В детстве Иван пел на клиросе - специальном возвышении для певчих, что перед церковным иконостасом. Трое певцов да регент, руководящий этим малым хором отточенными за многолетнюю практику движениями рук. Спиной к прихожанам, лицом к певчим, скупой короткий взмах кисти, и два девичьих и один мальчишеский голос взлетают под купол и уносятся молитвой к Богу.
Ростом Ванька был невысок, и когда стал постарше, взяли его на шахту в Донбассе коногоном - нагруженные углём вагонетки отвозить наверх, погоняя полуслепую лошадь. Из храма - под землю, в самый ад. От церковной вязи песнопений, вплетаемой вместе с юными девушками в общий хор молитвы - к отборной ругани шахтеров, мужиков крепких как на слово, так и на руку. А ругаться они умели! Бывало загнут так, что мальчонка с красными от стыда ушами готов под землю провалиться. Только некуда. И так уже под землей. Ведет лошадь между парами - деревянными столбами, крепящими "потолок" над узкоколейкой, держа в руке масляную лампу под проволочной сеткой - "благодетельницу". И напевая, нашептывая одними губами знаменитую донбасскую "Песню коногона":
Вот лошадь мчится по продольной,
По темной, узкой и сырой,
А коногона молодого
Предупреждает тормозной:
"Ах, тише, тише, ради бога!
Здесь ведь и так большой уклон.
На повороте путь разрушен,
С толчка забурится вагон".
Иногда вагонетка и вправду "бурилась" - сходила с рельс, и не развернуть, не обвести вкруг нее лошадь - приходилось Ваньке бежать с лампой назад к шахтерам и просить их помощи. Но не это было самое страшное: слетевшая на полном ходу с рельс груженая вагонетка могла запросто покалечить и лошадь, и коногона.
И вдруг вагончик забурился,
Беднягу к парам он прижал,
И к коногону молодому
Друзей на помощь кто-то звал.
Через минуту над вагоном
Уже стоял народ толпой,
А коногона к шахтной клети
Несли с разбитой головой.
"Благодетельницей" лампу прозвали не зря. Когда-то, лет за сто до того, ходили по угольным шахтам Донбасса с самодельными светильниками: плошка с мазутом, над которой фитиль чадит. Да ладно бы темно, но ведь газ вокруг. Не раз и не два случилась беда: от открытого огня газ воспламенялся, и вспыхивало всё вокруг. И тогда только Бог в помощь. Так, кстати, ту, давнюю лампу и звали "Бог в помощь".
"Ах, глупый, глупый ты мальчишка.
Зачем так быстро лошадь гнал?
Или начальства ты боялся,
Или конторе угождал?"
"Нет, я начальства не боялся,
Конторе я не угождал, -
Мне приказал начальник шахты,
Чтоб порожняк быстрей давал.
Чем глубже зарывались под землю шахты Донбасса, тем чаще шахтеры сталкивались с метаном. В конце девятнадцатого века его попробовали выжигать. "Выжигальщик" в специальном защитном кожухе поджигал факелом скопившийся в тупиковых забоях газ, но это был опасный и малоэффективный способ. И тогда появилась "Благодетельница". Лампа, накрытая густой медной сеткой, поглощавшей тепло и препятствующей распространению огня за свой проволочный кожух. Лампоносов, что развешивали прежние открытые плошки вдоль подземной дороги, сменили женщины, что наполняли новые лампы маслом в специальных помещениях - ламповых.
Прощай навеки, коренная,
Мне не увидеться с тобой,
Прощай, Маруся, ламповая,
И ты, товарищ стволовой.
Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя,
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна".
Дошептав свою песню, Ванька заводил её по новой, это было единственное доступное средство скрасить работу. А потом была первая получка, и пьяные вдрызг шахтеры, жившие в длинных деревянных бараках, и драки стенка на стенку, и крики, и мат, и ор, и визги шахтерских жен.... Претило ему это. На душе, словно в шахтерском забое, время от времени гасли все лампы-"благодетельницы" и становилось темно и душно.
На первую мировую он был призван в кавалерию. Возмужавший, окрепший за время работы в шахте, освоился быстро - словно сызмальства казаком был и на коне родился. После шахтерской жизни дедовщина, что царила и в царской армии, казалась ему детскими забавами. Хотя и обидно, конечно, бывало: выиграешь у матерых казаков соревнование - на лошади! - а тебе вместо обещанной фляги воды (туго с водой в части было) - бидончик. Соскочил с лошади, открыл, взмыленный и потный, чтоб напиться, а там - керосин. И все ржут, словно лошади, а воду кто-то из дедов забрал. Ну да разве это главное? Часть отправили на фронт, и он вернулся с него живым - вот что главное. Ходил в атаку, рубился с врагом, скакал под пулями и снарядами - выжил. Затем Гражданская, Конармия Буденного - легендарное воинское соединение в шестнадцать тысяч человек. Южный фронт: Донбасс, Ростов, Кубань, Северный Кавказ. Юго-западный фронт: Киев, Житомир, Львов. Везде прошли, промчались, проскакали на своих конях с шашками наперевес бойцы Первой Конной. Часть пути с ними прошел и Иван Андреевич.
Война ещё шла, когда он покинул армию. Куда идти? Закинул на плечо котомку и отправился пешком с Украины... в Питер. Деньги закончились почти сразу, да и сколько их было? Голодал. Это только в сказках солдат, что возвращается со службы домой бодр и весел: и суп из топора сварит, и огниво из-под земли достанет, и родителей заколдованных-завороженных злой ведьмой детишкам вернет. В жизни: дорога, пыль, версты, голод, деревеньки, где гонят от греха подальше - время лихое, кто знает, что ты за человек. Хорошо, если напиться дадут. Впрочем, не так уж и неправы сказки, а пословицы народные ещё верней. Недаром говорится, что голь на выдумки хитра. В одном доме, куда пустила его старушка, увидел на столе колоду старых потрепанных карт. И тут же закружились в памяти, словно в калейдоскопе, картинки из детства, где женщины ворожили да гадали, да у каждой карты своё значение знали. Память цепкая, когда нужно - сразу вспомнилось.
- А давай, бабка, я тебе погадаю?
- Да ты шо, солдатик, этими ж не гадают.
- А я и этими умею. Хочешь, всю правду расскажу?
- Ну, попробуй.
Карты - картами, судьбы - судьбами. Всякая судьба бабы крестьянской на подобную похожа, не отличишь, как шестерку червей - дорогу из одной колоды от такой же из другой. Залился соловьем, судьбу хозяйкину на стол вместе с картами выложил да так до мелочей сошлось, что она подол платья подхватила да за соседками побежала: вещий человек приехал! Пришлось взять карты по новой. Гадал чуть ли не всей деревне и ел. Всё, что несли. Наедался впрок на долгую дорогу. Заночевал тут же в хате, а на утро распрощался с хозяйкой, велел колоду беречь - хороши карты! - подхватил котомку да снова пыль, дороги, версты....
Путиловский завод, на который устроился Иван, поразил его. До революции самый крупный в России, третий в Европе, огромные производственные помещения, тысячи рабочих... После душных подземелий донбасской шахты и вшивых фронтовых окопов -Петроград со старинными дворцами, каналами, разводными мостами. На территории завода, у проходной, стояла небольшая церквушка. Вот только от невысокого мальчишки, что некогда пел на церковном клиросе, не осталось к этому времени ничего - Иван стал другим человеком. Путиловский был одним из оплотов большевиков ещё до революции. Они и обратили внимание на молодого парня - бывшего шахтера и фронтовика. Это была не просто партийная пропаганда, это был настоящий ликбез - ликвидация безграмотности: обучение чтению и письму. Наверное, с тех пор Иван и полюбил книги, особенно, стихи - Пушкина, Некрасова. Много лет спустя он мог читать их часами наизусть.
По первости работал Иван подручным кузнеца. Топор, зубило, кувалда... Команда "Бей" и удары, удары, удары. Точно в то место, что указывает кузнец. Непонятно - тут же прекрати работу. Услышал окрик "стой" - замри. Потом уже сам командовал подручными, став кузнецом. И учился, учился, учился...
- Ты же бывший шахтер? - спросили однажды в райкоме партии. - Поедешь в Сибирь.
И отправили на Кузбасс. Учиться в политехническом и одновременно работать. Шел 1925-й год, судьба завершила первый круг - Иван снова вернулся на шахту.
В начале ХХ века Кузбасс считался самым перспективным угольным районом Империи. Местный "Копикуз" - акционерное общество "Кузбасские угольные копи" - размещало свои акции на американском биржевом рынке. Всё смешала война и революция. Добыча угля упала на четверть, а после лета 19-го года многие шахты и вовсе встали - новой власти пришлось поднимать их заново. В Анджеро-Судженске, куда попал Иван Андреевич, располагался "Кузбасстрест" - контора отечественная, советская. А почти рядом - Прокопьевск, Ленинск-Кузнецкий - работали американцы, так называемая "Американская индустриальная колония": более полутысячи шахтеров-янки доставили из родной страны самое новое по тем временам горно-шахтное оборудование. Американцы работали споро, намного превышая показатели "Кузбасстреста", да оно и не удивительно. В шахтах, что эксплуатировались русскими, до сих пор ещё тягали вагонетки коногоны. Спустившись в первый раз в кузбасский забой, Иван Андреевич невольно вспомнил позабытую песню десятилетней давности. Шел по забою, а губы беззвучно шевелились, сплетая в памяти давние слова:
"Ах, глупый, глупый ты мальчишка.
Зачем так быстро лошадь гнал?
Или начальства ты боялся,
Или конторе угождал?"
Теперь он сам был начальством - пусть ещё небольшим, но уже руководителем. И думал, что именно ему придется наводить здесь порядок и догонять американцев. Впрочем, догонять почти и не пришлось. Толстая сальная свеча НЭПа уже догорала, в 1926 году договор с американцами был расторгнут, и колония закрылась. Через год Иван - теперь уже Иван Андреевич - женился. Ещё через год направили его в Иркутск, учиться в Промакадемии да вот только судьба не дала закончить обучение. Увлекла в Кызыл, на Харальский прииск. Черное золото угля неожиданно обернулось настоящим, драгоценным металлом.
Золото здесь открыли за век до переезда Ивана Андреевича. И потекли через хребет Западного Саяна в Туву старательские партии. За сорок с небольшим лет было вымыто более пятиста пудов золота, и это только учтенного. Сколько ушло на сторону - никто не ведал. В начале Первой мировой обосновалась в здешних краях и английская акционерная компания, а уж сколько было диких старателей да разных авантюристов! Нравы царили не лучше, чем на Диком Западе Америки или во время золотой лихорадки на Аляске, и споры нередко решались с помощью винтовки или обреза. После падения Империи и вовсе повалили сюда толпы корейцев, китайцев, монголов, годами скрывались здесь остатки белогвардейских отрядов и просто разбойничьи банды. Количество старателей-хищников стремительно росло и исчислялось тысячами. Лишь в 1928 году был создан специальный Горный отдел, что занялся инвентаризацией, разведкой и добычей золота.
Почти все тридцатые годы - сначала в Туве, затем на Алтае - Иван Андреевич работал на приисках, со старателями. Заведующим горными работами, затем - управляющим рудниками Алтая. И снова самым верным другом его была лошадь. Как в детстве в донбасской шахте и в юности - на фронтах Первой мировой и Гражданской. Ездил по старателям, отдавал им деньги, забирал золото, иногда до целого пуда. Горы, глухая и поныне тайга, разбои и грабежи. Приходилось отстреливаться, вырываться из засад, уходить от погони - кто догонит настоящего кавалериста на хорошей лошади? Однажды зимой, в буран, в дом Ивана Андреевича постучали. Взял ружье, осторожно выглянул в окошко - мужик стоит, раздетый, одно исподнее на нем. Дрожит от холода, а морда - сытая, бандитская.
- Кто таков? - спрашивает Иван глухо через дверь, сам ружьё держит наизготове.
Не пустил. Жизнь осторожным сделала, чуть не каждый день кто-то провести хотел. Мужик поканючил, попричитал, плюнул в сердцах, откопал из-под снега тулуп и ушел восвояси. Не верил никто, что начальник на прииске - бессребреник. Не таит, не прячет у себя в доме золотишко. А домик этот - кухня, комната и маленькая каморка - Иван Андреевич сам строил. И жил в нем с женой, и дети рождались и умещались здесь же: один, другой, третий, четвертый... Несмотря на высокую должность жили небогато, а временами - голодно. В один год хлебных карточек не получали почти десять месяцев. Хлеба не было, питались картошкой.
Строг Иван был не только с золотом, но и с деньгами - иначе нельзя, иначе обязательно слабину дашь. Жена вела тетрадку, где записывала все траты, и он регулярно проверял: не из недоверия, для порядку. И за себя, и за своих всегда стоял горой. Когда на него донесли, что жена крестила в церкви сына, а затем на собрании исключили из партии, добрался до Москвы, но сумел защитить и себя и жену, и даже в партии восстановиться. Уже работая снова на шахте, перед самой войной отчаянно отстаивал своего заместителя-немца, хотя и вызывали, и давили, и пугали.
- Он не вредитель! - стоял на своем и всё.
А дело было серьёзное: полетела паровая машина, за которую немец отвечал. Отремонтировали быстро, но как в те времена за такое саботаж не пришить? Но Иван верил. Своим верил до конца. И отстоял немца, и защитил его, остался тот работать на своём месте, как и прежде.
Начальником угольной шахты "Капитальная" он стал за два года до войны - в 39-м. Судьба пошла на третий круг, снова вернув его в угольный разрез. Шахту эту строили за год до начала Первой Мировой - в те времена, когда юный Иван с масляной лампой водил лошадь по подземным донбасским узкоколейкам. Крепили шахтный ствол деревянными венцами, из дерева же возводили копры - специальные постройки для подъема добытого угля из шахты, а сам уголь поднимали на поверхность конным воротом. Затем, уже во время войны деревянный копер заменили металлическим, построили котельную, электростанцию, ремонтные мастерские. Ко времени Октябрьской революции "Капитальная" считалась одной из крупнейших шахт не только Кольчугинского рудника, но и всей царской России. Село Кольчугино даже могло стать краевым центром Кузбасса, но сначала переименованное в Ленино (в 1922 г., ещё при жизни Ульянова), а затем - в Ленинск-Кузнецкий, упустило свой шанс. Удобно расположенное - в центре Кузбасса, с крупной шахтой, постоянно растущим населением, с выходящей краевой газетой, бывшее село всерьез рассматривалось как претендент на краевой центр, но...в нём не нашлось здания для размещения краевой власти.
Ко времени, когда начальником шахты стал Иван Андреевич Маховиков, среди рабочих было немало бывших беспризорников, а с начала войны, когда многих квалифицированных шахтеров забрали на фронт, привлекали и освободивших из мест заключения. Снова, как при царе в Донбассе, грабежи, пьянство и драки стали явлением обыденным и никого не удивляющим. В день получки нормальные работники уходили с шахты группами, охраняя друг друга. Сам Иван Андреевич уже не подлежал призыву по возрасту. И трудился бы на шахте и дальше, но погиб на ней его старший сын... И он ушел. Переехал с семьей в Новокузнецк, устроился мастером на завод, изготавливал детали для танков - знаменитой "тридцатьчетверки".
Только судьба всегда упрямее человека, повела его на четвертый круг. В победном 45-м Ивана Андреевича снова уговорили вернуться - начальником одной из стареньких шахт Салаирского разреза. Он проработал там до самого её закрытия в 49-м, и даже позже - последние три года до пенсии проездным диспетчером на разрезе. Орден Ленина, полученный из рук всесоюзного старосты Михаила Калинина, орден Трудового Красного знамени, медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне" остались после него как вехи жизненного пути.
В старости он погрузнел. Страдал одышкой и ходил тяжело, шаркая по полу кожаными шлепанцами. С утра включал радио, делал легкую зарядку, затем усаживался за стол и пил чай с сахарными "головами" вприкуску. Большие неограненные куски сахара, блестящие, с синим отливом - он заворачивал их в полотенце и колол, ударяя обратной стороной ножа. А ещё читал стихи... Дома маленькой внучке - Самуила Маршака. Взрослым гостям - классиков. Он помнил давно прочитанные строки наизусть, и легко запоминал новые. Когда совсем стало плохо с глазами, Ивана Андреевича положили в больницу, и он читал стихи больным и медсестрам, а в палату набивалось множество народа, и слушали его, затаив дыхание. И, виделось ему, возможно, что он совсем ещё ребенок, и стоит на высоком холме, и под сухой взмах руки невидимого регента, вплетает свой голос в хор голосов таких же, как он - переживших три войны, разруху, голод, репрессии... Переживших и оставшихся людьми.