На том дальнем подоконнике она сидела почти каждую перемену, всегда такая грустная и задумчивая. И почти всегда с открытым окном, и не важно, поздняя осень с ее пронизывающими ветрами или же теплое дуновение весны. Порой мелькала в лестничных проемах, а иногда мне доводилось повстречать ее в библиотеке, с запоздалой сдачей книг. На вид не столь примечательна, она мало чем отличалась от других девушек этого места, но я узнавал ее издалека. Все-таки что-то в ней было иное, нет, не во внешности, та была заурядна, хоть и вполне мила. Ее непохожесть носила более глубинный характер. Мне казалось, что ее одиночество очень схоже с моим, я был уверен, что понимаю ее чувства. Давно томимый непреодолимым чувством тоски, я не мог найти утешения и понимания со стороны. Хотя рядом постоянно были какие-то люди, говорили со мной, но мое внимание было слишком рассеяно, я даже не всегда слышал заданного мне вопроса, все чаще погружался в собственные размышления. Не помню, как давно я стал за ней наблюдать, но мой интерес не иссякал.
Поразмышляв, я все же решил завязать с ней общение, и не нашел более оригинального способа для знакомства, как попросить поснимать ее на мой старенький пленочный Зенит 1955года выпуска. Как и следовала ожидать, её первой реакцией было решительное "нет". Но пустив в ход немного обаяния и жалости, что, мол, мне это нужно для конкурса, а все наотрез отказываются мне посодействовать, а у нее такая милая головка, что она все же согласилась.
Договорившись о времени, после занятий мы проследовали в парк, расположенный буквально в километре от университета. Я объяснил ей, что от нее ничего особого и не требуется, просто быть самой собой, и, при желании отвечать на мои вопросы. Пробыли мы в парке буквально каких-то пару часов, потому как быстро стало темнеть, зима все-таки. Но могу сказать, что общение наше строилось очень даже не плохо, на радость мне, она оказалась отличной собеседницей - под стать мне самому. Мила, обходительна, могла поддержать практически любую поднятую тему, но самым ценным было то, что рядом с ней я чувствовал себя абсолютно комфортно. На мое удивление, кадры вышли хорошими (ведь признаться, фотограф из меня не ахти).
С того дня мной завладело дикое желание стать объектом ее помыслов. Хотелось, чтобы она смотрела на меня добрыми глазами, улыбалась мне и заливалась краской, в сердце своем, всегда бы впредь, берегла для меня место, сколько времени бы ни прошло. И мигом оживлялась, при виде меня, когда бы я заводил с ней разговор. Пусть думает, как думаю я, пусть ее занимает все, что меня касается и что доставляет мне удовольствие, пусть ревнует и старается всячески удерживать мое внимание. Да, мне хотелось не просто ее внимания, я жаждал завладеть ее душой, чтобы впредь, видя ее печальной и задумчивой, я знал, к кому обращены ее помыслы. Эгоистично, не спорю, но на тот момент я словно ослеп от своей прихоти, ничто иное не было мною так желанно. Достигнуть своей цели было не так сложно, сгодилась до банальности простенькая модель действий: мое природное обаяние, миловидная внешность (генетика сыграла мне на руку),постоянное внимание, постоянное - но не назойливое, примененное к ее красоте и утонченности, лесть, да и потом я старался как можно больше времени проводить вместе, посредством "случайных" встреч (мною же и подстроенных). За счет совместного времяпрепровождения я внушал ей поразительную схожесть наших интересов и пристрастий. Чем больше я узнавал ее, тем более в ярком и нежном свете мне рисовался весь ее образ. Порой мне стало казаться, что это существо просто лишено изъянов. Хотя нет, один все же был- ее собачья преданность, порыв к никому не нужному альтруизму. Меня стало это душить. Да и потом, я молодой человек, с совершенно естественными потребностями, а к ней я боялся даже прикоснуться, настолько хрупким и неземным существом являлась она мне.
Моя цель была достигнута, но никакого удовольствия я от этого не получил. Наоборот, все стало в тягость, она стала в тягость. Чистота ее души, возвышенность понятий, ранимость, я же был совершенно иным. Мне стало ее жаль, я неоднократно упрекал себя что вообще все это затеял. Тогда мне на ум пришло решение немного охладить ее пыл. Стал игнорировать некоторые ее звонки и письма, реже видеться. А чтобы дать понять, внушить, что питаю к ней исключительно дружеские чувства, завел роман с другой девушкой. В конце концов, думал я- всем нам рано или поздно находится замена. И был уверен, что рядом с ней должен быть другой человек, и он обязательно будет. Способный ответить столь же искренними и бескорыстными чувствами, столь же преданный и чистый душой и сердцем.
Мои уловки сработали. Какое-то время я ее вообще не видел и ничего не слышал о ней. Мне казалось, что она стала меня избегать. Лишь иногда замечал ее краем глаза в стенах университета. И то, с трудом узнавал. Меланхоличность, придававшая ей ранее долю обаяния, сменилась на хмурую угрюмость. Ее рассеянность и невнимательность к окружающему усилилась с двойной силой. Черты лица и те изменились, хотя прошло не столь много времени. В глазах больше не было ни блеска, ни жизни, они стали пустыми и холодными, щеки впалыми, брови насупились. Лицо не выражало былой мечтательности, весь ее вид лишь говорил о безразличии ко всему происходящему вокруг. Затем я и вовсе потерял ее из виду. Понятное дело, что мои звонки она попусту пропускала. Не выдержав неизвестности, я как-то поговорил с человеком, с которым я бывало видел ее в стенах здания. Она уехала, сменила город и место учебы. Ушла по староанглийски- не попрощавшись. А мне стало её не хватать. За полгода общения, я к ней попросту привык. Мы лишь гуляли, да беседовали, как часто бывает: обо всем и ни о чем сразу. Я вверял ей свои проблемы , заботы и мы вместе искали решения, а она свои. Бывало она спрашивала о том, чем раньше никто и не мыслил поинтересоваться, а бывало задавала каверзно-философские вопросы, ответы на которые так и оставались в небытие. Мне было уютно с ней, от меня ничего собственно и не требовалось, просто идти рядом по аллеи.
Мое письмо в вашу редакцию-это своего рода покаяние. Надоело мне скрываться под маской доброты и невинности, знаю, что заслужил иного к себе отношения. Я осознано причинил боль далеко не безразличному мне человеку, а теперь не имею возможности искупить свою вину. Даже расстались как-то не по-человечески, словно и не были никогда знакомы. По-детски самонадеянно верить, что она прочтет это письмо, но убить надежду, не дать случаю право на существование было бы слишком кощунственно.
P.S. Полагаясь на твою сердечную доброту и на свою удачу, прошу дать о себе знать, хотя бы в пару строчек. Мне было бы спокойней, зная, что твоя жизнь течет мирным руслом и ты все так же творчески совершенствуешься.