Маракуева Ирина Владимировна : другие произведения.

Песня Волка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дилогия. Мистерия судеб в Армагеддоне. ч.1 "Хранимые Солнцем" - языческая мистерия ч.2 "Раненые в Армагеддоне" - фантастика/мистика
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПЕСНЯ ВОЛКА
  
  
  Часть 1
  
  ХРАНИМЫЕ СОЛНЦЕМ
  
  
  Мистерия залесской деревни
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Каковы мы в битве?
   Каковы мы в вере?
  Не в себя, а в будущее человечества... мира... Земли?
  Что есть мы, которые сами? Все мы - статисты на арене Судьбы,
  но какова наша Роль?
  Что скажем мы на сцене:
   "Кушать подано",
   или
  "Ребята, а дальше-то что?".
   И тогда - на той ли, на иной земле, мы
  либо окажемся полностью беспомощными,
  либо станем Воинами...
  во времена, когда запоёт Волк.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  У Земли много двойников. Все они связаны, и то, что происходит на одних, словно мультфильм отражается на других - в сказках и суевериях.
  Тот двойник, где произошли описанные события, отличался от нашей Земли будто бы немногим - но их планета периодически теряла свою биосферу из-за близости Солнца к опасной зоне Галактики. Жизнь нашла выход, восстанавливаясь вновь и вновь. Её крушение называлось Переходом. Человечество готовилось к нему тысячелетиями, хоть и не помнило прежнего катаклизма. Возрастали силы магии, вспыхивали верования, каждое из которых было проявлением адаптации человечества к очередному скачку через бездну небытия.
  Обычные рациональные люди, знающие магию лишь как метод управления Великих Братьев - тайного мирового правительства планеты, обнаруживали магию в себе, тщетно боролись с ней, полагая себя больными, но магия побеждала и начинался путь к Переходу.
  Центром событий на этот раз стала маленькая залесская деревня, которая притянула к себе тех, кто уведёт Жизнь в Переход.
  А для нас, благоденствующих на нашей Земле, их бои стали очередной сказкой: сказкой про старого генерала и его команду.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "Я поля влюблённым постелю..."
  В. Высоцкий
  
  
  
  СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
  
  1. Симон, 21 июня.
  
  В Малой Библиотеке горел камин. Отсветы пламени пробегали по корешкам книг и исчезали во тьме полок. Тёмный дуб стенных панелей и шкафов благодарно принимал в себя блики, чтобы ни искорки не вернуть обратно: пятно света у камина было погружено в бархатную тьму. Со сводов свисали на цепях тяжёлые люстры потемневшей бронзы с яркими аметистовыми подвесками, но свечи были погашены и аметистам оставалось лишь чуть блестеть и позванивать на ветру, врывавшемся в высокие стрельчатые окна. Была в этих люстрах и тщательно скрытая электрическая проводка, и лампы, пестиками устроившиеся в бронзовых кованых цветах, но если горели те лампы пару раз, то вспоминали об этой оказии годами: Симон не выносил электрического света.
   Теоретически Малая Библиотека была в открытом доступе братьев, а практически Симон всех их выжил. Потому что хотел. Потому, что заказывал эту библиотеку, вспоминая бабушкин дом: полутьму, тайну, тишину. Мало ли, что не было положено Великим Магистрам прошлого! Симон твёрдо знал, что положено ему. В набор положенного входила личная библиотека, и он её заказал.
  Братья сразу отступились - стоило Симону нахмуриться при виде посетителей. Библиотекой стали пользоваться в отсутствие Симона, а к его приезду выносили столы и пюпитры, ставили любимое Симоново кресло и разжигали камин.
  Когда же начали поступать украшения для стен, братья сочли необходимым избрать смотрителя библиотеки и совсем прекратили её посещать.
  Украшения для стен он заказывал, чтобы запугать братьев, что и удалось с блеском. Потом пригляделся, привык... нашёл смысл! Напугали братьев безобидные охотничьи трофеи - головы астрологических тотемов. Ладно олень. А вот как вам голова аиста или ворона? Или гигантское чучело паука-птицеяда - тут с головой вышла промашка: где у него, собственно, голова?
  Опять же антитотемы. Чучело мадагаскарского таракана. Или солитёр в банке. Красота! Голова мыши рядом с головой кабана, головы бобра и белки... Развесили ярусами на галереях: зороастрийские, китайские, японские, и многая прочая. Узкие галерейки поддерживались коваными столбами и позволяли приблизиться к каждому образцу коллекции для детального изучения. И каждому из образцов полагалась своя лампадка.
  Смотритель по заданию Симона взбирался по винтовой лестнице на нужный ярус, бродил вдоль диковинного иконостаса, выискивая требуемый тотем, и зажигал лампадку. Когда это случалось днём и он проходил мимо стрельчатых окон, белое одеяние вспыхивало на солнце, развевалось крыльями, словно у летучей мыши-альбиноса, и сам смотритель становился образцом коллекции Симона - красивым, плавным, подвижным образцом.
  Ниши в простенках Симон декорировал великолепными пастелями с изображениями деревьев друидов. Лампадки у картин он зажигал сам. Собственно, и в галерейки он поднимался сам, мог бы и обойтись без смотрителя, но так брат участвовал в странном ритуале Магистра, получая духовную плату за свой труд. Мальчик был молод, довольно силён, и восторгался Симоном. Что же, он был лучшим из кандидатов. Но, к сожалению Симона, все кандидаты на его пост были слабоваты. Если с ним, как с его предшественником, случится беда, Белые Братья обретут слабого Магистра и окончательно превратятся в политическую партию. Партию мировой власти.
  Политические игры - удел слабых Силой. Предшественник Симона таким и был, и пал жертвой политического убийства. Не то Симон: он может добиться всего, просто приказав. Его воля ломает любое сопротивление. А вот политика... Да и руководство Орденом... Тут не обойтись без ухищрений ума. Подавлять Силой - это держать связи мира в постоянном напряжении. В том не было нужды. Люди должны жить как люди. Процессы в обществе порождаются им самим. Но вот сдерживать человечество, не давать ему ринуться в губительную Мировую войну - это работа Братства. Стравливать пар в локальных конфликтах Братство не мешает, а иногда и инспирирует их, чтобы предотвратить нежелательный путь развития государств. О, у Симона целый штат серьёзных политических консультантов. Прогнозы, расчеты вмешательства - то всё игры ума. Вмешательство и слежка - работа Силы. Там, на периферии, в миру, самые сильные из Братьев, тонкие щупальца Симона.
  А здесь - гадюшник политических расчётов. Здесь Симон не маг, он - администратор. Он попеременно эпатирует, насилует, давит волей - и потом, только потом, братья видят смысл в его решениях. Вот как с библиотекой.
  Эти тотемы - отличная тренировка медитации на противника. В борьбе Силы противник - любой другой человек. И друг, и враг, и чужой. И если он Бобр, Петух и Лев - каждую ипостась Симон изучит, настроится и поймает результирующую. Бой выигран. Противник узнан. Остаётся лишь сжечь перед лампадкой тоненькую спичечку его дерева - и он окончательно в твоей власти. Диктуй свою волю.
  Симон выпрямился в любимом кресле с прямой высокой спинкой и подлокотниками. Он велел обить кресло жёстким зелёным плюшем - так было у бабушки. Трон, а не кресло. Стоял тот трон напротив авторской копии картины "Иван Грозный убивает своего сына", и бабушка часами вперяла орлиный взор в безумные глаза старца. Что она не поделила с Грозным, Симон так и не понял, но даже умерла она, сурово глядя на картину.
  Картина осталась в миру. Зато здесь - жёсткий ворс плюша, любимый с детства запах воска и скипидара и камин, о котором бабушка мечтала всю жизнь...
  Симон задумался.
  Смотритель тихо приютился в углу, проверив перед тем Воинов: после убийства прежнего Магистра Братья озаботились охраной, и под наблюдением братьев-Воинов было каждое окно. Симон не терпел явной опеки, и Воины таились, избегая его тяжёлого взгляда. Конечно, он мирился с охраной, но только как с неизбежным злом. Когда он уходил в мир - уходил один, ибо искусство перевоплощения было его Даром и охрана могла лишь привлечь к нему внимание.
  Смотритель нервничал. Он уже научился по косвенным признакам узнавать, что Симон собрался в мир. Там, в миру, он станет игрушкой случая. Конечно, люди ему не страшны, но какой-нибудь камень, шальная пуля, техническая авария - и нет Симона. А ему ещё нужно обучить преемника...
  Мог бы смотритель, Силой бы запер Магистра. Только не может. И никто не может. Магистр сильнее всех. Даже... даже если они объединят усилия?!
  Юноша нервно одёрнул рукава рясы. Задумался...
  Вот, заставил всех носить белое. И начинаются игры с переодеванием - во двор в белом не выйдешь, мигом углядят из космоса: что это на территории буддийского монастыря за белые чучела?
  Воины от этих балахонов избавлены - они переодеться не успеют. А вся администрация выходит во двор через раздевалку с личными запертыми шкафчиками. Ну и что, что они Белое Братство? Раз скрываются, можно походить и в шафране! Так нет. Белое поддерживает единство. Хитрый! Раздевалка под надзором, каждый выход учтён - где тут заговоры плести? В кельях? - Так он поющие деревянные полы на камень настелил: заботится об их здоровье. Мол, холод ногам вреден. Холод вреден ногам, тепло - врагам: всю ночь полы молчат - а ну, сосед заинтересуется, куда это ты поскрипел? Туалет-то у тебя тут же, в келье, дабы не смущать взор чужими прелестями? Что ни новшество - то хитрость змеиная. Молодой ведь, а заботлив до липкости. И за заботой расчёт кроется.
  Учись, парень! Тебе до него, как до неба. Хай живе, монгольская морда. И не хочется, а любишь его - хитроумного, чувственного, сильного. Так вот, смотришь сверху, ибо мелковат ростом Магистр, и любишь. Вроде ты уже сам из детства вырос, а всё за сыновние чувства цепляешься. И, что смешно, старцы его тоже любят. Так же, словно цыплята, к нему под крыло забиваются.
  Байка про него ходит, про Магистра. Его поздно нашли, уже семилетку. Бабушки его, говорят, прикрывали с детства. И прежнему Магистру одна из них сказала: "Моя опека - не ваша. Вы, мужики, полмира потеряли. А мы внуку эти полмира подарить успели. Вот теперь его брать от нас можно. Но чтобы навещал!".
  И, разумеется, он их навещал: хотел. Раз хотел, некому было противиться - Силой-то он славен с раннего возраста.
  Вот, привели дитя, и учителя его экзаменуют, задачку дают.
  У тебя и девочки четыре яблока. Она одно съела. Сколько у неё осталось яблок?
  И наш Симон бодро отвечает:
  Полтора яблока.
  Как полтора? - спрашивают. - Как ты считал?
  Осталось всего три. Пополам - полтора!
  Но ты яблока не ел?
  Значит, не хотел. Что осталось - поровну.
  Мировая квочка наш Симон. С детства. Я эту задачу верно решил. Сказал - одно. Мол, съела, теперь у неё меньше. У меня зато два осталось... Бабушек у меня не было? Полмира мне недодали? Это же не от учёбы, из живота сказано. Вот и весь Симон.
  Хм. Не весь. Тут недавно прогулялся по нашей "Галерее Славы". Велел все портреты прежних Магистров убрать в запасник библиотеки. Старички взвыли:
  - Как можно? Память!
  А он им так ехидно:
  Богов не надо запечатлять. Богами надо быть. И, по возможности, совсем неизвестными богами.
  Потом скривился и шепчет:
  - Уймись, Иван!
  Только я слышал. Он на меня подозрительно смотрит - слышал ли? Пришлось всю Силу-матушку на блок поставить, под дурачка закосить:
  - Я Борис, не Иван я. Что-то не так?
  - Нет, Борис, всё в порядке.
  Уф! Пронесло тогда. Теперь-то зачем думаю? Ох, просечёт! Иванов в братстве нет. Какой Иван должен уняться? Тьфу! Заткнись, башка безумная, Симон смотрит!
  
  2. Юрий, 21 июня.
  
   Ох, эти посиделки. Пользы чуть, а время уходит в песок. Никуда не деться - наследник, изволь слушать старухино бормотание. И дрова колоть, и воду носить, и слушать. А зимой писать открытки к праздникам и даже получать редкие ответы, писанные крупным детским почерком.
   Баба Маня, баба Маня! Моня ты, а не Маня. Язык твой длинный в такие дебри тебя заносит...
   Юрий отвлёкся под журчание голоса старухи, бродя взглядом по деревне. Моня в патетических местах тыкала его пальцем в бок. Там уже мозоль. Монины привычки все вредоносны.
   Так. Старая девушка Галя совершает променад, нагло выставив могучие груди, обтянутые майкой с пронзённым сердцем и надписью LOVE, колыхает соответствующим бюсту задом в куцых трикотажных штанишках с оборочками. Что это, результат раскопок модельеров в нижнем белье Людовиков? Оборочки раздражают и на тощих недорослях, а уж на Гале... ой. За девушкой гордо шествует очередной фаворит - недокормленные псы деревни бьются за LOVE Гали, словно на собачьей свадьбе, а она капризна и меняет пристрастия. Сегодня фаворит поел от пуза и теперь идёт гулять с "хозяйкой". Как же псам хочется "хозяйку"! Гулять с ней всегда, не замечая заброшенных шелудивых сотоварищей. А ведь у всех есть хозяева - хозяева собачьих ночлежек, изредка подбрасывающие псу краюхи и немытые сковородки для вылизывания. Летом и того меньше: плеснут молока вечерком, ровно кошке, и ладно. В поле мыши есть, и дачники сердобольные наехали. Вот и дерутся бедные псы за Галины щи и ласковый голос.
   "Пиратик! - вопит, завидев пса, вечно пьяная Нинка, где-то потерявшая свою облезлую меховую шапку "от солнца". - Пиратик! Иди сюда! Макарон дам!".
   Она, Нинка, не капризна - всех их, болезных, кормит тем, что сама ест: хлебом да макаронами. И зимой в дом пускает - погреться. В доме две кружки, две ложки и миски - для себя, потом для собак. А также барахло, наваленное горами до пыльных от прошедших десятилетий окон. Собаки знают проход, благодарно вихляются, находят место на грязном полу, внимают пьяным речам благодетельницы... пока никто не видит. А вот Галя - вне конкуренции. Ею можно и должно гордиться. Пират огибает Нинку, как столб, разве что ногу не подымает... Нинка рыдает в пьяной тоске, забившись в придорожный куст, но потом затихает и начинает кудахтать: нашла ежа.
   Ежу, по её понятиям, в деревне делать нечего. То, что он давным-давно облюбовал сад бабы Мони, ей невдомёк. Ёж - в лесу! Значит, Нинка разыщет свою шапку, порывшись в барахле под пыльным окном и обшарив придорожные кусты, и пойдёт в лес с кошёлкой, фырчащей злобным ежом: ему из леса возвращаться далеко, а тут он уже повстречал подругу на соседнем участке... Вынесло дурака днём на дорогу. Сам виноват.
   Любвеобильная Нинка в лесу протрезвеет и пойдёт по домам занимать денег на водку. До пенсии. Или грибов принесёт. Или дрова поколет. Трезвой быть нежелательно - она боится быть трезвой.
   По дороге бродят последние егерские куры, навечно возненавидевшие свой дом. Петух у них какой-то неправильный. Орать-то орёт, но трус. Его дамы всегда сами на разведку идут, осваивают чужие огороды, находят горох или иргу и долго зазывают скромного мужа полакомиться ворованным... А может, он правильный? Может, в своём огороде первым лезет в бой? Но дамы не могут жить там, где палят спьяну по грачам, а потом вешают их трупы на шесты посреди огорода. Их дамская нервная натура предпочитает воровство. Их потихоньку скрадывают оголодавшие псы, режут на стол егерю, но даже последняя оставшаяся рыжуха тащит за собой чемодан без ручки - беспомощного, словно близорукого петуха. Тот и не ест даже - всё ищет былых подруг...
  Да ты, Егор, поди, заснул! - ткнула его в бок неугомонная Моня. - Слышь-ка, что говорю! Туда-то погляди! Духовидец идёт! Счас шмыгнёт в воротá - и проворонишь!
  Юрий автоматически взглянул вслед невысокому человеку - тот уже притворял калитку. Можно сказать, Юрий ничего и не увидел.
  Проворонил! - торжествующе пропела Моня. - Уж не влюбился ли? Галька, что-ль, телесами дотряслась?
  Ладно тебе, баб Маня. Всё ты меня женить хочешь. Лучше признайся, что сказку мне рассказываешь. Какой духовидец? Ты бы ещё чёрта приплела!
  Чёёрта? - разозлилась старуха. - Может, и чёрта сыщем, коли пошукать. Что, и взаправду духовидцев не видал?
  Ладно, ладно. Так что твой духовидец? Скажешь, с духами говорит? А потом тебе рассказывает?
  Мальчишка был, дурачок. Разговорился тогда - его с тех пор все и боятся. Сидит там один, если родичи в Москве. И в лес один ходит. Ходит, ходит, а потом прыг в машину - и едет. Не поговорит ни с кем, только "Здрась", и лыбится.
  Ненормальный, что ли?
  Ты, Егор, совсем не кумекаешь? Почему ненормальный? Духовидец. Вон Филимон - колдун. Что, ненормальный? Или Фёкла - ведьма. Тоже ненормальная?
  Юрий не успел ответить - на завалинку шлёпнулся пьяный Сергей, стерев из памяти Мони разговор. Вернее, слово. Слово, сказанное в начале.
  Слышь, Юр Васильч, сердце останавливается. Принять надо. Налей стопочку, а? - заискивающе просипел Сергей, преданно выкатив жёлтые глаза и дыша перегаром.
  Сколько раз повторять, Серёга, я не пью. Нет у меня водки.
  Ну, корвалольчику бутылочки-пол?
  Корвалольчик ты же у меня и выжрал. Лечу теперь сердце домашними средствами. Пойдём, чайку зелёного поставлю.
  Юрий жалел Серёжку. Тот в былые времена умницей был. Только всё метался. Хотел в армию - не взяли, больные почки. Ходил потом по деревне в форме, обаял в день десантника подрастающих дочек дачников, поздравления с праздником принимал. В виде рюмки.
  Дом отделывал, окна мыл, огород как картинка - невесту ждал. А за него не шли невесты, все разбежались по городам. Теперь жил со старой бабой Надькой - проституткой, алкашкой, авантюристкой. Его чистенький дом постепенно превращался в притон, собирал безнадзорных школьников. Добывали деньги любым путем: последняя авантюра Надьки заключалась в сдаче в металлолом всего доступного металлического имущества деревни. Моня говорила, что дома дачников и сараи аборигенов вскрывали.
  Серёжка стал алкоголиком. Какой ему чай? Только разозлился.
  Баба Моня проводила его взглядом.
  - А ты, Егор, взаправду не пьёшь? Кодированнай?
  - Просто не пью.
  - Нету таких. А по праздникам, когда все?
  - И по праздникам.
  Моня покачала головой.
  - Вот ты, Егор, ненормальный. Другие-то нормальнее тебя будут.
  - Это да. Права ты, баба Маня. Ненормальный я. Так вот с этим и живу.
  
  3. Симон, 21 июня.
  
  Симон не успевал за событиями. Хотя разгул оккультизма на границе тысячелетий пришёлся на времена правления его предшественника, сейчас было не легче. Симон помнил те годы - он уже учился в монастыре. Сотни пророков и пророчиц Конца Света, истерические рыдания юных дев, испуганных брызжущими слюной средствами массовой информации, принцип "однова живём" на фоне апокалиптических страхов - пьянство, наркомания, дикие моды. Локальные войны - умирать, так патриотами. Деньги делались из всего, только бы урвать напоследок...
  Тысячелетие пришло - и ничего не случилось. Увяли пророки, но оккультисты позиций не сдали. Вот тут власть перешла к Симону.
  В политических сферах предшественник потрудился на славу: главные державы были в руках его ставленников. Хотя с военными всегда было не просто - только отвлекись...
  Но в беседах братьев с высшими сферами недвусмысленно предрекался конец. Земля движется к своему концу. Человечество теряет своё жилище. Космос - надежда. Человечеству нужно спешить, срочно форсировать космические исследования, полёты. Братство должно было давить в зародыше идиотские траты денег на космические вооружения. А космические полёты застряли по одной причине - человеческая психика Космоса не выносит. Стоило отсечь человека от Земли - и он терял волю.
  Был только один эксперимент... Заслали в Космос одного из братьев, живущих в миру. Брат поддерживал связь с монастырём в течение всего полёта - и экипаж вернулся невредимым. Беда была в том, что достижение повторить не удалось. Другой брат потерпел фиаско. Первый, Валерий, имел слабенький Дар, но очень широкий спектр способностей. Второй был только связистом. Значит, в первом полёте сработала какая-то из многих граней Дара Валерия. Какая?
  "Братьям в Космосе делать нечего, - думал Симон. - Их и так мало. Нужно изучать Валерия и раскидывать в мирý широкие сети, фильтровать этих авантюристов - знахарей, колдунов, экстрасенсов. В городах они все на учёте, а сколько тайных ворожеев прячутся по деревням? Россия, судя по приходящим оттуда отчётам, вырастила богатый урожай, но просыпала его по зёрнышку в непаханом поле... Пора браться за серьёзный учёт, искать новые стороны Дара, подбирать исполнителей. Космос зовёт".
  Симон слетает к Андрею, на охоту. Тот третий год его ждёт. Вот теперь стал главным - дождался. Слишком уж долго шёл. Неудачно работают братья в этом подразделении. Предшественник Андрея вообще избежал влияния, из-за этого в Космос пришлось слать Валерия, по президентским каналам. Ох, пора Симону инспектировать ситуацию. Головы, похоже, полетят...
  Симон поймал себя на том, что пристально смотрит в глаза смотрителю. Тот уже совсем побелел. И... вина в глазах какая-то? Мальчишка! Напугался до безобразия.
  - Ты что? В сад за яблоками лазил?
  Смотритель хихикнул.
  - Тогда зачем пугаешься? Думаю я, видишь ли. Прости, что тебя разглядывал. Смотрел - и не видел. Неси коврик.
  Борис радостно убежал. "Конечно, стоял, как пень, чтобы Магистра не потревожить, теперь бегом побежал - застоялся. Ох, смена! Расти скорее! А блоки-то у Бориса хорошие. Стоял - как нет его. Надо парня прощупать".
  Борис принёс коврик и вышел. Магистр приступил к ритуалу. Скинул одежду, расслабился... "Россия, Россия, малая Родина! Похоже, ты будешь главным местом событий. Столько людей с Даром... На охоту двинем в ноябре".
  Полночь. Симон начал Урок. Пламя в камине угасало, последние блики высвечивали ладную смуглую фигуру, застывшую на текинском ковре. Узор наборного паркета сбегался к ковру и словно перетекал из тусклого блеска дерева в темень ворса. Фигура Симона становилась истинным центром этого искусственного мирка: Симон начинал светиться. Голубоватый свет ловил всполохи пламени и становился всё ярче. В окна смотрели звёзды. Симон и Братья летели к ним - в высь, в кружение, во тьму.
  
  4. Анна, 21 июня.
  
  Из низкого окна крошечной кухоньки, устроенной в закутке за печкой, Анна смотрела на закат. Пышущее жаром белое солнце спряталось за ивами и теперь ушло за горку. Ветер располосовал облака у горизонта, они засияли тем невероятным жёлто-розовым цветом, что Анна так любила в детстве. Высоко в небе громоздились белые кучевые облака, неслись по кругу, меняли очертания...
  Анна выключила плитку, сняла недоваренное земляничное варенье и кинулась вон из дома. Сегодня ночь на Солнцеворот! А она забыла.
  С холма она снова увидела солнце - багровый диск уже уходил за горизонт. Небесный прилив над головой ещё бился в острова-облака, обтекал облака-валуны, но в облачных горах уже появились красные отблески. Анна стояла над этим небесным побережьем, "над" и "под" поменялись местами, вышнее море втягивало в свою голубизну... И вдруг вспыхнуло багровым, зловеще исказив контуры, высветив чёрные дождевые центры обманчиво белых туч. Солнце зашло.
  Пылали небесные горы, а полоски на горизонте лихорадочно меняли цвет: сиреневый, розовый, зелёный... Зелёный! Зелёный столб собрался на горизонте, свился воронкой и ушёл туда, куда недавно спряталось солнце.
  Поле словно вздохнуло, перевело дыхание, что задерживало во всё время этой феерии. Снова запахло полынью, позвал полоть перепел, на лугу за домом подрались чайки... Жизнь началась снова. В роще начал пробовать голос соловей, первыми пробными нотами заглушив всех птиц; грустно прокуковала пару раз на ночь кукушка. Миг ушёл.
  Отдаёт земля солнышку всю свою силу на Кирилу, - пробурчала Анна и повернулась к дому.
  Уходить не хотелось. Но ведь дом не заперт, да и она в халатике - комары заедят до полусмерти.
  Дойду до ив, прогуляюсь, - непоследовательно решила она и зашагала
  к заброшенной в полях дороге, бьющей по ногам тугими бутонами горных васильков и заросшей душистыми белыми облаками бедренца. - Посмотрю, расцвёл ли очиток.
  Стемнеет не скоро, если вообще стемнеет. Эта низменность имела несколько странных свойств, одним из которых были белые ночи, никак не вписывающиеся в широту. Летом нельзя было смотреть на звёзды, а небо здесь удивительное! Со звёздами придётся ждать до августа - вот тогда Анна начнёт пугать соседей, выбираясь по ночам из дома на лужок.
  Зима здесь была холоднее, лето - жарче, чем везде вокруг, и облака затягивали горизонт, бродя цугом, строя величественные башни, дразня грозовыми раскатами и чёрными смерчами недалёких гроз... А у них стояла великая сушь. Сохли на кустах смородина и клубника, выгорали травы, белое солнце обдавало запахом озона - днём не выйти. Голубая краска дома выгорала за лето до белой.
  Как-то к Анне пришла соседка, Нина большая.
  - Дождя бы! - сказала она и протянула Анне банку с молоком, в подарок.
  Пока разговаривали, на камне прямо у ног устроилась и запела жаба, смешно приподнимаясь от натуги на толстеньких лапках.
  Вон, жаба поёт, - кивнула на камень Анна. - Будет дождь. Облака-то какие!
  Да сама посуди, сколько гроз мимо прошло. Опять пронесёт мимо - траву потеряем, скотину кормить нечем. Дождя бы! - просительно повторила соседка.
  Анна унесла молоко в дом, сердясь на себя - дёрнуло за язык рассказать по приезде из Венгрии, как в озере Балатон её окружили змейки и проводили до пляжа, куда она приплыла в полной панике. Администратор пляжа уверял её, что змей в Балатоне нет, пока одна особо наглая не подплыла в поисках Анны к берегу. Тогда он побледнел и ретировался. Толстые голые немцы спешно собрались с пляжа домой. А Анна часто потом видела во сне змей, плывущих полукругом с приподнятыми над водой головками... Нина на рассказ покачала головой.
  Ты какого июня родилась? - спросила она. - На Исакия? Какая же ты Анна? Ты Феодосия. Тебе змеи не страшны. Ты им, может, царицей кажешься.
  - Избави бог! - возмутилась Анна. - Я их боюсь.
  Ну да. То-то лягушкам корыто с водой выставляешь. Они тут у тебя, ровно в бане, плещутся.
  Так сушь же! Им до воды не добраться. А в корыте днём отсидятся, ночью поедят - выжить можно.
  - Лягушки, змеи - один коленкор, - заключила беседу Нина.
  И вот теперь принесла змеиное лакомство и просит дождя... Анна разозлилась и выпила молока с любимым чёрным хлебом.
  Загрохотало и хлынул дождь.
  С той поры один-два раза в лето, в самую сушь, Нина несёт молоко с той же песней: "Дождя бы". И Анна, давясь, пьёт жертвенное молоко...
  Женщина зябко передёрнулась, подняла голову от дороги. Очиток зацвёл. Можно идти домой.
  Три ивы посреди поля, утонувшие в зарослях кипрея, тускло светились красным. Вдалеке темнел лес, яркие закатные краски сменила ночная серость - ивы светились.
  Ох, и крапивы в кипрее! А ноги голые... Но они плачут!
  Анна, вздохнув, двинулась по полю к ивам, осторожно исследуя исполосованную тракторами землю. Сколько лет не пашут, заросло всё ромашкой с васильками, а колеи никак не залечит бедная земля...
  Ивы давно облюбовали пастухи - Анна нашла проход в крапиве и вышла на пятачок голой земли с кострищем, консервными банками и бесстыдно блестящими пустыми водочными бутылками. В комплект к обстановке полагался гранёный стакан на сучке ивы.
  - И куда же вас занесло! - жалобно сказала она. - Здесь же мерзко!
  Они не отвечали. Они плакали. Это были стрелочки - крохотные сантиметровые стрелочки красного светящегося газа. Весёлые духи розовеют и искрятся. Эти духи плакали, стекая с ветвей, приникая к Анне, окружая её пурпурным светом.
  В таком состоянии им не понять человеческой речи. Они тыкались в ладони, забирались между пальцев и тускнели на глазах. Анна напряглась, развела руки в небо, словно охватывая его, и вошла в транс. Со стрелочками она сама была стрелой - большой, тёплой, розовой с искрами. Она обнимала малюток, погружала в свою пушистую поверхность, вливала искорки в их тускнеющую плоть.
  - Почему плачете, мои милые? - пульсировала она.
  - Свет начал убывать! - почернел малыш возле её острия.
  Но у вас ещё целых восемнадцать часов! - возмутилась Анна. - Свет никогда не уходит совсем! Даже зимой!
  Мы первые, - малыш жаловался. - Мы - те, кто уйдёт сегодня. А наш домик такой хрупкий! Если его уничтожат, останется только треть из нас. Так уже было - Дом погибал, а те, кто должны в него уходить, замерзали в ночи. Нас уже в девять раз меньше, чем было в Начале Времён.
  Осталось так мало до Перехода! - вторила другая стрелочка. - Мы не хотим погибать! Мы хотим строить новый мир.
  Про начало Времён вы сказанули, - тягуче замигала невесть откуда взявшаяся большая метла солидного красного цвета. - Начало эпохи - это верно. Начало Времён! Ха!
  Тири! - засияли стрелочки, покидая Анну и перетекая на метлу. - Тири пришёл!
  Анна от неожиданности вышла из транса. Под ивой стояла полупрозрачная фигура: плечистый бородатый старик. Стрелки устраивались в его бороде. Правда, не все, часть всё же сохранила верность Анне.
  - Тири? - спросила Анна, намеренно сохраняя реальное восприятие.
  Ну, Тири - это мой ближний дом. Тири-бор, знаешь ведь? Бор я. Бор, и всё. А твой ближний дом - Анна?
  Боюсь, что и ближний, и дальний, - улыбнулась Анна.
  Единая ипостась? Не думаю. Молода больно. Вы, юные боги, такие ещё незрелые, что страшно Эпоху-то сдавать. А Волк уже пришёл. Пришёл Волк-то. Мало вам времени осталось.
  Борода старца заструилась, покрылась листьями, стрелочки запылали и спрятались.
  Ты, красна дéвица, уже в возрасте. Отрадно. Может, ума набралась. Я вот тебя на днях проверю. Из ваших пока одни Певцы, Главных не считая. Средний ранг-то, девица, набирать надо! Вот Царь твой где обретается? Почему не тут? Волк-то уж с ним колобродил? - старик тягуче окал и растягивал слова.
  Какой мой Царь? - растерялась Анна.
  Ну-ну, не дрожи. Думаю, Света Царь, - Бор осторожно почесал в бороде. - Разгулялись, безобразники! - шугнул он стрелок, те мигом выбрались на листья и начали тускнеть.
  - А ты, стало быть, Царица Тьмы будешь, - удовлетворённо заметил он.
  - Тьмы? - с ужасом спросила Анна. - Почему Тьмы?
  Была бы Света, тотчас поняла, что духам требуется. Ну-ка, давай я тебя сейчас проверю. Завтра, может, поздно будет. Отвечай сразу, не тяни - полночь не за горами. Не трусь! Не придумывай ничего, говори, как есть. Начали. - Он помахал рукой, словно разгоняя мошкару, и резко бросил:
  - Что ты назовёшь, гм... прекрасным?
  Анна зажмурилась. Образ проплыл перед глазами...
  - Ветку красной смородины с ягодами... на солнце.
  - А бóльших размеров? - требовал Бор.
  Поляну в лесу: жёлтые листья на ветру. И... цветущую мужскую иву весной.
  Ну, это ты самка. Это правильно, - пропыхтел старик. - А меньших размеров?
  Мухомор во мху: лаковая кожица и белая пудра, чешуйки на луковице ножки.
  Можешь ли ты назвать прекрасным то...пик? Юбку с разрезом до гузицы? Серьгу в пупе? - заинтересовался Бор.
  Одежда может быть красивой. Но не то, что ты назвал, - Анну даже затошнило. - Красивой - да, прекрасной - нет.
  Почему?
  Одежда на теле - как кора на дереве. Часть не может вместить совершенство, целое - может. Кора красива, дерево прекрасно.
  Первый опрос одолела. Тьмы ты Царица, та, что в ближнем доме Анне. Дома другие поискать придётся. И верхнее имя. Мне-то оно ведомо. Однако рано тебе о нём печалиться, своё пока поноси.
  Бор снова пошевелил пальцами.
  - Пример совершенства! - сказал, как кнутом щелкнул.
  Руку Анны оттянула тёплая тяжесть...
  - Луковица тюльпана! - без колебаний ответила она.
  Прекрасен линией, и плавностью изгиба... - пробормотал Бор начало её стишка - того, что ещё не был занесён в компьютер. - Угу. Тьмы.
  Да почему же Тьмы? - возмутилась Анна. - Разве то, что я назвала, не прекрасно и не совершенно?
  То, что ты назвала, называется живая материя. Плоды, растения осенью, мужское цветение, орган запасания, плодовое тело... Во Тьме образуются основные вещества растения, оно растёт, цветёт и умирает.
  - Без Света? - ехидно спросила Анна.
  - Хм. Ещё разок. Что тебя умиляет?
  Как в банке бродит сок или в кастрюле тесто. Если гроза, банка вскипает, а тесто лезет из кастрюли, - с готовностью ответила Анна.
  Тьмы. Распад тебя тоже привлекает. Ты служишь нисхождению вещества от Солнца к Земле. Хорошо, что у Тьмы Царица. Царь обычно сильнее. А Свет - сильнее Тьмы.
  Стрелочки засияли и снова забрались в бороду Бора. Надо же, поняли! Гордятся.
  - Почему они тебя понимают, Бор? Ведь мы разговариваем в Яви?
  Это ты скачешь туда-сюда. Не научилась ещё. А я и там и там сразу. Что говорю здесь, там высвечиваю.
  А почему Свет сильнее?
  Ревнуешь? Уже согласна на Тьму и качаешь права? Потому, что вы оба - служители Солнца. Свет - его подарок. Духи Света первыми берут Свет в руки и создают первые вещества. А уж за ними принимают флажок твои Духи. Ты всех своих ещё и не видела. Ох, и разные они у тебя! - Бор снова зашевелил пальцами. - Постой! За разговором полночь бы не пропустить. Уходи, девица, в Свечение, я тебя перевезу.
  Анна вошла в транс. Красная метла потеряла резкость, размазалась в пятно. Они переместились.
  "Вот оно! Ведьма на метле", - подумала Анна. Бор хихикнул.
  Думаешь, с твоими духами ты красивее? Ты вообще на ежа похожа.
  На ежа... - А ей казалось, что она шарик.
  Мужиком стать хочешь? - сердито спросил Бор. - Шарик! Ёж. Нормальный игольчатый. Смотри сюда, потом выходи в явь.
  "Сюда" в свечении напоминало домик - тыквину, с ячейками для стрелок. Пока ячейки были пусты - стрелки жались к Бору и Анне. А в яви... Анна ахнула: в зарослях папоротника качался цветок. Амариллис? Только махровый, как лотос. Луковичный?
  Анна упала на колени и осмотрела цветок. Он рос из середины куста папоротника, из-под скрученных мохнатых молодых вай.
  А ты что думала? - фыркнул из-за спины Бор. - Цветок папоротника. Вот он, их домик! И ему тут делать нечего. Твои хулиганы с минуты на минуту появятся. Ну, коли Царь проспал, защитишь домик для него?
  Для него - не знаю. Для духов, - решилась Анна. - А что, мои так опасны?
  Бор не ответил. Анна оглянулась. Тусклые потерянные стрелки сползались к ней, Бора не было.
  Ну, по местам! - скомандовала Анна, пытаясь одновременно высвечивать.
  Сработало. Стрелки стекли в Цветок, и тот запылал красным. Вспыхнуло. Громыхнуло. Тяжёлые капли забарабанили по листьям. Анна сорвала с себя халатик и выгребла растение с большим комом. Обернув ком халатом, разогнулась - и увидела Своих.
  Дуб был покрыт духами Тьмы - они сияли красным, повиснув под ветками, словно осенние листья. Они праздновали! Их Ночь начала нарастать! Чуть слышное гудение, словно утробный гул пчелиного роя, заполнил поляну, перекрывая цокот дождя по листьям. Анна ушла в Свечение: теперь Ёж держал в иглах красную тыкву.
  - Поздравляю! - промигала Анна.
  Духи словно не замечали - они гудели всё громче, розовели и переливались...
  Начинается детский сад. Придётся вспомнить юного сына, упрямого до безобразия. Беседовать, словно не видишь их настроения.
  Эй! Именинники! - возмутилась Анна. - Или позабыли меня? Мало мы с вами играли?
  От дуба отделился лапчатый листок, подплыл к Анне, потемнел.
  - Ты чья Царица? - промигал он. - Их или наша?
  - Тири говорит, что ваша, - смутилась Анна.
  - Тогда сажай Цветок обратно. До их домика тебе дела нет.
  Но ему может повредить Зло. - Анна порылась в памяти. Что ей напомнил лапчатый? Вот! - Их домик однажды даже продали чёрту вместе с лаптем. Думаешь, хорошо им было у чёрта?
  Холодный разум Анны говорил ей, что она лепечет белиберду. Чёрт какой-то, лапоть опять же... Сказки. Только Царь-Цвет тоже сказка. Папоротник размножается в стадии заростка, ей ли не знать! А тут помесь лотоса с амариллисом, да ещё со свечением в Яви. Может, и продавали такой чёрту - где миф, где истина, ей уже не понять.
  - А нам-то что? Нам всегда хорошо, когда им плохо!
  Анна разозлилась.
  - Тебе для работы нужен Свет?
  - Нет! - торжествующе замигал Лапчатый, изойдя искрой.
  А им не нужна твоя Тьма. Что ты с ними не поделил? Тебе же всё равно, есть Свет, или нет.
  Врёшь! - Лапчатый совсем зашёлся, потемнел, его уже почти не видно. - Лишний Свет меня угнетает! Ваши лампы в городах портят нам Рост. Иллюминация! Рекламы! Свету много, Тьмы мало. И Рост тормозится.
  Ведь это не из-за Света, а из-за людей, - урезонила его Анна. - Свет от Солнца. Он-то всегда один - то длинный день, то короткий.
  - Не надо Света, - поддержали Лапчатого другие духи, подлетая к Анне.
  Каких форм тут только не было! С клешнями, и ежи, и какие-то рогатые, пузатые, двойные шарики, запятые...
  - А с чем вы работать будете? С водой и органикой?
  Конечно, - они приплясывали вокруг. - Отдавай Цветок! Посадим обратно.
  - А когда органика кончится?
  - Ну, это когда будет... - протянул тот, что с клешнями.
  - А когда будет, где Силу возьмёте?
  Медленный дух со странно искривлённым тельцем - будто надкушенное яблоко - злорадно сообщил:
  - Я без Света обойдусь. Мне и простых веществ хватит.
  А другие? Сгинут? И ты будешь один выгрызать вещества, пока не доешь? Медленно-медленно, но доешь?
  Духи смутились. Пора было брать быка за рога.
  - Стройся! - скомандовала она. - По порядку. Кто у кого вещество берёт.
  Духи загудели, пытаясь разобраться. Анна ждала. Ничего у них не выйдет. Цепочки там так разветвляются, что выйдет сеть, как в таблице биохимических превращений.
  Отчаявшиеся разобраться духи совсем поблекли. Вылетел похожий на теннисную ракетку, замигал:
  - Чуть ни всем я нужен! А у меня стольких конечностей нет!
  Этого Анна и ждала.
  - А тебе кто нужен? - равнодушно спросила она.
  - Их вот, - дух присел на тыкву и поблёк.
  Остальные грозно запели, хотя несколько духов тоже устроились на тыкве в поддержку товарища. Они почему-то порозовели и даже заискрились, словно подмигивая Анне. Увидев подкрепление на тыкве, поющие духи приумолкли. Конечно! Духов с тыквы она встречала очень часто. Они - главные, из верха цепочки.
  Оппозиция колебалась. То один, то другой дух, поблекнув от обиды, перебирался на тыкву. За ним устремлялись другие, толкаясь и мигая. Надкушенный полетал в одиночестве и поплыл к тыкве - уже не тыкве, а рою светящихся духов.
  - Скучно мне без молодёжи! - заявил он в своё оправдание.
  Анна расслабилась и вышла в Явь. Господи, она же нагишом! Дождь лил как из ведра, под ногами уже шумел ручеёк, заполнив ямку цветка бурой водой. Где она? Это место ей не знакомо. Чуть заполночь.
  Подлетел дух - Ракетка. Пришлось возвращаться в Свечение.
  - Подчиняюсь тебе, Царица! - промигал он.
  Духи по одному отрывались от роя, мигая ритуальную фразу. Анна коронована. Здесь и сейчас. Мокрая, голая, залитая грязью, с Царь-Цветом в кульке из халата и роем духов Тьмы... Царица. Куда идти, как хранить Царь-Цвет - неведомо.
  Прими Совет, Царица, - Ракетка вывернулся откуда-то из-за спины. -
  Мы сейчас спрятали домик Света, его трудно найти. Но начинаются Жестокие Дни, Поворот несёт жару, а Солнце застоится. Духи Света ещё очень сильны, а их Царь полил нас дождём. Наши силы начинают убывать, тратятся на плоды и запасы. Зло может найти тебя близ Купалы. Готовься к бою, ищи Царя.
  Ладно. Бой, так бой. А вот где их Царь?
  Почему стрелочки не вышли, когда вы их поддержали? - спросила Анна.
  Даже в Равноденствие мы встречаемся лишь на несколько минут - перед рассветом и сразу после заката. Те, первые, уже спят. Их работа начнётся только весной. За всю Эпоху мы разве что пару слов друг другу сказали.
  Ага. Сменная работа. Жена в постель, муж на работу. Муж с работы, жена на работу. Известная модель. А знаешь, ведь любят друг друга!
  - Ах, Царица! С тобой и Свет полюбить не грех! - промигал Ракетка.
  Бог мой. Что за фраза. Угораздило заделаться Царицей Тьмы. Царицей Ракеток, Ёжиков, Вилочек, Клешней. Царицей Надкушенного Яблока и Скандального Лапчатого!
  Дождь зарядил с шумной монотонностью. Анна застыла в раздумье.
  - Вот что, девица, - раздалось за спиной.
  Бор! Анна обернулась.
  Водой тебя Царь омыл, хватит мокнуть. С водой тебе разобраться надо: Купальница с Купалой на носу. Я тебе тут не советчик - сан свой сама защищай. А вот как тебя умыкнул, так и верну.
  Мигнуло. Красная метла вспыхнула, озарив водочные бутылки, и пропала. Анна стояла на пятачке среди ив. Цветок закрылся. Теперь он был похож на веретено и не светился. Резные листья утратили внешнее сходство с папоротником: не листья, а ажурные веточки с крестообразными концами.
  - Разрыв-трава! - ахнула Анна.
  Пфф. Трава и трава, - прогудел из-за спины Бор. - Разрыв, Плакун, Прострел, Тирлич, Сон, Стожар... Царь-Трава живёт в разных домах. Зато она тебя и оборонит. Ты - её, она - тебя.
  Ты не играешь со мной, Царь Леших? - Анна устала от нового. Дождь остудил её восторг, Цветок уже не светился, рациональный ум начал свою разрушительную работу.
  Да всё ли ты знаешь, девчонка! - рыкнул Бор. - Леших! Эк! Не низковато ли меня ценишь? Забудь! Забудь всё покуда. Дорастёшь - вспомнишь. Цветок храни. Для него. Ку-ку!
  
  У Анны закружилась голова. Она повернулась в кровати, зажмурившись: качает, как в море. Укрылась потеплее, подтянув наощупь шерстяное одеяло, и заснула. Занималась заря. На окне стояла пузатая глиняная криница, выкопанная Анной в прошлом году из-под крыльца дома вместе со старинным боевым топором. Теперь в ней рос цветок - какой-то редкий. Может, из оранжереи. В деревне таких не видели. Чистый халат свисал со спинки кровати.
  Только кастрюля с недоваренным земляничным вареньем наводила на размышления.
  
  5. Юрий, 21 июня.
  
  Юрий с трудом оторвался от бабы Мони и улизнул. Строить. Сейчас он потихоньку выкладывал фундамент: дом стоял на разломе, сползал. "Дом клюнутай, - потихоньку от Мони прошептала ему когда-то почтальонша Соня. - Не бери. Обдурить тебе бабка. Дом-то гикнется скоро". Юрий дом купил, они с бабкой прикинулись родственниками - вроде, наследник. Купил по завещанию. Пока баба Моня жива, никто тут про него ничего не знает: поговорить-то она любит, но свой интерес блюдёт. Вроде и нет его. Исчез из мира. Андрей так посоветовал: отставнику с его регалиями удрать от дел никогда не помешает. Совет Андрея он принял, что называется, всем сердцем: никому адреса не дал. И Андрею тоже. Нужен он им раз-два в году. Вот и пусть ищут его в зимние месяцы, здесь зимой ещё не прожить. Доделает фундамент, укрепит полы, утеплит - и сбежит сюда совсем. Откомандовался. Кому нужны теперь полёты? Безумным миллионерам? Пусть Андрей теперь вместо него у парламента по рублику цыганит. А Юрий ушёл в отставку по состоянию здоровья. Состояние здоровья у всех сейчас такое, что можно уходить в отставку.
  Сначала походил по даче. Вот где ему жить противопоказано. Покойная жена любила помпезность. Отовсюду лезут деньги. А Юрию нужен дом-крыша, возможность применить силы. Вот купил за копеечку столетний "клюнутай" дом, восстановит на века и получит своё маленькое счастье. Одинокое счастье. Дочь недавно уехала в Австралию и возвращаться не собирается. Пишет редко. Бежала от него, как от чумы. Любимая дочь.
  Юрий возился под домом, замешивая раствор. Солнечные блики перебегали вслед за тенью колышущейся ирги, высвечивая убогое нутро подпола: горы песка, мятое алюминиевое ведёрко с водой, в которой Юрий мочил кирпичи, клочья полиэтилена - остатки разрушенных Юрием крысиных гнёзд... Грызуны нынче передовые - гнёзда строят не иначе, как из продуктовых пакетов. Долгими зимними вечерами вдыхают запахи качественных продуктов. Из мусорного ведра утаскивают не еду, а пакеты. Им, видать, не голодно. Не то, что псам - те врываются в дом через двор, лезут по лестнице, скидывают крышки с кастрюль, лакают Юрьев борщ. Или крадут старые, жёлтые, побелевшие от дрожжей Монины огурцы, хранящиеся из уважения к старухе в пакете, дерутся, рвут пакет, и, истекая слюной, жрут. Солёные огурцы!
  Всех не прокормишь. Чёрт, завели хищников, так кормите, гады! Что вы из собак сделали?
  Залетела стрекоза, посидела на куче песка, поводила радужными глазами. Нормальное рыжее коромысло. А то по лужайке разлетались красные, как кровь, кузнечики и стрекозы, а в шиповнике завелась пропасть лилейно-белых пауков. Паук должен быть чёрен и угрюм, а тут какие-то паучьи ангелы!
  Забрела Рыжуха. Глаз янтарный, хитрый. Хороша квочка! Где-то потеряла своего пришибленного муженька.
  Юрий как-то решил её сфотографировать. Подошёл, навёл на резкость - и тут Рыжуха увидела фотографа и со всех ног дунула... к нему! Отбежал, навёл на резкость... Полплёнки извёл на одну хорошую фотографию. И пожертвовал грядкой гороха.
  - Ну, Рыжуха, как дела? - спросил Юрий.
  Курица торжественно обследовала подпол, изучила входы-выходы, устроилась на куче песка, вырыв ямку. Жарко снаружи. Она тут, в тенёчке, будет изучать методы возведения кирпичного фундамента.
  Юрий совсем разнежился. Разве он один? Всегда кто-нибудь за ним приглядит.
  Он погрузился в работу... По улице приближался Серёжка. Не шёл - передвигался зигзагами, помогая себе языком. Добыл он себе опохмелку, и с победой возвращался домой. Убогий мат перемежали слова.
  Подожгу гада! Чаёк он поставит. Колдун вшивый. Зимой по ночам в лесу шастает!
  Хорошее настроение как рукой сняло. Пустой стал Серёжка. Слова пустые, злоба мелкая. Неблагодарность. Был человечек, стал алкоголик.
  Юрий доложил последний кирпич в столб и собрался на солнце - заломило руки, пора греться.
  - Рыжуха! Ты тут замёрзнешь, - сказал он курице.
  Та поглядела на него, зажмурилась, натужилась и заквохтала... На тебе! Яйцо.
  - Ты у меня поселилась, девочка? - поразился Юрий.
  Курица с рассеянным видом клюнула что-то с песка и ушла из подпола.
  Юрий сел перекурить.
  С гиканьем проехали на УАЗике дружки егеря, и Юрий с замиранием сердца услышал зов егерши:
  - Типа-типа-типа...
  Петух вырвался из кустов и ринулся в родной дом: дают! Рыжуха с сомнением посмотрела ему вслед, подошла к Юрию, прижалась на минуту тёплым тельцем к ноге и вяло пошла домой.
  - Пусть петуха! - сам себя упрашивал Юрий, понимая, что куриному
  стаду пришёл конец - ни петуха без кур, ни курицу одну в живых не оставят. Рыжуха!
  Ухнуло сердце. В глазах стояла умная девочка, отдавшая жизнь незнамо за что. Может, за то, что её иногда кормили ещё в цыплячьем детстве...
  - Яйцо! - Юрий кинулся под дом, схватил ещё тёплое яйцо с нежной
  коричневой скорлупой и унёс в дом. Час отняла сборка инкубатора: у него валялись детали термостата для эпоксидной склейки. Яйцо лежало в кармане рубашки - для тепла.
  - Чёрт! Его ведь крутить нужно!
  Теперь он куриная мама. Два часа отсутствия, не больше. В лес - до опушки. Эх, Рыжуха, Рыжуха.
  Он закурил. Щемило сердце.
  
  
  До вечера Юрий не находил себе места: то добавлял детали к конструкции инкубатора, изучая толстый том "Птицеводства", то крутил яйцо, то начинал метаться, выглядывал в окно - не гуляет ли по пыльной улице его уличная девчонка Рыжуха... Может быть, ему показалось. Страхи. Старый дурень.
  Наконец, не выдержал.
  - Лена! Что-то меня Рыжуха покинула, - пожаловался он после
  вежливого приветствия. Он подстерёг егершу у колодца, прождав минут сорок с независимым видом и выкурив полпачки сигарет. Пират обследовал Юрия на предмет еды и удивлённо бродил вокруг, не понимая, что может человек без ведра делать у колодца.
  Съели твою Рыжуху. Теперь твой горох в целости будет, - буднично ответила Ленка.
  - А петух? - Хоть петуха бы оставили... - Юрий волновался.
  А он-то мне зачем? Его тем более съели - вишь, сколько народу навалилось.
  Подавленный Юрий машинально схватил ручку Ленкиного ведра. Та воровато оглянулась, прошипев:
  - Не надо! Ты что? Тебя Жорка прибьёт, и меня отделает!
  Он оставил ручку. Никак не привыкнуть. Воду носят только ухажёры.
  Его предчувствия оправдались, и он заледенел в тяжёлом спокойствии...
  Домой. Пора поворачивать яйцо и курить, глядя на закат. Одиночество плющило, трудно было дышать.
  Это состояние ему знакомо: помнится, он так же метался, когда потерял Её. Потерял, не узнав имени. Из-за дочери потерял.
  Тогда он стоял у ресторана и курил - ждал дочь. Жили они с Валей уже раздельно - Юрий был не в состоянии выдерживать её фокусы. С Наташкой встречался украдкой, водил её по ресторанам, она была молоденькой и очень хотела выглядеть взрослой.
  Не называй меня дочкой! - просила она. - Ты красивый, я тебя буду называть... Гоша! И очки не напяливай, когда меню читаешь. Я сама заказывать буду.
  Я что, бандит, что ли? Что за Гоша?
  Ну, Георгий. Как бы Юрий, а? Пусть все думают, что ты мой ухажёр. Я с тобой кокетничать буду. А то здесь пасутся мои сокурсники. Я сделаю вид, что... ну, не одна. А то они меня синим чулком считают и за мной не ухаживают! На мне венец безбрачия!
  Это было... первого мая. Точно. Был концерт на площади, и Наташка прыгала там со всеми. А в два обещала придти к ресторану. Он ждал дочь. Та опаздывала.
  А Она... Она робко подошла к нему и спросила:
  Скажите, я смогу посидеть в ресторане до открытия метро, ничего не заказывая? Меня не выгонят?
  Он сначала решил, что девочка его снимает. Присмотрелся. Нет. Боится остаться на улице.
  Провёл в ресторан, она заказала сок и села, куда он ей показал. Сидела тихо до утра. Он развлекал дочь за другим столиком. Та кокетничала напропалую, шокируя сокурсников - прыщавых тонконогих недорослей.
  Через неделю Юрий забежал в ресторан днём, пообедать.
  Не дождалась вас девушка, - сказал официант. - Ходила сюда несколько раз, всё на дверь смотрела. А вчера не пришла.
  - И часто она у вас бывает? - безразлично спросил Юрий. Официант был
  знакомый - это был Юрьев любимый ресторан. В те глупые далёкие времена.
  - Впервые с вами зашла. Может, ещё появится?
  Она не появилась. Она. Наверное, Она? Его судьба? Ушла, бесплодно прождав несколько дней.
  Венец безбрачия. Не у его дочери - у Неё. Кто-то нужен был ей - особенный. Она отчаялась его искать. Тогда. В те давние глупые времена. А без неё Юрий один. Всегда один.
  Была у него Рыжуха. А теперь - яйцо.
  Тупое безразличие взорвалось.
  - Господи, что ты наворотил! - заорал он и двинул кулаком по стене.
  Вспыхнуло. Загрохотало. Хлынул ливень. Была полночь Солнцестояния. Великий Плач Света.
  
  6. Анна, 22 июня.
  
  Анна доваривала варенье. Вернее, джем: ягоды разварились, будет желе. Горячий день был серым, вместо солнца в серой мари едва просвечивал белый диск. Растение в горшке стояло на самом тенистом окне, подальше от взглядов - в палисаднике чужим делать нечего, он густо зарос калиной и сиренью. Сегодня растение было совсем невзрачным - какой-то сорняк, покрытый пухом и усеянный красными точками. Цветок превратился в соцветие мелких, блеклых, пятнистых колокольчиков. Теперь это помесь чертополоха, дурмана, белены, болиголова и наперстянки. Брр... Чародейная Сава-трава. "Умом человек смятётся, силкам чужим удачи не будет... Вора изобличит". Ну, Ракетка намудрил. Главное, спят духи Света. Правда, где - неясно. В колокольчиках?
  Бор, конечно, что-то в ней запер, но основное Анна помнила. Бора-Тири помнила, и что она - Царица Тьмы, и что хранит Цветок для Царя. Пожалуй, больше ей ничего не вспомнить... Поэтому нужно жить в Яви, прятать Цветок от нескромных глаз, наблюдать. Вот и всё. Наблюдать.
  На иргу налетели дрозды в компании с воробьями и славками. Ирги ей не достанется. А птицы летят на иргу, когда близится пекло. Уже сейчас Анна бродила по дому в одной длинной майке, посвященной защите животных, о чём недвусмысленно свидетельствовали длинные надписи, занимающие всю территорию одежды. Майка была призовая, размер рассчитан по максимуму, и в одну майку можно было поместиться семьёй. Она доходила Анне до колен, так что более ничего под майку не надевалось - жарко.
  Работать в саду не хотелось: там пировали славки, выхаживая горластый молодняк, рассевшийся на облепихе, и ужасно трещали на Анну во время её вынужденного выхода в "домик с водой"...
  Арабы умеют давать названия. Что мы? Уборная, туалет... Или как подруга Наташка: "Где тут у тебя сральня?". Ещё ватерклозет, МэЖо. А у них - "домик с водой". Там серебряный кувшин и тазик... И розы вокруг. У Анны вокруг малина, а на кувшин денег не собрать, обходится пластмассовым... Ах! Витиеватые арабы!
  Анна уставилась в зеркало. Господи, ну и вид! Конечно, жарко, когда пряди болтаются по щекам!
  Зачесала волосы в хвост, стянув кудри покрепче - Анне нравились гладкие причёски, короткие стрижки, ровные линии волос, но её волосы такого не позволяли. Они не столько вились, сколько "волновались", вставая огромным шаром после мытья. А вчера ей, ох, и мытьё досталось! Расчесать удавалось только редким крепким гребнем или дешёвыми металлическими щётками - как те, что продают для собак.
  "Анечка, какая вы громоздкая" - однажды сказала ей миниатюрная и гладковолосая шефиня, когда Анна просто сняла резинку с волос. Тогда ещё рыжевато-каштановых...
  Сейчас Анна снимала со щётки снежно-белые. Сколько их, седых? Больше половины... За этот год. Страшный год. Укатали Сивку крутые горки.
  Сын женился. Она, конечно, радовалась, но... теперь она совсем одна. Одна, и приживалка в собственном доме.
  Невестка заполонила дом вещами: с каждой полки выпадает что-нибудь её. Сын держит одежду на стуле - в шкаф не пробьёшься. Вещи Анны переместились сначала на неудобные полки, потом и вовсе в чемоданы. На антресолях.
  - Может быть, это выбросить? - провозглашала невестка, тряся очередным любимым платьем Анны. - Это немодно.
  Боже! Неужели она думает, что Анна будет носить то, что сейчас модно?
  Анна всегда носила то, что нравилось, невзирая на бзики моды, и вещей у неё было мало. Бред какой-то! Она сама никогда не полезла бы в чужие вещи.
  Дом наполнился ароматами щей. Анна любила щи и часто их варила, но таких ароматов раньше не обоняла.
  Кухня, маленькая и неудобная для двоих, была постоянно занята: невестка с поварской сноровкой рубила огромным ножом овощи: тк-тк-тк-тк - и прорубила сантиметровые ямы в Анниных дощечках из красного дерева, проживших с той всю её сознательную жизнь.
  Разве овощи после такой порубки можно есть? Это же не столовка, где рубят капустные горы, это тайная и чинная домашняя кухня. В ней каждый овощ осматривается с любовью, режется нежно, кладётся руками, а не ссыпается ножом с дощечки, словно ядовитое зелье! Кухня - это любовь, а не производство.
  Попеременно со щами разворачивалась кондитерская деятельность: изготовление огромных малосъедобных тортов с ядовито-розовыми и зелёными цветочками. Торты готовились для всех сослуживцев и знакомых и заполоняли холодильник.
  Посуда горами высилась в раковине, вода лужами стояла на полу, аппетитный крем взывал со стенок шкафчиков. И дозвался полчищ тараканов, ощутивших и распробовавших. Что Аннина мёртвая кухня? Теперь отовсюду торчали усы, а открывать шкаф следовало с осторожностью - тараканы прыгали.
  Сын воодушевлённо помогал кормить знакомых и тараканов. Анна чувствовала себя бесплотным призраком...
  Жить негде. Пора, пора переезжать сюда. Только... В самые страшные три зимних месяца этот дом уходит под снег. Что хуже - снег или чужая семья? Анна ещё не решила.
  Сейчас они на Канарах. Деньги сына летят в трубу. "Катя хочет". Ясно, что Анне от них помощи не ждать. А её денег хватает впритык, даже дорога в город - уже лишняя трата.
  Ладно. Много ли надо? Земля есть, прокормит. Хлеб, сахар на варенье, и куча старых вещей, спасённых из рук невестки... Проживём. Духам она нужна, а город с сыном и компанией обойдётся.
  Она механически погладила криницу. Какому Ему она бережёт Цветок? Когда он появится?
  
  7. Юрий, 21- 22 июня.
  
  Эту ночь он не спал. Закрывал глаза, и тьма взрывалась пламенем - странным каким-то, неподвижным, языкатым, словно цветок.
  Эй, неврастеник, сна не вылежишь!
  Встал, курил и мастерил поворотное устройство для яйца. В результате инкубатор со всеми своими термометрами, психрометрами, сбрызгивателями, вентиляцией и поворотником стал походить на ежа. Релюшки щёлкали, и Юрий вспомнил молодость, когда они с покойным братом мастерили роботов. Пригодилось нынче для Рыжухи. Хорошо, что он барахло старое сюда сбросил, а не на свалку, как мечтала Наташка.
  Зато теперь он не привязан к дому. Может завтра двинуть к сосне, другу и поверенному в его одиночестве. Почему-то вспомнился Аксёнов с плавленым сырком, усладой девичьего одиночества. Достал из холодильника сырок и съел, чтобы не вспоминать.
  Далеко за полночь гроза разгулялась вовсю: молнии лупили кольцом, иногда и невдалеке, гром слился в единый рёв, с крыши лились сплошные потоки, заливая его нежно любимый подпол.
  Он переходил от окна к окну: над Владимиром и над Ярославлем, над Ивановым и над Юрьевым небо полыхало. Гроза! Шарахнуло где-то на заброшенной дороге, дом ощутимо затрясло.
  Юрий разделся до трусов и вышел под дождь. Тёплые струи мгновенно одели его коконом - невозможно дышать, захлебнёшься. Попрыгал, пытаясь имитировать радость или хотя бы прогнать тоску... нет. Только взлёт мокрого тела в бьющие струи дождя, падение босыми ногами в горячую мокрую землю. Что-то липкое, однако, смылось.
  И снова вдали зацвели огненные цветы. Дождь удивился, помедлил, и вдруг перестал. Совсем. Ни капли. С крыши ещё журчали ручьи, а с небес - ни капли.
  Юрий вздохнул, словно выпил чистоту... - Вода небесная! Огонь небесный! Кланяюсь вам земно, - неожиданно застеснявшись самого себя, тихо прошептал он.
  Вдали полыхали зарницы...
  Он растёрся полотенцем и лёг. Под домом зажурчала подземная река - где-то очень-очень глубоко. И текла она странно: иногда журчала, когда гроза была в Рязани. Большая, знать, река в его разломе.
  Дом над поющей рекой...
  "Зимой по ночам в лесу шастает..." - засыпая, вспомнил он Сергея. А ведь видел его только дедушка Филимон... Ну что же. Деревня слухом полнится. Как же тогда Моня его не спросила?
  На рассвете Юрий поднялся, быстренько выпил кофе, проверил ненаглядное яйцо и нырнул в серый сумрак тёплого утра. Земля горячая, тумана нет, он не будет бродить, как ёжик в тумане. Сориентируется. Не то, что когда-то.
  Когда-то. Всего лишь в прошлом году. Он постепенно осваивал лес и уже знал все ближние участки. Наконец, начал забираться подальше, понимая, что лес тянется на десятки километров вглубь и на сотню вширь, так что блуждать в нём не стоит.
  А лес крутил, заводил в сторону, встречал Юрия завалами, болотами и тучами гнуса. Обходя завалы, он обнаружил песчаную дюну, что протянулась в окружении густого лиственного леса на несколько километров. Там, по бокам, была жирная чёрная лесная грязь, поросшая русскими орхидеями - ятрышником, кокушником, любкой, прячущимися в высокой траве. Иногда к дюне приливала волна розовых горцев - значит, совсем топко. Тогда в подлесок примешивались ивы и орешник. А дюна, расплывшаяся, высокая и горбатая, поросла сосняком - стройными оранжевыми стволами с хвоей высоко вверху. Хвойный настил пробивала тропка, бегущая в очередную горку и снова ныряющая вниз. Весь сосняк зарос мелкими кустиками земляники, покрытыми неожиданно большим количеством красных ягод.
  Юрий попал туда в пять, в период спокойного солнца, когда его, обычно слепящий, неистовый белый цвет сменился на тускло-жёлтый, даже, может быть, абрикосовый. Этот свет, падая слева, оттенял пурпур ягод и темноту крошечных листиков. Земляничная поляна длилась и длилась, но Юрий останавливался у каждой сосны: здесь другой ракурс, здесь проплешинка, здесь...
  Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю... Нет! Не брал он здесь ягод. Невозможно лезть жадными руками сюда, где важен каждый ракурс. Ягод везде полно. Наестся ещё.
  В одной ложбинке крутило страшно. Там всегда висела марь, двоило в глазах. Тропка спускалась с дюны, осиротевшей уже от земляники, вдали окружённой ободранной ивой, поскучневшей - и исчезала. Нужно было пройти болотистый луг, опасаясь обидеть орхидеи, обойти целый лес орешника и найти тропу снова - бегущей вдоль чёрного мрачного саженного ельника. А когда тропа доберётся до лесного озера, обставленного жёлтыми касатиками, следует, не дрогнув, повернуть в просеку жуткого леса, оставить за спиной нежно-зелёную траву и купы берёз за озером.
  Там нужно отключить все чувства и довериться ногам - иначе не найдёшь. Лес помогает: мелькание чёрных стволов, плывущий подлесок, кривые и червивые свинушки на пнях - всё отупляет. Ноги сами несут тебя куда-то, просека исчезает; огромные ели, покрытые шишками, венчают колокольчиковые поляны, где опийно пахнет таволгой.
  Потом - в мёртвый еловый подрост: колющий, царапающий, сдирающий кепку, цепляющийся за карманы, - к нему, Царю Леса. В новый разлом, ведьмино место, ибо Царь - сосна-тройняшка. Не растроилась, а срослась у комля затем, чтобы на высоте десяти метров разойтись вширь тремя могучими стволами.
  Земляничная дюна была воротами. Там растительность с некоторым допуском ещё годилась, ибо соответствовала окружающим лесам. А вот орхидейный луг и далее - всё было из другого мира, какое-то нездешнее, сосущее, ведущее, тянущее к нему - Тому Дереву.
  Царь стоял на троне - невысоком пригорке, под защитой Воинов - гигантских елей, брызжущих оранжевым светом шишек. Стоял по пояс в тени, головой в небесах. Тело его было неохватно - разве что втроём; кора нежна и чешуйчата, как у юных деревьев.
  Кто-то бывал здесь. Кто-то сидел у змеящихся по земле удавов-корней, кто-то приносил в ямку корней один-два цветка, не более. Никогда - более. И цветки странные: марьянник да повилика, зло в растительном царстве.
  А росли на его троне бриза - трясунка - кукушкины слёзки, майники да кислица, всё нежное и маленькое. И никаких следов мха или лишайников, вопреки правилам северного леса...
  В первый раз Юрий обхватил сосну, чтобы померить её толщину, и взлетел. Он парил над лесом, видел свой дом, все поля и леса вокруг, реку и далёкие деревни. Он не видел дюны и ельника, не видел озера, что прошёл по пути - везде расстилался обычный смешанный лес с соснами и елями.
  Когда он пришёл в себя, подступал вечер. Юрий сидел спиной к сосне, словно уснул, опершись о тёплый нежный ствол. Тогда он вскочил, так ничего и не поняв, и кинулся домой.
  Странно. Едва он попал в еловую просеку, как тропа перешла в земляничную дюну, только земляники там не было: были шарики оленьего мха и маслята, россыпью на проплешинах. Дюна покрылась травой. Только по ней Юрию придётся идти час, а там ещё... пилить и пилить.
  Дюна кончилась через десять минут. Спустя час он был дома, потрёпанный, но не побеждённый. Этот опыт он решил не повторять. Во всяком случае, до тех пор, пока не отойдёт земляника. Для чистоты эксперимента.
  Назавтра Юрий отправился в другой лес - через реку, с утилитарной целью поесть земляники и оценить состояние малины. Передвигаясь скорее на четвереньках и задом, он провёл в блаженном отъедании полчаса, разогнулся, собираясь сменить надоевшую поляну - и увидел тропу. Тропа огибала молодые ёлочки - всё веселее, чем незрелый малинник, цепляющийся за штаны.
  Обогнул ёлочки, оказался на дюне. С земляникой. Подал назад, обогнул елочки... Мог и не огибать. Снова дюна. Как у того пьяного, которого фонарным столбом замуровали. Что же. Требуют - удовлетворим. Без желания, но с пониманием обстоятельств.
  Хотел по злобе есть по дороге землянику. А она светилась в заходящем... заходящем! Солнце. А на поляне, где ел, был полдень. Куда уж здесь питаться.
  Пошёл рассерженный, пришёл в восторге: красиво всё же, но аппетит подавляет.
  Дерево просто стояло и смотрело на него: хотело объятий. Обнял, ожидал полёта, а получил такое пьянящее чувство, что повело. Всю его злость смыло, даже боль в ушибленном колене прошла. Голова ясная, как хрусталь. И утро! Солнце только-только встаёт... Значит, хочет, чтобы Юрий посидел подольше. Поговорить хочет?
  - Друг ты мне? - спросил Юрий
  Упала веточка с тремя шишками. Ветра не было. Упала, и всё. Значит,
  друг.
  Юрия вдруг словно прорвало. Он так устал от одиночества! Его понесло вспоминать свою жизнь... Странно. Словно слушал его Царь: когда Юрий замолкал - начинал шевелить ветвями.
  К вечеру Юрий устал, и Царь не возражал, когда он собрался уходить. Теперь и просеки не было - сразу дюна, полчаса до дома. Пришёл - есть не хочется. Пить - тоже. А времени шесть вечера!
  Пошёл к бабе Моне, и битых полчаса добивался, какой сегодня день - четверг или пятница. Ох, и поиздевалась над ним старуха! Оказалось, четверг. Значит, у него не украли день, а подарили несколько дополнительных часов, сделав утро из полудня.
  Теперь Юрий сам искал дюну. Шёл в лес и думал о Царе. Дюна находилась сразу. Юрий неторопливо шагал среди неизменной земляники (к зиме она исчезла под снегом вместе с ягодами), иногда валялся под берёзками, смотря на лесное озеро с вечноцветущими касатиками, но всегда в конце концов приходил к Царю и обнимал друга. А потом говорил. Что-то рассказывал, размышлял вслух, делился идеями, жаловался на Наташку... Рассказал о Ней. Дерево долго шевелило ветвями, будто задумалось, а потом - Юрий даже обиделся - затряслось, словно смеясь. Юрий успокаивающе положил на ствол руку - и увидел Её в ту далёкую ночь. Её чуть волнистые волосы... Он ведь забыл, как она выглядела - что-то туманное бродило в голове вместо её образа.
  Спасибо, Царь! Спасибо, Юрий вспомнил.
  Однажды, подходя к дереву, он увидел белое облачко с очертаниями человека - старого, с бородой. Тот исчез в елях, канул. В ямке корней на марьяннике ещё дрожала роса. С тех пор Юрий тоже приносил Царю два растеньица из Яви - марьянник и повилику. Он тоже хотел быть жрецом своего друга. В мире Царя эти паразиты не росли. Зачем они ему? А чем тот будет доволен зимой? Весной Юрий разыщет ему Петров крест.
  Зимой Юрий приехал в декабре на неделю - посмотреть, как дела. Первую ночь провёл у Мони - в его открытый фундамент задувало и страшно было ломать печь топкой. Но Моня так храпит, что Юрий решил обидеть печь и умудрился поднять температуру в доме до одиннадцати градусов. Выше, хоть тресни, не выходило.
  Спал в чепце из шерстяной рубашки, приплюснутом сверху ушанкой с завязанными тесёмками. Калорифер гудел и светился, пыжился и держал температуру до следующей топки. Юрий колол дрова и топил - собственно, это и отнимало всё время.
  Что-то потянуло его в лес двадцать второго. Царь? Юрий встал на лыжи. Путь по заснеженной дюне непривычен, снег искрится в оранжевых закатных лучах, пуская фиолетовые, розовые, зелёные зайчики. Там, где его сдувает ветер, проглядывают замёрзшие до хрусталя ягодки земляники. На топи снег ноздреватый, как в марте, лыжи не скользят, проваливаются... За орешником осень. Поздняя осень - голая земля, мокрый палый лист, запах опят, всё те же вялые свинушки. Какие лыжи? Их он оставил в орешнике.
  Просека черна ельником, спящим и бормочущим во сне. Решётка мёртвых ёлочек ломается, колючие прутики попадают в ботинки, карманы, за шиворот. Жарко. Одежда зимняя, а тут осень.
  Свечение под елями. Их шишки осыпались, ковром лежат на поляне. Светится Царь. Он светится розовым, пульсирует, искрится. Розовое гало окружает каждую хвоинку. Полдень и в Яви, и здесь.
  Обнял Царя. Тот торжествует: Солнцеворот. Верно, Солнцеворот, удивляется Юрий. Он и забыл. Царь уносит его, кружа вихрем. Кажется, Юрий на балу щёлкает шпорами и берёт ручку... Её ручку берёт Юрий, и теперь уже сам кружит её по залу с розовыми фонариками. Он отпускает Её: па требует, чтобы она перешла к другому... Другому?!
  Она удаляется от него в ели, мелькает и искрится розовое платье... она не возвращается. Он один.
  Жестоко. Жестоко, Царь Леса.
  Юрий уходит в Явь. Домой, в одиннадцать градусов, к стонущему от натуги калориферу. Он и так знает, что одинок.
  Почему он должен уходить по тропе? Злой Юрий идёт напролом.
  Вот орешник. Вышел и без вас. Вот лыжи. Вот... нет дюны. Есть поле, покрытое снегом и окружённое лесом со всех сторон. Темнеет. Темно.
  Юрию пришлось пробежать пару километров, пока он нашёл просеку. Куда она ведёт - богу ведомо, но поле уж точно никуда не ведёт. Хорошо, морозец, снег крепкий: лыжи держит. И луна. Воздух прозрачный, искрится и скрипит снег под лыжами. Чёрные ели. Старый дуб посередине. Как сюда попал? Листья не сбросил, бедный, весь в инее... капает. Плачет?!
  Иней на дубе таял и тяжёлые капли падали со скрученных кожистых листьев. В снегу под деревом сотни протаявших ямок. По часам... сколько же он кружил?! - полночь.
  Сдавило уши, как при повышенном давлении, аж скрипнуло. Страх и тоска поплыли инфразвуком по поляне. С дуба упал жёлудь. Юрий поспешно нагнулся и спрятал его в карман, словно пытаясь согреть, утешить, защитить от этого жуткого воя. Этого... или другого?
  Слева, справа, сзади завыли волки.
  - У них тоже нервы не выдержали, - молодецки усмехнулся Юрий - и вдруг сник под ударом рационального разума: - Волки!
  Серые тени вылетали на просеку со всех сторон и бежали по ней, огибая Юрия, чуть не касаясь его боками, обдавая звериным запахом - мокрая псина пополам со страхом. Десять... Двадцать... Тридцать!
  Инфразвук усилился. Теперь и Юрию хотелось бежать. Куда? Снова в поле, или за волками? А, "за" - не "перед"! И Юрий побежал вослед волкам.
  Просека вывела в поле в видимости его деревни. По полю широким полукругом неслись волки, вздымая смерчи снега. Мела позёмка. Инфразвук ослаб, а потом и совсем исчез. Тогда волки остановились и завыли, подняв морды к луне.
  - Сейчас повернут назад, - напрягся Юрий. - Я у них на проходе.
  Он уже не знал, которое дыхание поддерживает его мышцы. Явно не второе.
  Волки двинулись к деревне. Заинтересованный Юрий съехал с горки и последовал за ними.
  - Да же! Аннун. Анна Зимняя. Волки плачут и приходят к домам... И что они там потеряли?
  Залаял и жалобно взвизгнул пёсик Женьки на околице. Вот дурень, полез на волков, пустобрёх. Съели, наверное. Рычат.
  Юрий шёл по задам деревни к своему дому. В прогонах видна ярко освещённая луной улица: вдоль заборов, наполовину ушедших в снег, мелькали тёмные тени, перемахивали через штакетник. У околицы, где жил Серёжка, многоголосый вой. В центре деревни пока тихо.
  Тяжёлое тело вылетело из-за соседского забора и бросилось к Юрию. Тот поднял лыжную палку наперевес. Волк сильно изогнулся, избежал удара и прижался к ноге. Юрий сжал зубы, готовясь выдержать укус и продолжить бой, но волк стал недвижно и вывернул голову, заглядывая в глаза. Он улыбался!
  - Царь, это ты? - шепотом спросил Юрий.
  Волк оскорблённо попятился, прижав уши.
  - А! Ты - это Волк, да?
  Волк разулыбался и вернулся к ноге. Ну пёс и пёс!
  Ладно. Пошли домой, а? - Юрий двинулся к своему двору.
  Там было пусто. Под окном бабы Мони выл один волк, у Филимона клубилось штук шесть, продолжался вой у околицы. К Нинке-алкашке добрались двое, с десяток уже трусили к центру по горке... Волки вели себя по-хозяйски, обнюхивали брёвна, выли, подняв головы, ложились под окнами. Избу Филимона осадили со всех сторон, прыгали и били лапами в стёкла.
  Деревня как вымерла, у окон никого. В мансарде мелькнул бледный Филимон, глянул на Юрия с волком и пропал.
  Юрий зашёл во двор, пригласил волка, но тот не пошёл - полежал у калитки, потом вдруг насторожился, рыкнул, и все волки снялись с постов и кинулись в лес. Его волк неторопливо трусил сзади.
  Юрий отвернулся от окна и начал переодеваться в сухое и потеплее: в доме было четыре градуса. Калорифер стонал и щёлкал. На топку печи не было сил...
  Наутро деревня ожила, как ни в чём не бывало.
  Кажный год так, - объявила баба Моня. - Это ты, городской, боисси. А мы стерёгёмся.
  Пустобрёха не съели. Только пёсик перестал лаять: скулил и ползал перед Юрием в позе подчинения. Ну, хоть такой, а жив.
  Жёлудь Юрий положил тогда в вату между оконными рамами и забыл о нём. А где он теперь?
  
  
  Юрий долго не мог сосредоточиться, всё шел и шёл по лесу в Яви, рассеянно глядя в налитые ночным дождём колеи дороги. В низинах вода в колеях застаивалась весь год, и там завелась какая-то ажурная водяная травка. Однажды он видел здесь расписного тритона, повисшего в воде с обманчиво сонным видом: стоило Юрию опустить руку в парную воду, тот чёрной тенью метнулся в ил и затаился. Сейчас в воде колеи висела, растопырив лапы, блеклая палевая лягушка и толклись куколки комаров.
  Любимые Юрьевы "мандаринчики" - душистые шарики купальницы - осыпались и ёжились зелёными семенами, лишь редкие цветки качались над узорной листвой...
  Странно. Купалу венчают купальницей, а она уже отошла. Сдвинулся календарь? Так... Накануне праздника омываются в воде или росе, а в ночь разжигают костёр, обязательно у текучей воды - реки или озера. Костёр разжигают живым огнём, полученным трением.
  Купалу считают богом плодов и лета. Что же значит этот ритуал? Что, они символически согревают реку? - Не то... Они дарят земной воде энергию живого огня, и вода реки становится живой, несёт урожай. Люди интуитивно понимают, что не огонь как таковой оживляет воду, а Солнце. И тот, кто добывает огонь, вкладывает в него свою жизненную силу, является жрецом Солнца и предоставляет своё тело богу для оживления сначала огня, потом воды. После в ритуале защищают воду огненным колесом, что катят с берега в реку.
  Какой процесс прямо связывает воду и Солнце в растении? Транспирация: испарение воды листьями и подсос воды от корня вверх. Стало быть, движение солевого раствора в теле растения, создание электромагнитного контура, ауры, души растения, его оживление.
  Итак, праздник Купалы посвящён транспирации. Но вместо сосудов растения в нём участвует река, связанная в единую водную систему земли. И множество костров по берегам рек соединяются в задаче оживления Земли, стараются поддержать ауру Земли.
  Так Юрий согласен. Так праздник приобретает смысл...
  На руку неведомо откуда упала капля. Юрий стряхнул её с руки, помотал головой.
  Вода? Верно, вода. Накануне праздника омываются в росе или в реках, в банях с душистыми травами. Это зачем?
  Роса - ночной пот Земли. Росы бывают разные. Медвяные, как на Ферапонта, вредят здоровью. Однако, "Травы и коренья целебные клади под Ферапонтову росу", "Молоко в крынках под три росы - больше молока коровы дадут". Травы и коренья силу набирают? Или теряют вредные добавки, "обесточиваются"? Как и молоко, теряют ауру, становятся простым набором химических веществ, умирают! Ага. Медвяные росы забирают жизненную силу. Молоко коров становится не столь живительным, можно и прибавить удой. Это как культурная и лесная яблоня - или вкус и урожай, или жизненная сила плодов...
  Юрий сел у тропы. Думать и спотыкаться - вещи несовместимые.
  Так. А когда ближняя дата дающих силу целебных рос? - Как же, в день колодезников, на Фёдора Стратилата, то есть... вчера. Какого чёрта Купало переехал с Солнцеворота на Иоанна Крестителя? - Церковники постарались. Примазали Крестителя к Купале. А до того - и вообще, Ивана с Аграфеной к единому Купале. Конечно, на Ивана солнце играет. Нечто происходит. Только пусть церковники найдут купальницы на венок Купале в июле!
  Как им это удалось? - Просто, как всё в человеке: праздновать стали в начале жатвы (понятно, в Киеве, в жаре). А там и бог стал символом урожая. Человек, отказавшись от язычества, стал интересоваться не землёй и стихиями, а тем, что ему за этот интерес дадут. Урожай! Естественно, коли Земля одушевится ритуалом, её жизненная сила вырастет, и урожай тако же. Вот змеиные наши умники, ещё до искусителя библейского приученные знать свою пользу, и называют Купалу богом плодородия. Бог Живой Земли понижен в звании! Тьфу.
  Юрий привалился к стволу сосны.
  Расплывёмся мыслью по древу аки Боян-Певец... Почему есть росы медвяные, а есть - целебные? С интервалом, кратным половине месяца? - Потому, что Земля живёт по лунному календарю, как женщина: у неё есть дни бессилия и дни жизненности. А раз лунный календарь не соответствует солнечному, есть дни их согласования, базовые солнечные дни - Солнцестояния и Равноденствия. Дни "солнечных ударов" Земли.
  "На Кирилу отдаёт земля солнышку всю свою силу". Ага. И исчерпанная Земля получает от обряда поддержку - жизненную силу людей. Только ли образную? - Нетушки. Вот как движется обряд: сначала на рассвете купаются в целебных Стратилатовых росах и в реках, соединяя, сливая воду Земли со своей водой. Земля моет, очищает, синхронизирует человека с собой, полной сил. Она дарит силу. В ночь совершается обряд дарения жизни Земле. Прыгают через живой огонь, очищаясь символическим Солнцем, водят хороводы - соединяют свои силы для ритуала. Прыгают через огонь поодиночке, парные скакания из другой тематики, к Купале отношения не имеют. При дарении жизни Земле отдают полученное на рассвете, но изменённое телом человека и "очищенное" ритуальным огнём - Солнцем. Каждый даритель соединяет в себе Солнце и Воду, обручает их на рождение Живой Земли! А огненное колесо ритуала - кольцо обручальное...
  Юрий оторвался от размышлений. Перед глазами истаяла колея с водой, он увидел знакомую поляну... За спиной вместо обычной сосны стоял Царь Леса.
  А ты вчера разжёг живой огонь своего страдания и соединил себя с
   Землёй под дождём, - раздался голос.
  Из-за ствола вышел старец с белой бородой, во вполне современной одежде - пятнистой солдатской форме и кроссовках. Разве чуть-чуть прозрачный... Старец хмыкнул.
  Ты, знаешь ли, здесь тоже просвечиваешь. Мы же не в Яви. - Он
   улыбнулся. - Ну, ты у нас и теоретик!
  Юрий набычился.
  Я или мы? Что-то память на всяких Стратилатов и даты у меня отродясь не водилась. Я это всё, разумеется, читал, но праздники знаю только с Мониных слов. А тут - всё помню! Так кто же думал? Я или ... Вы?
  Ты. Не "Вы" а "ты". Я здесь в единственном числе. А думали втроём. Он, ты и я. Я тоже знаю не всё - так, урывками, больше из прошлого.
  Так что, есть рацио в рассуждениях? - Юрий погладил Царя, с наслаждением скользя рукой по шелковистой юной пробке коры.
  Есть.
  Можно последнюю мысль?
  Да ну? Ещё? Давай, - старик угнездился в ямке корней, аккуратно переложив марьянник.
  Купальница по латыни - троллиус, цветок троллей. В западной мифологии путаница - тролли и тебе каменные, и мосты стерегут, требуя платы. А если каменные тролли - персонификация Земли, ждущей ритуальной жертвы? Через реку (скорее, окунувшись в реку) не пройти, не заплатив Земле жизненной силой, и это только в ту единственную ночь, в Солнцеворот, когда цветут купальницы? У них, как и у нас, пошлина силы превратилась в мифах в денежный взнос - всё та же змеиная потребительщина. А?
  Угу. Возможно.
  Да! - спохватился Юрий, - Юрий, - и протянул руку.
  Старец хихикнул и протянул свою.
  Дорофей.
  
  Их руки не встретились, прошли сквозь. Юрий удивился.
  Это почему?
  Мы на разных планах, - ответил Дорофей.
  А как же мы опираемся на Царя?
  А вот он един во всех планах. Для него и я, и ты - не прозрачны, вполне телесны. И он - для нас. Только говорить с ним трудно, больше символами приходится. Мы с тобой ближе друг к другу, у меня есть твой план, есть и похожий земной опыт, значит, можем поговорить.
  А кто он? Царь Леса?
  Низковато берёшь. А знаешь ли ты, кто ты сам? Ведь Волк к тебе уже приходил?
  Да уж, скорее куча волков.
  Не ровняй. Волки и Волк - не одно и то же. Он - символ перемены. Перехода. Смены Эпох. Он пришёл - готовься к бою.
  "Эй, моряк, готовься к бою", - замурлыкал Юрий. - К какому? И кто же, собственно, я?
  А это не мне тебе сообщать, - Дорофей, казалось, злорадствует. - Я лишь одно должен сделать: соединить тебя, Волка, твоего Царя Леса, и Царицу. А уж в ваши дела особо соваться не намерен. Да! Дерево просит тебя его обнять. А я ухожу, - Дорофей начал блекнуть.
  Постой! Как тебя найти? - завопил Юрий.
  Я тебе не нужен. Но если... Спроси Илью у Ивана-духовидца. - Дорофей растворился, тонкое белое облачко втянулось в кусты.
  Юрий пожал плечами и обнял сосну.
  Он увидел зелёный смерч, уходящий к солнцу на закате вчерашнего дня. Почему-то он точно знал, что это вчерашний день. В смерче летели, кувыркаясь, Рыжуха с петухом. Будто они не умерли, а ушли куда-то, в солнечный куриный рай...
  Он увидел Её, седую, постаревшую, смотрящую на этот смерч из окна деревенского дома.
  Он увидел Её с духами, Её с Бором, всю историю Её ночи, только без слов. Однако как-то понимал смысл...
  Потом его понесло в глубь времён: всё больше лесов, всё меньше людей.
  Первый сдвиг праздника. Люди моются в росе - и идут по своим делам. Земля, не защищённая обрядом, отдавшая им силу, лежит под палящим солнцем.
  25 июня. "На Петра Поворота солнце на зиму, а лето на жару".
  26 июня. "Акулина - вздёрни хвосты". Землю заполонили слепни, оводы, комары и мошки. Бесится скот.
  29 июня, 30 июня. Тихон - "Солнце идёт тише", Мануил - "Солнце застаивается". Трескается корка на иссушенной почве. Затихают птицы: только птица Сварога соловей и кукушка, птица Бежуни, поют в тишине. Всё растёт с огромной скоростью, вытягивая силу земли.
  3 июля. Мефодий. Паутинный день. Лёт насекомых над полями. Вредители. Тля. Зелень изъедена. Иногда само Солнце помогает Земле: если на Мефодия дождь, то зарядит на сорок дней с перерывами. Но та помощь условна: зелень вытягивается, вымокает; земля превращается в жижу и после каменеет под палящим солнцем, бессильная бороться. Тогда и зелень преждевременно увядает: сухие прутики торчат из крохотных луковок, истекают цветами крошечные растеньица. Смерть.
  Лишь 6-7 июля празднуют Купалу. С опозданием на две решающих недели.
  Каждый год две недели украдено у Земли. Она постепенно слабеет. В её воде всё меньше Солнца, всё меньше жизни.
  Вот и второй сдвиг праздника: ближе по оси времени.
  Ритуал меняется: жгут костры, где удобно, пляшут загульно, поют похабно, путают праздник со случкой, прыгая вдвоём через костёр, в огонь гонят скот, защищают от болезней... Такая жертва Земле не нужна. От неё просто требуют урожая. И теперь становится неважным, когда проводить ритуал - с Кирилла или на Ивана.
  А Земля остаётся одна в своей жизненной силе. В Солнцестояние ей поют соловей и кукушка, дарят силу. Бедная скотина, забредая в воду, не столько дарит, сколько просит силы. Исчезает сила живого огня, жертва жреца дарится людям, не земле. Огненное колесо обручает Солнце и Воду без посредника-человека. Земля слабеет из года в год. Нет у людей единения с Землёй - они только просят или берут без спроса. Они купаются в росах, пашут, топчут, уходят всё дальше от Земли и от Солнца. Они меняют дату праздника, а там уж и сам праздник забыт...
  Планета живёт без людей - и умирает от их деятельности.
  Ты - Купало? - спросил Юрий сосну.
  И увидел поля и луга, полные жизни: птицы, насекомые, звери мелькали в зелени. И люди, люди везде - то появляются, то совсем исчезают.
  Ты - Жизнь?
  Царь Леса отпустил его. Юрий очнулся.
  Погоди! Кто я? Где Она? - Юрий обнимал и обнимал дерево... - И кто Она? - уже не надеясь, шептал он.
  Дерево молчало. Юрий вскочил и оступился в колею, залив водой ботинок: он сидел у обычной сосны, рядом издевательски валялся вялый марьянник...
  Щоб не сумлевался! - горько сказал он.
  
  8. Анна, 22 - 23 июня.
  
  К вечеру развиднелось, и блекло-голубое небо снова воцарилось над
  деревней. Закат был тих и неярок - лишь смена цвета горизонта с розового на жёлтый. Серый бесцветный вечер быстро сник в ночь. Тьма укутала деревню на несколько часов, позже восходящая луна осветила серебристые ветви, скрывающие древний ивовый пень; те покачивались на ветру с монотонностью маятника: тик... так. Ветви царапали стекло запертого окна, неожиданно блестящее для заброшенного дома. Из глубины комнаты выплыл неяркий жёлтый огонёк и приблизился к стеклу. Помедлил, дрогнул, переместился к другому окну, откуда лучше просматривались окна Анны. В них было темно. Огонёк заплясал, будто задрожала невидимая рука, мигнул, исчез и больше не появлялся.
  Анна, сидевшая в темноте ради ночных видов в лунном свете, нервно закурила. Красный огонёк её сигареты вызвал к жизни свет напротив: жёлтый огонёк снова заметался по поверхности стекла, словно ощупывая окно, желая вырваться из заброшенного дома. Анна, вздрогнув, потушила сигарету и с ужасом увидела, что красный свет не исчез: она была освещена сзади, из комнаты. Цветку вздумалось восстановить облик, и он начал разгораться. Женщина быстро задёрнула плотные плюшевые гардины - ещё прабабушкины, с помпончиками на сутаже и страшно колючие. Зато уж сквозь них свет не пробьётся, проверено прабабушкой. В войну они служили отличной светомаскировкой... Задёрнула, повернулась к цветку.
  Сияет. Да! Её малышня отправилась на работу. Об этом Ракетка слегка позабыл, а Анна... ей-то всё внове!
  Она погладила криницу.
  Я тут! - прошептала она. - Спите, зайчики.
  Почему зайчики? Просто так сказалось. И ладно.
  Она перешла курить в столовую. Пришла первая ночь её охраны, а маскировка цветка уже снята. И у Коли опять блуждают огни.
  Иногда она этому даже радовалась: ей было страшно обрести новых соседей. Не дай бог, москвичей, активно осваивавших деревню. Москвичей она сторонилась. Она хотела жить в деревне, а летом та временами превращалась в филиал её московского двора: молодёжь гуляла до утра, ревели магнитофоны, пугая птиц, визжали недоросли, забираясь в её сад и топча всё подряд ради куста красной смородины. Бедную смородину приходилось собирать недозрелой - иначе саду не жить, и опять придётся чинить новый дощатый забор: детки с гиканьем выламывали крепкие доски и молодецки крушили их на части, преодолевали заросли крапивы и рвались к кусту. Во тьме доили ветки, засыпая землю раздавленными ягодами.
  Там, в Москве, зачинщиками были новопоселенцы из деревень - они были и громче, и нахальнее старожилов. Здесь деревенские дети только в ужасе смотрели на москвичей. У них хватало ума не следовать за вожаками. Впрочем, их и не принимали в компанию "отдыхающих". И слава богу.
  Получается, что агрессивны пришельцы. И в Москве, и в деревне. А звук - назойливая, глупая словами, сексуально подпрыгивающая музыка - отличное средство подавления. Звучащий сидит как паук в паутине, раскинутой децибелами на километры, и подавляет психику других. Песня-то по Его выбору! А другие, хотят ли, нет, слушают и склоняют головы. Он их подавил.
  "Живая музыка". Это когда поёшь сам или идёшь куда-то, где поют тебе. Ты выбрал.
  Запись орёт у любого и насилует, насилует других, порождая у них комплекс неполноценности либо мазохистский восторг: "Мне вбивают в уши эту музыку. Я тащусь". Бабушка говорила, что в её детстве самым страшным на улицах для неё были репродукторы: они шипели, вопили, трещали одно и то же, но с задержкой от одного к другому. Слова или музыка получали отвратительное, беспокоящее эхо, переставали различаться, и только давили и давили маленькую бабушку, которая боялась ходить на улицу из-за непрестанных головных болей, следующих за походами "в люди". Страшнее всего были праздники, так как репродукторы орали весь день напролёт...
  А чем лучше нынешний московский двор с музыкальным населением, орущий накладывающиеся друг на друга разные мелодии из окон домов и автомобилей?
   Ведь животный мир тоже поёт. Зачем? Первый смысл песни - это сказать: "Моё!". Моё гнездо, моя территория, моя самка. Второй - соблазнить самку, чтобы сделать её Моей. Третий - напугать всех до полусмерти крадеными чужими криками об опасности, чтоб сюда ходить неповадно было. Песня в животном мире - сигнал "Я на страже". Богаче песня - старше и драчливей поющий. Песня - инструмент владения и хотения поющей особи.
  И вот человеку поёт Хулио Иглесиас. Красиво поёт, хоть и нет его уже на свете. В записи поёт. Самкам нравится. Поёт лучше всех реальных наличных самцов. Они не соперники! Они уже подавлены. И если самцам, то бишь мужчинам, нравится Иглесиас, они мазохисты. Потому, что этот самец - даром, что ушёл с земли - хозяин всех самок. А они, мужчины, - бродящее по периферии территории главного павиана стадо молодых обезьян мужеска полу. Отвернётся павиан - выскочит молодец, повалит одну из многочисленных жён Иглесиаса... а тот уже вновь повернулся - надо срочно убегать в кусты.
  Да, цинично. Да, неуважение к эстетическим потребностям человека. Только человек в своих потребностях позабыл о том, что он - биологическое существо. Животное, то есть.
  Анна предлагала десятиклассникам подшефной школы построить шкалу децибел на одни сутки. И посчитать, что будет с их нервной системой в результате.
  Мы уже все неврастеники, - сказал ей "великий математик", милый очкастый мальчик, - город уничтожает.
  Так сами откажитесь от глупой привычки учить уроки под музыку, слушать вопящий телевизор, орать друзьям на восьмой этаж со двора, ставить магнитофон на окна, гудеть сигналом машины "Спартак - чемпион". Половина, если не три четверти децибел - ваша! - ответила ему Анна.
  Ответила, зная, что трясёт воздух зря. Человек - это большой мешок
  потребностей с маленькой спесивой головкой...
  Тьфу! - затрясла головой Анна. - Город и здесь меня достал. Опять злобствую. И... какие покупатели на дом с привидениями? Он ведь и этих хулиганов нынче распугал. Жить стало тише, жить стало веселее. А огоньки даже как-то притягивают. Вроде, бояться надо...
  В комнате свалила пепельницу мышь. Мышь совершенно обнаглела,
  носилась по проводам, лезла в хлебницу, роняла вещи... Сегодня. Всегда была тихая такая - съест подношение и убегает.
  Это мышь? Или... - Анна бросилась в комнату.
  Мышь стояла возле криницы на задних лапах, пытаясь достать цветок. Вот прыгнула, но коготки сорвались с гладкого крутого бока криницы. Оцепеневшая было Анна рванулась к цветку. Мышь юркнула под кровать.
  Ну, и как теперь быть? Сидеть всё время у цветка?
  Из-под кровати горели красным бусинки-глаза сошедшей с ума мыши. Анна повернулась пойти за веником - мышь прыгнула на подоконник. Пришлось взять криницу в руки и отойти в центр комнаты.
  В свете цветка мышь не видна, светятся только глазки. Анна подошла к выключателю, протянула руку - по ней побежала другая мышь, щекоча лапками плечо, съехала по рукаву к горшку. Анна бросила выключатель, скинула мышь на пол... Отовсюду горели красные бусинки глаз. Пот заливал глаза, тяжёлая криница оттягивала руки.
  Это не мыши. Это безумцы какие-то. Нужно драться - а с кем? С юркими крошками, имеющими целью добраться до цветка?
  Мышь спрыгнула с проводки на её плечо. Другая уже раскачивалась на люстре, примериваясь. Мелкие коготки кололи босые ноги. Анна в отчаянии ушла в Свечение. Мыши в нём казались сжимающейся красной сетью.
  Мне нужно оружие! - подумала Анна. - Сторож, вот кто. Который не любит врагов и гоняет мышей.
  Она напряглась, выталкивая из себя желание, из её тела-ежа выплыл
  маленький голубой ёжик и сразу ринулся в бой. Сеть дрогнула, начала
  рваться. Анна вышла в Явь. Ёжик был виден и в Яви. Он торопливо катался
  по полу, выискивая жертвы, резким прыжком настигал мышь, и глаза
  животного гасли. Мыши, пища, собирались у щелей, через которые проникли
  в дом, ёжик методично гасил их одну за другой, сияя голубизной. Когда все глаза погасли, ёжик дождался, чтобы мыши ушли а подпол, и просочился за ними. Под полом послышался топоток и испуганные писки.
  Анна обессиленно села на стул у окна, поставила криницу на подоконник,
  чиркнула зажигалкой. Тотчас за стеклом Коли заметался огонёк.
  Второй? Это уже новости... Два огонька бродили в пустом доме. Пустом доме... Колином доме. Доме её бывшего... друга - не друга, но защитника в Яви.
  Коля был чуть старше. Бывший москвич. Сын учительницы литературы, сосланной за черту оседлости с двумя детьми. За что - неведомо. Анна мать Коли не застала.
  Коля читал книги. Коля правильно говорил. Коля был лидером и держал в руках весь приблатнённо-алкогольный мир наполовину ссыльной деревни. И Коля пил. А когда пил - крал: комбикорм, поросёнка, помидоры с грядки. Всё равно что. Сидел три месяца, выходил, запивал, и снова делал что-нибудь эдакое.
  Их было трое: Коля, Витька и Серёжка. Серёжка тогда ещё пил редко - вместе с друзьями, в Колином доме, когда-то любовно убранном матерью и медленно приходившем в запустение. Водка заменила мать. Сестра Коли отдалилась, вышла замуж в другое село и тихо спилась там.
  Анна застала середину процесса. Трезвого Колю после отсидки за поросёнка: поросёнок завизжал в мешке, а Коля как раз здоровался за руку с милиционером... Бывает.
  Коля нанимался на работы за бутылку. Ставил ей забор. Естественно, втроём, с привлечением алкашей со стажем - Нинки с мужем - в качестве тягловой силы. Так вот и познакомились.
  Водку они стребовали авансом. И столбы ставили под всеми мыслимыми углами к горизонту. Пьяный Коля обладал украинской мощью и таскал на плече тяжеленные столбы, грозящие сломать ему ключицу. Пьяный Серёжка терял координацию и влепил столбом Коле по голове. Раздался громкий стук, Коля обиделся и ушёл. Был день. Ночью Коля протрезвел и пошёл к Анне за добавкой, благо окна у неё светились (после того случая появилась на окнах Анны светомаскировка в виде прабабкиных штор - деревня твёрдо считала, что раз светится дом ночью, то это притон). Друзья ждали Колю в его доме, наблюдая за окнами Анны.
  Ну не было у неё водки! Она уже корила себя за то, что согласилась платить водкой. А Коля был травмирован бревном и желал сатисфакции.
  Тогда корвалолу! - попросил он.
  Нету. Есть прошлогоднее земляничное вино. Стакан. Я его боюсь, оно эфиром пахнет.
  Давай сюда. Им не дам, обойдутся.
  И Коля зашёл на минуту в её дом, оставив дверь открытой. Свет был
  включён, освещая окна соседей напротив. Вошёл на минуту...
  Он выпил эфирное вино, и они проговорили до утра. Так получилось. Оба были одиноки. И обоим было что сказать. Интеллекту вечно не хватает общения... Коля на радостях совершенно протрезвел.
  Попытки физического сближения Анна отвергла сразу.
  Зачем? - сказала она. - У тебя тут любовниц полдеревни. А вот поговорить не с кем. Зачем тебе меня терять?
  Это тоже было ново. Коле никто не отказывал, да ещё с предложением
  поговорить. Утром он ушёл, а Анна узнала, что вся деревня видела Колин визит. Ого! Она теперь его признанная любовница.
  О ней вначале много говорили, сплетничали. Странная ведь, и одна... Но с той поры её имя в присутствии Коли не произносилось.
  Анну не тронь! - с пьяной агрессией кидался он на обидчиков. - Убью.
  Потом Анна долго болела и два года не приезжала в деревню. Всё
  заросло, но забор стоял: Коля его подправлял. И когда он пришёл к ней, она Колю не узнала. Он стал алкоголиком. А Анна всегда видела в людях только глаза... Глаза алкоголика лишены личности. Анна назвала его Витей, он дёрнулся, повернулся и ушел.
  Коля исчез на целый год. Год спустя зашёл к ней трезвый. Теперь - узнала. Да и сын тогда долго втолковывал ей, что Коля - единственный блондин. А она и не знала... Только глаза. Что делать, такая.
  Дай масла, соседка, - попросил он. - Грибов пожарить.
  Растительного у неё не было, и она дала ему полпачки сливочного.
  Ой. - Он был поражён. - Я уж и забыл, каково оно на вкус. Года три не ел.
  И Анна с ужасом поняла, как он живёт - со своими крадеными поросятами, работой за водку, тушёными без масла грибами, да чёрным хлебом. Она вся сжалась от... жалости? Нет, безысходности.
  Назавтра он принёс ей литровую банку мёда. Потом подарил огромную новую корзину. Потом принёс брусники. Потом снова запил.
  Это был прошлый год. Она уехала на свадьбу сына. А компания Коли отправилась на "рыбалку". Рыбалка по Жориному - это сбор всех высокопоставленных персон на берегу, у трансформаторной подстанции, два провода в воду - и собирай оглушённую током рыбу. Если ухватишь с перепоя.
  Кто держал провода? Кто-то и Колька, оступившийся в воду. Для него что провод, что поросёнок в мешке - всё шальное блатное приключение.
  Колька "утонул". Опустел дом соседа, затих. Только светился чистыми яркими стёклами, и по ночам там бродил огонёк...
  А кувшин повадился по воду ходить. Вскоре так же погиб директор лагеря. Тогда там оказался нежелательный свидетель - Колькин друг Витька. Больной, усталый, голодный. Злостный неплательщик за электричество жил при свечах или в гостях, провода ему обрезали. Вот и погостил.
  В ноябре Анна доживала в деревне последние деньки.
  Соседка! - услышала она радостный голос.
  "Блондин, но лысый - Витька" - вспомнила она путеводитель сына по лицам: Витька, разумеется, был пьян.
  Я, соседка, печку замазываю - видишь, глины накопал? - похвастался Витька.
  Чудо! Стал хозяином, жить захотел. Может, и пить бросит...
  Анна уехала. В декабре невдалеке от околицы нашли Витьку. Его голова
  была разбита, проломлен череп. Он "поскользнулся на мосту", ударился
  головой и упал в реку. С проломленной головой вылез из воды и пополз. Истёк кровью за десяток метров от дома Женьки. Когда его нашли, кровь уже замёрзла.
  Остался один Сергей - тот, кто ходил с Витькой через мост, а вернулся один.
  Вчера к ней приходил Серёжка, просил водки. Сердце у него, видишь ли, тахикардия. Врачи ему рекомендуют в этом случае выпить. Один он, совсем один...
  Садись, чайку попьёшь. Моего, лечебного. Ведь три месяца потом не пил, после моего чая.
  Не могу я, соседка. Душа просит. Умру иначе.
  Он смотрел на неё преданными слезящимися глазами, жёлтыми глазами на безобразно опухшем лице, переступал босыми ногами, отливающими синевой. Форма ног такая благородная, а они уже начали чернеть... как у покойника. От него и пахло покойником.
  Ты уже умер. Ты - труп. Всё, что тебе надо, это ожить, - сказала она и выпроводила его с крыльца.
  А ведь верно. Все они похожи. Почему? - Все они похожи на мертвецов...
  Вернулся ёжик. Совсем тусклый, он прижался к ней. Она его пожалела, подсветила. Снова засиял.
  Я тебя буду называть Фамильяр, - сказала Анна своему защитнику.
  Э, девица! Да ты, никак, Воструху сотворила! - возмущенно навис над ней Бор, листья в бороде стояли дыбом.
  И что? - рассердилась Анна. - Меня все бросили. Чем это мой Фамильяр вам не по нраву?
  А где твой Воструха силушку берёт? У тебя, глупая.
  Зато лучше меня мышей гоняет, - оправдывалась Анна.
  А мыши-то, мыши почему пришли, голова садовая? Сама назвала.
  Никого я не звала! И почему это ты меня пугаешь? - рассвирепела она.
  Вот-вот. Кипела? Людишек глупых осуждала с пристрастием? Ненависть и зависть, ненависть и зависть - вот что питает зло. И мышь свою Домовую сгубила, через неё на тебя зло вышло. Сладко поело твоей ненависти, а заодно и Царь-Цвет обнаружило.
  Я не ненавижу людей, - виновато сказала Анна. - Я их... стыжусь. И я их жалею.
  Себя убери, чем другим косы заплетать, - Бор устроился в кресле-качалке. - Хорошая мебель. Думать мешает. Тюк-тюк. - Он повернулся к Анне. - Хорошо, что не говоришь "Я люблю людей". Потому что любить
  их, откровенно говоря, не за что. Кого-нибудь, конечно, можно. Но чтобы всех любить - либо дурачком блаженненьким надо быть, либо гордецом - мол, бедненькие, глупенькие. Говоришь, жалеешь? - усмехнулся Бор. - Гордыня, матушка. А ещё можно быть лжецом. Тех, якобы любящих, больше всего. - Он задумчиво закачался, пыхтя в бороду. - Не лги им. Не лги себе. Гордыня - ошибка, ложь - зло.
  Бор взял Анну за руку.
  Знаешь, мы в гордыне так любили людей, словно птиц небесных - нас-то мало тогда осталось, из прежней Эпохи... Любили - и прощали. Они убогие, мол. Ещё подрастут.
   Глаза Бора засияли, борода вздыбилась.
  И подросли они. Ох, подросли! Брать научились, давать - нет. Ни добра, ни радости, ни любви давать природе не хотели. И наши ушли в себя, разбрелись по долам, по лесам, озлобились. Вострух нарожали. Обиду стали лелеять... Им пути уж нет. Они сгинут в этой Эпохе, старые боги. И всё отчего? От гордыни и высокомерия. Снова придётся им проползать по Эпохе по вашим уже следам, при вашем плече, у вашей ноги...
  Он надолго замолчал, покачиваясь, успокаивая себя тихим бормотанием - скорее шелестом, чем шепотом.
  Ты вон с мышью Домовой была на равных, - продолжил Бор, будто и не молчал. - Слышал, как ты с ней говорила. А с людьми - свысока?! Ох, Царица Тьмы! Люди - достойные противники, коли встать супротив. Зло с ними за ручку, зло им преданно в глазки глядит, а Тьма... Ведь не только растения в миру, Царица. Животные тоже в миру. И они несут свою долю Тьмы... А венчает животных человек. Думай, девица, голова есть. И ещё: о смерти задумалась, ведаю, и воду смерти винишь. Вспомнила ты пока одну половинку - чёрненькую. Пока белой не увидишь - смерть тебе неподвластна и пойдёт на тебя стеной.
  Бор ткнул пальцем в Фамильяра.
  Воструху убрать бы, да ты пока не сумеешь.
  Помолчал.
  Хорошая у тебя мебель. Тюк-тюк, - сказал он и исчез.
  Анна осталась смотреть в окно. Фамильяр тихо светился на коленях. Из комнаты пробивался красный свет - Царь-Цвет пылал в ночи.
  За окном дома через улицу худенькая старушка глядела на тёмный дом Анны невидящими глазами. Вот она вытерла пот со лба, встала и вышла в ночь. Под её окном билась в агонии Домовая мышь Анны.
  
  
  Анна ушла в комнату: сердце было неспокойно - вдруг мыши? Беспокойство Анны передалось Фамильяру, и он стал сновать по углам, словно вынюхивая опасность. Она зажгла свет - красное сияние в темноте угнетало, а на свету цветок приугас, не так бросался в глаза. Тяжёлые тёмно-синие гардины отрезали Анну от мира, неприятно сосало под ложечкой, не хватало воздуха... Клаустрофобия. Анна не любила отгораживаться от ночи: свобода - это свет в доме и глубокая ночь за окном. А тут занавешенная тюрьма, похожая на ту, в которую превратилась её городская квартира с приходом невестки - та любила занавесочки и ширмочки, постоянно их меняла и передвигала, а Анна бродила по лабиринту перегородок с мечтой разнести всё тут к чёртовой матери. Где уж тут воздух и ночная тьма!
  Она раздражённо откинулась в качалке и закурила. Всё равно дышать нечем, можно покурить и в комнате.
  
  
  Под окном заброшенного дома сутулая тень подняла тонкую руку и открыла раму. Створки заскрипели на ветру, тень исчезла. В глубине дома неуверенно задрожали огоньки, заплясали и приблизились к окну. Вспыхнули, растеклись по подоконнику и стекли в палисадник под иву. Ветви ивы качались, разрезая на части медленно растущие туманные облачка. Вот они уже стали походить на человеческие фигуры и потекли к желанному крыльцу соседского дома вслед за освободительницей, давшей им силу. Та тихо поднялась на крыльцо, опустила руки и с натугой стала поднимать их ладонями вверх. В ладонях лежал стебелёк марьянника. С другой стороны тяжёлой дубовой двери приподнялся металлический крючок, приподнялся и упал, позвякивая.
  Женщина потянула на себя дверь, та распахнулась со скрипом, и облачка втекли в переднюю. Она же кинулась с крыльца, быстро семеня, черный платок зацепился за колючки шиповника, тесно обступившего вход, и остался висеть на кустах. В лунном свете мелькнула грязно-белая голова. Волосы были стянуты в крошечный пучок-кукиш. Калитка закрылась.
  Фёкла! - окликнула Анна, вышедшая на скрип двери. - Фёкла? Что тебе?
  Фёкла не отзывалась. Где-то зарычала собака, и снова тишина. Анна пожала плечами, осмотрела крючок: ей казалось, что она запирала дверь. В окне заброшенного дома показался запоздалый светлячок, заплясал и полетел к ней. Он ворвался в дом через щель притворяемой двери, но Анна уже повернулась к передней и его не заметила: она не успела включить в передней свет, когда впопыхах выбежала на шум.
  В глухой темноте передней тускло светились голубым две фигуры. Одна из них была на голову выше Анны.
  Духи? - придушенно спросила Анна. - Бор, это ты?
  Но упавшее сердце уже подсказало ей: это не Бор. И не её духи.
  Анна кинулась к двери, переходя в Свечение: в нём фигуры исчезли - лишь два огонька из Колиного дома светились жёлтым. Не красным!
  Она долго искала ручку двери, споткнулась о сапоги, ударилась бедром. Наконец, нашла. Тяжёлая дверь не хотела открываться, руки тряслись. Фигуры на её глазах становились всё плотнее, сияли всё ярче... Сердце билось где-то в шее, Анна не могла дышать: тьма сдавила её, и эта проклятая дверь... наконец, подалась. В приоткрытую щель вылетел Фамильяр и бросился в бой.
  Слава богу! Анна даже не могла бежать: ноги словно окоченели. Она только водила глазами на онемевшем лице, да продолжала автоматически придерживать дверь.
  Фамильяр врезался в фигуру пониже, вспыхнул... Та исчезла. Свечение помощника стало слабее. Он заметался, кинулся было к Анне, но вернулся и влился в высокую фигуру. В передней стало совсем темно: Фамильяр погас вместе с противником. Луч света из двери прорезáл темноту, высвечивая старые сапоги, плащи на вешалке, запасную поленницу... большую белую ступню! Анна завизжала.
  Что-то грохнуло, и Анна, в панике дёрнув рукой, открыла дверь полностью. Там, где были призраки, теперь стояли человеческие фигуры, стояли перед ней на коленях, опустив головы. Свет из столовой отражался в лысине Витьки, окаймлённой венчиком светлых волос. С ним был начальник лагеря.
  Благодарим, Царица! - нестройным хором пробормотали сиплые и лишённые обертонов голоса.
  Анна кинулась в столовую и заперла за собой дверь, а они загромыхали в передней, зашаркали к выходу.
  Благодарят? За что?
  Цветок сиял. Анна побежала было к нему, надеясь на его защиту.
  Пусти, соседка, - глухо просипел из-за двери голос. - Пусти. Боюсь я темноты.
  "Коля? Боже мой, это Коля? Темноты он боится, вечно жжёт по ночам свет... Ему плохо?" - Анна потеряла способность оценивать свои действия. Слишком много страха. Коля поможет.
  Она поскорее распахнула дверь. Где он?
  Жёлтый огонёк метнулся мимо, миновал столовую... Анна охнула, захлопнула дверь и бросилась за ним, чтобы увидеть, как огонёк нерешительно завис над цветком, а затем кинулся в его пылающее жерло, вспыхнул синим, красным, белым...сгорел. Коля сгорел.
  Цветок сиял, хотя, кажется, слабее. Ему повредило? - Анна подхватила криницу на руки. Рядом возник едва заметный Фамильяр.
  Бедный, - сказала она отрешённо.
  Он прижался к шее, снова засиял. Анна было обрадовалась, хотела поставить криницу, приласкать Фамильяра, но у неё подкосились ноги, и в последнем всплеске гаснущего сознания она вытянула руки с криницей, падая на спину. Темно.
  Из-под шкафа на неё смотрела обыкновенная Домовая мышь. Глаза у неё были чёрные и испуганные. Хозяйке плохо.
  Тусклая люстра освещала обострившееся лицо Анны - как всегда по ночам, упало напряжение и лампочки горели в полнакала. Цветок едва поблёскивал розовым по концам листьев, лишь Фамильяр пылал, пристроившись на шее женщины. Глухая тишина. Из угла раздался шорох, словно мягкие крылья махнули на мышь, но та радостно встала столбиком и закружилась, приветствуя пришельца. Угол осветился пурпуром, из него вышел взъерошенный Бор, укоризненно покачал головой, увидев голубого ёжика-Фамильяра, отогнал его рукой, положив другую руку на лоб Анны. Вспыхнули лампочки, словно обрадовавшись чему-то своему в мире энергий, пригасли... Бор исчез.
  Анна очнулась на полу. Резко пахло хвоей, и рядом с плечом лежал сияющий Фамильяр. Криница стояла на окне, цветок разгорался пурпуром...
  Ей всё привиделось. Наверное, это мозговой спазм - такими страдала её бабушка. Анна помнила, как та лежала в беспамятстве и бормотала что-то про чёрный камень. Девочкой ей приходилось часто дежурить у постели бабушки, но та, придя в себя, никогда не помнила, что за чёрный камень так изводил её совсем недавно. А Анна сейчас помнила. Мерзость! Трупы белые ходячие... похуже чёрного бабушкиного камня.
  Храбрясь, она подошла к окну и выглянула через щель занавесей. Коротко вздохнула, как от боли. Не привиделось. Не спазмы. Всё правда.
  По улице брели, спотыкаясь, давешние призраки, обретшие плоть у неё в передней, их обнажённая кожа серебрилась под луной. Они уже добрались до Серёжкиной калитки и пытались открыть замок... Они уже открыли замок и протискивались в узкую калитку, а Анна всё стояла в оцепенении ужаса.
  Окно Серёжки светилось, он тоже боялся темноты. С некоторых пор...
  Анна ушла в Свечение: жёлтые огоньки оживлённо танцевали, свивали узор, словно искры ночного костра, мигали, наводя сон. Морок! Сергей в опасности!
  Она схватила криницу и выбежала на крыльцо: Царь-Цвет помог Коле, может спасти Серёжку. Шиповник цеплялся за халат; качался и сиял Царь-Цвет. Шлёпанцы спадали, Анна нащупывала ногой дорожку: тропка была ухабистой и заросла жёсткой травкой. Саша давно не косил и по бокам тропинки выше пояса качались, сцеплялись соцветиями, резали ноги и расстёгивали халатик стебли кервеля. Иногда стебли смыкались и Анна теряла тропу, продиралась в кервеле по полёгшим стеблям, оставленным призраками. Она не отводила глаз от окна Серёжки и не видела, как цветок качнулся, задев платок Фёклы, и тот истлел за несколько секунд, осыпавшись пеплом с колючек.
  Призраки стучали в окно Серёжки. В Свечении продолжался гипнотический пляс искр.
  Нужно только догнать и коснуться их Царь-Цветом. Только догнать и коснуться, и они, как Коля, сгорят в пламени цветка. Она должна успеть!
  Анна споткнулась уже на дороге, изборождённой глубокими колеями КАМАЗов, усыпанной сухими ветками и битым стеклом. Криница вылетела из её рук и тяжело заскользила по земле; цветок качался, разгораясь всё ярче.
  Фёкла, ковыляя, сбежала с крыльца и кинулась к цветку. Анна лежала на животе, захлёбываясь слезами: Серёжка уже открыл окно и втягивал в него призраков. Боже! Неужели он не видит? Ещё недавно совершенно невредимые мужчины изменились до неузнаваемости. Начальник лагеря повернулся к ней, усмехаясь. Лицо его искажал багровый ветвящийся кровоподтёк, глаза были белые, с точечными зрачками, и начинали фосфоресцировать синим. Витька, залитый тёмной кровью, с огромной раной на голове, с запавшими глазами, карабкался сам. Сергей, пьяно покачиваясь, уже говорил что-то его компаньону, и Витька подмигнул Анне: исчезло и снова появилось синее сияние глаз. Анна опоздала. Она закрыла глаза руками и заплакала навзрыд.
  Фёкла уже стояла около криницы. Цветок сиял, нимб малинового цвета резко выделялся на тёмной земле. Фёкла сосредоточилась и протянула руки. Из-под крутого борта криницы выскочила Домовая мышь и вцепилась зубами ей в палец. Фёкла взвизгнула, откинула мышь - и упустила момент: Анна подняла голову, увидела Фёклу. Красный туман ударил в глаза, зашумело в ушах, гулко, тяжело застучало сердце - Анна рассвирепела.
  Что тебе нужно? - заорала она, с ужасом услышав металлические ноты в своём голосе и эхо, эхо, эхо: глушащее, шепчущее, с готовностью несущее её голос в ночь. Фёкла застыла.
  Тело Анны само поднялось на ноги и распростёрло руки. Из тьмы вынырнул чёрный Пират, прижался к ноге и ощерился на Фёклу. Призраки вывалились из окна Серёжки и уже вышли из калитки, ухмыляясь.
  Анне только нужно натравить на Фёклу пса и призраков, сказать им "Фас!".
  За спиной раздался топот: мчалась чёрная коза Ивана Николаевича с дальней слободки. На крыше ухнул и захлопал крыльями филин... Злость ходила в Анне ходуном, била кровью в виски. Как старуха смеет трогать цветок? Анна словно прибавила роста...
  Большой палец ноги пронзила боль: её укусила Домовая мышь.
  Жива! - Анна забыла обо всём: мышь осталась жива!
  Та подняла на неё мордочку и застучала хвостом, свирепо скрипя зубками.
  Анна протянула к ней руку, взяла - и услышала дрожащий старческий голос.
  Служу тебе, Царица, - ныла Фёкла и дёргала её за полу халатика, -служу!
  За её спиной стояли призраки. Коза глодала полусухую ветку, подобранную с дороги и косила на Фёклу бешеным глазом. Филин просто сидел, крутил головой. Из прогона на дорогу текли возбуждённые ужи. А из колена Анны толчками била кровь, стекая в песок.
   *
  
  
  Я отправил Фёклу спать, - говорил ей Иван, накладывая жгут. - А то она от страха едва на ногах стоит. Вы не бойтесь, я уже почти фельдшер. С вашей раной мы справимся. - Иван ушел в кухню, загремел там, готовясь к наложению швов, и весело прокричал: - А вашу мышку я принёс и отпустил здесь. Она же совсем ручная.
  Иван возник из прогона с большой серой собакой, похожей на волка.
  Пират зарычал, поджал хвост и исчез. Опасливо косясь на чужую собаку,
  гордо удалилась и коза Ивана Николаевича, но только после развязного шлепка по заду, которым наградил её Иван.
  Когда Иван подошёл к Анне и взял её за руку, что-то лопнуло в ней, и она перестала осознавать окружающее. Её вели домой, ласково уговаривая, она всё хватала криницу из рук Ивана, а тот не давал ей цветок, улыбался... Цветок не сиял, качался, и был похож на амариллис... Она в постели, Иван с ней рядом. Анна поплыла на волне слабости.
  Для кого я храню цветок? Для вас? - пробормотала она.
  Нет, что вы. У меня в Москве полно амариллисов. Не надо, благодарю. Он вам так дорог.
  А у вас красивая собака, - вежливо сказала она.
  Волк. Он не у меня, он сам по себе. Иногда приходит. Любопытный очень - пришёл смотреть, что с вами. - Иван поднялся. - Спите, у вас глаза закрываются. А я пойду. Зайду завтра.
  Ой! Там опасно! На улице! - всполошилась Анна.
  Где наша не пропадала, - улыбнулся он. - А вы всё же запритесь. - Нагнулся погладить мышь. - Мышка у вас хорошая. Берегите.
  Фамильяр суетился вокруг, Иван отгонял его, будто мотылька, словно не замечая странности. - До завтра.
  Анна доковыляла до двери и заперла. Потом рухнула в кровать. В кринице на подоконнике тихо росла Сава-трава, и даже не светилась. Анна спала.
  
  
  На дороге шевелилось тёмное пятно: трясущийся дед Филимон лихорадочно сгребал в миску кровавый песок. Вокруг деда был выложен круг из повилики, но он ещё и крестился испачканной рукой, размазывая кровь по лбу. Выбрав песок, Филимон с трудом разогнулся, крякнул, и оглянулся на дом Фёклы. Ничего не видно: темно.
  Уходя, он забрал траву. Тогда из-за дома Сергея вышли призраки и долизали остатки. Серёжка ждал их с бутылкой водки и блестящими от счастья глазами: он опять не одинок.
  Под крыльцом у Анны работал Пират. Он бросил егеря и переехал сюда на ПМЖ. Теперь он рыл нору, с грохотом выбрасывая горы песка.
  У трубы сидел филин и стерёг мышей. Ужей он уже распугал.
  За холмом в доме Юрия горел свет. Юрий не спал, страдал от удушья и пил от сердца настойку боярышника. В глазах стоял пылающий цветок, и кровь Юрия почему-то лилась в его венчик. Глюки.
  Фёкла с тоской смотрела на дом Анны. К крыльцу не подойти - там Пират. Только бы не было дождя!
  
  
  
  9. Юрий, 23 июня.
  
  Дышать было трудно, даже подложив подушку под спину, чтобы сидеть в кровати. Страх смерти, этот отвратительный признак стенокардии, который не поддаётся никакому уговариванию, выгнал его из постели.
  Ежели ты, моя машина, капризничаешь, я тебя нагружу, - решил Юрий, - додумаю про Купалу, книжки полистаю.
  Теперь он сидел у окна с очками на лбу, перебирал книги. Уже светало.
  Вот! Вот что угнетало его днём. Вот та самая закавыка. В нашей ридной Украине купальницей назвали ещё два цветка: кувшинку и кубышку. И сразу можно венчать Ивана Купалу, они к нему как раз только зацветают. И венки из них плести проще, и пускать их по воде... И к лотосу индийскому они ближе.
  И всё же он прав. Раздвоилось что-то в восприятии Купалы людьми, как раздвоилось (не растроилось, кувшинка-кубышка - всё один чёрт) название цветка. Купальница. Волшебный цветок леса, цветок росы - одна сторона, и пленительный цветок открытой воды - другая. Из них плетут венки, венки перебрасывают через огонь, потом пускают по воде...
  Ну же! Каков символический смысл действий?
  Водяной цветок (кувшинка), побыв на челе человека, пронесён через огонь и возвращён воде. Смысл - единение вода-огонь-вода.
  Лесной цветок в тех же действиях участвует в гипотетическом празднике Купалы на Солнцеворот. Здесь будет единение земля-огонь-вода.
  Венок - это круг, охранный символ. На Ивана солнце (огонь), заключённое в венке, находится в круге воды, так как и цветок и вода реки - всё это вода.
  В Солнцеворот огонь-солнце заключён в круг земли (купальниц), а те окружены водой реки. Получается, здесь венок приобретает самостоятельное значение. И тогда нет сомнения в том, что оживление воды - не единственная цель ритуала. Живая вода предназначается для защиты земли от жара. Где уж обойтись без земли в таком вопросе, как защита от температурной инерции земли? "Солнце на зиму, лето на жару". Этой-то перегретой землице так нужна живая вода, ведь простая вода тоже перегрета. Транспирация, жизнь растений, охладит землю при испарении, защитит и укроет.
  Получается, что ритуал с кувшинками не имеет самостоятельного значения. Правда, оба водных растения имеют съедобные корневища. При утилитарном подходе к празднику как дарителю урожая съедобность жертвенного растения полезна.
  Какова исходная гипотеза Юрия? Язычество - это символическое знание, угасавшее в веках, терявшее свой, возможно, вполне научный, исходный смысл. Тогда ритуал с лесной купальницей первороден, а с кувшинкой - вторичен, ибо настроен на потребление...
  Да-с. Хоромы в язычестве делились на два круга: внутренний - капище, где приносили жертвы, и внешний - требище, где пировали жертвенными остатками. Вот что случилось в веках: капище исчезло, а требище расползлось, заняв все хоромы...
  Юрий листал Месяцеслов.
  "Жестокая жара". "Жестокий холод". "Солнце на лето, зима на мороз". Это ведь тоже температурная инерция мёрзлой земли и неживого льда. Где же этот праздник, приходящийся на зимнее Солнцестояние? Коляда, с плясками и ряжеными, со сжиганием чучела - явный новодел, да и длится слишком долго. А вот Карачун, с днём 23 декабря, с шатунами-буранами, с волками-метелями напомнил Юрию стаю волков и позёмку в прошлом декабре, плачущий дуб и неистовый, до колотья в боку, бег на лыжах... Было. А ведь пусто место для ритуала, препятствующего суровой зиме. И всё, что знаем, это новогодний праздник с елью, сластями и украшениями. Правда, с хороводом, что хорошо...
  Юрий поправил очки: света ещё маловато, но не хочется мешать электрический свет с дневным - розовым, рассветным. Открыл книгу наудачу: отличный метод, сродни гаданию. Главное, часто помогает найти необходимое...
  Нашёл. Вот ещё интересный обряд! Сжигание Бадняка - полена, пня или ветки... в этом что-то есть. Утилитарное "Сгорят все беды в новогоднем полене" Юрию не нравилось. Огня без дерева не получить - дерево всегдашняя жертва. А уж сухостой - жертва чистая. Если повернуть эту жертву на охрану всех растений... Погибшее в этом году дерево, усохшая ветка, умерший пень отдают жертвенному огню. Их тело сгорает, унося смерть от растений. Этот огонь, буде его разводят в жестокие морозы, уже не символ Солнца, а тепло ушедшей жизни дерева, подарок слабенькому Солнцу в самые тяжёлые времена. Годится.
  Юрий захлопнул книгу, но мысли продолжали метаться в голове.
  - А вот кельтская омела...- пробурчал он.
  Эй, теоретик! Не зарапортуйся! - похлопал его по плечу Дорофей.
  Юрий привстал, заранее скривившись, ожидая сердцебиения - но сердце будто забыло о своей болезни и отлично себя вело.
  Ха! Можно покурить. Он извлёк сигареты из нагрудного кармана.
  А это что за ритуал? - насмешливо поинтересовался Дорофей, засунув трубку в зубы. - Дымы, пускаемые всем миром в день Матрёны Зимней, обеспечивают кристаллизацию воды и выпадение обильных снегов, спасая Землю-Матушку от переохлаждения? Пардон, от гипотермии?
  Идея! - восхитился Юрий. - Давай вместе колечки пускать - авось смерчик какой-никакой произведём... Ты что, - добавил он, - вообще не спишь?
  С вами заснёшь! - махнул рукой Дорофей. - Из ража не вылазите. Вот что тебя сейчас вынесло из кровати? Научный поиск в бабкиных россказнях? "Если убить змею и повесить на берёзу, пойдёт дождь"? - Дорофей нахмурился. - Дождь пойдёт, когда хочет. Иногда он пойдёт, когда ты хочешь. Не когда любой, кто убьёт змею и повесит на берёзу, и так далее. А если ты считаешь, что в ответ на безвинную смерть идёт дождь, то сможешь вызвать дождь исключительно в случае убийства. Сам себя закодируешь, сам себе крылышки подрежешь. Отбери у тебя змей - и нет у тебя силушек. Ага?
  Мне что-то не хочется убивать змей. Раньше я всё об этом мечтал, планировал, но ты уговорил. Не буду.
  Ладно, не убивай, - разрешил Дорофей. - Только не забудь - тебе после меня шаманить. Сам ритуалы создавать будешь. Перемудришь - бред получится. Ложь. Фиолетовой красочкой зальёшься, подведёшь логическую базу, занесёт в сторону - не вылезешь. Символизм - дубина о двух головах. Как ни поверни, так себе же по лбу и получишь. Только один путь - прямо вперёд. - Дорофей почесал бороду. - Но с поленом, Бадняком этим, верно думаешь. Хотя к Карачуну тебе не подступиться - знаешь мало. И не твоя пока задача. У тебя лето на дворе, к тридцати двум термометр ползёт, а ты про стужи завёл. Соскучился по морозцу - лезь в холодильник.
  Омела на Карачуна! - быстро пробубнил Юрий. - А волки полезны лесам!
  Псст. Омела на Карачуна. Зачем?
  Два смысла: она панацея - его тоску прогонит, добрее сделает. Она паразит - его соки пососёт, слабее сделает. А? Её венком сплести: замкнёт, с одной стороны, оборонит - с другой.
  Ну, символист! - фыркнул Дорофей.
  Только зачем они под омелой целуются, ума не приложу.
  А это они свою, английскую, тоску прогоняют. А может, мазохисты. Хотят, чтобы их высосали. Жизненной силы у мистера Пиквика много, хочет подарить её паразиту. Причуды джентльмена. А почему волки полезны?
  Не в обычном смысле. Метели. Снег нагонят, наметут сугробы к препятствиям - стволам, деревья лучше перезимуют. И кусты. Что-то мне Карачун не противен.
  Ему не противна та большая гора, - пыхнул колечком Дорофей. - Эверест, что ли? Пусть уж стоит. Вот если бы противен, тогда даа... Тогда он её одним пальцем, как блоху.
  Юрий рассмеялся. - Что, мания величия?
  Ух! И какая зрелая! Аж соком капает, - серьёзно ответил Дорофей. - Мы не маги. Мы только немножечко подправляем вполне совершенный мир. Без нас он проживёт... Но скучно. Вот он и даёт нам поразмяться, смотрит: а которая человеческая блошка выше прыгнет? Ту и перетащим к себе в новые угодья. - Дорофей закинул ногу за ногу, откинулся на стуле, приподняв передние ножки - сейчас упадёт на спину! Не упал, а продолжил из этого неустойчивого положения, крайне нервируя Юрия. - Ты, Юрий, прыгаешь высоко. Смотри, голову при приземлении не порань. Роль у тебя важная, да ты ещё не допрыгал, чтобы её узнать. Дома-то новостей не высидишь - только омелу с иными паразитами. - Он ткнул пальцем в грудь Юрия. - Что ты расселся? Выходит, яйцо тебе придётся к сосне нести, так что Волк тебя ждёт. А я докурил. - И Дорофей исчез.
  С чего это он решил, что я опять к сосне побегу? - возмутился Юрий, открывая холодильник. - Шпыняют, вышвыривают, диктуют. А я ничего не решаю?.. Ффф!
  Древний холодильник потёк, в контейнере плавали в луже огурцы и помидоры. Юрий щёлкнул выключателем - его холодильник, прадедушка нынешних монстров, вечен, следовательно, нет электричества. Разумеется, нет!
  Он бросился к инкубатору - старые пенопластовые пластины долго температуру не удержат. Конечно, температура в термостате уже упала до тридцати пяти.
  "Выходит, яйцо тебе придётся нести", - издевательски пропел Юрий. - Ведь придётся. Откуда он-то знал, эквилибрист прозрачный, немножечко подправляющий небольшие вещички вроде мироздания! Мы - не маги! Тьфу! Ну, ведун!
  Электричество выключали редко, но надолго. Юрий надел штормовку и положил яйцо в нагрудный карман, к сердцу. Пусть сварится вкрутую он сам, но яйцу будет положенная температура!
  Он вышел из дома. Солнце стояло уже высоко. За задней калиткой его ждал Волк.
  
  10. Фёкла, 23 июня.
  
  Теперь Фёкла была на службе. Царица открыла ей доступ к Силе, и она отныне будет набирать Армию Тьмы: настоящую, живую армию. Детские игры с упырями закончены, Царице они не угодны. Фёкла дожидалась рассвета. Иван-духовидец давно ушёл, но Пират спал под крыльцом. Как его избыть?
  Ей не пришлось прибегать к хитростям: едва деревенские бабы взялись за подойники, Пират покинул пост и ушёл к егерю стеречь свою миску. Тоже ведь тварь Господня, ей пища требуется...
  Фёкла заторопилась. Взяла деревянную коробочку, перекрестилась, покрылась и побежала к Анне. Деревня безлюдна. Бабы доят, дачники спят. Фёкла тихо шмыгнула в калитку и с независимым видом засеменила по тропинке. Вот и заросли шиповника, где она потеряла платок. Где же след?
  Она нашла след под самой высокой и колючей веткой большого куста: чёрное пятно невесомой сажи от своего плата. Пришлось встать на колени и просунуть руки сквозь шипы. Пока она собирала сажу, руки покрылись царапинами. Старуха шипела, но догребала остаточки из глубины куста. Он попил у ней кровушки, колючка проклятая!
  С крыши затрещала на Фёклу недовольная сорока: это был её двор! Её. Ещё, по крайней мере, пару часов она царила безраздельно! Старуха выдернула руки из куста, закрыла коробочку, поправила плат и вернулась к себе, показав сороке язык.
  Царь рядом, коли Царь-Цвет ещё светится. Он где-то совсем рядом, прячется, таится. Но теперь у Фёклы есть средство. Есть. Она осторожно погладила коробочку. Зола от Царь-огня! Мечтала ли она о таком? Силушки будет - не мерено.
  К вечеру Фёкла пойдёт по деревне, поищет Царя. А теперь - баиньки: ночь-то всю прокуролесила, проказница.
  Тряся головой и ухмыляясь, она стянула платок, бросила марьянник на порог и заперла дверь. Бережёного Бог бережёт.
  
  11. Анна, 23 июня.
  
  Анна металась в постели, то скидывая, то вновь натягивая на себя перину, спасающую её от толкотни мыслей других людей, но почти неприемлемую в такую жару. Перина промокала от пота, и женщина спросонья всё переворачивала её привычным движением, просушивала в неподвижном горячем воздухе то одну, то другую сторону, и вздрагивала каждый раз, когда бередила больную ногу. Ни ветерка, за открытыми окнами колышется прозрачный знойный воздух...
  Домовая мышь сидела у изголовья, уставившись на её лоб бусинками глаз. Фамильяр лежал у ключицы и мерно вспыхивал. Амариллис на подоконнике замерцал, как-то съёжился, покрылся нежным серебристым пухом, колоколец свесился к земле: на подоконнике теперь проживала Сон-трава. Мышь на минуту отвела глаза ото лба Анны, бросила взгляд на траву, глаза её наполнились антрацитовым блеском, и она вновь сконцентрировала внимание на Анне, только повозилась, устраиваясь поудобнее - на долгое бдение.
  В окно било солнце, но сны Анны были о Тьме. Она сама была Тьмой - не Ночью, усыпанной звёздами, а Тьмой-хоть-глаз-выколи: тёплой, душной, влажной, пряной... засасывающей. Она была Гекатой, вырывалась под звёзды из своего кромешного подземелья, озирала пространство всеми тремя головами с перекрестья дорог. Чёрные псы, козы и змеи окружали её, она пила чёрную кровь чёрных овец и надевала венцы, свитые из "прекрасной дамы" - белладонны. Её руки с длинными овальными ногтями были украшены чёрными маками, одуряюще пахли сонным зельем. Колдуны и ведьмы со смазанными бледными лицами приветствовали её...
  Мышь напряглась. Анна вылетела из тела и взглянула на себя со стороны. Увидела лицо с безумными глазами, заполненными ночью расширенных зрачков; лицо с сияющими яростью глазами мщения; лицо с непроницаемо чёрными глазами, отражающее всякую жизнь от порога смерти... Её лицо было то, первое.
  Она услышала свой голос, рождающий эхо, эхо, эхо... Из прогона ползли ужи и рычала, подняв шерсть дыбом, собака по имени Волк.
  Слёзы крупными каплями покатились из-под закрытых век женщины, мышь всполошилась и прыгнула ей в лицо. Анна проснулась, ещё завывая по-бабьи, вдохнула, с трудом преодолев комок в горле, и села на кровати, слепыми со сна глазами спеша увериться, что... Что это сон? Но мозг уже проснулся и не дал ей обмануть себя. Сон ли? Не она ли там, среди ужей и чёрных зверей, бесновалась в ночи? Анна поникла, снова легла, бессмысленно бродя глазами по комнате - так, чтобы развеять боль.
  Мышь сидела на подоконнике и умывалась. Над ней возвышалась криница... без Цветка?!
  Заплаканная Анна вскочила, забыв о ноге, охнула и заковыляла к окну.
  В кринице вместо земли плескалась вода и плавал один маленький кожистый лист, поддерживая яйцо бутона. Кувшинка. Одолень-трава. Крошечка.
  Анна нежно тронула бутон, потом решительно захватила в горсть воду из криницы и плеснула в лицо.
  Одолень-трава, одолей меня, - прошептала она непонятную раньше фразу. - Избавь меня от лика злого. Не хочу я быть Гекатой, моим духам это повредит, - почувствовала лицемерие своих слов и исправилась, - мне это повредит, неправильный какой-то путь.
  Из угла раздалось громкое клацанье. Анна вздрогнула, обернулась. На неё щёлкал клювом огромный филин, тараща на солнце слепые жёлтые глаза. Запахло хвоей.
  Вот это не в бровь, а в глаз! - сказал Бор, выходя из угла и устраиваясь в качалке. - Ты, девица, наверное, всё в этой мебели сидишь. Думаешь мало: всё тюк да тюк. А умом тебя, вроде, бог не обидел. Царь-то твой всё философствует лежачим камнем, а ты везде поспела - и думать некогда. Что я тебе давеча говорил? Думай о своём Царстве. Думай, кто у тебя под рукой.
  Неужели всё зло мира? - ужаснулась Анна.
  Опять прыг-скок. Есть Явь, есть Свечение. Они живут по правилам. И тогда зла нет. Зло - паразит, кормящийся на Яви или Свечении. Знаешь правила - видишь, кто и как паразитирует, - назидательно вещал Бор. - Геката - твой бином Силы. То, чем ты, Царица, стать можешь, коли сама возьмёшься паразитировать на духах. А ты уже начала!
  Анна испугалась:
  Разве?
  Вот-вот! Разве. Ищи правила, девица: тропка у тебя в трясине проложена, шаг вбок - и нет твоей бездумной головушки. - Бор перестал раскачиваться. - О смерти думай, - воздел он палец, - о путях твоих духов, - он распрямил второй, - и кто твой Воструха - думай. Вот, три! - он потряс тремя узловатыми пальцами перед глазами Анны. - Пока три задачи. Хватит тебе бегать. Нога твоя поболит ещё, дома тебя подержит. То, что сама раскумекать должна, мне подсказывать не след. И ещё: думай, с кем якшаешься, а с кем дружишь. Ку-ку.
  Анна обречённо посмотрела на пустую качалку. Тюк-тюк. И в углу никого...
  Тьфу на него! Думай, думай. Профессия у неё была - думать не переставая. А чувствовать когда? В могиле?
  Анна вернулась в постель: спать на свету, думать о Тьме... Не будет она думать о Тьме. Страшно.
  
  12. Юрий, 23 июня.
  
  Волк бегал вокруг как обычный пёс: мышковал, стрелой уносился вдаль, прибегал, часто дыша и вывалив язык - разве что не лаял. Не спеша добрались до леса, вошли на любимую тропу Юрия, на страже которой стояли высокие сёстры - сосны-лиры, разветвляющиеся в вышине на два изогнутых ствола.
  Колеи волк обследовал, пробегая по воде, а потом оборачивался и лакал взбаламученную жижу. После прижался к ноге сильным телом и толкнул.
  Они стояли на дюне - только с другой стороны, на её дальнем конце. Здесь тропа начиналась прямо от военного полигона. Юрий дёрнулся, опасаясь дальнего часового, но тот смотрел словно сквозь них, не видя ни Волка, ни Юрия. Волк улыбался.
  Тропа, выбитая в глине сотнями ног, быстро сужалась, минуя кусты ободранной ивы, ржавые консервные банки, старые изломанные грибные корзины и более близкие природе следы человеческой деятельности, аккуратно прикрытые пятнистой туалетной бумагой. Волк осторожно переставлял лапы, обходя гигантские шины, ржавые велосипеды, гнилые доски, драные тапочки, горы тряпок... свалку, сбегающую в глубокий котлован. Когда набьют яму - зароют. Но пока котлован освоили жёлтые пупавки, розовые искристые метёлочки среднего подорожника, фиолетовые букетики колокольчиков. Они цвели среди дряни, стыдливо прикрывая её своей зеленью.
  Дождевая вода, стекавшая в котлован, подмыла песчаную стену дюны, омыла камни, и теперь они сияли в обрамлении блестящего крупного зерна песка: цветные кремни, алые стеклянные головы, сердолики. Черные кристаллики мориона, выбитые из породы, пускали зайчики, словно совершенные гадальные шары. Жёлтые, белые, голубые кварцы выглядывали из песка. Чёрные гагаты выстилали дорожку ручья, и даже один опал - жёлтенький, скромный - притаился в промоине. Прямо над ним нависала гора мусора, удерживаемая кучей изломанных фруктовых ящиков.
  Человек и кости Земли. Юрий оглянулся на Волка, тот пристально глянул ему в глаза, и Юрий увидел среди камней туманную фигуру пожилой женщины. Она шла вдоль свалки, аккуратно укладывая в мешок то один, то другой камень. Сначала любовно держала его в руках, поворачивая на солнце, улыбалась, словно бы только ему, и убирала. Потом повернулась и исчезла на дюне, расплывшись туманом. Только колокольчики качались, подтверждая её недавнее присутствие.
  Волк обошёл Юрия и побежал вперёд. Шаг - и Юрий на дюне. Пахнет и светится земляника. Шаг - и он у трона Сосны. Там лежит Волк. А в ямке корней - марьянник (Юрий забыл, не сорвал), и квадратная лаковая пластинка гагата.
  Земля служит Жизни?
  А Жизнь - Земле, - рыкнул Волк.
  А ты? - не очень удивился Юрий - он давно ожидал чего-то такого.
  Будущему. - Волк отвернулся и закрыл глаза.
  Вот и поговорили.
  Юрий обнял ствол Сосны, предварительно положив яйцо в ямку корней подальше от марьянника и гагата - что означают эти приношения, ему пока невдомёк. Обнял - и увидел огромную друзу кристаллов кварца, полузасыпанную снегом. Обхватив её руками, давешняя туманная женщина сидела на снегу. Вокруг неё, по утоптанному снегу, в хороводе неслись мужчины, бешено топая, буквально летя в прыжке: руки одного на плечах двух других. Юрий видел этот танец у греков и у венгров - он выжигает все страсти, даже смотреть на него означает полное опустошение и бессилие... и восторг единения и сопричастности.
  "Они соединяют жизненные силы в помощь Земле, - подумал он, - конечно, не страсть движет танцем - служение".
  И почувствовал тихое удовлетворение Царя. Значит, прав.
  План изменился: теперь Юрий будто поднялся над кристаллом и увидел хоровод сверху. За спинами мужского хоровода поодиночке кружились женщины в белых широких одеждах с очень длинными широкими рукавами, кружились с той же самоотдачей, ввинчиваясь в небо. Мужские и женские голоса сплетались в хоре, гудя и журча, словно подземная река под домом Юрия.
  Третье кольцо образовывали снежные фигуры: по углам на ледяных кубах четыре поднявшихся на дыбы медведя с распростёртыми передними лапами, готовыми смертельно обнять кружащихся перед ними женщин, и восемь волков, будто бегущих посолонь.
  И четвёртым было кольцо пламени: круговой костёр из валёжника, обнаживший землю от снега. Языки оттаявшей земли подбирались к ледяным фигурам, те начинали блестеть, словно обсосанные леденцы, по специальным бороздкам с них стекала талая вода и собиралась в ледяной чаше у ног статуй. Эту воду выпьют после танца...
  Да, ритуал 22 декабря он бы сам не придумал.
  А где жрец? - быстро спросил Юрий, чувствуя, что сосна начинает его отпускать.
  В ответ снова изменился план: мужской хоровод и единственное лицо наплывом - отрешённое и чёткое лицо Дорофея, молодого поющего Дорофея.
  Кто же Карачун? - недоуменно подумал Юрий - и рухнул к кристаллу. Тот обжёг холодом его руку.
  Кристалл? Разве он не Земля?
  Холод, - ворчливо проскрипел Дорофей. - Холод твой Карачун. Нету его. Есть Земля.
  Юрий опять сидел около дерева. Дорофей пристраивался рядом.
  Волки-метели и шатуны-бураны есть, а Карачуна нет? - удивился Юрий.
  Есть холод воды - лёд. Есть холод земли. Лёд, положим, можно твоей омелой увенчать. А с температурой почвы ты что сделаешь? Будет бред. Этот бред придумывали поздние жрецы - кукол всяких для сжигания и прочую чепуху. Не нужны персоны для физических явлений. Кроме очень сложных.
  А мы тогда что за персоны?
  А мы - персоны явлений психических.
  А Земля, Солнце?
  Угу. Сложные составные персоны. В том числе явлений психических. Да? Хватит, а? - попросил Дорофей. - Не хочу ходить в цвете спелого баклажана. Опять ты в теории полез. Практику давай. Вся теория в тебе самом давно заложена, умствовать - только портить.
  Практику? Вот ты молодой скакал. А я старый. Как же тебя заменю?
  Дорофей захохотал.
  Старый? Не могу! Щенок! Ещё как спляшешь. Поёшь вот малость скованно, но не всё сразу.
  Когда это я тебе пел? - обиделся Юрий, заслуженно гордящийся своим голосом.
  Дорофей покачал головой:
  И какой ты военный? Никакого внимания к объекту! - и повернулся к дереву.
  Юрий вновь взмыл над хороводом, приблизился, и увидел себя - себя! В белой овчине, с красными щеками, ожесточённо бьющего ногами и вопящего сложную мелодию... Господи! Ничего не понять.
  Хватит понимать. Скоро совсем одуреешь. Прими пока как есть.
  Дорофей взял в руки яйцо и устроил его между лапами Волка. Волк положил морду на неожиданный подарок. Юрий вскрикнул и выхватил яйцо из-под опасной морды.
  Ты что? Это мой цыплёнок.
  Дорофей покачал головой.
  Он тебе помочь хотел. Сам виноват. Теперь жди до срока. Хотя цыплёнок уже не твой, а его помощник. Дурень ты самовлюблённый, Юрий. Тянешь кота за хвост, и не знаю, как тебя направить. Больше не приходи, пока сам не разберёшься. Оох!
  Юрий остался один. Яйцо лежало в руке... Опять что-то не так. Поёт он, что ли плохо?
  Бред! - вырвалось у него словечко Дорофея. Он встал, оглянулся, прощаясь, на Царя, сделал шаг - и вышел под сосну-лиру.
  Дома включили электричество, он устроил яйцо в инкубатор и завалился спать. К вечеру во фруктовом ящике холодильника застыл лёд с вплавленными в него огурцами и помидорами. Карачун.
  
  
  
  ЗНОЙНОЕ ЛЕТО.
  
  
  13. Анна и другие, июнь - июль.
  
  
   Анна изменилась. В ней поселился страх. Днями она спала, просыпаясь лишь ради редких визитов Ивана и кратких разговоров на крыльце с лебезящей Фёклой. Утром выскакивала на гудок автомагазина, покупала необходимое - и снова погружалась в одуряющую дремоту. Ночью она старалась не спать: ведь призраки были на свободе и считали её своей Царицей. Неизвестно, что может взбрести им в голову, или что там у них командует? Желудок? А у Анны Цветок. Обещанный Царь Света так и не возник, и в душе Анны нарастало отчаяние. Бор не появлялся, к духам она не могла добраться - они проявлялись лишь в лесах и поле, а она по вечерам приставлена цербером к Цветку. Тот снова стал амариллисом и почти не светился во тьме. Анна всю ночь жгла свет и боялась. Фамильяр тускнел, жался к Анне, а у неё самой убывали силы. Словно в песок. Стали выпадать волосы и закачались зубы. Она-то думала, что справилась с облучением без последствий. Из троих тогда не заболела только она. А теперь, спустя десять лет, вычёсывает пряди... Жизнь утекает.
  Иногда она играла с мышью, но та оказалась самцом и была не такой ласковой, как прежняя. Прежняя была романтичной и нежной, любила смотреть на луну, опираясь лапками о раму окна: стояла часами, изредка восторженно попискивая. А этот носится по проводам, балансируя хвостом, качается на люстре и прыгает с пола на стол без заметных усилий. Иногда шевелит усами, смотря на неё, будто хочет что-то сказать, но не может. Жаль. Наверное, что-то важное. Он потом расстраивается, глазки у него грустно блестят.
  Когда заходит Иван Николаевич, его коза обязательно тащится за ним, толкает Анну головой и объедает колючий шиповник. Ну какой она злой дух? Коза и коза.
  Любит она тебя, - говорит Иван Николаевич. - Она только нас с тобой любит, других бодает.
  Другие к ней не ходят, так как по ночам у трубы сидит филин. Теперь Анна считается ведьмой и её боятся. А она всё пытается созвать филина с крыши - может, Бор появится. Филин её попыток не замечает.
  Пират стоически ночует в норе под крыльцом и выпрашивает еду. Удирает к егерю или погулять, а потом возвращается с виноватым видом.
  Фёкла рассказывает, что Филимон всё торгует самогоном, но он теперь большая шишка, у него появилось множество заказов.
  Чёрные делишки, - говорит Фёкла, потирая ручки, - чёрные. Говорят, на Серёжку порчу навёл - видела, какой он стал? Деда Ферапонтова уморил на радость наследничкам. Какие-то люди по ночам у него шастают, а двое даже живут. И сам помолодел, даже чёрная прядь появилась.
  Фёкла завидует, но она тоже похорошела и помолодела - не такая сухонькая, не трясётся. И всё ходит где-то по ночам. У Фёклы самой много заказчиков. Кого только она не исцеляла за это время! Дачники липнут на неё, как мухи - считают, что она их омолаживает. Анна Фёкле не далась... Кажется, Фёкла забыла всё, что случилось той ночью. Может быть, есть две Фёклы - ночная и дневная? Фёкла Тьмы и Фёкла Света? Она ведь молитвы бормочет вместо заговоров, о людях заботится. Анне варенье носит. Царицу и не поминает.
  Анне противно. Что Тьмы, что Света, Фёкла ей на одно лицо: Лиса Патрикеевна. Вот говорит, что почти из могилы двоих вытянула - а Анну с души воротит. Что-то с Фёклой не так.
  Что с ней самой, Анной, Царицей Тьмы? Где её духи? Где её советчик Бор, подсунувший ей Цветок и заперший в четырёх стенах? Царица не может справиться с лучевой болезнью? Что же ты за Царица такая, Анна? Может, ты просто безумна, и горшок с амариллисом стал твоей тюрьмой по прихоти поражённого мозга? И Фамильяр, которого словно никто не видит - твой глюк? А духи - сон?
  Анна рыдала и спала. Психушка придёт в свой черёд. Пока она просто рыдала - и спала.
  
  
  А у Фёклы болели руки. Она смазывала их линиментом алоэ, не доверяя своим зельям. Фёкла обожгла их в то утро, когда руками выгребала сажу из шиповника. Ожоги зажили, но теперь руки были в розовых пятнах, словно лишаях, и она должна была покрывать их крем-пудрой - какой лекарь с такими руками? Клиенты разбегутся. Пятна болели и сильно чесались по ночам.
  Теперь Фёкла действовала осторожнее: с золой работала в перчатках, пересыпала крошечной лопаточкой, и всё с молитвой, да в кругу марьянника. Ведь на перекрестье дорог надо, чтобы сработало - Царя Света она так и не нашла. Вот и надо, чтобы выход был на все четыре стороны, а до удобного перекрёстка час пешком! Ночью. У села нельзя - вдруг увидят? Фёкла тащилась в лес, обкладывалась марьянником и готовила свои травы, посыпая их сажей. А днём отмаливала болезнь и давала травок. Работало, как она и предполагала. Ещё бы! Сила Света, да не сработает? Свет всему голова.
  
  
  У Филимона появился новый заказчик. Старик быстро понял, что в районе действовать нежелательно, и нанял у егеря УАЗик. Витька с Женькой уже полностью воплотились и жили у него: Филимон не хотел, чтобы они окончательно прикончили Сергея. Тот совсем свихнулся и пил беспробудно. Выглядел ещё хуже упырей, а уж вонял... хоть святых выноси. Но всё же человек. Для дел Филимона человек тоже нужен - упыри без человека ничего не соображают.
  Филимон сидел у Серёжки, выводя из того хмель. Потом слегка его подкодирует - и за руль УАЗика, везти на подвиг его ораву. Филимон сегодня подкормил их кровью Царицы, но для серьёзного дела не хватит, придётся ещё разок на неё напустить. Он сказал сегодня Нине, что Царице плохо. Молочка бы ей отнесла, что ли.
  Не напасёсси! - сердито ответила Нина. - Самим мало.
  Пришлось заплатить. Конечно, им молока мало, когда Витька повадился к их корове - привык в жизни к её молоку, теперь озорует, кровушкой закусывает. Филимон запретил, да за Витькой не уследишь.
  Нина отнесла молоко, фальшиво улыбаясь. Царица совсем плоха... Ещё разок-два, а там придётся с ней что-то делать: лечить, что ли...
  
  
  Анна жадно выпила Нинкино молоко. Сегодня та и дождя не просила, смотрела жалостливо.
  Тебе на поправку, - сказала она и денег не взяла.
  У молока был странный вкус - солёный, будто с кровью. Корова больна? Нужно будет её посмотреть. Малинка была её давней пациенткой, Анна накладывала руки, когда бедняжке наступила на вымя склочная тёлка Машка. Боль удалось унять и вымя сохранить - Малинка исправно доилась.
  Нина потом божилась, что не было ничего у коровы - так, лёгкое недомогание. Понятно, чтобы не испытывать благодарности.
  Её Саша косил лужок Анны. В первые годы Нина иногда приносила молоко - сена-то два стога! А потом... по утрам заходила во двор и уносила сено, воровато оглядываясь. Ну зачем, боже мой! У неё молока никто не просит. А навоза, чтобы подкормить её же покос, и не допросишься.
  Видишь, как теперь мало сена? - виновато улыбаясь, сказала Нина Анне. Врать не умеет, сама же добавила, - Будто мы потихоньку унесли.
  Так унесли же! Три дня вдвоём уносили, Анна видела. Ах, Нина. Вроде ты хозяйственная, а это... такая кулацкая жадность, что Анне стыдно становится, словно бы сама согрешила...
  Подступал вечер. Анне полегчало; засветился, воспрял Фамильяр. Цветок прятался на тёмном подоконнике. Тополёк за окном шлёпал огромными листьями по ветру. Тоже судьба! Вырос самосейкой. Саша выкашивал его три раза, а потом стал обходить заматеревший кустик, беречь косу. И вымахал метровый веник. Анна решила оставить тополь, обрезала все ветки, кроме одной, подпёрла столбиком - и вот он: за год уже выше двух метров, с крепкими ветками и непривычно большими листьями... корень-то взрослый, а кормит маленькое деревце. Весной клейкие почки сладко пахли и прилипали к одежде. Ах, как прекрасен тополь с клейкими листочками! И этот запах... Анна собирала чешуйки почек и складывала в блюдце - нюхать. Жаль, что летом он не пахнет.
  Голова склонилась, Анна вздрогнула.
  Боже мой! Носом клюю. А мне ещё целая ночь предстоит.
  Она села в качалку, чтобы не заснуть.
  Тюк-тюк, - вспомнился Бор. - А ты стерёг цветок, Филин? Ночь за ночью - ты стерёг?
  
  
  Стемнело. По жёлтой полоске, оставшейся от заката на самом горизонте, бежали юркие длинные серые тучки. Бежали от деревни, от них дождя не дождёшься. Дождя дождёшься... забавно.
  Анна уснула в качалке, не успев включить свет. В комнате было темно, иногда слышался топоток Домовой мыши, а так - ватная тишина. Фамильяр слабо светился на груди Анны, прильнув к сонной артерии, вспыхивал в такт биению сердца Царицы. Подбежала мышь, застучала на него хвостом, но Фамильяр не пошевельнулся: эту мышь обижать нельзя.
  В заброшенном доме Филимон что-то шептал в круге повилики и пересыпал кровавый песок из руки в руку. Из углов начали сползаться жёлтые огоньки. Один, два... пять. Больше ему не нужно. На прошлом деле он потерял пятерых - разбежались. Ищи их теперь. Бродят по стране-матушке. А его основной костяк ещё не доел - Витька с Женькой стояли в дверном проёме, сияя глазами, ждали пополнения.
  Филимон запер песок в шкатулку и вышел из круга. Сегодня строптивых огней не было, повилика не понадобилась. Пришли только жадные до жизни и преданно вились вокруг шкатулки. Надо же! Сколько страстей не избыто! Он не ожидал таких урожаев: гемы уходят, если их ничто не держит в мире. А этих вот держит. К сожалению, чаще не любовь - такие оставались с ним - а мщение. Мстители уходили, получив тела, и взамен приходилось звать новые гемы. Текучка кадров.
  Витька с Женькой остались: Серёжку они уже свели с ума, а егеря пока не могли - Филимон не велел. С ними было проще, они местные, Филимон знал все их слабости.
  Он повёл своё стадо к дому Анны. Огоньки переплыли через забор вслед за переброшенной в крапиву шкатулкой - не устраивать же процессию по улице, разговоров не оберёшься. Придётся идти за шкатулкой. Сашка плохо косит! Всё себе, а крапиву оставляет - клевер норовит, или купырь. Мол, крапива плохо сохнет и прутья у неё. Опять придётся платить, и снова пойдут кривотолки о его неразделённой любви к молодайке Анне. Нина уж за глаза его Кощеем припечатала...
  Витьку с Женькой он повёл к калитке. Ползут, как черепахи. Без этого их свечения глаз и морока не было бы от них никакого прока. А так - Пират убежал, поджав хвост. Исчез, как не было.
  Крючок наружной двери Филимон открыл проволокой. Что зря тратить силы, когда через почтовую щель проволока проходит? На крючок внутренней двери - стала запираться, окаянная - пришлось потратить Силу. Немного: поднял руки с повиликой и толкнул, крючок звякнул. Не страшно, не проснётся: молочко-то ей сонное отнесли, маковое. Конечно, макового сока он добавить не мог, век бы с Ниной не расплатиться за молчание. Ох, сколько же дряни среди людишек... Растёр мак руками и Силой перенёс в банку, когда Нина наливала молоко. Лишние заботы.
  Открыл - и ушёл на двор. Там они сами разберутся: не маленькие, не впервой.
  
  
  Фамильяру снова предстоял бой. Он вспыхнул, качая Силу из Анны, засиял и ринулся на огоньки. Пять! Очень много. После третьего пришлось вернуться к Царице за Силой. Зато все пять уничтожены, но он почти совсем угас...
  Под качалкой металась Домовая мышь, бессильная спасти хозяйку. Витька впился зубами в шею Анны, и теперь слизывал капли выступившей крови, Женька нетерпеливо переминался рядом. Им надо немного - всего-то несколько капель - поддержать тело: егерю ещё не отомстили. Кровь Царицы - единственное, что может дать им физическое тело. Корова - так, для забавы, для объёма, для человеческой памяти, уплывающей от них всё дальше. Чтобы не поглупеть совсем.
  Новые, прозрачные, сияющие голубым светом отобранной у Фамильяра Силы, призраки обступили кресло. - Нет! Им хватит и песчинки. Они одноразовые. Царица - не бесконечный источник. Витька толкнул призраков к выходу, его гем заметался в танце морока, и призраки покорно побрели за ним. Филимон встретил их на крыльце и Силой запер двери.
  
  
  По креслу металась Домовая мышь, отталкивая Фамильяра от раны. Ещё чего! Ему-то она не даст. Уродов плодить! Паразит!
  Капелька крови дрожала на шее Анны в такт сердцебиению. Мышь замерла, чёрные глазки уставились на каплю. Если лизнуть? Тогда он вернёт облик? И, может быть, наберётся сил ей помочь... Мышь задрожала, нервно умыла мордочку и спрыгнула на пол - нет! Никогда. Ни за что.
  Фамильяр бессильно валялся на полу. Царица тоже пуста, Силы в ней не осталось.
  
  
  Анна уже с трудом вставала. Просыпалась часами - лёжа под периной, стучала зубами в ознобе и боялась покинуть якобы тёплую постель. Отогревалась на солнце, устроившись на закате на любимой скамье под жимолостью: оттуда тоже виден закат. Ела клубнику, роняя ягоды из
  дрожащих рук - ела, хотя и высыпали у неё на шее какие-то пятна. Аллергия? Родинки какие-то. Мерзость!
  Огород зарос, сил и времени на него не хватало. Пятнистый, иссохший под солнцем мокричник шубой затянул гряды, обтекая могучие стебли лебеды. А в клубнике воцарились сныть и крапива. Весь её прошлогодний труд даром. Зато Царь-Цвет в безопасности. Безумная Царица.
  Нужно вставать пораньше, хотя бы в четыре, дольше греться на солнце...
  Дай силы Царице Тьмы, великое светило! Ведь она тебе служит. Спаси!
  Солнце жгло растения, сворачивались от жара лепестки жасмина, а лёд позвоночника Анны не таял. Ночью ей казалось, что в копчике у неё поселился космический холод - и сосёт, сосёт, сосёт последние крохи тепла из её тела...
  
  14. Юрий, июнь-июль.
  
  Юрий строил, стерёг инкубатор, бродил по дому с сигаретой в зубах. Дрожало что-то внутри, участились сердечные приступы; он потемнел лицом, появилась одышка. Выходит, стенокардия не повод его отставки, а истинная причина? Этого Юрию не хватало! Вдобавок он постоянно ходил в синяках - любой удар приводил к безобразному синему пятну, что чернело, а после за день-два проходило цвета побежалости и неделями удерживало жёлтый цвет. Выглядел он так, словно его каждый день мордовали на ринге. Шея стала какая-то неровная, бугристая, и Юрий вечно резался при бритье. Тогда текла кровь - алая, жидкая, и никак не хотела сворачиваться.
  "Бросить всё, поехать в госпиталь?" - Юрий содрогался от этой мысли. Только начни болеть - залечат. Он уж как-нибудь на травке, на солнышке.
  Иногда он ходил в лес, но ни разу не набрёл на дюну. Волк тоже не появлялся.
  Потом вылупился малыш. Юрий воспрял: есть наперсник, жизнь идёт. Цыплёнок был жёлто-коричневый, серьёзный и очень прожорливый. Юрия он счёл мамой и везде бегал за ним, озабоченно пищал и забегал вперёд, прямо под ногу, чтобы его не потеряли.
  Юрий стал гулять в саду - ради Золотка. Имя нейтральное, и петушку и курице пригодно: Золотко. Цыплёнок рылся под смородиной, смешно загребая большими ногами, клевал ягоды, носился вокруг Юрия за бабочками, потом забирался на колени - спать. Рос быстро, крепкий птиц.
  Ночью Юрий словно падал в глубокую чёрную яму, полную озноба и страха, бился там, боролся, но проснуться не мог. Тогда цыплёнок вылезал из корзинки и устраивался у него на груди. Когда Юрий начинал стонать, птица наклоняла головку и клевала его крепким жёлтым клювиком: пищать бесполезно, Юрий не услышит.
  Дважды глубокой ночью у кровати появлялся Волк. Он бережно брал цыплёнка зубами, относил в угол и прятал между лапами. Тогда Золотко спал на боку, в тёплом гнезде под волчьей мордой, и во сне дрыгал ногами, будто куда-то бежал. Перед рассветом Волк исчезал, и цыплёнок, замёрзнув, перебирался под одеяло, на грудь Юрия.
  Гораздо чаще бывали страшные ночи, когда к шее Юрия приникал зелёный огонёк и начинал разгораться, озаряя комнату мертвенным изумрудным светом. Тогда Юрий метался и плакал, а огонёк жадно сосал Силу, словно телёнок молоко. Золотко прятался в корзинку и видел вокруг огонька фигуры людей. Злых людей. Сначала они были худыми и больными, потом, напившись Силы Юрия, выздоравливали и отрывались от его шеи с удовлетворённым рыганием. Цыплёнок злился и топорщил пеньки перьев на голове и шейке, шипя, будто змея: он совсем ничего не мог поделать... Каждый из этих огней, сам того не поняв, уже служил Тьме.
  Утром птенец будил Юрия громким писком, требуя еды, и Юрий с больной головой шёл варить яйца. Холодильник морозил их в камень, и приходилось хитрить: оттаивать их с вечера, варить утром. Цыплёнок наедался пшеном с крапивой, заедал яйцом и ждал. Ждал орехового масла, без которого не считал завтрак законченным. Склевав столовую ложку масла, успокаивался и начинал задавать работу тряпке. Ковёр Юрий убрал, но пол Золотко усаживал большими ляпами.
  - Гуанит Цыпа отлично, - думал Юрий. - И как в него столько еды
  влезает?
   Цыплёнок не укладывался в норму ни еды, ни роста: к концу июля оброс пеньками золотистых перьев и требовал почесать шейку.
  
  
   Однажды ближе к вечеру появился Дорофей.
  - Она умирает, - сказал он, присев на лавку рядом с Юрием. Золотко
  тут же прыгнул к нему на колени и задремал.
   - "Не провалился! Петька одного с Дорофеем плана?" - ошеломлённо подумал Юрий.
   Дорофей нарочито медленно набивал трубку, уминал табак. Вот, закурил. Юрий смотрел на него, не понимая.
   - Ты что, совсем чурбан? - взъярился Дорофей. - Говорю тебе, Царица умирает. И не только из-за собственных просчётов, а и потому, что Царь-Цвет должен быть у тебя. Ей он опасен, голова ты дубовая. А теперь он не может без неё. Теперь только один путь - ты и она, понимаешь? Ты и она.
  - Вы сами меня бросили! - взорвался Юрий. В голове стучало. - Где я
  буду её искать? Башмаки железные до дыр исходить? Палку железную изломать? Что ещё за испытание вы выдумали? - Он стукнул кулаком по стене сарая.
  Она умирает из-за него. Издеваются... Жар злости распирал Юрия. Откуда-то потянуло вонючим дымом. Цыплёнок взлетел ему на голову.
   Взлетел! Ничего себе. Крылья уже все в перьях! За день... Золотко тюкнул жёстким клювом в темечко.
  - Отставить! Больно, - взревел Юрий, смахнув нахальную птицу. Злость угасла, он отчего-то сразу устал. Запах дыма усилился.
  - Доорался. - Дорофей словно истончился. - Теперь торф горит. А ты у
  нас ничего не знаешь. Ублюдок! Тебе её показали. Мало? У тебя мозги навыворот, только ритуалы придумывать. Иди к Сосне! Со своим пернатым иди, а то не дойдёшь. - И Дорофея будто не было.
  
  15. Анна, конец июля.
  
  Необычно тёмные ночи - ничего не видно. Только слышен шорох листвы и кузнечики громким треском скрадывают тьму...
  Анна задёрнула гардины, хоть цветок и не сиял. Привыкла. За это время привыкла символически отрезать себя от мира. Какое дело миру до неё? Она одна.
  Качается верхний резец - к потере близкого мужчины. Нет у неё таких, резцу не о чем ей сказать. Он качается, чтобы выпасть и окончательно обезобразить эту старуху. Она уже ни во что не верит. Только, может, в Домовую мышь. Фамильяр слабый, и ей его усилить нечем.
  Теперь уже не страшно думать о Тьме. Теперь уже ничего не страшно...
  Шелест больших крыльев: филин. Не Бор, а филин. Живёт своей жизнью, ест мышей и пугает соседей. Хорошо, хоть не ухает! Ухнул, мерзавец. Не будет она выглядывать, всё равно ничего не видно. Хочешь - будь добр сюда, материализуйся в углу и отдавай распоряжения. А так... Обойдёмся. Будем думать про Тьму.
  Духи, её духи, по которым она так соскучилась, заняты тем, что используют, потребляют энергию Солнца, законсервированную духами Света. Они берут её, создают плоть растения, его запасы. Потом другие её духи забирают плоть погибшего растения, неживую органическую материю. Материю, потерявшую жизнь. А Жизнь - это что? Процесс труда духов Света и Тьмы. Смерть - уход Жизни. А это что? Что уходит? У человека уходит что-то, что весит два с половиной грамма...
  Растения светятся, это Анна видит. Светятся всегда, но во всякое время по-разному: когда радуются, когда гневаются - всегда по-разному. Это и уходит - результат внутренних процессов, движений в растении, его гало. Гало, вообще говоря, Свет. Какой-то новый Свет, Свет Жизни. И этот Свет уходит со смертью. Куда? В растительный рай?
  Ладно. Значит, есть ещё духи, что отвечают за высвечивание "души" растения - этого самого гало. И они уходят со смертью резко, словно их позвали.
   Жизнь - бой, в котором её духи постепенно сдают позиции - тормозится рост, снижаются запасы, ослабляется регенерация. И когда всё это становится слишком слабым, растение вспыхивает и погибает в один момент, как сгинула её пилея в горшке и все её отросточки, расставленные по банкам, как увяла в одночасье китайская роза, прожив с Анной полжизни. После такой смерти никакая сила не вернёт жизнь растению. Мы привыкли - из отростка в отросток, и всё думаем, что растения вечны. А живут так только паразиты - привитые отростки умершего от старости дерева, живут веками после его смерти, неполноценные в своей жизни, высасывающие соки из несчастного привоя, как бы живут, трупы живые, а не деревья... Яблони. Не зря она ест только дикие яблочки не привитых деревьев.
  Анна вдруг разозлилась. Царство мёртвых, вернее, трупов - её царство! Трупы - пища её духов. Как смеют поддерживать якобы жизнь, и даже увеличивать массу трупов? Как смеют отбирать соки, созданные её духами, для нужд всяких паразитов?
  Поймала себя на мысли.
  - Так ты всё же Геката, дорогая Анна? Тот её лик, что каменными
  непроницаемыми глазами запрещает живым вторгаться в своё царство, а мёртвым - его покидать? И к услугам твоим пёс Цербер... гм... склонный к дремоте Пират? Стало быть, рановато от Гекаты отказываться...
  Так что происходит после, когда духи роста, запасания, регенерации уходят? Приходят духи разложения, которые используют органическое вещество и приводят его к простым составляющим. Не всё вещество разлагается: часть его остаётся в почве. И нарастает почва, консервирует в себе неиспользованную энергию Солнца. Ил, что неудобоварим для разложения, но годится для новой жизни - для наращивания массы новых растений. Когда и те умрут, их ил пойдёт в дело. Итак, ил - это "мёртвое" тело растения, гало - душа, духи - процессы.
  Как духи формируют душу? - Они используют движение веществ и образуют свой Свет - гало. Встречное движение: от ила - к Солнцу. О, это особенные духи! - Анна впервые за многие дни улыбнулась, предвкушая встречу. Этих духов она ещё поищет.
  Кстати, думает она вовсе не о Тьме. Ну и ладно. - Анна чиркнула зажигалкой - та вспыхнула факелом, чуть не опалив волосы. В эту жару и зажигалка перегрета...
  - Итак, Закон Жизни - потребление энергии Солнца духами Света и Тьмы. Закон Смерти - отдача души Солнцу. Где могут возникнуть нарушения? - Естественно, в потреблении. Избыток воды, избыток ила, избыток Солнца - всё нехорошо. Или переразвитие и гниль на корню из-за торжества духов Тьмы, или угнетение и иссушение из-за торжества духов Света. Жизнь балансирует на грани нормы - правильном соотношении духов Света и Тьмы.
   Где ещё искажено потребление? - Только что, вот сейчас, она думала... - Ну да, паразиты. Они сосут соки, ослабляя ил, снижая действенность работы духов Тьмы. И - парадокс! - преобладает Свет. Не сам Свет, а болезнь преобладания Света - иссушение и угнетение. Со всеми вытекающими.
   - Господи, может, у меня глисты? - испугалась Анна. - Паразиты? Едят мою плоть, и Свет преобладает, рушит организм? - Анна покрутила головой: шея застыла в неподвижной позе, - А, тьфу! Я - животное. Ещё не всё ясно с ними, - она бездумно закачалась в кресле и неожиданно заснула.
   За окном возмущался тополь: Анна разрушила блок недеяния и Филин смог посидеть на тонком деревце. Он раскачался, пытаясь удержаться, замахал крыльями и сердито ухнул. Потом улетел.
   Во тьме никто не видел, как ствол дерева утолщился, прянул вверх, и большие ветви с гигантскими листьями повисли над дорожкой. Теперь дорожка к дому шла в тоннеле шиповника с крышей из ветвей тополя. Ветви спускались низко - так, чтобы гладить входящих по голове.
   Утром Анна удивилась, потрогала ветки. - Ну, ты даёшь, - уважительно сказала она дереву... На душе стало легче - вера вернулась. Самообман не вера, а неверие...
  - Ты его подстриги, - недовольно пробурчала Фёкла. - Плат срывает.
  - А ты нагнись, - посоветовала Анна. - Стричь не буду.
   Она проснулась в четыре, поговорила с Фёклой, выползла на солнышко. Досидела до заката. Есть уже давно не хотелось, и она беспрерывно пила чай с лимоном. Ночью - кофе, кофе, кофе. Спать нельзя... Анна не замечала своих тонких рук, запавших глаз, качающихся зубов - она думала о Тьме. Мозг, лишённый кислорода, пылал.
   - Животные. Что в них Свет? Они стоят в пищевой цепочке ниже живых растений, словно духи-разрушители. Они убивают растения, съедая их плоть, их ил. Из него строят свой ил. Но, когда умирают, вспыхивают так же. И гало у них есть. Они Живые. Откуда они берут Жизненную Силу? - Перед глазами насмешливо закачался школьный плакат со строением кровеносной системы, его сменил другой - пищеварительной, дыхательной... - Хватит! - возопила Анна, - Ясно. В организме животных духи заняты ещё и этим - движением процессов за счёт использования консервов - ила жертв, тела жертв. Правда, растения тоже так умеют - используют запасы...
  За её спиной мерно вспыхивала на подоконнике Сон-трава.
   - У растений река энергии - это энергия Солнца, и их жизненная сила - это вращение турбины организма в потоке. У животных река энергии - это разложение сложных веществ, и она, эта река, крутит все жизненные процессы. Животное не может получить энергию от Солнца и отбирает её у растений. Значит, плоды трудов духов Света и Тьмы растений поглощаются животным и высвечиваются в виде гало. Первая жертва животного - его мать. Её соки дитя пьёт, её жизненные силы отбирает в свою пользу. Как привой яблони: сам не может получить энергии, сосёт подвой... Так, но не совсем: дитя покинет свой "подвой", едва сможет добыть пищу. А до того сначала сосёт изнутри, потом - снаружи, молоком берёт свою жертву. Значит, база Жизненных Сил животного - часть Жизненных Сил матери. Потом оно съедает новую жертву - растение, что умирает только по собственному приказу, а значит живёт в зубах и желудке хищника (растительноядного "хищника"), высвечивая агонизирующее гало. Итак, жертва даёт хищнику ил и гало. А раз даёт, то, наверное, обе составных части используются, просто мы никогда не задумывались, куда девается форма банки, когда она лежит на полу в виде груды мелких осколков... Этот вопрос из той же категории. Имеем право допустить, что гало ещё не умершего растения используется хищником. Тогда Жизненные Силы растения могут входить в состав ауры животного. И отсюда - не дóлжно ждать, что у растений есть некий специальный рай. Есть место пережидания - это домик духов: не растения, а отдельные процессы, структура энергоинформационная...
   Животные - жертвы умирают сразу, и их гало покидает ил. Значит, души животных могут сохраняться даже в случае неестественной смерти типа гибели в зубах хищника. И от них остаётся огонёк души, гем. В жизни от них остаётся дитя, в смерти - гем. Духи красные, но гемы животных жёлтые - они идут к Солнцу: так завершается кругооборот энергии.
   Получается, что термины Жизнь и Смерть определяются через Жизненную Силу, коя... до конца не ясна. - Анна поёжилась. - Пойдём от семени. Зачем, спрашивается, ему дышать? Школьный ответ - для поддержания жизнедеятельности. А, собственно, зачем её поддерживать? Есть семя, лежит себе в почве, ждёт тепла и воды... Может положиться на Матушку-Землю. Ан нет, живёт, сохраняет Жизненные Силы. В анабиозе живёт, на минимуме - но живёт. Почему? Ведь уже построена вся структура, собраны все запасы... Потому, что структура требует поддержания, ремонта, потока... Жизни! И процессов для этого поддержания: самого минимума, удерживающего жизнь в анабиозе семени - Жизненной Силы. К закону "Клетка из клетки", подразумевающему структуру клеток, нужно добавить "Жизненная сила из Жизненной Силы". И минимально необходимая её доля - гем!
   Сделано. Можно продолжить...
   На колени Анны прыгнула мышь. Женщина погладила зверька, рассеянно застегнула и расстегнула халатик... Нужно успеть продумать. Успеть. У неё осталось мало времени, сознание уже плывёт... Теперь о Тьме.
   О чём она... о призраках. Почему гемы людей бродят по миру? Им надо уходить по восходящему пути, а они застревают. Почему? Люди - не животные? Что у них не так? Где нарушен закон?
   Она взглянула на накрытый стол: на тарелке вялая замороженная зелень, консервы, жаркое, хлеб... всё убитое, ауры нет.
  - Ясно. Человек из-за своего способа питания перестал быть хищником
  Силы, он стал палачом Силы. Сила, гало, аура из его еды уходит в никуда, и он потребляет чистый ил. Его Жизненная Сила - только Сила матери и сила химических превращений ила жертв. Наверное, этого маловато... Поле умирающего щура крутит рамку в десяти метрах, а человека - только в трёх. Вот они, два грамма души, плывущие из поколения в поколение, Сила потомственная. Не все люди имеют только её, но про тех, с потомственной душой, говорят: "Что жил, что не жил". Большинство научилось извлекать жизненную Силу иными путями: через восприятие. Человек пьёт глазами и ушами красоту природы, становится аккумулятором крох Жизненной Силы, просыпанной другими в виде красоты и совершенства. И каждый создаёт свой гем на жизненном пути: чем больше видит и слышит, чем больше радуется, тем сложнее гем... Аккумулятор Жизненной Силы - вот космическая должность человека, и земная роль человека, о которой он ничегошеньки не знает.
   Сон-трава задрожала и погасла. Её место занял амариллис. Голова Анны закружилась, но поток мыслей смёл поставленную Цветком преграду и завершился.
   - Человек может наращивать гем и иначе: ненавистью, завистью, муками других, злобой, избыточным патронажем-паразитизмом на любимых. Иногда у него искажено восприятие, и он вожделеет уродства. Приобретённая таким образом Сила в круговорот не вхожа, не те частоты, скажем. А если она велика, эта искажённая часть, то бродит отягощённый несданной Силой жёлтый огонёк по миру, желает, злобствует. Он Солнцу не пригоден. Он - вне системы. Он помнит своё тело и жаждет вновь его обрести, обрести ил, удовлетворить свою страсть.
   Бродячие огни прошли разный путь: Коля кинулся к Свету и сжёг свою Силу, а Витька и начальник лагеря выпили Силу Фамильяра, а тот - её Силу. А она - Силу духов Тьмы. Вот и всё. Паразиты. И она - тоже. Сила в ней такая только из-за того, что духи Тьмы дают ей свой отблеск: крохи в виде красоты смородины, гриба, цветущей ивы... наконец, свою любовь. И Сила Анны - для служения им, для возврата Солнцу, а не для паразитов!
   Анна протянула руку за чашкой чая, взяла её - и потеряла сознание. Кружка подскочила на полу, раскололась надвое, чай лужицей растёкся по доскам пола и намочил Домовую мышь.
   Фамильяр прижался к шее Анны и исчез навсегда.
  
  
   В эту ночь Филимон привёл к дому Анны ещё три гема: прошлая операция сорвалась, все упыри разбежались. Теперь придётся поучаствовать самому, как ни хотелось Филимону остаться в стороне - Серёжка уже совсем обезумел и сам разгоняет упырей, устраивая, как он говорит, "перформансы". Откуда что берётся? Ничего не соображает, а слова заучивает.
   Старик шёл первым, нёс шкатулку с песком. Гемы торопливо летели за ним по туннелю, сторонясь шиповника, усыпанного мелкими розовыми цветами. Вот один, самый торопливый, взмыл над головой Филимона, коснулся ветви тополя и погас. Виктор заволновался, заковылял быстрее, спугнув второй огонёк, тот поднялся выше... Виктор замахал ему вялой рукой, его гем заплясал в мороке, но уже и третий огонёк рванулся вверх - Виктор не успел, только коснулся ветки, и она, неожиданно опустившись, хлестнула его по лицу.
   Гемы потеряны. А сам Виктор почувствовал лёгкость в неповоротливом теле, увидел, как теряет плотность коснувшаяся тополя рука, мутнеет зрение...
  - Эй! - просипел он, хватая Филимона за плечо. - Дай! - Он потянулся к
  шкатулке. - Скорее!
  Филимон отпрыгнул на крыльцо. Ещё что? Новости! Бунт? - Он зашарил
  рукой на поясе, повилика соскользнула, и Филимон остался безоружным. Засипел на глазах теряющий плотность Женька, кинулся к шкатулке, толкая Виктора... Отступать Филимону некуда. Лица упырей текли, глаза гасли, но сила росла - Сила распада. Они набросились на хозяина вдвоём, вытолкнули в кусты, вцепились в шкатулку... и потеряли облик. Шкатулка упала, на дорожку просыпался драгоценный песок, два огонька взмыли и ринулись в туннель, под опускающиеся ветви. Те зашелестели, подрагивая мелкими круглыми листиками... Огоньки запутались и погасли. Шелест усилился, с ветвей посыпались листья, устилая дорожку толстым зелёным слоем.
   Филимон выбрался из кустов, кинулся к шкатулке, заглянул. Песок, оставшийся в шкатулке, дымился и исходил паром. Он почернел, затем вновь посветлел - будто и не было на нём крови... На чистом песке лежал лист. Лист осины!
   Филимон охнул, упал на колени в надежде подобрать хоть что-то, просыпанное на дорожку, но дорожка была устлана осиновым листом и из-под него пробивались редкие дымки...
   Огромные листья тополя над головой издевательски повисли на склонённых ветвях: ветер утих.
  
  16. Юрий, 2 августа.
  
   Юрий собрался в лес. Под ногами крутился птенец и страшно мешал. Так, не забыть марьянник с повиликой. Куда деть Золотко?
   Он взял птицу на руки - вид идиотский, надо выходить задней калиткой, а то Моня потом будет со всей деревней обсуждать безумие племянника. Хотя сейчас она занята дачниками, ей не до Юрия.
   Цыплёнок уже тяжёлый. Каким же он вырастет?
   Над головой крутило тучи и мелко плевался дождичек. Трава на лугу ожила и снова пустилась цвести: теперь цвели кипреи, доцветала в низинах таволга, клубился у полей икотник, пышные кусты журавельника яркими малиновыми пятнами оживляли луг полыней - серебристо - серых, с жёлтенькими невзрачными цветочками. Юрий любил полынь - и за красоту, и, главное, за запах. Растирал в руках нежные листочки и нюхал... Иногда рисковал засунуть пару цветочков в сигарету - дыхание сразу углублялось, пропадала одышка и живущий в груди стариков мерзкий свист - "Зюзик", как называла его Моня...
   Цыплёнок рвался с рук. Пришлось выпустить у обочины, дать покопаться вокруг валунов известняка с отпечатками древних раковин. Один валун Юрий перевернул, и Золотко кинулся клевать муравьиные яйца, горками сложенные под тёплым камнем. Юрий курил, "окатывался ильинским дождичком". Хорошо, штормовку надел, только вот Золотко промок и забрался под неё - греться, промочил Юрию весь живот.
   В лесу стреляли: сегодня егерь увёз пьяную толпу в ночь. Под выстрел бы не попасть...
   У опушки появился Волк. Естественно, он знает, что Юрий именно сегодня сюда придёт. Круговая порука. Золотко, увидев Волка, радостно запищал и спланировал тому на голову... Хоть бы хны! Ну да, это его служитель, а не Юрьев цыплёнок.
   Так и шли: впереди Волк с цыплёнком, что пересел ему на спину и смешно балансировал крылышками, сзади - злой Юрий.
   Всплыло Её лицо. Умирает... Он снова увидел картину, показанную ему Сосной: она смотрела на закат за холмом... Его холмом! Только с другой стороны. Там же... Там же всего несколько домов! Оттуда Серёжка с его бабой Надей... Она, Царица, совсем рядом, а Юрий месяц не мог сообразить, козёл! Всё события вспоминал. Горе-вояка, где твоя выучка? Морок какой-то.
   Волк повернулся, улыбнулся и толкнул его боком. Мигнуло.
   Там не было Сосны. Была поляна в лесу, но с яблоней. Там был закат, и яблоня сияла золотом плодов и золотисто-коричными листьями...
   Волк спугнул Золотко и улёгся. Тот сразу полез к нему под морду - спать.
  "Будто всегда там спал", - ревниво подумал Юрий.
  - Мне нужно к ней? - спросил он у Волка, кивнув на яблоню.
   Тот зевнул и положил голову на Золотка, прикрыл глаза. Мол, поступай, как знаешь.
   А как он знает? Он даже духов своих воочию не видел - только в видении с Царицей. А он - Царь. Чей, собственно? - Тех, что в Цветке. Стрелочек. Дорофей сказал, Цветок - его.
   По рукаву побежал огонёк, за ним другой. Юрий едва сдержал порыв охлопать себя от пожара: это не искры, это его духи! Его стрелочки!
   Стрелочки сыпались с яблони, повисали на нём. Сколько их! Они... плакали? Они были пурпурными, как огонёк сигареты в ночи, а должны быть розовыми, это он понял из той немой сцены с Царицей. Юрий собрался с духом, раскинул руки, как тогда Царица, стал Стрелой, розовой и искристой. Стрелки сразу замигали, и теперь он понял, что они говорят.
   - Наш домик в избе Тьмы! - жаловались они. - Туда нам не пройти. Сегодня уже было холодно. Скоро мы начнём умирать. Верни наш домик, отбери у Тьмы! Побей Царицу Тьмы - она нас не пускает.
   Ага. Придётся вспоминать детство, иначе не поймут.
   - Царица Тьмы умирает.
   Духи засияли розовым.
   - Но я хочу её спасти, - продолжил Юрий.
  - Зачем? Она умрёт, и домик будет наш.
  Юрий удивился:
  - Разве не она спасла ваш домик от зла?
  Духи потемнели.
  - Зло всё время там, - промигал один. - Наш домик в осаде.
  - Значит, мне нужно идти. Ждите здесь, не шалите, - он окончательно
  вошёл в роль папаши, - я скоро приду.
  - Скорее! Ещё день-два, и мы погаснем, - попросили стрелочки. -
  Приноси с собой наш домик!
   Юрий опустил руки и оглянулся. Волк сидел, вытянувшись столбиком, и улыбался, а перед ним расхаживал, копал землю и ворчал громадный золотистый петух.
   - Золотко! Ты у нас мальчик! - Сынок Рыжухи получил её окраску, но вместо отцовских чёрных перьев в хвосте отрастил красные... Пламя, а не птица. Гребень огромный, красный, свесился набок - петух сосредоточен. Червя раскопал.
   - Золотко! - Юрий упал на колени и расставил руки. Петух повернул голову, осмотрел его холодным золотым глазом, доел червяка и важно подошёл, чтобы заглянуть в карман: нет ли чего съедобного. Масла там орехового, либо яйца крутого?
   Есть! Юрий радостно вынул из штормовки банку орехового масла - и только сейчас заметил его название: "Солнышко". Петух стал разделывать угощение.
   - А ты, Волк? Ты хочешь масла? - спросил Юрий, не зная, как быть. Всё же животное... Может, есть хочет.
   Волк отпрянул и прижал уши.
   - Прости. Не хотел обидеть. Это твоя работа? - кивнул Юрий на петуха.
   Волк улыбнулся.
  - И что теперь с ним делать? Я его не донесу.
   Петух озабоченно оглядел опустошённую банку, захлопал крыльями и шлёпнулся на Юрьево плечо. Тот аж прогнулся - да! Животина. Особенно приятно, когда он на тебе балансирует, вцепляется тупыми жёлтыми когтями, или когда... ой! - склёвывает с твоей головы что-то, по его мнению, съедобное.
   - Спасибо, Волк, - сказал Юрий, шагнул - и вышел у задней калитки дома. Покрутил головой, взбаламутив петуха, и тот свалился на землю, радостно воркуя. - Да ещё какое спасибо! - крякнул Юрий, потирая занемевшее плечо.
  
  
   Петух увязался за ним. Похоже, он не утратил детских привычек: то запутывался в собственных ногах и шлёпался, взбивая пыль роскошными крыльями, то заскакивал под ногу спешащему Юрию. Под конец стал передвигаться перелётами, как слёток воробья. Огромный золотой слёток.
   Волк что-то не доделал. Малыш и есть малыш.
   - Где петуха взял? - крикнула Моня с завалинки.
   - Купил, - быстро ответил Юрий и припустился скорее, опасаясь расспросов. За холмом он пошёл медленнее, останавливался у каждого дома: сравнивал вид на холм. Вот! Этот. Только... шторы задёрнуты.
   Он открыл калитку. С крыльца напротив смотрела любопытная старуха.
   - Спит она! - крикнула старуха. - Она завсегда днём спит, а ночью свет жгёт.
   Юрий шёл, не оборачиваясь. Нырнул в тоннель из роз - надо же. И тополь какой отличный... Из-под крыльца зарычал Пират.
   - Галю бросил? - удивился Юрий. - Хочешь яйцо?
   Пират хотел яйцо. Петух тоже хотел. Пришлось поделить по-братски, и они занялись яйцом на ступенях. Охранник хренов из тебя, Пират!
   Юрий толкнул дверь - заперто. Лезть в окно - соседка разорётся. В голове переливался красным Цветок. Цветок! Он же в доме, поможет... Юрий поднял руки и стал Стрелой. Ему нужно открыть крючок!
   В комнате амариллис дрогнул, налился красным, листья словно потекли, формируя крестики... Ржавчина посыпалась с крючков, горкой ссыпалась со стены сковородка, на плите ржавели кастрюли, вскоре сама плита стала напоминать груду жёлтого мусора с осколками эмали.
   Юрий на пробу толкнул дверь - открылась. Есть!
   Странная картина: везде горы жёлтого мусора. Где она?
   Она лежала без сознания в плетёном кресле-качалке, и на её груди стучал хвостом и скрипел зубами крошечный мышонок. На дальнем окне сиял Царь-Цвет.
   - Ну, здравствуй, - сказал цветку Юрий, - свиделись, наконец.
   Царь-Цвет запылал. Но стоило откинуть штору - погас и стал каким-то луковичным: здоровенная луковица с длинными листьями. Такие редко продают, больше в поликлиниках выращивают. Камуфляж. Молодец! Юрий кивнул Цветку и повернулся к ней.
   Это уже не Она. Это старая иссушенная женщина со стиснутыми в обмороке зубами.
   Её он понесёт. А Цветок? - Юрий оглянулся. Золотко сидел около криницы, воркуя что-то Цветку. И петуха нести? Буриданов осёл. Придётся по очереди.
   - Золотко! Посторожишь? - спросил он. Золотко вытянул шею и собрался захлопать крыльями. Сейчас горшок расколотит! Юрий подхватил горшок в последнюю минуту. Да, Петька решил спеть. Самое время - лучше не придумать. Голос мужской, а всё "пи" слышится... Вот хихикает Юрий, а, похоже, ситуация сложилась безвыходная.
   За спиной громко задышали. Один у них такой шумный - Волк. Спасибо, Золотко! Волк - это выход.
   - Волк! Как я её понесу, а Цветок оставлю? Что скорее нужно?
   Волк склонил голову набок, по-птичьи.
   - Или ты Цветок постережёшь? Я его вниз поставлю. - Он снял горшок с окна, поставил на пол. Волк обнюхал горшок, рыкнул и лёг: постережёт. Золотко тоже остался, привалился к тёплому волчьему боку.
   Юрий вышел на крыльцо, продрался боком сквозь тоннель и пошёл к калитке.
   - Ты куды её волокёшь? - завопила старушка, сбегая с крыльца, и засеменила рядом, дёргая Юрия за штормовку.
   - Плохо ей, - скупо объяснил Юрий.
   - Ну и что - плохо? Пусть полежит, я её попользую.
   - "Именно, попользуешь", - пролетела тайная мысль, и Юрий неожиданно разозлился. - Не разрешаю! - жёстко рыкнул он.
   - А ты кто? Раскомандовался тут... Куды её несёшь?
   - Муж, - мысль неожиданно показалась естественной, - домой отнесу, врача позову.
   - Ха! Муж - объелся груш. Нету у ней мужа, и сына-то приблудила, хоть что и говорит.
   - Нет? - зашипел Юрий. - Нет? Так будет! - Он свирепо оттолкнул старуху. - Будет, твоими молитвами.
   Старушка, наконец, испугалась бешеного дачника и отстала. Юрий оглянулся. Ну да, пользует: зашла в калитку. Вскоре из Её дома донёсся визг - Волк приступил к охране.
  
  
   - Железные башмаки истопчу... Железный посох собью... - пыхтел Юрий, пока тащил Анну по лесу. Он всё шёл и шёл, а Перехода не было - ни дюны, ни яблони. Сердце заходилось, и ему пришлось сесть передохнуть. Её он положил на ветки ели - хоть колко, зато не на земле.
   Он даже не смог снять штормовку: болело сердце, подкатывала тошнота.
   - Что-то Цари у них хлипкие, - отрешённо думал он. - Царица вся иссохла и без сознания, Царь в сознании, но вот-вот дуба даст. Были бы моложе... - Он чуть хихикнул, боясь разбередить затихшее сердце, - как Золотко. Тогда бы... ногами заплетались и просили орехового масла. Некогда было бы оборонять... Ладно. Посидим - и дальше пойдём, авось хоть верх у кроссовок не стопчем.
   Где-то завопил петух. Золотко, что ли, по следу идёт?
   - Соловей, соловей, пташечка, ой да канареечка жалобно поёт, - замурлыкал он. Сердце отпустило. Перекур.
   Замельтешило перед глазами. Духи Тьмы! Вот это да. Что он с ними будет делать?
   Воздел руки: надо же понимать, что им приспичило. Сделался стрелой - они так и отскочили.
   - Ты зачем нашу Царицу несёшь? - замигал Ракетка.
   - Она наша, а не твоя, - присоединился склочный Лапчатый.
   Красная стрела потемнела: Юрий старательно изобразил строгость.
   - Она больна, может, умирает. Я несу её к Сосне, лечить.
   - Она из-за тебя умирает! - Надкушенное Яблоко требовал удовлетворения. - Ты почему не взял у неё Царь-Цвет? Думаешь, легко нам было его прятать? Ты своих духов бросил, а она - нас, пока их домик стерегла! Видишь, как твой Царь-Цвет ей навредил?
   - Поэтому мы будем меня обвинять, вместо того, чтобы её лечить. Разумно, - издевательски пошла полосами Стрела.
   - А тебе она зачем? Ты же Свет, а не Тьма? - приставал Лапчатый.
   - Солнце светит и мне, и ей! И потом, я её люблю... любил, если точнее.
   Духи тотчас столпились вокруг, мигая и толкаясь. Двойной розовый шарик вылетел из толпы и повис рядом.
   - Расскажи! - потребовал он.
   А что? Идти Юрий пока не может, сил нет. Духи её любят, это ясно... А, рассказал Сосне, трепись и дальше... Юрий закрыл глаза и начал представлять ту ночь - всё, как было. Зачем врать? Незачем. И как ему было потом, тоже вспомнил...
   - Любил! - замигал Ракетка. - Он светился.
   - А почему ей не сказал? - сердился Лапчатый. Остальные возбуждённо мигали, кружились...
   Что-то изменилось. Юрий открыл глаза и оказался в Её комнате. Волк дремал, Золотко ходил по полу в луче света, вспыхивал и курлыкал. Цветок невозмутимо стоял в лапах Волка. Её с ними не было.
   "Понял! - цинично подумал Юрий. - Наше дело обозное - вьюки таскать. А в тонкие материи лечения Цариц нас не посвящают".
   Волк укоризненно посмотрел на него и исчез. Золотко заворчал и подставил шейку. Юрий чесал шейку, думал... Цветок - его дело, вот Юрия с ним и оставили. В чужом доме, где в любую минуту могут зайти и сказать, как тот король из Золушки: "А что вы, собственно, имеете предъявить?". И предъявлять Юрию нечего. Его попустительством хозяйка исчезла. Зато есть он, для пущей подозрительности обременённый петухом. Ещё светло, тайком сбежать из дома не удастся - та старуха ещё может его в ограблении обвинить, с неё станется. Поэтому нужно засесть с хозяйским видом в кресло-качалку и покурить. Оглядеться...
   Что тут за бардак? Цари Тьмы что, всё посыпают ржавчиной?
   Её образ как-то сник и начал замещаться тощей старухой, что колдует над ржавыми кучами и умирает за задёрнутыми шторами...
   Заложило уши. Вдруг стемнело, хоть глаз выколи. Золотко удивлённо спросил: "Ку-у?" и замолк.
   Глаза Юрия долго приспосабливались к темноте. Пока он видел только огонёк своей сигареты. Зажигалка с собой, и то маленькая радость. Опять эти всезнайки над ним колдуют.
   Юрий ждал, время шло. Ничего не происходило - разве что Золотко добрался до него и взгромоздился на колени, придавив своим весом. А что жарко под его перьями, как в печке, и что перья ужасно щекочут Юрьев голый живот, недисциплинированно выглядывающий из расстёгнутой по жаре рубашки - Петьке невдомёк. Главное - Братство Вместе И Навсегда с потными галлюцинирующими отставными сердечниками.
   Ожидание в кресле-качалке ни к чему не привело. "Они хотят действия?" - Юрий встал и подошёл к окну: чёрное небо усыпано звёздами. Как-то не так усыпано... Всё небо искажено, как в зеркале комнаты смеха... Улицы не видно, как и дома склочной старухи. Видимо, всходит луна - Юрий начинает различать: лес стеной стоит за забором, словно частокол - из калитки, может, и не выйти.
   Спотыкаясь и подсвечивая зажигалкой, он перешёл к окну кухни, что смотрело на холм, на его дом. Здесь за забором плескалась река. Ни холма, ни деревни - огромная река. Противоположный берег тоже зарос лесом, подступающим к воде.
   Лес какой-то... Не наш лес. Нужно идти разведать, а зажигалки не хватит. И луна ещё низко, тоже не годится.
   Юрий вернулся в комнату. На окне вырисовывался Цветок. Его Цветок. Он же может светить! Но, как назло, сейчас тёмный.
   - Что будем делать, Золотко? - спросил Юрий у петуха, беспокойно бродящего за ним. - Нам срочно нужен свет.
   Ха! Он же Царь Света. Он должен пожелать - и будет ему Свет.
   Юрий раскинул руки, как тогда, с духами, ушёл в Свечение, стал розовой стрелой и пожелал... Потом на месте Цветка увидел тыкву, и рядом - большое, красное, сияющее яйцо: то вдруг пошло волнами, словно натужилось, и выпятило из себя крохотный шарик. Юрий удивился, вернулся в Явь: Золотко недоуменно бродил вокруг золотистого шарика, освещающего комнату. Потом вдруг захлопал крыльями и победоносно заквохтал.
   - Ты же петух? - озабоченно спросил Юрий. - Всё равно молодец. Вот, яйцо снёс, теперь нам всё видно... Шарик, вперёд!
   Шарик подпрыгнул с готовностью маленькой собачки и полетел к выходу.
   - Вы хотели дéла? - пробормотал Юрий. - Вот вам.
  
  
   Ветра не было. Тополь застыл во тьме, растопырив могучие листья, сквозь них острыми иглами пробивались звёзды. Вслед за Шариком Юрий пронырнул розовый тоннель, вдохнув настой запоздавших в тени цветков. Пахнет Крымом, Никитским Садом... днём он не заметил. Петька топал сзади. Ему-то что не сидится? Куры ночью спят. Золотко - путешествует.
   Лужок в порядке: короткая травка, островок тимофеевки "на семена". Калитка открывается внутрь... Юрий стареет. Это он мог бы извлечь из памяти своих рук, но стал, как говорил дед, "шпаком" на своей сидячей работе и анархистской пенсии... Ладно. Рекогносцировка...
   Юрий осмотрел из-за забора деревья: все лиственные, хоть бы одна ёлочка. Дубы... клёны, и какие-то, которых он не знает. Грабы? Буки?
   - Дубы, грабы´, и иже с ними. Занесло в тёплые края. - Юрий взялся за калитку. Снова задрожало что-то внутри, резко потускнел шарик - лес за калиткой стал отступать, появился полынный луг в кольце тумана.
   Так. Возможно, ему туда. Это похоже на Переходную зону - как орхидейный луг по пути к Царю Леса. Значит, Юрию всё-таки помогут унести Цветок.
   Он вернулся забрать горшок. Снова к калитке, через полынь - к туману. Уже почти подошёл к колышущейся белой стене, отливающей серебром в свете луны, когда снова щёлкнуло.
   "Так можно остаться без барабанных перепонок", - подумал Юрий, машинально делая следующий шаг. Стена перед ним стала зеркалом, в котором заплясало яркое синее пятно. Что-то там шептало, завывало, стонало... Шарик у зеркала застыл, словно завис.
   - Кощеево Царство, - хмыкнул Юрий. - Ну, была - не была! - Он поднял ногу, чтобы войти, но из зеркала вырвалась тень, задев его чем-то мягким, и он отпрыгнул... Золотко заворчал и побежал здороваться.
   - Ну, ты, парень, наворотил! - окая, сказал старик с бородой, покрытой листьями. - Сидел-сидел сиднем, яко Илья-обалдуй, а как встал, так и наворотил. Назад поди! Пусть Дорофей за тобой выметет. Сору-то! Сору! В чужом Доме! Воструха непотребная!
   Юрий не успел открыть рта: огромный филин вновь ринулся в туман.
   Это что-то новое. Такого Юрию ещё не показывали... Назад так назад.
   Дорофей качался в кресле.
   - Вмазали? - удовлетворённо спросил он.
   - Кто? И за что? - Юрий схватил стул, уселся. Шарик взлетел к потолку, где почему-то не было ни люстры, ни лампочки... Ах, это они лежали на полу очередной ржавой грудой, перемешанной со стёклами?! Роковая женщина! Весь дом уничтожила.
   - Ты, друже, за дело взялся: сила есть, ума не надо. Что называется, от меня - до следующего столба.
   - Старо! - фыркнул Юрий. - Не бери через профессию - я отставник.
   - Перво-наперво разыгрался со Временем. Самую лёгкую задачу выбрал, - объяснил Дорофей. - Посмотри вокруг, что наделал. Тут же ни одной целой вещи не осталось - одна ржавчина.
   - Ну? - не понял Юрий. - Она тут была, когда я вошёл.
   - А как ты вошёл? - вкрадчиво спросил Дорофей. - Как?
   - Захотел. Устремился к Царь-Цвету.
   - Хотеть не возбраняется. Но Царю, прежде чем хотеть и устремляться, думать требуется. Ты, Царь, вызвал Разрыв-траву, она тебе дверь отперла - Царь-Цвет выбирает самое лёгкое решение. Какое? - Все металлы чохом - в ржавчину да окалину!
   Юрий смутился: - Так это я ей дом разгромил?
   Дорофей даже привстал: - Ты! Доом, говоришь? - пропел он. - А где теперь этот дом? На кудыкиной горе, а? Сколько времени надо, чтобы всё проржавело в сухом доме? Чтобы следа чистого металла не осталось? Или чтобы его ещё не было, что один чёрт. Разрыв-трава оперирует Временем, понял? Вот куда ты залез.
   - В будущее? - благоговейно спросил Юрий. Река эта, дубы...
   - Или в прошлое. Говорю, одно и то же. Время, дорогой, по кругу ходит. Соображали предки, когда часы делали: по кругу. Я ведь с тобой почему говорить могу? - Мы из одного часа этих часов. Вот и понимаем друг друга. Только я - из прошлого круга.
   - И из будущего?
   - Хм. Нет. В будущем у меня другой час.
   - А ты говоришь - по кругу. Время - вектор, - победоносно заключил Юрий.
   Дорофей покрутил трубку, постучал себя по лбу, похмыкал.
   - Опять теорией занимаемся. Ладно, слушай. Ликбез - тоже моя задача. Вектор, стало быть, не Время. Вектор - Эволюция. Время - круг, ползущий по оси Эволюции. Пробежишь свой час за жизнь - в другом часе окажешься, другие задачи решать будешь. Ага?
   - А не пробегу?
   - Не добежишь положенного - будешь сидеть в своём часе до победы. Каждый следующий день человечества будет подсовывать тебе опять ту же задачу, из не прожитого полностью часа.
   Юрий решил переместить акцент в беседе: теософские игрища стали его утомлять. Потом, как-нибудь на досуге, восстановит беседу в памяти и подумает. Пока ... проще говоря, ясно, что каждый должен выполнить свою задачу. Откровение, как же. А вот Время...
   - Если я смог оперировать Временем, значит, это входит в мою задачу? - спросил он.
   - Э... нет. К талантам необходимым добавляются, вполне случайно, таланты сопряжённые. Время здесь - прерогатива Солнца. Ты его служитель, и вот - получил подарочек... А нам с Волком ещё думать, как этот подарочек применить. - Дорофей потянулся, чуть не перевернув кресло. - И что в нём Бору нравится? - досадливо сказал он, пытаясь удержаться. - Даже без фиксаторов. Немудрено через голову перевернуться.
   - А ты вылези из него, - задушевно предложил Юрий. - Посиди вот на стуле, а я, так и быть, рискну здоровьем.
   - И вылезу, - Дорофей действительно покинул тёплое местечко, переместился на стул. - Лучше скажи: бывало, что у тебя пропадало Время?
   Бывало. Юрий садился что-то писать, какую-то одну страницу. Не отрывая ручки от бумаги, писал, писал, писал эту самую страницу... а проходил день.
   - И пропадало, и прибавлялось. Доезжал сюда за два часа. А дорогу от Торбеева до Ростова - не помнил, словно не было её. Прыгал, как с Волком в Переходе.
   - Ну да. Один принцип. Есть резонансные места - там все прыгают, но ненамного, не замечают. Во Владимирской области есть такой участок на шоссе, у карьера, помнишь? Хорошее место для развлечения, только давит очень. Есть ещё места Силы Земли, где прыгают, как с Разрыв-травой: далеко и практически необратимо... На Сахалине, в Бермудах. А ты у нас, мало что Царь, ещё и Царь особенный - ты сам такое место. Нестабилен во Времени. - Дорофей постучал по зубам чубуком. - Это правильно, - кивнул он головой кому-то, уж точно не Юрию. - Правильно, - повернулся он к Юрию. - Роль важная, на несколько "часов" человечества, вот ты и должен легко входить в любой этап - где был, есть, или будешь.
   - Так я вошёл? - Юрий мотнул головой на окно.
   - Не..а. Это не ты. Это Разрыв-трава. Но ты, значит, можешь её уговорить на такие эскапады. Тоже талант.
   - А каков мой главный талант? - напирал Юрий.
   - Соединять и защищать своих духов. Царский у тебя главный талант, ясно? И правильно использовать Силу Света. А ты, опять же, начал с Вострухи, - Дорофей величественно ткнул в Шарика перстом, тот отпрыгнул.
   - Это вы Шарика так зовёте? Он же почти совсем погас.
   - Правильно. Он всю Силу потратил: Разрыв-трава с него потери Силы вычла. Она дарит только тогда, когда вмешивается сама, без твоего "хотения". А теперь Воструха пососёт тебя. Его бы убрать, да ты пока не сможешь.
   - Его сделал Золотко, а не я, - удивился Юрий. - Почему он меня
  "пососёт"?
   - Царь захотел - Охранник исполнил. Сила - твоя, а не Золотка. Золотко не затем живёт, чтобы Вострух плодить.
   Юрий собрался продолжить расспросы, но Дорофей поднял ладонь, словно отталкивая чересчур любознательного юнца, и Юрий поймал себя на неприязни... Не привык он, чтобы к нему так относились. Грешен.
   - Хватит. Пора возвращать всё на место. Ты сам вернёшь, - предложил Дорофей.
   "Вот и калач. Вот и нет неприязни. Вот и..." - Как? - "Примитивное ты существо, генерал. Как мало тебе нужно... И хорошо, что ТАК мало...".
   - Как ты попадал в деревню, минуя кусок пути? Как ты приходил к сосне? Ведь ты сам прыгал, сам. Только не понимал этого. Вспомни, как, и возвращайся обратно. - Дорофей стал блекнуть.
   - А кто Филин? - отбросив ложную гордость, завопил Юрий исчезающей фигуре. - Почему он из прошлого прилетал через зеркало?
   - Бор. Вот он - вечен. Все двадцать четыре часа в сутки... - донеслось из пустоты.
   Юрий стал вспоминать: день; соседка на крыльце; пыльная улица. Холм; за холмом его дом и подземная река; Моня на завалинке; Нинка в ушанке...
   Заложило уши.
   - А ничего у неё дома, а? - сказал Юрий Золотку, - Даже ржавчины нет. Вполне, - и кинулся за тряпкой: уничтожать следы пребывания любимого цыплёнка.
   Интересно, почему он скакнул в прошлое не сразу? Волк удерживал видимость? Фокусники! А дом почему остался в настоящем, весь, кроме железок? Уу, паразиты. Кино прокрутили учебное. Дабы вразумить. Нет сказать по-человечески!.. Или Разрыв - трава просто приводит в соответствие времени то, что переносит вместе с ним? Тогда, может, и правда всё... И так, и этак, ум за разум. Жаль, не взглянул на судьбу пластмассы: ей-то тоже следовало лужей разлиться. Пятна чёрные вроде на полу были ... Где уж тут разглядывать детали, когда сплошной бардак.
   А, кино - не кино, кое-что новенькое ему теперь известно.
   Теперь пора было к духам - домик их ненаглядный транспортировать. И опять день, и опять старуха на крыльце. И опыт - после учебного кино. Значит, к Царю сам попадал? Сейчас!
   Юрий взял под мышку недовольного петуха, в руки - горшок, представил Яблоню; духов Света, светящихся на ней... - Мало. Волка у корней... - Мало. Её... - Готово: заложило уши, мигнуло.
   Волк проснулся, осмотрел его по-хозяйски, сморщил в улыбке нос и опять исчез. Золотко выпал из подмышки и сразу закопался в траве. Стрелочки столпились роем.
   Юрий ушёл в Свечение - эк, обучаемся!
   - Служу тебе, Царь! - мигали стрелочки, выстроившись в очередь, и ныряли в тыкву.
   Служу... служу... служу... Знакомо до боли. С юности до отставки. Вот, значит, он служил, а теперь служат ему. Царь! Кхе. Юрий молодцевато выпятил грудь и чуть не выронил Цветок... Съёжился, покорно держа тяжёлый горшок, и не заметил, как вышел в Явь. Да! Так кто кому служит? Юрий даже ножку отставил по-молчалински...
   "Я - им, они - мне. Именно. Сие и значит - Царь. Просто потому, что я один, а их - много".
   Всё. Стрелочки упаковались. Юрий поставил горшок, разогнулся... Защемило сердце.
   Яблоня светилась золотыми яблочками. На нижней толстой ветке сидел Золотко, в вечернем свете его перья переливались зелёным, синим, красным, вспыхивали. Холодный золотой глаз уставился на Юрия, и Золотко закукарекал по-взрослому, громко и деловито. Яблоня задрожала в ознобе ветерка, заиграли листья и яблочки...
   В корнях дерева лежала Она - Она юная, того самого дня, когда они встретились, только в нынешнем халатике: жёлтом, в белую ромашку. Она спала.
   Что они ему показывают? Утраченную молодость? Потерянную любовь? Зачем? Больно. Она стара и больна, он ещё старше и тоже болен... Мало ли, какими они были. Всё прошло. И любовь.
   Он решительно подошёл к дереву, обнял.
   - Говори! - потребовал он. - Зачем мучаешь?
   И яблоня заговорила.
   Он увидел, что приходит назавтра в ресторан и уводит Её с собой. Что ради неё он разводится с Валей, и его продвижение летит к чёрту. Он болтается по гарнизонам, приводит домой друзей, пьёт... Она рожает слабого, больного, неполноценного ребёнка, оставляет работу. Он пьёт ещё больше. Они с друзьями проводят ночи в его однокомнатной квартире, где она за шкафом укачивает плачущего дебила... Она ненавидит Юрия. И однажды ночью принимает снотворное. Она умирает, когда он поёт с друзьями похабные песенки на три голоса... После похорон он замерзает пьяным у самого подъезда, и утром его находит дворник. По гарнизону ползут слухи, но хоронят его с почестями, отводя глаза. Пятно. Белый аист с чёрной отметиной...
   Ребёнок долго не живёт. В доме инвалидов он всех называет "мама", и умирает с этим словом, грызя сухарик...
   Юрий снова у корней дерева.
   - Почему! - вопит он и дубасит по стволу. Золотко меняет цвет, заливается красным; издалека тянет торфяной гарью.
   - Почему так? Разве мы не были созданы друг для друга?
   - Не были, - мягко отвечает Дорофей, - но будете.
   - Старьё-берём в общей инвалидной коляске?
   - А это уж как захотите. Тебе показали правду этого часа, так изволь её съесть и не подавиться, друг мой пожароопасный. Шарик твой опять приугас - обессилеешь, в злобе-то, всё на пожары потратишь.
   Село солнце. Яблоня перестала светиться - обычный "Белый налив".
   - Я не пью, - горько сказал Юрий. - Не пью! Понял? Вообще. Тут вы ошиблись в вашем учебном фильме. Хватит меня кодировать! У меня мозги ещё не расплавились.
   - Ты не пьёшь, - подчеркнул "ты" Дорофей. - Ты, нынешний, с твоей прожитой жизнью, твоим опытом, твоей утраченной по глупости любовью. Ты - не пьёшь. Из-за её потери не пьёшь. Если бы ты получил её раньше срока - пил бы. Зачем тебе показали? - Да чтобы не клял судьбу. Она, милый, не такая подлая, как ты о ней думаешь. Вас разлучил ребёнок - потому, что в этом часе его просто нет. То, что родилось, не имело судьбы. А ваш ребёнок дорого стоит, он будет велик.
   - Сейчас? - с ужасом спросил Юрий.
   - Хм... Ты совсем того? Она тебе не библейская Сара. А то ещё до восьмидесяти ждал бы. Подумай, что такое дитя Царицы Тьмы и Царя Света?
   - Жизнь, - автоматически ответил Юрий и вздрогнул. - Ты с ума сошёл! Это мы - её дети.
   - И наоборот. - Дорофей похлопал его по плечу. - Не медитируй. С ума сойдёшь. Живи, учись потихоньку. Сможешь и захочешь - люби. Ну, я пошёл, - он повернулся и добавил через плечо, словно невзначай, - кстати, поздравляю. У тебя сегодня праздник - жатва, Илья, Ламмас и прочая. Ты его активно проводишь, одобряю.
   Исчез. Юрий привалился к корням дерева. Тепло... Эх, яблоня, какую ты мечту загубила! Он ведь жил с этой мечтой: что было бы, если бы он тогда вернулся... А теперь он знает, что было бы, и как бы нет Любви - есть старуха в халатике, спящая у твоих корней. Царица Тьмы... "Ты её вылечила, Яблоня? Ты, Царица Плодов, возражала против гнилого яблочка нашей любви? Или Любовь больше, чем тó, что я тогда испытывал к Ней? Как хоть её зовут-то, Царицу?".
   - Анна. Анна её зовут, - сказал Волк. - Пора домой, Царь.
   И даже вполне внятно сказал.
   - Ведь можешь говорить, а не хочешь, - укорил его Юрий и взял женщину на руки. - Так. Петьку на плечо. Горшок куда?
   Волк подошёл, улыбаясь, дёрнул Анну зубами за халат.
   - Ты - её? - задохнулся Юрий. - Надорвёшься.
   Он положил Анну на спину Волка. Ну и зверище! Раздулся, что твой медведь... Юрий взял Цветок и Петьку, сердито болтающего ногами, и Перешёл домой.
   Волк и не Переходил: Анна оказалась на полу. Юрий покачал головой, уложил её в свою кровать, снял штормовку и обнаружил в кармане яблочко. Спасибо Яблоне, съел. Вкусное. Может, анис.
   Петька забрался на спинку кровати и задремал. Сонное царство. Или с большой буквы, Царство?
   Вот, поел, что бог послал, и лёг на раскладушку. Оказывается, он тоже устал. Спать!
  
  17. Симон, 2 августа.
  
   Валерий видит свечение растений. Кирлиан. Тьфу! Они что, сами его не видят?
   Валерий медитирует на звёзды и уходит в подплан. Чего они НЕ делают по вечерам во время его урока?!
   Какие идиоты сидят там, в научном отделе? Пунктуальность - палка о двух концах. Если пунктуально рассказывать, что такое стул, можно жизнь потратить. Брат - это Брат. Им всего-то и надо - сказать, чем Валерий отличается!
   Симон раздражённо отложил отчёт. Потом. В конце концов, это - время так называемого отдыха. Беседы с Братьями. Приятное с полезным. Вон они прогуливаются в оранжевых облачениях по монастырскому розовому саду. А Симон в своей белой рясе лишний раз им доказывает, что Магистр - это Сила. Магистра из Космоса не углядеть - у них пятно плывёт, а не человек в белом: шум малых размеров. Однако и с этим не стоит шутить - могут удивиться и начать слежку. Сегодня - последняя десятка, а потом Симон уйдёт в мир. Пусть ищут пятна в монастыре - не найдут.
   Эти, последние, самые пугливые. Дольше всех ждали беседы с Магистром и боятся. Неужели он такой страшный? Говорит ведь ласково, по делу. Прозванивает, конечно, так не надо заговоры придумывать.
   Симон махнул рукой Смотрителю. Братья всполошились, и начался приём Воинов у Великого Магистра.
   Борис побледнел.
   Симон откинулся на спинку скамьи, наблюдая из-под прикрытых век, как здоровенный бугай подходит к нему на трясущихся ногах... Что такое? Воины, нервы как сталь, и такая размазня?
   Ветер принёс волну аромата роз. Розы пахли неистово, вязко, приторно, аромат всё усиливался и у Симона заломило виски. Наплыло туманное облако, исказило зрение, Брат то приближался, то отдалялся, Симон соскальзывал со скамьи, падал - и видел большое плоское лицо, словно вцепившееся в него глазами. Сознание уходило. Последний всплеск позволил ему включить подплан и выправить восприятие. Узкие глаза монаха держали волю Симона, но Сила спряталась в глубине.
   Откуда такие способности в рядовом Воине? Это не гипноз, это подавление другого рода... Симон ушёл к звёздам. Вокруг сомкнулось кольцо зелёных огней, сплотившихся в рой, объединивших Силу. Кольцо пульсировало в такт тяжёлым словам кода... Они ломали всего лишь его осознанную волю? Боже мой, какое убожество!
   Слабая звёздочка подавленной воли Симона начала разгораться.
   "Думали, всё, что я имею, я показываю?" - мелькнула мысль, а потом Симон упал в пустоту. В сосредоточенный бой.
   Вспыхнула Силой зелёная звезда Симона, стала наливаться синим, испуская бешеные потоки энергии, строя заборы вокруг каждой из звёздочек. Ёлочные игрушки - вот что напоминали зелёные огоньки, тихо гаснущие под прозрачной оболочкой защиты Симона: шарик со свечой, и та гаснет, дымится, скукоживается, истекает лужицей, так и не пробив защиты...
   Теперь они не пожароопасны. Теперь они нормальны так, как может быть нормален человек, потерявший зрение. Они стали... просто людьми. И это им на пользу. Игры Силы, да ещё с Магистром, да в Кольце, давно стёртом из памяти людей... Кто достал старые книги? Рассыпающиеся от времени, несмотря на все меры защиты, заметки Дора хранились за семью печатями в личной библиотеке Симона...
   Ну, что же. Можно вернуться в Явь и прозвонить их, убогих, поодиночке. И прежде всего - Бориса.
  
  18. Вместе, 3 августа.
  
   На раскладушке ноги Юрия затекли. Золотко взгромоздился на его лицо, царапая когтями, и принялся кукарекать. Боже! Ещё только рассвет. Этот рыжий будильник будет так всегда? Орёт-то, орёт!.. Юрий жалобно застонал.
   - Пятерых я дочек замуж отдала,
   Вдруг приехал ко мне старый генерал,
   Весь израненный, он жалобно стонал...- запел в полную силу приятный женский голос.
   Юрий сел. Анна! У него в доме - Она.
   - Доброе утро, - продолжил голос. - Спасибо, что умыкнули и, можно признать, спасли, но у меня мышь не кормлена.
   Он нашёл ногами тапочки... Хорошо ещё, что не раздевался. Небритый. Помятый. Первая встреча. Ха!
   - Идите завтракать, генерал. - Анна расставляла тарелки. - Холодильник у вас - дитя Арктики. Яйца сварились прямо в нём, от холода. Не обессудьте. Солдаты наверняка такие едят, а генералы - не знаю. Не кормила.
   А она вполне ничего. Поправилась - и выглядит. Даже, возможно, царственно. Конечно, Юрий после Вали больше за девчонками волочился... Но она - вполне. Не стыдно вывести в свет.
   В свет. В Свет? Не стыдно Царицу Тьмы? Про баб зачем-то. Может, ещё ус подкрутишь? Что сказать, а?
   - Доброе утро. Петух всю грудь копытáми истоптал, - он лихорадочно искал слова. Не нашёл - и пошёл умываться.
   Сели за стол, Анна разложила по тарелкам яичницу. Тарелка! Он уже сто лет яичницу хлебом со сковородки слизывает... Юрий воспитанно жевал. Глотнул, высказался:
   - Вкусно. Откуда...
   - От официанта, - перебила его Анна. - Он мне сказал, что вы генерал и что зря я вас жду.
   - Врал. Я ещё генералом не был. Зачем?
   - Думали, вы невидимка? Официанты все на двух работах зарплату получают.
   Юрий с натугой подумал.
   - А теперь я генерал. Израненный на службе Царицы Тьмы. А?
   - Голова не кружится, - поняла Анна. - Совсем. Очень хорошо себя чувствую, никаких симптомов давних воспоминаний.
   - А зачем...
   Она опять перебила, отвечая на невысказанный вопрос.
   - Затем, что хотела отдать вам деньги. За сок. Если не побрезгуете, прошу ко мне - здесь я без сумочки. Как-то не догадалась с собой в обморок захватить.
   "Чёрт! Она кусается, - восхитился Юрий. - Становится интересно".
   - Э... Я Царь-Цвет забрал к себе, он вам вреден. Вы не против? - Юрий уловил в своём голосе заискивающие нотки и скривился. Анна улыбнулась.
   - Я, кажется, несколько развязно пользовалась вашим имуществом, допустила несколько промахов. Надеюсь, вы не в обиде?
   - Спасибо, - не в лад сказал Юрий, поскольку доел. - Не в обиде, - исправился он, увидев расширившиеся глаза Анны. - А ваша мышь хотела меня съесть.
   Она вскочила.
   - Моя готовка - ваше мытьё посуды! Я бегу. Мышь один. Приходите.
   Была - и нет. Может, Юрий ещё спит?
   Золотко преданно бродил у ног. Надо срочно варить яйцо... Эх! Какая сердитая женщина, аж приятно. А вот приходить - дудки. Пусть ещё побережёт деньги за сок. Проценты выше набегут.
  
  19. Анна, 2 - 3 августа.
  
   Сознание спряталось на сутки от больного тела, но продолжало работать. Оно показывало Анне цветные картинки и терпеливо ждало отгадки. Словно сфинкс, оно играло с Анной в вопросы-ответы: пока не ответишь, дальше не показывает.
   - Я умираю, - подумала Анна и сразу увидела себя со стороны - бледная, со стиснутыми зубами, с мученическим выражением лица. Картинка стояла перед глазами: отгадай!
   - Так не умирают? - спросила она. Картинка погасла, вспыхнуло воспоминание. Бабушка, умершая за те пятнадцать минут, что Анна отлучилась из дома: страдальческое выражение было у неё живой - изрезанной хирургами по ошибке, с незатягивающимися ранами, беспомощной и уже не контролирующей тело... Но в смерти она улыбалась, словно исполненная небесного блаженства, хотя уже от двери комнаты Анне стало ясно, что живого больше нет.
   - В смерти действительно радостно? Человек умирает радостно?
   Картинка погасла. Она увидела одно из самых страшных своих воспоминаний: Серёжку, лежащего в пьяном беспамятстве навзничь под забором. Анна тогда вышла из калитки и увидела... Грязный, вонючий, с босыми бледными ногами, с мокрыми от мочи расстёгнутыми штанами, он улыбался блаженной улыбкой. Улыбкой бабушки. Улыбкой смерти.
   - Он похож?
   Замигали сцены: Серёжка в кровати, наливает стакан и пьёт его, пялясь в потолок, и так же улыбаясь. И ещё, ещё... Такая же Надька.
   - Они что, каждый раз умирают? Я верно сказала тогда, что он мертвец?
   Неверно. Картина: у Серёжки кончились деньги и никто не даёт взаймы, он бродит по деревне со страдальческим лицом и просит корвалол. В абстинентном дыму говорит, говорит ни о чём, философствует, разглагольствует вполне здраво, только липуче и не к месту.
   - Теперь он вполне живой, только отвратительный?
   Новая сцена. Смерть деда Ферапонтова, такого же неизбывного алкоголика. Сфинкс показывает подробности словно глазами самого деда, который мечется в ужасе, прячется под одеяло: чёрные извивающиеся черти бегут по стене. Черти!
   - Белая горячка?
   Нет. Черти бегут, дед кончается ... с искажённым от страха лицом.
   - Они тратят свою ласковую смерть при жизни, - поняла Анна. - Они привыкают к путешествию на границу жизни, к "воде смерти", и щадящие механизмы смерти у них отказывают! Они умирают в ужасе!
   Отгадала. Сфинкс замолчал.
   - Так ада нет? - думала Анна. - Ад - это страхи, увиденные умирающими при искажении смерти? Ад - это смертный ужас?!
   Сфинкс замигал.
   Она увидела гем деда Ферапонтова, исходящий из мёртвого тела - жёлтый тусклый огонёк. Увидела, как он бродит по песчаной дюне, заросшей соснами и земляникой, и рвётся уйти с неё на луг. За лугом - свечение, но огонёк прикасается словно к прозрачной стене... словно к поверхности озера, по которой бегут черти. Огонёк отскакивает, обжёгшись, сыплются искры. Кажется, если он сможет не бояться, пройдёт... Но он боится - и улетает на дюну, а с неё возвращается скитальцем к знакомым местам.
   Другие огоньки, гораздо ярче и светлее, сложной формы - словно птицы или бабочки, легко ныряют сквозь поверхность, вылетают на луг и стремятся к дальнему свечению. Ныряя, они вспыхивают, обретая более строгую форму.
   - Бывшие алкоголики бродят по земле? - ужаснулась Анна. - Их нельзя успокоить?
   Многие огоньки возвращаются к дюне, бросаются на чертей, бегущих по поверхности, вспыхивают, и крошечная бабочка, скорее, моль, преодолевает преграду. Такой крохе далеко не добраться - она порхает над лугом.
  - А зло? - спросила Анна. - Для него тоже нет ада?
   Увидела блаженную улыбку на лице убийцы. На лице садиста. На лице пакостника... И они тратят механизмы щадящей смерти! И им предстоит смертный ужас?
   Увидела старика-колдуна: тот всё пытался умереть, но, подходя к преграде, пугался; его черти были уж очень отвратительны. Они не бежали цепочкой - они стояли к нему лицом, разевали жуткие пасти, тянули лапы. Гем старика был весь изуродован: огонёк едва пробивался сквозь какие-то выгрызенные ямы. Стоило такой яме коснуться барьера, и появлялся новый чёрт.
   - Имя-то какое: чёрт. Чертá границы? Много чертей - много препятствий, да?
   Видимо, да: появлялся новый чёрт - и старик оживал, страдал, не в силах умереть.
   Вот её знание, знание Царицы Тьмы. Всё ли?
   - Что с колдуном будет?
   Старик от страданий впадал в летаргию, и его хоронили. Увечный гем возвращался в мир и искал тело: животного, птицы, реже - умирающего человека. Вселялся и жил, командуя этим телом, - только тогда умирал под землёй колдун, но его труп долго ещё служил местом отдыха увечного гема, местом его пребывания при поиске очередного годного тела. Кладбище с годами превращалось в страшное место: там по ночам бродили неприкаянные гемы преступников и отдыхающие гемы колдунов...
   - Жуткая у меня провинция, - издеваясь над собой, подумала Анна, и вдруг полетела вперёд по тополёвой аллее, становясь всё легче, видя дюну и землянику откуда-то сверху... Подлетела к воде - и рухнула во тьму. Сознание "где-то там" тоже замолчало. Сфинкс удовлетворён.
   Анна ненадолго очнулась. Рядом сидел Иван и держал её за руку. Она вгляделась в его грустные, какие-то старые глаза. В них была Преграда изнутри, там бились уродливые бабочки алкоголиков и наркоманов, бились рядом, бессильные покинуть сладкое умирание.
   Где же черти? - Это бабочки, искажённые Преградой, превращались в монстров и пугали других, таких же пленников, пленников плёнки воды на поверхности озера. Им не нырнуть, не преодолеть притяжение плёнки, им никогда не почувствовать ту истинную радость, что ждёт их в глубине, если они пройдут нормальный жизненный путь - они, как крысы, всё нажимают на педаль, раздражая центры удовольствия, истирая в ноль жалость Смерти и призывая её в облике смертного ужаса...
  - Это мне вы показали? - с трудом прошептала она пересохшими губами.
  Он понял.
   - Нет. Большинство ответов на вопросы даёт наше собственное подсознание. Вы решали трудные задачи вполне самостоятельно.
   - А сосны, луг, сияние - это существует?
   - Так ли это важно? - покачал головой Иван. - Если вы преодолели препятствие, или поняли что-то во сне с его образами, стоит ли выяснять, реальность это, или сон? Результат есть - победа! Шаг в правильном направлении. Решили вы, сидя в качалке, или стоя среди сосен с земляникой - не важно.
   - Откуда вам известно про землянику?
   Он пожал плечами.
   - Нам с вами снятся одинаковые сны.
   Она упала во тьму и очнулась под яблоней. Одну ветку она видела так, словно сидела на соседней ветке, как птица. Золотые яблочки были пронизаны солнцем и мягко светились, покоясь в блестящих бронзовых листьях. Великий Покой...
   Она попыталась выйти в Свечение... - нет, здесь не выходит.
   Яблочки висели рядами, будто стрелочки в тыкве. Может быть, здесь спят другие духи, а Яблоня - прибежище? Они выспятся и вернутся весной...
   - Человечества, - продолжил Бор. - Вот сюда и летят твои птички-бабочки. До весны поспят, а там - снова в жизнь.
   - Так это Ирий?
   - Можно и так называть. Правильнее - Вырие.
   - Адам и Ева, значит, съели гемы? - поразилась Анна.
   - Свои гемы. Стали людьми из обезьяны: весь грех. И стали делать человеческие ошибки... Ну-ка, съешь яблочко.
   Анна отшатнулась, захлопала крыльями, поддерживая равновесие.
   - Ты - змей-искуситель?
   - Да своё яблочко, глупая! Ты из другого часа, нездешний твой гем ущербен, не может держать тело здоровым. Съешь свой гем этого часа, пока ты здесь - он поможет не болеть.
   - Молодильное яблочко?
   - Да не на все ротки! Не чужой же гем есть! Тогда это будет колдовство. Ты побывала у Преграды, теперь можно рискнуть: даже твоё яблочко не всегда дастся.
   Анна склевала яблочко. Жалко красоту, но вкусно!
   - Бор! Почему ты говоришь по-человечески? Не окаешь?
   Бор засмущался: - Волк пришёл. Я... того. Я тоже яблочко съел. Трудно будет, когда прикажешь окать? Меня быстро понимать должны... Эй, смотри вниз!
   Анна взглянула вниз. Там был Царь Света. Её генерал. Сейчас это казалось само собой разумеющимся... Она захлопала крыльями и громко закричала, приветствуя Царя. А он стоял над её телом, спящим в корнях, теперь совсем молодым. Она и забыла, какой была... Хорошенькая. Только халат старый, лучше бы что-нибудь покрасивее...
   Царь рассердился отчего-то, обнял Яблоню, и Анна упала в своё тело. Тьма. Снова Тьма.
  
  
   Она проснулась ночью. На окне сиял Царь-Цвет, горел Фамильяр... Нет же! Другой, золотистый шарик. Над ней, ворча, стоял здоровенный золотой петух. Вот кто её разбудил - он её толкал боком. Теперь забрался под кровать и скребётся там. Что потерял?
   Петух вышел из-под кровати задом, неестественно согнув шею. Взлетел и сел ей на грудь. Ох, в зобу дыханье спёрло! Ну и тяжеленек сей пернатый... Он поднял голову и уронил из-под клюва жёлудь. Вот оно что. Он ей желудь принёс.
   Анна погладила петуха и взяла жёлудь. Тоже тяжёлый, как железный. И бронзой отливает. Что за штука такая?
   Петька топтался рядом, покинув, слава богу, её грудь, и рассматривал жёлудь. Ясно... Надо уходить в Свечение.
   Анна охнула. Тыква! Тыква же, такая точно, как Царь-Цвет, с секциями для... её ненаглядных! Подарочек Петьки... Она перевела взгляд на него, забыв выйти из Свечения. Он был Яйцом! Потом как-то поплыл, сдвинулся, превратился в... яблоко.
   - Ты человечек, Петенька? - спросила Анна, вернувшись в Явь. Петька смотрел на неё золотым глазом, переливался всеми цветами радуги, и вдруг захлопал крыльями... Как она давеча.
   - Ну, Петька, мы, похоже, родственники, - улыбнулась она. - Спасибо за подарок. Дай поцелую.
   Петька подставил шейку.
   А на раскладушке почивал её генерал. Старый, усталый. Кажется, злой. Очки вон под рукой: уже дальнозоркий. Один. Здесь, в её деревне.
   - Петька! В моей ли он деревне? - испугалась Анна и пошла к окну. Петька не понял. И Анне не понять - темно ещё.
   Нужно готовить завтрак этому старому... предателю. И - никаких сантиментов! Петька одобрительно заворчал.
  
  
   После завтрака ей пришлось идти: утром, в халате, из дома мужчины, под любопытным взглядом толстой старухи, уже устроившейся на завалинке! Что той не спится? Слухи поползут... Фёкла её изведёт.
   Нырнув в тоннель, Анна с удивлением увидела, что дорожка по щиколотку засыпана осиновым листом. Горький запах сохнущих зелёных листьев смешивался с ароматом цветущего шиповника. Осина, дерево защиты? Откуда? Анна подняла голову: тополь невинно качал своими лопушистыми листьями... словно не он виноват. Ох, он. Осина - это Тополь дрожащий, ближайший родственник ее гиганта.
   - Можешь со мной не прикидываться! - улыбнулась Анна, погладив ветку и перейдя в Свечение... Ничего. Может, что-то дымчатое, эфемерное, на границе зрения... Тополь и тополь.
   - Да ты мне не по силам, - удивилась она. "Гордыня, - мелькнула мысль, - если он такой Защитник, как говорят сказания, мне он и не будет по силам...".
   Тополь согласно зашелестел при полном безветрии... Не по силам. Надо же!
   Дверь оказалась запертой на крючок. Как же Георгий вынес её отсюда? Или кто-то есть в доме? Она должна попасть домой! Не лезть же в собственное окно на виду у всей деревни?
   - Хочу домой! - взвыла она в мыслях, - Хочу! Домой! Не хочу позориться! Не хочу слухов! Домой!
   Крючок звякнул, дверь отворилась, и ей на ногу вскарабкалась мышь.
   - Есть хочешь, бедный. Один сидел? - Анна вошла в дом. Пусто. Кто же запер двери?
   Она перешла в Свечение, в панике высматривая призраков... Без Цветка дом пуст. Зато у неё есть жёлудь! - Она вернулась в Явь и положила жёлудь на опустевшее окно. Мышь тотчас вспрыгнула на подоконник.
   - Не трогай желудь! - разволновалась Анна, автоматически перешла в Свечение, и... увидела мышь! То была не мышь, а довольно крупный жеребёнок - не жеребёнок: что-то огненное, с ногами, ушами и хвостом. Хорошенький... Черты жеребёнка расплылись, и она узнала знакомую картину - яблоко.
   - И ты человечек, мышь? - обрадовалась она. Раньше зверёк не светился. Хорошие новости.
   Мышь встал столбиком и начал кружиться, потом забегал кругами, задрав хвост. Пляшет. Рад, что она знает. А Анна-то рада: и у неё есть защитник.
   - Ты запер дверь, да? - Анна понимала, что он не ответит... Но мышь кинулся к двери, пища. В Свечении жеребёнок старательно встал на задние ноги и подцепил передними крючок. Тот сорвался. Раз за разом жеребёнок пытался... нет. А он хотел похвалиться! И он топнул ножкой, крючок взлетел - и упал в гнездо петли. Так легче.
   - Мышь - женское имя, - задумчиво сказала Анна, гладя мышонка. - Суседка - некрасивое. И ты ведь не Домовой? Ты будешь Савраска, Конь - Огонь, да? Я тебя везде буду носить в кармане.
   Мышь нежно прижался к её руке.
   Они умылись, переоделись, привели себя в порядок, взяли жёлудь и пошли в поля - к духам Тьмы. Долг Георгию ждал столько лет, что ещё денёк потерпит.
  
  
   Она шла к лесу напрямик, через заросли зверобоя, покрасневшие пухлыми семенными коробочками - лишь на концах веточек золотились цветы. Из-под ног суматошно вспархивали рюмы, недавно освоившие их луга. Плотненькие, наелись, хорошо долетят... Они не мёрзли зимой, а кочевали за теплом. Как хорошо там духам - и зимой трудятся. А у её духов мало времени. Тьма-то несёт и холодную осень, и зиму, когда почти все духи спят. Выходит, условно это: духи Света и Тьмы. Они все - духи тепла. Тепло - и у них много работы. А холод мёртв. Едва-едва теплится Жизнь. Ещё звери могут зимовать здесь. Холодостойкие. И то не все: медведь, ёжик, барсук спят, как её духи. И видят сны... А какие сны видят духи?
   Лёгок на помине: Ракетка. Анна ушла в Свечение.
   - Во сне тепло и много работы, - приветливо порозовел Ракетка, - а то, что мы ценим больше всего, о чём мечтаем во сне, ты получишь сегодня в подарок, Царица.
   - Мы тебя ждали! - радовался Лапчатый. - Ракетка сказал, что ты придёшь.
   - Ракетка ему сказал. А я не говорил? - обиженно вспыхнула рядом красная метла. - Суетятся, суетятся. Вчера они тебя ждали. Зато сегодня получат подарочек.
   - Домик! - замигали духи. - Он теперь у тебя, Царица!
   - Вы что же, знали, где он был? - спросила Анна, приветливо мигнув Бору.
   - Мы уже туда наведывались. В избе Света.
   - Так духи Света могли войти ко мне?
   - Им в избах плохо. Только рядом с Царём могут в избу входить. А мы...
  Кто, ты думаешь, Цветок прятал? Правда, мы в избе не светимся.
   Анна удивилась: - Разве Царь-Цвет не сам становится разными травами?
   - Он может сам. Только тогда он - Чародейный Цвет, и работает. А тебе зачем, чтобы он работал? Ты же не Царь.
   - Ох, хорошо, Ракетка, говоришь. Да только твоя Царица чужим домом попользовалась - и Одоленью, и Плакуном. Вот нам с вами её лечить и пришлось. - Бор перешёл в Явь, за ним и Анна.
   - Ты, девица, учись и там и там сразу быть, а то больно сложно с тобой говорить, - посоветовал Бор. Анна послушно напряглась, включая Свечение в Яви. Отлично! Свечение накладывается на реальную картину. Вот только мыши не видно - рядом прыгает конёк.
   - Покажи, покажи всем твоего Савераску, - приказал Бор. - Пусть побегает, познакомится.
   - Савраску, - механически поправила Анна, вглядываясь в окружающий лес. Обернулась - Яблоня!
   - Ты меня старым именам не учи! - огрызнулся Бор. - Это вы гласные глотаете. Савераска, и всё. Так и зови, не обижай Охранника, он-то имя своё знает. - Бор потрепал конька по шее, толкнул к Яблоне. - Иди, знакомься.
  
  
   Конёк поскакал - потёк огненной струйкой к рою духов. Они что-то замышляли: толклись и мигали... Наконец всё решили, и Ракетка отделился от роя, подплыл к Анне.
   - Прими подарок, Царица, - промигал он. Духи собрались в хоровод, повели Анну к Яблоне. Рядом скакал Савераска.
   В корнях лежал тугой венок, сплетённый из луковиц лука и чеснока, колосьев, каких-то корешков, мелких яблочек, грушек... даже патиссон крошечный. Анна восторженно охнула, оглядела венок и надела его на голову.
   - Теперь ты правильно одета, - одобрил Лапчатый. - Там ещё много чего есть, только не видно - не сезон. Остальное, как это... как бы здесь.
   - Виртуально, - хмыкнул Бор. - Называется - виртуально. Когда-нибудь появится... Прими мои поздравления, Царица. Праздник: жатва, Ламмас и так далее. Конечно, вроде он был вчера, но ты у нас помирать затеяла - не до праздников. Тем более, Ламмас длится не один день. И жатва, опять же. Ну-ка, покрутись.
   Анна ухватила пальцами свои "лесные" десантные брюки, сделав из них подобие галифе, и повернулась "кругом". Предупредили бы - она бы парадное платье надела, к венку. А так - солдат полей, а не Царица. Ещё щёлкнуть каблуками...
   На ней оказалось платье. Её платье, парадное. Тёмно-красное, с белым кружевным воротничком - то, что осталось в Москве. И - лапти. Кошмар!
   - Нет, - сказал Бор, шевеля пальцами, - зачем нам цвет печали?
   Платье стало тёмно-розовым с искрами, глухое, без всяких там воротничков. Зато почему-то с длинными рукавами и до щиколоток. Ну да! Представление Бора о женской одежде. Хоть ботинки какие-то сделал вместо лаптей...
   Лопнула резинка, стягивающая волосы в хвост, и они упали Анне на плечи. Половины чудесного венка не видно!
   - Вот так! - удовлетворённый Бор начал таять. - Принимай гостей, Царица!
   Духи кружились вокруг, скакал Савераска, Анна стояла под Яблоней в каком-то сонном оцепенении, и Яблоня светилась в заходящем солнце.
   "Королевский приём? Гости?".
   Рядом возник Петенька и радостно заворчал. Волк и Георгий появились вслед. Савераска потёк знакомиться. А под Яблоней засветился рой духов Света... Ой, что будет!
  
  20. Юрий, 3 августа.
  
   Он помыл посуду и хотел лечь доспать, но Золотко не дал: прыгал на дверь, ворчал и требовал гулять. Потом презрел любимый смородиновый куст и решительным шагом направился к задней калитке. Юрий рассердился: он-то рассчитывал покурить на солнышке, а животина в поля рвётся!
   - Туда надо переодеться, - объяснил он целеустремлённому петуху. - Туда нельзя в шлёпанцах и майке.
   Петух взлетел на забор и свалился на луг - побежал, опустив крылья, будто за квочкой. Пришлось отворять калитку, догонять идиота: ведь съедят! Собак голодных по деревне не счесть.
   А за калиткой лежал Волк. Спал, видимо. Сладко потянулся и улыбнулся, двинулся Золотку вослед... Кошмар. Вокруг одни своевольные животные.
   - Я не одет, - сказал он Волку, закуривая. - И не рассчитывайте, что я прямо сейчас рвану в лес. Переоденусь, покурю, там и пойдём.
   Волк удивился. Снова лёг, и петух полез к нему под бок. У него теперь другая мама. Из семейства псовых.
   Юрий намеренно долго переодевался, брился и курил. Наконец, вышел.
   Золотко предпочёл идти пешком, поэтому двигались со скоростью петуха. Добрались до берёз, а там и до заброшенной дороги этим темпом недалеко - часов пару... а Золотко вдруг засиял и исчез, и Волк толкнул Юрия, да так, что тот выпал под Яблоню, будто чёртик из коробочки.
   Под Яблоней стояла Она. Анна. Она светилась на солнце, переливалось розовое платье, золотисто-каштановые кудри венчала корона, и вокруг танцевали духи Тьмы.
   Волк лёг у её ног. К нему сразу подлетело что-то огненное, вроде лошадки, ткнулось мордой, прошло насквозь, удивилось и отскочило. Ага, Волк, и для тебя есть другие планы - не все на твоей голове крыльями хлопать могут! И ещё ты, Волк, даже не Светишься...
   - Где же поздравления? - спросила Она звонким девичьим голосом. - У меня сегодня праздник: Ламмас, Жатва и прочее.
  Угм. Поздравляю. Вообще-то, у меня тоже.
  - Сир! Вы не одеты подобающим образом. Фи! Как же мы будем царственно праздновать? Эти штаны пятнистые, ботинки... и я?! - она закружилась, раскинув руки, взметнулся расшитый подол, заструились рукава... Птица.
  За спиной рыкнул Волк: там духи выясняли отношения. Кажется, Ракетка взял верный тон, и они постепенно успокоились. Стрелочки потекли к обернувшемуся на шум Юрию.
  Поздравляем! - замигали они.
  Он уже приспособился работать на два фронта - в Яви и в Свечении, а вот различать их не научился - стрелочки и стрелочки. Одна из них подлетела к нему и повела к дереву:
  Прими подарок, Царь!
  Под деревом лежал венок из листьев. Каких только листьев там не было! Даже еловые и сосновые иглы вкупе с можжевельником. Угу. Терновый венец.
  - А где граб? И бук? - спросил Юрий, надеясь повысить образование.
  Стрелочки потускнели.
  Таких нет. Они у нас здесь не растут! А все остальные листья есть. Все
  есть, только не все видно - не поместятся. Они тут как бы...
   - Виртуально! - встрял Лапчатый. - Значит, когда-нибудь появятся, да? А у нас тоже нет авокадо. Жаль. Интересный плод...
   - Ну! - Анна не по царски пихнула Юрия в ребро. - Благодари и надевай!
  Я что, чучело? В десантной форме и венке... Цезарь, что ли?
  Это ты-то в форме? - пропела Анна, поправляя его косоворотку. - А
  вот тебе лапти - в самый раз!
   Он наклонился посмотреть на ноги. Какие лапти? Ботинки были, минуту назад... Кудри свесились по сторонам лица, закрывая обзор.
   - Эт-то что? - разозлился он непонятно на что - на лапти, на холщовые штаны, на идиотскую расшитую петухами рубаху, или на эти... кудри! - Мужчина должен быть пострижен, выбрит и пристойно одет. Что за кудри? Отродясь не было!
   - Наверное, ты сегодня не брился - оброс слегка, - хихикнула Анна. - А борода тебе к лицу.
   Он протянул руку к щекам. Щетина? Не может быть... Рука ткнулась в отвратительно жёсткую бороду. И ...это. Усы. По Юрьеву разумению, первый признак бабника.
   Юрий посмотрел на Волка. Тот ухмылялся, а вокруг носился этот дурацкий лошадка-качалка.
   - Я не могу это носить! - взвыл он, усевшись наземь. - Я похож на идиота! Я так не хочу!
   Над ним распростёрся зеркальный купол. Там, за ним, духи продолжали веселиться: водили хороводы, сплетали сложные узоры... Он остался с Анной, Волком и Лошадкой. Золотко успел удрать из-под купола на дерево и оттуда смотрел на Юрия с опаской. Лошадка прискакала к Царю и положила голову на колено... Огонь побежал по телу, расслабил, словно тёплая ванна, Юрий с трудом сдержал желание обнять зверя - такого родного, близкого...
   - Зачем ты их обижаешь? - грустно спросила Анна. - Савераска и Волк одели тебя для коронации. Это не наш праздник, это праздник духов. Наш - только из-за них. Разве ты не хочешь, чтобы они тобой гордились? Войди в образ, порадуй духов.
   Юрий оглядел себя - опять в форме и ботинках, без кудрей и бороды.
  Я уже снова обычный, - покаянно, но с тайной надеждой сказал он.
  Теперь сам, - прорычал Волк, напугав Анну. - Сам.
  Ах, сам! Как там? - Косоворотка, непотребные... красивые холщовые штаны с цветочным кантом, словно дамская пижама, лапти, кудри, борода?
  Такая борода тебе больше идёт, - обрадовалась Анна.
  Юрий надел венок - купол исчез. Дальше он помнил только обрывки. Танцы духов: два кольца, сплетённые одно с другим; Бор, оказавшийся стариком богатырской стати, весь в листьях - у Юрия в венке их меньше. Юная Царица в хороводе с духами. Сам он... стыдно вспомнить, носился по поляне, как бычок на выгуле, и даже улюлюкал. А за ним носились рои духов - им уж точно было весело. Савераска с Золотком, чинно прогуливающиеся вокруг Яблони. Сама Яблоня. Она, Анна - грациозная, в своей короне из плодов и зачем-то чеснока... А чеснок, оказывается, очень красивый, если в венке... и на её кудрях. Улыбающийся Волк...
  Они как-то вдруг оказались у Анны в доме, и ему стало неловко. Он стянул венок и обнаружил, что всё ещё в шутовском дýховом наряде. Собрался поменять.
  - Не надо, - попросила Анна. Она тоже была в королевском облачении. - Не меняй одежду, пожалуйста, и оставь венок. Вот теперь - не для духов, для меня. Я хочу ещё немножко повспоминать тебя, совсем немного.
  Он взглянул в зеркало. Не он. Никогда таким... красавчиком не был. Румяный! Стыд какой.
  - Не могу, - ответил он, - неправда, - и снова снял венок. Повернулся к зеркалу - вот, теперь он. Старый, подслеповатый, но подтянутый. Глаза запавшие, но уверен в себе. Явь - такова.
  Она загремела чайником, вернулась из кухни - в халатике, с хвостом на затылке, седая. Усталая.
  Явь такова, - сказала она, ставя чашки. - Вы любите мёд?
  Они натянуто поговорили о чём-то пустом... Анна встала, принесла сумочку и вынула кошелёк.
  Мой долг, - сказала она.
  Юрий вертел монету, не видя. Что-то он сделал не так... Взглянул.
  Долг, - улыбнулась она.
  До деноминации? - засмеялся он.
  - Тот самый. Претендуете на новые цены - пожалуйста. - Она протянула новые деньги. Юрий отмахнулся.
  - Откуда у вас эта монета? - с любопытством спросил он. - Почти двадцать лет прошло.
  - Я же говорю - тот самый. Долг. Я его носила, чтобы отдать. А потом оставила - на память.
  Юрий похолодел. Так и она... любила? Носила монету в кошельке двадцать лет?
  - Моему сыну двадцать пять, - сказала она. - Он женился, и я боюсь своей невестки.
  "Значит, уже был сын. Тяжело". - Моей дочери тридцать семь, - ответил он. - Она замужем в Австралии и никогда не вернётся. Может быть...
  Может, Царь. А может и нет. - Она отвернулась.
  Юрий больше не мог. Нужно переводить разговор, а то он опять сделает что-нибудь не то.
  - Золотко обгадил ваш дом и мышь сердится. А где Савераска? Он же ваш Охранник?
  Савераска и есть мышь.
  Да ну? Иди сюда, Савераска, если не возражаешь, конечно.
  Мышь взобралась по брючине на колено. Мягкая, смешная, тёплая, покойная. Будто братик. Юрий, наконец, расслабился.
   Анна убирала со стола; Юрий с мышью устроились в кресле, вокруг бродил недовольный ревнивый петух, когда в дверь постучали. Пришла любопытная старуха, оглядела его исподлобья, пока Анна представляла их друг другу.
  Фёкла, это Георгий, мой очень давний друг, - сказала она.
  Юрий, - сказал Юрий.
  Как? - поразилась Фёкла. - Ты что, имени своего "давнего" не знаешь,
  Анна?! Какой же он Георгий, если Юрий?
  - Одна сатана, - натянуто улыбнулся Юрий. - Баба Маня меня Егором величает. Это в молодости я называл себя "звучным заграничным" Георгием. А теперь - попросту, Юрий. Может, до Егора ещё дорасту.
  - Да куды тебе, - неприязненно сказала старуха. - Растут молодыя, а ты в старости мышиный жеребчик.
  Анна молча сунула ей соль, под видом нехватки которой был совершён визит, и выпроводила.
  Так почему Юрий? - спросила она, вернувшись.
  Отродясь Юрием был, - озадаченно ответил он. - Откуда этот Георгий
  взялся?
  - Ваша девушка вас так называла. "Ах, Георгий, хочу это. Нет, то! Ну что ты жеманишься, ну поцелуй меня".
  Юрий вздохнул. Эх, Наташка, не студентов запугала, а Анну... Он взял Анну за руку и всё рассказал...
  Взял её за руку... Взял её за руку...
  Неужели бывает так прекрасно? Всю жизнь прожить - и не знать? И он... ещё что-то может?
  Она сладко бормотала, обнимая его. Какая у неё гладкая кожа! Какая юная... И ветерок так шевелит её кудри... Ветерок?! - Он поднял голову: над ними качались ветви Яблони.
  - Нет! Это неправда! - Юрий скатился с неё и отвернулся. Желание исчезло, руки тряслись... Явь вернулась.
  Прости, - сказал он. - Не рассчитал сил.
  Он начал одеваться: методично, обстоятельно. Зашнуровал ботинки, поцеловал её в лоб и ушёл.
  По пути домой зашёл к Ивану-духовидцу, тот оказался молодым парнем.
  Дорофей? - удивился он. - Я такого не знаю.
  Тогда Юрий сел в машину, погрузил Золотко и Царь-Цвет и уехал в Москву.
   Всё - неправда.
  Золотко бился о стекло и стонал. Юрий вернулся с полдороги и отдал ей петуха и цветок, оставил адрес.
  Всё. Пусть покажет время, что с ним было этим летом...
  Сердце выскакивало из груди. Остановился на ночёвку. Не впервой, поспит и в машине.
  Что гадать? - Болен, очевидно. На рассвете поедет в Москву. В реальность...
  Юрий спал, откинув сиденье. На полу у педали сцепления одиноко примостился золотой шарик.
  
  
  
  
  
  ПОСМОТРИ ИЗДАЛЕКА
  
  
  21. Анна, 7-8 августа.
  
   Анна заледенела. Она допустила ошибку, расслабилась с Гео... Юрием, позволила открыть ту старую шкатулку ожидания, затянуть себя в её гнетущую пустоту... Ах, молодильные яблочки! Ламмас дорого обошёлся этой - реальной, стареющей женщине.
   И самой больно, и Царя спугнула... Боль Анне привычна. Нужно закрыть память - и всё. Не было. Ни прошлого, ни настоящего... Не было. В будущем есть роль, есть радости, есть обязанности - у неё. А он испугался. Чего? Молодости?
   Разве ложью были в Сиянии их молодые тела? Он убежал из Сияния в Явь, чтобы отказаться от будущего, которое счёл прошлым. Ах... Юрий. Потерял роль. Отдал Царь-Цвет и Охранника, а увёз - своего Воструху. Так спешил, что Анна растерялась, не успела сказать ему, как это опасно.
   Теперь она - Царица Тьмы и Мать Света. А куда денешься? Стрелочки осиротели. Петенька загрустил. Царь-Цвет одеревенел и больше не сияет: амариллис отсушил листья и ушёл в луковицу с кожурой, твёрдой, словно скорлупа кокосового ореха... Стоит у неё на окошке криница, лежит под ней бронзовый жёлудь, а сторожат их Савераска с Петенькой. Хорошо, что сдружились, их теперь двое. Только Анна одна. Как всегда.
  Укатил жеребчик? - ехидничает неугомонная Фёкла.
  Юрий очень уж её интересует - и кто он, и где он... Любопытна! Москвич и всё. А кто? - Пенсионер. А почему уехал? - Заболел. Отстань, банный лист... И всё же Фёкла как-то поддерживает Аннин дух. Опять варенье принесла: мол, Анне Холодной на День Ангела...
  Погода на именины Анны выдалась отличная, яркий тёплый денёк. Значит, Анна-Зимоуказательница предсказывает, что зима будет холодной и рябины будет видимо-невидимо.
  Анна поздравила себя чаем с Фёклиным вареньем, Петеньку побаловала ореховым маслом, что было ей не по карману, а Савераска всем разносолам предпочёл свой обычный белый сухарик. Потом она перебирала архивы "друзей по переписке" - в былые дни ей много писали. Переписка длилась годами и вдруг увяла... Двоих она "проводила" с зоны: оттуда они ей писали, а вышли - замолчали: свобода! Вот красивая открытка, расписанная вручную - писк моды у заключённых. Сколько времени потрачено на эту роспись? Анна открыла жёсткую картонку - открытка запела... Боже, сколько лет прошло, а она всё поёт, поздравляя Анну с давно прошедшими именинами... Спасибо, Сергей! Жив ли? Свободен ли? Счастлив?
  Вечером зашла угрюмая Нина с молоком - тоже в честь именин. Зачем же так дарить? Подарок в горло не полезет. Зайти отказалась - гости её ждут. Гостей не видно, но дед Филимон сидит на завалинке и пристально разглядывает Анну. Чем ему-то она не по нраву? Что-то разлюбили её мужчины всех возрастов - и сын забыл, и дед Филимон хмурится, и Юрий сбежал. И Бор опять исчез вместе с Филином. А Иван куда-то уехал на пару дней. Ему-то откуда знать про её именины?
  Анна унесла молоко в дом и достала кружку. Савераска тотчас забрался по скатерти на стол и начал бегать вокруг банки, стуча хвостом. Заволновался и Петенька.
  - Молока хотите? - Анна налила Петеньке в миску, мыши в розетку, а себе - в большую жёлтую фаянсовую кружку: Савераска кинулся к ней, стуча зубками. Анна подхватила недовольную мышь и спустила на пол, ткнув носом в розетку:
  - Вот твоё! Кружка - для меня. - Обернулась на шорох и ахнула: Петька тянул клювом скатерть, кружка сползала к краю. Анна подняла было руку, но кружка вдруг подпрыгнула и по дуге упала на пол, выплеснув молоко. Петька отпустил скатерть, недовольно встряхнулся и ушёл, оставляя цепочку мокрых следов на полу.
  - Разбаловались! Продукты портите, - укоризненно сказала Анна, поднимая с пола невредимую кружку. - Мне молока совсем не досталось. - И она вылила в кружку остатки из банки - так, попробовать. Молоко пахло петрушкой. Нина что, скармливает бедной Малинке все огородные остатки? Так ведь корова и заболеть может...
  Анна вытерла пол, потом прилегла было почитать, но быстро устала и уснула. Когда стемнело, в дом зашла Фёкла.
  Царь уехал. Теперь ясно, что этот Юрий и есть Царь: с его отъездом Царь-Цвет совсем завял, а в тот раз, когда она заходила за солью, спрятанная в кармане бутылочка с настоем золы нагрелась и вскипела, выбив пробку и намочив Фёкле юбку. Еле ноги унесла, чтобы не опозориться...
  Москвич он. Это, конечно, даёт Фёкле направление, но выверить надо через Царь-Цвет: настой так далеко не сработает. Мало ли, что он сказал Анне - та, глупая, ему верит. Женщинам с венцом безбрачия мужчины правды не говорят: сбежал к другой, небось, тот ещё кобелина этот Царь, даром, что соки уж повысохли... Где это видано, чтобы соединились Свет и Тьма? Но Фёкле Царь нужен - Силу брать для Служения, для Тьмы, для её несчастной Царицы. Может, удастся у Цветка отколупнуть листочек, тогда ей будет легче Царя вычислить...
  Фёкла шла на цыпочках, надеясь уйти незамеченной. Она уже наощупь добралась до подоконника, когда раздался громкий треск перьев. Проклятая птица хлопала крыльями и больно клевала Фёклу в ногу. Ну всё не слава Богу!
  Фёкла не стала отгонять петуха - потерпит, сейчас главное - оторвать листок. Она протянула руку к цветку и почувствовала прикосновение юбки к ноге - по подолу карабкалась мышь. - У, вражина! - Фёкла стряхнула мышь, не дав ей укусить, и схватилась за луковицу.
  Да что же это? Словно камень - ни чешуйки не оторвать! Придётся всю уносить... Царица разволнуется. Ничего, к утру Фёкла всё вернет, и никто ничего не заметит.
  Золотко шумел, стучала криницей Фёкла - Анна спала. Фёкла уже вскопала пальцами мягкую землю, приготовилась выдернуть луковицу, и петух презрел все сроки: громко и суматошно заорал в ночи.
  Фёкла отпрыгнула от горшка, стряхивая с рук землю, Анна вскочила, уронив с себя мышь: Савераска в отчаянии поддержал Золотка, кинувшись ей в лицо. Слепыми спросонья глазами Анна всматривалась в темноту, сердце колотилось.
  - Кто там? - испуганно спросила она, шагнула к окну, вскрикнула и согнулась: резкая боль пронзила живот, мелко задрожали мышцы, что-то словно лопнуло внутри - и мокрые струи потекли по ногам.
  - Не бойся, Аннушка, это Фёкла, - дрожащим голосом ответила старуха. - Ты так кричала во сне, что у меня слышно, вот и прибежала. Что привиделось?
  - Включи свет! Скорее. - Анна должна видеть, что случилось. Фёкла щелкнула выключателем, ахнула и кинулась за тазом в кухню: под ногами Анны быстро расплывалась лужа алой крови.
  
  
  Анна стояла в тазу. Фёкла лихорадочно вытаскивала из холодильника банки солений, приматывала их к животу женщины, искала чистые тряпки. Побледневшую Анну тряс озноб.
  - Климакс начинается, матушка, да как плохо начинается, - бормотала Фёкла. - Сейчас сбегаю, крапивки с тысячелистником принесу. Ты лежи, банки не сымай.
  Ххолодно... - стучала зубами Анна.
  Зато кровь удержишь. Эвон, сколько налила. Крови надо в тебе быть, а
  не в тазу! Лежи, мёрзни. Я сейчас.
  Золотко взлетел на кровать, прижался боком, грел озябшую Анну и беспокойно заглядывал ей в глаза. Савераска сидел на подушке, испуганно выкатив чёрные глазки. Анна тряслась. Волны резкой боли всплывали где-то в крестце, бежали вверх, и тело ходило ходуном, сотрясаясь судорогами.
  - Ммолодильное яблочко! - прокаркала она петуху. - Оммолодилась! Климакс начался! - Она повернулась на бок.
  Фёкла уже гремела чайником, заваривала травы, бормотала заговорные слова. Петька прижался к спине Анны, ошпарил её, как кипятком, своим жарким телом - помогло, судороги утихли.
  - Пей, матушка. Всем помогает - отчего тебе не поможет? - Фёкла поила Анну травяным настоем. Испуганная Анна покорно глотала отвар. Мышь заволновалась, забегала по подушке.
  - Кыш! - Фёкла сердито скинула Савераску на пол. - Тебя тут не хватало! Сиди в норе. Нынче играть с тобой некому.
  Живот Анны потерял чувствительность и окаменел под грузом ледяных банок. Фёкла сняла банки, насыпала кубиков льда в металлическую флягу и положила взамен. Анна, как ни странно, пригрелась и начала засыпать.
  Старуха унесла таз в кухню, нашла пустую бутылочку из-под кетчупа и аккуратно наполнила её кровью Царицы. - Пригодится, - подумала она и спрятала бутылочку под кофту. Затем вымыла пол, вынесла таз в выгребную яму и тщательно отмыла: ни кровиночки Царицы никому не достанется. Всю воду - в выгреб.
  Анна спала. Щеки порозовели, стали наливаться, молодеть...
  - Конечно. Заговорная трава, да с золой от огня Царь-Цвета. Свет - всему голова. Подымется, - прошептала Фёкла и ушла домой спать - Анна не проснётся до утра.
  
  
  Было уже три утра. Ночь близилась к концу. Деревня спала, утихли даже неугомонные дачники - нигде ни огонька. Тишина, лишь слабый шелест листвы. И что-то... Какое-то нутряное давление, будто непроницаемый купол накрыл низменность. Бегущие в вышине тучки шарахнулись в сторону, обтекая невидимую преграду, а та дышала в ритме спящего человека, собиралась линзой над деревней; и всё призрачнее небо, и всё ближе Космос... Вдох-выдох. И снова: вдох-выдох.
  Пират выполз из норы под крыльцом, преодолел тоннель из шиповника, сторонясь колючих веток, и ушёл за дом. Теперь его место было там - у туалета, скрытого малиной. Пират дрожал и поскуливал, чувствуя опасность, но что-то гнало его сюда, безжалостно ломая собачий инстинкт. Пират покружился на тропе, пытаясь сбежать, дважды сумел добраться до угла дома - но ноги переставали слушаться и вели его обратно: тут его пост, и он ничего не может с этим поделать.
  Коза Ивана Николаевича билась в загоне и громко мекала, не давая спать хозяевам. Лёжа без сна в супружеской постели, те впервые пришли к согласию, что старую козу пора резать - от неё ни козлят, ни молока, одно беспокойство.
  Плохо спал в мансарде Филимон - ему снилось, как Витька с Женькой забираются в открытое окно и грозит ему тощим пальцем соперница Фёкла, что помешала нынче его задумкам.
  Серёжку обступили черти, издевательски подпрыгивали и мчались чёрной цепочкой по бордюру обоев, перескакивая через пухлые обойные розы. Розы кривлялись и высовывали языки: то ли чертям, то ли ему, то ли всем сразу. Розы были даже страшнее: они в комнате всегда. Он плакал от одиночества, мечтая о том дне, когда вернутся к нему пропавшие собутыльники.
  Далеко за деревней, за лесным перекрёстком, где Фёкла обычно готовила лекарства, за обмелевшим ручьём и холмом, покрытым нежным берёзовым подростом, в глубине берёзовой рощи мелькали желтые огни: старое кладбище праздновало никому не ведомую победу, истекали огнями осыпавшиеся могилы... Теперь тесный лаз в Явь, Колькин дом, был не нужен. Призраки рвались в мир, обрастая чуждой Земле плотью: в эту ночь падали звёзды, и атмосферу земли пронизывали потоки космического излучения. Не спали астрофизики, чьи ожидания, наконец, сбылись - Земля окончательно вошла в неизвестный ранее сектор Космоса с повышенной плотностью вещества. В умах зрели кандидатские и докторские диссертации...
  Скрипели и кашляли радиоприёмники, пугались грядущей грозы страдавшие бессонницей радиослушатели. Грозы не было. Гроза только собиралась на границе Яви и Свечения. Её срок еще не пришёл...
  Только линза, что накрыла деревню, резонируя с кровью Царицы, собирала в фокус поток чуждого вещества и открывала Путь Мёртвых.
  
  22. Наташка, 1-8 августа.
  
  Отец два года присылал ей приглашения, а она никак не могла выбраться. В этом году обиделся и не прислал, так что приехала Наталья не с частным визитом, а как представитель своей фирмы. О её жизни отец ничего не знал... и теперь вряд ли узнает. Как она может рассказать ему, что едва ей стоило усыновить Чена, как Вилли начал ей изменять? Отец и про Чена-то ещё не знает, а уж её проблемы... Она не свободна. Она не уверена в будущем. Её "опора и надёжа" в любой момент может оказаться болотной кочкой и уйти в трясину из-под её ног, оставив одинокую эмигрантку с ребёнком. Конечно, развод даст им средства к существованию... Но сохранит ли она Чена в этом случае?
   Она-то, дура, убеждала отца, что всё у них хорошо, что она счастлива в этом браке - не то, что в первом, за тем ненавидимым отцом диск-жокеем, который как жил, так и закончил жизнь - перебрал дозу. Тот жокей убил двоих - себя и её, пожертвовавшую здоровьем, чтобы не родить урода: поздний аборт обрёк её на бесплодие.
   - Дура ты! - сказала подруга Машка, разделившая с ней авантюрный поиск мужа в Австралии и получившая своего "Вилли". - Зачем, ты думаешь, им нужны русские бабы? У них рожать некому, под этой их озоновой дырой. Им наследники нужны.
   Сама Машка уже ждала второго сына и вполне благоденствовала. А у Натальи случился выкидыш, и ей сказали, что она никогда не сможет выносить ребёнка... Там сказали. В чужой стране. Когда пути назад уже не было.
   Наташка мечтала жить как мать: домохозяйкой за спиной богатого мужа. Работать для души. Переводить хорошие романы на русский, самой их выбирать, плюнув на конъюнктуру. Не доходная, а любимая работа дома, без начальников и обязаловки, без ужасавших в её русском прошлом переводов, где главным юмором считались переборы анальной тематики, главным сюжетом - бои местного значения, изредка прерывающиеся извращенными любовными толчками. Она умирала от "гнилых зубов гор", постоянно разлагающихся растений, монстров и красоток в кустах... Она мечтала о свободе. Мечта...
   Вилли мечтал вместе с ней, радовался и, наверное, любил. Не могла же Наталья проглядеть в нём отсутствие чувств? Но любил жену и мать его будущих детей. А она - не смогла родить.
   Он, узнав, погладил её по голове и почти не изменился, только погрустнел. Наталья страдала: Машка уверила её, что наследник мужчине необходим, а уж ей самой... Неудавшаяся мать рыдала и пила транквилизаторы. А время утекало. Усыновление придумала сама Наталья, перевернула всю русскую общину, нашла ходы и добыла двухлетнего раскосого мальчонку. Никакого криминала! Сироту.
   Вилли подписал бумаги, оплатил все расходы... и загрустил ещё больше.
  Как вы назвали мальчика? - спросила её въедливая Машка.
  Как так - назвали? - растерялась Наталья. - У него уже есть имя.
  Вилли не поменял ему имени? - ужаснулась Машка. - Никаких
  Альфредов, Зигмундов, Рудольфов? И не заикался?
   Вилли не заикался. Менять имя не предлагал - Чен и Чен.
   - Неужели ты думаешь, что он его принял? - возмутилась подруга. - Не может быть у немца детей с таким именем. Не может, и всё. Как он его называет?
   Вилли никак его не называл. Он его замечал лишь тогда, когда малыш сам к нему подходил: тогда гладил его по головке и уходил, чтобы не сказать лишнего слова... Стал позже приходить и часто не ночевал: дела. Коротко и ясно. Дела.
   Наталья встряхнулась и бросилась в Общину. Машка там уже процветала тайком от мужа, ухитрялась лавировать среди весьма сложных течений в этой сборной солянке русаков. И, о чудо, Наталье помогли с работой, сосватали ей маленькую фирму. Но туда нужно было вложить немалую сумму, чтобы она получила финансовую самостоятельность, а не просто в ней служила.
   Вилли не возражал - только поднял бровь. И не предложил помощи, зато стал пропадать где-то неделями.
   Тогда Наташка выпросила у него денег на визит к отцу, пристроила Чена к Марье Филипповне и кинулась за деньгами в Москву. Она должна быть независимой! Она сама построит свою жизнь с Ченом. С Вилли, или без него - решать мужу. Она почему-то ещё любила этого сушёного немчуру и продолжала мечтать...
   Отца в Москве не оказалось. Наташка съездила на дачу, попрощалась с ней, поплакала над воспоминаниями детства - и начала готовить документы на продажу, наняв продувного маклера.
   Тот пил у неё чай, когда в двери повернулся ключ и вошёл отец: похудевший, хмурый, несчастный.
   Да! Ей позарез нужна фирма. Встанет на ноги и заберёт отца - он уже совсем старик, зря ушёл в отставку. Бездействие ему вредно. Она его заберёт, и всё! На него больно смотреть. И её время уходит - кончается виза, продажу нужно ускорить. Слава богу, не пришлось разыскивать отца по всем деревням за озером Неро: адреса он ей не дал. Зато приехал вовремя, к чаю с маклером.
   Она кинулась ему на шею.
   - Это мой отец, - обернулась она к маклеру. - А это Валера. Он поможет нам с тобой продать дачу.
   Отец посмотрел исподлобья.
   - Сжигаешь все мосты? А я что - свадебный генерал? - Он сел и вынул очки. - Где подписывать? - деловым тоном спросил он маклера. Тот обрадовался.
   - Вот видишь, - сказал он Наталье, - отец у тебя золотой. А ты всё волновалась, - и повернулся к Юрию. - Нам с вами пару дней поездить придётся - не все бумаги без вас дадут. Ну, и подписи, конечно. И согласие на перевод денег в банк.
  И куда же мы денем такую уйму денег? - прищурился Юрий.
  Папочка! - Наталья не хотела говорить в присутствии маклера. - Это
  потом. Сначала давай её продадим.
  Валерий почувствовал напряжение и стал прощаться до завтра. Завтра
  забег на длинную дистанцию: получение бумажек.
   Юрий закрыл за ним дверь и сунул в зубы сигарету. Подумал, вынул, потушил - и ушёл в душ.
  Хоть по голове не погладил, - подумала Наташка. - А то почти как
  Вилли.
  Дерьмо ты, Наташка, - сказал он, выйдя из душа. - Паразитка. В мать
  пошла. Доехать до отца не собралась, а денег урвать - ты тут как тут. А если бы я не приехал?
  - Разыскала бы, - очаровательно улыбнулась Наташка, готовясь к бою. - Деньги нужны. Бизнес горит.
  Ах, бизнес? Вилли разорился? - восхитился Юрий.
  Вилли в порядке. Новый бизнес, мой.
  Ну да. Тебе не хватает. Ты у нас с потребностями. Что же, давай,
  развивай бизнес. Главное, карманов под юбку нашей побольше - а то твоей банки не хватит на весь доход. Или лопнет она невзначай, банка эта. Где ещё дачу возьмёшь? Квартиру продашь? Валера твой сейчас моих подписей накопирует - ждать не понадобится.
   - Ты ничего не понял, папа, - беспомощно ответила Наташка. - Ничего не понял. Не нужна мне квартира. Дача... Она ведь тебе не нужна, правда же? А мне деньги нужны. - Глаза Наташки потемнели, обернулись в себя. Такие слепые глаза обиженной Наташки...
   - Чёрт с тобой. Жри, дщерь. Может, и вправду, бизнес важнее, чем какие-то там отцы. - Юрий бросил печенье, отодвинул только что налитый чай и ушёл к себе - спать.
   Она бродила по квартире до вечера, легла поздно - и не спала. Плохо получилось. Отец обиделся. Рассказать ему всё это идиотство? Нет, она не способна. Получится вроде несчастненькой... А она не несчастна! Она просто... неустойчива. Но у неё есть Чен. Может быть, есть Вилли. И она хочет, честное слово, хочет забрать отца.
   Да ещё если продать квартиру и дом его дурацкий в деревне, он у неё с приданым будет. Тогда отец с его гордыней не будет считать себя приживалкой - жильё-то она обеспечит. И они будут жить счастливо. Только немного потерпеть, пока она не встанет на ноги... Отец будет гулять с Ченом и учить его гладить по головке неугодных женщин... И никакого Вилли не понадобится.
   Наташка вертелась в кровати. Отвыкла. Всё уже стало чужим. Свет фонаря в глаза бьёт, как в детстве. Она любила этот фонарь, часто лежала и смотрела, как ветки тополя заслоняют свет и тени бегут по потолку... А сейчас он её раздражает, не даёт уснуть.
   Отец застонал. Новости! Отец спит, как мышка - не храпит и не стонет. Заболел? Опять стонет... Ему плохо?
   Наталья вдела ноги в шлёпанцы и тихо подошла к его двери. Снова! Нужно входить. Стучало в висках и что-то делалось со зрением: тени предметов расплывались. Наверное, слишком резко вскочила, стареет.
   Она приоткрыла дверь, заглянула и вздрогнула. Над головой отца светился маленький золотой шарик. Отец... лежал на спине, катал голову по подушке и глухо, мучительно, жалобно охал.
   Наталья кинулась к кровати и застыла, не добежав: за откинутым углом одеяла к тёмной от загара шее отца прильнул зелёный огонёк. Он пульсировал, то угасая, то вспыхивая, вокруг него начало собираться едко-изумрудное облако светящегося газа.
   Боже мой! Это не фильм ужасов, это обычная спальня, здесь спит ее прозаический отец... Может быть, она видит сон?
  Изумрудный туман собрался в фигуру женщины, прильнувшей ртом к шее отца. Вампир! - Наташка подбежала к кровати, пытаясь отшвырнуть туманную фигуру, но рука прошла сквозь чудовище и она упала на грудь отца. Тот не пошевелился - только застонал; шарик над его головой угас, облако оторвалось от шеи отца, собралось в зелёный яркий огонь и исчезло. Прогнала! Наташка его прогнала.
   Отец затих и повернулся на бок. Наталья вцепилась в свои всклокоченные волосы, по старой детской привычке дёрнула, но боль ничего не изменила: она не проснулась - она осталась стоять у кровати отца... Сон во сне? Оставлять отца ни в коем случае нельзя - сон это или нет, повторения ужаса она не позволит.
   Наташка провела ночь у постели отца, свернувшись в кресле и прикрыв ноги шкурой с пола - даже за одеждой отлучиться она не рискнула. Он проснулся рано, удивлённо оглядел дочь, нырнул в душ. Вышел свежий, бритый и благоухающий, но глаза запали и снова окружены тёмными очками. Он уже выпил боярышник - теперь он о нём не забывал, сердце болело постоянно. Продаст дачу, отправит дочь - и в госпиталь.
  Всё правда! - ахнула Наташка, открыв глаза.
  Что? - удивился Юрий.
  Вампир! Она сосала твою кровь! Покажи шею.
  Юрий отпрянул.
  С ума сошла на почве бизнеса? Что глупости несёшь? Что ты делала в
  моей спальне? Что ты принимаешь на ночь? Дрянь какую-нибудь? Транквилизаторы?
   - Стерегла тебя от вампира, - устало сказала Наташка. - Она сосала твою кровь, а потом шарик погас и она исчезла. И она была прозрачной. И я ничего не принимаю на ночь - просто не сплю.
   - Шарик? - нахмурился Юрий. Был у него шарик! Повод к размышлениям.
  Золотой. Маленький. Над твоей головой. Покажи шею!
  На шее был синяк, бугрившийся под кожей.
  А, это обычно! - махнул рукой Юрий. - Это часто бывает. Даже режусь
  из-за них при бритье.
  Вампир! - злобно заорала Наташка. - Что тут с тобой сделали? У
  твоего вампира волосы волнистые. Старенькая, худенькая. Голая!
  Глаза какие? - Не хотел Юрий этого знать. Ох, не хотел...
  Прозрачные глаза. И сама прозрачная. Зелёная... как скамейка садовая,
  самого мерзкого цвета!
   - Не бери в голову, - Юрий с облегчением погладил Наташку по голове, она передёрнулась. - Это у тебя от расстроенных чувств. Вот я лягу в госпиталь, и все эти гадости сразу пройдут. И вообще - есть пошли, а то скоро твой уголовник заявится.
   Опоздали - раздался звонок в дверь, пришёл пышущий энтузиазмом Валерий. Уехали без завтрака.
  
  23. Анна, 8 августа.
  
   Под утро Анна проснулась: её клевал в плечо Филин. Она никак не могла открыть глаз:
  Отстань!
  Соберись, Царица, - Филин исчез, над ней наклонился Бор. - Соберись
  и вставай. Посмотри на Савераску.
   Анна вскочила и охнула от тупой боли внизу живота. Фляга с растаявшим льдом скатилась на пол. На полу лежал Савераска, дёргал лапками и выгибал спинку. Анна схватила мышь.
  Что делать? - Она уже проснулась: умирает Охранник!
  Его положи. Пусть лежит. Сама в кухню иди, к тазу.
  Анна побежала в кухню.
  Теперь два пальца в рот. Блевать будем.
  Анна отшатнулась.
  Травленая ты, - пояснил Бор. - Не можешь сразу, пей воду. И блюй! До
  победы!
  А Савераска-то причём?
  Потом разговоры разговаривай. Или хочешь, чтобы он издох?
  Отвернись. Вообще иди к нему. Стыдно. - Анна наклонилась над
  тазом.
  Верно, девица. Я по нему и увижу твою победу.
  Чуть ли не час спустя на очередную мольбу Анны: - Ну, как он? - Бор ответил: - Хватит.
  Бледная до синевы Анна подошла к постели, схватила простыню и убежала: кровотечение вновь началось.
  - Этого не трусь, девица. Очень уж юный гем у тебя здесь. Пройдёт. Лекаря бы тебе, а не шептунью.
  Анна упала в кровать, прижимая к животу банку с помидорами.
  Юный! Сказал, тоже. У меня климакс.
  Слово какое... красивое. Нет у тебя этого слова. Сейчас стареть не
  след - Волк пришёл, и у меня времени на тебя совсем не осталось.
  Чем травлена? Кем?
  Это уж сама. Не стережёшься. Двумя травлена, двумя - и по Свету, и
  по Тьме. А кто и как - разберись. Лекаря бы надо - посмотреть, ваши белые такие, красивые... облатки-таблетки-капсулы, фу, дрянь... назначить.
  Да у меня крапива есть. И помидоры.
  Смотри. Стерегись. Сама лечись, либо к лекарю иди. Ох, девица! Следи
  за Охранниками: гляди, Золотко-то тоже обмяк.
   Анна повернулась к Петеньке, тот слабо закурлыкал... Пока втроём с Савераской миловались, Бор исчез.
   Спать легли тоже втроём: мышь у шеи, Петенька - в ногах, словно кошка. В Свечении оба были тусклыми.
   - Не стереглась, - посетовала Анна словами Бора. - Думала ли, что вместе со мной и они болеть будут? Теперь... постережёмся.
   Во рту стоял привкус петрушки.
   Час спустя забарабанила в окно Фёкла: Анна заперлась на все замки.
  Что пила-ела вчера? - пристала к ней старуха. - Чужое что-нибудь?
  Молоко Нина принесла. И твоё варенье.
  Варенье не в счёт. Не бери у Нинки ничего - наговорное молоко. С ней
  Филимон корифанится. Так и помереть недолго.
  Не буду, - согласилась Анна.
  Я тебе отвар принесла. Выпей, пошепчу.
  Да я уж выпила своего, куда же ещё? Спасибо за помощь, мне теперь
  гораздо лучше.
  Тогда оставлю, днём попьёшь.
  Анна проводила Фёклу. Попьёт, как же! Взяла отвар и поднесла к Царь-
  Цвету. Тот ожил, вспыхнул Савой-травой, отвар задымился.
   - Ох, Фёкла! - расстроилась Анна. - Ты-то как научилась травить по Свету? Вроде бы ты моя, Тьмы?
  
  
   Золотко с Савераской играли в прятки: Золотко искал, мышь прятался. Анна подсказывала невнимательному петуху, и все были счастливы, только... Юрий где-то далеко. Тянет сердце.
   Позже Анна дала Охранникам в блюдечках отвар крапивы и томатный сок. Не столько пили, сколько топтались и разнесли сок по полу - пришлось мыть... И - вместе в кровать. Выздоравливать. Спать...
   Из криницы осторожно выглядывали мохнатые колокольцы Сон-травы.
  
  
  Нет у тебя этого слова, - сказал ей Бор во сне. - Очень уж юный гем
  у тебя здесь.
  Какого возраста бывают гемы? - спросила Анна. - Юные, дети,
  старики?
  В миру закрытые - дети, открытые - юные, заилённые - старики.
  А в Вырии?
  Гем - чертёж. Стоит ли хранить кусочек чертежа или чертёж
  поломанной машины? Нету там детей и стариков. Яблочко - это чертёж здорового, полностью развитого человека.
  А как же умершие дети?
  Анна увидела размытую бабочку, летящую к границе. Она ударилась,
  словно о стену, вспыхнула, обгорела до чёткой фигуры - и вернулась в мир.
  Опять призраки? - ужаснулась Анна.
  Новые дети. Они получают тела сразу, не скитаются.
  А остальные? Ждут следующего дня?
  Яблоня - и есть Яблоня. Видела, небось, как теряет яблочки волнами.
  Последыши - самые яркие и здоровые. Мелкие и не очень совершенные осыпаются и возвращаются в мир: гем учить.
  Получается, если хочешь жить, нужно быть несовершенным?
  Здравствуй, Царица. Тьма бездумная моя. Сама-то какие яблочки в
  короне носишь? Кривобокие? А яблочкам разве приятно собственное убожество? Совершенным дан новый час, новый мир, новый опыт. Возможно, они чуть-чуть счастливее, чем в предыдущем часе, вот и всё. Там, у них, своя яблоня. Там они все вначале кривобокие... Спи. Ещё поговорим.
  
  
   Анна проснулась, сохранив в памяти всё, что решила во сне. Вынула из коробки свой венец - он даже не завял. Она встала перед зеркалом и надела венец. Всё верно! В Яви она стареет, в Свечении - вообще ёж, а в венце - девица в соку, лет двадцати восьми-тридцати, отнюдь не юница. Ну да, тем ещё расти нужно...
   Она протянула руку, коснулась отражения - и увидела в зазеркалье себя реальную: бледную, слабую, в халатике и шлёпанцах. Там, в зеркале, за её спиной сидела мышь и бродил Петенька, а здесь... Она повернулась. Краем глаза увидела мужскую фигуру, расплывшуюся в огненного конька, и женскую, ставшую огненной птицей - без гребешка, гладкоголовой и златоокой. Почти Петенька. Почти.
   Сказка. Она опустила взгляд на руки - юные, нежные, гладкие, ещё не огрубевшие от работы и не иссушенные возрастом...
   - Кто ты? - спросила она у Савераски. Тот притёк к ней, прижался. - Конёк мой, ты кто? Почему не показал лица?
   Савераска засмущался и спрятался за её спину. Анна наклонилась к Петеньке.
  А ты кто? - Но птица наклонила голову и подставила шейку.
  Бессловесные мои! Заколдованные мои принц и принцесса! Вас ещё
  расколдовывать нужно?
   Защёлкал клювом Филин. Бор подбоченился в углу.
   - Сказочки! Не все сказочки к хорошему приведут. Охранники выше, чем то, до чего ты их расколдуешь. Их путь они без тебя пройдут: своих шишек-синяков набьют, свои яблочки заслужат. Они тебе не оборотни. Они и есть: петух и мышь. А человеками ещё будут. Да получше, да почище, да посчастливей. Кривые бока выправят, соком нальются... Не ты их создала, не тебе их спасать. Выдумала! Расколдовывать. Гордыня! Стыдно.
   Анна поникла. Она было подумала... Тогда, на Яблоне, не она ли была Петенькой? Может, Савераска тоже... Юрий?
   - Тепло, да не очень, - проскрипел Бор. - Не ты, твоя любовь нашла место в птице. Вы связаны, это так. Будешь желать любви - пригасишь, ослабишь петуха. Любить сама будешь - усилишь. Себя немного ослабишь - он не Воструха, свои силы имеет, но и с ним мера нужна. А Савераска... Он посложнее будет. И от тебя никак не зависит.
  Тогда почему он заболел, когда я отравилась?
  Потому, что ты стала его Вострухой, получила доступ к Силе Царя, и
  выпила немало.
  У Юрия? - расстроилась Анна.
  Именно. Ты сейчас всех лечила: себя и Золотка от тёмного
  заговора, а Царя с Савераской - от светлого.
   Сказал - и ухнул Филин. Где-то на крыше... Днём? Соседи взвоют!
   - Так Фёкла напала не на меня, а на Юрия? - думала Анна, баюкая мышь. - Она лечила меня за счёт сил Царя? Господи! Она лечит не только меня!
  Бор! - закричала она. - Что делать, Бор?
  Тишина. Анна вылезла из постели, подошла к окну, взяла жёлудь.
  Тяжёлый плод нагрелся в руке, вдруг резко похолодел и покрылся каплями влаги. Боли прошли. - Спасибо, духи! - сказала она, прогнулась, попрыгала на коврике, протанцевала к двери... не болит. Можно успеть в райцентр: Юрий в опасности.
  
  24. Юрий, 8-9 августа.
  
   - Папа! Тебя! - раздался раздражённый голос Наташки. - Ты, я смотрю, времени не терял. Какая-то Анна.
   - Зачем трубку хватаешь? - озлился Юрий. - Тебе уж сюда вряд ли позвонят. Положи трубку, я взял. - Юрий спустил ноги с дивана, пытаясь собраться. Голова как чугун, никакой боярышник не берёт. Валера его совсем доконал.
   - Как я себя чувствую? Нормально, - донеслось до любопытной дочери, прильнувшей к двери. - Какое нападение? Фёкла? Бред. Извини, бред. Прости, что я бросил его на тебя. Подумай, что я здесь с ним буду делать? От чего ему меня охранять? Глупости. А это - тем более. Из меня плохой садовод. Ты сама здорова? Нет. Пока у меня дела. Может, в сентябре. Да. Будь здорова.
   Отец затих. Наташка заглянула в щёлочку двери: спит. Бледный и усталый.
   Она завела будильник и тоже легла. Ночью она будет сторожить отца. Тот и не заметит - совсем плохой.
   От чего хочет его охранять эта Анна? Причём тут садовод? Анна уже положила глаз на дачу? Обойдётся. Дача продана. Вот так.
   А кого отец бросил? - Наташка в ужасе села на постели. - Неужели родил ребёнка? Наследника?..
  А как же она, дочь? Она заплакала впервые за этот год - заскулила по-бабьи, уткнув лицо в подушку: одна... совсем одна.
  
  
   - Она из Безопасности! - захлёбывалась новостями телефонистка. - Здравствуйте, говорит, генерал! А потом что-то про нападение. Не слышали, у нас ЧП не было? Кто-то там на кого-то напал. У неё в подчинении двоих ранили, представляете? Петю и Савраса. Тоже клички, конечно. Саврас! Таких имён теперь нет. А третий - вообще Цветок. Ну и кличка! Красавчик, небось. Она хотела одного в Москву услать, но генерал отказал. И сюда ехать не хочет. "Плохой садовод", - черноглазая телефонистка захихикала. - Значит, не желает работать на периферии.
   - Заткнулась бы ты, Надька! - прошипела старшая собеседница. - Лучше скажи, что отошла в туалет. И хватит трепаться, потом не отмажешься.
   Надька растерялась, побледнела, увяла.
  Молчу. Ой, Галя! Извини.
  
  
  Юрий лежал на диване и притворялся спящим. О чём говорить? Он не знал, что сказать дочери, чтобы не взорваться: любая тема вела либо к Вале, либо к даче, либо к Анне. Лезет не в своё дело. Бросила отца, теперь ревнует, как тривиальная кошка. Когда-то ему казалось, что Наташка - друг.
  Как-то не оказалось у него друзей: пост отпугивал. А старые... уплыли от него по волнам спирта. Портил он им компанию, не мог скрыть брезгливости. Они себя со стороны не видели: все сливались в агрессивно-родственный шар... Они не слышали себя, своих бессмысленных многословных речей и тостов, своих песен из репертуара любимой певички Лениной, сменившей прежних, потрепавших фамилии всех русских атаманов. А вот она - Ленина. Чем Ленин не атаман?
  И попала. Забыли казацких забулдыг, вспомнили маленького большого революционера...
  А пела то же - белиберду для хмельных мужчин, кои подпевали, утирая скупую слезу, сводили-разводили мосты, двумя берегами одной реки пытались разглядеть друг друга сквозь алкогольный туман, звонили ей из подворотни, а Она всё молчала о Любви... И Луна плыла, скалилась, венчала, освещала, плакала или усмехалась на снегу, на пляже, в троллейбусе...
  Его друзья все любили свою Люсю. Первую свою Люсю - другие Люси, под бóльшими номерами, их своевременно обслуживали. Друзья гордились своими жёнами - гинекологами, терапевтами, депутатами и филологами. Потому, что те были всем нужны, а достались - им. Стерва, но своя.
  Они удирали от жён на охоту, упивались вусмерть и трясли утробами в саунах среди рыжих, чёрных, белых и в перьях Люсь, визжащих во хмелю. Они носили трусы с пчёлками...
  Он уснул и увидел сон. Теперешняя Анна, в своём халатике, отворяла дверь - оттуда вырывались клубы пара и мокрые голые телеса баб. Они, визжа, хватали Анну и тащили внутрь. Анна упиралась, но бабы были сильнее, и Анна только вскрикнула, вернее, коротко охнула перед тем, как закрылась дверь... А он сидел рядом, на веранде ресторана, и на тарелке Анны лежал кинжал, весь в крови. Кровь капала с кинжала на белую скатерть и расплывалась пятном.
  К столу подходил Андрей с незнакомым монголом. Они уже видели кровь... А Юрий так и не встал, не спас Анну, он словно прирос к стулу, разглядывая этот жуткий кинжал.
  Анна! Анна! Ты не Люся? Нет? Ради бога, Анна, пусть ты не будешь
  Люсей!
  
  
  Отец плакал во сне. Нет, в эту ночь не было вампиров, но отец, бледный и истаявший, плакал во сне. Наташка не знала, как быть. Будить страшно: вдруг разозлится? Может, он переживает из-за новой семьи? Так пусть её с ними познакомит. Подумаешь, ребёнок! Боится не успеть вырастить? Наташкиных сил хватит и для двоих. Дочь-то зачем? Вот для этого - когда старые плачут.
  Что за жена у него такая, Анна? Неприспособленная? Суёт ребёнка отцу, а он и так едва на ногах держится... Или хищница? Наташка ненавидела эту Анну.
  Вампиров нет. Просто глюки от усталости и горя. Отца надо лечить, а она завтра улетает. Почему жизнь такая нелепая?
  Наташка тихо вышла из комнаты отца: не было её здесь, всю ночь тихо проспала в своей кровати. Брезжил рассвет. Скоро зазвонит будильник.
  
  
  Юрий проводил Наташку в аэропорт. Так и не помирились - не мог Юрий сдержать гнев. Эгоистка.
  Он провожал глазами уходившую в переход дочь. Дочь... Тоненькую глупышку? - Нет, заматеревшую элегантную даму... Бизнес-леди. Копия матушки.
  Юрий не стал ждать отлёта - вышел и уехал. Приедет она, как же. Как приезжала... Если только её фирма не лопнет.
  Он полз по Москве, застревая в пробках, и смотрел на новостройки. И город чужой: Кощеево царство кривых углов, слепых окон, муравьиных куч жилых кварталов, нелепых вывесок и уродливых названий. В глазах всё выше поднималась пелена багрового тумана... Он доехал, развернулся у подъезда и снова выехал в город: благо, только по проспекту. В госпиталь.
  
  25. Анна, 8-9 августа.
  
   Анна долго бродила по райцентру в ожидании автобуса. И хорошо - успела справиться с эмоциями. Этот тупоголовый вояка лишён чувства самосохранения! Здорова ли она? Что он имел в виду? Спрашивал таким тоном, будто она свихнулась, а он навещал её в психушке... Бред и глупости. Всё, что Анна ему сказала, он полагает бредом и глупостями...
   У него дела. Дочь приехала, есть на кого порычать. Это, разумеется, важнее его жизни, а тем более благополучия Цветка. Всучил свои обязанности Анне, а сам покровительственно справляется о здоровье.
   Что было бы, если бы Анна тогда его дождалась? Снисходительная улыбочка? Или, может, дурное замужество... Ни секунды с этим узколобым воякой она бы не прожила. Реалист безмозглый. Его же высосут, он же венчан, он Царь, и Фёкла будет лечить больных, убивая его. И Савераску. И Царь-Цвет!
   Кто там его выбирал? Что, не видели, что он не хочет этой роли?
   Анна уже исходила быстрым шагом все улочки и пошла по второму кругу.
   - Вон она! Видишь? - шептала Надька забежавшей подружке. У них кончилась смена, и они жевали бутерброды, сидя на подоконнике. Вокруг слонялся томный кот.
   - Видишь, мечется? Генерал ею недоволен. Ой! Какой хорошенький! И к ней идёт. Гляди! Наверное, это Цветок, тот самый, кого не ранили.
  В проруби, что-ль, цветок? - захихикала Ленка.
  Сама дерьмо! - окрысилась Надежда. - А кличка у него красивая.
  Духовидец он. Иван-духовидец. Москвич. Так что - врёшь ты всё. -
  Ленка скомкала жирную бумажку и кинула её в кота. Тот порскнул через улицу.
  Вот как? - восхитилась Надежда. - Значит, так они скрываются? Кто
  же на духовидца лишний раз поглядит? А тут он на спецзадании: Цветок. Мымру эту охраняет. Видишь, в машину посадил? Дура ты, Ленка. Нет в тебе следовательской жилки.
  
  
   Иван собирался в Москву. Анна останется совсем одна. Она отправит с ним соленья - Иван обещал созвониться с сыном и передать. Вернётся ненадолго через месяц-два.
  Я волнуюсь за Юрия, - сказала она. - Он может разболеться в Москве.
  Он оставил мне телефон, - улыбнулся Иван. - Я позвоню. Не болейте,
  не скучайте.
  Подавленная Анна вышла из машины. Иван махнул ей рукой. Баба Моня
  привстала на завалинке. Так он её ещё и катает? И ручками машут друг дружке? Ого!
   С полей на деревню наползал туман. Будет холодная ночь...
  
  
   Пират был голоден. Уже прошло время вечернего кормления, егерша даже крикнула на улице, позвала его - как так, собака не пришла за молоком? Галя с Нинкой тоже заволновались, Нинка даже вынесла за калитку макароны... Он не отзывался. Горло сжимало, и пёс тихо, затравленно скулил - так тихо, что услышала его только Анна. Она попыталась прогнать собаку - но как прогонишь ползающую на брюхе и просительно виляющую хвостом псину? Пришлось вынести ему миску с едой прямо на пост - к туалету.
   Смеркалось. Глаза Пирата, наевшегося щей и сахару, засветились красным, он вздыбил шерсть на загривке и зарычал. Анна оглянулась - никого. Но собака прислушивалась и рычала... Странно.
   Она повернулась к дому, пошла - и неожиданно для самой побежала с колотящимся сердцем. Пират завыл. Анна влетела в дом, заперлась на все замки, включила свет. Петенька проснулся и потребовал еды, выполз из норы Савераска... Всё бы хорошо, но Пират продолжал выть.
   - К упокойнику! - вздрогнула и перекрестилась Фёкла, чаёвничающая в одиночестве. К голосу Пирата присоединился разноголосый хор других собак.
   Жители запирали окна и двери: холодная ночь, как бы дом не выстудить. И все боялись признать, что запираются от чего-то холоднее, чем ночь: от чего-то, чей приход возвещал собачий вой.
   Вдалеке за полями летел через обмелевший ручей неровный тускло-желтый шар - рой освобождённых гемов. Они летели, держась поодаль друг от друга, чтобы не повредить обретённое тело - облачко синих искорок, вминающее пламя гема так, словно на газовую конфорку налили еды, и теперь пламя истекало иным, чуждым цветом, искрясь и потрескивая.
   Там, в деревне, они чуяли живительный источник - кровь Царицы, что поможет им обрести форму. Шар распался, растянулся лентой и влился в улицу.
   Пират покинул пост, прыжками преодолел лужок, прополз под калиткой и кинулся к сараю Фёклы. Там протиснулся в щель полузакрытой двери и схватил зубами пук отвратительно пахнувшего марьянника: Фёкла запасала его стогами, на чёрный день. Теряя из пасти стебельки, вернулся на пост. На горке уже появилось тусклое свечение...
   Собака выплёвывала стебли, залитые слюной. Глаза слезились, лапы двигались будто сами собой, складывая стебли в круг.
   Пляшущие огни окружили кольцо марьянника, вились вокруг морды пса - и страх, наконец, пересилил. Обезумевший от ужаса пёс перепрыгнул кольцо огней и бросился в спасительную тьму, роняя едкую вонючую слюну. Он добежал до дома егеря, судорожно вылакал своё молоко, чудом уцелевшее в миске, и его вырвало... Он уже не мог выть, только дрожал, забившись под крыльцо. Выли другие собаки - те, чьими лапами никто не управлял.
   Коза Ивана Николаевича сорвалась с привязи - в эту ночь её оставили снаружи, боясь повторения вчерашней истерики. Она перепрыгнула через забор, продралась через шиповник и теперь стучала копытами в дверь Анны, жалобно мекая.
   Позже забеспокоились соседские гуси, а вскоре вся живность деревни мычала, лаяла, гоготала и блеяла. Хлопали двери домов, хозяева бежали к скотине, презрев затаённый страх. За бродом заволновались хуторские козы, и тогда соседняя деревня разделила общую панику.
   Анна открыла козе. Что ещё можно сделать? Животное совсем обезумело. Коза прыгнула к ней, упёрлась лбом в бедро и тяжело задышала.
   - Пойдём! - Анна решила предоставить козе ночлег во дворе, провела её через прихожую. Любопытные Петенька с Савераской уже ждали их там.
   Стоило Анне открыть дверь во внутренний двор, как коза кинулась в бывший коровник, просунула морду в окно и заблеяла: морда не влезала, мешали решётка и стекло.
   - Ну, что там? Пират, что ли? - Анна выглянула в оконце и охнула. Золотко тотчас взлетел ей на плечо, кулдыкнул и убежал в дом. Анна молча смотрела на кольцо гемов вокруг туалета. Что там? Что им там понадобилось? Пират прячется в домике?
   Коза толкала её головой, сияли жёлтые глаза. По ноге что-то скользнуло. Анна глянула вниз и завизжала: невесть откуда взявшиеся ужи ползли к сливному отверстию коровника и исчезали в нём. Сколько их!
   Там, у туалета, змеи бросались на гемы, яростно шипя. Огни продолжали кружиться, нисколько не изменив строя.
   Как спасти Пирата? Воинство Гекаты явно в панике. Какую силу выставить против гемов? Они ещё не призраки, ещё не вытянули из неё силы. Попробуй, коснись, и вместо гемов там будет толпа призраков, уверяющая её в благодарности, а Анна потеряет Силу. Их столько, что она, пожалуй, умрёт...
   Царь-Цвет. Вынести, коснуться, спалить? А как это скажется на Юрии? Может быть, так Анна убьёт Царя? Даже когда был один Коля, Царь-Цвет приугас...
   Анна смотрела в окошко коровника. Стройный круг призраков дрогнул: один из ужей сдвинул вялый стебелёк, образующий круг (Это зачем? - подумала Анна.), и гемы начали перелетать брешь в... (защите. Кто-то помог?). Через несколько минут сквозь приоткрытую дверь туалета начал просачиваться бледный призрак. Он на глазах обретал плоть... (Там моя кровь! - ахнула Анна. - Они материализуются!).
   Петька клюнул её в ногу и уронил листок тополя.
   - Гений! - Анна рванулась в дом, выскочила на крыльцо: тополь опустил ветки до самой земли.
   - Сейчас, сейчас, - уговаривала Анна неизвестно кого, ломая ветки, - сейчас прибегу! - Она пробежала тоннель, выставив перед собой букет веток. Сзади топала коза. Впереди... Впереди? - мелькнули огненные фигуры Царь-Птицы и Конька. Сияние слилось с Явью...
   Анна подбежала к гемам, снова вьющимся кольцом: брешь закрыл струящийся Савераска. Призраки ещё не уплотнились в должной степени - лишь что-то желеобразное, покрытое проплешинами - ямами синих искр - тряслось на студенистых ногах. Один... два. Три! Всего-то!
   Анна выхватила из букета толстую ветвь, повернула её острым обломанным концом вперёд - и кинулась в бой.
   - Вон! - завопила она, втыкая ветку в самого плотного призрака... Тот стал прозрачным, рассеялся. Гем увильнул и слился с кольцом сотоварищей.
   - Вон! - второй призрак уничтожен. Какое эхо... "Вон, вон, вон!" бормотали стены двора.
   - Вон! - металлический голос загомонил в ветвях деревьев и ему отозвалась разбушевавшаяся скотина.
   Анна уже росла. Она покрепче ухватила веник прутьев, сунув ветку за пояс халата, и начала разгонять рой гемов. Те суматошно заплясали и бросились врассыпную. Анна потекла... потекла! к калитке, вылилась на улицу, грозно водя сияющими красным глазами. Коза попятилась, спряталась за забором и задами побрела домой.
   По дороге бежала молчаливая собака. Молчит? Не боится?
  Вон! - взревела Анна, занося хлопающее листьями копьё.
  Глаза Волка расширились, словно чайные чашки, засияли зелёным, стали
  как озёра, как зеркала...
  В тех зеркалах отражалась морда Сохмет - львицы Хатхор, воинствующей разрушительницы... Лицо Кали, опьянённое убийством... Синие черепа светились вместо пуговиц халатика.
  Конёк наступил ей на ногу. Острое, как игла, копытце пробило тапок и разрезало кожу, опалив огнём края ранки. Крови не было, только боль.
  Страшная рожа уничтожительницы задрожала в глазах Волка и превратилась в измученное и испуганное лицо. Её лицо. Анны.
  Она словно съёжилась. Упала. Измельчала. Ослабела.
  Она встала на колени и обняла Волка.
  Прости! - рыдала она. - Я совсем обезумела! Это от страха!
  От Волка пахло псиной, он мотал головой и пятился. Стоило ослабить объятия, и он прянул в сторону, исчез в прогоне. То ли был Волк, то ли почудилось.
  На ногу Анны карабкалась мышь, сзади недовольно ворчал Петенька. Ветки тополя рассыпались в пыли.
  Анна собрала ветки и унесла в дом. Поставила в ведро с водой: ещё поживут. Спасители.
  
  
  В палисаднике Серёжки тихо шептались.
  - Погодите, - говорил Серёжка паре скрывшихся у него огоньков. - Что-то вы не такие какие-то. От голода посинели? Я вас поесть отведу. А потом вы снова будете со мной. Ты, наверное, Витька... А ты - Женька. Точно! Ты - Женька.
  
  
  Что за бардак! - возмутилась Нина. - Воют и воют. Корову разбудили.
  Поди успокой, - Саша хотел спать.
  И ты поди. Боюсь одна: воют.
  Саша, матерясь, вдел ноги в калоши, прихватил в передней толстую палку.
  Ну, копуха, иди, а то тебя этим дрыном протяну!
  Нина, труся, торопливо пошла за ним, не успев застегнуть кофту: Бог с ней, чай, не в церковь.
   - Вот, ребята, ваша коровка, - заплетающимся языком говорил Сергей. - Вот она, родимая. Пейте.
   Огоньки кружились, не понимая.
   - Пейте, говорю! - рассвирепел Серёжка. - Ваше любимое. Счас помогу. - Он ухватил корову за рога, та взметнулась и ударила копытами по стене. Сергей трясущимися руками достал нож, чиркнул по шее. Кровь Малинки брызнула струёй.
  Ну, пейте! - крикнул он, облизывая кровь с губ. - Вкусно же!
  Огоньки не понимали. Нужна кровь Царицы. Корова причём? Но что-то в Сергее обещало еду... Они вились вокруг него.
  - Пейте! - Серёжка замахал руками, залитыми коровьей кровью. Он не может больше один, ему нужны Витька с Женькой, а не бессловесные огни... - Ну!
  - Ну! - гаркнул Саша, обрушивая дрын на его голову. - Вомпер поганый! Вот кто Малинку уделал!
  Они били его долго, но замолк Серёжка уже после первого удара.
  Ох, Саша, - зашептала Нина. - Он дуба дал. Куда его девать?
  Девать? - Саша пришёл в себя, оглянулся. - Домой к нему. Задами
  понесём. Мало кто его побил? Он меня и не видел.
   Они отнесли Сергея в дом, положили на кровать и ушли, крестясь и пятясь. Один из огоньков прокрался за ними. Теперь он лежал на груди умирающего Серёжки, и вспыхивал в такт его останавливающемуся сердцу.
   Собаки выли. Серёжка изогнулся в судороге агонии, вздрогнул и сел на
  кровати. Осмотрелся... и тщательно вылизал с рук коровью кровь.
   Пёсик Женьки на околице взвыл в последний раз, воровато оглянулся и кинулся вон из деревни.
  
  
   Выжженная битвой Анна брела домой. Голову давило, пустые мысли мельтешили, как комары: что холодно, что она выстудила дом, оставив открытой дверь, что надо протопить и выпить чаю... Мозг отказывался осознавать случившееся. Сузилось поле зрения, Анна видела только тропинку перед собой: чтобы войти в тоннель, понадобилось поворачивать голову, близоруко выглядывая граничные кусты. Вправо - влево. Прямо. Вперёд. И снова взгляд под ноги. Шуршит... Анна остановилась, нагнулась, вглядываясь: что шуршит?
   Листья. Тропинку по щиколотку устилали листья тополя... осины? Мелкие, неровно зубчатые. Осина... Тополь, значит, задрожал...
   Мысль ударила куда-то над глазами, вспыхнуло, заломило виски... Застучало сердце: выход. Вот она, защита!
   Анна ускорила шаги, прижимая пальцем болезненно забившуюся у ключицы жилку. Гемы вернутся. Она ещё не победила, только отсрочила нападение.
   Вбежав в дом, вывалила на пол вещи из большого рюкзака, прихватила два ведра - и вновь на тропинку.
   Во тьме тоннеля она лихорадочно сгребала листья и трамбовала их в рюкзак и вёдра. Где мышь? Страхует ли Анну у туалета?
   Взвалив рюкзак на спину, схватив вёдра, она проломилась боком сквозь тоннель и побежала за дом.
   Пират, укладывая марьянник, протоптал тропу в малине - поверх изломанных веток лежало неровное кольцо вялого марьянника. Оно было разомкнуто. Полуоткрытая дверь туалета поскрипывала на ветру.
   Анна остановилась, потрогала своё тополёвое копьё за поясом, выдохнула, резко вздохнула и кинулась в туалет, готовая к нападению... Одна. Ни Савераски, ни Золотка.
   В туалете стояла кромешная тьма. Слава богу, нет огоньков, гемы ещё не опомнились от страха. Анна зажгла свечку, стоявшую на полке, и подняла ведро над отверстием... Из тьмы ямы высунулась голубоватая полупрозрачная рука и зашарила по сиденью, пытаясь покрепче уцепиться.
   Анна завыла в голос и стукнула ведром по руке. Та вцепилась в край, и в отверстии показалось лицо со слепыми искристо-синими сияющими глазами.
  Служу тебе, Царица, - заскрипел призрак, подтягиваясь на руках.
  Зачем она дерётся ведром? Совсем перепугалась, квочка! В голове прояснилось, сердце успокоилось, и Анна плещущим движением, словно помои, вылила поток листьев на голову и руки призрака. Тот истаял, гем рванулся вверх, но Анна добавила листьев, гем наткнулся на них и погас, а листья, словно пудрой, покрылись мелкими сияющими синими точками. Те забегали суетливо, выжигая свой путь, но вскоре и они погасли.
  И погасла свеча, пустив прощальную струйку дыма. Снова тьма. Анна заглянула в пустоту ямы - тьма. Повернулась к двери и коротко вздохнула: по саду бродили огоньки. На свечу времени нет. Она наощупь нашла ведро и высыпала листья на сиденье и в яму... Огоньки подплывали, а её веник остался в доме. Им же не только её кровь, им и её Сила пригодится. Отберут Силу, а вместе с ней - жизнь...
  Анна дёргала завязки рюкзака. Впопыхах завязала на узел, тот никак не поддавался. Сердце будто замолкло, в груди мёртвая тишина. Механически дёргая верёвку, она смотрела, как сжимается кольцо гемов.
  Ухнул Филин. Бор! Наконец-то. - Бор! - завизжала она.
  Кольцо марьянника загорелось пурпурным светом, стебельки ожили, выпрямились, вцепились в землю корнями, закустились - и закрыли брешь.
  Филин слетел на крышу туалета и защёлкал клювом.
  Бор! - истерически всхлипывала Анна. - Ты пришёл!
  Однако пора тебе, девица, самой перемещаться, - покачал головой
  старик, усевшись на стульчак. Он одобрительно осмотрел антураж.
  И свечку завела! Ну, запасливая!
  Анна упала на колени, уткнулась носом в его руки и зарыдала. Резко запахло хвоей.
  - Воду-то не лей, - похлопал её по плечу Бор, отобрав руки. - Лучше думай, как воин, а не как пантера несуразная. Сохмет, говоришь? Не забудь, эта самая Сохмет, кровушки напившись, пьяна была в стельку. А ты у нас, вроде, мёртвую воду зря не тратишь. - Он нахмурился. - Кто же идёт в бой с мечом и без щита? Листья - это верно, молодец. А ветки-то, ветки - зачем в доме? Черенкуешь?
  - Черенкую, - всхлипнула Анна. - Мне ведь надо их по могилам рассадить.
  Хитрая. Сейчас придумала.
  Сейчас, - призналась Анна.
  Бор подёргал завязки, узел развязался.
  Дело-то доделай. Засыпай тут всё, и по кругу, по марьяннику сыпь.
  Анна вскочила.
  А как же?
  Как, как... - отозвался Филин с крыши туалета. - Хорошее сиденье.
  Сыпь и на него тоже.
   Огоньки вились поодаль, марьянник сиял. Анна высыпала весь лист, вытряхнула рюкзак.
   - Теперь им тут делать нечего, - заметил Филин вслед уплывающим огонькам. - Какие-то они непривычные... синие какие-то. Не знаю, что с ними приключилось... Ладно, соединяй Явь и Свечение, бери меня и переносись домой. Застоялась. Только куражиться умеешь. Надо и простые, обыденные вещи освоить. С Царём-то, когда... гм, в общем, и не заметила, как под Яблоню перенеслась. А ведь это ты - не он. Тогда... гм.
   Анна увидела красную метлу, мысленно оседлала её, взвилась в небо - и оказалась в комнате. От неожиданности она уронила вёдра, и те заскакали по полу.
   - Ты эти ведьмачьи штучки брось, - неприязненно сказал Бор, забираясь в качалку. - Я тебе не Гекатин козёл, чтобы на мне верхом ездить. Козларейза ты, что ли? Пожалел, не скинул - косточек бы не собрала.
  А как... - растерялась Анна.
  А так... - передразнил Бор. - Уж ежели метлой меня видишь, то у
  метлы ручка есть. Для дружеских объятий. Не седло. Ага?
  Прости, - Анна прыснула, представив картину в Свечении: ёж верхом
  на метле.
  Тьфу на тебя! - возмутился Бор. - Тебе мыться, мыться и мыться надо.
  Всю дрянь биномную смывать. А то ещё налижешься, как Сохмет, с тебя станется.
   Анна и не подумала обижаться. Ясно, что она ещё мало смыслит, раз заносит её в дебри дурацких действий.
  - Спасибо тебе, Бор. Уж не чаяла голову сохранить. Эти обалдуи, - она кивнула на петуха и мышь, сидящих рядком на подоконнике, - бросили меня в решающий момент. Помогали, помогали - и бросили.
   - Скорее! - вскочил Бор с качалки. - Скорее к умывальнику. Без рассуждений!
   Анна привычно понеслась к тазу.
  Опять рвать? - с готовностью обречённого спросила она.
  Нет. Бери мыло.
  Взяла.
  Мыль язык.
  Ава... фто исо?
  Смывай!
  Ну?
  Мало! Ещё мыль! Смывай! Ещё! Всё. Иди сюда.
  Анна вбежала в комнату, тревожно взглянула на Охранников.
  Кому плохо?
  Тебе! - отрезал Бор. - Поносишь других, не ведая. Язык твой грязный.
  Помыла - скажу.
  Анна обиделась. - Разве я дитя? Зачем издеваешься? Не мог просто сказать?
  - Дитя. Безголовое и неблагодарное. Золотку ты Силу дала: Силу Любви. Не хотела же повредить Царю? Сама боролась. Так?
  Ну?
  - Он эту Силу всю Царь-Цвету отдал. Видишь - Плакун стоит? Он, Царь-Цвет, тебе марьянник через "не хочу" вырастил, ведь марьянник для него - Зло. Тебя защитил. Силу взял у Золотка и Савераски - Царя-то нет. Савераска ему свою Силу отдал. Ослабел. Не Царя Силу, а свою. Есть у него своя Сила Любви - её и отдал. Вот лежит теперь тихонько - силы бережёт.
  - Бедные вы мои, обиженные, любимые, - заохала Анна, прижимая к себе петуха и схватив мышь на ладонь. Вялый мышонок поднял голову, сверкнул весёлыми глазками, забегал по руке.
  Уже вылечился? - удивилась Анна.
  - Волшебное слово сказала, и удивляется, - засмеялся Бор. - Любимые! Ты же ему Силу влила, вот и ободрила. Потому, что правда - любишь.
  Анна насупилась. - Я и тебя люблю, старец. Бор, я тебя люблю!
  - Знаю. Вот и сумела меня перенести, хоть и в непотребном виде. Знаю, что любишь. Других, нелюбимых, перенести с собой невозможно. - Бор пофыркал, задумался. - Хотя я могу. Ты - нет. Любимый и пальчик не оттянет, а нести нелюбимого... как телегу в гору толкать. Этого и не пробуй.
  Заговорился я. Пора и честь знать. Спать пора, уснул бычок... хм. Лёг в коробку на бочок. Ну, и так далее. Спи, разбойница. Может, и я вас тут полюбил, да пора мне... - И нет его.
  
  На рассвете Филимон опоясался повиликой и спустился в дом. Из окна мансарды он видел, как ночью к дому Царицы стекались гемы. Сколько их! Кто выпустил? Неужели Фёкла добыла крови?
  Однако что-то там не так. Гемы уплыли за дом. К утру они разлетелись и Филимон отправился на разведку. Что их там привлекло? Ясно, кровь Царицы. Почему за домом? - А, ясно. В выгребе. Сработала его петрушка, да только хуже места не придумать...
  Ох, грехи наши тяжкие, - передразнил он Фёклу. - Придётся лезть.
  Тьфу! То ли дело - как он планировал: ночью зайти в дом и унести кровавую простыню. Тоже противно, но всё же. Теперь из-за подлой Фёклы надо лезть в выгреб... И полезет. Дело есть дело.
  Туалет был весь засыпан какой-то трухой. Филимон фыркнул, стряхнул труху, оторвал сиденье, обвязался верёвкой и полез. Зачерпнул жидкое месиво приготовленным котелком, вылез, взглянул туда - и начал тихо материться заплетающимся от злости языком: поверхность жижи в котелке бурлила, испуская дымки, труха кружилась... всплыл осиновый лист, зашипел и ушёл на дно. Толстый слой ржавой трухи заколыхался на поверхности - руки Филимона дрожали. Он злобно швырнул котелок в кусты, вытер руки о штаны и поплёлся домой.
  В окне мелькнула Фёкла: торжествует.
  Ну, падла, я тебя достану, - пообещал разочарованный Филимон.
  Ему навстречу трусил, прижимаясь к заборам, измученный и вывалявшийся в грязи Пират. Нырнул под ворота Царицы. Опять на посту, злыдень. Пристрелить бы его. Или отравить?
  
  26. Сергей, 9 августа.
  
   Осознание приходило с трудом: обрывки мыслей продирались через пульсирующую боль в затылке, пришлый гем занимал опустевшее место, метался в угоревшем от сивухи, покалеченном кровоизлиянием мозге, пытался остановить уже начавшийся дисбаланс жизненных процессов, накладывал свою схему жизнеобеспечения на чужеродное тело. Тело было ему велико, сильно изношено, но молодо - это пока главное... Мефодий и забыл, как это сложно - владеть чужим телом.
   Опустевший, сжиженный алкоголем мозг позволил разместить память нескольких последних жизней, но... прежний владелец любил жить! Его "Я" было защищено такими жёсткими стенами, что теперь в мозге обитали две сущности: потерявший жизнь, утративший гем и чувства прежний обитатель был лишь записью в мозге, вирусом этого раздолбанного компьютера, забравшимся в материнскую плату, обеспечив тем самым своё проживание на всё время существования мозга - и новый жилец, заполонивший остальной мозг своим "Я". Он регулировал жизненные процессы и захватил каналы восприятия.
   Содержимое скрывшегося за баррикадами вируса было практически невозможно считать, и невозможно определить, когда этот бывший хозяин выскочит из-за угла и начнёт бороться за контроль над мозгом. Тело без гема ему не подчинится, разве что на мгновение...
   Если бы то было возможно, гем Мефодия выстроил бы защиту, изолировал чужой участок, словно опухоль - только в мозге нет отдельностей: нельзя избавиться от записи, выковырнув кусок. Одни и те же нейроны помнили Сергея и запоминали Мефодия. Одни и те же. Помнили слабодушного алкоголика, и помнили могучего колдуна, что вновь получил тело спустя пару пустых столетий.
   Он многое умел, этот старец. Он умел убивать, умел терзать жертвы, знал вкус жертвенной крови. Он безошибочно проницал людей, его пророчества - обычно страшные - сбывались в срок, принося его заимствованным телам посмертную славу. После смерти... Или как там можно назвать это безвременье, в котором уродливый гем ждёт, дрожа, своего часа - своего чужого тела, нового времени ходить по земле и наслаждаться ужасом в глазах окружающих...
   Инвазия шла тяжело. Как-то не так, непохоже на прошлые разы, когда его сущность крушила прежних владельцев мозга, только лишь начав запись. Сейчас памяти прошлых жизней не желали выстраиваться во временной ряд, пронизывали друг друга и путались. Кем он был в прошлый раз? Святым старцем в рубище, или жрецом Триглава - тем, кто впервые объявил, что бог требует кровавых жертв, зная при том: бог сей не един, и ни один из богов, входящих в Триглав, кровавых жертв не приемлет?
   А может, он забирался внутрь идола, пророчествовал за Золотую Бабу лишь после того, как обмазал идола жертвенной кровью, самолично растерзав жертвы?
   Гем совершал свою работу, подстраивал тело, но мозг не успевал. Вытаращенные глаза с трудом следили за окружающей обстановкой: гем нельзя считывать без связи с миром, зрение необходимо. Мефодий смотрел на безобразные розы, прорисованные поверху обоев, пытался сконцентрировать взгляд. В какой-то момент он провалился в глубины подсознания и тело заходило в конвульсиях белой горячки: розы выступили из обоев, вспухли кочанами, вывернули лепестки языками отрубленных голов. В лепестках прорезались черты убиенных Мефодием жертв, и вот уже головы отскочили от стены, закружились над распростёртым в постели стариком, капая на него кровью, сверкая чистыми разрезами, свешивая набок острые языки и закатывая выпученные глаза. Полосы обоев задрожали и прорвались, впуская обгорелых и повешенных: те наступали, отталкивали друг друга, тыкали в глаза Мефодия своими окровавленными пальцами с вырванными ногтями, заваливали его тело тушками мёртвых голубей и куниц. Куницы вдруг ожили, начали прогрызать одежду, заструились мягким мехом по телу, добираясь до чувствительных мест... Мефодий сучил ногами, плакал, отшвыривая куниц, а те щерились, сверкали острыми жёлтыми зубками, и, когда он совсем отчаялся, вдруг попадали на пол пустыми шкурками с сухими мёртвыми глазами. Тогда в дело вступили человеческие жертвы, потрясая крючьями, ножами, топорами. Руки Мефодия были теперь в тяжёлых оковах, он только и мог, что прогибаться на кровати, плевать в лицо палачам - они тогда ссыхались в мумии, скорченные в позе младенца, рассыпáлись в пыль на сухих шкурках куниц. Куницы, словно выпив живой воды, обретали плоть, отряхивали шкурку - и вновь кидались на закованного Мефодия. Безголовые голуби стаей приземлились на его голове, топтали острыми когтями глазницы, копали, словно куры, вялую кожу, обнажая кости черепа. Кожа падала на открытый в крике рот Мефодия, он хрипел и задыхался, чувствуя невыразимую боль там, куда прогрызали путь куницы... Глаза, залитые кровью, обернулись в себя, нарушив подстройку тела.
   "Так не может быть! - промелькнуло в пульсирующем сознании. - Я же не умираю! Я оживаю! Так быть не должно!". Но так было, и он хрипел и плакал, пока мозг не отказался от всего - от разума, от видений и от страшной памяти.
   Дурачок Серёжка впал в забытьё. Гем Мефодия продолжал латать изношенное тело, рассасывал гематому и строил. Строил что-то своё.
  
  27. Юрий, август.
  
   Анализы, процедуры, тихое издевательство врачей... Всё как обычно в госпитале. Кровь его им не понравилась. Почему чья-то кровь должна нравиться? Не нравится - не соси её литрами по утрам. Садомазохисты. Пили бы себе кровушку по сердцу - из здоровых новобранцев, ан нет! Юрий заливает своей плохой кровью тайно припрятанные ими цистерны. Как можно восстановить эту самую кровь, когда её всё время отцеживают чудовищными шприцами?
   Пункцию им. Костного мозга. Сейчас. Юрий рискованные анализы не сдаёт. Пусть вычисляют без пункции.
   Облучён он, видите ли. Это уж не к Юрию. До весны его никто не облучал.
   Порешили просто постараться поправить кровь, подлечить сердце - и всё. Родина его уже не зовёт, он имеет право умереть, как ему нравится. Никаких операций и прочих радикальных мер.
   Теперь хоть газету можно почитать в промежутках между капельницами, а то телевизор надоел хуже горькой редьки. Мелькнуло там что-то про повышенную плотность вещества в Космосе, и - как отрезало. Молчок. Спутники летают, но запусков ракет что-то не проводят - никто. Копошатся там вчёные человеки, а рядовым гражданам знать не положено - панику предупреждают. Бедные журналисты: только завопили - и теперь со скучными лицами бормочут про спорт и культурные мероприятия.
  
  
   Заходила любимая подруга - старушка соседка Эльза Петровна, внучка репатриантов, упустившая, как и он, свою дочку замуж в Испанию. Приводила конечный продукт, совместивший крови поляков, немцев, русских и испанцев. Златоглазого вихрастого бледного внучкá.
   Пришла в трауре - дочь недавно умерла вторыми родами, и мальчишечку зять подкинул бабке, чтобы развеялся.
   Этот Мигель учинил ему форменный допрос.
  Почему твоя сосна растроúлась, дед Юрий?
  Юрий так и сел, едва капельницу не вывернул. Он знает про сосну?
  Эльза дёрнула Мигеля за руку.
  Откуда деду Юрию знать? Это ты её поливаешь, вот и говори: "Ваша
  сосна растроúлась. Растёт теперь тремя головами".
  Действительно, Юрий когда-то посеял в горшок крымскую сосну, и та росла, как на дрожжах. Просил соседку летом поливать...
  - Надо же! А я не зашёл, как приехал. Не успел. Сами знаете - дочь на голову свалилась... - он замялся: её-то дочь ей теперь на голову не свалится. Эльза словно не заметила бестактности.
  Я вам письма принесла. - Она протянула конверты.
  Юрий, ещё не опомнившийся после сосны, только взглянул на конверты - Моня и Анна: лес зовёт! - а Мигель продолжил свой допрос.
  У вас есть собака? - Эльза одобрительно кивнула, оценив "У вас".
  Нет, - Юрий морщился, придерживая ватку у локтя - эта сестра всегда
  больно выдёргивала иглу. Руки-крюки.
  А вы знаете собаку?
  Знаю. Волка.
  Он чей? - засиял глазами мальчишка.
  Волк не может быть "чей". Он свой.
  Волк? - возмутился Мигель. - Он наш. Всех нас. Разве вы не знаете?
  Он всегда приходит с Певцом. А Певца вы знаете?
  Какого певца?
  Ну... - задумался Мигель. - Человека. Хорошего. Иногда он есть, а
  иногда его нет.
  Эльза прервала внука: - Хватит деду Юрию сказками голову морочить. Видишь, побледнел? Ему отдыхать нужно.
  Когда отдыхают, тех едят злые призраки. Цари всегда в бою вместе с
  Волком, Конём, Жар-Птицей и Царь-Девицей. Цари не отдыхают. Они нас всех защищают от зла. А может, ты не Царь?
   - Да у меня, вроде, таких амбиций не было, - лживо ответил Юрий, успокаивая подозрение. Что за ребёнок?
  А у него ещё сосна растроúлась! - презрительно бросил Мигель. - И
  Волк с ним знаком!
  Ну всё! - разозлилась Эльза. - К кому мы пришли? К больному? Или
  тебя дружок навещает? Тоже мне, пуп земли. Всех заговорил. Простите, Юрий. Мы вас взбаламутили. Выздоравливайте поскорее.
   - Выходи скорее, Царь! - потребовал Мигель. - Тут ты не выздоровеешь. Мы с тобой играть будем.
  С Вами! - взревела Эльза и увела внука.
  Юрий распечатал письмо Анны.
  "Ты убежал от меня, - писала Анна. - Но тебе нужно вернуться. Не ко мне, не ради меня - ради себя, Петеньки и Савераски. Им тут нелегко: они берут на себя твои задачи. А я не знаю, как тебя защитить, когда ты где-то далеко. У нас жизнь бьёт ключом. Тем, который гаечный. Ну, знаешь, по голове. Очень плотно следуют самые невероятные события. Я подозреваю, что справляюсь с ними не лучшим образом. Возможно, я и не могу с ними справиться в твоё отсутствие. Ты тратишь то немногое время, что дано нам на роль, на свои личные нужды. Вероятно, ты болеешь... так я чувствую. Но твоё здоровье - здесь! Возвращайся. Честное слово, не ради меня. И всё же жду. Анна. P.S. Я не безумна. И ты - тоже. Анна".
  Может, сбежать из госпиталя? Плюнуть на всё - и сбежать? Тогда он успеет доделать дом к зиме...
  Он тоже унёс с собой безумие. Или странность. Трёхголовая малышка-сосенка, Мигель со своими Певцами, Волками и Царями... Словно нарочно тюкал Юрия по голове ассоциациями. Странный Мигель. Он - тут. Сначала - сосна и Мигель. Потом - в лес, к Анне. Её не хватает, очень не хватает... И ей... не то, чтобы плохо, ей грустно.
  "Певец - хороший человек. Он то есть, то его нет", - вспомнил Юрий. - Как Дорофей. Не нашёл его Юрий у Ивана-духовидца... Зачастило сердце. Кого он спрашивал? Дорофея? А надо было - Илью! В раже забыл напрочь. Потом Наташка всё из головы высосала своими куплями-продажами. Маленькая дрянь!
  Юрий откинулся на подушку. Давление. Пурпурный мир вокруг: простыни, блестящие приборы, потолок - всё в тёмном пурпуре. Царский цвет. Царская судьба.
  Он уставился на кювету с ампулами, пылая ненавистью к себе, своему здоровью, к судьбе...
  Ампулы порозовели, засветились, потекли, словно свечки на солнце. Очарованный Юрий не заметил, как вошла медсестра. Она тихо охнула, и Юрий поднял глаза. Женщина в ужасе смотрела на ампулы, смирно лежащие в кювете на плоских бочках, словно усталые камбалы...
  Это не сумасшествие. Это реальность. Поведение сестры - верное тому доказательство... Если он продолжит в том же духе, не миновать внимания соглядатаев Симона. Он не вырвется из госпиталя!
  Юрий вдруг поверил. Эти камбалы-ампулы вернули его веру в Царя, Царь-Цвет, Дорофея... Во всё, что утомлённый мозг не желал признать как реальность. Он же и в городе учудил! Не было морока в деревне. Была новая, незнакомая и пугающая... реальность.
  Сестра застыла, не отводя глаз от остывающих ампул. Полцарства за коня!
  Как выкрутиться из этого положения?
  Нужно что-то сделать со временем... Спрессовать. Нужна Разрыв-трава. Царь-Цвет?
  В глазах пурпуром вспыхнул Цветок, вобрав в себя тот расплывчатый пурпур, что занавешивал зрение Юрия - теперь мир снова приобрёл краски. Цветок замигал, и из венчика стало наплывать туманное облако, укрывая медсестру. Юрий вздрогнул: "Это зачем? Ага. Я сейчас невидим!".
  Презрев боль в сердце, вскочил и кинулся к шкафчику с лекарствами. Святое дело память! Он помнил, какие ампулы лежали в кювете... Непослушными руками вынул, подменил плоских уродцев, спрятал свидетельства своего греха в карман халата, висящего на стуле, и расслабился. Туман свился в жгут, всосался в Цветок.
  Сестра потёрла лоб, протянула руку к кювете и с недоверием потрогала ампулы.
  - Что-то не так? - равнодушно спросил Юрий, сдерживая одышку. Сердце выплясывало трепака.
  - Да нет. Голова у меня побаливает, - насморочным голосом ответила медсестра и начала набирать шприц. За её спиной на фоне стены издевательски пламенел Царь-Цвет.
  Сестра прижала ватку к руке, распрямилась и вздрогнула: над головой больного мерцал тусклый золотой шарик. Слабее, слабее... погас.
  Ей пора в отпуск. Что только не чудится сегодня. И эта магнитная буря, половина больных с ухудшением состояния...
  Когда за сестрой закрылась дверь, Юрий потерял сознание.
  
  
  Лишь назавтра ему хватило моральных сил прочитать Монино письмо.
  "У нас собаки разбежались, - писала она. - Наверное, взбесились. Остался один Пират, и тот вовсе не выходит, сидит под крыльцом у твоей зазнобы. А она корифанится с Иваном-духовидцем, на его машине катается, ручкой машет. Стыд какой! Он ей в сыновья годится. А Серёжка теперь не пьёт, хотя лучше бы пил. Воду мне не носит, смотрит зверем. Без тебя плохо. Приезжай! Лето ещё, отдохнёшь".
   Отдохнёт... Торфяных пожаров им не хватает. Тут хоть ампулы, мелочь. Там лес, а он такой пожароопасный Царь, слов нет. Надо выздоравливать и выписываться домой, к Мигелю.
   И Юрий стал выздоравливать, как положено. Согласно предписаниям врачей, возлюбил свой организм. Немного помогло.
  
  
   Незадолго до выписки (по настоянию больного) чёрт дёрнул Юрия прогуляться по парку. Знал же, что обязательно кого-нибудь встретит. Сидел бы в своём гнезде у телевизора, никто бы его не обнаружил. А тут - приболевшая супруга Андрея. Ах, вы болеете? Ах, куда вы исчезли? Ах, Андрей приедет вечером и обязательно к вам заглянет!
   И заглянул. И выманил обещание пожить у него на даче в конце сентября. Хоть недельку: и охота, и друзья съедутся... Не откажешь - удивится. Пришлось пообещать - и ускорить выписку: бережёного бог бережёт.
  
  28. Сергей, август.
  
   Из дома Серёжка выбрался на третий день - за водой. Он тащил ведро, механически переставляя мерзко дрожащие ноги, и смотрел прямо перед собой. Моня, завидев своего любимого помощника, привстала и окликнула - тот повернул голову и набычился, нахмурив брови, разглядывая старуху злобными глазами. Моня рухнула на завалинку и закрестилась, глядя вслед уходящему Сергею.
  - Всё. Допился, - прошептала она в тоске. Брови? Брови-то какие у него всклокоченные... Словно постарел в одночасье. И эта выпяченная нижняя челюсть. Ведь красавчиком был! Допился.
  
  
  Дни текли, но битва в мозге Сергея продолжалась. Мефодий мог оперировать телом, но не так, как обычно, а словно куклой, надетой на руку - кивать, сводить-разводить ручки, кланяться... и всё. Он был вдалеке. Память прошлого стиралась, оставляя самый минимум.
  Его звали Мефодий-Сергей. Он любил кровь и боль. Любил чужую смерть... Он любил Витьку и Женьку и хотел, чтобы они жили... Он не будет пить... Только с Витькой и Женькой он способен вынести одиночество: с ними он пить будет... Он умеет всё, что нужно, чтобы выжить. Он никого не помнит и не хочет знать... Он хочет лежать в кровати и ждать Витьку и Женьку. С ними он будет пить... кровь.
  Он задушил рыжего Мурзика. С восторгом смотрел, как тот извивается, а потом зализывал царапины и плакал о своём последнем товарище, что вырос в его доме из крошечного котёнка. Он ходил по деревне, пугая всех злыми глазами, но однажды предложил бабе Мане принести воды. Та испугалась, отказалась, и он был рад. Рад, что помнит бабу Маню, и рад, что напугал.
  Синие искры убивали его гем, и иногда он не хотел жить. Он боялся смотреть в зеркало: там был не Мефодий-Сергей. Там был кто-то ещё, с кустистыми бровями, тяжёлой челюстью, большими вялыми ушами. Он почти облысел, и кожа на голове покрылась синими родимыми пятнами.
  Еда казалась ядом, страшно болел живот, и он ходил кровью. Он отправился в лес за брусникой, жадно объедал её с кустов вместе с листьями. Ночами он бродил по деревне в поисках гемов. Если найдутся Витька с Женькой, он попьёт кровушки... А не найдутся - не попьёт!
  Мефодию казалось, что мозг сварился, как крутое яйцо. Что с того, что он может прожить? Он не может даже чего-то захотеть, потому что желания Мефодия и Сергея не совпадают. Он завёл нового котёнка и поил его молоком Малинки, регулярно пугая Нину ненавистью в глазах. Нина не могла ему отказать в молоке: боялась.
  Он так хотел... даже раз побежал с ножом за котёнком, но потом забыл, уронил нож и стал гладить мерзкое животное. Мефодий умирал.
  Однажды к нему зашёл Филимон - хотел нанять на дело. Сергей что-то помнил об этом деле и предвкушал. Возможно, дело Филимона стоило внимания, но Мефодия больше интересовал сам Филимон: колдунишка плохонький, так не до жиру... Сменить. Сменить распадающееся тело алкоголика на этого старичка с его памятью... Мефодий вставил пальцы в ручки своей куколки, потянулся, обхватил шею, злобно разглядывая сухонького старичка, уже почти сжал - и забился в конвульсиях.
  - Перформансы! - орал Серёжка, блокировав его власть над телом, - Перформансы! Витька, Женька!
  Филимон убежал, а Мефодий долго лежал на полу, извиваясь в борьбе. Когда очнулся - увидел свои руки, изодранные об облезлую никелированную ножку кровати. Увидел клочья кожи и бледную сукровицу, капающую из ран. Когда он назавтра снял повязки, вместе с ними снялись пласты присохшей кожи... Мефодий много раз видел обнажённые мышцы - и завыл, увидев свои: они походили на плетёную ткань желтовато-розового цвета, срослись под раной пучками, и теперь, чтобы пошевелить пальцами, нужно было двигать всей рукой. Рана не зарастала, гнила по краям, и рука теперь походила на клешню, сложившись убогой лодочкой, словно в мольбе о милостыне... Дрожали колени и сохли икры ног. Он раздобыл в сарае палку: ноги его не держали. Кожа на руках свисала складками над иссушенными мышцами, руки слабели. Скоро и палка ему не поможет.
  Выгрызенный голубыми искрами гем агонизировал.
  Мефодий перестал выходить, лишь глядел по ночам в окно, вцепившись непослушными пальцами в раму, чтобы не свалиться с табурета, высматривал желанные гемы: перформансы - это да!
  
  29. Сторожка в Розовом Саду.
  
   Бориса забрали на закате. Старый плосколицый монгол в шафранной рясе запер раздевалку, обошёл дорожки розового сада, поправил несколько колышков... выключил орошение.
  Ветер в верхушках защитной полосы кедров заставлял их шуметь и тереться ветвями. Розы пахли свежестью после полива, оставив свою одуряющую сладость на середину жаркого дня и на какой-нибудь иной, тихий вечер... Жаль. Запах победы слаб, кедровый аромат заполонил сад.
  Время уходит. Нужно всё успеть до начала Урока Симона...
  Банджур обнял старый кедр, постоял, прильнув, и торопливо ушёл в сторожку, лёг навзничь на заправленную постель.
   Теперь - его Урок: запах кедра - запах Служения, сердце частит в панике... Сначала мышцы: начинаем с пальцев ног... руки, голова, тело расслаблены. Теперь сердце: медленнее. Ещё медленнее. Ещё...
   Земляничная поляна. Тропа среди ятрышников, лещина, еловый лес...
  Вот и ты, - говорит Бор, - погляди на озеро!
  Озеро. Ирисы - касатики, луг и берёзки.
  Ныряй - говорит Бор.
  Банджур прыгает в воду. Перед тем, как пробить головой поверхность, видит своё отражение: лицо Бора в зеленолиственной бороде...
  Банджур лежит, вытянувшись на кровати. Его сердце уже не стучит. В окно тянет ветром с запахом кедра. Победный аромат роз вспыхивает на миг: он успел. Его хватятся только утром.
  
  ЗАКАТЫ В СЕНТЯБРЕ.
  
  30. Симон, сентябрь.
  
   Впервые за последний месяц он сел за стол в своей келье. Месяц потерян зря, и последствия того бунта в розовом саду ещё не преодолены - расходятся волнами, вверх-вниз, втягивают людей, казалось бы, обречённых быть маленькими кочками под ногами Симона. И вот эти кочки неожиданно растут, из них, словно зубы, прорезываются каменные столбы, и Симон бьётся головой об эти столбы, в очередной раз убеждаясь, что в человеческом мире Сила быстро становится слабостью, если её не прятать как следует.
   Эти старые дети, вечные божьи одуванчики, помогли бежать Борису. Блокированному! Не понимают, что ли, что исчез первый претендент, да ещё ослабленный настолько, что не в силах применить Дар? За кого они, эти кочки, приняли Симона?
   Симон откинулся на плюшевую спинку чёрного лакированного стула, прижался спиной к колючей обивке... это успокаивало. Не то, чтобы он взвинчен, такого за ним не водилось, но - беспокоен.
   Он передвинул тяжёлую бабушкину чернильницу - хрустальный куб, накрытый позолоченной гильзой от снаряда, нарисовал пальцем воображаемые усы бронзовому орлу, один за другим выдвинул ящики чёрного резного стола... С чего начинать? Все дела стоят из-за этих глупых мальчишек! Они решили насильно задержать Симона в монастыре. Они беспокоятся о безопасности Великого Магистра! Мерзавцы. Ударили Силой, собравшись в Кольцо: щенок Борис начитался исподтишка записок Дора. Мало им Кольца в подплане, того, что каждый день Симон даёт на уроках? Нет, придумали своё, для великой цели - насилия над человеком. Идиоты. Да если бы он их не блокировал, уже были бы выжжены, как свечные огарки.
   А он тогда был расслаблен, собирался говорить поодиночке, обстоятельно. Но горе-вояки вместе навалились, со своими благими намерениями. О, боже, как глуп род человеческий! И Братья глупы. Глупы, но с Даром. Дар не спрашивает, идиот ты, или нет.
   В политическом отделе змеи премудрые, зато Дара кот наплакал. Научный отдел не передать приличными словами... Одна разведка чего-то стóит. И вот теперь они, всем скопом, злятся на Симона.
   А как он должен был реагировать? Разрешить контролировать свой Дар? Мол, спасибо, охрана, за заботу, я теперь буду делать только то, что вы мне разрешите? Молокососы!
   Симон их сначала изолировал полем, потом заблокировал Дар, а после подчинил. Пусть простыми людьми поживут, одумаются. И всех сослал в научный отдел, омолодил кадры. Воинов стал готовить из политиков: их слишком много расплодилось.
   Они зароптали. Они не должны были роптать - не мог же Симон остановить дела из-за внутренних распрей. Он - Великий Магистр. И если они не хотели подчиняться так, как он требует, он их сам подчинил, причём по жёсткому иерархическому принципу - никакого движения вверх-вниз. Сидишь на своём месте и качественно исполняешь.
   И вот, когда он начал кодировать верхушку, старички отпустили мальчика. Единственную реальную смену для Симона!
   Чтобы Симон его не подчинил? Лучше пусть навсегда без Дара останется? А раз он блокированный, сам Симон его теперь не найдёт - только по простым каналам: на родине поищут, обещали.
  Симон уставился в пустой угол, где обычно пристраивался Смотритель.
  "Борис, Борис, глупый малыш, подумай теперь на воле: надолго ли я тебя блокировал? Ты удрал за день до того, как я разблокировал твоих приятелей. Они теперь с энтузиазмом трудятся в науке, а я... беспокоен. - Симон поправил толстую витую свечу, загляделся в хрустальную глубь чернильницы, вздрогнул. - Всё. Забыли. Мальчик потерян навсегда, даже если найдут. Доверять не смогу. Остальные - хотят ли, нет, работают исправно. Убивать меня некому - все меня любят. Тоже, хотят - не хотят".
  Он грустно усмехнулся и принялся разбирать бумаги. Вот! Та папка, что была с ним в тот треклятый день.
   - Бред, бред, бред, - бормотал он, листая страницы отчёта. - Так! Редкие стороны Дара. Только это мне от вас и нужно было. Писаки... Так. При сильном волевом посыле отчленяет сферу... диаметром... Зануды. Отчленяет сферу. Ага! Она остаётся самостоятельной и не возвращается к хозяину. При магических действиях ... опять трёп... тускнеет.
   Дальше. При неожиданном воздействии... Да уж! Звонок дребезжит у них так, что можно в обморок упасть. Это не только неожиданное, это сильное воздействие... наблюдается конденсация в ауре стержня, сходного с кадуцеем. Применение не установлено. Та же картина у него в папиллярном рисунке на бугре Меркурия левой руки... Это они молодцы. Связь увидели.
   Симон знал, что это за свойство, у него самого кадуцей на Меркурии. Это - операции со временем.
   Значит, в Космосе нужны дальние трансляторы с кадуцеем на Меркурии и способные создать сферу из ауры. Плохо. Отбирать придётся Братьям. По правительствам такое распоряжение не разошлёшь...
   Второе. Сводка разведки о положении в России. Подали ему вчера. Сказки: ходячие мертвецы с горящими глазами и чудесные исцеления. Отвороты, привороты, заклятия... Магия чёрная, белая, только не горелая... Авантюристы. Так. Вуду. Конечно же, где ещё могут находиться колдуны вуду? Разумеется, в России... Погодные катаклизмы... Не только у них. О! Трансляции одна за другой. Братья едва успевают принимать. Горят?! Трое сошли с ума. Что это там за приёмнички завелись?
   Срочно. Срочно лететь к Андрею, посидеть у него пару месяцев, проверить свою разведку, разобраться с этими странными потоками космического вещества - опять слабина у разведки, нет выхода на ИЗМИРАН. Ничего, через Университет выйдет, сведения добудут... Время, время!
   Так. Теперь почта. Он вскрыл одно из писем, пробежал глазами, вскочил и беспокойно заходил по текинскому ковру. Со стены на него сурово смотрела бабушка.
   - Этот маленький нахал посмел прислать мне письмо с твоими любимыми словами! - зло сказал Симон. - "Уймись, Иван!". И подписал - знаешь, как? - Борис Годунов!
  
  31. Юрий, 7-8 сентября.
  
   Мигель рыдал, рыдал неистово, размазывая слёзы по щекам, открыв рот и зажмурив глаза. Эльза исчерпала все свои педагогические способности: злая Маша Мигеля не любит, и никакая бабушка тут не поможет. Маша играла с ним во дворе, а теперь не выходит из дома, стоит у окна и строит Мигелю жуткие рожи.
   - Где? - коротко спросил Юрий, ознакомившись с ситуацией. Вот так его встретила вольная жизнь: рыдающим Мигелем. Узнав, где же девочка корчит свои рожи, Юрий отправился на восьмой этаж в третий подъезд и настиг злую Машу, у которой оказалась ветрянка, что и пыталась бедняжка объяснить Мигелю, с опасностью для жизни забираясь на подоконник: окна родители закрывали, зная, видимо, бесстрашие дочери. Всего и дел, что дать девочке телефон Эльзы и записать её телефон... Когда Юрий вернулся, возбуждённый Мигель уже радостно щебетал что-то своей Маше.
  Всё! - сказала Эльза. - Теперь ко мне никто не прозвонится.
  Зато спасена любовь, - улыбнулся Юрий. - И кривда о злой Маше
  приказала долго жить... Наши бы проблемы так решались, а? Не жизнь была бы, а малина. И всё почему? Дети умеют быть верными.
   Мигель вбежал в комнату и кинулся в объятия Юрия. - Спасибо! - Потом нахмурился. - У твоей сосны иголки вянут! Пойдём, посмотри.
   Сосна, растроúвшаяся на вершине, действительно плохо выглядела: иголки опустились вниз, домиком, и растение стало напоминать какого-то Гавроша. Юрий неосмотрительно взял сосну за ветку и уплыл сознанием в недавнее прошлое, во времена визита своей дочери. Он прожил с сосенкой каждый Наташкин плач тех её, австралийских, лет; увидел её глазами проведённую вместе неделю; услышал её мысли... Да, папаша. У тебя тоже есть злая Наташка...
   Отпустив ветку, он поискал взглядом Мигеля - тут же был, куда девался?
  Мигель в соседней комнате возил автомобильчик.
  Ты сосенку с собой забери, - сказал он. - Ей плохо, а я уезжаю.
  Как? А Маша? - удивился Юрий. Мигель пожал плечами.
  Что я могу поделать? Слышишь, звонят. - И снова нагнулся к машинке.
  Вошла Эльза с телеграммой.
  Хуан завтра прилетит за тобой, внучек, - сказала она и расплакалась.
  
  *
  - Гаснет луч забытого заката, синевой окутаны цветы, где же ты...
  Да она и на гитаре играет?
  - Здесь я! - крикнул Юрий в открытое окно. - Принимай гостинцы из столицы, хозяйка!
  Гитара бренькнула, Анна загремела засовом. Новости! Засов. Лишняя работа Разрыв-траве, ежели что...
  Открыла. Засияла. Юрий не дал ей собраться с мыслями, чмокнул в щёчку на виду у свесившейся с крыльца от избытка любознательности Фёклы, отобрал гитару и всучил тяжеленную коробку с едой. Тут же, в передней, закинул ремень гитары на плечо и продолжил тему: "Уходит вечер. Вдали закат погас. И облака толпой бегут на запад...".
  В раскрытой двери комнаты задрожал огненный отблеск заката, вырезающий часть скамьи, уплотнился... Дорофей.
  - Не прошло и года, - промычал Юрий, не зная, радоваться или сердиться на разрушенный эффект встречи. - Я забыл сказать "Илья", и ты сбежал от меня, бросил на...
  - Недоросля и Сосну, - отбился Дорофей. Опять всезнайство своё в глаза тычет. Анна вглядывалась: в дверном проёме сияние заката окружало, словно гало, фигуру старца, лицо пряталось во тьме.
  Иван? - наконец, радостно всплеснула она руками. - Вы - Иван!
  Дорофей хмыкнул.
  От зорких глаз Царицы не укроется и зверь лесной. Я - будущий Иван.
  И прошлый тоже. Ага?
  Начало и конец Источника?
  Гм. Влесова Книга, те самые первые страницы, куда ещё не влезли
  имитаторы, что с благими пожеланиями подделывают историю... В качестве частного случая согласен. На чужие роли не претендую, хотя персону знаю.
   - Это у вас код такой? - поразился Юрий. - Долгими поездками в машине и маханием рук условленный?
   Дорофей скромно попятился. Испуганно и жалобно спросил:
  Ну, Моня! Отписала?
  Юрий вошёл, наконец, в дом. Ухмыльнулся:
  В конверте "С днём железнодорожника" от начала века. - Он
  повернулся к Анне: - Ты как поняла? Я только сегодня по дороге вычислил, кто есть наш Дорофей.
   - Я знаю только глаза, - смутилась Анна. - Убей бог, не вспомню, какой Иван по цвету - тёмный или светлый.
   - Русый Иван, русый. А Илья-то кто? - Юрий так истосковался по этому чувству лёгкости... От чего он тогда бежал? От неверия в то, что может быть так легко?
  А Илья - середина, - хихикнул Дорофей, устраиваясь на лавке. -
  Половина пути.
  От начала к концу чего?
  Философия. Я здесь не затем. Закатом вы меня вызвали. Закатом.
  - Ага. - Юрий изысканно затренькал под балалайку: "На закате ходит парень мимо дома моего... И кто ж его знает, зачем он моргает, зачем он моргает, на что намекает?".
  - Намекаю на то, что служим мы с вами Солнцу. Закатному Солнцу. Уходит вечер и всё такое. Намекаю, что времени мало, у меня - особенно. Что отрадно, мы с вами успели перейти полдень, а значит... Что, Царица, это значит?
  А значит, бредём к концу Источника?
  Именно. Вы - уже не Илья, но ещё не Дорофей. А это что значит, Царь?
  А это значит, что главные шишки посыплются вскоре и набьют нам
  синяков.
   - Стратегическое мышление. Тогда я пошёл. Вот только допою, - и он отобрал гитару у Юрия: - "Спокойной ночи, поёт нам поздний час, а ночь темна, а ночь на крыльях сна... С твоих ресниц слетают тихо грёзы, стоят задумчиво плакучие берёзы... Уходит вечер, вдали закат погас, и облака толпой бегут на запад". - Гитара сползла на скамью, Дорофей исчез.
  Свят, свят, свят! - замахал руками Юрий. - Удалился без объяснений и
  жалости к опекаемым.
  Анна задумчиво смотрела на него. "Свят, свят, свят...". Вспомнился сон, где те же слова говорил и так же махал руками её сын: смешной, всклокоченный и чернёнький. Он, вроде бы, был сыном Юрия, но как у них мог выйти такой непохожий на них ребёнок?.. Она запретила себе отвлекаться. Юрий - приехал. - Знаешь, с твоим приездом стало веселее. Интересное общество... - Анна погладила мышь.
  Из комнаты с топотом прибежал Золотко, заворчал и стал подозрительно оглядывать Юрьевы ноги.
  - Ореховое масло? - невинно спросил Юрий.
   Гребень поднялся, и громадная птица как-то сразу оказалась на коленях, царапнув гитару. Та жалобно звякнула. Юрий отложил гитару, распахнул куртку, и петух привычно сунул голову в карман, пытаясь пробить клювом крышку, скрывающую лакомство. Куртку пришлось спасать.
   Вторую банку съел бдительный Пират, проспавший Юрьев приезд.
   - Может, попробуем вместе, - беззаботно спросил Юрий, поедая бутерброды с привезёнными деликатесами, - в свете заходящего Солнца? Будем петь по очереди, отбивать или набивать шишки, поливать цветы: их у нас теперь два... Кормить скотину. - Юрий протянул мыши орех, та обнюхала и удивилась. - Ты как? Рискнёшь, с пенсионером?
   - У Царицы должен быть Царь, - убеждённо ответила Анна. - Только... кудри и штаны непотребные... красивые тебя больше не шокируют?
   - Так это Илья! - махнул рукой Юрий. - А мы бредём к концу Источника - скоро будем седовласым Дорофеем.
  Типун тебе на язык, - возмутилась Анна.
  
  32. Переславль, 5 сентября.
  
   Задребезжал звонок. Сонная медсестра приоткрыла глаза и резко села на своей импровизированной постели из составленных стульев: начальство строго следило, чтобы на посту не было кушеток. Стулья разъехались и она, вместе с тюфяком, медленно осела на пол. Чертыхаясь и выбираясь из нелепой позы с задранными ногами, она продолжала смотреть на пульт: звонок прозвенел из бокса, где не могло быть ничего живого. Лежавший там больной был подключён к системам жизнеобеспечения и походил скорее на растение, упорно держась за свою кому... Давно бы следовало его отключить, но врачи что-то мудрили, пересаживали участки мозга, стимулировали мышцы... Экспериментаторы. Столько времени в коме - это смерть. Сёстры боялись этого покойника, но безропотно делали массаж и следили за ним днём, рыдали потихоньку в туалете, отмывая руки от прикосновения к ЭТОМУ. Но следить ночью?! Избави бог. Там НИКОГО не было, только этот... кактус, опутанный трубками.
   Звонок снова задребезжал. Она побледнела, пошла, с трудом переставляя ноги, утешаясь малореальной надеждой, что в бокс забежала какая-то любознательная практикантка...
   Пациент бился на кровати, вывернув трубки, ударяя в замахе руки по кнопке звонка. Его глаза были пусты, но он водил ими по палате, и в свете люминесцентной лампы они отсвечивали синими блёстками.
   - Ожил, прости Господи! - ахнула сестричка и побежала по коридору в дежурку. - Покойник ожил!
   Первый случай не вызвал большого интереса, но, когда люди стали приходить из-за грани смерти в Юрьеве, Иванове, Тейкове, Ярославле, медики заволновались. Братство забило тревогу.
  
  33. Юрий, 8-9 сентября.
  
   Юрий метался в кровати. Было душно, истово пахла вянущая полынь, сорванная им по дороге домой, чтобы избыть запах запустения, всегда поселяющийся в деревенских домах, стоит их ненадолго покинуть...
  Трава забвения. Чернобыль. Смывает наносное, оставляет главное... Главное: Сияющий Царь-Цвет на подоконнике и вновь обретённый
  Охранник - Золотко. Бежал за Юрием, испуганно вскудахтывал: так боялся, что его забудут, что, кажется, обидел Анну...
  Главное: Анна. Царица Тьмы. Возможно, они уже не расстанутся, хотя дома свои объединить не смогут: Изба Света и Изба Тьмы хранят своих духов.
   Приходящая любовь. Может, это совсем неплохо - когда есть, куда приходить. Он придёт к ней завтра... Нет, уже сегодня - далеко заполночь засиделись они за чаем... Пахнет полынь.
   Яркая точка перед глазами превращается в круглую ровную скальную площадку. На ней стоит Анна. Её одежда струится, переливается серебром, затягивает взгляд, растекается лужицей по скале. Юрий поднимает обе головы, ищет её глаза, но Анны уже нет - есть столб воды, кружащийся на краю скалы.
   - Анна! - шепчет его правая голова, протягивает к ней руки пламени и обнимает... Пахнет горящим торфом, столб взрывается кипящими брызгами, обдаёт его паром и исчезает, унесённый ветром...
   - Анна! - кричит он в отчаянии, стукнув по скале. Молния его руки раскалывает скалу и из разлома журчит родник. Юрий становится нежнее, слабый огонёк его рук тянется к Анне, и вода заливает его руки. Они шипят, трещат искрами и гаснут... Он без рук.
   Родник заливает скалу; та покрывается бледной травой.
   - Анна! - шепчет его левая голова. - Я не могу тебя обнять, Анна... - Но глаза его шлют траве лучи, и под ними трава зеленеет, вытягивается, наливается светом жизни, делится с ним своей силой... У него снова есть руки - нормальные человеческие руки.
   - Это не я! - кричит он, дёргая правую голову. - Не я! У меня одна голова!
   К нему успокаивающе протягивает открытые ладони высокий бородатый мужчина: - Не ты, не ты. Уже не ты. Ты выбрал.
   Красивая пышная женщина, что расшивает звёздами чёрный плащ, поднимает голову и улыбается.
   - Всех запугал, Сварожич. Ну как же не ты, когда даже голову себе оторвать пытаешься? Любишь, нет ли, а две головы у тебя. Левой сейчас решаешь, а что будет потом? Правую-то голову припрячь до поры, вот и ладно. С красой твоей, и впрямь, с двумя головами несподручно. - Она поворачивается к мужчине.
  Гляди, Лад, какие подарки они нам принесли!
  Юрий опускает взгляд: трава покрыта цветами.
  Но, Лада, - хмурится Лад. - Он уже выбрал: не Жег, а Свечение.
  Так ведь и она, - начинает Лада, но замолкает, постукивая пальцем по
  полным губам. - Впрочем, тебя это не касается, мóлодец. Бери её за руку, - приказывает она.
   Юрий растерянно оглядывается... Вот она, Анна, в своём венце и красном платье с искрами. Он тоже почему-то в красной рубахе, и иголки венца колют голову.
   Лада надевает на их сомкнутые руки венок из цветов.
   - Венчаю на Царство Жизни Огонь и Воду. Радуйся, Муж Юрий, красоте её. Счастлива будь, Жена Анна, Силой его. Совет да любовь.
   Лад стискивает их руки, словно сливая их воедино.
   - Благословляю ваш выбор. Созидание, а не разрушение - вот ваш лад. Пойте его чисто. Пусть ноги ваши будут на земле, а голова в небесах. Пусть Чёрная Зима откроет вашу весну. - Он надевает на их руки перекрученное глиняное кольцо. - Пусть этот день перейдёт в следующий, и на новой Земле родится Зелёный Лист.
   Юрия и Анну уносит к противоположному краю площадки. Руки их сцеплены, а венок и кольцо словно всосались в плоть. Вдали молча стоят Лад и Лада. Наконец, Лада медленно подходит к ним и кладёт руки на их сердца.
   - Венчаю в Царстве Свечения Солнце и Луну. Радуйся, Муж Юрий, блеску её отражённого Света. Радуйся, Жена Анна, силе Света его. Совет да любовь.
   - Собирание - вот ваш лад, - продолжает Лад. - Пусть ваши духи будут в безопасности, а гемы уйдут по пути Свечения. Пусть Яблоня даст большой урожай, ибо Чёрная Зима сменится весной. - Руки Юрия и Анны охватывает кольцо розовых и жёлтых огней.
   - Венчаю в мире людей Юрия и Анну. Радуйся, Муж Юрий, красоте верности её. Счастлива будь, Жена Анна, Силой его. Совет да любовь, - поёт слова Лада.
   - Преоборение - лад ваш, - мягким баритоном вторит Лад. - Граница Свечения прорвана Явью, приходит Хаос. Охрана - лад ваш. Храните духов, защищайте гемы. Пусть Перун дарует вам победу, пусть Дар подскажет вам выход, ибо мы уходим. Уходим, чтобы ждать вас у Сварога-источника - он один способен прервать путь Хаоса.
   Лад и Лада берутся за руки и кланяются в пояс.
   - Здрав будь, Юрий. Здрав будь за Дажьбога и Ярилу, Авсеня и Кострому, и за Перуна со Святовидом. Лад с тобой, - говорит Лад.
   - И ты, Анна, за Прию и Летницу, за Весну и Морану прими здравицу. Да будет ясной ваша весна! Да вернёт утраченную руку сын ваш Тар. С вами лишь он, да Бор оставляет вам своё дитя.
  Тар - это Жизнь? - спрашивает Юрий.
  Тар - это Переход, ваш первенец, - отвечает Лада. - Примите и от нас
  Дары: детей наших и соратников. Они останутся с вами.
   Юрий оборачивается и видит Царь-Птицу и Конька.
   - И то хлеб, - вздыхает он. Оглядывается - вокруг никого: ни Лады с Ладом, ни Охранников, ни Анны... Только кольцо на пальце. Золотое кольцо Мёбиуса.
  Теперь только во снах! - звенит из пустоты голос Лады. - Во снах!
  Юрий вздрогнул и открыл глаза, испугавшись одиночества сна. Поднёс руку к лицу. Золотое кольцо отразило слабый лучик звезды. Перекрученное кольцо Мёбиуса.
  
  34. Борис, август-сентябрь.
  
  "Малолетнего внучкá" передавали из рук в руки, словно рюкзак. Имена и документы менялись, будто карты в руках шулера, бесконечные перевоплощения изнашивали нервную систему. Одна радость - актёрское мастерство сопутствует Дару и всемерно развивается в ходе учёбы... Пока Борис выиграл только одно - сохранил жизнь. Условие необходимое, но не достаточное, потому что Борису нужна была свобода действий, а её-то как раз и не было: Исмаил использовал для его бегства глубоко законспирированную цепочку разведки, оппозиционной Симону.
  Борис и не знал, что существует оппозиция. Знал бы - давно уже скрутил им головы, потому что лучше Симона Магистра не найти... А они, оказывается, делали ставку на него, Бориса, как первого претендента. Вот что означает "Слабые Силой" - им невдомёк, что Сила не может возрасти без обучения. А Симон Бориса ещё не доучил. Им кажется, что Борис и Симон почти равны по Силе, но Борис более управляем - моложе, слабее, не столь хитроумен.
  Сейчас бдительно стерегут его, невзирая на заблокированный Дар - даже ночами не удаётся остаться одному, разве что однажды, когда его упрятали в подвал какого-то административного здания и заперли для сохранности... Такие, с позволения сказать, сторонники ему не нужны. Особенно если учесть, что они обманулись в его намерениях - сочли ту попытку кодировать Симона за попытку переворота. Стоит кому-нибудь из Воинов проговориться... Или уже проговорились? Вероятно, тогда оппозиция Бориса переоценивает, думает, что он использовал Воинов в своих интересах. А он чист перед Симоном, как стёклышко: всего-то и хотел - показать Магистру воинские качества Кольца Дора. Ну, и связать его с Воинами, чтобы не лез в мир в одиночку...
  Хотел... А там, в тепле Кольца, в сиянии гемов, Симон поймал их порознь! Борис никогда не думал, как больно, когда Связи обрывают в Кольце, когда сияние гема закрывают щитом Силы. У Дора об этом не написано.
  Он думал тогда, что выжжет Дар. Но Симон поставил двойной блок: отрезал Сияние и Связи, и все они были обриты, словно парикмахером - осталась холодная, гладкая, щиплющая кожа черепа - и ничего вовне, ничего. Пустота. Сжатая в себе голова.
  Очнулся он в своей келье, и понял, что нет никакого будущего. Он не желал спать - боялся, что наступит завтра; не желал есть, чтобы не кормить тяжёлое, самодостаточное и самодовольное тело. Он потерял желания, даже желание жить, и даже - желание умереть. Тело, с детства тренированное на большие нагрузки, привыкшее к эндорфинам мыслей и желаний, глушило его абстинентными болями. В голове стоял ледяной туман...
  Его выхаживал дедушка Банджур, тихий смотритель раздевалки с бурным прошлым. Когда-то Банджур был одним из лучших разведчиков, но прокол одного из коллег закрыл для него этот путь и вынудил вернуться в монастырь. Это случилось в прошлом тысячелетии, когда Борис ещё не родился.
  Банджур носил ему листья и цветы, смещал спектр восприятия: раньше Борис особенно остро видел, а запахам значения не придавал.
  - Запах покоя, - говорил Банджур, кладя Борису под подушку саше с лавандой. - А это нюхай, когда приходится слишком долго ждать, - и он вручал Борису ладанку с лавандовой крупкой.
  Запах битвы, - он бросал в очаг своей сторожки полусырой торф.
  Запах гнева земли, - ударял он кремнем о кремень.
  Запах победы... - Розовое масло живо напоминало Борису о его
  поражении в Розовом Саду... - Всё равно победы, - ухмылялся Банджур, - поражение иногда лишь шаг к победе.
   Запахом друга был запах полыни, запахом служения - хвойный аромат, запахом любимой - ночная фиалка его родины...
   Банджур кодировал Бориса, меняя язык желаний, и Борис это понял и принял, строя свой новый мир.
   - Запах Студенца, - объявил Банджур, щуря и без того узкие глаза, и бросил что-то в фонтан. Запахло свежестью ледяной воды, когда пьёшь её, охая, отслеживая водяной шарик по всему пищеводу, когда он растекается где-то в солнечном сплетении, успокаивая накалённые нервы. Там было что-то от горечи мха, обросшего валуны, от настоя дубовых листьев, от леденцового вкуса обломанной сосульки...
  Ну, как? - спросил сторож. - Я с тобой закончил.
  Как? - Дар к Борису не вернулся, но он сторожил где-то у самой
  поверхности блока, сторожил свою случайную щёлочку, чтобы вырваться и сокрушить блок. А человек-Борис вновь обрёл мир - мир запахов. За ним пришёл цвет. За ними - желание жить. И сразу вслед - вызов к Симону, на утренний приём...
   - Вот что, парень, - сказал ему Банджур, - запомни адресок. Он есть только в моей памяти. Старый такой адресок, но верный. Сумеешь вырваться - иди туда. А от Исмаила вырваться непросто. Но без Исмаила я тебя отсюда не вызволю, уж не обессудь. Пока сохрани хотя бы жизнь. - Банджур помолчал, покачал головой. - Магистр взялся кодировать верхушку, шаг за шагом и до нас доберётся. Времени у нас не много. Остерегайся, что путь, по которому уйдёшь, сдаст при кодировании Исмаил.
  А адресок? - спросил Борис. - Он ведь и до тебя может добраться?
  Я ему не по зубам, - ухмыльнулся Банджур. - Адресок верный, не
  бойся.
  Может, вместе? - предложил Борис. - А там поищем свободы?
  Вместе не выйдет - Исмаил не дурак. Прощай, парень. Дойдёшь до
  Студенца - вспомни обо мне. Так, вроде, привет передай.
   Банджур ушёл из сторожки и вошёл Исмаил. Потом начался бег... Банджура Борис так и не повидал.
  
  35. Фёкла, 8-9 сентября.
  
   Ручей вытекал из тёмного туннеля ив, нёс в медленном потоке жёлтые круглые листья. Близился закат, солнце ушло за лес и воды ручья, настоянные на палой листве, казались чёрными. У брода ручей разлился широким озерцом, обмелел, и в закатных лучах просвечивали яркие разноцветные камни дна. Фёкла спугнула с доски маленькую серую птичку и пошла через брод по прогибающейся гати, балансируя рукой с корзиной - ей очень не хотелось промочить ноги. За спиной болтался мешочек с травами. Сегодня она вышла пораньше, чтобы успеть набрать мелких вечерних грибков, заменивших срезанный грибниками утренний урожай. В приречном соснячке она увлеклась, и корзина была тяжёлой, оттягивала руку. Крепенькие грибки, долежат до утра, подождут, пока Фёкла добредёт до своего перекрёстка дорог, приготовит в полночь трáвы и вернётся задами в деревню.
   Она прошла по полю, усаженному ровными рядами сосенок и берёз, нырнула в чащу берёзового подроста и добралась до своего лесного дома - пенька под сосной. Когда-то у неё был тут шалашик, но людишкам не терпится изломать всё, что не своё - растащили по прутику, истоптали полянку... Вот уж и уехали дачники, начался школьный сезон. Теперь в деревне одни старухи да пьянь беспробудная... Лес уже начал оправляться, скрыл следы топтунов.
   Ветер в вершинах сосен загудел - и неприбранный лес застонал, заскрипел на разные голоса трущимися стволами. Фёкла устроилась на пеньке спиной к сосне, слушая лес. Ветхий ватник, так мешавший днём, теперь спасал её от прохладной сентябрьской ночи. Этот поход - последний. В холода не находишься... Фёкла проверила в кармане будильник, завернулась покрепче в ватник и задремала. До полуночи далеко.
  
  
   Она добралась до дому к двум часам ночи. Луны не было, травы пришлось готовить, повесив фонарик на ветку сосны, а в дорогу она включила темновое зрение. Не так это просто - видеть в темноте. Она не столько видела, сколько чувствовала препятствие. Дороги-то широкие, наезженные, но колдобин не счесть!
   Серыми пятнами лежали ямы, светлыми - пригорки. Без опыта ночных походов этого лета Фёкла добиралась бы значительно дольше.
   На крыльце наощупь нашла замок, вставила ключ, открыла. Собиралась поставить корзину, когда спиной почуяла пришельца и напряглась, заводя руку с корзиной для удара.
   - Но, но, соседка, не балуй! - прошипел Филимон, закрывая за собой дверь. - В залу иди.
  Тебя звали? - разъярилась Фёкла. - Сейчас закричу!
  Кричи, кричи. Кого докричишься? Нет по-хорошему, так она взашей
  гонит собрата по ремеслу. Один я тебе защитник. Как узнают, что по ночам шастаешь, житья тебе не дадут. - Филимон глумливо усмехнулся, задвигая засов.
   Фёкла пятилась в комнату. Где-то за дверью топор... - А сам ты что, спишь, что ли? - Она поставила корзину и кинулась за дверь. Вот её топор!
  Вон! - прорычала она, наливаясь злобой. - Вон! Труподел проклятый!
  Филимон отвёл её руку, отвернулся и пошёл к комоду, бесстрашно подставив ей спину. Замахнуться и... Не могла она замахнуться. Не могла ударить живого. Убить?! Фёкла бросила топор и повисла на щуплом Филимоне. Старая - не старая, а силы у них равны.
  - Не трожь чужие вещи грязными лапами! - визжала она, хватая его за руки. Филимон выдвигал ящики комода, вытряхивал на пол бережно сложенные скатерти и расшитые кружевные салфеточки, скидывал её руки. Фёкла извернулась, бросилась ему под ноги и выхватила из нижнего ящика бутылочку из-под кетчупа: ясно, что он ищет, не зря тогда песок собирал...
  - Дай сюда! - взревел старик, схватив её за ворот ватника. - Отдай, говорю! Дура! Тебе-то это зачем?
  Ах, дура? Фёкла рванулась, гнилые нитки не выдержали, и ворот ватника остался в руках Филимона. Старуха выбежала в переднюю и бросилась к чердачной лестнице: словно кошка, полезла наверх. Зажатая в руке бутылочка глухо стучала в перекладины, лестница опасно раскачалась. Филимон схватился за опоры, придержал.
  Разобьёшь, сука! Лезь осторожнее!
  Фёкла выбила головой тяжёлый люк, забралась на чердак и захлопнула дверцу. Она стережётся! У неё есть засов, и она его задвинет.
  Засов заржавел и двигался с трудом. Филимон уже залез наверх, и люк стал приподниматься. Фёкла с визгом запрыгнула на тяжёлые доски, ударила ногой по засову, ушибла палец, но засов поддался. Снизу дубасил по дверце Филимон.
  Пусти пи...щалка болотная! Всё равно тебе оттуда не выбраться. Измо-
  ром возьму.
  А ты посиди там до утра, старый хрен, - ехидно сказала старуха, -
  утречком-то я до соседей докричусь! Я тебя в милицию упеку. За нарушение неприкосновенности жилища!
   Филимон затих. Фёкла для безопасности уселась на люк и стала ощупывать голову: шишка уже наливалась, без примочки не обойтись. И палец ноги ныл!
   Звякнул засов входной двери, Филимон ушёл. Фёкла прижала к себе бутылочку.
   - Труподел проклятый. Вон чего захотел. Шиш, - громко сказала она, успокаивая себя. На борове зашевелились и запищали разбуженные шумом летучие мыши. - Вам-то что неймётся? Уже спать пора, осень. Жарко вам, что ли? - Она встала с люка, подошла, скрипя дощатым настилом, погладила нежные спинки. Как-то забылось этим летом... Всё лечила болезных, да Царице услужала... Царице. А она-то, сама, разве не Царица? Царица Мышей!
   Фекла перешла в подплан: вот они, её красные точки - висят на борове, сбившись в ком, вцепились коготками в специально поставленный для них насест из крепких палок. Эти мыши - её любимцы. Крысы - для серьёзных дел, домовые мыши и полёвки - для мелочей, а нетопыри - её разведка. Летучие: летят высоко, видят далеко. Сони тоже её слушаются, да проку от них, как от козла молока...
   Проснувшиеся мыши заползали на ватник, облизывали её руки. Псы, что ли? Никогда её не вылизывали... Фёкла рассеянно поднесла руки к лицу - пахнуло гнилой кровью. Мыши отталкивали друг друга, спеша слизнуть эту гадость. Фёклу замутило. Дурацкая пробка у кетчупа: подтекает. Теперь не отмоешься.
   Загрохотала дверь, звякнул засов, заскрипела лестница. Ох, надо было спуститься и запереть... Надо. Но она боялась, что Филимон не ушёл, а прячется и ждёт от неё именно этого: что она спустится с чердака. Уходил он, не прятался, да кто же знал? Фёкла вернулась к люку и в полоске света, пробивающейся через щель люка, увидела ломик, что расширял щель. Толстые доски люка громко треснули и начали подаваться... Филимон нашёл средство одолеть её, не дожидаясь утра! Дрожа в ознобе страха, она обняла плечи. Ясно: теперь она с Филимоном не справится. Фёкла стряхнула мышей, истерично, с завыванием вздохнула и нагнулась за бутылочкой.
   - Труподел, - сдавленным голосом выдавила она, - Ищи-свищи! Получишь ты её, как же, - и она сорвала пробку с вонючей бутылки, - через мой труп!
   Фёкла зажмурилась и стала глотать вязкую жижу.
   Когда Филимон взломал люк и вполз на чердак, пустая бутылочка загремела под рукой. Стоило ему схватить Фёклу за ногу, она нагнулась над ним румяная, пьяненькая, слюняво поцеловала взасос и запела дрожащим тоненьким голоском глупые частушки. Филимон отшвырнул старуху, и та загремела во тьме по доскам пола, радостно хихикая.
   Филимон утёрся рукавом, плюнул, подобрал бутылку, пошарив во тьме, и спустился, оставил бесноватую старуху на чердаке. Может, сама башку расшибёт. Дура. Ему хватит и чумазой бутылки. Собрат по ремеслу, как же! Дура.
   Стоило погасить свет в передней - из люка спикировала летучая мышь: пыталась вцепиться, но промахнулась, только чиркнула по голове и врезалась в стену, жалобно пища. Филимон фыркнул. Вот он, Фёклин скотный двор: не коров доит, а мышей в своей грязи разводит. Тьфу!
  
  36. Анна, 8-9 сентября.
  
   Её тело томно распростёрлось во тьме, а может быть, и само было Тьмой. Однако не безграничной: тело лежало, словно в ямке, ограниченное Землёй. Иногда это было тело, исполненное страстью, ждущее, а иногда - поток чёрной крови. Она хотела рожать, отливать в форму множество детей, и потому ждала. Ждала самца, неважно какого, лишь бы разбить свое переполненное гигантское тело на новые сущности. Самец принесёт Закон, по которому будет создаваться Форма.
   Из Великой Пустоты появился Он - тот, кого она ждала. Он пылал синим светом, заливая голубыми всполохами антрацит её крови. Кровь взбурлила в порыве страсти, и она начала рожать. Её мечта исполнилась - у неё будут дети.
   Она с трудом опустила глаза - медленно, медленно, как растение клонится к свету, опускались её глаза. Дети лились из неё потоком, и пора было рассмотреть тех, кого ей суждено любить.
   Среди хищных деревьев с култышками на вершине, из которых торчали корявые ветви, сторожко бродили многорукие чудища. Число их рук постоянно менялось, и, если они теряли руку в бою с такими же многорукими, взамен вырастало две. Другие, многоглавые и многоногие, с щупальцами вместо волос, вытягивали тела из червеобразных зарослей, покрытых ресницами-щетинками с каплями ядовитого сока. Заросли шевелились в тщетной попытке поймать, удержать, переварить... Бледные голубоватые заросли. Оплетаи-половайники, словно половинки людей, искали друг друга, прыгая на одной ножке и выглядывая пару одним глазом, найдя, сливались - и бросались бежать от хищных деревьев, как зайцы.
   С достоинством уходила от взгляда матери кошка с независимо задранным хвостом и висящими у бёдер безвольными добавочными хвостиками; двухголовый телёнок с ужасом смотрел всеми четырьмя глазами с нежными ресницами на муки Тянитолкая... И химеры, химеры повсюду: кентавры-Полканы, птицы-василиски со змеиными хвостами, девы-берегини с хвостами рыбьими, Змеуланы - люди со змеиными головами, одно, двух- и трехголовые драконы с рогами и крыльями, четырёхногий уж Гивойтис...
   Она любила их и кормила Силой своей крови.
   Анна закрыла глаза. Она, Анна, не хотела таких детей! Она, Анна, не любила их: она ждала совершенных форм, гармоничных движений, ярких красок... во Тьме?! Она помнила. Она знала Законы Гармонии, но их не воплотить без отца... и без Солнца. Без них она просто поток чёрной крови, рождающий чудовищ.
   Она открыла глаза и увидела Свет: Святовит слал лучи к Земле, и её кровь под его лучами стала красной. Уродцы, рождённые ею во тьме, пятились от лучей, прятались в пещеры и вымирали, потеряв Силу её любви. Свет осветил её внутренний Закон, Закон Гармонии, зажёг розовые огоньки духов, и зелёные листья зашумели на ветвях. Навстречу её крови устремился светлый поток Источника Дыя-Сварога, несущий огни жизни - гемы, воплощающие Закон в её детях. Блик Источника, блик Дыя - Дыблик, слал в мир гемы, а её ...дочь? ...сестра? Жúва ловила гемы и дарила вновь зарождённым телам.
   Теперь поток крови Анны превратился в широкую реку: её силы берёг Святовит, одаривший Жизнь собственной Силой. И все её дети стали прекрасными, разными, совершенными и цветными... Гроздь винограда в левой руке Живы обещала плодовитость тому существу, чьё молодильное яблочко-гем она держала в правой руке. Зелёное яблочко! Незрелое, то, что ещё не прошло длинной цепи рождений.
   Анна подняла глаза к небу: там, во тьме, светились теперь в медленном танце звёзды и Луна отражала на Землю солнечный свет. Теперь Тьма превратилась в нежную мерцающую Ночь-Ноцену.
   "Что на небе, то и на земле" - вспомнила Анна Гермеса Трисмегиста. Почему же на Земле сначала, а на Небе потом?
   - Потому, что Небо увидит лишь тот, кто ладит с собой, - ответила ей темноглазая Лада, сворачивая вышитый звёздами плащ. - Ты увидела свое тело и тело Ночи: Тьму Хоть Глаз Выколи. А потом увидела вашу красоту, вашу одежду: ваших детей. Твой плащ вышивает Жива, плащ Ночи - я.
  А зачем моя Сила, если Жизнь берёт Силу Солнца? - спросила Анна.
  Ты даёшь многообразие, ты отражаешь формы в цепи рождений, ты
  сохраняешь Законы Гармонии. Святовит выжигает Навь, убивая болезнь, а ты замещаешь повреждённые ткани, рубцуешь раны, восстанавливаешь совершенство, используя его и свою Силу. Свет - кормилец и защитник, Тьма - рожаница и лекарка.
  Я зависима? - обиделась Анна.
  Ты - зависима. Без Света будешь нагой Тьмой: не то что плаща, Живы
  не найдёшь. А вот Жизнь, плащ твой, зависит от вас обоих. Здесь и Сейчас - от вас, Юрия и Анны, Царя Света и Царицы Тьмы. Там и Всегда - от Святовита и Ноцены.
   Лада взяла Анну за руку.
   - Решила - надо выполнить, - улыбнулась она. - Испытаем Царя, да и за свадебку.
  По усам текло? - растерялась Анна неожиданному повороту сна.
  Главное, чтобы я там был, - пробасил широкоплечий бородатый Лад,
  обняв жену за плечи. - Вперёд.
   Мигнуло. Анна стояла на каменистой площадке, Лад и Лада остались за спиной. На другом краю площадки, набычившись, стоял Юрий... "Испытаем Царя, - пронеслось в голове Анны. - Ох, испытаем!".
  
  
  37. Филимон, 9 сентября.
  
   Огонёк в мансарде Филимона горел до света. Под утро он спустился вниз на условный стук - самогон кормил его, но не позволял шиковать. Ничего, теперь всё уладится - и он, наконец, выполнит задание братков, а то как бы самому головы не лишиться.
   У порога стоял Жорка. Вот те раз! Главный конкурент и гонитель под видом покупателя?
  Жорка высыпал на подоконник веранды потные горячие монеты.
   - Дед Филимон! Не откажи, уважь соседа! - просевшим в запое голосом прогундосил он.
   - На паперти стоял? - Филимон, не считая, сгрёб монеты. - Здоровья уж не жалеешь?
   - А кому оно, брат, нужно, моё здоровье? - пустил петуха Жорка. - Все меня продали. И Ленка с детьми сбежала, и Пират уж и не ночует, падаль! С Нинкой пью. Надька вот приехала, так Сергей её, брат, не впустил. А мне она на... нужна? Ковёр из охотничьего домика зимой с...дила. А сейчас спать негде - ко мне завалилась, денег вон дала - на опохмелку. Думал от них от всех в наёмники податься - так не взяли. Старый. А боевой опыт?
   Оседлал конька Жорка. Боевой опыт в химвойсках по всем мыслимым странам... И антидот в ампулах: колись - не хочу. С чего запил? Ампулы кончились? Их ему друзья по службе ящиками возили, всем предлагал. А теперь с "Гжелки" - на сивуху за Надькины деньги? Укатали Жорку горки. Был крутой, стал пустой... Охо-хо... Похоже, замена спятившему Серёжке сама Филимона разыскала. Ящичек-другой антидота и у Филимона бывал да задерживался. И сейчас найдётся: эта привязка и без кодирования сработает...
   Филимон обнял егеря и увлёк в избу - поговорить по душам. Самое время поговорить. Надька-то от братков приползла. Глаза бы её не видели...
  
  38. Изба Тьмы, 9 сентября.
  
  - Жена! Завтрак давай! - взревел под окном Юрий, напугав Анну: та лежала на кровати, разглядывая кольцо и вспоминая сон.
  Посиди на крыльце! - взмолилась Анна. - Я хоть умоюсь.
  Двадцать минут спустя в кухне закипал чайник, а Юрий извлекал из холодильника остатки вчерашнего пиршества. Криница, отлично доехавшая в рюкзаке, расположилась на окне рядом с жёлудем, а Золотко курлыкал у норы, вызывая заспавшегося Савераску. Пират на крыльце нёс дежурство у миски.
  К семейному завтраку Анна надела любимое платье. То прожило с ней лет двадцать, не требовало забот. Просто постирай, повесь на плечики, высуши и носи! Белое платье с чёрным узором. От красного Анна уже устала. Дабы упрочить своё положение хозяйки, повязала парадный зелёный льняной фартук. Волосы... хозяйки не распускают. Снова собраны в хвост.
  Муж... непривычное слово... явился в приличной рубашке, но всё в тех же десантных штанах и ботинках. С очками в кармане, блокнотом и ручкой!
  - Поедим - разбираться будем, - пояснил он, выкладывая свои канцелярские принадлежности.
  С чем? Брачный договор писать? - фыркнула Анна. - Или завещания?
  Ты - особь приземлённая в силу своего пола, - рассердился он. - Пора
  разобраться с тем, что мы знаем. Анализ проблем. Ежели драться, так с умом.
   - Точно говоришь. Драться удобнее пудовыми томами исследований. Так что писать тебе, не переписать. Я вот доем - и приступим, - жизнерадостно сказала Анна. - А ты можешь подготовить место для писания, если подвинешь мне вон те бутерброды.
   Юрий рассеянно сгрёб половину бутербродов с осетриной на свою тарелку и передал оставшееся Анне.
   - Ну вот, - удивилась она. - Твой трудовой энтузиазм не убавил твоего аппетита. А я-то размечталась...
   - Счастлива будь, Жена Анна, Силой моей, - возразил Юрий. - Завтракать сначала, думать потом. Какая Сила без завтрака? У тебя борща вчерашнего не осталось? Страсть как люблю на завтрак холодный борщ.
  А ночью - щи? - благоговейно спросила Анна.
  Догадалась! - обрадовался он. - Щи ночью - самое оно! Холодные,
  естественно.
   - Ты - не Георгий. Неправда. Ты - Васисуалий Лоханкин. Чуяло моё сердце.
  Что чуяло? Волчица ты, тебя я презираю. Где твой Птибурдуков?
  На крыльце - борща ждал. Теперь делись с ним бутербродами: Пирату
  тоже сила нужна, он егеря совсем бросил. Ленка от егеря сбежала, и молока псу теперь не дают. Пират ныне совсем мой. Наш, то есть.
   Борща хватило обоим, но Пират выклянчил ещё и бутерброды. Убрав со стола, они сели работать. Юрий нацепил очки на лоб, глубоко вздохнул и сказал:
   - Рассказывай, жена моя, всё по порядку. Что было, что делала, что думала. Ты мне, я - тебе. Глядишь, что-нибудь поймём...
   Анна закрыла глаза, покачиваясь в качалке, и началá с начала...
  
  39. Пират, 9-10 сентября.
  
   Пират блаженствовал: приехал Юрий, теперь его будут кормить разносолами. Он обнюхал миску - в ней сиротливо лежали кусочки свёклы и лавровый лист. Этого Пират не ест. Правда, есть он уже не хотел и миску обнюхал для порядка - чтобы сороке ничего не досталось. Сорока тоже не ест свёклу, но с надеждой подбирается к миске, прыгая боком. Анна её любит и прикармливает, а Пират ревнует, когда голоден. Сейчас - пусть её, всё равно остатки в миске несъедобны...
   Пёс развалился на крыльце, перекрыв вход: они там, похоже, выходить не собираются. Он уже поскулил по привычке, выпрашивая кусок сахару, но сахару тоже не хотел: наелся. Анна помахала ему рукой из окна, мол, лопнешь, и сахару не дала... Ну и ладно. Солнышко, тепло.
   Сорока допрыгала до миски, чуть не задев его нос своим длинным синим хвостом. Даже рычать лень. Он прикрыл глаза, чтобы не пришлось реагировать. Ей и так грустно: свёкла её не устраивает, улетела искать еду дальше - к охотничьему домику. Зря. Там сегодня ничего не обломится, хозяин сам голодный, Пират проверял.
   Они всё говорят и говорят. Хорошо спится под журчание слов... Сегодня он не охраняет: Юрий приехал. Пират сейчас может отдохнуть. Отпустила та скрытая пружина, что заставляла его жить у Анны, охранять её... А он сам привык, сам теперь отсюда не уйдёт.
   Жаль, конечно, охоты... Как хорошо было когда-то с хозяином! Они бродили по лесу, и Пират учился делать стойку... А теперь его на охоту не берут - старый и беспородный, даром что почти лайка. Берут породистых, а те перед охотой просятся к Пирату под крыльцо, прячутся у Анны, боятся пьяных стрелков, что стреляют больше в собак, чем в дичь... Гибнут псы на охоте. И порода не спасает.
   Пират их жалеет, прячет у Анны, когда может. А стойку теперь делает над мышиной норкой: застынет над дырой в земле, поднимет лапу, подождёт... а потом стучит лапой по земле, пугает мышь, и глупая добыча выскакивает прямо ему в пасть. Мыши - тоже хорошо. Зимой не помышкуешь. Зимой голод, и он грызётся с летними друзьями за любой съедобный кусок. Зимой Нинка иногда даёт ему гороховый суп. Не всегда - только если он уже едва приползает на её крыльцо. Тогда пускает в дом, даёт суп и плачет.
   Если Анна уедет, эту зиму ему не пережить: старый, и болел долго - гноилась лапа от барсучьего укуса. Долго болел... с осени до весны. Весной Анна увидела, что ему тяжело дышать - хлюпает что-то внутри, и вылечила лапу. Стало хорошо, перестало колоть в груди. Он соглашался тогда бинтовать лапу и даже пил противную гадость - квас, который бил в нос. Чихал - и пил.
   Выздоровел, ушёл домой. Только хозяева всё ругались и почти не давали еды. Пошатался с Галей, но та нашла глупого коротконогого щенка и перестала звать Пирата на прогулки. Потом проснулось Это: то, что привело его к Анне навсегда и тут забросило. А он прижился. Тут лучше. Юрий приехал, еды много. Может, на обед оладий дадут. Пират очень любил оладьи: румяные, сладкие и масленые.
   Всё говорят и говорят. Скоро обед, а ничем не пахнет... Пират гавкнул, чтобы не забыли про еду. Он, конечно, не голоден, но уже и не сыт.
   Выскочила на крыльцо Анна, да так быстро, что он не успел отодвинуться и проехал по крыльцу. Чуть лапу не прищемил. Зато дала мяса! С костью!!
   Юрий хороший охотник. Может, его с собой в лес возьмёт?
   Пират выволок мясо из миски и утащил под крыльцо. Вдруг ошиблись? А теперь не отберут.
   Сегодня какой-то праздник. Он, кажется, никогда так не наедался. Может, когда ему в юности дали на охоте лосиную ногу? Только мяса там было меньше. Точно, меньше... Кость он ещё погрызёт, а потом зароет. На чёрный день. Если уедут.
   Объевшийся Пират проспал до заката. Разбудил его крик егеря.
   - Пират! - вопил тот, стоя у калитки Анны. - Пират! Совсем меня забыл? К ноге!
   Пират всполошился, выскочил из-под крыльца... Это снова проснулось и не пускало его к хозяину. Ноги заплетались. Но Юрий же тут, значит, можно погулять... Пират затрусил к калитке, подлез под ворота и побежал к Жорке.
   По позвоночнику пополз холодок. Пират поднял голову и встретил взгляд Филимона из окна мансарды - тот усмехался. Псу захотелось кинуться назад, он остановился...
   - К ноге! - рявкнул Жорка, и старые привычки заглушили страх. Пират пошёл к охотничьему домику у ноги егеря. Может, возьмут на охоту?
   - Жри! - Жорка плеснул в миску молока и кинул обкусанную чёрную краюху. Пёс не хотел есть, но сунул морду в миску. Неудобно отказывать хозяину.
   Снова холодок пробежал по спине. Пират выдернул морду из миски и оглянулся. Жорка держал в руках ружьё, ухмылялся, из дома выглядывали Нинка с Надеждой.
  Ну, падла, покажи бабам, как стойку делаешь. Стойку!
  Пират нерешительно улыбнулся и поднял лапу. Пуля попала в грудь. Собака отлетела в угол двора. Тонкий взвизг, знакомая колющая боль и удар в грудь... Пират не шевелился.
  Нинка зажала руками рот, Надежда захихикала.
  - Теперь контрольный выстрел, - объявил Жорка, подойдя к неподвижному телу. - Для уверенности.
  Нинка завизжала и ударила по стволу, пуля ушла между ног егеря.
  - Ах, ты, б...! - бесцветным от страха голосом сказал он, поднимая ружьё. - А тебе на тот свет не пора?
  - Не пора, - прошипел Филимон из-за спины. - Иди, проспись, ухарь. Дело сделал. Нечего пули тратить.
  Протрезвевшая от ужаса Нинка с удивлением смотрела, как хлипкий Филимон уводит егеря спать. Надька потянулась за ними.
  Пиратик! - зарыдала Нинка, падая на тело пса. - Как же так, Пиратик?
  Из дома выбежал её муж, подхватил Нинку подмышки и поволок на
  улицу.
  Уйди от греха, дура! - бубнил он. - Ты перед ними мокрица. Замолчи!
  
  
  Пират летел в небе. Под ним была деревня. По улице длинный Володька тащил рыдающую Нинку. Светились окна в доме Анны. В его доме. Он прожил там так недолго... Теперь он улетает: там, впереди, закат. Он улетает в закат, к красному нахмуренному солнцу...
  Пират легко взмыл почти к облакам: он видел свои леса, где учился и охотился, видел поля, где мышковал. Псы деревни выли, подняв к нему головы: прощались. И он прощался с ними. Всё легче становилось тело. Наверное, оно мокрое, как туман... Мокрое, как горячий туман. Мокрое и липкое спереди, и колет. Пират тяжелел, распластывался по земле, часто и мелко дышал. Тело дрожало.
  Не пора! - сказало Это. - Тебе ещё надо пожить. Вернись.
  Пират вернулся. Какая боль! Как горит сухой нос! И везде кровь, густой и едкий запах крови. Не хочется дышать.
  Это пошевелило лапами, словно примериваясь, и поползло, оставляя широкий кровавый след.
  Тело не могло жить с такой раной, но Это не могло умереть. Пёс то застывал, то судорожно полз, извиваясь, с горки. Полз туда, домой, где ждёт его Анна.
  Колет... колет и болит... Анна! Пират ползёт. Это не может умереть, и велит жить самому Пирату... Анна! Пират живёт. Это так больно - жить...
  - Пират! - охнула Анна, чуть не наощупь искавшая его на тёмной дороге. Юрий наклонился.
  Вытерпишь? - спросил он пса. - Живи!
  Пират жил. Его несли по дороге, сквозь туннель из шиповника, бившего по бокам крепкими ягодами, в дом... Его никогда не пускали в дом... Теперь пустили.
  Вокруг суетились Золотко и мышь. Пират истекал кровью.
  Юрий зачем-то взял блокнот и потряс им:
  Кровь Царицы и Сила Царя? - спросил он Анну.
  И Тополь! Нельзя плодить нежить, - твёрдо сказала Анна и убежала.
  Пират уже не слышал.
   Анна вернулась и надела на окровавленное горло Пирата венок из ветвей тополя со стареющими, покрытыми коричневыми точками листьями, потом быстрым движением резанула ножом по бугру Венеры, прижала залитую кровью ладонь к пулевому отверстию и махнула Юрию. Юрий вздрогнул, встряхнулся и положил руку на её ладонь.
  С богом! - сказал он, посылая всю силу души в тело страдальца.
  Тело собаки заходило ходуном, но Анна не отнимала ладоней. Наконец, Пират расслабился, затем снова напрягся... Анна отняла руку, и на пол упала пуля. Венок осыпался, листья пожелтели, из-под венка разлилась белизна: чёрная шерсть на шее пса выцвела, побелела, окружила шею ошейником и белым треугольником спустилась на грудь. Раны не было: только следы крови, явственно видные на нагруднике и белых чулках лап... Пёс спал. Крови на полу не было - словно промокнул её Пират, исцеляясь. Невидимый во тьме, исчез и кровавый след на дороге: гем деда Ферапонтова едва успел долететь по нему до места гибели пса и теперь вновь штурмовал Преграду.
  Юрий и Анна сидели на полу возле собаки.
  - Починили, - прошептал Юрий. - И рану, и собаку. Какой он теперь служитель Тьмы? Он просто пёс. Такой, каким ему и следует быть. Мы с Тополем избавили его от паразитического гема. Ничего себе лекари, а?
  - И он не Пират! - ответила Анна. - Пиратом его назвали за рваное сломанное ухо. Ты видишь это ухо? Оно целое. Пусть теперь Жорка попробует предъявить права! У нас новая собака - Тобик. Хорошо бы, чтобы он забыл всю эту эпопею, да и Жорку заодно. Только это - вряд ли.
  - Ничего подобного! - победно ухмыльнулся Юрий. - Царь-Цвет и Чернобылем может стать. Смоет наносное.
  Криница с луковицей засияла и полынь поднялась над горшком, посылая волны острого аромата. Свечение травы пульсировало, аромат становился резче...
  Пёс чихнул, проснулся, приподнялся на передних лапах и замахал хвостом.
  Тобик! - торжественно сказал Юрий. - Хочешь яйцо?
  Золотко ревниво закурлыкал: яйцо хотели, как всегда, оба.
  Тебе нравится имя Тобиас? Тобик, попросту? - спросила Анна.
  Тобик удивился. Как может не нравиться собственное имя? Он принялся за любимое яйцо... Глупые они. Всё говорят, говорят. Лучше бы оладий напекли. Побольше, да пожирнее.
  
  40. Борис, начало сентября.
  
   Последний участок пути Борису почти понравился: его везли в легковой машине, но... с тонированными стёклами, портящими удовольствие от пейзажа. "Почти" - это потому, что машиной этот гроб назвать было трудно, и у Бориса началась клаустрофобия почище, чем за тюками грузовика. Нормальная легковушка похожа на коробочку с окнами, внутрь не смотришь - только на дорогу. Здесь же затемнённая кабина простиралась куда-то вперёд, но не тянула размером даже на келью. А раз претендовала на подобие жилья, то и вызывала соответствующие эмоции - вроде ты, как любимая тёща, устроился спать на доске в ванной.
   Борису всё было внове: и поезда, и самолёты, и такие машины. Водить-то он водил, но всё больше малюток для горных дорог и грузовики. Видеть другие машины - тоже, видел. Однако впервые сподобился обжить...
   Вернее, отказался обживать, погрузился в лицезрение пейзажа - это значительно интереснее, чем мешки и ящики грузовика, трясшего его последнюю тысячу километров.
   Родной язык... Все его слои: и новодел, и патриархальность, и уж совсем древняя языческая глубина названий сёл, мелькавших по пути. Самые нетронутые названия у рек: чем мельче река, тем древнее её имя. Люди как-то не рисковали присваивать рекам имена своих героев или своих идеалов. Реки таинственно ускользнули из сферы внимания, будто применили Дар, спрятались в коконе невидимости, и теперь скромно носили всё те же названия, что получили от первопоселенцев.
   Судя по именам, он сейчас где-то к северу от Москвы. Никто не озаботился объяснить ему, куда везут. Борис машинально запоминал названия сёл - отсюда, видимо, придётся выбираться самому, вряд ли ему дадут здесь желанную свободу...
   Машина въехала в посёлок. Впрочем, посёлком назвать его было трудно - то были основательные особняки со службами, гаражами, охраной и подстриженными лужайками на въезде.
   Тот особняк, куда везли Бориса, напоминал античную усадьбу и отстоял от ворот метров на сто. Он мог вместить всех монахов и всю их обслугу... Впрочем, монастыря Борис тут не предполагал: он знал, как живут сейчас богатые и высокопоставленные персоны его родины - это учебный материал, необходимый для разведчиков, но претендентам его тоже дают... Однако куда же он залетел? Крепкие руки у оппозиции - правительственный уровень. Простые сильнобогатые в глубинку не едут, покупают виллы где-нито за рубежом. А эти - патриоты... Борис пытался вспомнить что-либо, слышанное о резидентуре Симона в правительстве. Нет, к этим сведениям его не допускали. Придётся разбираться на месте.
   Хмурый качок открыл дверцу машины, стоило той въехать в гараж.
   - Прошу, - вежливо крякнул он и пошёл вперёд. Доверяет? Борис оглянулся. Шофёр вышел из машины и провожал их тяжёлым взглядом. За всю дорогу слова не сказал. Обученный... А гараж тянет на монастырский. Только вместо вездеходов, грузовиков да потрёпанных легковушек - строгие ряды выставочных экземпляров, от гоночных до лендровера. И мотоциклы. Мотоциклы - это хорошо. Может пригодиться.
   Шофёр поймал его взгляд и ухмыльнулся. С гордостью за господ?
   Борис последовал за своим раскоряченным Меркурием, что ждал его, притоптывая ногой в ботинке чудовищных размеров. Сих богатырей породила его родная страна... Борис к таким размерам не привык. Их обоих, молодцев этих, можно без ущерба разделить пополам: получатся вполне фигуристые половинки, не карлики какие-нибудь, а просто люди.
   У них тоже дар. Дар не психики, а... мясной. И они его применяют с пользой: охраняют покой хозяев. Как ему захотелось вернуть свой Дар - помальчишествовать, исчезнуть из их поля зрения, напугать, а потом сбросить морок, похлопав по плечу... У грузовика, что тряс его по России, был один плюс - шофёр нормальных размеров и контактный. Даже принёс Борису пива и сигарет. Спасибо. Правда, Борис не знал, что с подарком делать, но - спасибо.
   С другой стороны, он с этим шофёром не репетировал навыки общения. Здесь - придётся. Придётся искать подходы к этим бычкам, они могут пригодиться.
  Ну, ты и здоров, - одобрительно хмыкнул Борис. - Я рядом с тобой
  комплексую.
  Угу, - равнодушно ответил тот, открывая дверь. - Вот ваши
  апартаменты. Обед принесут через час.
   И всё. Удалился, не оглядываясь. И охраны нет. Разве телекамеры? Это уж само собой. И выход у Бориса отдельный - лестница, и "апартаменты". Это - чтобы не егозить на глазах хозяев. Рационально.
   Апартаменты. Сон делового человека в душную летнюю ночь... В этих апартаментах нельзя жить. Работать - тем более. В них можно спать, не выключая света: принцип дизайна таков, что ноги сразу несут на укрытый белой шкурой диван, и там закрываются глаза. Потолок - тысячеглазый Аргус со смесью микроскопических лампочек и телекамер. Стены белые, с картиной. То есть со спиралью серо-белых цветов, также приглашающую куда-то, где кто-то спит... Пол белый, мохнатый и отвратительно мягкий. Даже, кажется, тёплый!
   "Где мои соловьиные полы? - заскучал Борис. - Где полутьма, живые каменные стены, стрельчатые окна? Тёмная мебель, наконец!".
   Здесь окно во всю стену. Отлично, если стоять спиной к этой фригидной белизне "апартаментов", а лицом в сад... кабы не выстригли в саду бедные кусты, принудив их оживлять бред человеческого творчества: нелепых коней, медведей, кубы и прочее малоприродное, но дорогостоящее имущество...
  А мебель? Мебель - белый лак и сталь. Брр...
  Ладно, где он будет спать? Не в этом белом диване: это гостиная, тут должны спать визитёры, слушая крики из угольно-чёрного музыкального комбайна... Значит, в спальне.
  Спальня состояла из кровати. Остальное было врезано в стену и внимания не привлекало. Кровать по ширине равнялась длине, а по длине подходила для того качка, что привёл Бориса сюда. Кровать, отвратительно белая и мягкая, по размерам соответствовала его келье... Борис заскучал по боковой полке плацкартного вагона. Слава Богу, небольшой открытый участок пола был деревянным, и на нём возлежала белая шкура. Наверное, у хозяина цветовая слепота.
  Хоть пол не белый. Жёлтый пол, изуродованный лаковым покрытием... Он будет спать здесь. На шкуре, невзирая на её белизну.
  Дверь из спальни вела в кабинет. Да, это явно кабинет: мерзкий столик на металлических ножках, компьютер... с отключённым доступом в Интернет, полка с двумя книгами. Почему не одной? - Видимо, хозяин обладает могучим интеллектом. Обе книги были модными детективами с обложками в чёрных тонах и вязким подобием давно ушедшего в веках говора на страницах - мол, возрождаем.
  Язык живёт с людьми. Его не возродишь, скорее добьёшься насморка из-за тучи пыли, словно эксгуматор, гальванизирующий труп прабабушки. Его можно нанести в виде безобразного дешёвого грима, ибо нет сейчас мыслящих старым языком. А если есть, то мыслят они, как обученные английскому под гипнозом: просто, убого, часто неверно... Борис таких книг не читал - сладкое ему претило.
  Борис знал родной язык: Претендентам полагалось шесть часов языкового обучения в день, половину из которых составлял родной язык: телевизионные передачи, старые и новые фильмы, книги современных авторов. Классика, само собой, в виде чтения, а не унылого анализа сюжета. Каждый Претендент был экспертом по своей родной стране, работал с донесениями разведки, обязательно говорил с соотечественниками - у Бориса это был час с Симоном. Бедные разведчики корпели за изучением языка и по десять часов... Но Борису пока хватало того, что он знал: никто из провожатых не указал ему на дефекты произношения или построения фраз. Конечно, мало у кого учителем был Симон. Симон...
  Борис покачал головой и продолжил осмотр.
  Писать хозяин, видимо, не умеет: письменный стол не предусмотрен, и не встанет по габаритам. Зато в гостиной можно ездить на велосипеде. И залетать на всём скаку в душевую: вымылся - и пляши с гостями.
  Борис отправился осваивать гидромассаж. Вокруг скалились розовые и сиреневые банки и флаконы с солями, гелями, лосьонами... Будуар. В шкафчике он нашёл стыдливо спрятанный кусок нормального мыла, но тереться пришлось нелепой жёсткой варежкой. Дарёному коню - в зубы! Не смотря!
  Вымывшись, надел махровый халат и вспомнил рясу: бёдра были с непривычки в кровь растёрты грубыми джинсами. И эти трусы... Никак не привыкнуть. Дома, то есть в этом белом безмолвии, он трусов носить не будет. Халат есть, и ладно. Хотя он бы предпочёл шёлковое кимоно...
  Обед принёс давешний качок и брякнул на стеклянный стол в гостиной. Похоже, обижен. Прислуживать не нанимался.
  - Спаситель ты мой! - возрадовался Борис. - Давненько я не потреблял калорий. Это всё - мне? Или разделим хлеб-соль? Как звать-то тебя, кормилец?
  Герман, - ошарашил охранник Бориса. И подмигнул:
  Ждите гостя. Сами всё не съедите.
  Вот те раз! Герман.
  А я - Борис, - протянул он руку. Герман растерялся и пожал... Рука
  мозолистая, но какая-то вялая. Нездоровая рука.
   - А тебе, с твоими габаритами, калорий хватает? - заботливо спросил Борис. - Вряд ли дома сиднем сидишь?
   - Сижу. У меня бюллетень, вот и болтаюсь тут с тобой, - неожиданно расслабился Герман, объясняя себе унизительное задание. Подозрения Бориса оправдались - болен.
   - А так я шофёр, - Герман заторопился, снимая судки с подноса. - Ушёл, ушёл, я тут третий лишний.
   Говорит так, будто дама к Борису пожалует. Ещё чего! Самое тяжёлое в обучении - общение с дамами... Их они видят разве что в кино, а разведчиков этому завлекательному предмету обучают перед засылкой - где-то в городе. Матёрые не возвращаются в монастырь десятилетиями.
   Герман затопал вниз по лестнице, а за спиной Бориса дунул ветерок. Он не оглядывался, только внимательно разглядывал лак стены. Так и есть - визитёр. С облегчением и некоторой долей разочарования Борис понял, что визитёр - мужчина. Вышел из его спальни, тут всё схвачено...
   Борис принялся открывать судки и осматривать их содержимое.
   - Чечевицу ищешь? - красивым бархатным баритоном спросил хозяин. - Есть там чечевица, специально заказал. Неужто от моих разносолов откажешься?
   Борис спокойно повернулся, улыбаясь.
  Откажусь. Не привык. Хотя понемногу попробую. Я - Борис.
  Высокий мужчина с нервным и слегка капризным лицом раскрыл объятия.
  Своего русака, Магистр ты там будущий, или нет, по-русски
  облобызать следует.
   Борис, не привыкший к тесному физическому контакту, напряжённо отдался этой странной процедуре.
  Вспоминать тебе надо русскую кровь, - сузил глаза мужчина.
  Вы, Валерий, и напомните, - Борис улыбнулся, заметив удивление в
  глазах хозяина. Тот думал, Монахи телевизор не смотрят? Думал, космонавтов столько, что он спустя годы затеряется? Братья имеют абсолютную зрительную память. Не все, конечно - Претенденты и разведчики. А этот... нет, он не разведчик. Он - открытая фигура, значит, мало знает о монастыре. Учили его тайком и второпях... чему-нибудь и как - нибудь. Интересный поворот. Пусть думает, что у разведки есть данные о его делишках. Пусть.
   - А кто же вас насчёт чечевицы просветил? - продолжил Борис, словно не заметив реакции Валерия.
   Тот засмеялся, сразу утратив свою напряжённую покровительственность. Собираться умеет. Начал новую игру.
   - Двое ваших научных работников только недавно перестали меня терзать. Из-за них теперь у моего повара всегда имеется чечевица. Рис-то мы и сами едим, а чечевицу вашу монастырскую только сейчас распробовали. Знаешь, вполне ничего! Вкусно. - Валерий покачался на каблуках, разглядывая Бориса. - И ещё они меня просветили насчёт вашего обращения. Вы как на физтехе: в единственном числе слово "Вы" не употребляете. Так что не корёжься, называй меня на "ты". На брудершафт с тобой не выпьешь, придётся просто - договориться, да? - и Валерий покосился на бутылку. Красивая бутылка. Пузатая.
  Не выпьешь, - кивнул Борис. - Не положено.
  Ну, и как тебе жильё? - сменил тему Валерий, усевшись и наливая себе
  из бутылки. Опрокинул, налил ещё... Плохо. Мешки под глазами.
   - Мне достаточно пола в спальне, - дипломатично ответил Борис, и Валерий захохотал, гулко хлопая его по плечу... Терпи, Борис.
   - Вкусов моего сына не разделяешь? Зато - отдельный вход. - Валерий нахмурился, будто старался припомнить что-то... - Сразу договоримся, - сказал он с облегчением: припомнил. - Если что - тебе придётся уходить. Пришлю за тобой того, кто еду приносил. Его слушай, если скажет тебе "Мона" - он тебя вывезет.
   Это ему понадобилось вспоминать? Осторожничает, а ум-то плывёт... А так он прав.
   Борис кивнул.
  Понятно. "Мона".
  Не спрашиваешь, почему? - скривился Валерий.
  Я здесь под твоей защитой. Сочтёшь нужным - скажешь. - Борис потёр
  лоб. - Только устал я бегать. Отдохнуть бы. Леса здесь красивые...
   Валерий вскинулся, пронзительно посмотрел ему в глаза... Пахнуло неприязнью. Ох, не нравится Борис хозяину. Не перебегает ли он тому дорогу к Магистерскому званию? Дара не нужно, чтобы увидеть, что Валерий слабак, магия для него игра. А что для него не игра?
   - А охота какая! - с фальшивым энтузиазмом поддержал Валерий. - Только нельзя тебе покуда отсюда нос высовывать. Поживёшь, осмотримся, а там и погуляешь.
   Охота. Дрянь какая. Вот уж без чего Борис вполне обойдётся...
   Разговор спотыкался. Борис, почувствовав, что не удаётся найти нейтральных тем, сделал вид, что сильно увлёкся своей чечевицей - пересоленной и жирной до безобразия. Валерий не столько ел, сколько жадно разглядывал бутылку. Наконец, не утерпел, налил и выпил одним глотком. Руки его подрагивали - пьяница со стажем. Симон пьяниц не терпел и беспощадно изгонял из обслуживающего персонала Братства: пьяница непредсказуем и опасен. Его нужно кодировать на многих уровнях, потому что психика расслаивается на несколько небогатых умом персон, обуреваемых общим желанием выпить, ради чего каждая тупо гнёт своё обоснование. И реагируют на выпивку по разному: агрессией или умилением, слезливостью, депрессией, эйфорией, желанием споить собеседника... Что-нибудь при кодировании пропустишь - и пьёт себе закодированный или только лишь наливает другим, страстно наблюдая их пьяные рожи... Овчинка выделки не стоит, проще нанять другого работника. А Борису другого защитника не нанять. Нужно искать пути к этому - опасному, капризному, неверному. Что-то в нём не так. Где-то спрятан большой изъян, и он топит его в вине.
   Валерий быстро пьянел, проходил стадию резкой агрессивности - поносил Симона, журил Братство, пощипывал Бориса... Потом начал требовать от Бориса патриотизма - доказывал, что Братство должно служить не миру, а стране, что его следует перенести куда-нибудь к Пскову. Обнимал за плечи по хозяйски, прижимал, словно слабое дитя...
   Борис слушал. Даже поддакивать не нужно. Всё ясно с этим господином. Он - не защитник. Он опасен, как взбесившийся слон. Магию - на службу одному государству? Всё равно, что ядерное оружие в руки ура-патриота, чтобы пугать своих опасных противников, вооружённых луками и дубинками. Разве Братство - мировой господин? Эк Валерий хватил. Братство - мировой регулятор. А вот если оно станет принадлежать отдельно взятой стране, тогда мировое господство обеспечено. Что Гитлер? Это - похлеще Гитлера.
   Симон - святой. Столько лет держит таких вот господ... Оппозиция слепа, надеется на простую смену власти. Отдали Бориса Валерию. Да Валерий захватил его в плен и пытается повязать по рукам и ногам...
   - Стоп! - гаркнул Борис, оглушительно хлопнув в ладоши, словно призывая к порядку распустившегося глуховатого слугу. - Я - Претендент. В этой вашей словесной каше я ничего не могу понять. Извольте привести себя в порядок и завтра доложить мне обстановку... Да! Обед и прочие приёмы пищи с докладом не сочетаются. Завтра жду вас после завтрака - надеюсь, с утра вы не пьёте! А сейчас - прошу меня покинуть.
   Валерий ошалело уставился на Бориса налитыми кровью глазами.
  Да что ты себе позволяешь? - забормотал он.
  То, чего вы сейчас достойны, - ответил Борис и повёл хозяина к
  лестнице, держа руку в жёстком захвате. Распахнул дверь и мягко толкнул Валерия в зябкие сумерки.
  Завтра прошу не посещать мою спальню. Это неприлично. Входите, как
  люди - по лестнице.
  Ладно ещё, красавчиком бы был, - прошептал, удаляясь, Валерий. Себе
  прошептал, не зная, что обострение чувств уже вернулось к Борису, Дар стучался в блок всё сильнее.
   Красавчиком? В апартаментах сына, похожих на будуар, с потайной дверью в спальне? Ещё бы ты не пил, ублюдок...
   Борис распахнул окно и сел в позу лотоса.
   Симон! Что же ты наделал, Симон? Надо уходить.
  
  
   Для полной концентрации ему хватило четверти часа.
   Да, у него нынче нет Дара, но есть школа Симона, а значит... так. Герман болен, что-то с головой. Уходить надо сейчас, пока Валерий не в себе. Завтра будет поздно.
   Борис надел джинсы и куртку, прихватил в сумку полюбившийся халат и спустился вниз. Там дремал на кушетке Герман.
   Повезло. Был бы тот здесь четверть часа назад, игра была бы проиграна. Где он был? Выходил в туалет? Неважно. Покинул пост по нужде... Ирония.
   Борис тихо подошёл к кушетке.
  Мона, - прошептал он. - Мона.
  Герман завозился, умащиваясь на узкой кушетке. Он ведь не охраняет -
  пока он вроде денщика при заезжем барине, вот и спит...
   Борис вернулся к входу в караульную и возбуждённо сказал:
  Герман! Мона! Я готов.
  Затуманенные глаза Германа открылись.
  Я не очень долго? - спросил Борис. - Ну, вперёд! Мона так Мона.
  Может быть, эта "Мона" - план устранения Бориса? Ну, ладно. Время покажет.
   - Да! - смутился Герман, вскочил с кушетки, покачнулся, держась за голову. - Мона? - с некоторым безумием повторил он. - Уже?
  Ты же сам велел мне собраться, - удивился Борис.
  Ага. - Герман двинулся к гаражам. - Ляжешь на заднее сиденье.
  - Мона! - рявкнул очумевший Герман, подъехав к воротам. Охранник
  открыл ворота. На сердце Бориса полегчало: ещё один барьер взяли. Охранник проводил их взглядом, выдвинул ящик стола, нашёл телефон и набрал номер.
  Мона! - сказал он в трубку.
  Уже? - удивились там. - Принято.
  
  
  Серенькие "Жигули" незатейливой дешёвой модели вылетели на лесную
  дорогу. Герман вглядывался в путь, Борис лежал на заднем сиденье. Чувство опасности уверяло его, что она близится - расслабляться не стоит. Тем не менее...
  А чем ты болел? - заботливо спросил он.
  Не поверишь, - хмыкнул Герман, радуясь, что пассажир не выясняет
  цели поездки: этого рассказывать не полагалось. Почему, спрашивается? Всего-то - отвезти на другую дачу, а говорить не положено. - Вот на этой самой дороге, и тоже ночью, на волка напоролся. Мне бы не юлить, идти на наезд, да дрогнуло что-то: такой матёрый красавец. Пожалел, свернул - и вмазался в дерево. Сотрясение получил, и машину помял. Скоро подъедем, покажу, где.
   Несколько минут спустя Герман всхлипнул и резко вывернул руль.
   - Опять! - успел сказать он, когда лобовое стекло продавилось в правое сиденье. Бориса бросило на спинки сидений, ударило головой. Машина затихла. Измятая задняя дверца вывернулась из замка и приоткрылась. С берёзы слился поток листьев, облепил капот. Огромный волк, минуту назад застывший посреди дороги, неспешно подошёл к открытой дверце, схватил Бориса зубами за ворот куртки и утянул в кусты. Кусты закачались, затрещал валёжник под телом Бориса, и вдруг наступила тишина. Тогда машина с Германом покрылась рябью и исчезла, как не было. Остался только круг листьев и раны на стволе оскорблённой берёзы.
   Несколько минут тишины сменились дальним урчанием мощного мотора, оно приблизилось, из-за поворота вывернулся порожний КАМАЗ и на высокой скорости унёсся вдаль. Спустя час он вернулся на малой скорости; трое крупных мужчин трусили рядом, внимательно оглядывая кусты. Увидев пятно листьев, рванулись к нему, растерянно оглядели свежий тормозной след, разворотивший придорожное быльё, по следам волочившегося тела побежали в кусты... След обрывался в кустах, будто отрезало.
   Лес безуспешно прочёсывали ещё несколько дней, проверили все боковые ответвления дороги - ни машины, ни людей.
   А потом в усадьбу позвонили из больницы, пожаловались на Германа: мол, пациент упорно твердит, что он здоров, и требует выписки.
  Кто привёз? - спросили у старушки-регистраторши спешно
  прибывшие в больницу могучие мужчины.
  Да вы же и привезли! - возмутилась она. - Вы тут все сговорились
  шутить?
  Когда? - выжал из себя наиболее находчивый из них.
  Как это - когда? Уже две недели, как лежит. Слишком тяжёлое
  сотрясение, домой ему рано.
  А кто был тот? - членораздельно спросил самый крупный друг
  Германа.
  Которого мы от вас забирали неделю назад? - пояснил находчивый.
  Вы забирали? - рассвирепела старушка. - Да вы ему апельсинчика не
  принесли! Мы его сами подкармливали! Я вас тут с тех пор и не видела!
   От Германа толку не добились: он рассказывал старую историю с волком, за которую уже получил от шефа по шее. Повезли его домой - пусть шеф сам разбирается. Герман обиделся на них за то, что не навестили, сидел надутый, только удивился:
  В аварию попал летом, а теперь уже жёлтые листья!
  
  
  Валерий не знал, что думать. Пропавшая машина и двойник Германа на
  излечении... Если Претендент в чужой вотчине такое организовал - пусть лучше у руля остаётся Симон.
  Герман, мявшийся у него в гостиной в ожидании начальственного
  решения, охнул, взглянув на часы-календарь.
  Что? Наконец, испугался? - покровительственно пробасил Валерий.
  Число. Какое сегодня число? - спросил Герман.
  Восьмое сентября, - непонимающе ответил Валерий. Распустился
  персонал, ещё время у хозяина спрашивать начнёт!
   - Меня же обещали выписать к первому! Сын идёт в первый класс! Я просил у врача выписку вчера утром: слетать на день, проводить в школу...
  Рановато, - поперхнулся смехом Валерий. - Всего-то на неделю позже.
  Вчера было тридцать первое! - взвыл Герман. - Почему сегодня
  восьмое?
   Валерий окаменел. Не крали Германа, и не было двойника. Была петля времени! Говорят, даже Симон не может сделать петлю дольше двадцати минут... Претендент без Дара - смог. На неделю. Или две? Ум за разум.
   Когда в тот же день доставили из ремонта побитую машину, уверяя, что всё сделали в срок, Валерий запил. Его пятнадцатилетний сын, без всякой фантазии названный Валерием, навестив отца, через день собрался в Москву. Отец совсем ополоумел - лез к нему целоваться и гладил, будто девицу. Предложил переселиться в отвратительный белый флигель, где жил сбежавший ныне секретарь, и заканчивать учёбу здесь же, по соседству: туда и ходить не нужно, только числиться, а после купить аттестат.
   - Я теперь буду жить с матерью, - сказал подросток, сутулясь и нависая над отцом, которого превзошёл в росте на целую голову. - Мне от тебя ничего не нужно. Только мотоцикл заберу.
  
  41. Анна, 10 сентября.
  
   - Иди, Юрий, - сказала, вставая, Анна. - Пират... Тобик наелся, спит. Будем надеяться, что сегодня это - последнее испытание. Завтра мои очередные именины: Анна-пророчица. Думаю, надо поспать. Что там Лада говорила? "Теперь - в снах"? Попробуй и ты выспаться. Спокойной ночи.
  Юрий коснулся губами её лба, ушёл. Золотко и цветок брать не стал... У
  неё дома как прежде, словно и не приезжал Юрий... Анна заперла калитку, свернула с тропинки на лужок, подняла голову к небу - плащ Ноцены переливался звёздами. Яркое осеннее небо сохранило лишь отдельные пятна тьмы: оно сияло колющими глаз точками звёзд, полупрозрачными скрещенными шарфами Млечного Пути, светлыми облачками и гигантскими клубящимися облаками туманностей. Небо выступало из тёмных зарослей сада, украшало звёздами ветви деревьев, будто новогоднюю ель. Взгляд проваливался в глубину, кружилась голова...
  Нет луны, что прочно придавливает наблюдателя к земле. Кажется, что стоишь над морем звёзд и так слабо держит тебя земля, что вот-вот начнёшь падать в звёзды, в прозрачность, в медленное время холодного неба. Понесёшься сквозь белые облака туманностей куда-то за пределы всего, туда, где останется только Тьма и, амфитеатром, дальние пылевидные россыпи огоньков... Уйдёшь в сны Вселенной.
   Там можно потерять себя.
   Для таких уходов Анна нашла ритуальный жест - согнутые пальцы правой руки с выпрямленным большим. Большой палец смотрит в небо, остальные - на тебя. Это ориентир. Стоит захотеть вернуться - падаешь в тело, вливаясь в большой палец: рука появляется перед глазами будто по вызову, напоминает какую-то корягу, но торчащий палец зовёт... Падение неприятно: там, вне тела, за облаками мира, легко. В теле - тяжело, душно, несвободно, но, если не вызван ориентир, мечешься в пустоте, мечтая вернуться. Это - закон падения в небо: ушёл - вернись. Вечный нерушимый закон.
   У леса тоже есть похожий ориентир. Встретившись с ним впервые, Анна вздрогнула, до такой степени он был похож на её ориентир в мире снов - такой же узловатый, корявый... пень в форме руки на маленькой полянке. Позже Анна встречала такие пни в других диких лесах, по одному на лес. Лес тоже падает в небо? Куда смотрят согнутые ветви-пальцы этих лесных рук? В любимом лесу Анны они смотрят на древний густой ельник...
   Анна вздрогнула, почувствовала холод ночи, собралась в дом. Заглянула под крыльцо - Тобик спал - и открыла дверь. До света осталось несколько часов. Охранники тоже спят, тишина... Легла и она.
  
  
   Она - Анна. Она висит в пространстве, чувствуя левым плечом жар светила. Не оборачиваясь, видит косматое Солнце, что греет её плечо. Она расслабляется, словно привалившись к защитнику - тепло, надёжно, спокойно. Здар её защитит.
   Свет Солнца, кажется, прячется за её телом, и она видит ночное небо, лениво водит взглядом по облакам туманностей в стороне от Млечного Пути. Она висит в пространстве, но и стоит на своём лужке, подняв голову к южной части неба.
   Туманности разлетаются в стороны, вспыхивая мелкими синими искрами, и в образовавшуюся брешь вдвигается искристо-синее щупальце - ложноножка огромной амёбы. Оно течёт, расширяется, ползёт к ней, Анне. Анна вздрагивает и отлетает в сторону.
   Теперь амёба ползёт к Солнцу: тёплому, надёжному, могучему Здару. Он огромен. Он её защитит!
   Здар протягивает руку, и к нему спешит Савераска. На бегу он растёт, круп его удлиняется и он становится восьминогим конём. Анна стонет: Савераске не поднять Здара, даже выросший конь лишь по колено Солнцу.
   Здар дрожит, словно в мареве, снова становится шаром Солнца, от него по световой дорожке идёт навстречу Савераске Юрий, Царь Света... Царь Огненный Щит и Пламенное Копьё садится на восьминогого боевого коня, тот приплясывает, и у Анны подрагивают ноги в такт.
   Анне становится холодно, она одёргивает плащ - вернее, фату, что возникла из венца и укрыла Анну живым покровом. Царь Огненный Щит поднимает Пламенное Копьё и загораживает Анну от чудовища... Она закрывает рукой глаза, вспомнив свою прежнюю судьбу - тех уродливых детей Синего, что она рожала когда-то... Здар прижимается к ней тёплым плечом, отводит руки от её глаз, и она послушно открывает глаза.
   Они на ристалище. Анна сидит в ложе, рядом - огненный шар Солнца. Над ними возносится ввысь сосна с тремя вершинами. Закат, рдеют редкие облачка.
   Юрий на Савераске скачет от Анны к ползущему Синему, подняв сверкающее белым светом Копьё. Чем яростнее сверкает Копьё, тем слабее свет Солнца: оно уже походит на Шарика Юрия, и плечо Анны мёрзнет.
   Синий поднимает ложноножки над Юрием, тот замахивается... Где же Щит?
   Ослепительная вспышка расстилает огненную преграду, Синий горит, втягивает щупальца, исчезает за туманностью... Шарик Солнца становится крохотным, а Юрий... вскачь несётся к Анне. Она протягивает к нему руки - но вдруг разливается рекой крови, тёмной в свете гаснущего Солнца. Царь плывёт в ней к шарику Солнца, сливается с ним и исчезает.
   Анна плачет чёрной кровью, разливаясь всё шире. Нет её плаща - Жизни, нет её венца и Царства. Нет даже русла - ложа для её большого тела. Нет Земли!
   Нет Света. У неё больше не будет детей.
   Здар защитил её ценой Жизни и ценой собственной гибели. Анна, Тьма Хоть Глаз Выколи, осталась искать его в Вечности... Вечности? Той суровой старухе с Солнцем и Финистом - Ясным Соколом в руках? Значит, Солнце не может погибнуть в Вечности, нужно... ах, нужно не прятаться за спину, нужно помочь Здару, не допустить крайних мер...
   "Финист - Ясный Сокол!" - шепчет Анна, и оказывается в ложе рядом с Солнцем.
   Царь Огненный Щит поднимает Пламенное Копьё, слившись с огненным восьминогим конём... Анна протягивает руки к Золотку и хлопает крыльями, догоняя Юрия. Она сливается с Царём, и вот уже крылатый огненный дракон кидается на Синего, свирепо шипя. Синий пятится, сыплет искрами, искры прожигают Аннин плащ... Снова гибнет Жизнь, и Анна уходит из тела дракона в сон Вселенной, высматривая старый пень. Не свою руку - руку Леса. Находит и бросается, нанизывая себя на вертикальную ветвь. Падает в невесомости... Её выстреливает из других ветвей, расслаивая на ленты, ленты падают в Лес. Второй дух в чужом теле.
  Прости, - говорит Анна Бору. - Помоги советом.
  Ты, Смерть, ты, Морана, спрашиваешь меня? - удивляется Бор. - Разве
  нет Дыя, чтобы спасти гемы? Разве нет Терноглава, чтобы сохранить их в яблочках, нет жёлудя и Царь-Цвета для духов? И тогда - потеряна ли Жизнь? Выгорит только тело... Не было бы Мораны и Жичеврата - не было бы опыта хранения гемов, и эта гибель была бы полной. А вы создали законы круговорота, и Дый спасёт Жизнь. Ты, девица, молодцом. Солнце потерять - потерять Дыя. Вечность пройдёт, пока он снова проявится. А так - рождён Переход и Жизнь продолжается. Иди, бейся!
   Бор выбрасывает Анну из тела Леса, миг безвременья... Анна - в теле дракона. Синий пятится, уходит в туманность. Плащ жизни дымится, узор исчезает, но канва не выгорела, будет на чём вышивать цветы Живе... В ложе под большой Елью сидит Здар с Ладом и Ладой, перед ними пылает Царь-Цвет и скромно приютился жёлудь. Юрий, Анна, Золотко и Савераска стоят перед ложей.
   Из-за спины выныривает Волк. Он хромает и оставляет пятна крови на земле. В его зубах - дырявый плащ Анны.
  Тар! - нагибается над ним Лада. - Пора?
  Пора! - рычит Волк и роняет плащ в озерцо. - Прыгай! - Он толкает
  Анну в Источник.
  Земляничная поляна, ятрышники, лещина, озеро: в нём отражение - Царица Тьмы Анна в живом плаще и венке, за ней - Вырий с яблоневым садом. Когда Анна ныряет в озеро, яблони покрываются мелкими зелёными яблочками, на мгновение из коры деревьев выступают лица... Терноглав.
  Старая яблоня дрожит и исчезает, остаётся юный сад.
  - Прощай, мать, - Волк уходит в небо. Одноглавая ель касается его
  веткой, кутается в зелёный туман, её вершина делится на три, и снова парит в вышине крона сосны...
  Птица Анна взлетает на одну из вершин дерева - оттуда видно, как Синий стекает на Землю, проносится по ней потоком, бьётся с Драконом и отступает.
  Земля теперь пуста, её пора заселять. Над Землёй парит Финист - Ясный Сокол, из его глаз льются животворные лучи. Жизнь продолжается. Кудрявый черноволосый малыш сучит ножками на руках у Юрия... Их сын. Их другой сын, первенец Тар, ушёл в небо...
  Анна плачет и смеётся. Солнце слепит глаза: луч света упал на подушку, мокрую от слёз. Анна подносит к лицу руки, надеясь на их память... Держали ли они волчонка?
  Руки помнят русого мальчика с серьёзными зелёными глазами, который любил играть в волков... Анна снова плачет: память ущербна. Что она помнит? Будущее? Прошлое? Кто она, Анна?
  Анна поворачивается на бок. Золотко курлыкает, из норы вылезает четырёхногий Савераска: начинается новый день. День во сне. В этом дне-сне они откинут шторы и станут готовить завтрак в ожидании Юрия.
  
  42. Фёкла, 9-10 сентября.
  
   Щуплое тело старухи распростёрлось на досках настила. Голова упиралась в мешок со старой обувью, давно заросший пылью: Фёкла многие годы обещала себе отнести мешок на свалку, да так и не собралась. Хоронить старые вещи в огороде, как поступали все соседи, она считала грехом: земля не должна становиться свалкой, свалка - место особое, грязное. Свалки живут тысячелетиями, порой плавно переходя в кладбища, а затем - в города бесчувственных человечков, что не понимают, какой гнойный нарыв они застраивают. Города на драной обуви, черепках и осколках... Города на костях и черепах предков... Гуляющие по подвалам и чердакам неутешные гемы колдунов прошедших тысячелетий. Крысы, разрывающие остатки могил глубоко под фундаментами зданий. Церкви, где возносят молитвы, кормя приживалок - бродячие гемы - своей душевной силой... Фёкла знала одну такую церковь, знала и батюшку. Он что, не чувствовал?! Мало ему пастú новый приплод кладбища при церкви, он должен хранить и древние смерти? Иногда Фёкла переставала верить. Не в Бога, нет. В религию, что претендовала на духовную власть, а не чуяла, чем звенит место богослужения. Не чуяла - и не хотела чуять. Поп должен быть дубиной стоеросовой, чтобы выжить в таком окружении, и всё, что он говорит - слова, а не полёт его души. Его душа оглохла, чтобы выжило тело.
   Её, Фёклина, душа спряталась в уголок и молчала. Что-то происходило с лежащим в беспамятстве телом, и мозг, чутко отвечая этим изменениям, подстраивал новый пласт сознания. Фёкла грезила. Холод терзал тело, забираясь под расхристанный ватник, но она не могла пошевелить рукой: она плыла, качаясь на тёмных волнах, она распластывалась по доскам, сгорая от желания. Она желала мужчину... мужчин. Разных мужчин, вожделеющих её так же страстно. Она ушла из тела в мир снов и желанием своим искала чужие души. Чужие женские тела. Ибо её, Фёклино, тело давно позабыло страсть и было непригодно.
   Она искала женщину, чтобы нажать на спусковой крючок полового желания, извернуться в соблазне и напиться чужими страстями...
   Пьяненькая Нинка скатилась с кровати на пол. Ноги спящего мужа торчали из короткой кровати сквозь выломанные прутья, огромные грязные пальцы сжались от холода. Ноги мужчины... Нинка подползла на четвереньках, тронула большой палец, побежала рукой по волосатой ноге. Ей мешали штаны: Володька свалился спать в одежде, только калоши сбросил.
   Неверными руками она откинула одеяло и принялась расстёгивать измусоленную ширинку. Володька завозился и замычал.
   Нинка растерялась. Она не умела этого! Она этого не хотела. Вся ей страсть давно растрачена в пьяных загулах на плату за водку, если брали с неё такую плату - она была горбатенькой и очень низкорослой, страдая эндемичным для этой области недугом - карликовостью. Володька вдвое выше. Ему когда-то это нравилось... Но не теперь же, когда он исходил кашлем на каждую затяжку самокрутки с выращенной в огороде махрой и в очередной раз сломал спьяну ребро?
   - Бобо! - прошептало что-то в её затуманенном сознании. - Расслабься, Бобо! Разве ты не хочешь?
   Руки Нинки задрожали и начали стягивать мужнины штаны, оглаживать, пощипывать... Так она не умела. Не умела? Разве?
   Володька сел на кровати. В голове что-то чужое перебирало угасшие желания, искало. Нашло, нажало... Сладкая боль. Он протянул руки к штанам и наткнулся на голое тело. Повернул голову.
   Нинка стояла на четвереньках у кровати - голая, только в белых шерстяных чулках в крупный рубчик, и облизывала губы, уставясь на низ его живота.
   - Баба! Ты рехнулась? - автоматически сказал Володька, почувствовав толчком распрямившийся член. В мозгу чей-то палец снова коснулся точки страсти, и Володька спустил ноги с кровати.
   Нинка, болтая грудями, с дробным топотом коленок убежала, пятясь, в угол, села враскорячку и уставилась в глаза Володьки неподвижными, блестящими, чёрными от расширенных страстью зрачков глазами. Потом подняла колено и стала гладить чулок, спуская его всё ниже, не отводя от Володьки глаз... На пыльном чердаке стонала Фёкла.
   Что-то укусило Володьку в основание шеи, лизнуло мягким языком и ущипнуло за ухо. Он свалился с кровати трезвый, как стёклышко, с колотящимся сердцем и в полной боевой готовности, давно потерянной в нехитрых развлечениях тюрем. Зашлёпал босыми ногами в угол... Сейчас он схватит Нинку и посадит на себя. Сейчас.
  Не так, Бобо! - шепнул голос Нинке. - Ты же хочешь не так?
  Нинка извернулась, снова встала на четвереньки, широко расставив ноги, и залилась торжествующим лаем: так! Так она хотела. Она любила только собак, а не людей. Собаки были платонической любовью... а они делали так.
  Володька, послушный нажиму мягкого пальца в мозгу, пал над ней, схватил большими руками вислые груди и зарычал.
  - Так! - визжала, катаясь на чердаке, Фекла. Нетопыри начали беспокоиться и запищали.
  Иии! - Фёкла затряслась.
  Нинка ввинчивалась в чресла мужа, гавкала, вертелась и кусала его за плечо. Он тяжело дышал, стонал, наконец, сел с Нинкой на коленях, поднимая её над собой и вновь роняя. Сердце выпрыгивало из груди, кололо ребро, и страсть росла вместе с болью.
  Нинка тоненько взвизгнула, извиваясь, начала обмякать... Он перестал видеть - только она, нанизанная на него, словно бабочка на булавку, пульсировала, сжимая ноги. Взрыв оргазма сбил Володьку на спину, Нинка упала на него.
  Ты мой пёсик! - нежно сказала она, задыхаясь, и вытерла пот со лба.
  Он уже спал на полу, полностью опустошённый, раскинув руки по грязным половикам. Нинка осторожно слезла, свела ноги, и... страсть хлынула в неё с новой силой.
  Так, Бобо! - рассмеялся голос. - Пошли за другим.
  Нинка, поглаживая бёдра и груди, с любовью надевала платье. Трусы не нужны, не замёрзнет, разве что охладится, пока другого не найдёт. Не ровён час, не дотерпит своей сладости... Куда бы податься?
  Ну-ка, к егерю? - предложил голос.
  Нинка послушно пошла к егерю, остановилась... Он убил Пирата!
  Ха! - сказал голос. - Так отомсти. Сладко отомсти. Завлеки - и брось.
  Сам нарвётся.
  Нинка одёрнула платье, взбила груди и важно пошла по спящей деревне.
  Ноги не стерпели нутряного жара, затанцевали, ласкаясь к холоду ночи: "Отомсти!".
  
  
  43. Филимон, 9-10 сентября.
  
   Ещё днём он промыл бутылку и смочил бурой смывной жижей горсть песка: так ему привычнее и дозировать легче. Осталось только просушить под вентилятором. Филимон сушил песок и поглядывал в окно: как там Фёкла? Но Фёкла не показывалась. Отсыпается. Или всё же сломала шею, старая курва. Проверять Филимон не пойдёт - незачем засвечиваться у её дома. Протухнет - соседи найдут. А ему там больше делать нечего. К вечеру Филимон разобрался, наконец, с Пиратом, попил дома чайку, коротая время до полуночи, и тихо выбрался из дома. Луны нет, тьма кромешная - хорошо.
   Теперь пережидал, запахнувшись в ватник, под ивовым пнём у Колькиного дома: окна у Анны ещё горели, там был этот припадочный дачник Юрий. Что они там делают? - Знамо, что. Трахаются. При свете предпочитают... Дачник, если останется, может встрять. Холодно. Времени нет, сегодня нужно добраться до Анны. Только бы ушёл Юрий, а так - спасибо ему - спать Анна будет сладко... Филимон покачался на носках: ноги задеревенели.
   У Нины орёт телевизор - что им неймётся? Спать давно пора, встают рано, но телевизор смотрят, пока с лавки не упадут... Нина смотрит телевизор и тушит, печёт, закручивает банки - запасает. Саша весь синий от грудной жабы, но таскает воду, косит сено, пасёт... Не напасутся на городских детишек с потомством. Так им и надо, кроликам. Расплодились, заполонили Ярославль и Иваново своими родичами, теперь кормят эту прорву, что приезжает каждое воскресенье, выпадает из машин, куда набивается ввосьмером, и всё для чего? Помочь старым? - Нет, сожрать, выпить и увезти на багажнике тушёнку, колбасу и молоко, творог и картошку. А старые кролики всё гребут под себя, всего им мало - земли, скотины... и денег надо: кормить бездельную дочь, овдовевшую через год после свадьбы. Та теперь сидит у них на шее, вот уже третий год всё переживает смерть хронического алкоголика, умершего от цирроза печени, выбранного от великого ума семнадцати лет любимого муженька, который всего и успел, что побить её пару раз смертным боем, да влить пьяное семя! Родила и играет с дочкой, как подружка - дерётся, дуется, хохочет... Но не работает, чтобы прокормить дитя, зачем? Мама с папой у других оторвут, из себя вывернутся, а накормят и оденут. Ведь старших, собирающихся стать дедами, тоже всю жизнь кормили? Глупые, злые, плодовитые кролики позволяют крольчатам отдохнуть: тем и учиться надо, и в кино, и на дискотеку. Копают сейчас картошку для потомства, аж два поля, возят корзины в ручной тележке: синий Саша со своей жабой везёт - Нина, ковыляя искривлёнными в работе ногами, направляет. Самим-то много ли надо? И нужна ли самим вся их живность? Скурвились Нина с Сашей. С благими намерениями - в ад. Филимону-то, конечно, удобнее с такими - продажными, но они оскорбили в нём мечту. Когда-то он радовался, глядя на счастливую многодетную семью, на любящих родителей, и думал... честно сказать, думал, что в будущем таких будет больше... Избави бог! Таким, какими они стали, и Филимон не понадобится: всех затопчут своей роднёй. Ах, Род, Род, хрен моржовый с ушками, ты, видать, устарел. Наверное, слишком много нарожали, и твоя плодовитость теперь не впрок. Когда-то дети, большая семья, давали выигрыш - дружный труд, противостояние бескрайним безлюдным лесам... А теперь твои последователи, чтобы сохранить потомство, топчут других людей, занимая территорию, вытесняя, огрызаясь... Вот где зло. А Филимон так... Приспосабливается к окружению. Сам не убьёт, разве что Пирата. Какого Пирата? Его он тоже не убивал, это всё Жорка.
   Филимон в своём плотницком прошлом привык к страху и заискиванию окружающих - как же, от него зависит чистота будущего дома. Суеверные крестьяне только что ноги не лобызали, лишь бы им жилось в доме хорошо, лишь бы не было в нём смертей... Тоже ушло дедовское понимание: смерть дедов освящала дом, защищала. Пращуры берегли род. Теперь - род берегут сами, изворачиваясь в услужении плотнику... Филимон привык властвовать. А устал, овдовел, ушёл от плотницкого дела, но власть придержал - плотник и колдун на деревне - синонимы. Не в кустах же учился, у деда Ферапонтова науку взял. И как наговорить, и как защититься, и как упырей призвать... всё у него. Хороший колдун был дед Ферапонтов, да спился вчистую, так и умер от цирроза...
   У колена что-то мелькнуло. Филимон вздрогнул, наклонился... Твою мать! Вампирич, гем вне ворот! И какой-то кривой, голубоватый, страшный. Филимон сдёрнул с пояса повилику, замахал на настырный огонёк - тот вился у руки, будто нет на него закона. Мало кривой, ещё и повилики не боится? Вампирич Филимону не нужен: воплотится - с ним хлопот не оберёшься...
   Огонёк суетился у шкатулки, пытаясь просочиться в щель. Повилика проходила его насквозь, охватывалась пламенем, по ней бежали синие точки, а потом собирались и стекали маленьким роем, вновь ныряли в гем. Тот плотно уселся на шкатулку и не отлипал... Рукой его сбить? Страшно. Какой-то мерзкий... Вампирича - рукой? Он что, недоучка? Совсем охренел, ожидаючи...
   Филимон плюнул и поднял глаза к окнам Анны: пока он возился с настырным гемом, она уже успела затворить дверь и теперь гремела засовом. Её пахарь ушёл. Вот, окна погасли. Минут через сорок можно приступать. Улица пуста. Он глянул на улицу и плюнул: по улице, пританцовывая, двигалась низенькая фигурка. Остановилась в свете последнего неразбитого фонаря, одёрнула платье... Бля! Трезвая Нинка! В платье из чёрного атласа, прижимающего груди до равномерного валика, блестящего на свету. Хоронить кого идёт? Это платье она надевала уже лет тридцать на самые торжественные праздники: похороны. Любит хоронить - на поминках так и вгрызается в недоступные ей по нищете деликатесные сосиски, кои обсуждает, причмокивая, еще недели. "Сосиськи на похоронáх", любимая Нинкина тема. Сосисками на похоронах заедает водку, но всё же упивается и даёт, кому надо, прямо под столом, за бутылку. А батюшке даёт "за так", что ни похороны: что с него взять, он о людях тоже "за так" радеет, когда трезвый... Поп уж привык, и спрашивает робко, позвали ли на поминки рабу божию Нинку. Её зовут: батюшка радеет. Тоже - привыкли. Без Нинки и хоронить нельзя, чего-то людям не хватает без Нинки...
   Нинка облизывала губы и щурилась на свету, вглядывалась в дорогу.
   Вот. К егерю почесала. Совсем с катушек съехала - егерь, если проснётся, всю измочалит: любит всякие штучки, навроде лампочек электрических взамен своего естества. Надька, после стибренного и пропитого охотничьего ковра, сподобилась его внимания, три месяца в больнице отлежала. Творческий мальчик. Ленку любил трахать, не сняв парадных медалей, чтобы потом все спрашивали у неё, не завела ли нового котёнка. Он слушал и фыркал. Пухлый весёлый котёночек... Куда дуру Нинку понесло?
   Филимон скривился и опустил глаза. Шкатулка, ровно певичка, была покрыта синими блёстками и начинала дымиться. Вампирич отдыхал у щели, ждал своего часа.
   Шипя от злости, Филимон открыл шкатулку, выхватил щепоть песка, кинул наземь: "Жри, падла. Только отзынь!". Гем слетел вниз, рой синих блёсток стёк за ним со шкатулки. Филимон прижал шкатулку к груди и потрусил за угол дома - когда эта мерзость воплотится, рядом не постоишь. Придётся следить: не начинать же вызов гемов, имея за спиной бесконтрольного упыря... Всё плоше и плоше...
   Старик осторожно высунул голову из-за угла. Синее облачко уже принимало форму. Призрак был некрупный, но длиннорукий и какой-то сгорбленный. Блестело, словно Нинкин атлас, гладкое безволосое тело, по нему точками пробегали синие искры, плыли к глазам и тонули. Сами глаза почти не светились - разве блестели. Призрак уже прилично уплотнился: вот он топнул ногой, а тело не затряслось. Филимон боялся, что уроду не хватит дозы крови Царицы. Если не хватит, не сносить Филимону головы...
   Хватило. Полностью воплотившийся призрак повернулся и двинулся к дороге. Старик расслабился. Теперь тот пойдёт по своим делам, Филимону не помешает.
   Он вошёл в Колькин дом, наглухо закрыв тяжёлую дверь.
  
  44. Юрий, 9-10 сентября.
  
   - Идёт Разрушитель, - сказал ему Святовит. - Спасай сына, Сварожич. Жизни не выжить под его пятой.
   Анна испуганно пряталась за плечом Солнца.
  А ей? - спросил Юрий. - Ей - выжить?
  Герта останется. Но... хороша ли участь в гареме Беса?
  Есть шанс победы? - напрягся Юрий. - Есть оружие?
  Святовит покачал головой.
  Шанса победы нет. Можно задержать и уменьшить потери... А ору-
  жие? Ты сам - оружие. Только не забывай, что у тебя две головы - Жег и Радегаст. Две!
  А ты? - спросил Юрий. - Ты ведь сильнее. Ты можешь победить?
  У Святовита вдруг оказалось четыре головы - все с разными лицами, но русобородые и похожие, как братья с разным норовом.
  Твой бой - мой бой, - в терцию сказали головы. - У меня есть конь... -
  Тело Святовита поплыло, превратилось в белого долгогривого коня, - у меня есть лук, - всадник, слившийся с конём, поднял на руки Анну, она изогнулась, откинувшись на спину, и окостенела богатырским луком, - есть и стрела. Ты - моя стрела, Сварожич. И меч мой - тоже ты. Понял, парень? Ты - моё оружие в мире Яви и в мире Свечения.
  Безоружный Святовит улыбнулся единственным лицом. Анна... Герта?.. выступила из-за его спины, скатывая свой цветочный покров. Прижала тючок к себе, и он стал вопящим кудрявым черноволосым младенцем.
   - Защити жизнь, - лихорадочно прошептала Анна. Ужас стоял в её глазах...
   Младенец задрыгал ножками, перестал плакать. Загукал. Его зовут... Мишка. Юрий качал малыша в своих снах. Анна тогда тоже была чёрненькой и очень жизнерадостной. Они жили и работали в Долгопрудном...
   Юрий дал малышу палец, тот схватил его и засмеялся.
   Снова перед Юрием четырёхглавый Святовит. Ждёт действия.
  Конь мой - тоже я сам, как ты и твой конь? - спросил Юрий.
  Э, нет. Голов тебе не хватает. Конь твой - вот. - Савераска тёк к Юрию,
  пылал, всё увеличивал рост. Красавец! Купание красного коня...
   Юрий взлетел на коня, будто всю жизнь прослужил у Будённого, пошевелил обеими головами, разминая шеи, позвал Царь-Цвет: тот вспыхнул алым султаном на голове Савераски. Чего-то не хватает... И не хватает времени: с дальнего конца поля к нему устремился чёрный всадник с бычьей головой. Под ним плыл-летел бледный, какой-то студенистый конь.
   - Не хватает... Поздно! Меч! - крикнула правая голова, и меч вспыхнул в руке Юрия. Огненный Кладенец.
   Бес был уже рядом, растекался серой студенистой тучей, коровья голова с хищными острыми зубами жадно облизывалась раздвоенным языком. Юрий взмахнул мечом, отсекая голову, но та расплескалась вязкой жижей, задев каплями Савераску. Конёк взвился на дыбы, вспыхнул ярче, ударил копытами коня Беса - в том выгорели ямы; и конь, и всадник исчезли, превратились в туман; синие искры тумана окружили Юрия...
   Правая голова жадно пила Силу из мира - нужно раздуть огонь.
   Юрий завертел Кладенцом - и огненная завеса поднялась, выжигая туман... Горячéе. Ещё. Ещё. Его окружила тьма. Ни Святовита, ни Анны, ни малыша. Глубокая Тьма кругом, воющая в голос.
  Забыл, - пронеслось в правой голове. - Забыл про Радегаста.
  Забыл, - отозвалась левая голова. - Забыл про Золотко.
  Забыл, - стукнуло сердце. - Забыл про Царь-Цвет. Это он - моё оружие.
  А я-то думал, я сам.
   Царь-Цвет вспыхнул на голове Савераски, стал Разрыв-Травой, мигнуло...
   Юрий скакал к Бесу. Султан Савераски вытянулся, зазмеился корешками-ногами по голове коня, поднял ручки-корни, из его вершинки-головы прянула зелёная поросль... загорелась алым. Тирлич-Трава. Птицей догнала его Анна с Золотком в руках, прыгнула на коня, прижалась... Савераска исчез.
   Юрий опустил глаза. Теперь он шёл своими ногами - нужно видеть, куда идёшь - и вздрогнул: чешуйчатые лапы взрывали когтями землю. Его лапы. Они сияли пламенем, ярче были только крылья, что волочились по бокам тела. Под ногами дрожала земля.
   Зачем он идёт? Крылья даны, чтобы летать.
   Он взмахнул крыльями и ринулся на чёрного змея. С ним были Жег и Радегаст, Герта и Савераска, Золотко и малыш по имени... Жизнь. С ним был Царь-Цвет, и за его спиной сияло Солнце Святовита... Ярость и Дарение, Форма и Любовь, Служение и Будущее вышли на бой с Разрушителем. Их тела слились и обвили студень Разрушения, раздавили его в тугом объятии, а жгучую капель вымели из Вселенной Святовит с Царь-Цветом. Вымели, инвертировав пространство кольцами Юрия и Анны - их браком, их ребёнком - Жизнью: Кольцом Мёбиуса.
   Очнулся Юрий не скоро.
   - Посмотри! - Анна держала над ним красного сморщенного новорожденного. - Он обгорел, но не погиб, а стал младше! Мы все уцелели!
  А ты говорил, у тебя одна голова, - засмеялась Лада.
  Преоборение - лад ваш, - похлопал его по плечу Лад. - Вставай,
  мóлодец. Уже починен, готов...
   - Всегда готов! - ухмыльнулся Юрий. Вставать не хотелось, томная тёплая слабость заливала тело. - К труду и обороне в таком коллективе.
   - А вот это не всегда, - подмигнул Святовит. - Бои местного значения иногда и в одиночку выигрываются.
  Без тебя? - поразился Юрий.
  Куда вам без меня.
  Куда нам без тебя. - Юрий встал, повернул голову - и проснулся.
  На улице визжали и хохотали пьяные бабы.
  
  45. Сергей, 9-10 сентября.
  
   Мефодий-Сергей с трудом отцепил руки от подоконника, упал на пол и пополз к двери. Там, у Колькиного дома, прятался призрак! Мефодий боялся упыря, не хотел идти, но Сергей переборол его сопротивление и решительно двинулся к выходу. Может, это кто знакомый. Может... друг. Тогда он, Сергей, вернёт силу, сумеет стать цельным, выгонит из головы глюк, что сводит его с ума...
   Он скатился с крыльца, не беспокоясь о царапинах - его тело уже было изъедено язвами, что возникали на месте любых царапин. Одной больше... ерунда.
   Чтобы открыть калитку, пришлось встать, цепляясь непослушными руками за колючие ветви акации. Барашек запора скользил и не желал крутиться. Сергей боялся упустить призрака - полз он слишком медленно. Хотел заплакать от злости, но не смог: слёзы были ему неподвластны. Только конечности. Иногда. Вот как сейчас...
   Он захрипел, пуская кровавые пузыри липкой слюны, дёрнул барашек, калитка отворилась - и уставшая рука упустила ветви. Сергей рухнул на колени. Так и пошёл, не в силах уложить тело наземь, чтобы ползти - Мефодий не пускал... Не пускает? На коленях доползём!
   Он добрался до середины дороги, когда сползшие штаны бросили тело на землю, ударили подбородком, взрыв фейерверка заплясал в глазах. Сергей запорошил глаза, не умея мигать, и слёзы полились потоком, стекая в пыль по щекам и капая с носа... Ну и что? Ползти всё равно удобнее.
   Упырь выглянул из кустов. Мефодий забился в ужасе и ушёл из контроля тела. Сергей захрипел - говорить он уже не умел. "Постой! - думал он, но горло издавало только жалобный хрип. Сергей заторопился, зацепился штанами за торчащую ветку и тощее тело окончательно выскользнуло из штанов; острый сучок пробороздил глубокую царапину на животе... Он теперь полз нагишом, извиваясь длинным вялым телом. Призрак снова спрятался в палисаднике. Сантиметр за сантиметром Сергей тянул к нему непослушное тело: успеть бы! Наконец, дополз и захрипел у заборчика, протянув руки в дыру: сюда ему не забраться.
   Призрак прыгнул к забору, наклонился над ним - и отшатнулся. Сергей всё тянул к нему дрожащие исцарапанные руки, капала кровь... Его теперешняя кровь - жёлто-розовая, почти прозрачная в ночи, скупая.
   Светящиеся слабым синим колером блестящие глаза призрака остановились на крови. Он перескочил забор, пал на четвереньки и обнюхал Сергея. Тот моляще хрипел. Призрак мягко отскочил назад, выпрямился и насторожился: на горке визжали и смеялись женщины. Тогда призрак отвернулся от распростёртого в пыли Сергея и двинулся на горку.
   Сергей закоченел в отчаянии, и тотчас на поверхность сознания всплыл Мефодий.
  - Ырка! - взвыл он, ворочая окаменевшим языком. - Спаси и помилуй! Ырка!
   Руки задёргались в судорогах: Мефодий забрал контроль и пополз обратно в дом, из последних сил отталкиваясь изуродованными ногами. Если бы он мог, он бы покинул это тело. Не мог. Либо уходить со смертью, либо на другой носитель, а так... так боль уничтожит его гем окончательно. Навсегда.
   Сергей не хотел в дом и пробирался к контролю, тело билось в судорогах борьбы - ослабевшее изуродованное тело. Сердце Сергея, наконец, не выдержало, взвилось острой болью, мелко задрожало, подкатило к желудку и ухнуло куда-то далеко - ниже ступней, в великие глуби земли. Сердце Сергея остановилось... Гем Мефодия вырвался и прянул от тела, что покрылось бегающими синими искрами, полетел, ныряя к земле: скорее, домой, на старое кладбище, к праху первого Мефоды в глубинах древнего погоста, погрузившегося в землю тысячелетия назад...
   Искры, шипя, выжигали дорожки в израненном теле и угасали. Мозг стирал всё: всего Мефодия и всего Сергея. Тело разжижалось, плыло вязкой лужей, мерцающей синим. Вот погас синий огонёк, за ним другой... Когда погас последний, от тела осталась маленькая зловонная лужица посреди дороги. Тело победило Синего. Победило самой своей смертью. Земля победила.
   Бродячий гем Сергея вихрем пролетел земляничную дюну, завидел луг с друзьями - гемами, что порхали на солнце, бешеным барсуком рванулся через Преграду, вытерпел ужасы Пекленца, ибо не впервой ему было сносить боль, пролетел своих чертей, обгорел и прорвался крошечной бабочкой голубянкой на луг. Он - свободен! Он - не один!
  
  
   Голая Надька бежала с истеричным хохотом, держа в поднятой руке белый кружевной лифчик.
  Сюда, пёсик! - верещала она.
  Иди сюда, козёл, - вторила голая Нинка, несущая своё платье
  подмышкой. - Ну же, лови!
   Ослабленное беспутной жизнью, ожиревшее, тяжёлое и неуклюжее тело Жорки не могло бежать так быстро, но он топал сзади, и уже почти их догнал: они подпускали поближе, а потом удирали со всех ног. Поймать следовало сейчас, когда почти подпустили. Белый флаг Надьки - хороший ориентир. Не уйдут. В чреслах кипело. Ещё немного, и он догонит. Обеих! Разом!
   Из-за куста раздался голос Филимона.
  Эй! Жорка! Да ты, никак, совсем охренел?
  Бабы рванули бегом, а Жорка споткнулся, остановился, стыдливо
  прикрываясь... Оглянулся.
   Ырка кинулся на него из-за куста, повалил и впился зубами в шею. Глаза егеря потеряли контроль - всё расплылось. Над ним кружилось чёрное осеннее небо - без звёзд, только с туманными облаками, что приближались всё быстрее. Тёмный смерч поглотил внешний мир, и Жорка упал на жёсткую землю дороги. "Не догнал, - подумал он, засыпая, - жаль, не догнал".
   Ырка сосал кровь, подрагивая ногами, чмокал и облизывался. Тело его становилось крепче, плотнее, теряло сходство с обезьяной: удлинились ноги и туловище, выпрямилась шея, оттопырились приплюснутые уши. Выжав жертву досуха, Ырка отпрянул, быстро оглянулся и прыжками кинулся к калитке Сергея. Войдя, повернул барашек - теперь у него есть свой дом.
  
  
   Женщины добежали до дома Нинки.
   - Не догнал, - с сожалением сказала Надька. - Пойду поищу. - Её глаза блестели. - Может, догонит?
   Фёкла отпустила Нинку, и та разом пригасла.
   - Холодно. Я домой пойду, спать. Жорка весь твой, дарю, - устало пробурчала она, сгорбилась и ушла, натягивая через голову платье.
   Надька долго искала егеря, не нашла и отправилась спать в охотничий домик. Чёрт с ним, придёт ещё... Ей не спалось, она металась на лавке, жарко размышляя о том, что будет, когда он придёт. К утру она заснула, свернувшись комком под одеялом. Жорка не вернулся.
  
  46. Юрий, 9-10 сентября.
  
   На улице визжали и хохотали пьяные бабы... Ну да, только ступишь в розовый сад, как погрузишься каблуком в дерьмо. Закон подлости...
   Юрий подошёл к окну. Что им неймётся?
   В темноте метались голые тела, одна из баб размахивала чем-то белым.
   - Не догонишь! - верещала она, уворачиваясь от неповоротливого мужика. Хорошо, хоть он в штанах, а то почти как в саунах Юрьевых друзей: веселó.
   Юрий погладил расправившиеся иголки сосенки.
   - А ты радовалась! - сказал он ей. - Никуда от этого не уедешь. Если природа, то им подавай голых баб. Романтику, едрёна вошь.
   Сосенка задрожала, упрямо держа иголки торчком, даже уколола палец.
  Так скажи, чего хочешь, - предложил Юрий, беря её за лапу. - Скажи.
  Сосенка не ответила, но слух Юрия вдруг обострился, наложил звуковую
  карту на все окрестности... Шумно дышали спящие коровы, повизгивал во сне Пират, летели, шурша, камешки из-под ног веселящихся баб, отдёргивала занавеску Моня. Хриплый нечеловеческий голос на дороге у дома Анны вдруг заскулил: "Ырка! Спаси и помилуй! Ырка!".
  "Ырка. Знакомо. Это... - Юрий конвульсивно сжал руку, иголки сосны впились в ладонь, - Ах, да, спасибо, колючка моя мохнатая. Вспомнил. Значит, бои местного значения?". Юрий вновь прислушался. У Анны тишина, но что-то шевелится у Колькиного дома, что-то мерзкое. Шаркают калоши мужчины... Голос Филимона на спуске: "Эй, Жорка! Да ты, никак, совсем охренел?". Нет, не те обертона. Такой же, как тот, что хрипел "Ырка", металлический звяк слышен за бархатным пением старца... Это не Филимон. Это Ырка!
  Юрий выбежал из дома в ночь и услышал шаги в палисаднике Анны. Зарычал Пират, то есть, Тобик. Кажется, отоспался в своей прошлой жизни и теперь сторожит. Молодец. Но там, у Анны - не Ырка. Эта гадость на спуске дороги... Юрий приказал Царь-Цвету стать Плакуном и прошептал Пирату "Фас". Тот услышал! Звонко залаял, затопал вокруг дома Анны... Первые меры по защите Анны приняты, теперь - Ырка.
  В голосе Пирата послышались истеричные нотки. Что там? Слышать мало, надо видеть... Юрий так хотел видеть, что словно выстрелил собой в небеса и увидел деревню с высоты. У ивового пня при дороге на спуске лежало тело. Светлое пятно прильнуло к нему.
  "Не догнал, - услышал он голос Жорки. Не обычный голос: голос внутри тех шумов, что продолжали петь колыбельную песню деревне - голос мысли.
  Светлое пятно двинулось к дому Сергея и ушло в калитку. Вот он где прячется. Ну что же, теперь можно выходить на охоту.
  Юрий пустился с горы трусцой, пытаясь разобраться со своим новым видением: где яма, где горка... Ага. Горки светлее. На бегу слушал голос Пирата: там шёл бой. В окнах Анны полыхал Царь-Цвет. В окнах? Цвет что, размножился? Ну, молодец!
  Завопил Золотко и Анна, наконец, проснулась.
  - Ты как? - мысленно спросил Юрий. - Пока справишься? Что у тебя там?
   Анна спросонья плохо соображала.
  У меня? Что у меня? Я что, спала? Почему темно?
  Зато Пират вмешался и передал Юрию вид с улицы: Филимон и чахлые
  призраки осаждают окна, пытаются миновать Царь-Цвет.
   - Ну, Пират, ты умница! - похвалил Юрий: вместе с собакой он вцепился в ногу Филимона, чуя старческий запах застарелой мочи, плюща нос о грубую ткань. Всплыла перед глазами аккуратная брезентовая заплата. Филимон завопил, размахивая шкатулкой, Юрий... то есть Пират отпустил ногу, подпрыгнул, схватил зубами вонючую шкатулку, выдернул из рук старца и бросился бежать. Призраки забыли про окна и затопали вслед за шкатулкой.
   - Ко мне, - предложил Юрий - и увидел чёрную тень с белым ярким треугольником нагрудника, уже бегущую к нему. Шкатулка в зубах пса была какая-то неправильная. Призраки уже преодолели калитку и неуверенно ступали по дороге. Им Это нужно? Отлично! Значит, Это следует уничтожить.
   Правая голова Юрия стекла в руку - та засияла пламенем, выхватила шкатулку из пасти собаки и вспыхнула... Шкатулка осыпалась золой, и струйка чистого, крупного, блестящего песка стекла на припорошенную золой землю... Всё. Чувство неправильности исчезло. Вонь прекратилась. Призраки разом повернулись и ушли в калитку Анны.
   Юрий постоял, собираясь с мыслями. Собака смотрела ему в глаза.
  Молодец, Пират, - потрепал Юрий пса по загривку. - Гигант мысли.
  Пёс обиженно прижал уши и попятился, словно от чужого.
  Эй! - догадался Юрий. - Молодец, Тобик.
  Именно, - пришла мысль Анны. - Не порть псу настроения. А я
  наконец проснулась. Призраки идут к дому. Похоже, они пришли по мою душу.
   - Ну-ка, лук, направляй! - распорядился Юрий. - А то пока-то я к тебе добегу... Ты - лук. Я - стрела. Задание ясно?
   - Так точно, генерал. - Он увидел окно, в том появилась тень, что забиралась на подоконник. Царь-Цвет пламенел, но не мог закрыть собой всего окна, призрак пытался его обойти.
   Юрий полетел головой вперёд, врезался в призрака, вспыхнул - и вернулся к другому окну.
   Его тело стояло на дороге, лишённое команд: мозг погрузился в битву в доме Анны. Ногу замершего тела сжал зубами Тобик, глухо зарычал: из калитки выходил Ырка.
   Левая голова Юрия оторвала взгляд от боя в доме, оставив правую в бою: ногу что-то давило. Тобик? Ага, вот оно что: Ырка.
  Деде, прадеде, пращуре, слышишь? - вкрадчиво спросил Радегаст.
  Нет! - торжествующе пропел Ырка. - Ты чужак! Пришлый! Я тебе не
  пращур!
   - Мне? - удивился Радегаст, ощеривая львиную пасть. На его груди нацелила на Ырку рога бычья морда. Из окна Анны вылетел Золотко и свалился на голову Юрия, с трудом балансируя. - Мне ты не пращур. А я тебе?
   Синие искры выбежали, затанцевали в глазах Ырки.
  Я сам по себе! - упырь собрался перед прыжком. Золотко захлопал
  крыльями, собираясь напасть... Анна отвлеклась от боя.
  Нет! - передала она Юрию. - Только не Жег! Синий там один, без
  Жизни, разве ты не видишь? Он освободится, снова уйдёт в гем. Не жги! Придержи!
   У окна Анны остался один Филимон. Она оттолкнула старца и выпрыгнула - бежать через крыльцо некогда.
   Ырка кружился вокруг Радегаста, опасливо косясь на злобные звериные морды. Анна вынырнула из-за спины Юрия, держа Жег - Стрелу наготове, дёрнула рукой по металлической пряжке пояса, разорвала свежую рану на ладони и в замахе руки окатила Ырку своей кровью. Кровью, дарящей тело... Синие искры прянули к крови, задымились и исчезли.
   - А теперь - пли! - скомандовала она Юрию, выпуская Стрелу в последний раз. Тело Ырки растаяло, гем заплясал, заметался, но Золотко слетел на землю и склюнул уродливую бабочку. Её будто и не было... Петух закрыл глаза, прислушался к чему-то в своём зобу - и выпустил из клюва маленькую стройную златоглазку.
  Пекленец? - прошептала Анна. - И ты с нами, Пекленец?
  Юрий крутил головой, снова обживая тело, соединяя левые и правые
  воспоминания, Радегаста с Жегом. Тобик ластился к нему, извиняясь за укус.
   Золотко поднял гребень и толкнул Анну боком.
   - И я тебя люблю, носитель Царя Мёртвых, - сказала она. - Но что ты за жирная птица! Чуть с ног не сбил!
  
  
   Моня крестилась, задёрнув занавеску. И той малости, что она разглядела впотьмах, хватит ей на всю жизнь. Думать об этом она не смела. Это глюки. Такого не бывает... Крестилась.
  По прогону уходил на зады деревни Филимон.
  Синие искры, оброненные Ыркой, уже приканчивали тело Жорки и медленно угасали. Под ивой на спуске возникла лужа - близнец той, в которой опочил несчастный Серёжка... Жоркин гем стал бродячим, метнулся в веник облысевших ивовых прутьев - и ива глухо застонала во тьме.
  Фёкла металась на чердаке, так и не приходя в сознание: жители соседней, более молодой деревни не заснут за постельными забавами до утра.
   Летучие мыши, опьяневшие от крови Анны, клубком шевелились на теле Фёклы и попискивали: у них чесались растущие зубки.
  
  47. Борис, сентябрь.
  
   Борис очнулся в оранжевой палатке. Солнце выбралось из-за горизонта и осветило палатку - та вспыхнула, как перезрелый абрикос. Нет, скорее, как иранская курага: сочным, мягким, вкусным цветом.
   Очнулся или проснулся? Судя по времени и самочувствию, ближе второе. У палатки кто-то бродил, трещал ветвями. Кто-то низенький. Борис оставался в неподвижности, слегка приоткрыв глаза - до щёлочек. Ждал. Нужно же выяснить, у кого он в гостях. Или в плену?
   В плену не бросают одного, не укрывают одеялом, не подкладывают дорогого спального мешка на гагачьем пуху... Видимо, в гостях.
   Итак, была ночь. И одуревший Герман, и огромный волк на дороге, и удар. Был ли волк? Волок ли его через кусты, как почему-то помнится Борису, или последний перед столкновением рассказ Германа впечатан в память будто явь?
   Пахло хвоей. Служением. Логично - для того Борис и воспитан... Мяукали вдалеке чайки, да таинственный гость всё трещал ветвями. Вот хруст сместился к входу. Полог был открыт. Кто ты, дéвица, скажи!
   Ах, девица! Любопытные раскосые карие глазищи, смешные усы, мягкий чёрный лаковый нос, неодобрительно сжатый рот, крепкие тельце и ножки... Косуля. Смотрит, а сама вся напряжена - сейчас прыгнет и пропадёт. Солнце венчает безрогую головку с ушами-пропеллером.
  Иди сюда! - мысленно твердил Борис. - Иди, не бойся.
  Косуля занесла ножку, уже собираясь сделать шаг, но испугалась своей храбрости, взвилась, словно Йо-Йо на резинке, мелькнула и исчезла.
  Борис встал, пошарил в палатке, нашёл какие-то плавки и надел. В чужой рюкзак лезть не хотелось. Плавки - тоже одежда. Неудобная, однако...
  Палатка стояла на склоне холма, на поляне, окружённой молодыми берёзами. Сзади спускался с холма старый сосновый бор с редким подлеском, а бок палатки подпирал орешник, что так громко докладывал о пришелице, обижаясь: ветки его были объедены, а на земле - подарочек от гостьи. Горсть оленьих орешков. Будет что вспомнить о тебе, красавица!
  Завтраком не пахло. Костёр был сложен, но не разожжён, котелок на жердине наполнен свежей водой. Хозяина не видно. Борис постоял под берёзами, уплыв в скользящую пятнистую тень на желтеющей траве, очнулся, сбегал в кустики и пошёл по узенькой тропинке с холма. То ли хозяина найдёт, то ли воду - без омовения комплекс утренних упражнений невозможен... Тропа ведёт туда, откуда доносится гомон чаек: к воде.
  Метров через сто лес перешёл в ивняк и тропа вильнула в сторону. Ивы росли редко, раскидывались шарами мал мала меньше - зелёными, оливковыми, серыми шарами в оранжевой пыльце восхода. Белесая пелена росы скрадывала яркие краски - всё словно в тумане. Полёгшая высокая трава серебристыми валами приливала к летящим в небо шарикам ив.
  Последний поворот тропы вывел к воде, зеркальной речке с заросшими камышом и пушицей берегами. Тропа свернула вправо, пустилась по берегу вдоль хрустящих камышей, под кронами склонившихся к воде старых сосен, по настилу из тонких берёзовых стволиков на чёрной густой грязи: топко. К берегу не подойти, холодная осенняя грязь червячками продавливается между пальцами ног.
  Борис уже замёрз - осеннее, бледное и низкое солнце не грело. Пришлось вспоминать уроки выживания в экстремальных условиях, но на бег переходить не хотелось - каждый извив тропы приносил новые, акварельные, отточенные в своей завершённости пейзажи. "За следующим поворотом будет заливчик, укрытый в тени сосен. Там плавают лаковые листья лилий и светится жёлтой сухой глиной дорога, спускающаяся с крутого откоса... Там две берёзы склонились к воде. Там это будет!" - решил Борис.
  Там это было. На берёзах сидел с удочкой стройный загорелый юноша в зелёных плавках.
  - Здравствуй, - тихо сказал Борис, чтобы не распугать рыбу, - ты не скажешь...
  Юноша поднял голову с жёсткими, коротко остриженными вьющимися тёмно-русыми волосами, и солнце отразилось в его глазах - пронзительно-зелёных, с золотыми искрами, будто жуки-бронзовки. Он выдернул пустой крючок и встал.
  - Здравствуй, Борис. Выспался? Идём завтракать. Один налимчик перепутал сентябрь с октябрём, и у нас теперь есть еда... Борис! Очнись.
  Борис заворожённо смотрел в его глаза. У волка в его сне... или яви были эти глаза - светящиеся зелёные огни.
  А где волк? - брякнул он.
  Охотится где-то. А что? Полюбил?
  А можно такого не полюбить? - удивился Борис.
  Ещё как. Можно его бояться. Можно стрелять. - Юноша, морщась,
  потёр плечо. Его украшал белый шрам. - Да! - спохватился он. - Я - Алик.
  Борис пожал тонкую нервную руку. - Борис, как ты верно заметил. Где мы?
  - Это долгий разговор. Ну, скажем, в заливе Московского моря. Так более-менее верно.
  - Под этим морем лежит деревня моих пращуров. То-то мне тут будто каждый куст знаком, - задумчиво сказал Борис.
  - Ну так вот она, твоя дорога! - Алик показал на сияющую сухую глину на склоне. - Видишь, куда ведёт? В воду. Чуть не век прошёл, а она не зарастает. Жители её боятся: говорят, дорога предков. Я над ней купаюсь, а
  то везде вокруг морёные коряги - зацепишься и не выплывешь. Только на ней дно чистое. Искупаешься? А я пойду уху варить. Придёшь - поедим.
  Искупаюсь, - благодарно кивнул Борис.
  Алик собрал вещи и бросил на дорогу полотенце. - Плавки сменишь. Не бойся, на тропе никого не встретишь. И не спеши: время - понятие растяжимое. Придёшь к ухе. Вот тогда поговорим. - И он потрусил по тропе. Борис проводил мальчика глазами... Волк. Первый встреченный на родине - волк. Кажется, жизнь перешла на новый этап...
  Борис ступил в воду - неожиданно тёплую, тёмную, настоянную на миллионах тел загубленных морем деревьев. Ветерок кинул в лицо остатки ночного тумана. Запах Студенца! Тело вскипело от адреналина, и вода показалась той, первородной, холодной и отступающей от ног, будто ртуть...
  - Привет тебе, Источник, от Банджура-монаха! - крикнул Борис, ожидая, что звук убежит вдаль по глади воды. Звук исчез, заглох, всосался водой. Лишь вспыхнула в глубине жёлтая дорога - то ли солнце добралось, то ли сама по себе.
  - Привет тебе, Студенец, от Бориса-Претендента, - прошептал он, и вода повторила:
  Привет от Бориса... Привет от Бориса... Привет. Привет.
  Привет! - вдруг дохнуло ему в лицо.
  Борис не бросился в воду - неловко, неправильно. Он пошёл по твёрдой и совсем не скользкой жёлтой дороге, медленно погружаясь в воду Источника. По грудь. По плечи. По шею. С головой.
  Пролетающая чайка с любопытством смотрела, как в воду погрузились его воздетые над головой руки: пальцы похожи на рыбок. Чайка хотела их поймать, спланировала было, но испугалась, вспорхнула и улетела. Там не было еды. Там было зеркало, и она увидела в нём себя - не тень, а злую чайку на охоте.
  Рябь погружения Бориса добралась до камышей и привела в восторг молодых уток. Жизнь была им внове, и они восхищались всем. Сейчас они качались на качелях: вверх - вниз.
  Спугнутые Борисом мальки вернулись греться на мелководье - над дорогой вода прогревалась лучше.
  Солнце поднялось над лесом, согрело воду, снова зашло. В заливе было тихо.
  Борис стоял на дороге. Мимо проплывали стайки верховок, оставляли на зеркале воды, что служило здесь небесами, тёмные пятна - там, где они касались плёнки, подхватывая что-то с поверхности. Разбегались и гасли тёмные цепочки следов пауков-водомерок, у ног Бориса притворялся бревном тяжёлый налим, светилась вода далеко-далеко, до дальнего берега...
  Ей не положено светиться. Она должна окружать Бориса глубокой зелёной тьмой. Но она светилась, и весь водный мир - такой разнородный, такой густой в сравнении с лесной живностью - разыгрывал Борису сценки. Сцены Жизни Воды. Борис давно перестал дышать, но это его не пугало. Разум бодр, значит, всё в порядке.
  Следы человеческой жизни в этих низинах вода уже прикрыла - где илом, где тиной, что-то разнесла по брёвнышку. Но погибшие деревья остались памятником тех времён, проморились и грозили извивами корней и пиками обломанных сучьев. И Жизнь вокруг. Ярмарка на кладбище... Жизнь всегда побеждает, даже если ей наносят такие раны.
  Почему светится вода? Почему он видит всё, даже... даже за спиной?! Чувствует запах? Различает цвета рыб, каждую чешуйку и усик? Может уловить протяжённость того облака жирных зелёных дафний в старице и найти отплывшего от стайки малька? Запах роз. Он чувствует запах победы! Дар вернулся.
  - Дар вернулся, - говорит ему старец с бородой, покрытой листьями. Говорит, и пузыри не всплывают из его рта. - Ты, диту, созрел. Теперь твой Дар нельзя блокировать - он твоя составная часть. А Дар твой - от меня. Я тебе отец, Пахма.
  Как? - нечленораздельно удивляется Борис, и пузыри не всплывают из
  его рта.
  Отец тела и отец Дара - разные отцы. Твоё тело именуется Борисом, а
  Дар уж позволь назвать родителю. Ты - Пахма. Мой сын и помощник.
  А ты кто? Водяной?
  Старик смеётся.
  Скорее ты - водяной. Ты - хранитель лесных рек и болот, хранитель
  истоков. Ты мой сын. Так кто я?
  Лес, - догадывается Борис.
  - Бором меня зовут. Лес - это что-то неясное. Я - Бор. Когда
  слишком почитают, то Святобор.
   - А мы не утонем? - сдаётся тайному беспокойству Борис, почуяв опору и признав главенство Бора.
   - Тонет ли вода в воде? Вопрос философский. Но сидеть тут долго тоже не стоит - Дар тратится, Сила убывает. Тебе для Силы довольно и с бережка поглядеть, так что ступай, диту, на солнышко. Оно тебе необходимо. Там мы ещё повстречаемся, поговорим, познакомимся. Это полезно - знать своих детей. И отцов знать - тоже неплохо. Глядишь, чему-нибудь научу.
   Бор отрывается от дна, всплывает воздушным пузырём, будто лопается, вливаясь в поверхность воды. Громко ухает филин, испуганные рыбки прячутся у ног Бориса.
   Борис собирается последовать за отцом, но течение доносит запах фиалки. Запах любимой!
   Борис делает шаг вглубь - туда, откуда пришёл зов. Глубже. Глубже.
  
  48. Ярославские леса, 10-12 сентября.
  
   Пыльная грунтовая дорога уходила в высокий ельник и резко поворачивала через пару десятков метров. Казалось, что эта отвилка пустынного шоссе - тупик, что и было обозначено на дорожном знаке. Однако уже за поворотом дорога становилась сначала хорошо утрамбованной и подсыпанной гравием, а потом переходила в ровный бетонный настил, способный выдержать тяжёлые машины. Шлагбаум перекрывал въезд в лес там, где у дороги расположилась маленькая башенка охраны - пятнистая, словно десантная форма. Лес по бокам дороги густел, и казалось, что вся эта охрана существует ради такого нетронутого, нетоптанного грибниками, дикого леса... может быть, маленького заповедника?
  "Воспроизводственная территория". Надпись не была ложной - только военные могли сохранить нетронутыми такие соблазнительные угодья, и за широкой спиной нашей доблестной армии спрятались вымирающие виды животных и растений, благословляя оборону своей страны, что охраняла людей от внешней угрозы, а зверей - от людей. Два лика наших военных, честь им и хвала.
   Любопытным космическим спутникам открывалась разрешённая часть: пусть любуются. Военные теперь создавали свои хозяйства, строили теплицы, пасли скот, косили. Местные их не навещали - не положено, да и привыкли не соваться, куда не след. На этой базе всё было, как на других, только теплицы располагались сплошными рядами и прикрывали не нежные огурчики, а шахту внутреннего двора, уходящую вглубь на десяток этажей. В этом дворе иногда гуляли люди, но чаще они смотрели на чахлые растеньица, высаженные на клумбе в центре двора, из окон своих подземных комнат.
   Вряд ли это тюрьма. Вряд ли. Слишком дорого для тюрьмы. И решёток не было на больших окнах: смотри - не хочу...
  
  
   Её везли из отделения реабилитации на каталке. Сознание Алёны было так пересыщено событиями, что она плохо соображала. Глаза выделяли что-то, фиксировались на нём и запускали вялую мысль - только чтобы не думать о том, что она совершила.
   Героизм, наверное, невозможен при полном сохранении сознания: героизм неадекватен. Героизм - это отказ чувства самосохранения, а значит, концентрация на чём-то ином: "За Родину, за Сталина" или что-то в этом роде. Душа в аффекте решает пойти на жертву и тотчас прячется за духом. Только дух может уничтожить тело. За... что-нибудь, будто тело и не имеет права голоса. Только этот жестокий дух тащит тело на заклание. Тело вопит в тревоге и блокирует всё. Кроме "за что-нибудь". А когда жертва уже принесена и нет пути назад, когда ничего нет, кроме медленной агонии, дух отправляется на отдых, душа всплёскивает ручками, а тело бьётся за оставшиеся крохи жизни, вызывая свой продукт - мысли. Любые мысли, для того, чтобы ещё пожить.
   Вот, например, сейчас мимо неё провели главного врача. А может, его сына: очень уж похож. Провели под ручки. Сын главного врача глупо ухмыляется и пускает слюни... Это напомнило Алёне ужастики, что Лёша так любит смотреть на ночь - без ужастиков он не может заснуть... "Мёртвый сезон", редкая и дорогая копия старой картины с документальными кадрами людей с повреждённым ядами мозгом. Лёша любит этот фильм, после него он хорошо спит. Алёна не спит после него неделями...
   Ей всё это кажется. Наверное, она никак не оправится от наркоза. Зачем в роддоме безмозглый главный врач? Она бредит.
   Алёну сваливают с каталки на кровать, и она пытается заснуть. Уплыть в наркоз, чтобы проснуться не такой слабой и обезумевшей. Она закрывает глаза.
   - Гляди, Катька! Ещё одну привезли. Не было ни гроша, да вдруг алтын... Видишь, какая хилая, не то, что ты. Ты уже молодец! - врывается в дремоту едкий, небогатый, лязгающий обертонами женский голос. - Давай, рассказывай, зачем тебя, Катерина, в эту Тьмутаракань занесло. Аудитория внимает! А то мы с моим упырём совсем от скуки взбесились. Ты новенькая, из мира, вот и рассказывай.
   - Чего? - бархатно гакает с соседней кровати товарка. - Чего рассказывать?
   - Как "чего"? Зачем тебя-то понесло в научный эксперимент? Ума лишилась, или себе на пользу? Кого рожать будешь - парня или девку?
  Парня, - коротко отвечает объект допроса. - А что? Есть разница?
  Ага. Богатенький, значит, продлить жизнь решил. Конечно, разница
  есть. А ты и не знала? Ты везунчик, Катька. Молись, чтоб помер, тогда почти без последствий выскочишь.
  Зачем помер? - беспокоится Катька. - Мне ради него комнату в
  особняке выделили, кормить обещались до его совершенно... совершенства. В общем, до шешнадцати я ему нянькой подряжалась. В Москве! Зачем, чтобы помер? Мне-то какая корысть?
   - Ещё одна дура на мою голову. За вынашивание тебе денег дадут, и ладно. Сиди лучше в своей деревне. В Москву хочешь? А кровопийцу кормить, пока жив, своей, дура, жизнью очень хочется? Ежели выживет - кретином будет, а ты за его "совершенство" старухой станешь - выпьет он твою жизнь.
   - Вомпер, что ли? - обижается Катька. - На хрен им кретины? Деньги-то задаром не плотют. Им сынок нужен, бесплодные они, вот и заказали.
   - Кому сынки нужны, те усыновляют. Готовых. После медицинского освидетельствования. А ты, дура, копию папаши носишь, чтоб тому папаше яйца на лоб повылазили.
   - А чего ж он тогда кретином будет? - возмущается Катька. - Папаша очень даже ничего. Головастый. Советник чей-то.
   - Потому, москвичка ты наша, что нету у них душ, у клонов этих. Нету, и всё. И живы они тем, что от тебя урвут. Кретины эти - как прорва. Иди сюда, ко мне, в окошко посмотри - их как раз гулять вывели. Старшенький жив пока - его главврач первым делал. Из себя. Экспериментальная модель.
   - Ни хрена себе! - охнула Катька, рухнув на жалобно звякнувшую кровать. - Это ж дом инвалидов!
   - И престарелых, - злобно сказала всезнайка. - Мамашу упыря этого, жену главврача (разумеется, бывшую), уже на искусственное питание перевели. Душа в ней не держится, не хочет кормить отродье.
   - Чего ты меня пужаешь? - озлилась Катька. - Сама вон на сносях. Чего ж сама тут, коли всё знаешь?
   - А я от тебя мало отличалась, подруга. Сюда как попала, так уж и не выберешься. Они и не прячут уродов этих - приучают нас к мысли. Дело это подпольное: Магистр запретил - так они нас из Рязанщины за одну ночь вывезли. Вот по пути я этих гавриков вместе с матерями рассмотрела. Голова-то пока варит.
   Женщина завозилась на кровати, замолчала, но вскоре снова раздался пронзительный голос:
   - Мы с тобой - разные стадии одного эксперимента. Раньше они считали, что мать нужна образованная. Только мрут клоны у этих. Образованных. Бог их спасает. Теперь, вижу, решили здоровую кровь упырям скармливать. На тело стали надеяться, вот ты, Катька, и попалась: кровь с молоком, силушка не мерена. Кровать мою не продави, товарка.
   - А ты кого носишь? - смягчилась Катька, вставая. Пружины запели в восторге освобождения.
   - Сына. То есть мужской клон. Какой это сын? Присоска в животе. Папаша его - любовник мой. Обещал в хорошую клинику положить, в зелёный санаторий, чтобы я доносила ребёнка. А то выкидывала отродья его... Положили. Ребёнка вычистили, клона вживили - и за решётку. Пой, птичка, любовнику песню. И вся подлость в чём? Клон им нужен для пересадок: вдруг сердце откажет или хрен сточится. Вот тогда заменят старичку деталь на новенькую. Зубки, опять же, свои вживят. Взрослые клоны тут все беззубые - у них зубы зачатками забирают.
   А у них на подходе новый эксперимент: пересадка души. От папы к молодому клону. Бессмертия взыскуют, изверги. В клоне пусто: мясо одно. Вот и мечтают на пустое место свою душу пристроить. Бессмертие человека - мечта главврача. Интересно, а если бессмертия одного можно достичь, укокошив сотню-другую и искупавшись в крови, они на это тоже пойдут? Они ведь, гады, жрут жизни женщин, а до сих пор не поняли, что этого избежать нельзя. Всё борются за выживаемость рожениц. Борются, а? - женщина захлюпала в платок.
   Катька снова упала на чужую кровать.
  Ну, Лиль, перестань! Успокойся. Чему быть...
  Ничему не быть, - рыдала Лиля. - Я уже рожаю не сегодня - завтра.
  Увезут на второй этаж. - Она взмолилась: - Ночью туда по лестнице можно, так ты хоть навести. Погляди, я в своём уме, или уже нет? Навестишь, Катерина? Если я совсем придатком этого злыдня стану, вправь мне мозги, а? Хоть бы сдох, пиявка дьявольская, хоть бы сдох!
   Алёна села на кровати. Наркоз на неё действует? - Никакого наркоза. Страх. Вот что пыталось спрятать её в сон...
  Лиля! - хрипло спросила она. - А если девочка?
  Спаси и помилуй! - охнула худенькая женщина с огромным животом,
  оторвав голову от могучей груди Катерины. - У тебя - девочка? Неужели главврач не предупредил?
  Сказал - опасно.
  А ты героиня?
  Ну... да. Лёша хотел девочку.
  Любимый Лёша хотел... - прошипела Лиля. - Знакомо. Не хочу тебе
  говорить, понятно? Главврач уже сказал. Уж если он сказал - опасно...
   - Что может быть хуже паразита? - настаивала Алёна. - Скажи, Лилечка. Ведь ты скоро уедешь, а я тут одна... Кате же ты сказала.
  Тебе мои слова не помогут. Лучше не знать! - замотала головой Лиля.
  Если у меня будет рак, я хотела бы об этом узнать. Я хочу порядочной
  смерти. К смерти надо готовиться, а не заставлять называть промедол анальгином и морочить голову себе и родственникам изучением ложных диагнозов. Правда всегда лучше молчания.
   - Так? Хочешь испить до дна? Согласна. Так вот, девочка уже начала есть тебя. Девочка нам ближе, и выедает дочиста. Девочка - это смерть.
   Горло перехватило. Алёна откашлялась.
  Лиля! А если девочка - мой собственный клон? Лёша просил мою
  копию.
  Твою? - охнула Лиля.
  Катька выпучила огромные глазищи:
   - Он тобой кормит тебя?
   Лиля разразилась матерной тирадой. Алёна сжалась.
  Думаешь, Лёша знал?
  Заказчик платит. Ему говорят всё. Твой грёбаный Лёша заказал себе
  бессмертную самку. Любит тебя, наверное. По-своему. Вот и решил скормить стареющий образец. Главврач-то счастлив! Это - новое направление. Такого они ещё не делали. Будет смотреть тебя каждый день.
  Так что меня ожидает, по-твоему?
  Лиля зажмурилась. Замотала головой.
  Суперпаразит. Сожрёт до волоска, но сам тобой не станет... - Она
  рухнула на колени. - Господи! Услышь! Защити рабу божию Ленку. Прости ей грех величия!
   Грех величия? - Грех величия. Разве нет? Не Алёнка ли решилась на подвиг: родить себя-дочку на забаву Лёше... Ложь. На потребу себе. Увидеть своё детство, юность... со стороны. Защитить и скрыть от испытаний. Идеальную дочь к идеальной матери... Против законов божеских.
  Где ты была, Лиля, месяц назад! - заплакала Алёна.
  Здесь. Провожала на роды Машку, светлая ей память, - буркнула та.
  Лиля молилась, стоя на коленях. Катька стояла рядом, роняя крупные
  слёзы, мелко крестилась и сопела.
   - Руку дай! - жёстко сказала ей Лиля. - Помнишь, о чём я просила? - Её лицо искривилось в неприятной гримасе. - Всё, девочки. У меня начались схватки. Хором, за меня:
  Отче наш, иже еси на небесех...
  
  
  В родильном отделении было темно. Акушерка спала в соседней комнате, ожидая окрика Лили. Схватки были редкими, и врачи разбрелись по домам: вряд ли Лиля родит до утра.
  Она смотрела в тёмное окно, в небо. Надежда осталась только на него - на небо. Земля её не спасёт.
  Голубоватая тень растаяла у подоконника, и маленький жёлтый огонёк затаился под креслом роженицы... Лиле не придётся делиться с клоном: бродячий гем ждал нового тела.
  Небо услышало. Земля спасла.
  
  
  - Кать, - шептала Лиля через день, - он не похож на моего благоверного. У него глаза сизые. И волосики тёмные. Какой же он будет голубоглазый блондин?
  Младенец зашевелился и больно присосался к коже на её груди. Лиля взвизгнула, отнимая грудь, но младенец плевал сосок и рвался сосать кожу, оставляя синяки.
  Вот дерьмо! Может, он и не моего гада клон, но упырь - точно.
  Зато ты не поглупела! - торжествующе сказала Катька. - Пугала,
  пугала, а теперь с ним возишься.
   Бессмысленные глаза младенца вдруг обрели жизнь и злобно уставились на Катерину: чёрные глаза ожившего клона.
  
  
   - Доброе утро! - услышала Алёна металлический голос Катерины, потерявший бархатные ноты. - Как дела, Лена?
   - Доброе утро, - ответила она бесцветным, не своим голосом, и вздрогнула. - Катя! Что у нас с голосами?
  Простыли, - отмахнулась та. - Окошко надо было запереть на ночь.
  Её голос лязгал, как... голос Лили. Голос отмеченности. Голос хорошо
  оплаченной отмеченности. И на челе их была печать...
  Алёна встала и подошла к окну. Высоко. Очень высоко... Сзади завизжала
  Катька...
  Она поспешно вспрыгнула на подоконник и шагнула вниз.
  
  49. Иван, 10 сентября.
  
   Он поднялся до света, чтобы успеть проскочить кольцевую дорогу - позже выезд из Москвы занял бы часа три и сожрал полбака бензина. Никакие модернизации трасс не спасали разъевшуюся и обрюзгшую машинами Москву. Даже узкие улочки были заполнены разноцветным вонючим потоком легковушек, среди которых, словно верблюды над конницей, колыхались фургоны и грузовики, везущие товары на потребу первопрестольной.
   Город делал деньги, город их тратил. В нём невозможно было жить - только делать и делать деньги. Если же ты их не делаешь, то места тебе здесь не оставалось: беднота не должна осквернять прекрасную столицу. Беднота пряталась по своим обшарпанным квартиркам, собирала монетки на всё растущие выплаты: за жильё, тепло, свет, воздух... подушныя и поголовныя сборы. Кому интересно, что ты москвич с пра... пра... со всеми вытекающими немочами? Не можешь платить, ищи себе родину победнее. Или выдай сестру за процветающего винного барона, на днях обретшего права на Москву. Хотя выдать сложно, проще отдать "за так", на содержание. Пока она ему не надоест и не научит русскому языку, на котором барон сей изъясняется из ряда вон плохо, что мешает ему делать деньги: могут обдурить...
   - Вы же понимаете, бабуля, - говорит знакомый хирург в поликлинике, обнимая старушку, которая хочет жить, невзирая на качество своей жизни (любимым врачом стариков сделался хирург - отрезай что-нибудь и живи дальше, коли на здоровье не хватает денег... меньше частей тела будут нуждаться в прокорме), - вы понимаете, что денег нам платят мало. А кто сейчас не берёт?
   И бабуся тащит свои монеты, отложенные на чёрный день, за рецепт на "ходунки" - костыли, ибо ножки голодной бабуси её уже не держат. В особенности после того, как ножки её подправили в "больнице для бедных", как назвала больницу соседка, невозмутимо заняв койку рядом, ибо оплатила её зелёными. А потому вопила по мобильнику: "А он что? А она что?" в любое время суток, кушала апельсины и заглядывала в тарелку бабуси - мол, хорошо тут бедных кормят. Была бы бедной, сама бы ела. Но положение обязывает, чтобы ей возили из дома горячее питание три раза в день: шофёр должен отрабатывать зарплату. Мужу некогда к ней ездить - он спешно продаёт две с половиной тонны украденных в детском лагере простыней...
   Фельдшеры на "Скорой" тоже на бабусях подрабатывают. Вызовут родственники "Скорую" к той, что поплошело - фельдшер глянет, обнимет неутешную невестку и ведёт в кухню. Там со всей аккуратностью доносит, что бабуля плоха... Так ему что? Поднимать её на ноги, или по-быстрому кольнуть чего-нито, чтобы болезная отмучилась? Конфиденциально? За малую мзду: а кто сейчас не берёт?
   Иван закончил курс и должен бы идти на "Скорую". Пока только шофёром у них побыл: смотрел, как они там живут, спасители человечества. Обучали его санитары. Мол, дождись, когда родственники бабулю на твою каталку взгромождать начнут. Смотри мимо, скучай. А как бабуля-то из пальто на пол выскользнет, тут любящие члены семьи сами тебе денег отвалят: поймут, что им не по силам. Сейчас много таких семей, что без мужиков. Ну, или пьянь беспробудная. Так что слабосильные бабы без тебя никак не справятся. Вот и приработок. А что бабулька по полу поваляется - так за жизнь платить надо. И так полно нетрудоспособных паразитов на здоровом теле общества, так ещё и она за жизнь держится, паразитов прибавляет. Из-за её пенсии этим санитарам меньше денег платят.
   Иван было решил в деревню уехать, работать в сельском медпункте. Как заболел ангиной, бегом туда - посмотреть, что и как. В стерильном помещении стерильно-белая грудастая тётя сесть не пригласила. Она городских не обслуживает. И лекарств не даст, даже за деньги. Ну и что, что у него под сорок температура? Пусть горло полоскает... Чем? - Неважно. Какой-нибудь травкой. Смотреть не будет! Заразного городского? Ни за что!
   У матери Ивана была присказка, быль времён её учёбы, когда на военной кафедре объясняли опасность дизентерии у поваров. Мол, пойдёт в сортир - "и этими самыми руками месит солдатские котлеты". Иван вышел из медпункта, словно его месили "этими самыми руками".
   Следовало признать, что все попытки Ивана погрузиться "в общество" заканчивались плачевно. Врачи и санитары были абсолютно уверены в себе, а мнение Ивана оставалось личным мнением социально неадаптивной персоны. В целом, "общество" делилось на бодрячков, потирающих ручки и "берущих", востроглазых - берущих вдесятеро, мутноглазых алкоголиков - "принимающих" и тусклоглазых потерянных - дающих и теряющих. Были ещё истерично-крикливые с целью в глазу, истинные борцы, склонные к архаическому самовозгоранию, и борцы себе на уме из востроглазых. И нигде Ивану места не находилось. Классический Иван-дурак: отверженный брат человечества, непригодный "брать", усталый и слегка бешеный. Однако с Жароптицевым пером...
   Иван не видел смысла в борьбе: здесь, в центре его страны, потерянных было меньше. Здесь царили лучистые улыбки, острые взоры и торгашеские зазывы. "Эй, ухнем!" могло лишь поменять местами эти три категории. Вотще надежда...
   Скоро он положит на полку третий диплом и пойдёт работать дворником. Это тоже путь: путь в маргинальный слой живущих для... себя? Жизни? Любви? Жизнь без семьи, ибо не на что. Хотя у него есть семья, есть дело с ... Жароптицевым пером, напоминающее сдвиг по фазе; есть сны, в которые приходит Дорофей. Есть память. Сегодня ещё есть...
   Наверное, вся чёрень всплыла специально для того, чтобы усекновение главы захватило её с собой.
   Что останется завтра? Минимальные сведения для выживания? С чем Иван войдёт в завтрашний день? Иван... не войдёт. Завтра не станет Ивана - вечного студента и работяги, духовидца и печальника. Завтра в жизнь придёт Дорофей. Читай: Иван с усекновенной главой... Ивану было по-детски страшно. Он знал, что это необходимо, что его роль не допускает такой широкой информации о мире: Певец призван, и должен быть чист от ядовитых испарений прошлой жизни. Это - жертва. Сегодня Иван отдаст большую часть своей жизни ради спасения кого-то из "дающих"...
  Ну, медик, вот и твоя работа. Плати головой и лечи.
  От Дорофея - его учителя... или его духа? - останется только имя. Код для того, будущего Певца. Этот код поведёт его по роли, не даст заблудиться - и не более того. Дорофей уходит, подарив Ивану новое имя. Имя... Жить же он будет душой, заново создающимся из осколков интеллектом и... перебирать ногами. Так ведь тоже преодолевают горы, ползя к небу: просто перебирают ногами...
  Его душа - любящая людей пленительная Саломея - доплясалась до победы. Она решилась на отказ от самости, решилась отпустить дух. Его тело, словно Ирод, смущается и боится, а Саломея всё пляшет и пляшет... Остался один день. Скорее бы.
  Дипломированный дворник Дорофей будет жить с семьёй и ждать Перехода. Ждать и любить тех, кого всё ещё будет помнить. Он забудет Анну и Юрия, забудет Волка и духов... Только Царь-Цвет и Жёлудь однажды встретятся на его пути. Сейчас он едет для того, чтобы прикоснуться к ним - Домам его любимых духов, с детства деливших с ним вечное одиночество...
  Усекновение продолжится: в Переход он уйдёт один.
  Господи, защити от страха! Повтори Ивану, что люди во множественном числе дороже его прожитой жизни! Люди, что не ведают близости краха, но инстинкт гонит их жить скорее... злее... опаснее. И - ничего нельзя сделать. Ничего. Только отдать свою память.
  
  
  
  
  50. Фёкла, 10 сентября.
  
   Розовый луч восхода добрался до мансардного окна и потрогал облупленную дранку чердачной крыши. Вскоре крыша прогрелась и душный настой помёта заколебался, хрустальными аммиачными струйками восходя в потолку. Потревоженные ночницы, по безграмотности прозванные Фёклой нетопырями, зашевелились на неподвижном теле Царицы мышей, расправляя дрожащие крылышки. Ночные действа Фёклы лишили сил не только старуху, но и её подданных: мыши были измучены и голодны. Обезьяньи личики поднимались навстречу друг другу, крохотные глазки отказывались верить тому, что предстало им в горячей полутьме чердака. Скрежеща, зверьки начали расползаться. Вскоре два неравных клуба тел оказались на безопасном расстоянии друг от друга и перестали переругиваться. Полтора десятка вешчиц сверкали зубками на груди Фёклы, а пятеро лятавцев устроились на досках под боком Царицы.
   Они не дружны, и уже никогда не подружатся, но планы у них общие: дождаться ночи, подкрепиться и дать силы своей Царице. До ночи она ещё доживёт.
   Тело Фёклы было измождено, её ночные эскапады отобрали Силу у крови Тьмы, но создали что-то своё, отличное от дряхлой старухи, запертой на душном чердаке... Этот образ был пленительно красив, он смотрел на Фёклу из зеркала её сна, из зеркала её...умирания. Он улыбался полными яркими губами, щурил чёрные глаза и потряхивал гривой чёрных кудрей... Мечта Фёклы. Не её волосики, что с рождения были мышиного цвета, не её узкий рот и блекло-голубые глазки - новый образ. Образ Царицы мышей? Нет! Образ страсти... Той, кудрявой, дарили кровавые простыни новобрачных, той посвящали срамные любкú, ибо её слуга - Кот. Люб, рыжий и похотливый, со стрелолистом - Удом в зубах, служил прекрасной даме. Он брал силу страсти, а иногда давал её в расчёте на проценты. Он рыжий... Мурзик?
   В тёмном углу чердака шевельнулась тень, прянула из окошка мансарды и зарылась под куст акации у Серёжкиного опустевшего дома. Иссушённый плоский трупик задушенного Мефодием кота поднялся на отощавшие лапы, ссыпал комья земли, затрясся и пошёл деревянным шагом к дому Фёклы. Огибая дом Нины большой, наткнулся на хозяйку, безмолвно ощерился и продолжил путь. Нина уронила газету, что вынимала из ящика на воротах, захрипела и осела на траву кучкой старого тряпья.
   Кот карабкался по брёвнам к окну мансарды, скользил когтями... Последние силы Фёклы пропали, она застонала. Прелестная дева в зеркале брезгливо скривилась... но плоский сухой трупик упал у стены.
  
  
   Котёнок Сергея ловил кузнечиков на лужке у Анны. Хозяин пропал, а ему хотелось есть. Тобик величественно раскинулся на солнце, сиял белоснежным передником и наблюдал за прыжками малыша. Сорока трещала и сердилась. Анна ещё спала. Вдруг котёнок насторожился, замер, прижал ушки и кинулся прочь - через улицу, за дома, к реке. Он добежал до ив и принялся осторожно подкрадываться. Кузнечики подождут: он нашёл хозяев.
   Желтеющие камыши неприятно скрипели, тёрлись сохнущими листьями. Утреннее солнце окрасило гладь спокойной Пашмы в блеклые жёлтые тона, на мелководьи стали собираться мелкие рыбки. Котёнок дрогнул было, но сдержал порыв. Вот они! Уже рядом! Котёнок замер, слился рыжей шёрсткой с полёгшими стеблями тимофеевки.
   Под кустом на синем камне сидели сбежавшие с уроков второклашки.
  Таша! - говорил Игорёк. - Давай поженимся, когда вырастем!
  Наташка смущалась и молчала.
  Гляди! - вдруг оживилась она. - Котёнок! Рыжий!
  Котёнок, поняв, что его обнаружили, поднял хвост трубой, напряг лапки и чинно подошёл знакомиться. Вскоре он уже оказался на Ташкиных коленях и громко заурчал.
  - Он ко мне хочет! - радостно сказала девочка. - Я его заберу - наш кот уже старый.
  - Это будет наш общий кот! - сердито сказал Игорёк. - Твой и мой. Он будет жить с нами, когда мы поженимся. Давай?
  Такая перспектива примирила Наташку с семейной жизнью. Общий рыжий кот!
  - Давай! - решилась она и повела Игорька к себе домой - её дедушка не такой злой, как Гошкина мать: может, и не очень заругает за то, что они сбежали с уроков. Всё равно учительница всё время роняла голову на руки, а потом вскакивала и всех пугала. Может, и их уход проспит... А котёнку надо молока.
  - Его зовут Лучик! - сказала она деду. - Он из лучика в траве вылез, и на солнышко похож. И нам всем надо молока.
  Жениха привела? - ухмыльнулся дед. - Рано? Или нет?
  Нет! - ответил Игорёк и сел пить молоко.
  
  
  Верхушка Синего Камня довольно поблёскивала на солнце. Тело его
  уходило глубоко в землю. Когда-то он стоял у околицы - охранял село. Ещё раньше он венчал людей, что приходили к нему за благословением Солнца. Это было так давно... А сегодня он вспомнил!
   У клуба, у школы, у входа в сад Анны, и далеко в полях заискрились Синие Камни: камни, охраняющие Любовь. Главный камень, схороненный Василием Шуйским у Ярилиной Плеши возле Плещеева озера, окончательно выполз на берег и перебрался на гору: земля встрепенулась, слабый сейсмический толчок тряхнул Переяславский кремль и покрыл сетью трещин толстые стены... А по Пашме прилетел ветер и засыпал труп Мурзика белым песком, вновь упокоив страдальца.
   Прекрасная дама исчезла из зеркала. Фёкла потеряла сознание.
   Синие камни, что некогда были ключами к предкам у древнего племени меру, снова обрели жизнь: жизнь камня. Волхвы Земли Ростово-Суздальской обрели очи в миру - Преграда истончилась. Гем деда Ферапонтова, смутно увидев сквозь Преграду вихрь кружащихся в победной пляске крушинниц - жёлтых бабочек с красными пятнышками на крыльях - понял, что Преграда прозрачна, и бросился в объятия Пекленца. Вскоре рой бабочек приобрёл ещё одну: маленького огненного мотылька.
  
  51. Анна, 10 сентября.
  
   Её разбудил жизнерадостный лай Тобика, приветствовавшего кого-то горячо любимого... может быть, свой идеал... собаку какую-нибудь новую и прекрасную или... - Или. По окну деликатно забарабанили кончиками пальцев и мягкий хрипловатый голос позвал:
  Анна. Привет из Москвы.
  Иван! Приехал Иван.
  Анна выпрыгнула из кровати, накинула халат и завязала косынкой шар
  не проснувшихся волос.
   - Бегу! - пискнула она в окно и кинулась к запорам - ставшим привычными засовам и крючкам в её вечно открытом в прежние времена доме. Савераска уже бегал под запертой дверью, задрав хвостик: Иван приехал.
   Анна не сдержалась и обняла молодого человека, прижалась щекой к плечу: их так мало, соратников... Там, в глазах Ивана, таился весёлый Дорофей, а на поверхности - грусть и страх.
  Что? - испугалась она. - Что случилось?
  Осторожно, двери закрываются, - через силу улыбнулся Иван. -
  Следующая остановка - Переход. Прощаться приехал - вот что случилось.
   - Зачем? - Она не ждала прощания так рано. - Разве нельзя нам вместе... ну... в этот Переход?
   - Я в Переходе один. Роль, понимаете, такая. Одна шишка на ровном месте - чтобы отовсюду видать.
  А Дорофей?
  Он уж без меня... А я теперь - без него. - Иван устало сел, порылся в
  кармане, протянул ей письмо. - Вещи я попозже занесу, когда разгружу машину.
   - Какие вещи? - удивилась Анна, взяв конверт. Повертела его в руках и положила на холодильник: потом. Сейчас - Иван.
   - Ванечка, как это вы - без Дорофея? Ведь Путь ведёт к духу, а не от него?
   Иван сгорбился.
   - Певец - это голова повешенного. Помните, в Таро? Путь Певца иной. Мы с Дорофеем прорастали друг в друга, как сталагмит со сталактитом: я снизу, он сверху. Срослись, а теперь нас разрывает. Он уходит: этот бой не его. Я - остаюсь. Теперь я - Дорофей, но уже другой: Дорофей-человек. Иван... остаётся в прошлом, Иван доживает сегодня последний денёк.
   - Я не умею прощаться, - беспомощно сказала Анна. - Я умею ждать. Разве мы не встретимся там, за Переходом? Ведь и Певец идёт...
   - Скорее ползёт по-пластунски, - оскалился Иван. - Ползёт себе по кочкам, тыкается носом в дерьмо, огибает его с натугой... Встретимся, Царица, раз вы умеете ждать. Чего ещё желать от друга? Когда тебя ждут ("Даже если ты забыл её", - напомнил он себе), тогда есть такое... разрежение атмосферы, вакуум, что присасывает к себе. Знаете, у меня была прабабушка. То ли двоюродная, то ли ещё дальше. Известная в роду как гений ожидания: она ждала кругосветного плавания. В революцию! А? Мечта нереальная. Однако её из глубинки выкопал морячок, женился, стал адмиралом - тогда это быстро было... и прокатил вокруг Европы и Азии аж до Дальнего Востока, где и сгинул в одночасье, потеряв чин наркома и приобретя обвинение в шпионаже для Японии. Она осталась с дочкой у ворот тюрьмы и носила передачи, пока не сказали, что некому их есть. После на товарняках пробиралась в свою глубинку. Цена заплачена за мечту. Не за мечту - за её реализацию. Умела бабка надеяться и ждать, умела и платить... чего и вам желаем.
   Только... кровью своей, Царица, уж больше не разбрасывайтесь - опасное зелье ваша кровушка. Обещаете? Ведь без Ивана кто раны зашивать будет? Утробистая Ольга из медпункта приедет через пару дней и констатирует смерть от обескровливания?
   - Мы ей скафандр спроворим, - поддержал возникший в дверях Юрий. Тобик ввалился за ним, свесив язык и скосив глаза от изумления собственному нахальству.
   - Вы уже экспериментируете? - кивнул Иван на собаку. - Таким он мне нравится значительно больше... Ладно. Прощание - не та материя, что легко поддаётся растягиванию. Успеха вам. Я ещё зайду - вещи принесу.
   Иван пожал руку Юрию, подвергся объятиям Анны, ушёл.
   - Какие вещи? - снова удивилась Анна и вскрыла конверт. Прочитала, прикусив губу, вздохнула и протянула конверт Юрию:
   - Знакомься, муж мой, с пасынком. А я завтрак приготовлю. Похоже, что моя проблема исчерпана.
   Юрий похлопал по карману, сунул сигарету в зубы и надел очки.
  
  52. Аркадий, 10 сентября.
  
   Он покормил детей и отправил их гулять с котёнком. Вот и приказала долго жить его последняя надежда: его внучка не вернётся в город. Она пошла по пути дочери, да с большим опережением... Этот Игорёк у неё надолго. Навсегда. У них будет свой дом, свой кот, своя деревенская жизнь. В деревне выходят замуж рано - или остаются старыми девами с большими странностями: теми, кто уходит из мира потребления в мир восторгов... Такие стекаются сюда и из городов, так что плотность восторгов на этой территории повышена. Главное - чем восторгаться...
   Старой девой Ташке не быть. Ей предназначен удел рабочей лошадки - с детьми, скотиной, огородом и авторитарным жуковатым мужем. Он не будет её бить, но станет жестоко ревновать, сверлить тяжёлым взглядом и наказывать пропусками постельных утех. Она... будет лебезить и оправдываться, хотя и не в чем: ведь Игорёк станет светом её очей. Иногда, когда муки ревности отпустят ненадолго мужа, они будут абсолютно счастливы, наплодят потомство и застынут в своём гнезде, словно голуби - ранимые, нежные, странные своей любовью, что неизбежно призовёт зависть и ненависть. Зависть и ненависть... когти зла сомкнутся вокруг их гнезда по великому подлому правилу: если есть белое - жди у него чёрного ободка. Чёрного газового шлейфа белой дамы Любви. Дюпрасс по Воннегуту: он, она, и никого вокруг. Слишком рано они нашли друг друга. Останутся ли друзья рядом с таким монолитным дюпрассом? Останутся ли интересы вовне?
   Странно. Любовь - хорошо. Род и Рожаницы и даже Лада будут счастливы. А вот Лад... Ладу нужно, чтобы эти дети были вписаны в среду: не в свой дом и огород, а в социум и мир. Лад... посмотрит и отвернётся. И тогда вокруг соберётся зло, ибо эти дети будут не служить великому Солнцу, а брать его лучи себе на потребу, словно кактусы.
   И когда его Наташка позовёт своего Игорька посмотреть на забавный кочанчик ревеня, вылезший из проталины в углу сада, тот облает её с крыши дома, где от ветра пополз шифер. Потому, что дом и работа придавят его к земле... - нет! К хозяйству. К хате.
   - Пошла бы полы помыла, - скажет он. - Не ровен час соседи заглянут, а у тебя не прибрано.
   И Наташка покорно побежит скоблить полы и путать бумаги в бардаке Аркадьева стола, ибо Аркадий предпочитает тратить время на этот самый кочанчик ревеня, отлично разбираясь, что где валяется у него в комнате. Но... комната в доме, что под рукой Игорька, должна быть ухожена.
   Аркадий умрёт на чистых глаженых простынях в окружении краснощёких правнуков, чопорного Игорька и растерянной Наташки. Дочь уйдёт раньше...
   Котёнок потёрся об его ногу, громко замурлыкал. Чёрный ворон Аркадьева пророчества захлопал крыльями и умолк.
   - Сбежал? - спросил Аркадий, подняв пушистое золотистое существо и заглядывая в обманчиво невинные плутоватые глазки. - Ну как, потянешь их хату строить?
   Котёнок зажмурился и неожиданно расширил глаза. Золотой луч прошил Аркадия, и старик увидел Ташку с детьми на коленях перед тем ревенём.
   - Видите? - говорила она детям. - Он готовится расти. Сейчас он ещё словно яйцо, а потом развернутся листья, и наш Лучик будет прятаться под ними от вас, безобразники. Он старый: не любит, чтобы к нему приставали. Здесь его никто из вас не найдёт.
   За их спиной сиял на вешнем солнце Синий камень и соседские дети вслед за матерью гурьбой входили в калитку. Их вёл торжествующий младший правнук - показать новую жизнь старого ревеня... А Лёшка, отец соседских детей, лез на крышу к Игорьку, потому что у него был выходной, его шифер выдержал ветра, и вообще... Да! И разве не стоит порадовать детей, осмотрев их драгоценный ревень, а, Игорь? После починки крыши?
   Позже, летом, чтобы приблизить воду к домам, мужчины перебирали старый колодец, заброшенный десятки лет... и чёрная кайма злобы таяла, сменяясь добром: Лад пристально разглядывал деревню.
   - Так ты не Люб? - прошептал Аркадий, прижавшись щекой к нежной шёрстке. - Ты Луч?
   Котёнок мурлыкал.
  Значит, - вдохновенно сказал Аркадий, - мой бардак никто не уберёт?!
  
  
  В луче света из открытого окна играли пылинки. Безвольно раскинулся поверх раскрытой книги русской мифологии лист ватмана с зарисовками редкого узора резьбы наличников из Угодичей... Угодичей! Родины Антонины Пужбольской, бившейся на Куликовом поле; вотчины Елены Глинской, что вела род от Мамая, а родила - Ивана Грозного; летней резиденции Ирины Мусиной-Пушкиной, что переоделась мальчиком ради битвы под Смоленском, где заслужила царскую награду под видом брата своего мужа. Память прошлого - в одной деревне, маленькой деревеньке за озером Неро. Когда-то Борис Носик записал на его берегах слова молодёжной песенки... песни... правды: "Озеро заброшенное Неро, Родины заброшенная вера". Забросили, прозвав Неро Гнилым морем, потому что хранило озеро следы древних народов. Хранило - и застоялось в безвременьи отвержения, только птицы любили его по-прежнему. Кулики и чибисы, чайки и утки, дикие гуси - их портреты дарила Аркадию давняя подруга Вера, и они рассыпались теперь из стопки, украшая узоры резьбы...
  А луч всё движется по полу; чёрная воронья тень, пятнавшая ватман, тает, сменяется белым... вороном?.. гусем? - белой птицей надежды. Пылинки суетятся на ветру, ваза с карандашами застит свет, её тень ложится на пол и образует голову волка.
  Тень. Свет. Тишина.
  
  
  Наташка, покорная режиму, установленному дедом, уже попрощалась с Игорьком и теперь спит, раскинувшись под светом собрата того, дедова луча. Лицо её кривится болью: снится ей, что у неё косоглазенький корейский мальчик, сынок, которого зовут Чен, а Игорёк превратился в худого строгого мужчину. Вилли. Вот как его теперь зовут. Она знает, что Вилли любит её и Чена, только он не умеет любить... Тогда Наташка кричит во сне, пытаясь расколдовать заледеневшего в неумении Вилли, кричит, называя его настоящее имя: Игорёк. И тогда Вилли приносит Чену в подарок золотого котёнка... Наташка улыбается во сне.
  В ногах кровати пристроился Лучик. Он спит на боку, откинув головку, и самозабвенно подёргивает лапами.
  
  53. Галя, 10 сентября.
  
   После бессонной ночи, что так измучила её бесовскими фантазиями, Гале не хотелось ничего делать. Противно. Незачем. Она сидела у окна и пила квас, разглядывая пустынную дорогу. Удавиться, что ли? Что за жизнь пошла? В детском садике всего десяток ребятишек, а они работают посменно: как же, рабочие места, да сокращать?.. Ладно Лизка, она домой придёт - всё у неё есть: и муж, и дети. Лизка же ей завидует: мол, свободна как птица, только себя обихаживай и живи в своё удовольствие!
   Удовольствие... Что ни жених - то пьянь да рвань, а без мужика Галя уж совсем озверела. Вон какие сны по ночам снятся! Будто Змей Огненный к ней в трубу завалился, да не красавец мужчина, а так, мужичок плохонький; а Галя под него так и стелилась, дрожала, чуть не упрашивала...
   Или в петлю, или... хватит хранить девичество. Никому оно не нужно, не придёт жених, не дождаться ей счастья. Надо брать самой.
   Она свесила полную руку из окошка, дёрнула за вихор обнаглевший чернобыльник, поднесла к носу... Полынь горькая... как и её надежды.
   Тонкое серое облачко, словно пыльца, снялось с верхушек полынного куста и всосалось в дом, обтекло плечи Гали. Та растёрла листья и глубоко вдохнула, зажмурив полные слёз глаза. Вдохнула горький запах - и серое облачко, что бросило призвавшую его Фёклу умирать на чердаке: Чернеба нуждалась в сильном теле и смятенной душе; Фёкла же себе на уме - непокорная, да и стара.
   Облачко ожгло лёгкие, взбодрило мозг. Галя открыла пьяные от страсти глаза. Теперь ей вовсе не хотелось удавиться: она нашла выход. Трясущимися руками стала доставать парадную одежду. Брюки с оборочками... Не пойдёт. Сложно. Бабе юбки нужны, да без исподнего, чтоб времени не терять. Да и куда она идёт? - В школу. Надо одеться скромнее, спокойнее. Не одежда красит, а изюминка, что зародилась в ней нынче.
   Галя стремительно оделась и двинулась на тот берег через брод. Директор ещё не ушёл, восседает на рабочем месте. Директор... Васька, что учился когда-то с ней вместе в школе, звал её коровой... теперь директор их школы, всеобщий жених и тайный алкоголик. Училки все его обхаживают. Тощие, очкастые и глупые. Ему - корова нужна! То есть Галя. А у Гали свой интерес: уборщица у них в декрете, училки мечтают её ставку разделить... Не выйдет. Гале отдадут. К чему Гале детсадовская малышня? - Совсем незачем. Зато бандитов-школьничков вкупе с директором ей для начала хватит...
   Ноги сами понесли к кустам. Там прятался в тени здоровенный синий булыжник. Галя присела на ещё не остывшую, прогретую солнцем поверхность. Может, ещё погодить? Ну появится когда-то её суженый? А так - в омут головой! Господи, куда её несёт?
   - К Змею Огненному! - прошипело в голове. - Али змеёнышей телом своим вскормить хочешь? Васька-то, хоть и пьянь, да свой: человек. И школьнички, не смотри, что сплошь черномазые, все - люди!
   Стылый камень заледенил тело. И с чего Галя взяла, что он тёплый? Она встала и нехотя двинулась на горку. И вправду, Змей пострашнее будет. Может, он и глюк, да вдруг не сном её дурит? И потом... дрожало что-то внутри. Горело. Не может она больше ждать.
   С горки послышались мужские крики. Галя машинально подобралась, выпятила грудь и перешла на привычную колышущуюся походку: что там?
   Там выбитая в пыль площадь, унылые грузовички, облезлые ставни частных магазинчиков, велосипеды на цепях у почты, преданные мохнатые псы у входа в Главный Магазин и победный кирпичный офис владельца (с новым колодцем, стоившим дороже офиса). Так вот! Там же - отдыхающие от зимних шарашек деревенские алкоголики с вечной просьбой подвезти куда-нито, хоть третьим на мотоцикле. А теперь там спрыгивают с грузовиков вернувшиеся с работ мужчины, расстёгивают ватники, надетые из-за ветра в открытом дребезжащем кузове, спешно скидываются на бутылку. Вечер близится.
   - Ты, Харитон, опять не будешь пить? - красномордый Анатолий, где-то уже принявший первую дозу, гулко хлопает по плечу молодого осетина. - Может, ты мусульманин?
  Православный, - ухмыляется тот. - Пить вредно.
  Наш бог разрешает. Это твой Аллах не пьёт, - подмигивает Анатолий.
  И кишка у тебя тонка. Какая баба за тебя пойдёт? Черномазый, не пьёшь - не наш человек.
   - Твоя! - окрысился Харитон. - Твоя за меня пойдёт. Нужен ты ей, с карачек не встаёшь! Такую бабу губишь!
  Ага! - заржал усатый приятель Харитона. - На щёчке родинка.
  Ты что несёшь? - Анатолий пошёл на Харитона, злобно скалясь. - Ты
  чужую жену ... хочешь? В гробу тебя моя Олька видала!
   - Точно! Сегодня ночью. В гробу. Сам ей место уступал, - подначивал усатый. - Вся общага потешалась.
   Анатолий застыл. Ночью? Ночью они спали. Он даже не раздевался с устатку - просто упал на пузо и задрых. А она спала себе...
   Харитон залился краской. Анатолий глазам не верил. Этот щенок краснеет?! Неужто его Олька...
  Чтобы русская баба под тебя легла? Сволочь чёрная! Убью!
  Ваши бабы все б...! - взвился усатый. - Наши вам не достаются, а уж
  вашими мы попользовались! У твоей Ольки родинка на жопе! Пушкинская женщина!
  Харитон развернулся и врезал товарищу в глаз. Тот взвыл и упал на землю. Сквозь прижатые пальцы капала кровь.
  Анатолий поверил: из-за этого удара и из-за родинки. Руки сами вцепились в телогрейку Харитона, притянули парня, рот скривился, прошипел:
  Ведь сама пришла к тебе, сука! Скажи: сама пришла?
  Не скажу! - завопил Харитон, отдирая его пальцы.
  Щенок! - В глазах Анатолия потемнело. Он швырнул мальчишку на
  землю и двинул сапогом по пояснице. Усатый уже вскочил - и награждал хаотичными ударами Харитона и Анатолия поочерёдно. Вывалились из магазина пропустившие начало дружки, и вскоре кровавая драка захватила всех: стенка на стенку бились осетины, дагестанцы - и русские. Избитый Харитон отползал в кусты.
   Галя стояла, расставив ноги и поводя плечами, впитывала ненависть, дрожала. Расширенные зрачки залили чернотой голубые глаза, выпали шпильки, волосы поползли по опущенным плечам и груди, завились колечками, сквозь русый цвет пробилась синяя искра воронова крыла. Губы, прикушенные в восторге, заалели и вспухли...
   Её громко шлёпнули по заду.
   - Завтра проверю, - деловито сказал из-за спины Филимон. - Думаю, ещё будет трястись. Хороша у тебя задница, Галина! И глазки голубые-голубые.
   Она обернулась. Филимон отшатнулся.
   - Тьфу, демон! Совсем с ума съехала? Покрасилась, что-ль? Мэрилина Монро?
   - Отзынь, - улыбнулась Галя яркими губами. - Тебе, Кощей, всё баб лапать. Тут поядрёнее мужики найдутся.
   Филимон попятился. Одержали её, что ли? То ли Галя, то ли... Он и на драку глядеть не стал, ушёл, покачивая головой. Ну, Галина!
   А она всё смотрела, пока не дождалась финала: удовлетворённые боем, мужики разошлись, оставив изменника-Харитона в кустах. Тогда она подошла, погладила парня по разбитой голове.
  Бедняжечка!
  Он отпрянул. Галя улыбнулась, поднялась с колен и ушла, покачиваясь.
  Сорвала было лопух, чтобы оттереть с ладоней кровь, но бросила и вылизала ладони. Молодая кровь. Новая... Теперь - в школу.
  
  54. Прощание, 10 сентября.
  
   - Детки! - сказал Юрий, снимая очки и складывая письмо. - Жизнь наша мёдом не покажется. Размножились - теперь охаем. А ты всё о Свете и Тьме, и Жизни и Смерти... Размечталась. Пора получить в глаз. Детки для того и родились, чтобы через них можно было нас укорачивать. Цари, понимаешь. Где-то мы Цари, а где-то - родители. И каждая вырожденная детка громко заявляет: "Никшни, смерд!". Тогда мы берём ручку и подписываем документы на продажу, собираем манатки и переезжаем на постоялый двор. Главное - у них объективные причины. А у нас - холопская угодливость. Ну скажи, ведь переедешь в Долгопрудный?
   - Поеду, - коротко ответила Анна. Что говорить? Сын снял для неё квартиру под Москвой. В особо дорогом доме - для любимой мамы. И всё почему? Мама посмела написать, что Кате в её положении полезно есть своё, с огорода. И чёрную смородину... Зачем она это написала? Катя же не знает, что Анна провидица - обвинила сына, что тот матери растрепался. "Не будет она рожать, - писал сын. - Она аборт сделала. А ты тут со своими огородами и благими пожеланиями. Катька пожить хочет, а не в пелёнках путаться. Она в меня твоими банками швырялась. Что осталось - прислал тебе обратно. Она ест только маринованные корнишоны, а ты ей деревенские соленья шлёшь. Все прошлогодние она уже сгноила. Ешь хоть ты сама".
   Кроме солений он прислал Аннины вещи. Собрал со всех антресолей. И обещал, что через год снимет квартиру в Москве. Пока это ему не по карману. Он будет маму навещать...
   Ну да. Раз в сезон, когда Кати дома нет.
   Анна взвесила в руке связку ключей, что были засунуты в ящик с соленьями - их, кряхтя, принёс от Ивана Юрий. Иван ещё разгружал машину, вынимал рюкзаки и чемоданы, что в своём большинстве содержали движимое имущество Анны.
   Юрий снова ушёл... Ключи. Бог мой. Четыре! Металлическая дверь с засовами и домофон с консъержем вкупе... Она будет щёлкать засовами, греметь ключами и подозрительно глядеть в глазок. Там встроенная кухня и прочая пижонская белиберда. Там, о чем написано особо, кровать. С балдахином и золочёными столбиками!
   Сына угнетала эта кровать и он извинялся. Ясно, Анна принимает флаг у девочки по вызову, что публикует в газетах краткое объявление "ВСЁ!". Придётся проводить общую санобработку и ставить автоответчик, дабы отражать старинных клиентов. Наговорить на него дребезжащим старческим голосом что-нибудь сильно пугающее... Есть работа на зиму.
   - Ну что? - спросил Юрий, занося последний чемодан. - Нос кверху! Есть моя генеральская квартира. Будем там на велосипеде кататься. Жена ты мне или нет? А твоя кровать с балдахином годочек проветрится.
   Анна кивнула.
   - Долгопрудный будет нашей берлогой. Любовным гнездом за семью замками. Там будем скрываться от поклонников. И чемоданы там расставим. Вокруг золочёных столбиков. А к тебе поедет мой походный рюкзак: в нём есть всё, что мне потребуется. Ага?
   Иван, освободившийся от этого именно рюкзака, сел на лавку и уныло сказал:
   - Вы ещё ближайшее двадцатилетие распланируйте. Может, и не успеете увидеть тех золочёных столбиков. Забыли, что ли? Или не верите?
   Юрий нахмурился. Анна задумалась. Забыла - или не верит? И то, и то - плохо!
   Иван ушёл в комнату, тронул Царь-Цвет и желудь, почесал Золотка и покачал на ладони Савераску.
   - Прощайте, соратники! Ушёл. Теперь - окончательно. До встречи: где-то там.
   Анна смотрела в окно. Юрий проводил Ивана до машины:
  Ну, успеха!
  Взревел мотор, унося машину Ивана вверх по горке. Куда он? Выезд же в другую сторону?
  
  
  Иван петлял по полевым дорогам, приближаясь к цели: круглому озерцу, скрытому прибрежными соснами. Там плавали у берега листья лилий, тёмная вода глубокого озерца была ледяной: донный ключ питал его - оно никогда не пересыхало и было холодным летом и тёплым зимой. Лилии любили его воду. Сейчас они не цвели - их пухлые коробочки с семенами качались корабликами у берегов. Лаковые листья доживали свой сезон.
  Иван рванул рубаху и вывалился из машины, сдирая джинсы. Вода отразила смуглое тело в чёрных плавках.
  - Корабль с чёрными парусами, - подумал он, - Ну, прощай, Иван! - и шагнул в ледяную воду, ушёл вглубь с головой.
  Дорофей вынырнул на поверхность, отплёвываясь, выскочил на берег, вытерся и переоделся в сухое. Сентябрь. Поздновато купаться.
  Включил печку, чтобы согреться, газанул и поскакал по ухабам дороги. Пустая деревня проводила его сонными окнами. Он махнул дому, любимой ели: "Ждите. Скоро вернусь", - пролетел до околицы и выехал на шоссе. В Москву.
  Анна выскочила за калитку:
  Иван! Прощай! - крикнула она в проезжающую машину.
  Холодное отрешённое лицо Ивана не дрогнуло - будто и не было здесь Анны. Он смотрел вперёд, насвистывая. Свист разносился по деревне, но крик Анны заглох: в машине был Дорофей... Прощай, Иван.
  
  55. Борис. Июнь в сентябре.
  
   Журчит вода. Полная луна висит низко, и широкая дорожка лунного света бежит через реку к Симе. Все уже уснули, только она сегодня не будет спать. Она дождётся полуночи и совершит своё тайное колдовство. Пусть они над ней смеются! Она знает, что никто сюда не придёт: сегодня ночью здесь только она, Луна и река... И ещё берёзы, склонившиеся над кромкой весеннего берега: им хочется посмотреть в воду, а вода к лету отступила, открыв песчаный пляжик. Бедные берёзы! Зато берег под ними затянулся нежной травкой, и Сима лежит на животе. В свете луны сияют белые звёздочки цветов: эта травка, как и она, любит лунные ночи.
   Скоро полночь. Тогда она подойдёт к реке, позовёт его - и спрячется под берёзами: страшно. Придёт или нет? Мама сказала: "Хочешь - иди. Жди. А вдруг?".
  
  
   Глубже. Глубже. Борис идёт по бледному, едва видному пути, ориентируясь только на запах. Прозрачная зелень становится тьмой, но вот быстрые сумерки шлют в воду отблеск заката, красят золотом дорогу предков, и снова падает ночь: кромешная тьма, лишь искорки жизни изумрудными точками мелькают в толще воды. Дорога будто впитала закатный свет, и теперь она истекает оранжевым, слабым, тёплым светом... Ещё глубже. Запах становится сильнее, до ломоты в висках; гаснет путь, а на поверхность ложится луч луны.
   Борис отталкивается от дна, что перестало указывать дорогу, и всплывает в этот свет. Голова его пробивает поверхность, что-то мокрое и мягкое обнимает виски, но он должен плыть, потому что уже начал дышать и знает: не поплывёт - утонет.
   Он плывёт по лунной дорожке к берегу - пологому песчаному пляжу, оставшемуся от дна обмелевшей реки. Вода заливает глаза, то, что обхватило голову, стягивает её всё крепче и, наконец, Борис нащупывает ногами дно. Можно встать. Запах фиалок...
  
  
  Вода - чуть выше колен, и сияющее серебром мокрое тело юноши вырывается из неё с шумом льющихся с тела струй, он поднимает руки к венку, ощупывает...
  - Не снимай! - кричит Сима, сбегая на пляж с глинистого бережка. - Ты пришёл! Это же мой венок! Не снимай!
  
  
  Крохотная девушка кричит что-то Борису и машет руками. Он ощупывает голову и снимает венок. Любка! Нежные белые гроздья орхидей перевиты белыми звёздочками стеллярии, её узенькие листья парят вокруг венка, словно дым. Вот он, запах любимой! - Борис подносит венок к носу, вдыхает... Девушка, не добежав, падает на колени и заливается слезами.
  - Ммой венок! - рыдает она. - Ты пришёл - и отказался от меня! А я-то думала!
  Борис растерянно садится рядом на песок.
  - Разве я отказался? - удивляется он, вертя венок. - Я - вот. Сижу тут с тобой. Разве это - отказался?
  Девушка поднимает заплаканное лицо.
  - Ты же снял мой венок, - дрожащим голосом говорит она. - А я вызывала любимого. Кто наденет - мой суженый. Сегодня Солнцестояние! А ты - снял!
  Суженый? Борис смотрит в глаза пятнадцатилетней пухлой девчушки. В глазах вера и отчаяние. И... Дар? Вот она: самодельный купальник, маленькие ручки и ножки с пухлыми пальчиками, вьющиеся тёмные волосы и тёмные глаза. Борис - её суженый? Порыв ветра бросает в лицо запах фиалок, срывает с цветов брызги воды и одна капля дрожит на её гладком смуглом плечике... Борис - суженый эльфа? - Он напряжённо сидит пень пнём. Хочется успокоить её, прижать... но он мокрый! Мысли скачут. Какой должна быть его любовь? Любовь Пахмы, властелина истоков? Что, эта? Самая первая женщина, что он встретил? Вышел в мир, встретил и полюбил? Никакого выбора, никаких поисков?
  - Можно, - спрашивает она, - можно я к тебе прикоснусь? Ты не исчезнешь?
  Можно, - разрешает он. - Думаю, что не исчезну. Надеюсь.
  Он интуитивно напрягается: вдруг и вправду исчезнет, стоит ей коснуться? Напугает смешную эльфку и сам уйдёт от запаха... Любви...
  Она тыкает его в плечо крошечным пальчиком и быстро отдёргивает руку: - Не исчез! - радостно шепчет она.
  Борис не может ей ответить: волна щемящей нежности сковала тело, сжала горло. Плечо пульсирует, разливая тепло. Вспыхнул Дар и проявил тьму: теперь он видит каждый листок прибрежных берёз, впадинки тропы, следы её босых ножек... И её в лунном свете. Карие! У неё карие бархатные глаза. Ему так хочется коснуться нежной круглой щёчки... Так хочется, что... нельзя. Он закрывает глаза и концентрируется. После твёрдой рукой поднимает подсохший венок и надевает на голову.
  Так? Так ты хотела?
  Так! - Её глаза радостно сияют. - Теперь ты - мой суженый. Я всё
  ждала-ждала - и дождалась. Сёстры не хотели со мной идти - сказали, глупости всё. Купало какой-то. Нет у нас богов, Дорофей говорит... Но ты же... ты бог? - Бог Реки. Тебя же тут нет. Такого у нас нет! Ты не человек, правда?
  А ты, значит, человек? - удивляется Борис.
  Она обижается.
  А что? На гнома похожа? Так и скажи - недомерок. Серёжка только так
  меня и называет - недомерок. И все смеются. Только Денис сердится: говорит, что я в пределах статистического разброса.
   - Ну-ка, померимся! - Борис, обрадованный переменой темы, поднимается на ноги и протягивает ей руку.
   - Да! - смеётся он, обнаружив, что чуть не в полтора раза выше, - Точно! В пределах. Ну а я, скажи, не слишком великанский для тебя экземпляр?
   - Ты - как папа. А я - как мама. Ну, может, чуть поменьше. Зато я тяжелее мамы! Она худенькая. Мотылёк. Да! - она вдруг смущается. - Меня Симой зовут. Я дочь Марины и Валерия.
   - Симой? Батюшки святы! Мой любимый учитель - Симон. Он с Алтая, - отвлекает внимание Борис.
   - У меня... знаешь, до Смуты, были бабка и дед. Дед как раз был с Алтая и у него брат Симон. Только того в детстве забрали и сделали... это... сейчас... каким-то Великим... слово забыла.
  Магистром? - напрягся Борис. Он ничего не понимал. Забыла слово?
  Ну да. Раньше такие были. Всем миром управлял наш двоюродный
  дедушка. Мама говорит, гордиться нечем: управлял - управлял, а мир сгинул.
  Она его ни разу не видела. Зачем ему были обычные люди? Он только с Великими Братьями время проводил. Эй! Ты что? Спишь?
   Борис заледенел: "А мир сгинул"... Словно молотом по голове.
  Что такое Смута? - требовательно спросил он.
  Ты что? В школе не учился? - испугалась Сима. - Зачем глупые
  вопросы задаёшь? Как тебя зовут?
   - Богом, - хмыкнул он. Не вышло. Она уже рассердилась всерьёз, игра в богов её не устроила.
  Как?
  Надо отвечать. Была - не была.
  Борис.
  Борис - что? - продолжила она, - Борис, сын...
  Веры и Ерофея.
  Дорофея? - ахнула Сима.
  Ерофея.
  Нет таких! Врёшь! - вскипела девушка. - Вера замужем за Варданом, а
   Ерофея у нас нет.
  А если я иностранец? - успокаивающе погладил он её руку. - Почему я
  должен обязательно родиться у вас? Может, я из-за рубежа?
  Девушка вскочила.
  Рубеж нельзя перейти! Там смерть! Там погибли трое Первых. Туда
  ходить запрещается. Ты врёшь! Как будто я не знаю всех Первых! Ты ведь из Порубежья? Называй имя и не ври!
  Я не из Порубежья. Я из мира, - подавленно сказал Борис, сняв венок и
  протягивая Симе, - Из мира я. А если я вру, какой я тебе суженый? Возьми.
  Она прижала венок к животу. Потревоженные цветы вновь запахли. "Запах любимой, - подумал Борис. - Которой я вру".
  Из какого мира? - насморочным голосом сказала она и заплакала. - Из
  какого мира? Мир сгинул. Остались только Дорофей, Первые и Территория!
  Ты такой же, как Серёжка, злой и лживый. Издеваешься! - Она бросила венок на землю и ударила Бориса кулачком. - Все вы злые! А мама ещё говорит - замуж скоро идти. За кого? За такого вот? Я так надеялась, что ты из Порубежья! Может, там не такие злые парни?
  Сима упала животом на песок и отвернула лицо. Борис обошел её и сел рядом. Из закрытых глаз девчонки катились слёзы, стекали через переносицу и уходили в песок. На мокрую щёку налипли песчинки.
  - Давай начнём с начала, - предложил он. - Ты спрашивала, бог ли я. Так вот, судя по тому, что ты сейчас говоришь, здесь я действительно бог. И тогда моё имя иное: Пахма, сын Бора. Я бог...
  Реки! - открыла глаза Сима. - Реку зовут Пашма.
  А откуда она течёт? - полюбопытствовал Борис.
  Из Рубежа. И втекает в Рубеж. Как и Нерль.
  Истоков, значит, нет? Из Рубежа в Рубеж?
  Ага, - Сима села, размазывая песок по щекам мокрой ладошкой.
  А я - бог истоков... Ладно! Может, здесь я бог реки. Или обеих рек...
  Или Рубежа? Нэ знам, как говорил мой друг Буба. Главное, Сима, здесь я не человек. Замуж за меня не выйдешь. Придётся тебе искать другого мужа, из Порубежья.
   - Но венок надел ты! - обиделась Сима. - Возьми меня в свой мир. Ты же пришёл...
   - Из реки. Туда и уйду. А ты, радость моя, можешь дышать водой? И ещё... Сколько лет Территории?
  Двадцать пять.
  Значит, я живу во времени, сдвинутом относительно твоего не меньше,
  чем на двадцать пять лет. В том мире я - Великий Брат, ученик твоего двоюродного деда Симона, Великого Магистра. И у нас нет Смуты. Но как бог истоков я попал сюда, к тебе...
  И надел мой венок, - торжествующе кивнула Сима.
  Наверное, чтобы здесь, у тебя, текли реки, хоть и нет у них истоков.
  Они текут...
   - Потому, что ты мой суженый! - Сима схватила венок и нахлобучила его на голову Борису.
   Запах любимой... Настырной зарёванной девчонки, запачканной песком... Он протянул руку и стряхнул песок с её щёчки. Смуглой бархатной детской щёчки... Схватил её на руки и унёс на траву, под берёзы. Поцеловал в глаза.
  Этого нам нельзя, - смутилась она.
  Чего нельзя? Целовать глаза? - он обнял её и прижал к себе. Стран-
  ное чувство. Словно он дитя успокаивает - тёплое, мягкое, душистое дитя. Эльфа.
   - Нет. Ну, Этого... Плотской любви. Нам до шестнадцати запрещено. Опасно рожать, Дорофей не разрешает.
   - Ох уж этот Дорофей! - засмеялся Борис. - Успокойся. Мне Этого тоже нельзя. Я пока ещё Великий Брат, да к тому же Претендент. Где уж тут плотская любовь?
   Тёплая ночь близилась к рассвету. Вырисовывались контуры мельницы. Сима тихо сидела в объятиях Бориса.
  Мельница! - удивился он. - То-то я всё думал, что это журчит.
  Ну да! Папина. Он мельник, - похвалилась она, устраиваясь поудобнее.
  - А моя мама - Шумска Майка. Это я её так называю. И ещё - Быдогоща.
  Да ну? И что - все звери и птицы её слушаются?
  Ага. И рыбы. А меня - только домашние. И, наверное, олени там
  всякие, косули... У нас их нет. Вот бы попробовать!
   - Сегодня меня разбудила косуля, - похвастался Борис. - На берегу Московского моря.
  А я увижу когда-нибудь море? - спросила Сима.
  Он прижал её крепче.
  Увидишь. Раз тебя животные слушаются, будешь у нас Гуди Серебря-
  ное Копытце. И я буду ждать тебя где-то там, найду и уведу к морю. Главное, сразу иди к берёзам. Договорились?
  Я буду ждать. Я замуж не пойду! - заявила она.
  Ухнул филин. Запах кедра. Служение... Защемило сердце.
  Э, нет. Ты забудешь меня, любимая, - сказал он и поцеловал Симу в
  голову. Всё же Брат, кое-чему обучен... - Забудешь, выйдешь замуж, родишь сына... Но где-то там, в берёзах, услышишь мой голос: "Гуди!", и ответишь: "Суженый мой!"...
   Суматошно мяукнула чайка. Странный крик: словно младенец. Сима вздрогнула и проснулась, чтобы увидеть, как тонет в воде её венок. Жаль. Так и не дождалась своего суженого, проспала всю ночь под берёзами. Зато во сне видела косулю!
   Девочка сломала две тоненьких берёзовых веточки, связала их в венок и надела. Так... Будто она выловила венок в реке в день Солнцестояния. Она - чья-то суженая. Например, реки. Или вот... берёзы. Её зовут... Гуди, Серебряное Копытце.
  
  56. Филимон, 10-11 сентября.
  
  Хорошо, что Фёкла не любит гостей: её до сих пор не хватились. У Филимона не осталось выхода: Царица вошла в полную силу, да ещё этот дачник - не поймёшь кто... Теперь к Анне не попасть, она его ночью разглядела и остерегаться будет. Выход один: эта сумасшедшая старуха, что выхлебала целую бутылку крови. Хоть что-то в ней осталось? Нужно идти проверять. Ночью, конечно. Не хватало, чтобы его имя связали со смертью Фёклы...
   Смеркается. Неожиданно тёплый вечер, запах вянущей листвы, порывы южного ветра, шелесты и скрип ствола жимолости о стену бани. Восьми нет, а тишина, только у Саши с Ниной гундосит телевизор... Филимон раздражённо отвернулся от окна, но вздрогнул - и выглянул снова. Показалось?
   Нет! Опять мелькнула тень летучей мыши. Что это? Им уже есть нечего, насекомые попрятались, а они разлетались? - Он перевёл глаза на крышу дома Фёклы и присвистнул: из чердачного окна вылетели ещё две мыши. Они делали круг над улицей и разлетались в разные стороны, быстро исчезая в серой полутьме. Фантасмагория!.. Филимон любил красивые слова. Ну, Фёкла! Ну, мышиная мать! Что ты вытворяешь там, с ума стронувшись? Мышей, словно голубей, с чердака выпускаешь в полёт?
   Он не стал ждать. Фекла на чердаке, мыши путешествуют, самое время её прижать. Филимон взял фонарик и вышел.
   Дом Фёклы выстыл. Уже начало пахнуть прелью: ледяная печь, словно холодильник, морозила воздух с запахом увядающей на окнах герани и отсыревшей постели, недосушенного лука и прокисших на плите щей. Из открытого люка чердака несло мышиным помётом и мочой, в передней гнили грибы, и тяжёлый дух полз по полу. Дом умирал.
   На полу залы остались вывернутые из ящиков скатерти и бельё. Да она не спускалась? Неужто и впрямь сдохла? - Филимон принюхался, пытаясь обнаружить сладкий запах, что никогда не спутаешь ни с чем... Нет. Протухнуть ещё не успела. Воняют грибы... Он брезгливо передёрнулся, потёр для чего-то руки и полез наверх.
   Она лежала на спине, раскинув руки и раскрыв рот. Луч фонаря осветил пергаментную кожу, обтянувшую челюсти; синие потрескавшиеся губы; иссохший язык и два последних Фёклиных зуба, вылезших из челюстей так, что они казались зубами вампира - длинные, жёлтые и острые клыки торчали почти вверх, поднимая иссохшую верхнюю губу.
   Он не мог заставить себя притронуться к телу. Это - не Фёкла. Это мумия какая-то. Живые так не выглядят. Мёртвые... Филимон и мёртвых таких не видел - те обычно благостные и... в общем, покойные. А это... Яга. Что он будет делать с трупом? Где в ней кровь Царицы? У живой он мог, допустим, взять кровь - авось там найдётся примесь - или палец. Вот! В тканях искать надо. Попробовать палец.
   Он заставил себя опуститься на колени рядом с телом. Пахнýло мочой.
   - Ассенизатор сраный! - пробурчал, бравируя, Филимон. - То в сортире копаюсь, то с зассыхой голову морочу. Сдохнуть пристойно, и то не могут! Кто бы думал, что кровь Царицы таким манером добывать придётся? Хоть плюй на всё, иди и режь эту Анну. - Его затошнило. - Знаю! - ответил он своему желудку. - Не могу её резать, естество помешает. А в говне тебе больше нравится? - Желудок угомонился. Филимон кивнул. - Значит, больше. Ладно, тогда бабке палец резать будем. Может, мы с тобой и впрямь Кощеи - красавиц любим, бабок режем, а? - Он достал грибной ножичек, резко выдохнул и взял ледяную старческую руку, покрытую, словно черепашья лапа, какими-то бляшками, чешуйками и розовыми пятнами свежих ожогов.
   Ладонь дрогнула и пальцы старухи, будто шершавые корни, сомкнулись на его руке. Филимон дёрнулся, но вырваться не смог: костлявая рука тянула его к себе. Он с ужасом увидел, как открываются иссохшие веки, глаза медленно поворачиваются и смотрят на него. Он забыл про ножичек - только смотрел в эти блеклые бессмысленные глаза.
   Дрогнула челюсть, с чмоканьем отлепились от зубов тонкие губы и покрылись глубокими трещинами. Глаза потемнели, опушились ресницами, разгладился лоб, появились щёки. Замерший Филимон смотрел, как полнеют и краснеют губы, белые зубы окаймляют жёлтые клыки и встают шаром почерневшие волосы, свившись кольцами.
   - Кощей? - кокетливо пропела красотка и сжала его руку ещё сильнее. Руки! Её руки оставались старческими. Филимон уставился на эти руки, уронил ножичек и зашарил свободной рукой в кармане. Нашёл! Повилика!
   Он выдернул плеть из кармана и кинул в лицо одержимой.
   - Дурак! - улыбнулась она. - Ты мой. Тебе от меня не уйти. Прибежишь. Куда уставился? - Она проследила взгляд Филимона, сдвинула брови. Руки от плеча начали полнеть, наливаться, нежная молодая кожа наплывала на черепашьи чешуйки, дошла до ожогов...
   - Неет! - взвыла Чернеба, и волна старения хлынула от рук к телу: на глазах Филимона живая плоть вновь сменилась иссохшим телом Фёклы. Серое облачко вылетело из распяленного старушечьего рта и с визгом унеслось в чердачное окно... Но рука не разжалась. В ледяной Фёклиной руке медленно пульсировала кровь. Филимон перевёл дух: старуха-то жива! Пульс появился. Он зашарил по полу в поисках ножа. Палец ей, всё же, придётся оттяпать. Хорошо, что с кровушкой - или то, или то сработает. Где-то же сохранилась примесь крови Царицы?
   - Ффто? - пробормотала Фёкла, вновь отодрав сухие губы от зубов, и капля крови выступила из губы. - Ффто? Ммм... - Её руки разжались, Филимон наклонился, посветил фонариком и нашёл ножик. Маленький, чёрт! Для грибов, а не для пальцев... Тем более, по живому. Думать надо раньше было, а не любоваться пейзажами...
   Он вскочил и полез вниз: где-то там Фёклин топор, с которым она прыгала давеча.
   Топор валялся за корзиной, и на него натекла гнилая жижа из грибов. Платок бы... да такого у Филимона отродясь не водилось, "сякаться" всегда считалось у плотников шиком - и себе проще, и другим место показываешь: мол, чихал я на тебя! - Филимон подхватил с пола расшитую парадную скатерть, застыл в задумчивости; взял ещё пару салфеток - упаковать отрубленный палец. После обернул скатертью вонючее топорище и полез на чердак, подсвечивая фонарём. Поднялся на последнюю ступеньку, направил луч на старуху - и едва не свалил стремянку. Фекла лежала в прежней позе, но по её телу, отвратительно пища, расползались летучие мыши, толкали друг друга, пытаясь добраться до её раскрытого рта. Филимон, в своих занятиях давно утративший страх, почувствовал, как дыбом поднимается венчик оставшихся на голове волос: мыши заползали на старухин подбородок и срыгивали что-то прямо в её рот. Потревоженный светом, один зверёк повернулся к нему мордой - боже мой! Это были не мыши: обезьянье личико кривилось в плаксивой гримасе, обнажая острые и длинные белые зубки. Из-под них свисала козлиная бородка, а большие чёрные глаза щурились на свет: прикрылись веками с ресницами! Уши зверя походили на человечьи, и он яростно шевелил ими, злобно пищал на Филимона. Тотчас остальные развернулись к нему и заскрипели, защёлкали зубками. Лица у всех были разные: курносые, длинноносые, глазастые и не очень, с шевелюрами или бородами, они гротескно напоминали людей... Красная Книга Колдунов: вешчицы и лятавцы! Вешчиц можно не опасаться, но лятавцы вполне могут счесть пищей самого Филимона...
   Однако напали вешчицы - полтора десятка разъярённых мышей поднялись в воздух и ринулись на Филимона. Он махнул топором... Смех, да и только. Чихали они на топор. Они просто облетали неуклюжую защиту и пикировали прямо в лицо Филимону. Он бросил фонарь и топор, прикрыл лицо руками - но и руки и лицо вскоре были исполосованы укусами - зверьки как бритвой срезали полоски кожи и отлетали. Вешчицы держали строй: пятёрка в нападении, пятёрка в ожидании, остальные пикировали на незащищённую шею, уши, лысину, порвали ватник и терзали спину.
   Фонарь, что закатился в угол, осветил Фёклу: на её теле выстроились и расправили крылья лятавцы. Это - смерть. Пятеро? - Верная смерть. Филимон попятился, споткнулся о топор и упал. По лицу мазнул вонючий угол скатерти. Скатерть! - Он вскочил, выдернул скатерть, уронив подвернувшийся топор на ногу, но не почувствовал боли: не до жиру, быть бы живу... Размахнулся и накрыл часть мышей, кинул узел, вскочил на него и принялся плясать, высоко, журавлём, поднимая ноги. Истошные писки под скатертью вскоре затихли - а оставшиеся вешчицы отлетели к Фёкле. Лятавцы так и не взлетели, их личики выражали страх.
   Филимон сел, держа скатерть наготове. Два трупика валялись рядом. Он схватил их и потряс:
  Поняли? Всех словлю!
  Зашевелилась Фёкла. Вампиры кинулись под её защиту, спрятались подмышкой - будто и нет их.
  Филимон с благодарностью поднял фонарик. Слава богу, горел. Во тьме его прикончили бы. Тёплые мягкие трупики лежали в руке.
  Их не бывает. Не бывает вешчиц. И лятавцев - тоже. Это анахронизм. Они сгинули на заре человечества, когда упал уровень Силы. Им, вампирам, нужно столько Силы, что они не могли выжить. А здесь жили... - Он вспомнил пьяную мышь, что пыталась напасть на него давеча, да промахнулась... - жили здесь обычные летучки. Значит, они налакались крови Царицы, как и Фёкла. Зачем ему обижать старушку? Всё же Царица Мышей. Пусть пакостничает дальше, а то скука смертная. У Филимона есть кровь Царицы. Трупики вешчиц. А бабка... Пусть её мыши спасают. Кормильцы сраные.
  Он завернул вешчиц в салфетки, пятная их своей кровью, и спустился с чердака. Ещё успеет набрать команду. Жизнь прекрасна. Только что-то кровь не останавливается и дрожат ноги...
  Его сил хватило только на то, чтобы добраться до дома и затворить дверь. Кровь хлестала из всех порезов и из рассечённой топором ноги. Он потерял сознание.
  Лятавцы покинули Фёклу и вылизывали в передней кровавый след Филимона. Вешчицы накормили Царицу Мышей и сели в кружок, жалобным писком оплакивая погибших подруг. Хоровод покачивающихся в едином ритме вешчиц залился голубым светом - и на руках Фёклы окаймили ожоги, высветились узкие голубые кольца.
  
  57. Анна, 10 сентября.
  
   На закате она оставила дом на Юрия и кинулась в поле: эти сутки измотали её физически и нравственно. Нужно навестить духов - порадоваться. Поиграть, в конце концов. Может быть, и Бор не устоит - проявится, а то что-то совсем её забросил.
   Южный ветер гнул вянущую траву, поднимал смерчиками пыль на дороге. Пронзительный запах кремня перебивал пряный дух полыни и сладкий, грустный аромат пшеничной соломы с дальних полей. Откуда этот запах? Будто стоишь у карьера и оттуда нескончаемым потоком выныривают из земли оскорблённые грубым прикосновением булыжники. Запах нападения человека на чрево земли, ковыряния железным крючком в нежной плоти Матери. Дух позднего подпольного аборта. Анна вздрогнула от омерзения. Ну да! Ветер с карьера: искрится в закатных лучах мелкая слюдяная пыль... Она потёрла виски, сорвала верхушку серебристой полыни, растёрла в руках, мазнула по губе... Великий дезодорант для туалетов человечества: полынь, трава забвения. Заполонит, затмит, закроет ямины-шрамы, позовёт за собой другие травы - и вот уже шрам не кровоточит. Даже красив... Как может быть красива татуировка на младенце. Карьеры - имитация нападений Космоса. Ну чем не воронка от метеорита? Только вот метеорит, выбивший эту низину, творил: создавал новые минералы, сплавляя исходные. А карьер - это разработка чесоточного зудня: где ест, там и гадит. Новое тоже создаёт. Дороги из добытого гравия, что режут леса по живому и берут кровавые жертвы: ежами, лягушками, грачами... собаками и кошками. Однажды она видела сбитого машиной петуха-глухаря...
   Ветер утих - и ей показалось, что взлетела. Исчезла подавленность, поле обняло... Ах да! Теперь не пахнет кремнем.
   Она вгляделась: в ивах духов нет, а уже сереет - солнце ушло. Придётся идти к лесу... Пристально смотря под ноги, Анна двинулась по тропе. Чёрная бесшумная тень вырвалась из-за спины, начала разворот. Боже мой! Летучая мышь! Природа сходит с ума.
   За спиной словно заворчал пчелиный рой: пурпурные духи Тьмы укутали её плечи, злобно гудя и темнея. Мышь, что начала пике, упала на тропу, сложила крылья пыльной палаткой, опустила головку и поползла в Анне, что-то чирикая. Духи грозно завыли. Мышь в испуге подняла голову, и Анна отшатнулась: голубоватое мерцание освещало человеческое личико с кудряшками шерсти на голове и курносым носиком. Вытянутые трубочкой губы раскрылись - и белые острые зубки нависли над скошенным безвольным подбородком.
   Анна перешла в свечение. Протуберанцы синего огня пронизывали живое тельце, создавая свою форму: длинные ручки и ножки-палочки, волосатое тулово огурцом и мерзкое рыло ехидны в обрамлении гривы шерсти. Существо кланялось и мигало:
  Служу тебе, Царица!
  Видала? Служит. И как тебе служитель? - Красная метла нацелила
  прутья на мышь.
  Эт-то что за ужас? - спросила Анна, выходя в Явь. Лицезреть существо
  в Свечении было невозможно: мурашки по коже.
   - Хороша? - засмеялся Бор. - Эт-то то, что выходит, когда Свет и Тьма вступают меж собой в борьбу. Эт-то вешчица.
  Бедная мышь! - всплеснула руками Анна. - Что, нужна осина?
  Поздно. Она уже не мышь - тебя поела. Твоё порожденьице, Царица.
  Только батюшка у ней - драка света с Тьмой. Понятно?
   Анна вспомнила сон: Тянитолкая, русалок...
  Синий? - ахнула она.
  Добрался, - кивнул Бор. - И огоньки те... синие. Тоже он. Вспомнил я
  их - они ещё до меня были. Но вспомнил. Этот Переход - что-то новое. Таких ужасов раньше не было... Кыш! - рявкнул он вешчице, и та поползла, пятясь, в траву. - Эти-то всегда к Переходу льнут. Много Силы здесь, вот и народились.
  И что с ними делать? - спросила Анна.
  А ничего. Что ты с мелочью сделаешь? До Боя - ничего. - Бор приню-
  хался. - Вон Бой тебе знак подаёт - чуешь, Мать-Земля встряхнулась? Только вот не время ещё. Пока что духов надо оборонить и дождаться. И нам уйти надо: в том бою мы не соратники. Мы вам будущее строим - не след Бесом мараться. Бес-то ваш. Собственный. Вам его и одолевать.
  Уходите? - расстроилась Анна. - Как Иван?
  Бор булькнул смехом:
  Уходим. Иван-то не ушёл. Он разошёлся: часть ушла, часть пришла...
  Все Певцы так. А мы - уходим. Границу Яви и Свечения крепить надо, наши походы взад-вперёд её ломают. Ты, девица, не реви. На Равноденствие простимся. Пока что... Криве кого-нито на Бой вытащит, да Спорыш с Майкой карман доделают... Пока ещё побудем. А вам пора действовать.
  Что? - спросила было Анна.
  Сами! - откликнулся Бор, исчезая. Духи щебетали, Анна рассеянно им
  отвечала. Постепенно уходило чувство брошенности. Криве, Спорыш, Майка? А это кто?
  Смотри, улетела! - замигал Ракетка.
  Обиженная вешчица снялась с куста и полетела к деревне: чёрная в уже почти чёрном небе: сажа на асфальте...
  
  
  Анна подошла к дому - в окнах темно. Юрий, видимо, спит. Открывая калитку, бросила взгляд на улицу и замерла. Карандашный пейзаж: всё в серых тонах. Ивы - светлое кружево на сером лужке, чёрные дома и огромный чёрный клуб сирени на горке; тёмно-серый мазок на закате - тучка, растушеванная по краям; между домами - прорыв в её ровной тёмной глади, словно глазок. Словно луна встаёт там, за домами - встаёт и режет глаза... Дорога светилась ещё ярче, чем лужок и ивы, и казалось - снег укрыл землю. Первый снег, осенний, что подчёркивает, а не стирает границы. Снежная дорога... Зима шлёт привет? Зима подступает, играя восприятием, вплывает в сознание, пугает. Черная зима...
  Анна обхватила плечи. Ну же! Это же просто пыль - не снег?! - Снег! - отвечали чувства. Снег! Никаких рисунков-перевёртышей. Ничто, кроме снега... и Тьмы... не могло нарисовать этот пейзаж.
  Ах, Тьмы? Ну да! Она вздохнула, закрыла калитку и пошла к дому. Звенящая тишина.
  
  
  Юрий в сумерках уснул в качалке. Натаскался чемоданов, искусственным оживлением подпирал сникшую Анну... намаялся. Петух и мышь устроились на коленях и вскоре его ноги затекли, но он лишь пошевелил пальцами, сбросил тапочки и снова уснул.
  У открытого окна запылал Царь-Цвет, криница наполнилась огненной водой, над ней закачалась Одолень: белая лилия - лотос, окаймлённая красным сиянием. Пятеро лятавцев прянули в сирень. Дом Силы притянул их: кровь Царя! Вот бы... Но нет. В проёме окна заструился огненный конь, и Жар-Птица развернула хвост, оглядывая их холодным золотым глазом... Нет. Не пробиться! - Лятавцы улетели за реку - там много людей. Там им никто не помешает.
  Юрий сладко вздохнул, расправив затёкшие члены, было начал поворачиваться набок - но качалка закачалась и на колени снова рухнул петух.
  Спи! - пробормотал Юрий и снова отключился.
  Анна тихонько зашла, выдвинула из угла кровать сына и перевела измотанного Юрия в постель - он и не проснулся: послушно встал, зажмурив глаза, дошёл до постели и упал, закутавшись в одеяло, только нос снаружи оставил. Анна раскопала его лоб, поцеловала и снова укрыла.
  Бой! Не стары ли они? Как они выдержат бой? Зима уже грозит...
  Золотко побродил и устроился в ногах Юрия, Савераска почему-то не ушёл в нору, лёг у подушки Анны. Ночь тиха...
  
  
  58. Харитон, 10-11 сентября.
  
   Харитон не вернулся в общежитие, остался ночевать в кустах. У него не было сил объясняться с друзьями. Ну, ударил он Адиля. Так ведь было за что! Они не поймут. Баба - баба и есть. Их может быть много, а друг один.
   Болела поясница. Ночь тёплая, но как лежать на земле? Он подстелил ватник. Не богатырь, на земле спать не приучен. Хилое потомство прежних витязей. И прекрасная дева оборачивается первой женщиной в его жизни Ольгой. Мягкой, ласковой, чувственной. Адиль, гад, уйти-то ушёл, да после вернулся - полюбопытствовать, как...
   Зачем он так?.. А зачем сам Харитон так? Грязно как-то, подло. Нелепо. Секс, секс, бреке-кекс! Как жаба: схватил за пузо и ворчит. Вся кровь - к чреслам, и ничего в голове. Зебб ходячий. Они его называют Уд. Вот его Уд и выудил мужнюю жену, трахающуюся взахлёб в общежитии для наёмных рабочих... А вместо рыцарского боя за честь прекрасной дамы он получил в глаз и по почкам: черномазый.
   Их, хозяев, становится всё меньше. Русь вымирает. А "черномазые", что тащат на себе тяжелый сельский труд в зоне рискованного земледелия, пока хозяева ползают за добавкой на карачках, черномазые - выродки. Агрессоры. Пусть лучше трава не растёт, зато потом будет их пустошь!
   Черномазые ведь пассионарии поневоле, ибо им на родине жрать нечего, и они начинают ненавидеть "хозяев". Он, Харитон, внёс свою лепту в раздор. Из этой драки может возгореться пламя... Из-за Уда и похотливой фельдшерицы... Вспомнил русскую мифологию, что сдавал на третьем курсе, получая никому не нужный диплом: "Выезжают расписные"... Кудрявый молодец Уд на туре, повитый калиною - символом девичества. А где оно, девичество? - Харитон поёжился, обняв плечи.
   Земфира. Его любимая. Нежная и чистая. Ждёт, пока он заработает на свадьбу. А он-то хотел вывезти её сюда! Купить дом у реки, ходить с ней в лес за грибами... Пойти в школу учителем русского и литературы, или в фермеры податься... Заворожила его река. Родину продал за эту реку. За этот дом. Утром они встречали бы солнце на крыльце, он бы пристроил веранду и вырастил северный виноград...
   Он так и видел красное солнце, что выползает из-за холма. Тень краснеющих листьев винограда плясала на скатерти. Земфира внесла молоко, поставила крынку. Он поднял руку и погладил её по щеке. Она стыдливо замерла, опустив глаза. Ещё не привыкла.
   - Ну, пойдём, - сказал он, выпив молоко. - Я тебе грибы покажу. А то ты в прошлый раз... помнишь? - Он прыснул.
  Я научусь! - жарко сказала жена. - Ты только покажи!
  В сапогах и брюках она выглядела непривычно. Они шли по лесу, он показывал ей поздние боровики и ранние зеленушки. И ещё - рядовки, что прозвали здесь сентябрюхами. Брюхи... некрасиво как-то. Словно... у Ольги. Чёрная память придавила к земле, голова закружилась, и он упал на траву.
  Харитон? - улыбнулась Земфира. - Всё хорошо.
  Она положила его голову себе на колени.
  Я умираю! - прошептал он.
  Да нет, что ты. Ещё поживёшь. - Она склонилась над ним, уменьши-
  лась, исказилась - носатый карлик с крыльями чирикал, вылизывая его разбитую голову. Кровь снова хлестала изо всех ран. Харитон взвыл, дёрнулся, скинул мерзкого зверя и пополз.
   Адиль втащил его в комнату. Надо же! Они почти убили парня! Вот ведь дрянь какая. Хрипит. Задыхается. Бледный какой! Нужен воздух... Он кинулся к окну, распахнул пошире створки - ночь тёплая, ветер утих. Ничего, дверь открыта, сквознячок, так парню полегчает.
  Нет, - бормотал Харитон. - Нет!
  Да успокойся! Не простудимся. Тепло. У всех сейчас открыто. - И
  Адиль начал обрабатывать раны. Хорошо, что Харитон без сознания. Боль, наверное, адова.
   На кусте под окном висели лятавцы. Скоро мужчины лягут спать, и вторая за этот день порция крови достанется их Царице... Первая, пьяная, кровь не такая вкусная.
  
  59. Москва, 10-11 сентября.
  
   Сквозь щит, накрывший деревню, пробрался тонкий синий лучик: лятавцы пировали Силой. Голубое свечение столицы всосало этот луч - и усилилось. Тогда в Москве, на Старом Арбате, мышь прогрызла деревянную рейку в садке с летучими карибскими тараканами, лишила коллекционера любимых питомцев. Тараканы выбрались из садка, расправили крылья и канули в тёплой темени улиц. Так свибловские летучие рыжие малютки получили поддержку. Но и у малышей были новости: ещё днём самка с коконом уехала в новый район в чемодане с бельём, пересыпанным шариками нафталина. Скоро и там тараканы обретут крылья... свободу... небо и еду.
   А голодные американские гиганты уже топтались по пьяным лицам, выгрызая кожу в углах рта - своё любимое лакомство. Они не спрашивали у пьяных бомжей в тёплых подземных переходах, нет ли у тех туберкулёза сифилиса, а то и СПИДа. Поели - и полетели к супружеским постелям, в спальные районы. Удушливая, редкая для сентября ночь. Час Быка. Сейчас и трезвые не почуют. Окна гостеприимно открыты... Ах, желанная тараканья свобода!
  
  60. Песни смерти, 10 - 11 сентября.
  
   Когда стемнело, усталая Галя повалилась на кровать. Та уютно прогнулась под её пышным телом, окружила теплом, спрятала женщину в коконе под периной. Гале хотелось всё забыть: и жар, и боль, и опустошение - сначала радостное, потом уничтожающее. Голубые глазки, утонувшие в щеках, совсем измельчали, покраснели и провалились. Она баюкала воспалённую, покрытую синяками грудь, и думала, что теперь уж ей не захочется Огненного Змея - ни страшненьким, ни красавчиком. Теперь ей уже никого не хочется - только одиночества.
   Она заснула в слезах. На крыльцо взбежал лохматенький щенок, поцарапался в дверь и тявкнул: он пришёл за ужином. В доме стояла тишина. Пёсик мог пойти куда хотел: теперь, когда он остался один, не считая нового Тобика, его привечали все. Но Галя - первая. Она кормила его всегда... Щенок потоптался под дверью и лёг.
   Тем временем началось преображение спящей женщины: вновь Чернеба, сбежавшая из Фёклы, заняла своё место в мозгу, и тело послушно отразило чуждый ему гем. В кровати теперь раскинулась черноволосая красавица. Она улыбнулась, не открывая глаз, и запела свой Зов: какое-то давление на уши, чувство почти неосязаемое, но неприятное. Инфразвук. Пёсик проснулся, кубарем слетел с крыльца. Ужас сжал живот, толстые короткие лапы заплетались... Он уже слышал такое в детстве, но тогда был слишком мал, чтобы уйти. Сейчас он подрос, и волна инфразвука гнала его прочь от деревни. К утру он со сбитыми лапами дошёл по шоссе до Заозерья и попросил убежища у тамошних собак. Поваляли, слегка погрызли, но приняли, и на том спасибо. Страшные там псы: огромные и злые. Щенок среди них как комар - чуждый, но неопасный. Дадут огрызков из своего ведра картошки. Прокормится...
   А Чернеба пела всю ночь...
   Видимо, настала нам пора разобраться: зло заняло уже слишком много места на этих страницах. Казалось бы, зачем Чернебе Галя? Разве её собственная эфемерная субстанция не может сама воздействовать на людей?
  - Нет! Зло в этом мире владеет неполноценными гемами, собранными с бору по сосенке из искажения нормальной человеческой структуры. Такие гемы не могут получить тела - только подселиться в уже оживлённый полноценным гемом ил. Зло не проходило эволюционного пути Дыева Источника, не вступало в череду перерождений, оно набирало силу по крохе - то здесь, то там, и в этом смысле было неуничтожимо, бессмертно... до ближайшего Перехода. Бессмертно, поскольку Синий ломал строение в одних и тех же местах: в области социальных отношений. Злоба, зависть, ненависть; убийство, мучение других, да и себя тоже, бессмысленный, непродуктивный и неподкреплённый высшими чувствами секс - это были наиболее хрупкие места в структуре гемов, места слабых связок... слабых, поскольку ещё несовершенных. Эти несовершенные места сохранялись. Что делать? Иначе рухнул бы закон свободы выбора и остановилась эволюция человека. Ведь эволюция есть неожиданный мелкий выигрыш в системе зла - то есть в системе искажений законов строения.
   "Из грязи в князи" выбивались те, кто наследовал, к примеру, стремление зла к Силе, но расходовал полученную Даром Силу не на себя, а во имя окружения. Потому гем, нарушенный злом, "слабый в связях", обгорал от прошлых грехов и памяти, но не уничтожался, и мог много раз возвращаться в мир: служителем зла, позже - обычным человеком, но однажды - дать прекрасный румяный плод на Яблоне.
   Бывало иное. С каждым приходом в Явь гем всё больше терял прочность - и однажды рассыпался, оставляя своё тело бессмысленным идиотом, и его осколки питали бестелесных прихвостней Беса. Так росла Чернеба, так рос Чернобог. Их целью всегда было разрушение. Разрушение, но не Переход: через этот барьер зло перескочить не могло.
   Зло взыскует ила - Силы Матери-Земли. Тело Вселенной едино, и у него, как у любого тела, есть защита от болезней, вызванных Хаосом.
   Маленькие вешчицы и лятавцы - дети Силы и Хаоса, могли лишь ненадолго зачаровывать и сосать кровушку жертв, впивая часть их жизненной Силы: полностью овладеть мозгом они не могли. Чернеба - могла. А овладев, способна была на большее: её Страсть растекалась далеко и надолго, сбивая и путая чувства тех, кто не умел Любить, ибо... Любовь, как ни странно, злейший враг Страсти. Любовь презрительна к своей низшей форме и принимает её как служанку - не как подругу и соратницу. Соратница Любви - Дружба. В их отношениях паритет.
   Путаный гем Чернебы умел больше, нежели рождать Страсть, он любил все стороны искажений, а потому кормился из многих источников. Чернеба была многоликой.
   А в тот тёплый сентябрьский вечер в доме Гали можно было разглядеть в Свечении один её лик: Астарот, демон жадного рта, с ящеричьим хвостом, с только двумя, передними, лапками и телом, покрытым ежиной щетиной длиною в палец. Завладев человечьим мозгом, полным Силы Земли, оттеснив гем Гали, демон пел Песню Страсти.
   И в эту ночь вставали недолюбившие, обиженные, ущербно одинокие - и шли любиться с кем ни попадя. На сцепленных парах пировали лятавцы, согласившиеся даже поделить богатую добычу с вешчицами, и истекала к Чернебе Сила Страсти, стократно умноженная людьми, а к Фёкле - их Сила Жизни. Самим людям не оставалось ничего: ни восторга единения, ни сил. Они расползались как сомнамбулы по своим гнёздам - и падали спать без сновидений. А голос Чернебы всё звучал, унося Страсть к дальним деревням.
   Только любящие спали спокойно: их Любовь, даже неразделённая, была непроницаемой оградой. Их Сила пряталась под оградой Любви от лятавцев и вешчиц. Если и пытались вампиры забраться в окно одиночки, запах мирта и роз из венка Дидилии отпугивал их, будто нафталин: богиня Чистой Любви стояла на страже, оберегая своих служителей. Защищены были и старики - их малых сил не хватало, чтобы привлечь вампиров или услышать Песню Чернебы. Для зла старики были пустым местом... И то хорошо.
   А вот к Надежде пришёл, наконец, Жорка. Она прогибалась дугой, пронзительно вскрикивала и стонала, а тем временем её кровь текла струёй на язык нáбольшей вешчицы - той, что тщетно пыталась расположить к себе Царицу Тьмы, и теперь злобствовала. Пищи много, но нет власти. Царица Мышей? - Тоже мне, Власть! Придётся самой набирать Силу. Не одерживать, а сливаться. Жертвовать собой...
   Вешчица с Чернебой доконали Надежду, и та распласталась на лавке в ледяном ознобе. Вешчица пала ей на солнечное сплетение, вдруг исчезла со вспышкой Силы... Задрожала голова женщины, её будто отрезали и забрали куда-то в иное измерение. Безголовое тело засучило ногами, стукнув по стене; с гвоздя сорвалась Жоркина банная шайка, которую он держал в доме для экстренных стирок и упала на тело. Из-под шайки торчали полусогнутые белые ноги, руки свешивались на пол, но тело плотно вбилось в шайку. Странное создание лежало теперь на лавке... Большая сорока, прибывшая, видимо, оттуда, куда исчезли вешчица и голова, по хозяйски осмотрела результат, укоризненно покачала хвостом, заглянула в трубу - но улетела через раскрытое окно, устроилась на крыше до предрассветных сумерек. Так в деревне родилась Труболётка. Зря тогда беспокоилась вешчица: Тьмы в теле Надежды хватило.
   Ранним утром беременная на третьем месяце Ольга, измученная побоями и последующей буйной ночью, лишилась плода и последних сил. К полудню она истекла кровью и умерла, начав череду смертей беременных женщин. А Труболётка, довольная почином, устроилась спать в трубе: дом пуст, тело спрятано.
   Ну а Нинка не хотела никого, кроме своего Володьки. Отдаться за бутылку - заработок. Но так, по слабости? - Нет! - Она отвергла Песню и уснула. Володька же, покорный Песне, вожделея Галиных телес, вышел из дому и скромно постучался в дом Чернебы...
   Назавтра похмелившаяся до риз положения Нинка нашла его в туалете - залитого кровью, но с блаженной улыбкой на лице. На её дикий похоронный вой никто не отозвался: деревня словно вымерла.
  
  61. Сны, 10-11 сентября.
  
  Вечером отец Игорька пришёл пьяный и избил мать. Игорёк хотел было встрять, даже схватил жердину, но мать оттолкнула его, шепнув: "Прячься, слышишь? Не ровён час - тебя заметит. Бегом!".
   Теперь он сидел в подполе, вздрагивая на каждый визг матери. Отец рычал и матерился. Таким Игорёк его ещё не видел...
  Убью, сука! Харитона ей захотелось, болячке ненасытной!
  Пьянь! - вопила мать. - От тебя одна вонища, а проку... Козёл!
  Видно ничего не было: мелкая решётка крошечных подвальных окошек открывала только палисадник. Мать замолчала. Отец бродил над головой Игорька, скрипел половицами и ворчал. Было страшно. Игорёк долго сидел в подполе, не хотел вылезать, пока отец не спит. Мальчик устроился в пустой корзине, прикрылся пыльным старым ватником и задремал. Спустя час спали и родители. Вернее, Анатолий. Ольга лежала рядом, сухими воспалёнными глазами вглядывалась во тьму. Что она? Избита, а после ещё обслужила своего благоверного... Ему, по пьяни, пяти минут хватает. Теперь храпит, свинья... Боль призвала желание. Так теперь у неё: желание неразлучно с болью истязаний. Привыкла. Хочется... Разбудить? - Тьфу!
  Белое облачко выплыло из угла - птица с женским лицом наклоняла голову из стороны в сторону, разглядывая Ольгу. Та потрясла головой. Глюки... Она зажмурилась, прогоняя страсть, пошарила в голове... Вот! Где Игорёк? Она должна его разыскать.
  Встала, оделась. Сейчас она пойдёт искать сына.
  Русалка дрогнула, вместо неё перед Ольгой загримасничал и захлопал крыльями мускулистый атлет на чешуйчатых птичьих лапах. Перья покрывали его до талии...
  "Похож на Харитона - волосатый", - нервно хихикнула Ольга и схва-
  тилась за отбитый бок: там кольнуло.
  Да нет же, это сон! Разве может такое привидеться наяву? Сон. А во сне... страсть звала. Харитон, нежный и спокойный, был теперь ей доступен: она может пойти в общежитие во сне! Она во сне свободна!
  Атлет исчез, а Ольга открыла дверь.
  Птица с женской головой волновалась в подвале. Она звала Игорька куда-то...
   "Страшно! Призрак!" - Игорёк зарылся поглубже в ватник.
  Белое облачко Дио-Дива, что так старался защитить Ольгу, разочарованно рассеялось. Ни Русалка, ни Боглаз не смогли предупредить об опасности... В Дива давно уже не верили. Дали ему другое имя - Глюк. А коли не верили, сил у него совсем не осталось. Где уж ему спасать? Он сейчас своими благими намерениями да небылицами вымостил Ольге дорогу ... не в ад. От жизни...
  
  
  Наташка проснулась и задремала снова: любила поспать. Утро здесь - это ночь дома. Пока фирма разворачивается, выспаться можно, а потом... Работа призовёт её к порядку.
  Голова приподнялась с подушки, но рухнула снова. Работа-забота-бота-ота-та-а... Она стояла в глубокой тьме над детской кроватью, но почему-то всё видела. В кровати спал... нет! Не Чен! Там спала девчушка, закинув руки за голову. Почему-то Наталье казалось, что девчушка - она сама. Прозрачные занавески колыхались от слабого ветерка. С подоконника на Наталью смотрела омерзительная человечья морда летучей мыши. Та попискивала, собираясь влететь в комнату.
  Знакомо. Как с отцом: вампирчик прибыл. Не важно, что на человека не похож. Вампир - он и есть вампир. Наталья ринулась на мышь, спасая девчонку, мышь попятилась и упала в палисадник.
  - Вот тебе! - удовлетворённо сказала женщина и заперла окно. - Вампиров нам не надо! - Она погладила девочку по голове и улетела из сна в Явь - далеко-далеко. Любовь, Грация великой Дидилии, вздрогнула и проснулась под смех Чена в Австралии... - и повернулась набок, подложив ладошки под щеку, в русской деревне.
  
  
  Фёкла мягким шагом подошла к чердачному люку, заглянула... высоко. Она ушла к окну и спустилась по брёвнам, цепляясь когтями. Чёрная шерсть с коричневым отливом лоснилась, пушистый хвост нервно подрагивал - она шла на охоту. Шаг - и она в общежитии рабочих вместе с лятавцем лижет кровь; шаг - она вылизывает пару, расположившуюся под кустом; ещё шаг. Ещё. Больше, вроде бы, некуда шагать. Она уселась и умыла мордочку, неспешно вернулась на чердак, свернулась клубком среди сытых вампиров. Те щебетали, забираясь под мех, словно котята. Она вылизала и их. Мокрые мордочки вампиров лучились счастьем. И она не одна... Хорошо!
  Помурлыкав, Фёкла уснула.
  
  
  Юрий вертелся с боку на бок на непривычной кровати. Ему снилось, что его пещера тесна, в ней жарко и душно. Внутренний жар распирал его крылатое тело: тоненькая ниточка Песни Чернебы пробилась в утомлённый мозг.
  "Разве это я? - подумал Юрий. - Огненный Змей - это же все мы? С чего это меня понесло размножаться?" - Но Песня Чернебы пульсировала в гигантском теле, не признавая резонов. Он вылез из пещеры, огляделся - и увидел вдалеке деревню. В прозрачных, будто хрустальных домах жили люди... девушки... женщины... Почему-то стоял июнь, в садах зрела клубника... Он взвился и полетел, накрыв огненной тенью крыл всю деревню, и вдруг уменьшился, упал в трубу, стал человеком. Не Юрием, нет... Колей, что погиб год назад... Только не тем Колей, что спился вчистую - юным, красивым блондином. Юрию не было жаль отдавать образ Коле, потому что тот был... братом, что ли?
  Молоденькая девушка вскочила, уронила стул.
  Змей? - спросила она. Прозвучало: - Коля?
  Я, моя Зайка, - сказал Юрий не своим - его, высоким, вибрирующим
  голосом. - Чем порадуешь?
   Она радовала его чаем с пирожками, а Юрий едва сидел, с надеждой поглядывая через открытую дверь - на кровать. Она поймала его взгляд. Он сглотнул.
  Ну? - спросил он охрипшим тенором.
  Да! - вскрикнула она. - Меня замуж выдают! Да!
  И он унёс её на кровать.
  
  
  Проснулся. В углу качалась, медленно тая, раскоряченная жирная баба с волосами-змеями.
  Тьфу! - рявкнул Юрий. - Вы-то куда смотрели? - спросил он Цветок и
  испуганно встряхнувшегося петуха. - Ааа... вы ведь вместе со мной Дракон... Всех обвела дрянная Дна. Вот страсть-то, братцы. Надеюсь, мы не её во сне покрывали?
   - Не её, - томно прошептала проснувшаяся Анна. - Взгляни на Царь-Цвет. Он же Разрыв-Трава. Значит, это было в другом времени.
  А ты, подруга, - захихикал Юрий, - почитай, лесбиянкой сон провела?
  Размечтался! - фыркнула Анна. - Я сразу в неё ушла. Как под Ябло-
  ней... - мечтательно закончила она и нахмурилась. - Всё. Поддались мы...
  - Твоему порождению. Тебе и ответ держать, - сказал Юрий. - И каких только монстров ты не производишь!
  - Она другого хотела, - отмахнулась Анна. - Хотела разлучить всех. А добилась... Хи! Секс-слияния до кучи!
  Анна постучала по подушке.
  Эй, Савераска! Ты жив?
  Савераска забрался на её руку и замер, блестя глазками.
  Дождался? - спросил его Юрий. - Это твоё рыльце в пушку. Это твоя
  Зайка нас соблазнила! Через тебя Дна пролезла.
  Ты думаешь? - охнула Анна.
  Знаю, - ответил Юрий. - И родился у Зайки Змеёныш...
  Здухач! - заверещала Анна. - Здесь есть Здухач!
  Ну да, - подтвердил Юрий. - Коля постарался. Только где тот Здухач?
  Зайку-то замуж выдали!
  Мало! - зашелестело из угла. Бор забрался в качалку. - И раскачаться
  негде! Одни кровати! Санаторий! - фыркнул он.
  Чего мало? - поспешно спросила Анна, зная его манеру неожиданно
  исчезать.
  Мало детей насчитали. У Змея-то, да всего один? Фу ты! Ты ведь, деви-
  ца, в Зайку эту ушла? Ипостась раздвоила?
  Анна охнула.
  - Вот и считай: и родился у них Тар-волчонок, его ещё Вуком-Огнезмием кличут. Это, значит, два. И родилась Жизнь - Зеленец. Три. И дочечка, мне подарочек, Маржана моя ненаглядная, кудряшки беленьки, глазки берёзовы - четыре! И все - в разное время. Зато все - дети Дракона. И все - у разных матерей, именем Герты связанных... Вона, как поспали! Плодовитые!
  Дык кто отец? - обиделся Юрий. - Я было загордился...
  Здухачу - Савераска, Маржане - Егорий, Савераска и Золотко, как и
  Зеленцу. Все сразу отцы. И матери - тоже все.
   - Сдохнуть можно! - сказал Юрий. - Ты нам это объяснить не попробуешь?
   - Дорофея на тебя! - поперхнулся утробным смехом Бор. - Тебе палец дай - руку отхватишь. Сказано - и всё. А то объясняй тебе, маракуй... Факт - он и есть факт. Чего его сусолить?.. Спать идите. Нарожали - теперь спите крепко. Дракона, кроме размножения, ничто не возьмёт. А он уж того... родил. Так что спите без опаски. Но дело завтра начинайте. - Он исчез. Спустя минуту появился вновь.
   - Учись карман строить! - сказал он, ткнув Юрия в грудь. - Дом-то уж выучил - можешь огородить.
  Это как? - обрадовался Юрий.
  Помнишь туман такой, с лугом полынным? Вроде - Рубеж? Он охра-
  няет то, что внутри. Строй сам, без Царь-Цвета, ведь во времени скакать не надо. Скажи "Чур" - он тебе карман построит, будете у него за пазухой, у Чура. Это вам не Воструха! Чур свои силы имеет, он охранник искони.
   - Межевой столб, что ли, с лицами? - поразился Юрий.
   - А хоть и столб, ежели иначе не сможешь. Рубеж-то на столб мало похож... да придумали ему чурбана: им, людям, так понятнее. Теперь всё сказал. - И Бор отбыл окончательно.
   - Карман. Теперь ясно. А почему Спорыш с Майкой? - спросила Анна Юрия. Тот удивился. Ещё одна заговорила, словно Бор... Ладно, потом, когда время будет. Спать хочется... Юрий начал строить "карман".
   Чуть дрогнул воздух по периметру сада; столб забора, что когда-то обидел Колю, скривил лик наружу - и улыбнулся внутрь; слабый туман окаймил участок; запахла полынь. Участок остался на месте, но словно обрёл невидимость: отводил глаза.
  Ну, - спросила Юрия Анна. - Сделал ты карман?
  А хрен его знает, - честно ответил он. - Давай спать. Если больше не
  нападут - значит, сделал. Чую нутром границу и всех от неё отпугиваю. Это и есть "Чур"? Тогда птички его делать умеют: голосят, когда в их огород лезут.
  Ёрник! Что-то ты на язык распустился! - сказала Анна, - Секс тебе
  вреден, - и пошла ставить чайник: разгулялась.
  Вскоре туман поднялся выше и из окна стал виден Рубеж.
  - Надо же! - Анна растолкала прикорнувшего Юрия. - Гляди на свой карман: колышется.
   - Карман - это территория внутри, - объяснил Юрий, разглядывая туман. - А туман - это Рубеж. Фирма веников не вяжет. А который столб теперь мордатый?..
  
  
   Аркадию снился плечистый бородатый мужчина в расшитой рубахе. Его звали Лад; он часто говорил с Аркадием во снах. Аркадий считал, что это игра подсознания, отягощённого его любовью к мифологии и истории края - вроде собеседника по вопросам, о которых не с кем поговорить.
   Сегодня Лад был авторитарен. Беседовать не стал, начал давать указания.
   "Шизофрения наклёвывается, - подумал во сне Аркадий. - Некие сущности призывают к действию".
   - Иди! - сказал Лад. - Повторяй все дома в округе. Строй в себе план этой территории. Майка тебе поможет: она видит внутренность домов. Расслабься, не противься потоку информации - тогда всё вместишь. Не пытайся запомнить, это помешает. Просто смотри. Жди Майку и вези её по району. Спеши, тебе скоро уходить.
   - Куда? - удивился Аркадий. Не привык он к монологам Лада. Тот обычно просто отвечал на вопросы.
   - Скоро Переход. Ничего не останется. Зло растёт, а тебе нельзя знаться со Злом. Ты должен знать Добро: ты - Спорыш. И ещё: не "Шизофрения" я - я Лад. А ты Спорыш. Завтра действуй. - И Лад ушёл из сна, а пришла Лена. Пришла и взяла его за руку.
   Как мало они прожили! Когда-то давно он вёл экскурсию по Ростовскому Кремлю, петушился, профессорским голосом рассказывал, обаял... потому что там была деревенская девчонка, смотрящая на московского интеллигента во все глаза. Потом отвёл её в ресторан, где она всего стеснялась, смеялась, прикрывая рот рукой, косила испуганными глазами, как лань... А он покрыл её у себя на квартире, по-свински напоив. Утром нежно поцеловал - и посадил в автобус. Пора ей домой. Любовь, конечно, но что делать?
   Кончилась его работа в Ростове, вернулся в Москву, похоронил мать... Годы шли. Он начал тосковать. А однажды поехал в её деревню, разыскал Лену и свою подрастающую дочь, что заигрывала с мальчиками, хихикая в ладошку... Остался учителем. В деревне. Лена, из-за которой остался, прожила с ним только несколько лет...
   Он врос в деревню, а вот с дочерью говорить было не о чем.
  Скучно! - гудела она.
  Книжку почитай, - отвечал Аркадий.
  Нуу... книжку. Не люблю читать.
  Картинки посмотри: видишь, какие красивые церкви?
  Не хочу!
  А что ты любишь? - удивлялся Аркадий.
  Танцы. И ещё - кино.
  Посмотри телевизор, - обречённо предлагал он.
  Скучно. В кино парни, с ними весело.
  Так вот и разговаривали. Аркадий сжимался... "Я тебе, дуру, лопатой в шутку огрел по спине. Вскрикнувши "Чёрт полосатый", ты улыбнулася мне". Парни! В кино! Как просто...
  Аркадий с жаром учил ребятишек. Те, кто хотел - брали. И - уезжали в город. Оставались те, кто не хотел. И ещё домá - память прошлой, Залесской Руси.
  Он ушёл на пенсию, исколесил на мотоцикле весь район, знал в нём каждый дом - даже новые. Новое - тоже история. Только в будущем. И недостроенные кирпичные коробки общежитий, где никогда не жили и уже не будут жить - это история мечты и бедности села. Многие дома были заброшены и старели на глазах. Эх, ему бы денег! Он бы здесь всё подремонтировал и зазвал горожан. Их много, гибнущих в городе и не знающих своего счастья... А вот Ташку бы в город - чтобы ладошкой не прикрывалась... Опоздал. Игорёк появился. Но воспитывал Ташку он, так что смеётся по-человечески. Теперь бы Игорька повоспитывать... пока поперёк лавки ложится... - Аркадий плыл по мыслям.
  Песня Чернебы обтекала дом: Лена держала Аркадия за руку. Он вдруг вспомнил об этом, глянул на её руку, вздрогнул.
  Лена! - сказал он. - Как жаль, что тебя уже нет!
  Я есть, - ответила жена. - Я жду тебя, как обычно. Приходи.
  А Ташка? - расстроился он.
  Ну да. Ты главный защитник. Сама сильная, наша Ташка. Не цепляйся
  за неё. Ты - сам по себе, - сказала Лена.
   Аркадий застыл. До Равноденствия осталось полторы недели... всего. Он не успел пожить. Столько не доделано... Но она пришла и позвала.
   Она стелила постель в его сне.
  Ну же! Ложись!
  И он покорно лёг, зная, что эта постель ждёт его через полторы недели.
  Холодная постель - Мать Сыра Земля... Лёг - и уснул.
  
  62. Борис, сентябрь.
  
   Обернув чресла полотенцем, Борис подавленно шёл по тропе.
  Магия. Безусловно, магия. Только какая-то разнузданная. Дикая, что ли. Как у йети.
  Он вообще проснулся? Или всё, начиная с утра, это гипноз? Ведь в природе здесь нет Свечения - нормальная природа, не смоделированная. А потом - кому такое под силу, если даже Симон ограничивается букетами роз? Роз, победы, а не веткой сосны - ту ему ни за что не создать. А тут - царство мечты... Может, из-за отсутствия Дара Борис стал гипнабильным? Лежит сейчас в больничной палате тело Бориса, его голова путешествует в сказочной стране, теша себя величественным божественным происхождением и мечтами о юных эльфках... Гуляет голова, не дыша под водой, любуется рыбками... А Валерий тем временем копает под Симона, убрав с дороги ушлого Претендента...
   Косуля прянула от воды, отпрыгнула за куст.
  Эй! Девица! Привет тебе от Гуди - Серебряного Копытца! - крикнул
  он. Сказка - так сказка.
  Сказка продолжилась. Косуля выбралась из-за куста, смешно, как-то
  близоруко заморгала, подошла к Борису, ткнулась носом в бедро.
  Ты теперь не боишься? - удивился он.
  Косуля обнюхивала его руки, страстно втягивая воздух дрожащими ноздрями. Он поднёс руку к носу... Любка! Пахнет любкой. Пахнет... суженой ему эльфкой Гуди. И косуля ласкается! Ну кому под силу это внушить?
  Он погладил зверя, что толкал его головой, требуя ласки. Задумчиво двинулся дальше. Косуля побрела за ним по тропе. "И вот я, как Белоснежка, прихожу в гости со свитой", - подумал Борис, забираясь на гору.
  У костра стоял котелок с дымящейся ухой, Алик гремел ложками в палатке, а Бор с наслаждением нюхал варево, встав на колени. Косуля притормозила было, но потом, важно поднимая ножки, пробралась мимо Бора и стала терзать полусъеденный орешник, меланхолично жуя и косясь на зад Алика, что торчал из палатки. Идиллия!
  - Он тебя съест! - пообещал Борис, решив просто жить и смотреть, к чему это приведёт. Косуля не поняла. Она была занята особо вкусной веткой.
  - Не провоцируй, - проворчал Алик, пятясь из палатки с ложками в руках. - Зверь без тебя знает, кто его ест, а кто нет.
  Так ведь волк охотится? - поразился Борис. - Кого же он ест?
  У меня есть знакомый, - проворчал Бор, - Уд по прозванию, так он по-
  стоянно охотится за девушками.
  А что, сейчас сезон для волков? - покорно принял идею Борис.
  Волк не Уд. Волк - это Волк. И охотится он за событиями, а не за под-
  данными твоей Симы, - сказал Алик.
   - А ты откуда знаешь про Симу? - Борис снова стал сомневаться. Связываются несвязные события... Гипноз.
   - А как бы ты к ней, интересно, попал, кабы Волк тебя не провёл? Во времени прыгал, а думаешь - сам? Тебе, сын, Время не подвластно. - Бор начал разливать уху помятым алюминиевым половником с обломанной ручкой. Обжёгся, зашипел: - Ну, Алик! Ну, спец! Половника не мог запасти!
   - Я тебе не Спорыш, - отбоярился Алик. - Это он тебе всё подряд в карман засунет. Я забыл. Что, этот плохой? Он на свалке случайно сделался. Я его хорошо почистил. Скажи лучше: руки - крюки.
   Как-то странно он с Бором разговаривает. Всё же мальчишка, а тот -старик ...
  Бор захохотал.
   - Учись, сын, не по виду возраст определять. В этом Этапе Алику тыщ семь годков наберётся. И зовут его здесь Таром или Волком. Он - это Переход.
  Что такое Переход? - вежливо спросил Борис, баюкая мысль о гипнозе.
  Переход приходит тогда, когда появляется ложь в отношениях людей.
  Надо бы раньше... Когда они начинают пользовать Природу, как девку непотребную... Но не меня защищает Тар, а людей. Мы с тобой - боги природные, он - человеческий.
  Будто не знаешь, что для нас значит человек, - оскорбился Алик.
  Знать-то знаю, да самому человеку знать это вредно. Сразу Царём При-
  роды заделывается и подличает. Лучше вон объясни моему Фоме неверующему, как ты семь тыщ лет продержался, а то он всё про гипноз думает: вишь, глазки опустил. Значит...
  Не в бровь, а в глаз, - согласился Борис. - Я за вами не успеваю.
  Тогда ешь уху. Поешь - поговорим.
  Я не ем животных, - отвёл миску Борис. - Спасибо, потерплю.
  Опа! - охнул Бор. - Теперь понятно, почему мой Дар у тебя таким
  слабеньким был. За Создателя решаешь, что тебе есть? Думаешь, если ветку пожуёшь, как косуля, чистым сделаешься? Ты в каком теле расположился? - Во всеядном. Оно белок животный любит. Даже очень. Царь истоков - и без рыбы? Тьфу! Поломали тебя в твоём монастыре. Пора забывать. Я, твой отец, - Бор гулко постучал себя в грудь, - говорю, что есть тебе можно и дóлжно всё, что достанется. Когда не достаётся - тогда и терпи. Бери миску! Налимчик - пальчики оближешь!
   Борис покачал головой.
  Хочешь чечевицы? - воодушевлённо спросил Алик. - Ешь!
  В миске вместо ухи возвысилась горка чечевицы. Борис осторожно попробовал... она. И не пересолена.
  - А вот это - гипноз! - мстительно заметил Бор. В миске снова оросились ароматной жижей куски налима. - Эй! Свободу воли нарушать не будем. Свободу моей воли. Ешь. Иначе нечего нам с тобой разговаривать. Если ты так мелочишься, куда тебе серьёзными вещами заниматься?
  - Ты, случайно, не родил Симона? - спросил Борис, осторожно поднося ложку ко рту и принюхиваясь. - Похож очень.
  - С Симоном ты, друг, не разобрался. Бор таких не производит, - сказал Алик, поглощая уху. - Эх, хлебушка бы!
  Из налима сделай, - разозлился Бор. - Что ещё ты позабыл взять?
  Он спальник на гагачьем пуху взял, - решил заступиться за Алика
  Борис.
   - Это само собой. Это - его голубая мечта: спать, - хихикнул Бор. - Всё волнуется, правильно ли мы работаем, чтобы самому поспать потом подольше... Бери хлеб, так и быть, - махнул он рукой на невесть откуда взявшийся лист лопуха с нарезанным ломтями караваем. - Потратил Силу ради Таровой старческой забывчивости.
  Через Рубеж? - поинтересовался Алик, уминая краюху.
  Зачем? Тут диких злаков полно. Витаминов группы "Бэ" и микро-
  элементов... не то, что в вашей распухшей от старости пшенице. У вас, Боря, мегаломания. Всё вы хотите сделать бóльшим. Найкращим, значит. А я люблю натуральное. Какое природа родила, а не какое вы заместо неё отобрали. Ну, посей твою пшеницу у меня на полянке! Посей! Погляди, что вырастет. Ничего! Ей пустыня нужна, где всех остальных убили. На чужих соках, то бишь крови, колосится ваша пшеничка. Их силушку забирает.
   - Ну, я-то тут причём? - Борис наслаждался хлебом. - Мы, между прочим, в монастыре дикий рис едим. Только поди, прокорми диким рисом
  всю земную ораву. Скоро на хлореллу перейдём, либо на генно-инженерные новинки.
   - Во-во! - вступил Алик. - Времени мне не даёте. Сами Хаос к груди прижимаете. Чем эти сорта не монстры? Не Выргони со щупальцами на голове? Думаете, ваши кишки всё сварить могут? - Нет! Они варят только природное. Коэволюция видов: пища и человек развиваются вместе, понемногу. У Природы, в отличие от вас, на отбор тысячи лет уходят. Прецизионная точность! А ваш Хаос... он Хаос и вызовет. Рак - ваша профессиональная болезнь. Болезнь профессии "Человек созидающий". Досозидались - теперь уж, готовы ли мы, нет ли, а надо идти в Переход. Волк с ног, то есть лап, сбивается, Недоросль не вырос, вас ещё всех не собрали... И вы не готовы: созидали, да не то, что спасёт от Хаоса. Он, Синенький наш, уже на подходе. Ох, идёт!
   - Ты ешь, ешь, - заметил Бор, наливая себе ещё порцию. - Идёт так идёт. Тебе впервой, что ли? - Он заглянул в миску Бориса. - Так. С костями разбираться не умеешь. Что, строение рыб не проходили?
  Проходили. Я вот не сообразил, что рыба в миске - что в школе муляж.
  Бор поцокал языком.
  Жизнь требует соображать регулярно. Отдыхать не даёт. Выкидывай
  кости - ещё налью.
   Борис не рискнул на добавку: - Может, потом? Когда справлюсь с этой едой? Я ведь не привык...
   - Претендент не привык. А Царь Истоков давно привык. Ешь себе, - махнул рукой Бор. - Ты уже не Претендент.
   Они доели остатки из котелка, дожевали каравай. Алик варил чай.
  Зенона бы сюда! - вздохнул он. - Чайная церемония - его конёк.
  Гурман. Про Зенона забудь на время. Пора рассказывать, - оборвал его
  Бор.
  Они легли на расстеленный под берёзами спальник и Алик начал рассказывать, попивая странное коричневое варево, названное чаем. "Пей, что достанется",- сказал себе Борис и отхлебнул... Ай-яй-яй! Сахару Алик, к сожалению, не забыл...
  
  
  
  РАВНОДЕНСТВИЕ
  
  
  63. Территория, 11 сентября.
  
   Дочь едва не проспала будильник. Измочаленная, с красными глазами и взъерошенными волосами, она двигалась, как сомнамбула. Уж не начала ли пить втайне от Аркадия? Потеряв мужа, Татьяна потеряла смысл жизни. Ташка её не очень волновала - так, вроде жизнь как у всех: дочь есть. Аркадий с трудом выдерживал её поползновения бросить работу - его пенсии и огорода не хватило бы на жизнь. Ленину корову дочь не потянула, пришлось срочно продавать, чтобы не загубить животное...
   Целуя дочь в лоб, Аркадий осторожно принюхивался. Нет, кажется сивухой не разит... Да-с, таковы теперь захиревшие потомки Радзивиллов. Залез, аристократ недобитый, в деревню - ешь её с маслом. Жди: запьёт дочь, или загуляет с алкоголиком от тоски душевной... ей ведь даже в кино только парни нужны.
   Выпихнул её на работу, что нашёл по знакомству: не бей лежачего секретарша. Дубасит на машинке. Слава богу, у хозяйства нет денег на компьютер, а то бы Татьяна не у дел осталась, такую премудрость ей точно не одолеть...
   Аркадий снарядил Ташку в школу и сел работать. Что-то тикало в душе. Не работалось. Встал, вышел во двор заправить мотоцикл, окончательно избитый за год его пенсии. Скоро зачахнет машина. Столько дорог исколесила...
   Выбросил из коляски барахло. Ну где она, Майка? Свихнулся он, или нет?
  Достал две тёплых куртки и шлемы... Где она?
   Вернулся в дом, написал Ташке записку, чтобы не ждала к обеду - мол, уехал как обычно. Пусть не волнуется, ест. Холодильник полон - это его принцип: холодильник должен содержать запасы. Как и кладовая - там у него видимо-невидимо заготовленных впрок банок... "Ты у меня запасливый", - говорила Ленка, обнаруживая всё новые поступления в семейную коробочку. Бобр он, вот и запасливый. Лес и огород всегда прокормят, если сил не жалеть.
   В калитку вошла Вера.
  Готов? - спросила она. - Поел? Пора ехать.
  Вера?! Майка... Вера? - Впрочем, лес она любила так, как он - домá.
  Лесная баба. И Аркадий - не шизофреник. Приятно.
   - Погоди, продукты возьму, - буркнул он и кинулся в дом. Складывая в рюкзак консервы и хлеб, добавил после раздумья пару бутылок водки - единственную валюту для расплаты за ночлег. Действовал и мыслил механически - привыкал к мысли: Вера - Майка.
   Вера... "Москвичка" деревенского происхождения, что купила дом в Команове спустя двадцать лет после своего отъезда, а родительский дом продала. Что-то там было в её юности. Ленка что-то подозревала - но и только. Никто не знал, почему Вера никогда не приходит в их деревню. Маня говорила, что родители Веры были "кремень", что они ею помыкали - вот, мол, и отказалась от родительского дома... Знала бы Маня, что Вера в Команове - вся извертелась бы, но добыла правду! Но Вера, встретив Ленку в автобусе, не велела той рассказывать. Во имя прежней, давней опеки малолетней Веры девушкой Леной они ездили к Вере в гости - тайком, скрываясь от соседей. Тайну удалось сохранить.
   Вера была в их деревне лишь раз - хоронила Лену, помогала Аркадию. Они оба стали вдовыми - теперь Аркадий догнал Веру, неутешно горюющую по умершему мужу.
  Старый он был, - объясняла Маня. - Дачник. Насильно её выдали.
  Как же насильно, если она всё не снимает траура? Пять лет?! Расспросы невозможны: при упоминании мужа Вера плачет. Это ли не любовь?
  Аркадий завидовал Вере. Сыновья у неё удались - странноватые парни, но - полные. Не то, что его пустышка Танька. Может, с Ташкой ему повезёт...
  Он вышел, запер дом, спрятал ключ и открыл ворота. Вера привычно устроилась в коляске: после смерти Лены они пару раз вместе колесили по району. Она тормозила его у лесов, водила по дебрям, он знакомил её с деревнями. Фотографировали, зарисовывали... Она отлично рисует... Было уже. Теперь вот - снова. Только он теперь Спорыш, она - Шумска Майка, лесная баба.
  За Гарями он разогнался - близился райцентр - и чуть не выпустил руль: вместо шоссе под колёсами оказалась ухабистая грунтовка, сглаженные дождями колеи грузовиков. Притормозил. Пшеница в сентябре?
  Жёлтые колосья переливались волнами под тёплым ветром. Поле без конца, до горизонта. И - дороги, перекрёстки, тропки - иди куда хочешь.
  Камень... Белый кварц - словно седло. Такого он здесь не видел. - Аркадий заглушил мотор, подбежал.
  Надпись. И такого он не видел, Господи боже мой! Алфавит, вроде, вендский. Алатырь! Алтарь богов!
  За спиной закачалась тень - Вера протяжно заговорила с полузакрытыми глазами:
  - Направо пойдёшь - богатым будешь, налево пойдёшь - женатым будешь, прямо пойдёшь - смерть найдёшь.
  Вер, ты чего? - удивился Аркадий.
  Я? - Она вздрогнула, озираясь. - Камень. Такой красивый... Он мне
  пел.
  Направо пойдёшь?..
  Что? - Она опять вздрогнула. - Ну да. Как в сказке.
  А ты оглянись. Разве не в сказке? У нас таких камней нет. У нас Синие,
  их много. А этот я впервые вижу. Будто на Рюген нас занесло: "На море на Окияне, да на острове Буяне"... Звезду ищи!
  Какую звезду? - Вера разглядывала камень.
  В небе. Путеводную. Полярную. Нам, стало быть, туда.
  Ну какая Полярная в небе, когда день? - удивилась Вера.
  Пала ледяная ночь. Аркадий не удивился. Уж если Алатырь среди пшени-
  цы в сентябре... Вера подняла голову к небу.
  Любуйся! - сказала она. - Вон твоя Полярная!
  Прямо. Нам с тобой, Вера, прямо идти предлагается.
  Мигнуло. Снова тёплый день. Он скинул куртку, сел у Камня, достал еду.
  Ну! Причастимся плодами земными, Майка! Налево - это к Роду. Нам,
  вроде, ни к чему. Хотя где теперь наши любимые? А! Если прямо пойдём - всё равно женатыми будем. Тут без выбора, верно?
   - Уж тебе ли богатства не пожелать? Ты ведь у нас материалист, - вздох-нула Вера. - Я-то пойду прямо.
   - В гробу я видал богатство. Добро и богатство суть вещи разные. Добро - когда есть всё необходимое. Богатство - когда всего больше, чем надо. Добро, доведённое до абсурда - это богатство. Я Спорыш, а не Мамона, сиречь Добропан. Предки мои уже попанствовали - вот я деревенской жизнью их грешки замаливаю: "Сама садик я садила, внучки будут соби-рать"...
   Вера махнула рукой, отгоняя решённую тему.
   - Пшеница-то какая! - вздохнула она, притянув колосок. - Красавица! Как думаешь, мы во сне?
  Да уж не в Яви, - засмеялся Аркадий.
  Тогда у нас всё равно выбора не было: только прямо.
  Это почему?
  - Пшеница во сне означает тяжёлое испытание. Какое испытание тя-желее смерти?
  Жизнь, - пожал плечами Аркадий, вглядываясь в волны пшеницы. Что
  то движется.
  Тихо! - шепнул он. - Идёт кто-то.
  Могучий седовласый старец с белой бородой шёл оттуда, куда они пред-
  полагали отправиться: из-за спинки седла Алатыря. Блики Солнца, отражён-ные волнами колосьев, собирались свечением вокруг его головы, белая руба-ха развевалась по ветру.
  Белбог! - охнула Вера.
  Рад! - сказал старик гулким басом, и пшеница застыла в безветрии. -
  Рад, что не изуродовал ты меня, мóлодец. Не заставил с сумой на носу бе-совским отродьем прикидываться, сопли пускать, дабы одарить тебя богат-ством. Не был я таким, да и не буду. Это ты их одаривал - не за вытирание соплей, а за труд и радость к жизни. Но они возмечтали о богатстве, Беса привадили, в мои одежды нарядили. Тебя и забыли - им бы золотишка да тор-говлишку... Добропан. Зелонь, по-ихнему. Бедного Зеленца за смётку привечали, ипостась разрывали, сделали половинку сметливую богом торговли да воров, а ту, что жизнь хранит, оставили мелким лесным божком. Великую Жизнь - богом воров! - Он стукнул высоким посохом, пшеница заволновалась, закружилась смерчем вокруг Алатыря.
   - Ухожу я! - объявил старец. - И из Свечения ухожу. Новый мир ждёт. Вам оставляю дело. Тебе, красавица, за любовь и верность твою, кроме леса - людей передаю: Быдогоща уходит со мною. Юницей ты побыла, Младой тож, Ярицей... Теперь ты - Быдогоща. Что скажешь?
   - Иди, сынку, иди, дочка, по Свету, да люби всякое дерево, траву, птицу, животных, люби жену, люби мужа, да работай на них, чтобы им лучше было, - пропела Вера.
  Да работай на них, чтобы им лучше было, - эхом откликнулся Аркадий.
  Вот что вас соединяет. - Старец взглянул на Аркадия. - Только ты
  скоро ко мне уйдёшь, а она, Майка, жизнь держит до Перехода: Быдогоща, стало быть, сохранит завет до конца... Прощайте.
   Пшеница полегла. Далеко, до горизонта, поле покрыто теперь полёгшей пшеницей; и - никого. И Алатырь исчез вместе с лопухом, на котором лежали крутые яйца, хлеб и зелень. Взял свою жертву.
   - Знаешь, - сказала Вера. - Я спою ему Ленкину любимую песню. На прощанье. Он ведь и бог певцов - Белен. Он песни любит.
   Аркадий сжался. Ленкина любимая... Вера пела им свои песни, и Ленка выбрала эту: она любила овёс. Говорила, что это злак предков, самый главный. Первый. Он уверял, что ячмень, но Ленка стояла твёрдо: овёс! Вера пела ту песню на похоронах. Колька тогда нализался и рыдал под столом.
   Запела Вера не одна. Издалека ей вторил тенор, шум ветра доносил звук струн... Аркадий сидел, закрыв глаза.
  
  Голубой овёс, голубой овёс
  В мире детских грёз все поля порос.
  Голубой туман ткнул в колени нос:
  "Приласкай меня" - словно мокрый пёс.
  
  Посолю я хлеб, дам туману в пасть,
  Упаду в овёс, чтобы в нём пропасть,
  И роса дождём задрожит на мне,
  Побежит огнём по парной спине,
  
  И тумана плеск, и овса прибой
  Затянув петлю, унесут с собой
  Голубой овёс, голубой овёс
  В мире давних грёз все поля порос...
  
  Утихла песня - и овёс заменил пшеницу: тот, бархатный, иссера-голубой, что в росе на рассвете. По овсу к ним шёл мужчина в чёрном облачении с большим крестом на груди, за ним тянулась зелёная тропа обнажённого от росы овса. Солнце отражалось в сияющих той же зеленью глазах. Он был молод, даже... юн. В руке нёс кривой посох из стволика с тремя навершиями-корнями, свитыми посолонь.
  Откуда он? - спросила Вера. - У нас таких монахов нет.
  Тебя смущает тело? А разве ты не в человечьем теле, Майка? - спокой-
  но, но гулко спросил юноша. - Разве важно, кем ты служишь в миру? Я служу Вере. Вере вообще, как таковой - и вере Первопредка. Я - не он. Я Кривайто. Но здесь, с вами... - Он перевёл взгляд на Аркадия.
   - Приветствую тебя, брат Радзивилл. Мне, потомку Лиздейки, как не опознать старшего брата? Кровь Запада и кровь Востока, кровь Юга и кровь Севера соединились! - Он воздел посох.
   - Мы соединились! - громко крикнул он в небеса. - Мы соединились! Криве-Кривайто зовёт свой род!
   Аркадий вздрогнул от слияния их тел. Их посох вбирал лучи отовсюду: по всем дорогам и тропинкам к перекрёстку неслись вихри...
   Он снова вернулся в своё тело. На перекрёстке остался деревянный крест с распростёртыми руками и грубо вырезанной головой - Крéстос, бог-хранитель перекрёстков дорог, смотрел вдаль - на прямую дорогу. Из всех троп и тропинок осталась только она - остальные заросли овсом.
   Вера взяла за руку Аркадия. Его рука кипела жаром.
  Ты кто? - спросила она.
  Спорыш, - ответил он. - Кривичей уже призвали. И впрямь грядёт
  Переход, Вера. Сказка это, или нет... Переход грядёт.
  Есть хочется, - пожаловалась она.
  Есть у нас всегда есть, - улыбнулся Аркадий и достал новую порцию
  снеди.
   Сказка ушла. Мотоцикл стоял на лесной дороге, что вела из Команова; околица села.
  Ага, - сказал Аркадий, - значит, граница - у твоей деревни. Ну что же.
  Доедай - поехали.
  
  
   Почтальонша Соня схватила руку сына:
  Витя! Слышишь? Ангелы поют!
  Какие ангелы? С ума съехала? - возмутился он.
  Не слышишь? Ох, Витя, какие зелёные у него глаза!
  Витя забеспокоился.
  Мать! Прими валидолу. Ты совсем плоха.
  Соня задумчиво кивнула.
  Плоха... Или хороша? Бог разберёт. Закажи-ка ты гроб. Пора.
  Мать! - укоризненно сказал он. - Гроб без справок не заказывают.
  А я хочу! - крикнула Соня. - Справки - вам нужны. А мне - гроб. Я хо-
  чу его видеть, понял? Закажи у Филимона: он тебе без справок сделает.
   - Не дури, мать. Ещё чего! Как я его поволоку, гроб твой, за три километра?
  Тогда сам сделай. И никто не узнает, и мне спокойно.
  Ну зачем он тебе? - сник Виктор. - Что ты вцепилась в меня? Я в от-
  пуске. Хорош отпуск - матери гроб строгать.
   - Витя! - строго сказала Соня. - Ангелы так просто не поют. Раз в жизни отпуск на меня потратишь. И свечей купи пару пачек, когда в магазин пойдёшь.
   - Свечи церковные надо, - увлёкся проблемой Виктор. Дурит мать... Ладно. Будут дурить вместе. Она весь год одна, он ей потрафит.
   - Да брось, - неприязненно сказала Соня. - Я же неверующая. У нас это не модно было, лбом стучать. Свечи купи: для другого мне надо. Купи!
  
  
   Население деревень изменило облик: смурные взрослые и молодёжь - и сияющие глаза стариков... Не всех стариков, но многих. Ангелы Криве поют...
  
   Там, где сказка вторглась в жизнь Аркадия и Веры, над вернувшимся Алатырем задрожал Крестос и стал Терноглавом - распятым на Яблоне суммарным гемом кривичей... Ясные, яблочно-зелёные глаза распятого Криве смотрели на свой народ. Яблоня цвела... Скоро появятся плоды: старики уйдут от Зла первыми. Уйдут - чтобы первыми выйти на бой.
  
  64. Пятно на карте, 11 сентября.
  
   Странно. Аркадий видел дом - и видел всё, что внутри: перегородки и двери, плиты с газовыми баллонами, рухлядь, диваны и телевизоры, ночные горшки и кастрюли... Внутри было много. Ах, как много! Да уж, просто так не запомнишь... Он попытался подавить в себе отвращение. Сколько всего! Какой невероятный хаос... Так и хочется мысленно разобрать, разложить всё по местам, многое отвезти на свалку... Не его задача. В конце концов, на что похожа со стороны его собственная комната?
   Майка не видела в домах и сараях людей и животных. Животные, значит, не Добро?
   Ах, да. Они живые. Их нельзя считать имуществом. Едят их однако, невзирая. И им положена стоимость... Кем? - Ага, Добропаном, тем, кто определяет цену и её берёт. Вот, родила корова телёнка. Он только на свет появился, а у него уже висит на шее ценник: столько-то. Из области рабства: там тоже торговали приплодом. Теперь с людьми это запрещено... Хотя кем запрещено? Торгуют! Не пристраивают кутёнка, оставшегося без матери, добрым людям - продают. А ценник? - Он на всех с рождения висит незримо: сначала это цена, что можно содрать с родителей при киднэппинге как выкуп, потом - деньги, что можно выдоить с тебя самого. Аркадию с Верой, скажем, грош цена. А, допустим, Филимону - рубль. И - всё выше. А если эти... кто? - да почти все... определяют тебе цену отрицательную - жди: долго жить тебе не дадут. Так что корова от Аркадия отличается только тем, что её едят после насильственной смерти, а его - только потрошат и закапывают либо сжигают за отсутствием места на кладбище.
   Чтоб ты сдох, Добропан! Чтоб тебе пусто было! Вешай свои бирки в аду: там как раз не дети Создателя, а самосконструированные монстры. Вот и устраивай между ними соревнования. Судействуй. Однако тот вон бес вроде помельче, этот - покрупнее, да ценники у тебя все на одно лицо: стóят они одинаково - 666. Пиши цифирки разного размера - вот и всё твоё судейство...
   - Отвлекаешься! - сказала Вера. - Едешь медленно, внимание на нас обращают. Езжай на нормальной скорости.
   Аркадий прибавил газу. Хорошо. Объехали многие сёла. На завтра остались только те, что далеко в стороне от шоссейных дорог. Тайные деревни, скрывающие беглых солдат и сатанистов разного рода, что прятались в глуши непролазной, они с Верой решили не посещать, равнó и кладбища. Это - не Добро. Его на карту втискивать не след. Пусть останется в прошлом.
   Аркадий пропускал сквозь сознание мелькающие дома, войдя в какое-то сонное, роботоподобное состояние. Неожиданно вместо правления хозяйства он увидел Тьму: студенистое тёмное облако затянуло здание и выбрасывало щупальца, касалось домов: одного, затем другого...
  Господи, что это? - всхлипнула Вера. - Что за ужас?
  Щупальце тянулось к ним... мимо них - к очередному дому... вдруг задрожало, заклубилось, пошло смерчами и послало отросток к мотоциклу.
  - Газуй! - крикнула Вера, напугав бабусю, что грелась на заходящем холодном солнце. Аркадий прибавил газа.
  - Закрывайся! - Вера судорожно дышала через стиснутые зубы. Губы побелели, обтянули дёсны. - Ни о чём не думай. Ты чурка, понял? Ни о чём! Смотри на лес, на дорогу смотрю я!
  Теперь он вёл мотоцикл вслепую, смотрел на дальний лес и подчинялся командам Веры. Эквилибрист! Шлейф тёмного дыма потерял их только за околицей. Над домом правления вспухало чёрное облако, качалось, словно выискивало их слепым взором.
  Оно на Дар реагирует, - сказала Вера. - Больше ездить нельзя. Осталь-
  ные деревни исчезнут с карты: теперь я сканировать не смогу, с этим соглядатаем. Поехали срочно ко мне, у меня защита поставлена. Ты бурчи какую-нибудь песенку - из тех, что пристают. Петь нельзя, при пении Дар используется. Бурчи!
   Она бубнила что-то монотонное, разглядывая дорогу. Облако посылало к ним щупальце, нагибалось...
   "Не думать", - приказал он себе и вспомнил куплет из раскопанного им у Мани доисторического фильма: "Я из пушки в небуйду, тиб-диби-ду, тиби-диби-ду!
   Щупальце пролетело длинной тонкой верёвкой и исчезло где-то впереди. Они теперь ехали вдоль этой верёвки...
   - Тиби-диби-ду! - завопил Аркадий, свернув в поля по свежим следам комбайна, - Я из пушки в небуйду! - и завершил тирольскими переливами. Это находка! И про слова думать не надо!
   По полю скакал мотоцикл и разносились вопли Аркадия. Щупальце дрожало вдоль шоссе. Аркадий въехал в березняк. Вера закрыла глаза. Ушли! Свой лес: обережёт и... найдутся как-нибудь... не заблудятся же...
  
  
   - Бабушка! - присел на завалинку к бабе Поле сухощавый человечек. - Вы не видели, кто тут недавно проехал?
   Ангелы пели в её голове... Она перевела глаза с шоссе на чужака. Глазки крысиные какие! Так и щупают... Бабуся вздохнула. Мешает. Ангелы поют...
   - Ребятишки на мотоцикле гоняют. Чужие какие-то. Дачники, что-ль... - И бабуля задремала.
   Ребятишки... Ничего себе ребятишки. - Брат Сергей, что посетил правление вместе с инспекцией из района, разумеется, инкогнито, поднялся с лавки и ушел. Бабка эта... Совсем дряхлая, только глаза юные... зелёные, надо же!.. а на просвет словно пустая. Умрёт скоро. Перед смертью не лгут... Ребятишки - и ОН их потерял?! Придётся инспекции облазить с ним все сёла: Дар тут есть. И какой сильный Дар!!
  
  
   Аркадий заглушил мотор загодя и они завели мотоцикл на участок вручную, со стороны леса. Никто ничего не увидит.
   - Придётся тебе пока расположиться у меня, - вздохнула Вера, выглянув в окно. Её дом плотным кольцом окружали берёзы, от калитки густые старые кусты калины сжимали тропинку, что дважды поворачивала до входа в дом: не разглядишь. Высокий и жутко колючий шиповник нависал над забором, вцеплялся в волосы и сдёргивал шапки у любопытствующих.
   - Да... Защита. А как же Ташка? - Аркадий раздражённо взъерошил волосы.
   - У твоей Ташки мать есть! - возмутилась Вера. - Что вы, мужики, нас ни в грош не ставите? Или ты хочешь дрянь эту серую на свою Ташку навести? Много мы знаем? Что это за облако? Сиди и не рыпайся. Мне отсюда пора уезжать: я последняя из дачников, все разъехались. На зиму только дед Николай с бабой Зиной остаются. Послезавтра за мной придёт машина, я уже договорилась. Так что будешь тут один. Еда есть, тебе одному до Равноденствия хватит. А я вернусь позже, зимой, на тракторе... Так вот: громко уеду и всё запру. А ты, друг, свет не включай и не топи, понял? Туча эта в правлении сидела. Есть за ней люди, точно говорю. Начнут розыск.
   - Я что, бомжом помирать должен? - рявкнул Аркадий. - В чужом доме, да "не топи", да без света! Ты понимаешь, что предлагаешь? Беном Ганом хочешь меня сделать?
  Ну, езжай к Ташке. И жди там. Чего дождёшься?
  А что? Может, оно ко мне как раз в Равноденствие приползёт - и ис-
  полнит танец на моих костях. Вот и сбудется то, что обещали.
   Вера удивилась.
  Тебе обещали такое? Разве не Переход?
  Разница! - фыркнул Аркадий. - Всё равно в Сырой Земле.
  Ну да. Во Сыру Землю лучше при кладовой с припасами. Тут у меня
  пшено есть. И фасоль, понял? Больше ничего нет. Тут, конечно, без своей хатки будешь, бобёр жирный! - Вера отвернулась. - В конце концов я к тебе не защитницей приставлена. Трудись, чтобы им лучше было... Езжай, Аркадий. Какой же ты Спорыш, на одном пшене? - Она ушла в кухню, загремела чайником.
   - Уедешь завтра утром! - сказал он, заходя в кухню. - Тебе нельзя ждать. Вот тебе - действительно опасно. Я тебя лесами в Переяславль отвезу - и вернусь лесами. Попаду в облако - значит судьба. Где жил, там и уходить буду, уж не взыщи... Собирай вещички, Майка моя злобная. Я вас всех не в грош ставлю, а в бриллиант размером с тебя. Тебя я вытащу! А сам... Ладно, поборемся. Идёт?
   Вера заплакала на его плече.
   - И правда, что это - уходить словно зайцу? Поборись, Аркадий. Я ведь... тоже сюда вернусь. Только... Чёрной Зимой. Прощаемся мы с тобой, Аркаша. До Перехода идти нам поодиночке. А там... глядишь, увидимся? Не знаю я, что там... Может, солнце и радость?
   Окно громко захлопнулось. Задребезжал шифер на крыше. Порыв ветра загудел в вершинах елей, взвыл в глубоком ущелье Нерли и принёс с собой злой, холодный осенний дождь. Кончилось лето. У Майки кончилось лето.
  
  65. Подданные Тьмы. 11 сентября.
  
   Под утро Игорёк проснулся и вылез из подпола: замёрз. Он тихонько забрался в свою кровать, пригрелся и уснул так крепко, что мать едва его добудилась.
   - Вставай, сынок, в школу пора, - твердила она тихонько, расталкивая румяного заспавшегося Игорька. Он, наконец, открыл глаза - и сразу проснулся: увидел Ольгу и испугался. Восковая... парафиновая бледность, обтянутые кожей кости лица, запавшие глаза...
   - Мамочка! Что с тобой? - Игорёк выскочил из кровати и обнял мать... отчего-то худую и вялую.
   - Что-то у меня с животом, - пожаловалась она. - Ты уж сам поешь, а я ... снова побегу. Ладно?
   Он поел, подошел к выгребу.
  Мам! Я ухожу. Ты как?
  Не волнуйся! - прошелестела мать. - Будто мы с тобой не травились?
  Сам знаешь: пройдёт. Беги, опоздаешь.
  
  
  Анатолий не спал - притворялся. Во рту воняло махрой и налилась болью голова. Пора опохмелиться - но нечем. Не пойдёт он на работу, на хрен.
  Стукнула дверь, боль ударила в виски.
  - А погромче шарахнуть не можешь, блин? - пульсирующим злобой голосом проговорил он... Язык не слушался, как у паралитика. Он окончательно рассвирепел.
  Выкинула я, Толя, - ответила жена. - Кровлю. Как бы не помереть.
  Сходи ко мне на работу, принеси лекарства и шприц - я тебе тут написала. Записка на столе. А я лягу.
  Голова гудела. А! Есть у него заначка. Совсем забыл... Ольга тогда отобрала и спрятала.
  - Где бутылка, стерва? - Он подошёл к дивану. - Говори быстро. Похмелиться надо, а то не дойду.
  Она, не открывая глаз, прошептала, где. Ну, ясно! Без фантазии - за бочкой в чулане... Анатолий пошёл в чулан.
  На перевёрнутой бочке сидел голый мужик и пил из его бутылки. Веснущатый розовый нос подрагивал, поросячьи глазки блаженно моргали рыжими ресницами, ноги страстно раскачивались, поджимая босые пальцы.
  Убью! - заревел Анатолий. - Мало ей Харитона!
  Парень оторвался от бутылки, поправил сползший на нос венок из хмеля, подмигнул и отшвырнул опустевшую бутылку - та брызнула осколками.
  - Ну-ка, ещё бутылевич, - покачиваясь, предложил он и достал из-за спины новую бутылку. - С праздничком тебя. С добрым, значица, утром. - И он упал с бочки. Последние плети хмеля, что пытались прикрыть его голую задницу, зацепились за обод и раскачивались, грозя колючими жёсткими листьями.
  Анатолий вырвал у него бутылку и содрал жестянку.
  Один глоток, - уговаривал он себя, прицеливаясь ртом к горлышку.
  Оп! - лёжа на пузе, прокомментировал собутыльник и возмущённо
  икнул. - Это всё? А за здоровьичко жены ненаглядной? Ну-ка дай! - Он потянулся к бутылке. Толян, отследив кипяток водки до желудка, встряхнулся и отпрыгнул. - Изыди, глюк!
   - Изыди так изыди, - согласился тот и исчез вместе с бутылкой из Толиной руки и облегчением от первого глотка. В голову снова ударила боль. Анатолий пошарил за бочкой... Есть! Теперь уж это не глюк. Жадно припал к горлышку, отхлебнул...
   - А за здоровьичко? - жарко дыша в ухо, прошептал толстыми губами давешний глюк. - Не выпьешь? За бедненькую! Тогда мне дай! Ты уж похмелился.
   Толя попятился, прижав бутылку, вышел из чулана и запер дверь. Оттуда победно заикали, а после запели хором: "Налей! Выпьем, ей-Богу, ещё!".
   Он постоял, прислушиваясь. Там и девки завизжали... А тут, вроде, глюков нет. Он глотнул и пошёл к жене.
  Принёс? - спросила она, задыхаясь.
  Чего? - удивился он, доставая рюмку и стакан из буфета. Последнее
  дело - пить из горлá. Он аккуратненько налил стакан воды и стопочку водки. Выпил - закусил водичкой. Так - культурнее.
   - Лекарства... - прошептала она. Сил говорить уже не было. Ольга лежала, истекая кровью, и последнее, что увидели её глаза, был муж, что налил себе следующую культурную порцию, внимательно смотря, как она умирает.
   Корша в чулане ломал бочку и орал:
  За любимую жинку, светлая ей память. До дна!
  До дна! - визжали и басили призрачные собутыльники.
  Толя достал новую стопку, налил и поставил на тарелку. Подумал - и до-
  бавил кусок хлеба. Она не пьёт без закуски...
  Это тебе! - сказал он, ворочая языком. - Выпей, покойница. Голый
  мужик сказал - на здоровье...
  
  
  Игорёк нашёл его, храпящего бревном у дивана с мёртвой матерью. На её
  груди лежала колючая плеть хмеля.
  Переживает! - кивнула на отца баба Маня, пришедшая обмыть
  покойницу. - Любил, знать. Цветы, вон, принёс.
   Игорёк плакал.
  
  
   Филимон очнулся и пополз в залу. Уцепился за шифоньер и встал... Да! Он, конечно, жив, но... В зеркале шифоньера отражался скелетообразный старик - будто совсем не осталось мышц. Он спустил штаны. Батюшки святы! Тоненькие ножки-опёнки с огромными шишками колен и лодыжек, о мужском достоинстве и говорить нечего - разыскать взглядом трудно... запавший до хребта живот. Под рубахой - рёбра с ямами между костей, торчащие ключицы - хоть уполовники на них вешай... Точно! Вешалка. Везде кости и ямы. Волосёнки стоят дыбом: испугались. Он провёл скелетообразной рукой по волосам - и они снялись на руку, как шерсть у линючей кошки. Теперь лысый череп сверкал над ямами глаз, рта и щёк.
   Филимон оскалился: зубы целы! Блестят. И всё равно он похож на Фёклу. Только мужского рода, хоть и трудно это определить... Весь в чешуйках засохшей крови и шрамах - но жив! Жив.
   Его шлёпнули по тощему заду. Филимон дёрнулся - Кто? В зеркале лишь его отражение! Обернулся - Галя.
   Галя - новая, красивая и подтянутая Галя, стояла за ним, уперев руки в бока.
   - Ну точно! Не трясётся! - удовлетворённо пропела она. - И ждать не надо. Кости - не трясутся. Хорош. - И она выразительно посмотрела на низ его живота. - Да уж! Размножение тебе не грозит. А ведь хочешь? - Замурлыкала, прижалась к спине мягкой грудью... У Филимона прибавилось сил. Он покосился было вниз... нет! Только - где-то в душе. И то хлеб. Мягкая девка! Хорошо.
   - Кощей мой ненаглядный! - она поддёрнула его штаны. - Застегнись. Чего срамиться.
  Ещё! - попросил Филимон. - Ну разочек... Хороша ты, девка.
  Она прижала его голову к груди. Ох, царица небесная, до чего ж он молод... Пока прижат.
  Галя оттолкнула его голову и уселась на кровать.
  - В райцентр езжай. У меня пятьдесят шестой размер. Шубу купишь подороже: зима великая идёт. Бельишко тоже: красное и чёрное. Там есть магазинчик такой, "Дикая орхидея". Ну, и чего сам придумаешь.
  Это зачем? - Ну вот, уже о его деньгах печётся. А всего то... Вот если
  бы... И Надька тут...
  Ходить буду с тобой по деревне, понял? Под ручку. А в бельишке -
  прижиматься. Или не надо? За так больше не получишь, - она деловито поддёрнула свои штаны с оборочками. - Привезёшь - найду тебе применение. Чего-нито сможешь. А без меня тебе, с твоей детской пустышкой, никак не развратиться. Привезёшь - оргию устроим.
   Филимон дрогнул. Оргию... А Надька? Братки?
  Галя прыснула.
  - Надьке ты нынче без надобности. Она вопросами размножения вплотную занялась. Ты её и не найдёшь, Надьку. Живи и пахни... - Она принюхалась. - Кровь-то смыл бы. А то, не ровен час, ещё сыпью покроешься... Это негигиенично. И так красавец. - Она снова прыснула и растворилась в дверях, что он запер когда-то и с тех пор не отворял...
  Филимон подумал - и собрался ехать в райцентр. Оргия? А что? Всю жизнь только зарабатывать? Тратить пора... - Он задумчиво водил мочалкой по шрамам.
  
  
  - Фёкла! Ольга-фельдшерица померла! - застучала баба Маня в дверь. - Обмыть надо!
  Ох, батюшки! - встрепенулась на чердаке Фёкла. Крикнула:
  Моюсь я! Вымоюсь - приду. Ты иди, не жди. Что это она?
  Да не знаю, - ответила Маня. - Сынок прибегал. У него чего узнаешь?
  Вроде отравилась. Пошла я. Поспеши!
   Фёкла села и огляделась. Мыши спали на своей подставке, закутавшись в крылья. Рядом валялся испачканный кровью топор. Она ничего не помнила!
   Кряхтя, поднялась на четвереньки, встала и слезла по лестнице, вцепляясь в поперечины: ноги дрожали, не держали. Боже мой! Что с домом! Сколько же она спала?
   Сорвала с себя грязную рубаху. Гадость! Бросила в бак на дворе. Облилась водой. Вытираясь, охнула: ноги покрылись длинными чёрными волосами, пальцы срослись, ногти почернели и утолщились. Не ступни - копыта какие-то! Доигралась с колдовством... Она натянула шерстяные чулки. Надевая длинное розовое трико, скользнула рукой по спине... опять шерсть? Низ позвоночника тоже порос жёсткой шерстью. Коза и коза... Кошмар.
   Обула кирзовые сапоги - туфли теперь на ноги не налезут. Скажет, ноги болят: вены. Может, в бинтах. Сапоги - не сымет! Ох, грехи наши тяжкие!
   Поесть? Нельзя: обмывать идёт. Да во рту стоял вкус кровяной колбасы, любимой ею с детства. Тётка ей привозила колбасу с Карпат. Тётка, что учила колдовать... Есть не хотелось.
   Фёкла притопнула и пошла, ковыляя. Пошла обмывать фельдшерицу. Молодая - и на тебе! А она, Фёкла, всё живёт. Вспомнить бы, почему она стала такой... Был Филимон... Мыши... Не вспомнить.
  
  66. Дело. 11-12 сентября.
  
   - Я был не прав, - сказал Юрий, входя. Анна уже поставила на стол завтрак и ждала его, играя с Золотком и Савераской. - Моня смотрит на меня, как на зачумлённого. " А зачем тебе наше кладбище? Уж ни меня ли пристукнуть задумал и прикопать втихаря?". Я ей - сам, мол, здесь упокоиться рассчитываю. Так она совсем озверела. Наговорила с три короба, а где кладбище - не сказала. Зато тебя расписала так, что уши мои увяли.
  Как пасхальное яйцо, - кивнула Анна. - И что ты?
  Да пусть её наслаждается. Всё равно ей не объяснить ничего. Ей
  свадьба нужна на всю деревню. Тогда - законный брак. А так - это шашни.
   - У Фёклы не спросишь, она ещё хуже. - Анна разложила яичницу по тарелкам.
   - Избави бог! Ты от неё поскрывайся подольше. Жуткая старуха! У меня от неё озноб, - пожаловался Юрий, принимаясь за еду. Проглотил кусок, предложил:
   - Давай пока по дальним деревням. Вон, в Гарях всё напоказ, кладбище прямо у церкви. А наше - позже, когда Моня забудет. Ехать-то туда... разве за грибами? О! Идея! За грибами поедем. Фиг с ней, с Моней! Сами кладбище поищем - оно где-то в берёзах.
   Анна кивнула.
   - Насчёт других кладбищ - ещё посмотрим, а наше точно надо навестить. Поехали за грибами.
  А они есть, грибы? - спросил Юрий, дожёвывая.
  Сентябрюхи и зеленушки. Их ещё октябрюхами называют.
  Дрянь, небось?
  Солёные вкусные. Только много есть нельзя - можно отравиться. Мой
  сынуля как-то съел банку разом. Всё в обморок упасть норовил и, как обычно бывает, занял укромное место на пол-дня.
   - Зад отмёрзнет, - решил Юрий. - Столько мы есть не будем. Будем есть ломтиками в вине...
   - Ого! Вот этого точно нельзя. В вине и ломтик тебя отправит на воздуси! - хихикнула Анна.
  Почему это? Что за кудесы? - удивился Юрий.
  Реагируют со спиртом. Хороший гриб. Но наши алкоголики жрут его
  тарелками - ничего. Привыкли. Они даже облепиховую настойку стаканами без последствий употребляют - и никаких токсических явлений. Подозреваю, что их возьмёт только самовозгорание, как мистера Крука из Диккенса...
   Они потихоньку загрузили в машину вёдра с укоренившимися ветками тополя и Царь-Цвет, а потом демонстративно бегали вокруг с корзинами, заталкивали петуха и мышь на заднее сиденье. Поехали. Дом остался на сосенку, которую ещё никто ни в чём не заподозрил. И жёлудь тоже не взяли - боялась Анна за своих духов...
   Переехав брод, Юрий крякнул.
   - Чем мы с тобой думали, когда решили идти туда днём? - спросил он. - Как мы там будем сажать? А если кто на родную могилку плакать придёт?
   - Думали головой, - ответила Анна. - Искать кладбище ночью... Ты умник. Найдём днём, пойдём в сумерках - деревенские после пяти там не бывают. Боятся.
  А мы?
  Я, например, тоже боюсь. Боюсь призраков наплодить. Зато у меня
  теперь есть ты! Ты и думай. - И Анна откинулась на спинку с нарочито капризной миной.
   - Жана, - торжественно сказал он. - Если ты думать не будешь, я тебя брошу. У меня уже одна такая была.
   - А я думаю, - отстранённо откликнулась она. - Думаю я. Например, еды взяла на обед и ужин. А ты собирался нас голодом уморить. Тёплые вещи на ночь я тоже взяла!
   - А я предполагал, что в рюкзаке ловчие средства для сентябрюх. Силки там всякие, ружья... Рюкзак был, прямо скажем, неподъёмный. Может, ты на неделю в поле намылилась? Или туда же скатерть и шезлонги упаковала?
   - Могу выбросить, - возмутилась Анна и стала открывать дверцу машины.
   - Лучше дай мне чего-нибудь пожевать, для завершения семейной склоки, - сказал Юрий, задним ходом пристраивая машину в кустах. - А то приехали. Берёзовая роща - вон. Только где там их кладбище...
   - По колее. По колее трактора: они на тракторе гроб везут, - озарило Анну. - Хорошо, что мы вдвоём. Страшно.
   Если бы не колея, они бы кладбища не нашли: высокие берёзы прятали могилы. Кладбище тянулось вглубь рощи до реки. Там, у берега, холмики исчезали, зияли провалы старых могил. Здесь, у опушки, стояли стандартные цементные памятники с вялыми букетиками цветов.
   - Гробы, покойнички, - пробурчал Юрий. - Надеюсь, читать эпитафии не будешь? Пошли отсюда, пока никто не застукал. Ещё петух увязался... Решат, что могилы оскверняем.
   Они вернулись к машине, уговорили Золотко посидеть и ушли за грибами. Корзин не хватило, грибы брали горстями, россыпи их были неисчерпаемы.
   - Хватит дурью маяться! Всё ни в жисть не выберем, - решил Юрий. - Пошли поедим, скоро сумерки.
   Солнце зашло за верхушки берёз, окрасило листья в розовый и оранжевый, словно осень уже окончательно взялась за дело. Берёзы шептали что-то под лёгким ветерком, и тепло быстро выдувало из рощи. Промозглый холод пал на пятна тьмы под берёзами, льдисто замерли вялые цветы. Беспорядочные ряды крестов ловили на верхушки последние отсветы.
   Они оставили машину на прежнем месте и шли теперь мимо колка старых елей. Ветер крепчал, и Анна зябко вздрогнула в своей телогрейке. Жаль, не взяла шапочку...
   Ель, давно надломленная бурей, застонала на ветру, скрипя ободранными ветвями по телам товарок - живых, строгих, крепко стоящих на корнях.
   - Словно человек, - прошептала Анна. - Стонет, как раненая. Пойдём быстрее.
   Юрий обнял её за плечи, прижал горшок с Царь-Цветом к груди; Золотко спрыгнул с рук Анны и побежал сам, отвечая дереву.
  Скруу... - стонала ель.
  Куд-куд, - успокаивал её петух. Ветер, что ли, утих? Ель замолчала.
  Савераска зашевелился в кармане Анны и высунул голову: в роще бродили огни. Жёлтые огни, не синие. Юрий вздохнул. Хорошо хоть, жёлтые...
   Теперь дорога шла болотом, чавкал под ногами мох и череда цеплялась головками за одежду, надеясь переехать на новое место жительства. Анна под рукой Юрия казалась каменной статуей - вся напряжена.
   Огни забеспокоились, их медленное кружение перешло в петляющие взлёты - словно искры таёжного костра они взлетали ввысь, кувыркались и падали на могилы. Почуяли Царицу...
   Он снял руку с её плеча, скинул рюкзак и вынул саженцы: пора. Анна механически взяла у него букет саженцев, подняла глаза... Чёрная ночь зрачков заливала её глаза. Мёртвые, запертые в себе глаза Царицы... Юрий вздрогнул. Это с ней он недавно пикировался? Страх Господень... Жена...
   Огни на кладбище суетились, облетая могилы, мерцали. Огни у себя дома. А Юрий, что называется, в гостях. А Царица... с инспекцией своей провинции, как она давеча выразилась. Что они могут, огни у себя дома?..
   Юрий почувствовал, как в его объятиях зашевелился Царь-Цвет. Ветки тополя в руках Анны тянулись к кладбищу, дрожали и шевелили листьями... И вдруг, разом, эти листья стали сыпаться им под ноги.
   Анна ничего не замечала. Она шла деревянным шагом; оттолкнув Юрия плечом, возглавила процессию, и вдруг заскользила надо мхом, будто змея с поднятой головкой.
   Юрий затопал вслед. Однако! Придётся бежать.
   Он перешёл на рысь. Рядом вскудахтывал петух, Савераска вывернулся из кармана Анны и заструился огнём лошадки... Юрий перешёл в Свечение - Анна взметнулась над ним огромной тёмной фигурой с охапкой деревьев, что цеплялись корнями за берёзы... Она уже в роще. Юрий отстал. На бегу он глянул на кладбище... Бог ты мой!
   Словно пузыри, бесшумно лопались холмики земли; опрокидывались кресты; разверзались плиты - и строй мерцающих жёлтым скелетов разевал рты и махал руками: встречал Царицу. Парадная встреча. Вялые букетики сыпались к её ногам. Она плыла над скелетами, словно забыв о саженцах.
   Юрий поднял над головой Царь-Цвет... Стал Сварожичем... Вытянул правую руку и послал ей под ноги ветвистую молнию.
  Стой! - загрохотал он.
  Ветер ринулся на берёзы, качая верхушки, завыл, захохотал, принёс жут-
  кий холод... Холод? Зачем ей холод? Окостенела вся... - Юрий послал волну жара, и вялые букетики вспыхнули у её ног:
  Ну же, Анна! Вспомни, кто ты!
  Она плавно развернулась, подняла руки, и ветки посыпались вниз. Она выглядывала слепыми глазами нарушителя границ. Полусгнившие трупы из свежих могил собирались за её спиной. Огненный Савераска заржал - она не слышала. Она всё выглядывала противника: свет ей мешал.
  Вдруг вспыхнул Царь-Цвет Савой-Травой, а Юрий снова стал собой, и Анна уменьшилась, оглянулась, взвизгнула и стала собирать ветки. Толпа мертвецов зароптала.
  Она бежала вдоль могил, словно девчонка, легко перепрыгивая препятствия, и втыкала, втыкала, втыкала веточки в могилы. Не сажала, нет: те сами зарывались корнями в землю и прорастали вверх. С каждой веткой исчезал один труп - исчезал с жалобным воем, уходил - и могила снова закрывалась, зарастала травой и цветами, и вялые букетики, обгоревшие в Перуновом огне, возвращались на свои места.
  Тогда скелеты стали уходить сами, и над закрытыми могилами зароились уцелевшие гемы, свились воронкой - и ринулись на Анну. Но Юрий успел добежать. Он уже стоял около Анны, рядом струился Савераска и топтался Золотко.
  - Чур! - громыхнул Юрий, посылая силу своего огня на защиту. Их окружил плотный пузырь: за его стенками время от времени проплывали огоньки, иногда появлялась рука или лицо вернувшегося в битву трупа... но они не могли проникнуть сквозь Рубеж. Анна шла под защитой Чура и втыкала ветви в могилы. Потом растерянно повернулась к Юрию.
  - Ветви все! - всхлипнула она, упала на колени и схватилась за голову. Савераска притёк к ней и прижался. Петька встряхнулся и закукарекал. Юрий вглядывался в стенку пузыря: сколько там осталось гемов? Стенка переливалась чистым перламутром: ни гемов, ни трупов.
  - И могилы тоже все, - он облегчённо вздохнул, поднял её с колен, снял охрану и огляделся.
  Под кронами берёз стояли аккуратные шарики тополей: стояли на каждой могиле. На них не было листьев. Листья выстилали обратный путь в этой чащобе и слабо блестели в лунном свете... Пора домой.
  
  
  - Видела бы ты себя, - пожаловался Юрий, помешивая ложкой грибы. - Я чуть со страху не умер.
  Анна чистила вторую корзину грибов и была сурова. Не поднимая головы, проворчала:
  А сам-то давеча двумя головами меня пугал? - Пугал.
  Да уж, - согласился он. - Оба хороши. Красавцы.
  А ты венок надень, - поддела Анна. - Румяным будешь.
  Он возмущённо махнул шумовкой.
  Не завлекай. Границу Яви и Свечения без дела рвать нельзя.
  Тогда люби чёрненькую. - Анна бросила нож и подышала на руки:
  холодно. Отодвинула занавеску. За окном - глубокая Тьма и холодный дождь. А Свет здесь: грибы варит. Хорошо...
  
  67. Борис. Октябрь в сентябре.
  
   - А теперь разберёмся с Симоном, - завершил Алик свой рассказ. Бор кивнул:
   - Ага. Заодно и с берёзой освоишься. Пока только посмотришь, понял? Дар применять не смей! - Он встал со спальника и направился к берёзам.
   - Вот эта! - сказал он, поглаживая мощное дерево с толстыми чешуями коры на комле. - С мелочью нежность нужна, а ты пока будешь как слон в посудной лавке. Это дерево крепкое, взрослое, самостоятельное... Начнём с него.
   Берёза дрогнула и зашелестела листьями. Приветствует! - Борис с энтузиазмом вскочил и подошёл к дереву.
   - Руку клади! - велел Бор. - Глаза отключи, в себя оберни, и соединяйся, как почуешь её естество. Там сиди тихо и только смотри, что Тар показывает. Не лезь, не вмешивайся. Ты - свидетель и больше ничего! Сможешь? Воспитали тебя в монастыре, или дикий ещё?
   Борис пожал плечами и закрыл глаза. Рядом, под его рукой, хрустальная колонна жила: потоки светящихся зеленью точек летели ввысь - и сливались к корням. Ему нужно влиться в эту колонну так, чтобы не помешать... Медленно-медленно он влил руку в кору и пропустил через неё потоки огоньков; подождал, чувствуя щиплющую, колющую как газировка жизнь дерева, прислушался - отторжения не было. Он сделал мысленный шаг - и газировка хлынула в тело. Он вырос: его голова растянулась на метры, ноги разветвились, руки умножились в числе и возделись в небеса - он не противился. Нельзя ломать жизнь дерева. Он просто встраивается в него, вроде бы скрючивается в неудобной позе за тюками грузовика - и расслабляется, чувствуя себя в любимой постели... Так. Теперь открываем глаза.
   Он стоял на маленькой полянке в виду засады - голый, открытый выстрелам охотничьих ружей, торчащих прямо напротив. За спиной он видел загонщиков и Волка, что не спеша трусил прямо на засаду. Тишина? - Нет! Уши к корням! Он деформировал своё тело и опустил уши к корням. Теперь он слышал топот загонщиков и перешёптывание охотников. За насыпью их не видно... Глаза к вершине! - Он вырос и заглянул за насыпь. Замороженное потоками жизни дерева сознание отмечало. Никаких эмоций, просто видело. Там были Валерий, Симон и незнакомый пожилой мужчина. Этот человек увидел Волка первым, дёрнулся, и его окружило Свечение! Симон вздрогнул и повернулся, разглядывая спутника: почуял. Тот Светился всё ярче, вспыхнул - и Волк исчез, так и не выбравшись на поляну, исчез в коконе пустоты, как не было.
   Топот прервал размышления Бориса: на поляну вылетел косматый тощий кабан и бросился на людей. Два выстрела прогремели одновременно: Симона и мужчины с Даром. Валерий вертел ружьё. Тёмное облако поднималось к его груди.
   Мужчина кивнул на вопросительный взгляд Симона, и тот выбрался из засады с ножом: кабан визжал и кружился на боку по поляне. Симон с ножом...
   Кабан дёрнулся. Чёрное облако обняло Валерия и прогремел выстрел. Пуля летела в Симона. Вновь вспыхнул незнакомый охотник, будто алый цветок, его яркий красный пестик - кадуцей засиял, и всё застыло: пуля ползла в воздухе со скоростью гусеницы. Охотник выпрыгнул из ямы и подобрал её, щелчком отправил к берёзе... Глаза его расширились, впились в глаза Бориса, и пуля упала, не долетев. Жар охотника полыхал. Он вернулся к яме - и время пошло нормально. Симон нахмурился чему-то, что смог увидеть, резким ударом добил кабана и ушёл в Свечение.
   Стиснув зубы, Борис наблюдал сейчас то, что когда-то лишило его Дара: нападение Симона. Блок Силы и обесточивание. А охотник не ждал нападения, был расслаблен выплеском Силы... Сейчас Симон его сломает.
   Борис напрягся - и потоки дерева прервали путь сквозь его тело, стали обтекать стороной - и вытеснили Бориса из ствола. Он снова был на поляне. Рядом стояли Бор и Алик.
  Даа... - проскрипел Борис.
  Зря Юрий меня спасал, - объяснил Алик. - Я был невидим для других.
  Он проявил инициативу, прикрыл меня от выстрелов - и выдал себя. Того, что ты видел, ещё не случилось, но там изменить ничего нельзя, опасно. События с Юрием нашей регулировке не подлежат. У Симона есть будущее, ему нельзя погибнуть. Если Симон успеет напасть, Юрий его уничтожит, понимаешь? Симону до Юрия не допрыгнуть. Нужно действовать через Симона - выключить его. Он не должен напасть на Юрия. Вот что мы предлагаем тебе сделать.
   - Он ведь дрянь, - констатировал стряхнувший чары привязанности Борис. - Нет - Валерия, что явно пытался его убить, он этого Юрия хотел лишить Дара... Спасать-то его не хочется.
   - Вот и хорошо. Значит, вмешаешься одномоментно и не пустишь его в себя. Верил бы ему - соединился бы и наделал дел. Соединение - штука обоюдоострая.
   Борис нахмурился.
   - Мыслит, - шепотом сказал Алик, толкая Бора в бок. - Планы разрабатывает.
   - Не трогай мальчика тупыми когтями! - возмутился Бор. - Не всё через живот делается. Иногда и мысль какая в голове поселится, а ты её прогнать норовишь! Тсс! Дитя думает.
   - В голове никого не найдя, мысль навеки забыла меня, - неловко пропел Борис, пытаясь найти верный тон. - Придумал. Можно действовать.
   - Погоди! Сразу и попрощаемся, - Бор потряс его за плечи. - Алик после повезёт тебя в Москву, а я уж по старинке отбуду. Брата тебе пришлю, сам его опознаешь. Березу скоро освоишь, а там уж и других сможешь в гости к себе приглашать. Да! В бою не забудь свою вторую ипостась: ты ведь ещё и Сырбор, значит с Дивом да Вострухами такой бой навертеть сможешь... ого-го!.. Сырбор погибнет здесь, в бою. Не кручинься - он уж своё отпугал. Ты же в Переход пойдёшь двумя головами: моей - и Дыевой. Впрочем, про то он сам тебе скажет... Прощай, сын. Что мог - сказал. Больше уж не увидимся. Здесь, то есть. Хорошего тебе Боя! Естество слушай: подскажет, как быть. - И Бор исчез.
   - Ты у него любимый сын, - пояснил Алик растроганному Борису. - Ты ему через Этап жену родишь... И не спрашивай! - Он прижал палец к губам. - Я и так разговорился. Это - будущее.
   Он выдал Борису джинсы и рубашку, навьючил на него палатки, поправил лямки чудовищного рюкзака и шагнул в берёзу. Борис оглянулся, прощаясь. Косуля смотрела на него влажными глазами, в которых отражался лес... небо... Всё. - Он шагнул вслед.
  
  68. Территория. Декада до Равноденствия.
  
   Юрий и Анна спали днём, а к вечеру уезжали в обход по сёлам. Черенки у них давно кончились, но оказалось, что срезанные ветви прекрасно укореняются безо всяких предварительных воздействий. Они нарезали черенки у закустившегося тополя: десятка хватало на целое кладбище. Как тополь ухитрялся заселять могилы, было неясно, но на других кладбищах и огоньков было гораздо меньше. Тем не менее, когда они уезжали, все могилы стояли под охраной личных тополей...
  Крепим границы Яви, - кивал им Юрий. - Чтоб никто не пробился.
  Тополя в ответ шевелили ветвями.
   Юрий уже привычно строил Рубеж, и опасности не было... Всё же всякий раз тревожно.
   В сёлах царила тишина.
   - Что это с ними? - спросил как-то Юрий. - Спят, на улицу не выходят... Здесь что, осенью всегда так?
   - Так! - махнула рукой Анна, привыкшая к своей вымирающей деревне. - После первого сентября как в могиле.
   И Юрий перестал удивляться. А было чему...
   Холод, дожди и ветра ограничили возможности вампиров Фёклы, но Песня Чернебы звучала каждый вечер. Потасканные взрослые с трудом передвигали ноги на работе - их ночь была наполнена шорохами и стонами, заставляя стариков возродить миф о Кикиморе, что скрипит и охает по ночам, а мальцов награждает щелчком по носу, буде они высунут этот любопытный нос из-под одеяла...
  Мальцы пугались и прятались с головой, воодушевлённая Кикимора постепенно воплощалась в виде ужасного Кашмара, а старики ёжились в тоске, замечая синяки под глазами и полоумный взгляд своих детей... Собачьи свадьбы справлялись в деревнях, только справляли их люди.
   Днём часто можно было слышать, как кто-то строгает доски... На расспросы мужики прятали глаза и врали, ибо строгали они гробы своим дедам и бабкам, что вбили себе в головы срочно помирать.
   Филимон заказы на гробы отвергал, гулял с расфуфыренной Галей по деревне - и никто на них не смотрел, ибо все были заняты. Моня с Фёклой не успевали похоронить одну молодицу - а уж поспевала другая: Труболётке нипочём дожди и ветра. После похорон Володьки и Ольги трактор пробил уже глубокую колею и торжественных похорон не выходило: все уставали спотыкаться и разбегались по домам - к собачьим радостям, либо к своим чуланам, где встречали их песнями призрачные собутыльники Корши. Слухи о странных тополях ползли и пугали людей, и иногда до кладбища доходили лишь самые близкие, да шофёр трактора, что волок гроб на верёвках, матерился и кричал родне, чтобы придерживали тело. Тело приседало на кочках и норовило выпасть, дожди поливали процессию, грязь облепляла гроб, и уже неважно было - бросят ли горсть землю на крышку: спускали в яму как придётся и забрасывали жидкой грязью. Страшно. Тополя аккуратными шарами нависали над новой могилой. Страшно. Бегом уходили домой и даже не тратили сил на поминки: не с кем вспомнить упокоившегося, все заняты своими ночными делами. Сохли у печки, вдруг вспоминали о собственных делах, торопливо опрокидывали рюмку и исчезали.
   Игорёк ушёл жить к Ташке с Аркадием. Ташкина мать однажды не пришла с работы, а после забрала вещи - переехала жить к пастуху, что бесконечно праздновал окончание выпаса. Отец Игорька и на работу не ходил - всё пил в чулане и гулко хлопал кого-то по плечу. Игорёк заглянул - никого, но отец всё разговаривал, хлопал - и невидимое плечо отзывалось... Тогда Игорёк убежал.
   Изголодавшаяся по Силе Фёкла в промежутках между похоронами бродила по деревням, подбивая мужиков на драки за Отчизну: объясняла, что мор молодок - от черномазых. Драки были вялыми, переходили в матерные, чуть ли не песенные диалоги, и Фёкле приходилось подкрепляться слабой струйкой ненависти: сил на ненависть у мужиков не хватало. Она с трудом сохраняла жизнь вампирам, всё больше превращаясь в козу от пальцев ног до пояса. Шерсть курчавилась и натирала ей ляжки, так что старуха ходила врастопырку и обзавелась палкой. Ночами она отдыхала: становилась чёрной кошкой и пыталась поймать мерзкую сороку Труболётку, чтобы сохранить жизнь молодиц. Но сорока была увёртливая и стала улетать к дальним деревням.
   Милиционер в поисках Жорки нашёл тело Надежды и похоронил - теперь сорока не связана с охотничьим домиком и носится где хочет. Хотел было страж закона начать следствие, да что-то ему "стало лениво", как любил говорить Филимон. Он заперся в своём чулане...
   Пропади всё пропадом! - Эта фраза слышалась везде и определяла быт. Дети жили сами по себе: учителям не хватало энергии и мозгов для преподавания и воспитания. Школа превратилась в притон, в ней царила Галя. Филимон отдал ей драгоценные запасы антидота, и дети усыпали осколками ампул все подходы к обители знаний. Директор не вылезал из кабинета, с трепетом ожидая визита уборщицы Гали, училки приглядывались к старшеклассникам...
   А собаки уходили всё дальше от Песни. До Заозерья добрался Тобик и взял шефство над щенком, но скоро он увёл собак дальше. Его подданных на Территории не осталось, лишь изгнанные вожаки стай предпочли Песню Чернебы владычеству Тобика... Тобик знал, что это ненадолго: во сне его пра-пра-пра... бабушка Рита снова звала его в полёт.
   Проворонившая исчезновение Тобика Анна была безутешна. Зато Иван Николаевич раздумал резать козу: та какой-никакой, но всё же охранник...
  
  69. Территория, Равноденствие.
  
   Соня постилась уже неделю. Двадцать первого она отправилась в баню - без пара, так как сердце у неё было слабое, исходило вдоль и поперёк четыре села: что ни день - письма, телеграммы, газеты и пенсии... Велосипед она не любила. Зимой - на лыжах и в мороз, и в метель... Слабое сердце. Усталое. Но не ему сейчас решать. Решать Соне.
   Она облилась берёзовым настоем и обсохла, чтобы не растерять нежный запах. Надела смертное. Некому будет обмывать... Знала Соня, что не одна сегодня уходит.
   После холодов и дождей вернулось бабье лето. Жара и жёлтые листья берёз... Смутное время. Вся молодёжь бешеная. Сын как-то устоял. Приходил к ней по ночам - за руку подержать.
   - Бес ходит, - говорила ему Соня, вставала и держала за руку, сидя у его постели, пока не засыпал.
  Сейчас он уже приготовил гроб... Она нарочно перешла жить в пристройку - там свежее, и гроб выносить легче. Выложила на комод деньги на похороны: давно скопила и держала в доме. И хорошо, нынче на почте не протолкнуться, денег не хватает. Не одна она уходит. Не одна.
  Витя поверил. Боится. Ничего, она ему сразу уезжать велела. Похоронить быстренько - и уезжать. На поминки и звать некого - кто пьёт без просыпу, кто гуляет. А старики сами тем же делом заняты... Без поминок. Пусть сразу - на автобус, и в Москву!
  - Воды выпьешь за память мою, - сказала она. - Не вина! А то не уедешь... Теперь свечи ставь кругом, и меня напоследок за руку держи. - Она улеглась в гроб.
  Близилась полночь. Выло Зло. Соня обняла сына своей любовью - и ушла. Позже нельзя, сороковины должны быть вовремя... Нужно защитить Витю от Зла... Ах! Какие у него зелёные глаза...
  
  
  Аркадий привёл детей из школы - теперь он делал это всегда: отводил и приводил. Смутное время. Все подавлены, заспаны... Дочь вернулась на днях и бродила по дому как привидение, исчезала ночью на час, а после скреблась и мяукала у порога, чтоб пустили домой... Дети практически одни. Бред это. Он, Аркадий, здоров как бык, он нужен детям и умирать не собирается. Однако...
  Он показал им все припасы, проверил, как они топят печь, отревизовал дровяной сарай - на пару лет хватит... Закупил ящик свечей и керосин. Как к войне готовится... Соль, спички, масло. До упора забил морозилку... Мало ли что.
  Уложил всех спать. В одиннадцать хлопнула дверь - дочь ушла.
  Он сидел у стола и перебирал в памяти дела. Всё ли заготовлено? Справятся ли без него?
  Зашлёпали босые ноги, и Ташка заглянула в его "кабинет".
  Брысь! - рыкнул он. - Босая! Я тебя! Спи.
  Ташка исчезла, но через минуту они с Игорьком пришли одетые.
  Куда собрались? - удивился он.
  Мы, дедушка, тебя за руки подержим, - сказала Ташка. - Мы так
  решили.
   За руки? На часах без пяти полночь... За руки, так за руки... Он посадил их на колени и дал каждому по руке. Дети вцепились в них как жуки - и замерли.
   Перед ним была тропа. Высокие сосны светились на солнце, земляника краснела под ногами... Он шёл, держа детей за руки. Луг... Он ступил на луг и вдруг почувствовал пустоту в руках. Оглянулся в ужасе - Ташка с Игорьком прыгали на дюне, размахивали руками: "Скорее, дедушка! Там озеро! До свидания!".
  Он упал в озеро.
   Зеркало, что отражало их втроём, теперь отражало... что-то мелькнуло в нём быстро-быстро, а потом - они одни. Ташка с Игорьком остались одни.
  Исчез, - удивился Игорёк.
  Я тебе говорила, - кивнула Ташка. - Какие красивые там сосны!
  И земляника.
  Деду будет хорошо, - решила Ташка.
  А нам?
  А мы в школу больше не пойдём, - обрадовала его Ташка. - Будем жить
  здесь. Печку топить. Лучика кормить, да, Лучик?
   Лучик зашёл в кабинет и забрался на её колени.
  У нас будет семейная жизнь, - надулся гордостью Игорёк...
  Они остались одни. Мать Ташки не вернулась.
  
  [Спустя Аннун, за Рубежом, весной Первого года]
  
  Милица с Михаилом обследовали сёла.
  - Какое зеркало! - восхитилась Милица. - Я его заберу и поставлю у
  себя. Поможешь донести?
   Михаил помог... Под этим зеркалом спустя двенадцать лет, в Равноденствие, родится их дочь Настя. В зеркале снова мелькнёт Территория с птичьего полёта - и сменится отражением красного сморщенного младенца на руках у Дорофея. Тот будет танцевать, шлёпая недовольную Настю, и петь ей свою "Встречальную Песню":
  
   "Очаровательныя губки,
  Не сравнимыя ни с чем,
  Не могу сравнить их даже
  С ландриновским монпасьем...
  
  Скольки раз из-за вас мучилси, томилси,
  Один раз из-за вас чуть не утопииилси!".
  
  А младенец будет стараться свести разбегающиеся глаза, пялясь в зеркало... Там есть что-то... Что-то про новорожденную Настю... И она заорёт благим матом, заставив изумлённого Дорофея остановиться у Её Зеркала. Зеркало отдаст ей свою непосильную ношу - и больше никогда не станет отражать ничего, кроме Яви... Яви Территории Дорофея...
  
  ***
  
   Ожидание Равноденствия высосало силы. С утра они долго бродили по дому - собирались в лес, но всё что-то задерживало: не столько объективные причины, сколько внутренняя неуверенность в том, что сегодня - день действий. Вяло переговариваясь, ждали какого-то знака... подтверждения? - Чего-то, что позовёт. Неверие... Вечная неуверенность, недоверие к прошлому... Вышли, наконец, в сад,
   и Волк встретил их у задней калитки, повёл к лесу... Сердцебиение. Снова Явь сливалась со Свечением, и они вновь не одни. Обрывочность пути: вот Анна убирает в карман жёлудь, петух устраивается на спине Волка, Юрий несёт криницу с Царь-Цветом, а Анна возвращается за горшком с сосенкой... уже опушка, сосна-лира.
  Мигнуло. Просека - та самая просека, где Юрий повстречал зимой волков. Вернее, Волка. Дуб сейчас сверкал листвой, закрывал тенью большую поляну. Серые ветви рукой тянулись к солнцу.
  Жёлудь в кармане Анны нагрелся, почуяв родителя - Анна испуганно вынула домик духов. Он вдруг полегчал, заискрился, бронзовые искры вспыхнули на солнце, и Анна подставила жёлудь под лучи, любуясь игрой света на кожуре... Рядом Бор и Дорофей, словно вытканы бликами жёлудя.
  - Ну, посидим на дорожку. - Бор подводит их к скамье; та кольцом окружила ствол дуба - гладкая, отполированная тысячами тел, что садились на неё, прощаясь... Сели крестом: Бор и Дорофей между Юрием и Анной - прижались спинами к стволу, взялись за руки, помолчали. Бор поднялся.
  - Прощайте, юные. Вам теперь идти в бой, как бились некогда и мы. Даю вам своих сыновей. - Он махнул рукой, и с дуба слетел на его плечо удивлённый свиристель, поднял хохол и осмотрел своим извечным, слегка безумным взором Царя и Царицу.
  - Это Свида, - сказал Юрию Бор, - тот, кого ты называешь "ракурс". Это - красота лесных полян и опушек, защитник леса от вандалов. Иногда ему удаётся тронуть сердца людей и отвести от леса гибель... Он сын мой и Дидилии: Леса - и Чистой Любви; он воспитанник Быдогощи, дитя Майки...- Бор пошёл к деревьям. Свиристель снялся с его плеча и сел на берёзу.
  - Это Пахма, - продолжил Бор, похлопав по берёзе. - Хранитель Истоков и великий воин. Когда он в бою, то зовётся Сырбор. Он - дитя моё и Живы. Эти двое, - Бор повернулся к ним, - вам в помощь. А теперь смотрите внимательно! Мы уходим!
  - Погоди! - сказал Дорофей. - А я-то? - Печаль Ивана плескалась в его глазах. - Вы мудрствовать бросьте. Уже созрели, и доверяйте своей сущности. Мы ждём вас, ребятки. Уезжайте на месяц отсюда. Обязательно! Обещайте! После - обратно. Узнаете, когда - Зов услышите. - Он повернулся к дубу.
  Старый дуб задрожал и потянул ветви к Анне. Она почувствовала просьбу.
  - Прощайте, милые! - сказала она и протянула жёлудь ветке. Жёлудь воспарил с её руки и устроился среди листвы, а из другой ветви выпал
  маленький круглый желудóк - лёгкий, почти невесомый, жёлтый и сияющий. Обмен... - Анна подняла домик духов. Словно подбадривая, Ракетка замерцал на нём розовыми искрами. Остался. Остались! И немало! Даже Лапчатый устроился на её руке... Анна с облегчением вздохнула.
  Дуб словно повернулся к Юрию в ожидании. Тот пожал плечами и поставил криницу у корней. Вспыхнул и засиял Царь-Цвет, криница расселась черепками, Цветок врос между корнями дуба, закачался, и из его основания выстрелила крохотная луковка - Юрий едва поймал её в прыжке.
  - Юн и прыгуч, - подумал он, сжимая домик. И его стрелочки стекли с дуба и устроились на рукавах куртки.
  Бор протянул руки к Анне.
  Дитя твоё при мне целее будет, - сказал он, и Анна безропотно отдала
  ему сосенку.
  Осыпались листья с дуба - и стало видно дупло. Голубое свечение растекалось по краям... В дупле шевелился змей.
  - Велес! - вздрогнула Анна. И тогда дуб будто ушёл вглубь... далеко-далеко назад по оси Времени. Хрустальный ствол и ветви, покрытые листвой, сияющий жёлудь, Царь-Цвет в могучих корнях - и поток едких синих искр, вьющийся у корней, нападающих, въедающихся под кору... Дый-дятел и Пекленец-Золотко слетают к корням, дятел долбит корни, выбрасывает синих личинок, петух съедает их - но дупло теперь стало границей хрустального дуба и синего дыма Хаоса: в нём зародился змей. Велес.
  Змей высунул голову из дупла - и хлынул из Царь-Цвета родник Дыя, заворочался и вылез медведь-Бор с сосенкой-Жизнью в лапах, сосна стала секирой. Чёрный Змей Беса маленькой скользкой змейкой прянул от ярких струй Источника и секиры Бора... Три лика Велеса - и только один был Злом. Две другие ипостаси бились с чёрным братом не на жизнь, а на смерть.
  Воды источника, что хлынули из-под корней, собрались в озерцо, вытекли струйкой и вновь ушли под корни. Из основания ствола осторожно выглянула новая ветка. Озерцо медленно стекало под корни: родник уже не бил. И тогда Дуб стал меняться: голые сучья дрогнули, ствол собрался в хрустальный столб, задрожал, стал Святовитом... Белбогом... Ладом... меняясь, он словно выдернулся из дерева, вышел - и ушёл в озерцо. Тёмная тень Беса - Чернобога задымилась над озерцом и уплыла в юркую чёрную змейку. Та струилась рядом с водой, пыталась приблизиться, но пугалась капель Дыя.
  Новый побег подрастал. Кора старого ствола отслоилась и с шорохом осела горкой, растеклась вкруг нового столба хрусталя. Ноцена... Дидилия...Лада вошли в озерцо - и тогда новорожденный ствол оделся корой, а многоликая Чернеба взвизгнула над озером, и змейка открыла пасть, чтобы приютить свою служительницу. Сучья же старого ствола собрались в полупрозрачные тела уходящих богов: Жива и Жичеврат, Морана и Пекленец, Озим и Сумерла, Водан и Водана парами уходили в воду и вырастали ветвями нового дуба. Навь брызгами чёрного тумана отлетала от поверхности озера и всё летела и летела в пасть Змею...
  Бор с сосенкой в лапах ринулся в озерцо - дуб оделся листвой, а чёрный туман свился побегами повилики, вспух гигантскими цветами раффлезии и блеклыми жирными цветами петрова креста. Завитки тумана увенчали голову Змея, но в пасть к нему не дались...
  Сырбор с Полисуном, Дио с Русалкой и Боглазом и много-много других порождений разума человека, пытающегося понять Природу, остались парить над озером. Змей раскрыл было пасть - но опять нет! - они уплыли в лес.
  Тогда к озерцу подошёл уже потерявший плотность, хрустально-прозрачный Дорофей-Белен об руку с солнечной девой в венке из роз, сияющей утренней зарёй Зимцерлой... канули - и новый дуб зацвёл. Среди цветов тускло блестел бронзовый жёлудь - домик духов Тьмы.
  Вернулся Старый Дуб, закачался и упал палицей - дубиной с корнями-вихрями Силы, что так похожи на Царь-Цвет... Юрий понял, поднял Дубину, она прояснилась и в ней стали видны Свида и Пахма, Золотко и Савераска, и какой-то рыжий котёнок, они с Анной, и ещё люди - знакомые и нет, взрослые и дети... - те, кто выйдет на Бой с Бесом. Вихри их Силы - корни Дубины - росли рогами, Змей шипел и качался.
  Поборемся, - сказал Царь Света.
  Поборемся, - кивнула Царица Тьмы.
  Озерцо пошло волнами: Дый ждал.
  
  
  Мигнуло. Они в доме Анны. На часах чуть заполночь. Чур хранит дом.
   На улице тепло, лятавцы и вешчицы выбрались полетать. Звенит и воет Песня Чернебы.
  
  70. Борис, 22 сентября.
  
   Он коротко вздохнул и позвонил в дверь. Старенький обшарпанный кирпичный домик скрывался в тени огромных тополей, что уже задумчиво роняли листья. Алик посадил его в электричку, махнул: "До скорого!", подхватил палатку, поправил лямки рюкзака и растворился в толпе. Теперь Борис шёл по "адреску" Банджура.
   Сохранились ли те люди, что знали старика, или их уже нет и "адресок" окажется пустым, оставив Бориса у разбитого корыта? До какого "скорого" исчез Алик, Борис не знал... Тишина. Никого нет в квартире? - Тоже весело!
   Он снова позвонил. Когда-то, в давние времена, на квартирах висели таблички с фамилиями и даже родом занятий насельников... Теперь такое невозможно: жульё всех мастей только и ждёт лишней информации. Таблички исчезли - сначала по нищете, потом - из осторожности. Теперь даже соседи понятия не имеют, с кем делят кров. Дай бог, если знают по имени. Чаще не знают. Разве в лифте вместе ездят - тогда знают в лицо... кое-как. А здесь нет лифта. Соседи не помогут. Да и нельзя лишних впутывать...
   Тишина. Борис растерялся. Есть хочется. Алик его деньгами не снабдил: они не додумались. Как-то навалилось всё сразу: ехали, покупали билет на электричку, прощались - и лети, Борис, ищи, Борис, где подкрепиться и голову приклонить. Россия не Индия: с чашкой по людям не пойдёшь, под фикусом не переночуешь.
   За дверью раздался грохот и сочный баритон вопросил:
  Кто там?
  Это квартира Изборских? - безнадёжно проговорил Борис.
  Ну?! - Да, если желаете. - Дверь распахнулась, и кудлатый детина,
  замотанный в полотенце, отпрыгнул на одной ноге. Другую он поджал. Виновные в потере ноги лыжи россыпью лежали за его спиной.
   - Ты, прости, мужик, моё дезабилье. Я, понимаешь, из ванны выплывал на твой звонок. - Он потряс мокрыми кудрями. - Заходи, посвящай в свои проблемы. Изборский я, точно говорю.
   Борис зашёл, прикрыл дверь и помог детине подобрать лыжи. Экий боровичок! Мышц-то, мышц!
   - Я не знаю... А старших у вас в семье нет? Может, вы меня не поймёте... - Борис чувствовал себя, как Алькин налимчик в котелке. Это же не явка, куда надо придти, рявкнуть пароль и поиметь чего надо... Это - опора старого любимого Банджура.
   - Я - старший. Младший еще от краски не отмылся, - неудобопонятно ответил парень.
   Была - не была! Дальнейшее промедление бессмысленно. Беседа заводит в дебри.
  Я от Банджура-монаха, - тихо сказал Борис.
  Ну? - обрадовался собеседник. - Ждали. Давно ждали - лет, эдак, эн -
  десят. Отец уж умер, мне передал ожидание. Я попривык, а то по началу всё к двери бегал, в любопытстве. Так знакомимся? - Евстигней Ерофеич Изборский. - Он протянул руку и уронил полотенце. - Прости. Весь перед тобой, как на духу.
   Борис засмеялся, пожал руку, представился:
  Борис Претендент.
  На что претендуешь? - деловито спросил Евстигней, снова наматывая
  полотенце.
  На Магистра.
  Фью! И зачем тебе, Боря, такая должность?
  Да теперь уже незачем. Звание моё - реликт.
  Ладно, а человеческое имя у тебя есть? - продолжал допрашивать
  Евстигней.
   Борис замялся.
   - Есть отчество. Фамилии не знаю, от нас скрывают. А отчество... не поверишь.
  Что? - засмеялся Евстигней. - Такое неприличное?
  Ерофеич, - признался Борис.
  Ба! Ёлка! - завопил Евстигней, - Нашли мы с тобой ещё одного
  Ерофеича! Не одни мы на Руси такие кудреватые! Слышь, Ёлка? Хватит мыться!
   В переднюю, закутавшись в белый купальный халат, выплыл нежный... не найти другого слова... светловолосый юноша. Зелёный капюшон халата оттенял розоватый отлив соломенных кудрей. Красится, что ли? Глаза с верблюжьими загнутыми ресницами зелёные. У брата серые. Ничего общего между братьями. Этот тонкий, томный. Хоть плечи широкие.
   - Ерофеич? - тенором пропел юноша. - Борис? Слышал. От здоровой любознательности дверь в ванную держал открытой. А я - Елизар Ерофеич Изборский. Пока этот старшой штаны наденет, могу чаем напоить. Я у него хозяйка. Он только колбасу умеет резать. На весу - и огромным ножом! А я умею бутерброды. Обедать будем, когда мать придёт - она ещё варить умеет всякое. Лапшу там... фасоль. Иногда. Когда ей хочется. Может, ты её вдохновишь и она суп сварит... - мечтательно вздохнул Елизар.
   - Ты, Ёлка, жрёшь много, - крикнул Евстигней из спальни и снова что-то уронил. - И всё равно не в коня корм.
   - Ева! Не обижай младшего! Бутерброда не достанется! - Елизар деликатно взял Бориса под руку и повёл в столовую, резко пахнущую масляной краской.
   - Ты не волнуйся, это неопасно, - утешил Елизар прянувшего от двери Бориса. - У нас это по совместительству рабочее место. Я тут, так сказать, пишу. А Ева в углу пастелью листы мажет... Ну, хочешь, я тебя в кухне накормлю? Там только ведро мусорное третий день Еву ждёт, а так ничего...
   - Почему третий день? - старший вошёл, одёргивая свитер: видимо, хотел, чтобы тот окончательно укрыл колени.
   - Потому, что ты уже два дежурства его не выносишь! - мстительно сказал Ёлка. - И я его теперь не понесу! Мне стыдно.
   - Все младшие всегда подличают! - Ева схватил ведро и ушёл, взъерошив мокрые волосы. Елизар распахнул окно.
  Теперь тут жить можно! - объявил он и раскрыл холодильник.
  "Ешь, что достанется!", - напомнил себе Борис, устраиваясь за неожидан-
  но чистым столом.
  Так вы художники? - спросил он, вгрызаясь в бутерброд.
  А что, был выбор? Кем, скажи, могут быть Елизар Ерофеич и Евстиг-
  ней Ерофеич? Слава богу, хоть не Евлампии. Так что мы, окромя богемы, никуда носа сунуть не могли. Батя обозвал, мать выручила: рисовальщица. Её способности мы по наследству приобрели и пригрели. Вот, колупаемся помаленьку, ведём разгульный образ жизни, вёдра не выносим. На хлеб зарабатываем, и ладно. Ты ешь, не стесняйся. На масло тоже зарабатываем. Со котлетою. Так ты, говоришь, Монах? Может, тебе мою фирменную майку выдать? В джинсах-то ты ходишь, словно средневековая леди в поясе верности. В рясе тебе, понимаю, несподручно... Во! У Евы шальвары есть шёлковые: он ими девушек соблазняет. Хочешь?
   Пока Борис соображал, Ёлка бросил свой недоеденный бутерброд с сыром и исчез. Хлопнула дверь, из ванной раздался шум душа, и в кухню вошел Евстигней с совершенно мокрой головой. Капли стекали по голой груди.
   - Снова вымыл! Насосали патлы этой вонищи, - сказал он и схватил недоеденный бутерброд. - Ёлкин? Обойдётся!
  Где ведро? - спросил нагруженный струящимся алым шёлком Елизар.
  Там! - прочавкал Евстигней. - Где мусор. - Он проглотил. - Я его
  выбросил. Оно пахнет.
  А куда я шкурки дену? - возмутился Елизар.
  Завтра новое куплю. В газетку заверни, - успокоил его брат.
  Борис вертел головой от одного к другому. Да! Умеют они развлечь гостя!
  - Надевай! - Елизар кинул ему на колени горку шёлка. - И это! - Майка с
  жуткой рожей на животе была длиной с Евстигнеев свитер.
   - И это! Мажь! - Он сунул Борису "Левомеколь". - Небось волдыри в причинном месте... Мужику вредно.
   Когда Борис облачился, они обняли его за плечи; Ёлку в халате с капюшоном, голого по пояс Еву и Бориса в майке и шальварах отразило зеркало передней, когда Вера открыла дверь своим ключом.
   - Матери-героине от Ерофеичей привет! - рявкнул Ева. Вера расхохоталась. Играют. Значит, супу хотят. Ладно уж. Мяса она уже купила, а то Ева что-то с лица спал...
  
  
   Банджур был другом их деда, чей портрет маслом в исполнении Ёлки висел в столовой. Суровый дед. Косматый и насупленный. Он ждал от Банджура человека, которого следует скрыть от Великого Братства... Задача сложная.
   - Так ты потерял Дар? - спросил Ева, принюхиваясь к запахам, несшимся из кухни - они перебивали даже Ёлкины краски. - Тогда нет проблем.
  Есть проблемы, - влез Ёлка. - Паспорт.
  Пфе! Купим. Он нашим младшеньким будет, батя его в Крыму приблу-
  дил... Нет! Иностранца не надо! В Ставрополе. Идёт? И Свидетельство о рождении сбацаем. Мать твою как зовут?
   Борис захохотал, вытирая выступившие слёзы.
  От еды окосел! - констатировал Ева. - Вопрос простой.
  Вера! - захлёбываясь смехом, просипел Борис. - Верой мать зовут.
  Ну, батя! Ну, извращенец! - заохал Ева. - Он жён по имени выбирал...
  Дар у меня есть, и сильный, - отсмеявшись, сказал Борис. - Найти меня
  легче лёгкого. Один Монах в округе - и всё.
   В двери показалась Вера.
   - Монахов в округе нет, - сказала она. - Я просмотрела. Нас с ребятами тоже могут засечь.
   Борис вскинулся и перешёл в подплан. Верин Дар даёт яркое гало. Ева... ай-яй-яй! Крылья! Ёлка... такой вихрь, что засекут сразу!
   - Ну, собратья, - сказал заледеневший Претендент. - Командую я. Уходить надо всем. Срочно. Думайте, куда. Нас в такой компании из Москвы видать. А Симон может быть в Москве. Похоже, он приехал.
  Погоди-ка! - побледнел Ева. - Мама! Ложусь.
  Мать быстро отвела его в спальню, вернулась.
  Всё! Теперь в спальню не ходите. Его нельзя беспокоить: умрёт. Эх!
  Не мог дотерпеть до деревни... Второй раз, а ведь только-только созрел.
   Крылатая фигура воспарила над домом и унеслась вдаль.
   - Здухач, - объяснил Ёлка ничего не понимающему Борису. - Что-то там охранять улетел. Вернётся - расскажет. В тот раз ураган от деревни отводил.
   - И отвёл? - удивился Борис. "Квалифицированный маг ты, Боря, как же. Эти, дикие, тебя давно переплюнули...".
   - А то! У соседей все крыши посрывало, а у нас тишь. Только он тогда в деревне был, а сейчас отсюда рванул. Что же там делается?
   - Монахи там, - сказала Вера. - Не хотела вас пугать. А он улетел! Монахи там! И сегодня умирает... уходит Аркадий. - Она легла головой на стол. - Песни петь начинайте. Тирольские. Аркашина идея. Ну! Пока Ева не прибудет - поём: Ала-ала-иу!
   И в волнах бульонного духа они пели на три голоса - а Здухач всё спал.
  
  
  
  СИЛЫ СОБИРАЮТСЯ
  
  
  71. Здухач, сентябрь-октябрь
  
   Через три дня Вера рискнула поставить сыну капельницу: он худел на глазах. Черты лица обострились, поднялась температура, мелкая дрожь сотрясала руки и подбородок. Врача вызывать нельзя, врач Еву убьёт. Разве поймёт он, что мальчика нельзя шевелить - не то он никогда не вернётся в тело? Магия жила рядом с человечеством, но почти не вмешивалась в его жизнь. Где-то там были Магистр и Братья, они управляли... Они были книжными магами. Умели кое-что. В деревнях прятались ворожеи и колдуны. Тоже... умели кое-что. А эта, дикая магия, что пришла в их семью, что захватила Аркадия - эта магия была неизвестна. Это - глас трубы перед Переходом. И защищать сына ей придётся самой. Хорошо, что когда-то Вера от тоски по умершему мужу пошла работать в хоспис. Теперь она кое-что может... что? Держать дрожащее горящее тело сына на этом свете? А вдруг и ему пора уходить?
   Не пора. Он же только сейчас созрел - значит, ему предстоит работа. Крылатый мальчик застрял в деревне, а она даже не может к нему поехать, она стережёт его тело. Вера уже не поёт тирольские песни - она качается над телом сына и зовёт, зовёт своего Здухача: "Приди!".
   Младших она отправила на мотоцикле в деревню: вдруг смогут его разыскать? Боря, узнав, что деревенский дом защищён берёзами, обрадовался и сказал, что им бы только добраться - а там он всех прикроет... Ещё один сын. Новый. Сильный. Она не боялась доверить ему капризулю Ёлку - хоть Боря и младший, но он лидер. Доехали бы без приключений... Дожди лили неделю, а они едут лесом.
   Бульон в ожидании сына прокис, и она сварила новый - проснётся, поест... Он так ждал этого бульона!
   Шли дни. Вера ставила капельницы и варила всё новые куски мяса, но Евстигнею они были не нужны.
  
  
   Здухач летел над облаками. Под ним была пустота: это не его Территория. Он охраняет деревню... Но задолго до деревни защипало крылья и он увидел сквозь облака. Зона его охраны выросла, он уже кое-что умел. Умел использовать ветра и облака, умел искать грозовые центры. Но над его Территорией облака разбежались и ветра нет. Что же позвало его сюда?
   Он машинально отмечал перекрёстки - места его боёв. Он черпает Силу на перекрёстках дорог. Синие точки чертили светящиеся трассы над сёлами. Не над его деревней - там было спокойно - дальше, ближе к райцентру.
   Он спустился ниже... Какая мерзость! Злыдни какие-то: палка-палка-огуречик с острым рылом и зубищами...
   Он последовал за одним из этих мерзких существ - руки спящего тела Евстигнея затряслись, Здухач послал ему волну отвращения: злыдень сосал жизненную Силу из людей! Здухач лёг на крыло и спикировал к общежитию. Там, в помещении, у него не будет Силы. Надо преследовать эту дрянь на воле.
   Лятавец наелся и полетел домой. Голубой отсвет его тела перешёл в ярко-изумрудный - жизненная Сила плескалась в теле наконец-то поевшего лятавца. Он давно голодал из-за ветра и холодов...
   И Сила завыла над ним: крылья Силы прижимали лятавца к земле и гнали. Он вильнул в сторону. Охотник! Древний Охотник пришёл в мир. Лятавец знал, что спастись можно, если метаться из стороны в сторону - и он метался, прижимаясь к земле: он маневреннее Охотника! Но тот вдруг спустился ниже, погнал лятавца от деревни, от дома, от Царицы Мышей... Зверь пискнул и кинулся через поле. Вот он пересёк дорогу, что сливалась с пешеходной тропинкой. Он ушёл! Охотник далеко...
   Охотник возник на перекрёстке, словно не летел. Он раскинул крылья, прибив лятавца к земле, Запел - и лятавец утратил Силу. Огненные руки протянулись к вампиру, вспыхнули. Лятавца не стало. Сын Дракона залился огнём, завертелся смерчем, снова оказался в небе. Ещё трасса? - Охотник вышел на ловлю.
  
  
   Филимон, как обычно, проводил Галю домой на закате. Она поужинала, легла, и Песня Чернебы пронизала Территорию. Здухач, что справился уже с тремя "злыднями", взлетел в поисках следующей жертвы, Песня ударила его в небе. Страсть взорвалась в крылатом теле. Здухач замер. Тело Евстигнея дёрнулось, вспомнило: Еву любили девушки. Любили - и он им не отказывал, но сберегал в себе цельность. Их страсть обтекала его, радовала, но не сжигала... Здухач не был готов к страсти Чернебы: удел Охотника - битва со слабыми ведьмами. Зато Евстигней был готов. Он, тело, вливал Силу в Здухача, подбородок дрожал от напряжения, могучие мышцы свивались змеями, набухали вены - и страсть Чернебы окружила Здухача коконом, не в силах проникнуть к Охотнику.
   "Ведьма?" - Здухач пал на перекрёсток и Запел. Песня Охотника манила не Чернебу - Галю: Галя, разметавшаяся на кровати, увидела свой идеал.
  Евстигней мысленно надел алые "шальвары", нагло посмотрел на ведьму, выпятив грудь и напружив мышцы, крылья Здухача запылали алым - и взгляд Чернебы застыл, прикованный к этим крыльям: Галя рвалась к своей мечте. Она жадно смотрела на Евстигнея, а Здухач Пел, призывая ведьму на перекрёсток.
   И Галя села в кровати, собираясь идти... но Чернеба вырвалась из её тела и облаком ринулась на Охотника: Шваль! Он смеет завлекать ЕЁ! Тело Гали осталось без сознания лежать на кровати: Чернеба забрала бóльшую часть Жизненной Силы и почти разорвала связь.
   Восхищенный Дио прилетел на перекрёсток. Метаморфоз Охотника! Он желал его изучить. Как давно он не видел Охотника!
   Чернеба вилась чёрным облаком, не в силах выбрать место удара: художник Ева менял облики. Он стал Ёлкой и кокетливо повёл плечами; дедом с портрета; маленьким собой... но этого бы не хватило, Чернеба сжимала его облаком Силы, да тут разыгрался Дио и засыпал перекрёсток своими порождениями: Боглаз хлопал крыльями, заслоняя Охотника, Русалка качалась, словно игрушечная лошадка, скакали Полканы, гулко топали огромными копытами и лишали Чернебу возможности выслушать Охотника по Песне... На перекрёстке была толчея.
   Чёрное облако пало наземь и превратилось в Астарота. Опершись руками, демон поднял голову и Запел, выглядывая добычу. И Охотник ответил ему Песней, выдав себя. Их глаза встретились, Сила Великой Страсти и Сила Оберега ударились друг в друга - и остановили Время. Разочарованный Дио исчез. Ночь за ночью, день за днём Чернеба и Здухач стояли на перекрёстке в смертельной схватке Силы. Здухач, словно куколка, проходил метаморфоз и становился Великим Охотником. Евстигней и Галя без сознания лежали в постелях. А перекрёсток покрылся полынью: люди обходили его. Мрачное место, как мешком по голове бьёт.
  
  
   Стоячая волна от наложения Песен убила Силу Рода: в деревнях больше не зачинали младенцев и Труболётка начала голодать.
  
  72. Другие, сентябрь-октябрь
  
   Филимон нашёл Галю на третий день - некрасивую, жирную, бледную. Нету теперь его красивой зазнобы, только вещички валяются... Он помыл Галю губкой, нарядил в орхидейное бельишко и начал играть.
  Ах, дорогой! - говорил он тоненьким голоском. - Приди ко мне!
  И он приходил к ней, оглаживая, прижимаясь... И однажды смог... С этого дня он мог каждую ночь, но только в другом теле - теле козла. По утрам он умывал, переодевал свою ненаглядную и уходил жить человеческой жизнью. На закате ворковал нежным голосом и соглашался себя любить, сдирал бельишко - и становился козлом. Это ничего. Зато он - может. Зато - вечно юн.
  А тело Гали млело, грезя об объятиях того красного молодца, оно избегло стоячей волны, ибо презрело Чернебу и услышало Охотника... Млело - и зачало. Зачало от другого. Козёл всё же был Филимоном и мог зачать человеческое дитя, а Галя была доступна.
  И однажды утром, когда Филимон ушёл за водой для умывания, Галю навестила Труболётка. Женщина ничего не почувствовала. Только Филимон с ужасом смотрел на лужу крови в кровати и держал за руку ту, что его устами соглашалась любить... Галя в агонии радостно обнимала свой идеал.
  Козёл остался вдовцом, Чернеба потеряла резервное тело, и Астарот ослабел, дрогнул - но не сдался.
  
  Гроб Филимон строгал сам, сменив на время магическую профессию плотника на обычного человеческого столяра и, пока строгал, думал, что выбрал не ту жизнь и не ту профессию.
  Теперь по ночам стало страшно выходить из домов: по улице, мерзко мекая, бродил огромный чёрный козёл с тяжёлыми рогами, бодал двери молодок и жалостно стонал. Иногда по утрам на пороге избранных им домов обнаруживалось великанское кружевное бельишко, и тогда молодки устраивали мужьям сцены ревности.
  
  ***
  
  В компании Фёклы резко упало число лятавцев: именно их уничтожил Охотник, и последние двое уже не могли серьёзно вредить. Песня Чернебы увязла на перекрёстке, исчезла из умов и деревни начали приходить в себя - лишь женщины были ослаблены визитами вешчиц. Тогда разрушительная работа Фёклы стала давать всходы: мужики пришли к согласию, что их баб испортили черномазые: с чего бы иначе бабы так мёрли? - Детёнышей черномазых не удерживало чрево русских женщин! А может, и колдуют они со своим Аллахом, привораживают и порожнят...
  Общежитие подожгли и избивали обожженных сезонников прямо у выхода... Фёкла вела мужиков в бой, плясала шаманские танцы, защищала от сглаза своих молодок... У неё начали расти новые зубы и вытеснили клыки наружу: она уже мало отличалась от Бабы Яги. Но имя у неё было другое - Вила, чародейка и певица смерти на поле брани. Она пела, когда жгли общежитие, пела вместе с осатаневшими мужиками "Вихри враждебные веют над нами". Хорошая песня. И выдумывать ничего не надо. "В бой роковой" - и всё. "В бой" не за что-то, а с врагами. Ибо Фёкле не понять, что враги-то тоже... человеки. И в них - всё то же, что и в ней и её борцах. Бой должен быть всего человечества, не одной его части с другой, а за то, чтобы человечество было... чистым, вероятно. Белым... или, хотя бы, зелёным. Тёмные силы, что гнетут одних - это те же силы, что всплывут в них самих после победы... Полно! Победы ли, или поражения? Ведь "бой кровавый" выкормит вампиров и демонов, что расплодятся на крови и будут жаждать новой. И снова возникнут "тёмные силы", по принципу шизоидного мозга выбранные: или кожа у них не того цвета, или их господь чем-то не понравится - и Фёкла будет процветать Вилою, звать поэтов к созданию армейской лирики и мечтать о чужой крови. Кровь - жидкость ценная. Её добыть непросто. Бряцает оружие, течёт кровушка...
  
  
  Пока жгли, наступил вечер, и Фёкла чуть не опозорилась, на виду у всех превратившись в кошку. Но глаза мужикам застила ненависть. Что им старуха? Только мешала... Не заметили.
  Позднее погода не давала Фёкле расслабиться. Опять завыли ветра и пал первый октябрьский снежок. Её вампиры мёрзли и не могли летать. Она кормила их силой ненависти, но уехали сезонники, потеряв под упавшими стропилами невезучего Харитона, и снова Корша завладел чуланами, лишив Фёклу последних крох Силы. Тогда чёрная кошка пошла в люди сама. В деревнях кошек в дом не пускают, и она искала открытые форточки, а то и лезла в трубу, если дом проветривали, открывая заслонку печи. Она должна есть, иначе погибнут её котята! - И падала чёрная тень на солнечное сплетение неосторожных, и сосала Силу... Мало. Мало одной кошки на всю летучую ораву. Фёкла начала приём больных: хворь изгоняла, Силу пила. А к ней шли. Ольга-то фельдшерица померла, а до райцентра далеко, и автобус всё чаще пропускает дни: спиваются шофёры, стакнувшиеся с Коршей в обеденный перерыв... Люди шли к Фёкле - и дарили Силу вампирам.
  
  ***
  
  Нинка, как отволокла гроб с мужем на тракторе, так начала побираться. Срок её пенсии не пришёл, а пенсия мужа канула в могильной яме. В чёрном траурном одеянии, чёрном платке Нинка врывалась в дома с истошными рыданиями. Ей давали - на похороны. Она пропивала взносы и снова шла: требуя, угрожая, клянча.
  - Я отдала тебе треть пенсии! - возмущалась Нина большая. - Мне теперь на лекарства не хватает.
  - Подумаешь, на лекарства! Мне на хлеб не хватает, а ты со своими лекарствами! - набрасывалась Нинка.
  - Но это же мои деньги! - удивлялась Нина. - Почему я должна терпеть лишения, чтобы кормить тебя?
  Нинка меняла тактику.
  - Вот лягу - и умру тут у тебя, на пороге! Пусти меня в дом ночевать, накорми... бедная я! - завывала Нинка.
  Её стали гнать в шею. Пьяная вдова бродила по деревне, проклиная обитателей:
  - Сдохнете все. Мужики вас побросают, жадин. Молодых найдут. Счастья вам не будет. И детям вашим не будет счастья, жиды поганые!
  - Так, Бобо, - шептала Вила, поглощая страх, обиду и ненависть людей, на свою беду поддержавших Нинку в тяжёлый момент. - Так их! Пусть страдают, раз страдаешь ты". Вешчицы тоже пили - пили Силу гнева людей. Бобо была бесценной служанкой для Фёклы.
  Синяя кайма вокруг ожогов Фёклы светилась всё ярче, и однажды утром Фёкла обнаружила на месте ожогов розовые языкатые пухлые бляшки, что текли по руке, поднимались всё выше, изъязвлялись и капали сукровицей: зола Царь-Цвета начала борьбу с нарастающей в теле Фёклы Тьмой. Фёкла испугалась.
  
  ***
  
  Напрасно прождав две недели, Брат Сергей не получил подкрепления и взял на себя смелость покинуть район и посетить Центр. Эти две недели он прожил в чаду бессонницы, когда приходилось спасаться от Песни Чернебы постоянной медитацией, так что вид его оказался достаточным подтверждением рассказа, и в Центре всполошились. Симон срочно выехал с инспекцией военных баз, чтобы попутно оценить обстановку в районе. Его передвижения предвосхитили внимательные оппоненты, и подпольный госпиталь за одну ночь перебрался на дачу главврача, что стояла на Нерли и была совсем рядом с перекрёстком, где всё длился и длился единственный миг битвы Чернебы с Охотником. Переезд сильно сказался на клонах - они пришли в возбуждение, и пришлось усиливать охрану. Симон по приезде не обнаружил следов странного морока Сергея, да и вся поездка вышла смазанной и бесцельной: инспекция лишь подтвердила, что госпиталь существует, был в районе недавно, но... сплыл, как и морок.
  Люди в районе зашевелились. Вслед за сезонными рабочими потянулись из деревень оставшиеся в живых старики, объясняя желание сбежать ухудшением здоровья. Они уезжали к детям, осевшим в городах, и, казалось, не предполагали возвращаться.
  Мужчины бросали семьи, вербовались на стройки - как бы ради заработка. Метод привычный, радостный свободой от тягучей деревенской жизни, но сейчас в нём было что-то от бегства: они стыдливо прощались с детьми, словно стеснялись своего ухода и того, что детей-то оставляют здесь, откуда бежать надо сломя голову, да куда вот?
  Женщины забивались в дома и выходили только к скотине. Осенняя стылая жизнь деревни в этом году казалась глухой зимней спячкой. Анабиозом.
  
  73. Метаморфозы. Октябрь, Долгопрудный
  
  Элегантная дама с чемоданом на колёсиках вошла в подъезд, кивнула консьержу и проплыла в лифт.
  Ничего себе новая жиличка! - подумал он, подняв голову от
  кроссворда. - Да на ней целое состояние надето. В прошлый раз совсем скромненько выглядела... Ну да, с мужиком была. То ли его раскрутила, то ли перед ним прикидывалась... Так. Капуста из восьми букв... - Он погрузился в кроссворд.
  Дама долго гремела ключами, отпирала замки. Наконец, открыла дверь, ввезла чемодан и снова загремела засовами. Потом сняла широкополую каракулевую шляпу и запустила её через комнату. Та удачно приземлилась на золочёный столбик кровати. За шляпой последовали туфли на высоких каблуках и манто, занявшие место на ортопедическом матрасе.
  - Всё! - сказала дама, - Раздеваюсь догола! - и исполнила угрозу, сняв платиновый парик, скинув изящный жакет в обтяжку, стащив через голову твидовую широкую юбку и содрав чёрные сетчатые шерстяные чулки.
  - Ужас! - Она сгребла вещи, приземлившиеся на кровать, бросила их на ковёр и упала на покрывало в одном белье. Полежала, встала, надела старый ситцевый халат в жёлтую ромашку, распустила волосы и включила чайник. Вскоре тот заворчал и выключился. Она было двинулась к чайнику, но вдруг бросилась к сумке, что принесла на плече, отперла молнию.
  - Ну, помощник мой, вылезай! - сказала она заспавшемуся в сумке чёрному котёнку. - Умыкнули тебя, бедного. Сейчас чего-нибудь поесть организуем.
  Котёнок вылез и прыгнул в кресло. Прыгнул, свернулся клубком и уснул. Будто всегда там спал.
  - Устал, бедняжка, - покачала головой Анна и пошла выбрасывать покрытую плесенью заварку из чайника. Однако свиньи они с Юрием - чайник помыть забыли... Вдруг вздрогнула, напряглась, прощупывая пространство... Никого. Ушла. Ушла! Чур!!
  Пока чайник заваривался, она методично выпотрошила чемодан и повесила на плечики драгоценные одежды - лёгкие шубки, меховые жакеты, невероятные платья, брюки... Извлекла сапоги на высоких каблуках, содрогнулась и поставила под вешалку. Пара маленьких меховых шапочек из сумки составила компанию шляпе, что летала, словно бумеранг. Великий боже, и это всё ей необходимо... На самом дне сумки гнездом для котёнка валялись парики - русый, чёрный и рыжий. И две вуалетки, что недавно вошли в моду: с мушками. Ничего под ними не разберёшь, только глазки блестят, как у мыши в норе. Отличная мода! Вечером напялит эту шапочку с вуалеткой и поедет на свидание с Эльзой...
  
  
  Они с Юрием уехали в Москву сразу после Равноденствия. Заехали сюда, разложили вещи и отправились на квартиру Юрия. Если бы они остались здесь... Но как же - жене положено жить в доме мужа. Иначе Юрий не умеет. А его квартира подавляла. Не то, чтобы в ней было уж так много места, но планировка! Комнаты для прислуги. Ох. Хоть этой прислуги не было уже лет двадцать, но комнаты эти использовали то для охранников, положенных Юрию по должности, то в качестве приёмной для "бедных", когда Юрий ушёл отсюда и Валентина ринулась то ли в политику, то ли в благотворительность... В общем, квартира разваливалась на части, каждая из которых жила своей жизнью. Переходя из комнаты в комнату, Анна вздрагивала, настолько резко менялась атмосфера. И везде, кроме Юрьева кабинета и спальни, было холодно - не температура низкая, нет. Психологически холодно.
  Основная мебель Вали - встроенные шкафы и диваны с креслами. Сколько кресел надо, чтобы сидеть? Допустим, чтобы принять гостей? Сколько гостей не заморозят окончательно эту выхолощенную территорию? Ведь гостеприимство - это дарение Силы своего дома. Не получать от гостей, а дарить - вот смысл гостеприимства. А тут нечего дарить. Тут дом взывает, молит, мечтает о Силе хозяев, которые не дали ему ни капельки... Шкафы вот построили, кресла купили, прислугу завели и уволили - но не более. Женщины Юрия не принадлежали Дому - дом принадлежал им. И, бедняга, совсем замёрз.
  Так вот, жить в нём Анне негде. В Юрьевы апартаменты лезть - странно. Вроде, зачем? Места много! А Юрий поселил её в комнате "для гостей". Валины шкафы были и тут - они везде были. Юрий тогда раскрыл перед ней эти шкафы: мол, можешь пользоваться, Наталья всё побросала, едва купив. Носи, пока модно, она всё равно новое купит, если приедет. Она барыня. Летом шмоток накупила - и уехала. Зачем? - Захотелось. Повертелась перед зеркалом - и всё оставила. А? Бедный Вилли пашет, небось, как вол, а она зато тратит. Мамина дочь...
  Анна посмотрела, померила - и отказалась. Ну и что, что её размер? Она в таком никогда не ходила, и не будет.
  - Давай, я тебе такие сам куплю? - непоследовательно предложил Юрий, забыв о "бедном Вилли".
  - Давай не надо, - ответила она. - Зачем, Юрий? По деревне под ручку ходить?
  - Я тебя в свет выведу, - решил он. - В наш ресторан сходим, в театр. - Он был не похож на себя. Как-то мялся, был несвободен, всё завлекал Анну чем-то... Ну да! Квартира. В ней он играл роль богатого мужа и отца, играл много-много лет - тех лет, что провёл вдали от Анны; в ней он замерзал десятилетиями.
  - Я не выношу театра, - сказала тогда Анна. - Я отвлекаюсь на зал - кто о чём думает, кто чего ждёт. И чую все полости сцены, весь реквизит, актёров за кулисами... Выходит свалка в голове. Телевизор - моё единственное развлечение. Даже в кино не могу. Много людей, поле давит. А в ресторане - не знаю, что ем: то ли свою рыбу, то ли жюльен соседа. Дома всегда после ресторана отъедаюсь, жор наступает - за всех голодных посетителей ресторана.
  Он всё же купил ей вечернее платье. Зачем? Ну ладно. Хотел - купил.
  Зато с Эльзой они подружились. Та была в восторге от мыши и петуха, приходила пить чай, звала к себе. С Эльзой легко. Они даже перезванивались, чтобы сказать друг другу "Спокойной ночи".
  Анне стало легче, когда Юрий уехал на охоту. Тоже: мялся, извинялся, что компания мужская, а она была счастлива. Чем скорее он уедет, тем меньше времени они будут отчуждаться друг от друга в этой давящей квартире: к концу октября нужно вернуться в деревню, так говорило её сердце.
  Юрий уехал "на недельку" вот уже две недели. Оставил пачку денег, стыдливо поцеловал. Анна засуетилась и почувствовала себя горничной.
  Что она приветствовала - это Валины запасы лоскутков кожи и бисера: тотчас сшила ладанки для жёлудя и луковки, и теперь обе ладанки висят на ней: Юрий побоялся взять свою. И хорошо, что обе. Без Царь-Цвета она бы не справилась.
  Она почувствовала слежку утром: держала Золотко на руках, смотрела из окна Наташкиной комнаты на тополь, вспоминала... но, по последней привычке, не откинула тюлевых занавесок. Там, на набережной, стоял парень с удочкой. Он был здесь и вчера. И вообще, это место - будто рыбный магазин: здесь вечно кто-то что-то ловит. И прогуливается. Набережная пуста на всём видимом протяжении, но здесь - прогуливаются. Не во дворе, где гуляют с детьми. По набережной, словно по деревенской улице... напоказ... Золотко заворчал.
  - Что, Петенька, не нравится тебе здесь? - спросила она. И спрашивать незачем. Золотко с Савераской словно пришибленные. Она ушла в Свечение - посмотреть на петуха, и вдруг инстинктивно бросила взгляд на набережную. Батюшки святы! Рыбак чуть не свалился в воду - так подпрыгнул. И тёмное облако потянуло щупальце к окну... Анна испугалась. Петька засиял, она обхватила его руками в надежде прикрыть от видимости - а облако вдруг съёжилось и опало. Рыбак схватился за голову и осел на асфальт.
  - Спаситель мой! - Анна спустила Золотко на пол, поёжилась - и включила своё чувство пространства, что так мешало ей наслаждаться спектаклем в театре... Вот. На лестничной клетке через два этажа - человек. И внизу, у подъезда... Не двигаются. Слежка!
  Эльза в соседней квартире подняла голову от книги: экстренная ситуация. Нижняя ипостась в опасности! Пузырь Рубежа окружил женщину, бесшумно окрылись двери, и она двинулась к Анне. Ситуация подыгрывает её планам: Тьма обязана работать с формой, а Анна из-за своего аскетизма ещё не научилась менять образы... Когда стало ясно, что Переход пройдёт раньше, чем они ожидали, Эльза извлекла на свет божий остатки своего наследства. Половину отдала Хуану - на дорогу и визы, чтобы приезжали чаще, а половину спустила, гуляя с Натальей по магазинам, пока не было Юрия. Играла: часть купила той в подарок в Австралию, а часть велела оставить на визиты, чтобы за собой не возить... Наташка не приедет, не успеет. То, что осталось, куплено для и ради Анны. Мастерство формы... Что же, вот сейчас Анне от этого урока никуда не деться. И Эльза ей кое-что покажет... Спешка. Времени мало.
  Анна насторожилась. Звонок в дверь - или в голове? В передней, перед запертой дверью, Эльза.
  Эльза. Ах, Эльза!
  - Уходить тебе надо, - буднично сказала Эльза. - Монаха прислали.
  Обычная слежка куда ни шло, но Монах... Откуда она знает?! Ладно. Знает - надо действовать.
  - А ты как? - спросила Анна, всё ещё чувствуя неудобство от этого "ты", что вытребовала Эльза, едва Юрий уехал.
  - Я закрыта. Зверей давай. Буду в девять вечера ждать тебя там, где гуляли вчера.
  Савераска сам юркнул к ней в карман, а Золотко поместили в сумку.
  - Форму используй, - сказала Эльза. - Сама думай, как. - Она шмыгнула к себе как мышь, даже дверь не скрипнула. Теперь Анна одна.
  Давай, Анна, думай. У тебя теперь для указаний вместо Бора - Эльза. Может, ею Бор прикинулся? Тоже ведь думать велит...
  Форму использовать... Анна подошла к зеркалу. Менять себя - больше у Анны ничего нет. Менять облик... А это - ложь!
  Она принялась стоить рожи. Выкатила глаза, скосила их, надула щёки, сложила губы бантиком, вытянула их трубочкой... Мимика, обезьяний язык, что вытеснен из человека речью. Как много может мимика! Человечье лицо, за редкими исключениями, застыло в одной маске: спокойствия или каприза, веселья или уныния. Появляются персоны - Пьеро и Арлекин. Так сказать, характеры. Ложь - это когда Арлекин притворяется Пьеро? Но ведь и у него бывают периоды уныния, и его лицо может сообщить окружающим: "Жена сбежала". Мимика выдаёт: она открыта, она - правда. А когда она лжёт - выдают глаза. Значит, самая совершенная ложь - это бесстрастное лицо. Такие люди могут врать напропалую, язык беспринципен.
  Ладно. Ясно, что если на тебя охотятся, показывать свои уязвимые места нельзя - это помощь врагу. Значит, можно поиграть мимикой. Глаза, правда, не скроешь: осень, тёмные очки не по сезону. Линз у неё никогда не было из принципа...
  Так. Осанка. Вытянуть шею вперёд, прогнуться, распустить живот - и вот ты уже "характер". Подтянуться, подняться на каблуки, откинуть голову...
  Походка. Летящая и шаркающая, хромающая и танцующая. Подпрыгивающая, наконец.
  Жесты. Их отсутствие или итальянская навязчивость - скажем, теребить бусы, одёргивать одежду, махать сумкой... глаза других сконцентрируются на жесте и не увидят тебя. Маска.
  Аксессуары, одежда, то, что несёшь с собой - всё отвлекает от облика. В памяти остаются они, а не твоё лицо. "Девушка с болонкой". Какая девушка? - Ну, знаете, такая... худая. В общем, не юноша и не старуха. За аксессуарами можно спрятать то, что не изменишь: форму черепа, костяк лица, рост и толщину... Хотя последние два поддаются каблукам и накладкам.
  И вот, если использовать этот арсенал, то выйдет, по меньшей мере, сотня непохожих людей.
  В зеркале всплыла Эльза.
  - Ты в основании ветки, - кивнула она. - То, что на концах твоей ветки - это варианты тебя. Ты - прототип. Меняйся, сколько хочешь. И себя саму можешь смоделировать из живого. Слышишь? Из Живого!
  Эльза исчезла. Ну Бор и Бор! Только в юбке. Из живого - себя саму? Ага! Раздвоение! - Это идея.
  Анна начала готовиться к уходу. Спустя час в подъезд зашёл чёрный котёнок и начал карабкаться по лестнице. Котёнок затормозил у двери Анны, она открыла дверь, резко захлопнула и включилась. Жёлудь резко остыл и холодил грудь. Трансформация... Оп!
  Тем временем Эльза резко ударила Силой по рыбаку. Не помешает...
  "Анна" спускалась по лестнице. Наблюдатель шёл за ней. Она одёрнула пальтишко, остановилась, будто что-то забыла, - но снова двинулась вниз. Наблюдатель миновал её дверь, спустился на пролёт - тогда из квартиры Анны выбралась дама. Соседка Эльзы была уникальна - но Анне удалось создать образ: рыжие космы, вздёрнутый острый носик, длинные узкие губы под коричневой помадой, сапоги на каблуках, замшевые лосины и тёплый жакет с воротником из шиншиллы, шляпка с вуалеткой. Чемодан на колёсиках.
  Она снова хлопнула дверью и вошла в лифт. А котёнок закапризничал и остановился у подъезда: "Анна" в бедном пальтишке задумалась и сделала шаг назад. Наблюдатели озверели. Определённо, у этой женщины не все дома! И Монах сидит у парапета с идиотским выражением лица, но никто не может к нему подойти - Анна топчется у подъезда. Вот, пошла зачем-то к мусорным ящикам. Бросила туда что-то!
  Мимо наблюдателей с грохотом колёсиков проехал чемодан. Они сделали вид, что не заметили этой девахи - та уже дважды у них прикуривала. Только не сейчас!
  Дева отвернулась и капризно помахала рукой. Вывернул было их таксист, но увидел Анну у ящиков и проехал мимо. С визгом тормозов остановился левак, открыл дверцу машины. Скорее бы увёз, мешает...
  "Анна" отвернулась от мусорных ящиков - и вдруг кинулась бегом в арку дома. Влюблённая пара и наблюдатели разбежались в обе арки, чтобы не дать ей уйти - но во дворе никого не было, только испуганный чем-то чёрный котёнок проскочил мимо них и понёсся по набережной...
  Анну они упустили. А Монах лежал у парапета без сознания. С горя они рылись в мусорном ящике. Ну что из всего этого она туда бросила?
  Монах пришёл в себя и отправил их вслед за машиной только через час, когда Анна успела сменить трёх водителей и трижды меняла облик. Героического котёнка она подобрала сразу за поворотом и посадила в сумку. Только в электричке сообразила попросить Царь-Цвет о Чуре. Ладанка нагрелась, и теперь её никто не мог увидеть и учуять. И точно, Монах сумел отследить её путь до вокзала - но там потерял. Обыск в квартире Монаху ничего не дал. Там в кухне лежала записка: ну очень важная, смысла в ней - всю жизнь думать. Два слова: "Золотой столб"...
  
  
  В девять вечера юная крючконосая прелестница с рыжими кудрями и в вуалетке оказалась у памятника Высоцкому. А из такси выбралась древняя беззубая старуха с пекинесом подмышкой и клеткой с какаду, укрытой покрывалом. Она заковыляла к нервно расхаживающей у памятника девушке, дёрнула её за рукав и громогласно пробасила:
  - Дорогая! Кота-то отдай!
  Девушка повернулась, подхватила клетку и взяла старуху под руку. Они повернули на Петровку. Таксист смотрел и думал, что теперь на зверях свихнулись не только бабки. Молодёжь тоже странная стала. С жиру бесятся. Кот-то где? Жаль, правого поворота нет, а то бы поехал за ними, поглядел...
  Женщины быстрым шагом шли по Петровке. Эльза на глазах молодела: темно, улица пуста. Молча дошли до метро, обменялись животными, коротко обнялись и распрощались навсегда. Так сказала Эльза: "Прощай - это не до свидания. Я говорю прощай! Удачи тебе", - она махнула рукой проез-жавшему таксисту, втиснула клетку, впихнула Анну и ушла в метро. "Прощай, Эльза", - прошептала Анна, и пекинес облизал её щёки. Теперь они мокрые и слёз не видно. Опять это противное "Прощай". Лучшие, только найдутся, уходят навсегда. И Юрия нет...
  
  
  Пекинес яростно облаял консьержа.
  - Устраиваетесь? - спросил тот. - Что скажешь, птица?
  - Ку-ку! - сообщил какаду, поднял хохол и запрыгал, прогибая трёх-
  сантиметровую палку.
  - Упитанный, - восхитился консьерж. Анна вздёрнула короткий нос, тряхнула платиновыми кудрями и вошла в лифт. Скорее, сил нет. Езжай же, чудовище! Сверкаешь, а кнопки не работают и над микрофоном надпись несмываемым фломастером: "Дышите". Правильная надпись. Если лифт виснет, только дышать в этот микрофон и остаётся, ибо он давно оглох и только вводит в заблуждение своими дырочками...
  Звяк, скрип, "Осторожно, двери открываются", поворот ключа, ещё, ещё... дома! Задвижка, замок, ещё замок... Всё. Скачка пустых мыслей прервалась, Анна осела на пол. Какаду недовольно заворчал, пекинес отпрыгнул. Ах, Эльза, Эльза! Зря Анна надеялась на чары, что спадут дома: звери остались без изменений. Нет теперь у Анны ни мыши, ни петуха: есть пекинес и какаду. Разве что Светятся они по-прежнему. А чем, спрашивается, этих зверей кормят? Анна застонала, поднялась и начала вновь отпирать замки.
  Только глубокой ночью, накормив животных купленными в ночном магазине продуктами, Анна смогла лечь. Начала было засыпать, но вдруг ударила мысль: "Слежка? Разве я им нужна? Это за Юрием! Где ты, мой генерал? Ты в опасности!". Тогда она, наконец, расплакалась. Эскапада осталась позади, впереди - неизвестность. Где ты, Царь?
  
  74. Охота. Октябрь на Московском море
  
  Юрий действовал как привык. Как всегда. Выехал из дома - и забыл о проблемах. Дома явно проблемы, но охота для него не развлечение, а работа: попытка сохранить ту незаметность, что он тренировал всю жизнь. Он для всех бирюк, но не совсем. Хоть он не пьёт, но компаний не избегает и не очень мешает - так, создаёт численность. Вот такая работа впереди: видимость незаметности. А дом уже позади. До свидания. Привет.
  С самого приезда начались подарки. Ну зачем Андрею Валерий? Он же абсолютно чужероден. Затесался в качестве старого космонавта и мозолит глаза. Какой он космонавт? Шпак. Пьёт как свинья и лезет обнимать молодёжь... Которой, к счастью, нет. Собрались одни старички. Андрей словно стесняется своего возраста - всё к патриархам льнёт.
  Девок не было, нежданная радость. Учёл Андрюша, что не след патриархов в лужу сажать, а извращенок ещё к себе в команду не подобрал...
  Старички собирались медленно - то ли потеряли обязательность, то ли благодаря глубоко сокрытым намеренным действиям Андрея. Кого-то явно ждали. Уж не президента ли завлёк? Тогда вместо охоты будет парад: под каждой ёлкой по охраннику, и стрелять некуда. Разве в небеса. Стрельнешь туда - а на полянке кабанчик уже упал: бери и помни.
  Неделю тянулись отстающие, и развлечения в виде водки с её родственниками, хорового пения, преферанса и бани не отличались новизной. А потом приехал какой-то монгол - тихий, будто мышь, и тогда, наконец, собрались в лес. Кто это? Нарочный? Сообщил, что президент не прибудет? - Нет. Остался и собрался на охоту. Семёном звать. Редкое нынче имя - Семён.
  А Юрий, похоже, устал - и от Анны, что никак не могла приспособиться к его квартире, и от этой похожей на тянучку "охоты". Хотелось отвлечься. Скажем, фундамент доложить... Самое время - скоро вьюги. Уж и листва почти вся на земле, и ветра трясут окна, и дождь староанглийский: мелкий и ледяной. Приятное времяпрепровождение: сиди и окатывайся водой. Радикулит зарабатывай и восхищайся - так принято.
  Ну вот! Бирюк - бирюк и есть. К нему отношение особое. Подлизываться теперь не надо, так что именно к нему подсадили и этого тихоню Семёна и краснорожего Валерия: мол, всё равно терпишь, так терпи тех, кто никому не нужен.
  Загонщики приближались. Когда-то он в такие моменты дрожал, предвкушал, хотел... Сейчас лежит бревном и спокойно ждёт, когда наступит работа: отстрел. Пульнул, убил, унёс, и снова преферанс. Иногда потом шкуру присылают, с шёлковой подбивкой, как в магазине.
  Засосало под ложечкой, потянуло. Он всмотрелся. В берёзах был Волк. Трусил неспешно, улыбаясь, прямо на них. Идиот!
  Он переместился к Волку.
  Куда прёшь? - сказал он. - На пули?
  Волк удивился и исчез. Юрий вернулся в засаду. Не должны были заме-
  тить. Он время прессовал: в мозгу ещё светился Царь-Цвет... Валерий облизывал губы и смотрел перед собой. Семён не поднял глаз. Нормально! Не заметили, спасибо уроку с ампулами...
  Кабан! Тощий какой... Эмоции не проснулись, Юрий просто выстрелил. Семён поддержал, но оба два мазилы: бедный зверь теперь визжит и ползёт на боку. Юрия затошнило. Семён достал нож и взглянул на Юрия. Юрий кивнул. Сердобольный ты, отставник. Уже не охотник. И добивать... мерзко. Этот - молодой, пошёл вразвалочку. Валерий пыхтел и возился с ружьём. Алкаш. Не мог проверить до охоты.
   Кабан вдруг вскинулся, Семён мягко отпрыгнул - и Валерий выстрелил. Куда, мать твою? Где кабан, где дуло? Снова зацвёл Царь-Цвет, Юрий ускорил время. Пуля теперь медленно ползла к спине Семёна. Юрий вылез из засады и кинулся к пуле - на перемещение уже не хватало сил. Поймал, отбросил вбок, в ствол берёзы, отследил... Пуля ползла к берёзе. Берёзе? Или мальчишке, что слился с деревом, словно дриада? Откуда тут мальчишка? Глаза светятся...
   Снова усилие! Пуля упала, не долетев. Мальчишка зажмурился и растворился в берёзе. Опустошённый Юрий вернулся на место и замедлил время. Валерий растерянно смотрел, как Семён добивает кабана. Ещё бы ему не растеряться! Это не случайность. Так не промахиваются. И не стреляют так! Валерий хотел убить Семёна!
   Семён разогнулся, повернулся к ним... и удар по сознанию, измотанному предыдущими событиями, выключил Юрия. Золотой шарик над его головой заплясал и погас. Юрий истекал пламенем, как последняя головня в печке. Пламя трещало, синело, гасло... Глаза Семёна приближались. Семёна... Или Симона? Этот незаметный человек с такой Силищей - Великий Магистр! Юрий поплыл, пытаясь дотянуться до Царь-Цвета, и рухнул в зелёный щиплющий поток, вознёсся, как тогда с сосной. Сила хлынула в него рекой. Где он?
   Давешний мальчишка обнял Юрия и ударил Силой. Симон вздрогнул, глаза его стали пустыми... Он медленно повернулся и пошёл к Валерию.
   - Он забыл, - сказал мальчишка. - Забыл, как нападать. Забыл, как это делается! Слышишь, Юрий? Он теперь не тот Магистр, что был раньше. С
  ним мы разобрались. Больше он никого сломать не сможет. То есть, магически. Умом, как человек, сможет. Но это на равных, да?
  Кто это - мы? - спросил Юрий, нежась в пузырьках.
  Ты, я и берёзы, - хихикнул мальчишка - и Юрий оказался рядом с
  Валерием. Подошёл Симон с опущенными глазами, и охота двинулась своим чередом.
   На обратном пути Симон исчез. Шёл вроде с ними - и нет его. Андреевы охранники с ног сбились, Андрей был чернее тучи, на Валерия и не смотрел. А тот виновато плёлся за Андреем, как нашкодившая собачонка... Тут свои резоны. Тут, похоже, заговор. И Андрюша не космос изучает, а занимается мировым переворотом... Мотать надо отсюда. Доприкидывался компанейским старичком.
   Заболело сердце. Вот и повод!
   Он уехал на следующий день: сердце. Ему, брат, не прикажешь. Врач подтвердил его нытьё: сердце у него теперь отлично болеет всегда, когда это нужно. Отпустили. Или нет?
   Нет. Его открыто повели в две машины. Что, Андрюша угрожает? Пришлось распрощаться с надеждой отдохнуть в дороге: если просто ведут - бог с ними, а если попытаются убрать - придётся реагировать. Юрий внимательно вёл машину и набирался Силы: вспоминал лето, сны, уже пройденные бои, Святовита. Дорофея. Анну. Не эту, что дёргается в его квартире, другую - стоящую на ногах, весёлую и сильную. Месяц скоро пройдёт - и можно возвращаться в деревню. Ура!
   Хихикнул, вспомнив Зайку. От сердца отлегло, тянущаяся за ним с охоты липкая гадость вдруг оторвалась, словно жвачка, и вернулась к Андрею. Юрий снова чист.
   Довели до дому. Охранили в дороге и бяку не сделали. Выходит - сберегли. Юрий вышел из машины и сделал ручкой: мол, спасибо, высоко ценю ваше хорошее заботливое отношение... Однако машины они демонстративно припарковали у подъезда. Угу. Свидетель попытки переворота должен быть под надзором.
   Он ушёл в подъезд. Закрывая дверь, спиной ощутил взгляд. Это уже не Андреевы молодцы. Ушёл в Свечение. - Да! Тучи над городом встали... Это, вероятно, Симон. Это будет пострашнее.
   Анна не открыла на звонок. Квартира пуста. И записка. Хорошая записка. Анна почуяла, ушла. Будем надеяться, что ушла. Да ещё со зверьём! Квартира излучала миазмы обыска. Ну-ну. Нечего тут искать.
   Юрий достал из холодильника упаковку паштета, собрался есть... закололо пальцы. Он вернул испоганенный паштет в холодильник и сел думать. Думать, как добраться до золотого столба.
   Мимо лбов можно пройти под Чуром. Как пройти мимо Братьев? Он переоделся, взял сумку с вещами и построил Рубеж. Сначала - мимо
  соглядатаев. Братьев будем преодолевать по мере поступления... Мимо? Зачем мимо?! А если скакнуть?
   Юрий переместился на соседнюю улицу - дальше, хоть убей, с устатку и голоду не вышло. Он снял Чур и ушёл в толпу: Силы опять нет. Сразу побежали мурашки по спине: его пеленговали Братья. Не один - несколько. Серые дымные клубы нависали со всех сторон. Юрий разозлился. Тело мешало: старое усталое тело не тянуло Дара. Тучи, тучи везде, толкают во двор... Он зашёл во двор. Берёзки, песочница, грибок... Хочется сесть и вязать... Берёзки! Мальчишечка на охоте! Выручай! - Юрий повернул к деревьям.
   Хрустальный столб дерева засиял, едва Юрий вспомнил о берёзах. - Ну! Пустишь, мальчик?
   Пустил. Газировка охватила тело и исчезли мысли, но вúдение осталось: тучи заклубились, заметались щупальца поиска, слились - и утянулись со двора. Исчезли голодные спазмы в желудке. Медленно-медленно, час за часом Юрий набирал Силу. Наступил вечер, прошла ночь, днём у его ног играли ребятишки - Юрий отдыхал. Теперь можно разбираться - голова ясная, тело не гнетёт... Итак, Чур там, в деревне, был непроницаем для Зла. Давал невидимость. Значит, он скрывает Дар - то, что ищут сейчас по городу Братья!.. Порядок. План ясен.
   Ночь. Пора. Спасибо, берёза... Пузырь Рубежа отделился от дерева и покрыл тело Юрия. Он видим, но неприметен для людей - и закрыт от Братьев. Вот теперь - скакнём.
   Он возник среди золочёных столбиков кровати и напугал Анну.
  
  75. Невестка. Октябрь, Москва.
  
   Катя перекладывала вещи по-своему, уничтожая последние следы пребывания Анны в квартире. Иначе жить невозможно: незримое присутствие свекрови так давит, что она раздражается на мужа. Звонок в дверь сорвал её с табурета: свирепая Катя протирала пыль на антресолях. Спрыгнув и отряхнув руки, она посмотрела в глазок. Участковый! Катя вздохнула и открыла дверь. Странный какой-то. Скользкий. Мол, вашей мамы нет в деревне и ему нужно её разыскать. Это ещё что? Зачем этому хмырю её свекровь? Смотрит-то как... как змея. Лоб сверлит, словно мысли читает.
   Катя знала новый адрес Анны: залезла в пиджак мужа, нашла записку и расколола любящего сыночка. Скандал ему устроила. А сейчас...
   - Я не знаю, где эта мерзкая баба! - завизжала Катька, заводясь от того скандала. - Я её ненавижу! У её сына эдипов комплекс! Она мою семейную жизнь рушит. Мы с ней в ссоре. Знаете, что она вытворяет? Лезет в наши с ним отношения! Я вам сейчас расскажу... - и она приглашающе махнула рукой в кухню.
   Волна ненависти ударила Брата и он попятился.
  Понятно. Спасибо. - Он чуть не бегом вылетел из квартиры.
  Катька заперла дверь, клокоча злобой: "Они, гады, нашу маму разыскивают? Сдохнут - не найдут! Это наша мама!".
  Вечером она готовила мужа.
  Понял? Мама - в деревне. Любимая мама - в деревне. Ей больше
  негде жить. Повтори, идиот! Они как змеи - зачаровывают. Остальное ты забыл. Скажи: Остальное я забыл! Никогда не знал! Повтори! Ещё! Ещё! Будут спрашивать на работе - отвечай про деревню и думай обо мне, какая я красивая, понял? Тверди про себя: Катя, Катя, котёнок, любимая жена. А мама - в деревне. И снова. Уяснил?
   (Где-то вдалеке улыбнулся Род. Ну, девка! Хату строит. Молодец. В новом мире с неё прок будет).
  
  76. Ерофеичи, сентябрь-октябрь.
  
   Ёлка не спешил - он знал, как действует эта дорога на новичков. Монах-то на Руси, почитай, не был. Сейчас Борис сидел в коляске в полной отключке: впитывал. Ёлка ухмыльнулся. Он почему-то не волновался за Еву: извечное братское чувство говорило, что тот, по крайней мере, жив... Однако экскурсии Борису Ёлка организовывать не будет - не время. Пусть впитывает облик Родины - это важнее.
   В паре наилучших мест Елизар остановился. Здесь уже не дорога, здесь - отдельный мир, мир Владимирских горок, чащоб и уникальных трав. Эх, если бы это было весной...
   Борис ушёл по тропинке, пробитой бесчисленными шофёрами трассы. Миновал близлежащие отходы жизнедеятельности, углубился...
   Ёлка уже вернулся к мотоциклу, закрыл глаза, представил это место весной... летом... ранней осенью - и Борис остановился, потрясённый.
   Почки едва раскрываются, мокрая чёрная земля покрыта влажной перезимовавшей под снегом листвой - чёрно-коричневой, лаковой, льнущей к земле... Кустик волчьего лыка без единого листочка усыпан розовыми цветами: весна! В колее лесной дороги бледная зелень с зелёными цветами - празднует весну селезёночник. И торчат горками скрученные мохнатые охряные колечки, что мечтают стать перистыми зелёными вайями папоротников, пробивается лист купальницы, пушистые барашки соцветий медуницы рвутся к солнцу...
   Сохнет колея, высыпают белые колёсики ветрениц, выскакивает и прячется хохлатка, притворяясь орхидеей. Раскрываются мягкие фланелевые листики орешника... Ещё светлее. Ещё суше. Цветут и пахнут гигантские лесные черёмухи. Жёлтые примулы-баранчики, лютики и звёздчатки; наконец, купальницы канареечными шариками с мандариновым запахом усыпают просеку, скрывают лесную дорогу... И они уходят, сменяются травой, Иван-да-Марьей, кустиками земляники...
  Отцветают жимолость и бересклет и зреют их ягоды: прозрачные тёмно-красные двойняшки жимолости - и яркие, с чёрным лаковым глазком, жёлтые с розовыми фестонами необыкновенные погремушки бересклета.
   Строем маршируют в высокой траве серые, карминные и коричневые подосиновики, сухо блестящие подберёзовики, розовые с зелёными кольцами рыжики выбегают из-под елей...
  Божественный аромат чёрных груздей пронизывает просеку - и они семьями выбираются из леса: мягкие ворсинки свисают с огромных чёрных зелёнокольчатых шляпок.
  Падает листва, и бледно-розовые с белой бахромой волнушки сияют в проплешинах травы...
  Борис одолел очарование и вгляделся в пейзаж. Вихрь. Ёлка!
  Он послал вихрю чувство нежности - и вновь упала осень. Борис вернулся к мотоциклу. Ёлка сидел, открыв рот, с идиотским выражением - вся красота его лепного лица словно испарилась. Дурачок. Хоть нос вытирай.
  Эй! - окликнул его Борис. Ёлка фыркнул и встряхнулся.
  Твои фокусы, - утвердительно сказал Борис. - Ну, спасибо. Красиво...
  Нет слов.
   - Мои? - спросил Ёлка и заулыбался. - Мои! Раньше только мечтал, а теперь делаю, а? Нет, ты правда видел?
   - Видел. И смерч твой тоже видел. Как звать-то тебя теперь, Елизар? Ева у нас Здухач. Я, да будет тебе известно, Пахма и Берез. А ты кто?
   - Понятия не имею! - пожал плечами Ёлка. - А ты свои имена откуда знаешь?
  Говорили, - неопределённо сказал Борис.
  А мне никто ничего не говорил! Именами не наделял. Я покуда Ёлка.
  Тогда поехали, Ёлка чудотворная, - сказал Борис и залез в коляску. Он
  бы сменил за рулём Елизара - да дороги не знает и прав нет, не говоря уже об остальных документах... Он - неудостоверенная личность. Ни имени, ни дома - ничего у него нет на Родине. Зато есть лес и причудливый Ёлка...
  
  
  Слабый сигнал присутствия Братьев в Переславле они миновали по окружной дороге - и ушли на Юрьев-Польский, в поля и дремучие леса. В одном месте потянуло из ельника: казалось - вот войдут в лес, и там будет стародавнее село, парни в шитых рубахах, девки в сарафанах, резные крылечки...РР
  
  - Засасывает? - крикнул Ёлка. - Тут всегда засасывает. Река не пустая: видишь Нерль?
  "Нерль?" - вздрогнул Борис. Проорал, перекрикивая мотор:
  А Пашма... река такая, тут есть?
  Разумеется, - откликнулся Ёлка и погрузился в дорогу: разбитую,
  растёкшуюся жидкой глиной, прыгающую вверх-вниз. Остановив мотоцикл в сантиметре от выворотня, куда увлёк их поток грязи на повороте, Ёлка загрустил.
   - Дальше ещё хуже будет. Высоким берегом Нерли дорога пойдёт, и там сплошной серпантин. Вляпались мы, Боря.
   - А ты конструируй, - предложил Борис после раздумья. - Сделай лето и сушь. Летом-то, небось, тут вполне проезжая дорога?
   Ёлка осмотрел пейзаж.
  Попробую, - сказал он неуверенно.
  Дальше они двигались шажками: едва проедут видимую часть - снова
  грязь. Ёлка останавливался, запоминал - и они ехали ещё пятьдесят метров. Вскоре бледный Ёлка передал руль Борису: тут ГАИ не существует. И дорог не существует тоже. В реальности здесь есть море жидкой грязи и увязший в ней брошенный трактор... Но Борис вёл мотоцикл по пыли летней дороги, обогнув на всякий случай место исчезнувшего трактора... Приехали.
   Он внёс Ёлку в дом на руках.
   - Будто невесту, - улыбнулся тот и окончательно уснул, чтобы проспать двое суток. Хозяйство Борис осваивал сам: искал продукты, разбирал вещи - и думал. Пашма и Нерль. Вот она, Территория, где родится его эльфка... Его принесло сюда. Здесь он на месте... Из всех мест России именно это - его. В будущем здесь царит Гуди. Сейчас... Ева! Ради него они здесь. Ради поиска!
   Он вышел из круга берёз, что экранировал дом, но следов крылатого Здухача в округе не обнаружил. Где-то далеко был один из Братьев. Это не страшно: их берёзы укрывают... Холодно. Как же топится эта кошмарная печка? Калорифер едва греет. Холодно... Одиноко.
   - Мы за клюквой! - объяснил проснувшийся Ёлка любопытным старикам - соседям. - А как снег ляжет - живописать пойдём. Левитан из меня не очень, но под Шишкина смогу. Люблю зимние пейзажи.
  На плэнэре, значить? - щегольнул эрудицией сосед.
  Угу. Там, глядишь, и мать с братом приедут, так что зимой скучать не
  будете.
  А этот кто? - прошептала соседка. - На тебя похож.
  Тсс! - ещё тише прошипел Ёлка. - Братан по отцу. Единокровный,
  значит. Из Симферополя... тьфу! Ставрополя. У них там природа лысая - вот, показываем ему наши красоты. Печку учимся топить, - он хихикнул.
   Борис скромно краснел и играл младшенького. Ёлка проводил соседей и утешил:
   - Они просто такие подозрительные. А так - раз в сезон зайдут на пару слов. Так что этой компании не бойся. Но за клюквой мы и вправду пойдём: ты там Еву послушаешь, а я навещу кое-кого.
  
  
   Перед походом Борис осваивал новую экипировку: пятнистые брезентовые штаны и куртку, высокие бахилы.
  Исподнее поправь! - оскорбил его Ёлка. - Стариков напугаешь.
  Алые шаровары служили теперь нижним бельём и всё время пытались вы-
  биться фестонами наружу. Творческая мысль свелась к тому, чтобы подвязывать их резинками...
   Правильно одетый Борис добрался до болот, и Ёлка сразу куда-то исчез. Утопая бахилами во мху, брошенный Ёлкой Борис наслаждался клюквой. Хороша! Так хороша... Жалко рвать.
   - Эй! - раздался шепот Ёлки. - Не шевелись. Гляди! - Он вытянул ладонь с горстью розовых ягод - тотчас захлопали крылья и из елей вылетела большая розовая птица. Уселась Елизару на ладонь, подняла жёлтый хохол, разглядывая сумасшедшим взглядом угощение, и начала жадно хватать ягоды и глотать, запрокидывая голову. Алые капли венчали перья крыльев и хвоста. Бежево-розовое тело, серо-голубые отсветы спинки... Райская птица. Наелась, потопталась на ладони Ёлки и улетела, тоненько прозвенев что-то довольное.
  Это кто? - благоговейно спросил Борис.
  Это свиристель. Они пугливые, только ко мне так прилетают. Ох, Ева
  завидует!
   Ёлкины сюрпризы. Хороший братец... А вот второго, мускулистого и крылатого, всё нет. Нигде нет!..
  
  
   Постепенно у них сложился распорядок дня: с утра вместо упражнений кололи дрова на зиму, после шли в леса - звать Еву, прозванивать Территорию... Брат исчез было из поля, но после их стало много. Они медленно двигались по району от райцентра... И был всплеск Симона! С этого дня Борис запретил Ёлке выходить из круга берёз.
   - Еву я отсюда слушать попробую, - сказал он. - А вот попасть, как колобкам, на зуб Симона нам с тобой нельзя. Это гибель, понимаешь? Хоть я его однажды ослабил... но это случится в будущем, а сейчас мне сил не хватит. Он может нас подчинить. Подчинять он любит и умеет. Кого, интересно, они ищут?
   - С их скоростью им до нас добираться ещё долго, - утешил Ёлка. - И потом, у нас крошечный хутор, здесь зимой только двое стариков. Пока время есть. Хочешь, вернёмся в Москву?
  Нет, - покрутил головой Борис. - Это моё место.
  Я, пожалуй, тоже останусь. - Ёлка загрустил. - Раз матери нет, значит
  Ева не вернулся. Ну должен он быть здесь, Боря! Почему его не видно? - Он дёрнул себя за чуб и выскочил в сад.
   - Смотри! - уныло сказал он вышедшему за ним Борису, надевая принесённый тем ватник. Он стоял у маленькой ёлочки, половина которой была сплошь затянута умирающей повиликой. - Эту ёлочку мы с Евой в прошлом году посадили. Мать не доглядела!
   - Вы с Евой? - задумчиво спросил Борис, разматывая жёсткие плети и выдирая корень. Увитая повиликой часть опустила веточки, прижала их к стволу: теперь ёлочка составлена из двух половин - здоровой, с торчащими крепкими веточками, и замученной повиликой, с прижатыми к стволу ветвями.
   - А ведь вы Гольцы! - Борис ощупывал опущенные ветки. - Вы Альцес и Альцис, пространство и точка. Ты работаешь вширь, в природу и красоту, раскрываешь; он - бьёт искажение в конкретном месте, сворачивает... понял, Ёлка? Здоровая половина - это ты. А его завила повилика, зажала и не пускает. Но веточки живы, хвоя цела. Жив твой Альцис, сиречь Здухач и Ева. Жив, брат ты мой. Только где эта повилика, и как нам её избыть? Вот бы так, как эту - выдрать с корнем! - Он отшвырнул стебель. - Мерзость.
   Ёлка пал на колени и обнял ёлочку. Заморгал.
  Я не помню его лица! - с ужасом сказал он. - Я забыл его лицо!
  Борис укоризненно постучал пальцем по его медальону.
  Не стыдно в панику впадать? Сам же хвалился!
  Ева сорвал медальон и, сдерживая дрожь рук, силился его открыть.
  Не могу! - всхлипнул он.
  Борис отобрал медальон, открыл и замер: фотография Евстигнея выцвела почти добела. Сквозь серую муть едва проглядывали черты лица потерянного брата. Ёлка выхватил у него медальон, взвизгнул было, но напрягся и вдруг успокоился.
  - Вспомнил! - заявил он. - И вот что. Раз образ выцветает, я его напишу. В алых шальварах. Я пошёл.
  
  77. Долгопрудный - Команово, 22 октября.
  
  - Мадам! Позвольте манто? - раскрыл объятия довольный новым обликом Анны Юрий. Он отшвырнул газету: жена вернулась! - Но она не подыграла, бросила каталку с продуктами и проворчала:
  Скорее собирайся. Бегом!
  Ты, наконец, решила меня выпустить? - удивился Юрий, что совсем
  зачах под домашним арестом: Чур лучше укрывал квартиру, чем людей, а Братья уже добрались до Долгопрудного и Анна не желала рисковать появлением Юрия на улице.
   - Я им не так нужна, - объясняла она. И потом, она может менять облик, а Юрий... сколько ни старался, всё Юрий - хоть в ватнике, хоть в дублёнке или шинели. Никакого артистизма! Анна закрывалась Чуром и преображалась. Бережёного бог бережёт, и теперь наверняка кроме Монахов полно соглядатаев на улицах. Так что и она выходила на улицу только второй раз, набивала каталку продуктами и ныряла в квартиру. Газеты им поставлял консьерж.
   - Куда идём? - поинтересовался Юрий, проверяя, не отклеились ли его замечательные седые усы и водружая на голову вновь вошедший в моду "пирожок". Его отражение в зеркале с омерзением поморщилось, увидев результат. Юрий - с усами и в пирожке! Только в страшном сне.
  К Вере, - бесцветно ответила Анна.
  Это кто? - поразился Юрий, застыв перед вешалкой. Что надеть -
  дублёнку или парку? - Дублёнку. Пирожок этот идиотский... В шубе жарко. Манекенщик, а не мужик! И зачем он поддался Анне и накупил весь этот гардероб?
   - Ты её не знаешь. Меня с ней Ленка когда-то познакомила. Вместе в автобусе ехали. Она из Команова.
   - В свет выходим? - Юрий скорчил зеркалу рожу, усы задрожали... Идиот, сейчас отклеятся. Анна сурово взглянула на него. Раздельно сказала:
  Я - нашла - Зайку.
  Рука Юрия дрогнула и усы оторвались.
  Чёрт! Что?! Зайку - здесь?
  Она не знает. Но у неё проблема: Здухач ушёл из тела и не вернулся.
  Пошли, генерал, спасать дитя. Только, ради бога, не говори ей про Зайку. Расстроится.
   Юрий сменил шубу на парку. Без усов можно в ней. И пирожок заменил на мерзкую кепку с кнопочкой - именно такие носила молодёжь... И он, старый козёл. Он, стало быть, молодится.
   - Дитя дракона? Тогда берём зверей? - спокойно спросил он ("Енарал, готовься к бою!" - пела душа. Засиделся).
  Попку нельзя, внимание привлечёт. Только Савераску.
  Встрепенувшийся на жёрдочке какаду печально поник. Пекинес принёс в зубах поводок.
  - Сынка спасать идём, - сказал ему Юрий. Пекинес завихлялся и вывалил язык...
  
  А было так. Анна встретила Веру в магазине - и рискнула снять Чур. Вера была так измучена, что казалось: вот-вот, и в могилу. Анна увела её в уголок и потребовала объяснений. Едва стоящая на ногах Вера сдалась: сказала, что сын в коме и не возвращается.
  Что врачи? - требовательно спросила Анна.
  Нельзя. Его шевелить нельзя, - прошептала Вера.
  Вера родом из их деревни!
  Он Здухач? - рискнула она.
  Вера вскинулась, всмотрелась слепыми исплаканными глазами в Анну - и кивнула.
   Теперь они шли спасать Здухача.
  
  
   Юрий укрыл квартиру Веры Чуром. Анна уже держала Здухача за руку.
   - Он и телом ушёл, - с отчаянием сказала Анна. - Вера! Ты знала, что он Здухач, когда рожала? Помнишь Дракона?
   Вера кивнула, закусив губу.
  Значит, он родился в рубашке. Сохранила? Неси скорей!
  Вера кинулась в свою спальню, принесла шкатулку. Анна нахмурилась.
  Слушайте. Это - его тело. Единственная часть его тела, что не попала в
  плен. Я сейчас уйду в него, держа рубашку, а вы положите руки мне на плечи. Юрий - действуй по обстоятельствам. - И Анна взяла остатки родовой оболочки Евстигнея. - Ухожу.
  Юрий снял Чур. Вспышка магии потрясла патрулирующего улицы Брата
  - и исчезла как не было. Почудилось...
  
  
   В это время в Команове Ёлка заканчивал портрет. Борис в алых шальварах позировал.
   - Эй! - сказал он. - Ты посмотри на его лицо: он у тебя с утра какой-то жёсткий был. Ева добродушнее. И мои мышцы раздувай пошире: я перед ним кузнечик.
   - Не надо! - взревел Ёлка. - Не лезь в процесс. Ты кто? Ты натурщик. Стой себе. Он теперь такой. Он стал больше похож на тебя... Ты лучше представь, что ты - он. Я заканчиваю.
   Борис двинул затёкшими плечами и задумался. Таинственная связь Гольцов: "Он теперь такой". Ладно. Борис - это не Борис, а Ева. Он стоит в алых шальварах и играет вздутыми мышцами, смотрит тяжёлым взглядом исподлобья, как утром на Ёлкиной картине. Нет! Не тяжёлым - ухарским. Вот!!
   Ёлка нанёс последний мазок: взгляд Евы изменился.
   - Всё! - завопили оба, потому что оба почувствовали Связь. - Всё! - И они ринулись к выходу, столкнулись в дверях и понеслись к ёлке. Веточки больной половины поднялись.
  Всё! - Они обнялись и пошли в дом.
  На картине ухарь Ева в алых шальварах напрягся для боя. За его спиной были подняты гигантские красные крылья...
  Истошно пахло сиккативом.
  
  
  Здухач глубоко вздохнул и потянулся, вырвав руку у Анны. Открыл глаза.
   - Всем привет, - сказал он, принюхиваясь. - Бульон! Неси! Жрать хочется! - Вера повернулась, но он удивлённо спросил: - А где Ёлка с Борей? Только сейчас со мной были! А вы кто?
   Анна с Юрием встретились глазами... Только что освобождённая Чернеба запела, и Анна едва вытянула Юрия, начавшего уходить... С бешенством Царицы она завизжала в ответ - и Песня Чернебы оборвалась, Чернеба прянула, оторвав щупальца Песни, что уже протянула вслед за Здухачем в Москву...
   - Мы - живы, - удовлетворённо вздохнула Анна, и Ева удивился. Пекинес залез на постель и обнюхал сына. Родной запах.
  
  
   В Команове берёзы сомкнули строй: вновь звучала Песня бестелесной Чернебы. Монахи, что обшаривали Территорию, были выключены из поиска, уйдя в медитацию.
   А Ёлка на радостях учил Бориса плясать гопака. Изба сотрясалась взрывами смеха и падением чего-то тяжёлого.
   - Нажрались! - буркнул старик-сосед. - Завсегда так: только отпусти молодёжь на плэнэр - и она нажрётся. Гнилая нынче кровь, водкой вся разбавлена.
   - Как бы пожара не учинили, - пригорюнилась старуха. - И что их чёрт принёс?
  
  78. Школа, 22 октября.
  
   Её звали Римма. Она была родом из сельской верхушки: дочь главбуха и завгара. И она приехала по распределению, сменив на посту учителя истории и географии Аркадия и взяв нагрузку по физкультуре. Вернулась вопреки рыданиям матери, что мечтала видеть дочь горожанкой. Отец отговаривать не стал, сказал только:
   - Ты, мать, свою мамашу забыла. А дочку-то в неё родила: кремень. Ты её не убедишь, зря слёзы не лей.
   Кошмар последнего времени потряс Римму, но не одолел. Она обдумала положение, поняла, что её сексуальные фантазии - не болезнь, а результат воздействия, что перевернуло всю деревню, и поехала в райцентр. Там есть Интернет, и она начнёт искать мужа. Беготня по ночам, что захватила остальных учительствующих подруг, Римму не устраивала. Раз она до сих пор не полюбила, найдёт мужа по расчёту. Того, кто любит деревню, может в ней прожить и... чтобы не глуп, не очень страшен видом, образован... Многого хотела Римма. Однако два вояжа в райцентр позволили ей понять, что выбор есть. Воодушевлённая, она дала себе время обдумать и выбрать - и буйство вокруг будто бы утихло...
   Сегодня на последнем уроке её вновь толкнуло. Закатилось сердце, перед глазами встала непотребная сцена... Она прикрыла глаза и вспомнила Интернет, свой выбор, представила портреты двух самых приятных мужчин - нормально одетых, деревянно сидящих перед фотоаппаратом, обыденных... Страсть схлынула.
   На задней парте захихикали девчонки. Она подняла глаза. Здоровенный бугай, двоечник и глупец, очередной Женька из десятков Женек деревни, лапал этих глупых вертушек и ухмылялся Римме в лицо. А они - хихикали.
  Женя! - спокойно сказала она. - Вернись на место.
  Гав! - ответил Женя. - Гав!
  Она подыграла: приказала - "Место!", - похлопав рукой по парте.
  Он смерил её раздевающим взглядом, отвернулся и схватил за грудь тол-
  стую Настю. Тогда Римма прошла вдоль ряда и положила руку ему на плечо:
  - Сядь на место.
   Выгонять из класса было запрещено новыми педагогическими правилами: это травмирует детей.
  И не смей больше прикасаться к девочкам, - ровным голосом продол-
  жила Римма.
  Не лапай меня! - огрызнулся он, стряхивая её руку. - Тебе завидно! На
  тебя никто не польстился - вот и лезешь ко мне. Ревнуешь, а самой в могилу пора.
   Девчонки хихикали. Римма заледенела.
   - Ты вступаешь в борьбу? - звенящий голос мигом прекратил смех. - Учти. Я не борюсь потому, что я - победитель. Если я начну с тобой бой, моя победа обеспечена. Хочешь?
  Да я ничего, - вдруг струсил он, - Я... - и пошёл на место.
  Так Песня Чернебы потеряла зафрахтованного Галей проводника, и в школе стало спокойнее. Но в деревне вновь начались оргии. Ах, боже мой, кого же из двух поскорее выбрать? Нельзя тут одной.
  
  
  
  79. Симон, сентябрь-октябрь
  
  Сообщения из Москвы отдавали паникой и Симон ускорил отъезд. Уже в середине сентября он был в Москве, выслушивал устные доклады разведчиков. Тихий особнячок в Замоскворечье, штаб какой-то несуразной крошечной партии, что и партией-то оставалась лишь за счёт Братьев, потому что боролась за права, которые никому уже были не нужны, сейчас фыркал как чайник, вбирая и выбрасывая представителей Симона на местах. Каждый из них приносил что-то новое, но по сравнению с Севером это были незначительные события: к северу от Москвы кипела магия. Взволновавшие их случаи оживления коматозных и умирающих людей не дали никаких зацепок: все ожившие покинули больницы и канули на просторах России - так и не вернулись домой. Действительно, кому придёт в голову ставить охрану к человеку, что только-только вышел из-за порога смерти?
  Больные, едва ожив, уходили в пижамах в ночь, избегнув бдительного, но спящего ока дежурных медсестёр и охраны. Бедные охранники чесали в затылках: вроде были на посту, но ничего не видели... морок.
  Позже выяснилось, что ко всем охранникам подходила медсестра или врач, они долго беседовали - а сёстры, как и врачи, божились, что к охране не спускались.
  Итак, народились монстры наподобие гипнотизёров-йети - и разбежались. Это первая проблема. Далее следовала проблема политическая: правительства заверяли Симона, что работы по клонированию прекращены, но вот уже из Италии, Германии, Южных Штатов и России Братья сообщают о военных базах, где под прикрытием обычной деятельности существуют научные коллективы из учёных, что замешаны в "прекращённых" работах по клонированию. База в России расположена к северу от Москвы, там, где возникли "йети"... Наконец, в Иванове, Юрьеве-Польском, Переславле в бандитских разборках фигурируют "ходячие мертвецы", а тела убитых таинственно исчезают. В народе вспыхнули древние суеверия о кладбищенских огнях, вампирах и упырях. Народ спивается... Это - из другой области. Он теперь везде спивается, и Симон не может запретить государствам наживаться на спиртном: "Те орехи не простые, в них скорлупки золотые, ядра - чистый изумруд".
  И теперь этот Брат Сергей со своими историями о сексуальном помешательстве и Песне, что выводит из строя и женщин, и мужчин. А ещё - о том, что некие маги проехали мимо него на мотоцикле - и ушли!!! От слежки Брата. Предположительно, эти маги - дети... Всё концентрируется там. Там, за озером Неро...
  Симон поехал инспектировать военные базы и Слушать. Андрей со своей охотой недельку подождёт.
  Он был на этой базе. Ну и что? Базу уже эвакуировали, и Симону пришлось слушать нелепые байки о том, что тут располагалась тюрьма. Без решёток на окнах! С цветочком во дворе! Он что, должен гоняться за этими клонированными по всей стране?! Пора нажимать на правительство, закручивать гайки. Да хоть кодировать, хоть и жалко сил на простых людей... Надо.
  В начале октября Симон вернулся, чтобы встретиться с Андреем и поохотиться - и вспомнил Бориса, ибо Андрюша устроил на него самое настоящее покушение руками этого недообразованного спившегося Валерия. Думали, что слабенький Брат может усыпить бдительность Магистра! Вот тебе и нажим на правительство. Ты им: ограничьте водку и уничтожьте клоны, а они тебе пулю, чтобы не зарывался... Прав был Боря, пропавший без вести, как йети, где-то в России. Довели его до Валерия - и потеряли. Уж не репетировал ли тот покушение заранее, на Претенденте? Не жить теперь Брату Валерию, вернее, расстриге Валерию, ибо Симон его сразу обесточил. А уж тело бесталанное убрать - не вопрос. Руки всегда найдутся, чтобы Магистр не марался.
  Андрюша... Что делать с ним? Взамен придёт ещё глупее... Пусть сидит. Теперь он не рискнёт нападать: он засветился.
  Симон недовольно оглядел маленький камин. Декоративный. Тяги нет, дымит. И кресла эти низкие... Партия называется. Какие-то мышиные жеребчики... Ну, а теперь, как ни пытаешься ты, Симон, уплыть мыслью, разбирайся с Юрием. Понятно, что больно и стыдно. Понятно, что такая накладка хуже покушения. Юрий - маг. Сильный - сильнее Симона, и дикий. Крайне опасный. Этот маг сумел ограничить Дар Симона и теперь Магистру недоступна былая Сила. Юрий ушёл от Братьев и скрылся, хоть и нашли его дачу через милицию... опять там же, за этим проклятым озером! Нашли его зазнобу - но и она скрылась, используя Дар! Тут не семейство. Тут организация, что покушается на Силу - на базу власти Братьев...
  А теперь задрожала Москва. Приёмы то тут, то там, несть им числа, и не декодируются. А поглядишь - люди как люди. Бабки с дедками, молодёжь занюханная - все тихие, скромные, никто не врачует, не ворожит, живут себе потихоньку, а поля все исчерчены...
  Не поймёшь, куда отправляться. Пожалуй, за Неро нужно слать Братьев, а самому оставаться в Москве. Генерал должен быть... на горке, на белом коне. Симон принял решение, стиснув зубы, понимая, что за озером Неро страшно. Страшно потому, что там растёт Дикая Магия.
  
  80. Долгопрудный, 23 октября.
  
  - Вера права, - сказала Анна, оглядев попугая. - В этом виде звери непригодны. Холод, грязь - и попугай? Или коротконогая собачка? - Она дёрнула себя за хвост. - Как Эльза их превратила?
  - Раз превратила, можно переворотить, - предложил Юрий. - С собой ты уже справляешься. Почему не с ними? Котёнок не легче был.
  - Маска и превращение - суть вещи разные, - ответила Анна и села у клетки. Нужно вспомнить Петьку. Как она делала себе короткий нос? Ага. Стягивала его от кончика, словно вливая в щёки... Этот клюв гигантский, это же не мягкий нос! Это же рог. Его, наоборот, слущивать надо, ссыпать до окончательной формы... Нет! Потеря вещества, да и сосуды мешают. Трансформацию делать надо сразу: в один миг был клюв какаду, а в следующий - будет уже петуха. Скакнуть... Опять нет. На черепушке какаду - петуший клюв? Ох. Значит, всё разом... - Она зажмурилась. Юрий захохотал.
  - Экипаж подан! - Евстигней ввалился к ним помогать с вещами. - Эй! А где цирк?
  Измученная Анна показала на Золотко, что бродил по комнате, изучая мебель: так удобнее, чем смотреть через прутья клетки.
  Это Попка? - удивился Евстигней. - А пёсик где?
  Пёсик у меня в кармане, - ухмыльнулся Юрий. - Савераска! Покажись.
  Из нагрудного кармана куртки высунулась мышиная мордочка.
  А кролика у вас в шляпе, случаем, нет? - Ева почитал их деятельность
  фокусами.
   Анна пробормотала:
   - Вера же сказала, что мы не можем ехать как цирк шапито. Машин мало, ГАИ заинтересуется... Пришлось потрудиться. Семь потов сошло, пока расколдовывала... Едва дышу.
   - Сказки. - Евстигней привалился к косяку. - Петухи не бывают попугаями. Тем более мышь - псом. Есть же какие-то границы!
   - За спину посмотри! - возмутилась Анна. - У тебя в Свечении крылья шести метров в размахе! С перьями, да будет тебе известно!
   - Так то в Свечении... - стушевался Ева, удивляясь себе: так спокойно говорит о Свечении, будто не на днях с ним столкнулся.
   - Так посмотри на них в Свечении. Мало ли какая форма в Яви? Форма в Яви - это моё дело, - фыркнула Анна. - Вот ночью, с помощью топора и этой самой матери я и меняла их на то, чем были раньше. - Она устала. Она так боялась воздействовать на животных... Но они ей помогали. Метаморфоз проходил тяжело, форма плыла, она не сообразила вынуть попку из клетки, и клетку пришлось ломать... Кошмар! Попка с гребнем и куриными ногами; Петька с жёлтым хохлом - чего только не выходило на первых порах, пока она не освоилась. Зато Савераска вышел единым махом и жутко нагрел жёлудь - до ожога на груди Анны. Петька жёлудь выхолодил. Ну да, игры с массой...
   Юрий смотрел, фыркал и страшно мешал работать. Ох, Эльза! Ну и задачку ты задала неопытной Царице Тьмы...
   Евстигней уже уселся на кровать, одобрительно похлопал по столбикам:
   - Жуть! Очень подойдёт к моим шальварам. Я у вас ночеваться буду, когда вернёмся.
   - Мечтай! - буркнула Анна ("Экий разбитной сынок!"). - Не вернёмся. Смотри мои столбики в любовных снах.
   - Вот тогда скажите, - моментально сменил тему легковесный от радости Ева. - Могу я с Ёлкой говорить во сне, или это у меня с устатку? Всю ночь с Ёлкой проговорили. Не выспался.
  О чём? - поинтересовался Юрий.
  Говорит, там Братья и Симон. Через Переславль не проехать, а вокруг
  райцентра Братья. И жрать ребята хотят: фасоль с пшеном съели.
  За всю ночь - только это? - засмеялась Анна.
  Так он как "СОС" одно и то же долдонил. Я спал словно эпилептик:
  "Братья - Симон - не проехать - еда". И снова. Телеграфист рыжий!
   - Гольцы? - предположил Юрий. - Наверное. Давай считать, что всё это Ёлка тебе передавал. Ну, Анна, а ты что скажешь?
   - Чур скажу, - Анна вскинула на плечи рюкзак. - И заедем в какое-нибудь сельпо с надписью "Трактиръ", еды купим.
  Едем! - завопил Ева и пояснил: - Это я Ёлке передаю.
  Они вышли из подъезда.
  Знакомьтесь: Антилопа Гну, - Ева начал запихивать вещи, трамбуя их в
  багажник сорокового Москвича прошлого века.
  Раритет! - охнул Юрий. - Ему же цены нет! А как с техосмотром?
  А так, - Ева вынул из кармана пачку банкнот. - Только так. Иначе не
  бывает. Раз раритет - значит у тебя большой карман. А что он десятилетиями скучает по деду в гараже, никому не интересно. Мы-то всё больше на мотоцикле, с ветерком, вот наша антилопа застоялась. Ждала, ждала - и дождалась.
  Однако ты богатый! - уважительно сказал Юрий.
  Это я тут одному ценителю потолок фресками расписал. Сильфидами
  среди цветов. Теперь у меня новый заказ: его ресторан расписывать. Аллегориями. А? Зато денег даёт. В винном подвале я ему Преисподнюю произвёл: пламя и рогатеньких. Он туда особо ценных клиентов на дегустацию пугать водит. Верх же ещё не достроили, и у меня отпуск.
   Сияющая Вера повернулась к ним.
  Ну, маги, едем? Вас и не узнать. На людей стали похожи.
  Не надо, - улыбнулась Анна. - Я этим шляпкам и вуалеткам всю остав-
  шуюся жизнь спасибо говорить буду!
   - Едем через райцентр с Симоном и Братьями, - ответил Юрий, пристраивая петуха и строя Рубеж.
   - Тирольские песни на четыре голоса? - хихикнул Ева, Москвич взревел, и Долгопрудный навсегда остался позади.
  
  
   Поехали через Ростов и теперь проезжали Угодичи - любимое село Аркадия. Вера готовила себя к тому, что узнает о его смерти... Не было смысла себя обманывать: пока все предсказания сбывались. Вот и сейчас они ехали туда, где примут последний бой. Тот бой, что Аркадий уже прошёл. Нет теперь на Территории Спорыша, он ушёл от Зла. И всё равно было грустно. Аркадий как-то незаметно заменил ей Лену - ту, что делила её детское одиночество, ту, что была недосягаемым идеалом. Теперь их обоих нет.
   Вера стиснула зубы и велела себе не расслабляться. Угодичи? Ах, да!
   - Вот скажите, - обратилась она к соратникам, - почему наша Территория не включает озеро, Ростов, Угодичи - места, богатые историей? Ростов! Поле битвы христиан с волхвами: он же туго принимал христианство. Сказания его языческие... Великая рыба, что полтора сорока народу влекли на княжий двор, выловив в Неро; да старик полуголый - днями в ладье катается, ночами в озеро погружается; ещё остров среди озера с теремом, где слепая девка ездит на косматом льве, - всё это ростовчане считали предостережениями озера родному городу...
  - После видений сих пришла гроза великая, - продолжил Ева, - молния зажгла город, загорелся храм Велеса - а истукан бога вышел и пошёл на Чудской конец города. Шёл он по берегу, и озеро кипело перед ним и выбрасывало на берег варёную рыбу... Давно я хотел написать картину, да нынче озеро обмельчало, посерело. Ложь получится, если из памяти брать: там краски яркие, солнце жёлтое - и блеск молний из-под серой колышущейся мари - вжик! И Велес: словно Годзилла. А ещё отличный сюжет - когда верховный жрец истукана молит: "Не уходи!", цепляется, а тот его за любовь собачьей головою награждает. Мол, не лезь, раб, в божьи дела. Сквозь марь светит среди дня "звезда хвостата": под ней чудо сие свершилось.
  - До того ещё была священная роща Поклоны, и Влесово дворище. Построили его по велению князя Владимира, что искал веру и метался от бога к богу, - подхватила Вера. - Ведь Ростов приютил три племени: меря, чудь и кривичи жили бок о бок, мешали верования, делились богами - и озеро было у них общее. Если оно злилось - ворчало и кипело неделями, над ним неслись ураганы - тогда люди ждали страшных событий, что унесут многие жизни: врагов, пожаров, войн. И новая христианская вера боролась прежде всего с озером: стало оно Гнилым морем, застоялось, грязью заросло, стало притчей во языцех. Корили ростовчан за грязь и тухлый запах уничтоженных рыбных угодий; теперь там столько же рыбы, что и в Москве-реке, да и качество приближается - где уж теперь полтора сорока народу рыбу найдут... Почему Ростов не включён в Территорию? Угодичи опять же, с их тремя девами - героинями разве недостойны?
  - Слышу, слышу, чьим духом пахнет! - улыбнулась Анна. - Легендарным Аркадием?
  Остановимся. Аркадия уж нет, - вздохнула Вера.
  О твоём "почему", - развеял молчание Юрий. - Потому, что земля эта
  полна магии, и где-то эти запасы уже сыграли свою роль и были исчерпаны, обесточены самой историей... Неро спит; Угодичи умирают; Ростов давно никакой не центр, коли главное место, где чуешь там Силу - тюрьма... Магия израсходована. А у нас - ещё жива. Впрочем, откуда ты знаешь, что они не входят в Территорию?
  Так мы с Аркадием её считывали!
  Мать права, - сказал Ева. - Территория не доходит до райцентра. Это -
  область моей охраны, я знаю.
   Снова повисло молчание. Юрий смотрел в окно. Сейчас ему не до теории, его работа иная. Братья, Братья - уже человек десять по дороге. Без Чура бы им не добраться. Пару раз останавливали дорожные патрули, но заглядывали не в машину, а в карман Евы, как тот и предсказывал... Симона нет, видимо. Пока - нет.
  
  81. Деревня, конец октября.
  
   С ночных улиц исчез козёл, и молодки вздохнули спокойно. Милиционер немного протрезвел и исполнил свой служебный долг: доложил приехавшей в начале месяца комиссии, кто где живёт. Помог растрясти Моню и извлечь точное имя и адрес племянника. Теперь Моня заперлась и не выходила, переживала потрясение.
   Позже прибыл Монах, долго беседовал с Фёклой и Филимоном, но ничего не добился: оба были обычными людьми и Силы в них не чувствовалось. Разве самую малость, на границе восприятия. Деревенские слухи раздуты: нет у них серьёзных ведьм и колдунов. Их парочка в подмётки не годится любому городскому экстрасенсу...
   Выспрашивал их про Анну и Юрия, но ничего не добился. Что про них можно сказать? - Дачники.
   А Филимон, пройдя проверку, окончательно взбеленился: Монах смеет лезть в дела Царицы Тьмы, его... истинной, тайной, глубоко сокрытой любви? Его тоска по Гале прошла как не было, и появилось дело: Монах. Эту мразь нужно уничтожить, а у Филимона по ночам нет рук...
   Однажды он улучил момент и отпер дверь дома Коли: эту процедуру копытами не осуществить. И теперь целеустремлённый козёл проводил ночи в Колином доме с вонючим трупиком вешчицы в зубах: ждал гемы - а они не появлялись. Они были заперты тополями и не могли явиться на зов крови Царицы.
   Что-что, а терпения Филимону не занимать. Ночь за ночью козёл ждал гемы, и однажды его навестила чёрная кошка. Допрос у Монаха сроднил стариков, а цель защитить Царицу позволила забыть старые распри... Да что там, козёл и кошка не были Филимоном и Фёклой, они были соратниками изначально, и распри человеческих ипостасей их волновали мало.
   Козёл и кошка с сумерек до утра терпеливо ждали гемы в Колькином доме, и когда запела освобождённая Чернеба, а козёл задрожал, кошка просто вспрыгнула ему на спину, вцепилась когтями и завыла. Козёл расслабился и остался в доме - терпеть и ждать.
   А у Нинки появилась новая тема: открывать глаза обманутым мужьям и жёнам, безутешно качать головой и жалеть бедняжек, упиваясь их ревностью. Бобо знала своё дело, и Сила потекла к Фёкле, лишённой из-за Монаха возможности лечить.
   Чернеба же нашла тело. Безуспешно пытаясь пробиться к Римме, вполне пригодной для её целей, она обнаружила ту, которую Римма за руку привела к осиротевшим детям: Татьяну, мать Ташки. Та снова сбежала к пастуху, и теперь Римма ходила к детям по утрам - заплетать Ташкины косы, а после вела за руки в школу, которую они повадились пропускать.
  Усыновила, недотрога? - ехидничали учительницы, если их ночь выда-
  валась не очень напряжённой, - но вскоре всем стало всё равно: Татьяна вступила в полную Силу.
  Чернеба ликовала! В голове Татьяны всегда царила лишь одна мысль, и для целей Чернебы она оказалась гораздо лучше романтичной Гали. Теперь Песня звенела до самых окраин Территории.
   Монахи ушли в медитацию, люди - в случку. Мужиков по деревням осталось мало, и бабы дрались за них, вцепляясь друг другу в волосы, кидались к ним заранее, не дожидаясь Песни - лишь бы урвать себе партнёра на ночь; жёны с вилами стерегли мужей, если те были лучше других... или оставляли их неудачницам.
   Чуланы Корши опустели: Татьяна оказалась сильнее. Корша перебивался окончательно спившимися и скучал.
   Школьники жгли костры, вопили магнитофоны и девушки - но родителям было не до них. Школа опустела.
  
  82. Встреча, 23 октября.
  
   - Ёлка! - сказал Борис, одеваясь. - Я, пожалуй, пойду навстречу. Они ведь через райцентр едут, мимо Братьев. Может, помогу им с берёзами. Симона нет... Я пойду.
  А Братья тебе не опасны? - удивился Елизар.
  Борис надменно выдвинул челюсть, ледяным тоном осадил брата:
  Я Претендент. Братья мне не страшны.
  Ой! - упал на колени Елка. - Дозвольте ручку-с, ваше преподобие. Вы
  у нас Претенденты, а мы, серые, забыли. Уж простите неразумных! - И он схватил руку Бориса и потянул к губам. Тот вырвал руку, отпрянул.
  Озверел?
  Ёлка встал с колен, отряхнулся и сказал:
  Исподнее заправь, Претендент. Такая спесивая рожа тебе не идёт.
  Мерзким становишься. Не соответствуешь моему чувству гармонии. Гусак какой-то!
   Борис фыркнул. Задумался.
   - Это обезьянничанье. Это я с Симона передрал: он же мой кумир... был. Ты прав, Ёлка. Это величие - и есть наша с Братьями ахиллесова пята. Великие Братья! И всё. Величие выше чего бы то ни было, в том числе этики... Ладно, я пошёл. Из берёз не лезь, понял?
  Га-га-га, - сказал Ёлка и захлопал крыльями... руками, то есть.
  Это не га-га-га. Это - Рация. Не лезь из берёз, понял?
  Понял, - жалобно сказал Ёлка. - Я остаюсь хозяйкою, и чисто дом я вы-
  мету, для вас прикинусь зайкою - и львом, покуда вы не тут.
  Виршеплёт. - Борис обнял брата и ушёл. Обнял брата... "И львом -
  покуда вы не тут". Хулиган!
  
  
  Чур держал. Братья мелькали по сёлам, но внимания на машину не обра-
  щали, чего не сказать о мальчишках, что бежали за ними и восторженно орали, завидев дряхлую редкость. Не было собак. Совсем не было...
   За мостом через Пашму Ева затормозил.
  Так вы куда - сюда или к нам?
  Сюда пока нельзя, - сказала Анна. - Чур вам до дома понадобится. Мы
  от вас вернёмся пешочком, для тренировки.
  А вещи? Тащить на себе одиннадцать километров лесом?
  Вещи, пожалуй, сбросить надо бы, - сонно пробормотал Юрий и под-
  скочил на сиденье от вопля Евы: - Боря! Братец ты мой! Ты чего?
   Евстигней ринулся из машины и выбежал на пляж. Там потерянно стоял юноша - почти мальчик, тонкий широкоплечий мальчик. Он повернулся к Еве и сказал: - Здесь будет мельница. Здесь она родится.
   А к машине подошла от моста пьяненькая Нинка.
   - А! Вместе приехали! - радостно сказала она с собачьим выражением глаз. - А я думала, он тебя давно бросил. Ну, с приездом.
   Анна вглядывалась в глаза Нинки. Что-то лживое. Что-то врёт. Что? Вроде бы ничего не сказала - а врёт... Анна напряглась, сверля Нинку взглядом в поисках этой лжи, и вдруг та одеревенела, столбом повернулась к ним и проговорила старушечьим Фёклиным голоском: "Беги, Царица! Тебя ищут. И Царя ищут. Милиция была, Монах приезжал. Ох, беги!".
   Нинка очнулась и побрела мимо, невидяще глянув сквозь машину.
   Спасибо, Фёкла! Да ты уже ведьма серьёзная... Анна повернулась к Юрию.
  Плакали наши домики? Едем к Вере. Вера, примешь?
  Принимайте братана! - Открыл Ева заднюю дверцу. - Эй, петух!
  Расселся! Садись на колени. Мы Борю нашли.
   - Кто кого? - рассеянно спросил юноша, забираясь в машину, - Здравствуйте. - поднял глаза и радостно улыбнулся Юрию.
   - Боря? - растрогался Юрий, заглянув в светлые синие глаза. - Боря? Берёзка ты моя! Спаситель и избавитель. Пахма ты наш, Сырбор в бою - и всё это Боря? Садись, друг. Теперь не ты меня в берёзе, а я тебя на сиденье укрываю. Расслабься, мы под Чуром.
   - Ну ваще! - взвыл Ева. - Тебе, Боря, надо очерёдность имён устанавливать. Предлагаю так: Борис Ерофеич. Претендент, Великий Брат, Берез, Пахма и Сырбор. А? На пять строчек потянет. И адрес: Территория, "Берёзы". Пущай поищут.
   Они подпрыгнули на валуне.
  Зависть, Ева, глаза застит, - заметил Борис.
  А ты что, меньше имён имеешь? - утешила Еву Анна. - Евстигней
  Ерофеич Изборский, художник, Великий Расписыватель Ресторанов и Потолков, Дитя Дракона, Здухач Территории и Великий Охотник, Истре-битель Ведьм и Лятавцев. Адрес: Территория, "Берёзы". Пущай ищут.
   - Ха! - сказал Ева и расправил плечи. - И я старше. Так кто родится на мельнице, младший братец?
   Борис подумал - и рассказал.
   - Ты говоришь - Дорофей? - обрадовалась Анна. - Наш Дорофей! Вот зачем он ушёл: он уведёт сюда детей.
   Вера исправила:
  Не сюда. У него будет как бы копия...
  Карман, - догадался Юрий.
  Мы с Аркадием уже всё записали, и Аркадий ушёл в Равноденствие.
  Так это Аркадий Спорыш? А ты, значит, Майка.
  Вот что, старшие, - вмешался Ева, - доедем - и всё будем рассказывать,
  а то я вас в пень вмажу. Больно интересно.
   Смеркалось. Они ехали молча: растрясло за дальнюю дорогу, да и было о чём подумать. Ева зашипел, больно прикусив губу.
  Песня! - прошамкал он. - Даже Чур ваш пробивает.
  Ничего не пробивает, - возмутилась Вера. - Это у тебя сродство образо-
  валось к подруге неразлучной. И она тебя почуяла: мечтает.
  Взвизгнуть? - деловито спросила Анна.
  Упаси бог! - взмолился Юрий. - У меня ещё с того раза в ушах звенит.
  Ева, ты стерпишь?
   - Я-то... - каменным шорохом проскрипел Ева, - я-то стерплю. А Ёлка уже вышел... Идиот!
   Борис открыл дверцу.
  Тормози! Я пошёл.
  Куда? - рявкнул Ева. - Песня же! Куда ты из Чура отправился? Ёлки
  мало?
   Борис откинул голову и прошипел:
   - Я тебе не Монах вшивый! Я Претендент! Мне на эти Песни плевать! Тормози. Ёлка не на дороге - в лесу. Отсюда мне короче.
   - А ты откуда знаешь? - удивился Юрий. Хочет парень биться сам... Ну что же. Старикам везде у нас почёт. Пусть его.
   - Он мой брат, - сказал Борис и вылез. Шагнул, закачался, крикнул: "Гуди!" - и ушёл в берёзу.
  Опа! - прокомментировал Ева. - Всё же у него регалий поболе будет.
  Мать! Может, он и вправду брат? Ты никого больше не рожала?
  Ну, юмор у тебя! - охнула Вера.
  Пахма - сын Бора, - сказал Юрий. - Ваш Ёлка, случаем, не сын Бора?
  Наш Ёлка - сын моего мужа! - возмутилась Вера.
  Изборского Ерофея. Угу, - улыбнулась Анна. - Ты, Вер, у нас бого-
  родица. Не та, что все знают, а та, что рождает ипостаси. Везёт тебе...
   - Нет, ты гляди, мы отключились, - удивился Евстигней. - Доверяем младшему. Сбросили проблему - и отключились!.. Ладно. Я, значит, единоутробный с Ёлкой, а Борька - единокровный? Повеситься можно! У нас с Борькой по одному брату, а у Ёлки - два! Жирно больно. Вечно всё себе заграбастывает. С детства как хомяк!
  
   Елизар закончил подметать, окинул критическим взором помещение, закрыл окна и вздохнул: только зря избу выстудил. Пиненом ещё попахивает. Ну и ладно.
   Он ушёл на улицу - подышать и за дровами. Всё не едут, а он уже переделал все домашние дела. Не сиделось... Он бродил по кругу за берёзами, как медведь с больным зубом, - и злился. Может, они в беде?.. - О! У него есть ёлочка. Ева, мерзавец, молчит, хоть тресни, зато ёлочка скажет, как он там поживает.
   Елизар вышел из круга берёз к забору. К ёлочке. За забором была Она. Она звенела смехом, словно колокольчик, откидывала рукой светлые кудри. У Неё были фиолетовые глаза. Он было сделал шаг к ней, но она повернулась и пошла... - нет! - полетела к лесу. Развевалось белое платье...
   Ёлка вышел из калитки, пошёл за ней, заспешил... побежал. Он бежал, спотыкался, падал, бечева Силы тянула его всё сильнее. Лишайники мокрыми тряпками били по лицу, пытаясь остудить... Вотще. Он бежал за мечтой: кровь Радзивиллов звала его, как в детстве, когда он мечтал встретить прекрасную полячку.
   Она уходила. Тьма уже пала на лес, и лишь её белое платье, как флаг, вело его в чащу, к высокому берегу Нерли, что ежегодно обрушивался широкими пластами глины в маленькую храбрую реку.
  Погоди! - взмолился он.
  Ты меня бросишь, - прозвенела она. - Вы все бросаете. Или уходите,
  или умираете, а я всё одна да одна.
   - Я не уйду! - прокричал он вслед, прорываясь сквозь частокол елового подроста. Ватник намок, хлюпали сапоги, он потерял шапку - но шёл.
   Берёза невдалеке задрожала, и из неё выступил Борис.
  Стой! - крикнул он. - Ёлка, остановись! Обрыв!
  Мелькало белое платье. Елизар бежал.
  Борис вгляделся. Здесь, в глуши, просто не может быть женщин. Что же
  это? В подплане серое облако окружало голову Ёлки, а среди деревьев кружился рой огоньков. Претендент ударил по облаку, начал строить барьер - тот самый, которым когда-то изолировали его самого. Облако просачивалось - и вновь окружало голову Ёлки.
  Сырбор? - позвал Борис. - Выходи. У нас бой.
  Всплыло в груди тепло зверя, мелко задрожали руки, принимая новые команды, Борис ушёл в глубь тела: он Сырбор.
  Тело растаяло. Он струился газовым светящимся облаком, словно тысячеглазый Аргус выглядывая те манящие огоньки. Это Свитежанки! Водяные девы из тех, что плотно заселили эти реки после расправы волхвов с женщинами... Тысячи женщин были принесены тогда в жертву ради борьбы с православием. Жертва не окупилась, а они не нашли покоя и остались бродячими гемами, оплакивающими бессмысленную смерть. Он, Сырбор, пожалел их тогда, дал им газовое тело Свитежанок... Для чего? Вот для этого?
  Сырбор свился смерчем, рассеял тело девы. Клочья белого тумана задрожали, зацепились за кусты. Серое облако сорвалось с головы Ёлки, ринулось к туману - он ускользнул. Облако уплотнилось: серая дева махнула призрачным подолом, тряхнула чёрными кудрями.
  Иди ко мне! - змеиным посвистом пропела она.
  Сырбор созвал гемы, потерявшие соборное тело, пустил их венцом вокруг головы серой женщины, осветил её лицо... Ёлка застыл: у неё чёрные глаза! Да, она та же, но чернее и... старше. Гораздо старше. Она ходила в школу, когда он родился, она рожала, когда он учился... Нет! Это не его прекрасная полячка - это пародия на неё: злая, чёрно-бесцветная, глупая пародия!
  Он взглянул под ноги: оставался один шаг до обрыва. Последний шаг.
  Глина под ногами задрожала, закачалась ель, загудел ветер - и пласт, на котором он стоял, гулко чмокнул и начал проседать. Гемы Свитежанок кинулись к нему, зароились в попытке удержать глину - но висящая над рекой серая женщина взвыла, и Ёлка провалился, растерянно взмахнув руками. Глина рухнула в реку - и та заворчала в чёрной глубине; юноше почувствовал ладонью грубый шершавый корень, уцепился и повис над тьмой глинистого ущелья. Мокрая глина скользила, ель, что протянула ему спасительный корень, начала выворачиваться из земли и стаскивать новый мокрый пласт...
  Белые клочья тумана свились, окружили рой гемов, прекрасная блондинка протянула ему живую тёплую руку, выдернула Елисея на твёрдую землю.
  Любый мой, - охнула она - и растаяла.
  Борис подбежал к Ёлке, ничком лежащему на земле.
  Вставай. Уходим. Берег может снова просесть. Ну!
  Елка не шевелился, пялясь куда-то во тьму. Крякнув, Борис подхватил парня под мышки и поволок от обрыва. Серая женщина, что приковала взгляд Ёлки, вскрикнула в досаде - и пропала. А Ёлка всё не хотел уходить, цеплялся за кусты и горячечно бормотал:
  - Где ты, Судица моя?
  Так не пойдёт. Его не увести от берега - такого. Борис скрутил его, провёл рукой перед глазами... Взгляд Ёлки опустел, спасибо урокам Симона. Борис повёл безвольного Ёлку за руку. Домой.
  "Где его полячка?" - спросил он у Сырбора... у себя.
  - Эта - ушла навсегда, потратив силу тела на его спасение, - ответил Сырбор. - Сами Свитежанки другие. Эта полячка была сделана из сотни моих подруг... Но теперь они, бестелесные, служат Свиде - в благодарность за его любовь. История, знаешь, повторяется. На заре Эпохи он уже любил их, и они служили, украшали берега рек в память об этой любви. После, получив гемы убитых женщин, они стали забывать. Но Свида напомнил.
  А откуда этот серый кошмар?
  Тела Свитежанок соединила Чернеба вокруг завоёванного ею гема кро-
  ви Радзивиллов. Вот наш Свида и клюнул: его полячка с ним из Эпохи в Эпоху, а эта вот... почернела. Не дождалась. Эпоха какая-то необычная, Синь везде.
  Постой! - удивился Борис. - Берега рек? Значит, Свитежанки мои?
  Сырбор закашлял смехом в его голове.
  А я кто? Не ты? Я их и создал.
  Значит, Вострухи? Силу разбрасываешь?
  А у тебя что, Силы мало? - неприязненно ответил Сырбор. - Без мукú
  колобка не испечь.
   Борис усмехнулся.
  Именно. А вот тело-то откуда? Кто мать?
  Пфф! Мать - лесная. Майка. В злобе она мастерица на Вострух... А ты
  под нос-то смотри: как бы мимо не проскочить.
   Борис остановился. Верно! Пришли. У калитки машина, там и Ева машет рукой... Он повёл Ёлку к калитке. Возвращать ему память он погодит...
  
  
   - Кровь Радзивиллов? - повторила Вера. - Это Татьяна, дочь Аркадия. Другим тут быть неоткуда. Он один у нас из поляков, да ещё древнего рода... Его дочь захватила Чернеба? А как же внучка? Ташка?!
   - Есть дочь ведьмы? - поморщился Борис. - Что с Ёлкой делать, говорите. Если не убрать память - впадёт в чёрную тоску, будет искать свою полячку... а их тут две: мать и дочь. Ясно, чем грозит?
   Ясно. Грозит. Память Ёлки стёрли: пусть это приключение останется на совести Чернебы.
   - Ева! - радостно завопил он, садясь на кровати. - Приехал! А я проспал... - он поморщился, потёр лоб. - Что-то жуткое снилось. Ева! Ну как полетал?
   - Полетал... - начал Ева и увидел свой портрет. - Ёлка! Хомяк! Мою сильфиду замазал, хапуга!
   Ёлка захихикал.
   - Свою сильфиду ты сам сюда сбагрил, чтоб страшных снов не смотреть. А когда мне было холст грунтовать? Я тебя, летучего, спасал! И крылья её оченно пригодились: подмалёвка вышла. На большее ты маслом не способен. Пúсец-то ты пúсец, но не живо...
  Любимую женщину замазал! - схватился за голову Ева.
  Да ты вспомни сначала, как её звать, и лицо, опять же... Она у тебя
  только на холсте сохранилась. Теперь ей всегда под тобою быть. Скажешь, плохо?
   - Нет, - загрустил Ева. - Не вспомню. Мне ведьма всю память перебила. Теперь в виде женщины я представляю знаешь кого? - Глаза чёрные, кудри чёрные, а ниже мясо. Рубенсовская дама после годового тщательного откорма. Наверное, она голодала, когда Рубенс её обнаружил.
   Юрий засмеялся. Да, он-то её тоже видел... Вера удивилась. Это не Таня! Таня блондинка, и не толстая. Сыновья попали в разные руки? Разные, но грязные...
  Не понял, - сказал, отсмеявшись, Юрий. - Вы его спасали?
  Ну! А кто же! - вскипел Ёлка. - Портрет в рост, с крыльями! И он вер-
  нулся!
  А мы? - удивился Юрий. - Мы что, там только толклись?
  Анна осмотрела портрет и сказала:
  Ребята отобрали у ведьмы...
  Чернебы, - вставил Борис. Она помолчала.
  Опять Чернеба. Ага. Отобрали у Чернебы Здухача, а мы - вернули его в
  тело. Все спасали. А ты, Боря, откуда знаешь, что это она?
  Я Сырбор, - напомнил Борис. - Я с него читаю.
  Брэк, маги! Теперь будем мясо есть, - вкусно сказал Ева, - а потом как
  заговорим! И всё будет понятно.
  
  
  
  ПЕСНЯ В БОЮ
  
  
  83. Совет. Команово, 23-24 октября.
  
   - Такой кулак магии берёзы не удержат, - сказал Борис, осмотрев их в подплане. - Надо защиту ставить.
   - Я немного погуляю тут, изучу - и Чур поставлю, - пообещал Юрий. - Чура должно хватить.
   Вера выглянула в окно. Вдалеке маячили оба старика, бросали любопытные взгляды, словно надеялись увидеть сквозь стены.
   - Здесь в поиске не только Монахи, здесь и люди ищут. Милиция, сами же слышали. А у нас уникально подозрительные соседи. Едва подсохнет или замёрзнет - дед Николай побежит докладывать. Придётся строить совместную защиту. Каждый - что может.
   - Вы, Вера, можете Вострух, - вспомнил Борис слова Сырбора. - Майка, когда рассердится, Вострух плодит. Свитежанки - ваши дети с Сырбором. Видно, когда-то вместе здорово рассвирепели... Из этого следует, что нам с вами можно создавать всяких... ужастиков.
   - Младший! Ты что, ко мне в папаши набиваешься? - всплеснул руками Ева.
  А кто такие Свитежанки? - заинтересовался Ёлка.
  Твои помощницы. Они тебя любят, - ответила Вера и постучала по лбу
  Евстигнея:
   - Распоясался. Фривольные мыслишки вокруг матери? Стыдно. Сам ты что можешь?
   - Петь я могу. Ведьм побеждать. Все перекрёстки - мои. Ну, может, я тоже могу Вострух: полевых и дорожных. Только с кем?
   Анна обменялась взглядами с Юрием и кивнула.
  Со мной.
  А я один, - пожаловался Юрий. - Мне нельзя Вострух, иначе дрогнет
  Явь. А сам я могу Жыжа да Огневика. Тьфу! - Он ушёл в сад.
   Ёлка надулся.
  Как будто я не один. Мне-то с кем?
  Тоже с Майкой и со мной. С весёлой Майкой можешь и Кирпича, и
  Травича, Птичича, Листвича, Цветича и ещё полстраницы Книги Велеса, - засмеялась Анна. - Ещё древесниц и Эхо, то бишь Огласа с Озвеной.
  А с вами? - Ёлке всё было мало. Пусть ещё. - С вами кого я могу?
  Со мной - всяких паршивцев: Бузничего, Буку, Геге, Ласдон из ореш-
  ника. Только вот бóльшая часть твоих детей зимой не живёт.
   Борис улыбнулся.
   - С этим папаша вполне справится. Он у нас по двенадцати месяцам мастер, демонстрировал уже... А вот моё воинство в вас, Анна, тоже нуждается. Воевода мой Полисун без Царицы Тьмы бестелесен.
   Ввалился промокший Юрий.
   - Вот что, - сказал он. - Вы тут разгулялись вовсю. Чур дрожит. Нужна общая Песня. Как, попробуем?
  Тирольскую? Разве она потянет? - удивилась Вера.
  Юрий хмыкнул.
  Нет, грузинское многоголосие - из Песен Дела. Думаю, Спеть их нам
  следует вместе.
   Елизар поднял руку, требуя тишины - и Запел. Песня Свиды разворачивала год - от весенней капели к летнему зною, осеннему ветру и зимней тишине. Вступила Вера с Величальными Песнями Майки: щебетом и чириканьем, рёвом и хрюканьем, рыком и скулёжем; за ней Ева запел одну из двух своих Песен - не манную на ведьм, а огненную Песню Уничтожения; Юрий вытянул правую руку - и Песня Огня усилилась, затрещала и завыла. Анна запела Песню Формы, разбивая на такты общую мелодию, - и Борис зажурчал, застонал, захрипел Песней Тайных Истоков. Последние трое не пели других своих Песен - Песен Созидания, ибо целью их сейчас были Защита и Преоборение...
   Пятиглавый Втор, бог бдительности и осторожности, воспарил над домом, укрыл его от врага могучим непробиваемым щитом, и в вершинах елей взвыл ветер. "Вставай, страна огромная" - без слов гудели вершины. Пять голов Втора соединились для боя: голоса гармонии - и разнообразия, оберега - и уничтожения, движения - и стабильности. Пять голов и шесть голосов: главный голос Втора, голос Жега: огня-уничтожителя, соединил тело бойца - и подчинился Сварожичу.
   Юрий махнул рукой: - Стоп! Построили Щит. Вот теперь можно и о Мече поговорить. - Он повернулся к остальным.
  Юрий! - охнула Анна. - Ты ли это?
  Я, - резко ответил он. - Ты забыла, кто я...
  Да, - прошептала Вера. - Ты ведь генерал.
  Я видела и Жега и Радегаста, - возразила Анна. - Они другие!
  Он нетерпеливо посмотрел на Анну.
  Витязь и командующий - не одно и то же.
  С шумом встряхнулся Золотко, подошёл к Юрию и уронил на пол перо. Борис вслушался в бормотание Сырбора, двинулся к стене, снял с гвоздя ножницы и отхватил прядь волос.
  Прими жертву и дозволь служить, Перун!
  Юрий взял перо и прядь, тряхнул седой головой, провёл рукой по золоти-
  стым усам - и взглянул на Анну. Она щёлкнула ножницами, к ней подбежал Савераска... Перун, бог Преоборения, собирал своё войско.
   Под щитом воцарилось Свечение и они впервые увидели друг друга: зеленоглазого, со светлыми локонами, нежного и полупрозрачного Ёлку; сероглазого, темноволосого и кудрявого, могучего крылатого ухаря Еву; струящийся водяной столб Анны и зелёную парчовую ризу, до полу укрытую каштановыми кудрями Веры; тысячеглазое облако белого газа Бориса и кряжистую фигуру с головой в серебре и золотыми усами; огненных конька и птицу...
   Перун подхватил тоненькую струйку Анны и, как лентой, связал пряди русых, каштановых, рыжеватых, тёмных волос, перо Золотка и шерстинку мыши. Связал - и спрятал под расшитой бисером кожаной рубахой. Осмотрел их, хлопнул в ладоши - засиял Царь-Цвет и Явь вернулась.
  Проблема в том, - сказал Юрий, садясь на лавку, - что в этом бою мы
  не можем лгать. Никаких отклонений от верного пути мы допустить не можем. Мы, по сути, бьёмся сами с собой: наша верная часть с неверной, то есть со Злом. Вострухи не Зло, но они слабы и пьют наши силы. Сейчас Вострухи не помогут: каждому из вас понадобятся все силы и весь кураж... Тебе, Сырбор, придётся освободить гемы Свитежанок: ныне им одежда мешает.
   Борис заглушил поднимающийся в горле рык Сырбора и кивнул.
   - Мы с Анной уже поняли, когда ждать вызова, - продолжил Юрий. - В очередной праздник Огня, что кельты зовут Самхейн, в ночь с 31 октября на первое ноября. Праздник этот, как обычно, наступает на сороковой день от даты солнечных юстировок. Эти дни - отдача Землёй полученного от Солнца импульса. И если августовский Ламмас только останавливает накопление урожая, то Самхейн - праздник мёртвых. Прорыв их по Пути Мёртвых... Мы с Анной постарались этот Путь перекрыть, но это не значит, что нам не следует готовиться к неожиданностям. Путь Мёртвых стерегут Силы Зла: поэтому этот день - их праздник. Они ожидают его для своих собраний... Вот и считайте: осталась неделя.
   Теперь о Мече. Меч наш - Истина. Правота и уверенность в себе. Поэтому сейчас, под Щитом, мы забудем о Монахах и Братстве, о деде Николае и милиции. Мы начнём готовиться к бою. Просто думать о себе: что мы есть и для чего мы с вами такими созданы.
   Юрий откинулся на спинку скамьи и закончил вяло:
  Чаю давайте. Устал я. Или, может, щи сваришь, Летница?
  
  84. Пекло вблизи Перехода.
  
  Жёлтые бабочки с красными капельками крови на крыльях танцевали над лужицей грязи, и не подозревая о том, что карман Преграды - их луг - является Пеклом, где медленно-медленно оценивается степень повреждения гема Злом. Семиглавый Ругевит, словно призма, пропускает гемы, окрашивая их в разные цвета, и бабочки Пекла меняются, отражая суть своих гемов. Белый, жёлтый, зелёный цвета служат пропуском в мир, и такие бабочки вырываются из Пекла в объятия Жичеврата - начала Дыева Источника. Красные, обагрённые кровью жертв; синие, потерявшие Закон Эпохи; фиолетовые - маги, потреблявшие жизненную Силу; коричневые - берущие Силу планеты; чёрные, использующие Форму - Силу Тьмы и Время - Силу Света - все они ждут Пекленца, чтобы пройти очищение огнём и вернуться в мир. Не бывает, или почти не бывает однотонных бабочек: все в той или иной мере имеют Дар и пользуют разные источники, и потому Призма Ругевита дробит гемы, отражает неверные тона, а Пекленец методично выжигает ошибки строения. Всё меньше красного... меньше... меньше... исчез. Отмыты в Преграде руки, обагрённые в крови.
  Дольше всех пребывали в Пекле древние сильные маги, владевшие многими сторонами Дара. Чем ближе к современности, тем ниже уровень магии, тем меньше юстировка Пекленца - и меньше трудов Диду, рыжему коту или псу, что приходит следить: а всё ли ты верно сделал? Следит - и предупреждает. Плоды трудов Дида мизерны, но иногда он проводит выверенные Пекленцем гемы по кромке - и спасает от греха... Но вернёмся к Пеклу.
  Пекло, что так пугает в жизни, прекрасно: рои блистающих бабочек всех цветов и раскрасок: и крушинницы, и павлиньи глаза, махаоны и парусники, траурницы и переливницы, адмиралы и голубянки... А призма Ругевита - это хвост павлина Нии, подруги Пекленца: она делит год надвое - зиму и лето. Красота Павлина привела её к Пекленцу - и Ния стала работать во имя Жизни. В зиме Нии рои блистающих бабочек, в лете - совершенная Жизнь. Летом её зовут Нива.
  Сейчас Павлин Нии линял, его роскошный хвост потускнел. Близился Переход и последние гемы проходили путём Пекла - то ли успеют, то ли... потеряются в Переходе: Время неумолимо.
  Ежегодные резонансные дни ослабляли Рубеж, и на один только день граница смерти теряла прочность. Тогда Сила Жизни тянула гемы в Явь. Ну как сердобольной Нии объяснить безмозглым бабочкам, что уходить - нельзя?
  85. Территория, Самхейн.
  
  Еловый лес презирал перемены: те же стволы уставляли ту же хвойную подстилку, кое-где украшенную серебряными блюдцами лишайников; та же тёмная хвоя ветвей с изморосью лишайниковых фестонов по концам веток - новогодняя грёза елей; те же пни в вечном тёмно-зелёном кукушкином льне, маленьком подобии больших деревьев. И валуны, замершие в ожидании дождя, когда они жирно потели и поблёскивали в скупом сером свете.
  Просека шла в гору и выводила на большую поляну, поросшую молодыми жизнерадостными соснами. Чёрные воины - ели охраняли торжествующую жизнь на поляне. Ледяные ветра не касались длинной хвои сосен, зато снег ложился здесь толстым пластом и прятал от мороза юную зелень. Летом здесь цвели узорный розовый горицвет, малиновая смолёвка и земляника. Сейчас прибитый дождями песок был гол. У угла сосновой рощицы сходились две просеки, и много неясных, едва протоптанных тропинок выбегало на поляну из лесов, от тёмной реки за холмом, что целиком пряталась под сенью ив и всё время меняла места бродов: сегодня здесь можно пройти - завтра тут уже разлилась глубокая вода. Броды искали, пробивая те узкие, слабые тропки по следам лосей, что тоже не любят глубокой воды.
  В мае по одной из этих тропок пришли люди. Они осмотрели сосенки, канули в сосновый бор на горе, изрытый ямами - в "Общий Государственный Лес", как официально называлось это кладбище. В место захоронения погибшего от болезней скота.
  Они нашли рогатый коровий череп и нанизали его на сосенку: приготовили место.
  Сосенка подросла за лето, над черепом раскрылся новый ярус веток, и теперь тех, кто поднимался по просеке, стала встречать на фоне неба коровья голова, нацеливая на них рога...
  Просеку стали обходить. Любимая раньше поляна теперь жила в тишине: грибники старались обойти стороной страшное место. На эту поляну предъявила права Чёрная Деревня. С ней не спорили.
  Кто там живёт? Пустые, но целые дома, заросшие огороды, тишина и ужас, что сочился из каждого дома на улицу - на незваного визитёра, который приезжал из города и знать не знал, что такое - бывает.
  Местные предупреждали, чтобы туда не ходили. Мол, беглые солдаты, хлысты и сатанисты живут там искони, сменив скрывавшихся там некогда волхвов. "Низя!" - говорили местные.
  Брёвна домов почернели за века, но не сгнили. Может, были дубовые, или жильцы что-то с ними делали. В общем, кроме тьмы и ужаса, деревни ничем не отличались от обычных, только деревья в них не росли, не пытались освоить пустые огороды.
  Их стало больше, этих деревень. Стоило уехать последнему жителю лесной деревни, брошенная деревня заселялась и замирала в тени, точно мраволев на пути мравлинки. Мравлинки-люди в них не исчезали. Они только теряли радость и годами просыпались в слезах, увидев во сне чёрные дома... Теперь чёрная деревня пожелала поляну. И крестьяне отдали - бороться себе дороже.
  С осенью всё распухала ночь, а дни становились серее, пронизанные стылыми, монотонными дождями. Но 31 октября лёг снежок, развеселив почернелый набрякший лес, лёг - и растаял к закату жёлтого солнца, что спряталось за ели уже в четыре, а в пять пришла темнота. Начиналась Ночь Зла.
  Серые бугорки поползли по тропинкам и просекам, чтобы вызвать своего покровителя, и коровий череп осветился низким широким костром. В его слабом тёмно-красном свете вдруг появлялись из тьмы лица - бледные, бородатые, измождённые. Тихо бродили они во тьме, тихо бубнили хором, и лес елей отзывался возмущённым рокотом: эта ночь - зла.
  
  
  Есть! - сказал Ева. - Я их чую. Ну, отправляемся?
  Там люди? - спросила Анна, кутаясь в старенькую длинную дублёнку.
  Пока только люди, - ответил Ева. - Но шаманят. Поле дрожит.
  А что Чернеба? Не зовёт тебя, дружок сердешный? - ехидно вякнул
  Ёлка. Брат игру не принял:
   - Молчит, что странно. Я уж привык. Отправляемся? - повторил он, умирая от желания вмазать младшему. Нельзя: тот про полячку забыл.
   - К людям - по-людски, - сказал Юрий и пошёл к машине. - Уж не лететь ли ты задумал? Я, например, всех переместить не смогу. Медленно и неспешно двигаем по пеленгу.
   Ева покорно сел за руль, и они поехали по подмёрзшей за день дороге, выбрались на щебёнку - и понеслись.
   - К вам едем, - сообщил Ева, прислушиваясь. - От вас в паре километров. Что с Монахами делать будем?
   - Плюнем! - предложила Анна. - Мы не многостаночники. Цель сегодня одна.
  А машину что, бросим?
  Анна прислушалась к гаму на поляне, что передала ей обострённая Евой
  чувствительность.
   - Зачем? Туда надо по просеке - и до победы. Полевая дорога покрыта травой, это тебе не ваши буераки. Вези нас без сомнений, крылатый.
  
  
   Едва ушло солнце, задрожали Синие Камни. Наступала Ночь Мертвецов, и гемы, что не попали на Яблоню, а бродили в кармане луга, или даже зависли в Преграде, что древние именовали Пеклом, стремились в мир. Сеть сросшихся корней закрывала им путь через кладбищенские останки - но было слабое место на границе Яви и Свечения: ожившие Синие Камни многие века служили алтарями кровавых жертвоприношений. Это ли не ворота?
   И тоненькая струйка неупокоенных гемов волхвов потянулась в Явь, почуяла кровь Царицы, хлынула в Колькин дом. Бродячий гем егеря пристроился к ним, обретя соратников. Козёл и кошка дождались.
   Козёл, что был не до конца Филимоном, не мелочился. Он выпустил из зубов вешчицу и отскочил. Кошка взлетела на него и подняла хвост трубой. В ней самой была кровь Царицы: куда Козларейза, туда и упыри. Живую, её не тронут, зато вести их будет просто.
   Козёл выбежал из дома, и скачки от Монаха к Монаху начались. Дар притягивал упырей, и они оставались под окнами домов, где квартировали Монахи - чем сильнее зов Дара, тем больше упырей пристраивалось под окнами, а козёл и кошка мчались дальше. Они посетили все ближние сёла, собрались было дальше - но услышали Зов. Зов черепа с маленькой сосенки, что уже напился жертвенной кровью несчастных петухов и начал созывать подданных. Что ему те люди, которые его призвали? Для того он их и держит. А сейчас Бесу нужны его истинные служители... Бросив упырей разбираться с Монахами, козёл и кошка переместились.
  
  
   Брат Сергей приготовился к медитации - но сегодня адская Песня не прозвучала. Он расслабился, хотя трудно было расслабиться, когда всё время ведёшь Поиск...
   На днях был всплеск Брата. Кому из них понадобилось выходить на магическое действие, так и не удалось узнать: все Братья отнекивались. Всплеск был коротким, ночным, на фоне Песни, и даже направления уловить не удалось... После что-то грозное наметилось у Нерли: Сила там стояла столбом и не позволяла точного пеленга. В том углу практически нет дорог, и из-за распутицы и глухих лесов поиск пришлось отложить.
   Сергей регулярно докладывал в Центр, надеялся на приезд Симона, но тот медлил - лишь прислал подкрепление и регулярно запрашивал отчёты.
   Они поселились в деревне, где жили Юрий и его Анна. У Ивана Николаевича, в слободке. Поселились - и сразу обрели врага: коза Ивана Николаевича люто невзлюбила пришельцев и разгонялась из угла двора, едва завидит их на крыльце. Носорог какой-то, а не коза. Свирепа до ужаса. Магия зверя не берёт, только злее становится... Брата Луку так двинула под коленки, что тот до сих пор хромает. А уж в туалет они ходят только втроём: двое отвлекают бешеную козу, один ныряет.
   Но принять их в дом никто больше не соглашается. Маня, бабка старая и въедливая, всегда принимает гостей хозяйства - а Братьям отказала. Не в палатке же жить? Приходится терпеть козу. Здесь хоть комната отдельная, и Сергей может вспомнить любимую с детства келью...
   За окном заплясали огоньки сигарет. Нет! Жёлтые, роем, вьются в палисаднике. В подплане - тоже огоньки, и Силой не пахнет... Новенькое. Интересненькое. - Сергей поднялся и вышел позвать Братьев. Они открыли дверь и ступили на крыльцо.
   Тотчас жёлтые огни обрели призрачную плоть: обнажённые тела с сияющими синим светом глазами ринулись к Братьям. Те поставили заслон Силы - и призраки исчезли.
  Смотри ты, - удивился Брат Лука. - У слухов-то есть основания.
  Открылась калитка и вошёл Иван Николаевич. А Сергею казалось, он
  дома.
   - Воздухом дышите? - спросил хозяин. - Хорошо. А то засиделись, в доме-то.
   Он двинулся на крыльцо, и Братья поневоле сняли заслон. Иван Николаевич повернулся, похлопал по плечу Сергея. - И вот что! - сказал он и впился зубами в шею Брата... Сергей дёрнулся, ушёл в подплан и увидел вместо хозяина вихревую пляску жёлтого огня. Морок...
   Лука смотрел, как Иван Николаевич обнимает Сергея и уводит в сад. Что он там потерял? Лука рассердился. В этом задании Сергей пробился в начальники и Лука автоматически стал его охранником. В этой должности уже пришлось потрудиться: не сумев магически остановить козу, он принял на себя нацеленные на Сергея рога, разбил колени, а эти двое вместо благодарности только издевались. Теперь снова надо охранять... Лука, прихрамывая, потащился за Сергеем, выглядывая подлую козу. Но козы не было. Вроде идёт быстро, а канувших во тьме сада никак не догонит...
   Тьма кромешная. Трудно отличить тропу от кустов: всё наощупь. Насажал Иван Николаевич кустов, будто один целый город снабжает. С листьев лилась за обшлага рясы ледяная вода. Лука свирепел, что ему не полагалось по званию: Брату положено быть спокойным и ровным. Помнили бы его коллеги об этом, когда реготали над сбитым козой Лукой!
   Пробираясь через смородиновые кусты, он сменил объект злобы: клял это глупое и странное задание - ждать у моря погоды. Отвёл ветку - та ударила его по лицу, вцепилась шипом в шею, он вскрикнул - и упал.
  
  
   Брат Сергей вернулся на крыльцо запыхавшись.
   - Там наш доблестный воин Лука снова подвернул ногу, - сказал он. - Идём, поможешь. Иван-то старик.
   И жёсткий арьергард, кому не следовало участвовать в Боях, транслятор Брат Родион ушёл с ним в ночь...
  
  
   В других деревнях открывались двери домов, любопытные Братья выходили посмотреть на новое явление: Силой-то не пахнет. Выходили - и уходили во тьму. Удовлетворённые упыри потянулись к месту общего сборища. Некоторые из них теперь щеголяли в растерзанных телах бывших Монахов.
   Ближе к полуночи они добрались до леса, и зов лишённых тел гемов стал так велик, что на даче главврача его услышали пустые тела клонов. Услышали - и взбунтовались. Врачам было некогда за ними присмотреть: они сами спешили в ночь на призыв Беса, и за ними нестройной толпой шагали клоны, пóходя растерзавшие новоприбывших охранников.
   В деревнях блаженно спали, ибо молчала Чернеба, но кое-где тихо открывались двери и уходили в ночь закутанные фигуры. Волна сущностей сжимала поляну Беса.
   Там, на поляне, коровий череп обрастал чёрной плотью и выстригал зубами нежные юные ветки сосны, оголяя ствол. Тихая толпа благоговейно смотрела в алые глаза Беса...
   С рёвом прогоревшего в дороге глушителя на поляну ворвался Москвич - и чары рассеялись. Люди бросились врассыпную, а белый коровий череп вновь уныло повис на целой сосенке. Распахнулись дверцы, Маги вывалились из машины, встали спиной друг к другу, укрылись Щитом, изучая тёмную толпу, что заворчала, постепенно приходя в себя, и стала надвигаться, оттесняя пришельцев к сосенке.
   - Спокойно! - сказал Юрий. - Действуем только по обстоятельствам. Наблюдаем.
   Они стояли, смотрели в глаза этих людей - диких, безумных, фанатичных, что звали Беса в мир, ненавидя Жизнь...
  Мы идём! - раздался детский крик, и Ташка с Игорьком выбежали из
  просеки и стали пробираться между людьми. Ташка прижимала к себе золо- тистого котёнка.
  Куда? - заступил ей дорогу великовозрастный Женька. - Кота давай.
  Хорошая жертва. Умница, доставила вовремя. - Он нагнулся к Ташке. - А после, может, и тебя скормим. Давай кота!
   Круторогий огромный козёл с топотом вырвался на поляну. Наездница -Козларейза Фёкла слетела со своего одра и мерзко зашипела, припав к земле.
   - Во! - обрадовался Женька. - Ещё одна. - Он достал из объёмистого кармана большой плотный полиэтиленовый пакет и моток верёвки.
   - Ну, киса, счас тебя распотрошим. - Женька откинул чуб со лба - и толпа вновь загудела: тяжёлый детский лоб нависал над чёрными глазками, тонкие губы кривились, раздувались вывернутые ноздри. Чёрные глазки мечтательно жмурились, ходили оттопыренные уши. Короткое тело с длинными руками, скрюченные когтистые пальцы...
   - Это он! - закричала Ташка и попятилась. - Это он распинал котов! Ненавижу!
   Коровья голова вновь ожила и пробурчала, клацая зубами:
   - Ну, Жесток, покажи им класс! Разве они умеют? Голову петуху топором рубят. Нет оторвать... Давай, действуй.
   Женька расставил длинные руки и пошёл на Козларейзу. Та кинулась вперёд, оставила на злобном лице алую полосу царапин, отскочила - и Женька быстрым броском накрыл её пакетом. Ташка зарыдала.
  Пляши, Юница! - крикнула Вера. - Не плачь! Пляши!
  Ташка проглотила слёзы, воздела Лучика над головой и закружилась вихрем вокруг стоящего с пакетом Жестока. Тот сжимал пакет, пытаясь придушить чёрную кошку, что бесновалась, изворачивалась внутри, и подозрительными глазами следил за девочкой.
  Она кружилась, тусклый красный свет углей костра отражался в золотой шерсти Лучика, гипнотический пляс бликов завораживал - и люди закачались в трансе. Жесток уронил пакет, задёргал руками, упал и забился в припадке эпилепсии. Пена пошла из его рта. Чёрная кошка вырвалась, бросилась к нему, завыла. Козёл подошёл и ударил острым копытом по его груди. Анна с ужасом увидела, как копыто погружается в грудь мальчишки. Козёл вырвал ногу - и фонтан крови облил его грудь. Женька был мёртв.
  - Ну не весело ли? - гулко сказала коровья голова и скусила ветку. - Теперь ты - Жесток. Ты тоже хороший палач. Изящный.
  Кошка завыла в тоске. Алые глаза остановились на ней.
  - Не нравится? Тогда ты его убей. Принеси мне в жертву. Думаешь, Харитона мне достаточно? Нет уж, Вила. Будь последовательной. Если тех, кто не нравится, убивать, то останутся те, кто нравится. Жить станет лучше, жить станет веселей, и мне хорошо... Эй, козёл! Убей эту.- Остриё черепа указало на Анну. - Давай, а то мы тебя самого в жертву принесём.
  Козёл послушно двинулся к Анне. Кошка прыгнула вперёд.
  - Смерть твоя на дубу мира, качается на цепях судьбы, в сундуке тела. Там заяц - душа, в нём утка - дух, в ней яйцо - гем, и игла - твой путь. Разве не видишь ты, Кощей, что ты просто человек? Как все. Убить тебя - сломать твой путь. Каков твой путь, Филимон? - тягуче промяукала кошка - и исчезла. Фёкла закрыла собой Анну.
  Судить и ценить, - глухо ответил козёл и стал Филимоном.
  Что ценишь, Кощей? - продолжила допрос Фёкла.
  Красоту и чистоту, - понурился Филимон.
  Что судишь, Кощей?
  Зло.
  Чему служишь, Кощей? Куда идёшь?
  Злу. Ко Злу, - взвыл Филимон - и упал наземь.
  Фёкла встала на колени, послушала сердце.
  Умер, - сказала она. - Игла сломалась.
  Коровья голова завозилась, умащиваясь на выгрызенном стволике, хрюк-
  нула и заключила:
  Теперь ты - мой палач. Плохой. Бескровная жертва - только душевная
  мýка... Садистка ты, Вила. Иди ко мне.
  Анна выступила из-под щита, загородила покорной Фёкле дорогу.
  Каков твой путь, Фёкла?
  Фёкла застыла. Коровья голова вертелась и ворчала, но Фёкла стояла
  столбом.
  Путь? - растерянно переспросила она. - Лечить и хранить.
  Как ты лечишь? - требовательно спросила Анна.
  Беру у одного, отдаю другому. - Фёкла закачалась в трансе.
  Как ты хранишь?
  Убиваю одного во имя другого.
  Чему служишь, Фёкла? Куда идёшь?
  Тебе, матушка! - взвыла Фёкла. - Тебе служу! А иду ко Злу.
  Она упала, баюкая руки, превратившиеся в красные опухшие обрубки.
  Спаси, Царица!
  Анна нависла над ней, вглядываясь в старческие глаза.
  Кого спасать? Вилу или Фёклу?
  Фёклу спаси! Изыми свою кровушку, не по силам мне она. Забери Дар.
  Юрий шагнул к Анне, толпа испуганно подалась.
  Как Пирата? - шепнул Юрий.
  Угу.
  Они возложили руки на грудь Фёклы и ударили Силой. Фёкла заснула, свернувшись калачиком у ног людей. Вила - взвилась чёрным облаком и рухнула на головы толпы. С визгом выбежала Нинка.
  Коровья голова вновь обросла ветками и с трудом шевелила челюстью.
  - Бобо! Хочесс быть Вил´ю? Мест´ своб´дно. Будесс фсё разр´шать и стр´ить н´вый мир.
  - А тебя что, Чернеба-то бросила? - ехидно спросила Нинка. - Больно ты некрасивый, да ещё заúка.
  Голова захохотала и завертелась.
  - Моя! Вила - не Вила, но Бобочка - моя! Иди, приголублю по-собачьи, как ты любишь. Ножонками топ-топ. Ко мне! Я тебя прокормлю, да пьяной домой доставлю.
  Нинка ринулась к нему, обняла ствол, поправила череп.
  - Так лучше. А то ты косой был, - и чмокнула в сухую кость. - А потом выпьем, Володечка?
  - Хоть щас, - хмыкнул череп, и Нинка свалилась под корни в мёртвом опьянении.
  Ташка с Игорьком тихонько ушли в лес, унесли Лучика от греха, да и котёнок звал их домой. В лесу не так страшно, как на поляне.
  - А мне выпить? - взревел, пробираясь к черепу, Анатолий. Череп щёлкнул зубами, и Анатолий закружился на карачках в поисках выхода, проливая пьяные слёзы.
  - Ещё кому? - Толпа молча отодвинулась. - А... Вы аскеты. Забыл. А вам чего?
  Служим тебе, Диавол! - загундосили люди, падая на колени.
  Тогда по домам. Служúте и дальше. А то тут и так не повернуться.
  Брысь!
   Они поспешно стали уходить, ныряя за границы дрожащего света костра, и костёр заполыхал языками, словно следуя покачиванию коровьего черепа. Ещё не все покинули поляну, когда задрожал воздух, и почти бесплотные тени встали перед Щитом против Беса.
  Проныры! - бросил Бес. - Вылезли.
  Я пришла судить, - сказала Ольга, с каждым словом обретая плотность.
  - Я пришла судить того, кто споил моего мужа. Я говорю своё последнее желание: пусть все узнают, что он - Зло!
   - Помылась бы, - прошипел Бес. - И не стыдно с хахалем справедливости искать. Ты же спала с ним, беременная мужняя жена!
   Харитон загородил Ольгу от алых глаз Беса.
   - Я пришёл судить, - сказал он. - Я пришёл судить ту, что дьявольской Песней отобрала у людей разум и превратила их в спаривающихся жаб. Когда я был жив, я считал виновным только себя. Сейчас я знаю: есть активное Зло. Ольга пала его жертвой, как и я. Прости, женщина, что плохо о тебе думал.
   Облачко чёрного угля взлетело над дымчатой Ольгой и ушло в Беса.
   - Всё сказал? - неприязненно прогудел Бес. - Меня покормил, девку побелил? Слабоват ты, судить-то. На этой должности другие угнездились. А Чернеба от твоего осуждения не исчезнет: многие человеки её сделали. Что ей Харитон!
   Ольга прервала.
  Пусть все узнают! - сказала она. - Выходи, пьяная рожа!
  На поляне возник курносый натурщик в венке из хмеля и веснушках по всему телу.
  Ну? Вот я. И что? - спросил он Ольгу. - Нашла, тоже, чего на послед-
  нее желание смотреть.
   - Я объявляю тебя Злом! - крикнула Ольга - и исчезла. Исчез и Харитон. Золотко шумно встряхнулся.
   - А какая мне разница? - удивился Корша. - Зло ли, добро... Пьяному плевать. Это ты у нас Зло? - спросил он Беса. - Так я свободен?
   - Свободен, - ответил Бес. - Мне только окосеть не хватало. Пей на здоровье, слуг мне вербуй. Ты будешь моё доверенное лицо. Изыди!
   Корша пропал. Бес повернулся к Юрию.
   - Братец твой, между прочим. Солнечное, значит, божество. И никуда от него не деться: как сожрёт обезьяна первый перекисший банан - так Коршу и полюбит. Веселье, оно того стоит. А вы все унылые, как логарифмические линейки. Вот представь только Перуна с голой жопой в веснушках! Нет? Так вот. Вы, может, белые, зато он - рыжий.
   - Где рыжий - там пегий, - ответила Анна. - А там и чёрный расползётся. Веселиться можно и прикрыв задницу. Анальное веселье, знаешь, с душком...
   - Аносматик я! - объявил Бес. - Запахов, то есть, не обоняю. Что раффлезию нюхаю, что жасмин - один у них запах: ила. Пищи, то есть. А анус, между прочим, это первичный рот, зародышевый.
   - Вот ты зародышей и привечаешь, - хихикнул Ёлка. - Они у тебя все какие-то недоделанные.
   Юрий перестал слушать словопрения: он смотрел на труп Филимона - с тем творилось что-то непонятное. Он плыл - и вдруг стал козлом, что принёс на себе Фёклу. Козёл поднялся на ноги, мекнул, и из леса выскочила коза Ивана Николаевича. Заревел ветер, заходила под ногами земля - Хорс и Мокошь встали рядом с магами. Четырёхрогие козёл с человечьим телом и козлотелая богиня вмешались в события: хлынул дождь, пригасив костёр, последние зеваки разбежались. Ветер качал сосенку, пытаясь сорвать череп - но веточки сосны, выросшие за год, никак не могли согнуться в нужной степени - мешали. Череп вертелся.
  Что, близится? - спросила Вера. Мокошь резко кивнула.
  На поляну вышли клоны, преследуя гемы Свитежанок, что юркнули к Ёлке и заплясали венцом вокруг его головы. Младенец с чёрными глазами на руках у сомнамбулической матери завизжал и потянул руки к Ёлке:
  Вот они! Бери!
  "Господи! - содрогнулась Анна. - Он говорит?!".
  Золотко захлопал крыльями и взлетел на плечо Ёлки. Свитежанки роились в танце, и Золотко методично склёвывал одну за другой. Клоны топтались вокруг, тянули руки, но Щит держал: руки скользили по Щиту, идиотские лица кривились в жажде жизни - а Свитежанок становилось всё меньше... Три. Две. Ни одной. Мокошь бурно вздохнула - и дождь перестал.
  Я летаю! - сказала Вера. - Как же плохо им было! Теперь они ушли?
  Золотко кулдыкнул и слетел к ногам Юрия. Чародейское дитя уставилось на Беса.
  - Хозяин! - завопило оно, и мать послушно пошла к сосне, но клоны заволновались и побежали от костра, дробно стуча ногами - Свитежанки их уже не звали.
  Куда? - взвыл младенец. - Ко мне!
  Клоны убегали: появились врачи.
  А! Соберад! - заскрипела коровья голова. - Служить пришёл?
  Вышедший на поляну главврач прянул.
  Это что за ужас? - спросил он у магов.
  Это Бес, - с готовностью ответил Ева. - Красивый, правда?
  Иди ко мне, Соберад! И прихвостней веди! - распорядился Бес. Глаза
  главврача потухли и он пошёл к сосне. Младенец с интересом смотрел.
   - Вот ты теперь у меня Жестоком будешь, - предложил ему Бес. - Нечего им в телах делать. Мне тоже тело надобно. Подойдёшь творчески? Левитируй, дурень, что к мамаше прилип?
   Младенец взвыл и взлетел.
   - Погоди, Игоша, - передумал Бес. Он повернул рыло к Юрию. - Хочешь этих к себе? Научные деятели. Клоны выращивают. Прогресс!
   Освобождённая младенцем мать скрючила пальцы и бросилась на Беса, схватила череп и начала тянуть со ствола.
  Гад! - кричала она. - Прогресс на чужой крови тебе нравится?
  Череп вырывался, младенец подлетел к матери и раскрыл рот, полный острых зубов... Она оставила череп и побежала от сына, петляя.
  Вера, вскрикнув, швырнула ей пакетик семян, женщина схватила их в неожиданном прыжке, Игоша просвистел мимо.
  - Цветы сей, Ярица! - крикнула Вера, дёрнула за руку Ёлку - и на поляне наступило лето. Теперь белый череп висел на самом верху сосенки и тускло блестел на закатном солнце. Ярица надорвала пакет... Мокошь махнула рукой - земля вздыбилась чёрной подушкой клумбы. Ярица благодарно взглянула - и упала на колени, сажая семена. Пораженный младенец захлопнул рот и заглядывал ей через плечо.
  Заструились плети вьюнка, взлетели по сосне, обросли череп, высунулись из глазниц синими цветами, обвили и обломали рог...
  Запел Сырбор, рядом с вьюнами проволокой проколол землю тополёк, вытянулся, упёрся в рыло черепа - и свалил его на землю, оборвав плети вьюнков, что тотчас закустились и закрыли череп подушкой цветов.
  Младенец упал на подушку и закатил глаза.
  - Как можно, Лиля! - недовольно сказал главврач, поднимая ребёнка. - Как можно! - Он прижался ухом к груди...
  Вновь пришли тьма и осень, младенец извернулся и укусил врача за шею. Поднял перемазанное кровью личико и воспарил над трупом.
  Череп лежал на земле. Облако чёрного дыма вытекло вместе с жизнью изо рта главврача - и Бес встал на ноги, худые полупрозрачные ноги. - Ещё! - приказал он.
  Врачи ринулись к просеке. Младенец летал, словно шершень, и петляющие по дороге врачи стали падать один за другим.
  - Хороший мальчик! - гулко сказал Бес: чёрный человек с чёрной коровьей головой. Младенец радостно подлетел, коровья морда нагнулась - и с хрустом перекусила маленькое тельце. Смерч чёрного газа прибавил Бесу рост.
  - Вот как надо, командир, - оскалился Бес на Юрия. - Тебе их вливать надо, а так ты моль несуразная. И бороться-то не с чем. - Он завертелся, раскинув руки, заревел...
  На поляну вышли Римма с Татьяной. Ёлка задрожал.
  - Где дети? - возмущённо говорила Римма. - Их дома нет, а ты всё гуляешь!
  Отстань, - вяло отбивалась Татьяна. - Придут, куда денутся.
  Судица! - не выдержал Ёлка и бросился к Татьяне.
  Бес подмигнул Юрию. Татьяна подняла глаза и захихикала, прикрываясь ладошкой.
  Ты чего, парень? Меня Таней звать.
  Судица! - лихорадочно зашептал Ёлка. - Я тебя нашёл. Я твой. Навеки
  твой. Разве не помнишь?
   - Мой? - пропела Татьяна, преображаясь: чёрные локоны и глаза засияли в темени ночи. - Сам сказал, что мой. Навеки. - Она впилась поцелуем в его губы, и Анна завизжала. Чернеба прянула, бросилась к Бесу... Анна визжала. Чернеба старела на глазах - седели волосы, исчезали зубы, скрючивалась спина.
  Нет! - вздрогнул Ёлка. - Не убивай!
  Анна замолчала. Старуха смотрела на Ёлку.
  Чему ты служишь? - спросила Анна.
  Злу, - покачнулась старуха, улыбнулась, обнажив новый, целый ряд
  зубов...
  Стрига! - охнула Вера. - У неё две души.
  Ах, так? Юрий прикоснулся к ладанке. Разрыв-трава вернула время...
  Девочка смотрела на звёзды, а они падали.
  Мой отец нас бросил! - закричала она небесам. - Пусть ему будет
  плохо! - И синяя звезда упала на девочку, въелась в тело - и теперь вместо Тани в мире жила Стрига: Танин разум пропал под пеленой дури.
   Тогда Юрий вновь повернул время вспять. Вера шагнула к девочке.
   - Скоро приедет твой отец, - сказала она. - Он умный и красивый. Очень умный, и очень красивый, Таня. Давай загадаем, чтобы он скорее приехал!
   Они подняли головы и сказали:
  Пусть - он - приедет - поскорее!
  Синяя звезда прочертила небо и ушла за горизонт, унося с собой Чернебу. Серый дым вырвался из Татьяны, всосался в Беса, он вырос вдвое... Таня охнула.
  - Ты же ещё мальчик! - сказала она, отбросив кудри со щёк Ёлки. - Не бросайся словами. - И она поцеловала его в щёку. - Где-то там мы с тобой соединимся. А сейчас - забудь! - Она растерянно взглянула на Веру.
  Пой, Млада! - приказала Вера.
  Таня кивнула и замурлыкала Ташкину колыбельную, ловко подхватила размякшего Ёлку и уложила у ног Веры.
  Пойду, - извинилась она. - Детишки ждут.
  Татьяна ушла в лес. Римма стояла, разглядывая Беса.
  Это что за мерзость? - почти дословно повторила она комментарий
  главврача. И так же ответил ей Ева:
  Это Бес. Красивый?
  Бес качался над ними серой тушей, ища глазами Римму. Пламя его глаз выстреливало алыми лучами, озаряло лес - но не находило девушки. Борис встрепенулся и заглянул в подплан. Толкнул Еву: "Она Светится!".
  - Бес? - возмутилась Римма. - Может, глюк? Таких не бывает. Какая-нибудь новая китайская дымовая игрушка. Только лес подпалите! Взрослые же! Не стыдно? Ну что в нём страшного? Дым с огонёчками. Вам денег некуда девать?
  Бес разозлился, зашарил руками в поисках противного голоса, говорившего гадости... Римма пошла к магам.
  Я вас знаю, - сказала она Анне. - Вы из соседней деревни.
  Рука Беса нашарила, наконец, её тело и вцепилась в плечо. Дым дрогнул, распался надвое: гигантский мускулистый Чернобог с коровьей головой и кудрявая Чернеба уставились на Римму. Чернеба покачала головой - и Запела. Глаза Риммы расширились, заблестели страстью, она часто задышала...
  Нет! - дёрнулся Ева.
  Стой! - удержал его Борис. - Она Светится. Не лезь.
  Иди ко мне, красавица! - замурлыкал Чернобог, похотливо переступая
  с ноги на ногу. - Я отнесу тебя на берег реки, под ивы. Будет светить луна и журчать вода...
   Ёлка зашевелился у ног Бориса. Открыл глаза...
   - И консервные банки с водочными бутылками окружат наше гнёздышко, - в тон Чернобогу мечтательно продолжила Римма посланную ей Ёлкой картину.
   Чернобог зашипел. Чернеба Запела громче. Римма повернулась, сделала шаг назад, изучая Чернобога, перевела взгляд на магов и шагнула к Еве, схватила его за руку.
   - Я хочу с тобой, на берегу под ивами, - сказала она. - Раз уж хочу - то с тобой.
   Ева вырвался.
  Почему? - удивилась Римма.
  Я тебе не машина для секса! - рассердился он. - Ты хочешь? Ну и хоти.
  А я, знаешь, эту кудрявую с её страстью как-то слышать перестал.
   Римма отступила, оглядела Еву и мрачного Чернобога, увидела Чернебу...
   - Так это не сон? - нахмурилась она. - Что я делаю в лесу? И эти... тоже не сон?
   - Не сон, - ответила Анна. - Это Чернобог и Чернеба. Ради тебя Бес раскололся надвое, так возмечтал. А ты, - она фыркнула, - на Евстигнея глаз положила.
   Римма зажала рот.
   - Прости, парень, - сказала она. - Во сне чего не ляпнешь... - Подняла голову к чёрной паре. - Так что же вы тут стоите? Эта дрянь все деревни с ума свела. Их надо уничтожить, а вы беседуете!
   - Ну да! - сказал вернувшийся Бес, расставив ноги на перекрёстке. - Пусть они меня уничтожают. Пусть уничтожают свободу. Ни выпить, ни трахнуться, ни спереть - только ходить строем. Ну да! Ты же училка. Ты приучена ходить строем. Ладно уж. Покажу я тебе поединок... Эй! Кого она выбрала! Давай, выходи, что ли.
   - Беса нельзя победить, - сказал Юрий рванувшемуся из-под Щита Еве. - Бес - это ложь. Его можно лишь изгнать. А вот он тебя победить может.
   - На моём перекрёстке поганый ведьмак! - заорал Охотник, расправляя крылья, и огненным смерчем возник рядом с Бесом.
   Римма поднялась на цыпочки, приветствуя боевые действия Евы залихватским свистом. Серое облако окружило огненный смерч. Сыпались искры, выжигали газ, но тотчас зарастали просветы, и облако стягивалось, давило... Смерч исчез и возник дальше, на перекрёстке тропинок. Охотник Запел, призывая Беса, и тот скользнул к новому месту боя, воя и хохоча. Ударились Песни, но Ева не был готов к Песне Чернобога...
  Твой брат красивее, - пел Чернобог.
  Зато меня девушки любят, - отвечал Ева.
  Он и художник лучше.
  Зато я больше зарабатываю, - отбивался Ева.
  Он законный сын.
  Ева захлебнулся. Что ответить?
  А я - сын Дракона.
  Ну да. Приблудила мать, теперь байки рассказывает.
  Не смей! - гаркнул Ева.
  Это не удар, - протянул Чернобог и стиснул кольцо серого дыма на шее
  Евы. Охотник задыхался.
   - Прощай, бастард! - выплюнул Чернобог и вышвырнул задушенного Охотника из облака. - Щенок Дракона. Хи!
   Захлопали огромные крылья, и на тело Охотника упала дева: крылом к крылу прижалась она к Здухачу и Запела.
   - Я победитель, - Пела Римма. - Отдай Здухача, или я вступлю в бой. - Гигантские перья её крыл отливали бронзой и трепетали, взъерошенные от злости.
  Шиш тебе, Магура! - ответил Бес. - Я не торгуюсь.
  Дева прянула в небо. Беспечный Бес поднял голову, наблюдая её полёт. Магура кружила всё быстрее, ветер выл в перьях... Она ушла в пике - и сорвала коровий череп с торса Беса. Торжествующе хохоча, она ринулась к Анне.
  Дай крови, Царица Тьмы. Дай своей материнской крови!
  Материнской? - удивилась Вера.
  Водяной столб Анны брызнул струёй, Магура подставила череп врага. Плохой сосуд, везде дыры - но есть несколько капель. Дева взлетела, шлёпнув крылом приходящего в себя Беса, и приземлилась возле Здухача. Крыло в крыло упала на его тело, подняла череп врага и капнула светящуюся воду в его распяленный рот, запечатала рот поцелуем.
  Багровая отёчность спала, задрожали мышцы, встречая дрожь таких же крепких и рельефных мышц, Ева открыл глаза. Её серые глаза смотрели строго.
  - Жив? - спросила она, сведя прямые брови, и резкая складка пролегла через лоб. - Ну и ладно. - Она захлопала крыльями и поднялась. - Прости, если что. Делала всё как положено.
  Моя сильфида! - заволновался Ева, поднимаясь и складывая крылья.
  Ёлка прыснул, толкнул в бок Бориса.
  Точно. Она. Воздушная и невесомая. Если перья ощипать, кольчугу
  снять и подержать в ящике годочек - без еды и тренировок... Ну, братец!
   Римма вытерла рукой пот со лба и сказала:
  Ну-ка! Родители этого летучего! Признавайтесь. А то никак он из бас-
  тардов не выйдет.
  Анна, Юрий, Золотко и Савераска вышли из-под Щита. Вера всплеснула
  руками:
  А главный-то кто?
  Савераска заструился огненной лошадкой к сыну.
  Ты, мышонок? Какой ты маленький! - растрогался Ева.
  Зато ты большой вышел. Гетерозисная особь, - прыснул Ёлка. - Вечно
  ты меня переплюнешь: мне бы столько родителей... ан нет, всего двое. Маловато будет.
   Бес уселся в позе лотоса и качал восстановленной головой. Один рог, правда, был обломан... Но нашёлся ещё один череп в Государственном Лесу.
   - Щас заплáчу! - сказал он. - Без семьи тошно. Может, ещё чего поговорите? Время есть. Вон, Магуру спросите, кто её на свет произвёл.
   Римма подбоченилась.
  Тебе это важно? Папа завгар, мама главбух.
  Хи! - сказал Бес. - Ты чего всем врёшь, что генерал? - Он ткнул копы-
  том ногтя в Юрия. - Ты завгар, понял? И Анна твоя тоже... главбух. Подменыш ты, Римка. Оборотень. Дитя Дракона. Папа Перун, мама Летница, а ты вот... физкультурница. Упал - отжался. Ты Здухачу расскажи, сколько кил на штанге подымаешь! Он тебя совсем полюбит, сильфида.
   Мокошь неуклюже подошла к Римме.
   - Не слушай. Римма - дочь своих родителей. А вот Римма-Магура - дочь Перуна и Летницы. Не Юрия и Анны, нет!
  Я ему сестра? - дрожащими губами пробормотала Римма.
  И что? - улыбнулась Мокошь. - Магура - сестра Здухачу, а Римма - не
  сестра Евстигнею. Верь мне, девочка. Для Евстигнея ты не Магура, ты сильфида... Вот радость-то. И Интернет не пригодился.
  Спасибо, бабушка! - крылья Магуры обняли козлоногую Мокошь.
  Я тебя в город увезу, - предложил Ева, прилаживаясь сбоку.
  Римма вскинулась:
  Я живу в деревне!
  Бес сел на корточки и высунул коровий раздвоенный язык, свесил его по
  бокам морды, с восхищением наблюдая.
   - Нам надо поближе к столице жить, - растерялся Ева. - Иначе ничего не заработаешь... Я не великий художник, я ремесленник. Я не могу жить в деревне.
   Римма опустила руки, отвернулась от Мокоши, смерила его взглядом...
  А летом? - смягчилась она.
  И летом не всегда. Когда отпуск выходит. Может, и зимой.
  В отпуск - сюда! - властно сказала Римма.
  Бес упал на спину и захохотал.
  Борцы! - хохотал он. - Меня победители! Умру! Один меня утрачен-
  ным сиротством накормил, другая - избыточной жёсткостью! Да я рядом с вами расту. И своих служек не надо! - Он сел и набычился.
   - Надоело. Снимаю охрану, а то давно в дверь стучатся. Как бы не устали.
   - Наш выход, Царь! - сказала Анна, когда из просеки повалили призраки. - Не досажали мы тополя.
  Золотко нахохлился.
  - Сиди уж, бурдюк с королевской кровью, - велел Анне Юрий, - из-под Щита - ни ногой, слышишь?
  - Мальчики! - радостно сказал Бес. - Давненько мы с вами не видались. Какое время было! Крови-то, крови! Залейся. А теперь мы с вами побираемся... - Он понурился. - Так вот она, кровушка ваша: берите.
  Он Запел - и Щит Втора рухнул. Призраки двинулись в бой. Навстречу им вышел Юрий. Не Юрий - седой Перун с золотыми усами тяжёлым шагом шёл к бесплотной толпе. Призраки гримасничали, тянули руки, глаза их пылали синим.
  - Царица... Царица... - скандировали они свистящим шепотом. Они раздались, пропуская Перуна. Что он им? Там - Царица.
  А седовласый старец поднял руки и Запел Песню Жега. Ветвистые молнии сорвались с пальцев, разя фигуры, разрывая в клочья газовые тела... Газовые облачка потянулись в небо - но Хорс прибил их к земле ветром, а Мокошь залила дождём запылавший лес.
  Тысячеглазый Сырбор зашипел кипящей струёй, облачка свились смерчем, уплотнились - и Полисун зайцем шмыгнул в кусты. - Зачем добру пропадать? - проворчал Борис.
  Освобождённые гемы заплясали над поляной, словно искры костра, и Золотко встряхнулся, стал козодоем, мягко взмыл в небо и прочертил его,
  словно паутиной, трассой сверхскоростных следов. Упал на землю, вернул облик... Магура резко крикнула: - Слева!
  Слева из леса шли обретшие тела волхвы. И среди них были Братья: их Даром теперь управляли гемы кровожадных волхвов, что вернулись в мир
  сквозь свои бывшие алтари... Синие Камни светились в ночи: поля и околицы были иллюминированы воротами в Явь.
  Тогда Сырбор уступил место Претенденту. Борис вышел в подплан, нашёл зелёные огни и собрал их в Кольцо. "Власть!" - кинул он кодовое слово. Огни начали греться, истекать, биться друг с другом... Чёрное Кольцо - кольцо, кодированное Злом, - могло лишь одно: самоуничтожиться. Так писал Дор в старой рукописи, что была спрятана в личной библиотеке Симона...
  Бес загудел сиреной и ринулся на Бориса - тот рассыпался газовым облаком Сырбора, отдал тело. Уже не важно, Кольцо догорает.
  В последний раз вспыхнули и угасли гемы попавших в ловушку Кольца волхвов, тела упали наземь - растерзанные, изуродованные тела - и обрели покой. А прятавшиеся в кустах, следовавшие за телами гемы Братьев сбились в рой и нырнули в раскрытый клюв Золотка.
  - Я так не играю! - завопил Бес. - Стой, птица безмозглая! - Он потянул руку к хвосту петуха, но Борис вдруг по наитию Запел свою Песню Созидания, и Пекленец укрылся за потоком источника. Бес ухмыльнулся, поднял копыто... Из источника восстал гигант с головой коровы. Белый гигант.
  Ты звал меня, сын Жичеврат? - спросил он.
  Борис потерял дар речи. Попятился. Кивнул. Дый повернулся к бесу. Улыбнулся.
  Смотри, Бес, какая спокойная вода. Не хочешь ли в неё заглянуть?
  Бес попятился. Источник разлился шире, подтёк к копытам, зеркально замерцал.
  Смотри! - велел Дый.
  Бес поднял руки - закрыть глаза, но Магура и Здухач взлетели и оттянули его ладони. Огненные глаза Беса бегали, пытаясь отвести взгляд, а зеркало
  словно искало его отражения. Он не сдержался, глянул - и завыл: из Источника на него смотрела белая рогатая голова Дыя.
  - Не я! - застонал Бес и испарился. Лишь коровий череп остался лежать у сосны.
  Изображение в воде разбилось на лица: ушедшие в Равноденствие старики смотрели в мир в последний раз...
  Источник исчез, оставив мокрого Золотка. Петух отряхнулся, словно утка. Закукарекал. Серый рассвет пришёл в небо.
  Мокошь махнула рукой, расступилась земля и погребла тела. Богиня улыбнулась Магуре, взяла за руку Хорса - и пара козлов побрела в лес.
  На поляне спала Фёкла, а из-за елей к ним шла потерявшая Игошу Лиля.
  Солнце взошло.
  
  
  ДИКАЯ МАГИЯ
  
  86. Территория, ноябрь-декабрь.
  
  Рано утром истощённая Труболётка решилась поискать обычный сорочий корм - иначе ей оставалось только умереть от голода. Она слетела на задний двор Ивана Николаевича, пытаясь украсть кусок чёрного хлеба у меланхолично жующей козы, но та неожиданно резво повернулась и ударила её копытом, повредив крыло. Труболётка, испуганно стрекоча, поскакала к забору. Не надо было ей стрекотать - на её крики слетелись все четыре деревенских сороки и общими силами зажали Труболётку в угол. Коза отвернулась, чтобы не видеть, как сороки расправляются с отощавшим уродом. Двадцать минут - и живучая бестия, ободранная и истекающая кровью, наконец, перестала дышать. В панике разлетелись воинственные сороки: вместо трупа Труболётки возникла голова Надежды.
  Коза закончила жевать, топнула - и земля разверзлась, забрав последнее свидетельство того, что Труболётки существуют...
  Выбрался на крыльцо Иван Николаевич, удивлённый отсутствием жильцов, поискал их по деревне и пошёл к милиционеру доложить о пропаже людей. Дом милиционера был пуст: до него ночью добрался упырь Женька, лютой ненавистью ненавидевший того при жизни, и тело милиционера сгинуло на поляне вместе с телами Братьев. В пылу битвы его и не заметили. Иван Николаевич побродил по деревне и решил не лезть поперёд батьки в пекло: нет ответственных лиц, сообщать некому - так зачем ему ехать куда-то докладывать? Спохватятся - сами приедут. Стар он для общественного рвения.
  Симон спохватился лишь через неделю, когда не пришёл очередной рапорт Сергея. Тогда в деревню отправилась новая группа Братьев, но ничего не обнаружила, кроме того, что Песня Чернебы звучит. Теперь и они тратили ночи на медитацию.
  Милицейское начальство заволновалось спустя месяц, и лишь к середине декабря в охотничий домик прибыла компания подтянутых охотников с новым пузатым егерем, снегоходами, радиотелефонами и ящиками водки: зима, без горючего нельзя. Корша ждал их в чулане и отпускал лишь изредка, когда Песня Чернебы звучала громче его застольных. Охотники блаженствовали: баб на деревне больше, чем мужиков. Пропажу Нинки и Анатолия обнаружили, но искать не стали - некогда.
  Юрий выдал Лиле пачку денег, и она увезла трясущуюся, но здоровую Фёклу в Москву, благо ту давно звали омолаживать увядающих городских дам. Правда, пропала шкатулка с золой Царь-Цвета - будто не было - но Фёкла о ней совсем забыла и увезла в Москву только свои травы. Фёкла вообще ничего не помнила - даже Анна стала для неё просто соседкой, что нашла старуху ночью на лесной поляне. Маразм Фёклу пугал, и она решилась на переезд в город: там и она полечит, и её врачи попользуют. Надо же! Забрела в лес, словно лунатичка!
  Лиля помнила, что сбежала из плена и избавилась от клона, но события ночи ушли из её памяти. Её спасли Юрий и Анна и она была полна благодарности. В Москве задерживаться не собиралась - сразу двинется к родителям в Воронеж, от греха. Чтобы не нашли.
  Забыли друг друга и Ёлка с Татьяной, и Ева с Риммой. Детали боя помнили лишь старшие.
  Почему они забыли? - шепотом спросила Вера у Юрия.
  Ответила Анна.
  Наверное, сейчас такая связь опасна, ведь Римма и Таня в самом гнезде
  Монахов. Может, ещё появятся? А мы сидим тут, как в тюрьме.
   - Спи! - велел Юрий. - Помните, только во снах мы теперь узнаем новое? Спите, авось чего скажут...
  
   А Римма ходила в школу, хоть ученики прогуливали напропалую, и пыталась вспомнить, что они с Татьяной делали в лесу. Они нашли детей и отвели их домой... Было что-то ещё!
   Таня стала похожа на человека и Римма заходила к ней по вечерам на чай, гладила Лучика, помогала ребятам с уроками - и пыталась вспомнить.
   Татьяна не пыталась. Она помнила, но не хотела мучиться воспоминаниями. У неё новая жизнь, и она ей нравится.
  
  87. Сны, ноябрь-декабрь.
  
   Это было время снов. То тут, то там на Земле можно было увидеть человека, что шёл, смотря сквозь встречных, будто грезил наяву, и стремился домой с одной целью - лечь спать, ибо совершенно не высыпался за ночь. Такие люди не обращались к врачам, поэтому странная сонливость осталась незамеченной властями, а врачи, попавшие в их число, точно так же не хотели искать причин: им нравилось не высыпаться, потому что во сне они проживали чужую жизнь, примеряли чужое тело, искали решения чужих проблем. Это благоприобретённое свойство не зависело от цвета кожи, возраста или социального положения. Оно проявлялось и у некоторых людей, имевших Дар. Те были под наблюдением Братьев - но зачем докладывать Братьям о сокровенном?
  Во снах зрели плоды Дара и тянулись Связи, соединяя континенты.
   Под огромными дубами на американском континенте стоял особняк, где спали все - почти не просыпаясь, они меняли во сне лица и образ жизни. Те из них, что были в других странах, в панике сообщали, что не могут работать... Кольцо, что уже однажды было описано в заметках Дора, приступило к исполнению своей роли: другие люди видели их жизнь - жизнь до того, как пришёл Сон; они же сами каждый день меняли сны, погружаясь в жизнь разных сновидцев, и тасовали сны так, что те помогали другим сновидцам, вмешивались в жизнь и принимали решения.
   Дом Веры в Команове погрузился в сон для того, чтобы соединиться с тем особняком: маленькая Сон-Трава пряталась в ладанке Юрия.
   Они летали во сне. Парили, танцевали среди всполохов цветного огня... Они проживали жизни абсолютно незнакомых людей, чувствуя, как те становятся родными.
   - Сегодня я всю ночь анализировал психотесты, чуть с ума не стронул- ся, - жаловался Юрий.
  А я пыталась тебя соблазнить, - признавалась Анна.
  Меня? - возмущался Юрий. - Чужого мужика!
  Во всяком случае, того, кто работает с психотестами, - отбивалась
  Анна.
   Борис качал головой.
  Имена! Вы помните имена?
  Нет, - пожимала плечами Анна. - Как-то про себя по имени не дума-
  ешь, а психолог этот во сне таким родным казался, что я думала о нём как о Юрии.
   Борис смущенно признавался:
   - Я там какой-то то ли журналист, то ли писатель, и жутко влюблён в рыжую садовницу.
   - Не смущайся, Боря, - смеялась Вера. - В меня ты влюблён. Я из зимнего сада не вылезаю, и всё жду, когда появится мой то ли журналист... Так что не волнуйся, Гуди тебя за такую измену простит.
  Бабуся там хороша, - вступал Ёлка. - Нам явно не хватает такой бабуси.
  На Эльзу похожа, а? - спрашивала Анна, и Юрий соглашался:
  Похожа.
  А кто у нас скрипач? - интересовалась Вера. - Ну, заводила!
  Ёлка бил себя в грудь и ныл, что не выносит звука скрипки.
  Зато любишь кататься на коньках и девушек завлекать, - веселился
  Ева. - Ты, братец, там меня переплюнул. Мне, кстати, тоже рояльные экзерсисы вот где!.. И ты там мой кузен. Хи! Как ты мою девушку на ручках вынес... Сдохнешь. Отбил! У меня! Конец света.
   Они не знали, что Римма во сне вязала и ходила смотреть на закат, а Таня была той самой девушкой на руках скрипача. Но и того, что они припоминали, хватило Борису, чтобы вспомнить записки Дора.
   - Это Кольцо, - сказал он. - Теперь я спокоен: нас не кодируют Братья, как мне вначале показалось. Спите дальше, коли охота.
   Были и другие сны. Вторая волна снов соединяла тех, кто составлял одну ветвь Яблони. Ташка во сне была Натальей и водила Чена гулять, а Игорёк делал что-то непонятное в конторе Вилли. Такие сны были редкими и не изматывали: эта Связь была органичной, её установить просто.
   Остальные люди жили обычной жизнью и о снах не задумывались.
  Цветные сны? - говорили они. - У взрослых это признак шизофрении.
  Вот и молчали сновидцы о своих снах - в цвете, запахе, прикосновениях.
  А Певцам в Москве снились бесконечные коридоры и люди, выбегающие из палат. Их надо было вести за собой, спасать от чего-то... От какой-то морозной, льдистой девочки, что шла из дальнего конца этих коридоров... Она настигала.
  
  88. Аннун.
  
  Симон настоятельно требовал от Братьев результатов вместо бесплодного
  медитирования, и Монахи решили обратиться к властям, подключить к розыску прозрачную для них компанию "охотников". Разрушить чары Корши им удалось без труда. Вторую ночь молчала Чернеба и Братья смогли, наконец, установить место, где стоял столб Силы: маленький хутор Команово. Протрезвевшие безопасники вспомнили о сигнале деда Николая: в Команове живут чужие люди. Сутки на планирование операции и сборы - и утром двадцать первого декабря группа Монахов, усиленная милиционерами, двинулась к Команову на снегоходах: в это глухое место зимой, по глубокому снегу, ездили только на тракторе. Снегоходы маневреннее, хоть и требуют по такому жуткому морозу специальной одежды.
  В небесах, затянутых тяжёлыми чёрными снеговыми тучами, уже начиналась феерия, что продлится до двадцать четвёртого декабря: Смутное Время заглядывало в прорехи облаков. Земля входила в плотный поток вещества, и синие вспышки озаряли стратосферу.
  Щит притянул нападение на себя и начал терять Силу.
  - Надо снимать Щит, - сказал Юрий, вернувшийся с мороза. - Не могу Петь, голова болит.
  Головы болели у всех.
  - Да ладно, - махнула рукой Вера. - По такому снегу трактор не пройдёт. Снимаем Щит.
  - Угорели мы, мать, - укорил Ева. - Говорил тебе вчера, что рано заслонку закрываешь! Я тела не чую.
  Дар начал давать сбои, и Юрий занервничал:
  Боря! Что там Братья?
  Борис покачал головой.
  Не могу выйти в подплан, сразу по вискам бьёт.
  Юрий искоса взглянул на испуганное лицо Анны и велел быстро завтракать и выходить на мороз - проветриваться.
   За окном полыхнуло пламя: налетела стая свиристелей и устроилась на рябине, глотая ягоды.
  Опять твои прилетели. Снег будет, - повернулся к Ёлке Ева. - Гляди!
  Но птицы всполошились и снялись с дерева.
  Не поели? - удивился Ёлка. - Что не так?
  Борис поднял руку, прислушиваясь. Ватную тишину леса разбил стрёкот снегоходов.
  Час Икс, - хлопнул Юрий по столу. - Вера, готовься. - Он потянул с
  шеи ладанку, снял и отдал Вере. Анна уже отдала той свою.
   - Ну, подруга, до встречи где-то там, - обнял Веру Юрий. - Не реви. Ясно же, к Аннуну вдарили. Разве не этого мы ждали? Целуй детей и в путь. Всё помнишь? Остальные! По местам!
   Вера пропала в лесу.
   - Ну, одно дело сделано. Ох, и вовремя мы угорели, - сказал Юрий. - Теперь дом не спасёт. План меняем: уходим в лес, уводим их от Веры.
   Юрий вынырнул первым. Стена снега бросилась ему в лицо, рванулась в дом. Не видно ни зги.
  "Хорошо, - подумал Юрий, - погода споспешествует. Только бы Вера проскочила". Во взбаламученной перине снега полная тишина: заглох даже стрёкот снегоходов. Юрий с Борисом и Анной шли пешком, проваливались в снег по колено, а то и по пояс, барахтались, вытягивали друг друга - лыж им не досталось. На лыжах впереди прокладывали путь художники. Да, блестящее исполнение планов! Те строились на применении Силы, а они вот угорели...
  Снег бил в лицо, забивался в щели одежды, ложился сугробами на брови и стекал злыми каплями по лицу. Потеплело. После вновь пал мороз и снег полетел иглами, разъедая глаза. Бедный Боря! К такому он не приучен...
  - Братья сзади, метрах в двухстах, - задыхаясь, сказал Борис. - Я проветрился. Ева ведёт нас к обрыву, где давеча сверзился Ёлка. Правильно придумал. Глина замёрзла, а пласт сошёл не до конца. Можем съехать на заду и укрыться под выворотнем. "Пущай ищут!". А вы как?
  А никак. Анна едва ковыляла, а Юрий всё никак не мог включить Дар.
  Далеко ещё? - спросил он.
  Метров пятьдесят. Братьев я прикрыл, они потеряли направление, но...
  Ясно, что "но". Поспешить надо старичку со старушкой. Юрий выдохнул
  и двинулся дальше. Борис вышел вперёд. Снег повалил ещё гуще.
   Вынырнул из снега Ёлка, повёл их к укрытию. Вывороченную ель занесло снегом, и Ева прорывал проход. Спустя четверть часа они уже затащили под ель Анну, прикрыли проход, воткнули для вентиляции лыжные палки и их стало заносить снегом.
   - Петуха возьми, - предложил Юрий Анне. - Он как печка. Савераска помельче будет.
   Снег занёс их убежище, укрыл ровным слоем лес, уничтожил следы - и перестал. Зимнее солнце озарило сверкающую гладь. Никого... Только за спиной у преследователей вдруг зарычал снегоход и стал удаляться.
   - Ушли! - взревел пузатый егерь и послал часть группы назад - в деревню.
   А Ёлка отдышался, хихикнул, собрался с мыслями - и всё Команово посетила весна, превратила дороги в непролазную грязь, в которой утонули брошенные снегоходы. Только один - тот, что унёс Веру, летел по шоссе. Вера плакала и пела тирольские песни.
   Ёлка побледнел и задрожал.
  Скоро сдохну, - пожаловался он.
  Анна подняла голову.
  Я готова, Боря. Голова прошла. Где Монахи?
  Ещё в лесу. Остальные тоже вернулись: снегоходы-то теперь без надоб-
  ности, из деревни не уехать.
   - Ну так давай, Сырбор! Зови Полисуна и начнём. Майки нет, но Царица Тьмы в твоём распоряжении. Сварганим ужастиков, пока Ёлка ещё держится: создать их надо в тепле, тогда замёрзнут медленнее. Ёлочка, подержись ещё! Сократи зону, окружи их теплом только в лесу, а?
   Савераска вдруг выскочил из-за пазухи Анны и перебрался к Еве.
   - Га! - сказал тот. - Горячий! Я тоже продышался. Беру пеленг. Ёлка, дай лапу, я тебя подкачаю: мне папаша Силу вливает. Щекотно!
  Один я не у дел, - Юрий с трудом сдерживал приступ тошноты.
  Лежи. - Анна взяла Ёлку за другую руку. - Боря! И ты руку дай.
  Моего первым сделаем! - потребовал оживший Ёлка. - Кúрпича. Я его
  вижу! А ну!
  
  
   "Егерь" застыл. Ребята говорили про весну, Монахи им поверили - только не он. Лажа! Но теперь он видел сам! Своими глазами! Весна. Мокрень. Под ногами мох - упругий, зелёный, и во мху шевелится. Пакость какая-то: сморчок с глазками. Он прицелился сапогом и вдарил, ожидая полёта и заранее усмехаясь. В сапог вцепился гигантский палочник с длиннющими зелёными ногами и полез вверх, на брюки. "Егерь" матюгнулся, вынул нож и стал спихивать насекомое вниз. Едва он опустил руку к земле, изо мха вырвались травы и запеленали запястье. Дьявол! Этот сморчок уже прыгал по его сапогам... Мультик какой-то, зло берёт.
   Он потянул руку - никак не освободить. Трава держит, хоть ты тресни, и ножик не отдаёт... Ладно. Что уж там. Экстренная ситуация. - Он потянулся к кобуре. Сморчок прыгнул в лицо: мерзкий, скользкий и холодный. "Егерь" рванулся и упал на колени - трава завязала ноги.
   Он сидел на коленях и плакал, привязанный травой к земле, а сморчок сверкал глазками и подпрыгивал...
   Потом уже не было травы, и Кúрпич исчез, а мужчина так и не встал с колен.
  
  
   - Теперь - моё! - прошипел Борис. - Мне надо сумерки. Эти трое собираются спуститься с обрыва. Скорее!
   Юрий шумно выдохнул.
  Порядок. Я в Силе. Ставлю Чур, не шепчитесь. Действуйте.
  Шишига! - объявил Борис, уходя в Сырбора.
  
  Мужчины заглядывали за кромку обрыва.
  Полно укрытий! - сказал Николай. - Надо облазить берега. Чёрт,
  темно!
   - Эй! - раздалось снизу: цепляясь за пробитые зимородками отверстия в глине, к ним лез ребёнок.
   Роман встал на кромку обрыва, глина поехала.
   - Тьфу ты! Так навернуться можно. Как это чадо туда залезло? Подождём, пусть дорогу покажет.
   Они сели на поваленную берёзу и достали сигареты. Закурили.
  Эй, я иду! - слышалось каждую минуту.
  Иди, иди, - проворчал Игорь. - Уже поняли.
  Пришёл! - Из-за кромки обрыва вылетел и приземлился в роскошном
  сальто пузатый человечек с огромной головой, выпученными голубыми глазами и унылым рыбьим ртом.
  Пришёл, - глухо повторил он, вглядываясь в их глаза.
  Ну, так показывай дорогу, малыш, - рассеянно сказал Роман, вставая. -
  Ты местный?
  Угу, - ответил Шишига, переступив натёкшую с него лужу. - Идёмте.
  Они шли за озорным мальчишкой, что показывал путь под кромкой обрыва - Шишига вёл их в воду. Уже пошёл снег, а они стояли по колено в ледяной воде Нерли в твёрдой уверенности, что обыскивают обрыв.
  
  
  - Уноси готовенького, - фыркнул Ева. - На новенького те трое, что пошли в болото. Твою, Ёлка, клюкву топтать.
  - Лешака жаль тратить: в клюкве крошкой выйдет, - решил Борис. - Ёлка! А озеро какое-никакое сможешь?
  Болото верховое, специалист... Речечку сделаю. Ручеёчек.
  
  
  - Вась! Там кричат, - сказал Иннокентий. - Слышишь?
  Брат Павел насторожился, прощупал - вблизи нет никакого Дара. Он успокаивающе махнул рукой. Василий прислушался.
  Баба! Ещё бы! В такую погоду вышла, а в весну попала! Поглядим?
  Баба лежала в воде, в мокрой ушанке и ватнике, и периодически звала на помощь:
  - Ахти! Утопилася я! - орала она визгливым голосом. - Помогить- спасите!
  - Ну чего ты, баба, орёшь? Речка-то воробья не утопит. Вставай на ноги - и вперёд! - посоветовал Кеша.
  Иии, молодчик! Илом ноги затянуло. Кофту тоже вот.
  Да кофту-то сыми, дура. Жарища - впору догола раздеваться.
  Руки-то, руки тоже чего-сь тянет, - захныкала баба. - Расстегни кофту -
  авось вылезу.
  Расстегни-расстегни, - загоготал Васька. - У тебя под ней много
  надето?
  А тебе чего? - набросилась баба. - Титьки поглядеть?
  Да ладно вам, - смутился Брат Павел и ступил в воду. - Где у тебя
  застёжки?
  Чаво? - подозрительно спросила баба. - Какие застёжки? Пугвицы.
  Что, глаз нет?
   Павел расстегнул пуговицы и баба села, скрестив руки на голой груди.
   - Не! - сказала она, игнорируя заинтересованные взгляды. - Сама не встану. Жопу затянуло. Руки давайтя.
   Васька с Кешей разом протянули руки, она схватила их, а брат Павел упёрся ей в спину, приготовился толкать... В гладкую нежную спину...
   - Тяни! - завизжала она, откинулась на Павла, уронила его в воду и дёрнула Ваську с Кешей. Те кучей свалились на её голую грудь.
   Гопляна обняла нежными руками все три мокрых головы с обалдевшими лицами, прижала их к могучей груди и укрыла мокрыми зелёными волосами.
  Нырнули, птенчики, - сказала она и ушла под мох, в воду.
  На мху лежали и глупо улыбались трое спасателей.
  
  
  Ёлка утирал слёзы.
  Так больше не смогу!
  Остальные, по словам Евы, рассредоточились по одному.
  По одному сдюжишь? - деловито спросила Анна.
  Не таких говорливых, - криво улыбнулся Ёлка. - На разговор много
  Силы уходит.
  
  
  Коля младший брёл по зарослям лещины, усыпанным нежно-бежевыми орехами в вянущей зелёной обёртке. Заколдованное царство. Вышел в метель, пришёл в весну, теперь осень. Зато орехи... Он сорвал тройчатку орехов, выдавил орех из обёртки и положил на зуб.
   - Крак! - сказал орех и выскочил изо рта, мячиком поскакал по утоптанной тропе. Коля пожал плечами - с кем не бывает? - и положил в рот второй орех.
  Крак! - второй орех отправился вслед за первым.
  Ё-моё! - сказал Коля, запихнув в рот третий орех вместе с кислой
  обёрткой. Орех раскололся и он мстительно его сжевал. Горло обожгло кислотой обёртки и он закашлялся, протянув руку за четвёркой крупных орехов. Орехи вылетели из обёртки прямо ему в лицо.
   Коля озверел. Это уже ни в какие ворота. Мультфильм для младшего грудничка. Кремовые торты в морду. - Он дёрнул ветку орешника, та хлестнула его по глазам. Ярость поднималась из желудка, Коля почти ослеп из-за этой дурацкой ветки - и от ярости.
   - Дрянь! - завопил он и бросился на куст. Тот осыпал его орехами, они раскатились по земле, Коля наступил - и въехал под куст, припечатав спиной несколько твёрдых орехов. Спина разрывалась от боли. Он встал, охнул, скрючился, огляделся... Орешник стоял стеной, и ветки были нацелены на Колю. Стоило двинуться - и град орехов вновь полетел в лицо: Ласдоны развлекались.
   Избитый Коля сел на тропу - и больше не шевелился. Орехи с громким стуком падали вокруг: Крик-Крак.
  
  
   Михаил обнаружил следы. Ясно, раз весна - какой-то хмырь босиком гуляет. Причем, мерзавец, прыгает на одной ноге, имитируя шаги. Вместо левой-правой всё левой-левой у него получается. Весельчак... В общем, это не то, что Миша ищет. Он разогнулся от следов и пошёл вперёд. Через десять минут он оказался у тех следов, затоптанных его сапогами. И ещё через десять минут, и ещё...
   Волосатый мужик с выступающей, как у курицы, грудью сидел в кустах и щурил разноцветные глаза. Этот козёл ни за что не сообразит вывернуть куртку или перевернуть шапку задом наперёд - приветствовать лешака. Тупой... Лешак хихикнул.
  Ходи, ходи, Миша, - пропел он и исчез.
  
  
  Брат Станислав брёл по густому ельнику в тоске. Во-первых, он ненавидел лес, где каждую минуту попадаешь лицом в липкую паутину. Во- вторых, он потерял Брата Павла, который держал связь. И, наконец, он понимал, что дело им не по силам. Противник изменяет климат! Меняет время года! Это маги... Страх душил Брата Станислава, истерические всхлипы подступали к горлу. Здесь уже сгинули Братья! Он боится леса!
  За деревьями мелькнула чёрная тень. Боже мой! Какой-то таллинский трубочист: длинный и тощий, в чёрном плаще и цилиндре, подпрыгивает на ходу и машет худыми руками...
  Ге! - сказал трубочист, ухмыльнувшись Станиславу. "Никакой ма-
  гии! Никакой Силы!" - Брат всхлипнул.
  Ге-ге! - сказал трубочист и подпрыгнул.
  У Станислава началась истерика. Он хохотал, всхлипывал и орал "Ге-ге-
  ик!-ге-ге!", стучал себя по коленям.
   Человек заволновался.
  Ге-ге? - жалобно спросил он.
  Станислав уже плакал от хохота. Тогда Геге нахмурился, взлетел на его шею, сжал её худыми коленями, вскричал "Ге-ге!" - и погнал Брата Станислава кругами по лесу. Цок-цок, ипподром, первый круг, второй круг... Станислав скакал, игогокая, а Геге давно испарился.
  
  
  Саша отстал от своих. С перепоя он с трудом передвигался. Рискнул покричать.
  Вася! - крикнул он. - Ты где?
  Ты где? - отозвались справа. Оглас мелькнул вдали. Саша ринулся
  вправо. Никого.
  Вася! Ты где?
  Ты где? - крик впереди.
  Саша забрёл в болото и закружился.
  Ау! - кричал он, и Озвена отзывалась нежным женским голосом:
  Ау!
  Недалеко ведь - и нет её. Нигде нет. Измотанный Саша лёг на кочку и
  заснул.
  
  Это мой последний, - сказал Ева. - Устал я.
  
  
  Брат Вартан двигался осторожно. Связи нет, куда-то запропастился Брат Павел. Лес незнакомый.
  Из-под ног выкатился заяц, бросился по тропе. Троп сколько! Какие это дремучие леса? Ложь... Заяц бежит как-то странно: задом дёргает. Мутант? Трехногий?! Что же это за область? Всё тут не так... Он заспешил. Смешно! За зайцем погнался, словно собака. Хоть у зайца и три ноги, но точно удерёт.
  Хвост зайца мелькнул на повороте тропы. Вартан побежал, укоряя себя за глупое любопытство - и встал сразу за поворотом. Там из куста торчали и шевелились пухлые детские ножки. В этом хи-хи-диком лесу!
  - Ребёнок! - назидательно сказал Вартан. - Что ты делаешь в кусте? Зайца ловишь? Оцарапаешься!
  Ножки зашевелились пуще и объект назидания что-то пробубнил.
  Тебе помочь? - забеспокоился Брат.
  Угу, - донеслось из куста.
  Вартан дёрнул за ножки, выволок ребёнка, глянул в лицо на его животе, глухо застонал и перевёл взгляд выше. Пухлое личико, окаймлённое кудряшками, располагалось под короткими чёрными лаковыми рожками. Личико улыбалось. Не то, что на животе - то кривило рожу и стучало зубами. Вартан ещё раз, для полной уверенности, окинул взглядом Колтка и с тихим всхлипом упал в обморок.
  
  
  - Мы тоже уже в отпаде, - застонал Ева. - Эти все проживут максимум до завтра, потом замёрзнут.
  - Вера уже точно ушла, - утешил его Юрий. - Отдыхайте. А я, пожалуй, напоследок тебя за руку подержу: мне снегоходы нужны. Эту шатию нельзя отсюда выпускать - они за Верой рванут.
  Ева съёжился и дал руку.
  
  
  Дед Николай смотрел в окно. Весна! Просто кошмар. У дома Веры рядком стоят снегоходы - все, кроме того, что угнала эта рецидивистка. А проживала здесь под видом приличной женщины...
  Отблеск огня заставил его повернуть голову. В сумерках горели ряды огненных глаз: венцом вокруг головы в два ряда по шесть. Аж двенадцать фонарей светили красным светом. Робот, что ли? Новая техника на службе государства?
  Робот шёл тихо. Миновал дома, двинулся к снегоходам - и вдруг резко ускорился, мелькнул, вспыхнули глаза - и снегоходы запылали. Робот тихо стоял, ждал. Пламя свернулось лентой и ушло в его глаза, а от снегоходов остались обгорелые остовы. Глаза вспыхнули в последний раз, погасли, и чёрный остов робота погрузился в землю.
  - Наука! - сказал Николай жене, что боялась смотреть и пряталась у печи. - Только зачем он военные машины сжёг? А! Знаю. Испытание. Пожара бы не наделали, а то испытывают, нас не спрося...
  Пожара не было: Юрий не хотел, чтобы был пожар, и Жыж утекал всё глубже в землю. А с неба посыпался снег. Вернулась зима: Ёлка уснул.
  
  
  В четыре пришла тьма. Юрий лежал и прислушивался к миру. Остальные уже спали.
  К Ёлкиной груди во сне прижималась Татьяна:
  - Любый мой! Ты нашёл меня! Ты такой сильный, а я... меня съела звезда. Теперь я смогу быть только маленькой древесницей. Ты говоришь - вместе... Как же мы сможем быть вместе?
  - Ты будешь жить в огромной оранжевой сосне, - укачивал Татьяну Ёлка. - А я стану украшать твой дом. На кочке у его корней всегда будут цвести цветы: майники и грушанка, ландыши, земляника... белые, как твоё платье, и маленькие, как ты. И ещё - фиалки, сиреневые, как твои глаза. Там будет перистый светло-зелёный мох, и на нём - твои шишки. Если бабушка Мокошь согласится, я стану её сыном, Королём-Белкой, и буду жить на твоих ветвях. Какая разница, в каком облике быть Свидой?
  А я люблю свиристелей, - улыбнулась Татьяна.
  Хорошо, останусь свиристелем. Шишки целее будут, и поляну видно
  лучше. Ты будешь стоять в её центре, среди нежной травки, а осенью... я подарю тебе белый гриб. - Ёлка всё помнил во сне. Исчезла пелена в сознании. - И у нас будет дочь...
   - У нас уже есть дочь, - ответила Татьяна. - Вечная любовь рождает, не спрашивая время.
  И кто она? - не совсем удивился Ёлка.
  Что может родиться от нашей любви? - Грация Дидилии. Это - когда
  нибудь. А пока - Юница. Ты её видел.
  С котом? - спросил Ёлка. - Хороший ребёнок.
  Татьяна удивилась:
  Ты предполагал что-нибудь иное?
  
  
  Анна заплетала косички дочери - светлые воздушные волосики сминались в крысиные хвостики.
  - Нет! - сказала Анна. - Никогда не заплетай! Лучше ходи лохматой, радость моя.
  Маринка тряхнула головой.
  - Ну почему я такая маленькая? - пожаловалась она. - Никто не верит, что мне пятнадцать лет. Мне вообще не верят. Помнишь того ужа, что я видела? С рожками? - Не верят! Не верят, что я понимаю звериную речь. И цветы тоже! Ты-то веришь?
  Анна ушла в Свечение - и вместо крошечной девочки увидела крупную большеглазую яркую женщину в меховом жакете и с луком за спиной...
  Верю, - ответила она. - Верю, моя Маржана.
  "Да, Бор дождался жены. Так ждал, что не посчитал ещё одной дочери... Эгоист", - усмехнулась она про себя.
   Маринка засмеялась и исчезла. Теперь они с Юрием ехали в машине, приближались к карьеру во Владимирской области. Уже почти поднялись на горку - и им навстречу вырвался КАМАЗ с прицепом, что неудержимо кренился из-за резкого поворота. Анна видела, как падает прицеп: ближе, ближе... Стиснула руки: всё.
   Потом у машины стоял кудрявый Мишка, и слёзы терялись в его бороде...
  Не плачь, сын, - хотела сказать она. - Я вот. Я - жива!
  Но Мишка не видел и плакал...
  А она уже сидела на собрании в таком родном Актовом зале Университе-
  та. Она уцелела, спаслась от безумия, пришла сюда, но сын... Она подняла руку и отпросилась выйти в город за сыном. "Доверьтесь ему. Он сам придёт", - сказала ей хорошенькая девушка, чем-то похожая на Ивана. Нет! Мать должна спасать сына! Она ушла. Вышла в город - и злоба вскипела в ней, волной смыла все чувства. Она побежала. Куда? Тело двигалось само, она не управляла собой. Когда тело устало, оно упало и уснуло на каком-то пороге, где его походя зарезал такой же безумный человек...
  Тарапыга! - всхлипнула Анна во сне.
  Возник Алик. Её волчонок. Её сын.
  Ты звала? - спросил он. - Ты сказала: "Тар, помоги!".
  Какой ты взрослый. - Она погладила его по плечу. - Я помню тебя
  первоклашкой.
  Я пришёл, мама, - покачал головой он. - Осталось недолго.
  Снова бой? - даже во сне усталость щипала мышцы.
  Последний.
  Рука пока цела? - Она прижала к губам бедную руку...
  Пока... Не волнуйся, мама. Я пойду - некогда. Ты мне веришь? Не
  собираешься меня без спросу спасать?
   "Что Тар, что Маржана, один вопрос", - вздрогнула Анна.
  Верю. Прощай, сын...
  Анна вынырнула из сна, как из наркоза: отдельные, бессмысленные, воющие, качающиеся слова, что медленно-медленно сложились и приобрели смысл.
  - На особняк нападение! - крикнул Ева, дёрнулся и ударился головой о ствол. - Кто-нибудь ещё там был?
  Борис открыл глаза.
  Да. Дом осадили. Не спим лишь мы с тобой да старики... Эй! Что это?
  Синяя вспышка озарила их укрытие сквозь метровый слой снега: начался звездопад. Искры падали, сплошь покрывая землю, но ни одна не перешла за границы охраны Здухача - границы будущего нападения когда-то точно просчитал Волк. Мир не видел самого страшного, но Смутное Время уже пришло.
  В Команове Полисун с волками окружили дом Николая, куда стянулись
  отошедшие от морока преследователи. Полночь. Великий плач Тьмы. Волки взвыли - и исчезли из мира. Люди в избе Николая ненадолго пережили волков: из Территории уходила жизнь, и лишь Чур держал островок вокруг магов...
  Это Синий! - сказала Анна. - Юрий, пошли.
  А мы? - зашевелились юноши.
  А вы - в дом под дубами! Боря, ты спец. Создай Кольцо.
  Без вас? - удивился Борис.
  Без нас. Наш бой здесь. Полночь! Скорее!
  Борис Запел.
  Прощай, Боря, - сказал в голове Сырбор. - Бери Силу. Когда-нибудь
  потом ты родишь меня вновь.
   Бешеная Сила хлынула в Бориса. Он бросил последний взгляд на уходящих в слепящий синий свет Юрия и Анну, обхватил за плечи братьев, ушёл в крошечную берёзку, что пряталась под выворотнем, прыгнул - и Кольцо огней разбудило жителей особняка, а вслед за ними и тех, кто когда-либо жил жизнью Кольца. Разбудило - и увело в Свечение. В Переход.
   Спиной Анна почувствовала их уход - открыла глаза слепящему синему свету. Она стала Гилой. Красная половина тела богини охраняла Луг, синяя - отражала от Преграды Хаос. Отражала Зло. Анна стала Преградой.
   Другая часть Анны выбралась из-под ствола и легла на снегу, раскинув руки. Как это было? - Падает прицеп, и кровь брызжет струями?
   Кровь Царицы хлынула потоками, взлетела фонтанами навстречу синему звездопаду.
  Не плачь, Миша! - подумала Анна. - Я жива.
  Гасли, выгорали в её крови синие искры, а обескровленное тело распадалось под потоками Хаоса.
  - Нет! - взревел Юрий и взлетел на восьминогого коня. - Ко мне, Царица!
  И она птицей догнала его и вскочила сзади...
  Юрий шёл тяжёлым шагом, дрожала земля. Зачем он идёт? Дракон должен летать!
  Огненное облако взлетело над Нерлью, запылало Царь-Цветом, захлопало крыльями Золотка, встало атомным грибом - и Чур Дракона запер Территорию, запер с секретом.
  Освобождённые Жыж и Огневик запылали и двинулись наверх - к чужому, синему свету: Савераска и Золотко продолжили бой.
  Не плачь, Мишка! - заревел Дракон. - Я жив!
  Новорожденный Мишка заскулил, морща красное личико.
  
  
  ЭПИЛОГ.
  
  
   Где-то там они встретились. Хранители и Любящие всегда встречаются
  где-то там. Возможно, это было за столом на берегу озера Танганьики - озера, что искони рождало человечество. Может быть, они встретили там свои Ветви и начали строить новый мир. И, конечно, однажды вернулись в мир тех, кто собрался для спасения на старой Яблоне. Вернулись, чтобы работать богами: маленькими сущностями великого Единства. Старая Яблоня дала большой урожай, и в мире вновь появилась Ольга, которую теперь звали Земфира, и Харитон, получивший имя... Анатолий... И они, конечно, встретились, их навсегда связало благородство.
   Ташка и Игорёк шагнули на дюну под бравурные звуки дедова коллекционного патефона: "Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново", - пела пластинка, и они подпевали ей, бредя по лугу. Орешник качал им ветвями, и манило синее озеро. Они нырнули, показав путь Тане.
   Потерялись распавшиеся гемы. Ни нынешний Анатолий, ни Фёкла с Нинкой не прошли Гилтены, их гемы пропали в синих искрах Хаоса. Ну, да Жизнь не идёт без потерь.
   Бес, ясное дело, сгинул: легче сгореть в синем пламени, чем окунуться в Дыев Источник... И огораживаться не надо: сам не пойдёт. Ведь глянет тот Бес в Источник, а там Дый... Не он!
   Корша распался как и Бес, горланя в тёплой компании: "Стакан зажат в моей руке, изломан песней рот, мы в придорожном кабачке встречаем Новый Год!". Новый Год обошёлся без него... Хотя обезьяны иногда ели забродившие фрукты - и как знать, может, и вернётся Корша добровольным слугой Беса в новый чистый мир...
   Теперь вернёмся к луковице и жёлудю, тем ладанкам, что спасала Вера. Домикам духов кармана, духов Территории... Дорофея. Да-да. Территории, где когда-то родится у крошечной матери Марины ещё более маленькая дочка Сима, что перепутает имена и назовёт мать Майкой вместо Маржаны... И Зеркало Аркадия побывает тут, отдаст Карту маленькой Насте. И сам Дорофей состарится здесь, и лишь тогда... но это уже другая история. В ту историю попадёт и Вера, что оставит Дома духов на границе Территории и, терзаемая виной за то, что бросила товарищей, уедет в Москву: алый гриб огня Золотка скажет ей, что больше тут ждать некого... И сразу вслед за грибом встанет на границе Чур - столб с двумя лицами, улыбнётся парящему Дракону и нахмурится вовне: "Опасно, радиация".
   Самое маленькое и хитрое - напоследок. Секрет Чура, последняя шуточка Юрия. "Прошу пардону", как любил говорить незабвенный Филимон, но всё же расскажу.
   Дорофей довёл детей до Границы - и встал. Граница была непроницаема. Ни жёлудя, ни луковицы, что оставила ему на Границе Вера, под метровым снегом не видать...
   - Отвернулись! - махнул он ребятам и использовал последнее средство, шальной мыслью забредшее в мозг. Девицы в сказках слезами расколдовывали любимого. Здесь тоже нужно что-то... биологически значимое. Маркер "Ихь бин Дорофей!". И Дорофей оросил столб Чура, как кобель, метящий свою Территорию.
   Протаяла лунка и показались из снега опознавшие Дорофея ладанки - но в руки не дались: мигнуло - и за их спинами встал Рубеж. Пространство разделилось на "тут", где стояли они, и "там", где бесновался Синий. Они стояли теперь на снегу, защищённые от мира. Ни ладанок, ни Чура - лишь Рубеж и проталина с жёлтой неприличной каймой. Шуточки... Чьи? - Дорофей так и не вспомнил...
  
  
  
  
  
  Ивановская область - Москва, 2002-2003гг
  
  _________________________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПЕСНЯ ВОЛКА
  
  Часть 2
  
  
  РАНЕНЫЕ В АРМАГЕДДОНЕ
  
  Ковчег. Магистры
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "По лесам бродят санитары,
   Они нас будут собирать..."
   "Агата Кристи"
  
  
  
  Гусеница доела последний лист и стала спускаться. Пора! Пора превращаться в куколку. Но только не здесь: здесь слишком жарко. Она быстро поползла через ровную площадку сухой земли у огромного ствола. Там, за стволом, в тени, её ждёт новая жизнь: перламутровая куколка повиснет под чешуйкой коры.
  На неё упала тень. Гусеница быстро свернулась кольцом, выставив колючие щетинки: птица поймёт, что это несъедобно! Тень увеличилась. Тельце гусеницы пронизала странная дрожь от прикосновения плотного зелёного листа. Она выгнулась, пытаясь зацепиться ножками за землю...
  Гусеницы не стало.
  
  * * *
  
  Оранжевые ветхие занавески не удержали солнечных лучей. Один, особенно яркий и горячий, упал на лицо Дорофея. Старик зашевелился и открыл глаза.
  Ничего себе! Вот это поспал! Уже, наверное, десять. Он никогда не позволял себе спать так долго, хотя торопиться ему особенно некуда - ну, разве что в могилу? Неожиданно легко сел в кровати, опустил ноги на пол, ожидая знакомого скрипа плохо закреплённой древней половицы. Не было скрипа.
  Дорофей сердито уставился на пол. Половица была, только новенькая, некрашеная, отглаженная рубанком и натёртая драгоценным воском Ильи... Он поменял пол пару лет назад. Тогда, в глубокой меланхолии, хотелось действия, чтобы заполнить сосущую пустоту одиночества.
  Он выживает из ума - ищет давно ушедшее.
  Дорофей привычно вытянул сморщенную руку с поднятым большим пальцем. Ну-с, как мы сегодня видим? Приближая руку к лицу, с замиранием ждал того момента, когда палец расплывётся в глазах, подтверждая его неспособность к мелким работам. Но палец оставался резким. Фыркнув, старик повторил жест, поднеся палец к носу.
   Он видел! Он сегодня независим! Все планы отменяются, сегодня он шьёт. Шьёт, пришивает пуговицы, чинит рвань, которая зовётся его нижним бельём... Он, наконец, наденет трусы, а не будет, как индус, заматывать чресла лоскутом старой простыни, утешаясь, что под штанами белья не видно!
  Осторожно сдвинув штору, Дорофей выглянул в окно. Конечно, он проспал, но светлого времени хватит на неотложные починки, а завтра... Будет завтра. Или его не будет. Зато у него будут трусы. Он потянулся, привычно расслабляя ледяной комок, застывший в темени...
  И в голову ворвались голоса: давно забытый шум мыслей других людей заполонил сознание, закрутил, повлёк. С привычным усилием Дорофей поставил блок, добился относительной тишины, успокоил заволновавшееся сердце, замер. Вернулся Слух? Что, вчерашние мурашки в кончиках пальцев, которые он принял за очередной знак старости, были Силой? Значит, он, что давно отчаялся и разуверился в своих способностях, должен начинать новую жизнь? Это не игра его разбушевавшегося подсознания, придавленного Апокалипсисом, как он считал в последние грустные годы? Тогда, полный злой обиды, он отказался от Первых, а вместе с ними и от всех. Ушёл в добровольное отшельничество. Редко допускались люди в его замкнутый мир, регулярно Дорофей встречался лишь с ребятишками. Их он притягивал, сам того не желая...
  Значит, всё правда. Всё, что он помнил о прошлом - правда! И Веда, и Флёр, и его Пение, и его роль! Она, его роль, снова явилась из каких-то дальних загашников судьбы. Роль? Действие? Не починка старческого бельишка, а трудовой подряд Певца. Почему сейчас, а не десять лет назад? Ведь тогда он был ещё бодр, но Сила пропала. Что случилось?
  Случилось. Появились новые подростки. Как он радовался, когда стали подрастать дети его Первых, как искал среди них Слухачей! Надеялся, а нашёл всего ничего, да и Первые отказались от Слухачества, мешали учить ребят...
  Теперь - третье поколение на подходе к созреванию. Вот что изменилось: появилась надежда.
  Дорофей оделся. Пора действовать. Школу летнюю организовать, что ли, чтобы вытащить ребят, поговорить, проверить... наконец, рассказать им их историю? В обычной школе её наверняка не проходят, а из Рубежа делают большой и опасный секрет, чтобы лезть неповадно было.
  Правильно, школу.
  Дорофей стал перед зеркалом, и, как обычно, вошёл в образ буйного старикашки-ёрника, активного, возбуждённого: иначе не защитишься от агрессии самоуверенных потомков. Он давно врос в образ. Надевал его по утрам, примерял, подправлял и носил весь день, опасаясь неожиданных визитов. Сегодня он сам идёт в гости...
  Дорофей улыбнулся, блеснул неожиданными для старца зубами, белыми и сохранными, несмотря на вечную трубку в углу рта. Есть он не будет. Он должен сохранять ясность мысли - интриговать, выпрашивать и торговаться с родителями так нужных ему подростков. Одеться поприличнее, и в бой!
  Перед уходом подержал за лапу ель: "Ну, опора моя и надёжа, пожелай мне счастья!" Порыв горячего ветра ударил, завертел смерчи пыли на дорожке к дому, и ель заклубилась, закручивая ярусы ветвей и гася ветер.
  Ответила?
  Значит, и впрямь пора...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Звёзды танцевали, меняя узоры созвездий, и вновь возвращались на свои прежние места. Невозмутимое Солнце сияло как всегда - как оно сияло эпоху за эпохой, даря свет юной, растущей и стареющей жизни. Очередная Луна принимала свет на свою безжизненную поверхность и слала его к ...опустевшей? возникшей? Земле. Там, на пустой Земле, по нашим меркам проходили тысячелетия, но голому камню они казались секундами. Секунды складывались в минуты, часы, дни, года... Камни обтекал ... старый? новорожденный? океан, суетились волны, приливы и отливы пытались считать быстрое время - но океан спал.
  Где-то недалеко от планеты иногда вспыхивал и радужно переливался мыльный пузырь. Он купался в лучах Солнца и иногда прятался в тень Земли. Тогда Луна меняла его радугу на перламутровый жемчужный блеск.
  Если бы сторонний наблюдатель мог проницать радужную оболочку, то увидел бы прекрасный зелёный мир: словно на фотографии, в нём застыли густые северные леса, луга, заросшие молодыми берёзами, маленькие поля и группы игрушечных домиков, озарённых оранжевым солнцем. Узкие дорожки соединяли деревни, и две реки блестели на равнине, начинаясь ниоткуда и уходя в никуда.
  Но если бы наблюдатель (а такие наблюдатели были) знал, что скорость течения жизни в этом радужном шарике равна скорости течения времени в камне и смог замедлиться сам, то реки начали бы течь, колесо единственной мельницы - вертеться, а в домах нашлись бы вполне обычные жители. Хотя не во всех домах - многие были заброшены, проседали и разваливались от времени... того времени, в котором камни прожили полвека. Возможно, окажись в позиции наблюдателя обычный человек, - люди, звери, леса показались бы ему несколько прозрачными... почти реальными. Почти... И такой наблюдатель долго мучился бы сомнениями, реален ли увиденный им мир.
  Жители таких сомнений не испытывали. Они были вполне материальны, жили обычной жизнью, вот разве шкуры животных плохо дубились...
  Однако обычного наблюдателя не было. Те же, что проницали взором радужный пузырь, видели кое-что ещё: однажды, когда пузырь стал почти твёрдым, в одном из домов вспыхнула искра Дара и позвала к себе другую. Дом словно замкнулся в коконе силы и протянул тонкие ниточки связей от деревни к деревне. Обычные люди покинули обычные дома и стали собираться в Дом Дара. Обычные разговоры спотыкались о Дар и вынуждали людей задумываться.
  Всё ярче сиял Дом: сиял уже сквозь радужную стенку пузыря. И тогда на Земле океан вдруг заметил свои волны, а камни почувствовали Время, что рванулось вперёд вместе с Жизнью: Земля ожила.
  Один-два раза радуге пузыря ответил похожий радужный купол на поверхности планеты: вот он появился - и нет его.
  А во Вселенной прошёл лишь миг. Миг от одной волны Жизни до другой.
  
  Территория.
  
  Просто дети
  
  - Дедушка Дорофей! - дети врезались в него кучей малой и он с наигранным испугом поднял руки.
  - Нам разрешили у тебя учиться! - кричала Юлька.
  - Вот! Не только вы тут будете секретничать! Мы тоже учиться пришли! - торжествовала Дашка, безошибочно найдя болевую точку: единая прежде стайка сразу распалась и исполнилась враждебности - старые знакомцы обнаружили недостатки нового проекта Дорофея.
  - Теперь мне не надо удирать к тебе по ночам? - обиженно загудел Васька. Что, закончились их тайные беседы один на один?
  Тут и Светка раздулась как пузырь, вспомнив их с Ольгой тайные походы, Свои ночи, Свои рассказы... Теперь предстояло делиться дедом Дорофеем с другими? Да у него же и места на всех не хватит!
  А Ольга - та вообще отвернулась от всех и заплакала, тихо проливая слезы и слизывая их с губ.
  - Ага! - охнул Дорофей. - Да у нас тут целый праздник скорби? В реестр личной собственности меня занесли? Нет уж, давайте я порадуюсь. Вы подумали, зачем всё то, о чем мы станем разговаривать? Вы ведь не смели слова другу-подружке сказать. Мы с вами, как Дашка говорит, всё секретничали, а теперь я сумел договориться с вашими родителями. Теперь вы не тайно ко мне прибегаете, а ходите в летнюю школу! - Дед фыркнул и отвернулся от сердитых собственников к другим детям.
  - А вы, ребята, с нами посидите - и решите: нужно ли вам меня слушать, или лучше побегать. Никого неволить не хочу... Под вербой рассядемся, на ель мою посмотрим.
  Стайка загалдела, усаживаясь - и затихла. Старая... ох, старая ель была у деда Дорофея!
  - Я буду по порядку рассказывать, неважно, кто что уже слышал. - Дорофей с нарочитой суровостью покосился на сердитых ребят. - Коли слышали - помогут, когда охрипну. Вопросы задавайте, но не всё время - нужно же и о деле говорить... - Дорофей замолк. Дети напряжённо ждали - а он всё молчал, постукивая пальцем по губам. Не выдержала тощая и самостоятельная Дашка:
  - Дедушка Дорофей! Это ты наших дедушек и бабушек из города увёл, или тебя назвали в честь того Дорофея?
  - Ну... - зашуршал простуженным горлом Лёшка, - тот Дорофей совсем старый был, когда мой дедушка мальчишкой из города ушёл. Ты чего, Дарья, спятила?
  - Зря ты, Алексей, девицу оскорбил, - гордо изрёк Васька. - Это наш дедушка Дорофей и был. Правда, дедушка?
  - Да уж, правдивей некуда, - согласился Дорофей.
  - Но... - засмущалась уличённая в своей несостоятельности Ольга, - тогда тебе, дедушка, очень уж много лет получается. - Она слизнула слезу и с обличающим видом скрестила руки на груди.
  - Ну, получается, так получи. Вот столько мне лет!
  Светка вытаращила свои и без того немалые глаза.
  - Так ведь тогда... Ты ведь... Ой. Ты же умереть можешь? Как мой дедушка?
  - Ну, это ты брось. Это не от меня зависит, а, главное, умирать я абсолютно не хочу! Так... Разговор ушел в сторону.
  - Но тогда ты самый главный, - безапелляционно заявила Дашка. - Зачем ты их уговаривал, когда мог рявкнуть?
  - Рявкнуть, безусловно, путь, - засмеялся старик. - Только, когда подросли и выучились ваши деды и бабки, я ушёл в сторону, дал им самим решать, как новую жизнь строить. Пока был нужен - советовал. А сейчас я, сами знаете, лекарь: ваш и техники, что пока не скончалась. Я - лекарь, а вы - мои ученики. Такой обмен с вашими родителями. А они уж и не помнят, кого там я из города вывел.
  Лёшка скривился.
  - Ну да, отец сказал, что грядки копать пора, и с козами гулять, но раз я больной - пусть хоть учиться пойду. Заодно ты меня вылечишь.
  - Нет, милый мой, покашляй подольше, - серьёзно сказал Дорофей. - С твоим отцом разговаривать - что воду возить. Хорошо, что зубы у него плохие - согласился, чтобы ты на зубодёра поучился. Как, Алексей?
  - Ааа... Я так болею, что долго ещё учиться буду, - сурово и доверительно прошипел Лёшка. - С тобой буду ходить и сумку носить - вот я и ученик. А зубы рвать труднее, чем пень корчевать?
  - Труднее. А сумку носить... Нет у меня для вас сумок, придется со своими сумками со мной гулять. Я вам не кенгуру, сумками бросаться.
  "Кенгуру, - запрыгала мысль, - интересно, а есть ли теперь кенгуру? - Ну, ну, - ответил он себе, - спроси ещё, а есть ли Австралия?".
  - Кенгуру сумки не бросают, они в них ребёнка носят, одного, - решительно вступила Светка, - и вообще, дедушка, мы будем лекари, техники, или...?
  - Вы будете лекари, техники, или, - утвердительно промурлыкал Дорофей, - но поскольку или некоторым представителям этого сумконосящего отряда нравится больше, то мы начнем с Истории, а на прогулках будем копать травы и подбирать потерянные вашими родителями Детали Машин. Так вас устраивает?
  - А если мне отец коз всучит, - загудел Лёшка, - я их брошу.
  - Да брось, брось, Лёшка. Во время прогулки и козы не помешают. Но тут козам не место: они вербу съедят. История будет здесь. Под вербой. С видом на мою ёлку.
  - Ты, дед Дорофей, все время двусмысленно говоришь, и тебя понять никак нельзя, - нахмурилась зубастая толстая Юлька.
  - А ты, девица, не страдай - что поймёшь, то и поймёшь. Тут тебе ни экзаменов, ни прогулов. Скучно станет - коз попасёшь.
  - Нет, я ещё послушаю. Это может быть полезно для образования и организации семейной жизни.
  - Вот насчет семейной - не знаю, - поразился Дорофей, - однако, раз я говорю двусмысленности, глядишь, во втором смысле ты свою пользу и отыщешь? Ладно! Приступаем к делу. Поговорили ни о чём. Теперь не перебивайте. Сегодня я начну рассказывать Историю Перехода. Историю смены эпох.
  Дорофей помолчал, собираясь с мыслями.
  - Ваши дедушки и бабушки рано потеряли родителей. Но где их родители, они не знают. Знаю только я, а вы мне просто поверьте.
  Я хочу рассказать вам Сказку. Если она вам понравится, вы расскажете её своим детям, те - своим, и Сказка проживет долго. Хорошо бы, чтобы эта Сказка не менялась и не приукрашивалась, чтобы, когда и если вновь придет пора перемен, она облегчила вашим потомкам путь. Вот я и хочу, чтобы у меня были Ученики, а потом - ваши Ученики.
  Может быть, когда недовольный ребенок попросит мать, чтобы у Сказки были другие слова, вмешается Ученик Ученика Ученика - и не позволит её исказить. Я хочу, чтобы вы увидели ту длинную цепочку Учеников, что протянется за вами далеко-далеко в будущее.
  Мысль, что они получат собственных учеников, вдохновила ребят: Лёшка хотел поручать ученикам коз, а Васька мечтал строго спрашивать на уроках.
  - И ещё, - вступила Оля, - истории надо рассказывать выразительно, чтобы все плакали. Этому тоже научить нужно.
  - Ну, может, это будет твой вклад... - с сомнением произнес Дорофей.
  - Вы мне скажите: почему, собственно, я должна кого-то учить? Может, они дубины какие-нибудь будут. Я буду свою дочку учить - она и будет ученицей, - задумчиво пробурчала Юлька.
  - Ох! Всё себе, всё себе! - восхитилась Светка. - А если у тебя сын родится?
  - Тогда придется ещё дочку рожать, сына я обучать не умею: мужчины все какие-то обтекаемые. Мама говорит, мужа надо за жабры держать, а то уплывёт и не воротишь. Или вот Лёшка тоже...
  - Лёшка, береги жабры! - запищала Светка. - Дышать нечем будет! А дочку выучит, и та в жабры вцепится!
  - Тихо! Остановить гвалт, - запретил Дорофей пикировку. - Ты, Светка, сама цепляться умеешь: как вопрос задашь - хоть стой, хоть падай.
  - Ёлки-палки! Задам. Зачем учить? Нам истории знать, а вот кому рассказывать? Дочкам? А если не захотят?
  "Ох! - подумал Дорофей, - эти "ёлки-палки". Это его присказка... Она что, Алькина внучка? Это Алик умер?!".
  Защемило сердце. Дорофей зажмурился, пытаясь скрыть свежее горе, пососал трубку. Искусственно взбодрился - не привыкать.
  - Как - кому? Всем, кто попросит, будете рассказывать. Это вам вторая профессия - менестрель называется. - Он обвёл их широким жестом. - Менестрели, ага? Дашка, скажем, будет толпу сгонять, Ольга - рыдать, Светка - прыгать, Юлька с дочкой жабры искать, Лёшка кашлять, а Василий стучать кулаком и кричать: "Тихо вы!". То-то команда менестрелей всех развлечёт... Но другие будут пересказывать и искажать, а вы не исказите. Вот вам и девиз: "Не искази!".
  - А я, - сказала Дашка, - в мир пойду, других людей искать, им рассказывать, и учеников наберу самостоятельных.
  - Ну, ты, Дарья, прямо Слово Божие нести в народ... - протянул Дорофей. - Истина, Даш, неагрессивна, да и религией в наших историях не пахнет. Верой - да, так ведь сказка же!
  - Вот что мне нравится, - вступила Юлька. - Я буду всё записывать, размножать, и всем раздавать, чтобы читали.
  - Ну да! Куда же Юлечка без размножения? - ехидно вставила Светка.
  - Размножай, размножай, - великодушно разрешил Василий под одобрительный кивок Дорофея. - Всё равно для нас работа найдется. Живоое слооово, - возопил он с пафосом, воздев руки и выставив вперед ногу, и потом закончил неожиданно будничным голосом, - это не глаза ломать по ночам!
  - Вот! Ещё один двусмысленный! - расстроилась Юлька. - Ну как, скажите, я им буду глаза ломать? И ты, Васька, перестань тут театр разводить, а то вовсе ничего непонятно.
  - Даа... - протянул Дорофей. - При таких темпах, Светочка, я точно умру до конца Истории... Всё. Начинаю. "Вот ведь Ной какой - и спасай, и идеологию выдерживай. Сколько лет готовился, а так и не придумал, как все это рассказать. Вечный авось... Ну, куда занесёт, туда я человечество, считай, и отправлю". У нас с вами сейчас Территория... Кто знает, сколько от её границы до нашего поселка?
  - Я знаю, - просипел Лешка. - У меня недавно коза сбежала. Восемь
  часов идти, и там! Почти догнал её, только эта дура Рубеж перескочила. Съели её, конечно. Я потом две ночи не спал - такое там животное гуляло. Весь кривой - то ли козёл, то ли не знаю кто, и глаз насекомый. Отец меня выдрал, чтобы коз не терял и к Рубежу не совался.
  - Так что, вся наша земля - шестнадцать часов пути. А дальше - Рубеж, сквозь который пока никто пройти не смог. Кстати, Дарья, это ты собралась куда-то в гости? Придётся рейнджером поработать: сколько лет ходим в разведку, а дальше сотни шагов не ушли.
  - Нет! - заверещала Светка. - Дедушка далеко ходил. Он, когда пришёл, всё бормотал: "Принцип листа им не одолеть". Хотел идти к тебе, только не успел. Рука опухла вся, синяя, пальцев нет, и он сознание потерял. А бабушка не велела тебе говорить, что дед умер - кричала, что это ты его так воспитал - оглашенным, что он из-за тебя погиб. Я не знала, что ты - тот Дорофей. А родители не могли бабушку не слушать, но папа сказал, что про деревья, наверное, бред, и смысла никакого не имеет. Ещё дед про деревья говорил, про раскрашенные деревья.
  Дорофей напрягся:
   - Деревья? Какие деревья? Рубеж ведь потому и различим, что там деревьев нет?
  Светка сделала большие глаза и пожала плечами.
  - Оставим для раздумий, - решил Дорофей и продолжил:
  - Про землю я не зря спрашивал. Нам многое придется сравнивать с прошлым. Раньше людям принадлежала вся планета. А теперь... никто из нас не может сказать, есть ли люди вне нашей Территории.
  Почему вы, в общем, понимаете школьный курс по учебникам тех времен? Потому, что на нашей Территории почти ничего не изменилось: здесь растут те же растения, живут те же животные, что и прежде. Погода пожарче, но, в общем, жить можно. Исчезли некоторые физические явления - это вам известно из школьного курса.
  Но за Рубежом изменилось всё: там не осталось даже почвы, рельеф плывёт, не поймешь - то ли камень, то ли зверь, то ли холм, или очередной урод. Нет растений. Есть земля - не почва, а твердь, на чём можно стоять.
  Иногда видны звёзды или солнце, подвижные и разноцветные. Там неясно расстояние, трудно оценить направление, что-то происходит со временем... Те кошмарные животные - они вообще питаются?
  Мы потеряли трех рейнджеров тридцать лет назад, а теперь и Алика, - Дорофей грустно заглянул в глаза Светки, и у девочки задрожал подбородок. Догадка верна. Он отвёл взгляд.
  - Может, время там течёт, как ему угодно, и кто-нибудь из пропавших явится через пару сотен лет? А если те животные хищники... "Как там наши Федя с Ритой? Давно не видел волков, все ли у них в порядке?" - влезла отвлекающая мысль. Стар стал, растекается мыслью по древу...
  - Да! Так если они хищники, Рубеж опасен вдвойне. Заходя в Рубеж, рейнджеры сохраняют свою целостность, потому что их сразу окружает пузырь: в нём сохраняется собственное время, зато и не видно почти ничего. Как образуется пузырь, мы не знаем, как долго он защищает - тоже не знаем. Кусочек Старой эпохи достался нам с вами только на крошечной территории, а вокруг - иные законы и иной мир, и он нас отвергает.
  Почему рухнули законы, как стиснулись границы, что происходит с нашей Территорией? Здесь тоже постепенно меняются условия. Со временем Территория не в силах будет нас прокормить. Ещё раньше мы запашем почву и уничтожим диких животных. Уничтожим последний клочок своей Земли! Вам придется искать выход ради ваших потомков.
  - Я понимаю! - озабоченно сказала Юлька. - Там, за Рубежом, как курник - пирог слоёный, его ещё купцы ели. Там в каждом слое своя начинка: куры, грибы, мозги, печёнка, а между ними - тесто.
  - Ну, Юлия, рационально мыслишь, - изрёк Дорофей.
  Лешка расстроился.
  - Ты, Юлька, мне желудок не порть. Я от твоего пирога есть захотел. Грибов.
  Дорофей понимающе осмотрел исхудавшего Лёшку и решил не утомлять слушателей:
  - Ну-с, тогда домашнее задание: похож ли Рубеж на пирог? Сегодня
  тема называлась "Введение". Так, Юлия, и запиши. Всем - срочно домой, ублажать желудки после тяжелого и утомительного труда чесания языков!
  
  Волк Фёдор.
  
  Это животное неприятно выло. У Фёдора зачесались уши, противно задрожало в груди. Тяжёлая ярость волнами поднималась откуда-то из-под рёбер. Волк припал к земле, прижал уши, зарычал.
  Оно выло! Оно тянуло к Фёдору странную лапу, почему-то покрытую листьями... Фёдор прыгнул, достал в прыжке кожистый лист, рванул когтями... Оно завыло ещё неприятнее. Фёдор испугался и кинулся прочь, подволакивая беспалую лапу. Старая рана открылась, хлынула тёмная кровь, пятная редкие кустики осоки, пачкая шерсть. Волк затряс лапами, пытаясь избавиться от липкой крови. С когтя слетел крошечный обрывок листа и упал на бесплодную землю. Его подхватил ветер.
  
  Коллеги
  
  Отпустив детей, Дорофей ушёл в дом. Был жаркий июльский вечер, в доме было душно и пахло травами, что досыхали в помещении из-за регулярных гроз и высокой ночной влажности. Он присел на скамеечку и стал резать готовые к упаковке травы. Пора было освобождать место для новых заготовок: завтра он с ребятами планировал поход за листьями хмеля, зверобоем и пижмой.
  Дорофей не использовал лекарств, хранившихся в местном медпункте. Они были по преимуществу инъекционными, да и годились для лечения немощных стариков, которых тогда, в самом начале, не было. Так что опереться на заслуги предков в области здравоохранения не удалось, пришлось строить все заново: пользоваться травами и повышать квалификацию... Трёх его дипломов, полученных в прежней жизни, не хватало для обустройства жизни нынешней. В какой только области Дорофей не повышал квалификацию! Ведь он был единственным взрослым, и учился с каждым подростком. Чтобы обеспечить минимальный уровень их жизни, следовало дать профессию каждому, и это - помимо основной сельскохозяйственной деятельности, которую также все осваивали с нуля - дети были городские.
  Проблемы, проблемы. Нужно срочно готовить ребят - им с Лидией скоро понадобится помощь, а в недалёком будущем - и замена. Юльку надо подключать к родословным и изучению наследственных болезней. Это её дело. Лешка уже определён выбором отца. Остальные?
  Дорофей поймал себя на этих мыслях: опять он увлёкся, квохчет над тем будущим, которого, скорее всего, уже не будет. Иначе не включился бы он в игры с этими детьми, а доживал свою жизнь на добровольном отшибе.
  Нет того будущего, но есть неизвестное будущее. Будущее их крошечной Общины, едва превышающей полторы сотни человек и несущей генофонд всего лишь тридцати двух ребятишек, вызволенных им из ада Апокалипсиса. Будущее есть, потому что он снова в роли, о чём регулярно забывает, как старый маразматик...
  Дорофей усилием воли справился с отвлекающими мыслями: дело есть дело, а режет он что-то не то! Вроде мяту, а потянуло котовником? Он нагнулся над травой, принюхиваясь:
  - Чёрт! Ты хочешь сказать, что ты - мята?
  За его спиной засмеялась Лидия.
  - Да мята, мята у тебя, Дорофей. Это ты меня унюхал: я зашла на плантацию по дороге, срезала котовник. Держи!
  Дорофей невольно вздрогнул. Когда вернулась Сила, восстановилась и привычка заранее знать о приходе людей, но Лидия отличалась невероятной глубиной медитации, и даже Слухач мог проворонить ее приход, если она о чем-то задумалась.
  - Пугаешь старика, - пробормотал он, принимая корзину резко пахнущей травы. - Конечно, как сравниться моей сухой и спокойной мяте с твоей растревоженной непетой? О чём же так задумалась, детина?
  Лидия поникла.
   - Забыла тебе помыслить перед входом: отвыкла от слухаческих реверансов. Столько лет тишины! Нет у меня на хуторах никого мало-мальски сенситивного - одни твердолобые крутозадые пахари. От них можно не ждать и стука - и так знаю, у кого чего болит и о чем он будет стенать.
  - А всё-таки? Вряд ли ради котовника, да в таком глубоком меде, ты отшагала двадцать километров? Или опять прочитала свой вагон книг и пришла за новым к Насте? А ко мне крючок сделала по доброте душевной, боишься, что в старческую немощь впал?
  Дорофей кокетничал. Он давно не рассчитывал на нормальный контакт с людьми. Лидия была исключением... но она редко его навещала. "А ведь пора тебе, старый, привыкать к общению!" - недовольно подумал он.
  - Ну? Разве не впал? - рассердилась Лидия. - Разве ты не бросил нас на растерзание этим тупоумным потомкам с бычьими глазами и повышенной детородной способностью? Разве ты не отдал им бразды правления, едва они начали плодиться? Ты сам вооружил их против нас рассказами о прошлом, ты вызвал раскол поколений, а теперь сидишь божьим одуванчиком и чинишь велосипеды? Зубы рвешь? Хоть бы посмотрел на них, моих пациентов, осталось ли что-нибудь от той науки, которую мы - и ты! - вложили им в головы! - Лидия забарабанила кулаками по лбу, свирепо уставилась на Дорофея и продолжила:
  - Тут, у тебя, просто рай. Тут, неясно отчего, собрались приличные люди. А у меня... Скажи, зачем учить их детей, когда родители не дают им времени на уроки и гоняют, как рабочую скотину? Когда деды с бабками проверяют их уроки по ночам, в тайне от этих оголтелых бугаёв? Так ведь большинство юнцов второго поколения смылось от родителей на хутора! - она фыркнула и ткнула пальцем в спину Дорофея. - Почему ты бросил нас, когда они выросли?
  - Не сверли! - возмутился он. - Так и не отучил тебя от тесного физического контакта: всё напираешь на собеседника. Агрессия, матушка, подлежит усмирению. И жестикуляция твоя ... Пашму за разговором переплывёшь!
  Старик разогнулся и сунул в зубы трубку - не курить, так погрызть для успокоения нервов: что-что, а нервы трепать у Лидии способности прирождённые.
  - Теперь - почему, - прошамкал он сквозь трубку, устраиваясь в кресле, - потому, что выросли вы, Лидия. Я не могу учить дедов и бабок, как жить. Раскол поколений должен был быть преодолен вами, взрослыми, а не вашим учителем в роли господа бога. Вы выбросили меня из жизни Общины - не они. Вы сами воспитали своих детей: дёргались, баловали, мечтали о восстановлении несуществующей уже цивилизации. Её не будет, Лидия. Нету у людей запланированного вами будущего. Я не столь старый, сколь ушедший от дел. Что для вас делал я? - Учил вас восприятию Природы, тренировал ваши Слухаческие возможности... Что сделали вы? - От них отказались. Мол, это разделяло вас с остальными.
  А что вы дали детям? Опять: "Человек превыше.., звучит гордо.., переменит мир..." и прочее прохиндейство погибшей цивилизации! Вот они уже жгут лес! С нашими микроскопическими возможностями! На нашей крошечной Территории! Пашут где ни попадя, загаживают один дом - переезжают в другой. Только мата еще не вспомнили, и религии... слава тебе, господи! А старый козёл Валерий всё тщится: конструирует по книжкам паровую машину! Хотя мир говорит - нельзя: пар не работает, электричество куда-то сгинуло, а Валерий цивилизацию делает!
  Лидия потёрла виски.
  - Ладно. Остынь, Дорофей! Это прошлые дела. Я не ругаться к тебе
  пришла, просто наболело за те десять лет, что ты исчез из дел Общины. И сил нет. Главное, моих сил нет, а Сила - есть! Снова. Я снова Слышу, и ты - тоже. После десяти лет тишины... И ещё: Рубеж меняется. Что-то происходит. Нужна разведка, а я не знаю, кого просить.
  - Что, - начал Дорофей, но Лидия прервала его, продолжила с нажимом:
  - Теперь самое важное. Кто такая Веда?
  Дорофей застыл.
  - Веда?
  - Зачем повторяешь? Отвечай. Кто?
  Дорофей был ошарашен.
  - Откуда ты взяла это имя? Из какой-то книжки?
  Лидия постучала себя пальцем по лбу.
  - Не из книжки, а из моей сумасшедшей головы. Вторую неделю боюсь ложиться спать - во сне некая Веда называет меня Галиной и требует идти к тебе. Говорит, что время пришло. Какое время, зачем идти - не знаю, но спать не могу. Встаю - хочу идти к тебе. Потом сама себе объясняю, что это бзик, и не иду. Неужели это твои фокусы, Учитель?
  "Вторую неделю? Лидия опередила меня!".
  - Вторую неделю видишь сны, а Слышать когда стала?
  - Да тогда же... Ну! Это ты меня мучаешь, или не ты?
  - Говоришь, Галина? - тянул с ответом Дорофей.
  - Да, Галина, а не Лидия. И Веда говорит, что Лидия - нижнее имя. Галина - второе, верхнее. А потом я без конца бегаю по каким-то коридорам, ну, знаешь, как в Центре Москвы, и эвакуирую людей. Каждое утро едва ноги передвигаю. Кстати, не пришла, а приехала на последнем хуторском велосипеде именно потому, что уже нет сил.
  - Галина... - Дорофей лихорадочно думал. У Зенона была Веда. И ему,
  Дорофею, нужна пара. Нет, не в Пении, а в деле Перехода. За всю жизнь он так и не нашел женщину, способную к такому партнёрству...
  Эвакуация? Что же, это образ. Но ведь Лидия - просто Слухачка, как Алик, Настя и другие его питомцы. Если не все! Только они заткнули уши. Что случилось с Лидией? Неужели так поздно пришло созревание?
  - Ясно. У меня не все дома, - напряглась Лидия.
  Дорофей нашёл в себе силы вернуться к привычной роли.
  - Лидия! - хихикнул он, блеснув зубами. - Я когда-нибудь целовал кого-либо из вас? Кроме Доры?
  Лидия не уловила перемены его настроения.
   - Вот ещё! Ты же не мог целоваться, как на линейке, со всей тридцаткой! И вообще, мы были взрослыми - что за телячьи нежности? А тебе что, - она подозрительно уставилась на Дорофея, - целоваться на старости лет вздумалось, заразился от подрастающего поколения?
  - Вздумалось. Ооо! - запел Дорофей и потянулся к ней: - Приди в мои
  объятия, вестница счастья!
  - Не приду! - хихикнула Лидия, справившись с первым испугом от мысли, что он обезумел. - Напишу объявление: "Дорофей и Лидия сошли с ума. Прием отменяется".
   Она с облегчением свалила на пол тяжёлый рюкзак.
  - Но раз уж сошли, то я на всякий случай рюкзак привезла. Если мне Веда и у тебя приснится - значит, всё в порядке: сошла с ума она. Я без твоей помощи больше не смогу. Примешь?
  Дорофей нахмурился: как целый сектор проживёт без врача? Лидия поняла.
  - Я замену оставила: Маринину дочку Лялю. На них её знаний хватит. Меньше рожать будут, кролики. - Она уселась на скамью и стала обмахиваться пучком полыни, исподволь разглядывая Дорофея. - Да! И ещё. Почему ты - певец? Ты пел раньше под гитару, но ведь не сейчас?
  "Так. Значит, это именно то, что я подумал: начало, - Дорофей прикрыл глаза, - Тогда... споём, что ли?".
  
  Первые
  
  Милица крутилась в кровати, толкая Михаила в бок. Ей снился Дорофей - теперешний, старый Дорофей. Однако он стоял, как когда-то, на берегу Торбеева озера, и она бежала... И вновь безумное лицо бабушки: "В церковь, Милица, скорее. Светопреставление. Господь защитит и наставит". Отец, дрожащий под одеялом, натянул подушку на голову: "Не прикасайтесь ко мне! Не смейте!". Когда Милица пытается его утешить, он бежит в кухню в нижнем белье и хватает нож: "Убью!". Мать с блестящими глазами медленно раздевается и уходит на ледяную улицу. Бабушка забыла про церковь, тащит из стенного шкафа доску, бормочет что-то про гроб и требует гвозди. Милица лихорадочно одевается, выскакивает на лестничную площадку, где вечно пьяный сосед пытается её облапить. Она несётся по лестнице. На нижних этажах стреляют, в лифте вверх-вниз катается орава детей. Никто будто не видит других, все что-то делают, куда-то бегут. И она перескакивает через пьяных, увёртывается от чьих-то жадных рук, несётся по Москве. Туда, где ждёт её Дорофей. Почему-то рядом пристраивается Настя.
  "Это сон! - обрадованно думает Милица и просыпается. - Настя не может оказаться в Смутном Времени!".
  Она снова засыпает. А вокруг стрельба, пожары, песни, визг и безумные глаза...
  Слухачи
  
  - Ты оказался там не случайно? Почему же ты нам об этом не сказал? - удивилась Лидия.
  - Зачем? Чтобы испугать вас? Я сказал только тем, кто тогда спросил.
  - А почему вышли только мы?
  - Может, другие не слышали Певца, а может, не уловили направления.
  Нужен был ваш генотип, чтобы услышать и придти. Это ваша заслуга, как и то, что вы не обезумели, как остальные. Тогда в городе была и Певица, но я не знаю, пришел ли кто-нибудь к ней - она осталась в Москве.
   Дорофей задумался. Напрягся. - "Верно! Ещё разок!".
  - Сейчас ты снова Певец? Для чего?
  - Этот мир не для нас, Лидия. Это - перевалочная база. Раз тебе сказано, что пора, значит, пора снова созывать Слухачей. Значит, скоро пора уходить. Веда учила меня Петь. Она нас ждёт.
  - Где?
  - Не знаю. Там, где нам место. "Я очень надеюсь, что Флёр окажется там, что она справилась, и наша задача выполнена. - Выполнена? Ты еще не знаешь, кто придет, не знаешь, как действовать дальше, и уже доволен? - насмешливо забубнил внутренний голос. - Доволен - ответил Дорофей, - Есть Галина, проявилась Веда и энергия подается. Певец я, спрашивается, или не Певец? Пою я, или не Пою?!".
  Была первая холодная летняя ночь. Горел очажок. В креслах у огня сидели весёлые старики и вспоминали начало Общины. Впервые за пятьдесят лет в доме Дорофея появился второй жилец. Изменения начались.
  
  
  Перед сном Дорофей огорошил Лидию.
  - Да, Галина. Не прыгай, это твое имя ночью. Веда, видимо, будет
  говорить с тобой, а не со мной. Так что не надейся, что выспишься, дорогая моя. Опять пойдёшь на работу. От тебя теперь многое зависит. Спи сладко!
  Сам он отправился чинить раскладушку, завалявшуюся в чулане с давних времен - надо же и ему где-то спать?
  Лидия подлила масла в огонь его размышлений: ученики перестали Слышать сразу после ухода Дорофея от дел Общины. Связано ли это с ним? Ведь он потерял Силу позже?
  
  
  Он уже застилал наспех починенную раскладушку, когда в дверь тихо постучали.
  - Не прошло и десяти годин, как ты стал нужным человеком, Дорофей, - пробурчал он себе под нос, уже зная, кто топчется у порога. - А спать тебе сегодня, пожалуй, не дадут: поток внимания превысил критический уровень, как выражался незабвенный Василий... Сам виноват - всё спешишь.
  - Чую, чую, чьим духом пахнет, - противным голосом извечной маски встретил он гостей.
  - Дорофей! Ты нам очень нужен, - сказал, отмахнувшись, Евгений.
  Он переехал в Щенки лет пять назад... Он - отец Светки. Да, именно он - сын Алика! Как Дорофей не догадался? Он унаследовал от Алика рост, подтянутую фигуру, какую-то легкость. И - зелёные глаза. Но у Алика глаза сидели глубоко, а "пучеглазка" Руфина передала сыну выпуклые, как бы осоловелые глаза с дремотной поволокой. Сейчас, однако, поволоки не было и следа, была собранность и... любопытство, что ли?
  За ним вдвинулся огромный Леон. Вот этот не походил на отца ни капельки: Вардан был маленький, вертлявый и говорун, а сын удался в дородную мать, Веру. Он отец любимого Дорофеем Васьки. Гены Симы несколько поубавили в Ваське раздутые стати отца, хоть и получился Васька крепким, как белый грибок...
  Мужчины принесли вести о Рубеже, и, конечно, громогласный Евгений разбудил Лидию: та появилась на веранде, зябко кутаясь в платок, и с любопытством разглядывала возбуждённых гостей. Ну вот, только пришли - и уже требуется успокаивать? Ей это привычно, на Совете часто кипят страсти.
  - Рубеж меняется, это я тебе говорила, Дорофей. - Она вышла на свет из-за их спин. - Я Лидия, врач из Команова хутора. Вас, Евгений, я знаю по Совету, а вас, - она повернулась к Леону, - помню только в лицо.
  - Я сын Веры и Вардана, Леон.
  - Ну вот, когда мы освежили знакомство, давайте сверим наши наблюдения. Только вот... откроем дверь Денису и Доре. - Лидия намеревалась огорошить Леона и добилась успеха.
  - Они должны придти? - удивился тот.
  - Не должны, но уже идут к крыльцу, - засмеялся Дорофей, поддержав игру Лидии.
  Евгений не знал, что Лидия тоже Слухачка. Его дар проявился после запрета на Слухачество, принятого Первыми. Слухачи потеряли Силу десять лет назад, но Евгения эта потеря не коснулась, и он потихоньку развивал свои способности в тишине. Как же Лидия экранируется?
  - О, это глубокий мед, Евгений, так глубоко не умеет никто из нас, - поймал его мысль Дорофей.
  Леон растерянно улыбался. Слухачом он не был, его сверстники это не приветствовали, а то, что Евгений Слухач, узнал впервые! Как же он, Леон, вляпался в эту компанию? Они же иные... В Пограничье Евгений был рядом с ним с детства, они дружили... Может, он стал Слухачом позже, после того, как Леон уехал жить к Симе? Или Евгений таился?
  Вошли гости. Леон их отлично знал: Денис тоже был учителем, одним из Первых, и уже основательно поседел от учительских забот. У Дениса и Доры не было своих детей. "Ещё бы, - подумал Леон, - ведь она наша сверстница, а он уже старик, где уж ему".
  Неожиданно оживление угасло. Денис обнял Дору, та прижалась лицом к его плечу, Дорофей поморщился, и вдруг Леону стало ясно... Это Дора бесплодна. Она - не дочь Первых, а самая младшая из Первых. Она - не "их", она - другого поколения.
  - Дора, я не знал, что он спас тебя в Москве, - жалобно пробормотал он.
  - Кто транслировал? - быстро спросил Дорофей.
  - Я. - Дора повернулась к Леону. - Да, Денис спас меня в Москве, вынес на руках к Дорофею.
  Дорофей удивлённо переглянулся со Слухачами: с появлением ментального поля обнаруживается пополнение! Денис хлопал Леона по плечу, тот испуганно крутил головой.
  - Я - Слухач?
  - Да, Слухач, но придётся поучиться, - ответила сияющая Лидия.
  Пока Леон пытался придти в себя, остальные нестройным хором начали:
  - Дорофей...
  Лидия нахмурилась.
  - Погодите! Как получилось, что вы все пришли?
  - Ну, вспомнили... - сказала Дора. - Я соскучилась.
  - А как вспомнили? - заинтересовался Дорофей.
  - Показалось, что ты машешь мне рукой.
  - А вам? - Дорофей повернулся к остальным. Те потрясённо смотрели на Дорофея: и они видели то же!
  Лидия укоризненно постучала пальцем по груди Дорофея.
  - Ты Пел, пока мы тут с тобой ворковали? И мне ни гу-гу?
  - А как же! - удовлетворенно хмыкнул Дорофей. - Только не верилось, что получится. И не сверли ты меня, пожалуйста, что за рефлекс у тебя такой врождённый!
  - Значит, всё правда, - поёжилась Лидия.
  - Правда, матушка, правда, Слухач не лжёт. Давай послушаем других. Планы меняются. Время жмёт.
  - А что - правда? - заблестел глазами Евгений.
  
  Песня.
  
  Настя забралась под тёплое одеяло. Вечера стали холоднее, и это теперь выглядело не так странно, как жарким летом. Но её вечерние ознобы были всегда. Вернее, с тех пор, как она родила Светку. Страшные это были роды: Лидия говорила, что тяжелее рожала только её свекровь. Евгений и его дочь едва пережили собственное рождение, а их матери остались навсегда покалеченными. Хорошо хоть, Насте удалось не озлобиться на весь мир из-за непрерывных болей и она не походила на свекровь. Лидия с Дорофеем делали, что могли, и это иногда помогало. Дни, когда у неё ничего не болело, были праздником. А по будням царили боли: бродячие, стреляющие, неуловимые, бросающиеся на любую часть тела.
  Сейчас это была голова. Значит, она опять не будет спать. Но лежать, терзаясь болью, Настя не желала: она научилась читать под эту боль, и та даже немного отступала, когда книга попадалась хорошая. Она и библиотекарем стала поэтому - физическая работа была не по силам, а книги давали радость и волю к жизни. И, конечно, Евгений и Светка... Хотя иногда казалось, что без её бесконечных болезней, как и без неё самой, они бы прекрасно обошлись. Хорошо, что Светка уже улеглась, а Евгений ушёл куда-то по делам: они не увидят её под одеялом и не будут лишний раз волноваться. Сопереживать они не могли - Евгений был здоровым атлетом, а Светка, как и сама Настя в детстве, здорова. Только бы не разболелась в молодости...
  Настя открыла книгу. "Сто лет одиночества". В такие дни она выбирала самое любимое, прочитанное множество раз, и лишь иногда отклонялась от этого правила, рассчитывая на удачную находку.
  Больше не существовало ничего. Были Урсула, Аурелиано, Ребекка, Амаранта... Голова не болела - лучшего подарка Настя не ждала. Вдруг она обернулась на Зов. "Дорофей? Почему Дорофей? - проплыло в затуманенном сознании. Она посмотрела в окно. Ночь. Показалось. Но любимый учитель давно не звал её издали, а сейчас будто рядом... - Завтра, - потянулась Настя, - завтра забегу, узнаю, что случилось". - И она погрузилась в мир ветхой купальни и жёлтых бабочек - в мир великого Маркеса.
  
  * * *
  
  - Ненавижу! - прошептал Валерий. - Ненавижу тебя, Дорофей. Ты с детства заморочил мне голову! Я прожил бесцельную жизнь, я-то знаю. Ты не дал мне стать инженером! Затащил меня из нормального мира в эту дыру без выбора! Вот, твоя рожа стоит передо мной, и я плевать на тебя хотел!
  Он задел рукой самогонный аппарат, заботливо собранный по чертежам из учебника практической химии, и рухнул на стол, задыхаясь от злости. - Я ненавижу тебя, Дорофей!
  Вместо Дорофея теперь перед глазами покачивался огненный цветок. Валерий помнил что-то об этом цветке. Что-то словно бы из прошлой жизни. Он смотрел на цветок, забыв обо всём, и мычал в восторге узнавания. Цветок кружился, менял форму, и вдруг запахло полынью. Волны тяжёлого запаха уносили прочь сознание Валерия.
  "Неужели я прожила с ним всю жизнь?" - потерянно думала Марина возле пьяного мужа. Лучший, заботливый, умный Дорофей, спаситель и учитель, стоял перед ней как наяву. Он словно звал её... Звал? "Окстись! Сколько лет ты этого ждала? - Она встряхнулась и потянула Валерия наверх, чтобы раздеть и уложить. - Ах, Дорофей...".
  
  * * *
  
  Михаил повернулся на бок и открыл глаза. В них еще стояло Ярославское шоссе, где его, со сбитыми ногами, нашли Яна и Малика. Все они спешили, но девчонки подставили плечи, и так, ковыляя, он шёл до самого озера. А оттуда - всё дальше и дальше, в толстых носках и галошах, по морозу: так Дорофей придумал, а когда провёл рукой над ногами - Михаилу полегчало. Он долго потом хромал, и толку от него было чуть - не то, что от Алика и девчонок...
  Спящая Милица всхлипнула. "Опять разбередила старое, глупая, - подумал он. - Наверняка на меня сон навела". Он повернул жену, ласково покачал, успокаивая. "Да, этого никому не забыть", - пробормотал он и стал обдумывать дела на завтра. Дорофей отступил куда-то в глубь его сознания.
  
  * * *
  
  Учителя Гарного наслаждались летним отдыхом. Блаженное время отпуска давало возможность почитать, и они лежали на животах перед огнем, чтобы не тратить раз и навсегда полученный запас керосина. Скоро наступит время, когда сбивать режим не удастся: свечи давно истрачены, стратегические запасы керосина поделены с детьми. Придется жить как звери и птицы - по солнцу.
  Вначале запасы тратили не скупясь. Казалось, вот-вот будет найден выход. А сейчас, когда даже неукротимый Дорофей отказался от борьбы, наступило время экономии и осторожности.
  Гера подумывал об облегчении программы: учить ребят становилось всё труднее, не то, что второе поколение - там помогали родители. А эти детишки имеют так мало фактического опыта, что приходится упрощать до предела. Валя думала об обеднении языка, отсутствии тормозов, явной необходимости твёрдой руки в воспитании и о тусклом будущем.
  Книги лежали перед огнем, но читалось тяжело: все отвлекало. Хотелось видеть будущее, а оно тонуло в тумане дурацких поступков родителей и дружного нежелания детей учиться. Книжные сюжеты казались такими
  надуманными в этом схлопнувшемся мире... И ему, миру, нужна жесткая рука! Валя раздраженно отложила книгу.
  - Всё тело отлежала, а прочитала три страницы!
  - А я - одну, - отозвался Гера. - Мысли лезут. Почему-то Доро-
  фей мерещится.
  Валя, охнув, села.
  - И тебе? Он что-то затевает!
  
  Агрессия
  
  Рубеж плыл. В нижней части Нерли он отошел на пару десятков метров,
  обнажив голые берега, лишённые жизни. На территории охраны Леона он вдавался в лес: там появились странные деревья с зелёными листьями,
  гремящими как пергамент. Леон видел, как на такое дерево села птица: секунду потрепыхалась - и нет её, вместо неё - новая ветка.
  - Вот о чём говорил Алик, - задумчиво сказал Дорофей. - "Принцип листа им не одолеть".
  - Рассказала всё-таки Светка? - блеснул глазами Евгений - И как ухитрилась запомнить? Не верил я, что отец бредил: как смог освободиться, сразу с Леоном на разведку пошёл.
  - А что в других местах? - задал вопрос Дорофей, хотя в уме крутился другой: если Евгений поверил словам отца, почему он сказал Светке, что это бред? Почему не известил Дорофея о смерти Алика? Крутит что-то Евгений...
  - В других, как обычно, страшилища, но Рубеж чёткий. Надо начинать разведку, - пожал плечами Леон. - Я немного поэкспериментировал с деревом. Палку сухую кинешь - не берёт, палка отскакивает. А если только что сломанную ветку - берёт и отращивает вместо неё свою, с пергаментными листьями. Близко подходить нельзя: оно мышей ловит, если под крону забежали: ветку опустит и сливается.
  - Вот так отец потерял пальцы, - заметил Евгений.
  - Так он потерял жизнь, - уточнил Дорофей.
  
  
  Они просидели до глубокой ночи.
  После ухода гостей Дорофей продолжал тасовать новости. Да, придётся ограничить прогулки с детьми, изменить идею их подготовки: не сказку, а полную версию произошедших полвека назад событий придется преподнести всем, что собрались рядом в этот ключевой момент... Всем. Даже детям!
  
  * * *
  
  Леон на обратном пути был напряжён. "Не может простить мне того, что не знал, что я Слухач - или испугался?" - думал Евгений, открывая дверь.
  Настя опять плохо себя чувствовала - заснула, сидя в кровати. Он убрал из её рук книгу, но подушку не опустил - она сама выбирала, как ей лучше спать. Сколько в ней силы! Другая бы точно не вынесла таких тяжёлых родов. Сколько поколений отбора нужно было, чтобы смог родиться Евгений, а потом и Светка...
  Но с ним было сложнее - только зло способно пережить рождение такого ребенка. Бедный отец! С каким же монстром ему пришлось жить, чтобы на свет появился Евгений! Ну, Светка - лучик послабее, Настя же очень сильна. Правда, она ещё незрела.
  Евгений волновался. Сроки подходят, а Настя, Дорофей и Светка ещё не готовы. Лидия, похоже, включилась. Им ведь нужно пробивать стену собственным лбом - не то, что Евгению - ему отец оставил все указания, раскрыл память. Но это было возможно только потому, что Евгений здесь наблюдает. Игроки должны включаться сами. А там... Там наблюдает отец. События уже развёртываются, больше никаких толчков не требуется. И всё же, одолеют ли они? Увидят ли его девочки зов Дорофея? Только бы не задержались. Всё-таки, здесь он и муж, и отец... Хотя, надо признать, слова до сих пор звучат непривычно. А уж сын - вообще смешно!
  Евгений поцеловал Настю и пристроился рядом.
  - Иду, иду... - пробормотала она.
  Светка металась. Давление перемен.
  
  2. Университет
  
  Певица
  
  Флёр с трудом выползла из постели и выглянула в окно. Да, граница была
  там, всего в сотне метров от Главного Здания Университета. Вокруг не осталось ничего - ни факультетов, ни улиц, ни дальних домов - до горизонта тянулся сплошной еловый лес, зелёный с голубизной. Это не сон, всё правда, хотя была маленькая надежда, что к утру всё образуется и она "сдаст дела".
  Она Пела уже два месяца, и вчера силы были на исходе. Раньше её поддерживали Дорофей и Веда с Зеноном, но когда родители исчезли, тогда и началось это безумие. Флер с Дорофеем знали, что остаются одни, что им следует разделиться, чтобы выполнить каждому свою задачу, что будет трудно... Но думать и планировать одно, а делать - другое.
  Дорофей ушёл из Москвы сразу, два дня назад. Эти два дня она прожила в чаду: шла к зданию Университета перед беснующимися людьми; пыталась отключить сознание от ужаса; Пела призыв; отталкивала безумие прочь от Университета и - пряталась: зачем всем этим сотням пришедших к ней людей знать, кто их призвал? Они - вместе, там, где быть необходимо. Её задача, вероятно, выполнена.
  Вчера к вечеру, уже через лес, прорвался последний, испанец, который едва тащился за маленьким сыном. "А ведь это не он пришел, - вдруг подумала Флёр. - Это его сын приволок! Бледный малыш с горящими глазами, Мигель". Она отвернулась от окна. На административном этаже, где она поселилась, было, слава богу, пусто. По соседству устроились Мигель с отцом, да компания крепких мужчин расположилась где-то за лифтовыми холлами.
  Сегодня была первая ночь, когда Флёр не видела себя во сне Ярославной, поющей на стене. Ведь она не могла не спать два месяца, а Пение рождало образ Ярославны, надоевший ей до тошноты. Везёт же Дорофею - он Поёт только эти два дня. Ну, может, ещё чуть-чуть... и отдыхай! К нему идут дети... Стоп! А Мигель откуда на неё свалился? Что-то всё же не рассчитали: один потомок оказался с ней. Ну ладно, где народу под тысячу, один ребенок не помеха.
  Ночью ей приснился Дорофей. Но - старик! Он сидел у огня с другими пожилыми и взрослыми людьми и Пел. Флёр проснулась от его Пения. Почему он поет взрослым? Опять путаница, или это её Пророчество даёт будущее? Что, снова Петь? Флёр ужаснулась.
  Нет, сейчас не надо. Сейчас - этап ожидания. Нужно жить и ждать, куда повернёт события собранная ею толпа. Флёр снова впала в полусон-полуявь, спрятавшись под одеяло. Было холодно. В глазах мелькали обрывки страшных картин: растекающаяся из прорванных труб вода, намёрзшая волнами на тротуарах, отсветы пожаров в хрустально-прозрачном льду... И безумные, хитрые, злые, похотливые глаза, отражающие свет и вспыхивающие красным... Сознание провалилось глубже, ища спасительных воспоминаний. Вот! Видение.
  Звенигородский лес, углом вдающийся в развилку дорожек. Флёр забирается в подлесок и находит липкий, прохладный, юный маслёнок. Детский восторг! Маленький Дорофей, хрупкий и глазастый, ползает рядом, собирая землянику. Мать с отцом входят к ним, в пятнистую тень, с яркого солнца, освещая лица детей из-под приподнятых веток. Флёр берет Дорофея за ручку, и они бегут через широкую просеку с пожухшими папоротниками к берёзовой светлой рощице. Родители идут следом. Там, в рощице, палатки, и радостные люди встречают детей. Радость делает тело лёгким, Флёр будто взмывает над собой, видя всё со стороны: себя с Дорофеем - они машут родителям; и вдали - дом в горах, среди скал - там стоит Веда и смотрит на тропу. Флёр понимает, что мать следует за ней - и в то же время ждёт её на пути дальше.
  Тропа пролетается мигом: по гребню песчаной дюны, поросшей соснами и пылающей земляникой; через болотце с розовым горцем и ятрышниками к купе лещин - и опять вверх, по петляющим тропкам, в сосновый лес. Издали дом в горах светится белым. Только сначала... спуск в темную долину, а там - снова: вверх, в сосны и утреннее солнце. Там ждут Веда и Зенон. Там июнь.
  Сознание, всегда бодрствующее при видениях, подсказывает: палатки - перевалочная база. Вот что такое Университет! Перевалочная база. Но зачем?
  Вместо ответа - снова видение: обрыв, усыпанный шлаком и поросший сухими ветками полыни, утратившими запах и запудренными пылью. Скатившись вниз, по болотистому лугу можно добраться до травяного пляжа. Люди на одеялах и махровых полотенцах - россыпью. Едят яйца и помидоры, купаются, утопая ногами в тёплом жирном иле. Речка змеится, заросла камышом и рдестами, лишь у пляжа - излучина чистой воды.
  Флёр неприятно на пляже. Отвращение к жиже поднимает её вверх. Сверху, и как бы присутствуя в теле рулевого, она плывёт на лодке вниз по реке, через заросли. Там лес подступает к болотистому берегу, корни деревьев торчат и мокнут в воде. Там, среди белых водяных лилий, в старицах, ныряют и прячутся русалки; плавают, подняв головки, водяные змейки; деревья трещат, пугая. Там тень. Только солнечные зайчики изредка пробиваются к воде.
  "Что-то не так, - замечает парящая Флёр, - выхода нет". Но упорная Флёр, что у руля, плывет дальше. Вот к левому берегу выходит расщелина скал, вся в закатных лучах, и Флёр покидает реку и летит вдоль расщелины вверх: мимо держидерева с яркими веерами-семенами, мимо голых отвесных скал - к вершине горы. "Туда пешком не дойти", - замечает она. Там отвесный обрыв с парапетом. За ним - маленький каменный домик в одну комнату - сторожка отшельника? У парапета Веда смотрит вниз, в рассвет: там грузовики, похожие на жуков, огибают гору по серпантину, везут что-то на восход; "Там - кόпи", - говорит Веда.
  - Зачем везти что-то туда? - спрашивает Флёр. - Ведь ископаемые должны везти оттуда? - И вдруг понимает: "Туда - правильный порядок: концентрация подобного; оттуда - распад и хаос".
  Веда обнимает за плечи и поворачивает Флёр: вот он, спуск - трудный, узкий, но есть. А потом - полёт через долину, по тропинке среди сосен в южную гору, к дому Веды. Сейчас он пуст, сер и гол. Ещё не время...
  Видения хлынули волной. "Нельзя без защиты! - кричало сознание. - Нет Дорофея, ты открыта!", но истощённая Пением Флер уже уплывала в сон на волне видений, пропущенных за эти два месяца.
  Сон, как обычно - повторение прошлых видений.
  Снова Звенигород, почему-то скрещенный с Троицком. Старый кругленький автобус, в нём только она и водитель с карими глазами. Она выходит на предпоследней остановке и идёт через тенистую берёзовую рощу к дому. Это теперь её дом: она - старшая в семье. Но в квартире уйма людей: какие-то неизвестные ей братья и их жёны - "сестры". Они уже там поселились. Флёр устала, и они, шипя друг на друга, укладывают её спать на раздвинутом столе. Засыпая, Флёр слышит перешёптывание: "Привязать за руки и за ноги - и расчленить". Флёр выжидает некоторое время и тихо вылезает в окно. Бегом к остановке. За ней - родственники. Автобуса нет, зато лихо подъезжает на автокране тот же водитель и подхватывает её. "Братья" впрыгивают на ходу и пробираются к ней от кабины. Флёр пятится к установленному сзади крану. Спасения нет?
  Тут шофёр прибавляет газ и подмигивает - "Держись!". Флёр вцепляется в крюк, грузовик круто поворачивает, и она на крюке влетает во второй этаж высотного здания, разбивая стекло. Грузовик с огромной скоростью увозит кровожадных "братьев". Флёр, невредимая, встает на ноги среди битого стекла. Спасибо, шофёр с карими глазами!
  Выплыв из сна, Флёр ещё видит его черты. Это - Мигель, только взрослый. И тогда, давно, в видении, шофёр был похож на Мигеля. Дежавю? Ведь она ещё не знала Мигеля.
  Снова сон: Мигель забыт. Платформа пуста. Электричка - тоже. Нет даже машиниста. Флёр с Ведой входят в вагон, и электричка трогается на юг. Вокруг - только густые ели. Тишина. Высунувшись в окно, Флёр видит цель: ровная просека в бескрайнем еловом лесу упирается в здание Университета.
  Опять повторение видения! Так вот почему она выбрала Университет, а ведь она совсем забыла о том, давнем видении. И она уже знала про ели! Теперь картина та же, но наяву...
  Видение. Зенон вешает две белых рубашки на верёвку. С них течет вода. Он поворачивается, улыбаясь ей серыми глазами, кивает куда-то влево. Там - снова его спина. Он в тельняшке, закладывает последние кирпичи. Новая печь готова. Скоро топить. Зачем он в тельняшке?
  Зенон поворачивается, блестя орехово-карими глазами... Это - Мигель!
  
  
  
  
  
  Пришедшие на зов
  
  Флёр почти совсем пропустила события этих дней: она лишь пару раз спускалась вниз из своего убежища. Остальное время она спала, продолжая Петь из последних сил, и не видела, как собирались люди...
  А люди собирались медленно. Некоторые, особо смелые, сбивались в группы уже на Ломоносовском проспекте. Они шли к Клубной части. Другие, более робкие, боящиеся безумия окружающих, подходили со стороны зон и Главного входа. Не многие знали Университет, но именно они впоследствии соединили группы в конференц-зале.
  В холле Клубной части царило ожидание. Каждый новый поворот вертушки вызывал ищущие взгляды - вдруг знакомый? Входящие осторожно заглядывали внутрь: что там, безумие или безопасность? Робко входили и бродили по холлу - тоже искали знакомых. За редким исключением, таковых не находилось: каждый здесь был одинок.
  Побродив по холлу, усаживались, часто на корточки: скамейки уже были заняты - и начинали ждать. Никто не знал, чего ждёт - главное, вокруг не безумцы. Кто шёл с пустыми руками; кто тащил рюкзак или сумку, птичью клетку, кота; а один - буйноволосистый и чернобородый, с лысиной на макушке, держал банку с лягушками. Редкие иностранцы сбивались вместе, но и там группки были маленькие - из четырех-пяти человек. Перевозбуждённые дамы базедова сложения пытались вещать на публику, но от них отшатывались: слишком уж они походили на безумных. И это, как ни странно, помогло: вскоре дамы, собравшись в стайку, зашептались, не рискуя прервать ждущую тишину.
  Появились центры кристаллизации: граждане с животными сбились вокруг чернобородого волосатого с лягушками - физтеховского программиста Миши; образовалась кучка астрологов, возглавляемая Фёдором, и сразу часть перевозбуждённых дам перебежала под его крыло; столпились знакомые поневоле конкурентки - бабки Аграфены, Василисы и Любови - потомственные предсказательницы, гадалки и травницы. Признанные оккультистки бросали величественно-презрительные взгляды на эту шушеру. Их тоже окружили поклонницы.
  Становилось тесно. Тупое молчание переросло в многоголосый гам, входящие пугались. Но вот уже на месте охраны встала полная организаторских амбиций дама, которая решительно загоняла новичков внутрь. Появилось посольство из других зон и люди, знавшие планировку здания. Возникла необходимость организации жизни: ожидание пока ни к чему не привело. Близилась ночь. Хотелось спать. Не на полу же? Каменном?
  Фёдор переговорил с Мишей и Василисой, и они собрались увести свои группы на ночевку в общежитие зоны "В". Но тут величественные дамы пришли, наконец, к соглашению, кто из них главнее, и увешанная камнями Дарья потребовала созвать всех на организационное собрание.
  
  Ответственный за объект
  
  Костя бросился к лифту - слава богу, ещё работает... Она может прятаться сколько угодно, но на общее собрание мы её все-таки вытащим. Что за эксперимент, когда объект все время спит?
  Удалось. Флёр немного удивилась, что её обнаружили, но покорно отправилась за ним на собрание. Ведя её в толпе, Костя поймал одобрительный взгляд Виктора, а Генка даже подмигнул - надо же, втёрся в доверие! А начальство не преуспело. Так ведь это он её обнаружил! Вот уже два года он ведет её сигнал.
  Когда его пригласили в этот ящик после окончания физтеха, он страшно плевался. Диспетчер! Наука побоку, даже железки - побоку. Сиди, пялься на экран и ищи сигнал. Тут ещё случай приключился: свихнулись ребята, отслеживающие одну супружескую пару. Там была несущая низкочастотка с такими модуляциями, что в один из вечеров, когда диспетчеры прослушивали акустику, забулькали оба - и привет. Дебилы. Эвакуировали глубокой ночью: тогда в Главном здании никого нет, а вечером студенты мельтешатся - свист пойдет. Теперь, со всеми допусками, да свидетель того случая - поди, уволься! Вот это начало работы! Начало из начал. Одна радость - жильё и прописка.
  Костю посадили в свободный поиск. Что новое найдет - его. Ну, естественно, где другие сгорели, туда и он полез: ведь запись того низкочастотного приёма выбила еще и компьютеры. Она, может, и есть, да считать невозможно. Тогда он пару железяк приспособил - преобразовывать частоту. А вместе с преобразованием и модуляции ушли. Но все же тупое отслеживание с преобразователем выдало новую фигуру - Флёр. Ага, моё!
  Он, на радостях, с докладом к Генке, тот его - к Виктору, а Виктор аж позеленел, затрясся. Мы, говорит, её давно передали на кодирование, три подхода сделали, скольких агентов подложили - не держится кодирование. Неделю-две, и привет! А слом кода - агент обратную волну получает. Спились. Это кошмар, а не объект. Молодец, говорит, что нашел волну. Смотри, но только издали. Близко нельзя - поломает.
  Да, он на неё посмотрел. Хороша девица, но вся где-то в себе. Выяснял: они её через церковь взять хотели, в монастырь загнать. Ей всё бабки верующие ручки целовали, исповедоваться хотели. Любят, говорят, ей исповедоваться. Но не вышло. Любовника ей нашли. Продержался полгода. На улице её ловили после психотронного удара - соображать не соображает, а код ломается! Костя за эти годы так с ней сросся, что смотрит на сигнал - её видит. Конечно, пеленгатор сделал, но точность... куда там! В Университете её бы ни за что не нашли, кабы не это Костино срастание. Идет - и тянет к ней. Ну, и Виктор пару раз помог.
  Пьёт он, Виктор. Может, сам её кодировать пытался? Ненавидит уж очень. Сейчас весь пышет злобой: вокруг полно его объектов. Кодировал-кодировал, а они на Флёр, как пчелы на мёд, сбежались. Кто же ему виноват? Не ты сделал людей такими - не лезь их крушить!
  Нет, до полного безумия начальство не доходит - ту пару, что сломала диспетчеров, и пальцем не тронуло, боится. Видно, подспудно верит в то, что такие существа могут влиять на мир. А вот как, в какую сторону - только сейчас проясняется. До того оставалась надежда, что все эти граждане - вероятностные выбросы психики, безумцы.
  Костя вел молчаливую Флёр под руку и вспоминал, сколько времени ушло на эту задачу. А два месяца назад - началось. Заработали все известные каналы, да ещё с модуляциями. А что у коллег в Америке! Они своих сенсов здорово проворонили, а когда нашли - поздно уже, не подступиться, диспетчеры горят, как те наши бедолаги. Их объекты на месте, к нам только пара на гастроли приехала, с ребёнком, да с таким хвостом, что наши совсем одурели. Из Европы начали сползаться объекты, а там и все материки подключились. На шабаш? За ними - их слежка, за их слежкой - наша, и все наши, шевелящиеся, тоже под присмотром.
  Костя не помнил, когда спал: круглосуточные дежурства, начальство сверху дергают, оно туда мычит - ну откуда им знать, что случилось? Сигнал Флёр закрыт той самой низкочастоткой, преобразователь не берёт, ищи её - не ищи... и вот, наконец, двадцать второе. Аннун, мать твою! Волки, говорят, воют и сбиваются в стаи, к домам идут. Дыра, как говорят Костины объекты, прямо таки в подземный мир. Или же - Змееносец, слив нечистот. Унитаз, то есть, санобработка.
  Той ночью было его дежурство. Поспал там в уголке, в комнате психреабилитации, и в бой: диспетчеры из-за модуляций все в наушниках, рискуют брать акустику. И началось! Владлен орёт, что у него "Синий платочек"; Васька прыгает под Летку-Йенку; у других и Нино Рота, и "Зеленые рукава", Легран, Массне, "Интернационал" и "Вставай, страна огромная" - ну, наборчик! К двум ночи собрались они на чай, наушники сняли, двери открыли. Из дверей какофония - сил нет. Зато ясно, что не манкируют. У Кости - трансформированный рёв. И вдруг на всех каналах - тишина, а из его наушников - что-то явно смысловое. Убрал преобразование - симфония. Всё трясётся, там и голоса запели, в голове дрожь мелкая, сердце стучит, к пароксизмальной тахикардии подбирается - их профессиональная болезнь. Симфония и у других пошла, все разбежались к пультам; потом - тишина, а на преобразовании, на волне Флёр - сигнал. Генка над Костиным плечом склонился. "Абзац! - говорит, - Песня Крысолова" - и выключил преобразование. Так там, вместо симфонии, тоже Песня Крысолова, но с другими модуляциями: зовёт, но как-то слабее. Ну, пока они записывали, пока восхищались - проворонили начало. Генка за пульт сел, к Виктору послал Константина. Как тот из комнаты вышел - всё! Васька по полу ползает, мелочь собирает, весь трясётся - уронил. Костя помог. "Вась, - говорит, - почему не за пультом?". А Васька - хвать помощника за карманы! "Отдай, - визжит, - украл мои деньги!".
  Тут Владлен входит, плату тащит - из пульта выдрал: - "Домой, домой, комп починю, буду в преферанс играть", - и глазами так бешено ворочает. Костя попятился к Генке. "Они свихнулись", - говорит. Генка за пультом как приклеенный: "Иди к Виктору, пусть разбирается. Его компетенция".
  Ну, пробился Константин через диспетчеров - там всё в таком роде: кто к жене, кто к детям, кто стулья вертящиеся домой волочит, кто к бабам; наверху - стрельба. Ошизели охранники: палят друг в друга. Мама моя! Значит, у них не болезнь диспетчеров? Костя - скорей к Виктору, а там Алексей восседает, разглагольствует: "Пора народ собирать. Всевышний, Иисус, грядёт". Костю веселье разобрало: ведь вот оно, событие, наконец, вместо скукотищи за пультом. А Виктор синий стал, хоть и рыжий. Кивает. "Да, - говорит, - пора собирать народ". Ну, генерал напыжился - и пошел собирать. Под пули охранников: они-то - тоже народ.
  Виктор Косте удивился:
  - А ты чего?
  - Все свихнулись. Песня Крысолова. Геннадий за пультом, - отрапортовал Костя... так Виктор аж зажмурился - и шумно так отдувается.
  - Ну, слава богу, я не один нормальный! Крысолов? Кто?
  - Флёр. И ещё кто-то.
  - Знал ведь... - шипит Витька.
  И пошли они в диспетчерскую. Народ в основном уже рассеялся - разбежался согласно мании. Охранники, пытаясь достать друг друга, ползали по полу вокруг тела светлой памяти генерала. Не выйдет. Раньше помрут. Боевик наяву! Никого не видят: цель одна, глаза в кучку, а что рядом - не для них.
  Поёт Костина девушка, и без пульта слышно: поёт. Вот вам и свободный поиск. Вот и Косте очко выпало...
  Геннадия от пульта оторвали - у него блеск в глазах, руки трястись начинают. Скорее посадили за пульт - снова нормальный. Вот так. Пришлось переноску настраивать, дали Генке в руки, и пулей по месту жительства. Пеленг Флёр не берёт, а душа к ней рвется. Второй сигнал решили позже брать: пульт слабый.
  Заскочили к ним домой. И выскочили. Витька за сердце держится, Генка вообще не соображает: у них дома все с крыши съехали. Тогда за руль Костя сел. Поехали по Ленинскому - посмотреть, как и что. Ужас! Мужики осатанели, по проспекту в два ряда ползут, за девочками. А те - кто бегом в крике, кто тут же и падает, а многие толпой мужиков бьют, душат, пинают... Не их дело, пусть милиция реагирует. Решил было прибавить ходу, выскочил с мигалкой - никто не боится, прямо в лоб рулят. Едва ноги с проспекта унесли.
  На улицах гонки, стрельба. Сидели до утра в скверике под домом Флёр. В доме тишина - спят. Думали, может, к утру пронесёт - ан нет, утром отыгрались: машины бьют, с балконов падают, орут. Как Флёр пробилась, не понять, однако вышла и потихоньку пошла с сумкой по проспекту. Вокруг столпотворение, а она словно в коконе. Не видят её, что ли? Только вздрагивает и поёт. Не вслух, ясно, сигнал даёт. Как мышь летучая.
  Когда всего так много, уже не жалеешь. Но страшно - одна сделала такое? Пока шла, проверили её дом. Куда она от них денется? А в доме нет ни родителей, ни брата. Как упустили - не поймёшь. Наведались еще к паре - Летке-Йенке и Интернационалу. Нет их!
  Виктор злобствует, считает её виновной; Генка помалкивает, в пульт смотрит, а Костя думает: во Флёр ли причина? Или всё, что они видят, это развитие непонятных событий? Говорили же, что Земля проходит через поток повышенной плотности вещества? Может, это явление более высокого порядка, а Флёр только спасается?
  Флёр устроилась ... надо же! - в их здании, и они переехали на тот же этаж, но подальше - и от греха, и чтобы не настораживать. Всё равно в отделе больше сотрудников нет, а им и переноски хватает - зачем ещё пульты?
  Больше сотрудников нет... Да ведь свихнулись они на том, в чём уже была слабина! Ну кто не знал Васькиного сумасшествия с деньгами? Просто у них ослабли социальные пружины, исчезли сдерживающие факторы - и всё.
  "Вот, - думал Костя, - если собрать все последние мелодии, что звучали тогда в диспетчерской, - получатся основные человеческие чувства. Что же, наши утраченные объекты соединяли в себе определенное чувство? Они это называют эгрегором. Ушёл эгрегор (ушёл, ушёл - Витька весь день проверял), и нет больше его проявления? Нет рамок эмоций - нет нормального мозга? Значит, люди свихнулись потому, что ушли те, кто объединял их чувства, а через них - объединял людей. Люди остались в одиночестве, без музыки чувств! Логика не имеет направления - направление задает эмоция и рамка. Исчезли - и мозг рассыпается... Действительно, сколько катающихся секс-пар мы видели той ночью, а ведь только пыхтели. Ни одного победного конца! И всё это - Флёр? Простите, я в богинь не верю.
  Всё бы ладно, да только мы-то как в этот паноптикум вписались? Тут же сплошь оккультисты, экстрасенсы, зелёные и прочие отклонения? Правда, Генке без пульта была бы хана. Он так и проглядел в него эти сутки. А ведь мы с Витькой держимся без пульта?".
  Флёр взяла Костю за руку.
  - Спасибо, Костя, дальше я сама. - И спокойно нырнула в толпу. Костя так и застыл в проходе. Размечтался, что сумел к ней прибиться! И вообще - размечтался. Говорить надо было. Принудительно. Эх! Навязываться теперь не стоит. Наблюдаем издали. Победитель недоделанный!
  
  
  
  
  
  Собрание
  
  Флёр была как в тумане. С ней бывало так: всё слышит, но до сознания доходят обрывки. И реакция замедлена. Трансляция ещё не закончена, но мозг уже совершает какую-то новую, неведомую работу. Флёр научилась в таких случаях полагаться на течение событий: управлять своей судьбой в таком плотном шлеме она не могла.
  Там, на сцене, долго спорили, кричали про Апокалипсис, про судейство и избранность... Но раз ничего не происходило - поневоле следовало ждать, а значит устраиваться на новом месте.
  В зале многие были на грани срыва - сохранив свой разум, они потеряли близких. По сути, бросили их на произвол безумия. Просто не было другого выхода: пытались привести безумных сюда, но их состояние ничуть не изменилось. Многие видели рыдающую мать с безумной дочерью. У входа девушка вцепилась зубами в руку матери, и та никак не могла затащить её в вертушку. Но, когда удалось внести девушку в холл, она расшвыряла всех и убежала через Главный вход. Мать ушла за ней.
  Сохранившие рациональный разум старались теперь не впасть в безумие, которое казалось страшнее смерти. Но и они были подавлены и плохо соображали. Одинокие и малочувствительные продолжали заседать.
  Рядом с Флёр худенькая женщина подняла руку.
  - Я у вас зарегистрировалась, но хочу уйти за сыном. Он исчез вчера ночью. Может быть, он не безумен, вернется, и мы с ним придем обратно?
  - Назовите фамилию, и мы отметим, что вы ушли, - донеслось из президиума. Флёр наклонилась к женщине.
  - Если он не безумен, то сам найдет выход, - прошептала она.
  - Но там же опасно!
  - Вы можете не успеть.
  - Куда не успеть? Здесь-то всё хорошо.
  - Доверьтесь ему. Положитесь на судьбу.
  - Ну, девушка, у вас, наверное, нет детей! Мне мой Алик дороже, чем собственная безопасность! - И женщина убежала отмечаться.
  "Ладно. Что там говорят о расселении?".
  - Центр координации мы разместим в башнях зоны "В", где расположены профессорские квартиры, - сообщила Дарья, потряхивая самоцветами.
  "Ну да, - подумала Флёр, - и сами там устроитесь с удобством...". Потом она вспомнила эти башни и вскочила.
  - В башнях никого размещать нельзя, это опасно!
  - Почему, собственно?
  - Я это чувствую.
  - Вы, девушка, претендуете на место самого главного экстрасенса?
  Посовеститесь, здесь вся элита, и никто ничего не чувствует!
  Флёр села. Судьба должна решать сама. Зря влезла. К ней нагнулся сосед справа, маленький не то монгол, не то бурят.
  - Почему вы не сказали им, что это вы их созвали?
  - Потому, что больше я ничего не делаю. Созвала - а теперь и сама не знаю, что будет.
  - Но вы сохранили их от безумия! Разве об этом не стоит сказать, чтобы они вас послушали?
  - Зачем? Если мои слова будут цениться только за это, то и мои ошибки будут принимать без критики. Я не готова управлять ими. Пусть разбираются сами.
  Флёр съёжилась. Как он узнал? До сих пор её никто не заподозрил. Остаток заседания она просидела как на иголках, и сразу ушла, чтобы не продолжать разговор. На собрании всех переписали. Флёр записалась в комнату общежития, но ушла к себе. Она ещё Пела. Только завтра к вечеру здание окружит лес, а днем Москва будет полыхать. Мать Алика вернуться не успеет...
  Как там начальники обращались к толпе? - "Братья и сёстры"? Что-то знакомое...
  Мигель
  
  И было завтра... Лес окружил здание около пяти вечера, когда солнце уже зашло, и во тьме заблестел слежавшийся снег в отсветах освещённых окон. Вдруг вздрогнул горизонт, небо посветлело, исказились контуры далеких зданий, и, скачком, изменилось всё: не осталось и следа отдельных корпусов, сузились крылья здания, исчезли решётки. Лес вошел на территорию. Ближайшие двести метров заняли берёзы - старые, покрытые мхом, с трещинами коры - и молодой подрост. Кустики заячьей осоки и мятлика пестрели редкими опавшими с деревьев листьями. Всё же основная масса деревьев оставалась зелёной и глянцево блестела под дождем. Наступил светлый пасмурный вечер, температура резко возросла, и снег потёк ручьями с крыш.
  За кольцом берёз стояли сине-зеленые плотные ели с ветвями до земли, похожие на детские пирамидки: друг друга не теснят, но и пустого места не оставляют. И так - до горизонта.
  
  
  Погас свет. "Электричество! - подумала Флёр. - Вот и начинаются наши испытания. Зато теперь до меня добраться непросто, жить спокойнее".
  За окном скачком изменилось освещение - подсвеченное пожарами зимнее небо превратилось в пасмурный осенний день. Капал дождик. Флер бросилась к окну. Лес! Только лес, и больше ничего - ни пожаров, ни домов. Пять вечера - и светло! В один миг зима сменилась ранней осенью: на берёзах видны желтые пятна осенней листвы.
  На мгновение пробилось солнце и осветило выбирающегося из подлеска мужчину. Его тянул за руку ребёнок. Флёр побежала к лестнице: последние - это её гости. "Откуда я это взяла? - подумала Флёр на бегу, - А, раз хочется, значит, надо!".
   Она подхватила на руки ребёнка и пригласила мужчину с собой.
  - Я - Мигель, - представился ребёнок. - Мы с папой приехали из Испании. К тебе.
  Мужчина растерянно улыбнулся.
  - Простите его, он придумал ехать в Россию, а теперь и сюда меня привел. Ждал встречи с... кем-то.
  С ней! - ребенок указал на Флёр.
  Та не знала, что сказать.
  - Вы так хорошо говорите по-русски...
  - О, моя жена была русская. Её уже нет с нами.
  - Сожалею. - Флёр помялась. - Могу вам предложить поселиться рядом со мной. Есть, правда, и общежитие...
  - Нет! - решительно встрял Мигель. - Только с тобой рядом.
  "Сколько ему лет? Девять-десять, не больше. А крутит отцом, как хочет. Ну, устрою, а там пусть сами разбираются", - решила Флёр и проводила их в соседний кабинет. Потом рассказала, где найти остальных людей, где столовая, и ушла к себе.
  Мигель тут же устроился спать. Отец ушел вниз знакомиться.
  А население кипело: начинался новый этап. Флёр только у себя поняла, что больше не Поёт. Всё! Сил нет. Потом будем жить дальше, а сейчас - спать.
  
  3. Территория
  
  Дела семейные
  
  Дорофей исчез на рассвете: грибное время зиму кормит. Лидия возилась на кухне, пытаясь сразу согреть чайник и начать готовить обед в маленьком очажке. Наступала жара, и готовить в печи, перегревать дом ей не хотелось.
  Как давно она не готовила серьёзной еды! Да и опыт был небольшой: они со Степаном прожили только два года. Лидия долго не могла оправиться от потери Алика: ей в голову не могло придти, что замуж она выйдет не за него. Ведь они, кажется, любили друг друга...
  А Алик после очередной ссоры ушел к Руфине. Всё казалось, что он вот-вот вернется, но Руфина забеременела Евгением, и Лидия осталась одна. Их было слишком мало, чтобы позволить себе одиночество: без пары остался Степан, и Лидия, волей-неволей, вышла замуж за того, кто почему-то никому не приглянулся.
  Степан был резким, тяжелым и упрямым. Лидия была для него таким же долгом, каким и он для неё: Степан надеялся увести у Вардана Веру. Вот, ждали-ждали оба свою любовь, а остались друг с другом. Нельзя сказать, что брак был несчастливым. Сознавая свою внутреннюю вину, каждый из них был заботлив и ласков, но так уж получилось, что оба рвались из дома и жили, видимо, только работой. Ритуальные домашние действия: еда, огород, скотина, стирка, ремонт - создавали подобие семьи. А у подобия не получилось главного - детей. Может быть, со временем чувства притупились бы и ребенок появился - но двух лет не хватило. Не хватило любви, что ли?
  Ребёнка от Алика она вытравила: пила всё подряд, раздобыла даже хинин.
  Нет, не могла она позориться, когда Руфина гордо таскалась за Аликом даже к колодцу! Хорошо, хоть на горбу у него не сидела!
  А Степан бродил по Рубежу. Тогда они сразу выбрали рейнджеров для надзора за Рубежом, но мало кто эту работу выполнял - так, числились. Ведь за границей надо было следить помимо основных дел. Ирония состояла в том, что и Вардан, и Алик тоже были рейнджерами. Но исчезли в те годы Костя, Тигран, и - её Степан. Те, первые двое, успели родить детей: они женились рано, не то, что Степан. У Кости даже двойня - Ирка и Инка.
  Получается, что зря спасал Степана Дорофей: даже его генов в Общине не осталось. Будто и не было Степана. А может быть, он жив? Попал в какой-нибудь там временной пузырь или даже прорвался? И живет себе где-нибудь на Большой Земле, а она плачет? Плачет... о Степе, об Алике, которого они помянули ночью с Дорофеем. О себе. Седая вся. И ведь тоже - нет детей. Сгинешь - и не останешься ни в Общине, нигде...
  Резкий стук прервал мысли Лидии.
  - И хорошо, а то рыдаю, словно девушка, - пробормотала она, промокнула глаза и пошла открывать.
  - Вы кто? - свирепо спросила ее взъерошенная глазастая девчонка. - Вы почему тут? Тут Дорофей живёт! Один! И никто ему больше не нужен!
  - Как это не нужен? Мне все нужны. - Дорофей подошел сзади и, поставив корзину, снял девчонку с крыльца. - И Лидия мне нужна, и Светка, вон, свирепая, мне тоже нужна. Хотя и не умеет вежливо себя вести и знакомиться со старшими.
  - А что она здесь делает? - завопила Светка. - Зачем она здесь с утра пораньше?
  - Лидия будет здесь жить, Света, - резко ответил Дорофей.
  - А где она была, когда тебе плохо было? Когда ты зимой болел, кто тебе чай готовил? Она, или я?
  - Ты, ты, спасибо. Но у нас с Лидией общее дело.
  Светка зарыдала.
  - Дорофей, дедушка! Подожди, пожалуйста. Подожди только три годочка! Тогда я за тебя замуж выйду! Я буду с тобой работать! Я буду тебя защищать! Это не её, а моя работа! Только подожди!
  Дорофей ошалело посмотрел на Лидию. Та внимательно разглядывала Светку.
  - Ну, Светка! Мне ведь через три года восемьдесят стукнет! Я Лидии в отцы гожусь, а она тебе - в бабушки! Прадед я для тебя, понимаешь?
  - Ты не старый! Зачем ты тогда во сне меня звал? Зачем просил: "Приходи, Света, женой мне будешь, будешь охранять меня от зла"? Я знаю: если дождёшься - сразу молодым станешь, как в сказке. Только со мной! Зачем тебе она?
  Лидия плечом отодвинула растерянного старика.
  - Я его ученица, девочка. И ты - тоже. Если хочешь его любить - люби. Защищать - защищай. Замуж хочешь - вот, через три года и спросишь: "Дорофей, возьмёшь меня замуж?" И вообще, тихо! Мальчишки идут.
  - Дедушка Дорофей! - издали кричали Васька с Лешкой. - Ты нам снился!
  Что нам к тебе приходить надо, - уточнил Василий.
  И девчонки тоже тебя видели. Они сейчас грибы отнесут, и тоже к тебе
  придут, - закашлял Алексей. - У нас трудовой фронт, мы грибы собирали. Только эта вот, - он показал подбородком на Светку, - сказала, что сразу к тебе пойдет. Ну, так что? Учиться с утра будем? Или это у нас закидон совместный случился? - И, не переводя духа, расшаркался перед Лидией, содрав соломенную кепку. - Алексей.
  - Лидия. Врач из Команова хутора.
  - Врач? - испугался Васька. - А что, дедушка заболел?
  Ну ты что, Васька, не видишь - он тоже с грибами! Можно, я вас буду
  звать бабушка Лидия? - И Лешка кокетливо захлопал ресницами.
  От калитки шла Настя с девочками.
  - Э, да тут полный сбор! А ты, дочь, почему здесь с утра? Ведь занятия у вас после обеда?
  Светка надулась, промолчала.
  - Нет! Нас дедушка Дорофей с утра позвал, - объяснила Ольга.
  - И вас? - удивилась Настя. - Дорофей, что случилось?
  - Это я трублю сбор.
  Ольга забеспокоилась.
  - Так тогда побежать, всем сказать надо?
  - Нет, Оля, мне нужен только тот, кто меня увидел, да еще не поленится сам сюда придти.
  - Это игра такая?
  - Да, - таинственно прошептал Дорофей. - Называется "Страшный сон".
  - Ну конечно, - забубнила Юлька. - Ничего в тебе страшного нет, дедушка Дорофей. Просто ты стоял и махал - мол, идите сюда. Чего же тут страшного?
  - Горите, дровишки, горите! Шуруй, кочережка, золу! Жаркόе из Маши и Вити сегодня подам я к столууу! - процитировал Лёшка Дорофея и замахал палкой.
  Дорофей окинул взглядом детей. Светка засияла. Верно, он им только рукой махал. Что же наконструировалось в её сне? А она, видишь, довольна...
  - Настя, будь добра. Пока собираются, сходи с ребятами на плантацию, срежьте пару корзин шалфея. Вон, Дашка бежит, её прихватите. И не спешите - часок вам даю. Можете прополоть.
  
  * * *
  
  Проводив Настю с детьми взглядом, Дорофей повернулся к Лидии.
  - Ну-с? Почему мы плакали?
  Лидия, дергая себя за косу и сбиваясь, попыталась передать Дорофею цепочку своих невеселых мыслей.
  - Алик. Думаю, я любил его как отец, Лидия. Мне тоже больно. Главное, неприятно, что он в таком окружении прожил жизнь. Конечно, он любил тебя. Мне всегда казалось, что он отказался от тебя, чтобы от чего-то уберечь. Хотя Евгений - довольно удачный результат этого брака. А уж Светка - та вообще чудо в перьях! Правда, крутит что-то Евгений, понять не могу, а зла не чувствую. Будто отстраняется от всех, как иногда Алик, помнишь? - Дорофей помолчал. - А Степан? Ты действительно страдаешь? О тебе речи нет. Твой генофонд - ты сама, как Дора и Денис. И хватит. А о нём?
  - Меня гложет вина: я не родила ему ребёнка. Не вообще ребенка, а именно его. Я не могу спокойно видеть чужих внуков, когда у него не было даже сына... Светка - внучка Алика, правильно я поняла? Если в той семье и не было любви, то хотя бы были дети и внуки! А я лишила Степана такого продолжения.
  - Ну, годы прошли. Сказать тебе правду? Ты помнишь, у Веры был первый из всех рождённых у нас детей, ты ведь уже тогда мне помогала? Иван. Да, Иван. Тут Вардан со своей южной кровью всех опередил. Потом детей у них долго не было. Степан уже женился на тебе.
  Но однажды Вера дрогнула: Вардан был как Лёшка, помнишь, всем глазки строил, всех обнимал... Она что-то придумала, решила, что Вардан изменяет, и, естественно для нее, решила отомстить. Разумеется, со Степаном - зачем было искать кого-то еще? Всего-то раз изменил тебе Стёпа со своей давней любовью, больше они не встречались. Вскоре он ушёл в Рубеж и сгинул. А Вера забеременела. Приходила ко мне делать аборт. Я уговорил, запугал: аборты-то мы не осваивали.
  Гены Степана теперь есть в Общине. Разве ты не почувствовала в Леоне мужнину кровь? Но, кроме меня, никто не знает. У меня в генеалогиях запечатанный конверт, вскрывать только при выявлении наследственных болезней. Зачем травмировать Вардана и Леона? Так что есть у тебя пасынок, можешь радоваться молча. И внук есть - Васька. На Веру не злись - она тут игрушка судьбы: нескладно, неладно, а есть результат...
  Знаешь, моего деда хоронили три последовательных жены и любовница. И все рыдали на плечах друг у друга. Мать моя возмущалась! А может, Степан в том, ушедшем, мире был бы любим? И даже не одной? Но тут - ничего не досталось: и про сына не знал, и что Вера с горя с ним связалась, догадывался, и перед тобой кругом виноват... А все-таки у него есть сын. Так как ты реагируешь на это сообщение?
  Лидия реагировала: рыдая. Какие обиды? Жаль Стёпу. У неё же есть Леон. И Васька. И, наконец, Вера?!
  Дорофей понял, что пора менять тему.
  - Нет, но Светка-то какова? - восхитился он. - Замуж за меня собралась. В моей педагогической практике были огрехи - но не до такой же степени!
  Лидия забыла печали.
  - Постой, Дорофей! Огрехи были: Марина.
  - Ну, брось, Лидия. Она просто созревала и не видела вокруг взрослых
  мужчин.
  - Мы все созревали. И всё-таки кого-то видели. Правда, в основном все видели Алика, но разобрались же как-то. И потом, ведь она долго была в тебя влюблена. Почему ты не женился?
  Дорофей задумчиво напомнил:
  - Вас было поровну. Это не я определил. Мое дело было Петь и вывести вас, с нужными генотипами, из Смуты. Вырастить вас, женить и ждать. Я - вот он. Уже есть. Как и ты. Мы учили, лечили, воспитывали. А кто-то просто рожал тех, кто нам позарез нужен. Как я мог отобрать Марину у Валерия? Их Сима - мать твоего внука Василия и жена Леона. Где был бы Васька? Васька, пришедший на Зов?
  - Ну ладно, в прошлом с тобой все ясно. Жертва воспитанников. А сейчас - Светка. Ты знаешь, что она - Слухачка?
  - Да ну?
  - Она шла к тебе выходить замуж. Согласен?
  - Положим.
  - Должна была петь от счастья. А когда я открыла - она уже была мегерой, сразу кинулась на меня. Значит, почуяла.
  - Согласен. Ну, это радостно. Но вот как насчет невесты?
  - А вот это, скажу тебе, вопрос серьёзный. Если её сон изменён - это не подсознание, а предзнание. Такой сон не должен меняться. Все видели одно, она - другое.
  - Лидия! Окстись! Как можно?
  - Очень просто. Сейчас она талдычит, что должна тебя защищать? Пусть. Ты сам говоришь, времени мало. Пусть реализует то, что хочет. Не брак, разумеется. Пусть тебя защищает. А ты будешь защищать их всех. Нас всех. А тебя... Вдруг это и есть её задача? Не мешай. Она разобралась и накладывать на тебя лапу при всех не будет. А уж наедине - отбивайся.
  - Ой! Да я от неё бегать начну... Хотя - нет. Знаешь, в детстве, в три года, я влюбился в воспитательницу. Ночами не спал: планировал жениться. А она от меня бегать стала, в другую группу перешла. Я заболел. Мама меня очень жалела. Думаю, дура была та девица. Я бы её всегда любил. Правда, потом, с горя, влюбился в девочку из группы. Поменялся с ней горшками и носовыми платочками. Платочек долго у мамы жил: с козой-дерезой.
  - Ты, Дорофей, просто Дон Жуан какой-то, - хихикая сквозь слезы, сказала Лидия, выходя на крыльцо. Они отпустили Слух, погрузившись в эмоции: у крыльца с ошеломленным видом стояла Марина. А они её не выслушали!
  - Здравствуй, бабуля - красна девица, с чем пришла? - приветствовал её Дорофей, выйдя с ножом и грибами вслед за Лидией. - Что скажешь, как поживаешь?
  - Да я так... - заторопилась подавленная Марина. - Я просто варенья тебе принесла. Бегу по делам, вот, захватила передать по дороге. Бери. Побегу дальше.
  - Постой. С чего это ты про меня вспомнила?
  - Да давно собиралась. А сегодня за грибами мимо иду. Поздно уже. Бери. - И Марина побежала к калитке, неловко выбрасывая ноги. - До свидания! - крикнула она, не оборачиваясь.
  - Спасибо! - прокричал Дорофей, и разочарованно повернулся к Лидии. - Надо же. Случайно. Как вмастила, а я-то обрадовался!
  - Не знаю... - прошептала Лидия. - Что она слышала? Ох уж, эти
  влюблённые! И в старости, как жеребята.
  
  * * *
  
  Марина бежала к лесу, злясь на себя. Ведь позвал её Дорофей, надо было это сказать - и не смогла. Эта Лидия там, с утра пораньше: "Ты, Дорофей, прямо Дон Жуан". И так ей противно стало, так обидно. Валерий злобствует, пьёт. И вроде рядом Дорофей, рукой подать, а стыдно жаловаться: знает он, что Марина так всю жизнь на него издали и проглядела...
  Зачем он звал её? И ведь не во сне - наяву? Совсем она от горя с ума сошла. Что ни обида - Дорофей в глазах. Хватит! Жизнь уже к концу, пора только на себя полагаться. Не такая уж она слабая.
  Марина вытерла слезы и потянулась за маслёнком - такие жёлтые и шершавые росли только в её любимом месте. Там редко кто бывал. Скрипели деревья, в тени синели ягоды можжевельника. Баба Марина пришла по грибы.
  
  4. Университет
  
  Костя и Лес
  
  Мы отправили Генку наверх, в лабораторию, посмотреть на дисплей, а то он с переноской совсем окосел. У верхних лифтов столкнулись с этой кошмарной бабой, которая вся в камнях. Удивительно: они, экстрасенсы, все какие-то недоделанные. Кто кривой, кто жирный. А эта - губастая, да ещё красит эти губищи свои сковородником. Вся в родинках, не грудь - вымя, зад по полу скребёт - а царица! Куда ни глянь - камни светятся. Смотрит так кокетливо на Генку нашего, а ему и невдомёк - он сигнал разглядывает. Знает, что больше никуда смотреть нельзя, а то ошизеет.
  - Что это вы такое смотрите? - свистит эта упырица.
  - Да, знаете ли, у нас эксперимент идет, - рассеянно отвечает Генка. Я толкаю его в бок. Совсем обалдел! Секретную работу рекламирует! Кончится эта бодяга - так мадам Дарья везде рассвистит, и Генка с работы вылетит.
  - Это мы поспорили с ним - сколько он сможет одно и то же в этой игрушке разглядывать. Вот и разглядывает уже вторые сутки, - говорю.
  - Какое самообладание! Мир рушится, а он разглядывает игрушку, - комментирует её прихлебала - типичная такая, которых хлебом ни корми, дай очередные курсы экстрасенсов закончить. Глазки выпучены, зубки наружу, волосики торчат - моль, в общем.
  - А мы решили в минералогический музей съездить. Камушки посмотреть, - жеманится Дарья.
  Ну да. Посмотреть. И прибрать. На заду у неё ещё ничего не бренчит и не светится. Посадил их в лифт. Сам в другом поехал - к себе. Витька там Флёр бдит, скрывается за углом. Совсем шпиком заделался, хоть это и не наша работа. А я не желаю! Я пошёл валяться. Интересно, что мы тут жрать будем? В столовке активистки всё оприходовали, но ведь народу - тысяча без малого! Они там дежурства устроили, котлеты жарят - будто всегда тут жили. И что потом? - Никто не думает. Ну, если всё это затянется? Посылать в город фуражиров? Кто же пойдет? Страшно ведь, вдруг свихнёшься?
  Свет погас. Надо же! Это фокус. Ведь мороз на дворе. А плиты? А лифты? А холодильники? Тут Витька влетает: бежим, Флёр понеслась куда-то вниз. Я к окну, что с её стороны, пошёл посмотреть - во дворе мужик с ребенком, с ней разговаривает. И пошли вместе.
  - Вот, - говорю, - сейчас вернутся. Нечего бежать.
  Подошли к её кабинету - Витька снова синеет. Не зря: рядом новый кабинет появился - такой же, но в зеркальном отражении. Вместо обычной комнаты.
  - Всё! - говорю. - Мы уже совсем в виртуальном мире.
  Пошли снова в окно смотреть. И только тогда сообразили: светло! Дождик. Лес. Ну, в общем, как сейчас. Мы с Витькой плюнули на Флёр, выпили из лабораторных запасов. Не поймешь: то ли живы, то ли нет, а может, уж вовсе не в себе. И тихо как-то в душе. Хорошо пошло.
  - Вить! - говорю. - А ведь Песня кончилась.
  Он прислушался.
  - Где Генка? Где пульт?
  Кинулись мы наверх по лестнице, полпролета прошли - и всё. Дальше глухой потолок. Шпиль из окна виден, а входа нет. Лифты стоят. Побежали к бабе Дарье в её дирекцию, в профессорские апартаменты - может, к ней заглянул? Вышли во двор - лес. И входов в корпус нет. И их башен - нет! Только общежитие.
  Вернулись. Так эта спящая красавица уже спит. И ребенок в новом кабинете - тоже спит. Больше не могу. Допиваем остатнее во тьме. Спать пора. Генки всё нет. Может, утром образуется?
  
  Хрустальный шар
  
  Василиса вернулась к себе после совещания с Фёдором и Мишей. Одним ударом, когда пришёл лес, отсекло весь руководящий состав - башни исчезли, как не было. Вместе с сотней людей и списками. Они снова стали главными, им предстоит решать, как дальше жить. В башнях пропало и несколько иностранцев, которых Дарья знала по международным конгрессам и затащила в руководство. Остальные иностранцы, живые и здоровые, обретались в зоне "Б", у магов, и при Фёдоре. У магов их, пожалуй, больше.
  Что это было за совещание - сплошной маразм. Практически ничего не понятно, ясно только, что права была та девица, что предупредила на собрании. А кто она - никто не помнит, в общежитии её нет. Фёдор не в состоянии трезво мыслить, всё рассуждает о переходе из Козерога в Деву, и бурчит что-то о Башне, которая грядёт... Михаила больше волнует корм для животных, нежели еда для людей. Электричества нет, на улице тепло, консервов практически нет, и шеф-повар Мария Филипповна в ужасе. Вода, канализация, летне-осенняя одежда - ведь все в зимнем...
  Ни к чему так и не пришли - стемнело. Разошлись чуть не бегом: в коридорах тьма! Свечей нет. Миша попробовал включить фонарик - не работает. Магнитофон на батарейках в комнате Фёдора - тоже молчит. Так что все виды электричества, кроме разве органического, приказали долго жить.
  Пока шла по коридору - из комнат стоны, рыдания... кошмар. Ладно, если бы паника где-то в одном месте, а то везде! Зато попугай у Мишиного Стаса орёт на весь коридор весьма бодро.
  Вот и освещение - два зелёных глаза. Это открыла дверь Люба. Кошкины глаза отражают луну.
  - Любочка, что там за рыдания?
  - Почти у всех голова болит и депрессия. Может, от страха? Мы решили пока не лезть. Темно. Нам, знаешь, тоже страшно.
  - Утром начнём обход. Созови остальных травниц и зайдите за мной, чтобы успеть до завтрака.
  Люба с кошкой ушли. Дождь кончился. Луна. Звёзды. Ясное небо. Фёдор, небось, изучает, когда там его Башня.
  Василиса заперла дверь и села перед секретером. Пальцы покалывало - хорошо. Что бы ни случилось, но к ней снова пришла Сила. Эти два дня она приходила в отчаяние: без Сил как можно Спрашивать? Ведь предсказание - дар, без Силы - это глупости, выдумки. Свечей нет - для заседаний! А для гадания - есть! Разве она могла бежать сюда без своих главных вещей? Всё взяла, весь походный набор. Василиса на ощупь поставила зеркало, зажгла свечи и уставилась в магический кристалл: карты сейчас не помогут, тут изменение посерьёзнее. В глазах расплывались грани...
  Нет! Только не он! Перед ней стояло лицо Коли. Отвратительнее жеребца она в жизни не видела. И он здесь, с магами, в зоне "Б". Вглядываясь в ненавистное лицо, Василиса пыталась переключить видение: ей нужно предсказание, а не физиономия домогающегося её самца. Она была восторженной женщиной, обожала дамские романы и твердо верила в незыблемость семьи. Её специализацией были привороты, предсказания они делала только для себя. А приворот - святое! Сколько любящих пар она создала? А скольких мужей вернула в семью! Своей семьи у Василисы не было - так часто бывает у колдуний. Кто её вытерпит?
  Лицо Николая приблизилось, расплылось, обволокло Василису, ударило теплом. Оно стало прекрасным, притягательным. Губы зашевелились.
  - Открой, Васенька, открой дверь.
  Василиса встала, потянулась к замку. Из-за двери раздался шёпот: "Ну же, маленькая, поспеши. Иди ко мне".
  Сознание расслоилось: часть его кричала, не пуская к двери. Но... кристалл светился. Василиса открыла дверь.
  Николай встретил её солёным поцелуем. "Господи! - подумала Вася. - Я же его ненавижу!".
  А Николай уже задувал свечи. Василиса помимо воли подошла сзади, обняла, прижалась, взглянула в зеркало при свете последней свечи... Медленно раздевая женщину, Николай что-то бормотал, а в зеркале сменялись лица заговорённых ею мужчин. Лицо Николая плыло, меняя облик. Он воспалённо дышал и уже начал грубо срывать оставшуюся одежду, стискивать грудь... "Это насилие" - билось в её голове, а тело млело и поддавалось грубым ласкам, вопреки её выбору. Василиса любила нежных мужчин, а Николай вёл себя, как торопливый кобель из очереди, вдавливаясь зубами в рот, сопя и ударяя в неё во все убыстряющемся темпе.
  С каждой мучительно сладкой схваткой она отдавалась разным мужчинам - всем, кого привораживала для других.
  Николай, сопя, оделся и молча ушел. А Василиса всё содрогалась в оргазме отвращения с вынужденными, лишенными свободы, искорёженными её заговором мужчинами. Стоны перешли во всхлипы, мужчин сменили женщины... Сознание отключилось. Сердце билось всё медленнее.
  
  
  Отвращение насилия уничтожило мозг. Безумная Василиса очнулась, вскочила и выбежала во тьму - прочь из здания, в лес.
  
  
  Приворот
  
  Николай был уже у Аграфены. Ночь предстояла тяжёлая. И как его хватит? Бабы, правда, млели, как и обещал Филипп. Сам Николай магом был слабеньким: так, лицедействовал, шипел, двигал бровями и пускал в ход свои недюжинные сексуальные потенции. Жил понемножку, только вот падали под него совсем не те, кого он по настоящему хотел. Скучно было. Николай презирал людей и всегда мечтал о чем-то таком, апокалиптическом. Когда горела Москва, он позабавился: насиловать безумных - это ново. Даже с трупом рискнул. Нет! Всё же лучше, чтобы это была нормальная здоровая баба, и чтобы ей было больно. Жена ушла от него, смешно сказать, потому, что он её щекотал. Она так здорово плакала, что сразу возбуждала его. Ну, правда, как можно получить удовольствие в мещанской теплой постели, по
  расписанию? Это пресно. От этого он терял силы.
  Тянуло его, впрочем, к мужчинам... Но родители так вбили в него: мужчины - табу, что Николаю приходилось искать других утех. И теперь, среди смятенных душ, его силы росли. Два дня он был не в себе! Совсем немного повеселился по пути - и всё. Два дня без сил. Но сегодня, едва появился этот лес, Николай снова задрожал, как гончая.
  А Филипп созвал их и сказал: "Вот теперь пора брать власть. Эти начальственные дуры, наверное, пропали. Остались знахарки. Будем подчинять". И расписал всех по именам. Господи, как много! Но Филипп обещал - сопротивляться не будут, приворожит. И что сил хватит.
  Кто там следующая по списку?
  
  * * *
  
  Филипп валялся на кровати и смотрел в небо. Как он и рассчитал, Сила росла. Не нужно было и отслеживать - с каждой победой его мальчиков он ощущал новый толчок. Как это достигается - не его дело. Противно. Он вообще питал отвращение к сексу: секс отбирает так необходимую ему сейчас магию. Ведь если они попали в этот заповедник, значит, он прав - магии принадлежит будущее. И там власть будет у того, кто сильнее.
  Есть здесь противник. Маленький такой, плосколицый монгол. Ну, посмотрим, чья возьмёт! Сам Филипп гордился русской школой, да и происхождение у него редкое: тут и единственный сын единственного сына в пяти поколениях колдунов, тут и бабки-ведьмы. Была в детстве мысль лечить, да бабки отсоветовали - неблагодарная и опасная работа. Пошёл в магию, как дед. Отец развлекался Даром, а не пользовался. Филипп отца презирал, как презирала и мать: ведь Дар дан, чтобы получить власть над людьми.
  Ну что творилось в этом мире? Уму непостижимо. Миллиарды дураков под управлением таких же. Новый мир надо строить иначе. Какую-нибудь помесь рабовладения с феодализмом? Придумаем, спешить некуда.
  Интересно, а чего хочет монгол? На собрании ошивался около девушки, что-то ей шептал... О, море секса! И маги там тонут, так что вряд ли монгол - серьезный противник. Девушка, конечно, красивая. Филипп задумался, вспоминая её лицо. Тренированная память детализировала, лицо наплывало... Он задрожал.
  
  Бой
  
  Измученная снами и видениями Флёр рухнула в тишину. Мозг отказывался работать дальше. Через час он отпустил тормоза... Теперь в сознание Флёр ворвался ужас. Мелькали сцены насилия - здесь, в общежитии! Гибнущие женщины, похотливые мужчины - все лица ей знакомы по собранию. Флёр пыталась вырваться из сна, что-то предпринять, но сон держал её крепко, сотрясая тело отчаянием. Картины насилия сплелись в колесо, мигающее сценами и лицами. В центре проступило красивое молодое лицо мужчины - он вглядывался в неё! Стоны, плач слились в истошный вой. Лицо приближалось, пугая холодом... Флёр непроизвольно поступила так, как всегда изгоняла плохие видения: она собрала все сцены воедино и швырнула в это лицо.
  Очнулась.
  - Работаешь? - ласково погладив её по голове, спросил маленький Мигель. - Хватит. Пойдём погуляем. Уже утро. - И он запрыгал к окну на одной ножке, пытаясь не потерять скачущий мячик. - Я - баскетболист, - сообщил он, сияя глазами.
   Напрягшаяся было Флёр расслабилась.
  - Подожди за дверью, я оденусь - и пойдём.
  Золотые глаза? Что-то она не разглядела.
  Светило солнце. Стоял тёплый день начала сентября. Только не было птиц: тишина.
  
  * * *
  
  Филипп был выжжен, он это знал. Силы больше нет, и она не вернётся. Остаться здесь, рабом девицы? Он ведь поползёт к ней на коленях, если увидит воочию... Уходить. Забирать мальчиков и уходить в мир из этого садка для отбора. Как нибудь пробьются.
  Филипп пошёл в зону "В". Там суетились люди: вопреки его надеждам, мальчики тоже выжжены, да ещё безумны. Придётся выползать одному. Всё, в лес!
  
  ***
  
  В коридорах зоны "В" нашли девятерых мужчин на грани полного истощения. Один даже отбивался от помощи - считал, что его насилует труп. Они прожили только до полудня: температура тела выросла за пределы выживания. Лекарства не помогли.
  Любочка рыдала: муки мужчин были ужасны. Филипп появился на минуту и исчез, так и не сказав им, где искать единственного врача: та жила в зоне "Б". Вдобавок куда-то запропастились многие знахарки. Но их поисками занимался Фёдор, Любочке было некогда. И ещё она боялась кошки: та ночью впала в брачное настроение, разоралась и убежала, а потом обнаружила умирающего Николая, чуть не час лежала на нём и никого не подпускала, шипела, щуря золотые глаза.
  Когда стало ясно, что Любочка не справляется, послали в зону "Б" за Филиппом, но он не пришёл. Пришёл какой-то монгол, покачал головой и сказал, что помочь им не в силах. В его глазах не было никаких чувств. Чурбаны эти маги!
  
  Роща
  
  Во дворе Флёр пробрал озноб: неужели все кошмары ушли? Не было холода, льда, пожаров - был тёплый яркий день, солнце и безмятежное голубое небо. И лес. Все беды смывало красотой этого леса.
  Флёр потянула Мигеля.
  - Пойдём, пройдёмся по лесу?
  Мигель всмотрелся в лес и поднял брови:
  - Не опасно?
  "Опасно? В лесу? - Флёр напряглась. Мысли прыгали. Она открыла себя лесу. - Опасно!".
  - Ладно, посидим тут, на солнышке.
  Они уселись на ступеньки и Флёр стала разглядывать лес. Что это? Что-то новое появилось среди берёз. Целая рощица осинок! Лес-то плывёт... Вчера здесь были только берёзы.
  Сзади раздались шаги: из здания вышел угрюмый мужчина с опущенной головой. Флёр проводила его взглядом. Он решительно направился к осинкам.
  - Постойте! - крикнула Флёр.
  Мужчина обернулся, и Флёр узнала того, что был ночью в центре ужасного сна. Она тихо охнула. Он посмотрел на неё, как на привидение, и бросился напролом через крошечные берёзки, будто Флёр угрожала его жизни.
  - Там опасно! - всхлипнула Флёр и побежала следом. Мигель быстро догнал её и ухватился за руку. Флёр была вынуждена остановиться.
  - Подожди меня во дворе, я только попробую его вернуть.
  - Нет. Вместе. Только вместе.
  Флёр нахмурилась было, но потом махнула рукой: - Ты сам решил. - Она почему-то была уверена, что Мигель полностью отдаёт себе отчет в своих действиях, как редкий взрослый человек. - Пошли.
  
  
  Они пробирались по лесу. Трава блестела на солнце яркой зеленью, кочки, разросшиеся до огромных размеров, украшенные первыми опавшими листьями, напоминали зелёные шапки с желтыми перьями, по несчастному стечению обстоятельств упавшие в холодную лужу. Пробираться было тяжело, они пару раз проваливались и с трудом вытягивали промокшие ноги из глубоких ям под кочками. Редко стоящие берёзы не скрывали спешащего мужчину. Тот шёл, не смотря под ноги, проваливался, падал, кажется, повредил ногу - захромал, но все шёл, казалось, куда глаза глядят.
  Глаза Филиппа глядели на осиновую рощицу: деревца в ней стояли часто, и ему удастся скрыться. А потом он пойдёт в ели - и будь что будет. Опасность давила со всех сторон. Но позади ему угрожало рабство.
  Флёр боялась кричать: в лесу стояла неестественная тишина. Они отставали. Раздался шелест потревоженной травы, сзади возникла кошка и прыжками бросилась вперёд к застрявшему у осин мужчине. Флёр беспомощно смотрела, как зверь вспрыгнул ему на спину. Отвернулась: страшно. Мигель потянул её за руку - смотри!
  Осинки утонули в полупрозрачной мари. Мужчина исчез. Кошка драла когти о кору огромной берёзы и орала. Потом взглянула в их сторону и опрометью бросилась дальше, в ели. Наступила тишина.
  - Где он? - потрясённо спросила Флёр.
  - Кто? - изумился Мигель.
  - Мужчина, за которым мы шли.
  - Я вижу здесь только деревья, - отрезал Мигель. - Пойдём, нам пора завтракать. - Он поволок её за руку из леса.
  Флёр резко остановилась. - А как же кошка? " Она же... она его грызла!".
  - Ну, наверное, зверю лучше жить в лесу? - Мигель надулся, обиженный неповиновением Флёр. - Я побегу, а то отец рассердится. Ты иди потихоньку. Не бойся, я не потеряюсь.
   Странный ребёнок побежал, прыгая, как джейран, с кочки на кочку. Догнать и остановить его она не смогла.
  
  Миша
  
  Во дворе стояла возбуждённая толпа, осаждающая Мишу. Тот дёргал себя за бороду и блеял что-то, что явно не вызывало приятных чувств у окружающих. Это сопровождалось криками большого ары и лаем пойнтера. Прочая живность молчала: или боялась ары и пойнтера, или была бессловесной.
  Миша прижимал к себе банку с лягушками. Те висели на стенках. "Это квакши! - подумала Флёр, - Только золотистые, со сверкающими золотом глазами... Какая красота!".
  Тут Миша увидел Флёр. Растолкав вопящих "животноводов", он решительно зашагал к ней.
  - Девушка! Меня зовут Миша. Это вы позавчера на собрании говорили, что нельзя въезжать в башни?
  "Кончилась тишина, - подумала Флёр. - Пора трудиться".
  - Я. Меня зовут Флёр, - ответила она.
  Миша расплылся в улыбке.
  - Очень приятно. Я прошу вас помочь мне: разрешить наши разногласия.
  Флёр внимательно посмотрела на Мишу. Весь какой-то взъерошенный, борода торчит, движения дёрганые - а в глазах горит огонь исступления. Не раж - чувство собственной правоты.
  - А я для этого нужна? По-моему, вы всё верно решили.
  Толпа, не заметив исчезновения Миши, продолжала митинговать. Чем же он их достал?
  Миша осторожно взял её под руку и отвёл в уголок.
  - Понимаете, мы все притащили сюда животных. А кормá кончаются - ну сколько можно взять с собой? Да к тому же многие и вовсе ничего не взяли. Птицы начнут голодать. Ну, зерноядных можно подержать немного на крупе... Так ведь скоро нам самим будет нечего есть. И не дело - птиц крупой кормить. А что до других! - Миша махнул рукой. - Ты знаешь, сколько ест рыба-попугай? Или хромис? И живой корм всем нужен. Здесь даже тараканов нет, не то, что мотыля или дрозофилы.
  Миша в горе не заметил, что перешёл на "ты". Не заметила и Флёр.
  - Ну, и что ты предлагаешь?
  - Я понимаю, это звучит ужасно, но в лесу, возможно, они проживут полноценнее? Ясно же, у нас осталось мало времени. Там скоро будут заморозки, а тут - бескормица. Фёдор говорит, что сейчас начало сентября. Ну, хоть немного поживут? Мы-то раньше сгинем? Как они тогда, в клетках и банках?
  Флёр отмела упадническую нотку. - Но в лесу тишина. Есть ли там насекомые?
  - Пойдём. - Миша крепко схватил Флёр за руку. "Как Мигель", - подумала она и потащилась за ним к лесу.
  - Нужно идти вместе, - бормотал Миша, прыгая по кочкам. - Тогда увидим.
  Они добрались уже до границы елей. Граница неровная, отдельные ели выступают из леса в березняк.
  - Вот! Видишь? - Миша ткнул пальцем в озерцо.
  Крошечное озерцо, полное куколок комаров. И ещё, и ещё - целая цепочка озёр!
  - Вот! - удовлетворённо вздохнул Миша. - Попробуй температуру.
  Удивительно! Вода была тёплой!
  - Так. Рыб расселим по видам, - хозяйственно разглагольствовал Миша, ведя её к елям. Он бесцеремонно ухватил еловую лапу, и из-под его руки вылетело множество крохотных мошек.
  - Птиц насекомоядных выпустим. Ну, а зерноядные продержатся пока на осоке. Или вон, видишь? Рябина! Бузина! И злаки, наверное, не только на опушке есть. Пошли обратно.
  Флёр волочилась за Мишей, размышляя, причём же здесь она? И откуда взялись насекомые, когда лес только что молчал? Тут тебе и озерца на каждую тварь, и еда... Всё Миша нашёл... Или сотворил?! - пробрал её озноб.
  - Зачем тебе я? - спросила она. - Ты же всё решил.
  - Нет. Ты им скажи. Без тебя они не смогут.
  Утомлённые криками люди обступили их. Попугай тряс прутья клетки. Пёс совсем одурел и спрятался в тень.
  - Вот. Пусть она вам скажет! - объявил победоносный Миша.
  Флёр не знала, что сказать.
  - Вообще-то кошка уже убежала в лес. Утром. Я видела, - промямлила она.
  Женщина с синицами залилась слезами и открыла клетку. Попугай разорался. Синицы - какие-то буренькие, с усами, мигом выскочили из клетки и полетели к озерцам, восторженно пища.
  Ара ожесточённо тряс прутья.
  - У меня ещё есть корм, - прошептал Стас. - Джеки, у нас ещё есть...
  Джеки просунула клюв сквозь прутья и укусила Стаса за палец. Кровь хлынула ручьём. Засунув палец в рот и отмахиваясь от охающих женщин, Стас открыл замок. Ара выскочил на землю, взлетел Стасу на плечо и взмыл в небо.
  - Хорошо, что я ей крылья не купировал, - пробормотал Стас. - Хоть попрощалась.
  - Ага! - бодро сказал Миша. - Верный курс! На рябину.
  И другие стали открывать клетки и клеточки. Белки, бурундуки, какие-то цветные крошечные птички устремились в лес: только спинки мелькали да шелестели крылья.
  - Рекс, фу! - крикнул хозяин.
  Рекс, с интересом смотревший на удаляющихся зверей, повернул к нему морду с каким-то жалостливым и презрительным выражением и спокойно пошёл к лесу, подхватив в зубы коротконогого хомячка. Хомячок висел смирно, и Рекс выпустил его, подойдя к опушке. Потом стелющимися прыжками двинулся вдоль опушки и канул в берёзах, белый и пятнистый, как деревья.
  Миша подхватил свою банку, жестом созвал аквариумистов и двинулся к лесу. Вдруг повернулся, подбежал к Флёр и шёпотом сказал:
  - А где устроятся мои квакши? Кубинские? На ёлках? А Петькины колибри?
  - Там будут лианы и цветы, - убежденно ответила Флёр.
  Сатанинское выражение в глазах Миши усилилось. Он заломил бровь, подмигнул ей и поскакал догонять других.
  Флёр смотрела им вслед. Стрекотали кузнечики, и её тяпнул комар. Где-то нежно закричал "Кру" ворон, запел зяблик, по кочкам побежали трясогузки... Живой лес встречал гостей.
  Солнце пекло голову. Удивлённые люди смотрели на опушку. Там суетился Миша, тыча пальцем в воду и расселяя рыб. Флёр пообещала себе навещать рыбу-попугая и принести ей какой-нибудь горшок: это странное существо обожает сидеть в горшке, даже если в него помещается одна голова.
  "Интересно, - подумала она, - а в озерце он тоже будет плавать вниз головой и боком?".
  
  * * *
  
  - Мы будем их навещать! - решительно сказала хозяйка синичек.
  - Нет. Это опасно, - возразила Флёр. - Пока это опасно.
  - Но почему? Вы же там были? И Миша вон, с рыбниками?
  - Не знаю. Пока - опасно. Не ходите туда без Миши, - попросила Флёр.
  И - странное дело! - они пообещали.
  
  Алик
  
  Пропал Мигель. Он не вернулся со двора, и Хуан бегал по зданию в поисках сына. Флёр тоже волновалась. Может, он в общежитии? Она пошла искать.
  
  * * *
  
  Мигель потерялся. Огромное здание было совершенно пустым. Он долго бродил по лестницам, по глянцевым каменным полам холлов... Не было никого. Здание ещё жило, как будто его оставили только что.
  Он спустился в подвальный этаж. Фотолаборатория. Переплётчики. Гляциологи... Вернулся. Пусто. Только в пыльном углу раздевалки стоит почти высохший аквариум с валлиснерией. И на дне - с десяток шаровок, почти задохнувшихся из-за недостатка света: створки беспомощно раскрыты, нога торчит. Мигель осмотрелся. Пыльная банка нашлась под аквариумом. Он набрал воды и пересадил в банку улиток и кустики водорослей. Прижимая банку к животу, вышел из зоны "Б". Там - лес, как-нибудь устроится.
  Не было там леса. Развороченный ямами грунт, в ямах - купоросно-синяя вода, кристаллы купороса по склонам. Озерца белой от извести воды. Едкие испарения, перехватывающие дыхание. Всё - в сине-зелёно-белых тонах. И на горизонте - единственный дом. Маленький Мигель поправил банку, вздохнул и сделал первый шаг. Если остались люди, то только там, хоть на одном из четырнадцати этажей...
  Белое солнце слепило глаза. Мигель шёл среди развороченных рельсов, останавливаясь лишь для того, чтобы поболтать банку: шаровки должны дышать. Ямы остались позади - лишь белые известковые озёра заступали дорогу. И красная вязкая глина. Его ботинки уже весили столько, что Мигель с трудом отдирал ноги от земли. Один раз он упал, но удачно - банку выставил над собой. Ударился затылком, но не сильно, крови почти не было. Выбрался. Дошёл.
  В скверике около дома сидел худощавый зеленоглазый мужчина без пальцев на правой руке. Страшный. Злой.
  Тогда мальчик бежал. На его место встал кто-то другой.
  - Ты?! Что ты наделал? - прошептал Мигель.
  - Я? Это ты снова впал в раж. Я просто показал тебе, чем кончится эта история, если ты не будешь держать себя в руках.
  - Ну посуди сам, Алик, до каких мерзостей они докатились! Они направили разум на внутривидовую борьбу! Они пьют друг друга и землю, как пиявки! Я столько в них вложил ради будущего, а они используют Дар, потакая своим мелким эмоциям. А эмоции! Мой шедевр! Вместо единства привели их снова к животной сути! Хуже, чем к животной! Где ты найдешь столько зла? Зачем их сохранять?
  - Мигель. Я знаю, ты сейчас дитя и не справляешься. Ну не смог я найти ничего лучшего! У Дорофея-то я тебя вырастил... Сам знаешь, все должны попасть в одно время. И так тянули тысячелетиями. Но пойми, если они оказались с Флёр, значит, каждый нужен. Не тебе - так Мише. Что же ты их под ноль выжигаешь? Мише и кроха Дара для жизни сгодится. Это - его владения. А ты десяток мужчин - одним махом! Да ещё через Флёр!
  - Ничего, она сдюжит, сам знаешь.
  - Ну, давай, давай. Мало она сама ошибалась - давай ей ещё твои грехи навесим.
  - Алик, прекрати! Флёр будет моей, и мы уж разберёмся с ней и её грехами.
  - А ты чей? - нахмурился Алик. - Всё ещё детская самонадеянность выпрыгивает? Позволь тебе напомнить: твой прежний раж уже привёл к тому, что тебе теперь так не нравится. Перебрал с Даром! Спокойнее. Земле нужны люди. И вы не имеете права на ошибку. А дирижирую сейчас я! Это мой Этап. В резерве ты - силовик. Но не забывай свою восходящую часть.
  Мигель забурчал и спрятался. Мальчик взглянул на пятнадцатилетнего подростка. Теперь - с любопытством.
  - Дядя Алик, ты что улыбаешься?
  - Да вот, смотрю на твоих улиток. Спас?
  - Спас. Я их даже не опрокинул, когда падал - видишь, шишка?
  - Ну-ка, ну-ка, не болит?
  Алик взял Мигеля за руку. За разговором тот не заметил, что разгром исчез и они подошли к зданию по тропинке через лес. Миша ждал их на ступенях.
  - Вот! - гордо сказал Мигель, протягивая ему банку. - Я спас!
  Миша, улыбаясь, дернул себя за бороду.
  - Ну, ты даёшь! Теперь мы с тобой друзья по гроб жизни. - И он заглянул в глаза Мигеля - золотисто-зелёные глаза.
  
  * * *
  
  Отведя Алика в сторону, Миша спросил:
  - Ты что, обалдел? С такой приметой не мог справиться? Почему пальцев нет?
  Алик грустно покачал головой.
  - Их не у резерва нет. Их у меня нет.
  Миша расстроился.
  - Всё наперекосяк. Как это ты?
  - Синий. Наш вечный противник. Потому и вернулся - у Дорофея совсем опасно, как бы здесь не осложнилось.
  Миша поник.
  
  5. Территория
  
  Трансляция
  
  - Начнем, пожалуй, - сказал Дорофей, устраивая изрядно увеличившееся число людей под ивами за домом. Лидия металась от одного к другому, Дорофей бубнил и напрягался. Что же, из среднего поколения только Настя, Леон и Евгений? Ольга и Юлька радовались: у Оли пришли дед Илья и бабушка Зина, у Юльки - бабушка Малика. Василий жался к Леону, Светка сияла между Настей с Евгением...
  Лёшка с Дашкой остались в одиночестве. Лёшка, обожающий Дениса, устроился между Денисом и Дорой. Дашка гордо села отдельно и явно злилась. "Это будет проблемой, - подумал Дорофей, - хорошо хоть, в неё никто из ребят не влюблён. Васька млеет от Светки, а Лёшка что-то нашёл в Юлии".
  Дорофей ошибался. Светка не выдержала сравнения с прямоугольной, черно-белой Дарьей. Василий, никогда не глядевший на ту в школе, дрогнул под её напором на первом занятии и сейчас не столько слушал, сколько волновался за неё. Дашка не слушала вовсе. Она разглядывала счастливых детей и не желала принимать участие в этой ахинее. Если это не для всех - ей тут делать нечего. Какие-то раскольничьи игры. Когда внимание всех сосредоточилось на Дорофее, она ушла. Василий ёрзал и мешал Леону, но совесть не позволяла ему прервать рассказ. В таком окружении дети сидели молча и почти не лезли с комментариями.
  - Началось это за несколько лет до Смуты, - сказал Дорофей. - Я рассказываю вам то, что видел, как Слухач, и точно не знаю, где это было. По-моему, где-то в Америке.
  Тогда в небольшом университетском городке жили три приятеля, знакомые с детства. С детства же, когда играли в трёх мушкетёров, остались клички: граф, аббат и барон. Когда выросли и выучились, они снова соединились, теперь уже на работе. Тогда близилась Смута, и одной из самых больших проблем человечества были души людей. Многие были очень нервными и ранимыми, не могли приспособиться к жизни. А жить им предстояло в толпе: народу было слишком много. Поэтому существовали целые больницы для лечения таких людей - государственные и частные. И в одной из государственных больниц работали эти трое - биолог Делл, врач-гипнотизёр Дон и главный врач больницы Гарри. Они так и не женились, хотя всем было уже за тридцать, и вели рассеянную холостяцкую жизнь. С этого момента началась наша История...
  И Дорофей приступил к рассказу трансляцией и голосом, упрощая для детей, но транслируя подробности взрослым.
  А дети приняли трансляцию! Пришлось включаться Лидии - с пояснениями специфической и сложной для детей информации. Все очень устали.
  Наконец, Дорофей потёр лоб, сунул в зубы трубку и махнул рукой.
  - На сегодня всё. Обедать. Взрослые - у меня, дети - по домам. До завтра.
  - А приключения? - завопил Лёшка.
  - Завтра - приключения. А сегодня думай, о чем разговор шёл. И тренируйтесь транслировать! Все!
  - Может, нам тоже Кольцо удастся? Правда, мы все разного возраста... - расстроилась Юлька.
  - Молодец, Юлия. Мы все разного возраста, зато - родственники. Иди записывать, пока не забыла.
  - Бегу! - Юлька унеслась в сопровождении Лёшки.
  - Мам! А кто меня накормит? - прошептала Светка.
  - Картошка с грибами в погребе. Разогреешь сама? Ты же умеешь! Только не ешь холодную, - отозвалась Настя.
  - Ага. - Светка поискала взглядом Василия, но тот опрометью убежал сразу после прощальных слов Дорофея. Ольга ждала её, как всегда. Дети ушли.
   Настя неожиданно вскочила и крикнула им вслед:
  - Осторожнее с огнём!
  А на вопросительные взгляды - всё же Светка уже большая девочка? - пояснила:
  - Что-то в последнее время у Светки огонь сильно вспыхивает. Вчера она свечку зажгла - пламя с ладонь. Страшно мне. Какой-то пожароопасный ребёнок!
  
  * * *
  
  Оцепенело сидевшая на поваленной берёзе Марина тряхнула головой. Всё. Кажется, больше ничего не будет. Она не слышала слов Дорофея, и рассказ выглядел скорее как немое кино с эмоциями и отдельными словами, но и того, что Прослушала Марина, было достаточно, чтобы понять, зачем Дорофей звал её вчера. Никаких там глупостей с Лидией - по ощущению Марины, у Дорофея было много людей. Завтра она пойдёт туда, что бы ни вопил Валерий.
  Пора домой. Ой, а грибы? Что она приготовит на обед? Марина усмехнулась. На обед - ничего. Уже - обед. Валерий беснуется. Пусть. Хватит ей безмолвного бесконечного терпения. Но грибы, какие-никакие, надо собрать.
   И ещё... Что-то тут не так, в её любимом лесу. Как-то давит, как в дальнем лесу за ручьём, где совсем не пробраться через бурелом и наступает болото. Пожалуй, нужно зайти поглубже, разведать...
  
  Почему?
  
  Женщины доваривали картошку, грибы уже дымились на столе. Пришлось сделать скамейку на козлах - холостяцкий дом Дорофея не был приспособлен для таких приёмов. Зато огромный самовар, обычно служивший для экстрактов, сейчас пригодился, как и Маринино варенье. Надо будет сказать, чтобы брали с собой еду - картошка идёт к концу.
  Дорофей закурил. К нему присоединился Евгений, унаследовавший
  дурную привычку от отца. Алик курил уже тогда, когда пришёл к Торбееву озеру: всё его имущество состояло из блока сигарет.
  Вот и картошка. Все за столом. Как когда-то, в давние времена, когда он исполнял роль отца трёх десятков подростков. Правда, тогда они жили в кирпичном общежитии и стоял трескучий мороз, а на коленях Малики сидела Дора... Дорофей жевал картошку. Как они постарели! Малика, красавица Малика, тоненькая принцесса, стала квадратной и мускулистой, только лицо всё то же, хоть и есть седина в волосах. Ну да! Они же с Сашей - картофелеводы, да ещё и подсолнечник, и горох. Как она будет приходить? Скоро урожай, и пшеница у всех на подходе. И огороды, и яблони... Ну и время он выбрал для уроков.
  "Ты, что ли, выбрал?" - усмехнулся он. Впрочем, может быть, и до урожая не дойдет.
  А Зина вся седая. Ну, одна же. Костя ведь давно пропал. Так и пристроилась с Ильёй и Камиллой, как выдала Инку. Теперь вот Ольгу пестует. А Ирка у неё где? В Васюках? Точно, вышла замуж и сбежала от матери: ненавидела, что её всё время путают с сестрой. Вот он потрудился тогда с этими близнецами!
  Илья стал совсем мужичком. Скоро окать начнёт. Бросил бахчу на женщин и сидит сиднем на пасеке. Ага! А Дорофей-то всё ждал! Принес-таки медку, только вот сейчас сам половину слопает - такой сластёна! Дорофей думал, он сахарную свёклу растить будет - но госпожа Камилла не пожелала. Свёклу пусть Вера выхаживает, а им пчелки медку на блюде подают - ни тебе растить, ни варить, ни выпаривать.
   А со свёклой... Денис тогда технологию отрабатывал лет десять. Они с Верой, Варданом и Степаном все зимы колобродили, и всё Дорофею на пробу носили. Теперь уж Вера сама справляется, Леон коровами занялся, а Вардан как челнок между ними на велосипеде снуёт - то сено, то копать, то чаны таскать... Такие дети были! Им бы в Университет, в науку, а он их - в поля, на самопрокорм! "Я? - поймал себя на мысли Дорофей. - Ох, и мания величия у тебя, друг. Я - хранил их от голода. Это - да".
  Щебет за столом затих. Он с трудом оторвался от мыслей.
  - Ну что вы на меня уставились? Сказать что-то хотите? Лидия вам всё объяснила?
  - Маловато будет, Дорофей, - точно скопировал его интонации Илья.
  "Вот ведь хитрый, он и ёрничает под меня, только зубы мёдом попортил, скалиться не может". - Дорофей достал трубку. - Спрашивайте.
  - Мне, Дорофей, не ясно. Ты - Певец, мы тебя Слышим. Значит, ты не обычный человек, каким всегда прикидывался? - высказалась Малика.
   - Обычный человек? Ты, Малика, как и все Первые, услышала мою Песню. Других людей было множество. Они не услышали. Ты - обычный человек?
  - Положим, это - особенность нашей генетики, как и Слухачество. Мы - как бы мутанты?
  - Комплексное действие генов. Чтобы Услышать Певца, нужны определённые гены, но, кроме них, ещё куча условий. Вероятность можешь оценить по результату - три десятка из нескольких миллионов, а может, и всей Земли.
  - Допустим, мы - отобранные случайностью нужные генотипы. Ты выводишь нас Песней, сохраняешь нам жизнь. Человечества из нас не получится - выборка мала, да и Территория, сам знаешь... Мы тут как в пробирке инфузории - размножимся и задохнёмся. Зачем?
  - Все согласны с вопросом? - поинтересовался Дорофей. Последовало молчание.
  - А вот резоны обычного человека: "Ну, это когда будет! На наш век хватит и детям останется!". На них ответить сложнее. Никто из вас их не привёл. Ну и как вам живётся?
  - Отлично живётся, - промурлыкал Илья, облизывая ложку. - Особенно, когда мои дамы про меня забывают. Тишина, покой, лес, цветочки... Как вспомню Центр, особенно Тверскую по вечерам - так пчёлок расцеловать готов! У нас тут просто Эдем. Главная моя проблема - шкуры не дубятся и ползут тулупы через год. Ну, так разберусь! И, тем не менее, зачем мы живём?
  Остальные, переварив своё личное счастье, тоже кивнули. Научил их общаться, Дорофей! Одно удовольствие поговорить.
  - Так вот, этот комплекс генов - условие, для развития недостаточное. Это - карточка абитуриента... Возможно, сейчас отбор шёл на способность думать о, скажем, новом человечестве. То есть отбор Видящих во времени, способных управлять, действовать сверху вниз.
  - Ну, уж управляющих у нас в достатке! - фыркнула Зина. - Один Валерий в Совете чего стоит!
  - А разве я вас зову управлять? Тем более, здесь? Пока что это всё - мои досужие домыслы.
  - Ты что, не знаешь, зачем Поёшь?
  Евгений пыхтел трубкой и с огромным интересом ждал ответа Дорофея.
  "Ну, друг, покажи, на что способен! - заговаривал он Дорофея. - Пора". Он нервничал.
  - Не знаю, - отрезал Дорофей. - Предполагаю, но не знаю. Предполагаю, что сейчас наступил второй этап отбора. И Песню я менял не нарочно: так получилось.
  - Сама идея отбора требует ответа на вопрос "Кем?", - вмешалась Малика. - Ведь не будешь же ты говорить, что Госпожа Случайность выбросила нас на этот клочок земли, как наших предков из Африки, вследствие чего те побелели, а мы - стали Слухачами, и, как бы выразиться, визионерами? Как-то эта Госпожа смахивает на тебя, мужского пола, стало быть. Или, может, ты занялся богоискательством?
  - Так его, оп, оп! - запрыгал Илья. Шокированная Зина дёрнула его за безрукавку.
  - Не тронь! Опять полезет по швам! - рассердился Илья.
  Дорофей обвёл всех спокойным взглядом.
  - Бог как вездесущий, бдящий, помогающий - не существует. Такой Бог- мечта комплексующих тётечек, лишённых отца и патрона. Есть Вселенная, построенная по иерархическому принципу. В этой Вселенной на каждом уровне "тела" - материи имеется соответственный запас информации: о себе и, частично, о ниже- и вышележащих уровнях. И запас этики: рамок, законов, в которые заключена материя уровня так, чтобы согласоваться с общей структурой Вселенной, вписаться в Связи - во Все Линии: давать, получать, но не разрушать.
  Тело, дух и душа. Слова негодные, но уже есть. Определяющим во всём материальном мире является осознание взаимосвязей - этика, "душа". Если Связи "чистые" - процессы развиваются, как положено в здоровом организме, возможно предсказание будущего. Скажем, я съел обед. Если грибы собрал хорошие, мои связи с природой в порядке, будущее предсказуемо: я обед переварю. Через четыре часа. Если я связи недооценил, собрал все грибы подряд - меня либо вырвет, либо помру. Неизвестно когда. Предсказать сложно.
  Люди - это маленькая часть определённого уровня материи, думающая только о себе. Как раковая клетка, расталкивает другие, плодится себе на радость. У человека есть тело; есть больной дух, так как информация заложена на фоне нарушенных связей; и почти полное отсутствие души, поскольку человек практически не осознаёт своего места в мире. "Я" - центр тяжести информационного запаса, это не цель. Душа даёт направление от точки отсчёта, "Я". Нет её - больной дух не знает, куда двигаться, а движение ему необходимо. Он либо погружается в "Я", либо мечется, как Валерий с паровой машиной. Он берёт ложные препятствия и создаёт ложную эволюцию. Именно душа определяет: вот Я, вот уровень выше и уровень ниже.
  На первую Песню пришли те, кто генетически получил верное восприятие. Значит, возможность оценить и использовать Связи. Но что у них в информационном багаже - Песня не знает и не отбирает.
   Вторая Песня выбрала вас. И я уверен, что это ещё не всё. Будут ещё испытания. Вы пока исследуете только Связи своего уровня. Определиться с положением выше, с собственным местом в общих Связях - тоже ваша задача.
  - Но вопрос "Кто ведёт отбор" остался без ответа, - сказал Денис.
  Дорофей хмыкнул.
  - Вот иерархическая система. У каждого уровня свой информационный багаж, а центр его тяжести, "Я", - как бы имя личности. По себе знаете: личность многопланова. Каждый из нас - как колода карт. В одних условиях валет, в других король, в-третьих - аж дама или же шестёрка. Карты - это наши роли в изменяющейся среде. А в верхнем уровне роли - это персоны, части общего "Я". Ну, как мы - части "Я" всего человечества... Нет, ближе, пожалуй, амплуа в театре. Если он герой-любовник, пусть геройствует, а не трусит...
  Дальше. Уровни обладают частью сведений о соседних уровнях. Любая иерархия - пирамида. Ясно, что личностей верхнего уровня значительно меньше, чем нас. Их связь может возникнуть только с тем человеком нашего уровня, у которого вследствие комбинационных генетических событий "открыты уши". "Имеющий уши - да слышит". Для имеющего уши сущность верхнего уровня может стать учителем. Но уши - не рот. Если ещё одно редкое сочетание позволит транслировать в верхний уровень - получится диалог и появится беседа.
   Такая связь типа Учитель - Ученик дает возможность взглянуть вверх и обрести себя: свой путь, свою роль. Но на этом пути есть опасности. Чем выше этические правила ученика, тем чище диалог. Иногда уши и рот достаются человеку не определившемуся, жадному, эгоцентрику. Тогда беседа искажается в самом неожиданном направлении и начинается вмешательство зла, а потом и диалоги с ним.
   Зло - это искажённые связи. И оно тоже персонифицировано, как большой вычислительный центр, набитый абсурдными, но непротиворечивыми данными. Искажение круга - и квадрат, и овал, и клякса. Только пропусти искажение! Так что для диалога годится только очень стройная душа, иначе зло, ложь, пролезет в любой форме.
  Людей, способных на связь с верхним уровнем, мало. Они могут получать советы - не приказы! Приказы - уже ложь, так как нарушают правило связей уровней: ненасилие, свобода выбора. Расспросите Лидию.
  Дорофей взглянул на оживившиеся лица. Они думали, что всё сплошь - его фантазии? Лидия кивнула и ободряюще подмигнула, манерно поклонившись. Школа Совета: знает Лидия, когда и как расслабить аудиторию. Дорофей постучал по тарелке, возвращая внимание к себе.
  - Однако в нашем информационном багаже заложена и более широкая
  информация о верхнем уровне: как в любой клетке организма, она шире, чем та, что клетка может использовать. Лишняя информация заблокирована. Просвечивает она очень редко. Человек с разблокированным геномом, может быть, и не Слышит: он действует, часто неосознанно, является как бы рукой, которая осуществляет изменение, необходимое для жизнедеятельности Вселенной. Астрологи называют таких "человек звезды" и "человек туманности" - мол, не отвечает он за свои поступки. Ан нет! Отвечает. Дали больше - больше и спрос.
  - Уф! - прокомментировал Гера, и взгляды обратились к нему, позволив Дорофею незаметно похлопать Евгения по колену. Евгений показал Дорофею большой палец и присосался к трубке. Сколько Певцов - столько теорий, словно живописные портреты одного лица: и похожи, и нет: манера живописцев разная. Но раз Певец Поёт - значит, ему пора.
  - Если есть вертикальные связи и у нас, то мы магами быть должны, - продолжил впечатляющее начало Гера.
  - А ты знаешь, какой уровень под нами? - ехидно спросил Дорофей.
  - Ну... - замялся Гера. - Неживое... Не знаю.
  - И я не знаю. Вероятно, неживое. А может, клетки? Или другие живые организмы? Чтобы регулировать нижние уровни, ты сам должен быть без искажений. Человечество искажено, попытка влезть вниз чревата усилением искажения. Очень может быть, что блок наших возможностей связан именно с этим. Я думаю, путь вниз возможен только тогда, когда уровень окончательно выверен и безошибочен. Сначала - вверх, чтобы потом - вниз.
   - Возможен путь через душу? - спросила Лидия. - Ведь есть люди, отлично чувствующие Связи, но не способные к мышлению?
  - Отлично. Только мышление - не информация, а способ её извлечь. Для того есть и другие пути - через подсознание, например. Люди, охраняемые душой, тоже отбираются. Возможно, это - главный массив отбора: там могут прорезаться правильные интуитивные действия. Уровень Связей у таких людей разный: это может быть человек, чувствующий Связи жизни, вписанный в ноосферу, или человек, вписанный во Вселенную, с более обширными Связями. От нас зависит, куда мы доберёмся в развитии. Каждый проходит испытания сам, и помочь ему никто не в силах. Зато в нашем багаже - способность соединять интеллекты и эмоции, вы - Слухачи!
  Дорофей замолчал и достал трубку. Стиснутые за столом одеревеневшие люди задвигались.
  - Да! Боюсь, я вас заговорил. Обсуждение - завтра.
   "Младшие молчали сегодня, надо будет их расшевелить", - подумал Дорофей и пошёл провожать гостей.
  
  
  На крыльце приютился маленький комочек.
  - Гога! - охнула Зина. - Ты что тут делаешь?
  К ней протолкались Валя с Герой.
  - Я спал, - сообщил пухлый глазастый пятилетний Гога. - И замёрз. Хочу к деду на ручки.
  - Зайчик! Где мама? - заворковала Валя.
  - Я убежал. Я есть хочу, - заныл воодушевлённый приёмом Гога.
  - Зачем? - вклинился Евгений. - Зачем убежал?
  Я вот к этому дедушке убежал, - Гога показал подбородком на
  Дорофея. - Он меня звал.
  Лидия грела еду, Гера ушёл к Ире в Васюки, а Зина с Валей поочерёдно согревали внука в объятиях. Дорофей пытался оправиться от шока: он этого дитятю звал!.. Евгений остался и разглядывал Гогу. Тот совсем разнежился.
  Что делать?
  
  6. Университет
  
  Перенос на себя
  
  Анастасия отчаялась. Большинство травниц возились с умирающими мужчинами, Любочка отмахнулась от неё - вся взъерошенная, с глазами на мокром месте, со льдом из тающего холодильника в руках. А Анастасии что делать? Полна коробочка стонущих женщин, а Фёдор говорит, и у мужчин не лучше. И, главное, были бы какие-то определённые боли - нет! Там тянет, тут стреляет, голова кружится, слабость, жар, пот, потом - озноб. Ну, просто, будто у всех климакс начался. Врачиху нашли - Элеонору Андреевну. Она с мужчинами посидела, Любочке дала ценные указания и сбежала. Хорошо, человек тридцать от Анастасии взяла с собой, в зону "Б".
  А у Анастасии - новое пополнение, ещё тяжелее. Куда деваться? Ни шалфей, ни корень малины, ни совсем уж редкие сборы не действуют. Такое чувство, что жизнь из них по каплям вытекает. И у всех болит голова и путается сознание. У одной флюс вздулся, другая кровью истекает. Боли у них начались, как только лес появился. На всех - одна Анастасия.
  Любочка прислала монгола какого-то. Он походил-походил, потом нахмурился и говорит: "Все больные - экстрасенсы. Все лечили. Кажется, теперь им аукнулось - перенос на себя". Ну как же, ведь их специально обучают, как защищаться. Они квалифицированные! А он всё равно твердит - перенос. Энергию теряют. Как ушёл - померили температуру: у всех тридцать пять с небольшим. Ну что делать? Кофе нет. Хоть йод давай! Помазала йодом, так не все дались - у них, оказывается, щитовидка. Тоже мне! Сейчас у всех щитовидка. Пора привыкнуть.
  Зашла Фёкла. Её мужчина умер. Ужас. Но Анастасия хоть не одна теперь. Фёкла пошептала, руками потрясла. Говорит, у Земли-матушки силу брать надо. "Пойду, - говорит, - наберуся сил, а там - тии...хонько их подымать стану". Ну да, все силы у неё пациент высосал, тот, что умер.
  И снова Анастасия одна. А эти обессиленные капризничают...
  
  Сосна
  
  Фёкла двигалась к лесу. Лес какой-то неудачный. Ели - ну никак не подходят, берёза - дерево нервное. Хоть бы одна сосенка или клён!
  Вот, тут и лягушки появились. Когда нужна была лягушка для этого бедолаги - жар вытянуть, ни одной не было. А теперь - прыгают. Гадюку хорошо бы, отварную дать. Хорошо от озноба помогает. Черви уже не годятся: без поясков, осень ведь.
  Ну, есть тут где сосны, или впустую старуха ковыляла?
  Сосна стояла на пригорке. Крепкая, одинокая, растроúвшаяся к вершине, ветви до земли. Фекла долго копошилась под ветвями, прилаживаясь к стволу. "Силушки бы мне!", - бормотала она, обняв дерево.
  Солнце освещало сквозь ветви бледную кожу черепа под редкими волосами. Тени иголок на голове Фёклы были похожи на птичьи лапки. Она непроизвольно прижалась лбом к тёплому стволу: тот так приятно грел озябшее тело... "Силушки мне", - с трудом прошептала она, дрожа от подступающего озноба. Тёплый ствол, хорошо... Последние крохи жизни уходили в ствол сосны, резко запахла смола. "Силушки мне", - будто шептали ветви дерева. Сил больше не было.
  У ствола прыгала лягушка. Ветви светились на солнце оранжевой корой.
  
  * * *
  
  Фёкла не вернулась. Наверное, испугалась работы. Анастасия перестала бегать по комнатам и устало села на месте дежурного по этажу - пусть сами приходят ныть.
  Забежал мальчишечка, десятиклассник, спрашивал какую-то Флёр. Нет у них такой. Сказал, что приведёт её к больным.
  Совсем мальчик, а пальцев нет! Где это он? Сказал, что на практике, в школьной мастерской. Ничего себе скандал был! Небось, всё начальство уволили? Да, говорит, директора сняли. И убежал. Какая Флёр?
  
  Пора признаваться
  
  - Вы мне позволите быть рядом с вами? - сказал он.
  - Зачем? - изумилась Флёр.
  - Мне кажется, вам нужна охрана.
  - Со мной постоянно Мигель.
  - Какая же это охрана? Мальчик сам нуждается в защите. Мне было бы приятно вас сопровождать.
  Флёр не знала, что сказать. Этот монгол так вкрадчив, вежлив и галантен, что ему трудно возразить.
  - А как вас зовут, простите, и откуда вы?
  - Зовите меня Симон. Не люблю "Семён". Я - алтаец.
  "Алтаец. А я думала - монгол! Дикие мы, всё же, когда сталкиваемся с плоскими лицами". Флёр нехотя согласилась, чтобы узнать причину его настойчивости.
  - Давайте порепетируем: походим вместе до обеда, а там посмотрим, не устанем ли друг от друга. Я ищу Мигеля: он куда-то запропастился. А! Вот и он.
  Навстречу им шёл Хуан, волоча за руку злого Мигеля. Чуть позади пристроился Фёдор.
  - Вот она! - обличающе простёр руку Хуан. - Я вам обещал показать, кто нас сюда созвал. Вот. Она.
  - Не отказывайтесь, - прошептал Симон. - Пора признаваться.
  "Сама знаю!" - сердито подумала Флёр.
  - А вы, - возмущённо продолжал Хуан, - не берите больше гулять моего сына! Вы его потеряли!
  - Я сам сбежал! - завопил Мигель, вывернувшись из его руки и сверкая глазами.
  - Ты ещё ребёнок! И я запретил тебе гулять без меня!
  - Не сердитесь на Мигеля, - вдруг возник рядом с ними высокий зеленоглазый юноша. - Он увидел в лесу меня и убежал от Флёр.
  - А вы кто такой? - подозрительно спросил Хуан.
  - Я? Алик. - И он протянул беспалую руку.
  "Как грустно, - подумала Флёр - Такой юный. Алик? Интересно, пришла ли та женщина, у которой сын - Алик?".
  Хуан удивился, приугас и пожал руку Алика. Мигель сразу в того вцепился. Алик поклонился Флёр.
  - Мы с Мигелем решили вас сопровождать, чтобы он больше не терялся.
  "Ну вот. Теперь я как гусыня с выводком - буду гулять с толпой охранников", - расстроилась Флёр.
  - Так. Куда мы пойдём?
  Фёдор занял стратегически выгодное положение перед Флёр.
  - Позвольте мне вмешаться, Флёр. Я - Фёдор. Мне хотелось бы с вами поговорить.
  - Извольте. Здесь все свои. "То есть хотят ими быть", - пробормотала она чуть слышно. Алик услышал и ослепительно улыбнулся. Симон разглядывал его с подозрением.
  - Я вижу, Симон тоже разобрался, кто нас созвал сюда, - с укоризной сказал Фёдор.
  - Я знал, - констатировал Симон.
  - И не уведомили нас?
  - И не уведомил. Это должна сделать сама Флёр.
  - Ну, так о чём будем говорить? - прервала обмен пылающими взорами Флёр.
  - Меня интересует - зачем?
  - Что - зачем?
  - Вы созвали нас. Зачем?
  - Вы живы? Вы сохранили разум?
  - Да.
  - Вот для этого и звала.
  - Как вам это удалось?
  - Это моя роль. А как... Думаю, Симон... Вы же маг, Симон? - Ну вот, он вам всё объяснит.
  - Но это делалось по приказу свыше?
  - То есть правительства? Нет.
  - Свыше - это Свыше.
  - Ах, Свыше... Да.
  - Значит, вы имеете связь! - возбудился Фёдор.
  - Сейчас нет.
  - Но имели?
  - Да.
  - В таком случае, вы, как представитель тех Сил, что собрали нас сюда, должны входить в организационный комитет.
  - Зачем? - растерялась Флёр.
  - Но ведь возникла масса сложностей! Симон знает.
  - Да, - вмешался Алик. - Там экстрасенсы заболели. Вас ждут в зоне "В".
  - И в "Б", - присоединился Симон. - У меня тоже лежат.
  - Но я не врач...
  - Ну, врач уже пытается. А вы всё-таки посмотрите, - настойчиво нудил Фёдор.
  - У них перенос болезней, которые они лечили у пациентов. Потеря
  сил - и боли, - сказал Симон.
  - Пойдёмте! - ответила Флёр, поняв, что посмотреть проще, чем препираться.
  Мигель ухватил её за руку, Симон подал руку кренделем, и потешная компания отбыла в зону "В", к Анастасии.
  
  7. Территория
  
  Гога
  
  Гога не желал уходить. Дед Дорофей его позвал - значит, он будет жить здесь. А мама пусть пока с Анюткой. Всё равно та всё время вопит и есть просит. Мама то кормит, то пеленает - она и не заметит. Так, или примерно так, мыслил этот юный гений. Он будет с бабой Лидией. А баба Зина и баба Валя пусть идут домой.
  "Господи! - думал Дорофей. - Мне только младенца тут не хватало. Лидии нормально спать надо. Её сны - это связь. А тут - Гога. И обе бабки стоят на ушах: как можно, ребёнок в чужом доме!".
  - Ну Слухач он, - устало твердил им Дорофей. - Я сам не знаю, что с ним делать. Но он пришел. Сам! Из Васюков! Нельзя это так бросить. Скажете, может, ещё груднички появились, Анютка - сестра его? И они тоже пришли бы, да ноги не ходят... Вот это - проблема, а, Лидия?
  - Если ноги не ходят, значит, не их время, - сказала Лидия.
  - Утешила. А то я ясли решил открывать!
  Проблему решил Гера. Он пришёл, принёс вещи и маленькую раскладушку. Ты, говорит, его вызвал, вот и майся теперь. Посмотришь: может, посидит, твои рассказы послушает, заскучает и сбежит. Бабок забираю. Ирка только рада: у неё от двоих голова болит. Так что - вот тебе мой внук, пестуй.
  Не дом - спальня. Везде кровати с раскладушками. Травы пришлось убрать, а то Гога их нюхает.
  
  Как у богов
  
  - Жрите! - Камилла бухнула на стол сковородку. - Вы же у нас Боги! Вам же ничего делать не положено! Это нам, бедным смертным, суждена рабская доля: вам прислуживать.
  - Ну! Кама! Ты чего? - удивился Илья. - Причём тут боги? Мы же делом занимались.
  - Знаю я ваши дела. Ольга рассказала. У Дорофея дурью маетесь вместе с ребятнёй. А ко мне Ирка с младенцем прибегала: твой Гога, Зин, пропал... Забыла раньше сказать: гнула спину на царей!
  - Гога нашёлся. Он к Дорофею ушёл, - невпопад ляпнула смущенная Зина. - Пока там поживёт.
  - А Ирка?
  - Ну, она не против, - радостно поддержал смену темы Илья.
  - Нет. Я понимаю, наш Храчик - идиот, это я всегда знала. Дочери твои, Зинаида, без отца совсем недоделанные выросли. Этот Геркин сыночек, жирный боров, Вах! - танг, только и знает: "Гогиии...Так ты идешь?" - пропела Камилла, передразнивая Вахтанга. - В общем, на молодое поколение надежды нет. Им до лампочки, кому детей отдавать. Но вы-то, старые дурни, что, не понимаете, сколько Дорофею лет? Он ведь из ума выжил: школу устроил. Пора бы уже успокоиться. А вы, мало внуков ему отдали, так и сами бредом занимаетесь. Я сегодня одна кабачков натягалась - всю спину ломит! А Ольга! Нет к родителям - ко мне обедать пришла! Ей ведро помидор поставь - сожрёт, сами знаете. Обеда не осталось.
  - Слушай, Зин, - продолжал отвлекать внимание Илья, - правда, почему Вахтанг говорит с акцентом?
  - Да Герка с ним в детстве играл. Ты, говорит, у нас типичный грузин. Жирный. Зря я тебя Георгием не назвал, а то звал бы Гогии... - и поёт, ну, с акцентом. Так Вахтанг нарочно стал петь, а сына назвал Гоги, чтобы отцу противоречить. Герка-то пытался заставить его побольше работать, чтобы сала поубавить, а он на всю жизнь обиделся. Сейчас, видишь, уже гораздо стройнее.
  - Фу! - выдохнула Камилла. - Стройнее! У твоей Ирки извращенный вкус!
  Илья, наконец, разозлился.
  - Ирка близнец Инки! У них вкус одинаковый! Ты взвесь Храчика, да за брюхо ущипни, а потом чужих детей обсуждай! И, кстати, сало-то у него от тебя!
  Камилла швырнула тарелку в стену и ушла спать. По стене ползли ошмётки кабачков и помидорной пасты.
  - Зин! - подмигнул Илья. - Не сейчас, не здесь, но будет и нам радость. Где-нибудь. Когда-нибудь?
  Съёжившаяся Зина улыбнулась и стала вытирать со стены следы суровой правды Камиллы. Посуду за весь день мыть ей. Всё как у богов.
  
  Западня
  
  Марина всё шла. Собранные грибы уже слежались, квёкли, но Марина не замечала ничего. Она давно прошла свой обычный грибной маршрут, перебралась через ручей. Это - не Ведьмин лес, и даже не дальний, страшный и труднопроходимый ельник.
  Порча шла откуда-то извне. Деревья были неспокойны, птицы - истеричны. Стволы старых сосен с бородами лишайников буквально дрожали. Шарики любимого Мариной оленьего мха съежились, хотя вчера был дождь. В запущенных лесах, где за это время очень расплодились дятлы, их стук - обычный звук леса - раздавался лишь изредка. И вроде погода спокойная - а всё, как перед грозой.
  Старые просеки заросли берёзой, тропы исчезли. Была где-то тропа Леона, он отвечал за этот участок Рубежа, но Марина не знала - где. Раньше она сюда не ходила. Лес заболачивался, зарастал сфагнумом. Это и хорошо: появлялись поляны, где уже не мог расти подрост, и шагалось быстрее. Вода ещё не скопилась подо мхом - просто влажный упругий матрас лежал на земле. И лисички. Марине было не до лисичек, хотя она любила их больше других грибов. Зло уже близко. Темнело поздно, но времени на обратный путь не оставалось - как идти в темноте по незнакомому лесу? Марина не замечала времени: она превратилась в компас, выслеживающий источник беспокойства леса. Рубеж был ещё далеко: Марина шла только четыре часа. Неожиданно показалась поляна. Кажется, здесь.
  Марина не знала, что она будет делать, когда обнаружит источник зла. Просто она отвечает за жизнь леса. Эта странная мысль пришла в голову только что... Здесь, на их крошечной территории, Марина - Мать-охранительница жизни. Она даже остановилась на минуту - так потрясла её эта мысль. Какая-то чужая. Марина всегда была тихой мышкой и такое ей самой в голову придти не могло. Но она была сумасшедшей матерью. И стоило мысли забрести в ту часть её "Я", что была связана с материнским инстинктом, как Марина превратилась в спокойную Силу: в конце концов, уж с рожками в той, прошлой, жизни тоже не всем показывался...
  Вот. Поляна. В центре поляны - странное кряжистое дерево с ветвями, торчащими из похожей на клубень верхушки. Под плоской кроной, напоминающей зонт с ветвями-спицами, не было ни единой травинки - голая сухая земля, круг словно выжжен. С корявых ветвей флагами свисали большие, широкие зелёные листья. Похожие на листья фикуса, но не такие сочные, они просвечивали на солнце красным. Какой-то вид у них... бумажный, будто ребёнок сделал игрушечное дерево на Новый Год.
  Подул ветер, и листья загремели - не зашуршали, а загремели, как замёрзшее на снегу бельё.
  На голом пятачке, упираясь вершиной в ствол странного дерева, лежало тело огромной берёзы. Берёза подгнила к старости, на пне остались трутовики. Но не на стволе - он был гладкий: ни трутовиков, ни опят, ни даже мелких грибков, которые Дорофей смешно называл "маразмиус", и велел кормить ими себя, когда он выживет из ума... Им пришлось бы всей Общиной собирать ему грибы на один завтрак! - Марина фыркнула.
   Ладно, к делу. Мёртвый ствол непривычно гол, хотя пень весь во мху и лишайниках. Но мерзкое чувство вызывал не этот ствол, а именно странное дерево. Заразное оно, что ли? Или фитонциды выделяет, не пуская к себе другую зелень? Нужно оторвать листок и отнести Дорофею. Вдруг оно всё вокруг заразит? Или размножится? Но, вроде, ни цветов, ни плодов не видно.
  Марина собралась с духом и подошла к стволу берёзы. За спиной раздался вой. Рита! - Марина обернулась. Их ручная волчица, выкормленная с младенчества и ушедшая в лес с диким волком Федей, в исступлении выла. Шерсть на загривке поднялась, Рита превратилась в какое-то подобие серого льва. Увидеть её такой дикой Марина не ожидала - ей стало по-настоящему страшно. В вое волчицы слышалась ненависть.
  Бежать к деревьям было далеко, волчица следила за Мариной выпяченным глазом, и та, не задумываясь, вспрыгнула на поваленный ствол: его вершина зависла на странном дереве на высоте двух метров. Только добежать, а там залезть на То дерево и отсидеться... Ну не бешенство же у Риты? Просто что-то в голову ударило. "Успокоится. Я же её из соски поила", - подумала Марина и побежала по гладкому голому стволу. Волчица взвыла и прыгнула, но пролетела позади Марины и упала за пень. Марина успела пробежать до первого сука и уцепиться за него. Сердце бешено билось. Волчица бесновалась, но в круг не заходила. Теперь можно не спешить.
  На лицо Марины упала тень. Прямо над ней раскачивалась ветка странного дерева. Ветка опускалась! Взвизгнув как мышь, Марина, не задумываясь, скользнула под ствол и забилась в щель. Ствол берёзы в этом месте прогибался и лежал слишком близко к земле. Сук сорвал косынку, волосы разметались. Будь Марина слегка потолще, ей бы под ствол ни за что не забраться.
  Марина прижала руки к телу. Здесь были трутовики! И один упирался прямо в затылок Марины, заставляя наклонить голову под невыносимым углом. Пот тёк по лбу, рот касался земли, где приютился мох, щекотавший ноздри. Марине хотелось чихнуть, но она не знала, что может за этим последовать - то ли волчица подберётся, то ли дерево, поэтому жутко гримасничала, сдерживая позыв. Самое ужасное, что ей ничего не было видно - ни волчицы, ни ветви. В любой момент она могла почувствовать прикосновение того или другого, а зло сотрясало всё вокруг...
  Как эта ветвь опустилась? Ведь она была, как и другие, на вершине, метрах в десяти? Марина вспомнила Уэллсовскую "Необыкновенную орхидею" и содрогнулась.
  Доползти под упавшим стволом до границы круга было невозможно, хотя расстояние не больше нескольких метров. И там - волчица! Если бы она лежала лицом от страшного дерева, тогда можно было рискнуть прокопаться... Хотя нет! При этом локти появились бы из-под ствола. Ужас сжал мочевой пузырь. Ну нет! Если из неё высосут кровь, по крайней мере, брюки будут сухими! Заболела голова, шейные мышцы дрожали: проклятый трутовик давил невыносимо.
  Марина вспомнила уроки Дорофея: расслабить все мышцы, тогда можно долго не шевелиться. Начинаем с ног. Дыхание... Марина впала в полузабытье. Рита не выла, но с её стороны доносился какой-то странный шум, будто крупный дождь бьёт по сухим листьям. Может быть, ветка нашла её?
  Под землёй что-то заскреблось. Что, если у дерева движутся корни? Сердце застучало снова. Когда её плечи и голова провалились, Марина завизжала. Корни! Горячий язык лизнул её в нос.
  Рита прорыла широкий лаз, но не рассчитала: всё-таки плечи Марины были шире. Волчица пятилась, с трудом отползая; Маринины плечи скребли по сухой земле. "Теперь я застряну", - уныло подумала Марина. Восторг от спасения прошёл: продвигалась она с трудом, осторожно раскапывая лаз руками. "Хорошо, что земля не слежавшаяся". - И Марина резко оборвала корешок, змеившийся по верхней части лаза: иначе ей никак не пролезть.
  Рита дёрнулась и заскулила - лаз обрушился и земля засыпала ей задние ноги. "Господи, всё не так!" - дернулась Марина и попятилась. Рита подползла к ней. В проёме светилось голубое небо.
  - Ну что? - спросила Марина. - Будем вылезать?
  Рита зарычала. И верно: над проёмом закачались листья чудовища.
  Волчица попыталась рыть в другую сторону. Лаз не держал и осыпался. Теперь они, две одинокие самки, лежали, прижавшись, в остатке Ритиного туннеля, и не знали, что делать. Рита была печальна... Значит, Марина была ласкова.
  
  Спасатели
  
  После ужина прибежала Ольга.
  - Дедушка Дорофей, что-то случилось с бабой Мариной!
  - Что? - вскинулся Дорофей.
  - Она ещё в лесу. Я точно знаю. Я думала - показалось; забежала к деду Валерию, а он спит. И бабы Марины нет. Она точно в лесу!
  
  * * *
  
  Леон занимался в комнате с Лидией: та учила его транслировать. Гога сидел рядом, с огромным интересом разглядывая Леона.
  - А ты-то что умеешь! - рявкнул Леон.
  Лидия изумилась.
  - Я что умею?
  - Нет! Вот этот нахальный юноша!
  - Леон, ребёнок сидит себе в уголочке и молчит. Не срывай злость, если не получается.
  - Как же молчит? Дразнится.
  Гога сидел с невинным видом. Лидия ничего не слышала! Как же он транслирует? И Лидия услышала:
  - Я думаю, что я - он, и говорю сам себе.
  Лидия села. Кто же учить должен? Она или Гога?
  - Ты. Я всем сразу говорить не умею.
  - Вы чего друг на друга уставились? - спросил Леон.
  - Мы... Транслируем! - начала Лидия, когда в комнату вбежала Оля.
  - Скорей! Нужно идти в лес спасать бабу Марину! Она в лесу! Заблудилась!
  Гога спросил Лидию: "Какая она, баба Марина?" - и взял Олю за руку. Лидия с надеждой транслировала образ Марины. Гога закрыл глаза.
  - Она далеко. Там. - Он ткнул рукой. - Вот! Ты, Оля, сама знаешь, где. Её дерево бьёт. И Рита с ней. Им никак не вылезти. Спасите Риту! Она меня катает!
  - Какое дерево? - спросил Леон.
  - Бумажное. Злое! Ветками машет. Хочет их съесть. Страшное! - Гога захныкал и кинулся к сестре за утешением. Оля рассеянно погладила его по голове.
  - Кто пойдёт? - спросил, входя, Дорофей.
  Он уже был одет в "лесную" форму. Собранные по покинутым домам и чердакам кримпленовые вещи он раздал всем в самом начале, и они шили из этих вещей самое незаменимое обмундирование. У него хоть штормовка зелёная, а у некоторых яркие цвета дедовского кримплена выглядели нелепо. Зато - вечные! Ткать-то - разве из крапивы? Нитки, и те - проблема. Вощили все, что удавалось разыскать. Лён сгинул где-то за Рубежом.
  Но уж вязали у него все: и ребята, и девочки. Козы пригодились.
  - Мы с Олей, дорогу показывать, - сказал Леон. - И хватит. Опасно.
  - Нет! - Гога затряс головой. - Деду нельзя без такой маленькой, с глазами.
  - Кого с глазами? - удивился Дорофей.
  - Девочки. Которая с Олей играет.
  - Светки? - Оля запрыгала. - Я сейчас за ней сбегаю!
  - Гога, зачем Светка? - спросил Дорофей. - И вообще, почему мы теряем время?
  Лидия с возмущением уставилась на него, но потом вспомнила, что Дорофея не было, когда Гога демонстрировал свои способности.
  - Потом. Дорофей, слушай Гогу.
  Мы что, на пикник отправляемся? Темень грядёт через пару часов, лес,
  извините, дикий! Куда она забрела?
  - Мы всё покажем, Дорофей, и расскажем по дороге. Оля со Светой нагонят. - Леон заинтересованно взглянул на Лидию. - А вы? Лидия, вы с нами?
  - Мы тут, - сказал Гога. - Нам спать надо. Это - бабы Лидии работа. А я её буду за руку держать.
  Потрясённый Дорофей, не тратя слов, вышел. Леон попрощался и догнал его у калитки. Вдалеке бежали девчонки и Евгений. "Это хорошо, - подумал Дорофей. - Вот Евгений действительно нужен".
  
  
  
  
  
  
  8. Университет
  
  Почему больно
  
  - Это просто наказание! - пожаловалась Флёр последняя из женщин, которых она навестила. - Спастись от безумия, чтобы так мучиться!
  Флёр принимали за начальственную инспекцию; она сразу говорила, что не врач, и помощи от неё не ждали. Так, поплакаться. Свою свиту она оставила на посту у Анастасии, и та сразу ожила - ведь целый набор здоровых мужчин всех возрастов! На Флёр она смотрела с завистью.
  - Ну? - спросила Анастасия, когда Флёр вернулась. - Можно их вылечить?
  - Не уверена, - ответила Флёр, и мужчины в замешательстве посмотрели на неё. К общему цветнику добавился Миша.
  - Мне кажется, - продолжила Флёр, - вам, Анастасия, не надо их лечить. И жалеть не надо. Только хуже будет. Пусть сами подумают, почему больно. Ведь они все брались лечить других людей - пусть разберутся с собой.
  - Но мы должны помогать страждущим, - возмутилась Анастасия.
  - У вас ещё ничего не болит? - резко оборвала её Флёр. - Мы должны избавиться от мании величия! Пойдите, почините унитаз. Уверена, не сможете. А унитаз, между прочим, человеческими руками сделан. Тело человека мы не делали. Впрочем, если грубить, то делали: не руками и не мозгами! Это - не унитаз! И играть в починку - только дальше ломать.
  Анастасия фыркнула и удалилась. Тоже мне, Флёр! Разберётся! И все за ней бегают, как мальчишки. Ну что в ней нашли? Ничего не может, а говорит одни пошлости.
  
  * * *
  
  Фёдор расстроился. Только возвёл Флёр в богини - и на тебе! Флёр в сопровождении мужчин вышла на солнышко: каменное здание стыло, в помещении было холодно.
  - Ну? - спросил Миша, покосившись на Симона. - Так в чём причина, по-твоему?
  - Смотри. Заболели все лекари, несколько травниц, знахарки и колдуны? - повернулась Флёр к Симону. Тот кивнул. Флёр продолжила:
  - Не только те, кто имел дело с людьми. Но начнём с лекарей. Меня всегда интересовала боль: это очень важное свойство - язык тела, чтобы сообщить тебе о серьёзном непорядке. И лечиться к экстрасенсам идут чаще всего те, у которых БОЛИТ! Сенсы чувствуют нарушение схемы тела, используют Дар, зацепляются за больной орган и компенсируют нарушение, но не его причину. Причина сидит, может быть, вообще в окружении, а не в человеке. Если он попал в узел искажения Связей, причина будет тянуть затраченную сенсом Силу на себя! Некоторые лекари способны найти предыдущее звено, так сказать, недоброжелателя. Тогда они просто переносят неполадки на него.
  Но искажение не во втором звене - в узле Связей! Спасли одного - погубили второго, иногда ни сном, ни духом не ведающего, за что. А искажение уже ищет новый путь для нападения на человека. Причина не устранена - будет постоянно тянуть Силу. Экстрасенс вынужден постоянно держать "резинку" Связи с пациентом и тянуть её, чтобы причина не могла сработать! Человек - не отдельность, его болезнь - не только его. Лезешь лечить - держи систему напряжённых Связей. В чём состоит их, как выражается Анастасия, квалификация? - Они учатся держать резинку в отставленной руке: чтобы не больно было, если упустят. Между собой и больным ставят Землю: у неё, матушки, сил хватит. То есть, сосут чужую силу и вносят искажение в гораздо более широкие сети Связей, деформируют то, в чём просто не разбираются. Они пользуются магией, а точнее, Ма - Геей, Матерью - Землёй. Крадут её Силу!
  При ворожбе - то же самое. Сила не своя. Приворожить - искусственно притянуть кого-то, кому место в мире - другое! Опять резинка, а "квалификация" - Мать-Земля, силушку даст, будет держать Связи в чудовищном напряжении, потому что приворожённый рвётся на своё место в жизни, а его не пускают. В итоге перекосится огромное число человеческих Связей, вплоть до того, что кто-нибудь не родится в своё время! Исказится будущее!
  Травницы лечат, пользуясь силой трав, снова Ма-Геи! Если травница якобы хорошая, она любую болезнь подорожником вылечит. Тут не трава, а бабуля работает, и берёт Силу Жизни, Жертву растения. Но если бабуля точно знает Связи, чувствует, как вмешаться с минимальными потерями, какую траву попросить, и - обязательно! - если болезнь вызвана пустячными напряжениями в сети Связей, тогда Ма-Гея сама даст, через травку. Вот и здоровы многие травницы - они на сеть сами надеются. Не сработает травка - значит, нельзя лечить. Между ними и больным Земля как активное волевое начало, а не дойная корова.
  И вот сейчас, здесь, аукнулись неверные вмешательства, оборвались резинки и ударили по магам. Чем больше они внесли искажений - тем выше цена. Чем больше насилия - тем больше боль. Земля не встала на защиту! То ли там, в аду внешнего мира, погибли их пациенты, то ли нас отрезало от Геи как бритвой - но Связи порвались и Гея вернула всё "исправленное" на место, а искажение переадресовала авторам.
  Человек, безвозвратно потерявший родных, получает такой же удар - но опустошением. Они - получили болью.
  - Не всем магам аукнулось, - резко сказал Симон.
  - Может, это приблизительная трактовка. Может, каждый тип нарушений имеет свой способ корректировки. Но я уверена - сейчас наказание будет следовать сразу вслед за деянием, а старые ошибки потребуют осознания: мы потеряли добрую защитницу - Землю. Придётся лепить себя заново. Вещать это бессмысленно: каждый сейчас работает наедине с собой. - Флёр жалобно посмотрела на слушателей. - Не таскайте меня больше как панацею от всех бед. Моя функция выполнена.
  Миша заломил бровь. Мигель заснул. Алик улыбнулся. Симон... Что Симон? - Он что-то решил. "Нет. Моё дело - ещё и наблюдать", - подумала Флёр, разбудила Мигеля и повела спать. И ей пора. Скоро уже обед. Поспать бы часок...
  Диагностика в генах?
  
  Все ушли. Лестница опустела. Из-за неё вышла Элеонора Андреевна. Увидев выходящий комитет, спряталась в тень: она не в состоянии ответить на неизбежные вопросы о больных. Впервые в жизни она терпела фиаско! И за сегодня - уже дважды! Она потеряла мужчин, а теперь не понимала, что с больными женщинами. Сумятица в голове, полная беспомощность.
  Когда заговорил Миша, Элеонора не захотела подслушивать. Но едва она высунула голову, её увидел Симон, приложил палец к губам и замахал на неё: прячься, мол. И... так властно, что... она спряталась.
  Теперь, когда она осмотрела пациентов, эти мистические бредни казались рациональными. Но, если так, почему ей тоже плохо? И вообще, как она оказалась в этой компании? Здесь же паноптикум... Животноводы какие-то, шутовские маги с выразительными лицами, сумасшедшие астрологи, счастливые тем, что их предсказания сбылись, невзирая на то, как сбылись, бабки, заговаривающие кровь, чумазые травницы... и она?
  - А как вы ставили диагноз? - неожиданно прозвучал рядом с ней голос Симона. Элеонора подскочила на ступеньке от неожиданности.
  - Ну как? Обследование, осмотр...
  - Шутите. Как же вы так преуспевали? Ведь в большинстве случаев диагноз ставился при первой встрече с пациентом?
  - Ну да. Но я - потомственный врач! У меня диагностика в генах.
  - Именно. В генах. Как и у нас. Думайте, Элеонора Андреевна, а то, вижу, голова-то у вас раскалывается. Флёр дело говорит.
  - Да кто она такая, эта Флёр?
  - Она - Флёр. Этим всё сказано. - Симон легко вскочил на ноги и ушёл.
  Связи, Связи... Вмешательство в большие системы, воровство энергии Земли. Элеонора вспомнила, как жутко расстроилась, когда вытянула безнадёжного пациента, его поместили в общую палату на выписку, допустили визиты - и брат заразил его паротитом. Банальная детская свинка уничтожила спасённого ею! Она сетовала на случай. А может быть, не должен был он жить? Сила Связей превысила все её старания?
  Так что, вообще не лечить? Не бороться за жизнь, не лезть, умирать покорно, с улыбкой на устах - мол, Связи так устроены? - Нет, если эта девица права, Элеоноре в этой компании делать нечего. А вообще, надо спросить. Что она ответит?
  Элеонора с трудом поднялась на ноги и пошла проводить санитарный надзор. Флёр - потом, когда случай подвернётся.
  
  * * *
  
  Мария Филипповна встретила её, рыдая. Нет воды, не работает канализация, разморозились холодильники, продуктов кот наплакал. Ведь тысяча человек!
  О, Мария Филипповна отстала от жизни. Сегодня они наверняка не досчитаются больше двух сотен человек, да и на завтрак пришли меньше восьмисот. "Это не оттого, что едят своё. Это - планомерное уничтожение, - с ужасом подумала Элеонора. - Нас собрали сюда, чтобы уничтожить!".
  Воды в системе хватило только на завтрак, и теперь грязные тарелки высились горами. Мухи! Тараканы! Инфекций не избежать.
  Элеонора запретила подавать посуду. Пусть забирают в комнаты и приносят с собой. Нет воды - пусть вылизывают! На обед воды ещё набрали, а что дальше? Бачки унитазов? Господи! Это похуже безумия! Сколько консервов?
  Консервов осталось на день - два, если держать людей впроголодь. Мария Филипповна урезала пайки. Ах! Она так любила, чтобы вокруг были горы мяса, кубы масла, зелень, овощи... И чтобы еды было много, вкусной и обязательно красивой. Будет - месиво! И, всё равно, растянуть его можно только на три-четыре дня.
  Раздались крики дежурных. Охнув, Мария Филипповна кинулась в кухню. Конфорки трёх страховых газовых плат медленно гасли. Газа тоже не будет.
  
  Вместо обеда
  
  Вместо обеда было собрание. Флёр, наконец, выспалась, и в голове прояснилось.
  - Придётся собирать хворост, - сказал Миша. - И придумать какой нибудь очаг. Ясно, что столько людей нам не обслужить. Нужно делить по кастрюлям, группами.
  - Раздайте пайки! - крикнули из зала. - Без вас обойдёмся.
  - У нас ограничена не только еда, но и вода, - высказался Фёдор. - Берегите воду в бачках. Подумайте, как экономнее использовать туалет. Ну, ёмкость, вазу ночную заведите. И попробуем сделать выгребную яму.
  - Группами легче экономить топливо, хворост тоже ограничен, - поддержал Мишу Симон.
  - Что там хворостом сделаешь? Можно берёз напилить, угольки сделать, и мангал. Шашлыки есть будем, - облизнулся рыжий сосед Флёр по этажу.
  - Нельзя пилить!- испугалась Флёр.
  - Да чем ты пилить-то будешь? Кухонным ножом? - спросил Миша.
  - Наломаем толстых веток. Тут есть сильные мужчины, - не сдавался рыжий.
  - Ломать нельзя. Лес опасен. Собирайте хворост, - отрезал Миша. - Мы
  выделим продукты на группы по двадцать человек. Разделим всю воду с кухни. И напитки. Если пойдёт дождь - придумывайте, как собрать воду. Экономьте всё! Соедините продукты, если у кого-нибудь что-то ещё осталось.
  - Да лес же полон зверюшками! - сообщил кто-то из магов. - С голоду не умрём.
  Флёр вся издёргалась. Миша положил руку ей на колено, сжал успокаивающе - не лезь, мол, туда, всё равно не защитишь.
  В бой вступили животноводы.
  - Если ты посмеешь кого-нибудь в лесу поймать, я тебе глаза повыцарапаю! - завопила хозяйка синичек.
  - Ну не тебя же жарить, - отмахнулся маг, - голодать я не намерен.
  После долгих препирательств Мария Филипповна раздала продукты. Но сначала проверили людей по спискам. Семьсот сорок человек, тридцать семь групп.
  Помощники раздавали посуду, поварёшки. Столовая была разгромлена. И зачем Марию Филипповну сюда занесло?
  
  Командир
  
  Виктор отправил мужиков за дровами, а сам пытался сварганить какой никакой очажок. Мясо нужно было употребить срочно: жара как в августе. Он раздобыл на кухне шампура, лучок и даже вино. Другие идиоты предпочитали получать Фанту и прочие пузатые бутылки. Воды, думают, в них больше. Пусть они Фантой травятся, а Виктор выбрал вино: и здоровее, и вода там, в лесу, есть. Он видел, как Миша расселял рыб, когда следил за Флёр.
  Ну её! Только бродит везде, а ничего не делает. Хватит играть в сыщика: поставлена задача на выживание. Это мы могём! К этому нас всю жизнь готовили.
  Подошёл Костя. Приволок охапку хвороста.
  - Ну, Константин, ты совсем козёл. Я же говорил: хворост - только на растопку. Ветки потолще нужны.
  - Но Миша сказал - нельзя. Зачем рисковать?
  - Мало ли что сказал этот трахнутый? Он нас всех голодом уморит, чтобы свою лягушку прокормить! У него же вся компания - лягушки да жабы. Много он в людях понимает?
  Приближалась большая куча хвороста.
  - Вот! - И Илья свалил хворост рядом с кучей Кости.
  - И ты туда же? Где ветки?
  - Да я попробовал, потянул, а она пружинит. И дерево трясётся как-то... Неприятно. Не стал я ломать, и этот бородатый говорил...
  - Заткнись! Или будете жрать сырое мясо!
  Ещё трое - тоже с хворостом. Натащили такую гору - хоть зимуй. Или бунгало строй. А других мужиков всё нет, и дров нет!
  - Ладно. Не хотите - сам пойду.
  
  Покой
  
  Илья лукавил. Виктор подавлял его своими командирскими замашками, и он, конечно, сначала разыскал берёзы с низко расположенными ветками, чтобы было удобнее ломать. Действовал он скорее механически: он не умел совмещать дело с восприятием. Если Илья шёл за грибами - он видел грибы, траву, кусты. И когда его потом спрашивали, в каком лесу он набрал грибов, вспомнить не мог: в ельнике или в сосняке. А может, в роще? Лес-то меняется, пятнами. Поди разгляди, какое там дерево сверху колышется... Зато он точно помнил, что эта вот сыроежка росла в траве, а рядом пристроилась бледная поганка во всей красе, голубая с жёлтым. Но поганка ему ни к чему, пусть растёт, зато сыроежка запоминалась: рядом с поганкой.
  Сейчас он шёл за дровами. Прыгал по кочкам, продирался сквозь подрост и добрался до осинника. Осины тоже взять нужно: дымок хороший, придаёт вкус мясу. Но главное - берёза. Хорошая старая берёза, ветки низко - ничто не мешает ей расти, а ветки плакучие, до земли. Илья ухватился за тонкие веточки и потянул к себе. За "бороду" можно согнуть к земле и старую ветку. Голова ушла в букет тонких веточек, листья окружили плечи. Илья уже напрягся, рассчитывая резким движением оторвать старую ветку: она росла под острым углом, должна легко отломиться...
  Вдруг что-то случилось с его глазами: всё окрасилось в зелёный цвет. Илья почувствовал, как из его тела вырастают тонкие лучи: из ступней, ладоней, глаз лучики тянулись далеко-далеко в лес. Они встречались с такими же лучами других деревьев, кустов, трав... Он пророс в землю, и глубоко внизу она холодила его пальцы... корни? И они тоже встречались с чужими... родными? корнями других, переплетались. Илья испугался, попытался вырваться, но великий Покой затопил, поглотил его тело, защищённое теперь единством с окружающими растениями, уничтожил возникший страх. Солнце грело и пронизывало всё его существо, было самым важным источником тепла и покоя. Он загляделся вверх, туда, откуда вливались солнечные лучи. Каждый волосок дрожал, принимая в себя покой солнечного света, чувства обострились. Покой давал ощущение отстранённой радости единству... Илья знал, где в лесу ковыляет лосёнок: тот ощипывал куст, щекоча его мягкими губами, копытца проваливались в землю, вдавливая растеньице земляники. Это ничего: ведь и куст, и земляника - части единого Покоя, и, когда лосёнок уйдёт, земляника расправит потрёпанные листочки, получив силу у других растений. У Ильи.
  На его пальцы наступили. Илья сосредоточил внимание на себе. Рядом стоял человек - какой-то знакомый. Что-то неприятное было в его взгляде. Отстранённо, всё ещё погружённый в солнце, Илья бесстрастно отметил: "Человек - я сам".
  Человек схватил Илью за руку и потянул. Ещё не боль, но беспокойство зародилось в теле: исчезла радость солнца, руку тянуло... Тогда он вынул пальцы из земли и слился с источником беспокойства.
  Илья отпустил ветку. Та с шумом вернулась на место и засветилась на солнце нежными, но уже стареющими листьями. Покой снова затопил Илью. Он не утратил лучей: вон там, слева, валёжник мешает расти кустику волчьего лыка; там, под елью, скопились потерянные сухие ветви; и там...
  Илья прижался лицом к стволу. Он не просил прощения. Зачем? У себя? Он просто - прижался. И пошёл собирать хворост.
  Уходя, почувствовал спиной взгляды людей. Обернулся - никого. Только берёза и осинничек шелестят листьями.
  Этого нельзя рассказывать. Это - его сущность, и принадлежит она только Илье. Берёза зашумела в ответ.
  
  Дуры они, рыбы
  
  Выбитая в плече рука Виктора болела невыносимо. Он только что очнулся: покинув на время, сознание спасло от боли. Приближалась ночь. Виктор лежал под обломанной веткой берёзы. Странные глюки были виной тому, что он оступился. Почему он так глупо упал? Знал же, что ветка может резко обломиться!
  Виктор встал, опираясь о ствол. Ветку придётся бросить - самому бы добрести. Он раздражённо пнул ветку ногой. Хотел повернуться, уйти - застряла нога. Корни змеились по поверхности. Выдирая ногу из сплетения веточек, он ушиб палец и совсем рассвирепел. Виктор не привык проигрывать! И выглядеть слабым. Как он вляпался во всю эту историю?
  Кочки вставали вокруг, как лохматые муравейники. Виктор хромал, оскользаясь. Пить хотелось до чёртиков! Упал. Лицом в озерцо: хоть тут повезло. В гаснущем свете солнца увидел странно подвижные глаза огромной рыбы-попугая. Тот метнулся к ямке и спрятался. Как страус - нос спрятал, а весь сверху краснеет! Дуры они, рыбы.
  Виктор рискнул лизнуть воду. Тёплая, гадость! Комариные куколки толкутся - фу!
  Вставать было лень. Мысли бродили. Каких язей он ловил на Пено! А однажды, с перепоя, они стреляли по ним дробью на мелководье... Попали! Ну, пару рыбин изрешетили, а подранки ушли. Ничего себе рыбалка?
  Вода рябила, усыпляли блики закатного солнца. Рыба-попугай вынула голову из ямки и поплыла прямо к Виктору. Он беспомощно дрыгал ногами, сросшимися в хвост, дёргал тяжёлой головой, стучался о поверхность воды рожками - не уйти!
  Попугай был сыт. Но эта куколка так аппетитно дёргалась, что он решил съесть добавку. Скучно тут. Прятаться не от кого. Хоть поесть...
  Поиск
  
  Дворики зон кишели жизнью. Жители зоны "В" решили не делить огонь: Миша с Фёдором обнаружили два поваленных гнилых ствола. Объединёнными усилиями их приволокли и обложили хворостом. Мясо завернули в фольгу, которую извлекла на раздаче Мария Филипповна, и обмазали сверху глиной. Готовились испечь, когда наберутся угли. Счастливая Мария Филипповна, впервые встретившаяся с походным бытом, суетилась вокруг.
  Жарища стояла страшная, но многие собрались вокруг костра. Исчезла клановость: всё-таки до сих пор они строго делились по группам - подчинялись либо Фёдору, либо Мише, либо пропавшей вместе с почти тремя десятками женщин Василисе. Теперь знахарки, травницы и экстрасенсы перепутались с астрологами и животноводами и радостно подчинялись Мише и Фёдору. Страх перед будущим как-то отступил.
  И, конечно, здесь были Алик с Мигелем, Флёр, Хуан, и... бросивший своих магов Симон. Он сказал, что пришёл набраться опыта: огонь видел только в спиртовке и в камине.
  Страдающие болями экстрасенсы жались к огню и несколько приободрились. Любочке надоело с ними возиться, она их бросила. Анастасия охала и настаивала на постельном режиме, а Элеонора сбежала в свою зону "Б".
  Мясо уже извлекли из углей, когда она прибежала обратно: многие мужчины не вернулись из леса.
  - Не ходи, - сказал Мигель, когда Флёр поднялась вслед за остальными. Симон уже шёл к лестнице.
  - Люди пропали, надо искать!
  - Не найдут, - убеждённо заявил Мигель. - Лучше нарежь мне мясо.
  Миша с Фёдором ушли. Она рвалась за ними.
  - Почему не найдут?
  - Они ветки ломали. Сама знаешь.
  - Знаю, - сокрушённо вздохнула она.
  - Поздно уже. Завтра вместе в лес пойдём. Утром. Сейчас - не ходи.
  Хуан возмутился.
  - Мальчик капризничает. Зачем вы ему потакаете?
  Флёр пожала плечами: - Он прав, - и стала резать Мигелю мясо.
  
  
  Алик тоже остался. Обедали-ужинали притихшие. Радостный настрой исчез, охающие экстрасенсы удалились с мясом в свои комнаты. Животноводы, прожевав, умчались в зону "Б". Нужно было следить за костром. Флёр задержалась.
  Подступал вечер. Мария Филипповна с травницами пекли лепёшки. Кашу не варили: экономили воду.
  * * *
  
  Они бродили по лесу, аукали - лес молчал. Из сорока двух пропавших мужчин не нашли никого. Темнело. Миша с Фёдором возвращались - надоело. Ясно, что искать уже бессмысленно. Неожиданно Фёдор охнул.
  - Что? - испугался Миша. - Ногу подвернул?
  - Луна - сдавленным голосом ответил Фёдор. - Ты видишь Луну?
  - Ну. Луна. И что?
  - Она полная.
  - Ты что, оборотней боишься?
  - Да полная же. А вчера была в первой четверти!
  - Да ну? Не заметил.
  - Так мне на неё сейчас смотреть положено. Говорю, вчера другая была!
  - Думаешь, мы не на Земле?
  Фёдор так и застыл.
  - Шутить изволите? А дело-то серьёзное. Ещё одно изменение. Ой, восход встречать придется.
  - Зачем?
  - Время восхода узнать. По численнику посмотрим - какое нынче число. Ну, хоть приблизительно.
  - А... Ну, ты спец. Я спать пойду. И восход - просплю. Устал я от этих исчезновений. И сделать ничего нельзя.
  Не думал Миша, что их будет так много...
  
  * * *
  
  К вечеру, уже в темноте, двор снова наполнился людьми. Животноводы привели с собой осиротевших магов, вместе с которыми безрезультатно облазили ближний лес. Теперь маги с неугомонной Марией Филипповной жарили свои пайки, а животноводы включились в битву за хлеб: семь сотен лепёшек - это количество! До утра печь.
  Миша пустил на розыски только тех, кто уже ходил за хворостом. Остальные маги как-то поели и рассредоточились в общежитии зоны "Б". У женщины с синицами, которую, как оказалось, звали Мария, появился поклонник из магов, некто Илья. Задумчивый мужчина. Что он делал с магами?
  Флёр озябла. Пора домой. Мигель уже ушёл, о чём-то препираясь с Мишей. Фёдор хмуро пожелал доброго вечера и тоже хотел убежать, но задержался.
  - Сегодня полная Луна, - сказал он ей. - А вчера была в первой четверти. Почему?
  Флёр задумалась. Опять скачок?
  - Думаю, осталось мало времени.
  - До чего?
  - До подведения итогов.
  - Сегодняшний итог - нас осталось меньше семисот. Сколько ещё?
  - Не знаю, - печально ответила Флёр. - Зависит от нас. Хорошо бы, чтобы нисколько.
  - Хорошо бы, - кивнул Фёдор и ушёл.
  Из темноты вынырнул подавленный Симон. Он ничего не сказал. Просто пошёл её проводить. Алик исчез к вечеру. Сколько ещё?
  
  9. Территория
  
  Рейнджер
  
  Тропа взяла вправо. Ольга остановилась.
  - Дядя Леон, нам туда!
  - Знаю, Оля, тропа вернётся: просто впереди болото. В темноте напрямик не пройдём.
  Факелы решили не зажигать - в небе висела полная луна, и мелкие детали проще было разглядывать в лунном свете. От факелов только тени пляшут. Леон, знавший каждый метр своей тропы, шёл расслабленно, как днём. "Странно, - подумал он, - почему я ни разу не ходил к границе ночью? Неужели охранительная система внутри меня так мной оперирует, что я не замечаю? Ведь ночью всё может быть совсем другим! - И опасности другие! - одернул он себя. - Если бы хоть вдвоём. Эти одиночные обходы вечно испытывают судьбу".
  Впервые он вёл по тропе стольких людей. Недавно он водил здесь Евгения, а до того - всегда один. Непривычно в компании. Отвлекает.
  
  * * *
  
  Дорофей давно не бывал у Рубежа. Чад последних обидчивых лет исчез, и он чувствовал вину: здесь, среди опасности, он бросил Леона. А ведь почти шестьдесят километров Рубежа находились под защитой только одного человека, да ещё занятого тяжёлым сельским трудом. Это неделя в месяц. Сима на неделю остаётся одна... Первые годы не было и этого: им было не до Рубежа, прокорм отнимал все силы. Так, единичные рейды, почти экскурсии. И все старшие, кто относился к Рубежу серьёзно, сгинули где-то там. И Алик не пережил очередной встречи с Рубежом...
  Леон так собран, спокоен, тропа чёткая. Хороший рейнджер. Здесь он на месте. Всё-таки вырастили кого-то его первенцы! А кровь-то Степана!
  Впереди, за Леоном, гуськом шли девочки. Евгений замыкал. Оля и Светка шли тихо и внимательно смотрели под ноги. Как ни странно, отряд производил не много шума: разок пискнула Светка, наступив на шишку, и Ольга тихо советовалась с Леоном. Совсем взрослая. Леон уважительно наклонялся к ней, иногда возражал, и они говорили друг с другом, как равные. Пожалуй, с Василием он так не говорил... Там были явные приказные нотки, отцовская тяжёлая рука. Здесь - партнёрство. Ох, обидится Васька! Но радостно. Леон совсем другой - уверенный. Движется, движется что-то. Подступает. Роли прорезываются.
  Тропа повернула. Леон резко остановился, Ольга налетела на него. Вдалеке, за моховой поляной и берёзовой рощей, вставало глубоко синее, в черноту, сияние. Мертвенный свет, отражаясь в листьях, создавал впечатление дочерна обгоревших деревьев.
  - Пришли! - сказал Леон. - Не думал, что они светятся. Девочки, назад.
  Дорофей и Евгений обошли девочек и двинулись за Леоном. Мысли ушли. Напряжение. Подошли к поляне, на которой царил монстр: подсвеченный листьями широкий ствол с желваком на верхушке, из которого зонтиком - толстые извитые сучья с висящими крупными листьями. Светились не все листья - некоторые оставались тёмными. Одна переливающаяся ветвь клонилась к земле.
  
  Синий
  
  Рита напряглась задолго до их прихода, но животный ужас от этого синего света мешал ей позвать на помощь. Её голова лежала на плече Марины, грея хоть эту часть совершенно окоченевшего тела женщины. Марина была в странном сомнамбулическом состоянии. Где-то далеко билась мысль - бежать, но тело безвольно размякло на ледяной земле. Она так рассчитывала на ночь! Может быть, им удастся удрать, когда наступит тьма? Но чем темнее становилось небо, тем ярче разгорался свет. Сначала Марина думала, что это - луна. Но когда синий свет упал на дно провала, Марина увидела листья... Кажется, она завыла, как Рита, и теперь волчица вылизывала ей лицо.
  Ветка ждала над ямой. Не убежать. Марина дремала, а комок ужаса дрожал в животе, живя собственной, неприятной жизнью.
  Что-то тревожило лес. Не очень страшное - скорее, странное. Может, ищут? - А! Был ли кто-нибудь на этой поляне за последние пятьдесят лет? Их не найдут, даже если будут искать.
  Рита вдруг решилась и жалобно заскулила.
  - Рита! - донёсся голос Дорофея. - Лежи там, солнце моё, мы что-нибудь придумаем.
  У Марины галлюцинации. Есть только синий свет, и он страшно режет глаза. Она закрыла глаза и застыла. Рита вихлялась рядом, бурно дышала, скулила - Марина спала.
  
  * * *
  
  - Баба Марина тоже там, - звенящим шепотом сказала Оля. - Почему она не кричит? Ей плохо?
  Дорофей подошёл к пню старой берёзы. Он стоял в метре от границы, до которой дотягивались ветви: Леон напомнил им, как охотится дерево, и запретил переступать через границу круга.
  Вдруг ветви оказались прямо над ним: дерево, дрожа, изгибало ствол, сучья-спицы сложились в пучок наподобие метлы. Казалось, теперь дерево не интересовалось никем, кроме Дорофея: ветвь, стерегущая Марину, последовала за другими.
  Волчица сразу выскочила из ямы и кинулась за пределы круга. Дорофей отскочил - и угодил ногой в волчий лаз. Теперь он не мог убежать: нога прочно завязла в яме, второй ногой он только-только удерживал равновесие, согнув её в колене. Свободными остались только руки.
  Ольга в ужасе завизжала: ветви уже почти дотянулись до Дорофея, спасти его уже ничто не могло. Леон кинулся к Дорофею, но Евгений подножкой сбил его с ног и отбросил в кусты. Леон ворочался в кустах, пытаясь встать на ноги.
  Осталось совсем немного. Дорофей зачарованно смотрел в синее сияние, готовясь бороться, когда по его руке скользнула ветка берёзы. Дорофей вздрогнул.
  - Хватай крепче! - крикнула Светка, направляя к нему вершинку тонкой юной берёзки, росшей в паре метров от круга. Девочка висела на деревце, сгибая его своей тяжестью.
  И такая железная воля была в девчачьем писке, что Дорофей подчинился, несмотря на охватившее его оцепенение: крепко схватил вершинку и прижал к груди.
  Зелёный свет вспыхнул в глазах, разрывая отпечатавшиеся на сетчатке синие пятна листьев, вселенский покой охватил Дорофея. Он стал деревом, спящим за пределами круга. Он не видел страшилища, только тёмное пятно - прогалина уродовало поляну рядом. Он вбирал в себя воду и отдавал её в небо. Он истово дышал и радостно шевелил ветвями на ветру...
  Синее дерево застыло. Потом начало выпрямляться. Ветви вновь стали напоминать раскрытый зонт. Светка осторожно подтягивала зачарованного Дорофея. Он покорно вылез из волчьей обрушенной ямы и сел под спасшей его берёзкой. Глаза его были спокойны. Чересчур спокойны.
  Только тут Леон выбрался из кустов и бросился бить Евгения - но застыл: Евгений с ластящейся Ритой устраивал рядом с Дорофеем безвольную Марину.
  - Когда? - поразился Леон.
  - Пока дерево занималось Дорофеем, путь был свободен, - сказал Евгений. - Прости, но ты полез не туда. На смерть полез. Пришлось двинуть.
  - Молодец, папочка! - повернулась Светка.
  - Взаимно, дочь.
  Леон с Ольгой переглянулись с чувством собственной неполноценности - и посмотрели на Марину и Дорофея.
  - Они, конечно, живы... - сказал Леон. - Но они же ничего не соображают!
  Рита облизывала Дорофея. Он блаженно жмурился.
  - Я не знаю, - смущенно отозвалась Ольга, - только мне кажется, Дорофея нельзя будить. Дерево снова нападёт. Придётся нам их отсюда таких тащить.
  - Будить - будет проблема, - задумчиво сказал Евгений.
  Волокуши отняли два часа. Светка строго-настрого запретила рубить молодые берёзки, и пришлось в темноте искать пригодные крепкие сучья. Соединили их куртками Дорофея и Марины, и теперь процессия двигалась по тропе к дому. Хоть монстр и сиял им вслед, но теперь страх в душе Ольги куда-то ушел, застыл в глубине. Она старательно направляла волокушу с Мариной, которую тащил Леон. Евгений со Светкой везли Дорофея. Рита неслась впереди, и из тьмы возник Фёдор. Теперь они бежали под охраной двух волков. Фёдор сильно хромал, но старался не отставать от остальных.
  Пришли на рассвете, через туман, все мокрые от росы, озябшие и опустошённые. Фёдор впервые зашёл на территорию людей.
  
  Вместе
  
  Лидия волновалась весь вечер. Гога бродил по дому, разглядывал книги, играл с жестяной машинкой ГАИ, оставшейся от детства Дорофея. Потом подошёл и потребовал взять его на ручки.
  - Я только немного посижу, - сказал он.
  Лидия посадила его на колени. Тяжёлый мальчик, в Вахтанга. Гога угнездился на её коленях, прижался спиной и затих. "Господи, как хорошо! - подумала Лидия. - Сколь многого я не получила... Я не держала на коленях ни детей, ни внуков. Неужели такое бывает, такое... облегчение?". Спадало напряжение и страх, расслаблялись привычно напряжённые мышцы лица, разжимались вечно стиснутые зубы. Поток сомнений, грусти, усталости растворялся в спине ребёнка.
   Он тоже расслабился.
  - Хорошо, баба Лидия! Ты мне обещай - вечером всегда на ручки брать. А вот теперь - пора. Ложись работать.
  - Ну, Гога, ты как надсмотрщик, - засмеялась Лидия.
  Она летала! Не было подступающей старости, одиночества - была надежда. И - были силы! Даже спать не хотелось, хотя из-за снов Лидия была в постоянном недосыпе.
  - Ты ложись, ложись. Я тебя буду за руку держать. Ты не спи, а смотри и говори мне. Что видишь - говори. Так тебе легче будет, я знаю.
  - Откуда знаешь, Гога?
  - Я Олину ручку держу, когда ей что-то видится. А то она иногда боится. Со мной ей легче. И ты - мне ручку дашь. А потом спать будешь, для отдыха. Ты устала? Да?
  * * *
  
  - Ты не сильна, - сказала Веда. - Смотри!
  Галина увидела отражатель сложной многолепестковой формы на гибком стебле. "Пестик" этого цветка светился белым светом, но свет озарял лишь сам цветок. Потом к нему приблизился хрустальный жезл, вспыхнул белым - и цветок послал в небо могучий поток белого света.
  - Твой собственный жезл - это пестик, - сказала Веда. - Хрустальный - жезл Гоги. Вместе вы меняете мир, поодиночке - светите только себе.
  Лепестки изогнулись, и поток света окрасился в иссиня-чёрный цвет. Кадры менялись: дрогнул один лепесток - свет фиолетовый, дрогнул другой - малиновый. Согнулся стебель - поток света ударил в землю и окрасился в грязно-коричневый.
  "Думай", - прозвучало в голове. Галина открыла глаза.
  - Белый цвет самый красивый, баба Лидия, - убеждённо сказал Гога. - Смотри ещё.
  "Что связало, то освободит, - пронеслось в голове. - Но связал слабый, освободит сильный".
  Перед глазами небо падало на землю. Они слились в плоский пустой лист: сверху он белый, внизу - зелёный. И на зелёном - клякса, плывущее синее пятно.
  - "Очисть землю - вернёшь небо", - послышалось Галине.
  Гога оторвал её от размышлений.
  - Спать пора, - заявил он. - Я буду спать только если ты заснёшь.
  Лидия притворилась, что спит. Гога мирно сопел в углу на раскладушке. Теперь можно подумать... Лидия провалилась в сон.
  
  Возвращение
  
  Незадолго до рассвета Лидия вскочила: шла беда. Давило голову. Они ещё не вернулись!
  Лидия накинула ветхий ватник Дорофея и выскочила на крыльцо. Заря окрасила персиковым цветом небо, красное тяжёлое солнце вот-вот выберется из-за соседнего пустого дома.
  Под ворота через давно прокопанный лаз влезла Рита. Она жива! Всё хорошо! Рита выглядела ужасно: мокрая, грязная, взъерошенная. За ней пролез легендарный Фёдор - все о нём знали, но никто толком не видел. Из его лапы сочилась кровь. Лидия побежала за сфагнумом, тряпкой и травами. Фёдор лежал на боку и тяжело дышал. Рана была неприятная - он полностью лишился пальцев на правой лапе. Инвалид. Тяжело ему теперь будет.
  Она остановила кровь дождевиком и обработала рану. Фёдор на неё не смотрел - сделал вид, что её нет. Дикий, что делать. Хорошо, хоть лапу дал - теперь не умрёт. Рита долго лакала дождевую воду из бочки, тяжело дыша и фыркая, потом смотрела на работу Лидии. Фёдор попробовал зубами тряпку. Рита рыкнула. Тот перестал сдергивать повязку, но гордо ушёл под ель, лёг
  носом в полевую мяту и застыл.
  К калитке двигалась процессия. Измотанные, промокшие мужчины, обросшие утренней щетиной, выглядели непривычно. Леон с голубоватым лицом и впалыми щеками, с синими тенями под глазами за опущенными девичьими ресницами, уже бросил волокушу и нёс Марину на руках. За ним прихрамывала Оля - детский вывих бедра напомнил о себе после долгого перехода. Она обхватила руками голые плечи и явственно дрожала. Лидия крикнула им, чтобы шли в дом, и кинулась туда сама: готовить постель, разжигать очаг, ставить воду - бестолочь, ничего заранее не сделала!
  Она не видела второй половины экспедиции. За воротами Евгений поднял Дорофея, и теперь тот безучастно переставлял ноги. Светка с закушенной губой, опустив глаза, тянула его за руку, Евгений подталкивал в спину. Их увидел Гога: он проснулся из-за бурной деятельности ошалевшей Лидии, выбрался на крыльцо в одних трусах и застыл, пытаясь понять, что происходит. Леон уже подошёл к крыльцу, когда Рита кинулась ему под ноги с громким рычанием. Фёдор тоже забеспокоился, но не встал: только глухо ворчал, прижимая уши. Леон изумлённо остановился.
  - Рита! Пропусти! Марину нужно в дом!
  Рита стояла насмерть, загородив проход. Гога слез с крыльца и обнял волчицу. Та мимоходом лизнула его и вновь стала рычать.
  - Нельзя в дом, - сказал Гога. - Рита не разрешает.
  - Да она же ледяная! Её согреть нужно, - близким к истерике насморочным голосом сказала Оля.
  Лидия металась позади Гоги: Рита перекрыла выход.
  - Погодите, я двор открою! - догадалась она и кинулась в дом.
  Леон обошёл крыльцо и направился ко входу во двор. Рита вырвалась из объятий Гоги и прыжками одолела заросли крапивы, опередив Леона на пару секунд. Фёдор следил за битвой, заинтересованно подняв голову.
  Лидия оказалась лицом к лицу с разъярённой волчицей. Она видела Риту всего пару раз и доверия к ней не испытывала. Но Марину нужно внести в дом!
  
  Всё обойдётся
  
  Поцарапанная мокрая Светка тянула Дорофея на освободившееся крыльцо. Он покорно взошёл по ступенькам, но, едва тень упала на голову, застыл, потом решительно повернулся, отодвинул Евгения и спустился с
  крыльца. Вышел на лужок, на солнышко, и сел прямо в мокрую от росы траву.
  - Он - дерево, - сказал Гога. - Ему солнце нужно. Его тоже в дом нельзя.
  Пусть сидит.
  Лидия осторожно упрашивала Риту. Та успокоилась, но легла поперёк входа и Леона не пропускала: рычала всякий раз, когда он делал шаг к ней. Ситуация патовая.
  Лидия убежала в дом за подстилкой и постелью для Марины. Солнце уже грело, роса светилась шариками, а не лежала седой пеленой: значит, скоро подсохнет. Там, на крыльце, драма разыгрывалась тихо, и Лидия ещё не поняла, что у неё два пациента.
  Она вынесла постель через двор, перешагнув через Риту. Та не шевельнулась. Леон сидя привалился к воротам двора. Голова Марины лежала у него на плече. Ольга сидела рядом на корточках - мокро, в платье-то.
  Лидия вышла на лужок, покачиваясь под тяжестью матраса, увидела сидящего Дорофея, его глаза... Матрас развернулся и свалился в траву.
  - Он - дерево. - Гога снимал с Дорофея лапти. - Ему солнце нужно.
  Стоило освободить Дорофея от обуви, как он со стоном облегчения зарылся ногами в холодную мокрую траву. А Лидия застонала эхом, в ужасе повалилась рядом с ним на колени, хотела схватить Дорофея и трясти, пока не очнётся...
  Но сзади зарычал Фёдор, а Гога обхватил её, не пуская.
  - Не трогай, баба Лидия! Ему хорошо.
  Мысли расползались. Лидия не знала, что делать. Дорофея нет с ними? Это невозможно! Этого не могло случиться! Начато Изменение. Без Певца они бессильны. Цепкий, умный взгляд Дорофея врос в душу Лидии так давно, что представить его с бессмысленным взором она и в страшном сне не могла. А тут - наяву!
  Гога дёрнул её за руку.
  - Баба Лидия! Там баба Марина. Ей плохо. Совсем. Иди, дед Дорофей тут посидит. Баба Валя! - замахал он рукой. - Деда Гера! Идите сюда, посидеть с дедой Дорофеем.
  Пока Евгений рассказывал о ночных событиях беспокойным предкам Гоги, явившимся проведать внука, Светка сидела с Дорофеем и держала его за руку. Это она виновата. Спасти - спасла, но что осталось в живых?
  Дом Дорофея, как магнит, притянул с рассветом людей. Прибежал Лёшка по дороге за грибами, пришли Зина и Илья, Настя металась от Евгения к Светке. Евгений поручил рассказы Ольге, а сам успокаивал Настю. Ольга в меховой безрукавке Ильи быстро согрелась и приободрилась. Сейчас она с увлечением рассказывала.
  Светка не слышала ничего.
  - Всё обойдётся, - сказала Зина, присаживаясь рядом с ней. Илья обнял Светку за плечи. Евгений издали наблюдал за дочерью, не подходил. Это - её испытание, его помощь противопоказана.
  - Ты можешь допустить, что наш Дорофей не выкарабкается? - спросил Илья.
  - Я его не спасла, - вдруг заревела Светка. Настя кинулась было к ней, но была остановлена жёсткой рукой Евгения: драма не семейная. Настя тут тоже не нужна.
  - Это как же не спасла? - удивился Илья. - Вот он. Живой. Что было бы, если бы не ты? Ведь твой дед умер из-за такого дерева!
  - Но он теперь не Дорофей! - рыдала Светка. Фёдор начал подвывать.
  - Мы найдём выход, - сказал Илья. - Вместе найдём. Ты не сдавайся - нам ещё много дел предстоит.
  И такая убеждённость была в Ольгиных бабке и деде, что Светка успокоилась. Она кивнула сквозь слёзы и покрепче ухватила Дорофея за руку. Он руки не отнимал. Кажется, это было ему приятно.
  Всё обойдётся.
  
  Шарики прыгают
  
  Лидия с Гогой хлопотали вокруг Марины. Матрас разложили на лужке, под хмелем, подальше от Риты и от толпы, осаждающей Евгения, Ольгу и Дорофея. Леон спрятался в доме. Вокруг вертелся Лёшка: он уже наслушался приключений, а бабу Марину он любил. Она часто сидела с ним, когда он ловил рыбу у мельничной запруды, даже когда дед Валерий на неё ругался. Она всегда знала, когда будет клевать.
  Лидия расстегнула Маринину кофту, чтобы прослушать сердце: губы Марины посинели, и тело ледяное. На грудине - треугольное синее пятно.
  Лёшка увидел что-то в траве и с любопытством нагнулся. Рита снова зарычала и из дома выскочил Леон.
  - Смотрите! Это у неё из кофты выпало! - Лёшка хотел схватить треугольный обрывок зелёного листа.
  - Стой! - закричал Леон. Рита сшибла Алексея с ног. Фёдор ворчал.
  Подошёл Евгений, жестом запретив подходить другим.
  - Что это? - спросил он.
  - Это я нашёл! - орал Лёшка, отбиваясь от Риты. Та прижимала его лапами к земле.
  Леон ушёл во двор и вернулся с дырявой кастрюлей, которой Дорофей укрывал саженцы от заморозков.
  - Нужно посмотреть. - Он закрыл обрывок листа кастрюлей, заглянул в дырку и подозвал Евгения. Тот взглянул, покачал головой и вытащил Лёшку из-под Риты.
  - Смотри, гигант, что ты нашёл. Скажи Рите спасибо, что не взял в руки. И ты, Лидия, благодари судьбу. Да и нам всем повезло несказанно...
  Обрывок в кастрюле светился угрюмым синим светом.
  
  * * *
  
  Пятно на груди Марины было отпечатком обрывка листа. Причина её состояния не оставляла сомнений: кусочка листа хватило, чтобы Марина потеряла сознание.
  Лидия окаменела. Все её знания не могут помочь вылечить ни Марину, ни Дорофея.
  - Бедная ты моя, - сказал Евгений Рите. - Ты ведь была рядом, когда лист попал к ней в одежду!
  Рита прижала уши и заскулила, Фёдор завыл.
  - А что с Фёдором? - спросил Евгений у Лидии.
  Как он может заниматься волком, когда Марина в таком состоянии?
  - Пальцы потерял на правой лапе. Я обработала и забинтовала.
  - На правой? - Евгений пристально посмотрел в глаза волку. Тот отвёл взгляд и прижал уши. - Ты первый навестил то дерево, а Фёдор? Признавайся!
  Фёдор совсем стушевался и заполз под ель. Рита спряталась вместе с ним.
  - Вот почему Рита была там, - пояснил Евгений. - Я никак не мог понять, что держало её в опасном месте. Мстить пришла за Фёдора, дурочка. Без неё мы бы Марину не нашли.
  - Ну, нашли, а теперь что делать? - спросила Лидия. - Она как в летаргии.
  Гога, что сидел рядом с кастрюлей и разглядывал синий лист, решил высказаться.
  - Там шарики прыгают. Туда-сюда. Одинаковые. А в хорошем листике они цепочками, пёрышками, и только дрожат. Можно, я у бабы Марины посмотрю?
  Лидия подвинулась. Она боялась синего пятна на Марининой груди, как листа. Но Гога решительно положил ручку прямо на пятно.
  - Они прыгают! - закричал он. - Там глубоко, и они прыгают! Нельзя ждать!
  "Думай, Галина..." - пронеслось в голове Лидии.
  - В обычном листе есть структура, - охрипшим голосом сказала она. - В этом её нет. И в пятне Марины её нет. Нужно её вернуть.
  Гога бросился к берёзе, оторвал лист и быстро приложил к пятну.
  - Мало! - сказал он. - Листик слабый! Ему сила нужна. - Он огляделся. Выделил взглядом Светку с Евгением, побежал к ним.
  - Листику сила нужна, - попросил он. Евгений взглянул на Гогу, перевёл взгляд на Марину с берёзовым листом на груди - и снова на Гогу, подняв брови.
  - Твоя, - топнул ногой Гога, - или её.
  Светка раскачивалась в трансе. "Дорофей. Дорофей. Дорофей", - мысленно звала она. Евгений показал глазами на Светку. Гога дёрнул её за свободную руку.
  - Идём! Бабу Марину лечить!
  Светка очнулась. Какую Марину? Дорофея надо удержать... Лидия подошла к ним. Эта сцена напомнила ей сон.
  - Очисть землю - вернёшь небо, - прокаркала она вдруг севшим голосом и транслировала Светке и Евгению своё видение. Она ещё не обучилась локальной трансляции - увидели все, и теперь с надеждой смотрели на Светку.
  Светка отпустила руку Дорофея. Гога облегчённо вздохнул. Но вдруг она снова схватила Дорофея и стала подталкивать к Марине. Дорофей вяло передвигал ноги. Гога приплясывал рядом. Светка добралась до Марины и положила свободную руку на лист. Опухшие от страданий и недосыпа глаза теперь лучились золотом: она победит!
  Удар Силы! Воздух словно искрится, запах озона. И, неожиданно, Песня Дорофея!
  Великий Покой пал на лужок, выключив сознание всех, кроме злой Светки. Она снова ударила Силой, зелёный листок стал прозрачным и ушёл в плоть Марины. Та открыла глаза.
  Песня прервалась, Дорофей уселся рядом и застыл.
  - Что ты сделала? - спросил Евгений. Другие смущённо встряхивались, всё ещё под властью растительной тишины.
  Светка пожала плечами.
  - Не знаю. Разозлилась.
  Синее пятно на груди Марины сменилось берёзовым листком, прочно впаянным в тело.
  - Я слышу голос леса... - очарованно сказала Марина. - Каждого дерева, каждой травинки. Как хорошо!
  - А что ты слышала до этого? - с любопытством спросил Лёшка.
  - Вой. Барабаны. Гул. Невозможно думать- сбивает.
  Что-то толкнуло Лидию. Старый сон!
  - У Хаоса голос зычный, - прошептала она.
  Евгений побледнел. Этого он не знал. Эта битва рангом выше - как им справиться с ней, если она добралась сюда? Можно всех потерять.
  - А почему Марина не стала деревом? - заинтересовался вездесущий Лёшка.
  - Я уже слышала голос леса, только не так ясно, - сказала Марина. - Это - моя роль, я знаю. Она не могла меня подавить.
  - А что сделала Светка? - не отставал Лёшка.
  Подключился Денис.
  - Впечатала информацию листа в пятно, лишённое структуры. Но усилителем и модулятором стал Дорофей - дерево. Он Певец, его Песня собрала силу всех растений и передала одному листу. Только затем, чтобы справиться с раной и раскачать Марину на включение в роль! С чем же мы столкнулись? Что может противостоять синему дереву?
  Евгений передёрнулся.
  - Ничего. Мне кажется, это не в наших силах. Лидия! У тебя ничего нет на эту тему?
  Лидия погрузилась в себя. Ничего!
  Гога взял её за руку.
  - А мы ещё и сегодня работать будем!
  Все заулыбались. Да, проблема есть, но время пока терпит. Марина села, разглядывая блаженного Дорофея. Лидия поймала её взгляд.
  - Что связало, то освободит. Но связал слабый - освободит сильный.
  Предложен рецепт. Марина видела состояние Дорофея изнутри, ведь он разбудил её своим Пением. Он - берёзка. Молодая. Связал - слабый.
  Фёдор завозился, умащиваясь под елью. Резко запахла полевая мята, потревоженная волком. Марина с трудом поднялась.
  - Светка, веди его сюда, - приказала она.
  Сколько раз Дорофей сидел, глядя на свою ель, посаженную им ещё в детстве? Она была огромной, эта ель. Верх усыпан шишками, необычайно толстый ствол до земли укрыт ветвями, раскинувшимися шатром. Центр их мира. Теперь Марина знала это точно.
  - Вот - сильный, - сказала она.
  Солнце уже пекло, ель истово пахла. Тень ели упала на Дорофея, и он забеспокоился, выдёргивая руку, пытаясь уйти.
  - С другой стороны подводи, от солнца! - закричала Ольга.
  Светка подвела Дорофея с другой стороны и положила его руку на еловую лапу. Фёдор выскочил из-под ели и похромал к Рите. Ель засветилась в солнечных лучах, пары эфирного масла заструились вверх, стало видно каждую иголку. Еловый запах пронизал лужок. Дорофей вдыхал...
  - Ох, и люблю я это дерево! - Он оглянулся ...
  - Эй, чудо в перьях, ты чего ревёшь? - спросил он Светку.
  
  10. Университет
  
  Астролог
  
  Мигель вцепился в Мишу как жук.
  - Я с тобой! - заявил он.
  - Я спать иду, - устало сказал Миша.
  - Я тебя отведу, - настаивал Мигель.
  Фёдор остался с Флёр - он побаивался этого удивительного ребёнка. Он
  вообще боялся детей и убегал от каждой жены, которая преподносила ему наследника. Беременность была неприятна, неэстетична, но потом... ещё хуже! Дом походил на общественный туалет. Фёдор не выносил запаха женского молока и младенческих ароматов. Это противнее скотного двора.
  И... стоило составить гороскоп зачатия - выползало всё убожество будущего отпрыска.
  Нет! Фёдор не любил детей! Он любил реализованных взрослых: зыбких, неясных, сложных. Как приятно долго изучать, подбирать возможные положения звёзд, планет и туманностей, а потом, на закуску, узнавать дату рождения и убеждаться, что во многом прав. Вот сейчас, здесь, сплошные Змееносцы. Не по Солнцу, нет! По ведущим планетам. А Флёр - вообще что-то невообразимое. Змееносец... Интересно, что может ощущать человек, пропускающий через себя всё зло мира? Эдакий унитаз Космоса? Что охраняет его от безумия? Поговорить с Флёр... Фёдор остался.
  
  Во тьме
  
  В зоне было пусто: кто-то остался во дворе, но большинство уже попрятались по комнатам. Темно. Не для Мигеля с Мишей, конечно - оба достаточно прилично видели в темноте. Вдалеке гвалтела толпа поисковиков, пробиравшихся через здание. Видимо, соорудили факел. Не на ощупь же?
  Мигель оттащил Мишу к библиотеке - туда уж точно во тьме никто не полезет.
  - Зачем ты им подыгрываешь? - требовательно спросил он. - Разве не ясно, что этим ты тормозишь отбор? С чего тебя понесло: "Не ломать... Лес опасен"? Мы тут не обучением занимаемся. Что дало в веках запугивание грехом? Извели внутреннюю червоточину? Сегодня из-за тебя проскочили все осторожные! Не потому, что годятся - всего лишь остерегаются! Этап идёт вразброд, они сами себе устраивают испытания, а ты свои облегчаешь? Что получим на выходе?
  Миша устал. Ругаться не хотелось.
  - Не ожидал я такого процента отхода. Лес дрожит. Могу не удержать. Что будет, если мы не справимся? Зло отфильтруем, но Хаос... Ведь тогда ударит по следующему этапу!
  - Главное, лес продержи.
  - Большой периметр, и неровный. С той стороны пока тишина, а ведь там - основной балласт!
  Подождём. Что-то затевается...
  
  Миша, несмотря на протесты, отвёл было Мигеля к Хуану, но того не было дома: проводил время с новыми приятелями.
  - Не боишься один? - спросил Миша.
  - Я спать буду, - сонно ответил смирившийся Мигель. - А утром папа придёт, и Флёр.
  Ну, спокойной ночи.
  
  Симон
  
  Симон влюбился, как обычный человек. Это было невозможно, но... случилось. У него в руках были нити управления погибшим ныне человечеством. Он, Симон, недоступный страстям, абсолютно засекреченный - влюбился!
  На Песню грешить не стоит - она уже не Пела. Симон держал себя в руках, медитировал до изнеможения, но уже совершал глупости, свойственные нормальным влюблённым. Нормальным! Но ведь себя он к норме не причислял.
  Конечно, он внушал себе, что им движет дело: в новой обстановке Флёр была необходимым партнёром. И она давно была у него под колпаком. Хотя значительно больше он хотел встретиться с её родителями. Все Братья, во главе которых стоял Симон, в какой-то мере хакеры: всё, что они знают, получено путём перехвата прямых сообщений таким людям, как родители Флёр. И братья способны транслировать, поэтому удаётся управлять практически всеми... Но с этим семейством ничего не получалось. Похоже, они упустили и Мигеля с Мишей - те вообще не сканируются.
  Теперь никого из Братьев нет в здании, Симон остался один. Их способностей не хватило, чтобы придти на Песню Флёр. Как он не догадался прихватить кого-либо с собой? Шёл, как коза на верёвочке, и никакого соображения ... Не знал он, что у Песни такая Сила. А теперь связи нет ни с кем.
  Здесь, среди магов, Симон быстро использовал привычные рычаги и занял подобающее место. Но в зоне "В" царил непонятный Миша. Только через Флёр можно использовать и таких людей, а он - влюбился! Его несёт, как утлый чёлн по воле волн, как говаривала бабушка. Хотя нет. Скорее "Несёт меня лиса за синие леса, за быстрые реки, за высокие горы"... Почти раб.
  Симон пошёл в зону "В". Флёр была во дворе: он чувствовал. Как всегда, чему-то отрешённо улыбаясь, мешает ложкой в кастрюле какую-то бурду. Лепёшки пекут. Мария Филипповна ей что-то говорит, она кивает - а мысли где-то там...
  Но ему не прочесть её мыслей! Раньше он кое-как пробивался через блок. Стоило влюбиться - и вот он, безнадёжный осёл, глухой и слепой. Он даже не знает, что сам сейчас говорит. А она отдаёт кастрюлю какой-то Марии, та щебечет и строит глазки его Илье... Тот-то откуда здесь?
  Они идут наверх... К Флёр.
  
  Сила
  
  Флёр взялась за ручку двери. Симон повернулся, чтобы уйти, но как-то замялся, передёрнулся весь, и вкрадчиво, как всегда, спросил: "Можно мне к вам?".
  Флёр уже ждала этого вопроса, надеясь, что ошибается. Мужчины не умеют скрывать желания. А она не была пуританкой. Скорее, ей постоянно приходилось закручивать гайки - излишняя сексуальная горячность страшно мешала ей жить и навязывала совершенно лишних и недобрых мужчин. А ведь она ждала! Ждала того единственного, кто должен оказаться с ней рядом и разделить ответственность в этот решающий момент. Она постоянно перебирала в уме толкущихся вокруг мужчин. Кто? Кто из них - её партнёр по роли? Кто не просто самец, а единственный, верный, опора и надежда?
  И вот уже роль, уже действие! Не бывает оно одиночным. Где же её пара? Он должен появиться сейчас. Как долго ... Может ли Симон быть тем, кого она ждёт? Вот Миша - соратник, но он далёк. Его роль, наверное, другая. А Фёдор... Известный мужской тип. Как прабабушка говорила - пшик. Искать под его въедливостью великую глубину бессмысленно. Симон... Тихий омут. Омут! Но, может быть, это её испытание?
  Одиночество выело душу. Захотелось заглянуть к Мигелю - посмотреть, как он спит. Может, развеется морок?
  "Хватит! - решила она. - Я сама должна отвечать за свои поступки. Не могу искать поддержки у малыша!".
  Она прислушалась к себе: её тело, в совершенстве созданное для того, чтобы быть Женщиной, дрожало, замирало... хотело. Флёр повернулась к Симону и положила руки ему на плечи. Он только чуть выше. Непривычно, но... приятно. Теперь задрожал Симон. Факел мешал ему, и Флёр побыстрее открыла комнату, оторвавшись от необычного ощущения единства, отобрала и пристроила факел, закрыла дверь. Ей стало страшно. "Так с тобой не бывало!" - решило отстранённое сознание. Неудержимо тянуло к Симону. Сознание деликатно отключилось.
  Убогий факел погас. Флёр добралась до дивана: комнату озарял мертвенный свет луны. Симон сел рядом, обнял её...
  Так, приютившись на его груди, она могла просидеть вечность. Исчезли страхи, боязнь ошибок, дрожь бессилия - всё унёс поток нежности, погрузивший её в блаженное состояние покоя. Она нашла свою пару!
  Чудовищная Сила, плескавшаяся в ней, раздувавшая тело до боли, утекала тонкой струйкой, вызывая ни с чем не сравнимое чувство облегчения. Покой исходил от Симона, и она, наконец, обрела неподвижность.
  Сила вливалась в Симона, сокрушая годами создававшиеся блоки и не находя выхода. Многолетнее половое воздержание спасло его жизнь: боль избыточной Силы превратилась в боль полового желания. Симон совершенно потерял голову, он больше не мог сдерживать себя, не мог оставаться в неподвижном потоке желания. Трясущимися руками он оглаживал всё её тело, каждую впадинку, касался груди и целовал, целовал... Разум попытался вклиниться - и потерпел поражение. Флёр ответила на поцелуй, стала снимать его рубашку - он сорвал её с себя одним движением, только бы скорее...
  Увы. Ему было недостаточно нежности. Флёр отчего-то почувствовала разочарование. Ей казалось, что дальше теперь нельзя! Если простой контакт так силён, она пугалась полового контакта. Но Симон горел желанием, и она подчинилась. Сознание вновь отстранённо регистрировало события. Она, так часто корившая себя за неумеренные страсти, подчинилась? Подыграла? Зачем?
  Флёр не хотела терять ту часть их отношений, что доставила ей такое наслаждение. Не нежность... Комплементарность. Если за это надо платить - она постарается. Но и нежность ушла, а пришёл - страх.
  Она играла! Впервые в жизни в постели с мужчиной она играла в любовь! Отвращение к себе завладело телом, и тело потеряло управление. Её била крупная дрожь. Симон заметил: "Что с тобой, девочка? Не бойся!" Уже "ты"? Это окончательно остудило её. Не было никакого основания так трястись, а она тряслась, как при аборте, когда неожиданно перестало действовать обезболивание.
  Симон уже ничего не замечал, он вошёл в неё и сдерживался из последних сил. Флёр собрала всё своё мужество и через неутихающую дрожь продолжала подыгрывать, имитируя оргазм.
  Когда Симон, полностью обессиленный, упал ей на грудь, Флёр перестала трястись. Только было очень холодно, и слабость превратила тело в студень. Она ещё нашла в себе силы ответить на его нежный поцелуй.
  
  Выбор
  
  - "До завтра", - сказала она...
  Неужели он дотерпит до завтра? Симон уже снова чувствовал дрожь желания, но Флёр неумолимо выставила его за дверь. Что он сделал не так? Она прекрасна. Симон не мог представить, как теперь жить: ведь даже в постели она недосягаема, как облако. А он теряет разум от страсти.
  Сегодня придётся медитировать всю ночь, иначе он окончательно превратится в размазню.
  
  * * *
  
  Флёр в изнеможении упала на диван. Сил не было. Мысли уплывали, и она оставила попытки обдумать случившееся. Завтра, может быть, что-то произойдёт. Или она что-нибудь поймёт. Вялость придавила её к дивану. Тело чуть согрелось, и Флёр уснула.
  Во сне она увидела себя изнутри. Она - многолепестковая чаша. Вихри-лепестки кружатся во тьме, чаша сверкает белым. И откуда-то из тьмы в неё влетают светлячки: зелёные, фиолетовые, глубоко синие, они роятся в чаше. С ними что-то происходит: некоторые меняют цвет. Чашу переполняет собственная тяжесть, но её лепестки кружатся всё быстрее, сбивая светляков в рой. Тяжесть становится невыносимой...
  Появляется белый сверкающий жезл, касается её дна. Он вспыхивает ярче, и чаша теряет вес, её вихри замедляются, рой распадается и светлячки гаснут в темноте. Жезл плавится, синеет и выгорает дочиста.
  Чаша вновь тяжелеет, кружится, светлячки сбегаются к ней, роятся... Снова нестерпимая тяжесть. Вдруг под основанием чаши появляется рука. Она подставляет под чашу ладонь, та уже почти ничего не весит, но кружится, кружится... И - облегчение, а не истощение или опустошение, как при прикосновении жезла.
  Вздрогнув, Флёр проснулась. Теперь она твёрдо знала, что сделала не тот выбор. В душе дрожало сожаление. Было тоскливо. Где она, эта ладонь? Опять одна.
  
  * * *
  
  Мигель повернулся на другой бок. Открыл глаза. Сегодня ночью Флёр, наконец, сделала правильный выбор. Она сумела подняться над самой сильной своей эмоцией и услышать истину. Больше ему не нужно беспокоиться о Флёр. Она в роли.
  
  Нефрит
  
  Поисковики, так неожиданно сплотившись, решили не расставаться до утра. Странное на фоне предшествовавших событий, чуточку истеричное веселье не остывало. После ужасов города исчезновение полузнакомых людей не столько взывало к грусти, сколько к эгоистической радости - они-то, сами, остались! Выжили! По правде говоря, не было среди тех, кто не вернулся, никого, способного вызвать приязнь. Илья сразу автоматически занёс их в свою мысленную записную книжку как неприятные характеры. Правда, он их как следует не знал, но обычно редко ошибался в первой оценке. Вот "второй" взгляд часто его подводил... Роднило Илью с пропавшими немногое: к магам он попал потому, что писал мистические детективы и знал среди магов пару-тройку людей - так, для знакомства с материалом.
  Здесь, в зоне "В", публика гораздо приятнее, ближе как-то. С такими он раньше не встречался и теперь получал большое удовольствие от общения. Новые характеры... Только вот зачем? Что-то не видит он будущего дальше пары дней. Потом, без еды и воды, ещё несколько дней - и всё. Хотя, возможно, ему стоит уйти в лес. Он вздрогнул - так вдруг захотелось снова почувствовать весь лес, до травинки, до веточки...
  - Нет, правда, зачем спать, если еды всё равно на два дня? - весело подскочила к нему Мария, его партнёрша в поиске, - Чем-то всё это должно кончиться? Не трупы же им нужны?
  - Кому - им? - тяжело спросил Илья, вглядываясь сквозь пляшущие тени костра в её медальон.
  - Ну, кто-то же нас собрал? Флёр? Кому-то мы не безразличны, раз живы?
  - Флёр? Это кто?
  - Фёдор говорит, она нас защитила. Такая тёмненькая, красивая. Ну, я её издали видела. Вблизи, может, и не узнаю. Ты вспомни, она в президиуме была. Разве ты не видел?
  Но Илья не мог отвести взгляда от её медальона. Бог с ней, с Флёр, разобраться во всех этих хитросплетениях он всё равно не сможет.
  - Это что у тебя?
  - Это? - Мария повернулась к свету. На её груди вспыхнул нефритовый берёзовый листок на кожаном ремешке. - Это мой оберег. Я его на улице нашла пару месяцев назад. Прямо вместе с ремешком: бери и носи! Правда, красота? Мне кажется, он меня хранит. Там, в лесу, он даже грел как-то. А ещё я своих панур видела. Представляешь, какова вероятность? Они же по всем камышам могли летать, а оказались там, где я искала! Ну, может, это и не они, там много панур было, но две совсем близко ко мне подлетали. Наверное, мои Пинька с Зинькой.
  - Кто есть пануры?
  - Усатые синицы. Пинька совсем ручной, а Зинька позже приехала. Видел бы ты, как он её сразу за загривок ухватил, и... - Мария фыркнула. - Он мужчина невоздержанный. Зато она его потом эксплуатировала: в гнездо сядет и ждёт, чтобы он самое вкусное ей в клюве принёс. Нам бы так!
  Мария продолжала что-то рассказывать, а Илья всё смотрел на нефрит. Листок просвечивал и даже, кажется, светился изнутри. Илья стал деревом, лесом, птицами...
  - Они у тебя кремовые, с бакенбардами?
  - С усами. Ну да! Раньше видел, наверное?
  - Видел, - буркнул Илья.
  Видел, но не раньше - сейчас. В её медальоне... Когда поток нового захлёстывает, лучше не думать. Просто - смотреть, слушать. Вот и Илья думать не стал - не по силам.
  
  Как нам служить?
  
  Наступил час Искупления. День Гнева миновал их, избрал для служения. Но не кончена битва Разрушителя: и те, кто пережил тот день, гибнут в руке его. Все собравшиеся здесь верно служили Разрушителю, уповали на наказание, ждали Судии - и теперь Он собрал их вместе. Пусть они принадлежат разным культам, суть их одна - так сказал выбор Господа. И теперь они должны решить, как дальше служить ему.
  
  - В этот Час Торжества Судии,
  Тот, кто собрал нас - Разрушитель,
  Тот, кто собрал нас - Космический Огонь,
  Тот, кто собрал нас - Смерть и Рождение,
  Тот, кто собрал нас - Великое Безумие.
  Он отец Магии, Даритель Сил,
  Он говорит нам:
  Через Жертву вы придёте ко мне.
  Сам Он востребовал Жертвы великие,
  Нас же - сохранил.
  Чего Он хочет от нас?
  Как нам служить Ему?
  Дадим ли мы Жертву Ему?
  
  По комнате метались тени - ветер задувал свечи. Они собрались здесь втайне от тех, кого Он забирал одного за другим. И они, разных рас, разных вер, объединены были одним - служением Разрушителю.
  Трудно было собрать их. Ещё труднее - понять друг друга. Потратили больше суток, чтобы согласовать текст и его переводы. Теперь все они знали, что он предлагает - самый сильный из них, Магистр.
  - Дадим ли мы жертву Ему? - загремел он.
  Люди думали. Молчали. Ждали Знамения. Здесь собрались делегаты, остальные, прячась по комнатам, ожидали их решения.
  Симон не был посвящен в их планы: его боялись. Великие Братья управляли людьми в прошлом мире, а в него пришёл Разрушитель. Они не справились. Значит, Симон не должен знать. Нет секретов в мире, где Власть - главная цель. Служители Разрушения знали, кто такой Симон.
  
  * * *
  
  Симон сидел на подоконнике лицом к лесу. Светились верхушки елей, что-то бормотало в лесу. В здании была тишина. Темно. Дыхание его урежалось, глаза уже закрыла белая пелена. Отдых. Сброс Силы - столько ему долго не удержать. Тоненькая струйка Силы потекла из расслабленного тела.
  
  * * *
  
  Все разом зашевелились. Вот оно, знамение! Кололо пальцы, пробегали насекомьими ножками искорки Силы по тыльным сторонам рук... Сила!
  - И в последний раз спрашиваю, - грозно заревел воодушевлённый Магистр, - дадим ли мы Жертву Ему?
  - Да, - зашуршали убеждённые делегаты, - мы дадим Жертву Ему.
  - Какой Жертвы Он требует? Чьей крови? Животного или человека?
  Магистр знал, что даже голубей поймать не удалось, а все посланные за
  животными сгинули в лесу в числе охотников за ветками.
  - Человека.
  - Он получил за эти дни многих людей. Требует ли он Особой Жертвы?
  - Да. Особой Жертвы. - Делегаты понемногу впадали в транс.
  - Есть ли у нас Особая Жертва?
  - Да. Дитя. (Был, правда, юноша, но однорукий. Дитя - самое лучшее, что можно предложить в надежде заслужить благосклонность Разрушителя).
  - Оно невинно?
  - Да.
  - Сможет ли оно искупить нашу вину?
  - Да.
  - Приведите Жертву. - Магистр расслабился. Симон не помешал, а Хуан ночевал у Фелиции. За ребёнком уже пошли.
  Мигель оставался один...
  
  Морок
  
  Мигель смотрел сон. Во сне Синее Дерево нападало на старика, а он сам спасал какую-то тётю из-под мёртвого ствола. Было очень страшно, но интересно. Так интересно, что он никак не мог проснуться. Потом Синее Дерево ухватило его своими ветками и стало тащить! Мигель отбивался, кричал - и проснулся. Он проснулся в руках суровых мужчин, в чужом месте. В чуждом месте. Здесь он никогда не бывал. И тогда Мигель проснулся.
  Ага. Дошло дело и до фиолетовых. Ритуальное жертвоприношение: и тебе обсидиановый нож, и чаша, и весь антураж. Фарс какой-то. Всё перепутано. Что они хотят с ним сделать? Распять, четвертовать, обезглавить, выпотрошить, или для уверенности решили всё вместе? Ведь не убивали ещё людей - боятся! Знать-то знают, но боятся. Другие бы сюда и не дошли... Те сразу Хаосу достались. И ведь Дар у них есть. Как быть? Опять сами себе испытание придумали! Уничтожить - Миша расстроится.
  Мигель закричал громче. Ему зажали рот рукой и он вцепился в неё зубами. Дилетанты! Но ведь погибать ему никак нельзя. Неужели нет выбора?
  Его уже распяли на столе, когда в комнату ворвался полуодетый Хуан. "Когда отец свирепеет, с ним не справиться!" - с гордостью подумал Мигель. Хуан ударил стоящего у двери ребром ладони по шее и коленом в пах, прыгнул к столу и начал вырывать Мигеля из рук держащих его мужчин.
  "Четверых ему не одолеть!". Веселье затопило Мигеля: выхода нет, надо действовать самому - освобождаться. Он слегка подогрел конечности - отпустили. Нормально, свободен. Только не успел: Магистр сзади набросился на Хуана. В дверь вбежали Илья и Мария, но и они не успели - магистр обрушил на голову Хуана ритуальную чашу... Отец выбыл из строя. Эти двое не справятся. Больше терпеть нельзя, а драться Мигель не умел. Он их отвлечёт.
  
  
  Чудовищно большой золотоглазый лев стоял на столе и бил хвостом по бокам. Илья потряс головой. Это - глюки. Там - Мигель. Его надо спасать. Илья кинулся к столу. Почему-то ему никто не мешал.
  - Бери отца, - быстро сказал Мигель, спрыгнул со стола и побежал в коридор, таща Марию за руку.
  Лев остался щериться на столе. Илье было некогда его разглядывать: он взваливал на плечо скользкого Хуана, а потом бежал по коридору вслед за Мигелем и Марией. Никто их не останавливал.
  Да, приключение добило нервы утомлённого событиями дня Ильи: удирая по коридору, он истерически хихикал и всхлипывал. Вот это всё так похоже на плохой видео!
  
  
  Хуана отнесли к Элеоноре, в медпункт. Он быстро пришёл в себя. Теперь лежал и ругался, весь в бинтах и окружённый заботой. Его даже приодели.
  - Вот так к тебе в гости ходить, - засмеялась Мария.
  - Мы без магов никуда, - серьёзно сказал Илья. Он уже отсмеялся и начал осознавать ситуацию. - Что делать? Это же дичь, ужас! Надо сказать Симону.
  - Погоди, посидим. Я едва дышу.
  Мигель вышел из комнаты и сел рядом. Мария повернулась к нему.
  - Мигель, как ты синим деревом прикинулся? Я испугалась.
  - Как - деревом? Львом? - встрял Илья.
  - Это я могу, - скромно сказал Мигель и хихикнул. - Морок называется.
  - А почему нас никто не догонял? Они-то почему все попáдали? Так льва испугались?
  - А... Нет. Четырёхрукого бога Шиву со всеми атрибутами. Они же разрушителя звали? Вот и увидели. Другие боги не такие красивые.
  У Ильи опять началась истерика. Подошёл разбуженный Элеонорой Миша, изумлённо посмотрел на Илью, обнял Мигеля за плечи: "Герой ты наш!", и шепнул: "Молодец, что не разозлился. Потихоньку, потихоньку".
  Безмолвный удар сотряс здание.
  - Что это? - вздрогнул Мигель.
  
  Снова Сила
  
  Вместо белой пелены перед глазами Симона стояло Мироздание: то, что они по крохам собирали на протяжении многих поколений, было получено им от Флёр. Правда, верхние этажи тонули в тумане, но Земля и ближние уровни... Он мог проследить каждую связь, каждую особь, будь то растение или животное. Он увидел себя в паутине связей - маленькую белую точечку, запутанную среди других. Такую же маленькую, как и другие на Земле... Нет! Он с детства знал, что избран Великими Братьями. Он - не другие! Тут не достаёт связей: ведь Симон держал их в руках, он знает. Повинуясь его мысли, связи стали достраиваться, перекрещиваться, сливаться, вести к нему.
  Так. Вот - объективная реальность. Так было. Так должно быть.
  Внезапно точки жизни стали гаснуть одна за другой, цепочки - укорачиваться, связи - утолщаться, окружать его... Бить его! "Резинка!" - пронеслось в гаснущем сознании.
  Картина Мироздания разлетелась. Сила, полученная от Флёр, заметалась в мозге, выжгла, уничтожила и вырвалась на волю. Зона "Б" перестала существовать.
  
  * * *
  
  - Скольких мы потеряли? - прошептал Миша.
  Мигель рассердился.
  - Где Алик? Что он натворил?
  Была ночь. Алика не было.
  
  * * *
  
  Озноб сменился горячкой. Температура тела быстро росла, утраченная Сила, потерявшая чистоту, рвалась обратно.
  Проводив Симона, Флёр была не в силах одеться, и сейчас сбросила с себя одеяло, подставив горящее обнажённое тело холодному ветру из открытого окна. Хотелось пить, да вода стояла далеко: весь её запас, до конца этой жизни. Флёр попробовала встать, но голова кружилась, и она снова упала на растерзанную постель. Сознание уходило, приходило видение.
  Огромная толпа народа, рыдающие женщины, траурные носилки. Погребальная процессия, тянущаяся за горизонт, охватывающая города. Флёр невидима: она даже не стоит, а парит над носилками, с трудом сдерживая желание спрятаться от взглядов. Не верит, что невидима. Флёр разглядывает лицо: это не покойник, он только умирает. Это Симон! Все женщины вокруг суетятся, поправляют подушки, целуют его - а она не может даже попрощаться: никто не должен про неё знать. И он недоступен, он - в другом мире. Симон не видит Флёр - он умирает на чужих руках, хотя ищет её глазами до самого конца.
  Флёр очнулась, содрогаясь от рыданий. Подушка промокла от слёз, пролитых во сне. Жар чуть спал, перешёл в стадию, когда проходят боли и постель становится уютным гнездом. Мышцы расслаблены, хочется спать. И пить. Она завернулась в одеяло. Спать. Пить - потом.
  ...Вихри-лепестки кружились всё сильнее, светляки разлетелись, образовали шарики - рои одного цвета. Белый жезл перегрелся, посинел, потёк, потянул к себе синие и фиолетовые рои, ожёг их в последней прощальной вспышке и угас. Чудовищная тяжесть вращения сдавила тело. И снова протянулась рука, в самый последний момент, когда она уже сказала себе: "Всё. Больше не выдержу". Облегчение было таким резким, что она поплыла как пьяная, потеряв чувство тела.
  Мигель снял руку с головы Флёр.
  - Нормально. Можно уходить.
  Миша кивнул, и они вышли на цыпочках.
  - Справилась, - сказал Миша.
  - Она - да. Где Алик?
  - А может быть, это был её бой?
  - Не слишком ли? Единоборство с Хаосом?
  - Ну, это ты здесь наблюдаешь, а она работать должна.
  - И как бы она без меня?
  Миша пожал плечами. Мигель прищурился:
  - Вот именно.
  Сеанс лечения
  
  К вечеру Анастасия извелась. Она была патологически здоровой девушкой и при виде чужих страданий приходила в ужас. Её дом был вечно полон страждущими: чесоточными кошками, глистатыми щенками, орнитозными голубями. Она возилась с ними, таскала к ветеринарам - и хоть бы раз заразилась! Так что выбор профессии был ясен: медсестра. Училась она очень средненько, но в платный колледж поступила. И так же потом возилась с больными людьми, как когда-то с кошками. Но тогда, хотя бы, эти больные выздоравливали! Умирали, конечно, некоторые. К смерти она привыкла. К боли - нет. Не должен человек болеть и мучиться.
  Она всё прокручивала в уме последние события. Надо же, Элеонора Андреевна, врач, отказалась от них! Пусть, говорит, выловят своих блох сами. Это, мол, болезни души, а не тела. Как это - не тела, когда им больно? А ещё клятву Гиппократа давала.
  А пища! Ей говорят: язва ведь, нужна диета - так она сырое мясо тычет и тушёнку. Вот, говорит, пусть себе на костре готовит, что ей требуется. А многим требуется многоразовое питание! Им нужно специально увеличить паёк. Тут Элеонора совсем разозлилась и говорит: "За какие заслуги им нужно дать прожить дольше, чем остальным?" И не выделила. Поедят, говорит, мяса с костра вместе со всеми - и пройдёт.
  Ну, Анастасия рассказала больным, какие у них теперь врачи. Они весь день злились, и вот решили сами лечиться. Её зовут - страховать. Она, конечно, видела, как экстрасенсы лечат, но непривычно это. Мракобесие какое-то. Или теперь нет? Так ведь от них все отказались! Фёдор от них бегает, Миша бурчит, Любочка дала травок, они не помогли. Она больше ничего не дала. Всех эта Флёр заморочила. Осталась одна Анастасия. Последняя надежда отечественной медицины. Во всяком случае, больных не бросит!
  Она пошла к комнате Ираиды Федосовны, страдавшей жутким флюсом. Там уже собрались три её товарки: с язвой; с тиком - прямо половина тела, аж жуть; и просто вся из боли - не поймёшь, где, - Инна Борисовна.
  - Ты, Настя, у нас очень здоровая девушка, - сказала Ираида Федосовна, шепелявя и болезненно морщась. - А мы все лечим, но все нездоровы. - И она схватилась за повязку и голову сразу - бьёт её, боль-то.
  - А когда мы лечим, мы должны быть здоровы, - влезла Нелли Михайловна, та, что с язвой, - потому, что схему тела сравниваем с собой. Вот мы и подумали: что, если попробовать исцелять через тебя?
  - Как через меня? - испугалась Анастасия. - Я не умею!
  - А тебе и не надо. Ты просто сядешь тут на стульчик, в середине, и расслабишься. Мы тебя посмотрим, а потом начнём друг друга исцелять. А иначе я Ираиде флюс вылечу, а свою язву подарю. Понимаешь?
  Анастасия села на стул. Её посмотрели: колет немножко, а иногда - горячо. Интересно! Надо попросить, чтобы её подучили, может, и она станет целителем?
  И они начали лечить друг друга: водить руками, сбрасывать за окно, что-то шептать... Анастасия очень устала. Про неё забыли, и она прикорнула на своём стульчике.
  Неожиданный тихий удар сотряс здание.
  - Что? - успела сказать Анастасия.
  В окно ворвался ледяной ветер. Комната наполнилась шорохом.
  Их нашли утром. Целительницы были мертвы, а тело Анастасии было иссушено как мумия. Второй раз за это время нужно было хоронить людей.
  - Странно, что они не исчезли, как остальные, - подумал Илья, копая могилу под берёзами.
  Элеонора пошла разыскивать Флёр. Она начинала верить. Верить в то, что их уничтожают.
  
  11. Территория
  
  Не впервой
  
  Измученный Леон вернулся домой, когда солнце уже высоко стояло в небе. Сима ушла за грибами. Васька спал! Не заболел ли - весь голубоватый, спит, как в обмороке.
  Осталось часа три на сон, а потом - опять к Дорофею. Леон упал на подушку. С коровами Сима уже разобралась. Не впервой.
  
  * * *
  
  Валерий проснулся. Вчера он пил весь день без закуски - эта идиотка куда-то пропала и не оставила обеда. В кровати Марины не было. Надо же! Опять демонстрирует! Валерий пошёл в сарай, где Марина пряталась от него, когда он слишком перебирал. Там её тоже не было. Он посмотрел корзину и успокоился: пошла за грибами - корзины нет. Но еды опять нет! Так не пойдёт! Злобный Валерий пошёл за яйцами. И куры не кормлены? Он заволновался. Так он не привык - Марина всегда была рядом. Без неё он даже злиться не мог. Испугался: вдруг она ещё вчера не вернулась из леса?
  Взъерошенный Валерий побежал к Дорофею: наверняка тот её видел на пути в лес.
  
  12. Университет
  
  Потери
  
  Флёр рыдала. В первый раз за всё время испытаний она сорвалась. Те рыдания во сне задели какую-то слишком напряжённую пружину - и теперь наступила разрядка.
  Осталось четыреста двадцать человек. И это ещё благодаря тому, что многие поисковики решили не спать и веселились у костра зоны "В". Несколько целительниц и эта глупая Анастасия вообще умерли в мучениях! Неужели она могла так просчитаться? Ведь её Песня была рассчитана на то, что основной отбор они пройдут сразу - услышав Пение! Она, конечно, удивилась, увидев, какую человеческую кашу созвала своей Песней... Но чтобы столько людей испытало надежду, а потом погибло или исчезло - она не ожидала. Да и не понимала Флёр, что же, в конце концов, требуется от неё? Ну, светляков она в чашу собрала. Что ещё?
  Флёр узнала о ночных событиях только утром, от Миши. И теперь он растерянно смотрел на её хныканье и дёргал себя за бороду.
  - Я знала! - плакала Флёр. - Я знала, что люди будут гибнуть, что останется немного. Но одно дело - знать, а другое - видеть. Я Пела - а смогла созвать только тысячу. И теперь от них осталось меньше половины. Зачем уничтожать? Ну, если людей стало так много - бесплодными бы их сделали, что ли, но дали дожить. А они обезумели! И погибли! Я не знаю, во что я верю - может, я служу злу? Почему эти, что пришли сюда, погибли? Им бы тоже дали дожить. Не мучили бы. Что Симон сделал? Ко мне прикоснулся? И за это погиб?
  Миша сел рядом и обнял её за плечи. Флёр вздрогнула - Сила бурлила в ней, никуда не вытекала, но такой великий Покой лёг на душу, что она даже выдохнула резко, как при погружении в ледяную воду. Флёр с её фонтанами Силы казалась беспомощным младенцем под рукой этого Покоя.
  - А ты не думала, что безумие и гибель людей - не наших рук дело? - спросил он.
  - Как - не наших? Оно же началось, когда ушло Кольцо?
  - Ну, во-первых, не Кольцо: то только инициировало Уход. Ушёл почти миллион. А тут, у тебя, всего тысяча. Остаток. Те, кому не хватило чуть-чуть. И мы их не бросили, а дали испытания - чтобы это чуть-чуть восполнить. Это - этично?
  - Да. Согласна. Если не хватает немного...
  - Второе. Из-за формирования Кольца и этого миллиона нарушилось равновесие в человечестве. Пока люди нужных свойств были утоплены в массе, беспомощны, уровень структурирования был низок - Хаос побеждал. Согласись, все человеческие действия и даже природные явления больше походили на сумасшедший дом?
  Ситуация приблизилась к кризису, грозила снести всех, включая тех, в ком мы видели будущее. Поэтому мы помогли выделению структур следующего уровня и их Уходу. А ведь они были не безразличны человеческому обществу. Их травили, не понимали, не принимали, а они, по сути дела, несли в своих телах эгрегоры. И Надежда, и Любовь, и Честь, и Совесть, объединённые частички понимания многих, персонифицировались на Земле. И вот их нет. Качества ушли. Оставшаяся часть информации хаотична - люди теряют разум.
  Однако у каждого была идея-фикс, которую Хаос уничтожить не в силах - итоговая направляющая их "Я", за которую уцепился мозг при потере всего остального. И только одну идею-фикс ты была призвана поддержать Песней - Связь с Землёй. Сюда попали в итоге и маги, и прочие странные создания... Но нам годится не любая Связь с Землёй, а любовь ко всем на Земле - то есть умение занять верное место в мире. Ты тогда правильно говорила о целителях и знахарках.
  - Ну почему так жестоко?
  - Из всех наших потерь только около сотни провёл я. Все те люди этически не годились для следующего уровня. Но их Связь с Землёй дорого стоит. Эта часть их Силы, вернее, Дара, теперь встроена и будет работать на нижних уровнях, обеспечивая персонификацию, скажем, деревьев - дриады, по-вашему. Или озерца - это уже будут русалки. Вообще-то они рыбы. Кажется, у тебя был такой сон? - И Миша покосился на притихшую Флёр. - Кстати, навести рыбу-попугая. Один твой поклонник-ненавистник чуть прибавил ей способностей.
  - Значит, мы смогли спасти от Хаоса только этот клочок Земли?
  Под другой рукой Миши оказалась голова Мигеля.
  - Объясни, Древний, как к этому относиться?
  Флёр вздрогнула. Дитя пугало её в такие моменты.
  - Не буду, - оборвал Мигеля Миша. - Не лезь поперёд батьки в пекло. Не дорос. - И он повернулся к Флёр.
  - Да, и держим с трудом. Но Земля не погибнет. Она преобразится Хаосом до дикого, незаселённого состояния, тогда и обретёт жизнь снова. И людей тоже - всё тех же, но лишённых памяти прошлого и чуточку подправленных.
  - А куда делись остальные? Симон? Те, кто умер?
  - Они почти прорвали мой периметр. Все они прямо призвали Хаос, нарушив нормальные Связи не в прошлой жизни, а уже здесь. Ты могла бы спасти Симона, но он начал бороться и едва не убил тебя. Ты выиграла сражение с Хаосом, подобравшемся к тебе в сущности Симона. Естественно, Хаос поглотил его. Те, кто молились Разрушению - здесь! - сами призвали Хаос, а Симон дал им нужную Силу, кстати, отобранную у тебя. В итоге Хаос захватил половину нашей территории... - и, Флёр, - сказал Миша, - пока не прошёл Переход, я тебе больше ничего не говорю. - Он сверкнул глазами на Мигеля. - Разговоры ослабят твоё тело, а ты и так уже провела два суровых боя. Смотри сны. Думай. И не тревожься - мы никого не собираемся мучить. Но тянуть на другой уровень всех повреждённых Хаосом не можем, иначе наши старания избавиться от нарушений не будут стоить ничего, а порча полезет к центру. Это - гибель Вселенной. С этим не играют.
  Гулять, гулять! - запрыгал Мигель, хватая за руки Флёр и Мишу. -
  И лепёшки есть!
  
  Лев
  
  Они прихватили у Марии Филипповны по пайковой лепёшке и пообещали поискать ещё брёвен и принести хвороста. Отцовские чувства Хуана взыграли после ночных событий, и он присоединился. Миша пригласил с собой попавшихся на пути животноводов, и с ними пошли ещё пятеро, в числе которых оказался Костя, сосед Флёр по этажу. Двух других своих соседей она давно не видела.
  Рыба-попугай ещё подросла, выглядела страшно довольной и радостно спряталась в принесённый Флёр керамический горшок, извлечённый из секретарских запасников кабинета, где Флёр обосновалась. Каких-то особых изменений в попугае Флёр не заметила.
  Пить воду из озерца не стали - Миша отсоветовал, проблеяв страшным голосом: "Козлёночком станешь!" решившему подкрепиться этой водой Косте. Пока им ещё хватало запасов воды.
   Лес стал разнообразнее: появились полянки, а из деревьев - клёны, дубки и крохотные ивы. Кое-где лежали яркие серебристые пятна сфагнума. Под большими берёзами трава стояла стеной, а кочкарник на входе разросся и хлюпал водой под ногами.
  Миша подошёл к большой старой берёзе. Флёр узнала место: здесь кошка точила когти, на грубой коре ещё были видны следы. Миша приложил руку Флёр к дереву. Хлынул покой, какой она уже испытывала часом раньше в объятиях Миши: чувство солнца над головой и прохлада корней. Ей показалось... Или нет... Где-то внутри дерева - лицо того мужчины, полное покоя. Она вспомнила выражение этого лица, когда он оглянулся на её оклик: страшное было выражение.
  Расти, - сказала Флёр берёзе. Та задрожала ветвями.
  Нет! - вдруг зазвенел крик Марии.
  
  * * *
  
  Илья с Марией шли за Мишей и Флёр. Костя с другими слегка отстал. Илья вдруг охнул.
  Что? - испугалась Мария.
  Я был здесь, когда ходил за хворостом! - поразился Илья.
  Ну и что? Я тоже была. - Мария засмеялась. - Лес не так уж и меняется!
  Но я выходил из зоны "Б"! Я знаю эту берёзу! И осинки знаю. Здесь-то они откуда?
   Илья повернулся к Мише и снова охнул. Мария взглянула и закричала.
  
  * * *
  
  Флёр обернулась на крик. На полянке, между двумя зонтиками купыря, была натянута паутина, вся сверкающая росой, и в её центре восседал огромный чёрный лохматый паучище с большим яйцевидным брюшком. У купыря стоял на коленях Мигель и трогал пальцем сторожевую нить. Паук покинул центр паутины и побежал к нему. Мигель ухмылялся, явно приглашая паука к себе на руку. Позади Мигеля Хуан уже поднял ногу, чтобы раздавить паука. На крик Марии обернулся и Мигель, с сожалением прервав свою игру...
  Мигель исчез. Огромный лев с золотыми глазами кинулся на Хуана и прижал его лапами к земле. Мощный звериный запах заполонил поляну. Лев валял Хуана по земле, сокрушая хвостом зонтики купыря. Паутина уже была порвана, паук скрылся в траве. Возбуждённый лев перекатил Хуана на спину и уже примеривался к его горлу. Все замерли.
  Что-то толкнуло Флёр к зверю. Она подбежала и обхватила его шею, скользя руками по грубой шерсти гривы.
  Нет! Нельзя!
  Лев рычал и не отпускал Хуана, но на Флёр не бросался. Она прижалась головой к голове животного. "Успокойся! - мысленно твердила она. - Паук убежал!". Лев с неохотой выпустил Хуана, встряхнулся. Флёр положила руку на его голову, зверь прижался к её ноге сильным телом и ушёл вместе с ней с поляны. Глаза его ещё светились яростью, он дрожал.
  Хуан оглянулся в поисках сына: Мигеля не было. Опять мальчик разыгрался! Наверняка спрятался после этого безобразия, придётся искать. Миша был хмур, Мария и Илья хихикали. Костя молча шёл с ними. Уже за кустами они увидели Флёр и Мигеля - те разговаривали, сидя в траве под берёзой. Флёр была расстроена.
  А где лев? - спросил Костя.
  А, это был морок! - махнула рукой Мария. Илья снова прыснул, вспомнив четырёхрукого Шиву с атрибутами.
  Это Мигель паука спасал, - просипел он сквозь слёзы. - Флёр, а ты знала, что лев - Мигель?
  Разве? - удивилась Флёр. - Нет, лев был настоящий. Я его увела и отпустила подальше, чтобы не вернулся. Ходила с ним чуть не час. А Мигеля нашла только что.
  Вот перетрусила! - прошептала Мария Илье. - Ей минута со львом часом показалась!
  Но Хуан побледнел.
  Так это не Мигель? Лев? - с ужасом спросил он.
  Ну да, - рассеянно ответила Флёр, продолжая что-то втолковывать Мигелю.
  У Марии с Ильёй испортилось настроение. Вот, познакомились с Флёр, которую и так уже давно знали, да тут ещё лев, а может, Флёр - сумасшедшая. Костя побрёл к зданию, остальные потянулись за ним. Только Миша остался искать брёвна. Лев так лев. Лес это или не лес?
  А лев разве в лесу живёт? - спросила Мария.
  Все задумались. Никто точно не знал.
  
  * * *
  
  Флёр не знала, что Мигель уже демонстрировал свои таланты во время ночного похищения. Миша не рассказал - всё же комедия на фоне стольких смертей... Мигеля во льве она узнала сразу, но в том льве Мигеля почти не осталось: это был разъярённый зверь, действительно намеренный загрызть Хуана. Ей пришлось истратить все силы, чтобы отвлечь льва, успокоить, вытянуть сознание Мигеля на поверхность. Почти полчаса с ней в лесу был разъярённый зверь. Позже злость в нём сменилась возбуждением, он ластился к ней, контроль Мигеля снова потерялся ... Флёр держала сознание льва железной рукой - глушила страсти. Потом это был уже просто нервный лев.
  Мигеля она нашла только после того, как лев исчез в елях, и он был заторможен: на вопросы отвечал вяло, ничего не мог объяснить. Разве можно было признаться людям, что Мигель мог превращаться во льва? Флёр видела: Мигель вдруг исчез, а из кустов выпрыгнул лев ...
  Во дворе они прошли мимо Марии Филипповны, и та ласково улыбнулась Мигелю.
  Нашёл своих? А то у меня битый час просидел, всё вас ждал. Тихий, не узнать. Потом смотрю - нет его. Даже испугалась, что заблудится.
  Илья с Марией окончательно растерялись. Куда пропал целый час у них? Ведь солнце и вправду уже поднялось высоко?
  Хуан держал Мигеля за руку и выглядел пришибленным. Костя, кажется, разозлился.
  Флёр ушла к себе. Поединок с буйным зверем её измотал. Мигель зашёл, посидел на коленях, но был непривычно тих и подавлен.
  Понятно, что ничего не понятно, как любил говорить Дорофей... Ну-с, какой рецепт от последствий укрощения диких зверей? - Спать!
  И Флёр забралась в спасительную постель.
  
  13. Территория
  
  Зелёный зайчик
  
  Из всех присутствовавших выспались только Лёшка, Лидия и Гога, а Дорофей был свеж после растительного отдыха. Поэтому остальных прогнали отсыпаться до обеда, а Марину уложили в постель Лидии - она едва держалась на ногах.
  Чтобы не беспокоить спящую, они вынесли наружу складной стол и скамейку: одиноким трапезам Дорофея пришёл конец. Ныне он наслаждался обществом, яичницей и рассказом о событиях. Гога ревниво встревал с глубокомысленными изречениями. Кусок листа синего дерева решили пока оставить под кастрюлей - нужно было обдумать, как с ним поступать. Ясно лишь, что делать что-то надо.
  Завтрак был уже съеден, когда в калитку вошёл Валерий. Вид у него был ужасный: тяжёлое финское лицо обвисло, щёки ввалились, глаза набрякли кровью, их голубизна стала белесой. "Валерий пьёт? - с ужасом подумал Дорофей. - Почему мне никто не сказал?".
  Дорофей многого не знал. Когда он сорвался в добровольное отшельничество, Первые, не сговариваясь, решили не ухудшать его состояния. Все проблемы своей жизни тщательно скрывали. Их дети не испытывали к Дорофею никакого интереса, а внуки, вхожие к Дорофею, кажется, усвоили манеру дедов.
   Валерий пил скрытно, пьяным из дома не вылезал, только Марина знала, каким он бывает... Так продолжалось уже три года, с тех пор, как Валерий собрал самогонный аппарат. Раньше он тратил свой беспокойный ум на строительство мельницы, попытки получения электричества, а когда выяснилось, что никакие ухищрения не обеспечивают в их мире электрического тока, Валерий взялся за паровую машину. С ней тоже не получилось! В любой модели появлялся неустранимый изъян. Наконец, после долгих мучений, принесших кое-какие результаты, оказалось, что не работает закон расширения газов. Горячий пар, уплотняясь, просто переходил в подобие текучей жидкости. Дорофей тогда внимательно следил за работой Валерия и сказал ему, что их мир, видимо, не допускает машин сложнее велосипеда.
  Делай велосипеды - ведь полно мёртвых машин, - посоветовал Дорофей Валерию. - Шинами займись.
  Тиражировать что-то - это не для Валерия. Гера и Денис могут преподавать физику, когда она не работает - Валерий не способен. Он погрузился в химию и нашёл работающую систему: хоть пар и не имел предела насыщения, перегонку удавалось вести, так как пар сгущался в жидкость с некоторыми хитрыми добавками. Но только для летучих жидкостей, вроде спирта. Сначала была надежда использовать спирт для двигателей внутреннего сгорания - нет! Там снова законы рушились.
   А спирт остался. Растворитель, горючее вещество, и... Теперь он работал на своей мельнице за зерно. Дети выросли, ушли, Марина ела мало, и большую часть зерна он пускал на самогон.
  Денис зашёл к нему как-то: предупредил. Хочешь умереть - умирай, но если окажется пьян кто-нибудь другой - Совет примет меры.
   Этого Валерий сам допустить не мог - он сознавал опасность. Никому! Только сам. А сам... считал себя великим неудачником. Марина, конечно, так и любит Дорофея, а не его. Его не любит никто. И он не востребован этим миром. Жизнь бессмысленна.
  Пару раз ходил топиться - Марина удержала. Он тогда подрался с ней - такой маленькой! Но она выдержала, оттолкнула, утащила в дом. А потом пряталась в сарае, залечивая синяки. Он и её в могилу сведёт. Он - чудовище...
  Валерий робко подошёл к столу, нагнулся над ними по старой, с юности, привычке.
  Здравствуйте. Дорофей, ты не видел Марину? Что-то я волнуюсь - кажется, она не ночевала.
  Кажется? - Дорофей свирепо зашипел и напрягся для боя, но Лидия больно сжала под столом его руку.
  Баба Марина в доме спит, - отвлёк внимание толстый ребёнок, болтая ногами и чавкая. - Её чуть дерево не съело. Пойдём, покажу. Только ты её не буди, ей спать надо. - Ребёнок глотнул, вскочил и ухватил Валерия за руку.
   Крепкая ручка - почти мужская, только маленькая. Валерий растерялся, взглянул на Дорофея. Тот кивнул.
  - Ты сходи, на неё посмотри, а потом мы всё тебе расскажем. Тут твои
  мозги понадобятся, - улыбнулась Лидия, поглаживая Дорофея по руке.
  Марина спала в кровати Лидии, у окна. Луч света падал ей на лоб, но жена спала спокойно. Такой он не видел её никогда. Давно, в юности, он часто просыпался пораньше и смотрел на неё - хрупкую, ранимую, нервную. Она всегда спала беспокойно, с горько сжатыми губами. Казалось, она вот-вот заплачет во сне. Потом её лицо постарело, и беспокойство сменила усталость.
  Видя её спящей, Валерий чувствовал свою беспомощность, невозможность защитить её от каких-то внутренних бед, злился на их принудительные браки, на отсутствие выбора. Он ей не нужен!
  Сейчас её лицо сияло. Возраст никуда не ушёл: седые волосы рассыпались по подушке, морщины обостряли лицо... Но оно было красивым, торжествующим, властным!
  Ребёнок отвернул угол одеяла, поправил древнюю штору - и Валерий вздрогнул: на груди Марины сиял зелёный берёзовый лист. Он играл собственным светом!
  У Марины никогда не было украшений. Поделки из сельской лавки- не для них. Они-то знали красоту настоящих драгоценностей. Почти все. Это детишкам пластмассовые бусины казались великой ценностью. Детишкам этого...нищего?.. а, чёрт, своего мира!
  Валерий засмотрелся. А ведь это прекрасно! Лист посылал тоненький лучик вверх и на потолке горел зелёный зайчик... Хотел было что-то спросить, но ребёнок покачал головой и вывел его на улицу. Уходить не хотелось. Хотелось, чтобы память сохранила её гордое лицо - и зелёный зайчик.
  * * *
  
  "Боже мой! - подумал Дорофей, по привычке разозлившись на себя за запрещённое им самим выражение, - Я боялся этого все пятьдесят лет". В ту жуткую первую зиму они собрались все вместе и приняли решение - исключить спирт из жизни. Все выдержали, даже Валерий. И вот теперь он сорвался!
  Он устал от неудач. Не может бороться. Не дави на него - сам видишь, события сыплются, глядишь, и без нас выползет, - предложила Лидия, убрав руку из опасения очередной тирады на тему "не сверли". - Мы ведь сами сделали его притчей во языцех. Топили и ножками утаптывали. Хватит.
  Дорофей поёжился. Действительно, злил Валерий всех, что ли? Только над ним насмехались непроизвольно. И сам Дорофей не отставал... Огрехи, огрехи на пахоте твоей, учитель. Уж не убил ли ты субдоминанту - второго лидера, вечно второго, из-за чего ломаются все субдоминанты?
  
  * * *
  
  Валерию достался большой кусок яичницы с жареной лебедой - этот рецепт был старый, ещё Дорофея, и Марина часто его использовала. Валерий любил яичницу с лебедой, но когда и как съел её - не заметил: история спасения Марины и Дорофея полностью поглотила его внимание. Он изо всех сил пытался собрать плывущие мысли, сбросить похмелье... Синее дерево. Чтобы действовать, нужно понять, что это такое.
  Ой! - закричал ребёнок (его звали Гога и он был внуком Геры с Валей, Зины и пропавшего в Рубеже Кости). Все повернулись к нему.
  Мальчик смотрел в кастрюлю. Там всё изменилось: в центре трава была выжжена, кусочек листа превратился в маленький листок с черешком.
  Он растёт! - завопил Гога и отбежал от кастрюли.
  Валерий ещё ничего не видел. Теперь он вскочил. Как же! Он не увидел начала, а тут уже развитие событий! В его голове словно что-то лопнуло: вон кусок листа, найденный Лёшкой, битва с Ритой, кастрюля Леона и свечение обрывка на траве...
  Дорофей уже прижался глазом к дыре - и отпрянул: лист задёргался, пытаясь выпрямиться, достать... Мал ещё, не дотянулся.
  Что? - с ужасом спросила Лидия. Она на лист не смотрела и не будет: страшно.
  Гога! Он при тебе шевелился? - крикнул Дорофей.
  Нет. Просто рос. А он шевелится? - восхитился Гога.
  Валерий! Аккуратно. Не прикасайся к кастрюле. Если шевельнётся - отскакивай.
  Легко сказать - отскакивай! Ноги Валерия мерзко дрожали. Он собирался с духом, пытаясь сконцентрироваться. Только бы не сдвинуть кастрюлю!
  
  14. Университет
  
  Родители
  
  "Мигель - соратник, но какой-то странный соратник. Опасный? - Нет. Неистовый... Всё. Сплю".
  Флёр задрожала во сне:
   Веда! Наконец - Веда! Пусть не прижаться, не упереться лбом в плечо, не поплакаться. Пусть. Просто - протянуть руки...
  Веда покачала головой.
  Мои руки в крови, - сказала она. - Мои руки держали орудия пытки, звенели ключами тюремщика... Мой путь восходил от жестокости, глупого интереса, любования ложными красотами интеллекта. Только одно - ложь, даже во спасение, я всегда отвергала. Ты знаешь, чем я платила: потерей памяти, друзей, карьеры, голодом и одиночеством. Меня пытали физически и нравственно. Бесконечна боль...
   Связи нарушены. Всё искажено. Даже лучшие, совершая благие поступки, рушат Систему. Мука - всего лишь результат того, что ты связана. Чем больше твоя доля Связей, тем страшнее муки. Это из-за того, что везде Хаос. Твоя структура верна, она соответствует Схеме Мира, но она не держит мук её искажения.
   Ты сразу узнаешь, когда придёт час. Тогда избавь страдающих от муки старых Связей, избавь для их последней битвы. Пока они не должны терять старых Связей. Не спеши помогать.
  Веда коснулась лбом ладоней Флёр.
  Ты уже близка, - прошептала она. - Скоро он будет с тобой, как был когда-то. Потерпи. Он тоже страдает. Не ожесточайся.
  Веда исчезла. Теперь перед Флёр стоял Зенон.
  Дай ладони, - требовательно сказал он, - Хаос повредил тебе.
  Флёр протянула руки. Призрачные руки Зенона коснулись запястий. Сила вскипела и вырвалась из Флёр, она вдруг почувствовала себя тяжёлым, сжатым в себе телом. Ничего вовне! Она потеряла Связи! Флёр попыталась вырвать руки, но Зенон вдруг вспыхнул белым, и Сила вновь ворвалась в неё, заполнила, затопила, а тело сжалось где-то в дальнем уголке: теперь оно не имело голоса.
  Всё, - сказал Зенон. - Не рассеивайся. Свет не любит оттенков. - И он показал ей облако ее прежней Силы: оно опалесцировало голубым.
  Кыш! - засмеялся Зенон и движением руки выгнал облако из поля зрения.
  Дорофей? - рискнула спросить Флёр.
  Дорофей стоял на зелёном берёзовом листе. Старый, усталый, любимый! Во тьме плавало синее дерево и тянуло ветви к Дорофею.
  Синее! - охнула Флёр.
  Синее, - где-то за спиной отозвался Зенон. - Но это и есть его битва. Верь ему.
  А Симон?
  Битва Великих проиграна. Они знали кое-что. Но в гордыне хотели быть богами, повторить наши прошлые ошибки. Они воровали знания и несли их в искажённый мир. Симон - слуга Хаоса. Как когда-то Прометей. Каждый слой имеет свои Силы и их источники. Вмешательство - попытка быть богом.
  Но мы сейчас вмешались!
  Это не вмешательство. Это - перемена. Свёртка. Эвакуация. Сохранение Вселенной от Хаоса. Мы отдаём Хаосу внешний слой - кожу, которую придётся заменять, и спасаем все матричные клетки. Мы - в роли, а не при исполнении себялюбивых желаний. Мы - не боги. Стать богом - это кормить Хаос и разрушать Вселенную. Хорошо, что ты это уже поняла.
  А... - Флёр хотела спросить о будущем, но проснулась. Сердце бешено стучало, но в душе царил покой. Веда! Зенон! Дорофей! Только... Почему все контакты такие помпезные?
  В голове засмеялась Веда.
  Это не мы, это ты. Мозг этого уровня не имеет слов, чтобы передать мою мысль, и переводит на свой язык. И обозначает, что информация не из его слоя, словами "высокого штиля". Отца ты понимаешь лучше: он силовик, в вас больше родства. Живи! - Она снова засмеялась. Мама...
  
  * * *
  
  Подавленного Хуана отправили на перевязку к Элеоноре. Та сидела в кружке бледных целителей и о чём-то напряжённо с ними разговаривала. Хуан подсел к ним, а Миша с Мигелем сбежали. Они обещали Элеоноре передать Флёр, что врач её разыскивает. Но сейчас Флёр спала.
  Они сидели на ступеньках во дворе. Брёвна, что нашёл Миша, уже тащили энтузиасты; за хворостом ушли Мария с Ильёй, вспомнившие о задании только при виде Марии Филипповны, - теперь Миша мог отдохнуть и потерзать Мигеля.
  Не сдержался, - констатировал он. - Нам что, мало божеств в истории людей? Так ты им - карту Таро в руки! Слава богу, мои все - атеисты и вряд ли знакомы с Таро! Ведь так может всё исказиться. И Флёр! Ты же чуть не пробил блоки, она же что-то вспомнила! Хочешь засунуть её в эту катавасию? Я, старый дурень, заблокировал время, а вы с Флёр это походя подчеркнули. Теперь опять у кого-то есть основание для лишних размышлений. Я-то надеялся, что они не заметят, так Флёр тебя собой закрывать принялась... С чего бы это ты - и не сдержался?
  Миша, Хуан - мой отец.
  Хм? - Миша заломил бровь.
  Здесь он - отец. Он поверил мне и привёз в Россию, а ведь он не богат. Он тащился со мной через ужас, потом через лес, ничего не спрашивая. Он принимает меня, хотя ничего не понимает. Он - мой отец! А с этим пауком он просто падал в твои объятья, но ведь защищал меня! Вдруг за оставшееся время он дозреет? Ну не мог я его отдать. Он же не обезумел? Значит, надежда есть.
  И поэтому ты рискнул выйти в почти полном втором резерве, которым не владеешь по возрасту? Рискнул своим единственным пригодным для большого представительства телом? Я, конечно, не думаю, что здесь будет твой уровень боя, но ты ведь можешь просто выбыть и потерять Флёр! Или уйти в бином. Мне тут только твоего бинома не хватало. Сам хаос накличешь!
  Но он - отец.
  Тело тебя подводит, Мигель. Ты не держишь Схемы Мира. Забываешь азы. Не можешь ты выдать проездной билет. И я не могу. Каждый зарабатывает будущее сам. И слова нужны только тому, в ком уже есть эти слова. И никому другому. Да и то, они только для надежды, для защиты от одиночества, а не для помощи в пути. Небось, говорил с отцом о значении жизни?
  Да ты что? Пугать? Я же маленький! Только примером. А он считает это детской непосредственностью - мол, биологом буду. Ты представляешь меня - биологом?
  Миша хмыкнул.
  Да уж. Лучше уж своим делом занимайся. Ты знаешь, что Алик потерял здесь мать? Она уже была в здании, но вернулась в город, за ним, вопреки совету Флёр.
  Мигель поёжился.
  Не проскочила?
  А как? Она сменила приоритеты. Идея-фикс: спасти сына! Естественно, Хаос не отказался. - Миша погрустнел. - А мои родители погибли. Причём всего-то пару лет назад. В катастрофе.
  И ты не мог?!
  - Как? Перед Переломом тасовать судьбы? Губить Мир? - Миша помолчал. - Зато я не женился - боялся. Потом мне же её и испытывать? Не стал.
  И она тут?
  Нет. Как видишь, не зря боялся.
  А может, уже там?
  Может. Этому резерву списков не давали, дорогой мой. Вернёмся - посмотрим. Только там мне, сам понимаешь, жениться не надо.
  Что я без тебя буду делать? - задумчиво пробормотал Мигель.
  Здесь ты со мной. А там без меня всегда обходился, - усмехнулся Миша, выдирая очередной клок своей неистощимой бороды. - Хотя... Как знать, может, и сложится наше сотрудничество. "Снова, как когда-то", - промелькнула мысль, пробив блоки тела. Миша задумался.
  
  15. Территория
  
  Инвазия
  
  На плечо Валерия легла рука, которую он не мог бы спутать ни с чьей другой. Марина! Валерий обернулся, опустил глаза к запрокинутому лицу. К её берёзовым глазам... Песня, которую когда-то пел им Дорофей: "И глаза его берёзовые строги и печальны"... Нет, эти глаза теперь не печальны! Они сверкают юной зеленью, искрятся золотом крапинок, смеются!? Его гадкий утёнок превратился в лебедя!
  Валерия повело, как от стакана его варева, в глазах завертелось: небо, крыша дома, Марина. Тело сжалось, как в жерновах, уплощилось, пролезая в крохотный зазор, выдавливая из себя соки. Марина привычным движением подставила плечо. Голова Валерия опустела, зазвенела - и вновь наполнилась мыслями - резкими, чёткими, хрустально-совершенными. Сгорбленные плечи распрямились, ноги прочно упёрлись в землю.
  Марина? - прошептал он. Неужели это - её рук дело? Он трезв и юн, как щенок! Нет, он, конечно, старик, но... юный старик. Или старый юнец?
  Здравствуй, Валерий, - улыбнулась она. Улыбнулась? Ему? Когда он в последний раз видел её улыбку?
  Ты здорова? - заторопился он, почему-то гладя её по встрёпанной седой голове. - Тебе можно вставать?
   И уж совсем неожиданно он прижал её голову к своей груди. Она могла спокойно пройти под его вытянутой рукой, и рядом с ней он всегда казался себе каким-то грустным подсолнухом.
  Марина дунула ему в живот тёплым воздухом. Щекотно! А она освободилась из его рук, погладила по плечу.
  Я здорова. Ты не голоден?
  Меня тут накормили, - неловко сказал Валерий. Он не знал, как себя вести. Всё было так ново!
  Гоге надоело.
  Хватит нежничать! - сурово сказал он. - Деду Валерию надо в кастрюлю смотреть.
  Марина засмущалась. Валерий даже рассердился - но действительно, пора смотреть в кастрюлю. Он легко опустился на колени и нагнулся над дырой.
  По-моему, Гога, ты становишься тираном, - сказала Лидия.
  
  * * *
  
  Валерий взглянул в дыру кастрюли. Ну, синий лист. Это он уже знал. Хотя...
  Злобненький синий листочек падал с опущенных плеч... - замурлыкал он, разглядывая лист.
  Что нашёл? - поинтересовался Дорофей.
  А что это там за шарики прыгают?
  Туда-сюда? - Гога вскочил. - Ты внутри смотришь?
  Ну да. Если сделать так, что они наплывают, как в микроскопе. - Валерий повернулся к Дорофею. - Запараллелить оси глаз, понимаешь?
  Правильно. А теперь хватит смотреть в кастрюлю. Я тебе другой листик покажу. - Гога вприпрыжку побежал к берёзе.
  Вот! Смотри в него! - велел он командирским голосом.
  А тут пёрышки, цепочки. Жилки, а в них - пёрышки. Это что?
  "Структура", - подумала Лидия.
  Структура? - обернулся к ней Валерий.
  У Марины засияли глаза.
  Он снова Слышит! - обрадовалась она. - Точно, ведь Валерий видел тебя, Дорофей, когда ты звал, только ужасно ругался, потому что был... - Она зажала рот рукой.
  Пьян, - докончил Дорофей. Он повернулся к Валерию. - Будешь нюхать розовое масло. И ты, Марина, меня видела! Ты сейчас призналась.
  Вы бы у меня спросили, - обиделся Гога. - Я ему уже кусочек листа показывал в голове.
  Пришлось Гогу утешать.
  
  * * *
  
  Под забор пролезла Рита с куском зайца. Фёдор заинтересованно выглядывал из-под ели. Неожиданно он зарычал и принялся выгрызать здоровую левую лапу.
  Блохи? - удивилась Лидия. - В мяте и под елью? Или парша?
  И у меня ручка чешется, - испугался Гога.
  Дорофей осмотрел его ручку. В центре ладони сидела крошечная бородавка. Синяя! Лидия кинулась к Фёдору - других людей он к себе не подпускал. На лапе Фёдора была двойняшка бородавки Гоги.
  Лидия опять зарыдала.
  Фёдор меланхолично ел зайца. Рита подвывала Лидии. "Кто ещё?" - с ужасом подумал Дорофей.
  16. Университет
  
  Меченый
  
  Появился Алик. Миша вскочил. Мигель запрыгал. Алик был измотан, синие тени лежали под глазами. Лицо даже постарело. Он упал на ступеньку между ними.
  Плохо, - горько сказал он, - чистого Перехода не будет, - и открыл ладонь. На ладони синела бородавка.
  Свят, свят, свят... - замахал руками Миша. - Как же это ты?
  В первый раз я потерял пальцы в переходной зоне. Там спастись реально, если верно выбрать направление выхода. Ну ладно, сузил возможности. Сами видели - здесь пошли перекосы. Но во втором пузыре - будущее! А я там погиб. Пришлось включать второй резерв.
  Но ты же был и здесь! - с ужасом сказал Миша.
  Вот именно. А там этот глупый волк напал на синее дерево. Я ещё тогда сам не понял, что это такое. Проводник? А он, дурак, сбил кусок листа. Сразу открылась рана на лапе, крови потерял - ужас. Тут-то я резерв и задействовал. А ведь был у него блок на Рубеж! Но это дерево попало в глубь леса. Вот тебе и чистый Переход! Там уже пошёл резонанс, этот кусок листа влез везде, где можно. Дорофей под ударом. Ну, с людьми он, может, и справится, но моя волчица! Жалко зверя, ведь с ней вид исчезнет, а пятно к ней перейдёт, как пить дать. Твои там, Миша, не весьма могучи. Она может всех заразить.
  Иди, спасай волчицу! - задёргал Мишу Мигель.
  Хватит игр с резервом! - рявкнул Миша. - Я тут, где мне быть положено. Вы можете мотаться, а у меня - Этап. И я его подсинивать, как кумушка бельё, не собираюсь!
  Он постепенно успокоился и задумался, терзая бороду. Мигель с Аликом смотрели на него с надеждой.
  Так что? Значит, синее дерево - Хаос?
  Вроде да, - с готовностью ответил Алик.
  Тащи волчицу. Попробую.
  Древний ты, или не Древний! - запищал Мигель.
  В чём идея? - заинтересовался Алик.
  Тебе не поможет. Ты уж сам справляйся, - буркнул Миша.
  А всё-таки?
  Хаос владеет пространством. Но не временем. Там он совсем путается. Буду омолаживать твою зазнобу. В этом пузыре её как бы нет.
  Алик почесал затылок.
  А волк-то как?
  Придётся тебе положиться на исполнителей. Чем чище Флёр с Дорофеем сработают, тем здоровее будет волк... И ты, если это тебя интересует. А пока меченый - не лезь в события. Устранись. Подожди день-два. Самотёк - не самое худшее из решений. Ты так потрудился, что можешь просто ждать плодов.
  А если только тихо сидеть... и выть, когда делают глупости?
  Миша прыснул.
  И великие события регулировал он волчьим воем... Смотри сам. Но волчицу передай мне. Смогу - верну.
  Мигель развеселился.
  Вот он грядёт, наш Хромой Поющий Волк!
  А ты бы помолчал, - возмутился Миша, - со своим Озверевшим Похотливым Львом! Я ещё расскажу Алику!.. После волчицы, - неожиданно сказал он, к чему-то прислушиваясь. - Скорее, Алик, время работает против тебя.
  
  17. Территория
  
  Отправить в прошлое
  
  Здесь оставлять этот ужас нельзя! - сказал Валерий. - Он уже начал тут устраиваться. Кастрюля - не защита. Кузнечик заскочит, споткнётся кто-то, и мы тут у себя целое дерево вырастим.
  Рядом с елью! - сердито сказала Марина.
  Но кастрюля держит, - продолжил Дорофей. - Значит, эвакуировать нужно в чём-то железном. Куда отнесём?
  К Рубежу? - предложила Лидия.
  А что? Может, это и выход, - согласился Дорофей.
  Валерий молчал. Что-то не так.
  А где Рита? - вдруг спросил Гога. - Рита! - завопил он.
  Из-под ели раздалось ворчание Фёдора и какая-то возня. Гога побежал к дереву.
  Фёдор Риту бьёт! - Он заглянул под ветки. Застыл. Заверещал. Когда Гога обернулся, в руках его был пушистый щенок.
  Волчонок! - сказал он потрясённо. - Ритин и Федин?
  Какой волчонок - июль закончен! - возмутился Дорофей.
  Гога принёс ему щенка. Фёдор спрятался.
  Волчонок! Копия Риты. Девочка.
  Ой! - сказала Марина. - Дай мне её, Дорофей?
  Щенок переехал к ней и стал сосать её палец. Марина перевернула его на спинку.
  Смотри! Ритино пятно на животике. Только не говори, что оно наследуется - не поверю.
  Волчонка спустили на землю.
  Рита! - позвала Марина. Щенок, извиваясь, пополз к её ноге.
  Соску, Дорофей, - распорядилась Марина. - Она осталась? Помнишь, сколько времени мы её приучали?
  Дорофей потрусил за соской. Из-под ели выглядывал Фёдор. С одобрением. Надо же, счастливый отец!
   Молока не было: только бутылочка. Волчонок увидел, запищал, обхватил лапами ногу Марины, та опустила соску - и щенок тотчас вцепился в неё, засосал и обиженно заскулил.
  Рита! - задохнулась Марина. - Это Рита, Дорофей.
  Лидия всплеснула руками и отправилась к Симе за молоком.
  
  * * *
  
  Молоко согревалось. Они сидели кружком вокруг Марины: та держала Риту на коленях, закрыв глаза и покачиваясь.
  Она была больна. Синий лист прикоснулся к ней. Не знаю, когда. Не знаю, как. Потом её вылечил кто-то. Ель? Не знаю. Она вернулась в прошлое. Или снова родилась в прошлом? Болезни больше нет. - Марина открыла пьяные от напряжения глаза.
  Она вернулась в прошлое, - прошептала Лидия.
  И синяя болезнь ушла, - подтвердила Марина.
  Но мы не можем отправить в прошлое Гогу с Фёдором. - Дорофей задумчиво чесал волчонку спину: Рита это любила.
  Что-то шевелилось в голове Валерия. У события две стороны, взаимодействие между ними - и есть событие...
  Мы можем отправить в прошлое лист! - хмыкнул он.
  Ты у нас маг? - удивился Дорофей.
  Прошлое листа - дерево. Оно повреждено. Разделено. Если можно справиться с Хаосом обманом, сменив время, как с Ритой, значит, мы обманем лист. Ну, а заодно и дерево. Лист должен быть на дереве!
  Он не был лист, - грустно сказал Гога. - Он был треугольник. А потом наелся травы.
  Валерий задумался.
  Какой травы?
  Ну вот, не знаю, - Гога помнил траву, но не знал названий.
  Покажи. Транслируй, - подсказала Лидия.
  Подожди, - сказал Валерий. - Дорофей, ты помнишь траву около того круга?
  Осока. Здесь её нет.
  Ладно, неважно, не вспоминай, Гога. Надо ещё подумать.
  Валерий принялся бродить по лужку, остановился у маленького стожка, запасённого Дорофеем для лосихи Машки, бродящей сейчас где-то с малышом. Зимой придёт - будет ей еда...
  Можем мы подкормить дерево? - спросил он.
  Как? - Марина очень старалась помочь.
  Ну, дать ему травы с лужка. Много, сразу. А вместе с ней - вернуть лист. Может быть, и неважно, какую траву дать - ведь Хаос же, но не будем рисковать. Доля травы в листе по сравнению с травой-едой будет мала. Прошлое, но с обедом? Что-то изменится, но хоть что-то попытаемся отыграть.
  Лидия прислушалась.
  Послушайте! Вам не кажется, что Фёдор хихикает?
  Гога побежал к ели.
  Он валяется на спине, - сообщил он, - и чихает.
  Тогда, - решительно сказал Дорофей, - Валерий прав.
  Марина кормила Риту, та с рычанием грызла соску. Валерий убежал организовывать транспорт для листа, Дорофей срезáл дёрн. Лидия собирала Гогу в путь: он поклялся, что дойдёт. Фёдор бродил по лужку на трёх лапах и явно собирался их сопровождать. Ель сильно пахла и грелась.
  Дорофей бросил лопату и сел.
  Мы впали в раж! - заявил он. - Мы столкнулись с проявлением сил более высокого порядка, чем мы сами и то, что нас окружает. Я думаю, листу место на дереве, тут Валерий прав. Но для Гоги с Фёдором это ничего не изменит. Нужно думать дальше. И не в одиночку - со всеми, кого мы ждём через пару часов. А я тяну то, что обязан сделать: рассказ о Кольце. Там может обнаружиться что-либо полезное. Время жмёт. Сегодня надо провести встречу, а не убегать.
  Марина испугалась: Валерий, вдохновлённый делом, сейчас сорвётся, и она его потеряет...
  
  
  Гога взял Марину за руку: его бородавку забинтовали. У Фёдора были в бинтах уже обе передние лапы, и он пока не рисковал вставать. Лидия только что уговорила его разрешить бинтование, и теперь он лежал, вытянув перед собой лапы, на лужке, где его застала экзекуция.
  Нужно что-то придумать! - прошептал Гога. - Думай, баба Марина. Это - гадость. - Он потряс забинтованной рукой.
  В калитку ворвался Валерий со скороваркой и странной конструкцией, собранной из сучкореза. Резиновые прокладки скороварки уже давно расползлись, но Валерий тащил какую-то банку с тягучей жидкостью и верёвку.
  С листом всё верно, - сказал он, запыхавшись, - но бородавки не уйдут. Нечего мудрить.
  Думать надо, - басом сказал расстроенный Гога.
  Верно, коллега. Думать будем вместе?
  И с бабой Мариной, и со всеми, - торжествующе заявил Гога. - Дед Дорофей будет про Кольцо рассказывать, а мы - думать.
  Ага. А нашу синюю радость сейчас упаковывать будем: пусть она хладный металл озаряет.
  Перемещение "синей радости", несмотря на беспокойство Валерия, прошло без происшествий. Лист с великими предосторожностями был захвачен мягкими лапками бывшего сучкореза и легко отделился от выжженного грунта. Скороварка, отполированная Валерием "на всякий случай", приняла жильца и была запечатана тягучей и вонючей липкой массой - плодом экспериментов Валерия с соком одуванчика.
  Взмокший Валерий привалился к воротам двора.
  А круг? - спросила Марина. - Вы смотрели круг? В почве же полно живого! А круг - чужой.
  Валерий стукнул себя по лбу. Гога уже подполз к кругу на четвереньках. Им с Валерием разговоры были ни к чему: Гога транслировал картину. Треть круга в центре была поражена.
  Все видели? - спросил Валерий.
  Я всем не умею, - сказал Гога. - Я сейчас бабе Лидии покажу.
  Лидия напряглась - но увидела просто выжженный круг земли. Его и так видно, Гога тут не нужен.
  - Не вижу, - поразилась она.
  - Теперь тебе, - Гога повернулся к Марине, но та тоже не увидела. Увидел Дорофей.
  Нда... Придётся снимать до глины, с запасом. Маловата скороварка, Валерий!
  Э! - махнул рукой тот. - Вон, соседний дом уже провалился. Там в бане - чан хороший, чугунный. Крышку только придумать. И как вынуть всю гадость целиком. Жесть, что ли, вокруг разложить?
  Дорофей крякнул. Вот тебе и два часа на раздумье.
  Вы, пожалуйста, не расстраивайтесь, - нахмурилась Марина, - но что же будет с лесом?
  Дорофей разозлился. Он не успевал за событиями.
  Мы ничего не знаем о том, что можем. Мы не умеем разумно пользоваться Силой - так, играем на интуиции. Нам нужен аналог Кольца.
  Ну кто спорит? - успокаивающе сказала Лидия.
  Фёдор уполз под ель. Котёл, выемка земли и запечатывание заняли всё оставшееся до занятий время.
  
  18. Университет
  
  Винтики
  
  Получается, что мýка - билет в рай, и нам надо её воспевать. Радостно ждать распятия на земле ради небес, и чем больнее - тем лучше? - Элеонора налетела на Флёр, словно орлица. В ответ Флёр расслабилась и стала говорить тише и медленнее, чем обычно - отличное сдерживающее средство при беседах с перевозбуждёнными людьми. Смотреть при этом нужно в потолок, в угол - куда угодно, только не в глаза собеседника. Войти в образ нашкодившего мальца, что взывает к подсознанию собеседника, рефлекторно извлекает на поверхность старый добрый патронаж и ослабляет агрессию... Флёр опустила голову на руки и уставилась на хрустальную пепельницу. Теперь можно отвечать.
  Нет. Муку воспевать - это воспевать Хаос. Новое в человеке - это рецепторы, говорящие о состоянии Связей. Они при напряжении Связей дают ощущение боли, они же дают расширенную картину мира, если всё в порядке.
  И зачем такие рецепторы людям в нашем несовершенном мире? Только терзают!
  Зачем слепому котёнку нейроны, воспринимающие освещённость? Ведь он совершенно несамостоятелен? Однако организм формирует функцию заранее.
  Мы - слепые котята?
  Уже нет. Сейчас этап, когда функция становится необходимой. Нас ждёт мир, где каждое существо соединено с другими незримыми нитями Связей. Все его действия будут оптимальными, чтобы не напрягалась сетка Связей.
  Вы хотите сказать, что я не смогу съесть курицу? А курица - клевать горох?
  Думаю, в Связи заложен вес события в зависимости от типа питания.
  Кем заложен?
  Информацией о строении Вселенной. А мы с вами - словно клетки, подчиняющиеся регуляции: сверху, сбоку, иногда снизу - по принципу обратных связей. Если только мы подчиняемся! Но если в нашем генотипе появился сбой - мы меняем приоритеты, поедаем окружение, расталкиваем его боками, метастазируем куда не надо - и рушим организм Вселенной, как рак. - Флёр покрутила пепельницу, расслабляя собеседницу. Искоса взглянула - Элеонора сверлила взглядом её лоб. Пусть её. Спрашивала - отвечаем.
  - Какие чувства испытает норма в окружении раковых клеток? - Боль, муку. Если вы лечите химическими препаратами и раковые клетки погибают, то здоровые чувствуют облегчение. Но им нужно потрудиться, чтобы воссоздать повреждённый участок тела. Даже сделать шаг назад, вернуться к своей неиспорченной зародышевой форме, когда делящиеся клетки как бы равны, но каждая даёт хорошее потомство, восстанавливая повреждённые Связи.
  - "Вперёд к предкам" - это ваш рай?
  - Мы ещё не попадём в рай. Рай - это когда все уже заняли подобающее место. Мы попадём в очередной бой. Да, многие будут вынуждены отказаться от некоторых достижений и Связей, препятствующих развитию "органа". А кто-то будет выполнять работу повреждённого органа, трудясь с повышенной нагрузкой. И кто-то должен развивать будущее. Тем - тяжелее всех. Они, к сожалению, как дети: чистые, доверчивые и весьма беззащитные.
  Опять мука!
  Сейчас этап, когда могут выжить только люди с верными приоритетами. А для них то, что вы называете "мука", называется "битва".
  Во имя чего? Где личное счастье?
  Счастье в балансе Связей. Во имя органа, который мы составляем во Вселенной. И немалого. Может быть... Не знаю... Нервной системы?
  О да, опять коммунистические винтики!
  Винтики, но внутри Связей природных, а не вымученных величием отдельных клеток органа. Его структура - "авоська" Связей с "узлами" - нами. Если авоська полна картошки, вырви любой узел - и картошка посыплется. Неважно, где узел вырван - на дне или около ручки.
  Да, поэтому сейчас вырваны миллиарды узлов, а вы "спасли", если можно это так назвать, единицы.
  Спасала не только я. Мы - часть авоськи. Связи порваны, функции прерваны. Сидим в отстойнике, растим Связи своего участка. Чем их больше, тем удачнее фрагмент нашей авоськи.
  Как это - функции прерваны? Мы живы.
  Но мы лишены сложнейших Связей социума. Нам дана специфическая часть природы. И локус: совсем небольшой. Разве может что-нибудь родить такой огрызок нервной системы? Он может так изменить свои параметры, чтобы выжить. И он сбросит с себя все клетки, непригодные для функции его выживания, хотим мы того или нет.
  Разумеется, под вашим чутким руководством.
  Не думаю. Не знаю.
  А я знаю! Я буду бороться за сохранение и выживание каждого человека в этом вашем "локусе". И если понадобится "сбросить" клетки, то мы начнём с вас!
  Флёр пожала плечами. "Не мечи бисер...". Сама виновата. Поговорить захотелось, Симона нет. Хаос собирается в бой.
  Начинайте, - спокойно отозвалась она. И как не перевела её имя? Ясно же, что с таким именем бороться тяжелее, чем со всем остальным... "Стоялая вода... Имечко!".
  После ухода разгневанного врача Мигель отложил в сторону игрушечную машинку, которую он, гудя, катал под их ногами во время разговора.
  Хочу на ручки! - сказал он.
  Конечно, его взяли на ручки. Хоть и большой, и... соратник, а временами - совсем дитя. Узел боли в солнечном сплетении Флёр исчез, Сила хлынула в неё потоком. "Поборемся", - подумала Флёр и представила себя со львом с золотыми глазами.
  
  
  
  
  
  
  19. Территория
  
  Свобода личности
  
  Весь вечер Васька просидел в кустах у Дашкиного дома: ждал, когда выйдет. А она, как назло, из дома ни ногой. Уже в темноте Василий собрался уходить - и тут из двери тихо выскользнула Дашка. Она осмотрелась и быстро побежала к калитке. Васька заступил ей дорогу. Дашка так и подскочила.
  Ты что тут делаешь? Ночь уже.
  Тебя жду, - смущаясь, прошептал Васька.
  А я тебя не жду, - отрезала Дашка и пошла от калитки.
  Ты почему ушла? Там было интересно, - догнал её Васька.
  Интересно? Кому? Избранным? Почему кому-то должно быть интересно, а кому-то нет? Может, мой папа гораздо лучше, чем глупый Ольгин дед?
  Но он же не Услышал, - расстроился Васька.
  А что он должен был услышать?
  Ну, зов Дорофея.
  А ты услышал?
  Я - конечно. Как и ты.
  Дашка ничего такого не видела и не слышала. Просто глупая Ольга прибежала и кричит: "Ты видела во сне Дорофея? Мы все видели!". Зачем говорить, что не видела? - Видела!
  Ну да. Значит, мы - избранные, а посторонним вход воспрещён? А как же потом? Ведь всем рассказывать нужно будет?
  Как ты не понимаешь, Даша! Тем, кто Слышал, этот рассказ жизненно необходим, - сказал Васька своим излюбленным менторским тоном.
  А как ты видел деда Дорофея? - заинтересовалась Дашка.
  Как и ты. Все одно видели.
  Ну, а всё же, как?
  Он рукой махал: мол, иди сюда.
  Да, и я тоже так, - протянула Дашка. - Но я не пойду больше. Не хочу.
  Жалко, - расстроился Васька, - Ты такая красивая. Мне на тебя смотреть нравится.
  Дашка сузила глаза. В свете полной луны они казались чёрными.
  Смотреть?
  Да.
  Она вдруг прижалась к нему всем телом. Васька оцепенел. Он ещё не получил ремень взрослого! И она маленькая.
  А так - нравится? - Дашка поцеловала его в губы. Как взрослая. Сердце Василия бешено стучало, живот напрягся... Он оттолкнул Дашку.
  Ты что! Нам до шестнадцати лет это запрещено!
  Она развязала пояс.
  Кем? Дорофеем? А как же свобода личности?
  Дашка толкнула Василия и упала сверху.
  Все Васькины тайные сны не шли ни в какое сравнение с Этим. Казалось, он не выдержит - умрёт. Прыгало сердце, пот заливал глаза. Дашка хохотала.
  Заткнись, кошка мартовская! - крикнул из дома мужчина.
  Твой отец! - испугался Васька.
  Ничего, он привык делиться.
  Как делиться? Чем? Этим? С отцом? Василий хотел рассердиться, но... Так сладко... Ну и пусть... Делиться. Сейчас с ней - Василий. Сейчас... Не могу.
  
  * * *
  
  Борис не спал всю ночь. Он понял, что больше ждать нельзя. Лежал неподвижно, чтобы не потревожить Анну - она не переживёт.
  Он не пошёл на Зов к Дорофею: с таким потомством к Учителю нельзя. Дочь Милка... Убогий недоумок: ничего не видит и знать не хочет. Кроме команд подонка-мужа. Внучку Дашку уже не спасти. Яблочко гнилое при дереве изъеденном. Она сама Сергею потворствует в разврате, больше того: лидером становится в гнусных забавах с гадом-отцом. В тринадцать-то лет!
  Этот надкушенный розан соблазнил, а практически изнасиловал Ваську! На виду у Сергея с двоюродным братцем Пашкой... Тухлятинкой инцеста пробавляется, да ещё и рекрутирует, расширяет сферу влияния
  Расползётся зараза, выживет в поколениях - и конец Общине. Конец смыслу их жизни. Конец выбору и перетасовке геномов. Инцестный геном, если выдюжит, застынет в гомозиготе. Не люди будут, а сорт гороха. Вот и конец эволюции: Абнего.
  Они, Первые, выжили. Миллиарды погибли, это Борис точно знал. Зачем мучения миллиардов? Для такого результата?
  Она к Дорофею подбирается, вместе с папашей. А Дорофей стар стал. Проглядел под носом Лилит. Правда, актриса Дашка - ого-го! Так и хочется в морду врезать, чтобы лицо, наконец, проявилось...
  - Дар...я, - шутили они с Анной, баюкая внучку... Дар. Только от кого?
  Борис должен идти к Дорофею!
  * * *
  
  Борис застал общество в ходе сбора. Подтягивались отстающие. Среди детей бродил Пашка.
  А этот тут откуда? - враждебно спросил Борис Лидию.
  Слышал Зов. Вроде бы.
  Тогда погодите со своими делами. Мне срочно нужен Дорофей.
  Приглядись пока к Ваське.
  Лидия напряглась. Васька - почти её внук! А он, действительно, изменился... Осунулся, горит каким-то лихорадочным жаром. Отделился от всех. И от отца - тоже. Ничем не поинтересовался... "Господи! - испугалась Лидия. - Он стал мужчиной!".
  Девчонки сторонятся - почуяли, но не понимают. А Марина?
  Марина разглядывала Ваську с неприязнью. Нарушен запрет. Какая же дрянь согласилась?
   Леон нервничает - тоже почуял, закрылся, думает.
  "Ой, беда... Бéды! Одна за другой, - похолодела Лидия. - Хаос лезет".
  - Что это ты, Васенька, в одиночку устроился? - спросила въедливая Светка. - По подруге заскучал?
  Васька вспыхнул и грубо оборвал Светку, уже набравшую воздуха для очередной тирады.
  - Не твоё дело.
  - Как не моё? Ужели не собрат ты мне по школе? А здесь - так просто всем есть дело до тебя... - пропела Светка.
  - Отстань! - Васька напыжился, сжал кулаки.
  - А где: "Отстань, девица, не права"?
  Челюсть Васьки задрожала. Леон загородил его от Светки, и та стала искать, кого бы ещё подколоть.
  - Он не знает... - потрясённо сказала Оля. - Дядя Леон, ты не рассказывал Ваське про ночь?
  - Нет, - смутился Леон.
  - Не интересны мне все эти ваши приключения! - сорвался Васька. - Вас хлебом ни корми - приключения искать.
  Дорофей отвлёкся от разговора с Борисом.
  - Конкретнее, Василий. Тебе сказки надоели?
  - Да! У вас тут какой-то детский сад!
  - Прошу на выход. Вернёшься, если мы решим, что ты должен присутствовать здесь принудительно. Я надеюсь, таких насильников среди нас не найдётся. Так что - свободен.
  - Я имею право на собственное мнение! - разорался Васька.
  Леон встал, взял сына за шиворот и вышвырнул из калитки.
  Закончив разговор с измученным Борисом, Дорофей повернулся к остальным.
  - Ну-с, - сказал он, потирая руки. - Лёша, Юля, вы провели тренировочную трансляцию?
  - Ага! - обрадовался Лёшка перемене темы. - Отлично вышло. Юлька теперь будить меня по утрам согласилась.
  В таком случае, пора приступать к уплотнённому рассказу. Прости, Леон, Василия я выключил.
   Дорофей замолчал: он транслировал в широкой полосе. Борис иногда хмурился, но, в основном, выдерживал темп. Валерию помогал Гога.
  Эй! - возмутился Пашка. - Вы из-за меня молчите?
  Какая ты дрянь! - завопила Светка. - Тебе Дашка подсказала? И ты... Ты - вон иди! Тебе тут нечего делать!
  Ну, гадина... - прошипел Пашка. - Дождёшься. И все вы... - он не нашёл слов. Леон уже подходил к нему, но Пашка ушёл сам.
  Пена! Пена Хаоса.
  Ох, Валерий, - сказал Дорофей, - плохо держат стенки твоей скороварки.
  
  Кольцо
  
  Прошу комментарии, - Дорофей заключил рассказ уже вслух : трансляция высосала много Силы, и беседовали они, как обычные люди.
  Обозначьте основное.
  Пока взрослые ворочали мозгами, выскочила Светка.
  У них связи силовые. Помните, как они ищут своих партнёров? Как мы могли бы искать Слухачей. Только мы транслируем, а они - слипаются.
  Что значит - слипаются? - спросила Ольга.
  Ну, когда рядом, как бы сливаются. Все эти удары тепла, потери сознания, путаница с любовью... Им даже трудно сохранить себя.
  Точно! - возбудилась Юлька. - И поэтому они так легко соединяются в Кольцо. Делл испугался - и привет! Соединились.
  Связи у них эмоциональные, - вступила тяжёлая артиллерия, Гера, - их инициировал аппарат Шавина, "Флёр": музыка в соединении с цветом. Основное занятие - пляски, полёты - тоже основано на эмоциях.
  - А как же задачи Бориса? - возразила Лидия.
  Позвольте мне про тёзку, - попросил Борис. - Любая задача по специальности решается только самим специалистом. Знаний хватает, Силы - нет. Силу даёт Кольцо. Делл прав - действует Кольцо почти как наркотик. Оно так греет эмоции, что на эмоциональном взлёте просвечивает решение. Борис, а не пианист Рон решает математическую задачу. И решает, возможно, ценой некоторого разрушения личности.
  Это опасная игра. Нам так нельзя. У них была неизвестная им задача. Мы теперь знаем, что им следовало увести за собой многих людей. Так, Дорофей? Для чего соединяемся мы - не знаю, но у нас задача иная. Мы должны сохранить свои личности, а может быть, и усилить, а не "слипаться", как выразилась Света.
  У них всё неправильно, - высказался Гога. - Тётя и тётя или дядя и дядя. Одинаковые.
  - Я же говорю - силовые! - поддержала Светка. - Когда Связи силовые, легче соединиться с таким же.
  - Да ну? - Евгений улыбнулся. - А если второй намного сильнее?
  - Тогда это не Связь, это тюрьма, - сказала сердитая Светка.
  - Нет, - вмешался Леон. - Тогда один сильный должен соединять сразу многих слабых.
  - Эгрегор, - сказал Дорофей. - Погодите, ещё доберёмся... Хотя... Марина, как ты вышла к тому дереву?
  - Лес волновался. В нём что-то мерзкое было, - смутилась Марина.
  - Где ты начала это чувствовать?
  - На опушке.
  - Вот вам и эгрегор, - торжествующе сказал Дорофей. - Мелкие связи с растениями - и она чувствует непорядок.
  - А разве это не берёзовый листок сделал? - удивилась Валя.
  - Листок и Сила только обострили способности Марины. Может, другому листок не помог бы. Марина пошла в лес, так как почувствовала непорядок в своих Связях, и подверглась нападению, в результате наши действия проявили и усилили её способности. Сопротивление нашему развитию привело пока что только к его ускорению. Нравится? - Дорофей развеселился.
  - Всё же лучше пусть наши способности потихоньку растут, без всяких там нападений, - нахмурилась Валя. - Нам для развития не хватало ещё какой-нибудь новой гадости.
  - Да. Лучше обстоятельно исследовать возможности каждого и рассчитать наиболее удобную форму совместной работы. Тут целое море исследований. - Гера уже предвкушал.
  - Боюсь, времени нет. Оля, ты что-то хотела сказать? - подтолкнул девочку Дорофей.
  - Я говорила, что баба Марина чувствует непорядок, как мы с дядей Леоном, - сказала Ольга, потупясь. - Мы знаем, когда что-то не так с вами всеми. Я из-за бабы Марины обратно из дома прибежала. Раз ей было плохо, мы оба чувствовали, куда идти.
  Валерий загрустил. А он ни сном, ни духом... Проспал.
  Значит, слабые служат сильным? - жалобно спросила Светка. Она не
  способна смириться с идеей подчинения! Евгений подмигнул Дорофею.
  "Искушает... - подумал Дорофей. - Запугивает. Хочет, чтобы дети отдавали себе отчёт в том, чем мы заняты. Не впадали в манию величия...".
  - Марина! - окликнул он. - Где Рита?
  - Сейчас придёт, - рассеянно ответила Марина. - Она сбежала от Фёдора.
  - Вот тебе ответ, - ухмыльнулся Дорофей Светке. - Если со слабым что-то не так, сильный чувствует. И вмешивается, если может.
  - Да, - важно сказал Гога. - Если бабе Лидии плохо, я её успокаиваю. Как Светка - деда Дорофея.
  Юлька возмутилась:
  - Это-то тут причём? Ну, и я Лёшку успокаиваю - тоже мне, заслуга!
  Лидия вспомнила действия Гоги за последние сутки:
  - Он не успокаивает. Он делится Силой. Когда есть Сила - спокойнее. Правильно, Гога?
  - Значит, Светка и Гога - сильные, а вы... мы все - слабые? - недоверчиво сказал Лёшка. Зина продолжила:
  - Однако всех нас чувствуют Леон и Оля. Они ещё сильнее?
  Ответил Валерий:
  - Сколько Силы заложено в прибор? Да хоть в дудку? Думаю, много больше, чем та, которую мы тратим, чтобы на ней играть. Дудка сильна своим устройством, дударь - тем, что имеет силы в неё подуть. То есть, тоже, как ни смешно, своим устройством... Вот вам и равенство. Нет в паре "главного" и "ведомого", есть разное устройство и вектор: входной и выходной участник.
  - Ага, - Юлька посмотрела на Валерия, - Значит, Светка, Гога и я - дудари, а баба Лидия, дед Дорофей и Лёшка - дудки?
  - Я только что понял, - подавленно признался Леон, - я беру Силу Оли.
  - Оля? - позвал Денис.
  Девочка поёжилась. - Мне иногда давал силы Гога. И дядя Леон.
  - Что-то не так с идеей, - рассмеялся Денис.
  - Почему? - безмятежно спросила Малика. - Вы хотели Кольцо? У нас оно иное. Почему бы дударю не сыграть на другом инструменте, на чужой дудке? Конечно, она не так хорошо лежит у губ, но иногда и она сгодится. Или, может, одна - концертная, а другая - для дома, потише? Уж взяли аналогию - не открещивайтесь. Дударь ещё дудку сломать может, и починить, и разобрать... А дудка - сыграть на дударе: тем, что она у него есть, и он теперь дударь, а не кузнец, - пояснила Малика.
  Дорофей захлопал в ладоши:
  - Получилась пластичная схема, практически живой организм, со сложными связями.
  - Такая схема работать не будет! - возмутился Гера. - Решения будут непредсказуемыми, пользоваться Кольцом невозможно. В нём должна быть иерархия, централизация. Основной закон управления.
  Малика подняла бровь, с иронией разглядывая Геру:
  - Иерархия необходима, но мы все находимся на одном уровне, никто не имеет достаточных оснований для управления другими. Тем более, что роли ещё не сложились...Дорофей достаточно ясно говорил нам об иерархии уровней. Внутри уровня такого понятия нет.
  Гера, наконец, рассердился. Мало ли, что там наговорил им Дорофей, он же не Истина в последней инстанции. Опять они серьёзное дело переводят на самотёк! Валя решила предотвратить склоку, и опередила его, воскликнув с нажимом:
  - Но у нас же задача! Нам нужно одолеть синее дерево! Вот вы тут разглагольствуете о теории, а в любой битве нужен военачальник! - Валя была уверена, что Гера прав, но тема не ко времени. Пора её менять. - А ты сама, Малика, кто ты? Дудка или дударь?
  Малика пожала плечами и отвернулась.
  - Я попробую сделать схему, - буркнул Денис. - Дора, ты мне поможешь?
  Дора сжимала в руках наброски, что сделала во время трансляции. Трансляция как книга - представляй себе героя каким хочешь, но близким к твоему восприятию. И Дора рисовала героев рассказа Дорофея, членов Кольца. Только... Ей было очень страшно поверить. Странно.
  - Дора! - окликнул её обеспокоенный Дорофей.
  - Я их знаю, - ошеломлённо сказала Дора и протянула Дорофею листки.
  Тот взглянул, поднялся и ушел в дом. А когда он вернулся с неумелыми рисунками Веды, всем стало ясно, что Дора связана с Кольцом: она видела истинные лица!
  - Ты будешь нам всё-всё рассказывать! - обрадовалась Светка.
  - Ничего не знаю - только лица, - пожала плечами Дора.
  - Ещё бы, - утешил её Денис. - В годовалом возрасте даже лица запомнить - подвиг! Разберёмся.
  Э нет! - сказал Дорофей. - Пока не размышляй. Ты Дору запутаешь,
  собьёшь, и она ничего не вспомнит. Пока все, кроме Доры, об этом забудем.
  Открытие превысило их возможности воспринимать новое: все устали, разговор сник, и вскоре они разошлись.
  Юлька с Лёшкой задержались.
  - Дед Дорофей! Вот мы с Лёшкой думаем... - начала Юлька.
  - Что дерево синее - не Хаос! - выскочил Лёшка.
  Подошёл Евгений, проводив остальных. Они присели рядом с елью, где маялся Фёдор.
  - Приступайте,- ободряюще кивнул Дорофей.
  - Если Хаос, формы нет. Ну, или случайная. А тут, в дереве, есть! Не пёрышки Гогины - но форма, внешний вид.
  - Да... Друзья, вы молодцы. Дальше?
  - Пока всё.
  Дорофей транслировал идею и озадачил собрание, уже расползшееся по домам. Значит, для Хаоса есть проводник, умеющий обретать форму. Это важно.
  Фёдор под елью пытался содрать повязку с левой лапы.
  
  20. Университет
  
  Бифитер
  
  День не задался... "Что утро, то и сутки", - подумала Флёр. Даже есть не хотелось. Хотелось пить, но воду надо экономить. Уже начинало сильно резать почки: не поймёшь, что хуже - пить, чтобы кончилась драгоценная вода, или терпеть и мучиться. Ох, не любила Флёр, когда ограничивали её свободу!
  Нужно действовать - обстоятельства вынуждали, а тело погрузилось в гнетущий покой - будто всё сделало и теперь можно застыть с остановившимся взором... Флёр пошла на компромисс: спустилась во двор.
  
  * * *
  
  Ушла, наконец. Щёлкнула её дверь. Костя уже дрожал от предвкушения. Решился!
  Вчера он пил оставшееся у Виктора коллективное вино и соображал плохо. Просто упал и уснул. С утра что-то вынесло его во двор, а потом и в лес с этой трахнутой компанией.
  Зато теперь ему стало совершенно ясно, что эта заторможенная - совсем не невинная овечка. Что она вытворяла со львом? А сам лев? А как объяснить потерю целого часа жизни в этом хищном лесу? - Морок, морок и сплошная гибель! За ночь - половина людей. Она же берёт кровавые жертвы. Жрёт их: то поодиночке, то скопом. Прав был Витька, не зря её ненавидел. И эти её прислужники! Все вокруг вьются.
  Убрать её, так хоть кого-нибудь спасти удастся. Конечно, уйдут потомки на деревья, слишком мала выборка, зато род человеческий не угаснет! Все эти, перепутавшись, уже не так опасны станут, сгинет эта их чёртова магия.
  В рюкзаке Витьки он нашёл ещё две бутылки. Бифитер! Вот жлоб, светлая ему память. И ещё - пакет пластида. Господи, ну зачем ему был пластид? Ведь из дома его приволок. Но Косте ясно, как его использовать: он оторвёт голову у этой монстрозной твари Флёр и сохранит человечество. А потом Костя выпьет Бифитер: отпразднует и помянет Генку с Витькой.
  
  Упаковка пластида лежала на полу. Костя пытался попасть ногой в штанину. В комнате было жарко, в самый раз в трусах, но на дело придётся надеть эти зимние брюки с ворсом: другие добыть негде. Собственно, почему негде? В общаге наверняка полно шмоток.
  Угораздило их торчать под боком у этой... повелительницы львов. Думает, за богиню сойдёт. А мы её, как комара! Сейчас всё подготовим - и начнём новую эру.
  Запертая дверь открылась.
  - Здравствуйте, - вежливо сказал Мигель.
  Наверное, всё-таки забыл запереть дверь. Совсем одурел... Костя разозлился.
  - Здравствуй, - ответил он. - Ты что здесь делаешь? Я занят.
  Мигель всё же вошёл и подошёл к упаковке пластида. Не страшно, она пока безобидна.
  - Это что? Пластилин? - спросил Мигель и ткнул в упаковку пальцем.
  - Не трогай! - сердито ответил Костя. - Иди погуляй. Ты мне мешаешь.
  - Тогда до свидания, - надулся Мигель и ушёл.
  Дверь с грохотом закрылась. Костя надел, наконец, штаны. Пора. Взять железки и...
   Взрыв размазал его по стенам.
  
  * * *
  
  Что-то хлопнуло наверху, и снова тишина.
  Мужчины побежали проверять. Флёр тупо сидела, не в силах даже уползти с солнца в тень. Время текло медленно. Когда мужчины вернулись, она подняла тяжёлую голову.
  - Ничего, - сказал Илья.
  - Только куда-то делась комната нашего Кости, - покачал головой
  Фёдор. - Есть комнаты до неё, есть после, а между ними глухая стена. Ой.
  - Ой, - согласилась Флер. "А этот-то что натворил?" - подумала она.
  - Я люблю тебя, Флёр, - признался Мигель, подлезая ей под руку. - Я с
  тобой посижу.
  - Я тоже тебя люблю, - она погладила его по голове. "Только бы поменьше потерь". И она опять застыла, глядя в огонь дальнего костра.
  Мигель надулся. Если бы она знала! Золотые глаза вспыхнули гневом. Пробегающий Миша нахмурился и показал глазами на Флёр.
   "Береги!" - будто сказал он.
   "Уж я ли не берегу!" - горько подумал Мигель.
  
  Противостояние
  
  У костра суетились героическая Мария Филипповна, неугомонная Мария и - о чудо! - человек пять целителей. Проблема питания сохранила остроту: продукты, выданные группам из зоны "Б", сгинули вместе с людьми, и голод уже подступал.
  Мария громко колотила в кастрюлю, созывая на обед; представители двадцаток, покинув рабочие места у костра, вытянулись в очередь.
  Мало. Их мало!
  Миша принёс еду, сел рядом.
  - А где Алик? - спросила Флёр. - Он что-то исчез. Неужели?
  - Нет, забегал, - прервал смущённый Миша. - Жив он, не волнуйся. Просто куксится. Придёт.
  Рядом пристроились целители. Ими командовала Мария. Тут же топтался с потерянным видом Илья.
  - Вот! - торжествующе сказала Мария, указывая ложкой на свою отару.
  - Им уже лучше. Я им говорила - труд города берёт... Или нет? Ну, ясно. Если бы я бросила Пиньку с Зинькой, когда у меня грипп был - они бы умерли. Я к ним ползком добиралась, да ещё в повязке - гриппы некоторые для птиц опасны... И выздоровела как миленькая! Мы ещё сегодня в лес пойдём, пусть посмотрят, как там красиво, а то всё по комнатам болели.
  - Действительно легче? - спросила Флёр у бледной, худой и невероятно мосластой женщины.
  - Легче, когда со всеми, здесь, у огня. Когда делаешь что-то, - женщина обняла Марию, - и когда этот вечный двигатель вокруг носится. Она меня сначала жутко раздражала: мешала болеть. Потом... я подумала: если жить всего пару дней, то не в постели же! С людьми, с радостью.
  - Видите, и врач не нужен, - засмеялась Флёр.
  - Нет. - Глаза целительницы угрюмо блеснули. - Эта дама не нужна.
  Флёр проследила за её взглядом. Элеонора тоже получала еду со своими соратниками.
   "Их-то поболе будет", - тяжело подумала Флёр.
  - Значит, сделали выбор? - спросила она.
  - Мы - одно, - сказала суровая женщина, - делить нас в такое время - подлость.
  
  
   Вся компания Миши с Марией выглядела уморительно: ни у кого, кроме Флёр, не было лёгкой одежды. Делали, что могли: резали свитера, отпарывали рукава, отрезали голенища сапог... Суровая дама была в размахайке с меховым воротом, без рукавов и с одной большой пуговицей. Брюки были отрезаны по колено и оканчивались художественно нарезанной бахромой.
  - А они где взяли одежду? - спросила Флёр, кивая на дам Элеоноры. Мужчины просто сняли пиджаки и выглядели не столь экзотично, зато все матёро благоухали.
  - В общежитии, - ответила Мария. - А мы решили, что эти вещи принадлежат мёртвым или безумным людям. У нас нет права носить их вещи - это память о них, а мы их не знали. Мы сегодня вечером опять будем платья шить.
  - Из чего? - изумилась Флёр.
  Илья хихикнул:
  - Из занавесок! Святое дело. Кому нынче нужны занавески? А я себе пончо сошью, а то обгораю насмерть!
  Флёр почувствовала себя неудобно. Надо тоже что-то сшить из занавесок, а то она похожа на Элеонориных страдальцев... Да и от солнца напоследок загораживаться ни к чему.
  - А иголки с нитками? - спросила она.
  - Мы ателье внизу ограбили. Жаль, там были только зимние модели. Но уж иголок с нитками - завались! - воодушевлённо вещала Мария, строя свою команду для посещения леса. Сказано - следует исполнить.
  Миша с интересом прислушивался и о чём-то шептался с соратниками своего пола. Илья сразу присоединился к ним и блестел глазами. Подошёл Фёдор, послушал, рассердился и ушёл: приближался вечер, опять на звёзды с Луной смотреть будет... Его дамы потихоньку прибивались к двум лагерям: противостояние делалось заметным. Уцелевшие маги без колебаний выбрали компанию Миши.
  Когда Мария привела из леса восхищённых целителей, уже смеркалось. Ночь наползла быстро. Мария Филипповна, наконец, успокоилась - все продукты этого дня извели, лепёшек на завтрак сделали. Костёр погас.
  Мария увела за собой своих усталых женщин, гордо неся коптилку, которую выдал им Илья. Его предусмотрительность поражала: он слил машинное масло из стоявших у здания машин в первый же вечер, когда и не думали, что исчезнет электричество!
  Обстоятельный. Осторожный. Вонь, правда, от коптилки жуткая - зато хоть что-то видно. Флёр тоже взяла коптилку и маленькую бутылочку с маслом - доливать. Факелы очень уж неудобны!
  Мигель потянул её домой: Хуан, потрясённый событиями ночи и утра, спал без просыпу весь день, и они несли ему обед.
  Наконец она увидела свои занавески. Оранжевые! А в кабинете - жёлтые. В таких цветах только танец огня исполнять! Флёр пригорюнилась, даже почти раздумала шить - но тут прибежала Мария и принесла иголки с нитками.
  - Тебе подойдёт, - сказала она.
  "Боже мой, на что только не пойдёшь за компанию! - подумала Флёр, забираясь на стол, чтобы снять занавески, - Ведь я никогда не заканчивала своего шитья, так все вещи и оставались в крое годами... Но сейчас - шью!". Она решительно выдрала занавески из лапок держателей. Завтра - последний день еды. И самое время заниматься одеждой.
  
  21. Территория
  
  Время летит
  
  Сегодня с видениями не вышло. Гога посидел с Лидией, сказал: -Может быть, опять сон нужен? Спи, - и ушёл на свою раскладушку.
  Сон? Ох, сон! А Лидия так устала...
  Она увидела историю времён своего детства. Тогда она никак не могла понять смысла событий. В шестом классе у неё появился приятель - белокурый кудрявый мальчишка. Говорун, как Лёшка... Они играли на перемене, веселились, он слушал про её мечты - в общем, друг до гроба. И вот, когда он получил двойку по физике, она послала ему записку: "Не волнуйся! Я тебя люблю!". Она и впрямь любила его - той детской, бесполой, но сильной любовью. И он ответил запиской: "Я тебя... ".
  Дальше всё просто. Она отдала записку своему "поклоннику" - самому авторитетному хулигану класса - и спросила: "Что это за слово?".
  Слова она не знала, но по тому, как рухнуло куда-то в живот сердце, смысл его поняла. Теперь она уже просто мстила. Его тогда избили - это её не волновало. Слова ей объяснять не стали - спасибо хулигану, что был чище её друга. Но... зачем тому? Зачем было так врать ей?
  Больше они не разговаривали. Два года она не видела того угла класса, где сидел он... Потом он перешёл в другую школу.
  Сейчас Лидия увидела его почти взрослым: наглым, кудрявым красавцем.
  - Зачем? - спросила она. - Зачем тебе было тратить на меня время? Целых полгода слушать о дружбе, о всеобщей любви, о добре и правде?
  Он ухмыльнулся в ответ:
  - Спасибо, подруга! Ты много дала мне, ты вышколила меня. Я так легко теперь беру людей за душу, повторяя твои слова. Они млеют! Я могу делать с ними всё, что хочу. А с тобой... Если бы я тебя не знал - разве мог бы больнее ударить? Я ненавижу таких, как ты. Но я вас знаю. Вы - простые, как лапоть. И я вас уничтожаю!
  Лицо расплылось, надвинулось, скалясь, изменяясь, превращаясь в её детское лицо!
  Лидия в ужасе проснулась. Рядом клевал носом Дорофей.
  
  * * *
  
  Они шептались, чтобы не разбудить Гогу.
  - В видении форма - моё лицо - скрывала его собственную суть.
  - Хаос, принявший форму дерева, остаётся Хаосом. И всё же он более
  опасен, так как прячется под личиной. Я пытался сделать вас открытыми. В общем, мне это удалось, так что я и забыл, что такое человеческий мир...
  Маски, ложь, второй план. Вот нам и подсказали. Мы ждём от Хаоса просто разрушения, а он мимикрирует, выглядит не опасно... Да, ты права, эти деревья - Хаос.
  - Но он же должен удовлетворять наложенной на себя форме! К примеру, носить платья. Косички.
  - Да, и он должен быть непротиворечивым - коли выглядит овечкой, он может стать волком только без свидетелей. Он сам себя в форму заковал - не может иначе освоить нашу территорию, проявиться здесь в "голом" виде. А форма - это уже характеристика структуры. Дерево сейчас сковано формой, хотя и наполнено Хаосом.
  - А зачем ему лезть?
  - Ест он только живое. Уже странно: Хаос должен использовать всё. Может быть, это его положительная роль?
  - Есть живое?
  - Нет, регулировать. Мы слишком близки к границе с Хаосом, он рвётся уничтожить чужеродное, вносит изменения, рушит генетику. Ведь жизнь - тонкая плёнка между жёсткой Структурой и Хаосом. Обе системы в конечном итоге подпирают жизнь плечами, но, в то же время, обе враждебны и могут задавить. Я думаю...
  Я думаю! - поднял голову заспанный Гога. - Мы уже близко. Мы
  слишком чётко связаны. И нас пытаются убить. - Гога рухнул на подушку и снова уснул.
  - И этому ребёнку шесть лет? - благоговейно спросил Дорофей.
  - Нет шести. Пять. А Марине - шестьдесят пять. Сколько лет ты дашь ей после утра?
  Зашумело в ушах - они слишком напряжённо думали и разбудили Дениса.
  - Вот вам и выход, - транслировал тот, - Гога старше, чем был утром. Посмотрите на его руку.
  Бородавка на руке Гоги почти исчезла.
  - Почти, - с сожалением транслировала Лидия.
  - И надеждой исполнился мир, - констатировал Илья, слушавший эту беседу. - Я удумался. Пора спать.
  Дорофей ушёл к себе. Остальные просто повернулись набок.
  
  Безумие в глазах
  
   Леон увёл Василия из дома, где сын проводил время, лежа на кровати и злобно вцепившись в подушку.
  - Я ничего у тебя не спрашиваю, - сказал Леон. - Просто хочу рассказать тебе одну беседу, которая была с Дорофеем ещё в моей юности.
  - Опять Дорофей! - враждебно сказал Васька.
  - Сын! Ау! Где твоя голова? Где блуждает твоя душа? Ты думаешь, я не видел, как ты плакал, когда Дорофей собрал к себе других детей? Ты его ревновал. Ты любил его!
  - Ну да, прикинулся добреньким дедушкой, голову мне заморочил... Ты сам виноват: почему мы живём далеко от твоих родителей? У меня рядом только один дед, и я его не люблю. Я хотел второго.
  - Ты хотел? А чего хотел Дорофей? - начал свирепеть Леон.
  - Ясно чего. Хотел снова всех подмять под себя, семьи разлучить. Мама же к нему не пришла?
  Режет по больному. Сима не пришла... Против факта не попрёшь. И всё же...
  - Сейчас прорван Рубеж. Придётся с этим бороться. Мама, как и другие, с этим без нас не справится. А нам нужен Дорофей!
  - Это его сказки, он вам всем голову задурил. - Голос Васьки прервался истерическим спазмом. Его не задавят! Он - свободная личность!
  Леону было трудно. Ему приходилось бороться с последствиями произошедших с Васькой событий - бороться, не понимая источника изменений. Ведь Леон, как и все его друзья, не знал абсолютной власти чувств. Он не представлял, как кто-либо мог вызвать в нём такую бурю эмоций, чтобы сломались рамки запретов. Он жил, как говорил Дорофей, в виде двух птиц: одна клевала плоды, а другая с интересом за ней наблюдала... И та, что наблюдала, своей иронией защищала его всегда, когда он перебарщивал с чувствами. Леон сейчас боролся и с Васькой, и с собой: отцовская жалость, желание защитить Ваську боролись с брезгливым удивлением - что же это выросло из сына? Оно без второй птицы? Без контроля? Без разума? Оно поёт с чужих слов, не давая себе труда подумать? Оно оправдывает себя, оговаривая других?.. - Леон оцепенело ворочал мысли.
  Что, кроме жалости, осталось в нём, отце? А, ладно, и жалость - повод для попытки вытащить сына...Никуда не денешься - сына. Родную кровь, чужой ум. Но есть ещё воля. Есть ли? И куда она поведёт, если есть? В раж, глупость, гибель, или вывезет из гнилого болота анархии?
  - Василий. Я ведь не Дорофея от тебя защищаю. Ему этого не нужно. Я тебя от тебя же спасти пытаюсь. Замолчи! Послушай. Алик рассказывал тогда о своей собаке. Мы собак не знаем - они вымерли от чумки в первую же зиму: заразились от щенка, которого принесла с собой Руфина. В ту, первую зиму, было опасно: собаки были голодные, собьются в стаю - и нападают на ребят. А ведь ребятам надо было выходить за едой.
  Так вот, Алик, чтобы собак оправдать, начал рассказывать о своём псе. Тот был очень умный, всё понимал, защищал семью Алика, сторожил дом. А потом с ним что-то случилось: глаза пьяные, как после голубики, пустые, стеклянные, ничего не интересно, дом бросил - убегал гулять. Возвратится тощий, мокрый, поест - и снова убегает. Это на даче было, в деревне. И вот Алик видит картину: толпа псов, все лают, кружатся. Он у соседа спрашивает, что это, а сосед отвечает, что это собачья свадьба. Пёс Алика был там, лаял, хозяина и не признал.
   Дорофей тогда сказал: "Когда человек получил интеллект, то его защитила природа: размазала половое чувство по всему году, как масло по бутерброду. Поэтому в полное безумие мы никогда, за редкими исключениями, не впадаем: чтобы сохранить в себе основное свойство человека - разум. Но, к сожалению, мы всегда чуточку безумны: как Алькин пёс, но чуть-чуть.
  "Бойтесь, - сказал Дорофей, - собачьих свадеб. Мы - другой вид. Мы - человек разумный. Безумие в глазах нам не идёт. Любовь - не безумие, а радость, к половому чувству имеет весьма отдалённое отношение, и приближать её к безумию не след". Ох, Евгений смеялся! Он всегда вспоминает тот разговор, когда кто-то впадает в раж. Я тоже вспомнил его сейчас. Для тебя. Раж в тебе, Василий, налицо.
  Сима подслушала этот разговор. Решительная женщина. Даже трудно сердиться.
  - Ты меня любишь? - спросила она сына. Васька замер. Он же любил мать? А сейчас - нет?!
  - Отвечай! - потребовала она.
  - Люблю, - растерянно ответил Васька. Наверное, всё же любит, только сейчас почему-то ничего не чувствует... Конечно! Мать он любит.
  - И я тебя люблю. И отца люблю, и Дорофея. Зачем ты заставляешь меня разрываться на части? Откуда в тебе ненависть? Ищи сам. Справляйся, а то я начинаю за тебя бояться.
  - Но совсем не все хотят, чтобы правил Дорофей! - цеплялся Василий за свой главный аргумент.
  - А кто говорит, что он стремится править? Он с твоим отцом и другими пытается справиться с событиями. Разве это называется "править"? И какие "другие" не хотят власти Дорофея? Чьи интересы важнее интересов родителей? Вот те, кто не хочет его помощи, пусть справляются с проблемами сами. А я... Я мать и жена. И разрываться на части не умею. Я рада помощи Дорофея - отец один бродил по Рубежу все эти годы, а я боялась за него каждый раз, когда он уходил к границе. Пусть помогают! - Сима рассматривала затылок опущенной головы сына. - Хватит проповедей, Леон! Ужин стынет.
  Она увела их в дом. Потом им всем предстояла работа: дойка, уборка, корма. А Сима крутилась всегда: масло, сыр, простокваша, всё это разослать, получить корма и еду для себя... Она спала сейчас урывками.
  Леон лёг спать в Васькиной комнате. Арест.
  
  Луна
  
  Настя чувствовала себя лучше. За эти два дня она отдохнула! Исчезли боли, даже не хотелось лезть в привычную к болезни постель, и Настя сидела вместе с семьёй за столом. Евгений с радостью разглядывал жену.
  - Не болит?
  - Нет. Такая лёгкость в теле - летаю!
  - Это ты, мамочка, мне сил дала, - вмешалась Светка. - Наверное, без тебя я бы не справилась.
  - Ну что ты! - засмеялась Настя, чувствуя её правоту, и лицемерно добавила, - Меня же там будто и не было.
  - Была, была. Ты моя опора. Как платформа, только горячая-горячая. Светка кинулась целовать мать. Заметив взгляд Евгения, исправила
  бестактность.
  - И папа!
  - Я не платформа. Я мужской род. Платформ? Или перрон? - И Евгений обнял обеих своих девочек. "Как хорошо!" - подумал он.
  Светка ойкнула и унеслась.
  - Ты ей мочевой пузырь раздавил, - засмеялась Настя, щуря глаза от его торопливых тайных поцелуев: надо же! Вечером - и одни хоть на несколько минут... - Тсс! Слышишь - уже идёт!
  Вернулась Светка и тихо вызвала Настю из комнаты.
  - Мам! Помнишь, ты мне говорила? Ну, это... Ну, в общем, наверное, это произошло.
  Это произошло и с Ольгой, и с Юлькой. Полная луна, не замеченная за делами, стояла в небе уже неделю и не собиралась убывать.
  Девочки струсили: неужели уже повзрослели? Матери заохали. Луна.
  
  * * *
  
  Светка тихо плакала, чтобы не испугать родителей. Окно её комнаты выходило в сад, и сейчас он светился в свете полной луны. Её берёзка, которую она посадила на холмике, чтобы вид из окна был таким же, как из окна Дорофея, была ещё совсем маленькой... Сверкала листьями.
  А у Дорофея росла огромная берёза. У Дорофея... Светка совсем не радовалась созреванию - зачем оно ей теперь? Добравшись до постели, она вспомнила рассказ Дорофея.
  Что же получается, у них только общее дело? А ей-то казалось, что она Дорофея любит, что он станет молодым... И Ольга тоже, с Леоном?! Он же Симу любит. Везёт же Юльке - ей её Алексей и достался.
  А кого теперь будет любить Светка? Не Ваську же? Он стал отвратительным. Неужели потом ей будут искать жениха где-то вдалеке, придётся уехать, а Дорофей останется один?
  Нет! Она вообще замуж не пойдёт. Будет при Дорофее - как Лидия. А у той, бедной - Гога! Гога, конечно, чудо, но ведь он дитя, а Лидия так одинока...
  - И я буду одинокой, - решительно сказала себе Светка. - Мне их всех за глаза хватит. Мужья ещё какие-то!
  
  * * *
  
  Ольга не разволновалась. Ну и ладно. Жизнь-то идёт. Это - не главное.
  - Груздочки! - бухнула она на стол полную кастрюлю варёных груздей.
  Вот - главное: баба Зина теперь будет совсем с ними, жить у них будет, а баба Камилла пускай удавится!
  Дед Илья, разумеется, тоже пришёл к ним.
  - Инка! Конечно, можно поселить Зину у Ирки, но тогда она от нас с Ольгой далеко будет. Камилла озверела: теперь нас в сожительстве обвиняет. Ну скажи, идиотка? Прости, Храчик.
  - Я мать знаю, - коротко ответил сын. - Она теперь уже не остановится, всё грудью снесёт. Драк ещё не устраивала?
  Зина потупилась.
  - Ведь она моя подруга. Всю жизнь трудности делили. И до сих пор нас с Ильёй не изучила?
  - Ревнует, - сказал Храчик. - Злится, что не её, а тебя Дорофей позвал. Зачем - ей неважно. Главное, чтобы её. Живи, тёща, сколько хочешь.
  Ольга прижалась к любимой бабке. Есть ей не хотелось. Ну да, созревание, мужья, дети... Ну кому нужны мужья? Вот, попадётся, как бабка Камилла, склочник. Пашка... Или Васька. Фу! Мерзость. Ей и так хорошо: все тут, а Гога каждый день - там. Тут и там, больше ничего. Леон, Светка... Да все - там. Ольга уснула на плече Зины.
  
  * * *
  
  Павел рассказал, как его выгнали.
  - Твой поганый отец меня на весь мир опозорил! - визжала матери Дашка. - Он подглядывал в кустах! Я нашла его самокрутку!
  - За чем подглядывал? - ровно спросила Милка.
  - Как мы с Васькой...
  - Что - вы с Васькой?
  - Целовались!
  - Ггы! - поперхнулся Пашка: Милку дурить ничего не стоило, забава и только.
  - Ну и что? Причём тут позор? - продолжала равнодушно спрашивать мать.
  - Он сказал, что я вру! Что Пашке я подсказала идти к Дорофею.
  - А ты не врёшь? - сомнамбулическое состояние Милки нарастало.
  - Нет! Только я твоего отца ненавижу, и Дорофея ненавижу!
  - А меня?
  - А ты что? Медуза! - фыркнула Дашка.
  - А отца?
  Дашка испугалась. Всмотрелась в глаза матери.
  - Что - отца?
  - С кем... ты... ещё... целовалась?
  - Ты что, мама?
  - Я - мама? Ничего подобного! Я - подруга по несчастью. И - предательница. Потому, что ухожу с Вадиком к отцу, которого ты ненавидишь. И оставляю тебя одну. У меня больше нет сил.
  Милка зашла в дом, вывела Вадика, взяла рюкзак и ушла в ночь.
  - Ну и чёрт с ней! - сказал отец. - Будем по очереди готовить. Нам с тобой медовый месяц достался. А ты, Пашка, задержись. Надо что-то с Дорофеем делать.
  Дашке стало страшно.
  
  * * *
  
  Луна заливала спальню светом их дальнего детства - светом ярких дешёвых люминесцентных ламп. Их дом, их мельница, единственное новое жильё, построенное Первыми, не знала такого освещения. И Валерий никогда не видел своей спальни в ярком ночном свете. Всё было ново: резкие тени лица Марины, её огромные прозрачные глаза, пятна лоскутного одеяла, тонкие руки жены, и - победоносно сияющий в лунном свете берёзовый лист на её груди. Она лежала тихо, прижавшись к большому нескладному телу Валерия, и он чувствовал её маленькое хрупкое тело: горячее! Не холодная до озноба, трогательно гладкая кожа русалочки, к которой он привык за многие годы, а жар жизненности. "Может, у нее температура?" - забеспокоился Валерий и потрогал лоб Марины: прохладный. Он привык волноваться за неё, слабенькую и нервную... Привык.
  - Что ты как квочка? - так же привычно возмутилась Марина. - Я здорова как никогда. Расслабься.
  Расслабиться... Пожалуй, пора расслабиться. Там, у порога, журчала река, гладила тихими звуками воспалённый мозг. Мысли уплывали. Валерий держал на руке голову Марины, смотрел на зелёный луч, и - стыдно сказать! - мечтал. Он может теперь рассуждать не один, в своём сарае, а вот так, с Мариной, в постели, прижав её к себе. Думать вслух, а она понимает, помогает... Так они будут всегда. Не про дурака Ваську, не про хозяйственные дела, а про Дело их жизни!
  - Знаешь, - сказал он. - Ситуация быстро меняется. Хаос забрёл в Форму, дерево организовал... Ему тут явно трудно. Может быть, и не так всё опасно.
  Он помолчал.
  - Ты теперь у нас кто?
  - Мать - охранительница Жизни территории, - смущённо ответила Марина.
  - Нет. Неверно. Ты обозначила словом действие: охрану. Но ведь для этого ты ощущаешь все растения и зверей, правильно?
  - Да.
  - Тогда у тебя не только охрана. Ты - центр Жизни всей Территории.
  - Нет! Центр - Ель Дорофея. Я точно знаю.
  - Нет, не знаешь. Что ты объединяешь? Жизнь?
  - Ну, да.
  - А разве жизнь - только на Территории? У неё нет общего Центра?
  - Действительно. - Марина задумалась. - Мои звери, птицы и растения - только кусочек от единой Жизни.
  - Значит, тебе надо определиться, кто над тобой. Кто твой работодатель.
  - Звери, птицы, и...
  - Стоп. Они - опекаемые и собираемые тобой. Это - вниз. А Дорофей хочет, чтобы мы определились во всех направлениях. Что у тебя вверх?
  - Жизнь.
  - О! Оно. Вот она, твоя Ель: представитель работодателя, поддержка сверху. И тайная - смотри, как спряталась. Оставь это знание в себе. Оно - только твоё.
  - Здравствуй! Моё. Это ты придумал.
  - Наше. А вот зачем я - ума не приложу.
  - Ты - для меня. Чтобы я была счастлива.
  - Обидно. Только для тебя? И совсем-совсем ни для чего больше?
  - Ты - моя охрана. Не Марины, а роли Марины и... не знаю.
  - Думать надо, как говорит Гога.
  - О чём?
  Валерий прислушался, засмеялся.
  - Нахал Гога требует заткнуться. Транслирует, что мы все разговариваем и мешаем ему спать! Приёмник, понимаешь, нового выпуска.
  Марина закрыла глаза и сосредоточилась.
  - Всё. Спит. Я ему нервы успокоила.
  - А мне? - потребовал Валерий.
  - Ты тоже хочешь колыбельную? Не рановато ли в детство впадаешь?
  - Впадаю. Думаю, может тот аппарат,"Флёр", сконструировать... Будем летать по ночам.
  - Ой! Я знаю, зачем ты!
  - Ну?
  - Чтобы понимать. Я - знаю, а ты - понимаешь. Годится?
  - И что бы я без тебя делал?
  - Спал бы.
  - Неа... Не хочу. Ещё поговорим...
  
  22.Университет
  
  Вырванные узлы
  
  Кудесник, маг и чародей Бонифаций очень любил. И объект любви был вне конкуренции: еда. Поесть. Насладиться. Посмотреть. Понюхать. Разгрызть. Почмокать и запить чем-то эдаким... Теперь, в этом кошмарном загоне, они, как неандертальцы, прыгали вокруг костров за горелым шматком то ли мяса, то ли жилы. Или сала?
  Вот в самом начале, в столовой, было здорово. Он обожал толочься вокруг большого количества еды - обнимать взглядом. И, конечно, при дежурстве унёс пару пакетов нарезки из холодильника. Они ему жизнь не спасут, но хоть умрёт, вкушая пищу, сделанную в Том мире.
  Надо же! Никогда не ел нарезку - дешёвка. А тут просто руки дрожат... Ножницы не режут... Наконец!
  Бонифаций устроился на подоконнике. Он, слава богу, один. Миши не было дома: где-то проявлял активность. "Доем - и брошу", - повторил он про себя горячо любимую присказку. Эх, жалко, в последний раз...
  
  
  * * *
  
  Как Лада хотела жить! Она сидела и плакала во тьме. Сколько ещё они продержатся? Ладно еда, а с водой-то как? Ведь отсутствие воды их убьёт раньше, чем голод. Она знала - читала где-то. Тут ещё Элеонора требует остерегаться этой Флёр, а все соседки только про Флёр и говорят. Убежали на посиделки: шить платья из занавесок. Мол, она тоже шьёт. Ну и что? Кто она такая? Гипнотизёр? На Ладу не действует. Да никогда в жизни Лада не наденет такое платье. Из Занавески! А потом - зачем? Умереть можно и голой. А они сошли с ума - как те, в городе.
  Зачем им запасы? У Марии где-то стояла бутылка Фанты. Не пьёт! Значит, ей хватает. Под кроватью? Лада обожает Фанту! До завтра не заметят... Не докажут. А, доживём ли до завтра?
  Пузырьки. Кисленько. Однова живём.
  
  * * *
  
  Марфа задумчиво грызла яблоко, глядя на луну. Ей необходимо полноцен-но питаться. Она каждый день съедает морковку и яблоко: их она принесла с собой, целую сумку. Ни вещей, никаких глупостей - только свои диетические добавки. Разве с её гороскопом можно жить на полусыром мясе и этих кошмарных лепёшках? Их она тоже ест - ведь нужно выжить в этом жестоком мире! Что её морковка в общем котле? Всем и на зуб не попадёт. А ей - здоровье. Так что сдавать свои продукты Марфа не собиралась: их ещё на неделю хватит, а то и на две. Марфа приступила к морковке.
  
  * * *
  
   К утру Миша послал за Флёр: Бонифаций отходил. Миша отдал ему всю свою воду, но и это не помогло: неукротимая рвота и понос иссушили этого жабообразного человека до костей. Глаза ввалились, стали прозрачными, потеряли цвет.
  - Что он ел? - испугалась Флёр.
  Миша показал пустые пакетики из-под нарезки.
  - Господи, откуда? Мы же не давали этого. По-моему, в столовой этого не было?
  Мария Филипповна, заглянувшая через плечо Флёр, дёрнулась.
  - Было. И пропало из холодильника в первый же день, - сурово сказала она, - Ворюга! - и ушла, сердито покачиваясь.
  Бонифаций уже не слышал.
  
  Умерли ещё двое.
  - Она меня спасла, - покачала головой Мария. - Я эту Фанту напоследок оставила, а она свою Пепси сразу выпила. Если бы не Лада - я бы отравилась.
  Прибежала Элеонора и бросилась к Флёр.
  - Это всё вы! Вы убиваете за воровство какой-то несчастной бутылки! А Марфу вообще рвало своей морковью! Ни у кого не краденой! Вы убийца!
  Флёр молча ушла. Все остальные здоровы - Мария Филипповна уже выяснила. И хорошо. Мария и Миша переехали жить в другие блоки. Трупами займутся с утра, при свете... Флёр ушла досыпать.
  Снилось что-то несуразное: придуманный ею образ авоськи. Узелки
  авоськи вибрировали, она вся светилась. Три узелка вырвались из связей, выскочили в темноту - и погасли. Авоська сжалась, будто их и не было.
  Ну и что? Так, констатация факта.
  
  * * *
  
  Разбираться с отравлением, а заодно и с трупами, поручили Жене - Элеонора билась в истерике, а Женя всё-таки биолог. Да, биолог! Женя, потомок древнего дворянского рода, искони балующегося литературным трудом, поразил семью своим выбором. Ножки считать у жуков! Какая гадость!
  В Мишиной группе Женю знали все: шли долгие дебаты, выпускать ли в лес его щитомордников, а змеи, когда их выпустили, не желали уползать - устроились греться рядом с Женей. Уползли не скоро, и, вопреки грозным прогнозам, пока никого в лесу не искусали. Мыши в лесу есть: дырок в земле видимо-невидимо. Женя был спокоен. Столько, сколько осталось людям, его щитомордники точно проживут. А глядишь, и переживут человечество!
  Человечество сейчас предстало перед ним в жутком обличье. Биолог - это не врач, и Женя людьми брезговал. Тем более, трупами. Ладно, пока можно посмотреть, что же они съели.
  В пакете нарезки, в липкой жиже, покрывающей стенки, сохранился мумифицированный огрызок грудинки. Женя понюхал... Боже мой! Эту вонючую массу невозможно было съесть! Что, этот Бонифаций аносматик? У него вообще не должно было быть носа, чтобы даже лизнуть такое! Всё сгнило и растеклось по стенкам пакета.
  Женя посмотрел на дату выработки. Меньше недели. Вот: двадцатое декабря.
  Ладно, что с Фантой? Ох. Ах. Бедный Женин нос. Мутная жижа на дне бутылки казалась ассенизационными водами. И та же вонь!
  Но морковь с яблоками выглядела прилично. Женя взялся за пакет - лопнула кожица и пузырящаяся масса хлынула из яблок. Морковь расслоилась на какие-то рыжие ленты и вплыла в жижу из яблок. Женя срочно завязал пакет. Как будто продуктам лет пятьдесят!
  Миша повёл его к Флёр. Женя волновался: вдруг все продукты теперь похожи на мины полувековой давности? Ведь продукты ещё оставались - суточная норма. Может, их нельзя есть? Ну, а трупы... Что, не найдётся других, чтобы их похоронить? Пусть Элеонора над ними порыдает.
  Они сидели в кабинете. В окно без занавесок било солнце. Флёр пыталась поймать мысль. Старые? Продукты старые? Она бродила взглядом по лицам. Рядом пристроились Фёдор с Мигелем. Все смотрели на неё и ужасно мешали думать. Но... Вот!
  - Постойте! Вы сказали, двадцатое декабря?
  - Ну да. Меньше недели.
  - Фёдор, а у нас сейчас начало сентября?
  Фёдор поднёс руку ко рту, выпучив глаза.
  - Именно, Фёдор. А как у нас с годом, по вашим звёздам?
  - Боже мой, вот оно, точно! Мы действительно прыгнули не назад, как нам почему-то казалось, а вперёд... Может, и на полвека.
  Фёдор отключился, кивая себе, стуча пальцем по губам, что-то шепча.
  Женя гнул своё: - А наши продукты? Они безопасны? Я их смотрел:
  вполне приличные на вид, без амбрэ, но ведь те, умершие, наверное, тухлого не ели? Что, если съедим - и как они? - Он передёрнулся.
  Флёр вспомнила свой, вроде бы пустой, сон. Авоська была полна... темнотой! А не её гипотетической картошкой.
  - Вот что я думаю, - сразу охрипшим голосом сказала она. - Поддержание наших жизней, да ещё и перенос их сквозь время - очень трудная задача. Она выполняется в наиболее экономном режиме: из имущества сохраняется только то, что используется. Мы сами регулируем своё окружение: видели, как пустой лес заполнился животными, когда мы выпустили домашних питомцев? И ведь самыми разными животными... Мы сохранили часть - нам добавили целое.
  Дальше. Мы постановили: еда - общая. Сдаём, делим - и живём вместе. Это, как закон, вписывается в наше жизнеобеспечение. Если пища, вода украдены, что-то спрятано, закон выбрасывает продукт из нашей "авоськи", и он возвращается во время, откуда мы уже ушли. Пища уже гнилая, либо рассогласованная во времени, а значит - тоже яд.
  Почему изменение прошло только тогда, когда они пищу съели? - Закон нарушился по факту: до того они ещё могли вернуть продукты в общий котёл. Вот - всё. Думаю, если не красть, нам ничего не грозит.
  Миша довольно оглядел аудиторию.
  - Согласны?
  - Фантастика! - восхитился Женя. - Теперь моим змеям пятьдесят пять лет, а они ещё молоды! А мне - восемьдесят! Красота. Красть не приучены, глядишь, и до ста доживём за оставшийся день.
  - Мы пойдём далеко. В лес, - резюмировал Мигель. - Всех возьмём. Смотреть, что там, в конце.
  Фёдор толокся вокруг Флёр. Неожиданно тонким голосом он спросил:
  - А дальше - новая Эра?
  Миша обнял Флёр и Мигеля. Заглянул в глаза Фёдору.
  - И дальше - Новая Эра, - хором сказали они. И Женя. И, шёпотом, Фёдор.
  "Ой, патетика!" - Флёр пробрал озноб. Страшно утверждать вот так, решительно. А вдруг не выйдет? Как перенесёт это Фёдор? Женя - перенесёт.
  
  Из Занавесок!
  
  - Расскажи всем, - попросил Миша Женю. - Флёр трудно заставить высказаться.
  И теперь Женя рассказывал. Его слушали все. В полдень они собирались в лес. Ждали Флёр и Мигеля, и те, наконец, явились к завтраку.
  Явились! Их встретили громовым "Ура" и хохотом. Соратники заплаканной Элеоноры, только после похорон, шокированно жались к противоположному углу двора. И не зря: события ночи не сломили целеустремлённости Марии и таинственности Миши. Ведь они вторую ночь не спали, прощаясь с прошлой жизнью, не уверенные в жизни будущей... Они шили.
  Теперь группа по-настоящему смахивала на табор. Правда, в общежитии был небогатый выбор цветов занавесок, и Флёр попросила по возможности не использовать синий, так что большинство женщин были в зелёном, некоторые в красном, коричневом, палевом, голубом. Но зато здесь были фасоны: веселились вовсю. И сари, и кринолины, и юбки-солнце, и пелерины... Да ещё ленточки и бантики в волосах.
  Но мужчины! Мишу поразила идея строгой целительницы, и мужчины обкорнали брюки до колен, нарезали бахрому, сняли грязные рубашки и занавесились свободными пончо. И все, как один, напялили вьетнамки, обнаруженные в ларьке при пустом бассейне.
  - Вот! - гордо сказал Миша. - Ветерок продует, и мы будем, как после бани!
  Флёр прошептала ему на ухо:
  - Почему вьетнамки? А где копыта?
  Миша хихикнул.
  
  * * *
  
  А "Ура!" кричали не зря: Флёр и Мигель тоже были в новой форме. Хуаном занимался Миша, и Флёр ещё не видела его "прикида", но Мигель был на её попечении. Он получил оранжевую панаму, жёлтую безрукавку с оранжевым солнышком и шорты с желтыми карманами. Утром он сам организовал "русский колорит" - заплёл свои ботиночки оранжевыми и жёлтыми полосками - под лапти. Полоски болтались и развязывались, но Мигель не желал их снимать, и они трижды останавливались на лестнице подвязывать "колорит".
  Флёр с собой не мудрила. Она намотала, как смогла, полотнище, сшитое из жёлтой и оранжевой полос. Заколола его у плеча английской булавкой. Кофточка у нее была - жёлтенькая, шить не понадобилось. А туфли просто одела в оранжевый чехол из занавески.
  Мигель посмотрел и принёс брошку - серебряную розу.
  - Ты что? - Испугалась Флёр. - Это чья?
  - Моя. Была мамина. Ты же Флёр - цветок. Закалывай!
  Заменила английскую булавку на брошку, обняла Мигеля, посмотрела в зеркало.
  - Мы красивые. А у тебя глаза золотые.
  - А у тебя - ореховые. Посмотри, тоже золотые точки! Мы похожи! - Мигель прижался к ней.
  - Всё. Готовы. Идём в лес. - И они спустились во двор, где их уже ждали.
  
  23. Территория
  
  Ароморфоз
  
  Слухачи стали собираться с рассветом. В экспедицию к синему дереву
  Леон и Евгений шли как грузчики: их дело - переноска тяжёлого чана. Марина с Валерием должны были пристроить лист на место, к ним присоединились Лидия с Гогой: Гога - потому, что хотел, а Лидия - потому, что Гога. Дорофей с Лёшкой поехали отдавать велосипед на Команов хутор: неудобно было задерживать единственное средство передвижения хуторян.
  День обещал быть жарким, роса быстро высохла, и прозрачная марь дрожала над дорогой.
  Женщины занялись приготовлением обеда.
  "Что-то изменилось, - думала Малика, замешивая тесто и слушая воркование Вали с Зиной. - Всё делаем как обычно, но вроде на другом уровне. Это - не восторг... И надеяться тоже страшно... Но всё же чувствую себя, словно на постаменте. Словно на картинке в учебнике биологии, там, где направления эволюции - ароморфоз, идиоадаптация, дегенерация. Жили пятьдесят лет в одной плоскости - идиоадаптировались. А теперь, наверное, ароморфоз. Как в Смутное Время? - Нет. Сильнее. Значимее. И не для всех... Ох, не для всех.
   Сложно будет. Совет забулькает, Саша совсем от рук отобьётся. Злоба. Зависть. Дорофей уже забыл, каковы они, когда качают права. И не буду ему напоминать. Авось... Авось обойдётся". - Она встретила взгляд Насти. Та хмурилась, будто думала о том же.
  - Надо торопиться, девочка, - сказала ей Малика. - Как ты думаешь?
  - Надо очень торопиться, - грустно ответила Настя. - Нас слишком мало.
  
  * * *
  
  Светка любила бывать у Дениса и Доры: в их доме всё было непривычно. У Дениса был огромный древний бронзовый барометр, переданный ему Дорофеем, стены его комнаты увешаны картами Земли и звёздного неба и даже морскими картами Атлантики, сохранившимися у Дорофея. А в гостиной висели акварельные и карандашные портреты, которые раз в год перебирались в школу - на авторские выставки Доры. Сегодня вместо знакомых портретов - Дорины зарисовки членов Кольца. А одно лицо повторяется в разных ракурсах несколько раз.
  - Баба Дора! Это кто - Кристина?
  Дора вздрогнула. Кивнула.
  - Так ведь она похожа на тебя! Посмотри: и рот похож, и уши. Только глаза не похожи - у тебя светлые.
  - Действительно! - Денис разглядывал портрет. - Похожа.
  - Ой, не надо... - схватилась за голову Дора. - Я пока не в состоянии думать о них.
  Светка с Олей переглянулись. Это же мать Доры, разве не ясно? Почему молчать? Денис приложил палец к губам.
  - Переходим к работе. Развлечение оставим на время чая.
  Девчонки уселись с Денисом на диван, гордые взрослой работой.
  - Так, - сказал Денис. - Во-первых, мы все непохожи: у каждого - свои таланты. Дорофей называет это "роли". Итак, роли. Что мы уже знаем? Оля чувствует, что с кем-то из нас что-то случилось. Так?
  - Так. И, может быть, я вижу роли? Ну, во всяком случае, кто с кем связан.
  - Тогда давай ты, а мы будем помогать.
  Светка вздрогнула. Они ещё не видели Ольгу за работой! Светке очень не хотелось, чтобы Оле снова стало плохо. Она попыталась предупредить, но Ольга сердито посмотрела - не лезь, мол. Ну что же, не лезь, значит, не лезь. Главное, быть готовой. Взяла ли она с собой чистую тряпочку - "носовой платок", как напыщенно называли тряпочку родители?
  Оля закрыла глаза, побледнела и начала анализ.
  - Погодите! - вскоре взмолилась Дора.- Схема запуталась.
  - А ты пиши, - посоветовал Денис. - Схему построим потом.
  - Да, это уже не Кольцо! - Дора стремительно записывала.
  - Нет, я же говорила. Только я не могу увидеть всё целиком. - Оля снова зажмурилась.
  - Ладно. Илья - Зина, - продолжил Денис.
  - Это как бока платформы. Они не дают нам упасть. Илья берёт Силу...Ой! - Ольга неожиданно посинела, черты лица обострились.
  Светка тихонько достала платок. Денис заглядывал через плечо Доры и не видел состояния Ольги. Но мешать ей было нельзя. Это Светка знала по опыту: потом будет обижаться, "надуется, как мышь на крупу", как называл Ольгины обиды Илья.
  - Вы только не пугайтесь, - испуганно прошептала Оля.
  - Чего? - Светка прижалась к ней. Так, на всякий случай.
  - Кажется, у нас есть ещё пара...Кажется... Это Фёдор. И Ель.
  Дора оторвалась от записей, взглянула на Олю, наконец заметила её состояние.
  - Деточка! Ты перенапряглась. Бледная какая! Отдохни!
  Ольга упрямо повторила:
  - Конечно, это тяжело - увидеть. Но я видела! Фёдор и Ель!
  Светка запищала:
  - Ель Дорофея спасла! Правда! А Фёдора Хаос ранил! Правда!
  Ольга потеряла чувство тела, огромная голова росла на маленьком тельце, крошечные руки и ноги отказывались слушаться. Только язык говорил что-то сам.
  - Последнее. Гера - Валя. Они... тянут все Связи. Ищут, как их лучше устроить. Красивее? Да, не правильнее, а красивее. Они пока спят. Силу берут... у всех? Не знаю. Где-то здесь. Они могут усилить Связи, ослабить, разорвать. Всё.
  Ольга упала головой на плечо Светки. Кружится. Всё кружится. Петли, точечки... Гоги нет! Она потеряла сознание.
  Светка привычно прижимала платок к её носу - снова Оля заливалась кровью. Ольгу уложили на диван, Дора растерянно выполняла указания опытной Светки: подняли ноги на диванную подушку, вставили тампоны из сфагнума в нос.
  Вскоре она пришла в себя, и Светка кинулась было с вопросами, но Дора оттащила её от больной: после такого напряжения Оле надо поспать.
  "Надо, как же! - подумала Светка. - Будто это с ней впервые. Сейчас снова развеселится, и будет, как огурчик!".
  Оля действительно уснула. Вот это впервые. Светка осталась её сторожить, пообещала не будить и не допрашивать. Спустя полчаса Оля вздрогнула и вскочила.
  - Они не должны менять Связи! Это уже нельзя! Им ничего говорить нельзя. Никому нельзя. И ничего нельзя сделать! - разрыдалась Ольга.
  Денис с Дорой растерялись.
  - Совсем ничего? Но ведь они не видят истинных, физических Связей,- успокаивала Олю Дора.
  - Плохо, что нельзя говорить деду Дорофею. Они уже встроены в него, и другие тоже с ними связаны. Все должны понять сами, иначе перекосятся Связи. Кольца не будет.
  Оля откинулась на подушки и неожиданно снова задремала. Денис и Дора тихонько вышли. Светка поражённо разглядывала подругу: что это с ней? Совсем ослабла? Но Оля открыла совсем не сонные глаза и приложила палец к губам. Светка приплясывала от нетерпения. Конечно же, конечно же, Ольга притворилась, им предстоит бой!
  - Что ты придумала? - едва шевеля губами, прошептала она.
  - Мы изменились! Ты, я и Юлька! Ты никому не рассказала?
  - Ой! Маме. А она, конечно же, папе.
  - Попроси их молчать, объясни всё. У нас троих теперь другие Силы. Ещё не знаю, какие, но, кроме Леона, их никто рассчитать не сможет. Юльку беги, предупреди. Пусть матери объяснит - нельзя рассказывать.
  Светка! Никому не говори, кроме тех, кто уже знает. Бой будет только наш. Всех других они просчитают. Правда, ещё Ель и Фёдор, они совсем скрыты. И мы будем скрывать Силы. И всё, что говорили, будем скрывать.
  Когда вошли Денис и Дора, они застали весёлых девочек.
  - Это другое дело, - обрадовался Денис.
  - Да, если никому не рассказывать, и не давать схемы - даже Дорофею. И никому не говорить про их роли. Поверьте мне, это только наше знание. Светка тут поневоле, - сказала Оля.
  "И Юлька", - подумала Светка.
  Дора с Денисом переглянулись. Оля права. Они уже построили схему. Настя, Евгений, Фёдор и Ель в схему не вошли: они оказались внешними факторами. Получилось не Кольцо: взаимопроникающие тетрады. Морула или, скорее, вольвокс, как сказал Денис. Ведь им тоже были ведомы Связи, они выверяли с Олей уже готовую схему. Этого девочка не поняла.
  - Ну, а Васька? - всё же спросила Светка.
  Ольга снова напряглась.
  - Васька ушёл позавчера. И сразу появился дед Валерий. Это хорошо. Потому, что бабе Марине Васька не годился. Он уже не Слышит. Место его занято. И пары нет. Наверное, Васьки с нами не будет. Дашка вообще не имеет с нами никаких Связей.
  - А с учётом Геры и Вали? - напрягся Денис.
  - Ой! Придётся защищать деда Валерия! - Оля застонала. - И тут не слава богу...
  - Дорофей тебя не слышит, - улыбнулся Денис.
  - Можно я исполню роль Зины? - спросила Дора. - Всео...ообойдёётсяя... - протянула она.
  Девочки засмеялись.
  - Всё обойдётся, - сказала Оля, и они убежали: дела! Тайны!
  Денис и Дора сели за схему.
  
  Опасность
  
  Зина понесла на кучу очистки. Из-за брёвен высунулась Ольга.
  - Баба Зина, тсс... Ты никому не говорила, что у меня... ну, это?
  - Ну, здравствуй! К чему бы я это стала говорить?
  - Слава богу! Только не говори никому.
  - Что так?
  - Ой, бабуля, поверь, этого никто сейчас знать не должен. Это моя жизнь, честное слово. Хочешь, чтобы я была жива - молчи! Заклинаю!
  - Да ладно. Мне тебя не замуж выдавать. С чего это ты умирать собралась? Вроде бы всё хорошо?
  - Плохо, баба Зина. Опасно становится. Ты тоже - поосторожней.
  - Ну вот! Дожили! Это ты меня осторожности учишь? Успокойся. Переживём.
  - Угу. Переживём. А ты тётю Настю незаметно не вытащишь?
  Настя поклялась Светке. Они с Зиной ничего не понимали. Конечно, дома разберутся... Но веселье общего труда куда-то пропало. У Насти заболела голова.
  * * *
  
  Дашка с Васькой прятались в заброшенном доме. Дашка ещё не решила, что делать, но жить с отцом и прихлебалой Пашкой не желала. Ей хватит и Васьки. Вот только как прожить без всех, в одиночку?
  Рассерженно заквохтала спугнутая кем-то курица. Васька осторожно выглянул в окно - и сразу отпрянул: к дому подходили Пашка и отец Дарьи. А они-то надеялись отсидеться до темноты, а потом удрать подальше! Пашка, наверное, следил - он уверенно вёл Сергея к дому. У дома окна на две стороны, но их тоже двое. Ваське было ясно, что даже с Пашкой ему не справиться - тот взрослее и крупнее. В Общине не знали никаких единоборств, кроме мелких детских потасовок. Васька не умеет драться! Дашку сейчас у него отберут!
  Послышались голоса. Дети прислушались.
  - Вот она, моя цыпонька, сама ко мне в руки пришла! - тоненьким голоском запел Пашка, растопырив руки в простенке между домами. - И сама пришла, и подружку привела!
  - Не тронь, - сказала Светка.
  - Ах, тебя не тронь? А кто меня вон выгнал? Кто меня выгнал, цыпонька моя? Не понравился я тебе? А я хочу тебе понравиться. И дядя Серёжа хочет.
  Ольга дёрнула Светку за руку.
  - Бежим!
  Они никогда не бегали от людей. Светка окаменела от нелепости этой мысли. От людей! Бежать?!
  - Дядя Серёжа, - требовательно сказала она. - Пашка врал. Его правильно выгнали. Скажите ему, чтобы он нас пропустил.
  Сергей изучал их, улыбаясь.
  - Пропусти их, Паша. Может, вас проводить? А то вдруг что-то случится?
  - Что? - изумилась Светка.
  - Ну, тут Василий где-то бродит...
  - Ну и что?
  - Попортить вас может. Как мою Дашку.
  Ольга охнула.
  - Неправда! - рассердилась Светка. - Васька не такой. Он чистый.
  - А ты и разницу знаешь? - нагнулся к ней Сергей. - Между чистыми и нечистыми? Сама-то ты какая?
  - Пропустите нас! - дрожащим голосом крикнула Светка, начиная бояться.
  - А то своему папочке скажешь?
  - Я и так скажу.
  - И он меня побьёт? - хихикнул Сергей. - Или вы свои божественные руки марать не будете? Пусть живёт червяк Сергей, трахает свою дочку вместе с Пашкой и Васькой, а вы, чистые, посмотрите? Приходите. Я вот Дашку найду - и представление устрою. Получше ваших посиделок.
  - Вы - подлец! - завопила Светка, вырвавшись из рук Ольги. - Вы - грязная тряпка!
  - Отлично. Вот ты сейчас под грязной тряпочкой и полежишь. А подружку, так и быть, Пашке отдам. Я не жадный.
  
  * * *
  
  Васька разрывался между желанием выскочить и защитить девчонок и злостью на Светку: она издевалась над ним при всех. И он боялся выдать Дашку. Представление, обещанное Сергеем, его пугало.
  Он - чистый! Он - не мог, вот как Светка считает. А он - смог! Зачем теперь спасать, всё равно героем не станет...
  Дашка тянула его к другим окнам - удрать, пока можно. Пока они заняты девочками. Василий решился и выпрыгнул за ней в окно.
  
  * * *
  
  Оля застыла - у неё перестали слушаться ноги. Недовольный приказом Сергея Пашка двинулся к ней...
   Сергей расстегнул штаны. Светка не желала этого видеть. Она опустила глаза, попятилась.
  - Ой! Что это у вас? - с ужасом завопила неизвестно откуда взявшаяся Юлька: между ног Сергея покачивал головкой зеленый змеёныш. Сергей опустил глаза, фыркнул, раздражённо оторвал от себя змеёныша и бросил на землю.
  Раздался громкий свист: в конце переулка появился Борис. Сергей рыкнул на Пашку, подтянул штаны и пошёл с независимым видом навстречу Борису. Тот прошёл мимо, будто не заметил.
  - Девочки! Идём к Дорофею. Я освободился.
  Миновав Бориса, Сергей с Пашкой прибавили ходу и скрылись за поворотом. Змеёныш лежал в пыли, расслабившись. Юлька подошла, подняла его и сунула в карман. Борис стоял к ним спиной, набычившись и провожая взглядом Сергея и Пашку.
  - Светка! Ты что, Светка! - прошептала Юля. - Испугалась?
  - Я?! Да! - И Светка ударила рукой по бревну. - Да! Да! Да! - Била она бревно. Неожиданно руки её засветились и бревно начало дымиться...- Ой!
  - Тихо ты! - Ольга закрыла собой бревно и умильно улыбнулась Борису. - Мы готовы.
  - Девочки. Больше не ходите одни, - безжизненным голосом сказал Борис.
  Они пошли за Борисом, крепко взявшись за руки.
  - Юлька! Что это ты вытворила? - прошептала Светка.
  - А! Я хвалиться несла. Мама подарила. Она сказала, раз я взрослею - могу взять бабушкину игрушку. Так можно мужчину испугать, чтобы он... ну, не смог. Видишь, если вот так повернуть, он встаёт торчком и качается, а хвостик становится крючком и цепляется! Несу его хвалиться, а тут вы. С этими... ублюдками. Вот и удача! Испытание.
  - Ну, Юлька, это ты у нас удача.
  - Какая есть, - фальшиво потупилась Юлька. - Только мне теперь эта... его гадость по ночам сниться будет.
  Девочки поёжились. Они - не смотрели...
  Оля, практичная, как всегда, боялась потери времени. Что было - ушло. Пора делом заниматься. По дороге ввели Юльку в курс дела.
  - Ты, Светка, со своим дымом могла нас защитить, - сказала Ольга, - только всё сразу раскрылось бы. Так что Юлька - втройне молодец.
  - А я? - засияла Светка.
  - А ты - наш дракон огнедышащий, - поддержала её гордость Ольга.
  
  Душно
  
  - Ну, девочки, дожили! - бухнул с порога Борис. - Сейчас Сергей с Пашкой чуть не изнасиловали Светку с Ольгой. Хорошо, Юлька влезла - испугала, а там и я подоспел.
  Зина упала на лавку. "Осторожно, баба Зина, - билось в её голове, -
  Опасно становится". Настя сразу подхватилась и убежала к девочкам. Малика прикусила губу:
  - Что делать? Они теперь опасны. Где раз - там два.
  - Раз - это Дашка, - угрюмо буркнул Борис. - Где два, там три.
  - И ты так спокойно говоришь о внучке? - истерично всплеснула руками Валя. Борис пожал плечами и вышел во двор. Зина ушла за ним. Настя вернулась: к девочкам не протолкнёшься. Их расспрашивают Илья и Гера. Так, внешне, потрясения не заметно. Попозже можно приласкать и разобраться. Не при людях же, тем более при мужчинах!
  - Я многого тут не понимаю, - сказала Валя с наигранной озабоченностью. - Мы с Герой всё думали - по какому принципу шёл отбор? Если это для будущего, как говорит Дорофей, то наша компания производит странное впечатление. Во-первых, дети. Ну, ладно, Света. Она что-то может. Она спасла Марину и Дорофея. Но она дитя! Можно ли подвергать её всем опасностям, всем этим обучениям неизвестно чему? Она должна развиться, созреть, а тут такое напряжение.
  "Молчу, дочь", - подумала Настя.
  - И потом Оля. Или Юля. Ну совсем простые девочки. Ведь для нашей работы нужен интеллект! А тут Оля со своим "Ой, господи", или Юля со своей семейной жизнью. А Алёшка - просто бандит какой-то.
  - Ты, Валя, видно, забыла: Юля - моя внучка, - ровно сказала Малика.
  - Ну, всё равно, она совсем деточка. Я не права? Ладно. А взрослые? Дед, допустивший инцест в своей семье? И пьяница Валерий? Пришибленная Марина... Илья, выживший из ума, простецкая Зина. Вы знаете? Камилла считает, что они сожительствуют. В нашем возрасте, в такой сложной семье!
   А столько умных людей не знают, что мы тут делаем. Подумаешь, Дорофея не услышали! Мы-то услышали? Можем им рассказать. А их ум очень пригодился бы. Я считаю, Дорофею нужно себя поберечь. Мы бы подобрали команды и попытались решить все эти задачи. Гера извёлся: всё думает. - Валя вытерла руки мокрым полотенцем, поморщилась, осмотрев кухонное хозяйство Дорофея, и продолжила: - Да! А Гога? Он же мой внук! Он нами просто помыкает! Лидия ему в рот смотрит, Дорофей не знает, как угодить, Валерий бегает за ним, как собачка... Ещё один ребёнок будет испорчен. Вы подумайте. Надо всё же взять это в приличные рамки.
  - Мы подумаем, - поднялась Малика. - Пойду, подышу. Душно тут.
  Настя последовала за ней. Вот и девочки освободились. Что же с ними случилось?
  
  * * *
  
  Илья и Гера ушли за грибами. Леса не знали, так что ходили по опушкам, а, обнаружив редкий соснячок, углубились: маслят и белых было видимо-невидимо. Пока собирали - молчали. Негоже в лесу шуметь, вбил им это в головы Дорофей. На обратном пути шли медленно.
  - Ты не считаешь, что нужно расширить организацию? - спросил Гера.
  - Организацию обеда?
  - Не дури. Нашу организацию.
  - Ты называешь нас "организация"? - хихикнул Илья.
  - А как же ещё нас называть?
  - Да, знаешь, это как-то напоминает мне "Организованной толпой солдаты шли на водопой". Ну, Гера! Хватит нам тягомотины и в Совете Общины. Мы здесь заняты чем-то странным и непонятным. Всё ещё зыбко. Мы сейчас - дети. Пионерскую организацию ты, что ли, заведешь? Или бойскаутов?
  - Вот-вот. Почему дети? Откуда появились эти дети в серьёзном деле? Гога мой? Я его сам тут оставил - так он прижился! Царь, а не младенец!
  - Ревнуешь, что ли?
  - А ты нет? Твоя Ольга по ночам шляется, кого-то спасает, а ты рассказы слушаешь?
  - Зато кости целы. И радикулит в тепле. Гера, Оля видит, что кому-то плохо. Давно уже умеет видеть. А я - нет. Зачем бы я вместо неё в лес попёрся?
  - Надоела мне мистика, Илья. Не верю я в неё. Что за критерий отбора - песня Дорофея? Он что - бог?
  - Ну, ты даёшь! Ты что, вовсе его не слушаешь?
  - Да там полно "поверьте", "не могу доказать", "думаю".
  - Так поверь. Песней он тебя уже спасал.
  - А вдруг там уже всё в порядке? Люди, города, жизнь бьёт ключом? А он меня вывел в жизнь, где от наших с тобой грибов зависит, хватит на всех еды, или нет!
  - Тут я ничего не скажу. Лично я видел безумие. И вижу Рубеж. Это - данность. А также вижу, что все, кто пришёл на Песню, что-то могут. В том числе дети.
  - Но в Кольце созывала машина! Эта самая "Флёр". Понимаешь? Машина. Ну, сыграла она мелодийку, пятна цветные сделала. А потом уже перестала быть нужной.
  - Дорофей тебе не нужен?
  - Его можно уважать. Он нас вывел, воспитал. Теперь созвал снова. Но он сам не знает, чего хочет! Вот, заладил эти рассказы. Сейчас - дело, а он о прошлом. Нужна организация.
  - Ну-ну, - завершил разговор Илья. - Разбирайся.
  - А что у вас с Зиной? - не отставал Гера.
  - Организация, - важно ответил Илья и вошёл в дом.
  
  24. Университет
  
  Роза
  
  При входе в лес они ошеломлённо остановились: на поляне стоял полосатый зонт, под ним - ящик-прилавок, а за прилавком устроился Фёдор в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком-бабочкой. На лацкане ярко пылала алая роза - дешёвенький пластмассовый значок на английской булавке. Прилавок был завален этими значками. Свернувшись в ногах Фёдора на манер бомжа, дремал худой и оборванный Алик.
   Элеонора подошла первой.
  - Это что? Условие выживания? - громогласно вопросила она.
  - Нет. Дар любви нашему знамени, - чопорно ответил Фёдор.
  - Причём тут роза?
  - Флёр - это цветок, - прошелестел Алик.
  - Ну, может быть, вы, молодой человек, видите в ней розу, а я регистрирую только шипы!
  Возмущенные прихлебатели Элеоноры отхлынули, сквозь них рванулась бирюзовая Мария.
  - Моё, - заявила она, схватив значок и передавая его по цепочке. - Моё, моё, моё, моё... отдай!
  Табор гудел, пришпиливая "дар любви". Мигель приколол его на животе.
  - Чтобы солнце не перегрело, - объяснил он, демонстрируя всем солнце на груди.
   Флёр стеснялась и пряталась за Мишей.
  - Не перебрал? - наклонился Миша к Фёдору.
  - В самый раз.
  - Откуда?
  - Я принёс, - уныло сообщил Алик.
  - Не обажеваешь? То бишь, не обожествляешь?
  - Ни-ни. И они тоже. Надо.
  - Надо, - согласился Миша. - Наряды не у всех.
  
  25. Территория
  
  Вернуть время
  
  Туземный отряд с закреплённым на носилках чугунным банным баком, долговязым сутулым Валерием со скороваркой и колышущимся где-то в вышине сучкорезом, с семенящей Мариной и Лидией с Гогой за ручку, проломился по тропе Леона к синему дереву. Леон, обернувшись, оглядел тропу. Да, скоро торная дорога проляжет к этому капищу - куда там тропке следопыта!
  Дерево безмятежно стояло на выжженной поляне. Тишина. Звери и птицы покинули окрестности. Дереву остались лишь насекомые. Их было много - комары, слепни и лосиные вши рвались к редкой теперь здесь кровушке.
  - Не поймёшь, чего желать, - заметила Лидия, отмахиваясь от слепней заранее припасённым букетом полыни. - То ли чтобы не было насекомых, то ли чтобы их было много, оно их ело и не набрасывалось на почву. Если бы Марина попала ближе к дереву, там, где оно освоило почву... - Лидия дёрнула плечом. - А что будет зимой, когда оно оголодает?
  - До зимы дожить надо, - философски заметил Евгений. - Сейчас бы разобраться. Ну вот, пожалуйста! Ему понравился Валерий... Эй! На скороварке! - завопил он. - Подай назад: оно на тебя загляделось!
  Пока поглощённый манипуляциями Валерий соображал, Марина оттащила его подальше. Дерево разочарованно вернулось к покою.
   Гога разглядывал страшное дерево, землю.
  - Вон ветка с оборванным листом! - закричал он и сделал ещё шаг к границе круга, чтобы лучше увидеть.
  Дерево вновь оживилось, задрожало и потянуло ветки. Но Гога его боялся и быстро отскочил. Лидия, бросившаяся его спасать, снова села. - Вот, и Гогу ему надо. Интересно, как оно выбирает - кого есть внутри круга, а ради кого поклониться? - спросила она.
  - Давай не будем глубоко медитировать, - предложил Евгений. - Просто запомним: нас с тобой и Мариной едят в круге, а Гогу, Дорофея и Валерия - и за кругом, если достанутся. Валерий! - Тот, вздрогнув, оглянулся. - Ты не можешь работать с деревом. Оно тебя хочет. Давай я.
  Из-за кустов вышел Леон.
  - Или Леон. Другие не смогут. - Евгений внимательно смотрел на дерево.
  - Погоди. - Валерий был увлечён скороваркой.
  Леон тяжело бухнулся на траву. Дерево не шевельнулось.
  - Что-то не так. У меня на душе тяжело. Почему-то волнуюсь за девочек, - пожаловался Леон.
  - С ними - то что может быть? Они же в деревне? - Лидия не понимала. Что это, отцовские чувства? Волнуется, как курица.
  - Страшно стало их оставлять.
  Они помолчали - Лидия с неодобрением, Евгений - задумчиво прислушиваясь к себе: что с девочками?
  - Не к добру это, - сказал он, так и не дождавшись ответа своих родительских чувств. - Сидим на травке около чудища, которого, вообще-то, боимся. И безмятежны... Ну, кроме тебя, Леон. Ты - мятежен, но не из-за дерева, верно ведь?
  Подошли Валерий с Мариной, Гога устроился около Лидии. Все в сборе.
  - Едва отковырял своё изобретение, - поперхнувшись смехом, сказала Марина. - Им надо гробницы запечатывать. Такая липкая гадость! Вот!
  Она показала руки, покрытые коричневыми пятнами клея. Валерий улыбался.
  - Зато держит.
  - Не то слово! И тебя, и меня, и лист - всех разом.
  Гога разглядывал их серьёзными глазами.
  - Вы веселитесь, а что мы делать будем? Я ветку нашёл. Высоко.
  - Как, Валерий? - спросил Леон, когда они рассмотрели ветку. - Дотянется твой сучкорез?
  - А я удлинитель принёс. Подклеим. Только... - он развёл руками, - потом разбирать вместе будем. Марина отказывается.
  Удлинитель собрали. Клей сразу схватывал. Леон с Евгением собрались пристраивать лист. Взявшись за черенок сучкореза, Евгений усмехнулся. Как семеро швабов с одним копьём! Валерия поставили сзади.
  Лист отказывался вернуться. Он не прикреплялся к стволу. Вернув его в скороварку, сели "думать дальше". Хорошо! Ветерок слабенький, но жара переносится легче.
  - Может, бросим около ствола? - предложил Евгений.
  - Ну да! - возразил Гога. - Там он может мышь поймать, и будет - ещё дерево. Ему нельзя расти.
  Марина оттирала вязкие пятна клея травой.
  - О! Клей! - подал идею Леон.
  - А что? Пусть Хаос скрепляется моим скромным изобретением, - обрадовался Валерий.
  - Сначала нужно высыпать землю, - предложил Леон. - Это тоже задача.
  - Да брось. Я уже заготовил некое приспособление, - успокоил его Валерий.
  Приспособление из верёвок прошло испытания: они протянули ведущие верёвки через центр круга по обеим сторонам ствола, протащили бак, а потом опрокинули его специальной верёвкой.
  - Баком придётся пожертвовать, - сказал Валерий. - Подарим его дереву.
  - Но ведь его легко вытащить? - Гога не хотел расставаться с баком, ему понравилось возить "тележку".
  - А если там что-то останется? Снова домой принесём?
  - И скороварку отдадим? - совсем расстроился Гога.
  - Её тоже под дерево подкинем. Вроде зря, но страшно. Не будем мелочиться? - Валерий хлопнул Гогу по плечу.
  - Мелочиться - это что?
  - Волноваться о неважном вместо важного.
  - Не будем. - Гога смирился.
  Верёвки тоже забросили свободными концами в круг. Не мелочиться! Хватит с них синих листов.
  - Ну-с, теперь будем клеить. - Евгений подул на руки, натёртые верёвкой.
  Клей схватился. Лист уныло повис на дереве. Скороварка полетела к корням. "Ура!" - рявкнули мужчины.
  Шорох продолжил эхо крика: все листья синего дерева посыпались на землю. Люди, как зачарованные, провожали их взглядами. Вскоре на дереве остался только приклеенный лист. Приствольный круг был разделён длинными валиками листьев, опавших с радиальных ветвей.
  - Шах! - сказал Евгений.
  Гога пыхтел. А он подарил ему скороварку и тележку!
  - Я тебя! - крикнул он.
  - Валерий! Много у тебя клея? - лихорадочно блестя глазами, спросил Леон. Все встрепенулись.
  - Ты что, всю жизнь будешь клеить? - заинтересовался Евгений.
  - Сколько клея? - рассердился Леон.
  Гога запрыгал:
  - Сколько? Сколько?
  - Ну, может... Сколько я у тебя кастрюль увёл? - спросил Валерий у Марины.
  - Ведёрную и четыре трёхлитровки, - вспомнила Марина. - Мне теперь солить не в чем.
  - Двадцать два литра, - ответил Валерий. - Вернее, двадцать один: этот литр мы уже испакостили.
  - Очко! - восхитился Евгений. - Ну, и что клеить будем?
  - А можно его пожиже? - продолжал тянуть резину Леон.
  - Гм. С растворителем ерунда. Хотя... Можно развести втрое.
  - Тогда обливаем листья сверху! - торжествующе сказал Гога. - Не
  обижайся, дядя Леон, я прочёл.
  - Время, - обречённо вздохнула Марина. - Один порыв ветра...
  - Но они же здоровые! То есть тяжёлые, - возразил Евгений. - Разнесёт
  не дальше поляны. Вверх уже не взлетят.
  - Не дальше поляны! Они же расти начнут! Уходить нельзя.
  - Я транслирую. - Гога поднял руку. - Деду Илье. Что?
  Валерий передал через Гогу: так далеко никто из них транслировать не
  мог. Учились. Дорофей мог, но он был в самом дальнем углу, незачем его
  дёргать. Илья обещал побыстрее выполнить их заказ... Он-то, оказывается, тоже мог!
  
  ***
  
  Марина наломала сухих прутьев и что-то вязала.
  - Ты чего? - спросил Евгений.
  - Метлу делаю. Буду их держать, если ветер.
  - Ага, и порыв понесёт лист на тебя. Тебе мало? Сучкорез есть. С ним не
  так опасно. И вообще - всем за кусты. Хватит испытывать судьбу.
  Они сидели за кустами и разглядывали дерево. Без листьев оно выглядело ещё отвратительнее: шесть извитых, с утолщениями, сучьев торчали, как спицы ободранного зонтика. Култышка наверху вызывала неприятное ощущение: слишком высоко центр тяжести - сейчас упадёт! Корней-то нет.
  На голую ветку плюхнулась ворона и принялась оглядываться. Как её
  сюда занесло?
  Дерево было недвижно. Изгибался только приклеенный лист, но тщетно -
  ему ворону не достать.
  - Оно не ест без листьев! - торжествующе закричал Гога.
  Ворона всполошилась, осмотрела сидящих внизу людей, успокоилась и заинтересовалась листом. Запрыгала к нему боком, разглядывая странное животное: можно его есть?
  - Кыш! - Леон кинул в неё сухой веткой. - Вот идиотка! Сейчас бы нам здесь куст омелы на дубу устроила.
  Трижды пришлось отгонять упорную ворону, пока Марина не транслировала вороне животный ужас. Птица с карканьем улетела.
  - Знаешь, - Лидия с восторгом наблюдала за борьбой, - так ты можешь заслон вокруг всего дерева поставить.
  - Да он и так есть. Просто ворона издалека. Но я попробую. Только как сделать, чтобы он держался всё время?
  - Ты, баба Марина, испугайся, а потом страх пусть в земле вокруг дерева останется, - предложил Гога.
  Марина закрыла глаза. Ёкнуло сердце, зачастило. Вдалеке забеспокоилась сойка. Теперь - в землю. И поглубже, пусть и там будет страх.
  - Теперь я знаю, как поют сирены. - Валерий отнял руки от висков. - Как ты.
  - А ты людей защитить при таком действе не можешь? - поинтересовал- ся Леон.
  - Зачем же? Чтобы кто-нибудь сюда забрёл? Людей, и червей, и всё живое запугаем до...
  - Потери пульса... - закончил Евгений. - Вот: теперь мы поносили тяжести, потаскали верёвки, поклеили лист, напугались сами и нас запугала Марина... Может, поспим? Вдруг что-нибудь в голову придёт.
  Сторожила, конечно, Марина. Остальные пристроились за кустами, подложив веток и папоротника. Время шло. Хотелось есть.
  
  * * *
  
  Для похода к синему дереву Илья взял с собой Бориса. Малика сунула Борису корзину с едой. Ладно взрослые, но Гога голоден! Ребёнок! Борис ругался: тачка с заказом Валерия была тяжёлой и неповоротливой, а тут ещё корзина. Тогда корзину пристроили среди благоухающей клеевой тары.
  - Лучше есть с запахом, чем не есть вообще, - философски заметила Малика.
  Гера остался за старшего с женщинами и был как петух озабочен. Делал организацию... Илья усмехнулся. Вроде бред, но что-то опасное в том бреду колышется.
  
  Рубеж
  
  Дорофей с Лёшкой благополучно вернули велосипед. Заменяющая Лидию Ляля поинтересовалась, когда та вернётся.
  - Что, тяжко? - спросил Дорофей.
  Ляля была в отчаянии: три ложных беременности за неделю! И кровотечения у других женщин.
  - Это полнолуние меня с ума сведёт, - охала она.
  - Почему полнолуние? - спросил Дорофей. - Оно же только два дня?
  - Неделю висит, подлая, и никак не убавляется. Вся круглая! Что-то идёт. Волнуюсь я.
  Дорофей не мог утешить Лялю, только порекомендовал травы и поскорее уехал. Ох, что-то идёт... Сейчас он лихорадочно крутил педали своего велосипеда. Лёшка сидел на багажнике.
  Игры времени? Посмотреть календарь. Сказать Денису. Транслировать Дорофей сам не рекомендовал: трансляция хуже телефона - тот хоть отключить можно было.
  Полнолуние... Как он не заметил, что луна не убывает? Ну да, некогда было.
  - Дедушка Дорофей! - зашевелился Лёшка за спиной. - Хочешь, я покажу, где козу потерял? Это недалеко.
  Дорофей остановился. Лёшка спрыгнул.
  - Ну? Пойдём? Велосипед здесь спрячем. Интересно же! Я бы сам сходил, но одному страшно.
  "Рубеж? - подумал Дорофей. - Действительно, сколько лет я его не видел?".
  - Пойдём. - Он прислонил велосипед за сосной.
  В месте, где Лёшка потерял козу, Рубеж, как всегда, отступал от края леса на пятьдесят - сто метров. Но он был не таким, каким помнил его Дорофей. Тогда это было колышущееся облако. Теперь - зеркальная стена, в которой плыло что-то неуловимое.
  Ветра не было. Тишь. Лес не отражался в зеркале - там были какие-то красные всполохи. Огонь?
  - Где ты подходил? - спросил Дорофей растерянного Лёшку. Тот бродил вдоль Рубежа, тщательно рассматривая почву. Наконец, нашёл.
  - Вон! Сразу за тем чертополохом.
  Они подошли. Изображение в зеркале изменилось, но только по цвету: появилось больше синего. Всё плыло. Дорофей с Лёшкой неподвижно стояли у Рубежа, вглядываясь. Плывущие пятна завораживали. Лёшка всё время что-то щебетал. Там, в Рубеже, стояла тишина.
  "Отражатель, - думал Дорофей. - Он должен отражать лес и нас, а там черт-те что колышется... Красное... вместо зелёного леса, моей штормовки, Лёшкиных штанов. Синее - вместо жёлтой Лёшкиной рубашки! Дополнительные цвета!".
  Он покрутил головой. Вон усыпанный пухлыми малиновыми цветами чертополох. Качая цветок, пока срывал, Дорофей продолжал смотреть в зеркало: там застыло салатовое пятно. Но оно размазалось, когда цветок был сорван и перестал двигаться.
  - Так! - восхитился Дорофей. - Ну-ка, Алексей, замолчи.
  Зеркало сразу наполнилось шепотом.
  - Хм. Говори! - но уже пока он сам говорил, зеркало замолкло.
  - Лёшка! Молча попрыгай, походи колесом, в общем, подрыгайся.
  Зеркало замерло, отражая что-то неподвижное в дополнительных цветах, оно шептало всё громче. А Дорофей уже придумывал новые эксперименты. Он открыл рот, чтобы попросить Лёшку покачать рукой, когда сквозь неподвижное пятно Лёшкиного отражения из-за Рубежа вывалилось им под ноги что-то живое.
  - Доигрались... - Дорофей дёрнул Лёшку за руку и повернулся, чтобы бежать. - Самый возраст для бега. Принимаю ставки.
  Волочась за Дорофеем, любопытный Лёшка вывернул шею в попытке разглядеть агрессора, вырвал руку и кинулся к бурому комку.
  - Моя Машка!
  Дорофей хотел было запретить Лёшке касаться животного, но тот уже обхватил морду истощённой козы с бешено выкаченными глазами, и, баюкая зверя, принялся поить из фляжки: "Машенька, солнышко! Вернулась!".
  
  Рубеж струился. Они сидели на траве. Измученная Машка пыталась эту траву жевать. Голову она держала с трудом. Ей уже скормили взятые с собой лепёшки и всю соль. Зверь продержался без еды и воды неделю!
  - Что же получается? - размышлял Дорофей. - Рубеж защищается от нас отражением. Получается, что всё, что мы делаем, из чего состоим - там, за Рубежом, опасно! Зачем бы иначе так тщательно дополнять всё? Наверное, на наше тепло он становится холоднее? Жаль, не проверим - на сегодня довольно приключений.
  - А как Машка вышла? Удача? - спросил Лёшка.
  - Бедная коза шла среди полос "огня" - ведь лес неподвижен, значит, его отражение - огонь - струится. Когда ты козу потерял, ты, небось, стал столбом, не двигался? Твоё отражение было подвижным. А сейчас, когда ты начал молча плясать, Рубеж загудел и в нём появилась неподвижная картинка. Конечно, не ты, но хоть неподвижная! Вот коза на неё и прыгнула. Наверное, напала, потому и вылетела за границу отражения. Если бы решила приласкаться, могла и не преодолеть Рубеж, отчаялась бы и сгинула. Прыгала-то Машка к бесплотному образу!
  - А чудище? С козлиной ногой и насекомьим глазом?
  - Это твоя Машка. А насекомое, может, с ней влетело: что мы знаем о законах этого отражения? Мы-то с тобой, видел, вместе слились, когда подходили? Одно ясно: оттуда видно то же странное наше изображение, что видим мы, иначе Машки бы с нами не было. А теперь, - заключил Дорофей, - думай, что с козой делать будем. На велосипеде её не повезёшь.
  
  26. Университет
  
  Ноев ковчег
  
  Лес кончился, расступились последние ели. За небольшим пологим спуском лежал луг и петляла река - одна петля находилась в нескольких метрах от спуска. За рекой виднелись дымящиеся руины. Тишина.
  - Это выход! - воскликнула Элеонора. - Там ещё могут быть люди, еда, вещи. Нормальный мир, - и она взглянула на лес, - а не этот сказочный отстойник!
  Люди хмуро изучали перспективу перед спуском. Притихли даже буйные разноцветные сторонники Флёр.
  Что-то потянуло Флёр, и она сделала шаг к спуску. Задрожал воздух от бесшумного удара: вдоль всего леса по границе выстроилась необозримая армия. Парами, бок о бок, без единого просвета, до самых руин стояли животные: впереди - весь современный животный мир, сзади - их вымершие предки. Всё дальше и дальше вглубь веков уходил этот уникальный зоопарк. Животные струились, накладывались одно на другое. Изображение слегка дрожало.
  - Потрясающе, - прошептал Алик Мише. - Но зачем этот ликбез? Ты и сейчас учить хочешь? И почему голограммы? Мог бы и натуру дать.
  - Тсс... - сказал Миша. - Жди.
  Река заполнилась водными животными, и даже морские представители теснились в её разлившейся излучине. Многочисленные лужи вмещали микроскопических обитателей.
  Мария выскочила к спуску. Зелёный листок сиял на шее, пускал зайчики людям в глаза.
  - Ноев ковчег! - закричала она. - Всякой твари по паре! Я не думала, что там сохранялись и предки!
  Флёр спускалась, бездумно переставляя ноги. Она шла ко львам: самец был ей знаком. Вот он уже рядом. Она подняла руку, коснулась самца - и голограмма превратилась в живого нервного льва, который сразу прижался к её ноге и задрожал. Снова ароматы арены, или прерии, или, возможно, сада? Когда-то у неё был такой сад? Флёр тряхнула головой.
  - И как вы собираетесь пройти? - спросила она Элеонору.
  Словно заражённые её касанием, животные преобразились: поднялся рёв, тявканье, скулёж, но строй держался. Все звери смотрели прямо вперёд, как игрушки пластмассового зоопарка.
  - Вы видите? - крикнула Элеонора. - Она опять морочит нам голову. Это голограммы, а не живые звери. Вперёд! Они нас не тронут. За мной!
  Позади Миши раздался звон: лопнула пластмасса Стасова значка, яркая роза отскочила и затерялась. Стас растерянно пошарил в траве, махнул рукой и отколол пустую булавку.
  - А! - пробормотал он. - Ненавижу тюремщиков.
  Стас ушёл вслед за Элеонорой.
  Элеонора шла вдоль ряда животных, выбирая менее опасный путь. На утоптанном пятачке влажной земли свились земляные черви - все разные: и полупрозрачные желтоватые, и розовые, и коричневые, фиолетовые с яркими поясками и почти чёрные.
  - Противно, зато безопасно! - Элеонора ступила в пятачок, давя разноцветные тельца.
  Черви исчезли. За ними пронеслась волна уничтожения. Почва за границами периметра словно сгорела, съёжилась. Исчезли трава, деревья - мёртвая пыль легла перед руинами.
  - Морок! - Элеонора сделала второй шаг, в озерцо с древними кольчатыми червями.
  Задрожала земля. Вулканическая трещина прорезала дорогу. Мария испугалась:
  - Она убивает Землю?
  - Да, - сказал Миша, не отводя глаз от Элеоноры, - она убивает свою Землю.
  Идущие за Элеонорой уже преодолели последний этап: лужи одноклеточных. За периметром теперь тянулась голая каменистая суша - ни руин, ни жизни. Но они шли так, будто видели город, бежали, радовались, целовались... на пустой и голой скале.
  Периметр восстановился. Все животные были на месте в виде голограмм.
  - Будет ещё кто-нибудь пробовать? - Флёр стояла внизу со львом, единственным зверем, сохранившим натуральное состояние.
  - Я знаю, - звенящим голосом сказал грузный мужчина в очках с чудовищно толстыми линзами. Маг? Его Флёр не знала. - Вы морочите всех, а сами стоите в проходе! Вы закрываете его собой!
  Он начал спускаться. За ним - две целительницы из группы Марии. Та кусала губы, чтобы не заплакать. Флёр отпустила льва, и он снова стал голограммой. Она отошла. Мужчина пихнул львов, и те исчезли. Исчезли пара за парой их прародители, рядом оголилась секция кошачьих, исчезли ластоногие, опустела излучина реки. Все млекопитающие исчезли. Вязь последовательно стоящих рядов уничтожала эволюционное дерево с той же скоростью, что и у Элеоноры. И снова - последний этап, одноклеточные. Они прошли. Флёр с ужасом видела пустую скалу и радостные лица обнимающихся на ней мужчины и женщин.
  Периметр восстановился. У ног льва лежали три значка с розой.
  - Это фарс, - грустно сказала одна из целительниц - та, что в брюках с бахромой. - Этот фарс нас унижает.
  Из толпы вышла травница Вера.
  - У вас никогда не бывало видений? - с удивлением спросила она.
  - Нет. А что?
  - Видения всегда говорят так, что нужно думать. Символами говорят. Но перед тем, как думать, нужно поверить, иначе трактовка не получится.
  Все маги и оставшиеся экстрасенсы согласно загудели.
  - Ну, и как вы трактуете это видение наяву? - спросила целительница.
  - С нами - вся информация о жизни на земле, как Ноев Ковчег. Вне периметра могут жить только те, кто этой информацией не дорожит. Они убивают жизнь ради себя. Нам там места нет, я думаю. Но те, видимо, будут как-то жить. А нам предложен выбор.
  - Мы что? Как голограммы будем в Ковчеге? Без еды и воды? - крикнул кто-то в толпе.
  Флёр повернулась к людям.
  - Вам выбирать. Путь Элеоноры со товарищи для вас открыт.
  Мария Филипповна нашла момент подходящим.
  - Дежурные! К костру! Обед готовить. Прощальный. Бегом!
  На обратном пути Флёр спросила Мишу:
  - Они действительно живы и радостны?
  - Вот это, как раз, модель. Скорее всего, уже безумны или мертвы.
  - Лесу не нужны?
  - Избави бог!
  - А зачем такая модель?
  - Иначе бракованный товар побоится рисковать. Предпочтёт голод.
  - Хитроумный Одиссей, - пробурчал Алик.
  - Не жестоко? - спросила Флёр.
  - Они помешают остальным, а их самих всё равно провести не удастся, - ответил Миша и глухо замолчал.
  Люди были подавлены. Казалось, сейчас они уйдут, пройдя последнее испытание... Возвращались медленно.
  
  27. Территория
  
  Синий сияет
  
  Козу с трудом донесли до Ляли - всё-таки ближе. Солнце уже клонилось к закату, когда они тронулись домой. Дорофей транслировал Малике, но ответа не получил - она так далеко транслировать не могла. Приходилось надеяться, что там всё в порядке, и они не волнуются.
  "Волнуются? - подумал Дорофей. - Сколько лет я никого не интересовал? А ведь теперь волнуются!".
  - Алексей! - спросил он прикорнувшего сзади Лёшку. - А как выглядел Рубеж в прошлый раз?
  - Ну... Серые облака, пятна... Если бы не монстр, я бы туда точно забежал.
  - А в какое время это было?
  - Уже после заката. Серое всё было. Или... Лес - чёрный.
  - Так. Ты мог и зеркала не увидеть. Серое, чёрное, белое - вот тебе и отражение. Значит, уже тогда Рубеж мог таким быть.
  - Ага! Козёл белый был, а Машка - бурая. То есть, серая. Это она сейчас бурая. Грязная очень.
  - Да! Всё забываю: что твой отец? Почему ты без коз?
  - Пропадать в лесу стали. Отец их в загоне пасёт, я не нужен. Хороший загон в прошлом году построили, из брёвен. Я отцу ветки приношу вечером. А он траву косит.
  - А раньше козы пропадали?
  - Нет. Отец говорит - волки, небось. На Риту ругается.
  - Да уж. Рита сейчас и мышь не поймает.
  Они замолчали. Лёшка дышал Дорофею в спину, дремал. Тепло. И на душе у Дорофея - тоже тепло.
  
  * * *
  
  Тачку они разок чуть не перевернули: выпала ведёрная кастрюля, но варево Валерия не пролилось. Так, сморщилось и прихлынуло к стенке. Успели спасти.
  А потом крутились все: чтобы разбавить эту смолу, надо было быть Геркулесом. Валерий, как всегда, организовал какую-то хитрую штуковину, и им удалось промешать часть клея. Мешали - выливали, проходя вдоль кучек листьев в заказанных Валерием огромных калошах. И как он их сохранил?
  Последнюю порцию вылили после заката. Сквозь плёнку клея листья уже начинали светиться. Когда Илья с Борисом рассказали про девочек, Евгений достал было трубку, но спрятал, заметив взгляд Леона. Потом. Пора уходить. Объевшийся и усталый Гога уходить не хотел: ему понравилась картина синего сияния. Гога капризничал, и его с трудом увели.
  - Дядя Леон, - сказал мальчик по дороге, - мы так можем все синие деревья запечатать. Ты знаешь, сколько их?
  - Они, Гога, только на Рубеже.
  - А если уже посеялись листиками?
  - Ребёнок дело говорит. - Евгений передёрнулся. - Надо знать, сколько их. Давай, Леон, их бросим, сходим к горке, и ночью с дуба посмотрим? Всё равно везде опоздали. А девчонки уже спят.
  - Идите, ребята, - согласился Борис. - А мы потихоньку пойдём к дому.
  - Дед Дорофей вернулся, - известил их Гога.
  - И?
  - Ничего не сказал. Вернулся. Пойдёмте скорее!
  Валерий взял Гогу на руки. Тяжеленек! Но так быстрее.
  Отряд разделился. Младшие ушли к Рубежу. Приближалась ночь.
  
  * * *
  
  Васька с Дашкой ушли жить в леса. Они забрались подальше, нашли ель с низко расположенными лапами, наносили сухих веток, папоротника для постели - вот и жильё. Поев шашлыка из огромных крепких белых грибов, забрались под ель. Дашка сунулась было ... но ничего у неё не вышло. Василий никак не мог забыть звенящий гневом Светкин голос: "Он - чистый". Что, если девочек изнасиловали? Как он будет с этим жить?
  Чтобы отвязаться от приставаний Дашки, Василий предложил погулять по отцовской тропе. Не к Рубежу, это запрещено, а так, немного. Он опять лукавил с собой: запрещено было вообще ходить по тропе без рейнджера. Запрет и привлёк Дашку.
  Тропа была вытоптана. Не стёжка, а настоящая тропинка. Что это по ней расходились? Знает ли отец? Надо ему сказать... Как? Он теперь чужой.
  Василий из вредности отказался слушать про события той ночи и не знал, что ведёт Дарью к самому людному месту леса. Ещё издали они услышали голоса, Василий узнал голос Леона.
  - Бежим отсюда! - дёрнул он Дашку. - Там отец.
  - Ну и что? Разве не интересно, что они там делают? Давай подберёмся поближе и из-за кустов посмотрим. Ты что, боишься?
  Василий боялся. Он очень боялся, что их обнаружат и придётся опять объясняться с отцом, а что сказать - Василий ещё не придумал.
  - Зачем тебе?
  - Интересно. Ведь они нам теперь ничего не расскажут. Даже Пашку не пустили. Тебя выкинули! А мы - так всё узнаем! Давай. Слабó?
  Ох, слабó... Но Василий полез за Дашкой в кусты. Он растерял свой стройный мир: теперь казалось, что все запреты можно снять. Всё равно его уже отвергли. Все. Даже мать.
  Они застали последний этап: заливали клеем листья. Лидия собирала вещи, Гога скандалил.
  Всё. Ушли. Темнело. Облитые клеем листья светились синим.
  - Ой! - восхитилась Дашка. - Какая красота! А зачем они их измазали? Пойдём, поглядим.
  - Не знаешь - не лезь, - своим привычным авторитетным тоном сказал Васька.
  - А ты мне не указ! - фыркнула Дашка. - Тоже мне, председатель Совета! Хочу - лезу.
  Она схватила его за руку и сделала шаг к кругу, расчерченному светящимися радиусами. Невыносимый гул завыл в ушах. Сердце ёкнуло, упало куда-то в живот. Ужас, животный страх не давал Ваське шевельнуться. Дашка тоже застыла.
  - Видишь, - сказал Васька, сделав шаг назад. - Там опасно.
  - Это их штучки! - безапелляционно ответила она. - Они-то там ходили. И я пойду. Можешь там стоять, трус паршивый! Я ненавижу, когда мне запрещают! Это они от нас тут ужас наколдовали. Презираю!
  Она вбежала в круг и стала ходить вдоль рядов склеенных листьев. Те сияли всё ярче.
  - Мусору тут накидали! - сердилась Дашка. - Кастрюлю какую красивую испортили своим клеем! А бак мы с собой возьмём: я в нём купаться буду. - Она покачала бак. - Тяжёлый! Не дотащим.
  Внимание Дашки переключилось. Листья переливались синим, она нагнулась. Синий свет заливал лицо, черты обострились, Дашка сама будто засветилась страшным чёрно-синим светом.
  - Можно оторвать один лист... или три - и сделать нам ночник! - радовалась она. - Можно вообще: взять всю гирлянду и украсить нашу ель! Жаль, до верхнего листа не достать: он чистый. А! Я полезу на дерево. По нему легко залезть. - Дашка подбежала к стволу.
  Василий не мог заставить себя вступить в круг. Ну и ладно. Трус? - Да! Всё равно уже предатель! И нечистый!
  - Ой! А этот ночник мне больше нравится: смотри - он шариком! - И Дашка схватила круглый синий шарик, вспухший на стволе. Билась она недолго: крик, судороги, и Дашка стала переливаться в синий шарик. Тот раскрылся, стал листом, потом над ним вырос ещё лист. Вместо Дашки на стволе появился колонновидный побег с сияющими синими листьями.
  Васька завыл.
  
  * * *
  
  Евгений и Леон задерживались. Остальные пришли уже в темноте: сегодня как-то рано стемнело. Хотелось спать - ложились обычно вместе с солнцем - но сейчас все ждали рассказов.
  Лёшка с Дорофеем отъедались и слушали девочек и Бориса. Девочки стеснялись, но въедливый Дорофей заявил, что ничего тут стыдного нет - обычные детали взрослой жизни и человеческого тела, просто им ещё рано погружаться в эти подробности. Но жизнь заставила. Рассказав свою историю, девочки всё-таки расстроились, и Илья решил разрядить обстановку.
  - Ну-ка, ну-ка, покажи твоего спасителя! - попросил он Юльку. - Всё равно о нём теперь все знают. И, думаю, больше таких событий мы не допустим. Давай!
  Юлька извлекла червяка и повернула хвостик. Тот изогнулся и закачался.
  - И ты его - меж ног ему? - фыркнул Илья. Мужчины грохнули хохотом.
  - А что? Должно было сработать, - сквозь слёзы пробормотал Валерий. -
  Надо же! Ну, Кира затейница! Сколько лет от нас скрывала, только внучка её выдала!
  Дорофей перевёл разговор. Потом, без детей, они вернутся к этой теме. Нужно решать что-то с Сергеем. А детям слушать ни к чему.
  
  28. Университет
  
  Время поговорить
  
  Осталось триста семь человек: сто девять ушли с Элеонорой. Мария Филипповна провела ревизию продуктов. Но она не ошиблась: сто пятьдесят килограммов круп и муки, по полкило на душу. Если как в блокадном Ленинграде, хватит на два дня. Раздавать не стоит, нужно печь смесь.
  - Ещё два дня впроголодь продержимся, - сказала она. - Аккуратнее с водой. И принесите немного на замес на завтра.
  Подавленность людей не проходила. Они держались на пикировке, на противопоставлении себя Элеоноре с компанией. Сейчас эпатировать было некого. Угар противостояния заставил их почувствовать эйфорию - и вот наступила отдача. Мария скуксилась, и Илья никак не мог её расшевелить. Последний обед решили перенести на завтра - может, полдня добавится.
  Пять вечера, но день не закончен. Пора. Флёр поднялась со скамейки, где наблюдала за происходящим и присматривала за Мигелем: тот совсем впал в детство и возил автомобильчик.
  - У нас ещё есть время поговорить, - сказала она.
  - А что? - обрадовался Илья. - Вы нам что-нибудь расскажете?
  - Я предполагаю, что у вас есть вопросы. О чём мы будем говорить?
  - О смерти, - крикнул молодой преуспевающий маг Ренат.
  - Конкретнее.
  - Чего мы здесь ждём? Смерти? Она скоро придёт. Нас для этого собрали?
  - Моей задачей было собрать вас, чтобы сохранить для будущего.
  - Но его нет! Люди гибнут один за другим. А живые - голодают.
  - Может быть... - вмешалась травница Вера, - предстоит Изменение, а чтобы измениться, придётся тут умереть? Стать голограммой, как звери?
  Флёр нагнулась к Мише.
  - Ты не знаешь? - спросила она.
  Миша посмотрел на неё с изумлением.
  - Откуда? Это ты меня собрала. А я что? - Собранный. Отвечай!
  - Я знала, что буду Петь и соберу людей. Давно знала, - Флёр медленно подбирала слова. - А жизнь всё шла, да ещё наперекосяк... И никак не наступало то время. Иногда я думала, что безумна. Иногда - что жизнь пройдёт, я умру, и там, где-то, после, Спою, будучи бесплотным духом, и соберу людей. Но Спела при жизни, умирать не пришлось. Не знаю, нужно ли нам умирать, чтобы осуществить Переход. Ясно одно: осталось недолго.
  - Это мы и без вас знаем, - заявил Ренат. - И что нам делать с этим "недолго"?
  - Я думаю - мечтать, - ответила Флёр.
  
  29. Территория
  
  Обмен
  
  Евгений с Леоном добрались до Маячного Дуба уже в темноте. Полная луна светила неистово: тени были так резки, что свет скорее мешал, чем помогал идти. На дуб полез Леон - знал его ветви наощупь: в первые годы часто терял тропу, пока не проторил и не запомнил. Дуб спасал его тогда: с него тропа виднелась там, где выходила на поляну, оставшуюся после пожара. Позже он на дуб и не лазил - просто шёл к своему зелёному великану, а оттуда по протоптанной тропинке добирался до своей обычной трассы.
  - Эй! - крикнул Евгений, когда шорох Леона затих и перестали сыпаться крошки коры. - Ты уже наверху? Что молчишь?
  - Смотрю. На границе три дерева. Ну, три сияния. А если назад... Евгений, только наше: вон колесо, пятно размазанное, видно слабо. Больше в видимости ничто не светится.
  - Уф! - крикнул Евгений. - А я боялся, что они на нас скопом пойдут.
  Леон спрыгнул, поленившись ползти последние метры. - Ну, листики-то нам отсюда не увидеть. Может, и сидят себе сейчас по полянкам, сил набираются...
  - Типун тебе на язык! Но листики - дело нескорое. Пока проблем не так уж и много.
  - Ты скажи, как наше дерево к нам добралось?
  Евгений задумался.
  - Что, если отец тогда на себе унёс? Как Марина? Правда, участок не его, и вышел он в Пограничье, но, может, к тебе заходил? Ведь умер как-то странно - не так уж и ранен был. Занёс какой-нибудь обрывок - и вот уже целое дерево.
  Они помолчали.
  - Эх! Нет у нас автокранов! - сказал Евгений. - В родительские времена подцепили бы дерево и уволокли на границу. А как сейчас? Дерево надо бы отсюда утащить... Ладно. Пора идти. И радостная весть окрылит наши сандалии: деревьев только четыре. Как мушкетёров.
  Леон споткнулся.
  - Ну вот! Это из-за тебя. Окрылил лапти.
  - А ты мокасины шей.
  - А ты Валерию скажи - дубление не идёт. Кожи слабые. Тонкие очень.
  - Точно! Его клеем дубить - самое оно! Будем, как белки, по дубу пешком ходить, невзирая на тяготение. Будут не мокасины, а эльфьи сапожки!
  - Надо Валерия на дерево натравить. Пусть вместо автокрана штуковину сделает.
  - Ага. Из рукомойника. Нет! Из сковородки! И чтобы без верёвок - у меня руки все вздулись.
  - Слушай. Скоро Дорофей ездовых лосей выведет?
  - Вот Машка лосёнка приведёт - посмотрим.
  - Быков никак не могу запрячь. Не могу кастрировать. И не умею, и жалко.
  - Зря. А то бы мы Серёжку с Пашкой для дела приспособили.
  - Страшно это, Евгений. Как девчонки выдержали?
  - Это, Леон, наше синее дерево, внутреннее. Откуда у них идея возникла? Как мы Дашку проглядели? Вроде такая яркая, умная... Как Васька, Леон?
  - Как? Думаю, нет Васьки.
  - Ты что? Как нет?
  - А так. Он ведь из Связей выпал. Нет ему теперь места в Связях. Всё у нас уже сложилось. - Леон помолчал. - Я думал... ты - со Светкой, я - с Васькой. А его нет, Евгений. Нет с нами. Жить как-то будет, и ладно. Я и ругать не хочу. Он опоздал на поезд. И было в нём что-то, но не было чувства времени. Своевременности. Пусть живёт, как может.
  Евгений расстроился.
  - У меня ведь ещё и Сима, - опустил голову Леон. - Она умница. Люблю её. А ведь её тоже с нами нет. Вот как она будет жить - беспокоюсь.
  - Знаешь, - сказал Евгений, - мне кажется, будет не один подход. Может, и она проявится.
  - Нет, - спокойно заметил Леон. - У нас - нет. Если только другие...
  Евгений поёжился. Если бы с ним так - Светка и Настя где-то, без него...
  Впереди раздался треск. Они остановились, прислушиваясь. Топот. Он постепенно удалялся. Вот почти затих.
  - Ну-ка! Кто это по ночам тут гоняет? Рванём? - предложил Евгений, как в далёком уже детстве.
  И они рванули.
  
  * * *
  
  - Рубеж защищается от нас: значит, он уязвим, - сказал Дорофей. - А в него с нашей стороны сыплется всякая безмозглая живность, включая, к сожалению, рейнджеров. Мы вредим Рубежу! Он не хочет, если придать ему разум, пускать нас сквозь границу, защищается даже от следов нашего пребывания - даёт антиизображение. А туда сыплется масса, ещё живая, структурированная. Они там как бомбы, я думаю. Совсем непросто Хаосу это уничтожить. Он должен компенсировать свои потери пространства: наверное, он капсулирует сыплющуюся живность и теряет позиции. Как он компенсирует?
  Юлька подняла руку. - Он придумал синие деревья! Они могут занять у нас место.
  - Ага! - подпрыгнул Лёшка. - И съесть столько массы, сколько у него там в капсулах.
  - Что такое капсула? - спросил Гога.
  - Как яйцо. В скорлупе - живое, - прошептала Лидия ему на ухо.
  - Тогда их спасти можно, - заметил Гога. - Разбить скорлупу и вынуть. Козу спасли же?
  - Ну, спасать животных мы не будем - опасная игра, - сурово разглядывая внука, сказал Гера.
  Зина задрожала: "А вдруг Костю вынем?".
  - Зиночка! Прошло без малого тридцать пять лет. Коза была в Рубеже неделю! - Дорофей погладил её по руке.
  - Но... - заёрзала Юлька. - Ты же говорил - там есть пузыри времени, где оно может течь, как хочет. Вот! У меня записано! - Она потрясла тетрадкой, выданной ей для секретарских дел. - А раз так, может, он всего ничего там пробыл. Или вообще - младенец.
  - Машка не помолодела! Она оголодала и вся вывалялась! - крикнул Лёшка.
  - А у меня там дед остался, - напомнила ему Юлька. - Баба Кира до сих пор плачет. Может, он хороший? Давайте их искать.
  - Подожди. А почему синие деревья капсулы не едят? Они бы там, снаружи, росли бы и всех сразу ели? - спросил Гога.
  - Так структура же! - взвизгнули Юлька с Лёшкой, переглянулись, и Юлька продолжила, - Ему деревья тоже не нужны: у них форма есть. Но они - как бы его, потому что внутри у них - Хаос. Они его, но упакованные, как водолазы, в форму дерева. И сидят в воде, то есть у нас, а не на суше, то есть у него.
  - Ничего не понимаю! - замахала руками Валя. - Водолазы какие-то. Неужели нельзя серьёзно?
  Дорофей посмотрел Вале в глаза.
  - Умение слушать коллегу - искусство, Валя. Придётся тебе ему учиться. Прости, я не доучил тебя в юности. - Он повернулся к Зине. - Зиночка, проблему спасения будем решать только тогда, когда разберёмся в теории. Ты не возражаешь?
  - Нет, - улыбнулась Зина, - надежды юношей питают... и иногда - старух.
  - Вот-вот... Тьфу ты! Сбиваешь. Итак, синие деревья - ответ Рубежа на нашу "агрессию"? Вопрос: сколько едят деревья?
  - Много! У них листьев много, - заявил Гога.
  - Почему? Ведь туда сыплется не столько живности?
  - Как? - спросила Малика. - Как - не столько? За пятьдесят лет по всему периметру?
  - Много насыпалось, - поддержала Светка. - Он же деревья придумал недавно: когда дедушка умирал, он первый о них говорил. Это всего три месяца. Они ещё не наелись.
  - Дальше. Опасны ли деревья?
  - Нет, - сказала Юлька.
  - Ну что ты, девочка, - засмеялся Гера, - это же Сцилла с Харибдой.
  - Кто такие? - требовательно провозгласил Гога и с интересом погрузился в рассказ Лидии шепотом, на ухо.
  - Нет, - сказала Юлька. - Мы про них знаем, это раз. Они неподвижны, это два. И потом, они не враги, а попытка Рубежа от нас защититься - это три.
  - А если кто-нибудь забредёт? - спросил Гера.
  - Никто не должен ходить по тропе рейнджера. Это запрещено Уставом. Можно только вместе с рейнджером, правильно? - рассеянно заметил Денис.
  - Да, но если...
  - Предупредим Совет. Однако "если" - о людях без тормозов. Простите, не вижу смысла о них волноваться, - рассердился Борис.
  - А теперь вот вопрос: если они съедят столько, сколько там закапсулировано, отдадут ли нам капсулу? - спросил Дорофей.
  - Нет! - завизжала Юлька. - Надо срочно идти спасать дедов!
  
  
  * * *
  
  Васька нёсся по тропе, не разбирая дороги. Он уже откричался, отрыдался на границе круга: всё-таки была надежда, что это морок, что Дашка сейчас выпрыгнет из-за ствола, начнёт над ним издеваться и дразнить трусом... Он шагнул в круг - загудело в голове, забили барабаны ужаса, а ветка стала клониться к нему.
  - Как в сказке, - подумал Васька. - Я подойду, сорву ветку, и она снова станет Дашкой. - Он шагнул ближе.
  Привлечённая синим светом, над плечом Васьки с гудением пролетела ночная бабочка, что вместе с ним прошла барьер ужаса. Она коснулась листа - и слилась с ним, будто её и не было. Васька отскочил - понял, что это не сказка, Дашки больше нет, есть хищная синяя ветка! - и ринулся на тропу.
  Теперь он упал. Ему не хотелось вставать: сердце выскакивало из груди, стучало в ушах. Сзади раздался топот. Васька взвизгнул - синее дерево гонится за ним! Он пополз, скуля и икая: только бы подальше, только бы выжить...
  Отец подхватил его на руки.
  
  * * *
  
  Они смотрели на новую ветку синего дерева. Та пылала, переливалась, зазывала. Дерево вновь ожило.
  - Спасите её, - попросил Васька, с надеждой глядя на Леона.
  - Это невозможно, - ответил отец. - Её уже просто не существует.
  - Ну почему? - зарыдал Васька.
  - Потому, что ты повёл её по тропе. Потому, что она не послушала тебя и не остановилась у Марининого барьера. Потому, что из лихачества она столкнулась с силой, бороться с которой мы не можем.
  - Но вы же заклеили листья?
  - Чтобы больше не было синих деревьев. Само дерево нам не под силу.
  - Я ненавижу вас! - закричал Васька. - Если бы вас тут не было, мы бы и не нашли этого синего дерева!
  - Чтобы жить, надо сохранять в себе систему запретов: они помогают выжить, их создали неглупые люди. Можешь теперь нас ненавидеть. Можешь ненавидеть меня. Но Дашка погибла ещё и потому, что полезла подглядывать. Ещё один запрет был нарушен. Так много нарушений - опасность обязательно появится!
  - Тебе её не жаль! - обвинил Васька.
  - Не жаль. Она была нежизнеспособна, - твёрдо ответил Леон.
  Евгений покачал головой: не жестоко ли?
  - Да, Евгений. Да. Я говорю ему правду. Нет смысла жалеть существо с психикой шальной пули. Она нарывалась на беду всем своим образом жизни. Я - не жалею.
  Васька погрузился в себя. Они шли по тропе.
  - Я приду к вам, научусь всему и спасу её, - заявил мальчик.
  - Нет, - сказал Леон. - Я не позволю.
  - Как это? Я же Слышу, и ушёл потому, что не хотел. А теперь - хочу.
  - Нет. Ты повредишь другим.
  - А ты откуда знаешь?
  - Вот и доказательство. Ты уже ничего о нас не знаешь. И уже не будешь знать.
  - Я тебя не спросил! Приду - и всё.
  - Ну-ну, - сказал Леон. - Я буду против.
  - А ты что? Главный? Что ты можешь?
  
  * * *
  
  Разошлись уже ночью. Малика пошла ночевать к Юльке, Валя с Герой - к Камилле: им слишком далеко идти домой. На прощанье Гера попытался доказать Дорофею необходимость привлечь дополнительных людей, но потерпел фиаско.
  Завтра они пойдут искать в Рубеже Константина. А ещё есть Тигран и Степан... Сейчас нужно выспаться.
  Гога уже спал, а Лидия всё бродила по комнате. Она боялась снов. Дорофей стелил свою постель. Напряжение постепенно спадало.
  Только Лидия решилась прилечь, раздался стук: пришли Леон и Евгений. За ними попытался пролезть Васька, но Леон велел ему ждать у калитки. Васька начал было митинговать, да Дорофей поддержал отца: что бы это ни значило, Леону Дорофей доверял.
  - Но ты мне нужен, дед Дорофей!
  - А ты мне сейчас не нужен. Приходи завтра; если найдётся на тебя время - поговорим.
  Ночью Дорофей собирался транслировать продолжение Истории Кольца. Сегодня он попробует транслировать во сне. Не выйдет - придётся бодрствовать. Илья проследит за качеством трансляции: если что - разбудит Дорофея.
  Спешка, спешка. Куда несутся?
  Вечером Дорофея отвела в уголок Оля: "Связи Доры дают направление на Кольцо. Пока ты рассказываешь, они усиливаются, нас тянет к ним. Рассказ нужно поскорей закончить. Становится опасно. Пожалуйста, поспеши".
  Вот и возникла ночная работа. Будто ему семнадцать!
  - Ну что? - спросил Дорофей мужчин. - Сколько деревьев?
  И в ответ на простой вопрос услышал всю историю. Лидия сидела с ними. Опять чай, еда... И - встречный рассказ о возможной природе деревьев, о Рубеже, о козе Машке.
  - Плохо дело, Дорофей, - заключил Евгений. - Дерево-то, ни много ни мало, человека получило. Может, последнюю нужную порцию. Спасательная компания - и так палец в небо, а на фоне Дашки может ничего не дать. Разве что Дашку тоже отдаст?
  - Что ты! Здесь нормальная утилизация. Нужно ли ему здесь что-либо капсулировать? Лишний труд, неправильный. Вместо Дашки уже Хаос в ветке проживает. - Дорофей задумался. - Ладно, что так упрямо лезет Василий? Прости, Леон, он меня разозлил.
  - Хочет к нам, чтобы Дашку спасти. Но нельзя. Он утратил Связи. Теперь нас рушить будет, его впускать нельзя.
  - Думаю, да. Спросим у Оли, не возражаешь?
  - И сам спрошу.
  Проводив гостей, Дорофей ложиться не стал: транслировал сидя. Во время трансляции следовало сделать ещё одно неотложное дело...
  Там, в Кольце, справляли Рождество... К концу уснул, но досказал. Его разбудил вызовом Илья и велел лечь в постель. Постель! Рваная раскладушка.
  
  30. Университет
  
  Выслушать жертву
  
  - Мечтать. Думать. Вспоминать, - сказала Флёр.
  - О чём мечтать? Лично я мечтаю о бифштексе, - гнул своё Ренат.
  - Как он её слышит? Ведь он далеко? Сам-то кричит? - шепотом спросила Мария.
  - Она нас собрала. Видишь - говорит совсем тихо, а все слышат. Вот тебе и доказательство, - прошептал Илья.
  Встал Фёдор.
  - Я понял тебя, Флёр. Ты хочешь услышать наши мечты? А может быть, и наши исповеди?
  - Воля ваша. Просто я думаю: не из наших ли мечтаний сложится это будущее? Мы можем и не говорить, ведь для будущего это, наверно, неважно. Но мне кажется, что так мы меньше будем маяться безвестностью. И всё-таки познакомимся друг с другом.
  - А ты не кормишься нашей агонией? - спросил Ренат. - Это ведь приятно - выслушать жертву.
  Мария пригляделась: значка на нём не было. Он-то как с ними продержался?
  Флёр пожала плечами.
  - Допустимы разные версии. Но верна одна. Другие ошибаются.
  - Докажи, что ты не связана с этими смертями - тогда тебе можно верить, - заявил Роман, хозяин пойнтера.
  Миша подался вперёд, разглядывая своего животновода-ренегата. Что это его понесло - от голода?
  - Я связана с этими смертями, - ответила Флёр.
  Повисло ошеломлённое молчание.
  - Я выполнила свою задачу - собрала вас сюда, - продолжила Флёр. - Последовали смерти людей, нарушивших какие-либо правила, установленные не мной. Но я - часть этого действа, и, как часть, связана с этими смертями.
  - Принимаешь вину на себя? - оживился Ренат.
  - Нет. Никакой вины тут нет. Тут есть развитие событий в определённом направлении, и я в них участвую. Чуть-чуть больше, чем вы, совсем чуть-чуть.
  - Лес, значит, рубят - щепки летят? - спросил Роман.
  - Вы - не лес. Вы - утопающий с рюкзаком и в тяжёлых ботинках. Вас спасают, сбрасывая рюкзак и ботинки, а вы, придя в себя, требуете возврата своего имущества.
  - Это люди - тяжёлые ботинки? - встрепенулась суровая целительница ("та, что в брюках", мысленно называла её Флёр).
  - Да. Это - люди. Но человечество уже не спасти... Нам.
  - А мы что же - боги? - полюбопытствовал Хуан.
  - Мы тоже люди. Мы - тот кусочек человечества, который может двинуться по новому пути.
  - Звери невинны? Их всех нам с собой предлагают, - начал пробиваться вперёд Ренат.
  - Значит, свою задачу они выполняют. Да разве предлагают всех? Всякой твари - по паре. А нас отнюдь не пара, - пожала плечами Флёр.
  - И мы должны подчинить себя лесным зверям, которые сейчас нас отлавливают?
  - Вы хотите ими управлять?
  - Разумеется. Интеллект правит.
  - Значит, это не так. Факты вас опровергли. Вы сами знаете, лес опасен. Периметр... не знаю.
  - А если это игры моего подсознания? Морок?
  - Недоказуемо. Либо примите как реальность, либо живите в мороке.
  - С мороком можно бороться.
  - Желаю успеха. Прошу вас, дайте поговорить другим, - сказала Флёр.
  Отвергнутый Ренат подсел к Роману.
  
  
  
  
  
  31. Территория
  
  Зло идёт
  
   Лидия заснула только под утро. Сон не замедлил. Под тонкой плёнкой бегущей воды колыхалось лицо Степана: синее, мёртвое. Мертвец протянул к ней руки, открыл глаза и начал вставать.
   Она выпрыгнула из сна с колотящимся сердцем. Наведённый сон. Смерть Степана чудилась ей в разных обличьях все эти годы, а разговоры о спасении разбередили грусть...
  
  С восходом солнца собрались все, но было ясно, что многим сегодня не до походов: Гога вчера натёр ногу и Лидия осталась с ним, девочки выглядели вялыми и измученными, Леон - усталым. Да и сам Дорофей уже едва передвигал ноги - ночь-то почти не спал. Оля таинственно отвела его к Ели.
  - Дед Дорофей, ты сегодня не ходи. И дядю Леона не пускай - идёт опасность. Мы тоже с тобой побудем.
  - Откуда опасность? Может, как раз с Рубежа? Нý, как они без нас попадут в историю?
  - Нет, не они. Они - нормально. Пусть дед Борис с дядей Евгением и Лёшкой идут. Там ещё дед Илья, папа, баба Зина их дожидаются. Но и здесь люди нужны.
  Слушаюсь, Оля! И так не экспедиция, а демонстрация. - Дорофей
  махнул шапкой и слегка отпрыгнул. Конечно, врезался в Василия: тот бродил по лужку, подстерегал Дорофея. А ведь Дорофей только расслабился, оставив при себе девочек! Лидия воспользовалась своим постом секретаря и уже переслала с Лёшкой по цепочке добавление к повестке дня Совета Общины, так что через неделю Сергеем и Пашкой займётся Совет... Дорофей ещё не расспросил всех как следует, а тут - на тебе! - Василий. Пришлось вести его в дом.
  - Дед Дорофей! - начал Васька заготовленную речь. - Я пришёл.
  - Вижу.
  - Я снова хочу с вами.
  - Нет! - охнула Оля. - Ни в коем случае.
  - Помолчи! - грубо оборвала её Валя. - Ты-то что везде лезешь?
  Оля повернулась к Леону.
  - Нет! - сказал Леон.
  - Но почему? Мальчик перенёс такую травму!
  - Ну и что? - спросил Дорофей. - Мы теперь всех травмированных будем привечать? Это время позади, Валя. Оля имеет право говорить. А тебя я попросил бы сейчас, вслух, при всех, разобрать случай оживления Корнера в Кольце. Может быть, это поможет нам решить сей вопрос.
  - Почему меня? - испугалась Валя.
  - Потому, что Оля молчит по твоему приказу. Начинай.
  - Я не знаю, какое это имеет отношение...
  Валя не знала, что сказать. По правде говоря, они всю ночь проговорили с Камиллой об организации дела, планируя создать параллельный Совету орган управления, пользующийся способностями Слухачей, собранных Дорофеем. Они попросту отмахнулись от зудения Дорофея в голове: опять про древность!
  - Гера. Помоги жене. Она что-то сегодня не выучила урок.
  Гера взорвался:
  - Это никому не нужные бредни! Это - твой бзик. Мы не обязаны всё время слушать ахинею, да ещё отчитываться, словно школьники!
  - Прекрасно. Я знал, что вы не слушали: ведь я держу нить, а она у вас висела. Мы просим вас покинуть наше общество. И прихватите, пожалуйста, Васю.
  - Мы! - разъярился Гера. - Ты - это мы?
  - Мы уже всё переговорили на широкой полосе.
  - Как это? Мы не слышали.
  - Так, - взял слово Денис. - Ночью была подстройка. Вы её презрели, что делать. На ней проявились роли. А вы - выпали из Связей, как Вася.
  - Каких связей? - завопил Гера. - Каких связей? Адюльтера? Инцеста? Отдавайте моего внука.
  - А? - меланхолично сказал Гога. - Не пойду. У меня есть любимый дед Дорофей.
  - Ещё как пойдёшь! Ты не имеешь права голоса.
  - Его слово весит много, - вмешалась Лидия.
  - А ты - воровка! Бесплодная, вот и вцепилась в чужого внука, - злорадно улыбнулась Валя.
  Лидия сникла.
   "Такие дрязги - это уже прерогатива Совета. Привычная атмосфера", - Малика задумчиво разглядывала Валю, Геру, Василия.
  - Мы решим вопрос с его родителями. Вы - половина старшего поколения. Зина отдала его сюда с радостью.
  - Конечно. Её драгоценной дочке легче.
  - А твой сын стесняется тебя, - неожиданно раздался голос Вахтанга. - И тебя, папа. - В двери показался отец Гоги. - Я принёс Гоге вещи, игрушки там, одежду... - Он повернулся к Лидии. - Гоге место здесь. Мы верим тёще, Илье и Оле. Простите, что вошёл без стука - заслышал родные крики, не стерпел. Пойдёмте, родители. - Вахтанг поклонился и ушёл.
  За ним удалились трясущаяся от гнева Валя и бледный Гера.
  Дора вздрогнула.
  - Теперь бой уйдёт в Совет.
  Лидия заплакала. Гога кинулся к ней, обнял и завопил:
  - Я тебя люблю! Я их ненавижу!
  Ольга тоже принялась рыдать. "И разверзлись хляби небесные, - подумал Дорофей. - Поезд мчит с горы, да без тормозов...".
  Васька ушёл. К маме. Не успела дверь закрыться за ним, как Валя снова просунула голову: - Принимайте замену - алкоголика с блаженной! - и шарахнула дверью так, что свалилась древняя ржавая подкова с притолоки.
  - Ох! - подскочила Светка. - Я сейчас рассержусь!
  Тсс... Не время, - прошипела Юлька.
  Ольга рыдала.
  - Ничего не легче! - голосила она, качаясь. - Ничего! Ещё зло идёт. Дядя Леон! Скажи!
  Леон соображал плохо.
  - Что?
  - Скажи - опять зло идёт, или мне кажется?
  Леон напрягся.
  - Идёт. Не реви. Как ты бороться будешь, такая сопливая?
  Настя срочно сунула Оле платок.
  - Ну, так что нам тогда делать? - задала Малика вопрос в небеса.
  - А что ты посоветуешь? - заинтересовался Дорофей.
  - Я? Если оно идёт к нам, зачем сбивать ноги, бежать навстречу? Сидим. Обед готовим. Разговариваем. Как?
  - Отлично! - обрадовался Денис. - А то я никак тебе, Дорофей, не скажу: задание я выполнил.
  - Какое из?
  - Про Луну. Могу тебя поздравить. У нас сентябрь. По времени восхода и заката. А Луна стоит так долго потому, что мы прыгнули из одного полнолуния в другое.
  - Но деревья?
  - Деревья не ветряк. Пока разберутся... Может, это и есть твоя беда, Оля?
  - Не знаю. Нет. - Оля задумалась.
  - Как такое может быть? - спросил Дорофей.
  Никак не может. Но есть. Сегодня ещё звёзды посмотрим. Всё это - из
  области твоих Песен, Дорофей.
  
  * * *
  
   Мужчина в джинсах, кроссовках и штормовке вынырнул из Рубежа. Сегодня было тяжело. Куда не повернёшься - обрывки какие-то, хлопья. Но
  он ходил в Рубеж не раз, так что после первой растерянности посчитал все повороты и вышел. Да, это постоянная игра со смертью, но игра не до конца. Он всегда вылезет, потому что осторожен.
   Огляделся в поисках тропы и бодро двинулся домой - на сегодня хватит. Поесть пора, а идти ещё... Зря он ничего не оставил на обед.
   Тропа свернула куда-то не туда. Не соперник ли на Рубеже появился? Ищет острых ощущений? Тропа-то явно чужая! Интересно, куда приведёт. Посмотрим. Свою он потом запросто отыщет.
   Ну вообще! Им что, больше негде лес рубить? Разворотили дорогу, как стадо кабанов. О, господи! А это что? Откуда здесь лапти? Аборигены, что ли, в лесах прятались? Нагнулся над следами. Точно! Лапти. Мужчина поёжился. То ли вернуться к своей тропе, то ли рвануть бегом - до дома-то теперь ближе? А если вернуться, потом всю ночь шагать. Ладно. Вперёд. Обследовать он ещё успеет. Есть хочется.
   Бег трусцой, накачанные мышцы переливаются, жизнь прекрасна, бежим домой, к себе. В зарегистрированный и благословлённый Дорофеем дом. Сволочь он, всё-таки: запретил разводы. И эти идиоты поддержали: думали, счастливы будут, любовь до гроба. А в итоге? Ну кто из них счастлив? Насильник Дорофей. Диктатор. То нельзя, это неэтично. Можно ведь по-тихому обменяться жёнами - и всё. Так он блюдёт. И эти, порядочные, не согласятся. Ну какая разница, с кем, нелюбимым, спать - со своим, с чужим? Так ведь нет! Не согласится. А может... Может, и Вера не согласится? Может, он для Веры просто прихоть? Попавшаяся под руку игрушка?.. Неприятно заныло в груди. Он перешёл на шаг. Ещё далеко. Передохнём.
  
  * * *
  
  Валерий с грохотом открыл задом дверь. Светка подскочила: она пригрелась в углу на чурбачке и уснула. В её сне Дорофей тонул в реке, а она пыталась его спасти. Плоские синие рыбы, похожие на листья, крутились возле него, открывая зубастые пасти. Тогда она протянула руки и послала в воду огонь. Чем всё закончилось, Светка не знала. Разбудили!
  Валерий с Мариной внесли обессиленного Фёдора, который не выпускал из зубов древнюю козью ногу с сухими остатками мяса. Марина плакала.
  - Мы забыли о нём! Ему тоже есть надо, а Рита маленькая!
  - Выполнили твоё задание, Дорофей, - прервал её Валерий. - Знаешь, где нашли? Он в роще обнаружил чьи-то захоронения, разрыл и достал себе еду. Видишь? Самостоятельный! Уже не ходит от слабости - а гордый, не просил покормить: уполз и достал!
  Фёдора положили в угол вместо Светки; та пересела. Волк самозабвенно глодал кость. Рита подползла было к нему, но он рыкнул. Лидия срочно извлекла кусок мяса, принесённый Леоном: все одобрили эту жертву, согласившись на вегетарианский обед ради жизни Фёдора. Бросив кость, Фёдор вцепился в их обед. Рита рычала, пытаясь укусить мясо, но ещё не умела есть. Оставленная волком кость жутко благоухала, однако все попытки её унести окончились ничем: Фёдор блюл свою собственность, придерживал её лапой и предупреждающе рычал. "Скоро я, как тот ребе, буду в восторге, когда в доме останется только пара десятков людей, - улыбнулся Дорофей. - Надо перевести волков к Марине, а почему-то не хочется. А, где школа, там и зоопарк".
  - Что ещё за захоронение? - Он вспомнил Лёшкины слова о пропаже коз.
  - Да там куча костей. Козы. И лосёнок! - Марина снова разрыдалась.
  Снова открылась многострадальная дверь. Без стука ввалился Виктор, Лешкин отец. Его подталкивал Пашка.
  - Вон! Глядите - волк! Вон он и мясо жрёт.
  - Ты что же, Дорофей! Теперь наших коз волкам скармливаешь? - произнёс Виктор заранее заготовленную фразу - и замер. Этого он не ожидал - попасть со своими претензиями прямо на собрание. Множество глаз всех возрастов с возмущением смотрели на него.
  Леон встал и подтолкнул Виктора к Фёдору. - Ты, животновод, мясо козы от коровы на таком расстоянии отличить можешь?
  - А вон моя нога, - сбавил тон Виктор.
  - Твоя, не твоя, а сколько ей времени? Сухая вся. Кстати, освежёвана. Фёдор её раскопал: ранен, голодный. Хватит права качать, пошли, сходим с Валерием кое-куда. А ты, Павел, кыш отсюда. Тебя уже отсюда попросили, да ты не в дверь - так в окно пролезешь.
  - Насильник! - завопила Светка, целясь в него скрюченными пальцами. - Ты, насильник, вон!
  Пашка порскнул. Леон с Валерием увели Виктора разбираться с захоронением коз. Лосёнок? Какая же дрянь завелась в округе? Мало насильников?
  - Это они, - сказал Гога. - Те же дядьки, что девочек обидели.
  - А ты откуда знаешь? Так мы все грехи на них валить будем? - спросила Оля.
  - Знаю. Надо их дом смотреть.
  - Ну вот! К нам без приглашения ввалились, так и мы так же? - поразился Дорофей.
  Гога взял его за руку. И Дорофей увидел...
  - И коз? - ужаснулся он.
  - Они больные. Не люди. У них внутри всё поломано.
  - Откуда снял, Гога? Как увидел?
  - У него в глазах стоит всё. Смотри, покажу, - Гога повернулся к девочкам. - Там был дом с синими ставнями?
  - Да, - сказала Оля, облизнув губы.
  - А из окна смотрел Вася?
  Девочки переглянулись.
  - Нет! Откуда Васька? - разволновалась Светка.
  - Да. Он там был. С девочкой.
  - Не верю! - возмутилась Светка.
  Тогда пойдёмте, посмотрим, - предложил Дорофей. - Я должен быть
  уверен, что Гога прав.
  Страшная картина всё ещё стояла перед его глазами. Может, и к лучшему, что Дашка погибла? Гога. Бедный малыш. И как он выносит такое видение? Да ещё понимает? Ох, он уже не малыш. Его детство кончилось.
  
  * * *
  
   Настю с Мариной и Маликой оставили дома. Остальные пошли про-верять дом с синими ставнями.
   Это был дом из прошлой жизни - дом Лидии и Степана. После гибели Степана Лидия уехала, оставив в нём всё, как было. В доме было пыльно. И, конечно, полно следов. Следов недвусмысленных: в комнате пыль была стёрта так, словно по ней катались. Дорофей передёрнулся. Они же дети! Лидия, побледнев, прислонилась к косяку двери. Да, ведь это её дом. Надо было оставить её, не брать с собой. Дорофей сердито крякнул. Мало ей сложностей, он потащил её вспоминать прошлое. Чурбан старый.
   Лидия покачала головой и показала Дорофею на окно. Ставня была приоткрыта, через щель видно место баталии девочек. А окно в другой комнате открыто полностью, и под окном следы. Там топтались многие, но были и детские следы, к броду, в обход дома Дорофея. Та дорога вела к лесу. Всё недоказуемо, но, видимо, Гога прав. Девочки погрустнели. Ещё бы! Васька видел их и не вмешался. Сказали ли им что-нибудь следы в комнате? Будем надеяться, нет.
   Юлька с Ольгой что-то втолковывали Светке. Та чуть не плакала.
  - Скажи! - заорала Юлька. - Или я сама скажу.
  Все обернулись. Светка разжала руку.
  - Вот, - сказала она. - Это моя бусина. Я подарила её Ваське, когда мы ещё... дружили.
  И Светка громко заревела, поняв, что призналась в том, что её покинули, и кому? - Дорофею!
  
  * * *
  
  Марина взглянула в окно и быстро вытерла слёзы. Ох, Васька!
  Пришли мужчины. Виктор рвал и метал: он нашёл останки всех своих коз. А лосёнок вообще его добил.
  - Какая же сволочь тут крутит? Сколько лет жили - не было этого!
  - Скоро вернётся Дорофей, - повернулась от стола Марина. - Может быть, он скажет нам что-нибудь новое. Если хочешь, пообедай. Только обед без мяса - Фёдор съел. - Она указала на спящего Фёдора с сопящей у него в лапах Ритой.
  - Давай! - Виктор, прижимистый до безобразия, никогда не отказывался. - Действительно, без мяса. А всё равно, вкусно! Я и забыл, как бывает без мяса, совсем волком стал. - Он оглянулся на Риту с Фёдором. - Хотя, какие они волки. Собаки. Надо же! Сухую кость съесть хотел. Совсем оголодал. Я вам для него козлятины вяленой пришлю.
  Марина поперхнулась. Виктор - пришлёт? Мир перевернулся.
  - А где мой? Он у вас теперь с утра до ночи околачивается, - поинтересовался Виктор.
  - Он сказал, что они с Дорофеем Машку из-за Рубежа вытащили?
  - Похвалился. Как же. Говорит, через неделю за ней пойдёт. Отощала. Машка у меня главная производительница. Когда Лёшка её упустил, я его драл, как... Нет, коз я не бью. Они умные, козы-то. Всё понимают. Но скандалистки! - Виктор заглянул в ложку. - А это что?
  - Чёрный корень. Для вкуса. Нравится?
  Виктор прожевал. - Да. Дай семян.
  Вопрос о Лёшке удалось замять консультацией по выращиванию скорцонера - вряд ли Виктор одобрил бы вторичный поход Лёшки к Рубежу, да ещё без Дорофея. Валерий с Леоном после обеда пошли к Дорофею. Виктор их совсем заговорил.
  Прошлое в дверях
  
  Когда пришли Дорофей со товарищи, Виктор заканчивал рассказ о первых
  родах козы Машки, а в ходе рассказа давал консультацию по родовспоможению. Лидия отметила про себя, что его советы весьма профессиональны. Настя, которая боялась темы родов как огня, уже едва дышала, Малика слушала с интересом, а Марина смотрела на Виктора с изумлением - таким она его не знала!
  Теперь внимание Виктора отвлекли. Дорофей рассказал ему о нападении на девочек и о подозрениях Гоги.
  - Ты не считай нас мстителями, - сказал он, - но они, с их патологией, могут не только есть твоих коз.
  - Что? - прогрохотал Виктор. - Ты серьёзно?
  - Да. - Дорофей верил Гоге, в том числе и потому, что психика маленького ребёнка не могла смоделировать то, что Гога ему показал.
  - Буду выяснять.
  - Тебе нужна помощь? Вечером вернётся Борис.
  - Я пока пошатаюсь, погляжу округу. Борис мне бы не помешал, он там всё знает. И вот что я вам скажу: вы тут тоже, поосторожнее. Хотя бы до Совета.
  Виктор уже встал, когда Фёдор проснулся, прижал уши и жутко завыл. Марина кинулась к нему, Лидия за ней - Фёдор выл не переставая. И снова без стука открылась дверь.
  - Дорофей! Чёрт знает что творится, - сказал, входя, молодой мужчина. - Эй, сколько вас! Вы кто такие? Аборигены? Где Дорофей?
  Фёдор выл.
  - А это что ещё за собака такая?
  Визгливо заплакала Рита.
  - Где Дорофей, я вас спрашиваю!
  Дорофей приподнялся над лавкой, дёрнув Виктора - сядь! - и сказал спокойно:
  - Здравствуй, Степан.
  - Чёрт подери! Кроссовки! - завопил Валерий. - Я уж и забыл, как они выглядели.
  - Заходи, Степан, садись. - Марина робко улыбнулась.
  Лидия не оборачивалась. Сон в руку. Ей страшно. Фёдор весь трясётся.
  - А вы кто? - с напором лез Степан. - Это дом Дорофея!
  - Ну так ищи его! - рассердилась Светка. - Если у тебя глаз нет, открой глаза души!
  Степан уставился на её ноги.
  - Лапти?
  Валерий весело выкинул свою ножищу - лапти у него были, как корзины.
  - Лапти! Не видел? А ещё - сфагнум вместо ваты и вязаные тапочки из козьей шерсти - ты тоже не видел? Ты ещё сырой, на обносках держишься, а мы уже своё производим. Так-то.
  - Да что ты на меня бросаешься, - обозлился Степан. - Я к хозяину пришёл.
  - Вот тебе хозяин. - Дорофей засунул в зубы трубку и хмыкнул. - Или я некрасив?
  Степан, наконец, понял.
  - Ты - Дорофей?
  - Бесспорно.
  - А ты кто? - спросил Степан Валерия. Тот изогнулся над ним, щербато ухмыляясь. - Валерий?! А ты? - Он увидел Леона.
  Лидия съёжилась. Фёдор замолчал, но спрятался за Риту.
  - А ты кто! - возмутился Гога. - Пришёл, всех напугал, собственного сына не знает - ты кто?
  Леон залился краской. Лидия удивилась: Леон тоже знал?
  - Я, - сказал Леон, - сын Вардана.
  Теперь, рядом, их сходство было очевидным: Степан был похож на младшего брата Леона.
  - Но ведь... Я ушёл, когда ты был маленький... - засмущался Степан.
  Малике надоело. - А ну, смотри на меня, пижон ветхозаветный, - велела она. - Я - Малика.
  - А я - Марина. - Марина пригладила седые, всклокоченные, как всегда, волосы.
  У Степана не было слов. А Вера? Она такая же?
  - А Вера, - чётко сказала Лидия, повернувшись, наконец, к нему от Фёдора, - такая же. Старая, как и мы.
  Степан не знал, что сказать. Они были какие-то... чужие. Даже дети. Чьи-то внуки? Куда он пришёл? Игры Рубежа?
  - Есть будешь? - спросила Марина.
  - Спасибо, да, - обрадовался Степан.
  Денис подвинулся.
  - Садись.
  Это - Денис? И Дора? Ой-ёй-ёй! Надо строить жизнь заново.
  - Ну, и как вы? - спросил он с набитым ртом.
  - Мы живём. А вот как ты ухитрился больше тридцати лет пропадать в Рубеже, будешь рассказывать. - Дорофей придержал рвущегося к выходу Виктора.
  - Погоди! Посмотри на него, пожалуйста, - шепотом попросил он.
  - Да я как? Вошёл утром. Минут на пятнадцать попал в пузырь. Там клочья какие-то летают. Сориентировался, вышел, и всё. Тропу вы натоптали - я даже испугался.
  - Тридцать... Лида, сколько? - А, тридцать пять лет за пятнадцать минут... А ведь ты жизнь потерял, парень.
  Степан хмыкнул.
  - Как потерял? Теперь наверстаю.
  - С кем? Мы старики.
  - Но ведь есть ваши дети - вон, Леон, Виктор, да? Другие? Внуки ваши есть - с ними и буду жить. У меня-то детей нет, или... - Он покраснел, замялся и спросил у Лидии:
  - Ты же не родила без меня?
  - Нет, - успокоила его Лидия.
  Она разглядывала Степана. Неужели он всегда был таким... плоским? Глупым, что ли? По ком же она страдала всю жизнь?
  Леон чему-то улыбнулся и сказал Степану:
  - Конечно, есть их дети. Но лично я собираюсь навёрстывать со стариками. Так что - вперёд, к молодёжи.
  - А где я жить могу? - занялся насущными проблемами Степан. - Не у Лидии же?
  - А я тебя к себе и не пущу. - Дорофей подмигнул Гоге. - У нас тут полный комплект.
  - Иди в наш старый дом. Там почти всё осталось, - Лидия забрала у него тарелку. - Поел? Иди, отдохни. Только кровать с чердака спусти - она там запакована. Ну, и уберёшь. Это уж сам. За тридцать лет пыль собралась - увидишь, как задержался.
  Степан радостно вскочил. Этот дом инвалидов напоминал ему древние картины типа "Не ждали". И правда, если ещё кровать нести, он ляжет совсем поздно.
  - А свет? - спросил он.
  - Только очаг, - улыбнулась Лидия. - Свечи кончились давно. Дрова там тоже есть. Иди.
  Степан ушёл. Все сидели в отупении. Наконец, Виктор встал.
  Ты, Дорофей, сам волка завёл. И он тебе всю правду сказал.
  Виктор ушёл. Молчание стало давить.
  - Ну, что скажете, други? Дождались мы твоей беды, Оля? - Дорофей, наконец, закурил трубку, которую терзал в течение визита Степана.
  Оля кивнула. Губы у неё тряслись.
  - Только ещё не всё, дед Дорофей. Это только начало.
  - Леон?
  - Опасно. Вроде, я должен радоваться... Нет! Опасно.
  - Но почему? Мы же думали когда-то, что такое может случиться. Даже пошли за Костей. В чём Степан виноват? Зашёл в пузырь и проспал чуть не полвека? В том, что не делил наших тягот? Но это не его вина. Так что не так? Гога!
  - Он чужой. Он отец дяди Леона - и нет, - сказал Гога.
  - Мой отец - Вардан! - сердито насупился Леон.
  - Да, твой отец - Вардан. А Степан должен был быть здесь, тогда был бы твоим отцом, - согласился Дорофей.
  Лидия задумалась. Хаос не владеет временем.
  - Хаос не владеет временем, - сказала она.
  - Точно! - обрадовался Денис. - Мы все в потоке одного времени: и старики, и дети. А он - вне потока. У него другое время. На нашей территории такое невозможно. Он сам, со своим временем, победа Хаоса здесь. Господи! - он зажал рот, покосившись на Дорофея. - Только бы они не нашли Костю!
  - Погоди. - Прищурился Дорофей. - А то, что нас сдвинули на сентябрь, что значит?
  - Например, нас синхронизируют с другим пузырём. Вот если бы Степана синхронизировали, он не был бы чужим.
  - Значит, и впрямь мало времени?
  - Я знаю, что значит - Степан в другом времени, - сказала Юлька. - Он мёртв. У нас он мёртв. Он не мог прожить в пузыре, как Машка. Очень уж долго. Он не жив у нас. Ходит, говорит - но мертвец.
  - Точно, на мертвеца волки воют, - подтвердила Малика.
  Светка с Настей схватились за руки, Ольга вся побелела.
  - А коза? - Дорофей клял себя за эту козу...
  - Коза могла выжить неделю. И потом она оголодала - значит, у неё время шло. - Валерий крутил в голове странную мысль Юльки. - Ну, ребята, живём, как в сказке. Мертвецы ходячие и синие деревья, - завершил он беседу. - Пора бы уже и нашим вернуться. Голова кругом. А ну, и они такого приведут?
  Лидия подняла голову. Она всё думала...
  - Я знаю, чем мог быть опасен Степан.
  - Чем? - Малика тоже обдумывала этот вопрос: вариант ходячего мертвеца её не устраивал.
  - Его появление могло заставить нас вернуться в прошлое, построить модели своего поведения тех лет: и ради него, и из-за тяги к молодости. Несовершенные модели. Но смотрите: он сам выбрал щадящий режим - так явно от нас отшатнулся, что теперь это невозможно.
  - Время, - сказал Денис. - Времени прошло слишком много. Это было бы опасно спустя пять лет, от силы десять. Так что Случайность сыграла в нашу пользу. Мы уже слишком далеки.
  - Ты этого боялась, Оленька? - спросила Настя. - Боялась, что разрыхлятся Связи между старшими?
  Оля задумалась.
  - А что, если он попытается вклиниться к вам? Или к нам? Через Ваську - он же его внук? - она посмотрела на Леона.
  Секрет полишинеля. Леон кивнул.
  Малика засмеялась. - Слушайте, мне кажется, что у нас начинается мания. Вы не находите, что попытка всех отмести - уже наш провал? Мы собираемся для какой-то пока не ясной цели, но живём-то среди людей? Чем плох Виктор? - обратилась она к Марине.
  - Он, может быть, и жлоб... Но мой! - воскликнула Марина.
  - Ну вот. И таких, как он, для Марины с Валерием должно быть много. А мы их расшвыриваем.
  - А что? Ты права, - согласился Дорофей. - Я как-то не подумал о боковых Кольцах.
  - А чем это отличается от идеи Геры с Валей? - поинтересовался Леон.
  - Моралью. Целью, - сказала Дора. - И уж точно, Виктор и другие никак не образуют пионерский отряд с Мариной во главе и Валерием с трубой.
  Образ развеселил. Напряжение чуть спало.
  Я думаю, Степан сыграл свою роль, - Дорофей вернул разговор к
  болезненной теме, - и пока - положительную. Его, конечно, бросать нельзя: когда отойдёт от первого потрясения, может впасть в депрессию, и вообще - стать другим. Я-то его помню... Денис! Вот тебе ученик. Не наш, но общинный. Ты его поопекай. И Вардану скажи - Вера-то его теперь вряд ли прельстит, а с Варданом они дружили.
  Он загрустил.
  - Девочки мои! Вы прекрасны! Вашу красоту не видят только... глаза смерти, как выразилась Юлия.
  - Да! - запищали девчонки. - Вы прекрасны, бабули!
  - Я вижу красоту, - сообщил Гога. - Я вас люблю.
  Все пригорюнились. Как-то зябко стало, пусто.
  - Чем вы тут дышите? - войдя, сказал Евгений. - Что вы набились, как селёдки в бочку? И что это за запахи? - Он принюхался. - Надеюсь, не наш обед? Всем на улицу! Там тепло. Стол перенесём, лавки. Хватит тут киснуть.
  - Ой! - засмеялась Светка. - Мы принюхались! Это Фёдорова нога благоухает.
  - Фёдор! - возмутился Евгений, разглядев драгоценность волка. - Отдай немедленно! Я её похороню! Ты наше общество под корень извести решил?
  Узлы непонимания и тоски как-то сами собой развязались - словно солнце взошло.
  
  
  На дворе темно, но пара коптилок освещает лица. Они снова вместе! Фёдор с Ритой и ногой тоже переехали под ель.
  - Ну? - спросила Лидия. - Где Илья с Зиной? Что у вас было?
  - Ничего. Дай поесть. - Евгений заглатывал борщ и разглядывал их лица. - У нас ничего. Зина рыдает, Илья с ней остался. Лёшка скоро догонит - он Лидины повестки развозит.
  - Ура! - завопили девчонки.
  - Что - ура? - поразился Евгений. - Всё зря!
  
  32. Университет
  
  Думать
  
  Фёдор выбрался из толпы и встал рядом с Флёр.
  - Я хочу поговорить. Можно?
  Флёр улыбнулась и села. Фёдор в своём чёрном костюме, с бабочкой и кровавой капелькой розы на лацкане как-то не вписывался в толпу. Интересно, что он скажет?
  Я всю жизнь мечтал о том, чтобы события можно было вычислить.
  Предсказать. Чтобы всё объединяла великая и познаваемая Система. В общем, хотелось, чтобы жить было легче. Я тугодум. И часто жизнь бьёт меня по голове самыми неожиданными событиями. Понятно, почему я астролог. Астрология позволяет многое, но мой весьма длительный опыт показывает, что, даже предсказав событие, я не вижу его последствий. И если пытаться его избежать, всплывают гораздо более противные параллельные события и бьют гораздо сильнее.
  О чём я? - О Системе Связей Мира. Они настолько многочисленны, что учесть их деформации нельзя, хотя что-то предсказать можно. Скажем, другу предсказано, что он будет изменять жене, жить на два дома, метаться между женщинами... А в этой семье брак, что называется, на небесах. И событие меняется: у их детей тяжёлые жизненные испытания, и они по очереди с женой мечутся между домами. В чём его измена? В том, что он отдаёт время, необходимое жене, их детям? С её согласия! Вот вам и предсказание. Оно зависит от слишком многих факторов, в том числе и от таланта астролога. Как я понял, от того, как он сам считывает положение человека в Системе Мира.
  Я предсказал то, что случится. Получалось, останется мало людей, связанных воедино. Кто-то из нас говорил, что исчезнут семьи, будут общины... Чувствуете? Речь не о том. Нас соединила Флёр. И не на основе общих интересов, или родства, или любви, а, скорее, по способностям. Дальше.
  Я предсказал, что эта единая группа должна получить для проживания Землю, но её высшую ипостась - Гею. Казалось, если останется мало людей, то нас ждёт разруха, распад, одичание - а по предсказанию получалась новая Эра, Эра Любви. Как это? Где последствия гибели цивилизации? Мог ли я вычислить то, что случилось - прыжок во времени? Может быть, в пространстве? И что это такое - Эра Любви? Что, значит, я должен всех вас любить? Или это что-то иное? Любовь - это Связь между людьми. Мы так думали. А если это - просто место в Связях? Воцарится Любовь, если все расположатся в правильных местах? И ястреб не поймает мышь, коль между ними бык стоит? - пропел Фёдор с завыванием, и продолжил: - Вот вы
  когда-нибудь тяжело болели? Тогда вспомните: в первый день после кризиса так хорошо... Ты встал на место. Раньше, во время болезни, ты качался - а теперь встал. И легко! И радостно! И всех любишь. - Фёдор помолчал и набычился, но потом решился: - Я здесь, с вами, хоть я и брезгую человеком. Ну, что делать, я макросматик. Некоторые люди мне... пахнут. Не могу, тошнит даже. Ещё я не в восторге от животных. Я считаю, что им место в лесу, а не на вашей груди. Там они красивы, и не... простите, не воняют. Но я с вами, потому что мечтаю увидеть вас всех и себя самого на правильных местах. Радостными, любящими, здоровыми. Я хочу не увидеть Систему - я хочу в неё попасть.
  Миша зааплодировал. Ай да Фёдор.
  - Спасибо, Фёдор, - сказала Флёр, ласково взяв его за руку. - Нам теперь есть, с чего начинать. Я тоже мечтаю о своём месте в Системе. И очень хочу ему соответствовать - тогда это и будет моё место.
  
  33. Территория
  
  Оседлать тигра
  
   Чтобы не тратить времени и ободрить Зину, пришлось транслировать широкой полосой события дня, и теперь Дорофей приходил в себя, наливаясь иван-чаем. После трансляции он всегда пил бочками, и не раз задумывался - а куда девается эта вода? Может, он термоядерный реактор?
  Борис собрался уходить.
  - Хотите, я тоже пойду, поставлю завесу ужаса вокруг загона с козами? - предложила Марина.
  - Нет! - Настя не знала, что её толкнуло. Её гнев ударил людей, как оплеуха. Валерий даже отшатнулся. - Нет! Тогда козы будут исключены из Территории! Нельзя. Наши способности имеют смысл только в самых экстремальных ситуациях, и не должны использоваться для решения обыденных вопросов.
  - Это - обыденность? - удивился Леон.
  - Да. Зло - обыденность. Пока оно не вылезло прямо в лоб, с ним и бороться надо человеческими способами.
  - Но у нас такого не было! - сердито сказал Борис. - Для нас это не обыденность.
  - Разве? Видели бы вы Руфину на Совете. - Малика искоса взглянула на Дорофея, покраснела и замолчала.
  - Нет. - Дорофей понял, что остановило Малику. - Моральный садизм и садизм физический имеют разную природу. Неизвестно, что страшнее, но люди привыкли судить лишь физическое проявление зла. Ум человеческий играет с нами в страшные игры. Помните в "И цзин" человека, наступившего на хвост тигра? А мы не на хвост наступаем, мы осёдлываем тигра с большим или меньшим успехом. Те, кто не сумел - становятся тигром. Кто сумел плохо - висят на его спине и несутся, куда тигр потащит; лишь оседлавшие тигра могут его взнуздывать и им управлять. Тем мы с вами и заняты: учимся взнуздывать и управлять. Руфину тащит тигр, она моральная садистка. А Сергей и Павел уже съедены своим тигром, и они начинают проявлять зло не на уровне разговоров, а глубже - на уровне физическом. Для борьбы с такими проявлениями у человечества уже отработаны механизмы, не надо ничего изобретать. Не надо лезть туда, где мы не нужны. Настя сейчас предлагает вам узду для тигра. Советую принять её с благодарностью.
  - Хм... Я, конечно, - начал Борис.
  Иди, иди. Не думаешь же ты, что я тут речь на час завёл? Всё уже
  сказал. Тебе пора, а то Виктор полезет на рожон. Иди, Борис.
   А я только хочу предложить Леону и Оле эксперимент, и можем расходиться.
  - Какой? - обрадовалась Ольга.
  - Вы оба уже обладаете провúдением, но видите не будущее, а источник опасности в будущем. Можно попробовать научиться делать выбор. Смотрите: просто представьте себе, что вокруг коз построен барьер ужаса. И проверьте Связи.
  - Да... - Леон удивился. - Можно я скажу, Оля? Да? Ослабеет Марина. Ослабеют Связи Марина - Малика.
  - Понял? Так можно выбирать решение. Теперь Оля. Мы приняли решение не вмешиваться в обыденные ситуации. Как меняются Связи?
  - Стягиваются, - сказала Оля.
  - Форма Кольца становится более совершенной, - поддержал Денис.
  - Ха! Теперь Денис. Мы решаем не участвовать в жизни Территории прямо сейчас, решаем уйти от проблем. Что с формой?
  - Шар! Всё перемешано.
  - Значит, отдельные персоны инактивированны?
  - Да! - Оля дрожала от возбуждения. - Тогда Связи сильные, но короткие, и нас как бы нет. Только... Нет и Связей вне Территории!
  - Вывод, Денис! - Дорофей наращивал темп.
  - Рано. Мы не готовы. Территория нуждается в нас, а мы - в её проблемах.
  - Ладно. Вот вам метод работы на уровне Связей и формы. Так что дальше - сами. Прогноз, усиление, использование Связей и так далее...
  Дорофей неожиданно сник.
  - Не могу. Должен поспать. Ближе к утру закончу нашу историю, а завтра... Будет день, будет битва. До завтра.
  
  34. Университет
  
  Пиявки да лягушки
  
  - Собственно, разве не то же самое было в нашей жизни? - спросил Роман. - Мы рождались и начинали биться за место в системе.
  - Ну, э... Роман! Сразу ограничим: какой бой? За что? В какой системе? - Флёр устало поднялась со скамьи, куда было уселась в ожидании других выступающих. - Мы жили в системе потребительских ценностей. Чисто человеческая конструкция, не имеющая никакого отношения к Мирозданию. Не за клочок тряпки на бёдра, не за кусок хлеба в руке бились - бились за их Качество! В системе Мироздания битва - на самом деле действие, направленное на отсутствие такового. Действие ради бездействия. Принцип минимальных затрат.
  - Плыви, мой чёлн...
  - Если воля волн - это не воля потребительской системы, то да. Ведь желающие Качества бьются не только сами - они заставляют огрызаться даже довольных минимумом, они и этот минимум могут отобрать себе, оставив других в чём мать родила ради мизерной прибавки в Качестве Своей жизни. Человечество дерётся всё: одни - чтобы жить лучше, другие - чтобы просто жить... Мироздание расставляет всех на свои места на основании совсем других критериев. Это: не навреди; будь внимателен к окружению; радуйся общему благополучию Системы. Вообще говоря, это моральные принципы большинства религий, если их не искажать толкованиями.
  - Значит, все займут места согласно непротивлению, и Система застынет! Нет источника движения - все уже в авоське Связей, - заинтересовался проблемой Женя. - Тогда эволюция скажет привет!
  Авоська не одна. Но любая авоська приобретает собственную душу,
  "эгрегор", - коммутатор, что эволюционирует уже на другом уровне. Для узла авоськи это момент движения в одинаковом направлении с остальными. Но мы всё равно не одинаковы. И, согласно потребностям организма, используются то одни, то другие "мы" для решения конкретных задач.
  Понятно. Узел имеет собственные колебания в пределах допустимых
  отклонений, чтобы не нарушилась целостность авоськи. Согласен. А дальше? - Женя желал знать всё.
  - А дальше - не знаю. Дальше - когда мы научимся быть такими, как я сказала.
  - Я хочу сказать, - выскочила Мария. - Я всегда мечтала, чтобы люди не лгали. Ни словом, ни делом. Чтобы тому, что они говорят, можно было верить. Тогда жить стало бы неизмеримо проще. Я долго искала таких людей. Но нашла птиц: они делают то, что хотят, не притворяясь, они свободны, у них есть свои моральные принципы. Инстинкты это, или нет, меня не интересует, потому что мозг вместо инстинктов придумал ложь! Я бы хотела, чтобы в новом мире не было лжи. Чтобы она была невозможна. Скажем - телепатия. Не должно быть сокрытия мыслей.
  - Телепатия снесёт интеллект, - грустно сказала Флёр. - Вы знаете, каково это - слышать мысли соседей? О том, согрелись ли щи? А если слышать мысли всех - в голове будет хаос. Хуже, чем ложь. Телепатия - уровень, при котором теряется индивидуальность. Вам хочется стать лишённой индивидуальности ячейкой роя?
  - Тогда - эмпатия, - вмешался Женя. - Эмпатия предупредит о злых мыслях.
  - Эмпатия заложена у вас в генотипах, иначе бы вы меня не услышали. Но это неважно. Если вы занимаете правильное место - вспомните, что говорил Фёдор - вы всех любите и радостны. Вам не надо лжи!
  - Получается полуслияние? И особь, и часть особи? - Женя переваривал идею.
  - Наверное.
  - А размножение?
  - Ой, не знаю. Может быть, только на замену? Не знаю. Для новых задач?
  - А парность?
  - Парность душ есть. Она обеспечивает их работоспособность.
  Неожиданный звук отвлёк: громко фыркнув, уходил со двора Ренат. Увидев, что все взгляды обратились к нему, он запел:
  "А то мои подружки, пиявки да лягушки...
  Иехх! Жизнь моя, жистянка. Да ну её в болото.
  Живу я как поганка, а мне летать охота!".
  - Вот и он помечтал, - разрядила Флёр общее недовольство.
  - Знаете что! - сказала Мария. - Давайте вынесем постели под звёзды и будем мечтать лёжа. Кто захочет - уснёт, а кто захочет - будет говорить.
  Идею поддержали.
  
  35. Территория
  
  Нужно быть аккуратным
  
  Сергей заскучал. Самое страшное в жизни - скука. Он боролся с ней с детских лет. Отец приносил ему книги - он читал, но книги не вызывали в нём сопереживания: чужие страсти его не интересовали, а свои теплились в нём еле-еле. И если вдруг ему удавалось себя раскочегарить, скука отступала. Чего-то не додали ему родители, генов каких-то. Он тупо пытался вызвать в себе обычные человеческие страсти: то принимался готовить еду и целыми днями ел, не ощущая вкуса, то спал сутками в ожидании снов, которые приходили очень редко и никогда не бывали интересными - всегда серая монотонная карусель бессмысленных образов. Иногда он представлял себе эротические сцены, ничего не испытывая, как ни пытался их варьировать. Ни в чём не было нужной ему силы восприятия. Дашка не была ему нужна: просто нравилось смотреть, как глупеет Милка, задавленная его командами и чудовищной ситуацией в семье. Разве чудовищной? Слегка забавной, совсем слегка. Сергею не нравилось, что Милка умнее, и он всеми силами уничтожал её интеллект, вёл к распаду личности. Вот теперь Милки нет. Он чего-то не учёл: у неё хватило сил сбежать.
  Теперь он хотел найти Дашку и заставить её жить у деда, с матерью. Дашка мать точно добьёт. Она талантливая, умеет вытянуть все моральные силы, доказать, что чёрное - белое. А уж очернить! Талант. Только и эта нахалка куда-то запропастилась. Отбивается от рук.
  Сергей взял Пашку и пошёл к Леону. Пусть Васька скажет, где его дочь.
  Васька сидел в кухне с матерью. Сима что-то взбивала в кастрюле и говорила. Тусклая коптилка едва освещала лица. Леона, по крайней мере, ещё нет. Это хорошо. Сергей постучал.
  Сима открыла дверь. Она лишь чуть переросла Марину, и была маленькой, но пышной женщиной. Людей она не боялась, умела за себя постоять - а то бы, с такой-то матерью, и замуж не вышла.
  - Что-то поздно ты нас навещаешь, Сергей. - Она не желала замечать Пашку.
  - Я к Василию.
  - К кому? К сыну? У тебя к нему дел нет!
  - Есть. Моя Дашка.
  - Что - твоя Дашка? Он-то к ней какое отношение имеет?
  - Имеет, имеет. Он при ней без отрыва. Как бы внуков нам с тобой качать не пришлось.
  - Уходи! - разозлилась Сима. - И не приходи больше - не пущу. Шут! Кощунствуешь!
  Сергей придержал ногой дверь: - Где моя дочь? Это он с ней вчера болтался.
  Сима отшатнулась.
  - Тебе не сказали?
  - Кто?
  - Милка. Она же знает!
  - Что знает?
  - Погибла твоя Дашка. В синем дереве.
  Мутная пелена укрыла мозг Сергея. Погибла? В синем дереве? Бред какой-то. Эта Сима помешанная, что ли?
  - Что ты врёшь? - Сергей продолжал держать дверь. - Какое дерево?
  - Ой, не знаю. Это всё дела Дорофея - у него и выясняй.
  Сергей перегнулся через женщину, увидел в углу съёжившегося Ваську.
  - Васька! Где она?
  Васька слизал слёзы с распухших губ.
  - В дереве.
  - Ты видел? - Сергей чувствовал, что сам начинает сходить с ума среди этих идиотов.
  - Видел.
  - Веди. - И Сергей протянул руку, чтобы схватить Ваську за шиворот.
  Сима совсем рассвирепела и принялась выталкивать Сергея, упираясь в него крепкими маленькими ручками.
  - Не пущу! - кричала она. - Иди к Дорофею. Пусть он с тобой разбирается.
  Сергей разозлился. Дашка, в конце концов, его дочь! Что эта пигалица тут выстраивает? Он отец и имеет право знать!
  Злоба была какая-то вялая. Не хватало эмоций. И Дашки нет... Он схватил Симу за волосы, дёрнул к себе, ударил по затылку. Сима поникла.
  Что-то новое! Сил прибавилось. Он ведь ещё не бил людей. Сергей взял Симу на руки и отнёс на постель, аккуратно прикрыв одеялом. Во всём нужно быть аккуратным.
  - Идём. - Мотнул он головой. Васька молчал, с ужасом глядя в его спокойные глаза. Потом вздрогнул и стал надевать лапти.
  - Ну, вот и молодец.
  По дороге к броду Васька хныкал. Он просто не мог сдержаться - вспоминал, как ударили мать. Дорога шла мимо пустых домов. Пусть хнычет, главное - доведёт.
  
  Командированный
  
  Сергея дома не было: где-то ходит. Это им на руку. Виктор с Борисом отправились прямо на задний двор: там была пустая пристройка. Вряд ли козами они могли заниматься дома: Милка ушла только позавчера, а козы пропадали давно. Крошечная коптилка Виктора едва освещала отдельные части сарая. На бревенчатой стене - два крюка с цепями, и рядом - крюк с аккуратно висящими ошейниками.
  - Мои! - ахнул Виктор. - Сам делал, для всех коз! Что делать, Борис?
  Что делать? Преступление было неизвестно в Общине - даже мелкое хулиганство встречалось крайне редко и вызывало бурю осуждения. Что можно сделать? Угнетённые мужчины ушли. Они всё увидели.
  
  * * *
  
  Степан поспал часок - и вскочил. Одурение схлынуло. Исчезло чувство, что он попал в "Марсианские хроники" Бредбери, что его встретили господа ТТТ, прикидывающиеся его друзьями... Пыль, запакованная кровать, вещи, знакомые до боли, но одряхлевшие под грузом лет. Вся атмосфера его неудачной семейной жизни, покрытая полувековой пылью - всё было доказательством реальности происходящего.
  Рубеж сыграл шутку, но не с его сознанием, а с его жизнью, отобрав Время. Все его друзья - старики. Они прожили без него целую жизнь. У них дети и внуки. Они не рассыпались поодиночке, не поглупели - они сохранили разум и волю к жизни.
  А он испугался! Испугался чего? Того, чем сам мог бы стать? Сейчас, на этой кровати, с ним была бы Лидия - та, напряжённая, старая женщина. У них бы уже выросли дети - ну, родила бы она когда-нибудь? Случились бы тысячи мелких событий, может быть, они полюбили бы друг друга...
  Вера осталась с Варданом. Леон - не первенец. Того - как он мог забыть? - звали Иваном. Леон моложе тридцати пяти. Если бы Вера любила Степана - она ушла бы, после его исчезновения ушла. Как Лидия ушла из их дома без вещей, оставив дом ждать...
  Степан ничего не знает! Он упал им на голову в своей физической полноценности, сразу нашёл выход, определился с жильём - командированный! Его отец был вечным командированным. На пару дней домой, и опять в другие города и страны. Когда он брал с собой Степана, тот удивлялся, насколько другим видел отца: в командировках тот был уверенным, домашним, хозяином. А дома - спал и ел, и равнодушно слушал про их дела.
  Нет! Он не хотел походить на отца. Та, прежняя, жизнь была легче: свечи, керосин, одежда. Теперь они похожи на лесных людей. Сколько же они вынесли? И ведь к чему-то пришли? А он - залётный чужеземец.
  Надо что-то делать. Возвращать. Исправлять. Себе он заложил кодовое слово: командированный.
  В дверь тихо постучали. Лидия!
  - Ты нормально устроился? Всё нашёл? Я тебе ужин принесла. - Она неловко остановилась на пороге.
  - Иди сюда, Лидия. Что-то я не то наговорил. Давай, как сначала?
  - Давай, - улыбнулась она, вспомнив их ссоры, когда Степан говорил ей те же слова.
  - Сначала пить. Что у нас есть?
  - На ночь? - Малина.
  - Отлично! Греем воду и тихо сидим рядом. Просто сидим. Вспоминаем. Потом ты мне всё-всё будешь рассказывать и поищешь что-нибудь из одежды, ну, и лапти, чтобы я идиотом не выглядел. И сначала будешь рассказывать про себя - как ты, вдова моя, жизнь прожила.
  Лидия улыбнулась.
  - Там Гога волнуется за дверью.
  - Тащи его сюда. Гога - это кто?
  Гога вошёл.
  - Гога - это я. Я бабы Лидии главная опора в жизни.
  - А мне чуть-чуть не отдашь?
  - Что? - испугался Гога.
  - Ну, часть её веса, чтобы я стал второй опорой?
  - Это думать надо, - важно сказал Гога. - Оля испугается.
  - Нет! - схватился за голову Степан. - Так я запутаюсь. Всё - по порядку!
  Они сели рядышком на кровати, стали говорить по порядку и пить чай. Гога заснул, но вскоре проснулся и сказал:
  - Хочешь, ты ей сын будешь? Я - внук, а ты - сын?
  - Нет уж! - возразил Степан. - Я ей - законный муж.
  - Какой же ты дед?
  - Придётся что-нибудь придумать. Хочешь, я обреюсь наголо? Буду лысый.
  - Давай! Как дед Валерий!
  Степан извлёк нож.
  - Ты с ума сошёл! - рассердилась Лидия.
  - Не седой, так хоть лысый. - И Степан принялся брить шевелюру. - Зеркало дай. А то череп у меня не того... шишковатый будет. Устрашать так устрашать.
  Лидия долго смеялась, увидев бритого Степана. Гога был доволен: так больше похоже на деда! Немного привыкнув, Лидия сумела продолжить рассказ, но периодически прыскала смехом.
  - Перестань! Я так смысла не улавливаю! - рассердился Степан. - Ты в самых патетических местах хихикать начинаешь!
  - Так я ищу глаза собеседника, а натыкаюсь на твою шишковатую черепушку! - истерически всхлипывала Лидия. "Нервный срыв, - думала она. - Как же страшно вдруг обрести то, что казалось потерянным навсегда... Только бы не зареветь ".
  Лидии удалось удержать истерику, и они проговорили ещё долго. Вдруг Лидия вздрогнула.
  - Ой! Дорофей не выходит на трансляцию! Что случилось? Проспал? - Она помолчала, транслируя. Дорофей не отзывался - что-то случилось! Подхватив Гогу, они побежали через реку. По дороге Степан попросил:
  - Лидия! Если меня не туда понесёт, скажи "командированный".
  - То есть? - запыхавшись, остановилась Лидия.
  - Просто скажи. Мне ведь тяжело будет, могу впросак попадать, как сегодня. Так ты меня защитишь.
  - И я, - сказал Гога, - я тоже запомнил. Это что такое - командированный? Красивое слово, длинное.
  
  Мы идём
  
  Дорофея они прихватили по дороге. Он оказался один! Проблем не возникло. Сергей только слегка стукнул Дорофея по голове - отличный метод! - и теперь тащил на себе, перекинув через плечо. Подумаешь, чуть тяжелее козы. Раз пропажа Дашки - дело Дорофея, то там, у синего дерева, они его и спросят. Сергей уже не верил в гибель Дашки - не может быть! Иначе он не был бы так весел. Он из них вытрясет, куда дели Дашку - наверняка решили спрятать от его тлетворного влияния.
  Васька надеялся что-нибудь придумать по дороге. Как Сусанин? Завести в болото? Но Васька и сам не знал леса. И потом Дорофей... как быть с Дорофеем? А если подножкой сбить с ног Пашку? Но Пашка шёл сзади и еще подталкивал! Как Васька может с ним справиться? Мысли толклись. В глазах стояло лицо матери, когда Сергей положил её, бесчувственную, на кровать. Она жива, или Сергей её убил? А Дорофей? Он жив? Как он тогда их призывал? Стоял и махал рукой?
  Васька зажмурился, надулся и стал мысленно махать рукой Дорофею.
  - Дорофей! - звал он изо всех сил своей мысли. - Ты жив?
  - Вася! - раздался в голове голос отца. - Спокойно. Где ты?
  Васька споткнулся.
  - Под ноги смотри, козёл, а то я тебя тоже тюкну и понесу, - пообещал Пашка.
  Васька снова зажмурился и попытался всё объяснить.
  - Мы идём. Продержись, - передал Леон.
  
  * * *
  
  У дома Дорофея их нагнал Леон: пока Сима не пришла в себя, он не знал, что делать. Дверь была распахнута, раскладушка опрокинута, и никаких следов Дорофея! Лидия упала на лавку: вот оно, горе. Вот и принёс его Степан: пока они с Гогой его навещали, с Дорофеем случилась беда. Сергей увёл Ваську, ударил Симу... Наверняка и Дорофей ему зачем-то понадобился. Только бы Дорофей не стал сопротивляться! Пошёл бы с ним сам, как Васька. А как Васька? Может, и Ваську били? Он мальчишечка, что стоит забить до смерти? В ушах гулко стучала кровь. Лидия качалась, зажав уши руками. Господи, да что же это? Как быть теперь?
  Как быть - знали мужчины. Лидия должна идти к Симе: врач она или нет? Лидия бормотала что-то, собирая сумку, заговаривала боль и потрясение. Неожиданно Леон её оборвал.
  - Тихо! Трансляция!
  Лидия прислушалась - ничего. У него уже глюки.
  Но Леон Слышал! Слышал Васькин зов. Дорофей с ними, они идут к синему дереву.
  Бежать!... Лидия опустилась на лавку. Нет. Ноги предательски дрожат, всё окрашено багряным... - давление. У неё - давление? Новости!
  - Ты не побежишь, - сказал Леон. - Только... мы? - он вопросительно взглянул на Степана.
  - Естественно, - ответил тот. - А ты, дорогая, потихоньку иди к Симе. Вон, ты сама вся красная. Там вы друг друга подлечите. Идёт?
  Лидия и головой покачать не могла.
  - Идёт, - прошептала она, вытирая невесть откуда взявшиеся слёзы.
  Старуха! Какой бег?
  Лидия взяла на себя Связь с остальными, а бежать... Остались двое: Леон и Степан, к счастью, не заменивший ещё свои кроссовки на приличные, но чудовищно неудобные для бега лапти.
  - Ну, рванули? - спросил Степан.
  Леон вздрогнул. Знакомые слова. Их с Евгением. Степана с Аликом? - озарило его.
  - Рванули. - Леон побежал первым: он лучше знал дорогу.
  В ментальном поле появился Илья: он транслировал, что Оля пытается восстановить Связи Дорофея. - Жутко рыдает, - добавил он.
  - До Ильи мне не транслировать, - пропыхтел Леон, - я уже на пределе. Как Ваську пробил - не знаю.
  - Что надо? - спросил Степан.
  - А ты Слухач? - поразился Леон.
  - Да. А ты не знал?
  - Тогда расскажи им всё, пусть соображают.
  Получив сообщение Степана, Илья едва сдержал потрясение: всё же, это первый разговор за тридцать пять лет. Сказал, что Оля хочет подключить Светку, но той уже не успеть. И велел вызвать Евгения.
  Евгения вызвал Леон. Светка требует доставить её туда, - сказал Евгений. Она хочет использовать метод Кольца, которым они лечили Корнера. Идиотка. Но если смогут - пусть её на месте как бы притянут. Может, выйдет. Он дочь силой подкачает. Настя рыдает.
  - Ну да, - заметил Степан. - Это уже становится привычным. Хотя Лидия, вроде, молодцом. Жутко, во всяком случае, не рыдает.
  Васька молчал. То ли больше не мог транслировать, то ли что-то случилось. Бежали молча - экономили дыхание. Уже на подходе к поляне сзади вылетел велосипед. Лёшка с Юлькой спрыгнули и побежали рядом.
  - Мы катались, - прошептал Лёшка. - А тут вы все разговариваете. Мы могли успеть, вот и поехали.
  "Ну, организация! - подумал Степан. - Тебе, командированный, такой и не снилось!".
  Полная луна высветила небо. Синее сияние слабо пробивалось над лесом. Успеют ли?
  
  Та, что в лаптях
  
  - Ни фига себе! - восхитился Пашка, когда они дошли до дерева.
  Радиальные валики листьев мерцали синим сквозь клей, от основания ствола тянулась новая ветвь - Дашка.
  - Это что? - заворожённо спросил Сергей. - Красиво!
  - Это она, - Васька задыхался слезами. - Это - Дашка.
  Сергей начинал верить, и разозлился. - Как она такой стала?
  - Она схватила почку этого дерева и сразу стала веткой. Оно всё живое ест.
  - А ты откуда знаешь?
  - Мне отец потом рассказал. Они заграждение поставили, а Дашка через него перешла, не хотела меня слушать.
  - Какое ограждение?
  - Ну, ужас вызывает, и не пускает никого.
  - Да ну? И где оно?
  - А ты ещё шаг сделай, - мстительно сказал Васька.
  Сергей сделал шаг. Ужас хлынул в него волной, заполонил, потряс... Это - эмоция! Вот это - чувство! Ничто не могло сравниться с радостью этого чувства! Его зашторенный мозг впитывал восторг ужаса. Так бы стоять и стоять... Он блаженно зажмурился.
  - Эх, хорошо!
  Придурок Пашка тоже запрыгнул, ойкнул и пролетел сквозь барьер.
  - Страшно же!
  - Дурак! Самое оно. - Сергей понаслаждался несколько минут, встряхнулся, перевёл заблестевшие глаза на Дорофея.
  - А что этот? Дышит?
  Пашка осторожно вернулся. Дорофей дышал плохо, в сознание не приходил. Узнав у Васьки, что Дорофей не сможет справиться с деревом, Сергей нахмурился, - А зачем я его тащил? Ладно, пусть полежит, - и вновь повернулся к дереву. - Как оно ест?
  - Надо подойти - тогда изгибается.
  - Иди!
  Васька вздрогнул.
  - Иди, говорю! Покажи, как изгибается.
  Васька нырнул сквозь барьер, сжав зубы. Взвыло в ушах, выступили слёзы. Он осторожно подошёл к ветке. Та стала клониться к нему, шевеля листьями. Васька попятился.
  - Это - Дашка? - хихикнул Сергей. - Точно! Сожрёт и не подавится. Ну же! Иди к ней, иди. Совокупись. Слейся с любимой. Чего ждёшь?
  - Нне хочу... - Васька попятился дальше.
  - А я тебя не спрашиваю. Нет, стой! Ты ей сначала дохляка этого скорми. Пашка! Неси ему Дорофея.
  Пашка взял Дорофея на руки. Васька воспользовался моментом и выскочил из круга на другую сторону поляны, кинулся в кусты.
  Сергей ринулся за ним, но споткнулся и влетел в круг, где уже стоял Пашка с Дорофеем на руках. Сергей упал на валик листьев, прилип и стал отдирать от себя клей с листьями.
  - Вот дрянь какая! - бормотал он.
  Пашка толокся рядом.
  - Положи Дорофея и помоги! - рявкнул Сергей.
  Пашка прислонил Дорофея к стволу. Ветка затрепетала листьями и начала склоняться.
  Васька боялся бежать дальше: он не хотел, чтобы Сергей нашёл его по треску ветвей. Спрятавшись в кустах, он ждал Леона и подглядывал за Сергеем. И вот сейчас Дашка съест Дорофея! Васька не смог усидеть. Взвизгнув, он кинулся к дереву и потащил Дорофея от ствола.
  Тяжелый. Ветка нависла над обоими. Из кустов выскочил лысый мужчина, прыгнул в круг и подставил руки под ветку.
  - Всё! - подумал Васька. - Сейчас всех съест.
  Ветка пыталась опуститься ниже, мужчина её держал.
  - Тащи! Скорее! - приказал он.
  - Ах ты брехун! - заорал Сергей, всё еще отдирая листья. - Никого она не ест! А ну...
  Он оторвал плёнку клея от листьев. Валик вспыхнул, засиял, влился в руку Сергея и распустился новой синей веткой. Пашка попятился, всхлипнул, встал ногой на прорванный Сергеем участок...
  На месте одного дерева теперь росло три. Васька уже выволок Дорофея, когда к нему подковылял Леон.
  - Степан! - крикнул он. - Выходи!
  Ветка поднялась: людей под ней больше не было. Зачарованно глядя на неё, Степан вышел из круга.
  - Ты права, Юля, я мертвец, - тяжело сказал он, садясь на траву.
  - Откуда...
  - Да из тебя во все стороны разносится. А я, между прочим, Слухач.
  - Ой! Придумала. - Юлька расположилась рядом. - Оно аборигенов ест, а ты - десинхронизированный.
  - Откуда квалифицированная терминология? Хм. Моё словечко?
  - Да оно из тебя во все стороны разносится. А я, между прочим, Слухач.
  - Квиты. - Степан упал на спину.
  - А зачем ты обрил голову?
  - Хотел постареть.
  - А усы?
  - Что - усы? Краса моя, признак мой вторичный половой! Что - усы? Разве голова - малая жертва?
  - Ты что хотел?
  - Постареть. Причём тут усы?
  - Усы у тебя. Усы, слышишь, твои усы...
  - Боже! Усы, в усах, с усами, ну, что?
  - Седые.
  - Да ну? - Степан ощупал усы. - Не врёшь? А зубы? - Он ощерился. - Не выпали?
  - Да ну тебя. Это от страха, да?
  - А ты как думаешь?
  - От страха.
  - Ну вот. А я героем стать хотел. Какой герой боится? Васька, ты что плачешь? Тоже героем стать не может. Плачет!
  Васька держал Дорофея за руку. Дыхание старика было поверхностным и
  прерывистым, каждый вздох казался последним... Дорофей умирал.
  - Светку будем вызывать, - решительно сказала Юлька. - Как в Кольце. Это просто. Только мы всё же за руки возьмёмся, да? А то в первый раз страшно!
  Леон криво улыбнулся.
  - Страшно? Это когда с нами две удачи на велосипеде?
  Они взялись за руки.
  - Что стоите? - удивился Леон. - Степан, Васька, давайте руки!
  В голове защебетало. Всхлипывая, что-то бормотала Ольга, Связывая их воедино, подгоняли и стягивали Денис с Дорой, качал Силу Евгений, их затопила тёплая волна Надежды Ильи и Зины, железная Уверенность Лидии с Гогой, Сила Выживания Насти, Страсть Малики, Неистовство Бориса... запахло хвоей и волчьей шерстью. Вспыхнуло. Перед ними стояла Светка.
  - Эта та, что в лаптях? - поражённо спросил Степан. - Глазастая?
  - Мы все в лаптях, - усмехнулся Леон. - Глазастая? - Да.
  Лёшка с Юлькой хором взвизгнули и уставились на Светку. Ну разве могла она явиться, не использовав в своём образе новогоднего платья Кристины? Светка мерцала, переливалась, отражала Луну и синие огни деревьев.
  - Не подходите, - приказала Юлька. - Она прозрачна. Ну, Светка, хватит выпендриваться, смотри деда Дорофея.
  Светка подошла к Дорофею, обняла его, прижалась головой к груди.
  - Пойте! - сказала она.
  - Что? - удивился Леон.
  Васька понял.
  - Вот так! - Он позвал Дорофея, как звал его на тропе. - Берёмся за руки.
  - И меня, - сказала Светка, протягивая руки назад, - ну, как бы.
  Лёшка и Юлька как бы взяли её за руки.
  - Пойте! - Светка сползла к ногам Дорофея, огненные искры бежали из её рук к низу живота старца. На мгновение мелькнула Ольга, коснулась рукой левой стороны груди. Лидия появилась, обхватила его голову, исчезла... Евгений двинул Дорофея в поддых, Настя поцеловала в губы. Зина и Илья держали его руки, Марина с Валерием - ноги. Они порхали, как мотыльки: есть - и нет их.
  Дорофей открыл глаза. Светка встала над ним во весь рост, вся в серебре и искрах, с прозрачными глазами...
  - Защитница моя, - прошептал Дорофей, и Светка исчезла.
  А они, Певшие, уже едва дышали.
  - Ну, - захохотал Дорофей. - Есть польза в Истории? Каков образ, а?
  - Есть, есть, - признал Леон. - Только кто мой вывих лечить будет? Прелестница-то слиняла!
  - А кто меня поблагодарит за подножку Сергею? - возмущенно завопил Лёшка. - Пока вы все ползли, я его победил!
  
  * * *
  
  Леон отключил внимание от своего вывиха на время борьбы за жизнь Дорофея, но теперь растревоженная нога залилась опухолью. Дорофей обезболил ногу и забинтовал Юлькиным кушаком, но идти Леон не мог. Теперь Леон обнимал Степана и прыгал на одной ноге рядом.
  - Ну, ты, братец, тяжеленек!
  - В отца, - ухмыльнулась Юлька.
  - Да Вардан и половины не весит.
  Юлька сделала страшное лицо Дорофею, который пытался её заткнуть.
  - А дядя Леон - твой сын, а не Вардана! - торжествующе объявила она.
  Степан остановился. Застыл. Подсознание отметило слова Гоги при первой встрече, но сознание боялось признать факт его отцовства. Нет, он перепутал. Ошибся. Этого не может быть. Он потерял всю свою жизнь - откуда сын? Юлькины слова поставили его перед фактом: он - отец. Сцена торжественная. Недопустимо. Леон старше своего отца! Он уронил Леона в мох и сел рядом.
  - То есть?
  - А Васька - твой внук!
  Этого он не просчитал. Внук. Не Гога - Васька. Ой. Степан постучал себя по бритому черепу.
  - Всё. Пока гулял в Рубеже - размножился. Поздравляю. Ура. Родоначальник.
  Васька совсем ошалел. Лысый спаситель - его дед? Новый?
  - А поворотись-ка, сынку! - басом сказал Степан.
  Леон стонал и ругался.
  - Вардан знает? - спросил Дорофей. Ладно, что уж, должно же это было когда-нибудь выплыть?
  - Он мне и сказал, - прошипел, схватившись за ногу, Леон.
  Что же за секрет столько лет хранил Дорофей? В запечатанном конверте? Он хмыкнул.
  
  36. Университет
  
  Фактор отбора
  
  - А я, - сказал высокий, невероятно красивый эфиоп Жюль, когда они разлеглись на матрасах во дворе, - я всегда мечтал о глубинке. У нас много денег и старая интеллигентная семья. Я просто обязан был учиться. Я учился и учился, менял профессии, но потом всё же выбрал медицину. Я учился в Кембридже, потом в Сорбонне, а сейчас - в Лумумбе и в Первом Меде. Я знаю много языков. А хочу - в деревню. Куда-нибудь на Танганьику. В хижину. Мои соплеменники презрительно относятся к неграм, а я их люблю. Я мечтал быть как доктор Швейцер, лечить людей, жить просто. Чтобы у меня была женой красивая негритянка и много здоровых красивых детей. Чтобы я мог сидеть на закате у озера и смотреть... Вот я и учился, чтобы не возвращаться домой. Осесть и отказаться от мечты? Нет. Мне кажется, негры как-то чище. Не все! Некоторые. Хотелось сидеть у костра с такими, непосредственными, открытыми, и говорить о чём-нибудь обыденном. И радоваться. Знаете, здесь постепенно становится так. У костра, с Марией Филипповной: она даже похожа на негритянку. Не смейтесь! Только нет озера и заката... И я один. Мне будет жаль, если там, в том мире, не будет ребятишек.
  - И негритянок, - добавил иссиня-чёрный конголезец.
  Жюль сел.
  - Рауль, ты же не говоришь по-русски, и не понимаешь!
  Тот пожал плечами.
  - Заговорил, наверное. Перенервничал.
  - И давно?
  - Сегодня? Вчера? Не помню.
  Мария издали спросила:
  - А почему вас слышно?
  Все повернулись к Флёр.
  - Наверное, мы потихоньку движемся вперёд, - сказала она. - И, мальчики, я не знаю про негритянок. Может, они в другой группе есть? Потерпите.
  - Я бы хотел сказать ещё. - Жюль замялся. - Мне не хочется скрывать. И тут есть вопрос, который меня смущает. Можно исповедуюсь? Хорошо?
  Все промолчали. Сочтя это за согласие, он продолжил:
  - Я был переводчиком у магов зоны "Б": я один знаю столько языков.
  Мария охнула. Жюль повернул голову к ней.
  - Когда меня попросили, все были в растерянности. Я сам ничего не понимал. А они были уверены, что Разрушение не закончено, что ему нужны ещё жертвы... Я неверующий, но знаком со многими религиями. Они хотели соединиться в Орден, пытались согласовать убеждения. Я переводил. Дошло до жертвоприношения... мне было уже невозможно отказаться. Когда так припирают к стене, мозг изобретает удивительные вещи. Я уверовал. Не в бога, нет, а в Закон Высшей Справедливости. Я переводил - и думал, что если мир гибнет, мои действия ничего не изменяют. И если она есть, эта Высшая Справедливость, она решит за меня. Мозг даже нашёл лазейку: он придумал, что Дитя - это Бог Сын, что они хотят как бы ритуально откреститься от Христа. Теперь я боюсь, что имелось в виду настоящее дитя.
  - Мигель. Они хотели убить Мигеля, - прошептала Мария.
  - Мигель жив! Высшая Справедливость вмешалась! И я, дав им свободу воли, фактически привёл их к гибели. Ведь исчезновение зоны "Б" было вызвано их ритуалом? - Жюль взглянул на Флёр. Она кивнула.
  - Я виноват? Должен был вмешаться? Мне казалось, что события выше, чем мои микроскопические человеческие возможности. И ещё. Я ушёл из зоны "Б" сразу, как только они оставили меня в покое. Переехал к Раулю, к вам. Меня оттуда просто вытолкнуло. Я остался жив и не понёс наказания.
  - Если бы ты знал, что это Мигель, ты бы промолчал? - спросила Флёр.
  - Нет. Я бы поднял шум.
  - А любой другой ребёнок?
  - Нет! Я люблю детей! Я действительно не понимал, что Дитя - живое существо! Это было помрачение какое-то.
  - Тогда послушай. Иногда мы в мороке совершаем поступки, которые перевешивают чашу весов, решая судьбы целых групп людей. Ведь погибли все служители разрушения. Знай ты, что ты делаешь, подними панику, что бы мы с ними сделали? Они бродили бы здесь, не совершив своего деяния. А без деяния они здесь неподсудны. Твой мозг прав: он подчинился расположению твоего Узла. Именно ты оказался агентом Разрушения, но отдал ему его собственных служителей! Не кори себя - событие тебя подчинило, мозг понял больше, чем интеллект.
  - Значит, я - убийца?
  - Нет, ты - фактор отбора. Я созвала вас, и многие погибли. Я - убийца?
  Жюль лёг.
  - Я ещё должен это переварить, - сказал он. Рауль положил руку ему на плечо.
  - Я, - сказал Мигель, - здесь потому, что люблю Флёр. Потому, что она красивая. Я её знаю всегда. Я вижу, как люди крутятся, как в воронке, и очищаются. Мне это нравится. А убить меня этим магам не удалось, потому что есть папа, Мария и Илья. Вот.
  
  37. Территория
  
  Пока есть надежда...
  
  - Интересно, а выспаться мне когда-нибудь удастся? - поинтересовался Дорофей у Лидии.
  Они добрались только к утру. Лидия наложила шину, и Степан повёл Леона с Васькой домой, где их ждала Сима. Дорофей рухнул на раскладушку. Гога давно спал, сладко причмокивая. Наверное, после сбора Кольца его из пушки не разбудить.
  - Ты десять лет спал. Уже, небось, отоспался.
  Лидия радовалась всему: Дорофею, живому и сердитому, Степану, Кольцу, Ваське, наконец. Хотя с ним ещё не ясно. Очень уж он погряз.
  Она поила Дорофея чаем в кровати: тот всегда много пил, а после испытаний потребовал любимую литровую кружку.
  - Теперь у нас три дерева и вполне активные в нападении листья: клей-то Сергей повредил. Что делать будем? - Дорофей постепенно начал осознавать происшествие.
  - Подожди до завтра. Утро вечера... Нет! Вечер утра мудренее. Спи.
  В дверь просунулась голова Степана. Он шепотом сказал:
  - Дорофей. Ты не вернёшь мне мою жену?
  Лидия остолбенела. Она не знала, что сказать. Дорофей поперхнулся. Гога сел на кровати:
  - Командированный! Иди спать. Ты совсем устал.
  Шальной блеск в глазах Степана сменился на виноватое выражение.
  - Простите. Неудачно пошутил. Всё в порядке?
  - Да, - с облегчением сказала Лидия.
  - Ну, я спать пошёл. Спокойного утра.
  Гога сурово разглядывал Лидию.
  - Что, ещё слово не выучила? - презрительно сказал он и залёг спать дальше: засопел, как ёжик.
  Уснул и Дорофей. Лидия всё сидела и думала. Командированный. Зачем это? Гога вроде бы понял. Спросить утром... то есть, днём.
  
  * * *
  
  Когда Борис ушёл в Кольцо, Милка держала его за руку. Наконец он открыл глаза, с шумом выдохнул и объявил:
  - Всё! Погоди, чай поставлю. Огонь ты почти уморила.
  Борис отхлебнул воды и поставил остывшую чашку на стол: Милка забыла добавить трав, а пить пустую воду не хотелось. Но и прерывать разговор нельзя: дочь впервые не пыталась поучать или отбиваться от вопросов. Хорошо, что разговорилась: узнав о смерти Дашки, день просидела молча. Анна орала, рыдала, обвиняла дочь во всех грехах - Милка молчала.
  Теперь она вдова... Вряд ли стоит ей соболезновать. А поздравлять - грешно. Борис продолжил разговор.
  - А с какой стати ты отказала Ивану и выбрала Сергея? - спросил он. - Он же всегда был заторможенный?
  - Вот, папа! Это самое страшное! Я, наверное, сколько ни пытаюсь делать всё не как мать, но получается то же: я похожа на неё. Нет, ты не обижайся: ей с тобой повезло. А мне, такой же, не повезло. Я была полна энергии и чувства собственной правоты. Узнаёшь? Мать! Ну и что, что Сергей сидел в классе букой, учился-то он хорошо? И когда оставался один - умные вещи говорил. Читал много. Правда, не те книги, что я. И не те выводы из них делал... Но я решила, что могу его воспитать. Так, с нуля. Потому, что мне нужен был совершенно другой Сергей. Ивана-то, сам знаешь, воспитывать не надо. Я понимала, что Сергей мне не подходит, но считала, что его можно построить заново. Человека! Я сочла себя богом - и получила результат. - Милка отхлебнула кипяток, укоризненно посмотрела на Бориса и принесла варенье, чтобы добавить в чай.
  - Делиться с вами я не могла. Я сама заперла себя: помнишь, заявила, что построю настоящую семью, не такую, как ваша, со сплошными скандалами. Поэтому мои неудачи были тайными: не признаваться же, что я идиотка! И я молчала - просто потеряла мечту о семье.
  - И не изменяла ему?
  - Нет, что ты.
  - Похоже, мы с единобрачием дали тогда маху. Так мы всех покалечим.
  - Ну ладно, я уже вдова. Покалеченная ли, нет ли, поезд ушёл. Так о чём я? Да! Потом он резко изменился. Становился всё более замкнутым, хотя иногда веселился, особенно с маленькой Дашкой. Она души в нём не чаяла. Вадика он не очень привечал - так, походя. А потом появился Пашка и Сергей совсем сбрендил.
  - Когда ты узнала о Дашке?
  - Я не узнала. Я прорвалась. К этому времени я вообще ничего не соображала. Мне кажется, он меня гипнотизировал, как змея. А тут Вадик пришёл ко мне, сказал: "А ты тоже будешь моей женой, как Дашка - папиной?", и я вдруг скинула морок. Я сразу ушла - Дашку видеть не могла. Сергей меня уже не пугал - только Дашка. Я хотела в себе разобраться, решить, как быть с ней, а она погибла. - Милка резко побледнела, и Борис схватил её за руку.
  - Стоп. Ты не виновата. Это - болезнь. Наследственная, по-видимому.
  Теперь-то ты освободилась? Построишь жизнь заново. Переживи. Обдумай. У тебя есть Вадик.
  
  
  Когда отец уснул, она написала записку, тихо вынула из кровати Анны сонного Вадика и ушла из дома. Поздним утром спрятанную записку нашла Анна.
  "Папа! - писала Милка. - Я, может быть, и свободна. Но Вадик слишком прицельно лезет ко мне в кровать. Это моё несчастье. Мы с ним давно ушли, не нагоняйте, пожалуйста. Ухожу в Рубеж. Ты говоришь, там Хаос? Тогда это мое место".
  Борис не стал её нагонять. Это и невозможно - куда она ушла? Тропинки были только в непосредственной близости от деревни: жителям не требовалось ходить дальше, грибов и так было достаточно. А потом - сплошной лес и болота до самого Рубежа.
  Опять Борис проиграл свою дочь. А Вадик? Она в своём наведённом безумии уничтожила внука. Верна ли её догадка? Может быть, вырос бы нормальный человек. А если такой, как Сергей? Его несчастная дочь решила за них, отказала крови Сергея в возможности жить в этом мире...
  Права или нет? Можно ли воспитанием преодолеть физические дефекты - дефекты искажённого восприятия мира? Хотелось, чтобы это было возможно, но, кажется, дефект заложен глубже. Сергей имел ум, но применял его исключительно в своих целях; он был лишен той части мозга, что отвечает за коллективизм. Асоциальность? Ум, данный животному, и используемый во внутривидовой борьбе! Борьбе простой, физической: убить, истязать, подчинять.
  Хотя истязать и подчинять - это Дар! Это - способность использовать чужую силу жизни и психику. Дар, полученный для опеки и руководства себе подобными, используемый как источник питания. Питания чужими Силами. Так что Сергей ел? Муку истязаемых существ, Силу их Жизни, и... душу? И для всего этого нужен простой сбой наследственности?
  Может ли чужая жертва психической Силы, направленная на воспитание, переломить проявление дефекта в конкретном человеке?
  Милка решила вопрос для себя: поняла, что её жертва лишь усиливает искажение. Страшный груз унесла с собой его Милка. Не будет Борис искать её, бегая по лесам: он не готов принять решение. А она... Пусть хоть умрёт с сознанием собственной правоты.
  Кого родили они с Анной? Несгибаемую? Жертву? Судью? Ту, что, отказавшись от идеи сотворения одного человека своими руками, взяла на себя ответственность уничтожить другого человека? Ту, что так и не отказалась от идеи быть Богом?
  Да примет тебя Хаос, Милка. Пусть исполнится твоё последнее желание.
  
  
  Анна рыдала. Всё - почти как всегда. Он один. Что взять с Анны? Её мать, бабушка Милки, в большом мире, в те, дальние времена, травилась морфием во время беременности. Анна - истеричка. А Милка... Милка в детстве была Слухачкой. У неё могло быть будущее...
  
  * * *
  
   Не привыкли спать в светлое время: проснулись через пару часов.
  - Гога! - спросила Лидия, разжигая очаг. - Зачем говорить Степану "Командированный"? Я не понимаю.
  - И я не понимаю. А ты всегда всё понимаешь? Я - знаю.
  - Ну, и что ты знаешь?
  - Я ему верю. Раз он сказал - значит, так нужно.
  - А когда?
  - Когда ты ему вдруг не веришь. Когда он стал другим.
  Лидия прижала Гогу к себе.
  - Что бы я без тебя делала!
  - Не знаю. Плакала бы? - предположил Гога. Это уже становилось у них ритуальной игрой.
  
  * * *
  
  Собрались к полудню. Пришёл до синевы бледный измученный Борис, принёс записку Милки и транслировал их разговор. Женщины плакали. Мужчины вышли на лужок, сели на вынесенные скамьи. Под елью повеселевший Фёдор играл с Ритой. Они рычали, катались, и были наверху блаженства.
  - Я не понял, почему она была со мной так откровенна, - сказал Борис. - Это она уже тогда решила, и старалась показать мне свою безысходность.
  - Нелепо, через скачки, через смерти... Жизнь всё равно идёт, Борис. Куда она нас ведёт? Не знаю, права ли Милка, но я бы не стал. Пока есть надежда... - Дорофей тоже осунулся: слишком, слишком много трудностей. Тьма сгущается перед рассветом. А хватит ли сил на эту Тьму?
  - А может, Вадика можно было вытянуть? - Степан иногда бывал на удивление бестактен.
  - Милка не объяснила, что имела в виду. Он был мал для того, что она ему приписала. Она, думаю, просто была уничтожена смертью Дашки, всё видела в чёрном цвете. Милка опять решила в одиночку - как жила. Я виноват, не лез в бабские дела. А оказывается, надо было. Мне трудно сдерживать эмоции, поэтому я такой спокойный: если чуть отпущу - лечу вразнос, могу навредить. Анна истеричка, её ничто не возьмёт, только дай поругаться, а Милка... Боялся я с ней говорить, сокрушить боялся. Сил не хватало спокойно поговорить - орал.
  - Теперь Хаос заполучит двоих, - сказал Денис.
  - Что ему совсем не полезно, - заметил Степан. - Да, кстати, если он торгуется: один на один, мы могли вызволить Тиграна с Костей после гибели Пашки и Сергея. Милка с сыном торг закрыла. Думаю, ребят уже не спасти.
  - Как - один на один? - напрягся Денис.
  - Думаю, моё освобождение - ответ на Дашку. Она, наверное, уже лишней оказалась.
  - Но тогда, если установилось равновесие, синие деревья ни к чему.
  - Были бы, если бы не животные, и не...
  - И не Милка, - закончил Борис. - Ну что же, она сама написала, что её место - Хаос. Самоубийство, да ещё и убийство - Хаос. И повредила ребятам. Разнос! А всего-то один несчастный больной Серёжка.
  Валерий стучал себя по губам.
  - Так-так, - бормотал он, - два пи эр. Это сколько же дней будет? Меньше, чем за две недели, не управимся.
  - Ты о чём? - Дорофей обрадовался смене темы - Борису было слишком тяжело.
  - Мы с Мариной можем выставить Барьер Ужаса по Рубежу.
  - Это идея! - восхитился Степан. - Поставьте в десяти метрах. Вдруг ребята сами выйдут? И вообще, вдруг он будет взаимодействовать с Рубежом? А поодаль - не так страшно.
  - Зачем барьер? - спросил Борис, с трудом прервавший свои неприятные размышления.
  - Остановим поток животных за Рубеж. Если он и вправду честно торгуется, то уберёт синие деревья.
  - Торгуется честно, - подтвердил Евгений. - Мы видели его отступление по Нерли - освободил столько, сколько взяли поляны синих деревьев. Правда, там пусто: почва мертва.
  - Настя не рассердится? - спросил Валерий. Настина реакция в прошлый раз его сильно напугала. А ведь такая тихая женщина!
  - Думаю, нет. Это же не козы - это граница нашего мира. - Евгений оглянулся. - А где Леон?
  - Дома, с Васькой. Он не ходячий надолго. - Дорофей повернулся к Степану. - Можешь навестить. Внука развлечь, а заодно прощупать. Лидия рассказывала?
  - Да. - Степан задумался. - Трудно. - Ухмыльнулся. - Эй, а как я вам седой и лысый?
  - Класс! - Евгений стукнул его по плечу. - Отец, Алик то есть, отпал бы!
  - Алик...
  
  * * *
  
  - Марина не сдюжит таких объёмов работы! - возмутилась Настя. - А я с ними не дойду - сами знаете, какой из меня ходок.
  Марина с Валерием растерялись. Оля удивилась:
  - Вы что, необучаемы?
  - Не груби! - рассердилась Лидия.
  Юлька покачала головой.
  - Она хочет сказать, что мы уже всё умеем: и Связь, и Кольцо. Только подкачку Силы будет теперь вести тётя Настя, а не Светка, вот и всё!
  - Кто пойдёт? - спросил Дорофей, одобрительно мигнув девочкам.
  - Сначала - куда. Начинать надо с трёх деревьев, с моего участка, - сказал Степан. - То есть, простите, с участка Леона.
  - Почему?
  - Потому, что вышел я, а не Костя или Тигран. Понятно?
  - Да! - Светка засияла, - Он там лучше понимает изменения! Там рядом синие деревья! И тебя отдали!
  - Тогда идти должен я, - продолжил Степан. - Леон не ходит, а это Рубеж, без рейнджера нельзя. Согласны? Кто ещё, кроме Марины и Валерия?
  - Я? - напрягся Борис.
  - Тебе нельзя. - Лидия ласково положила руку ему на плечо. - Смерть Милки обязательно поставят в повестку Совета. Да, и никому из членов Совета нельзя. Валерий, ты должен выбрать замену: ты ведь заседаешь.
  - Давай Илью.
  - Напиши заявление. Я заверю.
  - Ну, бумагомаратели! - Степан закрутил головой. - Как бумага ещё не кончилась!
  - Кончается. Только для важных дел. Мы склад при лавке нашли, для школы. Там и карандаши и тетради. Ручки, конечно, сдохли: высохли.
  Гога задумался.
  - Баба Лидия! Дед Степан без нас не может: Слово! Я с ним пойду, а ты это... заседай.
  - Но ты же маленький!
  - А я с Олей. Пойдёшь, Оля?
  - И я! - заверещали остальные подростки.
  - Это Рубеж, - просто напомнил всем Степан.
  - Именно, - ребята переглянулись. Светка посмотрела на Дорофея. - А вы нас выдернете, если у вас что-нибудь не так, хорошо?
  - Когда? - спросил Дорофей. Всё сказано, что рассусоливать.
  - А пошли после обеда: к ночи дойдём, с утра начнём, - предложила
  Юлька. - Вещи собрать, и всё. Еду рейнджеры принесут - сообщите им, что мы идём, ладно? Ну, когда до другого участка дойдём. А на эти три дня возьмём еду с собой. Мы же сумконосящий отряд!
  - Мне надо с Василием поговорить, - сказал Степан. - А вещи? Лидия, ты можешь помочь мне собраться?
  - Да. - Лидия расстроилась. - Спешишь?
  
  * * *
  
  Лидия собирала вещи для Степана. Гога вертелся вокруг, мешал, и Степан взял его на руки. Лидия подняла голову.
  - Ой! Степан! Вы похожи. Васька твой внук, а не похож, а Гога похож!
  Степан подошёл к зеркалу посмотреть.
  - Да, действительно, похожи. Он тоже седой и лысый.
  Гога долго рассматривал отражение, а потом сказал:
  - Мы похожи тем, что оба тебя любим, баба Лидия.
  Лидия сжалась: удар в поддых. Степан спустил Гогу с рук и присел рядом на корточки.
  - Рубеж всегда Рубеж, Лидия. "Всегда уходишь навсегда", помнишь нашу присказку? Гога прав. Мы оба тебя любим. Вот сейчас, когда я вернулся, увидел Леона и Ваську, я понял, что несло меня к Вере: они, Лидия. Они рвались появиться в мир. А любил я, как оказалось, тебя. Для этого должно было пройти тридцать пять лет для тебя и "навсегда" для меня. Я вот ещё постарею, и ты бросишь Дорофея ради меня.
  - Но-но! - сказал Гога. - Нам всем и так хорошо.
  - Погуляй, - попросила Лидия. Гога с ворчанием ушёл.
  - Но, Степан, ты же молодой мужчина... Тебе будет нужна женщина. Может, развод? Совет войдёт в положение.
  Степан улыбнулся.
  - Пройдёт время, решится само. Никаких разводов! Я тебя люблю.
  Гога заглянул в дверь.
  - Так ты идёшь к Ваське? А то мои вещи тоже собирать надо, - ревниво сказал он Степану.
  Степан пошёл к Леону. К Ваське. Посмотреть, навестить, и - чем чёрт не шутит? - помочь?
  
  38. Университет
  
  Кормить людей
  
  - Я рада, что похожа на негритянку, - сказала Мария Филипповна, не садясь: небо было уж очень красивое. Так она и говорила, лёжа и смотря в небо. Звёзды... Иногда они падали.
  - Я тоже люблю негров. И тоже не всех. И мне с вами хорошо. Наверное, я бы тоже хотела сидеть у костра, у озера... Мне не довелось. Я всю жизнь провела в Москве. О чём мечтала, я имела. Я мечтала, чтобы много-много людей ели приготовленную мной еду, весело разговаривали... Помню те времена, когда мы ставили большие баки с бесплатным салатом из капусты и чаны с дрожжевым напитком, а хлеб просто стоял в вазочках на столах. Нищие студенты ели перед стипендией только это, и я всегда старалась, чтобы салат был самым вкусным моим блюдом. Да, и ещё студенты веселились! Это было радостно. Я любила, когда мои девочки шумели на кухне, мешали еду, резали. Когда привозили свежие, красивые продукты, а не эти мерзкие упаковки. Куски мяса... А! Что я говорю. Любила красивые блюда. Дома я не люблю готовить, да и не умела никогда: привыкла к сотням литров. Мужья мне попадались привередливые, любили вкусно поесть. А я домашнюю плиту ненавижу. Дома придумывала всякие наливки, настойки - чтобы и красиво, и вкусно. Любила много гостей - тогда трудилась, как на работе. Ну, и все мои радости кончились. Первый муж сбежал, второй спился на моих наливках - вот вам и мой грех! В столовой стало зябко, неуютно, дорого. Вместо простых блюд - эти упаковки, Пепси, дрянь хрустящая. Они её ели - дешевле, новее. А некоторые голодали: кофе с булочкой, или даже чай без сахара. И на суп не хватало. Глаза тоскливые! Потом студенты приободрились - зарабатывать вместо учёбы начали. Глаза тусклые, в холле разит марихуаной, от меня к дорогим буфетам перебрались. Грустные почти исчезли. И вообще, мало их стало. - Мария Филипповна зябко вздрогнула и натянула одеяло повыше. - Потом пошли дети богатых. Эти ко мне почти не захаживали. Девочки мои поувольнялись, разбежались в погоне за деньгами, а я тоже сбежала - на пенсию. Дома... Себя кормить - противно. Скучно. Жить незачем. А я - так: мечтала, что вернётся время, когда полный зал студентов порадуется моей еде. И, может быть, чтобы хватило мне когда-нибудь денег - созвать гостей. Чтобы людей было много, и радостных.
  Повисло тягостное молчание.
  - Но ведь нас не одна группа? - спросил Женя. - Ведь людей будет много?
  - Да. - Флёр обрадовалась идее. - Там Марии Филипповне наверняка найдётся, кого кормить. И костёр у озера...
  - Танганьики, - подтвердил Жюль. - Поедем туда, Мария Филипповна?
  А она заплакала.
  
  * * *
  
  - Я тоже любила готовить, - сказала целительница Медея - Та, Что В Брюках. - Дома. У меня большая семья... - Она сглотнула. - Была. Они все были страшно занятые, и домашнее хозяйство всегда было на мне. И ещё они всегда ездили на машинах, а вы знаете, как это опасно. А когда они набивались в одну машину и ехали все вместе, я сходила с ума. И придумывала себе спасение, цель в жизни, если их потеряю. У меня мозги такие: вечно проигрывают самое страшное, чтобы приготовить рецепт спасения. Ладно. Сижу на даче, в деревне, сын купил там дом, а они телеграфируют, что все едут. Вот, не сплю, психую, готовлю еду и придумываю. Сначала хотела пойти в хоспис. - Нет, кишка тонка. Тогда придумала брать чужих детей на дачу, учить их. А, неважно, языкам, музыке - это я могу. Тоже нет: вдруг несчастный случай. Чужие же! И придумала самое лучшее: я буду кормить в деревне алкоголиков. Там, в деревне, молодые мужчины остаются без жён - девочки убегают в город. Мужчины спиваются. Они почему-то больше верны селу, держатся за дом. А некоторые и не могут уехать - из бывших заключённых. Когда не пьют, трогательно занимаются домом, пытаются что-то растить... Потом запой - и всё. Они находят работу, зарабатывают, но... какой мужчина хозяин? Пропивают. Вот я и подумала: буду с них трезвых собирать деньги на еду и кормить обедами. Когда пьяные - на вынос. Трезвые - у меня. Может быть, им стало бы легче? Не знаю, мечта это, или нет, но я мечтала не только спастись от одиночества, но и чуть-чуть помочь одиноким.
  - Пьяницам? - поразился Роман.
  - Я же объяснила причину, - сказала Медея. - Скорее, жертвам. А целительство моё - так, метод заработка. По молодости влезла, а вылезти трудно.
  - Да нет, вы целитель, - заметил Илья. - Это ваша роль.
  
  
  
  39. Территория
  
  Бегемот
  
   Васька метался между родителями - Лидия не разрешила Симе вставать ещё пару дней, а Леон не ходил. Может быть, завтра приедет дед Вардан, а пока коров взяли на себя Виктор с Борисом. Но ведь и родители требовали ухода: умыть, накормить. Леон ругался и пробовал ходить на костылях, но еду готовить не мог.
   Визит Степана пришёлся на перерыв; обед Васька уже приготовил.
  - Уходим на твой Рубеж, - Степан уселся рядом с постелью Леона. Подумал и добавил:
  - Будь осторожен. Дорофея нужно защищать. Этот ваш Совет, по-моему, глупость какая-то. Подробности узнай у Лидии - некогда мне. Не страдай, мы ещё рванём. Дай мне Ваську на вынос, минут на двадцать.
  Сима с интересом разглядывала Степана. Некогда, Васька важнее. Как общаться с невесткой старше себя по возрасту, Степан ещё не придумал.
  - Нам с тобой знакомиться некогда, - сказал Степан Ваське, подумал: "Некогда - теперь моё главное слово?".
  - Жизнь бьёт ключом. Я ухожу на Рубеж, сам знаешь - то ли вернусь. Сначала тебе задание: ребята уходят со мной все. Может оказаться, что тебе одному выпадет задача вытаскивать старших. Дорофей здесь, Лидия, другие. Не знаю, что нас ждёт. Отца постарайся подправить скорее. Может быть, даже в Кольце - я Лидии скажу. Не здорово лишний раз играть с Кольцом, но Леон нам нужен на ходу.
  Степан глубоко вздохнул. Пора приступать к операции.
  - Теперь о нас с тобой. Ты - мой внук. Я подозреваю, что ты получил от меня одно свойство, от которого бог миловал Леона. Мы все - мясная порода, что ли. Очень уж много тела в нас. И у меня тело имеет одну неприятную особенность: когда мне плохо, когда я устал, или удивился, что-то несуразное или неожиданное случилось - оно берёт власть в свои руки. Кажется, это ты, а это - твоё тело. У тела желание: выжить, поесть, понаслаждаться - невзирая на то, что ты сам думаешь. И в такие моменты тело задавливает тебя своим весом. Я нашёл себе выход - я придумал Слово. Скажу Слово - душа услышит, вспомнит и вынырнет. Тело же спрячется. Хочешь, мы и тебе такое придумаем?
  Васька задумался. Может быть, и с ним так?
  - Давай.
  - Ну, тело выпирает своё "я", презирает других, хочет всех подавить... Как мы его назовём?
  - Бегемот!
  - Надо же! Я бы такого не придумал. Итак, если чувствуешь, что тебя несёт, что-то не так, ну, ты знаешь?
  - Знаю.
  - Говоришь себе "Бегемот". Тело обнаруживает, что его узнали, смущается и прячется. Нормально?
  - Да, - задумчиво сказал Васька. - Ты там, на Рубеже, выживи, пожалуйста. И девчонок с Гогой, и деда с бабой - защити. А я понял - "Бегемот".
  Степан ушёл. Васька смотрел ему вслед. Хороший дед. Умный.
  
  Мёртвый сезон
  
  Вот и проводили отряд к Рубежу. "Не знаю, наверное, плакать будешь", - вспомнила Лидия, вытирая глаза. Она плакала... Потому что не будет с ней Гоги, потому что только возник и ушёл Степан, потому что они расстаются с Отрядом на неопределённый срок. Она уже не мыслила себя без этой толпы людей, без верещания Светки, обстоятельности Юлии, въедливости Лёшки. Наконец, без Марины и Валерия. Провожать пришли почти все, и у всех было подавленное настроение. Теперь они разбежались по домам: так запускать обычные дела не годилось. Последнюю Историю Дорофей расскажет им сегодня ночью, после связи с отрядом. Всем расскажет: его сил хватало на трансляцию в любую точку Территории.
  Лидия усмехнулась: вспомнила, что провожать отряд пришёл и Виктор. Принёс Марине семена кервельной репы.
  - Ты их с собой возьми, - сказал он. - Карман не оттянут. На счастье.
  Лёшке дал подзатыльник и поцеловал в голову.
  - А ты, козлёнок, девиц постереги. И Гогу.
  Разве это Виктор? У него даже зубы не болят! Трансформация.
  В доме пусто и уныло. Дорофей пошёл копать картошку. Лидия слонялась по дому, безвольно перебирая воспоминания, ожидая чего-то страшного. И дождалась: приехала гонец с сухой запиской от председателя Совета Саши, мужа Малики. Совет назначен на завтра! Без консультации с Лидией! И Малика ни о чём не знала? Это ново. Саша постепенно выходил из берегов, но чтобы так? Это - Гера с Валей. Значит, грядёт битва. Особенно если учесть, что повестку дня не прислали. Ей! Секретарю! Ничего нельзя рассчитать. Лидия уныло застыла. А! Обойдётся. Спасибо, Зина, за хорошее слово: обойдётся.
  Лидия взяла корзину, лопату, и пошла к Дорофею в поле. Мёртвый сезон.
  
  40. Университет
  
  За тех, кому нужно
  
  - Я был гитаристом, - сказал молодой парень из магов. - Я ухлопал на это уйму времени - от пятнадцати до... Ну, скажем, двадцати одного. Группа была для меня всем: и отцом, и матерью, и домом родным. Вы знаете, как мы
  живём? Дом - проходной двор, кто хочет приходит, кого хочет приводит. Кто-то пьёт, кто-то играет. Репетиции в школах и подвалах, попытки обить квартиру звукоизоляцией, по бедности - яичными коробками... Песни писали сами. Музыка своя, стихи свои. Эпатировали понемногу, но и кое-что хорошее было, только не танцевальное. Годы прошли, а свои фразы узнаю у тех, кто был на наших концертах. Вот пою, а они, из зала, выскочили плясать, но никак - ритм сложный. Тогда один парень с рюкзачком, смешной такой, вышел в круг, закачался, ритм взял и пошёл плясать. А слова - не для танцев! Нельзя под них корёжиться. За ним другие потянулись - раскачал, зажёг. После концерта переругались мы с группой: почти все хотели писать лёгкую музыку. Тот, с рюкзачком, диск жокеем потом преуспевал... Всё верно, было в нём что-то. А я ушёл, всё бросил. Очень уж любил, полумер не признавал. Так духу и не хватило писать дальше. Но я мечтал! Мечтал, чтобы люди умели различать, где танцы, а где - крик души, чтобы была настоящая музыка и нормальные слова. Не для дискотек и беснования, а для Слушания. Сам я стал петь только в душе. Себе. Очень больно, когда поёшь не тем, кому нужно.
  Он замолчал.
  - Так выпьем же за тех, кому нужно: пусть они будут. - И пожилой грузин глотнул воды из бутылки.
  - Ты не обижайся, Певец. Ты тоже кричал в пустоте. Как, я думаю, все мы. Знаете, о чём кричал я? - Люди! - кричал я, - Что вы делаете со своими детьми? Что вы запихиваете им в головы? Разве можно так корёжить мозг? Математика. Не наука - метод мышления. Впихнём её с первого до последнего класса. Язык! Да, мы все должны говорить правильно, но для этого надо читать, а не зубрить правила с утра до ночи! А Природу, Мать-Природу, науки естественные, запихивают, извините, в задницу! Как же! Деньги считать и красиво лгать - это науки для человека. А Природа - она что? Так, с неё лишних денег не выдоишь, уже на пределе. Историю свою учим от царя Гороха: наука управлять! Пять часов в неделю дурости наших предков. Не выборочно - подряд: дурость первая, вторая, третья в таком-то году июле месяце. - Он глотнул ещё воды и отбросил бутылку. Для любопытствующих пояснил: - Последняя!.. - и продолжил:
  - Экологию ввели. Я обрадовался. Нет! Теперь главная экология - человека. Кто ему жить мешает. Ладно, желчь из меня опять полезла. Я мечтаю, чтобы мы с вами перестали быть царями природы, а стали - её сыновьями. Всё. Хочу в Систему, как многоуважаемый Фёдор. Понимаете, хочу в подчинённое, но верное положение: не верю, что даже золотой кирпич может стать царём кирпичного дома.
  Илья попросил у мага гитару.
  - Я спою? - сказал он. - Без претензий? Вот это - первый, а вот - второй, а это - третий, три аккорда? Ты меня простишь?
  Маг молча дал гитару, Илья перебрал струны.
  
  "Тот, кто в среду рождён, тот, наверно, рождён для любви...
  Только сложно сказать, к сожаленью, к кому и когда.
  Я люблю, когда в день мой рожденья поют соловьи
  И зелёную сень отражает живая вода.
  
  Только путь мой тяжёл и нелеп, несуразен всегда...
  И желанная пристань в тумане, едва ль доберётся к ней плот,
  Только льётся с небес и течёт неживая вода,
  Спит соловушко мой беспробудно у мёртвых болот.
  
  Проползая сквозь тлен, обдираю с себя скорлупу
  Потаённых надежд, не застёгнутых наверняка.
  Семенам всем конец, засеваю на гряды крупу.
  Не взойдет? - Не взойдет! Зато видимость дела пока".
  
  - Я писатель, - сказал он, отложив гитару. - И я столкнулся с тем, что не могу писать. То есть, могу - в стол. То, что я хочу, не поймут и не издадут, а то, что издадут - крупа. Не взойдёт. Эту песню я написал давно. А сейчас... я мечтаю. О пристани, соловьях и живых болотах. Моя крупа собирает потерянную за жизнь скорлупу - и становится семенем. Спасибо вам...
  - Знаете, что происходит в засухи - эти, летние, когда выжигает солнцем все луга? - спросила травница Вера, прервав тишину: никто не рисковал её нарушить уже пару минут. - Илья, наверное, не знает, но почувствовал правильно. Сначала луговые травы прижимаются к лесам, пристраиваются на опушках. Потом, когда сгорает и трава леса, все ищут спасения на болотах: и лесные и луговые травы, и птицы, и звери. Мы осушили болота, их стало значительно меньше, чем когда-то было. И вот, на тех крошечных пятачках, что остались, кишмя кишит жизнь - и исконно болотная, и та, что ищет в болотах спасения. Охотникам рай: ходить в поисках добычи не надо, только стреляй. Вандалам рай: они поджигают полусухой торф. И висит торфяной дым, бегут животные, ужата в ужасе ползут километры по выжженным лугам к реке. Река - это уже последнее спасение. Болото - колыбель. Там такая красота! Подушки белого сфагнума, багульник, голубика, сосенки маленькие, ивки, берёзки мне по колено. Во мху - росянки, ждут насекомых: сядет комар - хлопнет ресницами, съест. Клюква! Она незрелая красивее. И когда цветёт - цветочки-балеринки. А в воде - ирисы наши, русские, жёлтые - касатики. Во мху торчат подберёзовики. Длинная ножка в мох врастёт, и не оторвёшь: за грибом мох потянется. Как я люблю болота! Этот хмырь про меня песню пел: я - водяной. И лягушек пучеглазых люблю. Пусть там у нас болота будут, а? - Вера вздрогнула и прошептала: "А, Аркаша? Где ты там, Спорыш?". Прошептала - и сама удивилась: о чём это?
  - А ты закрой глаза, Вера, и представь. Всё-всё, что вспомнишь. Может, твои воспоминания важны, и болота красивее будут, - посоветовала Флёр.
  - А лес? - хором спросили Миша с Марией.
  - Может, сначала что-нибудь расскажете?
  - Погодите! А достижения человечества, памятники архитектуры? - спросил Роман.
  - Не знаю. Правда, не знаю. С них-то и начиналось Потребление? - Флёр потянулась к магу за гитарой. - Я продолжу, Илья? Один куплет. Мой. Возможно, неверный. Пою? - Она взяла гитару.
  
  "Доживу ли, дождусь ли, дотянется ль тонкая нить
  До живого вокруг, до Вселенной в сердцах у детей?
  Не дано мне, как жаль, белый шёлковый кокон довить...
  В нём весь мир уместился б, но что-то в нём мало людей...".
  
  - Нас будет достаточно много для Марии Филипповны, но мало. Мало! - продолжила Флёр. - Может быть, нам предстоит расставание: Жюль на Танганьику: вон, он глаза закрыл, вспоминает; Вера - на болота. Может быть, мы вместе только эти дни, а потом разлетимся кто куда.
  - А ты? - спросила Мария.
  - А я - то, что вас соединило. Если сохраните Связи, если полюбите друг друга, и я буду - то здесь, то там. Везде, где вы окажетесь. Только позовите.
  - Будем песни петь со мной в горах, - сказал грузин. - И Илью с Певцом-собратом призовём...
  - И за травами в болота... - прошептала Вера.
  - И за травами. Обязательно.
  - А мы узнаем друг друга? - неожиданно спросил Женя.
  - Не знаю. Разве души забывают?
  - А ты изменишься.
  - Не знаю. Наверное, да. Я - да. Слишком много сил ушло.
  - Как же я тебя приглашу - не зная, кого? - расстроился грузин.
  - А когда ты будешь петь песни с друзьями в горах - будешь знать: там, среди них, и Илья, и Певец, и я... и кого ты ещё пригласишь.
  - Вы её по мне узнаете. - Мигель проснулся. - Она всегда будет со мной.
  - А ты как её узнаешь? - улыбнулся грузин. - По любви?
  - По любви. Я её всегда знаю, - подтвердил Мигель.
  
  41. Территория
  
  Золотой фонд
  
  После вала событий ждущий режим - нагрузка чудовищная. День тёк, как клей Валерия - только морщился, но не вытекал. Картошку выкопали. По крайней мере, ту, на которую хватило сил. Теперь валялись на кроватях, глядя в потолок.
  - Дорофей. Степан просил вылечить Леона в Кольце. Он почему-то сильно беспокоится. И надо привести в порядок Зину. С её-то ролью, и не в форме! Что с ней завтра будет? Илья второй день при ней, даже Олю не провожал.
  - Ну, где же мы возьмём Костю, если они ничего не нашли? Надежды тоже, знаешь, не должны выходить за границы реалий. Это ей наука. Милка, наверное, и вправду ухудшила положение. Погоди! Транслирует Степан. Слушай!
  Отряд по дороге заглянул к дереву, ведь вчера его оставили без присмотра. Степан транслировал, что ситуация там не изменилась. Листья пока активности не проявляли и покорно лежали под слоем клея; не изменилось и место разрыва.
  Узнав о завтрашнем Совете, Отряд разволновался: ведь Валерий отлично знал порядок и сразу сообразил, что Саша что-то замышляет. Договорились не придерживаться времени трансляции, а передавать все новости сразу.
  А ещё - Гоге жал лапоть, Степан был в растерянности, но Валерий что-то там сделал. Лидия не знала - смеяться или плакать: дерево, Совет, и - обыденные вести из Отряда! На душе сразу полегчало.
  
  * * *
  
  Дерево. Размножилось, дрянь этакая. Три уже, вместо одного. Нет времени. Надо спешить, не тянуть, собирать всех поскорее. И, главное, ничего не сделаешь - это уже им неподвластно. Так. Не можешь - забудь. Другое важнее. Отряд. То, что сделаем завтра. Дети.
  Да! Гога гигант. Это же надо - восемь часов ходьбы наравне со взрослыми! Ну и мышцы у младенца. Правда, они похожи. Уж не родил ли Степан и кого-нибудь из Гогиных родителей? Он усмехнулся. Не было этого. Однолюб. Вернее, однорожденец. А люб? - тоже одно. Как он так запутался тогда? Бедная Лида. Да, но ведь и она любила Алика. А потеряла Степана... и тоже поняла, что не Алика? Неужели нужно терять, чтобы разобраться?
   Какая-то путаница у всех у них с любовью. Вот Светка, дитя глазастое. Влюблено! В Дорофея, старца немощного. Или мощного? - Мощного. Платье нацепила в образе, с блёстками, как в кино! Кто же ей это платье транслировал? Кино-то не про них? Сейчас одна в бой рвётся: считает, что опасно. И рвётся. Бой-девица.
  И Юлька. Зубастая - не могу! А как что скажет - в яблочко. Хорошие дети. Алексей, тот с ушами, как чебурашка. Вроде у Виктора не такие? Но уши! Всё слышит, везде нос сунет и раскопает что-нибудь. Не чебурашка, а фокстерьер.
  А старушка Марина, тихоня? "Виктор - мой!", и так уверенно, твёрдо. На груди листик светится - магическая женщина. Валерий? - Как был, так и остался. Дитя малое. Но - счастливое! Не нудит, не бесится - рвётся в бой. Радость-то какая! Может, и он с ними, вот так вот, счастливым и с талантом окажется?
  Степан остановился. Всё. Рубеж. Вахта начинается. Думать нежелательно: внимать надо. Темно. Подаём назад. Привал. Вольно.
  Первая ночь - без подкачки: Марина полна сил, сегодня только беседы и История.
  - Степан, - транслирует Лидия. - Я после Дорофея могу до утра дать начало Истории для тебя и Васьки. Ты спи, во сне примешь. Ты как?
  - Давай. Только всё разом, время жмёт, чую. И транслируй завтра все опасные места заседания. Если что - уведу ребят с тропы и лесом напрямик. Дойдем, правда, только через восемь часов. Лидия! Я боюсь! Ваша демократия - бред!
  - Мы всё-таки тут большой толпой. И многие - члены Совета.
  - Карьеристы.
  - Ага. Всё. Целую. Другие рвутся. А я с Гогой поговорю - у него узкий канал.
  - И я целую, Лидия, и люблю!
  - Хватит нежности разводить на широкой полосе, - Дорофей ухитрился придать скрипучесть своему трансголосу. - Рассказывай.
  - Пришли. Темно. Едим. Всё.
  - Хороший доклад. Ложитесь, через пару часов транслирую. Целую. И люблю.
  - Кого?
  - Вас. И вас. И вас. Отдавай полосу: родители с дедами затоптали.
  - Всё. Поговорили. Поели. И легли спать. День окончен, целую, Степан.
  
  * * *
  
  Степан лукавил: он хотел поговорить с детьми. После ужина те загрустили - ведь они впервые были так далеко от родителей, да ещё расстались надолго. Тут и восторг приключений не помогал.
  Он лёг на спину. Прозрачно-чёрное небо. Луна заливает поляну ярким светом. Звёзды... Если смотреть над верхушками деревьев, Луна не так мешает. Ах, какие звёзды! "Падает снег на пляж, и кружатся листья. О, колдовской мираж, взмах волшебной кисти... Свет звёзд. Радуги живой мост..." - напел он.
  - Что это? - Светка вскочила.
  - Это? Разве не знаете? Это Золотой Фонд Дорофея. Он вам не пел? Под гитару?
  - Нет, - прошептала Светка.
  - А родители? Неужели не вспоминали его песни? Он же нам и свои песни пел. На каждое событие - песню.
  Марина засияла.
  - А Валерий пел! Он и сейчас мне иногда поёт.
  - И дедушка пел, когда бабушки не было дома, - сказала Светка. - А папа не поёт.
  Гога меланхолично разглядывал свою ногу. Опять стёр! Степан ухватился за идею.
  - Дорофей, увидев Гогу, спел бы: "Товарищ, товарищ, болять мои раны, болять мои раны в глыбоке ... одна заживаеть, другая нарываеть, а третия заныла... в боке".
  Ребята захихикали.
  - Вот! Сейчас я вам расскажу, как Дорофей уговаривал нас... Гога, заткни уши! - повременить с любовью. Ну, то есть, с физической близостью. Ведь мы вам постановили границу в шестнадцать, да?
  Юлька кивнула.
  - А нам уже было по пятнадцать! И Дорофей объяснил, что должен по книгам разобраться с родами - он их никогда не принимал. Разбирались они с Лидией, а нам было велено хранить чистоту. Боялся Дорофей, что погубим девчонок родами. И, чтобы нас развеселить, песню спел, про Джона Грея и Кэт. Знаете?
   Ребята не знали, пришлось исполнять.
   Светка фыркнула.
  - И как, до каких лет вы хранили?
  - До двадцати, - серьёзно сказал Степан. - Некоторые - много дольше. Пока Лидия с Дорофеем не попринимали кучу телят и козлят.
  Марина задумчиво кивнула.
  - Только Вардан с Верой рискнули. Как Дорофей волновался вокруг
  Ивана! Как распевал потом с ним на руках, помнишь: "Очаговательнай носочек, так изячно вздёгнутай, подагю я вам платочек, аккугатно свёгнутай!".
  Степан повернулся к Марине с Валерием.
  - Как же вы его потеряли? Как уничтожили такую радость? Что вы с ним сделали, друзья мои, за эти годы?
  Светка, плача, кинулась ему на шею. В голове раздался шепот Лидии: "Я люблю тебя, Степан!". Она говорила на широкой полосе, и ребята засмущались. Кто безобразничал с трансляцией Лидии? Конечно, дети! Степан встряхнулся: знай наших! - и транслировал ей узким лучом: "Милая... Я люблю тебя. На Рубеже стою яа... с гитарою!".
  - Так, внуки наши, - ухмыльнулся он детям. - Я, старый седой человек, хочу, чтобы вы знали Дорофея. Открываю вечер песни Дорофея и его Золотого Фонда. Гитары нет. Зато есть Валерий и Марина. Рубеж потерпит. Поём.
  Засиделись долго, почти до трансляции Дорофея. Когда ребята улеглись, Марина сказала:
  - А знаешь, ведь у него не осталось тем для песен. Как-то получилось, что, нарожав, все стали сами с усами. А он, как бы, старый. Его оберегали. Он вообще не знал наших проблем. А радости пригребали. Себе.
  - Боже! - выдохнул Степан. - Какие же вы старые идиоты!
  
  42. Университет
  
  Мыслью и словом
  
  - А если я тебя приглашу, и Певец, и Жюль - и все в одно время? - приставал Женя.
  Миша приоткрыл один глаз.
  - В кишки лезешь? Сказано - будет, значит будет.
  - Растроится? - Женя весь извертелся.
  - А может, так Система твой узел повернёт, что не выйдет у тебя вместе с кем-то её пригласить? - величественно влез Фёдор.
  - Именно, - хмыкнул Миша.
  - Слушайте! - ахнула Мария. - Мы что же, поодиночке бродить будем? Я в лесу, Миша - в другом, Вера на болоте?
  - Ну, Мария, ты у нас паникёрша. - Миша совсем проснулся. - Если тебе из миллиона никто не приглянется, чтобы жить с ним вместе, сиди в своём лесу.
  - А может, приглянется, а он степи любит?
  - Эй! Ты вышла замуж за охотника?
  - Нет, а что? Откуда ты знаешь?
  - Не знаю, а допускаю. Так вот, найдётся и в твоём лесу натуралист, а не охотник. Ясно? И вообще, мы устремились мыслью в Эмпиреи. Вот это всё - на воде вилами писано.
  - Зато красиво, - высказался Илья.
  - Тогда вилы наперевес, пишите дальше. Я посплю. - Миша повернулся на другой бок.
  - А может, попробуем всё-таки описать свою Землю? - предложила Флёр. - Мыслью - это хорошо. Но, может быть, Мыслью и Словом? Кто там хотел про леса?
  Они говорили о лесах: каждый - о своём, любимом уголке. Каждый - о своём, любимом времени года. Они вспомнили реки, и горы, и озёра. И утро, и день, и вечер. Вспомнили ночь - их ночь уже подходила к концу.
  - Дальше! - сказала Флёр.
  Степи, пустыни, острова потянулись из их воспоминаний... Забрезжил рассвет.
  - Сделали! - закричала Мария, вскочив на ноги. Нефритовый листок на её груди испускал зелёное сияние, зелёный луч прорéзал розовый восход, чиркнул по облакам...
  - Зелёный луч - это же вредно? - испугался Роман.
  - Тебе вредно восприятие? - спросил сонный Миша.
  
  
  
  
  43. Территория
  
  Совет
  
  Отряд начал работу рано: выспались хорошо, несмотря на неожиданно холодную ночь, и после завтрака собрались быстро. Степан с детьми размечал полосу, притаптывая высокую траву, Марина ставила барьер. За один раз ей удавалось не больше десяти метров барьера ужаса. Валерий опекал Марину, останавливал её, когда она уставала. А Юлька-то предполагала, что им предстоит просто пешая прогулка по Рубежу! Такими темпами барьер придётся ставить всю жизнь. Не похоже было, что Марина выдержит день работы: по прикидкам Степана, к полудню они прочно встанут, сделав не более трёхсот метров барьера. А сколько времени он продержится? Вряд ли эта конструкция живёт долго. Что же, так и придётся Марине жить на Рубеже? Идея оказалась непродуктивной. Марина, занятая медитацией, похоже, ещё не поняла, но Валерий и дети уже выразительно поглядывали на Степана.
  Да, Рубеж - структура более высокого порядка. Им, пожалуй, не удастся его защитить: как может муха защитить слона? У Рубежа было душно, как всегда: там не бывало ветров. Пот заливал глаза, сильно пахла потревоженная полынь, кружилась голова... Гога с Лёшкой остались со Степаном, упорно продолжая работу, но девочки уже устали и Степан отправил их посидеть под сосенками близкого леса. Марина быстро рассеивалась.
  - Может, хватит? - взмолился Валерий. - Ты, Марина, всё равно никак не можешь сосредоточиться.
  - Естественно! Я-то, в отличие от всех вас, была на том Совете, когда Руфина свергала Дорофея! Я боюсь! Как я могу сосредоточиться? Пройдёт Совет, тогда и оценим, сможем ли одолеть этот барьер - кажется, я не справляюсь.
  Да, больше всего их сегодня волновал Совет. Известия от Лидии были неутешительными. Публика, на которую она рассчитывала, практически отсутствовала: и Совет собрали не вовремя, да ещё сезон сбора урожая. Правда, явились все, живущие поблизости. Разумеется, Гера с Валей. Пришли близняшки Зины с мужьями, Виктор, Анна, ну и, конечно, все наличные представители Кольца.
  Камилла пришла с Руфиной. А за Руфиной потянулось молодое поколение Пограничья. Лидия знала их только в лицо, ведь второе поколение было наперечёт, но она не представляла себе их человеческих качеств: Пограничье было слишком далеко от её медвежьего угла, и её визиты туда ограничивались только контактами с роженицами. Лечил их Дорофей, но в последние годы редко кто из жителей Пограничья обращался к нему за помощью. Алькин Рубеж! Сейчас там царствует Руфина.
  Совет никогда не длился меньше двенадцати часов: уныло разбирали массу дел, регистрировали изменения в семьях, вносили данные об урожае, готовили карту обмена товарами. Сегодня эти дела всё тянулись и тянулись. До полудня о событиях на Рубеже и гибели людей не было сказано ни слова. Совет вёл сам Саша, посадив Лидию писать протокол. Это тоже было необычно: Саша всегда дремал, просыпаясь лишь для голосования, а протокол вела Малика.
  Обеспокоенные Степан и Валерий потребовали, чтобы Лидия транслировала всё.
  - Ну как? - рассеянно транслировала Лидия. - Я не многостаночник. Мне вести протокол и ещё давать вам комментарии?
  Вмешалась Юлька: влезла в полосу и передала:
  - Баба Лидия. Не надо комментариев. Не надо пересказ. Ты включи трансляцию там, где дремлешь, и давай всё подряд, без слов, не думая. Поверь, получится, мы с Лёшкой вчера репетировали.
  Степан догадался и погрозил им пальцем: вот кто вчера хулиганил с трансляцией Лидии!
  И теперь отряд с радостью забросил работу, расселся на поляне и принимал прямую трансляцию.
  - Это же надо! - восхитился Степан. - Телевизор! И никаких тебе башен, кабелей и начальства.
  Изображение иногда мигало. Сначала Степан думал, что Лидия отвлекается, но что-то напомнило ему прошлые годы... Вырезались куски заседания!
  - Э! Лидия! Цензуру брось!
  - Ну зачем вам глупости?
  - Нам надо видеть всё.
  - Перестань, у вас свои дела.
  - Так. Если будешь вырезать, уйду в Рубеж! - Степан нарочно вызывал в себе истерическое состояние, чтобы добиться опасных обертонов в трансляции.
  В результате Лидия испугалась.
  - Ты с ума сошёл!
  - Я? Если я тебе не нужен в такой трудный момент, если ты скрываешь от меня что-то - от меня, мужа! - как пришёл, так и уйду. Мне тут делать нечего. Вернусь к правнукам - может, им сгожусь.
  - Ну, шуточки у тебя! - Лидия продолжила трансляцию.
  Гога дёрнул Степана за руку:
  - Командированный?
  Степан усмехнулся.
  - Нет. Это называется "блеф" - когда врёшь с таким видом, что нельзя понять, правда это или ложь.
  - Угу. Блеф. Короткое слово.
  Юлька набычилась.
  - Ну, что надулась, как мышь на крупу? - спросил Степан.
  - Если в трансляцию ты ложь будешь втискивать, да ещё и эмоции подделывать, то никому эта трансляция не нужна! Брехун!
  - Ну, Юлька, разве ты не почувствовала, что я вру?
  - Почувствовала. Только зачем это чувствовать? Это надо твёрдо знать: что ты не врёшь. Я тебе фильтр поставлю, как Лёшке.
  - Лёшка! Какой такой фильтр?
  - Глушилку, - Лёшка смущенно улыбнулся. - Юлька мою трансляцию пропускает через себя, а если я вру - глушит. И вы меня не слышите.
  - Нет! - Гога рассердился. - Тебе, Юлька, только дай, ты всех первой слушать будешь. Пусть сам себе фильтр будет. Транслируй не думая, дед Степан. Тогда ложь не пройдёт через тебя самого - вот тебе и фильтр. А то - глушилка!
  "Сколько же тебе лет, Гога?" - подумал Степан.
  - Глушить - тоже ложь, если вдуматься, - заметил Валерий. - Неполная информация, Юля, тоже ложь. Если Лёшка врун, а мы этого не знаем, мы имеем о нём неполную информацию. Лёшка, ты всё ещё врешь?
  - Да зачем?
  - Вот именно. Юля, отбой. Убирай свою глушилку, Лёшка вырос.
  Трансляция больше не прерывалась. Невероятно скучное заседание навевало дрёму. Решили дежурить на трансляции по очереди, и, разумеется, первая очередь досталась Марине: уж очень весело хихикали девчонки под соснами. Валерий со Степаном переглянулись и прислушались. До них доносились отдельные фразы.
  - А я говорю, это и есть наше время.
  - Ну, прикинь, операция "Ограбление", как в квартире Делла, помнишь?
  - А я то со своим огнём что?
  - Трубка? - Они взорвались смехом.
  Что за дела? Мужчины подошли: как это - смеются, а без них? Вскоре оторвали от передачи даже Марину, хохотали и выдвигали всё новые предложения.
  - Блеф? - спросил Гога.
  - Нет, такое называется "фарс" - когда что-то очень серьёзное превращают в потеху, чтобы показать, что такая серьёзность глупа.
  - Ага. Фарс. Тоже короткое слово.
  
  * * *
  
  - А теперь перейдём к чрезвычайному событию - факту гибели людей на территории охраны Леона, - провозгласил Саша. - К нам поступили заявления от родителей Павла - Аркадия и Оксаны, и от родителей Сергея - Дмитрия и Елены.
  - Эти события станут яснее, если мы рассмотрим сначала гибель... самоубийство моей дочери, - сказал Борис. - А также покушение на насилие.
  - И моё заявление о краже и уничтожении скота, - добавил Виктор.
  - Мы рассмотрим всё в том порядке, который считаем нужным. Чрезвычайное происшествие в лесу относится к категории "убийство".
  В зале зашумели.
  - Но, конечно, самоубийство, кража и вандализм на том же участке, причём все события впервые в нашей истории... - Саша поморщился. - Вы сами понимаете, что нам придётся много работать! И то, что Леон не смог придти, только осложняет работу.
  - Вы забыли ещё одно убийство - Дашу! - выскочила Валя. - На наших глазах погибла целая семья, и всё из-за сборища, организованного Дорофеем.
  - А кто входит в его состав? - поинтересовался Саша, мельком взглянув на Малику.
  Валя перечислила всех, кроме Степана, о котором ещё не знала, и Василия.
  - И Леон. Так, так. - Покачал головой Саша.
  - А не проще ли прежде выслушать мой рассказ, нежели разбирать события, причины которых вы не понимаете? - спросил Дорофей, слегка привстав с места.
  - Он вам расскажет, - звенящий голос Руфины прорезал тишину замершего в ожидании зала. - Он вам так расскажет, что скоро всех нас перебьют. Мало было жертв на Рубеже, моего Алика... - Руфина всхлипнула, - теперь он заграбастал моего сына, невестку и внучку!
  - И меня! - решительно загудел Васька, стоявший в проходе. - Меня вы забыли. Я тоже с отцом и дедом Дорофеем.
  - Бедный мальчик! Его третировали, над ним издевались, толкнули на насилие и убийство Даши, от него потом все отказались, а он всё равно к ним рвётся! - зарыдала Валя. - Вы видите, какой это гипноз. Эта секта отбирает у нас детей, внуков, превращает их в ненормальных...
  Компания вокруг Руфины зашепталась. Ирка и Инка взялись за руки, обняв Зину. Та смотрела на Валю с ужасом.
  - В чём они ненормальны? - спросил Саша. - Остальные, не Вася. Сын Леона, кажется?
  - Они мнят себя богами! - вступила Камилла. - А сами нарушают все наши законы. Зина соблазнила моего мужа! И это после всего, что я ей сделала. - Камилла села, прикрыв глаза рукой. Избыток чувств. Валя обняла подругу, шепча слова утешения.
  - Дорофей с Лидией сожительствуют в незарегистрированном браке, - высказался Гера, - и втянули в свои брачные игры моего внука Гогу.
  - Вы видите, - протянул Саша, обращаясь к Дорофею, - свидетельства о вас не позволяют нам считать вас надёжным источником.
  - Ты считал его надёжным источником, когда он спасал тебя, кормил, учил и женил! - рассердилась Малика.
  - Прошлые заслуги не искупают преступлений, Малика, - мягко сказал Саша. - И ты не можешь выступать как член Совета, являясь членом секты, обвиняемой в тяжких преступлениях. Лидия и Евгений, прошу вас также покинуть президиум. Членов Совета мы кооптируем согласно поступившим ранее предложениям. Илья не может заменять Валерия - оба являются членами секты. Прошу Илью пересесть в зал. Ещё одного члена Совета мы введём дополнительно.
  Естественно, в Совет вошли Гера, Валя, Руфина и один парень из Пограничья.
  - А где перечисленные здесь дети? - вопросил Саша.
  Вскипела Настя.
  - Они, пока вы здесь окончательно теряете разум, защищают Рубеж.
  - Одни? - завизжала Валя. - Там мой внук?
  
  Принцип листа
  
  Дорофей откинулся на спинку кресла. Хотелось курить... Всё противно.
  Спускаясь в зал, Евгений и Малика искали его глазами. Глазами Алика. Глазами... Флёр?!
  Мы проиграли свой бой, - говорили их глаза. - Мы проиграли простой человеческий бой, потому что мы - уже не они. Твоя очередь, Дорофей. Пора. Пора выигрывать.
  Время! Оно неудержимо выжимает какое-то решение. Он, постоянно окружённый людьми, не выспавшийся, подгоняемый Временем, вдруг снова оказался один. Один перед Временем.
  "Что я делаю здесь? - думал он. - Что мы все делаем здесь? Ведь ясно было, что предстоит судилище. Зачем мы потянулись сюда? Доказывать, какие мы хорошие? Завоёвывать позиции? Искать поддержки? У кого? У Камиллы, Руфины, Саши, Геры, Вали?
  Гера с Валей... Пришедшие на зов. Они всегда были так пластичны, так легко схватывали идеи на свой собственный чистый лист... И так агрессивны сейчас, когда им выгодно примкнуть к Руфине? Как пластилин, из которого можно вылепить и мудрого слона, и страшного крокодила... Но оба потекут на печке. Аморфность. Пустота. Гогины туда-сюда. НЕ ХАОС!!
  Алик! Я разгадал принцип синего листа! Хаос не играет честно - он агрессивен. Он врывается к нам в чужой форме пластилиновыми деревьями. У них, деревьев, даже листья зелёные. Листья даже поначалу не светятся в темноте! Ждут жертвы. Их цель - съесть всё, что прилетит, приползёт, прискачет - само! - к ним в объятия. И тогда начинается свечение, довольство собой прорывается в мир, кричит синим светом: вот я, Хаос. Я - съел!
  Спасибо Лёшке и Юльке. Дерево - не Хаос. Оно - рука Хаоса.
  Степан сыграл свою опасную роль, как и боялась Оля. Он, моё прошлое, доверчив. Он был так счастлив, что Рубеж его отпустил, что возомнил Хаос честным игроком, стал считать ходы... Сбил нас с того, к чему мы уже было подошли.
  Вот зачем Совет. Валя с Герой сыграли свою положительную роль: закрыли брешь. Уничтожили Стёпино доверие.
  И я, старый дурень, проникся нежными чувствами к Рубежу, и почему-то объединил его с синими деревьями. Раз около него - значит, его порождение. А это - прорыв! Прорыв нашей скорлупы, трогательно скрывающей нас от ужаса Хаоса. Тот разбил её и залез сюда пластилиновыми руками. Юлькин водолаз...
  Степана отпустил Рубеж. Семью Сергея съел Хаос. Он открыл рот Аморфа и дождался... У Аморфа всегда открыт рот.
  Сейчас я сижу на втором своём судилище. Так похоже на первое... Будто бы и не было этих десяти лет. Изменился только я - я теперь не один.
  Какая-то память... Дежавю. Иногда я лежал ничком, иногда меня держали за руки, иногда был скован цепями. Но всегда я сам летел на этот неправый суд, чтобы принести себя в жертву. Чтобы Хаос съел и засветился синим. Зачем? - Просто потому, что у меня были неверные приоритеты. Я не понимал, что всего важнее - мои Ученики. Моё Кольцо, собравшееся и сплотившееся вокруг! Я считал, что пластилиновое дерево может обрасти зелёными листьями, если ему долго говорить о любви... Аморфу! Я считал себя богом, если лез в такие дела. Это известно всем нам - мы не боги!
  Жертвовал я не собой. То есть, не только собой. Я отдавал глупую идею воспитать Аморфа в руки Кольца. И умирал. Всегда - в муках. А Кольцо распадалось без Певца, Ученики бились в одиночку, погибали, вопия в пустыне - и сами шли к пластилиновому дереву, даря жертву. И Синий свет сиял всё сильнее. Этап за Этапом я лишал Учеников Перехода, оставляя всё как есть. Потому, что хотел быть богом, что бы я там не говорил.
  Сейчас я понял. Наверное, поздновато. Я не желаю больше быть жертвой! Я знаю, что такая жертва - это море еды для Хаоса, а он рушит наш Мир, наше будущее, нашу Любовь. Я настолько врос в жертвенность, что теперь не знаю, что делать. Надо уходить. Как? - Не знаю.
  Но, Алик, принцип я решил. Прими его, как память о тебе".
  Дорофей выплыл на поверхность сознания. Решение принято - пора действовать. И он Запел. Ученики должны быть вместе - все, без исключения!
  
  * * *
  
  В лесу, вдалеке, оторвался приклеенный лист. Резким порывом ветра его понесло к центру Территории. Ближе, ближе. К людям, на опушку.
  Рита осиротела: Фёдор ушёл.
  
  
  
  
  
  Феерия
  
  Отряду надоело. Пора начинать операцию. Ясно, что на Совете будет всё хуже и хуже. Если бы они заранее не придумали своё вступление на арену событий, как бы они растерялись сейчас? Молодцы девчонки!
  Они уже разбились на группы, когда в трансляцию Лидии вплыло лицо Дорофея. Он Пел! Теперь - и вправду пора.
  - Ты уверена, что сможешь? - в последний раз спросила Марина Ольгу.
  - Угу. - Оля закрыла глаза. - Только не садитесь - пролетите сквозь стул. Или... - она прыснула, - как хотите! Готово!
  Зал загудел: в президиуме появился из воздуха Валерий.
  - Я тут кое-что пропустил, - пробасил он, нависая над Сашей. - С какой стати я должен покинуть Совет? Кто ты, собственно, такой, чтобы меня из него вытряхивать?
  Марина возникла над полом, огляделась и плавно опустилась на пол.
  - Дети в порядке, под нашим присмотром, - сказала она, величественно откинув растрёпанную голову. Берёзовый листок мерцал.
  - Видите! Он наводит морок! Это всё этот ведьмак!
  Руфина дёргала ошеломлённую Валю. Но та, Слухачка, не чувствовала полей! Валя совсем растерялась. Что же это? Она же чувствует, когда действует Сила?
  Саша не был уверен, что это морок - Валерий выглядел, как обычно.
  - Ну как же? Вы говорите, под присмотром, а сами здесь? Где же дети?
  Дети воспользовались его вопросом. Девицы выпали из воздуха, ужасно хихикая - они и боялись, и торжествовали. Впервые на сцене! И зрительный зал полон! А они - перед столом президиума.
  Дорофей хмыкнул, пожал плечами и достал трубку: становилось интересно, а главное, он совершенно не чувствовал их манипуляций... Этого-то любимого движения и ждала Светка. Она театральным жестом воздела руку и направила к Дорофею струйку огня. В зале кто-то завизжал. Дорофей понял, прикурил и благодарно помахал рукой. "Сейчас выведут из зала как хулиганов", - пронеслось у него в голове. Но девочки не собирались снижать напора: Юлька двинулась к Саше.
  - По-моему, дедушка, ты что-то не то говоришь, - высказалась она. - Я бы на твоём месте послушала Дорофея.
  - Так вы же на Рубеже? - рассердился Гера, разглядывая Юльку.
  - Ага, - Юлька воспарила над полом и неизящно дрыгнула ногой. - Мы здесь в проекции.
  - В чём? - Саша покраснел, начиная свирепеть.
  - В проекции, - пояснила Юлька. - Эфемерные создания, отражающие тех нас, что на Рубеже.
  - Это игрища! Морок! - снова взвилась Валя. - Если они не телесны, Дорофей может их на нас наслать!
  - Вспомните, он же вызвал нас и завёл в этот медвежий угол. Крысолов Гамельнский, гипнотизёр! Из ума выжил, Мерлина из себя строит! - подпел Гера.
  А на Рубеже Лёшка махнул рукой и мужчины завершили комбинацию.
  - Всё! Не могу больше без вас: скучаю! - завыл Лёшка, порхая над сценой.
  - А я сержусь! - Гога вывалился около Геры и Вали. - На вас!
  В центре сцены, прямо перед Сашей, с хлопком возник Степан. Не успевшие приземлиться Лёшка с Валерием едва удержались на ногах. А Степан, взяв могучей рукой пустой стул, бухнулся на него лицом к президиуму, заложил одну ногу в кроссовке на другую и грозно сказал:
  - Дожили! Из ума выжили! Что из себя корчите перед Дорофеем, когда сами уже получили размягчение мозгов!
  Он повернулся.
  - Дети! По местам!
  Дети скромно разошлись и уселись с родственниками. Валерий, потирая ушибленное колено, угнездился в президиуме, бесцеремонно подвинув стул Геры. Марина сошла в зал.
  - Что с вами случилось? - орал Степан, чувствуя, как веселье сменяется в нём чем-то гораздо менее привлекательным... - яростью.
  - Вместо того, чтобы поговорить, выслушать старшего, строите из себя правителей? Да вам ни образования, ни интеллекта на это не хватит! Диктаторами - сможете. Там только бочку кати - и порядок: диктат! Мы - семья. Вы за эти тридцать пять лет забыли? Алика на вас нет! Ты, козёл, - Степан указал на Сашу, - жену продал за шепот недоумков? Свою умницу и красавицу? Вспомни, как ты за неё бился! - Степан помолчал, пытаясь успокоиться, и, не добившись успеха, продолжил:
  - Дорофея в грязи изваляли. Лидию. Мою жену, между прочим. Любимую. И я вам этого не прощу! Заставили нас потерять сутки, уйти с Рубежа, выплеснуть Силу ради ваших вздорных разбирательств? Хаос напирает, идёт на Территорию. Он вас всех сожрёт при таком вашем методе мышления. Хоть их-то оставьте в покое. Секта! Это не секта, это - талантливые люди на вашей, чёрт побери, службе. Им нужно время - вы отбираете его своей тягомотиной! Сколько мяса и кабачков - вон, Валя посчитает. Она об этом давно мечтает. Только наушничать будет - все кабачки завянут! - Степан повернулся к залу.
  - Уходите, Дорофей со товарищи, отсюда к чёртовой матери! Вам тут делать нечего. Пусть с синими деревьями сами справляются. А присутствующих прошу подумать: кто вам нужен - Дорофей или этот расплывшийся боров на председательском троне? Дети! - завопил он командным голосом. - Строем! Вон отсюда - в дом Дорофея.
  - Это фарс! - взвизгнула Валя.
  Гога, шагающий "строем", за руку с Олей, обернулся.
  - Баба Валя, ты слов не знаешь. Это - блеф.
  - Нет, Гога, - шепнула Светка. - Я-то знаю. Это - гнев. Тоже короткое слово.
  Степан спрыгнул со сцены, взял Дорофея под руку, обнял другой рукой
  Лидию и махнул остальным: - На выход!
  Васька ушёл с ними и побежал к отцу. Ушли близнецы, покинул поле боя Виктор.
  - Я эту мерзость слушать не желаю! - сказал он Марине.
  Мать Лёшки Лера осталась с Анной на собрании.
   Выйдя, Лидия шепнула:
  - Как это вы?
  - Оля научилась перетягивать Связи, - радостно доложила Светка.
  - Но это же море энергии!
  - Море - это дед Степан, - довольно сказал Гога. - Я ему только немного помог.
  
  * * *
  
  Дорофей вынес из дома аккуратно написанную табличку и вывесил её на калитку. Табличка явно послужила: пожелтела.
  Степан выскочил из калитки и прочёл: "Частная собственность. Посторонним вход воспрещен".
  - Ты что? - изумлённо спросил Степан Дорофея. - Ты - Пятачок?
  - Это - пропущенное тобой прошлое, - ответил Дорофей. - У меня эта табличка лет пять висела после того, как Руфина устроила переворот. Воспользовалась тем, что Алик ушёл в Рубеж, выгнала меня из Совета по выслуге лет и обвинила в диктатуре. Я тогда повесил табличку и ушёл в отшельники - никого не пускал. А на их бюрократию и текст бюрократический произвёл. Пусть Лидия расскажет - мне до сих пор противно.
  - И, главное, мы с Маликой столько лет положили, чтобы постепенно сменить состав Совета, и одним махом этот глупый Саша - извини, Малика - всё убил. - Лидия дрожала в ознобе, обычная реакция на стресс сегодня была уж очень сильной.
  - Почему же он глупый? - Малика была в медитативном состоянии, напоминающем спокойствие только внешне. Лидия знала, что такой Малике попадаться под руку нельзя. - Он не глупый. Не будь меня, может, и не случилось бы всего этого.
  - Ты что? Себя обвиняешь?
  - Лидия! Тебя бог миловал от их беса в ребро в пятьдесят, но этот же бес позже шестидесяти - это, как сказал Степан, уже размягчение мозгов. У него пятеро детей! А он влюбился в Баськину Машку. И та им пользуется. Главное, было бы чем? Тем, что он урвёт у семьи? Подарил ей мои бусы. Стыд. Ведь их все знают - я всю юность в них проходила. Нет отдать дочерям, так подарил замужней девице. Он сам под чужой кроватью весь в пуху, мой Сашка. Ему объяснять бессмысленно. Он бы уже давно разводы ввёл, да боится, что я его опозорю - первой уйду. - Малика тряхнула головой. - Вот так, милые мои. Наши Эмпиреи все в дерьме. - Она повернулась к Степану. - А ты молодец. Вот и виден наш возраст - мы уже немеем и шамкаем. А молодые лезть в наши дрязги стесняются. Евгений весь побелел, но сидел тихо.
  - Ты плохо изучила Евгения, Малика, - сказал Дорофей. - Он - как Борис: неистовый. Если бы не сдерживался, всё бы разметал, невзирая... И Совет превратился бы в бой Руфины с сыном. Правильно, что молчал. Неудобно ему.
  - Ну, а феерия? - Степан почесал бритый череп. - Колется, проклятый! Так как наша феерия?
  - Что же вы там наворотили? - Дорофей жестом указал на крыльцо. - Прошу под кров. Таким разговорам место только в укрытии.
  Марина кормила Риту, скулящую под елью. Фёдор опять исчез. Одиноко лежала его любимая козья нога.
  
  Сила Прошлого
  
  - Откуда в тебе столько энергии? - спросила Настя.
  - Ну откуда? Откуда у вас - оттуда и у меня. - Степан не понимал, чего это они к нему прицепились. Сидели бы, ели, как нормальные люди, а они всё его изучают, как... бегемота.
  - Мы не почувствовали ваших действий, - сказала Лидия. - Только чуть - чуть. Но это - Гога. Девочки вообще не пользовались нами. Марина была истощена, её страховал Валерий, значит, тоже устал. Как ты ухитрился нас обойти?
  - Да никак. Ольга подтянула Связи с меня на Ваську, и мы прыгнули. Сначала я дал немного, как тогда, когда Светка лечила Дорофея. А потом, чтобы телесно перепрыгнуть, ударил. И всё.
  - Но у нас волосы должны были дыбом встать! А мы сидели, как посторонние зрители. Конечно, приятно так, сбоку, посмотреть, но я всё равно не понимаю. - Дорофей изучал Степана сквозь клубы дыма из трубки.
  - Не знаю я, что сделал. Дайте поесть, совсем затюкали.
  - Дед Степан ударяет, как я, только не оттуда, а из-под, - попытался объяснить Гога.
  - Из-под чего? - Евгений веселился.
  - Из-под меня. - Гога залез на лавку. - Вот я. Я ударяю в потолок. А дед Степан, - он забрался под лавку, - бьёт отсюда.
  - Ис-под-тишка, - хихикнул Лёшка, страшно довольный представлением. - Никто не знает, а он ударил!
  - Из прошлого! - Юлька хлопнула Лёшку по лбу. - Из прошлого - вот откуда.
  - Или я не поседел? - Степан решительно покрутил головой, обросшей седой щетиной. - Я старею! Дайте нож. Чешется. Побреюсь в уголке.
  - Но это ужасно, - возмутилась Настя. - Брать энергию у нашего прошлого!
  Степан разозлился.
  - А откуда та энергия, из-за которой ты сейчас ножками дрыгаешь? Не потому ли, что однажды, в прошлом, родилась?
  - Это может нарушить стабильность Рубежа, - считала мысль матери Светка и вздрогнула.
  - Отлично. Вы все собираетесь тут жениться, плодиться и процветать во веки веков в тенёчке под синими деревьями? Для чего вы вообще собрались в Кольцо? Уходить? Тогда за что держитесь? Я, конечно, не знал, что энергия из прошлого, простите, не подкован. А и знал бы - взял! Событие уже совершилось. Значит, ещё один шаг куда? - В будущее. И, позвольте пофилософствовать, будущего без прошлого что? - Нет! Вот ты, Светка, много знаешь. Откуда твоя Сила? Огонь этот?
  Светка зарделась.
  - Она... Она только появилась.
  - Чего уж там! Всё сделано! - ободрила её Юлька.
  - Просто мы, трое, созрели. Вот, - прошептала Ольга.
  Взрослые переглянулись. Степан мыслил.
  - Значит, половая энергия. А идёт на огонь, прямую трансляцию и подтягивание Связей? А чем я хуже? Марина, а у тебя?
  - Не знаю. От трав, деревьев.
  - Всё! - Степан отстаивал себя. - У всех источник разный. И не морочьте мне голову. Радуйтесь - кто из вас такую Силу включить может?
  - Если бы я могла, - завопила Светка, - я бы бабку свою за тридевять земель отправила! Я её ненавижу! Я тоже хочу быть сильной, как дед Степан, и всем говорить, чего они стоят!
  - Стоп, стоп, стоп, котёнок! - Степан забыл о своих проблемах, услышав опасные нотки в голосе Светки. - Мы сейчас с тобой пойдём под ёлочку, посекретничаем. Евгений, доверишь мне дочь?
  Евгений осмотрел взъерошенного Степана и кивнул.
  - Вам, буйным Силой, самое время делиться опытом. Веди девицу, благослооо...вляю. А мы пока почаёвничаем в тишине - уж очень проблемы у вас громкие!
  Устроившись на лужке, Степан покачал головой.
  - И надо бы дать тебе поругаться с бабулей, радость моя, да некогда. Тебе расти надо не по годам, а по дням, как богатырю. Придётся мне премудрость свою, как манную кашу, в рот тебе засовывать. Ты думаешь, легко мне было одного Сашу мордой об стол прикладывать, остальных оставив в стороне? Думаешь, мне нечего было сказать Гере? Вале? Камилле? А уж бабуле твоей - и того больше: я ведь все её слабые места знаю. Ты никогда не задумывалась, как это вышло, что все мы переженились? Ведь когда так мало людей, у них нет выбора. А любовь без выбора... И ни одну девушку мы не обидели. Я, кстати, обидел. Жену свою любимую, Лидию. Очень уж в Веру был влюблён. Так вот, было нам по пятнадцать. А принимать решение пришлось такое, какое и взрослым часто не под силу. Дорофей предупредил: если начнётся борьба за девушек, нам не выжить. Поэтому мальчики сами, без Дорофея, собрались и буквально распределили девушек между собой, как товар. Понимаешь? Товар, а не любимых! И постановили, что не меняем своих жён, чтобы не было прецедента. Мне тогда досталась Вера. Вера! Не Лидия. Потому что мы знали, что они с Аликом
  любят друг друга. А Вардан хоть и был говорун, как Лёшка, но незлобивый. Герка тогда ухитрился подсунуть ему Руфину. Знала ты это?
  - Нет! - Светка ужаснулась. - Как же всё так вышло?
  - Подожди, дойдём. Сначала о Руфине. Тебе ли бабку не знать! Сегодня она одна была в кожаных туфлях - ты заметила? Как думаешь, почему?
  Бережлива? - Отнюдь. Размерчик конечностей у неё просто превышает все мыслимые человеческие параметры. Руки - как ноги, ноги - как грабли, была такая присказка в далёкие времена. Поэтому все великанские туфли достались одной твоей бабке: у неё их много, верно я говорю? Просто больше на такой размер не было потребителей. Мы называли это гномообразное существо Клементиной. Тоже из песенки на неизвестном тебе английском языке: "Как открытые ящики из-под селёдки были сандалии Клементины". Зато она болтала по-английски и презирала всех нас. Она собиралась жить в Америку. Она... она никому из нас и в страшном сне не могла присниться женой! Вардан был в трансе. Тогда он и признался, что они с Верой... как бы тебе сказать... уже сожительствуют. Мне тогда, милая моя Светка, ох, как плохо стало. Веру я потерял, а взамен получил Клементину! И вдруг Алик спрашивает у Геры, кто достался ему. Гера, естественно, мнётся, и говорит, что Лидия: мы без Алика всё тогда придумали. А Алик пожал плечами, подумал и сказал: "Ребята! Поверьте мне, что нам с Лидией жить нельзя. Это её убьёт. Давайте мне кого хотите, хоть Руфину, её не так жалко". Вот так и оказалась Руфина твоей бабушкой. А Лидия? Я с трудом выпросил её, едва победил Геру - тот мне уже свою Валентину предлагал. Почему? Жалко мне её было. Я знал, что она любит Алика. Вот и подумал: я, считай, вдовец от несчастной любви, и она тоже - значит, мы друг друга поймём. А Герку я тогда уже оценил: тля и тля. Валя ему в самый раз, Лидию он бы затюкал, ревнуя к Алику. Этот торг мы всю жизнь скрывали, наши девочки не знают о нём. Представляешь, как можно ударить, зная все эти детали? Как я хотел сказать Руфине, что её взяли потому, что "её не так жалко"! Ведь она провоцировала! "Мой Алик"! Господи! Да он всю жизнь, небось, с ней страдал. - Степан попытался заглянуть Светке в глаза, но она опустила голову.
  Зато тебя произвёл, отца твоего. Как знал, что хорошее потомство от этого монстра получится. Ладно. Теперь о том, что я хотел сказать, а не сказал. Представь, ей скажут, что она выбрана Аликом по остаточному
  принципу. Ей! Госпоже американке! Она бы в ответ облила грязью всех, и всё равно не поверила. А если бы поверила - рыдала в уголочке, но на людях стала бы ещё более уверенной в себе мегерой. Тогда зачем оскорблять? И тебе не радостно гадости говорить, и оппоненту они уже ничем не помогут. Мстить? Какой прок?
  Действие должно быть совершаемо по принципу минимальных затрат. Всё, что выше минимума - отбрасывай, дорогая. Иначе тебе, с твоим огнём, прямая дорога в бабушкину стаю. Или спалишь себя ни за что, ни про что. Ага?
  Степан только сейчас увидел, что Светка заливается тихими слезами.
  - Ну почему? - рыдала она. - Ну почему всё так нелепо устроено? Почему никому не достаётся любимый? Почему обязательно появляется какое-нибудь препятствие? Почему нужно выполнять долг, а не радоваться? Почему подлый Юлькин дед не любит Малику? Она такая красивая, умная, спокойная!
  - Это Саша-то не любит? Любит, подлец. Она и была самой красивой и умной. То, что Алик для девчонок - все были в него влюблены, мы-то знали! - то же и Малика для нас. Саша был стройный, красивый, уверенный в себе, богатенький мальчик. Он давил всех, кроме Алика, своим превосходством. Он заявил права на лучшую - и её получил. Любил, потому что лучшая. А теперь она постарела. А он хочет иметь лучшее, хоть сам похож на жабу. Вот так, Светочка. Он не столько отказался от Малики, сколько приревновал её к Кольцу. Этого глупышка наша, умница и красавица, не понимает. Девица его - блажь преходящая. А Малику он хочет наказать за предательство. Что касается тебя... Подожди, дитя, придёт и твоё время. И я, Чёрррный Ворррон, твёрдо знаю: где-то там он будет твоим.
  - Молодым и красивым? - с придыханием спросила Светка.
  - Гм. Оччень молодым. И красивым. Вытри глаза. Смири гнев. Включи разум. Возвращаемся... обновленныя и жизнерадостныя. Ага?
  
  Официальное лицо
  
  Возвратиться обновлёнными и жизнерадостными не удалось: едва они направились к крыльцу, в калитку вошёл Саша.
  - Разве ты не посторонний? - нахмурившись, спросил его Степан. - Табличка вроде бы висит?
  - Хватит играть в детские игры! Я здесь как официальное лицо. Я представляю власть! Вы сами не понимаете, какую кашу заварили! - Саша отстранил Степана и поднялся на крыльцо первым.
  Мы заварили, или ты? - Степан пропустил Сашу: зачем пикировка?
  Пусть Дорофей решает, как быть. Его дом, его выбор. - И вообще, мог бы и обрадоваться моему возвращению!
  - Чему же тут радоваться? Безобразным сценам на Совете?
  - Да уж. Радоваться тебе нечему, это ты точно заметил, Саня.
  - Сколько раз говорил, Саша я, а не Саня.
  - Саня, Саня. Саша - взрослое имя, а ты так из подростковой мании величия и не вырос. Ладно, иди, решай своим официальным лицом вопросы, которых могло бы и не быть, если бы на сём лице было написано больше ума. - И Степан ввёл Сашу в дом. - Ну, ребята, принимаем официальных представителей: председатель Совета собственною председательной персоною.
  - О! Ненадолго же мы расстались. - Малика прищурилась. - Ты к кому?
  - Оставьте иронию, - Саша устало сгорбился. - Ситуация патовая. Я не могу удержать наших борцов за права человека: они крови жаждут!
  - А что ты думал, когда подыгрывал им на собрании? - желчно спросила Лидия. - Ты что, не знал, с кем связался? Зачем накалял страсти? Думал, поиздеваешься и спустишь на тормозах?
  Так ведь в голову не приходило, что вы такое представление устроите!
  Вы же им карты в руки дали!
  - Да что ты говоришь? Какие же карты? - невинно спросил Дорофей.
  - Возможности свои показали! Теперь у них навек комплекс неполноцен- ности останется. Вы же, - поклонился Саша в сторону Малики, - другой вид. Хомо иллюзикус. Фантомы делаете, телепортацией балуетесь, огни зажигаете! Вы ведь нас одной левой на лопатки положите. И как им теперь с такой угрозой жить? Гера говорит, в свои ряды вы никого больше не принимаете: мол, у вас другая структура генома. А мы, простые смертные, ничего такого не умеем. Я-то ведь тоже Слухач! - неожиданно взвизгнул он. - Так этого вам, оказывается, мало? Ну, Малика, покажи, что ты умеешь. Может быть, кролика у меня из уха вытащишь, или фейерверк небольшой устроишь? Или тебя тут только за красоту держат?
  - Можно, я ему врежу? - задушевно спросил Степан у Дорофея. - Можно, докажу ему наше превосходство грубой физической силой?
  - А ты лучше меня загипнотизируй. Я тогда сразу поверю во всю эту белиберду. Волшебники!
  - Смотри на меня, дорогой. - Малика окончательно рассвирепела. - Я тебе иллюзию покажу. - Она вытянула руку. - Позолоти ручку, милый, а то не выйдет.
  - Обойдёшься, - грубо ответил Саша. Беседа явно перерастала в семейный скандал.
  - Тогда я сама себя награжу, - улыбнулась Малика. Она щёлкнула пальцами. Девчонки радостно взвизгнули: с пальцев Малики свисало её девичье ожерелье.
  - Мои вещи останутся у меня, - весело сказала она. - Это, конечно, иллюзия, но проверь Баськину Машку - не повредила ли я её, случаем, сдирая своё ожерелье? А потом прибавь к тем красивым словам, что ты произнёс, слово "телекинез". Да, и спасибо, Боря. Без тебя мне бы такое расстояние не удалось.
  - Всегда пожалуйста. Для любимого человека и Силы не жаль. - Борис улыбался в усы.
  - Что ещё желаете? Туфельку Руфины? Стульчик из зала заседаний? Может быть, кабачок Камиллы? - Малика присела в нелепом реверансе. - Лучше бы вам, муж мой, больше не сомневаться, а то я могу ошибиться и принести вам что-нибудь не то...
  Саша застыл. Неужели он действительно считал происшествие иллюзией? И это - его жена?
  - Баба Малика! Ты у нас будешь воин! - обрадовался Гога. - Ты будешь во всех плохих кабачками кидаться! Как хорошо, что ты созрела!
  - Я думал, что она созрела лет эдак пятьдесят с гаком назад, - прошипел Саша.
  Степан двинулся к Саше, но Малика его опередила: размахнувшись, она врезала ладонью с намотанными бусами по жирной щеке мужа. Саша хлопал глазами, на щеке отпечатались камни ожерелья... Малика потрясла головой и сказала неожиданно спокойным голосом:
  - Простите, ребята, не удержалась от семейной сцены. Зато теперь уже не буду страдать. Саша! Подавай на развод в связи с тем, что твоя жена оказалась особью другого биологического вида. Тебя поймут и удовлетворят.
  Допрос
  
  Леон тоже принимал трансляцию с Совета: Лидия работала на широкой полосе. Он лежал в комнате злой.
  - Не рассказывай, - буркнул он Ваське. - Слышал и видел. Ты молодец, но... Боюсь, нам предстоит невесёлая жизнь.
  Теперь, когда Лидия покинула место заседания, Совет остался безнадзорным. Можно было только гадать, что там происходит. А пока жизнь шла своим чередом: Васька разогревал суп, чтобы покормить родителей, Сима ныла и хотела вставать.
  - Ну, встань, если тебе так хочется! - рассердился Леон. - Если Васина стряпня тебя не устраивает - встань, приготовь, только не нуди!
  Но эксперимент провалился: едва жена встала, у неё закружилась голова, и ей пришлось признать, что вставать ещё рано. Только Ваську зря обидела. Суп был очень даже приличный.
  Леон доедал свой суп и готовился к трансляции: они, наверное, уже пришли к Дорофею, и теперь можно поговорить. Он уже спросил у Васьки, как удаётся Лидии передавать изображение, но тот не знал. Неважно. Всегда можно передать словами.
  А! Вот и Вардан! Наконец-то отец до него добрался. Леон уже давно привык к мысли, что его родитель - Степан, хотя в молодости, когда Вардан рассказал ему, некоторое время чувствовал неловкость, называя Вардана отцом. Сейчас, увидев Степана, он не мог представить себе, что называет того отцом. Степан приятель. Может быть, станет другом... Но это Степан. Имя "отец" принадлежит Вардану.
  - Говорят, Степан вернулся? - весело спросил Вардан, входя. - Не утка?
  - Это-то не утка, но что ещё там говорят?
  - Главная новость - Степан. Ты не представляешь, как я рад! Я очень его любил.
  - А Совет? - Васька уже забрал у Вардана корзину и принёс вязаные тапочки. Дед уселся в своё кресло - в этом доме у него было собственное место. Нередко приходилось ночевать, чтобы не носиться по дорогам туда-обратно.
  - Подожди-подожди! А что тут за лазарет? - Вардан, наконец, увидел лубок на ноге Леона.
  - У нас один Василий ходячий! - подала голос из своей комнаты Сима. - А мы с Леоном - травмированные жизнью.
  - Вот и оставь вас на две недели! Почему не известили? Васька не мог доехать, сказать? У него же каникулы!
  "Две недели... Это целая жизнь - две недели, - с отчаянием подумал Леон. - Ты, папа, ничегошеньки не знаешь, и как тебе рассказать, ума не приложу".
  - И не прикладывай, - Вардан остро посмотрел на него. - Одно изменение уже вижу. Мой сын - Слухач?
  - И ты? - удивился Леон. - Я не знал.
  - А тебе и не положено было знать. Не Слухачам об этом не сообщают. Но я совсем слабенький. Ты посильнее будешь.
  - И я Слухач! - гордо сказал Васька. - Я и Петь могу!
  Когда разверстая пасть бегемота дошла до сознания Вардана, он принялся хохотать.
  - Ну семейка! Боюсь, тут не я, а..? - он вопросительно посмотрел на Леона.
  - Степан постарался, - закончил Леон, улыбаясь. - А что, мать тоже Слухачка?
  - Ещё слабее меня. Правда, непонятно как, Иван посильнее. Он берёт до двух километров, мы с матерью - слёзы! - полкилометра. А вот Степан у нас самый сильный был после Алика. - Вардан повернулся к Ваське. - Ну и как тебе твой новый дед?
  - Хороший, - застеснялся Васька. - И тебя я тоже очень люблю, дед.
  - Гм. Следовательно, его ты тоже, и даже очень?
  Васька совсем растерялся.
  - Ну... Он весёлый, умный. И он меня спас! - торжествующе закончил он.
  - Так. Чувствую, предстоит длинная беседа. До неё только один вопрос: сколько лет Степану?
  - Тридцать один. Так ты понял, что он провалился во Время?
  - За дурака меня держишь? Он что, тридцать пять лет питался в пузыре святым духом? Ясно, что тут давняя гипотеза Дорофея оказалась верна. Значит, отец - твой младший брат?
  - И не говори. Только скорее старший.
  - Рад. Следовательно, в пузыре Степан не поглупел. Ох, и скучал я без него! Без его "Ать-два! Строем!", "Рванули?". Без его ясного ума. Так что теперь у нас с тобой общий старший брат. Поговорим - и побегу его искать.
  - Не знаю, как будут развиваться события, только, отец, не планируй ближайшее время. Степан, как и мы с Василием, попал на разбирательство в Совет.
  - Тоже мне! Лидия вам кулаком погрозит?
  - Совет теперь у Руфины и Саши.
  - Революция?! Снова? Рассказывай всё по порядку. Василий, поставь чаю и достань пирожки: к твоему супу они в самый раз. Вера как знала, сняла с тебя часть забот. А я, как Красная Шапочка, доставил полусъеденной Советом бабушке гостинец. Сима! Хочешь пирожок?
  Раздался стук в дверь, и пронзительный голос Руфины произнёс:
  - Хозяева! Можно войти?
  - Вот и дождались, - шепотом сказал Леон, - Отец, я тебя люблю. Что бы я ни сказал, не пугайся. Присмотри за Симой, если что.
  - У меня Руфина, - транслировал Леон Дорофею.
  - Попытайся заставить её выслушать полный рассказ, - ответил Дорофей. Вардан не слышал - они говорили на широкой полосе Кольца.
  В дом вошла Руфина в сопровождении трёх мужчин. Двоих он знал: с ними он учился в школе в Пограничье. Да, именно таких Руфина и выбирала. Никаких. Сейчас они разглядывали Леона с подозрением: вошли в роль полицейских. А третий совсем юнец, ещё с пушком на губах. Чей же сын? Леон давно покинул Пограничье, ему тогда было, скажем, года три... Нет, трёхлеток тогда в Пограничье не было. Ладно. Крепенький мальчик, гордый ответственным поручением. Ох, Руфина!
  - Я пришла с постановлением Совета, - поздоровавшись, сказала она. -Мы помещаем тебя и Васю под домашний арест. И, поскольку тебя не было на Совете, а Вася Совет покинул, - она укоризненно покачала головой, - я должна вас допросить.
  - Боже, что за термины, Руфа! - Вардан вышел из комнаты Симы, куда относил пирожки. - Допросить! Ну хоть "опросить" бы сказала, всё приличнее. Допрашивают преступников. И вообще, слово это из давно ушедших дней. Не наш лексикон. Пирожка хочешь? Юношам не предлагаю - они, как я понимаю, при исполнении. И пирожков не хватит.
  - Я тоже, как ты выразился, "при исполнении". - Руфина рассердилась-
  А ты, чем учить меня, как говорить, учил бы сына. Он у тебя в убийстве замешан, как, кстати, и Василий. Сектанты, знаешь, получаются из тех, кого в детстве плохо воспитывали...- она вдруг прикусила губу и покраснела. Причины Вардан не понял - решил, что это краска гнева.
  - Руфа, остынь. Уверен, это наговор. Давай разбираться: я сам только
  приехал, не знаю ничего. Ведь в твоих интересах выслушать подозреваемых бесстрастно - только польза будет. Кто убит? Что, чёрт возьми, случилось? Рассказывай, Леон.
  Молодой парень бесцеремонно разместился за столом, резко сдвинув тарелки, и румяный Верин пирожок упал на пол.
  - Я готов вести протокол, - сообщил он, раскрыв новенькую тетрадь, на которой детским круглым почерком было написано: "Протоколы допросов". Юнец вошёл в роль. Леон справился с затопившей его ненавистью, сел поудобнее и начал свой рассказ.
  Руфина слушала молча. Вардан вертелся, но тоже молчал. И хорошо! Так Леону проще. Когда он закончил рассказ, Руфина повернулась к Вардану.
  - Теперь ты понимаешь, в каком положении находится твой сын? Разве можно верить хоть одному его слову, когда все события случаются только с членами секты Дорофея? А погибшая семья дочери Бориса! Анна утверждает, что именно Борис своими разговорами вынудил дочь на самоубийство! Что он лгал про Дашу. Действительно, родители Сергея считают, что она была прекрасной и умной девочкой. Сергей, конечно, был со странностями - это признаёт его отец, но не с такими же! Да и мать Сергея твердит, что он не мог участвовать в подобных действиях.
  Я говорила с Виктором. Откуда он знает, что делал Сергей с козами? Может быть, ошейники тот нашёл? Виктора ввели в заблуждение Валерий с Борисом. И, обратите внимание, ведь там сплошные родственники! На кого напало дерево, по вашим словам? На Марину! Тёщу Леона! Кто нашёл козье захоронение? Марина с Валерием! Сейчас мы будем слушать рассказ Васи - но ведь он тоже родственник - сын Леона.
  Пока объективно только то, что есть останки коз и их ошейники в сарае. Может быть, где-то в наших лесах захоронены и члены семьи Бориса? Вы говорите, Сергей извращенец. Но погиб-то он! А вы, вместе с тем, входите в секту, которая, судя по рассказам Геры и Вали, занимается магией. Где же нам искать убийц, как не в этой секте? Магия требует жертвоприношений! Мне ли не знать, как безжалостен Дорофей, как равнодушно он относился к нашим нуждам! А мы ведь были тогда совсем детьми. И сейчас, когда он впал в старческий маразм, он стал опасным маньяком, заражающим всё вокруг.
  - Бездоказательно, - проронил Леон сквозь стиснутые зубы. Как она отвратительна!
  - А твоё мнение меня не интересует, - улыбнулась Руфина и повернулась к Василию.
  - Ну как, ты готов прикрывать собой ложь отца?
  - Он не лжёт! - закричал Васька. "Бегемот", - твердил он себе: страх перед извращающей все слова Руфиной парализовал. Как бы тело не испугалось слишком... - Это вы лжёте! Я вас ненавижу! Зачем рассказывать, когда вы всё перевернёте себе на пользу? Не буду!
  - "Маги вы или нет, черт побери? - транслировал Вардан. - Хватит тянуть резину! А я-то всё гадал, зачем у брода собирается толпа! Вам спасаться надо, а не разговаривать. Разговаривать я буду".
  - "Сил мало. Я не умею телепортировать", - отозвался Леон.
  - "У меня есть Сила! Ты только отправь меня, куда надо, папа. Отправь к деду, может быть, он что-нибудь придумает? Я вспомнил, как он появился. Давай!" - Васька зажмурился и бросил своего Бегемота в бой.
  
  Ссылка
  
  Послышался хлопок и в комнате появился Васька.
  - Они обвинили нас в убийствах! Они сюда идут! Через брод!
  - Ладно! - махнул рукой Дорофей. - А ты как сюда попал? По стопам деда?
  - Отец по Связи на деда послал.
  - У него Силы не хватит!
  - Ха! У меня хватит. - Васька ухмыльнулся Степану. - У меня её целый Бегемот. Я ещё и Петь умею. Тренировался. Смотрите!
   Когда Саша увидел перед глазами разверстую пасть бегемота, он начал тихонько пятиться к двери. Добравшись до выхода, он крикнул:
  - Я-то вас спасать шёл! Они с вами церемониться не будут! Они требуют вашей высылки к Рубежу, и то, только до первого появления на нашей территории. Вам дают полосу у Рубежа шириной двести метров. А если кто-нибудь будет замечен на нашей территории, мы откроем на вас охоту. Здесь вам больше не жить. А ты, Малика, могла уйти со мной. Если бы была... одного со мной вида. Теперь что? Развод!
  - А ведь вы нас не боитесь, - мило улыбнулся Борис. - Уверены в нашем благородстве, в том, что мы не перейдём ваших границ. Посмейте только нам помешать, - он обнял Сашу за покатые плечи, - и я лично придушу тебя на самом большом расстоянии чем-нибудь типа подушки или пояска... Бойся меня, Саша! - рявкнул он и вытолкнул председателя за дверь.
  - Всё! - Настя сжала голову руками. - Я больше этого не вынесу! Мы, ребята, с Территорией уже несовместимы. Она нас едва держит! Васька с бегемотом и Малика - это уже зашкал!
  - А вот сейчас нас с Территории и попрут, - сообщил Валерий, взглянув в окно. - Идут нас ссылать. Где они столько народу набрали? И как ссылать будут? Погонят, как овец, прямо до Рубежа?
  - Им нужен только я, - автоматически сказал Дорофей.
  - А накося, выкуси! - рассердился Илья. - Нашли рабов бесправных!
  Степану надоело.
  - Слушайте! А надо нам морочить голову? Перебросимся на вещи к Рубежу? Оля, ты можешь? И, заодно, Леона?
  - Могу, - поджала губы Оля. - По-моему, ты прав, дядя Степан.
  - Прав! - закричал Гога, смотря в окно. - Они берёзу подожгли! Вон, к ёлке факел несут!
   Дорофей кинулся к окну. Ель была объята пламенем: горели пары эфирного масла, но дерево стояло невредимым. Марина выбежала во двор и кинулась к Ели. Люди суетились, пытаясь поджечь Ель, и отпихивали маленькую женщину. "Как же? - подумал Дорофей. - Как мне тебя спасти? Тебя не выкопаешь, не унесёшь. Как быть?".
  Наконец, ель занялась и сразу превратилась в пылающий факел. Марина упала на колени. Ель, охваченная пламенем, корчилась и стонала, искры стреляли во все стороны, падали дождём горящие шишки.
  Сердце Дорофея сжалось, тошнота подкатила к горлу, страшная боль пронизала лопатку. "Ну, спаситель, где же твоё спасение?" - насмешливо сказал кто-то в глубине его сознания. Дорофей почему-то лежал на полу, свернувшись. Лидия держала его за руку. Почему у неё мокрые руки?
  Мочи тряпку! - кричала Лидия, утирая слёзы.
  Это слёзы мокрые...
  - Выжми! Клади на сердце! - Светка бухнула ему на грудь ледяную тряпку. Пробрал озноб.
  - Они знают: то, что они придумали, неправда! - вопил за спиной Дорофея Гога. - Только всё равно боятся! Дом уже загорелся от Ели! Они тушить не будут: так им проще. Сами не поджигали - нас Ель подожгла. И мы случайно сгорим. Они так хотят! Надо прыгать! Сейчас я Риту возьму!
  "А тебя, старик, не спросили, - подумал Дорофей. - Понесут, как тюк сена. Ну и ладно. Устал. Ведь сам же решил - пора... - Перед глазами поплыла зелёная равнина. - Дорофей - птица? Хорошо!".
  Васька, Степан и Ольга взялись за руки.
  - Стой! - Ольга задрожала, выдернув у них руки. - Без Дорофея я не пойду. А его Связать не удаётся!
  - Он без сознания, - плакала Светка.
  - Его нельзя двигать! - с ужасом сказала Лидия.
  Борис обнял Малику.
  - Как вовремя ты созрела, любовь моя! Взяли?
  Тело Дорофея всплыло над полом, Борис и Малика взялись за его ледяные сморщенные руки.
  - А теперь?
  - Теперь готово! - отозвалась Оля. Эхо её ответа заставило замолчать зеркало Рубежа.
  
  Зелёное зеркало Рубежа
  
  - Что это? - Валерий поставил на ноги рыдающую на его плече Марину. - Вы только посмотрите!
  Полынная полоса вдоль Рубежа полыхала малиновым цветом: зацвели крошечные кустики журавельника. Зеркало Рубежа светилось зелёным, как Маринин листок. И запах! Полынный настой с примесью пыли сменился на запах хвои с полевой мятой, как на лужке Дорофея. Прохладный ветерок уносил жару прямо в Рубеж. Степан присвистнул.
  - Ну, теперь Рубеж получит от нас тонны пыли! Никогда такого не было. Как же он устоит? Уж не начинает ли он тянуть на себя нашу Территорию?
  - Начинает. Чего и следовало ожидать после ваших экспериментов с магией. Говорила вам, осторожнее! - Настя повернулась спиной к Рубежу и вскрикнула: лес стоял почти рядом, лишь изредка отступая полянками от Рубежа. Прямо за их спиной из леса выступала ель - огромная, старая, знакомая! И под елью лежал, улыбаясь, потерянный Фёдор.
  - Сюда, скорее, - закричала сразу ожившая Марина Малике и Борису. - Переносите его сюда, к Фёдору! Наша Ель спаслась!
  Уложив Дорофея на матрас из хвои, Малика зевнула.
  - Извините, ребята, кажется, я перетрудилась. Спать хочу.
  - Всем спать! - приказала Лидия. - Мы со Светкой тут подежурим, а вы все быстренько устраивайтесь - вон сосен сколько! Спешить сейчас нельзя - Дорофею нужно время.
  Рита отказалась слезть с рук Гоги и сладко уснула вместе с ним на под- стеленной куртке Лидии. Степан прилёг рядом. "Странно, - подумала Лидия, устраиваясь поудобнее. - Какие все покорные. Неужели так истощились? - Она посмотрела на Светку: та уже спала, положив руку на ладонь Дорофея. - Да что это? Сонное царство какое-то? Хоть один должен бодрствовать! И, конечно, это досталось мне!".
  И Лидия заснула в полной уверенности, что будет стойко бодрствовать, пока кто-нибудь не проснётся.
  
  С высоты
  
  Белая птица летела над Территорией. Она могла видеть каждый дом, каждое дерево. Даже травинку. Её дом был разрушен - догорали вековые поленья сруба, закопчённая печка уныло зияла обломком трубы: боров обрушился вместе со сгоревшими стропилами. На месте Ели остался обгоревший чёрный ствол, берёзка исчезла.
  Птица сделала круг над домом, оживляя в памяти прошлое, и дом ожил, восстал из пепла, осветился заходящим солнцем. Берёзка зашевелила листочками, верба засеребрилась на ветру. Только вместо обгорелой ели простёрся лужок, заросший мятой. Ель не вернулась! Птица сделала круг. В боковом зрении видны руины, а прямо - целый и невредимый дом. Птица решила смотреть прямо. За рекой шевелились люди: Виктор загонял коз, а коров Леона гнали домой родители Юльки. Коровы недовольно мычали. Что там, на пастбище? Там лежит обгорелая шишка, и трава уже вянет вокруг неё... Теперь птица знала, что искать.
  На опушке готовился к ночи синий лист. Сегодня он съел вялую мышь, и
  уже образовал зачаток нового листа: ночью он будет светиться синим светом. А неподалёку лежала ещё одна обгорелая шишка. И ещё, и ещё... Увядание было едва заметно, если смотреть прямо, а в боковом зрении птица видела пустую сухую землю. Синие деревья не увядали, но пребывали в беспокойстве. Действительно, что они будут есть, если всё живое увядает?
  Рядом плакала другая белая птица с зелёным листком на груди.
  - Не плачь, - сказала она ей, - посмотри в свой листок.
  Другая птица наклонила голову, посмотрелась в свой листок и улетела.
  - Улетела! И мне надо лететь, - решила птица и взмыла выше.
  Люди ложились спать. Почти все люди. Только некоторые почему-то волновались и ходили друг к другу в гости... Птица тоже хотела спать. Домой! - Она спустилась к своему бывшему дому, сделала прощальный круг над пожарищем и полетела к Рубежу. Дорофей открыл глаза.
  Ель! Его Ель! Его красавица жива! Он лежит под нижней веткой, которая колет его щёку иголками. Дорофей протянул руку и потрогал иглы. Мягкие, как у ежонка!
  - Ты решила мне ответить, сказка моей жизни? Говоришь, я опять
  впал в манию величия, считая, что могу спасти тебя? Тебя, которая неуничтожима, как вся жизнь?
  Что же, я не спаситель, но неужели я так ничего и не сделал для вас? Ведь я, Ель, умираю. Или нет? Я, Ель, перехожу? Так тебе больше нравится? Ты не будешь больше колоть меня иголками? Значит, перехожу. И процесс этот пассивный: меня переносят, как тюк сена, потому что я умираю. Ой, да! Перестань! Перехожу. Не тюк? Разве мне нужно ещё что-то сделать? Я понял. Рубеж. И труба во главе пионерского отряда! А я-то смеялся над Герой! Опять не то? У меня вся щека в царапинах. Издеваешься! Я - это они? Если я умру, им не выкарабкаться из этого заточения? Да я, вроде, это сам понял. Но дух и тело всё же не едины. Инфаркт, знаешь ли, не предполагает, что тело встанет и отправится в дальнюю дорогу во главе своего пионерского отряда...
  Может быть, им самим попробовать уйти? Нет? Мне? Сейчас? Пока они спят? Вот именно. Подождём. Так и быть, пойдём вместе. Правильно? День-два, и пойдём. Ты уж поддержи нас пока.
  Фёдор? - Ты тут, Фёдор! Пойдёшь с нами, волчина? Ну, ложись, ложись, только попахиваешь ты, родной, основательно. Тебе бы собачий шампунь не помешал, и массажная щётка... Были такие когда-то. А теперь мы с тобой мятой натрёмся. Вот так. Вкусно пахнет? Фёдор! Что ты сделал с моим сердцем? Оно не болит! Да ты у нас целитель! Ну-ка, ну-ка, прижмись ко мне ещё. Погоди, на живот повернусь, а ты сверху залезай и попрыгай. Оп, оп! Молодец. Отлежимся и побредём потихонечку. Может, к тому времени мои Спящие Красавцы глаза продерут.
  Слушай, Ель, я им не скажу, куда идти. Пусть сами решат. Тогда, может быть, если я и не выдержу пути, они доберутся, а? Сам знаю? Да не знаю я. Просто верю. А вот сам... тело-то старое, Ель. Да не прибедняюсь я! Хотя Фёдор здорово помог... В общем, так: пусть сами дорогу вычислят. А я пока посплю.
  Фёдор, иди сюда, я на тебя руку положу. Рычишь? Зарвался Дорофей? Панибратствую? Прости. Забылся. Опять пупом земли себя почувствовал: болен, видишь ли, и хочется любви.
  Ты сам на меня лапу положишь? Тяжёлая... Надо? Клади. Спим.
  
  Уходим
  
  Они проснулись после заката. Лидия с ужасом обнаружила, что её дежурство около Дорофея свелось к сладкому сну. Фёдор опять исчез, Дорофей спал, раскинувшись на хвое. Он дышал ровно, бледность стала проходить, и сердце билось... как часы, как любил говорить Дорофей. Возможно, ей только показалось, что у Дорофея инфаркт? Ведь они с этим никогда не сталкивались? Может быть, всё пройдёт? Главное теперь для него - сон и отдых. Светка спала. Марина, смущенно опустив глаза, собиралась куда-то.
  - Ты куда, Марина? - шепотом спросила Лидия.
  - Проспала всё на свете! Мне надо созывать своё Кольцо: времени мало.
  - Идёшь Петь?
  - Да. Думаю, им время понадобится. Дадим день, до завтрашнего заката.
  - А успеют?
  - Если будем ждать дольше - не успеем мы.
  Лидия понимала, о чём говорит Марина: Время! В её сне на стене висели часы: на часах оставалось две минуты до двенадцати. Часы её сна неумолимо тикали, и Лидия проснулась в ужасе: "Опаздываем!" - кричал ей сон.
  - Почему до заката?
  - Закат - символ прощания. - Малика подняла тяжёлую голову. - Я во сне летела на закат.
   Проснулась Светка.
  - Уходим, уходим... - пробурчала она. - Куда? Они нас везде разыщут. Куда, баба Дора? Уходить-то надо навсегда!
  - Туда. - Дора показала за спину.
  - В Рубеж? На смерть? - охнула Оля. - Хотя...
  - Так мне ногу и не починили! - проворчал Леон. - Можно в Рубеж, наверное, а, Денис? Только вы меня понесёте. Мало нести Дорофея, ещё и меня.
  - Я его не понесу, - сказал Степан. - У меня пупок развяжется. Говорил, надо лечить!
  Вернулась Марина.
  - Всё. Вызвала и предупредила о синих деревьях. Теперь ждём до завтрашнего заката, потом я собираю своё имущество.
  - Спасаем, кого сможем? Остальные останутся тут? - спросила Оля.
  Из-под ели раздался голос: Дорофей! Дорофей сердился.
  - Куда мы идём, Оля?
  - В Рубеж.
  - Ты уверена, что мы их спасаем, а не ведём с собой на гибель?
  - Да. Не знаю. Я верю.
  - Вот и они должны верить. Не мы их спасаем. Они могут попытаться уйти, поверив. Вот это вы всем пришедшим и скажете.
  - "Свет звёзд, радуги живой мост. Только для нас мост, только для нас, для нас с тобою..." - пропела Светка и прошептала:
  - Для нас. Тех, кто поверит и рискнёт. А им останутся Синие деревья, Совет Общины, заседания и моя бабка - ствол синего дерева.
  Евгений вздрогнул. Как она выросла!
  - Дорофей! - спросила Светка. - Ты действительно живой?
  - Местами. На ваш век хватит.
  - Ура! - завопила Светка.
  Нет, ещё не выросла. Евгений был рад: ей расти не пора.
  Марина содрогнулась. Только они с Настей знали, что останется тем, кто не придёт...А ведь у неё дети и внуки... И не только у неё.
  - Дорофей! - спросила она шепотом. - А что будет с теми, кто остаётся?
  - Не знаю, Марина. Но помочь им мы не можем. Пройти Переход смогут только немногие. Я оставил конверт у Насти в библиотеке. Там мои записки по Истории Кольца. Если появятся новые Слухачи, может быть, им поможет. Те, кто не придут на твой Зов, уже не смогут извлечь из них ничего путного. Не поймут, или доэкспериментируются до Черного Кольца. Это - всё, чем я могу помочь.
  - Я не о том. Если Территория погибнет с нашим уходом? Что останется от тех, кто здесь жил? Неужели ничегошеньки?
  - Надеюсь, что останется. Ведь и у них есть верная часть? Только её окажется маловато для того места, куда уйдём мы.
  - Дорофей, а куда? Куда мы уйдём?
  - Ирония состоит в том, что знать это может только тот, кто уже ушёл! Ведь и после первой моей Песни был Переход: Территория, конечно, не Земля. Нравилось ли вам здесь? Трудно ведь было. А сейчас всё снова. Думаешь, я знал, что с нами будет, когда уводил вас по трассе? Я только предполагал. И теперь я предполагаю.
  - Что?
  - Мы преодолеем Рубеж. И только для этого с вами я. У каждого из вас будет свой путь и своё дело: вы такие разные! Какой-то путь будет и у меня. А путь - всегда испытание. Так что я уверен ещё в одном: я веду вас не в рай. Я веду вас устраиваться на работу. Отдыхай, Марина, пока дают!
  - Послушайте! - сказал с интересом Степан. - Вы не находите, что мы проспали обед и ужин?
  - Ну и что?
  - А кто-нибудь из вас хочет есть?
  Есть никто не хотел. Перемены.
  Рухнули все блоки. Настя, Светка и Лидия с Гогой "чинили" ногу Леона. Да, Территория с ними несовместима. Значит, Рубеж.
  - Камилла лопнет! - подвёл черту Илья.
  Оглушённость прошла. Они уходят. Ну, что же? Всё когда-нибудь кончается.
  * * *
  
  Вечером Сима с трудом добралась до Виктора.
  - Марину видел? - спросила она.
  - Да. Уходим. Я коз собрал.
  - А мои коровы?
  - Хм... Попробуем. У тебя какая поручнее? Белая? - На ней поедешь.
  - А Лера?
  - Лера? Не пойдёт Лера. Она с Анной в Совете, у Камиллы заседают. Саня с Владимиром пришли, тоже призыв слышали. Они пойдут. Рады, к Юльке своей бесценной, хоть на край света. Вот они твоих коров и погонят.
  Они вышли через час, и уже через два часа были на тропе. Ляля с Юрием прошли по ней ещё через четыре часа. С ними была только одна коза - Машка. Вардан привёз Ивана с Верой: они ехали на двух велосипедах по тропе Ивана, вдоль Рубежа. И близняшки Ирка и Инка со своими толстыми мужьями и младенцем шли обходным путём, минуя опасные для встречи с людьми места. Община раскололась.
  Светила полная луна. Молодой синий побег сиял на опушке.
  
  * * *
  
   "Небогато, - подумал Дорофей, оглядывая табор. - Привёл тридцать два, увожу тридцать одного".
  На Песню Марины пришло шестнадцать человек, зато четверо из них - его Первые! Вардан и Вера увлечённо рассказывали что-то Степану, там же мялся Иван, так и не женившийся после отказа Милки. Надо же! Никакой неловкости: просто всё встало на свои места.
  Лидия, кажется, спокойна. Вокруг неё устроились близнецы и её Ляля. Там и Илья с Зиной, и Марина с Валерием: эти сохранили двух дочерей и внука. Настя радуется своим родителям, Милице и Михаилу... Конечно, им тяжело бросать родных.
  Но самое впечатляющее зрелище - это козы Виктора, воссоединившиеся с путешественницей Машкой, и коровы Леона. А Сима! На белой корове! Это восторг! Симу уже подлечили, но корове понравилось, и она от Симы не отходит. Это что-то библейское - вот только не в пустыню идут, в Рубеж. Может быть, на смерть. А они радуются!
  Время. Евгений что-то говорит. Все затихли. Степан ушёл от друзей, сидит перед Рубежом: он-то знает, куда идёт. Рядом сидят Васька с Леоном. Все напряжены: им вести. Но проводник - Степан.
  Закат. Огненные небеса. Зелёные плывущие пятна на Стене. Дорофей пойдёт со Степаном и Дорой. Они втроём - впереди.
  Прощай, Территория! Прощай, Ель. Или нет? Ты и там будешь расти? Фёдор прижался к ноге.
  Вы, глупые, тоже прощайте. И простите. Может быть, вы не одичаете, родятся новые Слухачи. Конверт в библиотеке им оставлен.
  
  44. Университет
  
  Вот и всё
  
  - А я думала, мы всё сделали, - разочарованно сказала Мария. - Но ничего не изменилось! Только есть не хочется.
  Они с трудом запихивали в себя "Прощальный Обед". Есть, действительно, не хотелось. Ночью ушёл Ренат. Роман держался.
  - Я оставляла напоследок, - поднялась Флёр. - Не знала, надо ли вам рассказывать. Но если мне это известно, то, может быть, и вам нужно знать? Могу занять сегодняшний день Историей тех, кто начал Переход. Хотите?
  Они сидели, лежали, прятались в тень и слушали Историю Кольца до заката.
  - Вот и всё, - прошептала Флёр. Тень в оранжево-жёлтом сари пролетела вихрем и исчезла.
  - Что она тебе сказала? - спросила Мария у Ильи.
  - Поскорее выписывайся. И подёргала за одеяло.
  - И меня! Эй! Всем так?
  Люди зашумели: всем - так.
  - А ему по-другому, я видел! - Женя указал на бледного Алика. - Почему тебе по-другому? Она на колени встала?
  - У меня очень рука болела.
  - А сейчас?
  Алик повернул ладонь. Слабое синее пятно осталось.
  - Сейчас лучше.
  - Ой, и у меня ничего не болит! - восхитилась Медея.
  - И у меня! - экстрасенсы с волнением ощупывали себя.
  - А где она? - спросил грузин. - Ушла? Совсем? И оставила нас?
  - Ну? - сказал Миша. - Она, наверное, уже всё выполнила.
  - А мы?
  - А мы - не всё. Наверное, нужно что-то ещё.
  - Но как нам без неё? Она же нас объединяет?
  - Вот что нас объединяет! - Мария сорвала свой листок и подняла на ремешке - листок сиял.
  - Ну как можно! Такую ценность... - забубнил Миша, отобрал у Марии листок и исчез.
  - Дождались! А я всё ждал, когда они все себя покажут, - удовлетворённо отметил Роман. - Отобрали у вас всё, повеселились - теперь умирайте от голода.
  - Мой Мигель! - завопил Хуан. - Она забрала моего Мигеля! Он только что был тут! Я всегда был с ним, я всё ему делал, а он меня бросил! Он должен был взять меня с собой! Я её ненавижу!
  Тень возникла за его спиной. Миша похлопал Хуана по плечу - в руках у него оказался горшочек с цветущей розочкой.
  - Так он красивее, - заметил Миша. - Подарю Флёр. - И снова исчез.
  Женя тыкал рукой в пустоту. - Алик! Он тоже... дематериализовался! С ума сойти!
  - Занял место в Узле, - сказал Роман. - Например, стал муравьём. А? Хотите быть муравьём? Кустом? Розочкой? Вот к вам, Георгий, когда вы муравей, приезжает по приглашению петь песни Флёр...
  - На слоне, - закончил Илья. Он встал. - Ну что ты, Мария, рыдаешь? Что вы потеряли? Разве вы потеряли свои воспоминания? Или мы теперь одиночки? Разве Флёр - то единственное, что держит нас вместе? Это - последнее испытание. Испытание, данное нам Флёр. Она хотела сказать, что она не богиня! Она - средство соединить нас вместе так, как мы соединились. Она - результат того, что мы с вами вместе! А теперь - уходим.
  - Куда? - жалобно спросила Мария.
  - Куда нам положено. - И Илья исчез.
  - Что он сказал? Мы - едины? - подумала Мария. - А действительно!
  Они исчезали один за другим. Роман остался один. Здание задрожало и схлопнулось.
  
  
  Рубеж
  
  Дорофей вошёл в Рубеж. Теперь он не Слышал. И он не видел, как Марина встала спиной к Рубежу, подняла руки и Запела. Сияние зелёного листа вобрало все травы и деревья этого мира, всех зверей и птиц: и лосиху Машку с малышом, и Риту с рук Гоги, и глупую ворону... позади осталась голая земля. Рубеж задрожал и стал обтекать людей, прорываясь на мёртвое пространство. Настя споткнулась, обернулась и хлопнула в ладоши. Территории как не было. Они были в Рубеже.
  Их разбросало: Настя с Василием и Марина с Валерием держали огромный пузырь с пришедшими на зов Марины людьми и животными, Гога оказался с Лидией и Степаном. Илья и Зина - с Ольгой, Леоном, Денисом и Дорой. Дорофея на мгновение соединило со Светкой, Маликой, Борисом и Евгением. Пузыри летели, они мельком видели друг друга сквозь прозрачные струящиеся стенки...
  Дорофей остался один. Появился Алик.
  - Пора. Ты начинаешь.
  - Ты же умер?
  - Для тебя это имеет значение? - И волк Фёдор взвыл ему:
  - Пора!
  Что пора? Перейти из прошлого в будущее? Или вернуться назад? Что делают, когда выполнена задача? - Возвращаются домой, где бы ни был этот дом.
  
  Встреча
  
  Палатки, берёзы, смех. Мария и Милица, оба Ильи, Светка, Храчик, Георгий и Медея... Они ждут последних.
  Девочка Флёр спешит по дорожке сквозь бурый папоротник, с ней крошечный Дорофей. Веда и Зенон идут сзади.
  - Флёр! - машет рукой Георгий, - Будем петь песни? - и восторженно поворачивается к Илье: - Я её узнал!
  Светка хватает на руки Дорофея и кричит Евгению:
  - Я его дождусь! Он уже скоро вырастет!
  Евгений берёт за руку Флёр и шепчет ей:
  - Я тебя дождусь. Ты уже скоро вырастешь.
  Георгий всматривается в него.
  - Мигель? Ты - Мигель?
  Вот и собрались все. Они идут домой. Там - Мария Филипповна во главе огромного стола.
  - Сегодня - Вечер Встречи, - говорит она. - Завтра, друзья мои, будем думать, как говорил один мой хороший знакомый.
  - О чём? - волнуется Женя.
  - О том, как будем жить дальше. Никто за вас этого не решит. А пока... сыграй нам, девочка. - Она кладёт руку на голову Флёр. Флёр вздрагивает. "Мама?"
  Рон садится за рояль, Флёр - за аппарат.
  - Мама? - Это Дора кричит Кристине. Флёр - вздрагивает. Делл с Ильёй изучают друг друга. Бродит Фёдор в своём чёрном костюме, пытаясь обнаружить конец стола... Стол тянется и тянется вдаль. Над ним звенящие хрусталинки тусклой люстры и звёзды. За спиной болота... ели... дубы... на берегу озера Танганьика.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  СПУСТЯ ПРОСТРАНСТВО
  
  
  Два Слухача в одном пузыре были Хаосу не по зубам. Пузырь с Милкой и Вадиком проплыл сквозь Рубеж вдаль. Великая Случайность насторожилась. Яйцо?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Осталось лишь замкнуть то, что уже сказано. История, описанная здесь, закончена. Или будет закончена. Или ещё не начиналась... Или... Бесконечно кольцо Мёбиуса, как бесконечны варианты одной и той же сказки... Чур!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"