Аннотация: Дилогия. Мистерия судеб в Армагеддоне. ч.1 "Хранимые Солнцем" - языческая мистерия ч.2 "Раненые в Армагеддоне" - фантастика/мистика
ПЕСНЯ ВОЛКА
Часть 1
ХРАНИМЫЕ СОЛНЦЕМ
Мистерия залесской деревни
Каковы мы в битве?
Каковы мы в вере?
Не в себя, а в будущее человечества... мира... Земли?
Что есть мы, которые сами? Все мы - статисты на арене Судьбы,
но какова наша Роль?
Что скажем мы на сцене:
"Кушать подано",
или
"Ребята, а дальше-то что?".
И тогда - на той ли, на иной земле, мы
либо окажемся полностью беспомощными,
либо станем Воинами...
во времена, когда запоёт Волк.
У Земли много двойников. Все они связаны, и то, что происходит на одних, словно мультфильм отражается на других - в сказках и суевериях.
Тот двойник, где произошли описанные события, отличался от нашей Земли будто бы немногим - но их планета периодически теряла свою биосферу из-за близости Солнца к опасной зоне Галактики. Жизнь нашла выход, восстанавливаясь вновь и вновь. Её крушение называлось Переходом. Человечество готовилось к нему тысячелетиями, хоть и не помнило прежнего катаклизма. Возрастали силы магии, вспыхивали верования, каждое из которых было проявлением адаптации человечества к очередному скачку через бездну небытия.
Обычные рациональные люди, знающие магию лишь как метод управления Великих Братьев - тайного мирового правительства планеты, обнаруживали магию в себе, тщетно боролись с ней, полагая себя больными, но магия побеждала и начинался путь к Переходу.
Центром событий на этот раз стала маленькая залесская деревня, которая притянула к себе тех, кто уведёт Жизнь в Переход.
А для нас, благоденствующих на нашей Земле, их бои стали очередной сказкой: сказкой про старого генерала и его команду.
"Я поля влюблённым постелю..."
В. Высоцкий
СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
1. Симон, 21 июня.
В Малой Библиотеке горел камин. Отсветы пламени пробегали по корешкам книг и исчезали во тьме полок. Тёмный дуб стенных панелей и шкафов благодарно принимал в себя блики, чтобы ни искорки не вернуть обратно: пятно света у камина было погружено в бархатную тьму. Со сводов свисали на цепях тяжёлые люстры потемневшей бронзы с яркими аметистовыми подвесками, но свечи были погашены и аметистам оставалось лишь чуть блестеть и позванивать на ветру, врывавшемся в высокие стрельчатые окна. Была в этих люстрах и тщательно скрытая электрическая проводка, и лампы, пестиками устроившиеся в бронзовых кованых цветах, но если горели те лампы пару раз, то вспоминали об этой оказии годами: Симон не выносил электрического света.
Теоретически Малая Библиотека была в открытом доступе братьев, а практически Симон всех их выжил. Потому что хотел. Потому, что заказывал эту библиотеку, вспоминая бабушкин дом: полутьму, тайну, тишину. Мало ли, что не было положено Великим Магистрам прошлого! Симон твёрдо знал, что положено ему. В набор положенного входила личная библиотека, и он её заказал.
Братья сразу отступились - стоило Симону нахмуриться при виде посетителей. Библиотекой стали пользоваться в отсутствие Симона, а к его приезду выносили столы и пюпитры, ставили любимое Симоново кресло и разжигали камин.
Когда же начали поступать украшения для стен, братья сочли необходимым избрать смотрителя библиотеки и совсем прекратили её посещать.
Украшения для стен он заказывал, чтобы запугать братьев, что и удалось с блеском. Потом пригляделся, привык... нашёл смысл! Напугали братьев безобидные охотничьи трофеи - головы астрологических тотемов. Ладно олень. А вот как вам голова аиста или ворона? Или гигантское чучело паука-птицеяда - тут с головой вышла промашка: где у него, собственно, голова?
Опять же антитотемы. Чучело мадагаскарского таракана. Или солитёр в банке. Красота! Голова мыши рядом с головой кабана, головы бобра и белки... Развесили ярусами на галереях: зороастрийские, китайские, японские, и многая прочая. Узкие галерейки поддерживались коваными столбами и позволяли приблизиться к каждому образцу коллекции для детального изучения. И каждому из образцов полагалась своя лампадка.
Смотритель по заданию Симона взбирался по винтовой лестнице на нужный ярус, бродил вдоль диковинного иконостаса, выискивая требуемый тотем, и зажигал лампадку. Когда это случалось днём и он проходил мимо стрельчатых окон, белое одеяние вспыхивало на солнце, развевалось крыльями, словно у летучей мыши-альбиноса, и сам смотритель становился образцом коллекции Симона - красивым, плавным, подвижным образцом.
Ниши в простенках Симон декорировал великолепными пастелями с изображениями деревьев друидов. Лампадки у картин он зажигал сам. Собственно, и в галерейки он поднимался сам, мог бы и обойтись без смотрителя, но так брат участвовал в странном ритуале Магистра, получая духовную плату за свой труд. Мальчик был молод, довольно силён, и восторгался Симоном. Что же, он был лучшим из кандидатов. Но, к сожалению Симона, все кандидаты на его пост были слабоваты. Если с ним, как с его предшественником, случится беда, Белые Братья обретут слабого Магистра и окончательно превратятся в политическую партию. Партию мировой власти.
Политические игры - удел слабых Силой. Предшественник Симона таким и был, и пал жертвой политического убийства. Не то Симон: он может добиться всего, просто приказав. Его воля ломает любое сопротивление. А вот политика... Да и руководство Орденом... Тут не обойтись без ухищрений ума. Подавлять Силой - это держать связи мира в постоянном напряжении. В том не было нужды. Люди должны жить как люди. Процессы в обществе порождаются им самим. Но вот сдерживать человечество, не давать ему ринуться в губительную Мировую войну - это работа Братства. Стравливать пар в локальных конфликтах Братство не мешает, а иногда и инспирирует их, чтобы предотвратить нежелательный путь развития государств. О, у Симона целый штат серьёзных политических консультантов. Прогнозы, расчеты вмешательства - то всё игры ума. Вмешательство и слежка - работа Силы. Там, на периферии, в миру, самые сильные из Братьев, тонкие щупальца Симона.
А здесь - гадюшник политических расчётов. Здесь Симон не маг, он - администратор. Он попеременно эпатирует, насилует, давит волей - и потом, только потом, братья видят смысл в его решениях. Вот как с библиотекой.
Эти тотемы - отличная тренировка медитации на противника. В борьбе Силы противник - любой другой человек. И друг, и враг, и чужой. И если он Бобр, Петух и Лев - каждую ипостась Симон изучит, настроится и поймает результирующую. Бой выигран. Противник узнан. Остаётся лишь сжечь перед лампадкой тоненькую спичечку его дерева - и он окончательно в твоей власти. Диктуй свою волю.
Симон выпрямился в любимом кресле с прямой высокой спинкой и подлокотниками. Он велел обить кресло жёстким зелёным плюшем - так было у бабушки. Трон, а не кресло. Стоял тот трон напротив авторской копии картины "Иван Грозный убивает своего сына", и бабушка часами вперяла орлиный взор в безумные глаза старца. Что она не поделила с Грозным, Симон так и не понял, но даже умерла она, сурово глядя на картину.
Картина осталась в миру. Зато здесь - жёсткий ворс плюша, любимый с детства запах воска и скипидара и камин, о котором бабушка мечтала всю жизнь...
Симон задумался.
Смотритель тихо приютился в углу, проверив перед тем Воинов: после убийства прежнего Магистра Братья озаботились охраной, и под наблюдением братьев-Воинов было каждое окно. Симон не терпел явной опеки, и Воины таились, избегая его тяжёлого взгляда. Конечно, он мирился с охраной, но только как с неизбежным злом. Когда он уходил в мир - уходил один, ибо искусство перевоплощения было его Даром и охрана могла лишь привлечь к нему внимание.
Смотритель нервничал. Он уже научился по косвенным признакам узнавать, что Симон собрался в мир. Там, в миру, он станет игрушкой случая. Конечно, люди ему не страшны, но какой-нибудь камень, шальная пуля, техническая авария - и нет Симона. А ему ещё нужно обучить преемника...
Мог бы смотритель, Силой бы запер Магистра. Только не может. И никто не может. Магистр сильнее всех. Даже... даже если они объединят усилия?!
Юноша нервно одёрнул рукава рясы. Задумался...
Вот, заставил всех носить белое. И начинаются игры с переодеванием - во двор в белом не выйдешь, мигом углядят из космоса: что это на территории буддийского монастыря за белые чучела?
Воины от этих балахонов избавлены - они переодеться не успеют. А вся администрация выходит во двор через раздевалку с личными запертыми шкафчиками. Ну и что, что они Белое Братство? Раз скрываются, можно походить и в шафране! Так нет. Белое поддерживает единство. Хитрый! Раздевалка под надзором, каждый выход учтён - где тут заговоры плести? В кельях? - Так он поющие деревянные полы на камень настелил: заботится об их здоровье. Мол, холод ногам вреден. Холод вреден ногам, тепло - врагам: всю ночь полы молчат - а ну, сосед заинтересуется, куда это ты поскрипел? Туалет-то у тебя тут же, в келье, дабы не смущать взор чужими прелестями? Что ни новшество - то хитрость змеиная. Молодой ведь, а заботлив до липкости. И за заботой расчёт кроется.
Учись, парень! Тебе до него, как до неба. Хай живе, монгольская морда. И не хочется, а любишь его - хитроумного, чувственного, сильного. Так вот, смотришь сверху, ибо мелковат ростом Магистр, и любишь. Вроде ты уже сам из детства вырос, а всё за сыновние чувства цепляешься. И, что смешно, старцы его тоже любят. Так же, словно цыплята, к нему под крыло забиваются.
Байка про него ходит, про Магистра. Его поздно нашли, уже семилетку. Бабушки его, говорят, прикрывали с детства. И прежнему Магистру одна из них сказала: "Моя опека - не ваша. Вы, мужики, полмира потеряли. А мы внуку эти полмира подарить успели. Вот теперь его брать от нас можно. Но чтобы навещал!".
И, разумеется, он их навещал: хотел. Раз хотел, некому было противиться - Силой-то он славен с раннего возраста.
Вот, привели дитя, и учителя его экзаменуют, задачку дают.
У тебя и девочки четыре яблока. Она одно съела. Сколько у неё осталось яблок?
И наш Симон бодро отвечает:
Полтора яблока.
Как полтора? - спрашивают. - Как ты считал?
Осталось всего три. Пополам - полтора!
Но ты яблока не ел?
Значит, не хотел. Что осталось - поровну.
Мировая квочка наш Симон. С детства. Я эту задачу верно решил. Сказал - одно. Мол, съела, теперь у неё меньше. У меня зато два осталось... Бабушек у меня не было? Полмира мне недодали? Это же не от учёбы, из живота сказано. Вот и весь Симон.
Хм. Не весь. Тут недавно прогулялся по нашей "Галерее Славы". Велел все портреты прежних Магистров убрать в запасник библиотеки. Старички взвыли:
- Как можно? Память!
А он им так ехидно:
Богов не надо запечатлять. Богами надо быть. И, по возможности, совсем неизвестными богами.
Потом скривился и шепчет:
- Уймись, Иван!
Только я слышал. Он на меня подозрительно смотрит - слышал ли? Пришлось всю Силу-матушку на блок поставить, под дурачка закосить:
- Я Борис, не Иван я. Что-то не так?
- Нет, Борис, всё в порядке.
Уф! Пронесло тогда. Теперь-то зачем думаю? Ох, просечёт! Иванов в братстве нет. Какой Иван должен уняться? Тьфу! Заткнись, башка безумная, Симон смотрит!
2. Юрий, 21 июня.
Ох, эти посиделки. Пользы чуть, а время уходит в песок. Никуда не деться - наследник, изволь слушать старухино бормотание. И дрова колоть, и воду носить, и слушать. А зимой писать открытки к праздникам и даже получать редкие ответы, писанные крупным детским почерком.
Баба Маня, баба Маня! Моня ты, а не Маня. Язык твой длинный в такие дебри тебя заносит...
Юрий отвлёкся под журчание голоса старухи, бродя взглядом по деревне. Моня в патетических местах тыкала его пальцем в бок. Там уже мозоль. Монины привычки все вредоносны.
Так. Старая девушка Галя совершает променад, нагло выставив могучие груди, обтянутые майкой с пронзённым сердцем и надписью LOVE, колыхает соответствующим бюсту задом в куцых трикотажных штанишках с оборочками. Что это, результат раскопок модельеров в нижнем белье Людовиков? Оборочки раздражают и на тощих недорослях, а уж на Гале... ой. За девушкой гордо шествует очередной фаворит - недокормленные псы деревни бьются за LOVE Гали, словно на собачьей свадьбе, а она капризна и меняет пристрастия. Сегодня фаворит поел от пуза и теперь идёт гулять с "хозяйкой". Как же псам хочется "хозяйку"! Гулять с ней всегда, не замечая заброшенных шелудивых сотоварищей. А ведь у всех есть хозяева - хозяева собачьих ночлежек, изредка подбрасывающие псу краюхи и немытые сковородки для вылизывания. Летом и того меньше: плеснут молока вечерком, ровно кошке, и ладно. В поле мыши есть, и дачники сердобольные наехали. Вот и дерутся бедные псы за Галины щи и ласковый голос.
Она, Нинка, не капризна - всех их, болезных, кормит тем, что сама ест: хлебом да макаронами. И зимой в дом пускает - погреться. В доме две кружки, две ложки и миски - для себя, потом для собак. А также барахло, наваленное горами до пыльных от прошедших десятилетий окон. Собаки знают проход, благодарно вихляются, находят место на грязном полу, внимают пьяным речам благодетельницы... пока никто не видит. А вот Галя - вне конкуренции. Ею можно и должно гордиться. Пират огибает Нинку, как столб, разве что ногу не подымает... Нинка рыдает в пьяной тоске, забившись в придорожный куст, но потом затихает и начинает кудахтать: нашла ежа.
Ежу, по её понятиям, в деревне делать нечего. То, что он давным-давно облюбовал сад бабы Мони, ей невдомёк. Ёж - в лесу! Значит, Нинка разыщет свою шапку, порывшись в барахле под пыльным окном и обшарив придорожные кусты, и пойдёт в лес с кошёлкой, фырчащей злобным ежом: ему из леса возвращаться далеко, а тут он уже повстречал подругу на соседнем участке... Вынесло дурака днём на дорогу. Сам виноват.
Любвеобильная Нинка в лесу протрезвеет и пойдёт по домам занимать денег на водку. До пенсии. Или грибов принесёт. Или дрова поколет. Трезвой быть нежелательно - она боится быть трезвой.
По дороге бродят последние егерские куры, навечно возненавидевшие свой дом. Петух у них какой-то неправильный. Орать-то орёт, но трус. Его дамы всегда сами на разведку идут, осваивают чужие огороды, находят горох или иргу и долго зазывают скромного мужа полакомиться ворованным... А может, он правильный? Может, в своём огороде первым лезет в бой? Но дамы не могут жить там, где палят спьяну по грачам, а потом вешают их трупы на шесты посреди огорода. Их дамская нервная натура предпочитает воровство. Их потихоньку скрадывают оголодавшие псы, режут на стол егерю, но даже последняя оставшаяся рыжуха тащит за собой чемодан без ручки - беспомощного, словно близорукого петуха. Тот и не ест даже - всё ищет былых подруг...
Да ты, Егор, поди, заснул! - ткнула его в бок неугомонная Моня. - Слышь-ка, что говорю! Туда-то погляди! Духовидец идёт! Счас шмыгнёт в воротá - и проворонишь!
Юрий автоматически взглянул вслед невысокому человеку - тот уже притворял калитку. Можно сказать, Юрий ничего и не увидел.
Ладно тебе, баб Маня. Всё ты меня женить хочешь. Лучше признайся, что сказку мне рассказываешь. Какой духовидец? Ты бы ещё чёрта приплела!
Чёёрта? - разозлилась старуха. - Может, и чёрта сыщем, коли пошукать. Что, и взаправду духовидцев не видал?
Ладно, ладно. Так что твой духовидец? Скажешь, с духами говорит? А потом тебе рассказывает?
Мальчишка был, дурачок. Разговорился тогда - его с тех пор все и боятся. Сидит там один, если родичи в Москве. И в лес один ходит. Ходит, ходит, а потом прыг в машину - и едет. Не поговорит ни с кем, только "Здрась", и лыбится.
Ненормальный, что ли?
Ты, Егор, совсем не кумекаешь? Почему ненормальный? Духовидец. Вон Филимон - колдун. Что, ненормальный? Или Фёкла - ведьма. Тоже ненормальная?
Юрий не успел ответить - на завалинку шлёпнулся пьяный Сергей, стерев из памяти Мони разговор. Вернее, слово. Слово, сказанное в начале.
Слышь, Юр Васильч, сердце останавливается. Принять надо. Налей стопочку, а? - заискивающе просипел Сергей, преданно выкатив жёлтые глаза и дыша перегаром.
Сколько раз повторять, Серёга, я не пью. Нет у меня водки.
Ну, корвалольчику бутылочки-пол?
Корвалольчик ты же у меня и выжрал. Лечу теперь сердце домашними средствами. Пойдём, чайку зелёного поставлю.
Юрий жалел Серёжку. Тот в былые времена умницей был. Только всё метался. Хотел в армию - не взяли, больные почки. Ходил потом по деревне в форме, обаял в день десантника подрастающих дочек дачников, поздравления с праздником принимал. В виде рюмки.
Дом отделывал, окна мыл, огород как картинка - невесту ждал. А за него не шли невесты, все разбежались по городам. Теперь жил со старой бабой Надькой - проституткой, алкашкой, авантюристкой. Его чистенький дом постепенно превращался в притон, собирал безнадзорных школьников. Добывали деньги любым путем: последняя авантюра Надьки заключалась в сдаче в металлолом всего доступного металлического имущества деревни. Моня говорила, что дома дачников и сараи аборигенов вскрывали.
Серёжка стал алкоголиком. Какой ему чай? Только разозлился.
Баба Моня проводила его взглядом.
- А ты, Егор, взаправду не пьёшь? Кодированнай?
- Просто не пью.
- Нету таких. А по праздникам, когда все?
- И по праздникам.
Моня покачала головой.
- Вот ты, Егор, ненормальный. Другие-то нормальнее тебя будут.
- Это да. Права ты, баба Маня. Ненормальный я. Так вот с этим и живу.
3. Симон, 21 июня.
Симон не успевал за событиями. Хотя разгул оккультизма на границе тысячелетий пришёлся на времена правления его предшественника, сейчас было не легче. Симон помнил те годы - он уже учился в монастыре. Сотни пророков и пророчиц Конца Света, истерические рыдания юных дев, испуганных брызжущими слюной средствами массовой информации, принцип "однова живём" на фоне апокалиптических страхов - пьянство, наркомания, дикие моды. Локальные войны - умирать, так патриотами. Деньги делались из всего, только бы урвать напоследок...
Тысячелетие пришло - и ничего не случилось. Увяли пророки, но оккультисты позиций не сдали. Вот тут власть перешла к Симону.
В политических сферах предшественник потрудился на славу: главные державы были в руках его ставленников. Хотя с военными всегда было не просто - только отвлекись...
Но в беседах братьев с высшими сферами недвусмысленно предрекался конец. Земля движется к своему концу. Человечество теряет своё жилище. Космос - надежда. Человечеству нужно спешить, срочно форсировать космические исследования, полёты. Братство должно было давить в зародыше идиотские траты денег на космические вооружения. А космические полёты застряли по одной причине - человеческая психика Космоса не выносит. Стоило отсечь человека от Земли - и он терял волю.
Был только один эксперимент... Заслали в Космос одного из братьев, живущих в миру. Брат поддерживал связь с монастырём в течение всего полёта - и экипаж вернулся невредимым. Беда была в том, что достижение повторить не удалось. Другой брат потерпел фиаско. Первый, Валерий, имел слабенький Дар, но очень широкий спектр способностей. Второй был только связистом. Значит, в первом полёте сработала какая-то из многих граней Дара Валерия. Какая?
"Братьям в Космосе делать нечего, - думал Симон. - Их и так мало. Нужно изучать Валерия и раскидывать в мирý широкие сети, фильтровать этих авантюристов - знахарей, колдунов, экстрасенсов. В городах они все на учёте, а сколько тайных ворожеев прячутся по деревням? Россия, судя по приходящим оттуда отчётам, вырастила богатый урожай, но просыпала его по зёрнышку в непаханом поле... Пора браться за серьёзный учёт, искать новые стороны Дара, подбирать исполнителей. Космос зовёт".
Симон слетает к Андрею, на охоту. Тот третий год его ждёт. Вот теперь стал главным - дождался. Слишком уж долго шёл. Неудачно работают братья в этом подразделении. Предшественник Андрея вообще избежал влияния, из-за этого в Космос пришлось слать Валерия, по президентским каналам. Ох, пора Симону инспектировать ситуацию. Головы, похоже, полетят...
Симон поймал себя на том, что пристально смотрит в глаза смотрителю. Тот уже совсем побелел. И... вина в глазах какая-то? Мальчишка! Напугался до безобразия.
- Ты что? В сад за яблоками лазил?
Смотритель хихикнул.
- Тогда зачем пугаешься? Думаю я, видишь ли. Прости, что тебя разглядывал. Смотрел - и не видел. Неси коврик.
Борис радостно убежал. "Конечно, стоял, как пень, чтобы Магистра не потревожить, теперь бегом побежал - застоялся. Ох, смена! Расти скорее! А блоки-то у Бориса хорошие. Стоял - как нет его. Надо парня прощупать".
Борис принёс коврик и вышел. Магистр приступил к ритуалу. Скинул одежду, расслабился... "Россия, Россия, малая Родина! Похоже, ты будешь главным местом событий. Столько людей с Даром... На охоту двинем в ноябре".
Полночь. Симон начал Урок. Пламя в камине угасало, последние блики высвечивали ладную смуглую фигуру, застывшую на текинском ковре. Узор наборного паркета сбегался к ковру и словно перетекал из тусклого блеска дерева в темень ворса. Фигура Симона становилась истинным центром этого искусственного мирка: Симон начинал светиться. Голубоватый свет ловил всполохи пламени и становился всё ярче. В окна смотрели звёзды. Симон и Братья летели к ним - в высь, в кружение, во тьму.
4. Анна, 21 июня.
Из низкого окна крошечной кухоньки, устроенной в закутке за печкой, Анна смотрела на закат. Пышущее жаром белое солнце спряталось за ивами и теперь ушло за горку. Ветер располосовал облака у горизонта, они засияли тем невероятным жёлто-розовым цветом, что Анна так любила в детстве. Высоко в небе громоздились белые кучевые облака, неслись по кругу, меняли очертания...
Анна выключила плитку, сняла недоваренное земляничное варенье и кинулась вон из дома. Сегодня ночь на Солнцеворот! А она забыла.
С холма она снова увидела солнце - багровый диск уже уходил за горизонт. Небесный прилив над головой ещё бился в острова-облака, обтекал облака-валуны, но в облачных горах уже появились красные отблески. Анна стояла над этим небесным побережьем, "над" и "под" поменялись местами, вышнее море втягивало в свою голубизну... И вдруг вспыхнуло багровым, зловеще исказив контуры, высветив чёрные дождевые центры обманчиво белых туч. Солнце зашло.
Пылали небесные горы, а полоски на горизонте лихорадочно меняли цвет: сиреневый, розовый, зелёный... Зелёный! Зелёный столб собрался на горизонте, свился воронкой и ушёл туда, куда недавно спряталось солнце.
Поле словно вздохнуло, перевело дыхание, что задерживало во всё время этой феерии. Снова запахло полынью, позвал полоть перепел, на лугу за домом подрались чайки... Жизнь началась снова. В роще начал пробовать голос соловей, первыми пробными нотами заглушив всех птиц; грустно прокуковала пару раз на ночь кукушка. Миг ушёл.
Отдаёт земля солнышку всю свою силу на Кирилу, - пробурчала Анна и повернулась к дому.
Уходить не хотелось. Но ведь дом не заперт, да и она в халатике - комары заедят до полусмерти.
Дойду до ив, прогуляюсь, - непоследовательно решила она и зашагала
к заброшенной в полях дороге, бьющей по ногам тугими бутонами горных васильков и заросшей душистыми белыми облаками бедренца. - Посмотрю, расцвёл ли очиток.
Стемнеет не скоро, если вообще стемнеет. Эта низменность имела несколько странных свойств, одним из которых были белые ночи, никак не вписывающиеся в широту. Летом нельзя было смотреть на звёзды, а небо здесь удивительное! Со звёздами придётся ждать до августа - вот тогда Анна начнёт пугать соседей, выбираясь по ночам из дома на лужок.
Зима здесь была холоднее, лето - жарче, чем везде вокруг, и облака затягивали горизонт, бродя цугом, строя величественные башни, дразня грозовыми раскатами и чёрными смерчами недалёких гроз... А у них стояла великая сушь. Сохли на кустах смородина и клубника, выгорали травы, белое солнце обдавало запахом озона - днём не выйти. Голубая краска дома выгорала за лето до белой.
Как-то к Анне пришла соседка, Нина большая.
- Дождя бы! - сказала она и протянула Анне банку с молоком, в подарок.
Пока разговаривали, на камне прямо у ног устроилась и запела жаба, смешно приподнимаясь от натуги на толстеньких лапках.
Вон, жаба поёт, - кивнула на камень Анна. - Будет дождь. Облака-то какие!
Да сама посуди, сколько гроз мимо прошло. Опять пронесёт мимо - траву потеряем, скотину кормить нечем. Дождя бы! - просительно повторила соседка.
Анна унесла молоко в дом, сердясь на себя - дёрнуло за язык рассказать по приезде из Венгрии, как в озере Балатон её окружили змейки и проводили до пляжа, куда она приплыла в полной панике. Администратор пляжа уверял её, что змей в Балатоне нет, пока одна особо наглая не подплыла в поисках Анны к берегу. Тогда он побледнел и ретировался. Толстые голые немцы спешно собрались с пляжа домой. А Анна часто потом видела во сне змей, плывущих полукругом с приподнятыми над водой головками... Нина на рассказ покачала головой.
Ты какого июня родилась? - спросила она. - На Исакия? Какая же ты Анна? Ты Феодосия. Тебе змеи не страшны. Ты им, может, царицей кажешься.
- Избави бог! - возмутилась Анна. - Я их боюсь.
Ну да. То-то лягушкам корыто с водой выставляешь. Они тут у тебя, ровно в бане, плещутся.
Так сушь же! Им до воды не добраться. А в корыте днём отсидятся, ночью поедят - выжить можно.
- Лягушки, змеи - один коленкор, - заключила беседу Нина.
И вот теперь принесла змеиное лакомство и просит дождя... Анна разозлилась и выпила молока с любимым чёрным хлебом.
Загрохотало и хлынул дождь.
С той поры один-два раза в лето, в самую сушь, Нина несёт молоко с той же песней: "Дождя бы". И Анна, давясь, пьёт жертвенное молоко...
Женщина зябко передёрнулась, подняла голову от дороги. Очиток зацвёл. Можно идти домой.