Идея. В её создании не было цели, т.к. она образовалась случайно. У неё не было создателя, т.к. она предвосхитила его, и скорее сама выступала в роли создателя. В виду своей абстрактности она не была привязана к какому-либо носителю, но стоило носителю соприкоснуться с Идеей, и он навсегда становился её рабом.
Причиной её возникновения являлась столь невероятная цепочка событий и совпадений, что, понаблюдав эти процессы со стороны, можно легко заподозрить наличие чьего-то феноменального разума, который так хитро и искусно просчитал, пропланировал и сконструировал эту невероятную структуру, состоящую из причин и следствий, уходящую корнями в четыре фундаментальных взаимодействия, подпитывая собственный вес субъективным, абстрактным мышлением, зародившемся в объективном мире.
Но никакой разум за Идеей не стоял. Природа её случайна относительно наблюдателя. Она не реальна, но влияние её дотягивается и до материального мира. Она как число - абстракция количества, существующая лишь в нашей голове, но позволяющая проводит количественную оценку мира.
Идея не влияет на реальный мир. Но она влияет на носителя.
И сколь бы невероятным не было это событие, но оно произошло: Идея полностью описывала реально существующий процесс.
Первый носитель Идеи соприкоснулся с ней когда вселенная едва перевалила через половину отведённого ей времени. Контакт произошёл в великой пустоте, в небольшой звёздной системе, одиноко дрейфующей в бездне пространства. Носитель быстро умер, поэтому Идея не успела отразиться в реальном мире.
Через четверть всего времени в противоположной стороне вселенной Идея поразила своей структурой одного из носителей разума. Выстроенный вокруг Идеи культ разрушил единственный существующий тогда вид разумной жизни. В этот раз абстрактная структура оставила реальный след в виде потухших в пылу галактической войны звёзд.
Но это были лишь небольшие соприкосновения. Настоящий, полноценный контакт произошёл лишь перед самым закатом вселенной и напрямую послужил его причиной.
И на этот раз обоих носителей разделял невероятно малый отрезок времени. Оба носителя находились практически в одной точке пространства относительно целой огромной вселенной.
Они находились на одной планете.
* * *
В латах блестящих он всходил на трап. Запуск его приходился на раннее утро. Капли россы ещё блестели на медных доспехах, создавая иллюзию безмятежности, которая вскоре будет нарушена неестественной скоростью, первой космической, которая разорвёт утреннюю тишину грозным рокотом, неспособным угнаться за ним вслед.
Кельвин уже стоял на стартовой площадке - огромной металлической конструкции напоминающей арену. Его голова не была закована в шлем, длинные чёрные волосы свисали космами чуть ниже груди. Они лоснились, залитые чернотой масла механизмов.
Ряды провожавших. Все смотрели на него. Чёткие, ровные ряды, как дорожки в микросхемах.
Система.
Кельвин смотрел за горизонт. Он не мог видеть солнца, хоть и невозможное казалось возможным в тот момент.
Закончится отсчёт, и он взревёт от боли, доспехи загремят от нагрузки, толпа задрожит в благоговении и Кельвин прорвёт пространство, с великой скоростью покидая механическую арену.
Но реальность выглядела не так.
Кельвин, ничем не примечательный житель Нижней Земли, сидел в медной блестящей кабине аппаратуса, доставляющего людей на внешний купол и орбитальные платформы. Ряды людей - лишь очереди, томно наполняющие свободные кабины.
Никто не провожал Кельвина. Никто не ждал его возвращения.
Пройдёт отсчёт и аппаратус плавно поднимется ввысь и, медленно набирая скорость, унесёт инженеров, учителей, продавцов, охранников и офисных рабочих в голубое небо, где их ждут начальники, распорядители, директора и непрогретые кубики пространства, в которых они продолжат свой ежедневный труд.
Система.
Реальность.
Кельвин знал как выглядит реальность. Он не занимался самообманом. Умение менять восприятие это дар, полученный им как скромный довесок к безграничному откровению Идеи. Контролируемое безумие как колодец с лестницей, в нём можно тонуть только по собственной воле. Реальность не могла дать ему необходимый настрой. Только настрой может собирать эмоции в прорезающий луч. Только те кто не знает истинную силу организованных эмоций утверждает что хладнокровность, спокойствие и расчётливость - наиболее эффективные пути к результату.
Субъективна ли реальность Кельвина, если результат её существования отразится громким эхом в самых основах объективного мироздания?
Кельвин опустил глаза на ровные ряды людей. Система пугала его, но сейчас для неё он представлял ещё больший страх.
Выдох.
Идея наполняла вселенную смыслом, и пусть само её существование было неестественным для целого мира - она первопричина самой жизни!
Кельвин увидел солнце. Сквозь Землю. Сквозь внутренний и внешний купол. Сквозь орбитальные платформы и солнечные энергоусилители. В этот момент он не отдавал себе отчёта в какой реальности это произошло.
Отсчёт. Старт. Огромный воин в блестящих латах порвал небосвод.
* * *
Из окна аппаратуса виднелся бескрайний город Нижней Земли. Линии улиц складывались в замысловатые узоры, геометрические фигуры правильных форм. С такой высоты не было видно деталей зданий, что превращало их в подобия друг друга. Подобия подобий. Фрактал.
Кельвина пробила дрожь. Он боялся фракталов. Они напоминали ему о естественном состоянии мира, о том, каким мир должен был быть.
Воспоминания нахлынули на него.
Вот он обычный школьник, зарывшийся в тёплое одеяло, переживающий о бесполезной суёте случившейся накануне. Закрывая глаза он и представить себе не мог что уже завтра проснётся совершенно новым человеком. Ночь знаний поменяет его. Во время сна он соприкоснётся с Идеей и уже никогда не сможет смотреть на мир как прежде.
Идея казалась живой. Она ворочалась в его голове всю ночь, перекатываясь из сознания в подсознание и обратно. Она связывала в единый узел воспоминания и фантазию, создавала доселе несуществующие цепочки из логических выводов, привязывала вкусное к красному и холодное к тяжёлому. В голове творился настоящий хаос, но он был единственным комфортным условием для существования Идеи.
В ту ночь Кельвин подумал, что мир, в котором он живёт - неправильный. Он подумал, что настоящий мир в его естественном состоянии построен лишь на одном законе - законе множащихся подобий. Мир должен был быть простым и бесконечным. Мир должен был быть фракталом.
Но пока он складывал себя большего из себя же, его механическую задачу нарушило нечто, нарушил кто-то. Кто-то совершенно иной вползал, вплетался в его подобия, обвивал Фрактал, впивался в его идеальную структуру, нарушая монотонный ход копирования, делая подобия всё более непохожими друг на друга.
Ошибка копилась, делая каждый следующий слой растущего мира всё более непохожим на предыдущий. Единственный закон, на котором строилась эта вселенная, дал сбой, он больше не действовал, так как множились теперь не подобия. Множилась ошибка. Хаос.
Результатом всех этих невозможно маленьких по своим размерам процессов стало возникновение четырёх фундаментальных сил, четырёх осколков первоначального закона, не выдержавшего натиска неправильности. В результате взаимодействия этих сил и сложилась такая вселенная. Такая живая, но неправильная. Кельвин любил эту неправильность. Кельвин боялся холодной, мёртвой, заполненной по содержанию, но пустой по сути реальности Фрактала.
Некто впившийся в структуру мироздания сначала не поддавался никакому описанию. Суть его выпадала за все возможные концепты. Некто искал компромиссы и пытался принять устойчивые формы, постоянно ускользая от понимания. Но образ потихоньку складывался и загонял себя в очертания. Наконец Кельвин представил себе длинного червя, начало и конец которого выходили за концепты вселенной. Позже образ подкрепился сформировавшимся звуком. Звук напоминал слово и позже был закован буквами в название. У этого названия было лишь одно значение. Оно являлось отражением сути того, кто поменял естественный ход вещей. Оно было именем того кто повредил Фрактал. Именем "Чап Маюба".
* * *
За восемьсот тридцать два года до последнего полёта Кельвина на аппаратусе Идея соприкоснулась с разумом другого носителя.
Шаман из южного племени "Марапау" проснулся в холодном поту, вскочил на ноги и прокричал: "Чап Маюба!".
"Его" идея поразила многочисленное население его племени, он был вознесён до статуса бога. Новые углы, под которыми он смотрел на мир, позволили сковать локальную империю, завоёвывая соседние племена.
Именем Чап Маюба было сковано целое малое государство, по тем временам превосходящее любое другое по своему уровню развития.
Идея не делала носителя сверх-человеком. Его тело всё ещё поддавалось законам распада. Со временем он умер, но оставил после себя внушительный след, последствия существования которого вскоре грозным эхом отразятся в основах мироздания.
Он не успел воспитать достойных приемников, его окружение понимало лишь малую толику необъятного учения о Чап Маюбе. Этого понимания было недостаточно для поддержания сложной системы возникшего государства и распад снова сыграл свою роль.
Прибывшие из-за океана завоеватели наткнулись лишь на руины некогда могучей цивилизации. Но культ Чап Маюбы ещё жил.
Прячась глубоко в бродячих в тени былого величия жителях, прошедших через болезни и голод лишь для того чтобы медленно умирать на осколках системы, суть которой они не могли познать.
По крупицам знания вытягивались из них, постепенно связываясь в узлы информации.
Завоеватели с любопытством отнеслись к идее о Чап Маюбе, и она приобрела статус мифа, не воспринимаясь большинством всерьёз. Большинством, но не всеми.
Любители оккультных знаний подхватили тень Идеи и сотнями лет опирались на неё при создании всевозможных сект и братств, маскируя жажду власти и иллюзию всезнания.
Деятельность лишь одного из них просуществовала достаточно долго. Написанная им книга разошлась смешным тиражом в шестьдесят экземпляров, и лишь один из них своевременно попал в нужные руки.
К тому моменту наука шагнула далеко вперёд, и человек уже наполовину осознавал четвёртое измерение, нео-квантовая физика объясняла квантовую, а фронт науки начинал заигрывать с основами мироздания. Многие утверждения книги дополнились реальными научными открытиями, и миф о Чап Маюбе получил статус теории.
Теория крепла, приобретала сторонников. Идея о проведении эксперимента обрастала спонсорами, и вопрос о проверке теории стал лишь вопросом об организации эксперимента. Тридцать шесть стран мира и сорок девять мощнейших корпораций солнечной системы десятками лет конструировали эксперимент, который принял форму огромной научной орбитальной платформы.
Вопрос вторжения в основы мироздания упирался только в часовые отрезки времени.
* * *
Маршрут аппаратуса был взломан ещё задолго до отправления, люди на борту серьёзно взволновались когда мимо них промчалась поверхность внешнего купола Земли. Озабоченный рабочий класс вглядывался в окна, негодование росло и вот-вот должно было раздуться до массового недовольства. Такова была реальность, и Кельвин всё ещё держал её в своей голове. Когда аппаратус остановится на научной орбитальной платформе, когда его медные двери разойдутся с тихим шипением - вся эта толпа ничего не понимающих людей вывалится навстречу смерти. На платформе их ждала команда Кельвина - маленькая армия из преданных ему людей, доверху забитая инструментами смерти - оружием, напоминающая бочку с порохом ждущую своей искры.
В глубине души Кельвину было жалко этих людей. Подобную же жалость он испытывал и к своей команде, которой предстояло исполнить жуткий приказ по ликвидации мирного, ни в чём не повинного населения.
Кельвин тихо выругался. Он пропустил слишком большой кусок реальности в свою голову, он мешал ему управлять эмоциями. Все эти люди лишь малая жертва на пути к действительно важной целе.
Он снова стал изменять своё восприятие.
Его команда - машинное масло в его волосах, мирные люди - лишь дрожь от тяжести блестящих лат на его руках.
Огромный воин приближался к платформе, за ним гнался бездушный Фрактал, вгрызаясь своими же подобиями во всё вокруг. Контролируемое безумие позволяло по-своему интерпретировать действительность. Эмоции снова собрались во всепрорезающий луч.
* * *
Команда встречала Кельвина на платформе. Пассажиры аппаратуса испуганно тряслись стоя на коленях у самого края посадочной полосы. Кельвин молча вышел из кабины, не сбавляя темпа двинулся в сторону научного комплекса. Его глаза смотрели сквозь ряды людей, он никак не реагировал на окружающий мир, его восприятие отвергало факт существования внешней среды.
Инструкции, данные команде задолго до назначенного часа довели ситуацию до автоматизма. Часть маленькой армии поравнялась с Кельвином, затем обогнала его и синхронизировалась с его движением, выполняя роль живого щита в случае ожесточённой борьбы с охранными силами лаборатории.
Лишь несколько членов команды остались у посадочной полосы, направили дула своих оружий на линии дрожащих людей и в раз разрядились, устроив настоящую казнь, без которой можно было и обойтись, но каждое дуло было на счету, они шли на войну, исход которой мог зависеть от количественного перевеса в одного солдата.
Палачи перезарядили оружие, развернулись и двинулись в сторону научного комплекса.
* * *
Кельвин продолжал биться с выбросами Фрактала. С оголёнными торсами, в саронгах, одноглазые биороботы продолжали сопротивляться. Они прыгали на колени, выхватывали пистолеты-пулемёты и безуспешно посыпали блестящие латы Кельвина залпами разрывных пуль. Медный доспех успешно отражал вероломные импульсы летящей материи.
Биороботы сыпались на пол, извергая снопы искр. Перестрелка всё больше походила на жатву, роль жнеца в которой исполнял Кельвин. Не сбавляя шага он вытягивал руки навстречу бездушным механизмам в саронгах, медные перчатки разъезжались в стороны, словно жало выпуская из себя дуло. Боевая машина делала смертельный выстрел и возвращалась в медные латы. Один взмах руки - один мёртвый биоробот. Среди звуков смерти Кельвин чувствовал себя дирижёром.
Он будто шёл сквозь толпу и, жестами фокусника, устраивал смертельное представление.
Бездушные механизмы во власти Фрактала. Продукт его неутомимой деятельности.
Такой образ был нужен Кельвину. Если бы он не защитил свой мозг этой выдуманной иллюзией, то нахлынувшее на него чувство вины тот час же разобрало бы его разум на части, и он никогда бы уже не добрался до цели.
На самом же деле зал был заполнен мёртвыми людьми. У них не было оружия, они лишь кричали о пощаде, но их крики разбивались о непроницаемую маску безразличия на лице Кельвина.
Но стрелял не он.
Его команда зачищала лабораторию. Зачищала крайне эффективно. Но даже в своих образах Кельвин и думать не смел перекладывать ответственность за свои действия на третьи лица. ОН организовал эту казнь, результат ЕГО действий вылился в эту кровавую резню.
Но все размышления в сторону.
Перед ним распахнулись двери, ведущие в комнату, где его ждал самый настоящий тест его способностей. Тест в котором у него не будет помощников, так как вся его команда, основываясь на выученных инструкциях, останется снаружи, прикрывая тыл на случай ответных действий охраны лаборатории.
Кельвин снял доспехи, сделал шаг, двери за его спиной схлопнулись. Он стоял лицом к лицу с врагом для победы над которым ему придётся использовать весь свой потенциал.
* * *
Кельвин стоял в обширной комнате. На другом её конце на половине расстояния от пола до потолка висел биокомпьютер. Синтетическая кожа его отдавала тускло-коричневым цветом распада. Чёрные сокеты подобия головы всматривались во вторгнувшегося воина. Длинные конечности с множеством сочленений впивались в углы комнаты, выходя далеко за её пределы. Они извивались словно щупальца, в движениях их читалась готовность напасть на внезапно появившийся раздражитель.
Кельвин уже не видел разницы между реальным миром и своими искусственно вызванными образами. Ему нужна была вся концентрация его мозга для взлома суперкомпьютера, а поддержание осознания того что реально а что нет забирало очень ценный ресурс.
Добавочные процессоры и аналитические центры, торчащие громоздкими механизмами из его шеи, начали копирование процессов подсознания. В предстоящей битве они возьмут на себя роль контроля основных функций организма Кельвина, от дыхания до сердцебиения, чтобы разгрузить его подсознание, которое он заполнит образами и решениями.
Дополнительный носитель информации задребезжал на его затылке, он прогружал в себя семьдесят три процента воспоминаний Кельвина.
Воспоминания делали Кельвина Кельвином, и без них он сам будет всего лишь биомашиной с единственной задачей - взломать суперкомпьютер и загрузить память с носителя информации обратно в мозг.
Двадцать семь оставшихся процентов памяти забивали задачи, важные знания о Чап Маюбе, наиболее яркие из когда-либо созданных образов, и небольшое осознавание собственного "Я". В голове не осталось место понятиям реального и нереального.
Кельвин ринулся в бой.
Неестественно вытянутой рукой-коннектером он вошёл в сокет суперкомпьютера.
Извивающиеся коричневые щупальца стали множиться как фрактал, ринулись к Кельвину, целясь в дополнительные гаджеты блестевшие на его шее.
Лицо Кельвина выросло в пропорциях, вспузырилось сотнями глаз, каждый из которых фокусировался на отдельном щупальце. Его взгляд прожигал синтетику конечностей суперкомпьютера, разрывая извивающиеся сочленения. Его сознанию приходилось находиться в сотнях мест одновременно, концентрироваться сразу на сотне атак. Защита забирала слишком много ресурсов, остатка не хватало на ответную атаку. Кельвин снял задачу дыхания с добавочных процессоров и нагрузил их задачей анализа атаки суперкомпьютера, он выиграет битву если сможет предугадывать хотя бы шестьдесят три процента летящих в него атак.
Отказ от дыхания приведёт к ощутимой потере мозговых ресурсов в следующие пятьдесят три секунды.
Кислород необходим мозгу для функционирования, поэтому времени оставалось мало. Удалось предугадать семьдесят три процента выпадов суперкомпьютера, каждую секунду битвы Кельвину удавалось продвинуть план атаки на миллисекунду вперёд, просчитать смертельный выпад, опередить суперкомпьютер в скорости принятия решений.
Двенадцать миллисекунд опережения было достаточно для того чтобы нанести сокрушительный удар с вероятностью успеха в девяносто восемь процентов. Кельвину этого было мало. На кон поставлено всё, и он не мог позволить вероятности вклиниться в его бой.
На восемнадцатой миллисекунде опережения Кельвин совершил финальный рывок: сотни одинаковых рук из его спины ринулись навстречу щупальцам. Он схватил их всех в раз, сфокусировал взгляд сотен своих глаз на псевдо-лице суперкомпьютера, раздался хлопок.
Кельвин пытался восстановить вернувшееся ему дыхание, информационный накопитель возвращал драгоценные воспоминания в его голову, а дополнительные процессоры и аналитические центры перекладывали основные функции организма обратно на подсознание.
Кельвин вымотался, уставший мозг не мог больше создавать образы. Он окинул реальность быстрым взглядом. Перед ним висел на четырёх суспендорах потухший органический компьютер, из его сокета выходил шнур коннектора, другим концом подключённый к разъёму за правым ухом Кельвина. Чап Маюба будет жить.
* * *
Ненатуральный фактор, так называли Чап Маюбу в научном мире. Громадина научной орбитальной платформы была построена с целью "уловить" его присутствие в неоквантовой механике нашего мира. Появилась возможность пронаблюдать его присутствие по косвенным признакам. В теории ненатуральный фактор занимал одиннадцать измерений, но признаки его присутствия могли быть зафиксированы и на уровне четвёртого измерения. Направленные лучи скопленной за десятилетия энергии разгоняли субкварковые поля до невероятных скоростей вибрации, заставляя их взаимодействовать друг с другом. Субкварковые поля под яростным натиском внешней энергии стремились занять единую точку пространства погружаясь одно в другое.
Погрешность в их взаимодействии и есть прямое доказательство существования ненатурального фактора, или Чап Маюбы.
Только носители Идеи знали что попытка "уловить" присутствие Чап Маюбы навсегда выжмет его из реальности, позволяя фракталу исправить накопившуюся ошибку.
* * *
Кельвина одёрнуло. Что-то было не так. Он больше не контролировал бурю образов пронзающих его голову. Страшное осознание того что он не успел остановить эксперимент вовремя накрыло его. Делали ли разницу шесть миллисекунд ожидания до атаки на супер компьютер он не знал. Его затрясло. Образ всепожирающего фрактала впился в его мышление триллионами множащихся фигур.
В его сознании блеснула ироничная мысль о том, что сама идея о существовании Чап Маюбы являлась причиной его же разрушения.
Миру приходил конец.
Кельвин начал судорожно размышлять о жизни и смерти, о существовании и отсутствии. Можно ли утверждать что всё что существовало даже кратчайший миг обречено на бессмертие? Ведь факт существования предмета абстрактен и останется неизменным даже вне времени. Если камень был, то, даже когда он исчезнет, факт о том что он был останется! Ведь если существовала мысль, или идея, факт их существования неоспорим! Есть ли место вне действительности где все эти факты существуют? Абстрактно, без доступа, но все же?
Кельвин никогда не узнает ответа. Но ему хотелось сохранить хоть какую-то даже самую маловероятную возможность того что всё что происходило в их мире не исчезнет в никуда! Он надеялся, что факт существования их реальности останется где-то вне фрактала.
Он думал и представлял со всей силы, воссоздавал в голове все свои знания, образы, придумывал новые решения старых задач, представлял каким бы мог быть мир будущего, и каким он был в прошлом, до последнего надеялся что все к чему он мысленно прикоснулся отразится где-то ещё, останется в мире фактов, не пройдёт бесследно!
Дополнительные процессоры и аналитические центры на его шее шумели, перегреваясь от возложенных на них задач.
Кельвин думал, представлял, вспоминал и мечтал.
А фрактал тем временем заполнял пространство, слой за слоем. Рос и наполнялся, пока во вселенной не осталось ничего кроме него самого внутри себя. И даже после этого он не остановился, продолжая множить свои подобия, и подобия подобий.
Такой наполненный по содержанию, но пустой по смыслу.