Зимой неприятно оставаться в одиночестве на целый вечер; иногда это можно перетерпеть, как-то выждать, напиться или уткнуться в экран/монитор/книгу-что первым попадется, только бы была возможность пожить не за себя или пожить с кем-нибудь вместе. Наше время-век одиночек, между которыми протянуты тонкие эфемерные нити Паутины, спасающей многих, но еще большее число-губящей.
У Н. не было ни Интернета, ни телевизора: первый куда-то девался (она подозревала, что за него просто пора заплатить), второго она не держала из принципа. Жилец, вечный студент неопределенного возраста, ужа давно удалился к себе в комнату и отключился, забыв сделать то же самое с плеером; задверное пространство гремело аккордами баховских фуг и мешало спать соседям. Они размышляли, ворочаясь в постелях, как умудряется спать в такой обстановке Н., но до ответа так и не додумались, хотя он был прост-Н. вообще не спала. Она точно знала, что наутро у нее будет болеть голова, а днем-слипаться глаза, потому что она была "жаворонком", но некое странное состояние, мешанина бессонницы и паранойи, захватило ее и волокло, поверженную, в загадочный омут.
Н. села на подоконник, рядом с дохленьким цветком фиалки-когда вечный студент не платил за квартиру, он воровал где-то фиалки и кактусы как компенсацию за ущерб,-и обняла подтянутые к груди колени. Из окна дуло. В комнатной темноте тускло мигал огонек мобильного телефона, по которому уже год никто не звонил, потому что Н. забыла заплатить и за него, вследствие чего его былой статус связиста сменился на менее престижный-будильника. Во время отпуска, как сейчас, он был не нужен и чувствовал себя одиноко-тогда Н. принималась закачивать в него песни через компьютер, но вскоре, поняв, что плеер из него никудышный, избавилась от угрызений совести и предоставила бедняге жить своей жизнью.
Н. посмотрела в окно; ее взгляд легко прошел через стекло, ломкое, холодное и прозрачное, пронзил пелену летящих снежинок, беспорядочно мятущихся в порыве черного ветра, нащупал сгустки мрака на месте качелей, лестниц, фонарных столбов, лавочек... Тусклые отблески электрического света играли на железных выпуклостях труб, отбеливали синеющие к ночи сугробы и снежинки. Черный каштан мрачно, нехотя покачивался и выглядел странно-живым.
-Мне показалось, она тоже воет,-ответил он.-Или это у меня в ушах вой?
-Не знаю,-честно созналась Н.-У меня не вое.
Жилец через ее голову взглянул на улицу.
-Смотрите, Наташа,-указующий жест,-какой-то чудик на турнике сидит... и как он только туда забрался?
-Видимо, очень захотел,-придумала объяснение Н., но она не видела пока обещанного чудика, ей было сложно поверить в его существование; жилец подошел ближе и, приблизив лицо к ее лицу, ткнул пальцем в самое стекло:-Он там.
Н. и в самом деле увидела на турнике, выполнявшем функции и спортснаряда, и приспособления для вытряхивания ковров, согбенную, сутулую фигурку, едва различимую за пологом снега и сплошной стеной темноты в глубине двора. Собственное объяснение показалось Н. ложью. Он не могу хотеть залезть на высокий турник просто так-да и вообще не могу; его персона в сознании девушки обрела чин изгнанника. В следующую же секунду она окрестила себя выдумщицей, и от полного перехода в касту глюколовов-романтиков ее спасло лишь отсутствие воя в ушах.
-Бедный,-сказал жилец.-Он, кажется, на нас смотрит.
-На темное окно? Зачем бы?..
-В такую ночь я не положился бы ни на зрение, ни на свет.
Н. всмотрелась в темноту, в далекого изгоя, и ей почудился ответный взгляд.
-Может, позовем его сюда?-предложил жилец.
Н. задумалась и не ответила. Ему сейчас, конечно, плохо, но кто поручится за то, что ему не станет хуже здесь, что он-не грабитель, не причинит вреда... что он вообще поверит им, двум ничем не связанным людям, вышедшим к нему и зовущим к себе-вдруг он сам боится оказаться обманутым ими?.. У Н. мучительно запылали щеки-что-то говорило ей, что это сомнения в сути своей-трусость, и надо бы выйти во двор; но страх лежал на ее плечах холодным, обессиливающим платком.
Изгнанник, словно почувствовав ее настроение, опустил голову, и Н. стало немного легче.
-Я пойду, Наташа,-сказал, вздохнув, жилец. И повторил:-Ну что за паршивая ночь...
Ветер взвыл.
Изгнанник, словно поддавшись упругому удару его невидимых лап, спрыгнул с турника в снег и, увязая в сугробах, оставляя за собой неровную цепочку следов, побрел через весь двор куда-то к югу. Н., прильнув к окну, жадно всматривалась в темноту, отмечая каждый его шаг, то ли ожидая ухода, то ли-возвращения... еще было немного времени, чтобы побежать за ним и позвать, но она оцепенела, только ее взгляд оставался в движении, выслеживал, торопил, задерживал...
Наконец, ступив на секунду в круг ясного света фонаря, изгнанник перешагнул границу темного переулка и затерялся в ночи и в снегу, под прощальную песню баховской фуги, не заглушившей вой ветра.