Курицу он обжарил на костре. Затем жадно ел её, впиваясь зубами в слегка пригоревшее мясо, и думал о тётке, которая наверняка обнаружила пропажу. Может, теперь она станет более сговорчивой? Доев, мальчишка аккуратно собрал обглоданные косточки, завернул в тряпку и забрал с собой. Фиолетовая кубанская степь пахла шалфеем - ни одного деревца, только далеко, за рекой, небольшая ясеневая роща да пара старых дубов, что ещё не спилили на дрова. Когда-то здесь жили загадочные племена меотов - то ли предки адыгейцев, то ли родственники скифов, то ли один из бродячих индусских народов. Затем по этой степи скакали скифы, перекинув через плечо короткий лук и прикрывшись от врага кожаными щитами. Где-то там, на побережье Меотского озера, как называли в древности Азовское море, сражались греческие фаланги и приставали к берегу корабли с римскими воинами. Ничего этого мальчишка не знал - он не умел ни читать, ни писать. Ещё и года не прошло, как советские войска прорвали "голубую линию" и очистили Кубань от немецких оккупантов. Это случилось осенью сорок третьего, и только в этом, сорок четвёртом году, он собирался пойти в школу - десятилетним переростком в первый класс.
Тётку он услышал ещё на соседней улице. Та ругалась, словно портовый грузчик, костеря неизвестных воров, ощипавших украденную птицу прямо у курятника.
- Шоб у вас чиреи на заднице вылезли и всю жизнь там гноились, ироды! - орала она. - Шоб вам до горы раком триста вёрст переть и не добраться! Чем я малого кормить буду? Последнюю куру среди бела дня утащили!
Тут, пожалуй, тётка сильно привирала: малой жил у неё с начала войны, и мяса за это время не видел ни разу. Да и кура была не последней, хотя жили они небогато, а после оккупации и вовсе бедно. Тётка приходилась матери старшей сестрой, и была ворчливой и жадной. Матери своей мальчишка не помнил вовсе, а отец погиб в самом начале войны - похоронка успела придти ещё до начала оккупации.
- Где тебя черти носят, фашист? - накинулась она, едва племянник показался во дворе. - Воры по домам шлындают, а он гуляет себе! И на кой ты мне такой сдался, а?
"Фашиста" мальчишка пропустил мимо ушей. Хоть и обидно было, но не впервой, ровесники на улице тоже частенько дразнили. А всё из-за фамилии - Немцев. Хотя причём тут фамилия? Отец вот тоже Немцев был, а погиб, с фашистами сражаясь.
- Тёть, - заканючил он, - давай собаку заведем! Она двор охранять будет. Ни одна курица не пропадает!
Та лишь отмахнулась:
- Одного мне на шее мало, ещё псину кормить! Не будет в моём доме собаки!
Мальчишка тяжело вздохнул, глядя, как женщина, хлопнув дверью, ушла в хату. Оставалось последнее средство - поросёнок. Худая свинья, каким-то чудом пережившая нашествие на Кубань фашистов, этим апрелем опоросилась, и тётка дневала и ночевала в сарае, выхаживая слабосильных детёнышей. Поросёнка было жалко. Малой думал несколько дней, пока, наконец, не решился украсть, а потом разыграть сцену спасения вместе с Громом.
Отступая, откатываясь под ударами Красной Армии, немцы убивали собак. Не бродячих - своих, которые служили им верой и правдой. Всего в войсках Германии на довольствии состояло не то двести, не то даже четыреста тысяч животных! Большей частью невысоких коренастых немецких овчарок, но для охраны и сопровождения высоких чинов использовались особые овчарки - огромных размеров и с короткой чёрной шерстью. Когда панически бежишь, оставляя одно селение за другим - не до животных. Часть собак была уничтожена самими немцами, часть разбрелась по кубанским степям, и их добивали местные жители, натерпевшиеся от псов за время оккупации.
Весной сорок четвертого, через несколько месяцев после освобождения Кубани, тётка "сосватала" малого работать пастухом. За харчи - денег у населения не было. Зато приносили яйца, хлеб, кашу - харчи эти мальчишка частью съедал, а частью относил тётке. Однажды, гоня стадо вдоль оврага, он услышал жалобные звуки: не то человек стонет, не то собака скулит. Спустившись, обнаружил огромного израненного пса: он лежал на боку и скалил зубы. Подумав, мальчишка бросил кусок хлеба, а когда пёс не смог до него дотянуться, пододвинул хлеб палкой. Рыча и поглядывая на пацанёнка, овчарка в один миг проглотила еду. Несколько дней малой гонял стадо мимо оврага, останавливался, делился с собакой харчами, а когда она позволила к себе прикоснуться, перебинтовал раны принесённой тряпкой. Он назвал пса Громом. К середине лета тот окреп, радостно встречал мальчишку, но из оврага никуда не уходил, хоронился. Всё решил случай. Заметив, что количество приносимых племянником харчей всё уменьшается, тётка долго ворчала, а затем решила проверить. И накрыла малого с поличным, когда тот, прячась в овраге, играл со своим любимцем. Ору было много, но едва женщина замахнулась на мальчишку, как из-за его спины выскочил пёс, в прыжке опрокинул её на землю и, прижав двумя лапами к земле, замер с оскаленными над горлом клыками. Через несколько дней малой первый раз завёл разговор о том, чтобы привести Грома домой.
Операция "Поросёнок" прошла успешно. Завидев спасённого, тётка в первый раз за всю войну разрыдалась. Рыдала она также громко, как ругалась - слышно было на двух соседних улицах. Гром поселился во дворе, и больше ни мнимые, ни настоящие воры никогда не появлялись поблизости. По станице пошли слухи, что зверюга эта обладает удивительным нюхом и способна идти по чужому следу пока не настигнет и не растерзает вора. Осенью малой пошёл в школу. Гром провожал его до дверей, ложился у входа и не вставал, пока не наступало время идти домой. Он ходил за парнем везде, даже когда тот повзрослел и стал бегать на свидания. Первый раз они надолго расстались, когда восемнадцатилетнего Немцева, окончившего восьмилетку, забрали в армию. Пёс постарел, погрузнел, но выглядел по-прежнему внушительно и достоинств своих не растерял. Чуя разлуку, он провыл всю ночь.
Так получилось, что служил Немцев здесь же, на Кубани - за несколько десятков километров от дома. Да и служба была в стройбате, возводили какой-то мост. Там его и покалечило: упавшая балка придавила парня и переломила ему ногу. Солдата отправили в госпиталь, где врачи долго пытались ногу сохранить. Это им удалось, хотя всю оставшуюся жизнь он ходил, заметно прихрамывая. В палате Немцев лежал у окна, и приловчился с помощью костыля открывать створку, когда становилось душно. Как-то ночью он проснулся от странного шума: будто кто-то скрёб по стеклу. За окном, в тусклом свете уличного фонаря, маячила собачья морда - это был Гром. Немцев приотворил окно, Гром запрыгнул в палату и принялся лизать руку, тихо поскуливая. Днём он прятался под кроватью, с которой свисали простыни до самого пола и лежал там, не шевелясь. А по ночам, когда во дворе затихали шаги, и луна удлиняла и без того длинные осенние тени, парень выпускал Грома на улицу. Товарищи по палате скидывались на прокорм, и прятали пса от нянечек и медсестёр. Никто не мог поверить, что тот пришел сам, найдя совершенно незнакомый госпиталь, а главное почувствовал - с хозяином стряслась беда.
Гром прожил долго. Уже умерла тётка, и Немцев успел жениться и развестись, а пёс по-прежнему ходил за ним по пятам - теперь уже на работу, и всё также лежал у дверей, целый день ожидая хозяина. Он отошёл прямо там же, во дворе у конторы. Однажды вечером, выйдя со службы, Немцев обнаружил его мёртвым. Долго сидел, обнимая собаку, затем поднял на руки и понёс домой. Взял в сарае лопату, уложил бездыханное тело на телегу и отвёз к оврагу, где когда-то они в первый встретились. Пёс вернулся туда, где много лет назад должен был умереть. И где когда-то десятилетний мальчишка подарил ему долгую счастливую жизнь.