря. Поднял вверх арбалет, который ни разу не опустил вниз во время разговора. Снял с зацепа болт, спустил тетиву, загудевшую об металл. Рычагом развел плечи, сложив их по бокам ложа. Вставил болт в свободную ячейку и повернулся к маршалу марки, барону и так далее:

- Сегодня. После того, как поужинаю. Мои вещи всегда со мной, как и овес для коня в саквах. У вас хороший повар, герре Эксеншиерна?

Огонь жарко потрескивал в камине. Отблески бегали по тяжелым, шитым потемневшими от времени золотыми и серебряными нитями гербовым знаменам. Полотнища висели по стенам, рядом с паноплиями, составленными со вкусом и умением. Освальд, отхлебнув густого, сладко пахнущего ячменем и хмелем, свежего пива откинулся на резную спинку массивного стула. Окинул взглядом интерьер зала, прикидывая, что здесь откуда.

Что-что, а жизнь у предков маршала была насыщенной и интересной. Вот, например, тот шлем, висящий на стене напротив. Странноватой формы, с полной металлической маской искуснейшей работы, точно привезен с востока. Острый шпиль на верху, легкая полосатая ткань, скрученная в тугой толстый жгут и идущая по всей окружности шлема. Маска злобно смотрела на охотника провалами узких щелей-глазниц, скалилась металлом решетки на месте рта. И ведь верно, точно с востока. За ним, плотно сидевшем на незаметном крюке, пересекались очень старая цагра еще без стремени и выщербленный бастард, времен первых Походов на освобождение родины Мученика от язычников. И так по всему куску стены, освещенному несколькими факелами и свечами, торчавшими в массивных серебряных шандалах, висело оружие. Путь семьи Эксеншиерна по реке времени и территориям сопредельных, и не только, государств, прослеживался четко.

Хозяин сидел напротив, задумчиво поглаживая большую серую кошку, бывшую в величину никак не меньше средней уличной шавки. Кошка, весьма смахивающая на рысь, нежилась и громко тарахтела, ласкаясь к теплой руке. Герре Эксеншиерна поглаживал шелковистые брыла, щекотал ее под вытянутым подбородком. Темные, почти черные губы иногда растягивались в подобии улыбки, показывая длинные белые зубы. Вооружена кошка была основательно.

Животное щурило от удовольствия желтые глаза с длинными узкими зрачками, не отводя взгляда от охотника. Подрагивающие усы вибриссы, чуткий нос и стоящие торчком уши с кисточками сами собой говорили про недоверие к неизвестному человеку. Хороший ход, который Освальд не мог не оценить по достоинству. Это оружие, всегда находящееся под рукой хозяина замка, было куда лучше любого из острых предметов на стене.

- Как вам кухня? - Гайер отпил из стеклянного, оправленного в потемневшее серебро бокала на длинной ножке. В отличие от гостя и давешнего торопыги в красном плаще, молчавшего весь ужин, хозяин предпочитал вино пиву.

- У вас замечательные повара, герре Гайер. - Освальд одобрительно кивнул, приканчивая толстую, с поджаренной до идеального состояния корочкой, отбивную с прожаренным яйцом сверху. Привозной овощ батат, запеченный с чесночно-сливочным соусом, оказался как раз кстати. Мясной сок, мастерски спрятанный внутри казалось бы сухого куска, был великолепен, не говоря про ровно отделяющиеся друг от друга нежнейшие волокна. - Благодарю за приглашение и удовольствие от прекрасной кухни.

- Было бы за что. - Эксеншиерна кашлянул. - Повара у меня действительно знатные, знаете ли. Привез их из Лиможана, когда был там в последнем походе. Не очень сильно хотели ехать, представляете ли себе?

Представить себе такое Освальд мог... но с трудом. Во время последнего конфликта между Лиможаном и Абиссой Доккенгармская марка приняла сторону вторых. Абисса всегда платила больше и, главное, в срок, в отличие от любых своих противников. Что делали наемная доккенгармская пехота и рейтары в захваченных землях, Освальду довелось видеть. Города и деревни северяне грабили и уничтожали неспешно, вдумчиво и обстоятельно, так же как и все, за что брались. Участь тонких гурманов поваров, как думалось охотнику, была куда более завидной. Умирать в серебряных рудниках Абиссы, или носить на себе землю со склонов вулканов на поля Айсбергена было намного хуже. Оттуда не возвращались. Так что действительно странным казалось нежелание оказаться в прислуге доккенгармского аристократа.

- Да, Освальд, я вас не познакомил... возраст, знаете ли. - хозяин кивком показал на нервно жующего юношу на противоположном конце стола. - Мой воспитанник, сын боевого товарища, Юргест. Мальчик мне как родной, растет у меня с десяти лет. Он считал, что встреча с вами может оказаться опасной для меня, перенервничал. Вот и ведет себя так невоспитанно. Не так ли, Юргест?

- Именно так, отец. - юноша не оторвался от непрожаренного куска говядины, лишь кивнул. Мясо с кровью охотник не любил, а уж то, как ел Юргест, чавкая и жадно, делало эту прихоть еще более непривлекательной. - Но, думаю, герре Освальду это не так и интересно.

Охотник даже и не подумал отвечать. Что-что, а отношение к нему юнца точно не его дело. Может считать и полагать все, что душе угодно, да и ладно. Пора и приниматься за работу, не все же сидеть за столом. Терпение Эксеншиерне не занимать, но играть с ним было бы глупым решением.

- Вы говорили про комнату женщины, я хотел бы осмотреть ее. И услышать все про сам побег, возможные причины, а также поиски, которые вы предпринимали.

- Пойдемте. Эй, кто-нибудь! - герре Гайер стукнул кулаком по столу. В дверях тут же возник лакей, в синей с золотым ливрее, цветов дома. - Приготовь несколько подсвечников в комнате ведь..., э-э-э, травницы, зажги их и возвращайся с фонарем, посветишь. Дождь идет? Хорошо, принеси плащи мне и гостю.

- Она жила отдельно, как и полагается уважающей себя ведьме? - Освальд посмотрел на хозяина.

- Она жила в башне, на самом верху. - Эксеншиерна потрепал кошку за мощный загривок. Кошка щелкнула клыками и довольно мурлыкнула. По мнению Освальда далеко не каждая пастушья овчарка могла так громко рыкнуть. - Башня примыкает... примыкала к основному зданию. Это же бывшая крепость, охотник, мой фамильный замок, дом моих предков... Он же и родовая крепость. В башню вела галерея, еще две недели назад. Накануне той ночи была целой, без шатающихся опорных столбов или гнилых балок. Королевский инженер осматривал ее полгода назад, кое-что подкрепили, замазали, где тот сказал. И разом вдруг рухнула целая половина галереи, просто обвалилась той ночью .

- Интересно... - протянул охотник. - Вы видели это?

- Нет, меня не было. Необходимость в моем присутствии оказалась важнее болезни, поехал в столицу. Здесь был Юргест, но он спал. Грохот, пыль, вот и все что видели ночные дежурные. Все разом божатся, что галерея развалилась в один миг. Им оставалось только достучаться до травницы, только та не открывала. Вынесли дверь, поднялись, а той и след простыл.

- Кровь, следы драки или убийства?

- Немного крови было, только в самой галерее, на этой стороне. Еле заметила девка поломойка, когда очищала паркет от пыли. У меня там положен паркет... был положен, вернее. Дорогой, наборный, с рисунком из палисандра и дуба, тьфу ты.

- Интересно... - еще раз протянул охотник. - Хочется посмотреть

- Ишь ты, хочется ему... - Эксеншиерна встал, заметив возвращающегося слугу. - А вот и плащи с фонарем. Пойдемте, мастер Освальд, раз это так необходимо. Юргест, будь добр, поднимись к себе, я зайду к тебе перед сном.

- Но, отец... - Тот порывисто встал, покрывшись пятнами.

- Мне повторить, юноша? - Хозяин замка не поднял голоса. Наверное, подумалось Освальду, поднимал он его очень редко. Да и то, во время боя, чтобы докричаться до подчиненных, не чаще. Хватало и того, что слышалось при спокойном тоне. Голос отдавал хорошей боевой сталью, не придворной, украшенной насечками и усыпанной камнями, нет. Той самой убийственной сталью, которая украшается лишь узором переплетенных полос металла при ковке да замысловатым плетением гарды, или гравировкой девиза владельца по клинку или эфесу. Сын, или все-таки воспитанник, покорно опустил голову, метнув в сторону охотника злобный взгляд. Причин такой нелюбви юнца к нему Освальд так и не понял, как не старался.

Снаружи вовсю разгулялась осенняя погода. Дуло, ветер старался сбить с ног, пробирался через одежду, заставляя зябко ежиться. Оступившись с мокрого камня дорожки, ведущей к темной громадине впереди, лакей запрыгал на одной ноге. Быстро счистил с подошвы добротных башмаков липкую грязь и пошел дальше, опасливо покосившись на невозмутимо ждущего хозяина. Освальд только покачал головой, плотнее запахнув полы плаща из рыбьей кожи. Двинулся за качающимся фонарем и бешено мечущимся кругом света от него.

Башня приближалась, становясь не такой уж и высокой, как показалось сперва в темноте. Сложенное из светлых больших камней, плотно подогнанных друг к другу, сооружение стояло внутри большой стены, явно относясь к старому замку. Его следы, практически стертые временем, проглядывались, стоило внимательнее присмотреться. Площадка, к примеру, через которую они сейчас прошли, явно была обеденной залой, и полы в ней были каменными, вытертыми сотнями, если не тысячами подошв. Рядом с темной башней светлели пятна строительных лесов. Галерею уже ремонтировали, не откладывая дела в долгий ящик. Судя по разнице светлых и темных полос, сразу же и штукатурили, приводя в годный вид и состояние

- Вот здесь она и жила... - Эксеншиерна остановился, дожидаясь слугу, открывавшего замок. Тот, с большой дужкой, навесной, соединяющий обмотанную вокруг дверной ручки и щеколды цепь, скрипел, но не хотел пускать никого внутрь. - Это старая башня, последняя оставшаяся от замка моего прапрадеда. А почему наверху нет света?

Освальд посмотрел наверх. В темных проемах небольших окон не было заметно бликов на стеклах, если они были, или напрямую падающих в темноту отсветов. Согласно кивнул, посмотрел на слугу и спросил:

- Зачем такой серьезный замок на двери?

- Да черт с ним, с замком. - Эксеншиерна посмотрел в спину лакея. - Почему не зажег свет?!

Спина лакея, закрытая не менее добротной, чем башмаки накидкой, дрогнула. Стало сразу ясно, что охотник был прав сразу в еще нескольких предположениях. Во-первых в том, что Эксеншиерна был действительно богатым человеком, раз его слуги одевались и носили настолько добротные и недешевые вещи. Во-вторых, что было что-то еще кроме непонятного побега, и чего в замке явно боялись. И это "что-то" наверняка оказалось связано с пропавшей то ли травницей, то ли все-таки ведьмой. И третье предположение, сразу бывшее ясным и простым, слуга трусил. А еще он подслушивал, старался не хрустеть замком особенно сильно. И возможно подслушивал из-за какого-то личного интереса. И наверх точно не поднимался, раз ключ до сих пор не хотел проворачиваться.

Замок совсем душераздирающе заскрежетал и обвис на дужке, не желая выходить из петли.

- Герре Гайер, я забыл... Плащи захватил, а про свечи совсем забыл... - голос дрожал. - Простите...

- Открывай дверь, недотепа! - рявкнул хозяин. - Ну!!!

Слуга дернул замок, чуть не выдрав с мясом гвозди щеколды, на которых та держалась. Ругнулся, положил его в карман и медленно взялся за ручку. Герре Эксеншиерна прикрикнул на него и между делом убрал руку под плащ. Освальд мысленно хмыкнул и похвалил самого себя, умницу и молодца, решившего не снимать с пояса дагу. Мало ли, вдруг и пригодится.

Пожалел о том, что так и не заехал в Ниросту, к Броккенгаузу и его компаньону, дварагу Эпрону. Два этих умельца давно обещали сделать для него что-то вроде уменьшенной копии арбалета. И такой же самозарядной, которая наверняка бы пригодилась сейчас. Что, интересно, находится под плащом хозяина? Тот явно не чурался прогресса, на одной из паноплий Освальд заметил аркебузьер. Так что громоздкий и ненадежный колесцовый пистолет точно мог оказаться у Гайера за поясом. Слуга, наконец, потянул за массивную ручку дверь, сколоченную из толстенных, окованных полосами железа досок, на себя. Открылась она легко, ничуть не скрипя на недавно замененных и хорошо смазанных петлях.

Мягкий желтый свет фонаря осветил темный проем, ступени лестницы, винтом уходящей наверх, лавку, уже покрытую пылью.

- Чего встал? - Эксеншиерна выругался, глядя на медлящего слугу. - Дай сюда фонарь, трус, встань сзади. Будешь наказан!

- Да, герре Гайер. - Голос лакея дрожал и казался радостным. Что же здесь такого происходило? Освальд шагнул вперед, не дав хозяину забрать фонарь. Сам взялся за толстое кольцо, не обратив никакого внимания на благодарный взгляд слуги. Шагнул вперед, не думая вытянул дагу, надежной тяжестью потянувшей вниз левую руку. Охотник мог одинаково хорошо работать обеими руками, учителя, в свое время, попались хорошими. Эксеншиерна нахмурился, но времени на возмущения Освальд ему не дал, начав подниматься по лестнице. Остановился, оглянулся, подозвал слугу:

- Знаешь где мои вещи? Хорошо, слушай внимательно. Принеси ту сумку, у которой латунные застежки, понял? Не ту, у которой медные замки, обязательно с латунными. Давай живее. И свечи не забудь на этот раз.

Проследил взглядом торопливо удаляющуюся спину. Темное пятно бежало по дорожке, оскальзываясь и двигаясь в сторону двери из которой они только что вышли. Двигался слуга на удивление быстро, ни разу не исполнив те забавные пируэты, что были во время ходьбы к башне. Освальду становилось все интереснее и интереснее. Он повернулся к Эксеншиерне, молча ждущему от него объяснений.

- В сумке есть кое-что нужное. Да и зачем он нам здесь, герре Гайер? Шумит, трусит, один вред. Конечно, мы могли осмотреть комнату и днем, но ночью все-таки есть шанс увидеть и найти то, что при солнечном свете даже и не заметим. А чего может так бояться ваш слуга?

- Дикие необразованные люди они у меня, что с такого взять? - хозяин замка пожал плечами. - Суеверия и прочее. Мэрай считали сильной колдуньей.

- Мэрай? - Имя легло на язык мягко, перекатилось неожиданной остротой своей третьей буквы и снова замерло на окончании.

- Да, так ее зовут. Или звали... кто его знает. Хочется надеяться, что она все-таки не цацкалась с врагом рода человеческого, и что сбежала из какой-то своей бабской дурной прихоти.

- Вы держали ее здесь насильно? - Охотник приподнял бровь, вопросительно посмотрев на хозяина.

- Ее не удержишь, Освальд. Поверь мне на слово, что сделай я такую глупость, так все равно не вышло бы ничего хорошего. - Эксеншиерна вновь перешел на простое обращение, как и тогда, на берегу, разозлившись. Кавалер Золотого льва явно нервничал, а причины так и остались неясными. - Если Мэрай решила быть здесь и у меня, то я ее не неволил. Она могла уйти в любой момент, и не встретила бы никаких препятствий.

Охотник не ответил. Говорит барон и прочее, что не держал, так посмотрим, время все покажет. Шагнул вперед, подняв и отведя в сторону руку с фонарем.

Ступени, сделанные из обрезанных и крашеных досок чуть поскрипывали. В башне ощущалась пыль, и самый чуток плесень с землей. И еще откуда-то пахло странным букетом из травяных и цветочных ароматов, а острыми нотами чего-то аптечного напоминало лавку тех самых компаньонов из Ниростаа. Только те любили побаловаться химическими опытами, к примеру, сочиняя состав чего-то чересчур горючего и взрывающегося. А вот что такой запах мог делать в башне, чьей жиличкой была сельская знахарка? Ступени тем временем чуть скрипели под их ногами, изредка постреливая рассохшимися местами и выстреливая легкими облачками пыли. Паутины было еще не так уж и много, лишь пару раз пришлось убирать с лица липкие нити, невесомые и тонкие. Времени с пропажи травницы действительно прошло совсем ничего.

Площадка перед дверью, распахнутой настежь, оказалось небольшой, еле-еле двоим развернуться. Слева она переходила в ту самую галерею, сейчас закрытую снаружи лесами. Освальд посветил фонарем, уткнулся в ощерившиеся разломами и трещинами доски уже через пару-тройку шагов. Идти туда не решился, да и незачем, как оказалось. Галерея обвалилась чуть ли не перед самым входом в жилой этаж под крышей. Сама башня роли в замке уже никакой не играла, да и ранее явно была лишь дозорной, пусть и с просторным помещением на самом верху. Присел, провел пальцами по шершавым, полных заноз, толстым пластинам пола. Тем самым, что остались от хваленого паркета из палисандра и чего-то там еще. Посветил фонарем, стараясь разглядеть что-то, что сможет помочь, но так ничего и не разглядел. Снизу раздались торопливые шаги и пыхтение. Лакей все-таки вернулся быстрее, чем предположил Освальд. Страх страхом, но строгий хозяин вот он, здесь.

- Увидел что? - голос Гайера дрогнул. Чего он ожидал от него, охотника, вот что интересно? Что, оказавшись в башне, Освальд ткнет пальцем в любую из сторон света и скажет про нахождение неведомой пока Мэрай? Ну-ну, а то как же.

- Нет. Пойдемте в ее комнату, мне надо посмотреть, что там творится. Если есть что смотреть. Эй, как тебя там... Как?!! Кутас? Эм-м, м-да уж. Давай сумку сюда... Кутас.

Дверь в комнату была солидной, никак не тоньше нижней, ведущей в саму башню. Освальд поднес фонарь к дверным петлям, присмотрелся и довольно похвалил самого себя. Молча, не показывая и виду. Петли, как и дверь, были новыми, недавно установленными. А еще дверь открывалась не внутрь, а наружу. Потянув ее за ручку, отворяя, и заметил еще и угол для засова, толстый, из железа. Про себя отметил это и вошел.

Комната и верно оказалась просторной, хотя тяжело было ожидать такой роскоши от башни, выстроенной более ста лет назад. И в ней никого не оказалось, совершенно никого. Кого бы там не опасался слуга, сейчас трясущийся в дверном проеме, никого в ней не было и в помине. Освальд зашел, двинулся к окну, у которого заметил стол, накрытый темной тканью. Поставил фонарь и махнул рукой слуге, бочком протиснувшимся мимо стоявшего у самого входа Эксеншиерны. Пока тот стучал тяжелыми шандалами и огнивом, стараясь быстрее зажечь свечи, сел на стоящий стул с высокой резной спинкой и оглянулся.

Ничего необычного в глаза не бросалось. В том смысле, что не было на полу таинственных идеограмм или прочих непонятных, написанных кровью или мелом рисунков с надписями. Не виднелись на гладких досках темных кровавых потеков или следов от свечного воска, как после ритуала Вызова. Аккуратная небольшая комната, больше всего напоминала один из тех редких кабинетов ученых, что порою попадались Освальду на дороге. Ну да, так и есть.

Вон там, на длинной, идущей вдоль всей стены низкой полке стоит тигель. Небольшой, как две капли воды схожий со многими встреченными ранее в лабораториях алхимиков и аптекарей. Большие фарфоровые банки с плотно притертыми крышками для веществ, используемых в опытах. Соли, щелочи, металлы, взвешиваемые до малейших частиц драхмы на тех вон весах. Пятна от последствий самих экспериментов, выделяющиеся на темной поверхности подоконника, видны даже отсюда, несмотря на темноту. Все верно, неизвестная пока девушка, а может и женщина Мэрай, лучше смешивать несмешиваемое рядом с окном, пусть даже и вытяжка есть.

Вон, прямо над тиглем пристроена жадно раскрытая жестяная воронка, уходящая трубой в крышу. То-то, подъезжая к замку не заметил, несмотря на сумерки, ни одной птицы на крыше именно этой самой башни. Да и прочнейшую красноватую черепицу из обожженной глины, положенную умельцем мастером на века, наверняка уже начало разъедать. Тяжело оставаться целой рядом с изысканиями настойчивых натур, желающих познать неизведанное и сотворить чудо прямо в колбе. Что еще необычного и одновременно знакомого тут есть?

Густой запах лекарственных трав, тяжелый и приторный, шел со стороны рундука, плетенного из лозы, стоявшего в углу. Все верно, сбор и просушка всего, так необходимого и растущего прямо здесь, на побережье и в горах, давно закончен. Там же, над рундуком, стоял небольшой открытый шкафчик с высокими полками. На них, отблескивая от все более увеличивающихся язычков зажигаемых свечей, стояли стеклянные бутыли и бутыльки с бутылечками. Насколько охотник был знаком с фармациусами, сейчас в них, плавая в ядреном спирте, настаивались лечебные корешки и прочая спасительная дрянь. Мэрай и впрямь, была травницей, да еще и талантливой. И аккуратной, это Освальд тоже заметил сразу. Частенько случалось ему общаться с всякими медиками и знахарями, у которых все было завалено черт-те чем. Не говоря про грязь и пыль на полу. Как выходило такое у тех, кто просто должен соблюдать чистоту из-за ремесла, он не понимал, но ведь выходило же. В жилище то ли лекарки, то ли ведьмы Мэрай все было по-другому. Только от этого ему легче не становилось. Если женщина настолько аккуратна, то шансы найти волосы или ногти становились мизерными. Как искать ее без помощи компаса ведьм он не знал.

Кутас наконец-таки справился со всеми тремя принесенными шандалами, и в комнате стало достаточно светло. Освальд встал, прошелся по комнате, присматриваясь и думая: откуда начинать поиски? В комнате, неравномерном пятиугольнике, кроме полок и стола с двумя стульями, была только кровать, явно из старых хозяйских и сундук. Вот он-то впечатлял размерами, массивный и высокий, занимающий половину дальней стены.

- Платье, где она его хранила? - охотник повернулся к лакею. - В нем?

- Ну, так то оно да... - слуга почесал в затылке. - Только, герре, я же ни знаю. И никто не знает, никто же здесь у нее больно и не был. Прибиралась сама, воду разве что поднимали, дрова...

- Она всегда в одном и том же ходила?

- Чего?

Освальд вздохнул и откинул крышку сундука. Присвистнул, глядя на абсолютно голые доски, обклеенные изнутри вытертой материей в синюю и красную полоски. Не то северная, горская шерсть, не то еще из того, что подешевле. Добротный такой крестьянский сундук, сделанный на века, с металлическими углами и небольшими поперечинами по дну, чтобы ставить удобнее. И совершенно, абсолютно до невозможности самой подобной возможности, чистый и вылизанный.

Дела... Охотник покачал головой, поразившись увиденному в комнатке башни. Понял, что никуда не деться от ползания на коленках и решил начать как можно быстрее. Без чего-то от девушки, того, что хотя бы пахло ею, поиски начинать не стоило. Результата можно достигнуть, конечно, даже просто расспрашивая слуг и местных жителей, но это долго и слишком жестоко. Вряд ли Эксеншиерна одобрил бы подобные методы. Так что придется искать и находить хотя бы что-то, что вложится в металлическое переплетение яйца "искателя". Стоп... А это что такое?!!

Не веря глазам, осторожно, как будто замеченное "что-то" смогло бы сбежать, охотник наклонился к кровати. Опустил фонарь, тихо звякнувший при касании досок пола. Освальд улыбнулся, невольно обрадовавшись решению всех проблем. Загадок меньше не стало, но кое-что прояснилось. Мэрай, то ли травница, то ли ведьма, убегала в спешке. Иначе не бросила бы так резной костяной гребень с затейливо украшенной спинкой. Протянул к нему руку, взял в пальцы, бережно и аккуратно, поднес к глазам. Есть... Длинные темные волосы, запутавшиеся вокруг частых длинных зубцов, то, что надо. Охотник повернулся к Эксеншиерне, молча смотревшему на него, и спросил, уже зная ответ:

- Брюнетка?

Гайер кивнул. Освальд улыбнулся еще шире, прикоснулся гребнем к кончику носа. Втянул в себя запах, еле-еле сохранившийся, но достаточный для него, вдохнул глубже. Пряный, острый и сладкий одновременно, запах той, что теперь никуда не денется. Прикрыл глаза, пытаясь представить, увидеть хотя бы какой-то образ...

Высокая? Да, скорее всего, крючки для одежды висят высоко. Волосы не красит, нет, цвет свой. Запах... сложная смесь дорогих духов и простых народных средств, применяемых любой умной женщиной вместо непонятных составов из аптек, чуть менее дорогих, чем лавки парфюмеров. Ухоженная, раз уж позволяет себе бывать у вторых. И нить, ярко-красная, почти алая нить на одном из зубчиков. Длинная, прочная, не расходящаяся на тонкие паутинки волокон. Бархат? Шелк? Атлас? Да, такой тяжеловато спрятаться в глуши, значит, что и поиск упрощается, хотя... Травниками не становятся в городах, а значит все не так просто.

Освальд встал с колена, отряхнул штанину. Повернулся к хозяину замка, так и молчавшему:

- Я нашел все, что необходимо. Завтра утром выезжаю.

Эксеншиерна кивнул и пошел в сторону лестницы.

Дорога, ведущая на север, оказалась надежной и проторенной. Здесь, у берегов холодного серого моря, не было расквашенной после дождей грязи под копытами. Ветер высушивал здешнюю землю чуть ли не сразу после прошедшего шторма с ливнем. Подковы Серого выбивали искры из самой природой выложенной камнями полосы тракта, ведущего в нужную Освальду сторону. Искры летели в стороны скоро уже как неделю.

Еще в замке, той же ночью, оказавшись в выделенной ему комнате в большом крыле замка, достал из сумки все необходимое. Хотя, необходимого инвентаря было хрен да маленько. Полая изнутри сфера "искателя", размером в большое куриное яйцо, срезанная поверху. Тонкостенная, отлитая из серебра и с крышкой, сплетенной из кусочков филиграни. И не совсем обычная стеклянная фляжка, со старой и потертой по бокам кожаной оплеткой. Внутри плескалась, где-то на половину, синеватая прозрачная жидкость. Реагент, созданный по рецепту талантливого и уже погибшего студента одного из факультетов Абраксаса. Освальд не знал его, сожженного лет пятнадцать назад Огненной Палатой на далеком юге. Но благодарил парня всякий раз, используя синий раствор, чьи запасы неумолимо приближались к концу.

Короткий плеск жидкости из фляжки, текущей в небольшое углубление серебряного яйца. Последний штрих, тонкая стальная иголка с утолщением-стрелкой и темно-красной бусиной на противоположном кончике. Волосы, пропитав их остро и тонко пахнущей смолкой, охотник скрутил в одну плотную нить. Сделав петельку, накинул ее на острый кончик иглы, протянул нить по всей ее длине, накручивая спиралью. Самое важное проделал с крохотной бусиной, обмотав ее крест-накрест и еле-еле сумел затянуть едва виднеющийся кончик волос. И только потом, аккуратно опустив в компас, прикрыл металлическим и невесомым кружевом крышки. Осталось ждать, недолго и внимательно наблюдая.

Игла дрогнула, поплыла в одну сторону, в другую, но метаться не стала. Замерла, четко и однозначно указывая на север. Бусина заметно посветлела, оживая алым пятном изнутри. Странно и не так ожидаемо, как будто больше бежать ей и некуда, однако же... Теперь, зная направление, охотник проделал последнее из тонких занятий, связанных с поиском. Достал из сумки плотный деревянный футляр с выемкой, поместил яйцо "искателя", прикрутив винтами по бокам. Вворачивать каждый из четырех держателей следовало строго по очереди, последовательно доходя до необходимого натяжения и занявшись другим. Перетянешь -- неверное направление, расслабишь -- неверное направление, тонкая механика, ничего не скажешь. Но пальцы все делали без охулки, опытные и привычные. Раз, два, подтянуть, перейти, зафиксировать, так... Готово? Готово, все сделано как нужно. Яйцо, упершись в толстый шпенек снизу и удерживаемое по бокам, повисло над бархатом футляра. Игла покачалась, не сместившись, указывая на твердый "норд". Вот и все, приготовления закончены. Можно было отправляться и в путь.

Эксеншиерна проводил его до ворот, дальше не отправился. Во взгляде опытного и бесстрашного вояки густо плавала надежда. Он ждал его назад, ждал не одного.

- Удачи тебе, охотник. - Гайер посмотрел снизу, настоятельно и практически моля.

- Удача нужна ленивым, герре Эксеншиерна... - Освальд посмотрел на дорогу. - Только ленивым.

Легко толкнул Серого ногой в бок, отправляя в путь. Конь пошел вперед охотно, как будто застоялся и хотел нагнать потраченное впустую время. Охотник не оглядывался, не с чего. Впереди лежал путь, про который ему пока не было ничего известно. Сколько лиг и дней пройдет по нему, доберется ли до конца... Покажет лишь время.

С того момента прошло уже пять дней и шесть ночей, а результата Освальд пока так и не достиг. Это ему совсем не нравилось.

Мерно двигался отдохнувший за ночь Серый, мощно неся седока, его вещи и собственный вес. Конь уставал не меньше Освальда, хотя им обоим пришлось проскакать за прошедшие дни немалое расстояние. Заночевать на постоялом дворе вышло всего один раз, и еще ночь прошла на ферме, посреди густых зеленых лугов. Хотя Освальд предпочел бы ей повтор отдыха в гостинице. Слишком колючей оказалась солома, блохи и клопы кусались нещадно, а пыль на сеновале забивалась повсюду. Но что поделать, раз такая доля?

Дорога, снова дорога. Сколько ему довелось проехать вот так, покачиваясь в седле, изредка подремывая, чаще всего постоянно будучи настороже? Последние лет пять Освальд постоянно куда-то ехал. Перекати-поле, колоброд, гонимый ветром пучок сухой травы, как еще? Но он и не думал жаловаться, это же его жизнь. Пусть когда-то выбранная не им, и не для себя самого. Но ему, что врать себе, она нравилась.

Серый мерно и привычно шел легкой рысью вперед, охотник думал, не теряя внимательности. Про эти места он узнал все, что можно, даже немного того, что и нельзя. Чего-то хорошего здесь, в последнее время происходило мало. Слухи слухами, но кое-что Освальд слышал и раньше. И это "кое-что" ему не нравилось. Особенно постоянные и неизменные слухи про варгеров. То ли племена, то ли кланы озверевших безумцев, наводящих страх на поселенцев, добиравшихся даже до побережья и первых из больших и серьезных городов. Нельзя сказать, что верилось в подобное с трудом. Вовсе нет, как раз таки наоборот.

Мэрай побежала на север, который заселялся с трудом, долго и иногда без почти результата. Причина у "почти" чаще всего оказывалась банальной и страшной. Холод и заваленные снегом зимние горные перевалы, не пропускавшие, в случае чего, переселенцев назад. Неурожай, голод и болезни, чаще всего незнакомые. Зверье, которому на севере человек был совершенно не указ. Да и медведи с волками, как ни странно, здесь совсем не чета тем, оставленным переселенцами на родине. Не просто другого цвета, бывшего чаще всего белого или серого с темными подпалинами. Зверье тут оказалось крупнее, злее, умнее и хитрее. И еще - все те же племена местных жителей, дикие и неуправляемые. Варгеры... черно-белый ужас севера.

Про этих Освальд только что и слышал, сталкиваться, хотя бы с одним варгером, не приходилось. Но чего узнал, ему хватило, чтобы кое-что понять. Если Мэрай оказалась там, где их набеги происходили постоянно, то проблема у него серьезная. Вряд ли получится легко и гладко пройти через края, в которых лютуют люди-волки, не признающие мира и переговоров.

К вечеру Серый и его всадник добрались до довольно большого поселка. Он остановился на холме, всматриваясь в него. Высокий частокол, сторожевые башни по углам, все привычно и знакомо, как всегда на таких задворках цивилизации. Наблюдатели на вышках и воротах одновременно взял его на прицел, следя за каждым движением наконечниками стрел. А вот это странно, все-таки он всего лишь один, да и день вокруг, видно, что никого больше нет. На воротах, приоткрытых ровно на ту ширину, чтобы коню проехать, двое хмурых бородачей несколько минут допытывались: кто да откуда? Пропустили без взятки, зато заставив показать все, что было в седельных сумках. Но не профессионалы, это точно. Кроме арбалета, шпаги и даги, да топорика у седла, больше ничего и не увидели. Освальд про себя усмехнулся, заезжая в ворота с каменным лицом.

Проезжая по не больно-то широкой главной улочке, насчитал двадцать-тридцать домов, именно домов. Огородов здесь не водилось, тепла не хватало напрочь. Хотя Освальд знал про то, что еще дальше к северному побережью, на островах, жители выращивали все что хотели. Было бы желание, как обычно, а остальное приложится. Здесь предпочитали кормиться с проезжающих путников и, если судить по большим низким сараям, собранным тяп-ляп, за счет скота. Скорее всего, разводя овец, дающих и мясо и шерсть. Луга вокруг позволяли, зеленея даже в наступающей темноте и несмотря на осень. Освальд незаметно для пары местных зевак откинул крышку футляра с компасом, хмыкнул. Бусина на конце иглы разгорелась не на шутку, светясь алым светляком в сумеречном свете. Неужели вот так и сразу? Охотник остановился у широкого приземистого строения, в котором легко угадывалась придорожная гостиница с трактиром. Или трактир с гостиницей? Привязал Серого у коновязи, снял с конской спины переметные сумы и пошел к крыльцу.

Скрипнула дверь, тяжелая и крепкая, сшитая из толстых дубовых досок. Ставни на окнах, как мимоходом отметил Освальд, тоже сделаны не для украшения. Ничего удивительного в этом, памятуя о тех же варгерах, не нашлось. Обороняться в гостинице, при достаточном количестве людей и стрел, можно было запросто. Тем более что поджечь ее, построенную из песчаника и мореного дуба, с бухты-барахты точно не выйдет. Пригибаться, входя, оказалось не нужным. Проем по высоте соответствовал толщине и ширине двери, до притолоки голова Освальда не доставала весьма солидно.

Внутри обнаружилось большая светлая зала, заставившая охотника удивиться. Обычно в таких небогатых местах, а это ощущалось сразу, на свечах или масле для светильников старались экономить. Здесь же, тонкими язычками гари коптя потолок, на цепях висели под ним два колеса, каждое густо заставленное по ободу свечами. Он двинулся прямо к широкой и длинной стойке, за которой стоял хмурый и седой детина. В зале сидело с полтора десятка человек, замолчавших при появлении охотника. Хватило одного взгляда, чтобы понять, кто они и почему в деревне почти нет никаких огородов. Трапперы, медвежатники, охотники на хищников... И не обязательно только четвероногих. Про это Освальд не подумал, возможно, что и зря. С такими людьми сталкиваться ему приходилось постоянно, самому того не желая. То ли в нем самом что-то не нравилось большинству умельцев обращаться с оружием, то ли существовала какая другая причина, о которой он и не подозревал. Впрочем, Освальду чаще всего было на это совершенно наплевать.

Провожаемый поворачивающимися бородатыми лицами, он спокойно дошел до хозяина, аккуратно положил на пол сумки. Снял с плеча ремень чехла арбалета, прислонил его к стойке. Оружия, даже видимого, с избытком хватило бы на всех присутствующих в зале гостиницы. Седой усач, с украшенным шрамами лицом молча приподнял вверх бровь. Освальд опять удивился, нечасто доводилось попадать в те места, где сдается ночлег и хозяева которых не рады возможному постояльцу.

- Мне бы комнату, переночевать.

- Монета... - Хозяин кивнул головой. На не заданный вопрос чуть ухмыльнулся. - Серебряная, в пол-талера.

- Не слишком дорого? - Освальд ухмыльнулся в ответ.

- В самый раз. Ужин и завтрак, баня... - усач ухмыльнулся чуть больше. - Ну и овес коню.

- Хорошо. - серебряный кружок лег на стойку. - Нальешь выпить?

- Выпивка отдельно, в проживание не включена. - трактирщик и владелец гостиницы в одном лице посмотрел на охотника, не увидел возражений и продолжил. - Сидр наш собственный, этого года урожай, светлый и темный эль с Оловянных островов, пиво с Доккенгарма и местное, водка, анисовая и можжевеловая.... Есть вино, смородиновое. Тоже местное, мое. Но хорошее.

- Вино подойдет. - Освальд покрутил головой, высматривая свободный стол. Показал на один в свободном углу, у одного из двух еще не закрытых ставнями окон. - Я пойду туда. Принесут вино?

- Принесут. - Трактирщик чуть прищурился, глядя на него, и снова кивнул.

Охотник сел на крепкий, с низкой спинкой, массивный стул. Вещи убрал под стол, откинулся на стену. Ноги гудели, ничего не скажешь, чуть ныли спина и все-таки отбитый об седло зад. Хотелось добраться до той самой бани и лечь спать... Но надо посидеть и послушать местных, разговоры, сплетни. Понятное дело, что пока будут сидеть и молчать, либо разговаривать вполголоса. Незнакомый приезжий, мало ли? Ничего, разойдутся, привыкнут, это Освальд знал точно.

Профессию его с первого глаза не угадать, а наемников, шастающих по неспокойному свету в поисках заработка сейчас навалом. То одна, то другая мелкая война, мало ли. Арбалет? Ну и что такого в арбалете? Хитрое магазинное устройство, гордость Эпрона, в чехле вовсе незаметно. Дешевым кнехтом оборванцем, только и умевшим что работать еще дедовским топором, он не выглядел. Так... спокойный и профессиональный пес войны, каких сейчас хоть пруд пруди. Да и выпивка опять же, глядишь, скоро местные трапперы разойдутся и вновь начнут молоть языками. А в горячую воду и чистую постель можно и чуток позже. Переживет, не в первый и уж точно не в последний раз.

Служанка, женщина лет тридцати пяти, поставила на стол глиняную бутылку, кружку. Терпко запахло действительно домашним и хорошим ягодным вином, забулькавшим в кружке. Чуть позже появился ужин, рассыпчатая гречневая каша из привозной крупы, с тонкими, в палец толщиной, колбасками, поджаренными на сале. Охотник благодарно кивнул, опуская в карман фартука небольшую монетку в благодарность за ее расторопность. Женщина неожиданно дернулась, когда его рука задела низ живота, прикусила губу. Охотник сделал вид, что не обратил внимания, тихо втягивая воздух и принюхиваясь. Так-так, вот уже куда как интересно... Аромат девятисила, крови и чего-то неизвестного, острого и резкого, отдающего неуловимым запахом специй и жасмина. Тот самый запах, так недавно ощущаемый им под крышей ремонтируемой башни. Очень интересно.

Три сухощавых траппера, сидевших за ближайшим к нему столом, пересели. Пусть их, пересаживаются, что поделать. Освальд с удовольствием бы ухмыльнулся над подобной мерой предосторожности, но это сейчас явно лишнее. А вот достать из кошеля на поясе маленький серебристый шарик с мягким конусом на конце -- вовсе нет. Охотник поднял руку почесать грязные волосы, незаметно воткнул слухача и снова откинулся назад спиной. Хорошая штука, помогает во многих делах и снимает некоторые проблемы. А вот теперь можно и послушать.

- Загнали на неделе троих, отделали... Где? У Черных камней.

- Не у Белой скалы?

- Не слушаешь, что ли?

- ... а я ее, значит, за шею-то взял и говорю: заорешь, так сверну, как куренку, поняла? А раз поняла, так раздвигай ляжки...

- Не, не та охота пошла, не та. Белорожие все зверье распугали, белку и ту не возьмешь за просто так....

- Сама сопит, вырываться поначалу вздумала, а потом-то, слышь, в раж вошла.

- ...сняли, честно тебе говорю, пять голов, отнесли старосте тамошнему, так он вздумал не платить, а, каково?!

- Тут я и говорю, что зверя то нет!

- А чего это Шельма боком ходит как-то? Эй, красотка, а ну иди сюда, дай потискать, месяц в лесу сидел. Чево?!!

- А сама так и охает, стервь, так и подмахивает, ага...

- ... ах ты зараза!!! Ребенка ждешь, к лекарке ходила?!!

- Не платит, грит, что он сейчас с беломордыми не воюет, дескать опасно, а?! С варгерами, выродками, не воюет!!!

- Лекарка, да в поселке?!! Куда ушла, когда?

- ... а муженек ейный встал в дверях, рожа красная, сопит. А чево он против траппера-то смогет, хех... Накостылял бабе своей за охи-вздохи, потом. Как я уходил, тогда и костылял. Той рукой, что не сломал ему, ага.

- Да иди отсюда, баба глупая. А мне бы сходить к травнице, а то чиряк вскочил, эхма.

Освальд отхлебнул из стакана, дивясь собственному счастью. Мало ли, конечно, какая знахарка оказалась в поселке, но... Что-то внутри подсказывало, что та самая. Не зря "искатель" так уверенно дернулся в полдень, поведя его в эту сторону. Вот оно, чутье, не подвело ни капли, вывело куда надо. Охотник покатал на языке глоток сладкого, чуть вяжущего язык и небо вина. Покрутил оловянную кружку, совсем не из дешевых, привезенную из-за моря. Маленькие и выпуклые круглые медальончики по бокам, вычурные и сложные, рассказывали про кого-то из тамошних островных подвижников Мученика. То ли про Кухлина, то ли про Махпелу, у них там черт ногу в святых сломит. Мысли вернулись к прислужнице, которую, оказывается, звали Шельмой. Не имя, но и то хлеб. Стоило поговорить с ней попозже, когда все разойдутся и успокоятся. Лишь бы не спугнуть.

Охотник встал, стараясь покачнуться и прикинуться пьяненьким. Не пьяным, ни в коем случае. Так, с устатку вино, мол, легло, вот ноги и заплетаются. Поискал глазами рыженькую прислужницу, помотал пальцами в сторону лестницы. Вроде как попросил проводить в комнату, отведенную на ночлег. Черт с ней, с баней, утром помыться можно будет. Трапперы на его уход уже не реагировали, привыкли все же таки, да ничем и не выделился Освальд. Шельма ждала на ступеньках незаметной из его угла лестнички, ведущей на второй этаж.

Женщина подняла за ручку жестяной подсвечник, в котором мерно теплился свет от огарка толстой свечи. Прошла вперед, отперев ключом одну из невысоких дверей. Второй этаж был заметно ниже первого, голова чуть не чиркала по потолку, с потемневшими от времени белеными панелями. Освальд зашел следом, не забыв пьяно покачнуться. Комната, как комната. Стул, стол, низкая неширокая и надежная кровать, уже застеленная чистым бельем. Он бросил вещи рядом с ней, сел, вытянул ногу и охнул, массируя бедро. Шельма не повела глазом, собираясь уходить и ожидая только возможных пожеланий. Понятно, значит, все-таки разговор стоило начинать ему:

- Слушай... - женщина посмотрела на него. - У меня тут рана, старая. Болит мочи нет, как зима близко становится. Нет у вас, случайно, в поселке лекаря, а?

- Лекаря? - Шельма пожала плечами. - Да есть один дед, живет на отшибе. Завтра покажу.

- Вот спасибо. - Освальд удовлетворенно кивнул. - Спасибо тебе, добрая женщина. На-ка вот, за помощь.

Небольшая серебряная монетка скользнула в карман передника. Да, не получилось легко, ну и не страшно. Раз не выдала ту, к которой ходила, значит здесь его цель. Осталось дождаться времени, когда внизу прекратят шуметь и пойти за женщиной. Наверняка пойдет предупредить про то, что один из приезжих интересовался знахарем. Раз уж соврала, то причина есть. А окно в комнате имелось, круглое и большое, как раз вылезти одному, не самому толстому охотнику. Лишь бы не упустить момент и не вспугнуть, да, лишь бы не вспугнуть. Освальд подвинул стул к подоконнику, в надежной раме и с толстым чистым стеклом, потушил оставленную Шельмой свечу и начал смотреть вниз. Благо, выходило окно удобно, обзор из него захватывал и задний двор и дорогу перед гостиницей. Охотник давно привык к частому ожиданию, оно не раздражало, давая возможность поразмыслить.

Освальд поправил шпагу на левом бедре, чуть подтянул ремешки, плотнее, чтобы совсем не болталась. Проверил, как выходит из ножен, остроту рубящей кромки и грани для колки. Свет от месяца, ярко светившего на очистившемся от туч небе, мягко отсвечивал на изгибах гарды, сделанной умельцем из затейливо переплетающейся вязи металла вокруг широкой чашки и крестовины. Усмехнулся, вспомнив то, как долго привыкал к ней после надежной, но не такой хорошей, бывшей у него в самом начале длинного пути.

Как и всех других, Освальда многому научили в Школе, и владеть оружием -- в первую очередь. Разным оружием, от длинных протазанов, пусть и редко встречавшихся, до двуручного меча, всех имеющихся вариантов. От простейшего палаческого куска стали с незатейливым перекрестьем между лезвием и рукоятью до сложнейших эспадонов, цвайхандеров и блайдеров мастеров-забойщиков из полков ландскнехтов. Мастер Жак, седогривый, с аккуратными усами и бородкой, со шрамом над правым глазом и скверным характером, ругающийся и плюющийся от "успехов" учеников, как-то раз оставил его после двух с лишним часов мучений с топорами.

Будущий охотник поймал брошенный мастером толстый, проложенный изнутри ватой и рваной кольчужной сеткой, кожаный жилет-нагрудник. Непонимающе уставился на него и чуть не упустил момент, когда перед носом просвистело оружие, также отправленное Жаком в полет. Только тогда понял, что впереди ждет какое-то новое истязание. Жилет ему помог затянуть сам учитель. Проверив все крепления ремней, всучил перчатки с длинными толстыми крагами. После чего вытянул из ножен длинный и широкий клинок, отличающийся от железной конструкции в руках Освальда также, как и сам, аккуратный, пластичный и опасный отличался от мокрого, грязного и уставшего подростка. Хищно дернул подбородком, показывая место для начала поединка и пружинисто оказался напротив, со свистом разрезав воздух приветственным жестом. Больше красоты и показной лихости в этих занятиях не было.

Танец ног, сложная пляска, в которой именно шаги играли главную роль, а вовсе не длина или сила рук, не размер и заточка клинка. Всего этого ученику Школы пришлось хлебнуть с лихвой, если не сказать больше. Почему мастер фехтования так полюбил в свое время это, не такое с виду страшное и опасное оружие? Этого Освальд не знал. Учитель Жак одинаково легко и свободно обращался с любым образцом оружейной Школы, начиная с боевого цепа и заканчивая любым копьем.

Даже вооруженный простой железной палкой и выходя против троих, вооруженных круглыми щитами и мечами учеников, неизменно оставлял их проигравшими, лежащими на песке арены и тихо сопящих и стонущих сквозь зубы. Освальду вкус мелкого речного песка был знаком куда как больше. В какой-то момент он совсем перестал считать количество своих падений, уколов, достающих даже через защиту, синяков и отбитых обидными ударами плоскостью оружия филейных частей. Время шло, уроки становились все виртуознее. Учитель настойчиво и упорно делал из него бойца-универсала, но постоянно возвращался к такой любимой им тяжелой шпаге.

То оружие, что сейчас так мягко облегал лунный свет, пришло к нему не так уж и давно. Родилась шпага в тех же местах, что и чудо-арбалет, то есть в мастерской оружейников и изобретателей Броккенгауза и Эпрона. Угрюмый и вечно ворчащий бородач дварф Эпрон, любитель пива и механизмов со сложным устройством, играючи выковал основу за то время, что Освальд валялся у них с пропоротым бедром, о котором он практически и не наврал Шельме. Окончательную балансировку, лоск, заточку и саму гарду обеспечил веселый и тощий Бродгауз, его компаньон человек, никогда не расстающийся сразу с тремя парами дорогущих очков. И оружие ни разу его не подводило.

Внизу все гомонили, хотя заметно тише. Скорее всего, загулявшие трапперы скоро разойдутся по домам и по комнатам, снимаемым здесь же. Он открыл окно, проверив на скрип петель, и наличие на карнизе возможных препятствий для спуска. Открылась тяжелая рама легко, не издав ни звука. Стена под ним казалась удобной, на первый взгляд. Вдобавок внизу, под окном, лежали на просушке охапки сена, скорее всего для ремонта крыши конюшни, темнеющей сбоку. Оставалось только дождаться и не просмотреть фигурку рыжей, спрыгнуть и пройти следом за ней. Сделать что надо, вернуться и вывести Серого из конюшни. Ему бы еще вторую лошадь, чтобы уйти из поселка, спокойно, без проблем и как можно быстрее. Мало ли, как относятся к Мэрай местные, погони ему не очень хотелось.

Потянуло ночным холодком из открытого окна. Освальд глубоко втянул воздух, принюхиваясь к запахам, выделяя те, что могли заставить насторожиться. Все возможно в таком месте, мало ли? На обоняние ему жаловаться не приходилось, и оно не раз выручало, подсказывая появление противника раньше, чем тот появлялся на виду. Сейчас в воздухе, кроме обычных запахов деревни и собственно гостиницы, ничего не было. Что-что, а запах большого количества лошадей, людей с оружием, обязательных металла и выделанной кожи, смазки и гари, шедших бок о бок, в воздухе не ощущалось.

Окончательно все успокоилось и утихомирилось еще не скоро, но ждать Освальд умел. Уверенность в том, что рыженькая служанка пойдет к Мэрай, не ослабевала. Ожидание вознаградилось спустя небольшое время после ухода последних выпивох, пошатывающихся и горланящих песню про развеселую и разбитную девчушку в красном плаще, уделавшую нахального волка-людоеда, пытавшегося ей полакомиться. Троица, видневшаяся на улице еще долго, горланила и выводила незамысловатые соленые куплеты громко и с душой. Охотник усмехнулся, песня оказалась веселой и по нраву.

Дверь пристройки, выходящая на задний двор, хлопнула совсем тихо. Если бы он не ждал ее так внимательно, наверняка проглядел бы появление. Но нет, вон она, закутавшись в теплую накидку, торопливо побежала в сторону удаляющейся троицы. Освальд хмыкнул и скользнул в окно, повис на руках, спрыгнул.

Красться за Шельмой оказалось просто. Женщина, пару раз оглянувшись и не заметив тень, скрывающуюся в темноте у домов, быстро пошла дальше. Охотник незаметно отлепился от стены, в которую втек живой каплей, поправил арбалет, не взведенный и висящий на плечевом ремне. Еще одно удобное изобретение неугомонного дуэта из Ниросты, за которое ему пришлось доплачивать. Вряд ли он понадобится, но лучше взять, чем оказаться без него.

Поселок был большим, как верно заметил охотник, подъезжая, и покружить все же пришлось. Освальд всегда удивлялся тому, как за не таким уж и длинным частоколом можно нагородить такую паутину улиц, ходов, проулков и переходов. Шельма шла не напрямую, спокойно ныряя через незаметные промежутки между домами, иногда пропадая в черноте теней от овинов и пристроек. Но, даже не зная поселения, стало ясно, что идет куда-то к околице. Возможно к тому самому деду-знахарю, про которого рассказала ему. Освальд тихо крался следом, стараясь не отставать, пока выходило очень хорошо. Когда впереди показался дом, стоящий на особицу, с одним, едва светящимся оконцем, понял что добрался. Притаился за двумя сросшимися и опавшими яблонями, украдкой открыл "искателя". Игла ярко алела, а ее кончик повернулся в сторону хлопнувшей двери. Ну, вот и нашел.

Она действительно оказалась высокой и черноволосой. Одетая в красное платье из привозной тонкой шерстяной ткани, сидела за столом, перебирая травы, нарезая ножом головки болиголова и корни аира. И запах, сладкий и пряный одновременно, шел от Мэрай густыми тяжелыми волнами, неожиданно волнуя охотника. Спокойная, с ровными прямыми линиями бровей над карими внимательными глазами, смотрящими на него без тени испуга. А еще он не видел ее левую руку, которую травница опустила под вышитую узором скатерть. Именно после этого движения арбалет оказался в правой руке охотника, смотря острой граненой стрелой в стену напротив. Никакого желания заработать удар какого-то артефакта или просто колдовского пасса у Освальда не оказалось.

- Положи руку на стол. - голос у него был совершенно спокойным. - Будь так добра.

Ладонь, белая, крепкая и крупная, с аккуратными ногтями, легла на ткань. Рядом лег нож, медленно опущенный второй рукой. Рыжая Шельма застыла статуей, разинув рот и смотря на охотника с нескрываемыми злостью и страхом.

- Я его не увидела...

- Странно было бы, если бы увидела. - Голос у травницы оказался под стать ей самой, грудной и бархатный. Высокая грудь, с туго натянувшейся тканью на ней, чуть дрогнула. Освальд понял, что надо быть внимательнее, и что-то здесь не так. Ведьма или нет, но отвлечь внимание от самого важного, от полного контроля над ней, Мэрай явно умела. И немудрено. Женщина оказалась красивой, вовсе не такой, как ожидал охотник. Никакого кривого носа, жирных и засаленных патл с бородавками, должных быть у ведьм из всех известных ему случаев, когда те оказывались настоящими.

- Странно было бы... - повторила она. - Ни разу не встречалась с теми, кто выходит из ворот Школы, но ты явно оттуда. Да?

- Возможно. - Освальд дернул щекой. Происходящее не нравилось ему все больше. Слишком спокойной и независимой для беглянки оказалась удравшая от Эксеншиерны женщина, смотрящая на профессионального умельца по нахождению и приволакиванию к клиенту нужного человека. - Наверное, стоит объясниться?

- Наверняка. - бархатный голос обволакивал. - Раз уж ты здесь. Меня зовут Мэрай... Хотя ты это и так знаешь, как мне кажется. А тебя?

- Освальд. - свое имя он говорить не хотел, но получилось это само по себе. - Мне надо привезти тебя к...

- К Гайеру Эксеншиерне, знаю. - женщина вздохнула, ткань на груди снова сильно натянулась. - Этого я не хочу.

- Почему? - Охотник внимательно посмотрел на нее.

- Там слишком много зла. - она подперла щеку рукой. - Чересчур много. И я совсем не уверена что мы с тобой сможем доехать. Он будет нас ждать.

Освальд чуть было не сплюнул на чистый пол от досады. Все-таки что-то у нее не так с головой, как и у всех особ подобного рода, встречавшихся ему раньше. Хотел ответить, но не успел. За окном хрустнуло, предательски хрустнуло под ногой незаметно подкравшегося человека. Стекло вылетело чуть позже, выбитое вместе с рамой одним сильным ударом. Свистнуло в воздухе и рыжая Шельма осела набок, схватившись за шею, задетую ударом брошенного дротика. Захрипела, пуская между пальцев мгновенно вздувшиеся алые пузыри, лопающиеся и разбрызгивающие вокруг кровь. Мэрай метнулась к ней, заваливая на спину, прикрывая собой и что-то быстро шепча скороговоркой.

Щелкнул механизм арбалета, стрела ушла в проем окна. Звук, сочный и чмокающий, доказал попадание. Освальд не стал выбегать через дверь, наоборот. Привалил стоявшую у стены лавку, вбил в ручку чурку из поленницы, лежавшей у печи, плавно двинулся к окну. Двинул рычагом, перезаряжая оружие, и сразу же выстрелил, заметив мелькнувшее за окном странно белое лицо. Болт вошел прямо между глаз, с хрустом и чавканьем, лицо беззвучно пропало из вида. Освальд пригнулся, отпрыгнул вбок, уходя с линии броска чего-либо метательного. Больно уж умелым показался предыдущий бросок. В дверь гулко ударили, крикнули что-то неразборчиво, хрипло и зло. Факел влетел в окно сразу после крика. Охотник опрокинул на него ковш с водой, стоявший на столе, рядом с нарезанными травами Мэрай. Посмотрел на нее.

Женщина вжалась в угол, подтянув к себе Шельму, продолжая сжимать руками шею. Чтобы она не шептала перед этим -- не помогло. Рыжая умирала, в чем в чем, а в этом Освальд разбирался. Жизнь вытекала из нее также быстро, как хлестала кажущаяся темной кровь из разодранных острием артерий и вен. Губы Мэрай шевельнулись:

- Варгеры...

Освальд выругался, понимая, что все плохо. Ждать следующего факела явно стоит скоро. Что делать? Со звоном вылетело стекло в соседней комнате, гулко ударило об пол. По запаху, едкому и густому, сразу стало ясно, что там. Охотник быстро выглянул в проем, посмотрел в сторону шума и запаха. Факел, просмоленный, с тугой шишкой пакли на самом конце, чадил. Доски начали потрескивать, чуть позже вспыхнула ткань покрывала кровати, свисавшего с нее. Ждать не стоило, оставалось только прорываться из дома, оказавшегося ловушкой.

Арбалет оказался снова поднят к плечу, мягко спружинил рычаг, вжикнула тетива, за окном раздался короткий вскрик. Освальд прыжком оказался у двери, вытащил деревяшку из ручки, пинком выбивая дверь. Щелкнуло подряд тремя последними стрелами, одна мягко вошла в человеческую плоть. Охотник перебросил опустевшее оружие за спину, поднял круглый и тяжелый стол, невольно охнув. Рыжая к этому времени все-таки умерла, наговор травницы не помог. Он окликнул Мэрай, взглядом показав ей занять место у дверного косяка. Выбежал сам, прикрываясь, как мог импровизированным щитом. Им повезло, у небольшого домика в живых осталось лишь двое нападавших. Первый, жадно хакнув, рубанул с плеча топором, вырубив кусок стола, и тут же упал на землю, придавленный им же. От удара копья с широким наконечником второго варгера Освальд ушел вбок, юзом откатившись и выхватывая клинок. Но левой рукой успел перед тем метнуть нож, воткнувшийся под подбородок человеку с вымазанным белым и черным лицом, прервав яростный вопль.

Первый из нападавших, отбросивший стол в сторону уже бежал к нему, замахиваясь топором и прикрывшись небольшим круглым щитом. Но не добежал. Громко и мерзко хрустнуло, нападающий неожиданно дико заорал и упал на землю, разом, как подрубленное дерево. Освальд замер, не понимая. Но ответ оказался простым. Большой и тяжелый, размолотивший в крошку крестец варгера колун, упал рядом. Мэрай появилась чуть позже, темной тенью встав в проеме двери горящего дома. Мягко, по-кошачьи, оказалась рядом с воющим и роющим пальцами землю варгером. Наклонилась, нисколько не опасаясь, взялась за длинные волосы, потянула на себя и абсолютно спокойно перерезала ему горло тем самым ножом, которым строгала травы с кореньями. Человек с черно-белым лицом захрипел, дернулся несколько раз и затих, лишь булькая горлом. Освальд одобрительно кивнул.

- Может, спрячешься пока? - он посмотрел на нее, стараясь не упускать из виду основную часть деревни. Там орали, били друг друга железом и умирали. - Мне все равно надо туда, конь, вещи. Вещей-то не жалко, но конь...

- Это твое дело. - травница подняла копье убитого варгера. - Я не хочу оставлять этих тварей безнаказанными. Не хочешь убивать, пережди здесь. Дойти до людей сможешь и без коня.

- Дело совсем не мое, это точно. - Освальд следил глазами за наконечником копья, которое неожиданно уставилось ему в грудь. - Тебе оно точно надо? Это же не твоя деревня.

- Это моя земля. - Мэрай мотнула головой, отбрасывая с глаз прядь волос. - Их сюда никто не звал. Не стой у меня на дороге, охотник.

Пальцы женщины засветились неярким голубоватым светом, перекинувшимся на наконечник. Вот это было плохо, даже весьма. Расстояние между ней и Освальдом было немаленьким, и вряд ли он успеет сделать что-либо. А вот что у нее оказалось припасено про запас... гадать можно долго. В лучшем случае откажет тело или накинется неудержимый чих с соплями. За спиной, в деревне, орали и колотили железом еще сильнее. Что-то с треском развалилось, женщина вздрогнула.

- Горит? - Поинтересовался охотник.

- Да... - Мэрай метнула на него злой взгляд. - Слушай...

- Это ты слушай. - Освальд вложил шпагу в ножны. Снял арбалет, переломил, открывая барабан с ячейками для стрел. Вытащил из-за пояса пук запасных, начал вкладывать по одной. - Я помогу, как смогу. И ты поедешь со мной, идет?

- Да. - Она кивнула и побежала в сторону горящей деревни. Свет на пальцах погас.

Освальд хмыкнул, и двинул следом, успев взвести тетиву. Следовало поспешать, деревня полыхала уже в нескольких местах. Черные тени мелькали между огней, сплетались в боевом танце, наскакивали, атаковали, катались по земле, разрывая друг другу глотки. И над всем этим винтом врывался в уши воющий безумный вопль из нескольких десятков глоток. Варгеры, те самые, про которых Освальд знал очень мало, пришли в поселок сами. Не из-за тех ли своих собратьев, за головы которых не заплатил староста соседней деревни? Кто знает...

Оставалось только суметь схватиться с ними в бою и остаться в живых. Но это охотник умел хорошо. Хотя самым главным оставалось следить за травницей, лихо бегущей в сторону самой сумятицы. Не дать ей погибнуть и, возможно, все-таки воспользоваться оказией, оглушить, вывести из конюшни Серого и увести глупую бабу. Охотник еле успел заметить несущуюся к ним яростно орущую беломордую фигуру и выстрелить, пришпилив ее к так кстати оказавшейся за спиной дощатой стене нужника.

В два прыжка Освальд догнал Мэрай, не заметившую трех нападавших. Варгеры метнулись к ним через улицу, до которой они наконец-то добрались. Пихнул ее бедром, заставив упасть, опустился рядом на колено, вскинул арбалет. Нажал пальцами на тугую скобу под пальцем и тут же быстро потянул на себя короткий рычаг, провернув барабан. Тетива вернулась назад по смазанным салазкам за мгновение до того, как пятка болта показалась в зацепе. И снова пальцы нажали на гибкий металл, отправляя вперед толстую и длинную смерть. Три выстрела он успел сделать до того, как вслед первым появилось еще двое. Один варгер упал тут же, крича и схватившись за грудь, по которой извивались голубые и шипящие змеи, заставляя дымиться не только толстый нагрудник из кожи, но тело под ним. Второго Освальд принял мелькнувшим хищным языком клинка, клюнувшим в бедро и потом под левую подмышку. Варгер упал, брызнув кровью между черных губ. А они с Мэрай пошли дальше.

Впереди были несколько деревенских улиц, залитых кровью и огнем пожаров. Крики, стоны и яростные вопли сошедшихся насмерть врагов. Варгеры вошли в деревню неожиданно, сумев подкрасться к часовым и перебравшись через частокол сразу в нескольких местах. Трапперы, лишившись своего главного преимущества -- дистанции выстрела из лука, не сдавались. На одной из караульных вышек продолжал полыхать сигнальный огонь, перекинувшийся на крышу, и било, висевшее там же, давно молчало. Сколько было нападающих, несколько десятков, сотня? Понять этого в безумии боя и пляске огня Освальд не смог. Он просто шел следом за травницей, прикрывая ее, кружась вокруг черной тенью с двумя клинками, длинным и коротким, в руках. Успевал практически везде, не подпуская к ней ни одного из противников-берсеркеров.

Шаг, смена ног, удар шпагой, отход, нырок в сторону, блок дагой падающего сверху длинного узкого меча, широкий размах и прямо на лицо летят капли крови от развалившегося пополам черепа, хрустнувшего от удара. И тут же успеть оттолкнуть Мэрай, прижать к стене, коротко ударить отвесно и с оттяжкой, перерубая оскепище копья, которым метил в нее дико верещавший монстр в человеческом теле. Спасибо, двараг-дварф, за крепкое и острое оружие!

И снова вперед, куда идет женщина, ставшая из обычной лекарки воплощением богини войны Моррг, бьющей варгеров забранным у убитого оружием. Конский хвост за наконечником хлещет из стороны в сторону, и самое главное не упустить ее из виду, рвущуюся вперед, желавшую убивать вот этих, с черно-белыми рожами. Не упустить, не дать ударить или коснуться ее острой сталью. В какой-то момент тело, налившееся было дурной усталостью от горячки боя, стало легким и невесомым, обойдясь без приема нескольких шариков снадобья, которое осталось в сумке в гостинице.

Откуда-то с того самого холма, с которого так недавно Освальд смотрел на поселок внизу, раздался звук рожка. Взлетел вверх и рухнул вниз, упав на защитников и их врагов, давая первым радость, вторых выводя из бешенства и обратив наконец-то в бегство. Со стороны ворот, распахнутых настежь, с топотом летел конный отряд, в кирасах, наплечниках и латных юбках, ушастых шлемах с забралами и конскими хвостами поверху. Красные отблески огня замельтешили на клинках длинных кавалерийских мечей, рубящих направо и налево с высоты конского седла. Варгеры неслись к частоколу, падали, превращаясь в игольную подушечку, нашинкованные стрелами трапперов, тех, кто мог натягивать тетиву.

Освальд сел у стены, привалился к ней. Грудь ходила ходуном, чуть подрагивали руки. Такого боя на его памяти еще не было. Никогда прежде не приходилось драться вот так, среди горящих домов, оскальзываясь в грязи, смешанной с кровью, когда вокруг десятки людей... или нелюдей, желающих добраться друг до друга, убить, выпустить кишки, разорвать в клочья. И особенно когда ему еще и пришлось следить вот за этой взбаламошной бабой, тяжело опустившейся рядом. Копье с конским хвостом упало на землю обычной жердью, слегка звякнув о валявшийся тут же топор, втоптанный в черную жижу, перемешанную людскими и конскими ногами. Мэрай, плевать хотевшая на свое красивое платье, прожженное в нескольких местах и порванное на плече, дунула на волосы, закрывающие глаза. Посмотрела вокруг, покачав головой.

У поваленного высокого забора в полный голос выла какая-то тетка, прижимающая к окровавленному подолу разможженную голову бородача, виденного охотником вечером в трактире. Руки тетки скользили по колтуну темного цвета, в который превратились волосы и весь верх головы. Чуть дальше, разбросав руки, все еще сжимающие шипастый боевой молот, лежал варгер. У этого в спине торчали вилы, скорее всего вбитые сзади этой самой голосящей женщиной ему под лопатку. У стены наполовину сгоревшего дома сидел, свесив голову вниз еще один из трапперов, проткнутый таким же, как и у Мэрай, копьем. Со стороны дома, где Освальд нашел женщину, слышались крики, злые и радостные. Несколько молодых парней бежали, таща за вожжи, закрученные вокруг лодыжек, одного из выживших и не сумевших сбежать противников

- Не смотри. - посоветовал травнице Освальд. - Тут зла не меньше, чем в замке Эксеншиерны. Не надо...

Она не послушала, глядя на происходящее. Местная молодежь не стала церемониться. Дотащили орущего пленника до ближайших ворот, перекинули вожжи через их перекладину и подтянули его вверх. Варгер вопил не переставая, заходясь высоким резким криком, явно понимая, что сейчас будет. Освальд вздохнул, глядя на побелевшее лицо Мэрай. В ход пошли ножи, предварительно срезав всю одежду, располосовав кожу узкими длинными шрамами. Но это оказалось только началом.

Трапперы умели свежевать добычу с детства, ловко и аккуратно, и варгер не оказался исключением. Травницы хватило до того, как один из пьяных от злобы и победы юнцов добрался до паха пленного. Потом ее вырвало. Тогда охотник все-таки поднял ее за локоть и двинулся в сторону гостиницы, казавшейся не так уж и сильно пострадавшей.

Хозяин сидел на крыльце, баюкая сломанную руку. Мэрай, наплевав на запах от платья и тела, всклокоченные волосы и следы на лице, подсела к нему, заговорила, отвлекая. Ощупала руку, начала крутить головой по сторонам. Выскочившей сюда же немолодой женщине шепнула что-то на ухо и та убежала. Вернулась с водой, тряпками и несколькими плоскими и тонкими дощечками. Дальше Освальд уже не наблюдал за происходящим, направившись к конюшне. Собственный конь сейчас интересовал его намного больше.

Серый оказался жив, лишь сорвался с привязи. Остальные лошади, два дохловатых мерина и нервная молоденькая кобылка ржали и испуганно рвали кожаные ремни, но силенок не хватало. Под ногами Серого валялось тело в кожаном доспехе, усыпанном металлическими шипами и пластинками. Головы у трупа не было, вместо нее охотник увидел что-то, похожее на толстый красный блин, с торчащими из него белыми осколками и длинными волосами. Копыта Серого пришлось долго отмывать, кровь удалось удалить только широким скребком и жесткой щеткой. Успокоив все еще вздрагивающего друга, налив воды в колоду, охотник пошел назад. Травница ждала его у крыльца, на котором, правда, уже не было хозяина.

- Мне есть, кому помогать, пойду в поселок. Раненых очень много. - голос был уставшим, но решительным. - Меня проводит к дому сын хозяина, посмотрю, что осталось от трав и вещей. Можно попросить кое о чем?

- Да. - Освальд пожал плечами. Гоняться за ней, или следить, не хотелось. Хочет куда-то идти, так пусть идет.

- Тут есть мыльня. Наколи дров, затопи сразу, как рассветет. Если не сложно, конечно. Не хочу ехать в замок грязной. - карие глаза впились в его. - Хорошо?

Он лишь кивнул в ответ. Посмотрел вслед двум удаляющимся фигурам, развернулся и пошел в гостиницу. Ключи от помывочной хозяйка дала сразу, ничего не сказав и не заворчав. Колун и поленница обнаружились рядом с невысокой дверкой, ведущей в темную и пахнущую деревом, дымом, сыростью и шалфеем мыльню. Воду пришлось таскать с колодца, что оказался в соседнем дворе. В колодце гостиницы плавал утопленник варгер. Так что дел до самого рассвета у Освальда хватило с избытком.

Пар поднимался над краями большущей деревянной бадьи, стоящей в мыльне. Странно, Освальд почему-то подумал про парилки с камнями, какие встречались чуть восточнее, но ошибся. В одном котле, вделанном в стену прямо над печью, грелась вода, во втором была холодная. И вот это самое глубокое корыто, где места хватило бы на троих или четверых. А после недели в седле и ночной бойни помыться хотелось безумно. Хозяйка гостиницы, которой охотник помог затащить мужа наверх, не возражала. Даже предложила его накормить, но есть пока не хотелось. Освальд только прихватил с собой кувшин с давешним смородиновым вином, и попросил мыло с мочалой.

Усталость потихоньку растворялась в горячей воде, пощипывающей кожу. Отмывшись и слив грязную воду, наполнил бадью снова и плюхнулся отмокать, наслаждаясь теплом и спокойствием. После рассказа хозяйки беспокоиться было не о чем. Подоспевший отряд с одной из горных застав вычистил поселок от остатков безумцев с раскрашенными лицами. Солдаты ушли дальше в леса предгорий, загоняя последних из убегавших врагов. За Мэрай охотник также не переживал. Никто ее точно не тронет, да и не станет женщина убегать. В этом Освальд был почему-то очень сильно уверен. Оставалось дождаться ее прихода, освободить мыльню и готовиться к выезду. Хочется, несомненно, выспаться, но время не ждет.

Пар заволок помещение почти полностью, оседая мелкими каплями на дереве стен и лавок. Грязные вещи охотник бросил в углу, не желая тащить с собой и уж тем более не горя желанием стирать. Оружие лежало под рукой, чтобы схватить если что. Арбалет, прикрытый чистой рубахой и дага, не спрятанная в ножны. Когда тихо скрипнула дверь, рука уже легла на ложе самострела. Но он не пригодился. Пригнувшись, Мэрай зашла и села на лавку. Вздохнула, положив руки на колени.

- Плещешься? - голос у травницы казался очень уставшим.

- Да... - охотник покрутил головой, понимая, что полотенце далеко и придется вылезать голышом, как есть. - Э-э-э...

- Брось. - женщина улыбнулась. - Откуда такая щепетильность? И не вставай, не надо. Ты же не будешь против, если я к тебе залезу?

Против? Освальд проглотил слюну, протолкнув ее в неожиданно пересохшее горло. Против то он точно не будет, даже наоборот. "Наоборот" настойчиво доказывало свое согласие, низ живота говорил про это явственно и незамысловато. На повторение вопроса, немое и понятное из-за излома одной брови, он только и смог, что кивнуть.

- Вот и хорошо. - Мэрай присмотрелась к чему-то справа от Освальда, потом дернула тонким, чуть длинным носом. - А в бутылке у тебя не то же самое, что у меня? Смородиновое?

- Оно самое. - глотнуть вина захотелось очень и очень сильно. В бутылке булькнуло, когда охотник серьезно приложился к ней. - Неплохое, да...

- Хватит напиться... - травница хохотнула, смех показался ему грустным. - Столько раненых, боли, крови. Не говорю уже про убитых. Ненавижу варгеров, ненавижу. А, ладно... Это все потом.

Зашуршали шнуры платья, давно ставшего из красного грязным и серым. Пара было много, но скрывал он всего ничего. Освальд не был ханжой, любил женщин и ту радость, что они дарили. В чем сейчас оказалось дело? Он не понимал. Не смущение, нет, откуда ему было взяться. Скорее странное ощущение, возникающее от близости этой женщины, даже сейчас, после безумия ночного боя пахнувшей той самой острой сладостью, заставляющей кровь бежать быстрее. Шнуры развязались полностью, шелест шел от снимаемого через голову платья.

- Освальд... - она смотрела вниз. - Не подумай ничего, просто бой этот, кровь, столько смертей...

- Не надо. - охотник чуть помедлил. - Не говори ничего.

Зачем нужно объяснять что-то, когда все так просто и понятно. Даже он, после Школы, после всего, что было в ней, и после своей первой настоящей схватки просто поехал в квартал с горящими всю ночь красными фонарями. Благо, что тогда охотник оказался в одном из Вольных городов. Бедная девушка, доставшаяся ему за королевскую плату... лежавшая потом рядом и молча гладившая по голове совсем еще мальчишку, в первый раз убившего человека. Освальд понимал все, что не сказала травница. Зачем нужны слова тем, кому все ясно без них? А черные чулки, держащиеся на сильных бедрах Мэрай подвязками и разорванные за ночь, полетели в печь.

Пар все же скрадывал то, что постепенно появлялось перед глазами охотника. Сердце бухало сильнее с каждой новой деталью. Она действительно оказалась не только высокой, но и крепкой, с сильной спиной и широкими бедрами. Наметанный глаз и память, такие ненужные в эту минуту, все-таки отметили дорогое белье, в кружевах и декоративных рюшах, такое странное здесь и сейчас. Такое делали в Лиможане, как подсказала услужливая память, и стоило оно немало. Либо услуги ведьмы-травницы оплачивались очень высоко, либо подарок. Хотя, какая ему разница? То, что вот-вот перестало скрывать белье, оказалось намного важнее. Тонкий батист полетел на лавку, без какой-то жалости к дорогим вещам. И низкие, практически лежащие на широких крестьянских бедрах панталончики, и легкий корсет, поддерживающий большую грудь с коричневыми кончиками сосков. Когда травница подняла руки, собирая волосы в узел, грудь мягко качнулась, задорно уставившись ими чуть вверх, мгновенно ставшими острыми. Вогнутый живот, женственный, с небольшой складкой внизу, под тугими, еще не рожавшими мышцами, заставил вздрогнуть. Освальд приложился к бутылке еще раз, завороженно смотря на нее.

Мэрай улыбнулась, глядя в ответ. Подняла свою, действительно такую же, как и у Освальда бутылку, отпила. Мягкие полные губы практически не касались горлышка, держась от него на расстоянии. Запахло смородиной, густо и сладко, будоража обоняние. Темная в свете двух фонарей струйка побежала по подбородку, выступам ключиц, по ямкам над ними, по узкой ложбинке между грудями, вниз по животу, через овал пупка, еще ниже. Охотник смотрел на нее, шагнувшую по потемневшим мокрым доскам, живую, настоящую, манящую к себе. Не из-за этого ли, а вовсе не из-за болезни так старался найти Мэрай герре Гайер?

Но эти мысли сами собой утекли в сторону, отогнанные дразнящим ароматом женщины, вставшей на приступку, осторожно и немного смешно потрогавшей воду кончиками пальцев ноги. Спустя несколько ударов сердца она оказалась совсем близко. Пар вновь сгустился, и в нем пропало, на какое-то время, все вокруг, такое глупое и ненужное на крохотный и громадный кусок времени.

Пар разошелся в стороны чуть позже, пропуская свет, мягкий, чуть желтоватый, давая возможность увидеть хотя бы немного. Карие глаза Мэрай столкнулись взглядом с голубым и зеленым Освальда, отразили их в своей глубине перед тем, как снова оказаться чуть прикрытыми тяжелыми ресницами, блестящие, будоражащие. Воды остывала, но холода не было, прогоняемого бешеным током крови, страстью, яростной и неудержимой. Капли стекали по гладкой смуглой коже женщины, нет-нет, настоящей ведьмы, околдовавшей его, взявшей в плен прекрасным и живым танцем своего тела. Вода билась о края несчастной, пусть и добротно сколоченной, бадьи, выплескиваясь, заливая полы. Мэрай вцепилась в плечи охотника, откинула голову и коротко, хрипло простонала-прокричала. Пальцы впились еще крепче, до алых полос от ногтей, бадья угрожающе накренилась. Но охотнику именно в этот момент стало наплевать на все бадьи мира. Пусть и ненадолго, но ослепительно белый взрыв прошелся по всему телу, прогоняя любые мысли. Бадья медленно успокоилась, прекратив крениться набок, оставив лишь потеки по ее бокам.

Женщина прижалась к нему, обхватила мягкими руками за шею, притянула к себе голову, проведя ладонью по короткому ежику волос. Чмокнула в макушку, замурлыкала, закинув ногу на его живот.

- Хорошо... - Освальд молчал, улыбаясь и прижимаясь к ней вместо ответа. - Да, хорошо ведь? Чего молчишь, а?!!

- Прекрасно... - он с трудом заставил себя поднять голову, отрывая лицо от полной и нежной груди. - Залили тут все...

- Д-у-у-у-р-а-а-к... - протянула травница. - Эт же мыльня, ты чего?

- Точно. - охотник встал. Совсем остывшая вода потекла вниз. - Сейчас горячей налью, не замерзнешь, сейчас.

- Да ты особо и не торопись, ходи себе, туда-сюда, м-м-м... - протянула Мэрай, поворачиваясь за ним и положив подбородок на сложенные по краю корыта руки. - Ох, ты ж, однако. Освальд, вот скажи, ты же не специально за фигурой следишь?

- Смеешься? - охотник набрал в ковш с длинной ручкой кипятка, аккуратно вылил в бадью. - А чего?

- О-х-о-х-о-х, и хороша ж у тебя задница, охотник, м-м-м. - Травница окунулась в воду с головой, вынырнула, отжимая волосы. - Даже завидно. То ли дело у меня, э-э-х.

Освальд сел на лавку и захохотал. Открыто и честно засмеялся над так неуместно прозвучавшим сожалением, когда вот только за стенами гостиницы бушевал бой. Хотя, только что они вдвоем успокаивались самым лучшим способом из известных ему. Так чего тогда удивляться?

Наверх, в комнату Освальда, они поднялись лишь час спустя. Чистые, чуть уставшие, выпившие все вино и зверски голодные. Хозяйка гостиницы, прибиравшая с работниками двор, накормила обоих и отправилась дальше по своим делам. Бой закончился уже давно, жизнь продолжалась, и беспорядок в ней точно был не нужен. Заодно, забрав часть вещей охотника, пообещала что постирает, высушит, да и за конем присмотрят. Дверь за собой Освальд закрыл с легкой душой. Обернувшись, увидел травницу у окна, задумчиво смотрящей на кусок улицы. Подошел, встав за спиной и приобнял за узкую, но сильную талию. Одним движением, мягким и ласковым, Мэрай отвела руку назад, обхватив его за шею.

- Что такое? - Освальд уткнулся лицом в густые черные волосы на затылке. - Ты не хочешь ехать назад?

- Нет, не хочу. - Мэрай тихо вздохнула. - Я боюсь ехать туда. Знаю, что надо спасать жизнь Эксеншиерны, ведь без меня он умрет, быстро и страшно. Но страх... Он сильнее меня.

- Чего ты боишься? - охотник почувствовал еле уловимую дрожь, пробежавшую по ее спине. - Или кого?

- Кого или чего, неважно. Тебя это не коснется, никак не затронет. - женщина повернулась к нему, смотря прямо в глаза. - Зачем тебе знать то, что знать не нужно?

- Но...

- Нет, Освальд. - Мэрай улыбнулась. - Не проси меня рассказывать про мои страхи. Они останутся со мной, а ты сделаешь свое дело и уедешь дальше. А я буду помнить про тебя, охотник. И знать, что даже такие как ты, способны на простые человеческие чувства. Без какой-то для себя выгоды или из-за дела. Я права?

- Наверное. - охотник пожал плечами. - Мне сразу все было ясно и понятно. Кого и за что рубить, в кого стрелять, кого защищать, да? Ведь защищал тебя, не этих, что живут в поселке.

- Конечно, так и было. - Мэрай кивнула, соглашаясь. - Пусть так и будет дальше.

Выехать они решили следующим утром, присоединившись к основному отряду латников, возвращавшихся на заставу. Впереди у обоих было не так много времени, которым можно было распорядиться с умом. Это они и сделали, три раза. А потом Мэрай тихо заснула, устроившись у него на плече.

Ветер подул неожиданно сильно, резко, забил наотмашь острой бритвой прозрачного воздуха. Мэрай зябко повела плечами, плотнее запахнув суконную епанчу, купленную Освальдом у военных. Большая часть вещей женщины сгорели в пожаре. Чудом уцелел сундучок с самым необходимым вещами, ценными травами и отварами, хранившимися в нем. Хорошо, что сами поселяне оказались людьми отзывчивыми к чужой беде, не поскупились на одежду. И пусть платье, одетое Мэрай, было не красным и дорогим, а вовсе даже скромного серого цвета, домотканое и сшитое не по фигуре. Лишь бы было тепло, как и в толстых высоких чулках из козьей шерсти, за которые охотник отсыпал меди старой вязальщице, не обратив внимания не отказ. Каждая работа стоит оплаты за нее, а в теплых вещах ему волей неволей, но пришлось научиться разбираться. Чулки стоили потраченных денег.

Кобылка, приобретенная для нее у хозяина гостиницы, оклемавшегося к их уезду, оказалась смирной и послушной. Хотя в седле женщина передвигаться не любила. До дороги на поселок, на которую вышел Освальд в самом начале пути, травница добралась на почтовом дилижансе, недавно начавшим ходить по этому краю. Бежала неграмотно, как могла, дав ему возможность проверить только кучера... И все. А он, смешно сказать, сделал все сложнее, протянул время, попал вместе с нею в драку.

Хотя свои следы она запутала сразу, как выбралась из замка. И запутала не просто бегством, это тоже стало понятно. Травница умела многое, тайное и доступное не всем. Но на вопросы, связанные с той ночью, когда женщина бежала из замка, Мэрай не отвечала. Оставалось только наблюдать и размышлять за невольными движениями и выражением лица, когда Освальд в очередной раз пытался задать их по-другому. Что там, в замке Эксеншиерны, ни произошло, но оно не оказалось чем-то обычным. Слишком сильны были переживания, отражающиеся на вроде бы спокойном лице женщины. И еще кое-что не нравилось охотнику. Не его дело, конечно, но что-то заставляло насторожиться и беспокоиться.

Да, там, в поселке, на несколько бесконечно длинных часов ему стало хорошо, как не случалось, пожалуй, со времен смутно всплывающего в памяти детства. Но... Освальд понимал, что все это произошло только из-за выплеснувшихся на них волн ярости, боли, страха и страдания. Лишь они смогли дать им возможность вот так просто забыться друг с другом, наплевав на все вокруг. Тогда, ощущая рассасывающиеся холодные нити напряжения, и физического и морального, только так и могло быть. Сейчас же, спустя почти неделю, все вернулось на свои места. Хотя... Освальд мог бы поспорить на любую сумму и не проиграть. О чем спор? Все просто.

Ему все также нравилось касаться ее мягкой кожи, даже просто помогая подтягивать подпругу, или удила. Она улыбалась ему, трогательно, ласково и чуть грустно. Смотрела искоса, бросая в рот горькие алые бусины уже созревшей рябины, густо росшей по-над узкой лесной дорогой, ставшая близкой и своей, родной, пусть и на крохотный отрезок времени. И еще Мэрай сразу, четко и обстоятельно дала понять про твердо принятое решение о возвращении, и своего и его. После того, как они доберутся до места. Лишь, когда он отвернулся, вновь вздохнула, обреченно и безнадежно. Охотник не показал, что заметил, и поступил правильно. Как думалось ему самому.

Они проехали рядом достаточно долго, молча, лишь изредка перебрасываясь несколькими, ничего не значащими фразами. Дорога, по которой Освальд добрался до поселка, давно осталась в стороне. Та, по которой сейчас стучали копыта лошадей, оказалась куда как короче. Знали про нее немногие, Мэрай знала. До замка оставалось около половины дня пути, если верить тому, что она сказала. Чем ближе становился дом герре Эксеншиерны, тем больше мрачнела травница. Освальд не выдержал где-то ближе к вечеру. Остановил кобылку, крепко взяв ее под уздцы. Мэрай повернула к нему совершенно отрешенное лицо.

- Что? - ее спокойствие было слишком.... Спокойным? - Разве что-то не так?

- Расскажи мне про то, чего так боишься. - охотник протянул руку, взял в нее широкую и горячую ладонь. Перчаток она не носила, кожа успела огрубеть за несколько дней пути, но все еще оставалась мягкой и гладкой. - Знаешь... Мне не хочется просто уходить, оставив тебя там, куда ты не хочешь возвращаться.

- Мы же говорили с тобой про это. - убирать ладонь травница не стала. Даже повернула голову, посмотрев ему в глаза. - Тебе не надо ничего из этого, охотник. Спасибо тебе, но не стоит лезть дальше, чем тебя попросил Эксеншиерна. Правда не стоит.

- Это только мне решать, что стоит, а что нет. - проворчал Освальд. - Я прошу только рассказать про твой страх, больше ничего.

- Почему ты считаешь, что мне есть о чем рассказать? - Мэрай провела рукой по лицу, снимая летучую осеннюю паутинку. - И хочу ли я этого?

- Пожалуйста. - Освальд продолжал держать теплую ладонь, мягко и ненавязчиво поглаживая ее и смотря в карие глаза, не отводя взгляда. - Расскажи мне, просто расскажи. Ну?..

Глаза Мэрай становились все более блестящими, не отрывающимися от лица охотника. Его ладонь продолжала нежно и мягко, совершенно одинаковыми движениями гладить ее руку. Все произошло с точностью до наоборот, чем могло случиться в доме, где жила травница. Там возможность "оплести" взглядом и словами была у нее, теперь у Освальда. Редко, когда ему приходилось применять это сложное мастерство, но сейчас умение пользоваться им пришлось кстати. Блажь или нет, но прежде чем передать ее маршалу, охотник хотел узнать, в чем дело?

Мэрай заговорила сразу, без заминки, не своим обычным, спокойным и ровным голосом. Пришлось второй рукой притянуть удила, намотать на луку собственного седла, чтобы кобылка, устав ждать команды, сама не двинулась вперед, выводя травницу из транса. И внимательно слушать грудной голос, неожиданно ставший злым и каркающим, ничего уже не скрывающим от него:

- Зло бывает разным, охотник, ты ведь знаешь это? Сколько зла сделал ты сам, когда выполнял все полученные задания от тех, кто мог заплатить? Сколько людей ты приволок за шкирку к тем, кто хотел причинить им только страдания и боль? Переживаешь ли из-за этого, хоть самую малость? Молчи, не отвечай, мне неинтересно знать это. То, что случилось в поселке, ничего не меняет. Будь ты другим, захотев измениться, все могло бы и стало другим. Для меня, для тебя, для тех, кого ты еще и не знаешь, но обязательно встретишь на своем пути... Встретишь, встретишь. Как знать, какими будут эти встречи, что дадут, кто после них останется хотя бы живым. Молчи. И даже не пытайся спрашивать, не желай заглянуть вперед. Это не для тебя, не для таких, как ты. Иди вперед, не сворачивай и не будь мягкосердечным, даже когда захочешь этого...

Освальд старался дышать как можно тише, не шевелиться, не вспугнуть ее, обращавшуюся к нему от... От самой ли себя говорила сейчас травница, умевшая многое из того, за что в Вольных городах отправили бы на костер. Ведьма? Возможно, но что с того? А голос, бывший недавно таким добрым и ласковым теплом слов и вздохов гладящий его не так давно, в комнате с низким потолком, каркая продолжал говорить вовсе не то, что было необходимо узнать:

- Зло бывает разным, кому, как не тебе знать это. Но тебе надо было расспрашивать лучше, тогда бы мог понять раньше. Сын или нет, родной, приемный, найденный, кто и когда спросил бы про это Гайера? Кто осмелится спросить в лоб маршала, ведшего в бой корволант тяжелой пехоты и не оставляющего за собой ничего? Нет-нет-нет, дураков нет, как и храбрецов, желающих правды, а дуры?

Дуры есть всегда, честные, способные полюбить почти старика, полюбить как отца, которого не помнишь, как мужчину, которого не было. И спросить, и не получить ответа, потому он и сам не знает, не видит, не слышит такое очевидное. А ты знал про дочку? Нет, не знал, не знал, глупыш охотник, так много думающий про себя и свои силы. А ведь она была, живая, теплая, молодая и красивая, желающая быть счастливой и любить. Где она, ох, и где она... А я знаю, знаю!

Видела, своими руками и глазами нашла то место, отыскала, что осталось, смогла узнать многое, но не смогла рассказать, не успела. Ты не понимаешь, охотник? Ничего, сейчас поймешь, подожди, совсем немножко подожди. Будь внимательнее и слушай, слушай лес вокруг, птиц в небе, слушай ветки и траву. Будь внимательнее, Освальд, ученик Старой Школы, убийца многих и спаситель нескольких, осторожнее, внимательнее. Слушай, слушай не только меня.

Дочь, была дочь. Это он отправил ее сюда, на север, заманил обещанием легко и весело провести время вдвоем. Лишь поэтому она оказалась тут и погибла, когда ей перерезали горло, глупой, доброй и наивной дурочке. А Гайер поверил, что сбежала, искал, отправлял людей. Не туда... и мне захотелось рассказать, сделать так, чтобы понял, но... Как всегда но, как всегда, как всегда... Ты слушаешь тишину, охотник? Ведь мы уже близко, и он наверняка ждет нас с тобой. Ждет, рыщет вокруг, ведь для него что день, что ночь... Здесь, скоро будет здесь...

Серый всхрапнул, чуть заплясав ногами под Освальдом. Рука дернулась, вырывая травницу из транса. Мэрай глубоко вздохнула, непонимающе покрутив головой. Посмотрела на охотника, нахмурилась, поняв и качнув головой. Серый всхрапнул сильнее, ударил ногой, взрыхлив землю и прелые желтые листья. В той стороне, где должен скоро показаться замок, с криками и граем поднялись в небо вороны и прочая летающая шатия-братия. Мэрай вздрогнула, пальцы на уздечке побелели от напряжения, с которым она вцепилась в выделанную кожу. Освальд спрыгнул с коня, понимая, что совет про внимательность был вовсе не зря. Расстегнул чехол арбалета, достал, проверил механизм. Развел в сторону дуги, осмотрел тетиву и крепления к ложу. При тряске от езды случалось разное, не мешало проверить. Птицы, оставшиеся, взлетали все ближе. Он обернулся к Мэрай:

- Уезжай.

- Нет. - она покачала головой. - Вдвоем мы можем с ним справиться. Уеду, просто обойдет тебя стороной и догонит меня. Никакого прока.

- Уезжай... - повторил Освальд. - Пожалуйста. Пересядь на Серого, пока можно, вторую веди за собой, пересядешь, как отдохнет. Сможешь уйти, Мэрай.

- Нет. - женщина покачала головой, спрыгнула на землю. - Я не хочу бегать от него.

- Хорошо. - уговаривать не было смысла. - Приемный сын?

- Да, Юргест. Не знаю, чей он там сын. - травница растерла руки. - Он не человек.

- Это я понял. - Освальд кивнул на лошадей. - Сможешь удержать?

Ответить Мэрай не успела. Низкий кустарник, поднимающийся из лощины, разошелся в стороны практически бесшумно, выпуская вперед сына Эксеншиерны. Или не сына, пусть и приемного.

Он стал больше, намного выше и шире, куда как мощнее телом. Куда делся неуверенный и неоперившийся юнец, жадно чавкающий непрожаренным, истекающим кровью куском мяса в обеденной зале? Этого не оказалось и в помине. Кого он напоминал, так это тех самых варгеров, которых Освальд резал несколько дней назад. Но они то, пусть и безумные, но все-таки оставались людьми. Юргест даже и не пытался казаться человеком.

Высокий и гибкий, с широкими плечами, мягко перетекающий над землей в их сторону, не торопившийся атаковать. Не одетый, но и не кажущийся голым. Одеждой ему служила собственная кожа, ставшая живым панцирем, ороговевшая, гладкими округлыми бляхами покрывающая тело. Грудь, живот, бедра, плечи, все оказалось закованным в темную, отливающую орехом толстую собственную броню. Темный узор, сплетающийся змеями, выступал сверху, затейливо играющий на закатывающемся солнце. Тонкие и полностью черные губы на бело-мучнистом лице растянулись в улыбке, обнажив острые зубы. Глаза, с лопнувшими сосудами и вертикальными зрачками, смотрели не мигая. Вытянувшиеся, шишковатые сильные пальцы сжимали рукоять длинного и узкого прямого клинка, поблескивающего языками серебристого пламени, растянутого по нему кузнецом.

- Может, договоримся? - Освальд ухмыльнулся. - А, Юргест? Ты уходишь в горы, например, и исчезаешь. А я тебя за это не убью. Ну?

Юргест сплюнул, далеко, на половину расстояния между ним и охотником. Втянул воздух, завопил, бешено и яростно, пугая лошадей. Серый и кобылка вздрогнули, прянув ушами, с места рванули в сторону. Вскрикнула Мэрай, вцепившись в опутавшие запястья поводья, проехала за взбесившимися от страха животными, стараясь задержать их. Освальд нажал на скобу спуска, тут же потянув на себя рычаг, загоняя в салазки новую стрелу. Болт сверкнул, устремляясь к противнику, навстречу блеснула круглая молния, разрубив его напополам. Юргест взвыл сильнее, в конце крика издевательски расхохотавшись. Две стрелы отбил еще быстрее, красуясь, показывая силу. Охотник отступил назад, немного смутившись увиденного. Скорость у непонятного существа оказалась безумной, никогда ранее невиданной. Будь с ним еще хотя бы пара учеников Школы и два таких же арбалета, то... Но никого не было кроме него самого и травницы, остановившей собой движение лошадей, протащивших ее по земле, и лежавшей за его спиной, молча, не издавая ни звука.

Освальд усмехнулся еще раз, зло и мерзко, мягко положил арбалет на жухлую редкую траву. Мягко потянул из ножен шпагу с дагой, скользнул вбок, начиная заходить на Юргеста слева. Клинки внимательно следили за тварью, вооруженной длинным мечом, бывшей самым быстрым из всех противников охотника. Да, с такими ему никогда сталкиваться не приходилось, ну и что? Бой есть бой, с кем бы он не велся. Юргест растянул губы в ответной улыбке и шагнул к нему, широко расставляя ноги, на которых не по человечески вздулись огромные узловатые мышцы. Меч в руках твари закрутился, сливаясь в одну полосу, превращаясь в блестящий круг. Но он не атаковал первым, внимательно смотря на Освальда, не торопя время схватки, следил, изучал. Да, тварь точно не была глупой и дикой, и это плохо.

Шаг, правая нога приняла на себя вес, левая мягко опустилась за ней, чуть повернув носок вбок. Сапоги не самая лучшая обувь для поединка... Но не для него. Для того, кто привык драться при хотя бы каких-то правилах, в городе, на тренировочной площадке, на ровной поверхности - да. Мастерам фехтования из крупных городов это тоже не оказалось бы помехой, а вот большей части тамошних франтов и любителей покрасоваться -- так абсолютно точно. Но не для Освальда, который в честных поединках сроду не участвовавшего, ни к чему оно, баловство. Вот такие места были для него своими, здесь охотник был намного увереннее, впрочем, как и везде. Разве что на поле боя, как знал Освальд, фехтования не было вообще, кроме самого оружия. Рубка, движения на выносливость, сила и доспехи, защищающие хотя бы насколько-то.

Здесь, на лесной дороге, ничего этого не оказалось и в помине. Только странное существо, напоминающее человека лишь отдаленно, он, охотник, их клинки и женщина, лежавшая без сознания невдалеке. И жизни, положенные на чаши весов, либо одна, либо две, это уж как карта ляжет. Оставалось начать бой и дождаться ошибки противника, только так. Свои шансы в поединке с этим страшилищем, в которое превратился долговязый и худой юноша, Освальд оценивал не так уж и высоко.

Юргест не выдержал и атаковал первым. Плавно скользнул к охотнику, прокрутил мечом сверкающую дугу, ударил сверху, наискосок. Освальд ушел в сторону, даже не стараясь парировать, ни к чему бы хорошему не привело. Удар был силен, в лучшем случае рука перестала бы слушаться, в худшем не выдержала бы дага, которой мог его отбить. Но ничего, пусть себе рубит, прямо как дровосек деревья. Эта образина может нападать сколько угодно, если охотник сможет уходить. Не бывает запредельных сил ни у кого, и даже это существо должно будет выдохнуться. А там и будет видно, кто лучше. Юргест снова шагнул к нему, ударил снизу, резко выбросив клинок вверх, заставил охотника отпрыгнуть.

Сапоги Освальд заказывал у самых хороших мастеров, чтобы сидели как влитые, не подводили ни в каком случае, чтобы не выпало. Подошвы мягко спружинили о землю, шпага сделала обманный выпад, оттолкнув противника назад. Тот пригнулся, отступая, зашипел. Выучка у мастера и есть выучка. Пусть и совсем чуть-чуть, но кончик даги задел правое предплечье, оставил широкую царапину. Обманный финт, которым мастер когда-то частенько ловил начинавшего зазнаваться ученика, показывая ему необходимое место и не давая зарываться. Наука помогла, даже такой опасный противник не успел заметить удара даги, посчитав более опасной сторону длинной шпаги. И поплатился, первая кровь осталась за Освальдом. Охотник оскалился, быстро встав в защитную позицию. Не ошибся.

Разъяренный Юргест атаковал не задумываясь, нанося удары невообразимым образом, ловко прокручивая меч, бил крест накрест, стараясь сбить Освальда с взятого ритма. Воздух гудел и сверкал от всполохов закатного солнца, редко вспыхивавших на темном металле, разрезавшем пространство вокруг юлой вертящегося Освальда. Звон, удар за ударом, выпад за выпадом. Клинок молнией летал в лапах взбешенного от боли существа, решившего добраться до охотника. А после него и до и женщины. И вряд ли такой поединок сможет оказаться долгим, это Освальд понимал четко. Ему просто надо держаться сейчас, не давая зацепить самого себя, сбивать тварь с ритма и пытаться достать его на противоходе, контратакуя, ловя на ошибках. Только как это сделать?!!

Воздух звенел, ревел и рвался на куски. Пот катился по лицу и телу, раздираемого ударами железа воздуха порой не хватало. Охотник парировал очередной удар, прижимая дагу обратным хватом к предплечью, заметил небольшой разрыв, ударил, косо и неудобно. Кожаные пластины не выдержали удара дварговской стали, лопнули, расходясь в стороны ровными и чистыми разрезами. Чуть позже Юргеста качнуло от удара, рассеченный бок плеснул красным, он заревел, ударив ногой под невозможным углом, впечатав жесткое и острое колено в грудь охотника. Того откинуло в сторону, выбило воздух из легких, Освальд споткнулся, завалился на одно колено. Юргест рванулся к нему, взмахнул отточенной полосой металла, та рухнула сверху, разваливающая этого мерзкого человека в коже, наглого и решительного, пополам. Не вышло.

Освальд успел вскинуть руки, перекрестив оба клинка, поймал летящий меч. Скрежетнуло, тонкий и высокий звук лопнул, заставив стиснуть зубы от неприятной вибрации, но зато оружие существа отскочило вверх. Охотник ударил сам, снизу, выгнувшись, понимая, что сейчас растягивает связки плеча и мышцы, но это был шанс. Ошибками врага надо пользоваться, пока они есть. Клинок по инерции пошел вверх и чуть в сторону.

Плавно зауженный конец шпаги вошел в брюшину снизу, через пах, разрубив толстый кожаный нарост, вскрывая мышцы живота, освободившись только у самых ребер. Костяной треск от нижних, явно сломанных или разрубленных, ребер показался совсем четким. Юргест покачнулся, заваливаясь. Кровь ударила сразу, лишь только металл вышел из тела, рванула наружу освобожденная из тугих сосудов, горячая, соленая, смешиваясь с запахом и содержимым кишок. В лицо Освальду плеснуло красным, добавило вонью от выпадающих внутренностей, он откатился в сторону, рукавом смахнув с глаз влажную пленку. Лицо -- черт с ним, отмыться от крови и говна можно будет потом, сейчас следовало добить, не дать твари хотя бы какого-то шанса. Шагнул вбок, занося шпагу, готовясь к последнему удару. В воздухе свистнуло, Юргест, захлебнулся рождающимся криком, захрипел пробитым болтом горлом. Начал завалиться, когда Освальд сделал еще шаг, резко, с потягом на себя, ударил шпагой. Та не подвела, не оставив даже лохмотьев кожи, срубив голову чисто. Та покатилась по земле, тело упало, продолжая брызгать кровью вокруг.

Охотник пошатнулся, понимая, что ноги еле держат. Такого ожидать было тяжело, и никак не подготовишься. Сражаться с нелюдьми его не обучали. Пощупал рукой грудь, касаясь осторожно, но твердо. Вдохнул-выдохнул, нет, вроде бы ребра остались целыми. Хотя лучше спросить у той, которая наверняка разбирается лучше него. Охотник улыбнулся, сам того не ожидая. Мэрай стояла там, где он бросил арбалет, так и не опустив его до конца. Как женщина разобралась в непростой конструкции спускового механизма, вот что интересно. Но ведь разобралась, помогла ему добить эту тварь, такую быструю, сильную и живучую.

Он пошел к ней, торопясь и прихрамывая. Уставший, но не вкладывающий шпаги в ножны, оставив дагу торчать в Юргесте. Для верности вбив ее в грудь существа по эфес. Женщина покачнулась, шагнула вперед, тоже чуть хромая.

Небо заволокло тучами, крутившимися весь день. Ветер выл все сильнее, поднимая в воздух горсти и охапки сухих желтых листьев. Птицы, поднятые вверх, так и кружили в серой бездонной пустоте. На лесной дороге, редко поросшей сухой травой и залитой кровью, лежало тело непонятного существа, а его голова валялась отдельно. А чуть дальше от него, прижимаясь к высокому и худому молодому мужчине, плакала женщина, размазывая слезы по щекам. Когда на дорогу, торопясь, и толкая друг друга, выскочили первые верховые, самый нетерпеливый, чуть не въехавший в тело Юргеста, блеванул прямо с седла. Герре Эксеншиерна, чьи синие и золотые цвета были на плащах латников, спрыгнул с седла и остановился у головы. Нагнулся, взяв ее в руки, долго смотрел на него, ставшего совершенно чужим и не человеческим. И только потом подошел к ним двоим, ждавшим от него любого решения.

- Как такое могло случиться здесь? - Гайер Эксеншиерна прошелся по залу. Кашля, случившегося во время поездки, не было и в помине. Мэрай знала свое дело. - Как не догадался, не заметил, пропустил мимо глаз? А слуги, что же, молчали? Ну, кроме одного, так это понятно. Его слуга, кто знает, как Юргест заставлял его молчать.

Травница пожала плечами, помешивая очередную порцию горячего питься для маршала. Судьбу трусливого лакея, не так давно побоявшегося зажечь свет в башне, будут решать не они. Освальд, одетый в домашние куртку со штанами, всученные кастеляном, тоже помалкивал. Только подвинул к себе кувшин с пивом, налил в стакан и выпил залпом. Посмотрел на то, что Эксеншиерна недавно бережно положил на стол.

Небольшой серебристый браслет, тонкий, сплетенный искусным ювелиром из нескольких проволок, с вкраплениями небольших синеватых брызг сапфиров. Когда маршал взял его из рук травницы, по морщинистой коже пробежала хорошо заметная дрожь. Чуть позже охотник понял, кому принадлежал браслет. Леда, единственная дочь маршала, родной ребенок от первой и последней жены. Поехавшая следом за приемным братом на север, в тайне ото всех, завлеченная обманом и брошенная им там же. Попавшая в руки варгеров, погибшая жестоко и оставленная лежать в овраге. Найденная Мэрай, сбежавшей от Юргеста, настоящую суть которого травница распознала одной из ночей, когда непонятное существо не смогло сдерживаться и стало самим собой. Хотя... не такое уже и непонятное, как оказалось тоже недавно.

Следователь из столицы, вызванный маршалом сразу же по прибытию в замок, оказался непростым. Человек из Огненной палаты Доккенгарма, знающий и умеющий многое, рассказал только то, что захотел.

Юргест оказался перекидышем, ребенком горных королей, подмененным еще в колыбели троллями, странным и злобным народом, все еще населявшим север горной гряды, и теснимыми людьми. Войны между ними и наступающим человечеством не было давно, не те оказались силы. И бывшие хозяева поступили умнее, совсем по-людски.

Варгеры, страх пограничных поселений, оказались делом их рук. Пленники, взятые в отдаленных деревнях на выселках, из захваченных караванов, одинокие путники, проходили через обряд перерождения в глубине пещер троллей. Напиток безумия, вливаемый в них, менял человека, превращая его в яростное и полное ненависти живое оружие убийство, полностью подчиняющееся новым хозяевам. Потихоньку, год от года, их становилось все больше, превращающих земли переселенцев в форпост постоянного страха и нападений. Подкидыши стали следующим шагом. Год назад один такой нелюдь открыл ночью потайной ход пришедшим "родичам". Замок, крепость на границе, был захвачен и уничтожен. Люди оказались в пещерах, превращенные в новых варгеров. Все, что нашлось в замке, спаленном захватчиками при уходе, двинулось следом. Оружие, припасы, одежда, золото из казны военного наместника. В городах Доккенгармской марки все чаще появлялись странные личности, заманивающие на север лесорубов, отчаявшихся горожан-ремесленников и ватаги рыбаков. Те пропадали без следа, хотя понять их участь теперь казалось совершенно простым делом. Вот так, совсем несложно, если знать с какого конца заходить, раскрывалось все, произошедшее в замке Эксеншиерны.

- Как же так... - маршал повторил это уже в десятый раз. - Но ведь я...

- Что ты? - Мэрай протянула ему высокую дымящуюся кружку. - А ничего, совсем ничего. Ты же не родной отец, а приемный. Если родители не смогли ничего понять, как справился бы ты?

- Почему ты ушла так далеко и не подала хотя бы какую-то весточку? - Эксеншиерна глотнул, поморщился.

- Боялась. - травница пожала плечами. - Бежала всю ночь, и все ждала, когда догонит, вот-вот, постоянно оглядывалась.

- А галерея? - Эксеншиерна внимательно посмотрел на нее. Освальд сделал тоже самое, было интересно. В запасах травницы явно скрывалось что-то еще, кроме бросаемых голубых сгустков огня, которыми Мэрай сожгла варгеров в поселке.

- Магия. - женщина почесала кончик носа. - Я не многое умею, так, совсем немножко. И сил уходит достаточно, потом в себя прихожу долго, даже болею. Тогда ночью боялась, смогла уйти, бежала. Юргеста завалило, скорее всего, да и люди сбежались. Как он сумел незаметно выбраться, я себе не представляю. Скорее всего, что ему помог тот же лакей. Но раскрываться из-за меня Юргесту было нельзя. А вот весточку своим он передал. Потому и напали на поселок, как мне кажется.

- Д-а-а-а... - протянул маршал. - Что же делать теперь?

Мэрай хмыкнула, дернув подбородком куда-то в его сторону. Потом еще и показала пальцем на все еще парящую кружку:

- Лечиться кому-то, и это главное. Без этого сейчас ничего делать не стоит.

Маршал согласно кивнул. Охотник заметил, что цвет лица, бывший еще два дня назад чуть сероватым, становится нормальным. На щеках больного проступил здоровый румянец, кашля было все меньше. Отвары Мэрай явно пошли на пользу, и хотя бы это давало повод радоваться выполненной работе. Освальд собирался уехать в ближайшее время. И так очень сильно задержался.

Да, не стоило скрывать от самого себя привязанность, возникшую к этой темноволосой, высокой и крепкой женщине, с красотой обычной крестьянки, разительно отличающуюся от многих, с кем охотник бывал раньше. Скорее всего, что дело даже не в этом. Мэрай увлекала его, заставляла думать о вещах, до сих пор совершенно недоступных пониманию еще совсем недавно. Хотелось задержаться подольше, сделать что-то нужное, тем более что работы для его специфичного ремесла здесь найдется вдосталь. И он замечал ответную привязанность со стороны женщины, ничем практически не прикрытую, честную и добрую. Но...

Освальд посмотрел в окно, высокое, выходящее на море и утесы над ним. На дорогу, вьющуюся петлей между обгрызанными ветром и временем скалами, ведущую на юг. Положил ладонь на эфес того самого меча, от которого мог погибнуть в лесу, в схватке с Юргестом. Прислушался к резким крикам чаек, доносящимся через стекла, к себе самому. Повернулся к Мэрай, задумчиво и грустно наблюдавшей за ним, прочел в ее глазах понимание. Эксеншиерна кашлянул, деликатно прикрывшись кулаком, повернулся и пошел к двери. Травница подошла к окну, распахнула и встала, алым силуэтом врезавшись в серое небо. Слова... здесь и сейчас они были не нужны.

Через неделю, ветреным и холодным утром охотник обернулся всего один раз, подняв руку и посмотрев на то самое окно. Фигура в красном сделал тоже самое, а под ноги коню уже ложилась дорога на юг.

г. 1405-ый от см. Мученика, перевал Лугоши, граница Вилленгена и Хайдар, гостиница.

Толстые бревна, давно напиленные и наколотые, с треском сгорают в очаге. Смолистый запах от него едва ощутим среди остальных, наполняющих большой зал постоялого двора. Здесь все те, кому повезло добраться до того, когда буран превратится в настоящий снежный шквал, кого не подстерегли среди пролесков на плутающей и извивающейся змее дороги приземистые четвероногие тени с лохматой шубой и острыми клыками. И кто остался жив благодаря кусочку металла, блеснувшего в лунном свете.

Купчина из Пешта сидит за столом с нессарским рыцарем и теми, кого он подрядился сопровождать в Вилленген. Они присоединились к нескольким дворянам, видно ехавшим чуть впереди. Те вначале косились на торговца, но после шепотком, на ухо, произнесенной фамилии, все недовольные взгляды прекратились. Мало кто может распоряжаться таким потоком полновесных золотых, серебряных, да даже и медных кругляков, как семья этого невысокорожденного. Деньги прокладывают путь в любое общество, даже в монаршьи дворцы, не говоря уж про место за столом мелкопоместных дворян. Тем более в такую ночь, когда под одной крышей может собраться куда как странная и разношерстная компания.

Мелькает в самом углу длинный посох редкого гостя, кудесника из Вольных городов, единственных дающих пристанище таким, как он. Маг сидит в кресле-качалке с высокой спинкой, попыхивая короткой трубкой-носогрейкой, накинув на голову капюшон, скрывающий лицо полностью. Такие они, люди непростой крови, что тут поделаешь, если любят побыть инкогнито. Темный угол лишь добавляет немного тайны к его виду, хотя... Раз нет длинной бороды по самый пояс, значит, маг явно молод. Ну, лет так сто, может сто пятьдесят от силы, и вряд ли прославился чем очень серьезным.

Крестьянская семья, большая и голосистая, что тоже тут же, занимает целый стол подальше от кичливых дворян. К мореходу из Абиссы, гордо сидящему в одиночестве, подсаживается лишь невесть как оказавшаяся в здешних краях распутная девка, прибившаяся в дороге к трем охотникам. Те уже косятся и на нее, и на моряка, но первыми шума не затеют. Кто же не знает, что свяжись с "темным", то тут тебе и конец. А уж с моряком так тем более. Пусть здесь и не его стихия, в которой он,, просоленный всеми морями и ветрами, был бы непобедим, но себе дороже станет спор из наглой бабы. Тащили-тащили с собой, думали получить сладкого от сдобной бабенки, ан не вышло. Да и черт с ней, хватит мастерам лука и рогатины местных служанок, пока еще корчащих из себя скромниц.

Трещат поленья, выстреливая искры, стелется легкий и приятный дымок от раскуренной магом длинной трубки, безумно прекрасно пахнет с кухни, исходит паром одежда, распяленная на грубых стульях и металле решетки у очага. Пахнет людьми, потом, уходящим страхом, надеждами на завершение пути как буран закончится. Далекий, еле долетающий вой уже не дерет изнутри как там, в холоде и ветре. Сладко тянет пряностями, щекоча ноздри, горячее вино с гвоздикой и медом на столах у дворян. Ядреное осеннее пиво, горьковатым оттенком радует уставших путников попроще. Где-то на кухне исходят жиром сразу несколько откормленных каплунов и подросших цыплят, сбереженных хозяйкой на зиму. Крестьянам проще, на столе уже стоит громадная миска гречневой каши с копченой грудинкой, кислая капуста и даже огурцы. Хотя огурцы, добавившие резкости своими чесноком, хреном и листьями смородины, достала одна из кметок. За столом, украшенным вышитыми на груди гербами, слышатся нескрываемые звуки неудовольствия. Только мореход и один из рыцарей, немолодой, с большим шрамом, одобрительно кивают головами.

Мелькают по залу три молодых прислужницы, в вышиванках, с пущенными по вороту и рукавам лиственными узорами, в кожушках безрукавках. Деревянные подносы с едой, исходящей меленькими пузырьками еще не остывшего масла и собственного жира по поджаристой золотистой корочке, хлебом, свежим, пышным и ноздреватым, только из печки. Хозяин, неулыбчивый крепыш, стоящий за стойкой, доволен. Хотя со стороны, не зная его, такого и не скажешь. Карваши, как обычно зимой, дарят такие вот подарки. Невдомек всем, сидящим в его большом зале, про буран, ничего они не подозревают. Ни когда он закончится, ни сколько ждать еще здесь, оставляя в объемной кармане фартука хозяина медь, серебро и полновесное золото? Он-то знает, что быть им здесь еще долго, день, а то и два. Перевалы не завалит, но без проводников, которые окажутся здесь не раньше, чем снег закончится, в горы соваться не стоит. На какое-то время в зале воцаряется тишина, слышатся только треск ломаемых костей, плеск и бульканье, сопение и сосредоточенное жевание. Гости отдают должное стряпне самой хозяйки и двух помощниц-дочек.

У самого очага, вытянув ноги, плотно обмотанные теплым сукном и стянутые ремнями на икрах и щиколотках, обутые в старые башмаки, сидит вылитый бродяга. Будь воля хозяина, вряд ли тот смог оказаться здесь. Хоть лосиный кафтан и полностью затерт, пуговицы даже не костяные, а из дерева, а латунные давно ушли к какому-нибудь ростовщику, волосы обстрижены коротко, грубо, а на глазу повязка, бродяга кажется опасным. Того же мнения явно придерживается тот самый пожилой рыцарь с Мечом одного из братьев-апостолов на серебряном щите с косой лентой бастарда. Бродяга не пропил и не продал недлинный тяжелый меч, каким рубятся легионеры Безанта. Да и шрамов у него не меньше, чем у незаконнорожденного потомка одного из Восставших за Мученика. Как и опыта того в схватках с такими же, как бродяга, в прошлом.

С ним мальчишка, бережно протирающий промасленной ветошью тело гитары семиструнки. Странная парочка. Хозяин еще не знает, что меньше чем через час им он будет только рад. А если бы и узнал ненароком, то поверил бы?

Когда кости обглоданы, корками хлеба собрана вся подлива и жир, чашки отодвинуты в сторону, а пояса у половины распущены... многим ли захочется сразу спать? Пусть и ветер за окном, пусть снег тихо-тихо скребется по крыше, спать хочется не всем. Смерть они обвели вокруг пальца, хоть и не сами. Но кто помнит про это? Тем более, что вино и пиво здесь в запасе, есть с кем поговорить, и даже есть кости с картами. Лишь бы не было ссор и драк. Сейчас этого нельзя, ой и нельзя. Хозяин наблюдает за вновь бросаемыми хмурыми взглядами охотников на моряка, прикидывает что делать. Среди рыцарей стоит неожиданный гвалт. Совсем молодой дворянчик со странными язвочками на лице что-то кричит и доказывает тому самому ветерану-бастарду. Средней руки купчишки, затесавшиеся в крестьянский угол, косо посматривают на богатого коллегу с Пешта, да и сами кметы, постукивая кружками, явно не прочь подразмяться.

Струны, перебираемые ловкими тонкими пальцами, звенят. Звонко, перекатывающимися ладами, серебряными (пусть и не так на самом деле) звуками. Быстро, завораживающей и сложно переплетенной паутиной, заставляя замолчать и лишь слушать. Бродяга, раскинувший ноги у очага, сейчас не виден. Глаза смотрят лишь на мальчишку, застывшего неподвижно и играющего так, что щемит сердце. Проигрыш рассыпается летящими и подскакивающими медяками по мостовой, которой нет в этом зале, превращая их в полновесные золотые. Споры застывают сами собой, отходя назад, злые и недовольные, но затихающие. Пальцы летают по струнам, заставляя их петь звонкими ручьями, песнями ночных птиц, россыпью падающих и сгорающих звезд. Все в них. В простых и сложных звуках, перекатывающихся волной через пороги душ.

Когда струны замирают, еще дыша, еще чуть, где-то далеко, пропев последние строчки песни без слов, тишина падает вниз. Окутывает ненадолго сидящих людей, задумавшихся, молчащих. Кашель, легкий гомон, недоумение и желание услышать еще. Ночь, предгорья, зима, люди, которые вдруг услышали что-то кроме обычных и привычных звуков жизни. Они хотят еще, несмело, сначала тихо и несмело, начинают просить. Но мальчишка с гитарой лишь сидит и улыбается.

- Кхм... - бродяга наклоняется вперед. - Понравилось ли вам, благородные господа рыцари и госпожи дворянки, уважаемые купцы и приказчики, и все остальные, милостивый сударь хозяин? Не хотите ли послушать немного старых басен, все равно метет за стеной так, что долгонько нам здесь с вами сидеть. Так как, хотца вам послушать?

Гонец.

Год 1384-ый от см. Мученика, восточная граница королевства Нессар.

Intro.

- Ну чего, есть кто смелый, а?!! - усатый и краснорожий сержант прошелся взад-вперед, постукивая нагайкой по голенищу сапога. - Неужто только бабы здесь есть, а? Никто не хочет послужить отчеству, тык-скыть?

Никто не хотел. Селяне стояли кучно, внимательно внимая громко говорящему королевскому солдату. Ну да, служба, оно, конечно надо, да. Но служить не рвались. Стояли, угрюмо смотря на человека в государевых цветах, коже и железе, слушали и молчали. Сержант разорялся долго, красочно рассказывая про службу, звал, обещал и деньги, и славу. Никто так и не захотел. Вербовщик продолжал рассказывать и зазывать, красуясь перед деревенщиной, которая была ему так необходима. Ходил гоголем, поскрипывая новой кожей амуниции. Мундир, лазоревый, торчащий из под наплечников и кирасы, казался красивым. Алые его части поблескивали золотой нитью шитья, широкие бриджи из мягкого сукна складками опускались на сапоги. Перевязь, богато украшенная вышивкой и шнуром канта, подошла бы и дворянину. Чашка закрытой гарды тяжелой сабли сверкала на солнце, металлическая окантовка ножен чертила линии по песку. Шпоры звякали, лихо и боевито, когда сержант прохаживался вдоль толпы сельчан. Но торопиться записываться в королевское войско никто не спешил.

Кирпичного оттенка кожа на шее зазывалы пошла толстыми складками, усы встопорщились. Не слезавшие с коней солдаты, сопровождающие вербовщика, зевали, стоя в тени под раскидистой вербой. Изредка переругивались и оценивающе разглядывали молодух и девчонок, стоящих в первых рядах. Солдаты подмигивали и принимали воинственные позы, девки щелкали семечки и хихикали, стоящие рядом мужики даже не прятали вилы и мотыги. Новобранцы, сбившись в кучку, ничем не отличались от крестьян. Разве что были рядом с людьми вербовщика, испуганные и осознавшие чего натворили. Сержант сплюнул под ноги, вновь налившись краской:

- Ишь, каковы, а?!! - нагайка сильно хлопнула по голенищу. - Как, значитца, жировать вот здесь, так все вы хороши. А как на службу пойти, так никто не хочет... ну-ну. Чего, здоровяк, рыло воротишь, а? Не по нутру что говорю, так?

Здоровяк, сын сельского старосты, налился дурной кровью, шагнул было вперед, сжимая литые кулаки. Отец перехватил рукой поперек груди, цыкнул что-то в густую бородищу. Сынок, запросто останавливающий конскую тройку руками, сник, остался на месте. С отцом спорить пока не решался, в здешних деревнях слово старшего все еще оставалось законом.

Сержант фыркнул, глядя на деревенских. Не-не-не, здесь ему точно ничего не светило. Эти, жалованные еще прадедом царящего государя особыми милостями и вольностями, на службу никогда не торопились. Поговаривали бабки у колодца, что какой-то паренек рвался к ним, да отец не пустил. Бабки замолчали, завидев тихо подходящего сержанта, на его расспросы отвечать не стали. Потупились в землю, подхватили свои ведра с коромыслами и пошли по дворам.

- Ну че, вольные селяне, так-то никого и не найдется среди вас, кто готов будет за отчизну головой рыскнуть, а? - он в последний раз окинул взглядом местных. Хороши солдаты были бы, эхма! Никак не меньше половины сельских мужиков - как на подбор, высокие, сильные, мышцы узлами. И не тупые, сразу видно. Захотелось сплюнуть сильнее, чтобы хоть проняло сиволапых. Сплюнул, только не полегчало. - Ну-ну, ваше дело, приневолить не могу. Поехали дальше, робяты!

"Робяты" нехотя, с ленцой, начали вытягиваться на главную улицу, лениво торопя коней. Тем тоже не хотелось снова оказываться в жарком мареве, но выбирать не приходилось. Солдатская служба, ничего не поделаешь, все едино, человек ли, конь... Сказали надо, так изволь выполнять. Десяток выстраивался по двое, ожидая командира. Позади, спеша, неумело и оттирая друг друга, пытались выстроиться вчерашние крестьяне. Десятник спокойно ждал, лишь глаза смеялись, смотря на них, и поглядывая на сержанта.

Тот подошел к своему чалому, накрытому красной попоной с гербами по краям, соколом взлетел в высокое седло. Сержант взял у молоденького посыльного кожаную каску с редким плюмажем, натянул на голову, затягивая ремень на подбородке. Было жарко, но не хотелось показывать деревенщине слабину. Напоследок, смачно выхаркнув остатки дорожной пыли и промочив горло не успевшей нагреться водой из деревенского колодца, посмотрел на старосту. Старик взгляда не отвел. Сержант сплюнул еще раз, зло жахнул чалого под брюхо, заставив рвануть с места. Крохотная лента солдат вытянулась за околицу села, нещадно пыля, и быстро набирала скорость, гоня лошадей рысью.

- Уехали, слав тебе господь Яр... - староста угрюмо посмотрел им вслед, жучками прыгающим по ленте дороги. - Януш, сынок, не выпускай пока Гойко. Отнеси поесть, воды, посмотри как он там. Ну, соседи, чего встали-то, рты открыли, уши развесили? Работа не волк, в лес не убежит? Пойдемте, с божьей помощью продолжать. Пусть они себе у каких-нито нищебродов ищут дураков. Ишь, вздумали к нам соваться...

Януш пошел в сторону богатого отцовского двора. Не оглядываясь, чтобы посмотреть на охальника сержанта, уже почти скрывшегося за горизонтом. Не будь отца, ответил бы этому, похожему на их горлопанистого петуха, усачу. Так ответил бы, чтобы тот надолго запомнил Медвежий лог. Но против отцовской воли не пойдешь, сказал нельзя, так нельзя. Хоть и чесались кулаки, что там говорить, чесались.

Зашел в хату, большую, поставленную срубом из толстых бревен, не мазанку. Сам помогал отцу еще совсем сопливым мальчонкой, когда достаток позволил построить новый дом. Грузно протопал по половицам, заглянул на кухню. Там уже суетилась сестренка, собирая еду младшему. Того отец запер в омшанике, от греха подальше. Больно уж разволновался, как услышал про вербовщика в соседнем селе. Взял квасу, пяток сваренных вкрутую яиц, кусок вяленого прошлой осенью гуся и большую горбушку свежего, утрешнего хлеба.

- Проголодался небось малец-то... - прогудел, глядя не сестренку. - Сколь уже сидит-то?

- Ох, Янушек, Янушек... - сзади тихо подошла жена. Сестра ничего не ответила, выйдя из комнаты. - Суров батюшка-то ваш, ох и суров. Мало ли, какая доля у Гойко...

- Ты при нем так не говори. - Мужчина погладил ее по сильной спине, ласково. Жена ждала ребенка, первого, все никак не выходило. Два раза сбрасывала плод, саму бабка-повитуха еле вытащила с того света. Жену он любил, и даже пошел против отца, хотевшего заставить взять другую. - Отец не хочет ему зла, ты же знаешь.

- Знаю, как не знать...

Януш вышел из дома, двинулся в сторону омшаника, прятавшегося среди высоких кустов вишни и сливы. Делали его большим, глубоким и длинным. Сейчас в нем было куда как прохладно, стало жаль брата. Но из любого другого сарая Гойко мог просто удрать, выломав доску и выбравшись через солому крыши. Стукнул по двери, сбитой из толстенных досок.

- Гойко, ты там как?

В сарае тихо завозились. Было слышно, что брат подошел к двери, встал. Ян вздохнул и начал отпирать замок. Дверь скрипнула, открываясь. Он наклонился, стараясь не зацепить макушкой притолоку, зашел.

Гойко сидел на сложенном тулупе, обхватив руками плечи. Покосился на брата, зло зыркнув из-под упрямых, как у отца, бровей. Глаза были красными. "Плакал, небось, пострел... - подумалось Яну. - Ну не спрашивать же?"

- Я тебе поснедать тут вот принес...

Разложил захваченный рушник на закрытой кадушке с засоленными огурцами, положил на него еду. Поставил деревянный ковш с квасом. Чуть потоптался, хотел что-то сказать, но не стал. Фыркнул только, по-медвежьи развернулся и вышел, закрыв дверь. Замок заскрежетал, нехотя закрываясь. В омшанике снова стало темно.

- Ты только не балуй, меньшой. - Януш все не уходил. Почему-то было стыдно перед младшим братом. - Не надо оно тебе. А солдаты-то того, уехали они, да.

Постоял, повздыхал, слушая ответ брата. Тот все молчал, видно так и сидел, нахохлившийся, обхватив плечи руками. Ян пожал плечами и пошел в дом. Шаги удалялись, едва слышимые через толстую, не вышибешь, дверь.

Через толстую кровлю, на которой поверх досок были плотно, ряд к ряду, уложены пучки соломы, придавленные дерном, свет почти не пробивался. Темнота шевельнулась, подобравшись к еде. Голод не тетка, и гордость была не причем, надо было поесть. На ощупь очистил яйцо, торопливо начал жевать. Сухой желток не пошел, парень поперхнулся, с кашлем выплюнул еду. Торопливо глотнул кисловатого кваса на смородиновом листе, застрявший кусок провалился дальше. От злости на самого себя саданул кулаком по занозистому ребру кадушки. В голове метались мысли, разговор с отцом. Обидно, Гойко было обидно. Как щенка непутевого, за шкирку взяли и отправили сюда, на замок закрыли. Боится отец, что сбежит. И правильно-то боится, ой и верно. Не обманешь батю, все насквозь видит. Понимает, что поздний младший не хочет сидеть в селе, рвется душа в мир. А тут такой случай... был бы, если б не закрыли здесь.

Гойко, сын Ёхана из деревни Медвежий Лог, появился на Яров божий свет семнадцать лет назад. Сам Ёхан, его жена Мадлен, их родители и родители их родителей тоже родились и выросли здесь же. Все они, от предка Вернона Медведя, были крестьянами, пахали, удобряли и всячески возделывали землю, собирая с нее урожай, позволявший им жить не бедно, а по некоторым меркам и зажиточно. Работали-то не покладая рук. Да, что там говорить, Гойко-то родился на свежескошенных снопах, в самый разгар жатвы. С самых малых лет его приучали к кропотливому, тяжелому труду. И хотя Ёхану хватало средств, что бы нанимать работников, он сам редко оставался дома без дела. Как приучил отец, так и сам приучал сыновей. Работать надо уметь самому, не полагаясь на других, сызмальства. А раз уж получилось, что оказался молодой Гойко самым младшим в семье, то одна ему была дорога - работать и работать, впахивать как волу, надеясь, что отец выделит ему какую ни то часть наследства.

Так то оно и должно было оказаться, не подари ему бабушка неказистого жеребенка, лет в двенадцать. Был коняшка худым, голенастым, да еще и горбатым в придачу. Страшненький, неказистый, кожа да гости, ледащий в общем. Сколько с того времени получал Гойко вожжами поперек спины, он и не помнил толком. А все потому, что через год страшненький жеребенок превратился в поджарого, сильного, злого и гордого жеребца соловой масти. Пусть и не больно высокого, с чересчур большой головой, да острыми копытами, на которых огнем горели подковы. Зато прямо вдоль хребта шла у него узкая черная полоса шерсти, явно доказывающая, что жеребец этот степной. Дикий, невероятно выносливый, летевший по лугам как на крыльях, никого, кроме хозяина, не подпускавший к себе.

А у того чуть получалась свободная минута, как он бежал к четвероногому другу. И иногда даже не седлая, лишь придерживаясь за гриву, несся вперед, одним махом пролетая поля и луга, уносясь всё дальше, к синеющим в далекой дымке Северным горам. Работники, не покладая рук работавшие на полях Ёхана, только и успевали, что приложить ладонь к глазам, всматриваясь вслед улетавшему всаднику. Да еще с усмешкой покоситься на старших братьев, плевавшихся с досады. А часто и махавших вслед младшему сжатыми кулаками, обещая надавать люлей как вернется. А как еще, если тот нечаянно, а может и специально, сбивал кого-нибудь из них с ног, проносясь мимо. Братцы, все трое, пошли в отца. Что телом, высокие и кряжистые, что породой и характером. Хозяйственные, двужильные, сами работающие с утра и дотемна. До кругов от солнца в глазах и ломоты в костях, не дававшие никакого спуска батракам.

Отец, уставший вбивать сыну ум через порку, много раз порывался избавиться от солового степняка. Но каждый раз нарывался на горящие глаза сына, и на осуждающий взгляд собственной матери, с одобрением глядевшей на внука. Она сама была тех же диких, степных кровей, дед Гойко привез ее из Степи, когда в молодости ходил туда с торговыми караванами. Здесь, в Медвежьем логе... дед оказался другим. Не тем красавцем-охранником, взявшим ее за сердце лихость и удалью. Нет-нет, здесь он был другим, настоящим, надежным... и другим.

Большое село, крепкий собственный двор, отданный отцом. Степенная жизнь, размеренная, сытая и спокойная. Многие женщины из бабушкиного племени отдали бы все за это и не вздыхали по оставленному. Она тоже не вздыхала, но ждала когда начнут подрастать сыновья. Хотела увидеть в них что-то, отличное от окружающей ее жизни, часть своей, степной крови. Но не получилось.

Ёхан, их первенец, стал таким же крестьянином, все их сыновья удались в него же, и лишь Гойко напоминал ей ее братьев, лихих степных наездников. Да и похож младший был внешне не на отца, крепкого, высокого и светлого, и не мать, тоненькую, с золотистыми волосами, синеглазую и белокожую. Гойко был невысоким, коренастым, с непослушной копной иссиня черных волос, кареглазым, с повадками гордого степного пардуса, который никогда не поддастся дрессировке, и не позволит себя сломать. Весь в ее кочевую породу, неожиданно всколыхнувшуюся в нем.

И вот сейчас, когда ему исполнилось семнадцать, в Медвежий Лог приехали вербовщики, искавшие людей в армию Нессара, королевства, в землях которого и лежало село. Они пробыли в соседней деревне три дня, набрали два десятка парней, из тех семейств, которые никак не могли выбраться из бедности и нищеты. Гойко просидел всё это время взаперти, в пыльном и темном чулане, куда его запер отец. Посадил под замок, чтобы он не сбежал, купившись на золотые горы с подвигами на ратной службе, обещанными красноречивым вербовщиком. И вот тебе на, даже после того, как те уехали, Ёхан не решился выпустить строптивого меньшого, никак не желавшего честно гнуть спину на полях и огородах. Прислал брата, чтобы поел-попил. Хорошо, ничего не скажешь. А если он просто не хочет для себя такой жизни?

Гойко скрипнул зубами от злости, еще раз наподдал ни в чем неповинной кадушке. Зашипел, почуяв таки острый укол занозы, нащупал, зубами вытянул тоненькую щепочку. Прислушался к творившемуся за стенами "темницы". А там вовсю щелкало, хлопало и мычало. Гнали по дворам дойных коров с телятами, которых на ночной выпас пока не выпускали. Вечерело, он оставался здесь, в омшанике, а судьба пылила где-то далеко. До самой ночи никто так и не пришел. Гойко постучал по доскам, поорал. Ничего. Видно отец решил подержать строптивого младшенького под запором подольше. Выругавшись, понял, что делать нечего, остается только спать. Разложил овчинный кожух, лег, стараясь не заснуть. И сам не заметил, как провалился в сон.

Замок скрипнул уже ночью, когда внутри было совсем темно. Силуэт, нечетко прорисованный звездным небом и луной, был очень знакомым. Ганна, жена Яна, стояла на пороге. Привалившись к косяку двери придерживала рукой уже выросший живот,. А в другой висело на длинном ремне что-то тяжелое.

- Гойко... - Позвала тихо, боязливо.

Он шевельнулся, рывком садясь. Быстро оказался рядом.

- Ты чего, Ганнуся? - От лунного света глаза женщины блестели. С трудом подняла и протянула ему котомку, молча, чуть постукивая зубами. Гойко замотал головой. - Ты что тут, чего вздумала? Отец узнает -- убьет...

- Не убьет... теперь точно не убьет. - женщина схватилась за поясницу. - Янушек не даст. Внук у него будет, у бати твоего, племянник твой. Ой... пихнулся. Ты беги, Гойко, беги. Твоя судьба, ты же мужчина. Беги, Гойко...

Гойко догнал солдат к вечеру следующего дня. Он ничего не рассказал о том, как ушел. И тем более не рассказал о слезах на глазах все услышавшей, но не успевшей выйти проводить его бабушки, и ее прощально поднятой руке. И не мог рассказать, потому что, этого он не видел, торопливо летя по дороге, и упиваясь свистом ветра в ушах. Вместо этого, Гойко догнал краснорожего сержанта, командовавшего отрядом, и просто сказал, что хочет служить в армии Нессара.

На востоке медленно поднималось багровое солнце. Где-то вдалеке, в той дали, что сливается с линией горизонта, клубами вставал черный и жирный дым, и несколько темных облаков ходили по кругу над тем местом. Стервятники, вороны и другие, мелкие птицы слетались на щедрый завтрак. Обильный, на любой вкус, подкинутый пернатым глупыми людьми, которые всё никак не могли ужиться на раздольной и привольной земле, расстилавшейся под крыльями птиц. Птицы кружили, выбирали, опасались. Но на поле уже не было живых. Только лисы и волки, даже не огрызавшиеся друг на друга. Еды хватило всем.

В последнем, решающем броске, ринувшиеся друг к другу, застыли на мягкой степной траве высокие двуногие фигуры, намертво сцепившиеся в смертельном объятии. Тела, тела, в доспехах и уже без них, голые и прикрытые, целые и не очень. С ног до голов покрытые засохшей кровью, своей и чужой. Обожженные смолой и горящими деревом вперемежку с тканью шатров. Изувеченные головы, руки, ноги, размозженные ударами палиц, шестоперов, цепов, моргенштернов и просто дубинами. Рассеченные мечами, топорами и секирами, пронзенные копьями, стрелами и дротиками джеридами. Наваленные друг на друга, воины и лошади, смешанные в одной сплошной мертвой массе, фарше из мяса, крови, кожи, костей, дерева и металла. Лишь вчера бывшие живыми, радующимися жизни, поджаривающими кролика на костре, хохочущими, играющими в кости, поющими песни или починяющими одежду. Сегодня их уже не было. Но, навряд ли что-то закончилось на этом. Просто вновь в земли Нессара пришла война. Птицы кружись, опускаясь, смотрели по сторонам, на людей... Точки птичьих глаз видели все.

Скрюченные в судорогах пальцы молоденького пехотинца из первого нессарского полка, добитого колотушкой степняка гасильщика, идущего за передовыми отрядами. Раскрытый в немом вопле рот тысячника Субдэя, окруженного вместе с небольшим отрядом верных телохранителей тургаудов, и пронзённого копейщиком Вагой из наемной древальтской конной сотни. Колоссальная фигура Вигейра, телохранителя кронпринца Альберта Нессарского, исполина, которого смогли свалить лишь с помощью баллист и их тяжелых стрел. Погибшего, но так и не выпустившего из рук черно-желтого королевского знамени. И сотни, тысячи других, степняков и нессарцев, наемников и волонтеров, всех, кто сражался вчерашним днём и сегодняшней ночью посреди широкого поля Последней черты, за которым начиналась земля королевства Нессар, обильная и плодородная. Все они остались здесь. Навсегда.

- Птицы слетаются, значит пока никого нет. - совсем еще молодой всадник разговаривал то ли сам с собой, то ли со своим конём, - Нам нужно торопиться, Быстрый...

Крепкий, соловой масти конь набирал скорость именно так, как и должен нестись вперед конь с таким именем. Гойко, лучший всадник Алой сотни кронпринца не жалел ни себя, ни его, торопясь быстрее выполнить порученное. Если получится, то он ещё успеет помянуть память погибших друзей, оставшихся на Последней черте. Пока же перед ним лежали многие и многие лиги, отделявшие его от столицы, где король Богуслав должен был собрать всех кого только сможет. Его сын, кронпринц Альберт, погнав назад степняков, отправил Гойко, своего лучшего гонца к отцу. С вестью о битве и для того, чтобы тот знал, с кем им пришлось столкнуться в степи. Гойко уже задержался.

К нему прицепились трое верховых, углядевших его в сутолоке жестокого боя, когда он выбирался за холмы, и погнавшихся за ним. В окружавших сумерках ему удалось сбить их со следа, и зайти к ним в тыл. Серые спины в кожаных панцирях колонтарях, с маленькими круглыми шлемами, со следами пота, торопливо скакали впереди, трясясь в седлах. Гойко хорошо знал местность и подловил их на выходе из неглубокого, но длинного овражка. Первого он свалил из лука, спустившись из-за густого кустарника на склоне. Второму достался последний дротик из того пучка, что висел с правой стороны седла ещё утром. А с третьим, коренастым и приземистым, с разлетающимися на ветру маленькими косичками, Гойко пришлось столкнуться вплотную.

Он отбил первый удар окованной железом палицы щитом, ушёл от второго. Быстрый в это время жестко толкнул коня противника, всхрапнул, кусая, тот покачнулся. Его всадник покачнулся, не сумев выровняться, на миг открылся, и Гойко хватило этого, чтобы воткнуть тому в горло острие отточенного изогнутого меча. Он успел увидеть гримасу удивления и боли на лице степняка, чуть отклонился назад, уходя от возможного последнего удара. Но тот все-таки умудрился его достать, пусть и слабым, но ещё очень неплохим выпадом. Палица скользнула по яловцу шлема, взорвав в голове небольшое солнце. После этого Гойко вырубился, и пришёл в себя только перед рассветом.

Сел, охнув и схватившись за голову. Рядом стоял Быстрый, мягко тронувший губами его за лицо. Погладив умницу коня по нежной коже у ноздрей, Гойко встал, взявшись за конскую шею. Потер громадную шишку на голове, про себя попросил солнечного Яра послать много лет кузнецу, выковавшему шлем, что минувшей ночью спас ему жизнь. И пусть тот сейчас валялся в траве, далеко отсюда, после скользящего, но удивительно сильного удара никуда уже негодный. Но все-таки спасший его многострадальную голову. Шлем ещё можно будет приобрести, даже лучший, голова на месте. И лишь бы успеть сейчас, не опоздать, добраться вовремя.

Гойко поискал глазами меч, подобрал и вложил в ножны. Жалко, что нет больше дротиков, и стрел осталось не так и много. Путь неблизкий, опасный. Подозвал Быстрого, прыгнул в седло. Голова закружилось, но ничего, удержался. Причмокнул, пятками мягко толкнул друга, посылая сразу в мерную и ровную рысь. Силы жеребца надо было беречь до ближайшего пограничного городка. Там Гойко намеревался взять заводного коня, и гнать вперед еще быстрее. Надо было торопиться. И тут судьба подкинула ему подарок.

Со стороны убитых им степняков донеслось измученное ржание. Быстрый повернул туда, как будто угадывая мысли всадника. Они подъехали ближе и Гойко улыбнулся. Конь степняка не ушел. Его мертвый хозяин запутался в поводьях, намотанных на левую руку во время атаки, и вороной не смог уйти. Протащил за собой тяжелое тело, пока тот не завяз в густых зарослях чертополоха и встал.

Гойко соскочил с Быстрого, подошел к вороному. Тот даже не пытался отвернуться, когда уверенная рука взяла его под уздцы. Потрепал по крепкой шее, вздувавшейся сильными мышцами. Шерсть была гладкая, шелковистая. Видно было, что коня перед боем не загнали, засохшего пота было совсем немного. Наверняка степняк любил его, мыл, чистил, чесал. Вон, какой хвост, волосок к волоску, стянутых вместе в нескольких местах шнурами. Грива, густая и длинная, заплетена в плотные косички, украшенные на концах какими-то зеленоватыми резными кругляшами.

Времени было мало, но оставить коня вот так Гойко не мог. У седла, крепко притянутая ремнями, висела кишка бурдюка. Вороной повернул голову, покосился на него с одобрением. Надо думать... сколько времени простоял, после боя и погони за чужаком.

Воронок пил долго. Гойко, как мог, подставлял ему медленно текущую из широкой горловины струю. Бока коня ходили ходуном, бурдюк заканчивался, но конца водопоя не было видно. Но всему приходит конец, вместе с остатками воды закончилась и жажда. Благодарный взгляд и мягкий толчок в плечо заставил Гойко еще раз порадоваться за свою негаданную удачу. Распутав длинный кожаный ремень с руки убитого, он повел вороного к Быстрому. Закрепил удила на луке, обмотав возле выступа спереди. Сел в седло, почувствовав вернувшиеся силы. И, наконец-то, двинулся вперед.

Уходило, убегало драгоценное время. Как песок просачивалось меж пальцев, ручейками воды из битого кувшина утекало прочь. Были те степняки разведчиками, или не были, это уже не важно. Важнее то, что видели глаза молодого гонца, что слышали его уши, и что билось в кожаном мешке, притороченном у седла. Гроза, мощная и неумолимая, надвигалась на солнечные земли, в которых люди уже бежали, кто куда мог, от одних только слухов, докатывающих из степи. А потому ему нужно было гнать вперед, не думая о себе и верном четвероногом друге, много раз выручавшим, и не должным подвести и в этот раз и задании.

Степь заканчивалась. Всё больше и больше пролесков начало появляться вокруг. Утоптанный шлях вел его всё дальше вглубь страны. Пересаживаясь на вороного, запутавшегося возле бывшего своего хозяина, украшенного косичками, Гойко давал отдых Быстрому. Лига меняла лигу, уже чаще мелькали по бокам шляха обжитые деревни, лишь недавно брошенные хозяевами. Дорога была разбита колесами телег, карет и ямских повозок, копытами и просто ногами. Прошло по ней, всего лишь за последние несколько дней, очень много людей. Гойко гнал вперед, не обращая никакого внимания на саму дорогу, плевать на то, что она пришла в полную негодность. Кони выносили, да и ладно.

По пути, он сделал лишь одну остановку, в Кременце-Заторном, самом пограничном городке из тех, что росли по всей границе последние несколько лет. Взял у бургомистрова конюха нового коня, взамен вороного, да хлебнул пива, заедая его свежим мясным пирогом. Вокруг собралась толпа народу. Солдаты стояли поодаль, не подходя и не спрашивая ничего. В толпе было с десяток горожан, два купца, разносчик пирогов и паломники, если судить по одежде с посохами. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, косились на него, запыленного, уставшего. Человека, вернувшегося оттуда, где решалась их судьба. Стояли, сопели перегаром, луком, страхом и ожиданием. Вопросов никто не задавал.

Люди подались в стороны, пропуская одышливого толстяка в отороченной затертыми бобровыми шкурками мантии нараспашку. Четырехугольная шапка сползла на затылок, но он не замечал. Трясущийся, от взгляда на засохшие потеки крови на чепраках коней, бургомистр еле смог выдавить из себя нелепый вопрос:

- Как дела у принца? - Вопрос немного завис в воздухе.

- Хорошо, - шевельнулись в ответ пересохшие от солнца губы Гойко, чуть дрогнуло запыленное лицо. - Передай своим горожанам, кронпринц Альберт выиграл этот бой.

- Выиграл...- Вспотевшая от волнения ряха градоначальника облегчённо скривилась.

Бургомистр ойкнул, откинутый в сторону крепкой, жилистой рукой. Высокий, с полощущими по груди пышными усами, худой воин подошел к Гойко.

- Где сам принц, гонец? - внимательные чёрные глаза уставились в его лицо. - Я спрашиваю, где он? Жив?

- Был жив, капитан Эстольд, - Гойко моргнул, - Был жив...Мне надо скакать дальше.

Командир воинов-пограничников пригляделся к гонцу:

- Господь мой Яр! Ты, что ли, Гойко Медвежонок?

- Я, господин капитан.

- Да постой же ты. Расскажи, что да как было?

- Не могу. Готовьтесь, капитан, и уводите оставшихся гражданских, нечего им здесь делать... Не дадите людей в дорогу?

- Нет. - капитан покачал головой. - У меня их тут хрен да маленько, Медвежонок. - Хорошо. Ладно, господин капитан, удачи вам. - Гойко ударил нового коня по бокам, и тот с места рванул вперёд, неся бешеного всадника дальше, на север.

Остался позади пограничный городок. Широкая дорога вела все дальше и дальше, мелькали кусты по краям дороги, начали появляться первые признаки близких лесов, которые вплотную должны были обступить дорогу завтра. На ночь ему пришлось остановиться посреди поля, для того чтобы отдохнули кони. Да и самому все же надо было хоть немного отдохнуть. Несмотря на привычку к скачке, тело ломило. Отбитый зад саднил и хотел отдыха, бедра налились тяжелой болью в сведенных мышцах.

Гойко отошел в сторону от дороги. Насобирал, насколько смог хвороста в небольшой рощице. Там же нашел маленький родничок, умылся, наполнил мех. Водил коней, остужая, внимательно слушал запасного. Долго и старательно вытирал и только потом напоил коней. Осмотрел обоих, проверил подковы. Новый уже начал сдавать, а упрямец Быстрый все никак не показывал усталости. Пожевал сушеного мяса и сухарь, не забыв о конях и насыпав овса в торбы. Костерок прогорел и начал затухать, Гойко закутался в тёплый плащ, снятый с седла Быстрого, и моментально заснул.

Лишь забрезжил рассвет, как он проснулся. Сборы много времени не заняли, и вскоре он опять несся по твердой, похожей на камень полосе, ведущей его к цели.

Путника он заметил издалека. Высокий и крепкий, не сгорбленный от старости, седой как лунь дед бодро вышагивал по дороге, меряя лиги с помощью своих двоих да большого посоха из ясеня, крепко сжатого в правой руке. Догнав его, он решил спросить про заставы, которые должны были попасться на пути, но которых Гойко и в глаза не видел. Перегнувшись с седла, чтобы выказать уважение к возрасту, гонец усмотрел перед своими глазами такое же запыленное как у него лицо, изборожденное морщинами. На лице обнаружилась повязка через левый глаз и пыль. Как и на длинных сивых космах, перетянутых на лбу тесьмой, аккуратно подстриженных усах с бородкой, запыленных до абсолютной мышиной серости.

Дед был одет удобные и свободные штаны, рубашку и полукафтанье, обут в удобнейшие, низкие сапоги, а на плечах свободно висел незаменимый для дальнего пути плащ с капюшоном. Все это незаменимое удобство, включая мешок за плечами, также было покрыто густейшим слоем дорожной пыли. Стоял престарелый путешественник перенеся вес на левую ногу, занимая опять же, удобнейшую позицию для обороны, а правая рука уже лежала на рукояти большого боевого ножа, висевшего на левом бедре.

"Тертый дед, - подумалось Гойко, - не иначе имеет большой опыт дальних прогулок пешком". Подумав об этом, он протянул вперед раскрытые ладони, показывая, что оружия в них нет. Дед внимательно осмотрел его совсем недобрым взглядом уцелевшего глаза, задержав его на мече, но руку с ножа убрал. Позу, правда, менять явно не собирался.

- Добрый день, дедушка, - Гойко поморщился: пересохшие губы не выдержали и треснули, - далек ли путь лежит?

- Да уж не дальше, небось, чем у тебя. И тебе добрый путь, - дед усмехнулся, - внучек...

- А, что, почтенный, не встречались тебе по дороге заставы? - Гойко пытливо посмотрел на путника, - Давно скачу, ни одной не встретил.

Дед малость помолчал, обдумывая ответ:

- Видел я пару-другую засранцев, которые меня чуть не сбили, когда драпали на север. - он усмехнулся в усы, - С кокардами нессарских волонтеров, ты это про них что ли?

- И давно драпали?

- Да уже дня два тому назад. Слухами земля полнится, поговаривали, что тьма-тьмущая степняков на Нессар прет, вот, наверное, парни и перепугались.

Гойко огорчённо поморщился. Дед, судя по всему, говорил правду, и надеяться на помощь застав не приходилось. Он сглупил, не добившись людей у капитана Эстольда. Простой проезд по дорогам Нессара недавно стал большой проблемой. Кучки дезертировавших наемников, разбойничьи банды и шайки в последнее время стали проклятьем большаков. Не хватало ему попасть на такую вот неприятность, этим бандитам, без роду и без племени все равно кого резать, не посмотрят в форме он или нет. Гойко надеялся взять провожатых на заставе, а застав то, оказывается и днём с огнём не сыскать.

- Спасибо, дед, хоть правду сказал. Доброго пути, да осветит тебя великий Яр.

- И тебе того же, лети как на крыльях, - дед чуть замолчал, но тут же продолжил, - и пусть ветер поможет тебе, гонец...

Гойко тронул коня ногами, и рванул вперёд, не забыв оглянуться. Пусть встречный сказал слова, которые должны оберегать его как гонца, но мало ли, кем, мог оказаться этот дед на самом деле. Тот стоял, подняв вверх правую руку, и дружелюбно смотрел ему вслед. "Доброго пути, тебе, - подумалось ему ещё раз, - как знать, может, доведется увидеться и еще".

С такими мыслями Гойко въехал под кроны зеленых дубов, начинающегося леса. Если бы он мог знать, как ошибся в собственных мыслях.

Боран и Борен, братья-близнецы, сидели на поваленном дереве, почесываясь от донимающих вшей. Им было скучно, парни давно отоспались на неделю вперед и жаждали дела. Точили и правили вытянутые в небольшую плавную дугу лезвия сабель, подтрунивали друг над другом. Больше было не над кем. Косой и Веселый ушли в дозор, командира задевать было чревато, а Стефана они откровенно опасались. Сидели, зевали, развлекались игрой в ножички и детскими считалочками с весьма туповатыми словами:

Выполз рыцарь из тумана,

Вынул что-то из кармана...

Буду мучить, буду бить,

Лишь бы мне тебя допить...

Стефан Вырви-зуб правил топор, пользуясь точилом. Зачем он это делал, доводя кромку до бритвенной остроты, никто не понимал. Но вмешиваться в дела бородача было себе дороже. Раз делает что-то, так значит надо. Стефан прел в своей, почти никогда не снимаемой бригандине, потел, но не сдавался. Точильный камень вжикал взад-вперед, солнце играло лучами на все более блестящей кромке, Стефан сопел. Близнецы перестали заниматься оружием и заткнулись, заскучав. Косой Заяц и Веселый торчали над дорогой, примостившись на ветках большого карагача.

Главное преимущество старого дерева, заключалось в прекрасно просматривающемся небольшом овражке, в который дорога ныряла почти сразу, как только заходила под деревья. Оба разбойника затаились в листьях на двух самых нижних ветках. Старайся, смотри не смотри, не увидишь. Навострились таиться за несколько лет такой жизни-то.

Выверн Ангус Розенгрюншен, или Дикий Ангус, и он же Выверн Хитрец, подсчитывал несложную бухгалтерию. Почесывал давно не бритый вытянутый подбородок, потом, по давней привычке, кончик длинного переломанного носа. Мысли были невеселые, скорее даже наоборот. Не с чего им было становиться веселыми. За минувший месяц, прошедший с момента разгрома банды, успешных дел вышло мало. Пару раз тормознули купцов одиночек, добычу по нынешним временам редкую, и, как правило, не очень прибыльную. Обложили данью четыре деревушки, из которых три полностью исчезли к моменту их второго приезда. Встретили разок группу редких уже теперь странствующих эльфов. Лупоглазые делиться своими побрякушками и бабами не хотели, пришлось замочить. Даже до длинноухих девок добраться не вышло. Один из эльфов сам перерезал им глотки, как стало ясно, что не получится уйти от нападающих. Так что теперь банда сидела на урезанном и голодном пайке, готовая вцепиться во всё, что движется.

Так что поневоле главаря одолевали грустные мысли, а если учесть разгром, произошедший в том месяце, то ничего хорошего в голову не лезло вообще. Доведенные до лютого ожесточения нессарские купцы, в складчину наняли профессионалов: группу охранников из гильдии стражи Сеенхавена. Те подкараулили банду на походе, хорошо, что самому Ангусу удалось вывернуться. Вдобавок к этому, купцы умудрились среди царящей неразберихи нанять охотника, как рассказал ему давнишний осведомитель.

Откуда тот узнал про это, так и осталось неясным, но человеку этому Выверн доверял. Вот и думай тут, а ведь куда не кинь, так всюду клин. С одной стороны профессиональные головорезы стражники, а с другой охотник за головами, что еще хуже. Пока из них больше постарались озерные вояки, и банда Выверна сократилась по численности раза в три. Что ожидать от охотника Ангус представлять не хотел.

Плохая бухгалтерия складывалась в голове бывшего рыцаря, опального дворянина и отступившегося военного, когда-то изменившего присяге. Выверн поскреб подбородок, густо заросший жесткой, больше чем на половину седой щетиной и покосился на своих людей. Вот они, последние, выжившие. Может, что не лучшие, и уж явно не самые надежные, но какие есть. Стефан, выродок, убийца, живодер и насильник. Бывший мельник, ограбивший два года назад церковку, зарубивший попа и потом снасильничавший дочку деревенского старосты. Близнецы, два раздолбая, бежавшие из войск Вольных городов и вовсю промышлявшие на трактах, пока не попались пограничникам Нессара. Из этой беды их Выверн вытащил сам. Практически из петли, пусть и случайно. И вон те двое, сидевшие на дереве. Вот и все, что остались от крепкой и немалой банды, с которой он хотел податься на юга, подальше от войны. Тьфу ты, пропасть... снова не повезло.

- Верховой!- Заяц возник сбоку, косоватые глазенки поблескивали от возбуждения.

- Все по местам! - Ангус вскочил и ринулся к дороге. Близнецы, чуть не сбив его с ног, рванули следом. Коренастый, заросший жесткой бородой по самые глаза Вырви-зуб не торопясь поплевал на ладони, и поухватистей облапив топорище, пошел следом. Уже подбегая, все услышали, что Веселый начал собственное веселье.

Заводной жеребец, захрипев, начал заваливаться на бок. В крепкую шею с причмокиванием воткнулась длинная стрела. Гойко успел выпрыгнуть из седла, пружинисто вскочить на ноги, когда из кустов посыпались нападающие. То ли стрел у них больше не было, то ли еще что, но на него напали не из-за кустов, а в открытую. Да только легче от этого не становилось.

Первого, шелудивого недоростка с косыми глазами он сумел проткнуть взятым в городке копьецом, а потом уже пришлось отступать. Спереди заходили два невысоких, одинаковых крепыша в добротных кожаных панцирях, слева вылез из зарослей ежевичника худой и длинный, затянутый в кольчугу тип с длинным мечом. За ним появился страхолюжный бородатый громила с большим топором. И еще оставался лучник. А живым нужно было остаться, если он не довезет новости, все пропало, и в первую очередь его собственные ребята, которые ждут помощи там, в степи...

Лучник свалился сверху прямо на спину Быстрого. Близнецы, одновременно выхватив кривые сабли, кинулись на Гойко. Кольчужник зашел слева, замахиваясь двуручным мечом. Бородатый подстраховывал его сзади. На четыре клинка и один топор у Гойко было небольшое копье и изогнутый старый меч. Чудес на своей памяти он не помнил.

***

"Я часто поднимал в бой уже поникших духом бойцов. Ведя их к победе, часто думалось: неужели они идут за мной в ожидании чуда? И тогда мне пришло в голову две вещи.

Чудо может появиться лишь в двух случаях: или в случае божественного, либо сверхъестественного вмешательства, или когда оно заранее продумано, просчитано и подготовлено хорошим стратегом...

Максимус Гальдерран, командующий третьей ударной армией Западного Имперского Номеда: Избранные воспоминания великих полководцев".

***

Быстрый, бешено взбрыкнув и выгнув спину, скинул с себя лучника. Встал на дыбы, несмотря на чиркнувшее по груди лезвие, проломил ему голову одним мощным ударом кованых копыт. Выверн запутался в густых усах ежевики, и упал. Гойко успел отбить удар Борана, и, пригнувшись, уйти от Борена. Острие клинка одного из близнецов успело чиркнуть его по плечу, боли он не почувствовал, лишь горячая струйка, сразу же брызнувшая из пореза, дала знать о ране. А вот Боран, охнув, начал заваливаться на правый бок, Гойко ткнул его прямым быстрым ударом, попав прямо в щель между застёжками панциря. И, судя по всему, это было последнее везение Гойко-Медвежонка. Борен, побелев от вида умирающего брата, с рыком ринулся на него. Заходил слева, замахиваясь для удара. Справа надвигался Вырви-зуб. И высокий Выверн, выпутавшийся из ежевики, шел прямо в центре.

Треснули, ломающиеся под мощным напором продирающегося тела, придорожные кусты. Что-то свистнуло в воздухе, обдав щёку Гойко ветерком, и кряжистый Вырви-зуб с хрипом завалился назад, с торчащей из горла рукояткой ножа. Снеся в сторону оторопевшего гонца, перед разбойниками выросла фигура оставленного позади деда. Сильная жилистая рука рванула на себя один конец ясеневой палки. Блеснул, переламываясь на зеркально отточенной стали солнечный луч, полетел в сторону, не нужный, сыгравший роль ножен кусок посоха. Вместо раненого, вымотанного долгой скачкой Гойко, перед уцелевшими бандитами застыл только казавшийся старым путник-пешеход. Чуть вывернув носок левой ноги, и перенеся на нее вес, застыл в великолепной боевой стойке профессионал, уверенный в себе, и знающий, что он делает. Выверн это понял, Борен нет, и в этом заключалась разница, между опытным главарем, и недалеким туповатым исполнителем его приказов.

Мерно покачивался лошадиный хвост, изредка лениво отмахиваясь от наседающих на его хозяина последних осенних мух. Лоснилась ухоженная шерсть на мощном крупе, там, где не была закрыта плотной тканью попоны. Сразу можно было сказать: хозяин у коня был не только заботливый, но и богатый, не жалевший средств, отпускаемых на коня. Да только от этого ну ни как не становилось лучше бедному Выверну, качающемуся в седле позади треклятого коня. И, вдобавок, спеленатому ни хуже припадочного, которого вяжут как можно надежнее, лишь бы не убился. Надежно притянутый веревкой из сыромятной кожи к седлу, Выверн тоскливо смотрел на хвост, круп, попону. На горизонт и вокруг смотреть не хотелось. Как и ехать, смотря на лениво махающую из стороны в сторону густую черную метелку.

С боку, ерзая от нетерпения, качался в седле треклятый гонец, дернул же черт напасть на него. А впереди, изредка оглядываясь на незадачливого разбойника и душегуба, ехал проклятущий охотник. На его лице уже не было ни бородки, ни усов, да и повязка, закрывающая глаз, куда-то испарилась. И когда их глаза сталкивались, Выверн поневоле отводил глаза в сторону. Потому как, хоть и был чертов головорез, смывший вместе с дорожной пылью и искусно наложенный грим, не намного старше гонца, но глаза его были другими. И дело было не в их разном цвете, нет, дело было совсем в другом.

Не оказалось в них не корыстной жадности, присущей многим наемникам, не лютой жестокости, которую людская молва приписывала любому из охотников. Стояло в них лишь глубокое осознание всей горечи и несправедливости окружающего мира, смешанное со спокойствием и знанием неотвратимости судьбы, от которой не уйдешь. Да было еще что-то, казавшееся напоминанием об отдаленных потерях и боли, связанной с этим. Хотя все это могло оказаться глупостью, лезущей в голову из-за нещадно палящего солнца, которого трещавшей голове Выверна было слишком много. С чего это вдруг он сподобился читать что-то в глазах пусть и талантливого и умелого, но самого обычного головореза? Все возможно. Видно сказывалось образование и тяга к редким философским трактатам, забранным в редких слабеньких монастырях, взятых бандой Выверна когда-то в далекой прошлой жизни. Читал бы поменьше, так глядишь и мысли такие в голову не лезли бы. А то, ишь чего, плескается в зенках этого ублюдка что-то такое... бред.

Еще тогда, когда они стояли напротив друг друга, и в руках у Выверна был клинок, он понял, что проиграл этот бой. Он понял это даже не тогда, когда развалилась на две половины голова очумевшего от собственной ярости и кинувшегося в необдуманную атаку Борена. Дикому Ангусу доводилось видеть вещи и похуже. И не тогда, когда охотник, лишь чуть отступивший назад и не поменявший даже позицию, взглянул на него. Понять это Выверн смог, лишь увидев его разноцветные глаза, где не было ни вызова, ни чувства грубого, осознанного превосходства, а было лишь ледяное спокойствие и терпеливое ожидание. Ожидание любого его, Выверна, действия, и готовность отразить его, любым способом. Тогда-то и пришла мысль, что это самый конечный из всех концов, которые могли быть на его недолгом веку. Либо пан, либо пропал, и длинный, дорогущий, сделанный на заказ клинок, полетел в сторону...

Они ехали второй день: гнали как сумасшедшие, летели стрелой, мчались очертя голову. Быстрее, быстрее, глотая вместо воздуха режущий как нож ветер. И только сейчас, видя перед собой выплывающие из-за поворота дороги сторожевые башни Злато-Крулевца, стольного града Нессара, позволили себе сбросить скорость. Выверну глаза закрывали слипшиеся волосы. Бывший главарь не видел панорамы, но это не было необходимым. Он прекрасно помнил открывшийся перед гонцом и охотником вид.

Величественные купола главного собора, где резал глаза блеск золотых дисков солнца, венчающих шпили. Начавшие желтеть и багроветь листья знаменитых столичных садов и парков, плавали в сизой дымке просыпающегося большого города. Белели башни, скрепляющие сплошное кольцо мощных, никем ни разу не преодоленных крепостных стен. А над всем городом, нависая своей мощью, заслоняя кованой грудью всех жителей, возвышалась громада замка, со знаменитым дворцом Стефана Зодчего, крытого настоящими, хоть и тонкими золотыми листами, слепившими всякого отражавшимися лучами взошедшего солнца. Краснела черепица больших, красивых домов, доносился утренний перестук кузнечных молотов, и уже было слышно, как со скрипом открывались крепостные ворота. Блеяли пока еще не остриженные овцы, которых гнали на пастбище со стороны пригорода. Орали где-то кошки, и заливался самый настырный и горластый петух в слободе под городскими стенами.

В свежем утреннем воздухе витали запахи, ароматы и зловоние. Пахло свежим хлебом, прочей выпечкой из города, мясом и кашей со стороны караулки. Говном со стороны пригородных слобод тянуло тоже. Воняло конским и человеческим потом от них самих. Спекшейся кровью от мешка, притороченного к седлу жеребца Выверна. В мешке лежали головы его людей, пересыпанные крупной солью. Доказательства выполненной работы, которые охотник предоставит заказчикам.

- Добрались, ты слышишь, охотник, добрались, - Гойко подпрыгнул в седле, - теперь все будет так, как нужно. Ты куда, в купеческий совет? А то, может со мной поедешь, тебя непременно наградить должны.

- Я тебя найду Гойко, - Освальд подумал, и добавил, - наверное. Ты извини, мне с вот этим еще разобраться надо.

- Ну, смотри, как знаешь. Во дворце меня сложнее найти будет, не пустят ведь тебя за просто так. Бывай тогда, Освальд, я потороплюсь.

И не дожидаясь ответа, гонец рванул с места, на ходу вытаскивая из-под рубахи серебряный кружок медальона, удостоверяющего его как гонца. Кружок блеснул на солнышке, и разошлись в стороны скрещенные концы алебард стражников у ворот. Конские копыта прогрохотали по булыжной мостовой, и Гойко скрылся за поворотом, ведущим на подъём, к замку.

- Ну и чегой то везём, сударь? - Начальник воротной стражи сердито зашевелил густыми усами, нюхом почуяв, что никакой мзды не получит от сурового парня, ведущего на поводу коня со связанным всадником.

Вздымалась пыль под тяжелыми, подкованными сапогами латной пехоты. Сверкали наконечники пик, пахло свежей краской от багряно-белых щитов. Пехотинцы шли мерно, глухо печатая шаг, в ритм бьющих впереди барабанов. Один, два, три полка прошли перед горожанами, невозмутимые и спокойные. Люди кричали, желая удачи в бою, надеясь увидеть с победой. Скрипела кожа проходивших ровными рядами лучников и самострельщиков. С деревянным стуком телег и платформ прокатились громадные баллисты и полевые катапульты. Окруженные целым отрядом латных конных, прокатили две такие пока редкие пушечные батареи, недавно подаренные Нессару наместником западного номеда Безанта. Три толстых и коротких "единорога", установленных на тяжелых, окованных железом дубовых колодах и пять двуствольных небольших "соколов". Мал золотник оказался, да дорог. Поэтому и охранял драгоценное оружие целый отряд.

Легкая конница на лету обгоняла пеших воинов, выстраиваясь в голове колонны, сгоняемая в несколько хоругвей маршалом Конрадом Эссенбергским. Прошло вооруженное народное ополчение, пестрое, неумелое, но настроенное гордо и отважно. Этим горожане орали еще сильнее, приветствуя родных, близких и друзей. Толкая друг друга, с шумом и гамом пронеслись дружины князьков, князей и прочих ясновельможных, но малоимущих, никак не желавших уступать друг другу дорогу. Эти оказались похуже ополчения. Совсем уже разномастные, с бору по сосенке, кто в чем и с чем. Гомон и пыль после их прохождения не утихали еще долго.

Наконец пошли последние войска, заставив горожан голосить на самом пределе. Деловито, не издавая ни единого лишнего шума, одной сплошной бронированной и кожаной лентой, ощетинившейся разнокалиберным добротным и дорогим вооружением, протекли нессарские наемники. Усатые и бородатые ландскнехты, пешие и конные ветераны последних войн, зачастую бившиеся уже не столько ради денег, как из гордости и доверия, подаренных им королем. Гордые, печатающие шаг с презрением к ожидающей смерти, с заплетенными в толстых косах бантами, сверкающие золотом насечек брони и оружия. Сзади их уже подпирали отряды копейщиков Синих гор, с давних пор охранявших самих королей Нессара. Красные с серебряным шитьем мундиры, гривастые шлемы, вороненые доспехи и мечевидные наконечники страшных копий.

И лишь после этого, выждав небольшое расстояние, выплеснулись из городских ворот панцирные королевские хайдары, с самим королем во главе. Ушастые каски с черно-красными плюмажами, лебединые крылья двух сотен, белой и черной, закрученные кверху усы. Всколыхнулся провожающий люд, взлетели в воздух последние цветы, на лету подхватываемые суровыми усачами, со всех сторон закрывающих короля. А потом выкатились телеги обоза, простучали окованными железом колесами по последним булыжникам мостовой, и все...

Осталась лишь тонкая ленточка поднятой пыли с дороги, да и та становилась все менее видной. Ушла армия Нессара, собранная в кратчайшие сроки Богуславом и поднятая по тревоге, пробитой примчавшимся из Степи Медвежонком Гойко.

Недолгими были сборы. Богуслав, уже давно ожидавший вестей от сына, времени даром не терял. И к соседям не успел за помощью вовремя отправить, не понадеялся только на собственные силы.

На небольшом военном совете, на который Гойко пришлось идти, присутствовало всего с десяток человек. Король Богуслав, маршалы Конрад и Эстрад, командир наемников Белогрив, князья Генрих, Троян и Эвансин Шлиманы, командующие ополчением и дворянами. Глава города Мешек Паприкорн, и министр Януш Злодий. Гойко рассказал про битву у Последней черты, про обманчивую и основанную на легкой коннице стратегию степняков. А под конец, показал то, что вез в мешке, притороченном к седлу, и который, не смотря на удушливую вонь, не выкинул.

Со стуком покатилась по полу отрубленная голова. Желто-сероватая сморщенная кожа туго обтягивала лицо: кривой нос, с развороченными ноздрями, узкие губы, не смыкавшиеся до конца и торчавшие из-за них острые подпиленные зубы. Темные узкие глаза, уже успевшие затянуться посмертной пеленой слепо пялились на стоявших людей, проколотые во многих местах железными шипами уши, торчавшие чуть ли не торчком чёрные спутавшиеся волосы. Оторопело смотрели члены совета, внимая тому, что говорил молодой гонец:

- Таких тоже было немало. Все пешие, наступали грамотным сомкнутым строем. Из оружия - щиты, копья и мечи.. Меньше степняков ростом, а злобой много больше, чем самые злые из них. Вот так, вельможные господари, такие вот враги теперь оттуда прут.

Гойко замолчал и опустил вниз глаза. Он не видел, как король жестом приказал убрать голову, и, обведя взглядом, советников покачал головой, приказывая молчать про то, что они видели и слышали. Что было потом, Гойко и не запомнил, в суматохе сборов, не вспомнил он и про охотника, и лишь выезжая за ворота, ему показалось на миг, что в рядах наемников мелькнули на мгновение разноцветные глаза, и тут же пропали. А потом и думать ему оказалось недосуг.

Год 1405-ый от см. Мученика, перевал Лугоши, граница Вилленгена и Хайдар.

Струны жалобно звякнули, заканчивая грустный и тревожный проигрыш. Мальчишка не пел, лишь играл. Но так, что слов не было нужно, стоило лишь закрыть глаза:

Солнца не видно. Практически. Небо, затянутое темными тучами, не сулившими ничего хорошего. Густой дым повсюду, казалось - вся округа затянута жирным, плотным и черным одеялом.

Горело все, что может гореть. Деревья, трава, дома, заборы и хозяйственные постройки. Насколько хватало взгляда, полыхали хлебные поля, с густыми колосьями, не дождавшимися, когда их обмолотят. Взрытые конскими копытами пашни, сады и огороды оказались сверх всякой меры удобрены и политы. Тем, что осталось от пахарей и огородников, чьи тела белели повсюду. Земля чавкала под ногами, пропитанная кровью, потом и лошадиной мочой.

С грохотом и треском прогоревшая крыша срывалась со стропил вниз, взметая вверх сноп искр. На стенах сараев распинались прибитые гвоздями хозяева. На каждой площади торчали виселицы, увешенные трупами. С криком, ревом и визгами проносились ошалевшие животные, еще не успевшие попасть в котел или на вертел. Подкованные копыта топтали суматошно мечущихся птиц, а всадники старались насадить самых жирных на острия копий и пик. Их хозяек тащили по уцелевшим углам пьяные кнехты. Корчились и плавились в огне расшитые золотом дворянские знамена. На кольях корчились и орали от невыносимой боли владельцы этих знамен, забывшие слова девизов, сгорающих сейчас в огне пожарищ, и проигравших из-за этого...

- Помните? - сидящий у очага рассказчик-бродяга посмотрел на лица притихших путников. - Помните, милостивые господа и дамы, как же не помнить такое? Страшен был год Черной собаки по календарю хинну, или год тыща триста восемьсот пятой от смерти великого Мученика, как же его не помнить. И здесь прокатилось, как же иначе...

- Королевство Нессар было одним из первых, которые испытали на себе новые удары с дальнего востока. Кто не помнит те героические дни, переданные в народных легендах и преданиях. - молчавший до того за дальним столом аббат церкви Мученика кашлянул. - Те прошедшие годы, давшие отсрочку остальным не стереть из памяти людей этого мира. Их героизм, проявленный в битвах у Последней черты, в Гессене, Златополье и Южных топях дал шанс другим, да. Память про них, оставшихся там, среди степных трав, будет жить вечно.

- И ничего, поп, что они язычники? - Моряк из Абиссы засмолил трубкой, пустив густые клубы дыма.

Священник покосился на него, сурового, с уцелевшим глазом, плохо видимым из-за темноты в его углу, но в котором ударяли холодом соленые волны... даже сейчас. Жители севера никогда не отличались мягким отношением в беседах с теми, кого не любили. Но даже эта обветренная морскими шквалами заблудшая душа, не стоила скверного слова служителя Церкви, раз не понимает очевидного.

- Своим подвигом они спасли жизни многих приверженцев истинной веры, странник. - монах погладил аккуратно подстриженную бороду, седую, густо ложащуюся на грудь. - Одним этим заслужив наши с вами добрые мысли. И еще, прости меня Господи за гордыню, я и сам раньше служил Яру. И стоял посреди Злата Поля, среди прочих людей короля Богуслава.

Моряк не ответил, лишь пыхнул дымом. Старый рыцарь-бастард покосился на монаха, но ничего не спросил. На время в зале стало очень тихо. Трещали поленья в очаге, путники не переговаривались. Рассказчик, про которого на время забыли, тронул мальчишку музыканта. Тот кивнул, пробежался по струнам пальцами, еле-еле, чуть тоскливо и одновременно с каким-то скрытым задором. Струны вновь запели, звонко, переливами, рассказывая без слов.

Рассказчик улыбнулся, поведя в сторону подбородок и криво растягивая губы, показав отсутствие зубов, но всем было уже наплевать на это:

- Что ты знаешь про хинну? - Прорезав легкий гул в зале гулко бухнул голос мага.

- Изволите интересоваться, значит, господин маг... - бродяга-рассказчик поскреб щетину на подбородке. - Хе-хе, отчего ж не рассказать-то? Откуда знаю про страну хинну, говорите господин чародей? Извольте, извольте, как есть, всю правду расскажу... особенно если добрейший хозяин даст, чем горло промочить. Благодарствую, сударь, благодарствую. Все, говорю, как есть все, что знаю, так поведаю. Что видел и что слышал, что исходил вот этими сами ногами, пока мог и когда еще мог. Хотя ведь многое вы и сами, знать, ведаете и представляете. Но начну не с язычников-хинну, не с них.

Широка и плодородна земля, простирающаяся под светом благословенного Отцом нашим вседержителем солнца. И как разноцветны и различны бисерные нагрудники женщин из Белозерья, также различны страны и народы, населяющие их. Что господин священник, откуда я про нагрудники те знаю-ведаю? Хе-хе-хе, ну довелось видеть, и снимать приходилось, ага... Да Господь с вами, сударь десятник, чтоб мне сдохнуть, если вру. Все, рассказываю, стало быть, про всю, как есть географию земную. Которую географию, значитца, мне пришлось собственными, стал быть, десятками сапогов истоптать, да. Что значит -- новых сапог у меня испокон веку не было? Были сударь десятник, были. И служил я в красных частях, под рукой хенерала Гальдеррана, и много с ним прошел во славу государя Кесаря и Церкви.

На Севере лежит изрытая фиордами, бедная на урожай земля Норгейр, откуда выходят в море узкие корабли под прямыми парусами, наводящие страх на береговых жителей. И на каждом берегу воют псы на море, бегут в леса женщины, дети и старики. Жирно дымя, горят замки, храмы и дома под натиском берсерков с севера, да сгинут они в своем ледяном Хеле, и нет силы, которая может сломать стену их ясеневых щитов и выбить боевые топоры из их рук. Как говорят святые отцы Церкви Мученика Пресвятого - посланы они нам за грехи наши тяжкие. Может оно и так, да токмо от того никому не легче.

Рядом с ними, отделенная высокой горной грядой и широким проливом, находилась земля черноволосых варваров-горцев, называемая ими Нордиге. Варвары те пасут стада овец, добывают диких козлов, ходят в набеги и режутся с соседями из Норгейр, больно уж люто они тех ненавидят. Вот за это варваров у нас, в имперском Приморье, куда как уважают. С нами они не ссорятся, не резон. Имперский наместник кажный год набирает мужчин из Нордиге на службу и хорошо платит за их ярость и мощь боевую.

Дальше к востоку лежат земли Белозерья, населенные сильными русобородыми мужчинами, беспощадными в схватках и красивыми, полногрудыми женщинами, которые при нужде встают рядом со своими мужами. Что? Нет, не там снимал, а в нессарской Полонии. Так что не брехал я аки пес, сударь десятник, сами понимаете. Извиню, извиню, как служивый человек человека служивого. Да вы лучше бы мне вон ребрышек дали, от спасибо...

Страна, никогда не нападавшая первой и ставшая могилой уже для многих пришельцев, решивших, что они смогут победить ее жителей. К себе они мало кого пропускают, отгородившись от всего остального мира непроходимыми лесами и засеками, и сидят в них как урсусы медоядные. Мало кто про них чего знает. Вроде бы как зимы у них куда как лютые, даже медведи забредают во дворы, чтобы погреться. Да чего только не наврут люди-то...

Проливы отделяют земли варваров от земель Янтарного побережья, Доккенгарма, имперского Поморья, магистратур Тотемонд и Шварценхаффен, и вашей, господин моряк, родины, Абиссы, значитца. Доккенгарм, Поморье и магистратуры придерживаются веры Церкви Мученика и двенадцати восставших Отцов, равно как и правды их. И жители тех краев гордятся тем, как они живут. Да, я оттуда, сударь, с Поморья, там на службу нанимался, знаю про что говорю. В тех краях, особливо в магистратурах, как говорят, девушка может пройти от границы до границы с корзиной золота. И никто не сделает ей ничего плохого. Ну да того никто из знакомых мне нормальных девушек - не проверял. А с малахольными я не дружу.

Пусть решает мир.

Год 1385-ый от см. Мученика, граница южного Белозерья и нессарской Жмути.

Ночь. Бледно-мертвый свет полной луны мягко окутывал сном землю внизу. Снежную равнину, окаймлённую чернеющим ельником по ее правому краю и все равно, один черт, кажущуюся такой бесконечной. Здесь, на границе с постоянно не спящей в любое время года степью оно вроде как было и хорошо, безопаснее. Ровной, как строчка швеи, тянулась через нее, ближе к острой гребенке бора, накатанная зимняя дорога. Сейчас, ночью, пустующая. Хотя... Как сказать, особенно присмотревшись. Вроде и виднелись на ней открытые деревенские сани-розвальни, стоящие почти ровно посередине. И еще одни, стоявшие им встречь. А все равно, казалась равнина неживой, бездыханной, без тепла и жизни. Холодно, звездно и пусто. Снег хрустел под ногами людей, наплевавших на уют, которым манили все же таки несколько столбиков дымков, почти у самого горизонта, откуда, видно, и приехали.

Вечером валило, не очень сильно, но снег-то был чистым и новым. Похрустывал под ногами, сверкал блестками от отраженного лунного света. Снег, бывший еще вот-вот таким белым-белым, при свете нескольких смолистых факелов казался черным. Взрыхленный широкими лапами он, если опустить огонь ниже и присмотреться, становился красным, как поздняя рябина, трескучая и горькая. А если попробовать его на вкус, то оказался бы соленым. Вкуса крови, которой в избытке пролилось вокруг.

- Волколаки, Мишло, свят-свят, посмотри, как есть, волколаки подрали... - Невысокий, седой как лунь, суетливый дед подпрыгивал на снегу. - Пресвятая Мать защити и сохрани!

- Тьфу на тебя, куме. - Мишло, высокий и тучный, с некогда лихими, а сейчас грустно повисшими пандурскими усами сплюнул темную табачную слюну. - С чего взял-от, на...а?

- А кому ж еще-то...! - Седой подпрыгнул на месте. - Этож хтой-то в санях? Гора это, зять кабатчика, что купчиной заделался. Он ж завсегда с пистолями доккенгармскими гонял-от, как купил тады, в ентот раз, так и гонял. Ну, помнишь ведь, когда вот этого приволок с собой, а?..

- Ну, на...., мабуть и помню, та и шо? - Мишло сплюнул еще раз. Зябко повел плечами под крытым богато вышитым сукном полушубком. Покосился на третьего спутника, молчавшего и отогнавшего их с кумом подальше.

- Неужто волки пистоля-то не убоятся? - Кум подпрыгнул, притоптывая от морозца. - Говорю тебе, волколаки. Так ведь, Освальд?

Третий, названный Освальдом, тем временем ползал на коленях вокруг саней, подсвечивая себе трескучим факелом и внимательно что-то рассматривая. На вопрос седого он никак не отозвался. Невнятно лишь мотнул головой, накрытой заячьим треухом, и продолжил ползать. Нагнулся еще ниже, встав на колено и посветив себе факелом.

- И чего ползает, чего, на..?!! - Мишло ругнулся, сморкнулся в пальцы и покрепче затянулся резной люлькой, пыхающей душистым табаком с басурманского Востока. - Вот у нас на Полони и в Жмути, волколаков-то всех давно повывели, и то... Никто и никогда следа их взять не мог, а уж какие охотники были!!! Не чета вам, белопузым, на... Чего говорить про колбасников-от, да? У нас-то, слышь чего говорю, куме, самого Волчьего пана смогли ухайдакать, на...

- Кого? - Кум непонимающе посмотрел на усача

- Кого-кого, пустая твоя башка... - пандур сердито засопел. - Волчьего пана, самого! А это такой змагар знатный был, что куда там вашим белозерским волхвам да колдунам. И ничего, поймали... Никуда не делся от пандуров!

Освальд, ползающий по снегу, только ухмыльнулся на слова бывшего вольного рубаки и хмыкнул. Постоянные споры этих двоих стали давно привычны. Кум тот так вообще ничего не сказал, замерзая все больше и больше. Мишло покосился на него, но стал, как обычно спорить о том, кто всяко важнее и пышнее: белозерцы или их соседи с нессарской Жмути.

Охотника в данный момент это совсем не интересовало. Важнее был снег, кровь и разорванный в клочья человек, не так уж и давно спасший его самого. Долги свои Освальд отдавал всегда. Особенно те, что могли оплачиваться кровью. Жизнь у молодого купца Егорши-Горы отобрали страшно и жестоко, и спускать это кому-то с рук охотник не собирался. Не на того напали, кто бы там не были. Оборотни, а по местному волколаки?..

Хм, все возможно. Про Волчьи овраги забыть было сложно, и не только из-за чистых и красивых глаз Агнесс де Брие. Кто знает, не случилось ли и здесь, на границе Белоземья и крайних земель Нессара что похожее? Но следы, освещаемые неярким светом факела, оказывались лишь звериными. И немного странными, что-то в них настораживало.

- Холодно, н-н-а.... - Мишло сел на край розвальней. Засунул лапищу за пазуху, покопался. Достал металлическую, в дорогом чехольчике из шагрени, фляжку непроливайку. Открутил колпачок, размашисто махнул себя крестом Мученика и приложился. Выдохнул, занюхав мокрым от снега рукавом, протянул куму. - На, Дрозд, выпей за упокой души. Хороший парнишка был, знатный вышел бы пандур*...

Седой, названный Дроздом, дернул рукой, косясь на черный снег под ногами. Взял протянутую фляжку, отхлебнул. Протянул, было, охотнику, но тот отмахнулся, не мешай мол, не до того.

Со стороны дымков от села, находившегося за холмом, накатило криками. Мелькали, приближаясь, огни. Уже стало слышно различимые вопли, свет от фонарей и факелов из слитого пятна разбился на десяток поменьше. Сельчане, за которыми Дрозд отправил бывшего с ними деревенского мальчишку-дурачка, наконец-таки спохватились. Впереди, вскочив на облучок саней с доброй тройкой под упряжью, в распахнутом на груди тулупе, летел крепкий еще мужик, с густой окладистой бородой. Остановился, полозьями розвальней выбив волну снега и твёрдого наста, переваливаясь по-медвежьи бросился к тем троим, что оказались первыми.

- Егорша! Егорша!!! - Остановился, запнувшись об ужас, мгновенно схвативший его и пережавший воздух в груди, заставляя хватать его ртом. - Хосподи спаситель, да чтож это, люди добрые?!! Егоршаааа...

И разом бухнулся на колени, пополз к лежавшему сбоку от саней, околодевшему от замерзшей крови бревну из тулупа и того, что осталось от молодого и веселого парня. Кабатчик Желан, сельский церковный староста и богатей, со стуком бился головой о мертвое тело, выл, вцепившись пальцами в жидкие волосы на парившей без шапки голове. Охотник, которого Желан не жаловал, смотрел на него без осуждения. Зять, пусть и непутевый, но всеж таки муж единственной дочери, любивший ее до беспамятства, лежал на снегу. Мертвый, разорванный в клочья, как не реветь, не стыдясь не то что соседей, а и привезенного откуда-то с запада приблуду, еле вставшего на ноги?

Подъехали остальные селяне, с вилами, кольями и дубинами. У троих виднелись в руках поблескивающие наконечниками самострелы, старые, дедовские. Подбежали, дыша шумно и жарко, встали в круг, переминаясь с ноги на ногу, мяли в руках шапки. Молчали. Факелы трещали, шикали отлетавшими смоляными каплями, луна тихо катилась по темному звездному небу.

- Отойдите... - Освальд, встав, отряхнул снег с колен, поправил поясной, широкий нож в серебре, так не вяжущийся со старым треухом и худеньким зипуном с чужого, того же Горы, плеча. - Не мешайте смотреть, а?

Селяне начали тесниться назад. Кабатчик поднял злое, дикое, с перекошенным ртом лицом:

- Што ты смотреть хочешь, што?!! Какие-такие следы, ты... приблуда незнаемая!!! Кто такой штоб нам указывать? Не твое это дело, не знаешь ты ничего, не знаешь! - Желан видимо багровел даже при свете факелов. Обернулся к селянам, обвел глазами. - Зато мы ж, кумовья, знаем, так?!! Так!... Это ж все она, Парашка, сучье вымя, ведьма треклятая, она оборотней навела... Меня извести хотела, меня!!! А я Горку-то послал потому как барин заехать должон послезавтра по утру. А у меня мальвазея-то кончилась, земляки, ни капелюшки не осталось, грешен, выдул сам с попом. Вот и отправил его вместо себя, а она того и не знала. За мужа своего, колдуна, мстит. До сих пор не забыла, что мы с вами, мужики, его отдали отцу-ключарю с солдатами, когда скот потравили... Да что там говорить, кумовья?!! Помните ведь, помните...

- Помним Желан Годинич, как жеж...

- Она, она, Парашка-от, больше некому...

- И мне грозилась, ведьма, через пень-колоду её да в три погибели...

- Спалим её, суку, мужики, спалим, чего ждать-то? А?!!

Кабатчик сел, повесив голову, присмирев на время. Освальд и Мишло с Дроздом тоже молчали, их дело сейчас что? Так, сторона, ни права, ни чего другого. Мужики гудели уже озлобленно, решаясь на страшное, лезть им поперек было опасно. Освальд еще не пришел в себя после бойни в Вилленгене, откуда его и привез Гора. Справиться с десятком дюжих и злых мужиков с дрекольем, топорами и самострелами точно бы не смог. Оставалось ждать развязки. Деревенские гудели, распаляясь все больше, но решить все решит только кабатчик. Тот пока сидел молча. Видно думал, прислушиваясь к тому, что говорили селяне. Мотнул оставшимися и наполовину седыми кудрями, встал. Нахлобучил на голову справную шапку, пошитую из добротного сукна и отороченную мерлушкой, поправил широкий, украшенный кругляшами серебряных бляшек пояс. Сморкнулся в пальцы, брезгливо отер о снег и выдохнул:

- Не хотел бы я того, мужики... - Желан Годинич засопел, лицо перекосилось от боли и горя. - Да сами видите, как кровушку родную нечисть пролила, науськанная Парашкой-от. Айда, браты, до дому ведьмы, возьмем ее, чтоб не удрала, запрем у меня в подполе. Покараулите ведь, кумовья? Честные полведра выставлю, за упокой Гориной-от души. Ну а поутру отправлю кого-нито к барину, к Базилю Вонифатьевичу, аль и сам поеду. Обскажу все как есть, позову, чтоб честно, всем обчеством судить тварь паскудную, а? И, кумовья, завтра решим, штоб посветлу, што да как с ней делать.

- Верно говорит Желан, верно... - бросил кто-то из мужиков. - Так оно нам и след поступить.

- Вот и спасибо, браты. - Кабатчик отвесил поясной поклон, не жалея сбросил шапку, махнув по снегу. Выпрямился, не глядя на открывшего было рот Освальда. - Так и порешим, значитца кумовья, айда за ведьмой. Если не сбежала...

Освальд все же шагнул вперед заступая ему дорогу. Мишло дернулся было, хватая его плечо, но охотник внимания на это не обратил:

- Да подожди ты, Ждан, подожди. Выслушай меня сначала...

- Отойди, сказал!!! - Кабатчик толкнул его в грудь. - Што ты мне скажешь, а? Все знают, видели пятерых волкодлаков в Россохином логе, так ведь?

- Так-то оно так, да ведь...

- Как там тебя? Освальд? Не береди душу, у меня дочь на сносях. Три раза родить не смогла, не выносила. Ее, ведьмы, рук дело тож. И не заставляй греха брать, уйди...

И кабатчик пошел к саням, не обращая внимания ни на кого вокруг. Мужики, потоптавшись, пошли вслед. Двое уже умчались наперед, торопясь к дому Параскевы, сельской знахарки, давно слывшей ведьмой.

И только Мишло, поправивший саблю, украшенную чеканкой и его кум, седой не от старости, а от жизни Дрозд, бывший пограничный рейтар, подошли к охотнику.

- Ведьма!!!

- Где она, где?!!!

- Ой, бабы, пустите, пустите...

- Да вона она, вона. Мужики ведуть паскудницу.

- А вон барин скачет, барин.

- Неужто освободит подлую, люди, а?

- Нет, не ослобонит, как есть правду говорю. У меня шуряк у него в доезжачих, грит, судить будут по правде, мирским судом. Дескать, как мы приговорим за человекоубивство, так тому и быть. Вот!

- Справедлив батюшка Базиль Вонифатич, ох справедлив, хотя и крутенек...

Барин подъезжал. Темные точки, еще недавно выросшие на косогоре над деревней, пропали, скатившись вниз. Одна, две, три... катящимися горошинами росли на глазах, выстраиваясь вереницей, превращаясь в людей. Уже издалека, кто позорче, мог выудить в темной массе цвета барских людей, зеленое и черное. Такой порядок, установленный еще его дедом, молодой барин поддерживал строго, благо доход позволял. Несмотря на большой возраст, если не сказать что совсем небольшой. Барин был молод. Вот только молод не той молодостью, что глупа. Нет.

Басиль Окулов Вонифатьев, начавший чуть ли не отроком воевать с кочевыми находниками, да хайдарами и пандурами из Жмути, лишь только смог держать саблю, был молод как еще не ставший седым степной коршун. Зоркий, хищный, цепкий. Потому и выделял его князь-воевода, наградивший не так давно и лежавшим прям по соседству небольшим и допрежь свободным сельцом, разом потерявшим все вольности. Всех крестьян своих держал Базиль крепко и жестко, хотя и справедливо. Хотя справедливость эту отмерял сам.

Ходко перебирал под широкоплечим, тонким в стане наездником стройными крепкими ногами дорогой аргамак в богатой, посеребренной сбруе из травленой красной кожи. Била по твердому, обтянутому теплым сукном бедру сабля из дорогой хоссровской стали в ножнах, украшенных чеканкой. Блестел перстень с лалом на крепких, привычных к узде и рукояти пистолей пальцах руки, державшей поводья. Вторую, подбоченясь, барин упирал в бок. Торчали ровными стрелками черные острые усики. Надменно поднималась молодецки изогнутая бровь. Блестела соболья оторочка нессарского кунтуша на меху, крытого изумрудно-зеленым бархатом.

Следом верхами ехал десяток гайдуков, все при саблях и привозных, огненного припаса, самострелах хорошей работы. Чуть отстав от барина, скакал любимый его псарь-ловчий, тащивший с собой трех больших дымчатых псов меделянской породы. Псы гребли снег мощными лапами, жарко дыша парком в морозном воздухе. Копыта коней рыли снег, разбрасывая его в стороны, народ теснился, пропуская верховых. Базиль остановил людей, подняв руку. Сам тронулся вперед, к стоявшим посреди площади выборным сельчанам.

Навстречу ему вышли, важно, но торопясь, сельский голова Горазд, кабатчик Ждан Годинич и отец Варсонофий, посаженный епископом в сельскую церковь Мученика на служение.

Голова был дороден, краснолиц и медлителен, предан барину, как и отцу его, крепко и надежно. Хозяева много лет доверяли ему все дела, всячески обласкивали и приближали. Сельчане терпели и жадность и самодурство, понимая что может быть и хуже. Поклонился в пояс, мешало большое чрево, но достал, коснулся пальцами снега. Кабатчик, стоя за ним, кланялся не в пример бодрее, так и мел снег вперемешку с соломой шапкой, истово и горячо.

Отец Варсонофий, еще молодой, с окладистой темной бородой, кланяться не стал, не по чину было. Сельский священник важно двинулся к барину, осенив его рукой. Потел в лисьей шубе поверх рясы, ибо был немного тучен и одышлив. Прозорливого ума и бойкого языка, сразу умело взял в свои руки все, что связано с верою и властью над душами крестьян. Селяне своего попа весьма уважали, а то, что любил он, чтоб горницу в доме ему по очереди мыли разные молодки, так это же не страшно. С бабы, у которой мужик в солдаты забрит, не убудет, и отцу Варсонофию легче станет. А уж грех этот он перед Мучеником всегда замолит. На то, чать и поставлен, грехи замаливать.

- Поздорову, поздорову, Горазд Волыныч. - барин пружинисто спрыгнул с седла, не качнувшись и не хватаясь за седло. Не боясь замарать сапоги, шитые привозным шелком, подошел и потрепал голову за плечо. - Где ведьма?

- Да вон ведут, Базиль Вонифатьевич. - Голова махнул рукой в сторону дальнего и пустого конца сельской площади, где уже был врыт в землю столб. Сейчас несколько мужиков сноровисто накладывали вязанки хвороста и охапки соломы поверх бревен. - Молчит, курва. Говорит только, что не она и что Бог нам судья.

- Бог, говоришь? - Базиль криво усмехнулся в усы. - Ну, ну...

Тем временем со стороны дома травницы все же подошли замешкавшиеся с приездом барина посланные мужики, между собой ведшие за руки Параскеву. Отец Варсонофий украдкой вздохнул, даже сейчас масляно оглядев ее. Барин, зорко все примечающий, покосился на него с пониманием и тоже посмотрел на ведьму. Нестарую ещё бабу, с мягким красивым лицом, одетую в разодранный охабень поверх нательной сорочки и босую. Длинные, недавно начавшие седеть космы растрепались на ветру, стегавшем ее по лицу, по глубоким черным глазам. Она шла, глядя только вперед, гордо подняв голову, не обращая внимания на брань и крики, на перекошенные лица сельчан, на костёр, который готовили для нее.

Кабатчик, вышедший вперед и бойко пробежавший до Параскевы, остановился. Одним сильным толчком выпихнул бабу вперед, поставив прямо перед толпой. Та загудела, непонятно и смутно, единым недовольным жужжанием. Как оводы вокруг стада летом, на выпасе, плотно, густо и угрожающе гудели люди, не так давно стучавшие к знахарке, если кого полечить надобно. В лицо ведьме тут же ударил смерзшийся кусок навоза, пущенный чьей-то меткой рукой. Она охнула, прижав широкие, привыкшие к работе ладони, к глазам. Между пальцев немедленно выступила кровь. Когда знахарка отняла руки, стала видна глубокая ссадина на высоком и чистом лбу. Гайдуки шевельнули коней, оттесняя толпу, выхватили из нее того, кто кинул - мальчишку рябого Фомы. Влепили, несмотря на крики матери, нагайками с пяток горячих и отпустили.

Базиль Вонифатьевич мотнул головой ловчему. Тот, красуясь, выскочил перед толпой, сатана, дико завертел коня, засвистел лихо, по-разбойничьи. Толпа разом примолкла, подавилась зарождающимися воплями и злыми криками. Сотней глаз, не меньше, уставилась на барина, на ведьму, на кабатчика и голову с попом.

Барин прошелся, глядя на притихшую толпу крестьян:

- А что, селяне, правда ли, что вот эта самая Парашка натравила волколаков на зятя кабатчика вашего, Желана Годиновича?!! Что ведьма она, и с дьяволом сношается, и от того сила в ней есть бесовская и колдовская? Которой, силой-то, намеренно и злокозненно пользуется, травя скот ваш, посевы и детишек у баб в животах? Правда ли это?

.............................................................................толпа молчала, не решаясь...

- А, и, правда, барин! - Первым крикнул свояк кабатчика, Мозгун. - Травила!

- Правда...правда..вот у меня корова по лету то...у Желана же дочка, Варвара, троих уже детишек скинула...а кто лечил, кто?...она, Праскева.....ведьма, ведьма, ведьма....да все видели, все....и волкодлаки у Рассохина лога рыскали...а у нее там зимовье....всегда там найти можно...если не в селе....да правда, барин, крест тебе в том....правдаправдаведьмаведьмаВЕДЬМА...........

Базиль вдумчиво наклонил голову, вслушиваясь в ор и вопли. Поднял руку:

- Ну а раз ведьма, и доказано, что хотела она загубить Желана Годиновича за то, что он мужа ее, колдуна и йудского выродка Йоську, выдал, и лишь по ошибке Гору загубила, то что? Что делать с ней, подлой подстилкой бесовской? Что решите всем миром, как того правда людская требует, чтобы не вести ее на суд к князю воеводе, а?!!

Вздохнула толпа, покачивая высокими колпаками мужиков и рогатыми бабьими киками. Вдохнула глубоко и разом, шарахнувшись на него, выдохнула:

- НА КООООСТЁЁЁР!!!! НА КОСТЁР ВЕДЬМУ!!!!!..............................................................

Параскева вздрогнула всем своим крепким телом, обвела глазами всех тех, кто сейчас осудил ее на страшную смерть, обвела, и промолчала.

Когда ведьму привязали к столбу, закрутив руки и ноги сыромятными ремнями, она что-то шептала, глядя на морозное синее небо, смотревшее на нее сверху. Глаза были сухими... что вспоминала, про что думала? Про спасенных малышей и их матерей, вытащенных ею из родильной горячки? Про телят, что отпаивала отваром, когда травились? Про сросшиеся назло всему ноги у Мозгуна, после раздробившей их жатки, первым заоравшего что, дескать, на костер ее? Или думала про болезненно-худого мужа, увезенного и замученного в городе, на епископском дворе?

Никто из крестьян не решился поднести огня к костру. Один из гайдуков, по молчаливому приказу хозяина, матерясь, поджег факел и сунул его в заготовленный костер.

Коротко свистнуло в воздухе. Травница вздрогнула и повисла на ремнях, наклонив голову над языками вспыхнувшей соломы. Волосы, затрещав, тут же занялись, скручиваясь от жара. Но Параскева его уже не чувствовала, потому что из груди, чуть подрагивая от силы пустившей ее в полет, торчала длинная стрела.

- Кто-о-о?!!! Схватить! - рявкнул Базиль Вонифатьевич, поднимая коня на дыбы...

ТУ БИ КОНТИНУЭД... ТУ БИ КОНТИНУЭД... ТУ БИ КОНТИНУЭД... ТУ БИКОНТИНУЭД... ТУ БИ КОНТИНУЭД... ТУ БИ КОНТИНУЭД... ТУ БИ КОНТИНУЭД...

Ольстра -- кавалерийская кобура. Появилась в нашем европейском виде одновременно с появлением подразделений конных немецких рейтар, вооруженных несколькими колесцовыми пистолетами. Входит в комплект амуниции охотника за головами по причинам, объясненным в дальнейшем. В мире Освальда порох также изобретен, огнестрельное оружие используется, но пока очень редко. Прим. автора.

Саква -- переметная сума кавалериста, емкость для овса. Прим. автора.

Паноплия -- настенная композиция из оружия и средств экипировки и защиты. Прим. автора.

В данном случае прошу читателя не удивляться. Это не та шпага, которую некоторые ассоциируют исключительно с оружием Дарта Аньян... пардон, бравого гасконца в советской постановке про мушкетеров или, к примеру, из фильма Дружининой про гардемаринов. Первоначально европейская тяжелая и длинная (особенно итальянская) шпага как нельзя лучше подходила для поздних средневековых арен боев. И не была такой уж гибкой как ее потомки, и рубить ей можно было, да еще как. Прим. автора.

Било -- подвешенный на веревку/цепь, кусок металла, выполняющий функцию сигнального колокола, в случае его отсутствия. Прим. автора.

Вышиванка -- свободная верхняя сорочка, с вышивкой. Прим. автора.

Сеенхавен расположен на озере. Стражники являются не сотрудниками его ППС, а профессиональными рубаками, охраняющими торговые караваны. Прим. автора.

* Пандуры (венгр.) - первоначально военные беженцы с территории Австро-Венгерской империи, легкая кавалерия 18-го века. Оказались прародителями гусар (отчасти). В данном случае соответствуют понятию "козак", "черкасс", "гайдамак". Прим. автора.

112

Комментарии: 19, последний от 14/05/2019. © Copyright Манасыпов Дмитрий Юрьевич (berrgelmir@yandex.ru) Размещен: 15/06/2013, изменен: 15/06/2013. 319k. Статистика. Роман: Фэнтези Фентези с точки зрения Манасыпова, как автора Иллюстрации/приложения: 2 шт.
Аннотация: Его зовут Освальд. Он - охотник за головами. В мире, где сталь соседствует с порохом, а маги вовсе не сказочные персонажи, эта профессия более чем востребована. Освальду безразлично кого искать - мужчину, женщину, человека или орка, лишь бы платили вовремя. Но никакой уважающий себя охотник за головами не возьмется за дело, не зная, кому и зачем понадобились его услуги. И пусть заказчик окажется самим Густавом фон Эксеншиерна-Блёэдехольмом, бароном малой марки Ротгайлс, маршалом и кавалером ордена золотого Льва, Освальд все равно не даст ему водить себя за нос...

Манасыпов Дмитрий Юрьевич : другие произведения.

Охотник за головами (Сага об Освальде, книга первая)