Аннотация: Выпускники Космической академии оказываются в центре борьбы трёх космических рас за будущее человечества.
Ирина Маракуева
ПАДАЮТ ЗВЁЗДЫ (Последний экзамен)
роман
Видишь, Вольди? Покатилась звезда. Может, это метеорит. Иногда говорят: это новая душа пришла в мир. Только я думаю, это Пастырь прилетел... Зачем? - Посмотреть, как мы живём.
Однажды Пастыри пришли на нашу Землю и увезли нас сюда, на Гармонию. Они, Пастыри, называют нашу планету "Идеал". Нравимся мы им... Других людей? - Кого-то оставили на Земле, кого-то, как и нас, увезли. Только в другие места. И теперь все мы - сироты без роду и племени: другие где-то там, среди звёзд, а мы вот... тут. И наша Земля потеряна навсегда - разве ж они нам скажут, где она? Они никогда не скажут! Плохо, говорят, там было. Страшно. Но ведь могли они, оставленные, выжить? - Могли!
Ты хочешь посмотреть, как живут другие люди? - Да так же, наверное: делают свои ошибки и идут понемногу вперёд. Люди всегда идут вперёд. Потому, что они люди... Нет-нет! Встретиться с ними нельзя. Ну и что, что космонавты летают? Пастыри не разрешают с ними встретиться... Да и как ты будешь с ними говорить? Может, у них другой язык? Что такое язык? - Это когда слова других людей звучат иначе, чем у нас. Отец - фатер, или ата, или ещё как-нибудь. Нравится? Языков много. Я сама знаю только три... Выучишь? - А давай! Только... никому не говори. Мы все учим языки - и наши отцы, деды, прадеды. Учим и учим, а говорить не с кем... И - тихо-тихо. Чтобы никто не узнал.
Может, однажды мой Вольди полетит далеко-далеко и найдёт других людей. А потом - нашу Землю. Если ты будешь хорошо есть - вырастешь большим, победишь Пастырей, и бабушка Лора будет тобой гордиться. Ну же, малыш, последнюю ложку! Завтра мы встанем - и будем учиться, да? Только никому-никому... Спокойной ночи. Умывайся. Спи... Расти поскорей!
Позднее утро начала лета. Уже жарко: день будет знойным. Горячий ветер гудит в ветвях, клонит долу, треплет разлапистые листья, и солнце то прячется лицом в эти листья, красит их в осенний коричневый цвет, то выныривает и заглядывает во двор Академии, где младшекурсники верещат, обновляя на брусчатке смытую вчерашним дождём известковую разметку.
Пахнет горячей зеленью парка, цветами его полян, солнцем... - это из окна. В аудитории пахнет пыльной мочевиной Пастыря; пóтом уставших от ожидания курсантов; преющими в сафьяне ногами, что мечтают о траве и ветре, но... экзамен.
Малышня во дворе решила размять лошадей, и копыта мерно звякают по камню, убаюкивая Вольда. Он роняет голову, вздёргивает вновь, ищет глазами экзаменующегося. Сонный, растерянный взгляд встречается с укоризненной миной генерала, что пристроился за спиной экзаменатора и лишь изредка задаёт гулкие вопросы, откидывая большую голову с чёрной гривой кудрявых волос. Эти волосы переливаются красным, за головой генерала опалесцирует пластмасса открытой створки окна. Глаза Вольда неудержимо закрываются, бубнит Пташек...
А Вольд устал. Вита терзала его всю ночь, обновляя двуспальную кровать в его будущей, завтрашней квартире. Вольд устал так, как можно устать только в юности - до прозрачности и лёгкости тела... Где ты, мера? Вита её не признаёт. Не понимает, что от восторга до безразличия один шаг, один лишний раз перед экзаменом, хоть и почти не страшным, но последним и важным... Вольд скривился. Похотливый козёл! Теперь генерал начинает качаться в глазах: то ближе, то дальше.
Генерал громко захлопывает книгу, парень подскакивает и обнаруживает у стола своего друга. Когда? Он же терпел, глаз не закрывал... Сон снимает как рукой: Вольд проспал начало, и ответ Петры уже близится к концу. Вольд - следующий, либо через одного - после Робки.
- И, наконец, одной из наиболее сложных для контакта является раса плазмоидов. - Мальчишеский голос Петры странно не соответствует рельефным мышцам и широким плечам, стянутым трикотажем мундира. Разве что небольшой рост да круглая, под стать глазам, голова оправдывают этот дискант: Петра запоздал с ломкой голоса, и его комариные трели украшают басовитый хор остальных курсантов.
- Безусловна разумность расы, но с миром вещественным её контакты минимальны. Нам же чужд мир энергий, так что область соприкосновения рас очень невелика, - вещает он.
Вольд нежно разглядывает Петру: "Чешет как по писаному. Всегда такой. Никаких "Э... Ме...". Никаких оговорок. Петра, друг ты мой славный, нарочно ведь заводишь Ишака на придирки, знаешь, что разумность плазмоидов - его больная мозоль. И всё зачем? А затем, что Робка весь вспотел и пыхтит над моей шпаргалкой. Опять позабыл. Опять будет экать и плавать. Выплыл бы, медведь, ведь последний разок! Ему, Робке, вместо экзамена чайку налей, идейку подкинь - и будет гудеть басом, мыслить, обсасывать - и окажется, что знает он поболе нас... но не перед Ишаком с комиссией и не перед этим зелёным недоношенным, что почтил своим присутствием уже почти бессмысленное, формальное, церемониальное действо государственного экзамена... - Вольд покачивается, разминая затёкшие мышцы. - Мы так навострили зубы на межпланетных контактах, столько сдали спецпредметов, что сегодня для всех - кроме Робки, разумеется, - это привычная беспечная говорильня. А Робка... уже прочёл шпаргалку и обрёл натуральный цвет. Вспомнил, что всё это знал, знает и будет знать. Теперь и чай не нужен - расскажет за час, роняя слова как капли мёда, буде дадут ему этот час. Ишак не выдержит и прервёт на середине вступления - он устал и боится Пастыря. Боится, что кто-то из нас произнесёт что-то крамольное. Бедный Ицхак! - Вольд непроизвольно улыбается, генерал делает лицо буки. - Пустое! И на этом мы собаку съели: не сказать лишнего; совершить реверанс; браво отдать честь пустым выкаченным глазам пастуха нашего; не содрогнуться при виде его пузатого тельца и крошечного мёртвого щелястого ротика... - Бродящий взгляд Вольда застывает на Пастыре. - Зелёненький ты наш благодетель! Чтоб тебя вспучило! За тысячу лет мы так и не научились понимать твою мимику, которой всего-то - открыть ротик. Вот откроешь - а зачем? То ли от восторга, то ли от злости. Или от внимания? Или тебе надо ротик открыть в определённой фазе пищеварения, чтобы продуло - а мы всё ищем смысл в этом якобы мимическом движении... - Вольд, словно под гипнозом, открывает рот, ловит себя на этом - и громко захлопывает. - Ну надо их любить. Надо. Но невмочь".
Пастырь открывает лёгкий на помине ротик.
Разумность? - говорит он. - Точнее.
Ишак дёргается.
Я имею в виду последние события на спутнике, - радостно подхватывает Петра.
Ну, хитроумец! Эти самые события Ишаку - нож острый. Но ведь не без
Петры приключились! Разве же может он позабыть незабываемое, удержаться от прилюдного рассказа очевидца! Ишак совсем Петры не знает.
А дело было тогда весёлое. Однодневный визит на спутник с познавательными целями превратился в "опасность для жизни учащихся", за что Ишаку влепили выговор, а Петра раздулся от своей значимости: герой, подвергнутый этой самой... опасности.
Все курсанты стояли у стенда, внимая скучающему исследователю, которого оторвали от любимой работы ради школяров, а Петра, конечно, поотстал, изучая обстановку. Богатая там была обстановка - загромождённые сверкающей от сурового мытья лабораторной посудой стеклянные шкафы, почему-то основательно запертые ржавыми амбарными замками с дужками. Раритет и привлёк Петру: ну где теперь увидишь амбарный замок, кроме как в самом передовом научном учреждении? Петра выискал наиболее ржавый и пытался совершить хищение - для коллекции, вполне безобидно, учитывая невозможность вывезти посуду: уж она-то бесценна! Вскрыл замок ногтем, что ещё раз доказывало полезность сего метода охраны, и уже отогнул дужку, вынул из приваренных петель, когда завыли сирены, предупреждая об опасности. Проворонили учёные, не заметили назревающей солнечной вспышки, или там что-то не так пошло, но в воздухе от разрядов слышен был треск - будто чьи-то чужие шорохи и шёпоты, приливающие волнами к ушам. Не сработала защита, либо её не хватило... Бывает.
Сирена надрывается, Ишак гонит курсантов, как гусей, в безопасное помещение, а Петра статуей стоит у приоткрытого шкафа, и вокруг вьётся парочка шаровых молний. Замок у Петры в воздетой руке, словно факел статуи Свободы, что на обороте учебника о Земле; на лице - мина благородного негодования, и вокруг эти плазменные приятели, обследующие его от пяток до макушки. Пылание физиономии Ишака скрыло его мимику: сияло и завораживало. А на Вольда почему-то напал смех, и он корёжился за спиной Ишака, всхлипывая и вытирая глаза рукавом.
Могло кончиться плохо. Но - не кончилось. Молнии изучили несчастного Петру и ринулись в шкаф, просочились сквозь щель приоткрытой стеклянной дверцы. Там они вдруг обрели кровожадные наклонности и, мечась и вспыхивая, планомерно перебили всю драгоценную посуду. После устроились рядком, как два голубка, и закачались на стеклянной полке: спинка-животик. Ишак позабыл о безопасности, замер; курсанты толпой в углу; а Петра тихо-тихо стал опускать замок: рука затекла. Он опускает, а плазменные шарики гудеть начинают. Грозно так: мол, не смей! Час они в шкафу просидели - уж и сирена умолкла, и разряды в воздухе утихли - сидят и стерегут Петру с замком. Вольд изловчился, избег окрика Ишака, подбежал и захлопнул дверцу. Молнии вроде расслабились, прилегли, пригрелись на стёклышке и забыли про замок. Петра отступил и опустил руки, а после грохнулся в обморок. Маленький ещё был, первокурсник...
Вольд остался - мало ли что им в голову... то есть шарик... взбредёт? И взбрело: вдруг засуетились, затолклись у дверцы в поисках выхода... Открыл он им, и шарики победно всосались в проводку, покинув насест, но прежде подозрительно облетели Петру с его ворованным замком... После ходили самые разные гипотезы о природе увиденного, но Петра был твёрд: они, подлые, разумны!
- Уж это, - завершил свой бурный рассказ Петра, - никак нельзя отнести к безусловным реакциям. Это не к розетке присасываться! Это даже не лечить старых бабушек, устроившись у них на солнечном сплетении - то тоже может быть пищевой реакцией. А это... выглядит как хулиганство.
- Однако инцидент произошёл во время вспышки на Солнце, - хищно оскаливает выпирающие зубы Ишак. - Контуры металлического шкафа могли стабилизировать их структуру, могли служить защитой.
- А посуда тоже защищала, в виде осколков? Позвольте с вами не согласиться, - вошедший в раж Петра вспоминает о приличиях. - Посуду бить незачем. Это заявка. Например, такая: нам нравятся ваши шкафы, в них удобно прятаться. Не загружайте их барахлом, не запирайте. Мы там будем жить. Ведь они сидели в шкафу ещё час после стабилизации ситуации!
- Однако искажение полей... - начинает Ишак, но сидящий рядом генерал Большой Беня придерживает рвущегося в бой педагога: положил ему руку на плечо.
Следует ли понимать вас, курсант Петра, так, что вы видите свою
дальнейшую судьбу в работе с плазмоидами? - елейно вопрошает он.
Петра бледнеет: дотрепался.
Нет! Они непредсказуемы, как... насекомые!
Ишак окончательно звереет, оскорбившись за любимых брагонид, кудри цвета соли с перцем трясутся по сторонам худого зубастого лица.
- Я думаю, мы ушли от экзаменационного вопроса, который курсант Петра изложил с большой... - он замолкает, сверлит Петру плотоядным взором, немо, губами, проговаривает "избыточной", - полнотой. А тема плазмоидов входит в билет курсанта Вольда. - Он отводит взор от Петры и разглядывает радостного Робина, получившего фору. - Вы готовы, курсант Вольд?
Вольд встаёт. "Вы готовы?". Ха! Он готов. Ещё бы. Уже битый час скучает. Он идёт, покровительственно любуясь Петрой, что браво хлопает по погону, таращась на Пастыря, щёлкает каблуками перед комиссией и строевым шагом движется ему навстречу. "Теперь ты, друг, позеваешь в уголке. Или... нет? Опа! Мой выход", - решает Вольд.
- Чтобы не разрывать тему, - говорит он, бойко зачитав вопросы, - я бы хотел начать с конца. То есть, с разумности плазмоидов и параллели с насекомыми.
Большой Беня тихо хихикает, а Ишак съёживается в кресле. Ну так что? Вольд же сказал: "Мой выход".
- Это - вопрос большой значимости. Контакты рас с разным восприятием прекрасно отслеживаются на примере насекомых. Оденьте чёрный термозащитный скафандр, убрав основные ориентиры для насекомого: запах, тепло, цвет - и вы для них невидимы. Изучать их реакции можно лишь в такой одежде, ибо нам неизвестно, сколь сложный цветовой, температурный и запаховый образ создаёт в мозгу насекомого... в ганглиях, то есть... тело человека. Наше тело как бы само разговаривает с насекомым, не зная языка. Экспериментатор, то есть контактёр, должен быть лишён всех значимых для насекомого признаков, и лишь тогда он может идти на контакт, предъявляя раздражители по одному.
Цвет, скажем, значим для тех насекомых, что питаются на цветках. Какие чувства возникнут у них при виде розового скафандра, что носят наши медички? Это ведь эмоциональный фон: приязнь. И вот, как мы помним, первый успешный контакт с брагонидами устанавливает не дипломат, а медсестра, вышедшая вечерком прогуляться в своём розовом скафандре и потерявшая сознание в объятиях очарованного разумного насекомого!
Генерал улыбается. Героиня рассказа Вольда стала впоследствии его женой, что Беня безуспешно скрывает.
- Запах, - продолжает Вольд. - Гамма запахов. Снова эмоциональный фон - и смысл! У них же запаховые коды. И если человек с небольшим избытком сахара... глюкозы... в крови вышел на контакт - они предпочтут его другим: вкусно пахнет. Клубникой. - Вольд тихонько подмигивает Петре. Тот надулся: знает, что про него. Все насекомые к Петре неравнодушны. Пахнет он им чем-то вкусным: его любят, на него садятся, его кусают все, кому не лень! Его кусают те, кто никогда не кусает людей. Ктырь, скажем. Или гусеница. Когда Петру укусит тля, Вольд сочтёт его насекомьей мамой, а пока, в ожидании знаменательного события, защищает как может: обмахивает и осматривает. Дня не проходит, чтобы у Петры где-нибудь не вздулся укус... Ещё его любят многоножки и пауки, клещи и пиявки. С Петрой удобно жить в одной комнате: комары толкаются в очереди за Петриной кровушкой, а невкусного толстокожего Вольда не замечают...
- Тепловая карта тела важна для кровососущих, - продолжает Вольд. - Поверхностные сосуды, тонкая кожа - и кровососы идут на контакт. Ясно, что тут без скафандра не обойтись. Нормальная безусловная пищевая реакция. Хорошо, что разумные кровососы нам не попадались.
Пока, - говорит Пастырь.
- Пока, - кивает Вольд. - А теперь представьте, что человек обнажён и
сигнализирует насекомому цветом кожи, запахами и теплом - сложной картой всех этих раздражителей, пятнистой и текущей. А насекомое пытается понять, что ему сказать хотят. И... в общем, выйдет абракадабра. Разозлённое странными образами насекомое нападёт, и контакт провалится. У разных людей разные карты сигналов, и некоторые кажутся более "опасными" - их-то и кусают ни с того, ни с сего. Непредсказуемая агрессия насекомых, что так пугает курсанта Петру, или непредсказуемые действия плазмоидов связаны с тем, что наши тела - сложный набор символов для других рас. Из чего следует, что выход на контакт с негуманоидной расой требует максимальной изоляции исследуемого объекта от нашего "говорливого" тела: то есть, скафандра абсолютной защиты, даже в случае безопасных рас. То есть... нашей невидимости, дабы... - Ишак кривится, Вольд застывает и исправляется: - чтобы не шокировать тех неприличными и нечленораздельными сообщениями на их "языке".
Обоснованно, - кивнул Ишак. - Приступайте к физике плазмоидов.
Это не так интересно... Вольд пробубнил элементарные сведения и занял своё место. Вдохновлённый разнузданностью предшественников Робка позабыл, видать, что идёт экзамен, и быстро отстрелялся. Ишак расслабился и объявил результаты. Нормальные результаты. Таких и ждали.
Вечером - банкет. Но...
Но Ишак увёл Пастыря с присными, а Большой Беня мигнул и указал глазами на парты - мол, не разбегайтесь. Вольд не стал разбегаться - очень уж выразителен был Беня. Хорошо, что Пузан к мимике не привык и её не видит... Однако ради присных начали озабоченно передвигать парты - вроде, уборка территории. Ишак вывел Пастыря, заглянул и гаркнул в поддержку:
Всё привести в порядок!
Топот затих, и Беня заговорил, рассеянно глядя в потолок на объективы телекамер:
- Я хочу предложить вам прогулку, - сказал он, теребя кудри и наматывая их на палец. - Последнюю прогулку старого разведчика с бывшими курсантами. Посмотрим на деревья, что вы сажали на первом курсе.
Романтик? Беня?! Укуси Вольда Петрин ктырь!
Удивлённые и слегка шокированные, курсанты потянулись за генералом в парк...
Потревоженная белка взлетела повыше и зацокала. Здесь - её дом! Пришельцы нарушили привычный распорядок. Она уже сбéгала к вычурной чугунной ограде, что длилась и длилась так далеко, что белка никогда не добегала до конца. Ограда напоминала жёсткие ветки и для белки была просто ещё одним деревом. Что белкам ограды? Зато копытные из наружного леса так и рвались в плодородные белкины угодья, а ветки их не пускали. По утрам белка ходила дразнить упрямых кабанов и глупых оленей. У них - целый мир, а они хотят в её поместье?! Она цокала, верещала, бегала по веткам, а звери всё смотрели с тоской сквозь цветы чугунного литья, смотрели - и уходили. Потом белка отправлялась закусить, а теперь - теперь, когда её побеспокоили, - она собиралась в гнездо... самое любимое "сонное" гнездо, где её сны становились такими реальными! Она даже собирала во сне грибы, которых не знала в этом мире, будучи убеждённой домоседкой. Собирала и сушила. Ела, конечно. Вкусные! Как орехи, даже лучше. Во сне у неё были кисточки на ушах и серая длинная шёрстка. Очень красиво, хоть требует тщательного ухода, очень... привлекательно. Жаль, таких белок в настоящем мире нет.
И вот теперь целая вереница людей идёт к её сонному гнезду! Белка затосковала и спряталась в высоком кедре. Орехи, что ли, распаковать и погрызть с горя?
Она отправилась к захоронке и забылась над орехами. А люди всё шли.
ВОЛЬД
Ну вот. Идём чередой по узенькой тропинке. Какие-то когтистые ветки вцепляются в трикотаж парадной формы, сдирают бандану, дёргают за волосы. Теперь перед банкетом придётся вправлять задёрнутые петли. Беня что, забыл, сколько лет должна служить парадная форма?
Жирная грязь хлюпает под сапогами, облепляет драгоценный сафьян. Просто чувствуешь, как он тянется, волгнет и теряет форму... Чёртов генерал! Почему не в любой другой день? Сегодня Вита будет крутить носом. И ладно. Если ей важнее всего то, что её парень носит трикотаж и сафьян, пусть это покажет. Сама, небось, придёт в розовом. Они все придут в розовом, даже если потребуется ночами вышивать розовыми цветочками ткань другого цвета... У них модно. А она в розовом похожа на поросёнка. Решено. Если придёт в розовом и скажет хоть слово о моей форме - я её брошу.
А если не в розовом и не скажет? - Всё равно брошу. Она и без розового поросёнок. Давно надо было понять...
Я её брошу! - хмуро говорит Робка, обернувшись ко мне.
- И ты тоже? - вытягивает шею из-за моего плеча Петра. - Ну, Робка,
мы с тобой доны, а стало быть, Жуаны.
Они - донжуаны. Ха! На нас нашло поветрие - девушками бросаться.
- Пустое, - гудит из головы колонны Большой Беня. - Разведчики не могут без любви. А коли не нашли любви - бросайте не сомневаясь. В нашей работе женщина - это символ дома. Утёс. Глыба. Бревно в бурной реке: плывёшь и держишься.
Я представил медичку Рилу в виде утёса и бревна. Знать бы ей, как муж её расписывает! А он всё вещает:
- Другие, нелюбимые, так не смогут. Их не берите, не советую. Сгрызут, как Петрины муравьи.
Почему мои? - удивляется Петра.
На сапоги глянь. Уже к штанам подбираются, - фыркает Беня.
Донжуанья суть во мне прорезалась: про рюшечки и девочек размечтался, обязанности свои проворонил. Петра верещит и топает, муравьи угрюмо берут высоту. И вечный бой!
- Тебе на сапогах нужны чашечки с песком, - говорю я по окончании битвы, наблюдая суматошные метания потерявших цель муравьёв. - Там поселим муравьиного льва.
- И он вылезет из чашки и пойдёт ловить Петру, - сомневается Робка. - Ситуация безвыходная.
Генерал продолжает движение, сочтя инцидент исчерпанным.
- Да! - хмыкает он. - Ваша парадная форма служит последний день. Уж скафандры-то, как ты, Вольди, верно отметил, муравьи не прокусят. А на корабле в трусах похóдите, нечего драгоценные ткани тратить. Это в учебниках, на картинках, у пульта стоят строгие разведчики в парадной форме. На деле же - сидят в трусах. Стоять в рубке несподручно. И волосья свои одной банданой не удержишь. Либо брей наголо, либо косу заплетай. Это - тоже тайна корабля.
Но мы же уже были... - заикается Петра.
На учебном всё для показухи! - рубит Бенге.
Я фыркаю, представив Беню в трусах и с косой. Дело в том, что он сильно волосатый. Коса в руку толщиной поверх мохнатой груди... Ах! Любовь Рилы запуталась в его волосах... А они-то, девы, в чём там ходят?! Знала бы Вита тайну корабля, умерла бы с горя!
И босиком? - интересуется Робка.
А ты что, долгими космическими ночами вязать будешь? Боекомплект
- две пары носков. Ужели наденешь такой раритет? Лично я их на стену каюты взамен ковра привешиваю: целенькие, новенькие, глаженые. И - на грязные ноги?!
- Я-то ладно. А Петра наверняка на корабль блох заманит, - страдальчески морщится Робка.
- Мы его трижды дезинфицировать будем, - обещает Беня. - И коврик с пиретрумом перед входом в каюту нашего вкусного. Чтобы ни к нему, ни от него.
Остальные шумно протестуют: Петра слишком заполонил умы. Их, остальных, как бы нет: что такое? Беня послушно уходит в конец отряда отвечать на вопросы, а мы чавкаем по грязи. С дороги не собьёмся - тропа местами ýже плеч и приходится брести приставным шагом.
Где-то в вышине ругается белка. Ей что? Она не в грязи. А ещё выступает.
Мы начинаем гадать, успеем ли вернуться к банкету, и дружно решаем устроить репетицию по проживанию на корабле, когда Беня проламывается к нам.
Это что за пляж? - возмущается он.
Репетируем, - преданно дыша, пищит Петра.
И сушим обмундирование, - добавляю я. - Во имя имиджа иметь... ну,
к банкету.
В парке голыми не ходят! - возмущается Беня.
А из кустов выбирается худой загорелый ботаник с лопатой, в трусах с детскими помочами и с босыми ногами, по колено облепленными жирной грязью. На его белобрысых, заплетённых в косу волосах нелепо смотрится самодельная бумажная панамка. Тайна парка: ботаники тоже ходят голыми.
Беня захлопывает рот и вытягивается в парадной стойке. Мы, естественно, тоже встаём во фрунт: без формы не опознать, сколь великий он начальник, этот ботаник.
Приветствую, генерал Бенге! - хлопает себя по голому плечу ботаник.
Будто комара сбил. Ну какая честь без погон? Бред. Так и в корабле?
Хлопать себя по голому плечу?
Они не курсанты, - улыбается Беня. - Уже сдали экзамен.
А! Тогда здравствуй, Беня, - ботаник задумчиво опирается на лопату. -
Привёл? - Он осматривает нас, словно нацеливается посадить в горшок для укоренения. - Хвалю. Адаптивные.
Его глаза загораются зелёным кошачьим светом научного вдохновения: Ишак Ишаком, только зубы ровные.
- А знаешь? - радуется он. - Ведь уже пора. Я только что от них. Пора, Беня. Пошли?
Генерал набычивается.
Кáроль! Ты говорил - через неделю. Они ещё не знают.
Я что, бог? - сердится Кароль. - Я смотритель. Они готовы. Значит,
мальчикам придётся поспешить.
А банкет? - хором вопим мы.
Тогда, - назидательно говорит Кароль Бене, будто это генерал столь
неблагозвучно нарушил покой леса, - они поспешат, не зная. После поговорите.
Насилуешь, Кароль? Они что, не люди? - закипает Беня.
Я решаю сбросить пары. Беня в пикировке теряет чувство времени.
Мы не люди, - говорю я. - Мы выпускники. Вам надо что-то сделать, а
объяснять некогда? Так делайте. Мы вам верим. А?
А! - поддерживают ребята.
И на банкет бегом успеем, - надеется Робка.
Кароль бросает лопату и берёт меня за руку.
Тогда ты первый, - говорит он и уводит меня за кусты.
Тропа взбегает на холм, покрывается травой, петляет по-над деревьями, что тянутся к ней из распадка. Мы бежим рука в руку. Рука Кароля сухая, мозолистая и нервная. Жилистая рука. Наверное, хороший лучник... Кароль вертит головой и почему-то гулко вздыхает. Что не так? Вроде бегу с ним в ногу...
Бегу, бегу, а голова-то кружится. Ноги заплетаются, уводят в сторону. Я падаю на колени. Ветер. Горячий ветер сушит кожу, волнами бежит по волосам, они вроде даже искрят и встают дыбом. Волны тепла рождаются где-то в животе и бьют в голову. Что это, Кароль?
Кароль хохочет как бешеный и тычет рукой куда-то вниз. Мои вдруг вспухшие глаза медленно поворачиваются за его рукой. Там... ветка с овальными зубчатыми листьями. Качается, испуская волны тепла. У меня бегут мурашки по рукам, не смотря, знаю, что волоски тоже встали дыбом. Вроде должно быть страшно, а мне хорошо. Ветка качается. До чего же красивое дерево! Я такого никогда не видел.
Сжимается сердце. Стою на коленях и трýшу, словно впервые приехал в деревню на экзамен и жду встречи с Пастырем... Или нет. Словно... ну, когда я пришёл к Вите. В первый раз.
Ветка качается. Солнце пронизывает листья, они пахнут нежно и сладко, и на конце толстенького короткого сучка набухает бутон: маленькая белая шишечка.
- Выбрало! Оно тебя выбрало! - приплясывает Кароль, будто Безумный Бука из сказки. - Всё. Ты свободен. Жди здесь остальных, но... молчи обо всём, понял? Пастыри не дремлют.
Опа! Я забываю про дерево. Кароль сказал пароль Тайных! Сколько лет я ждал!
А мы не спим, - отзываюсь я.
Кароль улыбается, заплетая распустившуюся косу.
Ну, Собрат, становись тут и жди: твоё дерево - последнее. Остальных
к тебе приведу.
Он убегает, бурча под нос что-то весёлое. Что-то типа тумпа-тумпа - как Робка за компьютером. Только тот гудит басом, а Кароль перемежает баритон истовыми взвизгами. Даа... ботаник...
Однако... слушайте, вы! Вы поняли? Это - моё дерево. Моё! Оно меня выбрало. Бутон качается и снова обдаёт теплом, я разнеживаюсь и усаживаюсь поближе. Рядом с ним - словно под тёплым одеялом. Вы скажете, и так жара? Нет! Рядом с ним нет жары. Здесь просто - тепло и безопасно. И можно подумать.
Собрат Кароль... Всего лишь четвёртый в моей жизни Собрат... И из них двое - мои пращуры. Вот дед с бабулей порадуются! Если суждено свидеться. Если суждено. Ибо Пастыри не дремлют, хоть мы и не спим, и бывает у нас так, что люди исчезают. Был - и нет его. И никто не знает, где. И никто не видел, когда. Его просто нет и, возможно, не было вовсе, потому что все сразу начинают страдать амнезией: его имя более не всплывает на свет. Это - Пастыри? Как? Мы не знаем. Уже тысячу лет мы не знаем. Тьфу! Хватит. Хочу о хорошем здесь, при дереве...
Дерево! Моё дерево. Ты - тоже Собрат? Или ты - наш неожиданно обретённый друг? Зачем ты меня выбрало? Для каких своих задач? Ведь есть же они у тебя, задачи? Молчишь и греешь, и бутон уже с мелкую оливку, розоватый и ... холодный. В каплях, мелких каплях тумана, что встаёт из распадка и скрывает дерево, ветку... И оно уже неразличимо среди других, только чую, что рядом... Ушло. Пала жара. Одиноко...
Кароль появился в просвете кустов, махнул Робке и исчез.
Бегом! - скомандовал генерал. - Ты сам хотел успеть.
Робка двинулся походным бéгом, набычив тяжёлую голову. Бандана съехала на брови, потные прямые русые пряди свисали на грудь, прикрывали спину от палящего солнца. На поясе тряслась скатка одежды.
Петра с завистью поглядел вслед. Так всегда. Он, Петра, вечно плетётся в хвосте...
Другие не торопились. Обстоятельный Пал уже разыскал клочок суши и умащивался на нём, подстелив папоротник.
А ну как папоротник инопланетный? - предположил Бенге.
Орляк, - решительно отверг предположение Петра. - Самый что ни на
есть нашенский.
- Тогда привал! - разрешил генерал, и ленивый Валента рухнул на папоротник Пала, сдвинув того к краю. Он обычно находил самые удачные места: и на рыбалке, и в общей спальне младшекурсников, и в столовке. Найдя, занимал, не интересуясь, имеется ли у места хозяин. А хозяин встречал взгляд его фиолетовых глаз из-под платиновой чёлки - и уступал. Валента не был опасен. Он был как цветок: вырастал в самом неожиданном месте и не выносил пересадки - увядал. Цветок жалко. Вот и давали ему, этому неосознанному эгоисту и сибариту, самое лучшее, самое вкусное, красивое и полезное: пусть цветёт. Так же он врастал в учёбу и боевую подготовку: смотрел, брал оружие - и попадал. С первого раза, без тренировки. А тренировка пропадала даром - он так и стрелял, как в первый раз. Его обгоняли настойчивые, но он был стабилен, как маятник: те свои, первые, очки выбивал хоть спиной, хоть спьяну, что случилось однажды по молодости, хоть с завязанными глазами. Просто Валента врос в оружие и более ни в чём не нуждался...
Пташек укоризненно фыркнул и нарвал папоротника себе. Много, целую подушку. У Пташека не отнять, он один устойчив к томности Валенты. Он всегда идёт за Валентой и пристраивается рядом: почти в лучшем месте. Около. Петра прозвал его Околовал, но кличка не прижилась - Пташек тоже вполне подходит. Пшыця небесная, запасливая и осторожная, не сидит голым задом на холодном камне... Есть такие птицы.
Генерал смотрит на кусты, притоптывая. Волнуется. Петра встал рядом. По всему видать, он следующий.
Едва голова Кароля возникла из кустов, он двинулся вперёд. Тот растерялся было, задумался - но потом кивнул, приглашая. Вот так! То, что Валента делал методом врастания, Петра брал наскоком, приплясом, готовностью в глазах.
Теперь он ловко уклонялся от качающихся веток, включившись в давнюю игру: кого ветка осалит, тот выбыл. Не осалит. Тут Петра вечный чемпион.
Пятна солнечного света вспыхивали на курносом носу, высвечивали веснушки, путались в волосах, извлекая из каштанового хаоса рыжие искорки, красили пятнистые, как поляна, глаза Петры в болотную зелень, прыгали на рельефе мышц.
Петра бежал лёгким шагом, оглядывая сплошную стену деревьев в распадке.
Вот! - крикнул он Каролю. - Вот моё дерево. Я его сажал. Я его с тех
пор во сне вижу. Только не таким... простым. Оно во сне белое, с чёрными полосками. Оно тёплое, это дерево. Как оно выросло! А как его зовут?
"Верещит, - поморщился Кароль, - Мешает. Как разберётся?".
Молчи и слушай себя, - резко приказал он.
Петра замолчал, но слушать себя не стал - он протянул руку к своему дереву и погладил ветки.
- Моё, - презрев приказ, нежно сказал он. - Ты меня помнишь? Как тебя зовут, чужеземец?
Дерево качнулось, затрепетало, волна жара окатила Петру, и ствол неприметного зеленца окрасился в белый, пошёл полосками, иззубрились ромбики листьев, к Петре потянулась ветка, и из-под её листа выбралась на свет серёжка.
- Цветёт, - сказал Петра Каролю. - У него будет много семян, лёгких, как пушинка; ветер понесёт их по свету - и однажды в наших лесах появится белая роща... Берёзой его зовут, герр Кароль. Берёза. Странное дерево. Нежное, правда? - Петра пригладил вставшие дыбом волоски на руках и улыбнулся. - Вспомнило оно меня, как вы думаете?
"Берёза? - Кароль кивнул. - В первый раз вижу".
- Оно не только узнало. Оно выбрало тебя, Пéтрушка. Это факт. И ты первый, кто дал имя чужеземцу. Мы вот - не рисковали. Он же меняет облики. Для тебя он такой, для других - иной. Номерами они были, а имён не имели... Берёза. Красивое имя.
- А это не я его дал, - заулыбался Петра. - Оно само, как Пастырь, назвалось у меня в голове. И ещё у него есть белка: видите гнездо? И птицы.
Берёза шелестела листьями, серёжка тянулась вниз, качалась по ветру. Кароль встряхнулся, отвёл взгляд от дерева.
Побежали, - сказал он. - Другие ждут.
Петра снова бежал по тропе и рассматривал деревья.
- А это Робкино? - спросил он Кароля, указывая на обычный зеленец.
Кароль резко остановился, уставившись на Петру.
Ты почувствовал?
Угу. В нём Робка так и видится. Знаете что? Если я его за ветку возьму
- не страшно?
Кароль пожал плечами.
Видно, ты ему не чужой. Бери.
Петра протянул руку, тронул нежные листья - и те погрубели, залились коричневато-розовым, вдруг стали кожистыми и какими-то... короткопало-разлапистыми, словно клён забыл топорщиться и соединил ладошку листа.
- Дубом его звать. У него будет такой... орех. Один. И этот один станет его сыном. - Петра отпустил ветку, и она закачала нежными листьями зеленца... - Спасибо, Дуб. Ты Робку не обижай.
Кароль похлопал Петру по плечу.
Бросай свою дипломатию, иди ко мне в ботаники. Возьму!
Петра поёжился и хихикнул. Лестно, но...
Однако время, - встрепенулся Кароль. - Бежим!
Петра припустил было, но вновь затормозил.
А это для кого? Это... не нас ждёт. Оно грустит. Видите, как трепещут
листья? Оно не знает своего имени...
Петра остановился возле ботанической загадки. Этот зеленец ещё никого не выбирал, и лишь сейчас, на мгновение сочувствия Петры, сменил облик на тонкое высокое деревце с выемчатыми круглыми листочками, что зябко дрожали на ветру.
Теперь Кароль уже не спешил. Он медленно шёл по тропе, ожидая, что ещё скажет Петра... Что ещё? - Петра назвал имена ещё трёх деревьев, но пока только Яблоня была Вольдом, остальные не обрели лица.
- Вольда, как всегда, девочка выбрала, - восхитился Петра. - И цветок красивый будет, и плод есть можно. Вольд хитрый!
Петра поднял выгоревшие брови и отчеканил дискантом:
А мы не спим. Молчу. Вон уже Вольд машет. Я - к нему?
Ты к нему. Молча, - ответил Кароль и побежал за следующим. Одному
из ребят дерева не хватит. Или то, трепетное, решится наконец?.. Петра сказал - нет.
Валента остановился сразу за кустами у крошечного зеленца. Зачем куда-то бежать? Вот оно, его дерево! Кароль удивился. Этот зеленец рос плохо и тоже никого раньше не выбирал. Значит, теперь всем хватит.
Валента пристально разглядывал деревце, что уже сменило зеленец: вначале оно было покрыто продолговатыми листьями, после листья с шорохом осыпались и набухла почка; голая ветка украсилась жёлтым пушком. Валента погладил пушок, нагнулся и потрогал грубую извитую кору стволика. После резко выдохнул, встряхнулся - и убежал по тропе.
Очень определённый юноша... Теперь Каролю предстоял Пал.
- Полюшка! Давай скорее, я один остался, - попросил Пташек, подгребая освободившийся папоротник. - Вон как быстро Валента управился. Как всегда. Равняйся на передовика.
Кароль, тренированный годами беготни по необъятному парку, начал уставать. Челночные рейсы его раздражали. Да ещё этот черноглазый... Полюшка этот... затормозил у дерева Валенты, постоял рядом, потрепав нервы Кароля, но раздумал - и последовал за ботаником по тропе.
"Беги, парень, здесь ничего для тебя нет. Твои деревья дальше. Ах, вот почему ты стоял - тебя выбрало такое же, что и Валенту: с длинными листьями...". - Кароль с нетерпением ждал жёлтого пушка - но вылезла зелёная рогатая гусеница растительного происхождения. То же, да не то! Это дерево Петра Ивой назвал... Ага! Валéнтино было с пыльцой, а тут пестики. Двудомная она, ива эта, и парни разделили её ипостаси: Валента мужскую, а Полюшка - женскую. Умереть на месте! Ну, задают зеленцы задачку!
Дерево растаяло в мари... Пал, как и Валента, невозмутимо ответил отзыв и убежал к Вольду, махнув крылом прямых чёрных волос.
Кароль расслабился. Всё! Остался один Пташек. И - единственный хвойный росточек, как сказал Петра, умилившись его малым размером, ибо предрёк его поднебесное будущее. Никто из них не доживёт, чтобы увидеть росточек взрослым. Дерево-дитя. Секвойя.
В последнюю пробежку с ними был генерал. Пташек пыхтел рядом с Беней и всё порывался поговорить - дерево прошёл, словно нет его. Сердце Кароля упало: всё не так! Тут тебе лишнее дерево, что тотчас выбрало Валенту, и тоскующее безымянное дерево, и, теперь, неприкаянное дерево - зеленец, что отказался явить хвойный облик Пташеку. Так, задрожало что-то над вершиной - и исчезло. Бастует "Каролевский Ага!-родец", как обозвали распадок зеленцов в его отделе. Задаёт загадки, капризничает и радует вместе. Как дитя. Уже бросал Беню с Каролем в явь чужих планет, исправно вернул, но всё ещё непредсказуем, как и предупреждали брагониды: что хочет, то творит... Зато удаётся скрывать садик от Пастырей: он прикидывается зеленечником и вблизи Пастыря веткой не шелохнёт - словно знает, что нелегал.
Кароль замедлял шаг. Как быть с Пташеком? Парень всё разглагольствует, забегая перед генералом; тот злобно скалится - а уже видны курсанты, окружившие Вольда (Позы-то, позы! Лежат! Млеют! Всю траву телами примяли!)...
Как быть с Пташеком?!
ВОЛЬД
Они подбегают поодиночке и молчат. Их тоже выбрали. У них тоже есть свои Деревья. Это видно: Робка совсем отупелый, а Петра... взрослый. Однако молчим: Пастыри не дремлют. Вот подбегает Валента, хлопает по плечу Петру и ложится у моих ног в позе отдыхающей нимфы - сразу будто что-то лопается, мы вживаемся в новый образ, и ребята валятся рядом. Не я: я - центр композиции, ибо жду. Я есть флаг на месте сбора, потому могу лишь принять вид поживописнее, что и делаю, скрестив на груди руки и устремив проницательный взор в небесные дали. Чтобы увидеть пополнение, приходится слегка косить. И хорошо, что я не увлёкся игрищами нимф, что стали совсем раскованными после прибытия Пала, а косил на тропу: я увидел глаза Кароля... Глаза Кароля, что ведёт за руку недоумевающего Пташека, который так и рвётся из его рук, изворачивается в подобострастии: Беня сзади! Ах! Сам Беня - сзади!
А у Кароля глаза старика. Убитые. Пташека не выбрали, вот что это значит. Пташек ничего не знает. Я толкаю ногой Петру. Он приподнимается.
Не знает, - гулко шепчет мне Петра. - Придётся врать.
Конечно. Совершил самостоятельное открытие, будто не его ногой толкали.
Ну? - невинно спрашиваю я Пташека. - Решил загадку?
Кароль пугается, Робка ободряюще моргает ему из-за Пташкиной спины.
Какое дерево ты сажал? - грозно вопрошаю я. - Узнал его?
Поворачиваюсь к Каролю:
Он у нас не любитель садоводства. Вы уж не обижайтесь. Вот оно,
твоё дерево! - Я тыкаю наугад в чащу, выбрав что-то хвойное - на всякий случай, чтобы ненароком не попасть... Кароль вздрагивает и моргает, Петра резко выдыхает. Это что? Попал, что ли? А Петра откуда знает? Это хвойное... дрожит в мареве - и исчезает под листьями зеленца. Точно. Я идиот!
Пташек, оказывается, и не смотрел: пот вытирал со лба, умаялся. Теперь смотрит не туда и пыхтит.
Ну и что? - недоумевает он. - Что мне с ним делать?
Радоваться! - сердится Петра. - Ты же его сажал. И оно выросло!
Ааа... - тянет Пташек. - Теперь я радуюсь. Всё? Мы бежим на банкет?
- Бежим, - говорит усталый Беня. - Беги первым, ты самый горячий сторонник банкетов. А эти... голые... пока подымут тела, пока пыль стряхнут... Мы уж за тобой, потихоньку. Беги всё прямо до дороги, а там налево. На старт... и так далее.
Прямолинейный Пташек дунул как птица.
Пастыри не дремлют, - внятно говорит Беня, проводив его глазами.
А мы не спим, - тихо отвечаем мы пятеро.
Это хорошо, спать нынче вредно.
Он бодрится, а сам какой-то пришибленный.
- Ну, Беня, - нарочито восторгается Кароль. - Как тебе удалось подобрать такой состав?
С миру по нитке, - грустно отвечает Беня. - И, значит, Пташек - провокатор.
Он же член Общества, Кароль! А Дерево его не выбрало. Ты сказал ему пароль?
Зачем? - морщится Кароль. - Дерево его не выбрало.
Беня раскрывает объятия:
Ай да Кароль!
Ай да мы! - говорю я всем. - Мы немы, немы, беспамятны. Романтический
поход в поисках своих саженцев успешно завершён!
Беня припускает по тропе, вполоборота отдавая приказы: