В древние времена на островах, ныне именуемых Сахалином, японским архипелагом и Курилами, обитал народ, называвший себя "айны". Появление айнов и их древняя история окутана целым облаков загадочных и таинственных фактов, которые не в силах объяснить современная история. Крупноносые и широкоглазые, они ничем не напоминали азиатов. Айны первыми на Дальнем Востоке, а, возможно, и в мире начали заниматься земледелием. Они развили гончарное искусство, и керамические изделия их до сих пор находят под толщей земли археологи. Но когда русские землепроходцы вышли к побережью Тихого океана и столкнулись с некогда великим народом, потомки древних айнов давно позабыли и сельское хозяйство, и гончарное дело. Они были рыбаками и охотниками.
Почти две тысячи лет понадобилось предкам японцев, чтобы частично вытеснить, а частично ассимилировать айнов. Аборигены уплыли на север, обосновавшись на юге Сахалина, и это переселение длилось почти шесть веков - с тринадцатого по девятнадцатый. Айны назвали этот край Камуй-Кара-Путо-Я-Мосир - Земля бога устья. Японцы, придя после победной для них русско-японской войны 1905-07 гг. на Сахалин, переделали название на собственный манер - Карафуто. Бывшим подданным Российской империи было предписано либо продавать своё имущество и уезжать, либо остаться, но подчиниться строгим японским законам. Подданные же были практически поголовно ссыльными и их потомками. Они давно обустроились на этой благодатной земле - практически на краю света, построили дома, нажили имущество, завели скотину... Теперь всё это приходилось отдавать за бесценок, а то и вовсе бросать. Новая власть проводила политику колонизации и заселения земель своими соотечественниками, и российских аборигенов хотя и не притесняла в открытую, но всячески способствовала их негласному выживанию. Очевидцы тех лет рассказывали, что после отъезда русских по острову бродило великое множество брошенного беспризорного скота. Дошло до того, что власти объявили компанию по поимке бродячей домашней скотины, пообещав ровно половину отдать "ловцам". Но когда воодушевленные обещаниями оставшиеся русские поселенцы переловили коров, коз и баранов, с них потребовали доказательств, что они смогут "свою долю" прокормить. Вышел в результате полный облом. Земля бога устья вновь меняла свой облик, и крепкие славянские избы-крепости перестраивались в лёгкие японские домики с раздвижными дверями. К середине десятых годов двадцатого века из бывшего русского населения в южной (японской) части острова проживало едва ли пара сотен человек. Но вскоре в далёком Петербурге произошла революция, и численность русскоязычных граждан опять начала расти. Сюда сотнями стекались беглецы от советской власти, кулаки, торговцы, бывшие офицеры... Но ещё больше прибывало сюда переселенцев из Японии.
С одной из таких партий в середине двадцатых прибыл на Карафуто и герой нашего рассказа - мужчина лет тридцати. Был он невысок ростом, скромно одет и молчалив, а в руках нёс длинный предмет, обёрнутый толстым куском ткани. Других вещей у мужчины при себе не было. Больше среди остальных поселенцев он ничем не выделялся. Новые земли всегда осваивают бедняки - богатым незачем оставлять прикормленные судьбой места. Богатых держат имущество и дела, кредиторы и должники, родственники и друзья - ведь у них всегда множество и тех, и других. Корабль, вёзший переселенцев, неторопливо пришвартовался к пристани, и по узким деревянным трапам на берег стекли несколько сотен новых жителей Карафуто. Бог устья - чужой и чуждый - безразлично наблюдал за ними из своих снов. Сойдя с корабля, японец с длинным свёртком некоторое время стоял на пристани, глядя вдаль - в ту сторону, из которой прибыл. Губы его едва заметно шевелились, словно он разговаривал с покинутой Родиной. Затем мужчина отвесил короткий поклон, развернулся и твёрдым уверенным шагом направился вслед за переселенцами.
Работы на новом месте было много: строились порты и дороги, развивались промыслы - рыбный, охотничий, пушной. Даже оленеводством и тем занимались теперь выходцы с японских островов. Численность их непрерывно росла: если до русско-японской войны их едва набиралось тысяч двенадцать, то перед Второй мировой было уже почти треть миллиона. За прошедшие годы население Карафуто основательно перемешалось. Межнациональные браки не находились под запретом, люди просто жили своей обычной жизнью: влюблялись, женились, создавали семьи и нередко эти семьи были русско-японскими. Кто-то богател, "шёл в гору", говоря по-русски. Но большинство так и оставалось бедняками, для богатства нужен особый дар, и Бог ли раздает такие дары - большой вопрос. Маленький человек, некогда сошедший с корабля со странным свёртком, денег не нажил. Не было ему дано от Бога, и не было предложено извечным противником Господа. Лет десять, а может быть, чуть больше помыкавшись по острову, японец, наконец, смирился. Осел в Тоёхаро, центре провинции Карафуто, бывшем селе Владимировка и будущем городе Южно-Сахалинске. Там и познакомился с одинокой русской вдовой, растившей двух маленьких сыновей. Они сошлись, и через некоторое время женщина родила японцу сына. А вскоре после этого умерла. В чужом краю, вдали от дома и родной земли, он остался один с тремя детьми. Внешне суровый, неразговорчивый, он растил их, не деля на родных и приёмных - по своим обычаям.
Время Карафуто истекло в 1945-м - Сахалин освободили советские войска. Остров освободили, а японцы остались. Небогатая жизнь многодетного отца стала и вовсе нищенской: единственная работа, на которую он смог устроиться - истопник. Но он не жаловался. Дробил уголь, ремонтировал печи и дымоходы, воспитывал сыновей. Пока в 1947 году японцев не стали выселять с Сахалина. Выселение было жёстким. Особенно это касалось детей, родившихся от межнациональных браков и считавшихся советскими гражданами. Если даже уезжала мать-японка, то детей с собой она забрать не могла. Об отце-японце не шло и речи. В один из дней наш герой вернулся с работы поздно, почти ночью. Приготовил ужин, накормил детей и отправил их спать. Затем вышел на улицу и, усевшись во дворе, стал тихо разговаривать сам с собой на родном языке. Говорил он долго, пересказывая взошедшей Луне прожитые годы - с рождения и до сегодняшнего дня. Закончив этот тихий монолог, японец вернулся в дом, вытащил из большого сундука длинный свёрток - тот самый, с которым некогда прибыл сюда двадцать лет назад. Аккуратно развернул ткань и достал старинный самурайский меч.
Утром он не пошёл на работу. Вместо этого приказал сыновьям сидеть дома, а сам, прихватив меч, куда-то исчез. Вернулся к обеду, без меча, собрал вещи и, ничего не объясняя, усадил детей в нанятый грузовик. Ехали несколько часов, в другой город, там японец о чем-то долго беседовал с немолодой незнакомой женщиной и лишь после этого отвёл сыновей в сторону и тихо сказал:
- Это теперь ваша тётя. Кто бы вас не спрашивал, отца у вас нет. Вы его никогда не видели и не знаете. Но сколько бы лет ни прошло, я за вами вернусь.
Не прощаясь, японец развернулся и зашагал прочь, но вдруг остановился. Снова обернулся к стоящим сыновьям и повторил:
- Сколько бы лет ни прошло, я за вами вернусь.
Больше он не произнес на этой земле ни слова. Молчал, когда за ним пришли военные. Молчал в переселенческом лагере. Молчал на корабле, увозившем его вместе с другими соотечественниками обратно на родину.
Сильно постаревший, но ещё крепкий, он вернулся через пятнадцать лет. Все эти годы он отчаянно, стиснув зубы, пробивался наверх, чтобы заработать деньги и завести нужные связи. Теперь у него было всё, чтобы попытаться вернуть детей. Все трое уехали вместе с ним. С японцем, настоящего имени которого на земле бога устья никто в этот раз так и не узнал. Говорят, самурай, продавший меч предков, не имеет право на имя...