Па Марго : другие произведения.

Пустые времена

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Не существует пустых времен. Ты сам их себе внушил или тебе внушили, потому что каждая секунда твоей жизни - неповторима, как цвета неба в Настиной палитре". "Цикл повестей "Пустые времена" - тонкая и глубокая картина современной жизни, современного человека, потерявшегося и ищущего, безумно одинокого, понимающего, но не умеющего. Это то, что я сама хотела бы когда-нибудь написать, настолько это близко, просто переворачивает душу. (Ведаслава, автор и редактор лит. альманаха "Снежный ком")

Марго Па

Цикл:

ПУСТЫЕ ВРЕМЕНА

0x01 graphic

  
  

Москва, 2006-2008

Посвящение

   Он хотел именно эту картину: два силуэта, блуждающие за стеной тумана.
   Шел дождь. Мы случайно сели рядом за столиком в кафе, и я вдруг четко осознала, что когда-нибудь капли дождя вернутся словами. И я подарила ему наши силуэты.
   Тогда я поняла, что небо меняет цвет, а цвета не повторяются. Можно прожить тысячу лет, и каждый день небо над головой будет уже другим. Можно жить только ради этого: изучать небесную палитру и ничего не ждать.
   Многие философы утверждают, что время зависит от нас, и мы сами переводим стрелки часов, но переводим только вперед, проматывая жизнь, как пленку с надоевшим фильмом. Иногда время замирает, и в такие моменты происходит то самое важное, чему люди дали имя "Счастье", которое так часто пишется с приставкой "Не". Это развязка кинофильма под названием "Жизнь". Поэтому мы проматываем пленку и боимся, что не успеем досмотреть, пока не заснем...
   Осень 1999-го я держала в ладонях, как раскрытую книгу, я чувствовала ее запах и вкус, я могла считать удары своего сердца. Я навсегда осталась в маленьком городке у моря, где цветут магнолии, где мы вдвоем бродим по улицам, взявшись за руки и предчувствуя шторм. Теперь каждый год для меня начинается с осени, и я знаю, что временем управляют наши воспоминания, потому что я снова и снова могу шагать по опавшим цветкам магнолий. Невозможно ничего потерять или умереть пока есть дом, где живет наша память. Беда лишь в том, что мы заперты в своем прошлом и не можем найти ключи.
   У каждого из нас есть точка, где время перестает существовать. Счастье и Несчастье - два оголенных конца провода с электрическим током. Пленка рвется на самом ярком моменте, и жизнь переходит в белый шум. Все, что ожидает после - бессмысленные попытки заполнить разверзшуюся внутри пустоту...
   С той осени я веду счет остановкам на моем пути. Любовь, несбывшиеся мечты, болезни, ошибки, кажущиеся фатальными, - все, что способно выбить почву из-под ног, стать пределом усталости, увести в пустые времена. Белый шум никогда не утихнет, если не знать о существовании одуванчиков. Каждую весну они разрастаются в садах и огородах. Их рвут и рвут, и вот уже огромные горы из маленьких желтых солнышек возвышаются вдоль изгородей, дорог и заборов, и голая земля чернеет под ногами - свободная для благородных цветов. Но не проходит и трех дней, как одуванчики снова захватывают в плен все вокруг, они упорно пробивают себе дорогу к солнцу. Говорят, это первые цветы, которые появились на свет после взрыва в Чернобыле.
   Почему же никому не нужный сорняк сильнее других? - спросите Вы.
   Отвечу: Секрет в корнях, одуванчики отчаянно цепляются ими за землю, они-то знают, что ни одна туча не способна спрятать солнце навечно.
   Маленькие желтые солнышки, благодаря вам я поняла: выход из пустых времен существует, нужно просто расти и... продолжать любить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОСЕНЬ.
  
   ДОМ НА УСТАЛОСТЬ

Без надежды - покоя нет.
(Альбер Камю)

   Это был еще один страшный сон, из тех, что снятся, когда засыпаешь и просыпаешься совершенно один. Через открытое настежь окно в дом летел пепел. Пепел кружился в воздухе, напоминая хлопья снега, оседая на книжных полках, столе и буфете. Пепел устилал пол и лестницу живым, шевелящимся от ветра ковром. Пепел превратил кровать спящего в саркофаг, он забивал рот и нос, и становилось трудно дышать. Пепельная зима, пепельная метель. Вскоре пепел заполонил собой весь дом, и свет растворился во тьме.
   - Нужно открыть глаза. Попытаться втянуть в себя немного воздуха.
   Вот так, вдох-выдох, вдох-выдох. Нужно проснуться. Это лишь еще один дурной сон, который скоро закончится.
   Вадим рывком соскочил с кровати, стряхивая с себя невидимые хлопья пепла.
   В доме действительно пахло гарью. Запах такой, словно где-то перегорела проводка, плавящийся пластик. Он беспомощно огляделся по сторонам. Ветер хлопал рамой незакрытого окна. Галки с криком взлетели с дерева под окном, как по команде, словно почуяли что-то неладное. Поле перед домом - все охвачено дымом. Даже солнце и то - как сквозь пелену густого тумана.
   - Опять жгут осень, - лениво подумал Вадим.
   Каждая осень в деревне начиналась именно так: листья сгребали в огромные кучи вдоль дорог и поджигали.
   Дым костров потопил и деревню, и поле, и лес, и железнодорожную станцию. Слезились глаза, в горле постоянно стоял комок. Все это напоминало маленькую войну с осенью. Вадим не знал, зачем им нужна эта война, лишь старался задержать дыхание и попробовать пережить еще одну осень. Вдох-выдох, понемногу.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Яркий осенний день. Счастливая семья: мать, отец и сын-первоклашка. Прогулка в парке, мороженное и американские горки. Самый счастливый день в жизни Макса. Солнце бликами отражалось в белом золоте маминых волос, как в зеркале. Отец все время смеялся, громко и воодушевленно что-то рассказывал.
   Первое сентября, Макс пошел в первый класс. И это был самый важный день для всех них. Это был его день, день Макса. Он знал, что сегодня может просить все, что захочет.
   Клоун у выхода из парка продавал разноцветные воздушные шары, и самые яркие - красные. Конечно же, Макс попросил красный шар. И ему подарили красный. Счастливая семья. Взявшись за руки, они зашагали вдоль улицы. Макс дергал веревочку, а шар плясал, переливаясь на солнце, пока внезапный порыв ветра не вырвал его из рук.
   Макс не успел оглянуться, как шар оказался на проезжей части. Бедный красный шар, неужели он лопнет под колесами? И Макс не выдержал - разревелся, как девчонка. Мама сказала, что купит ему другой. Но Макс хотел именно этот и продолжал хныкать. Тогда отец выбежал на дорогу и, ловко изогнувшись в прыжке, спас его. Встав на разделительную полосу, он поднял шар высоко над головой, и тот засиял в руках маленьким красным солнцем. Восхищенные, все улыбались. Равновесие было восстановлено. И вдруг...
   - Осторожно, сзади!
   И визг тормозов... И материнские пальцы...Она пыталась закрыть Максу глаза с такой силой, что ему показалось, как пальцы проникли сквозь глаза прямо в мозг. Скорая, как всегда, опоздала. Отец жил несколько секунд, и они даже не успели попрощаться с ним. Водитель остался жив, он был пьян и не смог сбросить скорость...
  
   Бесцеремонный звонок разорвал кладбищенскую тишину.
   - Алло, привет! Что там с контрактом на покупку двадцати пяти моделей Фольксваген для фирмы "Аякс"? Они приехали перегонять машины, но не все документы предъявили, - окатили Макса холодным душем из телефонной трубки.
   - Все.... нормально, они все оплатили, могут забирать, - он очнулся. Он снова здесь. Он повзрослел и теперь живет для того, чтобы продавать оружие убийцам. Убийцам отца. Все они садятся за руль и убивают. Может быть неосознанно, но от этого не становится легче. Макс не знал, зачем им нужна война на дорогах городов, лишь старался пережить еще одну осень. Еще один такой же яркий осенний день, как был тогда, много лет назад.
   Старое кладбище на окраине Москвы. Здесь, за пределами мегаполиса можно задержать дыхание, побыть наедине с собой. Здесь воспоминания медленно уходят вдаль по тропинке между могилами, и прощальное осеннее солнце смотрит им вслед.
   Освобождение, пусть ненадолго, но все-таки. Вдох-выдох, понемногу.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Пи-и-во! Рыба! Сигаре-е-е-ты! Соле-е-е-ная рыба! - на подходе к станции Вадим услышал надрывные голоса местных торговцев.
   Голоса летели вдоль перрона, перемешиваясь друг с другом. Поднебесный гул - голос станции. Торговцы напомнили галок на его дереве: тоже кричат, заглядывая в окна проходящих поездов, затем, как по команде, срываются и мчатся к следующему поезду. Снова кричат, снова замолкают, снова бегут и кричат. И так целый день до последней строчки в расписании поездов.
   Яркий осенний день. Солнце прочертило длинные линии наискосок, отражаясь от колес поезда и уходя куда-то в даль, в поднебесье. А они все бегали, суетились, словно под крышей Богов. Крыша Богов - это косые линии прощального осеннего солнца.
   Вадиму нравилось встречать и провожать поезда. Он знал, что все люди на свете делятся на две категории. Те, что внутри, за вагонным стеклом, они спешат куда-то, и скорее всего, у них интересная жизнь. Счастливые! И те, что на перроне. У них был только этот вечный перрон, пиво и соленая рыба. И дом за полями, и каждый день похож на предыдущий, как черные галки друг на друга на дереве под окном. Поезда стали для Вадима чем-то вроде посланников из другого мира или из мира, где все по-другому. Там, за вагонным стеклом, трепетала и манила к себе жизнь.
   - Почему я до сих пор здесь? - постоянно спрашивал он себя. - У перронных торговцев - семьи, дети, и все они хотят есть. Они должны быть здесь. Рыба - их последняя надежда прокормиться. А что держит меня? Каждый год говорю себе, вот продам дом и уеду. Но каждую осень слышу одно и то же: "Пиво! Рыба! Сигареты!"
   Рыжая собака ткнулась мокрым носом в ладонь. Это особенная собака - она самостоятельная. У всех собак есть хозяева, или если они бродячие, сбиваются в стаи и стараются жить поближе к людям. Рыжая приезжает на поезде сама, выходит, гуляет по перрону, потом садится в тот, что идет обратно, и уезжает. Даже проводники ее знают, привыкли к ней и никуда не гонят.
   И если кто-нибудь когда-нибудь напишет книгу о маленькой тихой станции в захолустье, то главным героем станет именно она - самостоятельная собака.
   Об остальных обитателях сказать будет нечего.
  
  
  
   ****
  
  
  
   По понедельникам в офисе автоконцерна все обсуждали бурно прошедшие выходные. Кто где побывал, кто сколько пропил, проиграл, потратил на женщин. И Только Макс, пожав плечами, отходил в сторону. Сказать ему было нечего.
   Действительно, что тут скажешь, когда целыми сутками клеишь обои.
   Обои... Макс посмотрел на белую стену напротив и все понял. Вчера поклеил обои, а они отошли от стен. Звук падающей и сворачивающейся в рулоны бумаги, наверно, и вызвал в сознании денежный листопад.
   Осень. Листопад. Он медленно брел по лесу, а с деревьев падали не листья, а доллары, устилая бумажным ковром все вокруг. Он вышел на поляну, а там люди лопатами сгребали деньги в мешки.
   "Это листья", - сказал им Макс.
   "Нет, доллары", - отвечали они и продолжали собирать свой осенний букет.
   "Если что-то и может падать с деревьев, так это листья", - подумал Макс и повернул обратно в город.
   Но город был сплошь покрыт деньгами, как воспалившаяся рана струпьями, и все сошли с ума: побросали свои дела и встали на колени. Машины теснили друг друга в пробках, в них охапками грузили доллары. Кто-то даже грузовик умудрился подогнать.
   А потом пошел дождь, но люди не замечали его холодных струй, ползая в грязи, хватая грязные деньги грязными руками. И начался хаос. Люди падали от усталости рядом с собранной кучей долларов. Тут же подъезжала фура, ее загружали полностью, подхватывая стога денег вилами и лопатами, и она уносилась куда-то, оставляя бездыханное тело лежать на асфальте. Но денежный листопад не прекращался, он смешивался с дождем, превращая улицы города в бумажную свалку. Обменные пункты снижали курс по секундам, но люди приезжали и приезжали, отдавая чуть ли не три четверти кузова грузовика за доставку к обменнику. Потом и обменники закрылись. И магазины тоже. Начался голод. А деньги, став ненужными, вдруг утратили свое значение. Люди искали хлеб, уныло ступая по тысячам и тысячам долларов грязными сапогами. Сначала били витрины и воровали продукты из магазинов, потом и там вся еда закончилась. Началась охота на голубей и собак. И вот уже кто-то решил поменять на хлеб своего ребенка...
   Одна женщина, лежащая на земле, подняла голову и закричала: "Да будут прокляты эти деньги! Все беды от них! Как можно доверять жизнь этим жалким клочкам бумаги, которые никого не сделали счастливым? Мы должны радоваться тому, что есть, чем кормить детей, и не просить большего".
   Кто-то там, наверху, услышал ее слова, и бумага превратилась в снег.
   Шел и тут же таял первый снег. И не было ничего красивее на свете, чем ослепительно белый снег на пылающих красных листьях...
   Еще один дурной сон, из тех, что снятся, когда засыпаешь и просыпаешься совершенно один.
   Кофе показался горьким, с привкусом бумаги, все из-за проклятого сна. И дались ему эти обои! В выходные заняться нечем, пустота. Нет, неправда. На самом деле его больше ничего не интересовало, все потеряло смысл.
   Только одно: каждую пятницу Макс шел в магазин и покупал рулоны обоев. Желтые, голубые, белые, в полоску, в цветочек... - главное не повториться. Он выбирал их так тщательно, словно на века, хотя украшать стены обоям оставалось всего неделю - до следующих выходных. Интересно, что думали о нем в магазине? Что у него шестиэтажный особняк на сто двадцать комнат, и он оклеивает его обоями не только внутри, но и снаружи? Каждая суббота начиналась с издевательств над стенами квартиры. Он, как маньяк, обдирал и клеил, соскабливал и лепил, пытаясь избавиться от запаха прокисшего вина и незнакомых мужчин. Но запах возвращался снова и снова, он жил у Макса внутри, расползаясь при каждом шаге, как неаккуратно зашитая рана.
   Мать Макса была настоящей красавицей. Платиновая блондинка с голубыми глазами. Отец безумно гордился тем, что все встречные мужчины сворачивали шеи, когда они втроем шли по улице. А Макс гордился ими обоими, улыбаясь им снизу вверх.
   Она начала сильно пить после смерти отца, и глаза ее потеряли цвет.
   Маленького Макса часто брала к себе соседка: подкармливала, обстирывала. Мать больше не обращала на него внимания. Часто, приходя из школы, Макс видел незнакомых людей, спящих на полу в коридоре. Мать даже не помнила, кто они и как к ним попали.
   Знаете, чем пахнет безысходность? Дешевым вином. В классе Макс всегда садился за последнюю парту, хотя не видел, что написано на доске, и ему приходилось угадывать, часто неправильно. Максу казалось, что и от него сочится кислый запах ободранных обоев и незнакомых мужчин. Уже тогда он старался держаться от всех подальше, понимая, что никогда больше не впишется в этот мир.
   Иногда мать приходила в себя, и они долго разговаривали, сидя за столом на кухне. Каким горьким ему тогда казался чай! Безнадежный чай, с привкусом тоски и недоверия. Она начинала плакать и неизменно повторяла, что все будет хорошо, и что в выходные они обязательно пойдут гулять в парк. Но Макс смотрел на ее опухшее, безобразное лицо и догадывался: в парк он попадет не скоро и, скорее всего, не с ней.
   А спустя несколько дней все повторялось снова. Заколдованный круг.
   Однажды она вскрыла вены. Макс нашел ее в ванной, всю в крови, она бредила и твердила что-то бессвязное о себе, отце и еще какой-то женщине, но он ничего не понял. Ее забрали в больницу.
   - Только не детдом! Не сдавайте меня в детдом! - плакал Макс и клялся соседке, что справится в одиночку. Она молчала и гладила его по голове. Она выполнила обещание. Поначалу навещала его, а потом они переехали, и Макс остался совсем один.
   Он бросил школу и пошел работать. Сперва на автозаправку бензин разливать, потом машины мыл в автосалоне. Он работал, работал и работал... Потом учился заочно и снова работал. Так он и стал менеджером по продажам автомобилей. Иногда не спал целыми сутками, и сил не хватало даже поесть. Странно думать, что целых пятнадцать лет жизни он провел в "АвтоСлейд". Пятнадцать лет ненависти. Да, он ненавидел своих клиентов: они садятся за руль и убивают. Если бы не они, его жизнь сложилась бы иначе, и отец был бы жив. Но они вечно спешат, гонят дни под колесами, стирая до пыли асфальт. Это война. Незаметная, повседневная война, которая уносит тысячи жизней. Несчастные случаи - всегда не в счет. Тот алкаш за рулем, его даже не посадили. За определенную сумму денег убийство при отягчающих обстоятельствах превращается в обыкновенный несчастный случай. Отца больше нет, мать спилась и попала в больницу. Это призрачная, невидимая война. И никто за нее не ответит.
   Макс никому не говорил и никогда не думал, что больница, куда поместили мать - приют для душевнобольных, психушка, просто знал это где-то внутри себя. Она больше не узнавала его, и Макс стал навещать ее все реже и реже. Дни шли, он старался забыть. Боль постепенно превратилась в пустоту, сожаление и чувство вины - в усталость, все желания - в одну единственную мечту:
   - Жить бы на острове, где нет людей и машин, где не нужно никуда спешить, не нужно ночевать в офисе и лгать в глаза тем, кого ненавидишь с детства. Смотреть каждый день, как солнце падает в море... Да, что там море, и озеро где-нибудь в российской глубинке подойдет, лишь бы подальше отсюда. Неужели я не устал, не заслужил дом.... на усталость? - твердил он себе, проводя рукой по стыкам новеньких, только что поклеенных обоев.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вечер удлинял тени, окрашивая землю в разные оттенки синего и фиолетового, пока солнце подыскивало себе ночлег, прячась на краю поля в кронах деревьев. В доме запахло сыростью - предвестником ночи.
   Камин никак не хотел разгораться, сырые поленья медленно тлели, не давая силы огню.
   - Как любовь, - подумалось Вадиму, - ей тоже всё мало и вечно чего-то не хватает. Огонь гаснет, если не подкидывать нежность снова и снова.
   Он вспомнил, как мама читала ему сказки Андерсена на ночь. Любимой была "Русалочка". Он никак не мог взять в толк, почему же Принц не остался с Русалочкой, она же его спасла и по-настоящему любила. Мама покачала головой и горько вздохнула.
   - Это правдивая сказка, сынок, - сказала она. - Принцу нужна Принцесса, а не Русалочка.
   Так всегда бывает, когда появляются дети. Дети мешают любви. Любовь - эгоистична. Когда женщина полностью поглощена заботами о ребенке и перестает уделять мужчине внимание, он греется у чужого огня.
   Вадим увидел Принцессу еще в детском саду. Была очередь отца забирать его домой. Отец сильно раздражался медлительности Вадима, не любил ждать, пока тот оденется. И Вадим решил преподнести ему подарок, показать, какой он уже взрослый и самостоятельный. Он отпросился у воспитательницы заранее. Старательно оделся, аккуратно завязал шнурки на ботинках, дабы ничем не вызвать недовольство отца. Одетый и застегнутый на все пуговицы, он долго сидел в раздевалке, но отец все не появлялся. Вадим устал ждать и потихоньку вышел во двор. Оглянувшись на окна, он понял, что его отсутствия никто не заметил, и тогда он, осмелев, шагнул за ворота.
   Отец стоял за воротами, чуть дальше по улице, но не один. Улыбаясь, он пожимал руку на прощание женщине с белыми волосами. Они смотрели друг другу в глаза. Вадима никто из них не заметил. Что-то неприятное ухнуло и зашевелилось внутри. Вадим застыл в нерешительности, не зная, что делать дальше. Если отец его увидит, то непременно рассердится и будет ругать. Но они по-прежнему, не отрываясь, смотрели только друг на друга, и Вадим медленно отступил за ворота, в глубь двора, прячась на веранде. Наконец Принцесса ушла. Отец, ничего не подозревая, направился через двор к входной двери. Вадим догнал его на лестнице.
   - Папа, прости, я не дождался тебя! Хотел сделать тебе сюрприз. Смотри, я оделся сам! - задыхаясь, кричал он.
   Отец пристально осмотрел его с головы до ног и спросил каким-то чужим голосом:
   - Где ты был все это время - во дворе или выходил на улицу за ворота?
   - Я не выходил никуда, я был здесь, - впервые в жизни солгал Вадим.
  
   Их спасеньем стал этот дом, доставшийся матери в наследство от деда. Они уехали из Москвы и поселились в деревне. Летом они сдавали половину дома туристам, а потом пытались растянуть деньги на зиму. Вадим и сейчас, после ее смерти, так жил. Места здесь очень красивые: недалеко, за полями - озеро, липовая роща рядом с домом. Зимой только тоскливо - ветер. Ветер стонал в старых трубах всю зиму. Вадим так и не сумел починить дымоход. Все думал - успеет. Но мама умерла, а ветер все стонет и стонет. Так всегда бывает: чем больше у тебя времени, тем меньше ты успеваешь сделать. Вадим старался не думать о маме. Говорят, если мы постоянно думаем о тех, кто ушел, вспоминаем, зовем их, то души не могут освободиться, они бродят по Земле. Говорят, что мы сами должны отпустить умерших... Вадим старался, как мог.
   Мама никогда не винила отца, он писал ей поначалу совсем короткие, ничего не значащие письма, но быстро перестал, и даже на похороны не приехал. Всю свою обманутую и неразделенную любовь она отдавала Вадиму. Они читали книги у камина: Чехова, Достоевского, Тургенева, Толстого... Дед был профессором, преподавал литературу в университете. Удалившись на покой, он купил дом и собрал библиотеку.
   Вадиму хватило книг на все прошедшие дни бессмысленного ожидания, только вчера он закончил последнюю. Некоторые он перечитывал вновь и вновь, человеческая память имеет обыкновение стирать имена любимых героев, а то и целые главы.
   - Тогда зачем читать? Все равно все забудешь, - задавался он вопросом.
   Но в такой глуши книги стали его единственными собеседниками. Друзьями, которые приходят издалека. Такие друзья не вяжут теплых уютных носков для души, напротив, они сдирают с тебя кожу и поливают щелочью. А потом уходят, как только закрываешь книгу на последней странице, оставляя тебя одного зализывать раны.
   По весне, когда деньги гостей бывали уже истрачены, и не хватало даже на хлеб и сахар, Вадим заваривал можжевеловый чай и доедал старую картошку. Порой ему казалось, что и собственную жизнь он съедает вместе с подгнившей картошкой. Раньше их гости приезжали на лето всей семьей и приглашали знакомых. Мама так любила возиться с их малышами! Потом дети выросли, и они стали приезжать только вдвоем и совсем ненадолго. А сегодня Вадиму вдруг показалось, что на следующее лето они не вернутся. И до весны ему не дожить. Денег совсем немного, а картошки хватит только на половину зимы. Рыбы засолил только себе, торговать на вокзал его не пускали. Он был чужим для всех в деревне.
   Однажды к нему зашел местный мужик за дровами. Дров Вадим никогда не запасал. Ходил рубить каждое утро в лес - должно же быть хоть какое-то занятие.
   Мужик увидел необъятные полки с книгами и обрадовался:
   - А зачем дрова? Смотри у тебя сколько бумаги! Дай что-нибудь на растопку ненужного из книг. Зачем тебе одному столько?
   - Ненужных книг не бывает, - только и сумел ответить Вадим.
   После этого случая с ним даже на перроне здороваться перестали.
   Лень была ему не свойственна. Сибаритский образ жизни вести вынуждали обстоятельства. Вадим размышлял о серьезном деле и пользе, которое оно приносило бы, он действительно хотел работать. Но нечем в такой глуши заниматься, все сами себя всем обеспечивали. Поехать учиться Вадим тоже не мог, денег у них с матерью не было. Мама сама обучила его всему, что знала: чтению, письму, математике.
   Он искал любви, о которой читал так много, но любовь покинула эти места. В деревне все безнадежно пили, по пьянке и от безысходности рожали детей, а потом голод гнал их на перрон истошно кричать: "Пиииво! Рыыба!"
   Но мечта о мире, где все по-другому, не оставляла его. С самого детства ему снился сон о клеверных полях. И Она... стояла на краю поля и звала за собой туда, где за холмами и лесом начиналась железная дорога. Вадим знал, что пальцы ее пахнут клевером, а волосы - ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов.
   - Правда моего дома в том, что он умирает. И я вместе с ним. Все-таки нужно попытаться уехать отсюда. Мне нужна работа. Настоящая работа, которая позволит хоть раз в жизни наесться до сыта и избавиться от бесконечно сосущего под ложечкой чувства голода. Я должен знать, что могу приносить пользу, пусть и малую. Нужно, чтобы та, что пришла из-за холмов, могла гордиться мной. Иначе, зачем все это: галки на дереве под окнами моего дома, тысячи прочитанных книг, озеро, осень, камин? Но что же делать? Продать дом, продать память о маме? - мучительно размышлял Вадим и не находил ответа.
   А дни неумолимо шли и шли, по-прежнему оставаясь бессмысленным ожиданием летящего мимо поезда, очередной попыткой помечтать о том, как заходишь в вагон и становишься частью другого мира или мира, где все по-другому. Он должен был когда-то решиться. И он решился.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Вы так редко навещаете маму! Вы, наверно, равнодушный человек, но поймите, у нее никого нет, кроме вас, - увещевала Макса молоденькая и потому чувствительная докторша.
   Конечно, она ничего не знала о ранах, которые не заживут никогда. Для нее мир был добром, о зле она только читала в газетах. Макса ее мольбы не трогали. Он редко навещал мать и не чувствовал себя виноватым. Он не любил эту маленькую страну, где все впали в детство, собирая цветные картинки из пазлов, играя в куклы и посасывая леденцы. В забытье и забвении они были счастливы. Но Макс не мог забыть. Каждый визит для него превращался в лестницу на эшафот, по краям которой развешаны сверкающие на солнце красные воздушные шары.
   Во дворе больницы рос огромный тополь, и они с матерью частенько сидели под ним и ели сладкое. Конфеты она любила, будто ребенком была она, а не Макс. Она даже ни разу не взглянула на него.
   "Она не вернется больше, впала в детство, оттуда не возвращаются", - говорили врачи.
   И вскоре Макс совсем перестал навещать ее. Он надеялся, что она - счастлива, в детстве все счастливы, по-другому не бывает.
   Однажды он принес деньги за лечение, но ему сказали, что платить больше не нужно. Она разбила окно и сбежала. Куда? Никто не знал. Ее искали долго, а потом объявили пропавшей без вести. Уходя, Макс заметил, что тополь срубили, и его почерневшие останки свалены у стены во дворе. Наверно, разбив окно, она спустилась вниз по его стволу.
   Он ничего не чувствовал больше, внутри все онемело. Он работал ради матери. Но зарабатывать деньги на ее содержание в больнице уже не нужно. Ничего не нужно. Бессмысленные, бесконечно долгие дни.
   Надежда вернулась вновь прошлой осенью. Поздним вечером Макс устало брел домой с работы. На платформе в метро он увидел женщину с белыми волосами, лежащую на полу без движения. И словно что-то перевернулось внутри. Он схватил ее, начал трясти, а она вцепилась ему в воротник, дохнула в лицо перегаром, и по перрону разнеслось:
   - Жизнь - это мост между прошлым и вечностью, только он - без перил. Вы идете над бездной и не видите ее! А она под вами! Один неверный шаг - и все кончится, никто не поддержит Вас, глупые люди!
   Вокруг них стали собираться любопытные, потом ее увел милиционер. А Макс только повторял все время: "мама, мама, мама...", а по лицу текли струи соленой жидкости, мешающие смотреть вслед обманутой надежде.
   Нет, это не его мать. Ей подобное и в голову не могло прийти, слишком она была приземленной. Даже потеряв рассудок, она умело выбирала самые сладкие конфеты с его раскрытой ладони. Ее никогда не волновала вечность, только то, что происходит здесь и сейчас. Она не доверяла времени, логично рассуждая, что вчерашнего дня больше нет, а завтрашний может и не случиться.
   И Макс продолжил свой путь по мосту без перил. Ее никогда не было рядом, а теперь нет и вдалеке. У него ничего не осталось. Но он ничего и не хотел: ни успеха, ни богатства, ни любви. Зарабатывать деньги ради денег - бессмысленно, встретить любовь среди тех, кого ненавидишь с детства, - невозможно. Он исключил из своей жизни все красное, всех, кто предпочитает алкоголь, и всех, кто за рулем. Макс понял, что одиночество не проходит, как время, и не излечивается, как болезнь. В нашей жизни все либо пьют, либо за рулем, либо красят губы красной помадой. Но об этом он уже давно не задумывался, так же как о том, какой был день недели, просто продавал им машины и все.
   А потом у него появилось новое развлечение. Макс, коренной москвич, ездил на обзорные экскурсии. Не Москву смотреть, разумеется, а приезжих. От них шла особая энергия восхищения происходящим, вера в приключение и в то, что жизнь только начинается. Некоторые из них не то, что Воробьевых гор, больших домов не видели. Макс, как вампир, питался их восторгами, радостью, счастьем. А еще там были семьи - точь-в-точь, как у него: папа, мама и маленький мальчик с воздушным шариком, и конечно, они любили друг друга. Возвращение в детство, в то время, когда Макс не тосковал по отцу и не презирал мать. Ему так хотелось с ними заговорить! Но он никогда не решался.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Солнечная площадь Трех вокзалов могла бы стать шедевром архитектуры, если бы не привокзальная грязь и не вечная потасовка бомжей, рвущих друг у друга из рук очередной кусок.
   Самостоятельная собака прилегла сразу у выхода из метро, зажав меж лап чью-то потасканную шапку для подаяний. И люди, улыбаясь, кидали ей кто мелочь, кто куски хлеба. Макс хотел пройти мимо, но она подняла голову. Пронзительный взгляд, как отражение ясного осеннего неба.
   "Если даже собаки в этом мире и те - сами по себе, значит, мы все обречены на одиночество", - подумал Макс и кинул в шапку десятку.
   Собака зевнула и сладко зажмурилась, как будто кивнула с благодарностью. Макс отправился по знакомому маршруту в экскурсионный автобус.
   Он сел, отвернувшись к окну. Ему было неловко, гиды и водители автобусов его уже узнавали в лицо. Интересно, что они думали о нем? Что он каждые выходные в Москве проездом, и ему негде выспаться? Но он не спал в автобусе. Хотя на самом деле на него никто не обращал внимания. В таком потоке, где все лица сливаются в одно, все встречные кажутся знакомыми.
   Радостный смех мальчишки прервал его размышления. Счастливая семья: папа, мама и маленький мальчик. Мальчишка держал в руках красный шар. Они устроились на сиденьях прямо перед Максом, и мальчишка сразу же высунул голову в проем между ними, улыбнувшись ему. Макс улыбнулся в ответ. Мальчишка подергал за веревочку воздушный шарик, и тот заплясал под потолком. Макс протянул ему руку в проем, но мальчишка, смутившись, спрятался за спинкой сиденья. Потом снова выглянул, озорно улыбаясь. Макс подмигнул ему.
   Автобус тронулся с места. Гид затянул хвалебные гимны столице.
  
   - Свободно? - Вадим внимательно рассматривал Макса, не решаясь сесть рядом. Все остальные места в автобусе были уже заняты.
   - Свободно, - буркнул Макс, отвернувшись к окну. Но Вадим не спешил садиться, покачиваясь в проходе. Автобус пытался свернуть, и только акробат смог бы устоять на ногах.
   - Что-то не так? Почему вы так смотрите? - Макс почувствовал легкое раздражение. Лучше бы его не было, этого непонятно откуда взявшегося попутчика, лучше бы он оставил их с мальчишкой наедине.
   - Все в порядке, не волнуйтесь! Мне вдруг показалось, что мы очень похожи! - окончательно смутился Вадим, разглядывая дорогой костюм Макса. - Вернее, мне бы хотелось быть таким, как вы, - тут же попытался он уточнить и пошатнулся, хватаясь за поручень.
   - Да? - усмехнулся Макс. - Садитесь уже, а то упадете.
   Вадим плюхнулся рядом, а Макс уставился в окно, откровенно демонстрируя, что разговора в дороге не будет.
   Мальчишка с красным шаром снова выглянул в проем между сиденьями и протянул руку. Макс легко одними пальцами пожал ее.
   - Какой хорошенький мальчик! - не удержался Вадим. - Это ваши родные?
   "А почему нет? Почему не продлить иллюзию?" - вдруг подумал Макс.
   - Да, родные... Приехали в столицу на выходные. Вот выгуливаю, показываю достопримечательности, - с удовольствием солгал он, слегка понизив голос, чтоб впереди сидящие его не услышали.
   - Вы, наверно, и не цените, что живете здесь? Такой красивый город, дома! Здесь все дышит историей! - с восторгом продолжил Вадим.
   - Не знаю, кто или что здесь дышит. Воздух отравлен, - мрачно отозвался Макс.
   Вадим замолк в нерешительности, не зная, что ответить собеседнику.
   Пока ему нравилась столица. Он приехал на разведку.
   "Сначала осмотрюсь, найду работу, а потом, если все получится, то продам дом и перееду уже насовсем", - решил он для себя. Ему казалось, что все, кто живет здесь, непременно должны быть счастливы. Это не его вечный перрон. Это другой мир или мир, где все по-другому. Здесь столько дорог и возможностей стать счастливым, что непременно должно повезти на одной из них.
  
   Автобус выехал на шоссе. Вдалеке виднелся тот самый парк из детства Макса, где ему подарили красный воздушный шар.
   - Парк культуры, - объявил гид.
   - А можно нам здесь выйти? - спросила мама мальчишки.
   Водитель затормозил на противоположной стороне. Они засобирались к выходу.
   - Подождите! Здесь очень сильное движение и нет подземного перехода! Люди деньги заплатили за вашу экскурсию, неужели нельзя подъехать прямо к парку? - в тишине автобуса крик Макса прозвучал так громко, что все туристы начали оглядываться в его сторону.
   - Ладно, не шуми, сейчас развернусь и подъеду, - недовольно отозвался водитель, трогаясь с места.
   Все трое уже стояли у кабины водителя, готовясь выходить. И мама что-то прошептала на ухо мальчишке, тот быстро оглянулся на Макса, а потом подбежал к его сиденью. Через голову Вадима он протянул Максу красный шар. Макс только грустно улыбнулся в ответ.
   Он долго провожал их глазами, пока они заходили в парк: отец и мать держали мальчишку за руки - счастливая семья, такая же, как и у него когда-то. И на душе стало невыносимо тоскливо и пусто, как бывает в доме, который только что покинули последние гости, и остались лишь ночь, беспорядок и тишина.
   - Они же не ваша семья, да? Вам плохо? - вдруг спросил Вадим, пытаясь заглянуть ему в глаза.
   "Этого только не хватало! Кто ты такой, чтоб меня жалеть?" - почти с ненавистью подумал Макс, вжавшись лбом в стекло.
   Но Вадим не унимался:
   - Они просто похожи на ваших родных? Вы тоскуете по ним?
   Это было уже через край. Макс резко поднялся с места и, ловко перепрыгнув через ноги Вадима, побежал к выходу.
   - Откройте дверь! - бросил он на ходу водителю.
   Вадим поспешил за ним.
  
  
   Вырвавшись на улицу, Макс остановился, с ненавистью разглядывая красный шар. Ну, откуда он взялся, этот проходимец! Все так хорошо начиналось. Почему как только ты захочешь побыть собой, так кто-нибудь обязательно все испортит, заставляя вновь натягивать маску враждебности?
   - Подождите! - услышал он позади себя настойчивый голос Вадима.
   - Что тебе надо от меня? - обернувшись, заорал Макс в бешенстве. - Да, была у меня семья! Была! А теперь нет! Доволен? Все, проваливай! И не нужно лезть ко мне в душу!
   - А я читал, что люди должны помогать друг другу. Я не уйду пока не увижу, что вам полегчало, - Вадим спокойно смотрел на Макса, даже с каким-то сочувствием. Но Максу никто и никогда не сочувствовал. Он не верил в сочувствие и не ждал его ни от кого, тем более от незнакомцев. Он медленно разжал ладонь, и шар взмыл в воздух. Проводив его взглядом, Макс подошел к Вадиму вплотную:
   - Читал? В Библии что ли? Да мне за всю жизнь всего один человек помог - соседка по лестничной площадке - еду оставляла под дверью, чтоб я с голоду не подох. Помогать! Ты откуда вообще приехал? Где такое волшебное место, чтоб все друг друга любили?
   Все, что хотелось сейчас Максу, так это ударить незнакомца, стереть его в порошок, чтобы даже воспоминания о нем не осталось. Но нельзя же, правда, побить первого встречного только потому, что он вдруг понял, насколько ты одинок.
   - Я знаю, что такое потерять близкого человека, - по-прежнему выдержанно ответил Вадим на его выпад.
   Гнев прошел, Макс растерянно оглянулся по сторонам, ища взглядом, куда бы присесть. Чуть вдалеке он увидел скамейку и, ни слова больше не говоря, направился к ней. Сел, достал сигареты. Вадим нерешительно примостился рядом. Макс молча протянул ему сигарету. Оба закурили, говорить не хотелось.
   Наконец Макс, выбросив окурок, протянул руку Вадиму:
   - Макс.
   - Вадим, - неуверенно пожал ему руку Вадим.
   - Пойдем, что ли пройдемся, раз с экскурсией у тебя не получилось, - неожиданно предложил Макс, и Вадим согласился.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вечер нехотя обнимал улицы города. Весь день Макс и Вадим провели вместе. Никто из них раньше не нарушал свое одиночество так надолго. Пройдя пешком полстолицы, уставшие, они свернули на набережную.
   Солнце отражалось дорожкой Мунка в воде канала, превращая окна домов в сияющие розовые витражи. Макс по-прежнему был немногословен. А Вадим, наоборот, говорил, не смолкая, словно пытался вычерпать все, что накопилось внутри, до донышка перед очередным наступлением тишины. Он устал молчать и слушать ветер в пустом доме посреди полей.
   "Если бы у меня был брат, я бы не чувствовал себя так одиноко", - невзначай мелькнула в голове странная мысль. Но Вадим знал, что он один у матери, а она умерла два года назад.
   - У тебя больше никого не осталось из близких? - спросил Макс.
   - Отец вроде здесь, в Москве, мама писала ему давно, но ни разу не получила ответа. Может, переехал. Да и не нужен я ему, наверно, - вздохнул Вадим.
   - Никто никому не нужен, - равнодушно отозвался Макс. - Мне мать вообще говорила: в детях мы видим отражение нашей смерти. А жить тебе есть где? - неожиданно спросил он. Вадим покачал головой.
   Макс остановился, рассматривая нефтяную пленку, переливающуюся всеми цветами радуги на поверхности воды. Он явно что-то обдумывал. Что-то серьезное. Вадим терпеливо ждал своей очереди заговорить.
   Наконец Макс решился:
   - Дом у тебя на станции в захолустье... Большой? - и он внимательно всмотрелся в лицо Вадиму. - Ты говоришь, мы похожи. Махнемся не глядя?
   - Чем махнемся? - не понял Вадим.
   - Местами! - горько усмехнулся Макс. - Устал я здесь быть, ничего не чувствую. Вот, как эта река. Сквозь нефтяную пленку воздух не проходит, и река задыхается. И я задыхаюсь, понимаешь? Раньше цель была - деньги для матери, а сейчас...Существует, наверно, предел усталости. Все равно не живем оба: ты тишины не выносишь, я не могу больше на них работать, оборвалось что-то внутри. А так шанс будет попробовать выжить и тебе, и мне. Ну, что скажешь?
   Вадим только удивленно пожал плечами в ответ, и они отправились в парикмахерскую.
  
  
   Не прошло и получаса, как свежевыбритого и постриженного по последней столичной моде сияющего Вадима уже с трудом отличили бы от Макса. По поводу их сходства теперь уже не спорил и Макс.
   - Ну что, братья? - хитро улыбаясь, спросила девушка-парикмахер.
   И Макс ответил:
   - Братья!
   Дело стало за малым: завершить процесс перевоплощения скромного провинциального паренька в успешного менеджера по продажам автомобилей.
   Они расположились у Макса дома. Вадим осваивал компьютер. Получалось неплохо. Благо в современном мире работа напоминает конвейер, люди лишь передают информацию. Механические ретрансляторы, главное - держаться уверенно, а научить такому можно и обезьяну.
   - Вот сюда заходишь, - поучал Макс, тыча ручкой в графы листа Excel на мониторе компьютера. - Видишь, в табличке все покупки отражены - фамилии владельцев, номера контрактов и так далее? И так каждый раз вносишь, сохраняешь, отправляешь вот по этому адресу, понятно?
   - Понятно, - строчил Вадим в ежедневнике. Будет ему руководство на первое время.
   - В общем-то - все, клиентам нужно улыбаться, всю информацию вносить в компьютер, быть всегда на мобильном, даже ночью и в выходные, - продолжал Макс. - Телефон мой возьмешь, я себе куплю по дороге - позвоню, сообщу номер...
   Макс потер виски, пытаясь вспомнить, что пропустил:
   - Да, сижу я: как войдешь - третий стол справа в левом ряду у стены, сейчас нарисую, - он взял листок и начал чертить на нем план общего зала.
   - Очень похоже на план эвакуации Белого дома, - улыбнулся Вадим и, помолчав, спросил настороженно. - А вдруг они поймут, что я - не ты, мы же не очень похожи?
   Макс только расхохотался:
   - Они?! Да они вообще ничего не видят - некогда им смотреть. Ты главное стол не перепутай, тогда на тебя и внимания никто не обратит.
   И Вадим наконец расслабился и засмеялся вместе с ним, откинувшись на спинку стула. Он смотрел в окно на высотные здания, окутанные синей вечерней дымкой, и не верил своему счастью. Завтра он пойдет на работу впервые в жизни! Подумать только, так везти просто не может!
   А Макс уже собирал рюкзак в прихожей. Ему нужно было успеть на последний в расписании поезд. Они обменялись паспортами, ключами, осталось только попробовать изменить жизнь к лучшему, им обоим.
   Казалось, каждый из них получил то, что желал.
  
  
  
   ****
  
  
  
   На перроне Макса встретила Самостоятельная собака, приветливо помахивая хвостом, словно давно ждала его. Странно, но он не удивился ее появлению. Макс тоже понял, что она - сама по себе, ездит, куда вздумается, и гуляет, где хочет. Самостоятельная собака так же, как и он, никогда не впишется в этот мир. Она вдруг стала для него воплощением собственной отверженной судьбы, воплощением одиночества в чистом виде. И Макс почувствовал к ней необъяснимую симпатию. Собака и проводила его до дома на окраине полей.
   Там все было так, как и описывал Вадим: дерево, галки на нем, озеро за полями, осень, камин.
   И тишина... Такая тишина, что Максу вдруг показалось - это воздух застыл, и можно дотронуться до него рукой.
   Макс осторожно осмотрелся: внизу, возле камина, кресло для размышлений, все три свободные стены закрывали собой полки с книгами. Такой библиотеке позавидовал бы любой районный центр культуры. Хранилище книг! Наверх, в жилые комнаты, уводила деревянная шаткая лестница. Макс поднялся на второй этаж.
   В спальне на стене висело ружье, наверно, деда. Макс взял его в руки, прицелился, выстрелил в пустоту за окном. Галки с криками сорвались с дерева. И тут он вспомнил: Вадим рассказывал ему легенду о том, что души людей после смерти переселяются в птиц. Вадим верил, что среди галок на дереве живет душа его матери. Макс выглянул в окно. Одна из галок не улетела, она молча смотрела на него со своей ветки, как будто с укором. Он отвернулся.
   Ветер хлопнул рамой незакрытого окна, распахнул книгу на столе и зашелестел страницами, словно искал, на которой из них остановился.
   - Здесь, наверно, все читают, даже ветер, - усмехнулся про себя Макс.
   Ему же сначала было не до чтения, а потом своих печалей с лихвой хватало, чтобы переживать чужие надуманные. Он взял в руки книгу и пробежал глазами страницу, услужливо раскрытую ветром:
  
   Хосе Луис Борхес. "Легенда".
   "После смерти Авель увидел Каина. Они шли по пустыне высокие, и видно их было издалека. Они сели на землю, развели костер и согрели себе еду. Молчали, как всякий уставший после долгого трудного дня. На небе зажглась одна, еще никем не названная звезда.
   Каин сказал брату:
   - Прости.
   - Я не помню уже. Мы вместе опять. Кто кого убивал, брат?
   - Вот теперь ты простил меня, Авель. Забыть - это значит простить.
   И я постараюсь не помнить.
   - Да, мой брат. Лишь пока вспоминаешь - виновен"
  
  
  
   ****
  
  
  
   Офис концерна "Автослейд" оказался громадным: рядами стояли компьютеры, суетились люди. Целый город, а не помещение. Никто не поздоровался с Вадимом при входе. Он внимательно отсчитал третий стол справа в левом ряду у стены и, как по минному полю, пошел к нему. Взрывов не последовало. Вадима, казалось, никто не видел. Он осмелел, уверенно сел за стол и принялся изучать свое новое рабочее место.
   В первом же ящике стола его ждал сюрприз: белая рубашка, только что купленная, в упаковке.
   - Извините, но это предназначалось не вам! - послышался из-за спины мягкий вкрадчивый женский голос. Голос как будто ждал, пока он откроет ящик и найдет рубашку, и потому старался говорить, как можно тише, почти шептал.
   Вадим поднял голову. Она явно нервничала.
   "Неужели все? Теперь она всем расскажет, что я - не Макс. Нет, нужно играть до конца, идти ва-банк", - лихорадочно думал Вадим, глядя на застывшую рядом хрупкую женщину.
   - Тогда зачем класть рубашку в ящик моего стола? - решился он прыгнуть в холодную воду.
   - Извините, я не знала, что Макса пересадили, - смущенно ответила она и протянула руку за рубашкой.
   - Ай да Алика! Молодец! Умеешь даже к самому последнему мизантропу подход найти, - резко завернул к ним, проходящий мимо коллега.
   - Так это мне или не мне? - прижимая к себе рубашку, наигранно смело спросил Вадим.
   Менеджеры стали подтягиваться к его столу, с любопытством разглядывая рубашку. Но подмены Макса Вадимом по-прежнему никто не замечал.
   - Тебе, конечно, кому еще же, Макс, - сказал один из них. - Видишь, девушка вину искупить хочет! Помоги ей, скажи спасибо, и помиритесь наконец! Нам ссоры в офисе не нужны, у нас культура - корпоративная.
   - А что произошло? - совсем сбитый с толку спросил Вадим.
   - В пятницу на вечеринке, она тебе на рукав вино пролила красное. Ты орал, как ненормальный! Ты что, не помнишь? Странно, ты же не пьешь... - и он ушел, смеясь.
   Макс не любит вино, тем более красное, все правильно. Почему она догадалась, а остальные - нет? В замешательстве они потянули рубашку каждый на себя. Потом Алика вдруг рассмеялась, отпустила рубашку, круто развернулась, и ее каблучки зацокали уже в коридоре.
   Вадим догнал ее у лифта и пригласил пообедать вместе.
  
   Они сидели за столиком в кафе, принадлежащем автоконцерну. Цветы в вазах почему-то были искусственными и ничем не пахли. Вадим, пользуясь случаем, пока Алика, опустив ресницы, изучала меню, пристально вглядывался в ее лицо. На вид ей лет двадцать семь или чуть больше. Уставшее лицо, короткая стрижка, полные жизни глаза. Что-то трогательное и ранимое неуловимо сквозило в ее движениях. Она напоминала сломанную куклу, забытую во дворе на скамейке нерадивой маленькой хозяйкой. И еще: Вадима не покидало странное ощущение, что он видел Алику раньше, только никак не мог вспомнить, где именно.
   "Может быть, этим утром по дороге на работу? Может быть, она завтракает в этом кафе?" - тщетно задавал он себе вопросы. Но Алика ассоциировалась в его сознании только с живыми цветами с настоящим живым запахом. Значит, ее не могло быть здесь, в этом кафе с гербарием, развешанным по стенам.
   Подошел официант, они заказали ланч.
   - Странно, что вас не вычислили. Хотя здесь дальше своего стола никто ничего не видит. Так в чем все-таки интрига? - как бы невзначай спросила Алика.
   - Для начала: я - не Макс, я - Вадим, - Вадим старался объяснить все как можно понятнее, может быть, тогда она пожалеет его и не выдаст остальным.
   - Мы решили поменяться на время. Знаешь, ни он, ни я до конца не уверены, хотим ли мы окончательно стать другими, поэтому решили пожить, так сказать, в шкуре друг друга, попробовать. Это как бы репетиция жизни, о которой мы мечтали, но ничего не знали о ней.
   - Да, выбор - страшная вещь. Несчастней всех не те люди, кто теряют все, а те, кому приходится выбирать. Возможно, вы правы, поменявшись местами, вам всегда можно вернуться, - задумчиво произнесла Алика, глядя в сторону.
   - А ты куда хочешь вернуться? - быстро спросил Вадим. Но Алика только покачала головой и постаралась перевести разговор опять на него.
   - Ты давно Макса знаешь? - поинтересовалась она.
   - Мы в эти выходные познакомились, на обзорной экскурсии.
   - А ты - смелый! Приехать в чужой город и сразу в солидный офис на работу! Вадим почувствовал облегчение. Похоже, она не собиралась его разоблачать, ей нравились приключения. К тому же ей самой было о чем умалчивать.
   - А Макс теперь где?
   - Он будет жить в моем доме, он хотел отдохнуть от всего. Тяжелое детство. Отца насмерть сбил пьяный водитель.
   Алика грустно вздохнула:
   - Да... Я не знала его хорошо, но видела... Печать безысходности. Все улыбаются, здороваются, а он смотрит мимо тебя всегда. Я чувствую такие вещи, я - художница, лица людей - моя профессия. Здесь я только эскизы интерьеров делаю, роспись стен, дизайн, а так вообще появляюсь редко.
   Художница! Вот и ответ на вопрос: "Почему только она?" Умеет не только смотреть, но и видеть. Вадиму вдруг стало приятно, что она узнала его. Но она редко появляется в офисе, значит, больше они не увидятся?
   - У меня выставка скоро, приходи, картины посмотришь, - прочла его мысли Алика и достала приглашение из сумочки. - А я расскажу тебе о будущих коллегах, что знаю. Не бойся, у тебя все получится, - приободрила она его на прощание и поднялась из-за столика, собираясь уходить.
   После нее действительно остался запах живых цветов, напомнивший Вадиму летние клеверные поля.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Черная жидкость смыкалась над головой, но Макс упорно пробивался наверх, где, как ему казалось, должен быть свет. Но света не было, а вода становилась все темнее и гуще, словно он тонул в нефтяном озере.
   Сколько лет нефтяному озеру? Может быть, сто? А может, всего несколько дней или часов. Макс не знал этого. Он привык к нефтяному озеру, к его липкой, обволакивающей пустоте, словно он и сам - пустота.
   Макс медленно открыл глаза: сон, слава богу. Дождь барабанил по крыше, и ему почудилось, что за окнами ничего нет: пока он спал, Землю постиг Апокалипсис, и все погибли, и он единственный остался в живых в доме на семи ветрах на пустой планете.
   Макс нехотя встал с кровати. В комнате - промозгло и сыро. Не сумев растопить камин, он подобрал себе теплый свитер и непромокаемые брюки из одежды Вадима и шагнул за дверь в утренний туман.
   Кошмары о нефтяном озере мучили его с детства. С тех пор, как однажды, еще в школе, над ним подшутили мальчишки. Была такая жестокая игра: натягиваешь тесемку вокруг шеи и слегка дергаешь, чтобы перекрыть дыхание. Сознание отключается на несколько секунд, и человек проваливается в пустоту. Маленькая смерть понарошку, как репетиция настоящей, неотвратимой встречи в конце пути. Чуть-чуть потерпеть и - в вечность. Зато потом можно вернуться и рассказать всем, что был по ту сторону жизни. Смело, не так ли?
   Мальчишки подкараулили его во дворе. Макс казался идеальным кандидатом для их опытов общения с Богом: отца нет, мать беспробудно пьет, никто не пойдет жаловаться директору школы, случись с ним что-нибудь. Все произошло неожиданно, Макс даже не успел крикнуть: "Не надо!", как в глазах потемнело, и он наотмашь упал на асфальт.
   Очнувшись, Макс долго не мог сообразить, что же произошло. Он не знал, сколько времени провел, лежа на асфальте. Во дворе уже совсем стемнело. Он посмотрел на свои грязные руки, и его стошнило. С трудом поднявшись, он, шатаясь, как пьяный, побрел домой. В голове раскачивались качели вверх-вниз.
   Соседка встретилась Максу в подъезде на лестнице. Она бегло осмотрела его голову, заглянула в глаза и сказала, что у него сотрясение мозга. Они с мужем повезли Макса в больницу. По дороге он снова потерял сознание, и воды нефтяного озера сомкнулись над головой.
   Сон о нефтяном озере преследовал его все дни, пока он приходил в себя, а впоследствии возвращался время от времени, даже когда он стал уже взрослым. Никто не навестил его тогда в больнице: ни мать, ни ребята из школы. Мать, похоже, не заметила его отсутствия. А одноклассники могли бы зайти проведать, как он там. Но они не пришли.
   Может быть, поэтому у Макса больше никогда потом не было друзей. Люди порой напоминают стаю волков, избавляющуюся от больных животных. Несчастье - заразно, как чума или проказа. И люди чувствуют это, обходя тебя стороной. Несчастные обречены быть изгоями. Тебя просто вычеркивают из жизни.
  
   Дождь прекратился. На берегу озера деревенские мужики ловили рыбу. Тишина прерывалась только редкими всплесками их нетерпеливого ожидания. Потерянные, заблудшие души. Продают рыбу на перроне, а на вырученные деньги пьют. Потом снова ловят - продают - пьют. И еще сжигают осень в кострах. Дым стелется по полю, проникая в дом даже при закрытых окнах сквозь щели. Дым возвращает сны нефтяного озера. Порочный замкнутый круг.
   Максу вдруг вспомнилась строчка из недавно прочитанной книги "Другие берега" Набокова, размышления о замкнутости круга:
   "Спираль - есть одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным". У каждого из нас - свой круг, только в спираль он не превратится, для этого жить нужно по-другому. Но как?
   Макс желал только одного - покоя и тишины. Тишина сыграла с ним злую шутку, повернув время вспять. Они приходили по очереди: то отец, то мать. Стояли на краю поля под деревом и смотрели на окна, пытаясь угадать, дома ли Макс. Они никогда не появлялись вместе, только порознь.
   Макс поменялся с Вадимом настоящим. Прошлым невозможно "махнуться, не глядя". От себя не отдохнешь. Когда время не спрессовано скоростью жизни и тянется медленной чередой дней, слишком много места остается мыслям и воспоминаниям. А они только того и ждут, прорастая в тебе наподобие плюща и разрушая изнутри, как его побеги способны разрушить самые прочные каменные стены.
   В Москве Макс всегда был занят. Не оставалось времени для снов. Он работал и клеил обои. День за днем прошлое отступало, а Макс спешил, спешил, спешил. Вперед, не оглядываясь. А вдруг он и выжил только благодаря спешке? А здесь все вернулось. Вернулось, чтобы остаться с ним навсегда.
   Наверно, так и сходят с ума. Наверное, каждый из них получил то, что заслуживал.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вадим страстно желал воплощения сна о клеверных полях. Эта осень смотрела на него глазами Алики. Он и не догадывался, что слова страсть и страдание - однокоренные.
   Она действительно оказалась талантливой художницей. Вадим бродил по выставочному залу, рассматривая картины. Кисть Алики была живой. Со стен смотрели человеческие лица, порой напоминающие сказочных персонажей. Алика любила все преувеличивать, и многие герои унаследовали ее гротескное мировосприятие. Алика вообще удивительно воспринимала мир: она видела лица людей. Ничего в этом не было бы странного, но она видела каждого человека в отдельности. И по лицу могла сказать, кто есть кто: благородный рыцарь или подлец, скряга или прожигатель жизни, скромный семьянин или бесшабашный казанова, любимая жена или та, которую предали, видела зависть женщин друг к другу в вагонах метро, видела детский восторг, заботу матерей об этих детях, видела убийц и святых. Как прорицательница, она видела предназначение каждого человека, повстречавшегося ей даже случайно.
   - Лица потрясающие, смотрят как будто в душу, словно что-то сказать хотят. Только я не понимаю, что именно, я - не художник, - сокрушался Вадим.
   - Не нужно быть художником, чтобы понять другого человека, - возразила Алика. - Нужно чувствовать его, стараться быть ближе.
   - А почему они все такие грустные, никто не улыбается? - спросил Вадим.
   Она задумалась, и легкая тень пробежала по ее лицу.
   - Знаешь, мне иногда кажется, что люди, которые умеют красиво улыбаться - фальшивые. Словно скрывают что-то за броней улыбки. Хотя я знала одного человека, у него была по-настоящему искренняя улыбка.
   И она рассказала ему о Художнике. Он научил ее всему: рисовать, жить... и жить сердцем. Он писал рассветы, но не показывал картины людям, решив про себя, что полотнам не хватало солнца. Семь лет назад Художник ушел в горы и пропал без вести. Он, как Икар, пытался взлететь, зачерпнуть немного солнца на кончик кисти и написать свой лучший рассвет солнечным золотом. С гор обрушилась лавина, через неделю его поиски были остановлены. Ее жизнь замерла на целых семь лет.
   Вадим спросил, есть ли его портрет на выставке.
   - Никак не могу вспомнить его лицо, - поделилась Алика. - Вернее вижу, но как в тумане. В целом вижу, а черты - расплываются. Как вода сквозь пальцы, как ни сжимай, все равно утечет. Таково свойство человеческой памяти - мелеть и измельчаться со временем.
   Вадим представил ее опустевшую квартиру: халат Художника по-прежнему висит в ванной, и все пропитано запахом "Примы" и одиночества (она курит те же сигареты, что и он, чтобы быть ближе), его недочитанную пыльную книгу на столе с вечной закладкой где-то посередине. Там на каждой стене медленно встает солнце. А Художник смотрит на нее из-за облаков, день за днем превращая в небожительницу. Внезапно вспомнилась одна из передач о живой природе, которыми обычно забит телеэкран по воскресеньям. Речь тогда шла о глубоководных удильщиках - рыбках, которые водятся в северной части Тихого океана. Поскольку встретить другого удильщика в необитаемых глубинах очень сложно, то самец срастается с самкой, образуя с ней единое целое и используя ее кровеносную систему и органы для дальнейшего существования.
   Теперь Художник прорастал и в нем тоже. Теперь их стало трое.
   - А вот одна из первых моих работ, долго думала, выставлять ее или нет. Узнаешь? - прервала его размышления Алика, указывая на стену позади него.
   Вадим обернулся: клеверный сон ожил в картине. Она шла ему навстречу через поле, ее пальцы пахли клевером, а волосы ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов. Это был автопортрет Алики семилетней давности. Теперь и он смог узнать ее. Смерть близких всегда накладывает отпечаток, а Вадим только начинал учиться видеть сквозь время.
  
  
   В тот день он принес ей на выставку букет роз. Неправда, что женщины не любят розы - врут, это единственные цветы, которые пахнут цветами, а не травой и не полем. А после выставки она взяла его за руку, и они пошли за шампанским. Алика продала больше половины своих картин. Такой успех нужно было отпраздновать.
   Они долго выбирали бокалы под шампанское в магазине. Продавщица принесла хрустальные и начала легонько простукивать палочкой стенки, проверяя бокалы на прочность. Их звон и стал первой романтической мелодией в жизни Вадима.
   - Вот хорошие, покрепче, - наконец предложила продавщица.
   - А нам все равно, нам их бить! - весело засмеялась Алика, и Вадим вдруг подумал, что впервые видит ее улыбку.
   Они пили шампанское на мосту, любуясь багровым закатом над рекой. Позади Художник рисовал их портреты, окрашенные вечерним солнцем. Вадим знал, что призрак Художника будет бродить за ними по пятам, он был частью Алики. Но он не знал, что Художник никогда не писал на закате.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Стояла уже глубокая ночь, но Максу не спалось. Он медленно шел вдоль перрона и смотрел, как неровный свет фонарей режет темноту на куски. В расписании больше не было поездов, и это означало, что они с матерью одни на станции.
   Она сидела на дальней скамейке, сгорбившись и спрятав лицо под растрепанными прядями белых волос. Он подошел к ней и молча сел рядом.
   - Я виновата перед тобой, сынок, но в то время по-другому я бы не выжила, - начала она. - У тебя было его лицо. Лицо смерти, в которое я смотрела каждый день. Если бы не другие мужчины, не вино... Порой боль так сильна, что становится трудно дышать. Ты должен это понять, ты же сам винишь себя в смерти отца!
   Макс молча ждал, опустив голову. Он смотрел на бетонный пол прямо перед собой, боясь поднять на нее глаза. Она казалась чересчур живой для галлюцинации.
   "Я схожу с ума", - спокойно подумал он и вдруг понял, что ему это безразлично.
   Внезапно с другого конца скамейки послышался голос отца:
   - Нужно научиться прощать не только других, но и себя. Не пей эту воду, сын, - месть разрушает!
   Родители все-таки решились прийти к нему вместе, как в детстве. Макс так много хотел сказать им, но язык не слушался. Он попытался еще раз взглянуть на них, но не смог поднять голову, ее словно накачали горячим воздухом изнутри, одно движение - и шар лопнет под колесами.
   А в руках Макс держал граненый стакан, до краев наполненный мутной водой. Как под гипнозом он поднес стакан к губам. Отец резким движением выбил его из рук, и стекло разлетелось мелкими осколками по перрону. Макс чувствовал, как капля за каплей силы покидают его. Он безвольно смотрел на темную жидкость, растекающуюся под ногами неровным кругом все шире и шире, пока она не затопила перрон, и воды нефтяного озера вновь не сомкнулись над его головой.
  
  
  
   ****
  
  
  
   В отличие от Макса и Вадима, Алика умела побеждать свои сны. Она переносила их на холст, создавая странные фантастические видения. Ее манеру письма трудно было назвать сюрреализмом, кошмары на ее полотнах выглядели слишком реально. Глядя на картину, верилось, что именно так все и происходит в жизни. Запертые внутри холста, сны больше не возвращались, и она могла освободиться от них.
   Последний сон воплотился в картине "Топь". Из топи маленькие люди с искаженными лицами тянули изломанные судорогой руки к солнцу. В картине нарушались все законы перспективы: лица на заднем плане по мере продвижения к солнцу становились все светлее и четче, а на переднем - все тонуло во мраке ночи. Солнце освещало тех, кто сумел подняться над топью, но и там многие лица не видели света, их взгляды были обращены назад, в сторону топи. Туда, где темнота размывала границы. И над всем этим царствовал Бог Солнца, только почему-то безликий.
   - Это - наши дни, связь между прошлым и будущим, - пояснила Алика.
   Вадим долго всматривался в картину, взгляд притягивало размытое желтое пятно, похожее на солнце и на чье-то лицо одновременно. Но угадать, чьи черты проступят на нем впоследствии, было невозможно. И еще: Алика написала картину с позиции прошлого. Зритель, стоящий на переднем плане, был целиком в его власти.
   - Написано как из прошлого, - повторил мысли вслух Вадим и спросил:
   - А почему Бог Солнца - безликий?
   - Нет, не безликий. Я пока не вижу, чьим будет это лицо.
   Они замолчали, стоя перед картиной, и каждый задумался о своем.
   Алика думала о времени. В тишине квартиры часы мерно отсчитывали секунды, минуты времени. Алике часы показались глупейшим изобретением человечества. Бытие невозможно измерить числами, точность и математика здесь бессильны. Порой час ожидания известий от любимого человека становится вечностью, а годы семейного счастья - мимолетной вспышкой в темноте. Солнечный день всегда короче дождливого, будний - длиннее выходного. Возможно, единственный способ сосчитать мгновенья - это довериться ударам своего сердца.
   - Мне кажется, у вас с Максом общая беда, - нарушил наконец молчание Вадим. - Ты права насчет картины. Нужно суметь отпустить прошлое. Он говорил: "Предел усталости". Вы оба вычерпали себя до донышка, каждый по-своему. Он - ненавистью, а ты - любовью. Выдохлись, устали, сгорели.
   - Да, сгорели. Я не могу, не в силах забыть! Семь лет прошло, а я до сих пор просыпаюсь и чувствую его запах на подушке, тепло его рук, слышу его голос. Он научил меня всему: рисовать, быть счастливой. А потом ушел в горы и не вернулся. Вечная песня Сольвейг! - слезы на щеках Алики напомнили осенний дождь, тоскливый и нескончаемый. Вадим обнял ее за плечи и повернул к себе, словно стараясь уберечь от вездесущего Бога Солнца.
   - Знаешь, был такой писатель Альбер Камю. Он сказал, что очень тяжело жить только тем, что помнишь, не существует покоя без надежды. Нужно забыть, стереть все из памяти и начать жить заново, - попытался ободрить он ее.
   - Знать бы, как это сделать, - грустно отозвалась Алика.
   - Может, для начала его картины на стенах заменить на твои? - предложил Вадим и осмотрелся. В квартире Алики неизменно вставало солнце, и каждая картина упрекала рассветом несостоявшейся любви Художника.
   - А то у тебя не дом, а музей памяти, - добавил он.
   - Не место здесь моим картинам, это Его дом, - резко высвобождаясь, сказала Алика. И Вадим почувствовал, как грубо он вторгся в чужую святыню.
   - Прости, я не имею права давать советы, - попытался он исправить положение. - Я и сам не жил еще, только читал, как живут другие. Книги - единственное, что у меня сбылось в жизни. Я нигде не был, ничего не видел, кроме поездов, спешащих в столицу. По книгам я учился жить. Трудно что-то понять, опираясь лишь на выдуманный опыт, - оправдывался он, как мог.
   Но Алика не возненавидела его за вторжение, напротив, впервые за последние семь лет безысходность минувшего ушла в картины, и давно забытое ощущение легкости вновь покорило ее, словно она уже держала в ладонях солнечный луч будущего.
   - Спасибо тебе, - одними губами прошептала она.
   - За что? - удивился Вадим.
   - За то, что говоришь со мной об этом. Никто не хочет знать о моем прошлом, но я все еще там живу. Все спешат вперед, не оглядываясь, а я торможу их. И они уходят. Подруги мне перестали звонить. Иногда мне кажется, что более одинокого человека, чем я, нет на свете, - сквозь слезы она снова улыбалась, и улыбка благодарности превращала ее в клеверный сон Вадима.
   - А твой автопортрет, можно мне его увидеть? - вспомнил Вадим о картине.
   - Я продала его на выставке.
   - Жаль! Ты выглядишь очень счастливой на портрете, словно летаешь, мне бы хотелось вернуть тебя - ту, прежнюю.
   У Вадима был вид человека, утратившего мечту, и Алика решила подарить ему эту картину во что бы то ни стало. К тому же ей вдруг до головокружения захотелось повторить безвозвратно ушедшее ощущение полета тех дней. Вызвать его в памяти помог бы ее автопортрет семилетней давности. На картинах она умела видеть сквозь время.
  
  
   И сейчас она стояла напротив чистого, как завтрашний день, холста и пыталась вернуться в прошлое. Это было похоже на парадокс, но она не могла восстановить картину по памяти. Семь лет она жила прошлым, а теперь, когда воспоминания так необходимы, они ушли в приоткрытую дверь и забыли дорогу назад, как бы она ни звала их обратно. Из зеркала на нее смотрела уже совсем другая женщина. Вновь поймать те летящие по ветру движения счастья не получалось. Она пробовала рисовать снова и снова, но тщетно.
   Она медленно прошлась по комнате, задержавшись у туалетного столика и еще раз взглянув на себя в зеркало, потом решительно взяла в руки записную книжку и набрала номер знакомого коллекционера.
   - Я хотела бы выкупить свою картину. Странно звучит, но так сложились обстоятельства. Или могу предложить взамен другую, - потребовала она.
   - Алика, ты же знаешь, я - коллекционер. Для меня не представляет интереса любая твоя картина. Автопортрет стал последним аккордом в моей коллекции лиц, поэтому я купил его, - после минутного молчания обстоятельно объяснил коллекционер.
   - Послушайте, а могу я выкупить картину за большие деньги, чем продала? - не сдавалась Алика.
   В трубке снова повисло тягостное молчание.
   - Тебе действительно так нужна эта картина? Ты же можешь нарисовать ее снова? Я не буду против копии, - наконец примирительно сказал он.
   - Если бы могла, не позвонила бы, - в голосе Алики прозвучали нотки отчаяния.
   - Одни проблемы с вами художниками, - рассердился коллекционер, но немного подумав, решил обратить ситуацию в свою пользу:
   - Ну что ж, тогда вспомним наш давнишний разговор. Я поменяю ее на все картины твоего мужа, там прекрасная подборка рассветов.
   - Что?! Да как вы смеете! - Алика бросила трубку, не договорив. Она почувствовала себя оскорбленной, словно коллекционер только что совершил святотатство, сплясав на могиле Художника.
   Часы шли, она стояла напротив стены с его рассветами, и события минувших дней проступали в ее душе, как след ржавчины на дешевом кольце. Странно, что и смесь кармина с охрой - цвет восходящего солнца на его картинах тоже напоминал ей ржавчину. Они обменялись кольцами, но не золотыми. Им не хотелось быть похожими на другие пары, у которых все предопределено в жизни, поэтому они и выбрали кольца из простого металла с цитрином - камнем, по цвету напоминавшем солнце. Позже она узнала, что цитрин считается не только камнем солнца, но и камнем обмана.
   Художник всегда хотел неизмеримо большего, чем было подарено ему судьбой. Сколько раз она спасала его картины от участи быть залитыми черной краской и выброшенными вон! Он упрямо твердил, что полотнам не хватало солнца, и мечтал о горах, где солнце вставало бы прямо с его ладони.
   Однажды утром Алика проснулась и обнаружила на подушке записку: "Ушел навстречу солнцу, вернусь на рассвете удачи. Обязательно дождись меня!"
   Никто из них не выполнил обещания. Он - не вернулся, она - не дождалась. Лишь в тишине ее сердца по-прежнему раздавались короткие рубленные фразы с другого конца провода: "Лавина... Пропал без вести... Поиски остановлены". Тогда она и узнала о том, что слова страсть и страдание имеют общий корень, нет, не зла, но такова жизнь. За секунды счастья всегда расплачиваешься годами тяжкого ожидания и пустоты. Время сжимается, пока мы счастливы, потому что живем в постоянном ожидании волшебства, живем надеждой, которая заставляет сердце биться все быстрее и быстрее. Время растягивается на века, когда теряем ее и перестаем считать удары своего сердца. Без волшебства время застывает, и мы чувствуем холод, как река подо льдом. Но время не только идет по прямой, оно - трехмерно. Когда происходит несчастье, время превращается в воронку и засасывает в прошлое. Это и есть топь. Или нефтяное озеро Макса. Оказавшись на самом дне воронки, уже никогда не подняться наверх, к свету дня. Наступают пустые времена. Семь прошедших лет лишили ее жизнь всякой надежды не то что на будущее, но и на покой, о котором говорил Вадим.
   - Да ты просто бросил меня! - осенило Алику.
   Она почти с ненавистью посмотрела на картины рассветов Художника и снова взялась за трубку телефона.
   - Я согласна на ваше предложение обмена, - обрадовала она коллекционера на другом конце провода.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Воронка времени засасывала Макса все глубже. Сны о нефтяном озере стали повседневным существованием без попытки пережить, превратить замкнутый круг в спираль. И он уже не прорывался сквозь толщу темной воды к свету. Обессилев, он опустился на самое дно нефтяного озера, куда ни один солнечный луч уже не мог проникнуть.
   В деревне зарядили дожди. На дороге, расползавшейся раскисшей грязью и глиной, он увидел лошадь. Прядка черных вьющихся волос отца, черная грива лошади. И струйка крови стекала с уголка мохнатых губ лошади в грязь дороги точно так же, как струйка крови с уголка полураскрытых губ отца на асфальт. Мгновенно Макс очутился на дне нефтяного озера.
   Нет ничего необратимого на свете, кроме смерти. Вчера Макс убил человека. Мужика из близлежащей деревни. Макс понял это только сейчас, когда местный участковый протянул озябшие руки к камину и спросил, не знает ли он его.
   - Нет, - покачал головой Макс.
   - Ну ладно, он пил много, подрался, пошел к озеру умыться и утонул, наверное, - сказал участковый, нехотя направляясь к выходу.
   Макс бил его ногами в живот, в лицо, до хруста костей. Как будто ломал лед на озере, каждый раз погружаясь все глубже и глубже в кровавую жижу. Это он, этот мужик, убил его отца!
   Нет, он не убивал, он всего лишь напился и в пьяном угаре загнал лошадь до смерти. Конь лежал в грязи на дороге. Грива лошади, черная, вьющаяся прядка конских волос напомнила Максу волосы отца, и он обезумел. "Быдло!" - орал Макс на весь лес и бил, бил, бил ногами отвратительное пьяное тело, пока оно окончательно не обмякло. Макс не помнил, как оттащил его к озеру и бросил в ледяную воду. В голове остались только всплески мутной воды нефтяных снов.
   - Подождите, - лихорадочно встрепенулся он вслед участковому. - Это я его убил. Он убил моего отца. Отец лежит там, на дороге, его похоронить нужно...
   Участковый на минуту застыл в дверях, пытаясь понять хоть что-то из нелепой речи Макса.
   - Какой отец? Вы же с матерью всегда вдвоем здесь жили, - пробормотал он и попятился к выходу. - Отдыхать вам нужно. Выглядите, как тень, совсем себя загнали.
   Макс долго провожал его взглядом, пока тот не исчез за пеленой утреннего тумана. День выпал из памяти. Но уже к вечеру все поле озарил свет горящих факелов. Деревенские мужики пришли отомстить за соплеменника. Их бессвязные крики во дворе угрожали расправиться с Максом и поджечь дом. Они сразу догадались, кто убийца. Чужой. Тот, с кем они не здоровались на перроне. Они тоже решили, что Макс и Вадим - одно лицо.
   Макс заворожено смотрел на всполохи факелов из окна, и ему было все равно: убьют его этой ночью или уже утром, или когда-нибудь потом. Макс смотрел бы на факелы и ждал смерти еще долго, но их крики взрывали тишину, а ему хотелось только одного - забыться сном. Он взял ружье и выстрелил в толпу несколько раз.
   Испугавшись, они ушли, изрыгая проклятия, эхом отзывавшиеся в полях до рассвета.
   Сон о нефтяном озере стал воронкой времени, воронкой неосознанных желаний. Месть - вот, чего он на самом деле желал все эти годы. Мир отнял у него отца, а потом и надежду на нормальную жизнь, мир вычеркнул его из своего списка, и он отомстил ему за это. Он тоже отнял отца у кого-то. Замкнутый круг, который никогда не превратится в спираль. В конце концов, каждый из нас получает то, что желает больше всего, каждый из нас получает то, что заслуживает.
  
  
  
   ****
  
  
   - А у меня для тебя подарок! - Алика указала на единственную оставшуюся картину на стене.
   Через поле к Вадиму бежала она сама - девушка из сна с летящими по ветру светлыми волосами. Клеверный сон ожил, став еще одним доказательством, что слова страсть и страдание имеют общий корень. Он ничего не желал так страстно, как воплощения сна, но он уже понимал, что, полюбив Алику, должен принять в свое сердце не только ее, но и всеобъемлющую боль ее прошлого. И он согласился подпевать вечной песне Сольвейг, лишь бы Алика была рядом. Он знал, что их всегда будет трое. Художник сросся не только с Аликой, но и с ним в одно общее тело, в одну общую душу, душу на троих. Вадим чувствовал, что Художник никогда не отпустит ее в дорогу незнакомого завтра одну.
   Со стен квартиры Алики больше не поднималось солнце Художника, но его рассветы навсегда запечатлены в ее сердце. Как слепок его собственного сердца, как фотография сжатого времени, которое у них двоих когда-то сбылось.
   - Можешь снять ее со стены, - торжественно объявила Алика.
   Вадим подошел к картине и вдруг боковым зрением заметил, что розы на окне проросли. Те самые розы, которые он принес ей тогда на выставку. Свежие зеленые побеги прорывались наружу сквозь поникший изумруд подсыхающих листьев.
   "Это знак. Благословение Художника", - мелькнуло в сознании.
   Каждый из нас рано или поздно получает то, что желает больше всего, то, что заслуживает. Горькая любовь Вадима пробила тяжесть минувших дней и вырвалась наружу свежими побегами роз. Он чувствовал, как капля за каплей очищается кровь Алики, и в ней тоже начинают пробиваться свежие зеленые ростки, разрывая затекшие от времени вены. За ночь дом превратился в огромный сад из сплетающихся побегов мыслей и слов, рук и ног, нежности и бесстыдных открытий. В ту ночь они решили уехать на поиски собственных клеверных полей. Теперь уже только вдвоем.
  
  
   А утром Вадим снова увидел Художника. Он курил на балконе, запивая сигаретный дым предрассветной розовой свежестью. Алика спала. Вадим погрузился в созерцание тихого счастья, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть его ненароком.
   И тут Художник словно вырос у него за спиной.
   - Не бойся, ты не умер, а я не ожил, и я - не твоя галлюцинация. Я скорее твой внутренний голос, который тебе стоит услышать.
   Вадим замер, едва кивнув Художнику, словно ждал его и готовился к тому, что когда-нибудь им все же придется поговорить по душам. И к лучшему, если это произойдет сейчас, после ночи любви, когда они так счастливы с Аликой.
   Художник продолжил:
   - Алика не может забыть меня, ты должен помочь ей. Я не смог сделать ее счастливой, все думал, как найти свой рассвет, свое Солнце. А солнцем была она. Я не должен был ее оставлять. И ты не оставляй ни на минуту, понял?
   Он выглядел, как вполне живой человек, Вадим хотел дотронуться до него - убедиться, что не спит, но не решался.
   - Я думал, смысл твоей жизни в картине, из-за которой ты погиб. Твое предназначение. Разве не нужно найти себя в этом мире? - спросил он.
   - Предназначение, - горько усмехнулся Художник. - Нет никакого предназначения. Есть страх оставить после себя пустой мир, исчезнуть из его памяти бесследно. Но кто, все же, помнит о нас? Те, кто действительно любил нас при жизни, те, кто нас потерял. Так не лучше ли быть живым рядом с ними, чем мертвой тенью их мучительных воспоминаний? Не себя нужно искать, а другого человека, любви, близости с ним. Свою вторую половинку. Человек живет ради другого человека, в этом смысл. Иного не дано. Нет никакого предназначения, любое из них рано или поздно превратится в дым, время растворяет все. У тебя одна жизнь, одна любовь, никаких других смыслов бытия нет. Жизнь - это подарок. Ты же не ищешь объяснения чудесам, а принимаешь их с благодарностью и без доказательств, почему тебе подарили именно это, а не что-то другое.
   - Но подарок же можно выбросить, - попробовал возразить Вадим.
   - Вот я и выбросил, - покаялся Художник. - Моя жизнь послужит тебе примером беспечности, и ты сможешь построить счастье Алики на ее обломках. Город ее души заслуживает быть поднятым из руин.
   Вадим долго молчал, обдумывая слова Художника. Истлевший окурок в руке больно обжег пальцы, и он отвернулся его затушить. Художнику хватило мгновения, чтобы незаметно уйти. Наверно, все, что хотел сказать, он уже сказал, и задерживаться дольше не было необходимости.
   Над домами медленно поднималось солнце, заливая дорожки дворов сияющим золотом. Вадим вслушивался в шум просыпающегося города и думал о том, что возможно, это последний рассвет на Земле для Художника.
  
  
  
   ****
  
  
   Предрассветье грубо взломало сон Макса. Сон пустоты, сон без сновидений. Макс проснулся с чувством восставшего из мертвых. Руки затекли, спину ломило. Он осмотрелся и понял, что спал, свернувшись клубком у окна, сжимая в руках холодный ствол ружья.
   Ночь уступала место дню, темнота за окном сменилась предрассветными сумерками. В голове обрывки снов и воспоминаний постепенно выстроились в мозаику прошедших дней, и теперь он четко осознавал свое место в мире. Ему суждено здесь остаться, потому что возвращаться больше некуда. Он - убийца, и должен ждать решения своей участи, как всю жизнь ждал возмездия. Он отомстил, и теперь его мести вынесут приговор те, кто когда-то отнял у него все. Алкоголь равнял всех в сознании Макса. Ему по-прежнему казалось, что он убил водителя, сбившего насмерть его отца.
   "Теперь я принадлежу им, я вписался в их мир", - сказал он себе, выпивая залпом первую в жизни рюмку водки. Да, нужно напиться, чтобы они признали в нем своего. Своих не судят, только чужих.
   Шатаясь, он шел полем в деревню. Над полем змеились струйки дыма костров. Они все еще вели войну с осенью.
   В деревне никого не было, только дым костров на опустевших улицах.
   - Эй, вы! - опершись о ружье, крикнул Макс пустым окнам. - Я никуда не уеду отсюда! Слышите? Я буду здесь жить!
   Занавеска на окнах одного из домов слегка дернулась, и снова все замерло. Тишина и потрескивание листьев, горящих в кострах. Они явно боялись встретиться с ним в открытую, пока в руках он держал ружье.
   - Я теперь такой же, как вы, у меня руки в крови, внутри все выжжено! Так что теперь здесь мое место! - снова закричал Макс в пустоту улицы, уловив движение занавесок в окнах домов. Они слушали его, но молчали в ответ. Трусливое племя! Все, что они могут - это напиться и убить того, кто слабее, и им не важно лошадь или человека.
   Макс вдруг понял, что не считает себя убийцей, не испытывает чувства вины. Как не испытывал его, когда перестал навещать мать в больнице. Она бросила его на произвол судьбы, а он бросил ее. Они убили его отца, уничтожили его жизнь, он уничтожил одного из них. Отнял отца у кого-то. И сам стал таким же: теперь он убивает и пьет, как и они. Алкоголь всех уравнивает в правах и потерях. Затуманенный мозг не способен раскаяться, в лучшем случае он думает о том, что крутил руль не в ту сторону.
   В деревне по-прежнему было тихо, никто не осмелился ему возразить.
   - Молчите? Значит, согласны. Значит, договорились, - удовлетворенно отметил Макс и, держа ружье перед собой наперевес, побрел обратно в поле.
   Его круг окончательно замкнулся, утратив всякую надежду когда-либо превратиться в спираль.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вадим больше не видел Алику с той ночи. Она звонила ему в "Автослейд", просила о встрече. Но Вадим не мог прийти: много накопилось ошибок в отчетах о продажах автомобилей, и начальник сделал ему уже второе замечание, по виду он был очень недоволен его работой. Вадим так до конца и не понял, спасал ли он Макса в тот день или боролся за свое предназначение, которое, по словам Художника, должно превратиться в дым. Так или иначе, но он не решился уйти с работы. Страх увольнения и потери только что обретенного мира, где все по-другому, оказался сильнее клеверных снов, которые могли и подождать несколько дней. Но страсть не умеет ждать, так же как и страдание.
   Когда Вадим наконец вырвался к Алике на один вечер, его ждала короткая записка в дверях: "Они нашли его картину в горах. Помнишь, я говорила тебе о выборе? К несчастью, свой я сделала семь лет назад. Я уезжаю увидеть его последний рассвет".
   Алика не обещала вернуться, она знала, что никто не в состоянии выполнить подобных обещаний. Время всегда ошибается и не умеет сжиматься по велению нашего сердца.
   Вадим почувствовал, как в ногах лопнули струны, и он медленно опустился на пол у двери ее квартиры. Он не помнил, сколько времени он провел, сидя на полу у ее запертой двери, может, ночь, а может, неделю. Иногда время перестает вдруг существовать. Особенно когда внутри обрываются струны.
   Он очнулся ранним утром на ступеньках лестницы, прислонившись виском к обшарпанной стене. Стена была желтого цвета, и Вадиму почудилось, что где-то далеко в горах есть маленький музей, где стены и пол такие же желтые и обшарпанные, но это неважно, потому что напротив окна висит картина Художника "Рассвет в горах". И Алика медленно ступает по скрипящим половицам, протянув к ней руку. Пыль струится в воздухе, наполненном солнечным светом, и она улыбается. Улыбается ему, Художнику, а он по-прежнему смотрит на нее со своей картины. Теперь они снова счастливы. Счастье - это войти в луч света в темных закоулках памяти.
   Вадим еще раз подошел к двери и заглянул в замочную скважину. Ветер хлопал незакрытой в спешке рамой слепого окна. Рядом на мольберте он увидел законченную картину "Топь". Бог Солнца обрел черты Художника.
   Все это походило на бегство. Только беглецом был он. Вадим не исполнил обещания, данного Художнику: не поднял город ее души из руин. Он слишком слаб для того, чтобы вести Алику за руку по дороге в незнакомое завтра. Тишину и покой его дней нарушал только ветер, он не умел, не научился страдать, значит, был недостоин и страсти.
   Вадим вернулся к работе, осознав вдруг, что ослеп и заблудился в чужой судьбе, что ходит по кругу, исполняя чужое предназначение, которое тоже должно превратиться в дым. Он все чаще впадал в какое-то странное оцепенение, глядя в окно и забывая вносить цифры в отчеты.
   Он исчерпал себя, и теперь ему больше ничего не хотелось. Он смотрел из окна шумного офиса во внутренний дворик, что спрятался в густой зелени деревьев. И каждый день наблюдал, как безногий инвалид из соседнего дома напротив выезжал в убогой коляске на улицу с мечтой погладить руками жесткую кору дерева, но с условием, что подойдет он к этой несчастной березе сам, на собственных ногах. Все, о чем мог думать Вадим все эти дни, - это ласкать шелковую кожу Алики. Но она не вернется уже никогда. Так же, как и сосед-инвалид понимал, что никогда не дотронется до шершавой коры выше, чем может дотянуться из инвалидного кресла. Какой малости иногда достаточно, чтобы сделать человека счастливым, и как невозможно многого мы все же при этом хотим.
   Он пытался закрывать окно, опускать жалюзи и работать. Но тщетно. Взгляд искал встречи снова и снова. Инвалид стал олицетворением его пустоты. А пустота, сколько ни закрывай окна, - меньше не становится.
   С работы Вадим возвращался в пустоту квартиры Макса. Каждое утро он начинал собирать вещи, решая вернуться домой. И каждый вечер откладывал в надежде услышать телефонный звонок, который вернул бы ему Алику. Часами он бродил по квартире и до боли в ушах вслушивался в тишину.
   Тишина. Труднее всего найти себе место в пустой квартире.
   Он ждал только одного телефонного звонка, который разорвал бы тишину на куски.
   В конце концов звонок прозвенел, но это была не Алика. Вадима известили о том, что его, то есть они считали, что Макса, уволили.
   "Даже пятнадцать лет твоей работы в компании не стоят клиента, которого мы потеряли из-за ошибки в последнем отчете", - был вердикт.
   И Вадим почувствовал облегчение.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Мерный стук колес поезда успокаивал боль. Сквозь темноту леса за вагонным стеклом Макс увидел окна дома Вадима. Он взглянул на свое отражение в вагонном стекле и снова вспомнил его лицо, освещенное всполохами огня в камине.
   Был вечер, Макс разводил огонь. Вадим робко вошел и сел рядом. Он чувствовал себя виноватым в том, что не справился с жизнью Макса. Но Макс уже давно решил для себя, что останется здесь, в деревне. Он продаст квартиру в Москве и купит дом неподалеку. Вадим - единственный, кто почувствовал его одиночество. Их жизни - зеркально схожи между собой, оба они выброшены на мель времени. Наверно, им двоим предопределено было встретиться. Они двое будут смотреть, как единственное полено дает силы огню, и как постепенно камин разгорится, и все еще сможет наладиться.
   - Мне казалось, правда моего дома в том, что он - умирает, - сказал тогда Вадим. - Но это не так. Когда я смотрю на огонь в камине, я понимаю его смысл, знаю его правду. Он, как полено, которое всегда горит и дает искры другим, даже самым сырым. Это место, куда всегда можно вернуться.
   - Да, это дом на усталость, - ответил Макс.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Макс уехал. Вадим снова остался один.
   Ночью ему снился клеверный сон. Только Алика уже не звала за собой туда, где за холмами начинался другой мир или мир, где все по-другому. Лишь молча постояла на краю поля, отвернулась от него и исчезла.
   Вадим открыл глаза. Тишина. Ночь черна, как деготь. Казалось, темнота весит тонну, и уже ничто не в силах оторвать ее от земли.
   Он подошел к окну. Огоньки по краю поля, словно кто-то зажег факелы и танцует. Танцуя, они приближались.
   Люди с факелами...
  
  
  
   ****
  
  
  
   Макс продал квартиру. Осталось избавиться от старой мебели, оставшейся от родителей. Вынести прошлое на помойку.
   Разбирая вещи, на антресолях он нашел несколько желтых конвертов со штампом дома Вадима.
   Макс бы поверил, что сам писал эти письма, с учетом последних событий, он мог не помнить этого, он был на грани безумия. Но столько писем не успело бы дойти. Да и зачем, когда был телефон?
   Потом он посмотрел на дату штампа, и сердце остановилось. Макс разорвал конверт: выцветшая от времени бумага, исписанная нервным женским почерком.
   Она плакала между срок: "Ты - больше не мой... Не могу пережить измену... Она - красивее меня... Я уезжаю в дом моего отца, беру с собой сына... Все кончено..."
   Максу вспомнилась мать, как лежала вся в крови в ванне. Она говорила о другой женщине и отце. Мать вынимала ее письма из почтового ящика и прятала их от отца. Чувствуя, что разрушила чужую семью и получила отца обманом, она боялась его потерять. Любила ли она его по-настоящему? Макс подумал, что нет. Вернее, любила не отца, а его чувства. Любовь отца давала ей силы жить. А когда отец погиб, она, как вампир, лишившийся свежей крови, пила любую, не выбирая особо меж собутыльниками, пока не дошла до самого края.
   Выходит, мать Макса отняла у Вадима отца, разрушила его детство так же, как разрушила потом и его собственное. Зачем? Чтобы появился на свет еще один несчастный человек, который и жив только благодаря своей ненависти?
   Макс размышлял о том, что потеря жила с ним рядом все эти годы, как жена, чтобы подарить ему брата - человека, которого он выстрадал, которого ждал и искал всю жизнь.
   Выходит, их встреча действительно была предопределена. И как ни старалась его мать разлучить их, судьбу не обманешь.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Макс нетерпеливо ходил взад-вперед по перрону. С Вадимом их разделяла всего одна остановка.
   Было предчувствие первого снега, начала начал. Он мысленно прокручивал в голове предстоящий разговор у камина, нервно теребя пальцами сложенные письма в кармане.
   Макс не решился позвонить Вадиму, сообщить ему все по телефону казалось невозможным.
   Поезд задерживали на станции уже лишних двадцать минут.
   - Почему стоим? - нетерпеливо спросил он у проводницы.
   - Там, впереди человека под поезд бросили... Ждем, пока пути освободят...
  
  
  
  
   ****
  
  
  
   Макс очнулся ничком в снегу. Как холодно! Снег заносил почерневшие от пожара балки. Он ничего не мог вспомнить и не сразу понял, что балки - это все, что осталось от дома на усталость.
   Макс приподнялся на локте. Дерево тоже сгорело. Неприкаянные галки нарезали в воздухе над полем круги. Неприкаянные души... Только ветер бешено колотил калиткой на железных столбах, заставляя ее рыдать от боли.
   Макс снова погрузился в сон. Вдоль поля ветер нес обгорелые клочья бумаги. Книги! Нужно собрать книги - все, что остались. Брат не простит ему книг!
   Угрюмые жуткие лица бродили по полю, иногда они наклонялись и подбирали деньги, которые он привез с собой на первое время. Наверно, деньги разлетелись вчера при пожаре. Это было похоже на денежный листопад, что когда-то давно снился ему. Книги и деньги - всего лишь бумага. Вопрос в том, какая именно: одна заключает в себе миллион жизней, другая - миллион смертей.
   - Не трогайте книги! - прошептал Макс.
   Лицо и руки его были в грязи, и они не признали в нем чужака. Лишь оттолкнули и начали драться из-за очередной денежной пачки. Книги им не нужны.
   - А мне - нужны! - крикнул Макс, и его голос разнесся далеко над полями.
   "Вернется брат, а я к его приходу соберу все сгоревшие листочки в одну большую книгу. Все книги про одно и то же: любовь, ненависть, правда, все они - одно целое. Книга всех и про всех, рожденная пламенем. Брату понравилась бы такая идея! Мы разожжем камин и будем читать по очереди: он - страницу и я - страницу".
   Казалось, теперь лишь безумию по силам примирить его с последней и самой страшной в череде потерь.
   Рыжая самостоятельная собака спешила к нему через поле. Только сейчас Макс заметил, какие у нее глаза: ярко голубые, словно безжизненные, - глаза провидца и божества. Таких глаз у собак не бывает. Только сейчас он увидел шрамы и рубцы на ее спине. Эти раны нанесли ей когда-то люди, обрекая на одиночество и страх. Но она снова пришла, собаки - не люди, они умеют прощать.
   "Лишь пока вспоминаешь - виновен, забыть - это значит простить", - вспомнилось Максу, и он распахнул перед ней калитку.
   - Заходи! - сказал он собаке. - В нашем доме нет стен, нет окон, нет крыши, но зато есть двери, которые я могу открыть для тебя. Вместе же лучше, правда?
   Он понял, что нужно простить себя и отстроить заново сгоревший дом на усталость. Раны на спине собаки затянулись, и она снова пришла к людям. Значит, и он поступит также. И тогда, спустя долгих семь лет, клеверный сон воскресит брата.
   Сон о том, как Алика идет по полю и ведет за руку маленького мальчика - сына Вадима. В руках у мальчишки будет красный воздушный шар.
   Потому что дом на усталость каждый строит себе сам. Он и есть наша память, умение превратить замкнутый круг в спираль. Без надежды - покоя нет.
  
  
  
  
  
   ЗИМА.
  
   КОПИЯ ДУШИ
  

Ад - это другие.
(Жан Поль Сартр)

  
  
   Яркий луч прожектора осветил котлован, и длинная изогнутая тень задрожала на противоположном его конце. Вика посмотрела на свою тень. Как же ей одиноко ночью на городской стройке! Прожектор изменил направление, тень разделилась, и они затанцевали по краю котлована уже вдвоем.
   "Теперь можно уходить, она не останется совсем одна, у нее появился двойник", - подумала Вика и зашагала в сторону дома.
   "В сердце дождя мир рождается заново.
У безмолвия я учусь говорить.
И безумием сна со дна самого-самого
   Я хотела себя исцелить", - в детстве у нее была увесистая синяя тетрадка в кожаном переплете, куда она записывала свои стихи. Тетрадка стала для нее магическим символом, смыслом бытия, отличием от всех остальных. Ей казалось, что рифмовать строки - особый дар, доступный лишь избранным. Никто из знакомых Вики не обладал и долей ее умения превращать образы в мелодию рифм. Тем более что рифмовала она не сама, ей словно кто-то нашептывал на ухо. Волшебный голос. И это позволяло ей верить в свою избранность. В ее жизни все было так, как и в биографии многих поэтов: провинциальный город, бедная семья, точнее, ее отсутствие (Вику воспитывала бабушка), волшебный голос, льющийся с небес. Образы слагались в слова, слова в строки, строки в грустные истории, без которых ее дни становились бесцветными. И она гордо зачитывала особенно любимые ею рифмы сентиментальным одноклассницам в школьном туалете. Бесплатный литературный вечер - за пачку сигарет. Казалось, волшебный голос будет вести ее по жизни вечно. Но она повзрослела, и после выпускного вечера ее театр опустел, и читать стихи уже было не для кого. Единственная верная подруга детства покончила с собой...
   Мысль о чьем-либо самоубийстве граничит с отвращением, как и любое проявление слабости в обществе сильных. Они вместе решили поступать на исторический факультет. Порой лишить человека жизни может такая мелочь, как проваленный вступительный экзамен или страх признаться в этом родителям. Конечно, спустя много лет она увидела бы все в ином, возможно, комичном свете. Но тогда... Тогда это стало для нее настоящей трагедией, столкнувшей с подоконника в распахнутую пропасть неба. Как часто потом Вике снился плоский удар, словно кто-то хлыстом отсек все воспоминания детства, и тело, распластавшееся на асфальте, с раскинутыми руками-крыльями мертвой птицы! Но пока подруга плакала, стоя на подоконнике, Вика не верила в серьезность происходящего, а спустя несколько секунд верить или не верить уже было слишком поздно, а точнее - все равно. Вика молча вошла в экзаменационный класс, плотно прикрыв за собой дверь, и стала студенткой...
   Она не могла объяснить себе поступка подруги, но вместе с ней Вику покинул и голос: она не написала больше ни строчки. Стихи ушли. Порой ей казалось, что та предала ее, украла дар превращать образы в мелодию рифм. В глубине души Вика обвиняла именно ее в своей потере.
   Вика окончила исторический факультет Псковского университета и получила работу гида. Но все это было слишком мелко для нее, ее ничуть не интересовала история народа, существовавшего на свете задолго до ее рождения, ей хотелось написать свою.
   А стихи по-прежнему не возвращались. Напрасно просиживала она дни и ночи над раскрытой тетрадкой, голос молчал.
   "Что же будет с моей жизнью? В чем теперь ее смысл? " - спрашивала себя Вика и не находила ответа.
   Если взять все книги, написанные человечеством со дня сотворения мира, и представить их в виде кирпичей, то можно выстроить мегаполис, как Мехико, Токио, Москва или Нью-Йорк. Но вспомните хотя бы одного автора, который бы честно ответил вам на вопрос: "Зачем мы здесь, на Земле?" Каждый сам должен найти ответ, и Вика нашла.
   Шел дождь. Она смотрела на ослепший фонарь из темноты и вдруг подумала, что если в его свет войдет человек - одинокий, сгорбленный и несчастный - это будет фантастически красиво. Без него пейзаж оставался как бы незаконченным. Наверно, смысл жизни не может заключаться внутри нее самой. Никто не обратит внимания на сорвавшийся с ветки лист, но пока он не коснулся земли, он - мгновение, без которого лето не может превратиться в осень. И смысл мгновения в том, что на смену ему приходит новое. Человек в свете фонаря стал ностальгией по старым черно-белым фильмам, однокласснице с руками-крыльями мертвой птицы, стихам, ушедшим вслед за ней.
   Так белые листы в конце Викиной тетради навсегда остались пустыми. А она села за печатную машинку и написала первый киносценарий об одинокой фигуре в свете фонаря. У нее вновь появился шанс почувствовать себя избранной. Кино мыслит образами, как и поэзия. Сценарий ближе к рифме поэта, нежели к прозе романиста. Проза рождается в раздумьях и рассуждениях. Стихи или кадры из кинофильма приходят ниоткуда: из снов, шепота дождя, незнакомого, но волнующего запаха, чьей-то незаконченной фразы, случайно подслушанной за столиком в кафе. Это то, что тебе не дано понять или доказать на страницах романа, но дано почувствовать и представить так же ясно, как лица близких тебе людей. Проза - совершенная картина художника, стихи же или сценарий киноновеллы - всего лишь ее набросок. Набросок души.
   Голос робко поздоровался, тихонько проскользнув в приоткрытую дверь, тот дождь в свете фонаря привел его обратно домой:
   "Есть люди, которым непременно нужно сочинять истории...
   Только одни, когда им хочется что-то рассказать, выплеснуть свои эмоции, садятся за стол и пишут длинное откровенное письмо неведомому другу. Обстоятельно и подробно.
   Со временем они становятся блестящими писателями.
   А другие...
   Они собирают друзей вокруг костра и рассказывают им невероятные сказки, пританцовывая, размахивая руками и корча жуткие, трогательные и смешные гримасы, придумывая на ходу образы и портреты.
   Никто им не верит, но все-таки каждый ждет, что с ним вот-вот произойдет нечто необыкновенное. Такие люди делают кино", - записала Вика и убрала тетрадь подальше в нижний ящик письменного стола, чтоб уже никогда больше не оглядываться назад.
   Освободившись от жесткой рифмы стиха, она смогла вырваться из своего маленького провинциального городка. Она написала в одну из московских кинокомпаний, из тех, что вечно устраивают конкурсы для сценаристов в сети.
   И... О, чудо! Ее сценарий понравился, и на экраны страны вышел фильм с ее именем в титрах.
   Денег, вырученных за сценарий, хватило на то, чтобы перебраться в столицу и начать новую жизнь. Предав рифму стиха, она с легкостью оставила Псков и своих безутешных близких. И ее не пугало, что новая жизнь началась с череды предательств.
   "В этом мое предназначение. Все остальное должно отступить", - оправдывала себя Вика.
   Вскоре она получила место в группе сценаристов сериалов для развлекательного телевидения. В нее поверили. Не учли только одного: в отличие от профессионалов, которые каждый день садятся за стол и пишут по серии в день, словно приходят на работу, новичок молча курит и ждет вдохновения.
   Прочитав идею продюсера для очередной мыльной оперы, а точнее, ее отсутствие (еще одна лирическая калька, еще один банальный любовный треугольник), Вика не смогла выдавить из себя ни строчки. Ей вовсе не было противно писать слезливые мелодрамы. С тех пор, как стихи обратились для нее прозой, ей стало казаться, что на словах все позволено. Слово - легковесно, его всегда можно вычеркнуть, заменить другим, переписать заново, и нет рифм, которые сдерживали бы душу.
   Проблема заключалась в следующем: она не умела писать по заданному шаблону. Ее волшебный голос вернулся, он повзрослел и не желал слушать никого другого.
   Промучившись над лирической калькой, раздумывая, чем бы ее оживить, неделю, она вставила в печатную машинку чистый лист и подчинилась голосу.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Внутри пелены, в сердце дождя она остановила машину. Продолжать путь было бессмысленно. Она даже не смогла определить, где затормозила - на обочине или посредине дороги. Дождь медленно накрывал ее темным зловещим куполом. Она помогла ему, выключив фары, и мир вокруг нее исчез, словно кто-то захлопнул дверь в детскую, оставив ребенка дрожать от страха в полной темноте.
   На Востоке дождь считают посредником между Небом и Землей. Дождю всегда холодно, он протягивает свои руки-капли к человеческим лицам, стараясь согреться, но люди скрываются под зонтами. Она ненавидела зонты с детства, возможно, потому что тоже всегда мерзла, особенно по ночам.
   Все началось с легенды о ведьмах, подслушанной под дверью в комнату взрослых в одну из таких же дождливых и темных ночей ее далекого детства в Пскове.
   Итак, в 1411 году двенадцать колдуний были сожжены жителями Пскова по подозрению в том, что наслали на город мор, - об этом гласит летопись Пскова, это исторический факт, отраженный в Полном собрании русских летописей. Но местным жителям известна и другая правда, передаваемая из уст в уста на протяжении сотен поколений: не все двенадцать женщин были колдуньями, лишь одна из них. Но и ее вина до конца не доказана. Ведьма творила зло не своими руками, она создала Двойника, который обрел плоть и кровь, принося городу голод, мор и разрушения. Однажды Он ушел и не вернулся. По преданию, Двойник Ведьмы до сих пор бродит по свету, желая обрести новую жизнь...
  
  
   - Кто сможет проводить меня к месту сожжения?
   - Вика, конечно. Она - самый опытный экскурсовод в этих местах и знает о ведьмах все, писала дипломную работу по истории религии на эту тему.
   - Здравствуйте, Вика! Мне сказали, что вы сможете быть моим проводником к полю ведьм.
   С первого взгляда можно было понять, кто он. Черный мерседес, черное распахнутое кашемировое пальто, смеющиеся черные глаза, гладко зачесанные волосы, дорогой парфюм. Успех сочился из каждой поры его самодовольного лица. Но слишком много в нем было черного.
   "Странно, как раз таким я представляла себе современного инквизитора", - усмехнулась про себя Вика. И они отправились через город к полю на окраине.
   - Кто такие ведьмы, по-вашему?
   - Просто женщины, свободные от мужчин. По сути, они - первые ремесленницы.
   Они лечили людей, снимали заговоры, насылали на врагов порчу, и люди платили за их ремесло. Им совсем не нужно было становиться женами, чтобы выжить и прокормиться. Они первые перестали быть рабынями мужчин.
   - Чем вам так насолили мужчины? Ей-богу, первый раз встречаю женщину, выступающую против брака.
   - Брак - такой же миф, навязанный обществом, как и все остальные.
   - Хорошо, но ведьмы же еще и колдовали. Как насчет ворожбы, ведь это - против Бога?
   - А Бог, он - кто?
   - Мужчина...
   - На Руси вообще большинство христианских обрядов имеют языческие корни.
   Да и ведьм сжигали не потому, что они - против Бога, а потому что имели власть над сильными мира сего.
   - Вика... Вы несете в мир агрессию, кем вы себя ощущаете?
   - Не знаю... Другой!
   - Потомком ведьмы?
   - Вполне возможно...
   - Тогда тем более вы должны знать, кем были эти женщины. Ощущать их внутри себя. Расскажите мне все, что вы чувствуете, и я больше не задам вам ни единого вопроса.
   Они спустились с пригорка, и перед ними раскинулось бескрайнее поле.
   - Хотите прогуляться по грязи или отсюда посмотрим?
   - Я не утону, - и он уверенно шагнул вперед.
   Вика двинулась за ним, осторожно ступая след в след.
   Осенью поле превращалось в бурое чавкающее болото. Ветер ударил ей в нос чем-то до головокружения приторно сладким, так что к горлу подступила тошнота. Она замедлила шаг и замолчала, тщательно вытирая лицо, словно пыталась избавиться от назойливого запаха столичного гостя.
   - Лучше расскажу, как они умерли. В наших краях высокая влажность, поэтому тела не горели. Ведьмы умирали, задыхаясь в дыму, от запаха собственного тлеющего мяса. Они покрывались ужасными волдырями, которые лопались, придавая жертвам вид оплавляющегося воска. Говорят, ее обгоревший труп тоже напоминал свечу.
   Он долго смотрел вдаль, на поле, словно пытаясь представить страшную картину минувших столетий.
   - Вика, у меня к вам - деловое предложение, - вдруг начал он уже совсем другим тоном, резко повернувшись и глядя ей прямо в глаза. - Мне нужен человек, который сможет разработать туристический маршрут по местам сожжения ведьм.
   - Думаете, это будет кому-нибудь интересно?
   - Я уверен. Я зарабатываю тем, что продаю людям сильные эмоции, а что острее всего чувствуешь?
   - Страх...
   - Правильно! - и он радостно потер руки. - Страх - основа всего. Кстати, помните знаменитую комнату страха? Это мое изобретение.
   "Сколько же ему лет? - изумленно спросила себя Вика. - Комната страха появилась чуть ли не одновременно с первыми аттракционами, это лет двести назад, если не больше..."
   А он тем временем продолжал:
   - Переедете в столицу, повкуснее распишете тур, будете приезжать сюда потом уже с группой туристов. Люди всегда клюют на сенсации и платят за них немалые деньги. Подумайте... Что вам терять? Неужели столь красивой и умной женщине не скучно жить в этом маленьком заброшенном городке?
   - Не такой уж он и заброшенный! - возразила Вика, но тут же осеклась. Предложение действительно казалось заманчивым: в одночасье оказаться там, где бурлила жизнь, среди неоновых огней в городе возможностей, оставив позади псковские хмурые зимы и безденежье.
   - Насчет жилья не беспокойтесь - я сниму вам квартиру. Ну, так как? По рукам? - настаивал он.
   Внезапно ветер стих, все вокруг замерло, словно в ожидании ее ответа. Вика молча смотрела на него: черные глаза продолжали смеяться, он медленно пил ее силы, снова закружилась голова.
   "Дьявол!" - мелькнуло в сознании.
   - Вам плохо?- он подхватил ее под руку и помог осторожно присесть на корточки.
   - Ничего, устала, минутная слабость...
   Он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на нее.
   - Я согласна, - сказала Вика, глядя на него снизу вверх, как на божество.
   Он быстро протянул ей визитную карточку.
   - Как приедете в столицу - сразу звоните.
   - А как скоро нужно ехать?
   - Вчера! Чем скорее, тем лучше, - донеслось до нее уже с пригорка.
   И он исчез среди не облетевшей листвы так же внезапно, как и появился.
  
  
   Ворон замедлил полет и замер, планируя в воздухе. Резкий взмах его крыльев принес городу новое серое утро. Чем ближе он подлетал к земле, тем быстрее таял город в предрассветном тумане. Наконец он нашел заветное окошко: резкий стук, звон стекла. Тишина. Вестник с того света.
   - Опять он... И третьего дня сидел. Не уезжай, внученька! Что-то недоброе ждет тебя там.
   - Перестань, ба! Хватит с меня твоих дурных предчувствий! Я жить хочу... полной грудью. Если б ты знала, как я ненавижу наши псковские зимы! Ненавижу ждать, что когда-нибудь все изменится. Вот, изменилось!
   - Ты - мой единственный свет в окошке... Ты же не вернешься. Останься, у меня кроме тебя никого нет.
   - Хватит плакать! Я ненадолго. Устроюсь и заберу тебя к себе.
   - Тогда дам оберег тебе с собой в дорогу - старое фамильное зеркало.
   Зеркало было непрозрачным, как бы из жести, с плетеными ржавыми узорами по краям, с трудом верилось, что оно когда-то могло отражать чей-либо лик.
   - Зачем оно мне такое мутное? Что я там смогу увидеть?
   - Опасность. В предвестии беды зеркало очищается. Увидишь в нем себя - возвращайся.
   Ничего не оставалось, как сунуть ненужный предмет в переполненную до краев дорожную сумку. Последний жест благодарности близкому человеку, который когда-то заменил ей целый свет, а теперь вынужден был встречать старость в одиночестве.
  
  
   Всхлипывания дождя предвещали его скорый конец. Но ей все никак не хотелось повернуть ключ зажигания. Резкий удар в крышу заставил ее вздрогнуть всем телом.
   Наверно, ветку оборвало ветром...
   Ветку ли?
   Опустив окно, она вдохнула холодный ночной воздух, пытаясь очнуться от тяжелого сна, сковавшего тело.
   Дождь закончился. Из-за туч робко выглянула слепая луна.
  
  
   ****
  
  
  
   Всхлипывания дождя предвещали его скорый конец. Из-за туч робко выглянула слепая луна.
   "Последний дождь в этом году", - подумала Вика, мельком взглянув в окно, и устало уронила голову на руки. Болела спина. Она целый день просидела, склонившись над печатной машинкой, сотни раз переписывая заново первые две страницы сценария. Для мистического триллера о сожжении ведьм он выглядел слишком личным.
   Ведьмы существовали на самом деле: записи о сожжении хранились в одном из храмов Пскова, и Вика смогла прочесть их, когда работала гидом. Но все остальное в сценарии было о ней, о ее детстве и юности, и она никак не могла вычеркнуть себя из текста, история становилась безликой, разваливалась на куски. В этом, наверно, и есть смысл хемингуэевского "честного романа".
   В коридоре послышались мягкие, крадущиеся, почти кошачьи шаги.
   "Хозяйка! Снова потребует квартплату", - Вика быстро выключила свет, стараясь двигаться, как можно тише, и не дышать. Хозяйка долго звонила в дверь. Потом демонстративно громко прошлепала к лифту.
   "Это еще не все, сейчас вернется", - и точно, под дверь была просунута записка с угрозой выселения. Если она не оплатит квартиру сейчас, то через неделю окажется на улице. Квартира нравилась Вике - загадочная и мрачная, в центре старой Москвы. Жалюзи и двери скрипели, как тюремные решетки, - лучшего места для событий зловещей сказки не найти. Здесь пахло плесенью и творчеством.
   У квартиры был только один недостаток - все дома в округе сносили под застройку улицы новыми бизнес-центрами. Вика писала бы по ночам, но они работали в две смены и ночью тоже долбили. Лишь дождь усмирил их немного, и воцарилась долгожданная тишина.
   Вика осторожно подошла к двери, взяла листок в руки и, даже не читая, разорвала его. Денег у нее не было. Задаток за мыльную оперу пришлось вернуть. И теперь она как тень бродила по приемным продюсеров, надеясь, что они вновь поверят ей и подпишут контракт на ее сценарий "Двойник", хотя не знала наверняка, закончит ли начатое.
   Продюсеры не спешили подписывать, деньги таяли. И Вика обреченно думала о том дне, когда ей ничего не останется, как встать за прилавок в каком-нибудь магазине хлебобулочных изделий и вернуть банку купленную в кредит машину или... Сесть за руль и поехать домой, в Псков. Там кредиторы не будут ее искать, она закончит сценарий и сможет вновь вернуться в столицу. Вставать за прилавок и расставаться с машиной Вике не хотелось, но еще больше ее пугало возвращение домой: все, кого она так легко бросила ради победы, были уверены в том, что так оно и есть, и ей ничего не оставалось, как продолжать поддерживать в них эту иллюзию. Иначе ее предательству не нашлось бы оправданий, оно выглядело бы бессмысленным и жестоким.
   Она физически, до тошноты, боялась уезжать и возвращаться. Ей казалось, что стоит отвести взгляд, исчезнуть из чьей-либо жизни хоть на минуту, как сразу потеряешь над ней контроль, что после годового отсутствия она не найдет тех, от кого уезжала. Они изменились и больше не ждут ее возвращения. Вика верила им, своим близким, но страх потери внутри нее был животным, неистребимым. Он не уходил и не менялся, даже когда она отворачивалась от окна и закрывала глаза.
   Раздумья прервал телефонный звонок. На утро следующего дня Вике назначили встречу. Это и стало ее последней надеждой.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ровно в девять утра Вика открыла дверь в свое будущее.
   Молоденькая девушка-секретарь удивленно подняла брови.
   - Здесь какая-то ошибка... Вика уже давно на работе, с девяти, как и было условлено. Я только что рассказала ей о новых обязанностях и показала офис. А вы - кто?
   Вика снова посмотрела на часы над ее головой: пока она делала несколько шагов от двери до секретарского стола, стрелки успели преодолеть целых четыре деления и замерли на цифре двенадцать. Тишина. Шуршание автоматических дверей. Вика оглянулась на звук: в проеме двери она увидела себя. Снова, как и при первой встрече с незнакомцем, закружилась голова. Воздух стал приторно сладким. Задыхаясь, Вика ринулась к выходу.
   Но дверь распахнулась не на улицу, а в темный коридор, где за каждым поворотом открывались все новые двери и новые повороты. Резкий мечущийся свет, невнятные шепоты и крики, словно кто-то преследовал ее. Она бежала до тех пор, пока ручка очередной двери не расплылась перед глазами.
   Темнота, из которой, как в калейдоскопе, начали проступать видения, значения которых Вика не понимала. Врач скорой помощи беспомощно развел руки над девушкой, истекающей кровью на асфальте. За стеклом монитора бился и скалился живой человек, пытаясь выбраться наружу. Тело ведьмы, оплывшее, как воск свечи, бережно снимал с шеста ее же Двойник, нежно протягивая мужчине в черном...
   Вика попыталась подняться на ноги и проснулась.
  
   Резкий утренний свет. Приснится же такой кошмар!
   Вика осторожно подняла голову, острая боль сдавила виски. Неужели проспала? Нет, все в порядке, пора собираться на новую работу.
   Теплые струи душа расслабили тело и немного успокоили. Ночные страхи стали забываться. Что-то напевая, она красила ресницы, как вдруг заметила: ее отражение в зеркале пропустило несколько движений, затем неспеша закрутило тюбик и положило тушь на полочку. Вика изумленно опустила глаза: открытый тюбик туши по-прежнему оставался у нее в руке. Ей стало страшно, и, наверно, глаза ее выражали ужас, только она этого не видела, ее отражение спокойно улыбалось ей. И тут она поняла: на нем другая одежда.
   Внезапно сработал сигнал автоответчика - пии-пиип, новое сообщение:
   - Вика, внучка! Позвони мне, пожалуйста. От тебя - никаких вестей уже целый месяц. Я очень за тебя переживаю!
   Месяц? На календаре странички аккуратно оторваны, действительно прошел месяц после ее приезда. Вика бессильно опустилась на диван.
   "В предвестии беды зеркало очищается. Нужно найти это чертово зеркало!"
   Но зеркало бесследно исчезло в ворохе неразобранных вещей.
   "Месяц! Пропал целый месяц! Я ничего не помню... Она украла мое время! Но она - это я. Нет, она только внешне моя копия... Кто - она?"
   Вместо ответа за окном безмолвно осыпался хлопьями первый снег. Двойник, неслышно ступая, пересек комнату и резким движением опустил жалюзи. Затем Она оглянулась: на белом как мел лице сверкнула презрительная и жестокая улыбка.
   - Ты готова? Пора в путь!
   Оттолкнув от себя ее ледяные руки, Вика метнулась к двери. Ей повезло, она успела схватить куртку и выбежать из квартиры.
   Скорее исчезнуть за пеленой снега и никогда не возвращаться, забыть все, что случилось. Домой! Нужно ехать домой!
  
   Нет, нужно взять себя в руки и решить, что делать дальше.
   Хорошо, что толчея в метро. Час пик. Люди идут мимо бесконечным потоком... Но в толпе появляется кто-то в знакомой куртке, знакомая походка, лицо. Снова Она! Люди исчезли. Пустая платформа онемела, стих гул поездов. Никого вокруг. И больше некуда бежать - за спиной железнодорожные пути, а она всегда оказывалась рядом, безмолвно протягивая белые ледяные руки. И ее пронзительный смех отзывался эхом под потолочными сводами...
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ноябрьский дождь стал последним в этом году. Выйдя из дома, Вика шагнула в настоящую русскую зиму. За ночь Москва превратилась в лицо красотки под толстым слоем белил, умело наложенным новомодным стилистом, что выглядело совсем не вульгарно. Зима резко взяла свое: снег запорошил мосты и дома, парки и улицы, машины и деревья. Город тонул в белизне, и у всех вокруг вновь родилось предчувствие катастрофы, пробок и рвущихся под тяжестью снега проводов. Снегоуборочные машины захлебывались, а снег все шел и шел, не прекращаясь ни на секунду.
   Вика остановилась у подъезда продюсерского центра, стряхнув с непослушных волос хлопья снега.
   - Доброго, снежного утра Вам! - радостно окликнул ее дворник.
   Он стоял на карнизе, лопатой счищая снег с крыши. Вика почувствовала тепло благодарности: каждое утро здесь ей говорили, что никто не хочет видеть ее, и она уходила ни с чем. Надежда на контракт таяла, с каждым новым визитом она становилась все меньше и меньше, пока не умирала совсем. И каждое утро добрый старик своей улыбкой возвращал ей надежду снова и снова, как снег, который не прекращался ни на секунду.
   - Спасибо, и Вам! - откликнулась Вика и замерла. На крыше рядом с дворником стоял Гоша.
   - Привет! - сказал Гоша, стряхнув с непослушных волос хлопья снега.
   "Как красиво смотрится белое на черном. Наверно, я выгляжу также", - подумала Вика.
   Только это не мог быть Гоша. Он никогда не приезжал в Москву. А парень на крыше, помощник дворника, слишком похож на него.
   "Луна - слепая, и она нас не видит", - открыл для себя Гоша, будучи ребенком. Шли годы, но он упрямо продолжал верить в слепоту луны и твердить об этом. Странный, решили все и продолжили заниматься своими делами.
   В детстве с ним никто не играл. Нет, он не был замкнутым, напротив, его тянуло к людям, но окружающие почему-то смущенно пожимали плечами и старались уйти как можно скорее, оставив его одного строить дома из кубиков. Что-то было не так с этим мальчишкой: его глаза всегда оставались серьезными, даже когда он улыбался, и никто не решался заглянуть в них. Его боялись и обходили стороной. Никому не хотелось видеть свое отражение в прозрачном, как родниковая вода, взгляде - становилось слишком холодно на душе.
   Он не обижался, лишь продолжал строить игрушечные домики. Все дети - одиноки, думал Гоша, потому что не в состоянии понять, чем именно так заняты взрослые. Но в отличие от остальных детей, повзрослев, он так этого и не понял. Люди вообще не способны понять друг друга. Вечная Вавилонская башня! Мы говорим на разных языках и видим мир каждый по-своему. Мы обречены на полную нравственную изоляцию. Непонимание сквозит из миллионов открытых форточек. Из этих сквозняков и рождается северный ветер, приносящий с собой зиму.
   Зиму Гоша не любил. Он часто простужался и болел, но никто не навещал его. Работа, дела... - отмахивались от него. Но он знал: все важные дела - всего лишь причина не смотреть на снег, не говорить друг с другом, не ждать, не жить.
   В Вике же его слепая луна будила неизведанные фантазии, и их потянуло друг к другу. Сейчас ей вдруг вспомнилось, как Гоша рассказывал о высшем проявлении любви.
   - Это когда ты идешь по улице и в каждой встречной девушке видишь свою любимую. Как будто у всех женщин мира ее лицо. Однажды я шел по улице и вдруг вижу: идешь ты. Я думаю, что же я стою, нужно догнать тебя, взять за руку, задержать...
   - И что дальше? - спросила Вика.
   - Ничего, я догнал ее, но это была не ты, и даже не похожа на тебя, мне показалось. Я очень скучал по тебе и поэтому видел повсюду, - ответил тогда Гоша.
   Когда Вика уезжала, он в шутку хотел ее клонировать, мол, ты можешь ехать, куда угодно и делать, что хочешь. А у меня останется твоя другая половина, которая никогда меня не бросит. Твой Двойник.
   Гоша нарисовал ее трехмерную копию внутри компьютерной программы. И свою тоже - рядом с ней. И теперь их виртуальные сердца были заперты навечно в его программе 3D моделирования. Он не понимал, что Вика бросила не его самого, а его неспособность найти место под солнцем. Если представить себе шкалу честолюбия, то они находились на противоположных ее концах. Он ничего не хотел, ничего не добивался, жил по ту сторону монитора, а Вика не могла принять его таким, как есть. Слишком они разные! Плюс притягивается к минусу, но порой против своей воли. Согласитесь, трудно уважать человека, если он ни к чему не стремится.
   В том, что на крыше Вике привиделся именно Гоша, был тайный знак для нее. Вика вообще повсюду видела знаки, которые становились предвестниками ее судьбы. И сейчас судьба требовала от нее возвращения. Встречи с тем, кого она по-настоящему любила. Разлука с Гошей совсем не мешала Вике продолжать любить его. Ей достаточно было знать, что он где-то ходит по Земле и думает о ней, остальное она могла сочинить сама. На расстоянии мы способны видеть в любимых только достоинства, таково свойство человеческой памяти - бережно хранить все лучшее, избавляясь от боли и непонимания, окрашивать воспоминания в светлые тона. На расстоянии любовь приобретает ореол трагедии, становится печальнее, романтичнее, а значит, и сильнее.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Девчонка под поезд бросилась! Молодой человек, сделайте же что-нибудь! - истеричный крик женщины за спиной вывел Гошу из оцепенения.
   Он оглянулся: силуэт какой-то сумасшедшей, как в замедленной съемке, летел, не касаясь земли, в темный проем метро. Крик женщины зомбировал сознание. Гоша прыгнул на рельсы вслед убегающему силуэту.
   Страшный гул. Желтые глаза надвигающегося поезда. Успели!
   - Нехорошо прыгать под последний поезд, так домой никогда не доберешься! - он едва отдышался, и только сейчас почувствовал страх.
   - Она хочет убить меня! Она - там! - девчонка пыталась вырваться изо всех сил, постоянно оглядываясь по сторонам.
   Поезд скрылся из вида. Платформа вновь опустела.
   - Гоша, - представился он, помогая ей подняться на ноги.
   - Вика... - она испуганно искала взглядом кого-то на пустой платформе. - Сколько сейчас времени?
   - Не все ли равно самоубийцам? Почти час ночи.
   Он злился. Она молча отошла от него подальше и присела на скамейку у стены, беспомощно уронив голову на руки.
   - Когда я входила в метро, был час дня, сейчас ночь. Она украла мое время, теперь хочет забрать жизнь! - гулко всхлипнул ее голос.
   "Сейчас начнется! Терпеть не могу слез!" - зло подумал Гоша, но все же подошел к ней снова.
   - Тише! Кто - Она?
   - Я... То есть не я, женщина с моим лицом и телом. Она работает вместо меня, живет в моей квартире. А я - словно во сне, и не могу проснуться... не могу найти выход.
   Все двери одинаковые...
   - Хочешь сказать, у тебя появился Двойник? Похоже, мы в одной лодке. У меня - тот же кошмар, и самое смешное, что я сам его создал.
  
  
   Они сидели в маленьком ночном кафе неподалеку от метро и сквозь высокие окна смотрели на ночные огни безлюдных улиц. Кофе был холодным и невкусным. Рядом за столиками несколько забулдыг-полуночников допивали невкусное пиво. Уставший бармен грустно водил тряпкой по барной стойке.
   - Когда ты ее увидела впервые? Откуда она взялась? - нарушил наконец тягостное молчание Гоша.
   - Из зеркала. Есть легенда о Ведьме, которая создала Двойника, ее сожгли на костре, а он исчез. По легенде, ушел через ее зеркало. Бабушка подарила мне старинное зеркало, возможно, это и есть то самое... - начала рассказывать свою историю Вика, но что-то помешало ей закончить фразу, она оглянулась. Бармен, задумчиво смотрел на мелькающие за окном фары ночных машин, протирая дыру в стойке.
   "Красиво", - подумала Вика, проследив его взгляд.
   Туман медленно растворял стекло, сквозь которое проявлялись Они. Двойник Гоши помог войти Двойнику Вики, в ожидании они сели чуть поодаль от них. Время остановилось. Замигал и погас свет. В наступившей тишине зазвенел воздух. Кафе освещалось лишь ночными огнями улицы сквозь высокие окна.
   - Кажется, за нами пришли, - прошептала Вика.
   Бармен спокойно, не поднимая головы, протирал теперь уже стаканы. Немногочисленные посетители продолжали трапезу, словно ничего не произошло. Официантка раскачивающейся походкой подошла к столику с Двойниками и спокойно начала смахивать крошки прямо им на колени.
   - Кроме нас, их никто не видит, - изумленно выдавил из себя Гоша.
  
  
   Они установили новый рекорд скорости, когда Двойники резко встали из-за стола и начали движение в их сторону. Дверь распахнулась в ночь. Визг тормозов.
   - Вы что банк ограбили?
   Машина резко тронулась с места.
   - Скорее, ради всего святого!
   Злосчастное кафе скрылось из виду. Оба облегченно вздохнули. Машина резко тронулась с места. та. Только ыханием, которое окутало городскую свалку. комнаты, в территорию света.
   - Я сегодня разбил свой компьютер, выбросил из окна. Думал, больше Его не увижу. Нужно вернуться, - вдруг вспомнил Гоша, быстро продиктовав свой адрес таксисту.
   - Ты сказал, что сам Его создал, как?
   - Я работаю над компьютерными играми. Создаю виртуальных людей в 3D графике. Там они лучше, чем в жизни. Я всегда хотел встретить человека, который бы понимал меня. А кто лучше поймет меня, как не я? Да, я мечтал о своем Двойнике, - вздохнул Гоша. - А потом как-то вечером ко мне зашел странный человек и принес книгу по визуализации. На обложке я увидел себя.
   - А как выглядел этот человек? - оживилась Вика.
   - Он был в черном. Если бы пришлось моделировать Сатану, то взял бы его образ на вооружение.
   - Я тоже его видела перед тем, как все началось.
   - Сделка с Дьяволом? Стандартная схема. Но при чем тут Двойник?
   - Мне кажется, они наша замена на Земле, чтобы никто не заметил исчезновения.
   - Возьмем попутчицу? Ночь на дворе, надо бы подвезти, - прервал их разговор водитель.
   Голосовавшая женщина села в машину, и они снова понеслись по пустой ночной магистрали.
  
  
   - Приехали, - сказал водитель, резко затормозив в Гошином дворе.
   - Вот, возьмите, - Гоша вынул деньги из кармана.
   Сидящие на переднем сидении обернулись... Двойники! Двери машины заклинило, а они спокойно смотрели на панику позади.
   - Вас нет! Вас никто не видит! Мы сошли с ума... просто сошли с ума! - у Вики началась истерика. Ее Двойник, шепча, как шепчут детям на ночь, чтобы их успокоить, снова простер к ней отливающие синевой в ночном свете руки.
   - Не смотри на нее, не смотри! - закричал Гоша, пытаясь ударом ладони откинуть ее Двойника назад. Но рука прошла сквозь лицо, как сквозь воздух, и он беспомощно натолкнулся на спинку переднего сиденья.
   - Дверь, - прошептала Вика. Двери в машине все это время были открыты.
   - Бежим! - Гоша выдернул ее, как из колодца, на улицу.
   Они долго бежали по неровному и скользкому от первого снега гравию, затем по лестнице. Но лишь закрыв за собой дверь, поняли, что это их не спасет. В квартире на Гошином похожем на космический корабль столе возвышался компьютер. С экрана шел голубоватый мерцающий свет, который становился все ярче.
  
   Компьютер с Двойником не разбился. Должен быть какой-то другой способ, чтоб их уничтожить. Какой?
   Ведьму сожгли. Двойник ушел через зеркало...
   Сжечь... Нужно все сжечь!
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ночью Вике снился знакомый с детства сон. Покинутый, мертвый город, улицы разрушены настолько, что невозможно узнать свой дом среди других, искалеченных взрывами неведомой войны. Она не могла вернуться домой. Ей не у кого было спросить дорогу, и Вика подошла к нищим на углу улицы. Нищие молча окружили ее со всех сторон, их становилось все больше и больше. Это - не люди, а куклы с пустыми глазницами водили хоровод вокруг нее...
   Образ Мертвого города тревожил Вику давно, но она умела справляться со своими снами. Вика знала, что стоит написать об этом, как сны превратятся в очередную историю, сказку, выход из которой будут искать уже ее герои, а не она. У психологов это называется арт-терапия, когда пережитые тобой страх или боль становятся произведениями искусства.
   "А что если Двойник ведьмы - ее замена на Земле, а она попадает в Мертвый город?" - спросила себя Вика, и у нее появилась уверенность в том, что сценарий все же будет написан. Любите свои кошмары, порой они способны творить чудеса. В конце концов, это же ни что иное, как мы сами, наша темная сторона. Наш собственный Двойник, потаенный внутренний голос, предупреждающий об опасности.
   "Не только ведьма способна создать Двойника, мы все вызываем их к жизни своими действиями или, наоборот, бездействием, нежеланием помочь друг другу. Двойник - зло внутри нас. Двойник - наше прошлое, дурные поступки, которые обретают силу над нами, когда смолкает совесть за содеянное. Люди, утратившие чувство вины, не могут выбраться из Мертвого города. Они ничего не помнят, у них нет лица, как у кукол с пустыми глазницами в моем сне. А у Мертвого города есть Хранитель, тот, кто вызвал меня сюда", - в жизни Вики часто бывали моменты, когда она не осознавала, где живет сама: в мире, который придумала, или в мире, который придумали задолго до ее появления на свет. Она преображала реальность, и ей нравилось испытывать чувство вины за предательства прошлого. Чувство вины и сожаление создавали вокруг нее ореол героини трагедии, а расплачиваться за поступки Вики приходилось уже героям ее сказок и снов. Слова - легковесны, их всегда можно вычеркнуть и переписать заново, как и дни, месяцы, годы собственной жизни.
   Когда все мешалось в ее голове, это не только не пугало ее, напротив, наполняло долгожданной радостью. В такие дни она "жила полной грудью", к ней возвращался волшебный голос. Если дни не превращались в истории, они становились безликими, а Вика утрачивала смысл происходящего. Дни, когда она не могла сочинять, сплетались для нее в пустые времена, и она ждала только одного - вернуться в мир, где все придумано ею.
   Есть люди на свете, которым непременно нужно сочинять истории, и она принадлежала к их числу. Вот только истории бывают разными, и далеко не все из них способны сделать человечество хоть немного счастливее.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Постепенно дым костра рассеялся. Викины кошмары о Мертвом городе претворились в явь. Они стояли посреди площади, от которой в разные стороны разбегались жуткие кривые улицы. Серые, покосившиеся, разрушенные дома. Под ногами - стекла, железная арматура, острые камни. Выбитые окна - как челюсти разинутой пасти. Дым обвивал ноги черными змеями.
   Резкий шелестящий звук. Они снова пришли за ними.
   - Вставай мне за спину, будем отбиваться! - в голосе Гоши прозвучали решительные стальные нотки. Двойники, медленно сужая круги, начали свой зловещий танец вокруг них, подходя все ближе и ближе.
   Дзинь. Вика выронила железный прут из руки. Ее Двойник, резко увернувшись от удара, взлетел в воздух. И они продолжили движение по кругу, как в классическом восточном боевике.
   Дзинь. Гоша наступил на разбитую бутылку. Медленно наклонился за ней, поднял. В руках - спасительное оружие: стекло, разбитое "розочкой". Еще удар. Стекло плавно вошло в плоть Двойника. Нестерпимая боль пронзила грудь, потемнело в глазах.
   Глухой удар тела о мостовую заставил Вику оглянуться назад: на Гошиной груди расползалась рваная рана, а стекла мелкими осколками осыпались с рубашки его Двойника. Она присела рядом с Гошей на камни, беспомощно наблюдая, как его кровь уходит в черные щели разбитой брусчатки заброшенной площади. Самый страшный противник человека, оказывается, он сам.
   Двойники повели их в замок Хранителя.
  
  
   И Вика, и Гоша с первой же встречи с Хранителем где-то в глубине души знали, кто он. Невероятные вещи всегда происходили и будут происходить, беда в том, что в них никто никогда не верил и не поверит.
   - Хранитель, мы сделали все, что ты велел. Они оба перед тобой. Даруешь ли ты нам жизнь на Земле? - торжественно в один голос произнесли Двойники.
   Причудливые витражи готических окон создавали зловещее свечение над его головой. Тень металась по стенке, напоминая дьявольский нимб. Хранитель, скрестив руки на груди, долго и пристально разглядывал Вику.
   "Только бы снова не закружилась голова, только бы не упасть", - стучало у нее в висках. Гоша с трудом держался на ногах, опираясь на ее плечо. Кровотечение не прекращалось.
   Хранитель поморщился:
   - Испортили мою лучшую ковровую дорожку, хотя скоро твоя кровь почернеет и исчезнет. В черном цвете есть преимущества, не так ли?
   Двойники усердно закивали, как преданные слуги.
   - Ну что ж, теперь долг можно считать исполненным. Вы - свободны. Наслаждайтесь! Я вызову вас, когда в том будет необходимость.
   Двойники быстро удалились. Хранитель взглядом снова взял Вику на прицел.
   - Добро пожаловать в Безвременье, Мертвый город отражений, вечный город строителей! Городу нужны строители, сильные и молодые, как вы. Город должен уйти в бесконечность, тогда моя власть станет абсолютной. Стража! Подготовьте их к созиданию вечности!
   Как выглядит стража, Вика уже знала, - куклы с пустыми глазницами, когда-то преследовавшие ее во сне.
   И словно во сне, она отстраненно смотрела на недостроенный город, уходящий за горизонт, где как в огромном, кишащем человеческими телами котловане, миллионы рук кирками рассекали черные камни, миллионы спин сгибались под тяжестью неподъемных каменных глыб. Вечная стройка, без начала и конца.
   Стражники тащили их вперед и вниз, предусмотрительно приковав цепью друг к другу, пока узкие коридоры замка и лестничные пролеты с высокими готическими окнами не уткнулись в двери, ведущие в подземелье.
   Темнота, лишь всполохи факелов. Бесконечные повороты, камеры, из которых несся нечеловеческий вой, страшные обезумевшие люди-тени то и дело бросались на решетку. Вика больше ничего не боялась. Отстраненность, как будто ее не было здесь, и все это происходило не с ней, а с кем-то другим. Человеческий организм перестает чувствовать острую боль, как только она достигает своего пика. А страх и боль - два схожих явления.
   Наконец мучительное движение вперед прекратилось. Стражник с трудом повернул тяжелый ключ, ржавая решетка со скрежетом и стоном разинула глотку, и они провалились в каменный мешок темноты.
   Приглядевшись, Вика поняла, что темнота не была абсолютной, кто-то прятал ладонью тусклое пламя свечи. Свет приближался. В огненном всполохе мелькнуло несколько лиц, похожих друг на друга как две капли воды. Строители Мертвого города - те, кем и им предстояло стать.
   - У вас другие лица... Вы пришли сюда сами? - глухо прозвучал голос со свечой.
   - Мы сожгли зеркало, - робко ответила Вика.
   - Зеркало - это путь между мирами. Вы сожгли мост, оставшись на чужом берегу. Боюсь, у вас немного шансов выбраться отсюда, - Строитель поднес свечу к лежащему без сознания на полу Гоше. Он долго водил свечой вдоль тела, потом разорвал рубашку на груди, рассматривая рану.
   - Воды, и найдите мазь.
   Сотни рук начали шарить по стене в поисках уступа, потом одни из них бережно передали флакон с мазью Строителю.
   - Здесь раны не затягиваются, но никто и не умирает. Он лишь постоянно будет чувствовать боль. Здесь к ней быстро привыкаешь, - бормотал он себе под нос, врачуя Гошины раны.
   - Где мы? Куда мы попали? - единственный способ проснуться Вика видела в том, чтобы узнать правду.
   - Вы - вне времени, в городе отражений. Здесь каждый видит только себя, свое отражение, поэтому все мы теряем лицо и становимся похожи друг на друга.
   - Зачем мы здесь?
   - Вы видели своих Двойников, значит, совершили ошибку в прошлом, просто так сюда никто не попадает. Но вы - другие, у вас пока еще есть лица, вы помните, откуда пришли, и можете все изменить.
   - Что нужно изменить? Я хочу вернуться домой! Что нужно сделать, чтобы этот кошмар закончился?
   - Ваши грехи - ваше дело, ваши воспоминания. Если сможете вспомнить - сможете выбраться. Невиновных нет. Все, что отличает человека от не человека - совесть и чувство вины...
   - Но что именно вспомнить?
   - Не знаю. Первую зависть, злость, ненависть, может, причинили кому-то боль, не заметив этого. Страшнее всего равнодушие, как в темноте, теряешь дорогу. Пока горит хоть огарок свечи, надежда есть, Бог никогда не отворачивается от раскаявшихся. Он укажет путь к той точке, где все началось.
   - Бог? Мы - умерли?! Мы - в Аду? - Вика сама не верила в то, о чем спросила.
   - Шшшш! Тише! - Строитель взял из темноты что-то в руку, и на каменном полу возник нарисованный углем незамкнутый знак "бесконечности".
   - Нет, вы не умерли. Не существует жизни после смерти. Наш мир параллелен вашему. Правый круг - Земля, левый - ее отражение. Пока Мертвый город не достроен, сохраняется равновесие. Когда линии сомкнутся, часы и календари потеряют свой смысл, а Хранитель получит вечную власть над мирами: и тем, и этим. В мире есть добро, есть зло. На Земле есть время, которое позволяет отделить добро от зла. Для того, чтобы понять результат поступка, он должен иметь свой конец и свое начало. Здесь времени нет. Поэтому все теряет смысл. Бог - это наша совесть. Пока мы слышим ее глас, Он видит нас и направляет. Как только чувство вины смолкает, мы теряем дорогу и попадаем сюда, в царство Хранителя. Вам нужно все вспомнить.
  
   Гоша застонал и приоткрыл глаза. Строитель по-отечески погладил его по голове.
   - Скоро очнется. Когда выведут на стройку - бегите. Пока ваши лица не изменились, вы многое можете. Помните об этом!
   - А почему вы - здесь? Почему не бежите? - спросила Вика. Строитель с каждым произнесенным словом становился ей все ближе.
   - Я ничего не помню, - вздохнул он, поднося свечу к своему лицу. Вика снова увидела маску с пустыми глазницами.
   - Совесть - это память. А я не могу вспомнить тех, кому причинил боль. Бог покинул меня. Теперь мы все останемся здесь. Мы не помним, кто мы и откуда, мы способны только строить Мертвый город, больше у нас ничего нет. С тех пор, как Ведьма создала Двойника, Хранитель обрел новых слуг, и они прекрасно играют наши роли на Земле.
   - Но почему Хранитель не использует силы Двойников для строительства города? Почему не оставит нас в покое? Зачем ему нужны люди?
   - Двойники - это зло внутри нас. Оно не способно созидать. Районы города, построенные ими, разрушаются быстрее, чем строятся новые. Лишь человек с его вечной тягой к добру способен быть создателем.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Каждый четвертый житель Москвы - приезжий, то есть два с половиной миллиона человек, - тот самый верх шкалы честолюбия. Каждый приезжий пожертвовал своим прошлым ради того, чтобы влиться в столичную жизнь. У каждого из нас - своя история: возлюбленные, брошенные ради более успешных столичных претендентов, родители, лишившиеся детей и вынужденные встречать старость в полном одиночестве, собаки, сбежавшие накануне нашего отъезда...
   Два с половиной миллиона трагедий! Мы заключаем сделку с совестью и попадаем в Мертвый город. Город Двойников, город строителей успеха и славы, безликий город отражений - звезд и кумиров, друг друга, образов общества мечты, навязанных рекламой. Город, в котором сносятся целые улицы, и исторический центр уступает место финансовым пирамидам. Постепенно мы забываем прошлое, и чувство вины перед близкими притупляется. Мы перестаем узнавать себя в зеркале, мы же стремимся подражать тем, кто стоит на ступеньку выше. Мы - куклы с пустыми глазницами. Мы воздвигаем несуществующие здания успеха и счастья, забывая о том, что дома, не согретые теплом наших близких, рухнут задолго до того, как будут достроены. Отрекаясь от прошлого, мы выбираем Мертвый город, не зная, что там нас ждут лишь пустые времена. Вечная стройка без начала и конца. Иллюзия Мертвого города.
   Вика чувствовала себя отверженной на чужбине и не прощаемо виновной дома, и она безропотно ждала, когда молчаливая струна внутри онемеет окончательно, разучившись говорить.
   Пока ее имя светилось в титрах кинофильма, ее охотно слушали, или, по крайней мере, делали вид, что слушают, ожидая своей очереди заговорить, имен новых друзей и коллег накопилось на целую записную книжку. Но уже спустя месяц после премьеры все номера телефонов оказались вне доступа, причем Вика знала, что "позвоните позднее" звучит только для нее. Все они исчезли внезапно, не прощаясь, ушли строить свой Мертвый город, имя которому благополучие. Может быть, это и есть синоним слова "одиночество"? Ей казалось, что все, кто окружал ее в дни успеха, были лишь бестелесными призраками. В толпе легко быть призраком, время растворяет всех в кипятке толчеи бессмысленных дней и ночей, и лиц, потерявших свои очертания. Ей не хватало искренности и живого тепла. В Москве лица менялись, как аватары на форумах, для каждого случая или человека - своя маска с пустыми глазницами. Вика ощущала усталость, словно постоянно спала в одежде и никак не могла расслабиться, почувствовать обнаженной кожей шелк простыни. Они все спали в одежде, готовые сорваться в ночь по первому телефонному звонку их удачи. Безликие маски. Бестелесные призраки. И если бы ее спросили, она сказала бы, что Москва - самый одинокий город на свете.
   Но и дома ее никто не понимал.
   "Если не запирать своих демонов внутри бумажного листа, можно сойти с ума. Я - сосуд, ежесекундно наполняемый водой, и если ее не вычерпывать, вода хлынет через край", - поначалу Вика пыталась объяснить это всем: друзьям, коллегам, знакомым... Бесполезно. Когда говоришь людям, что ты - сценарист или писатель, да, пока несостоявшийся и непризнанный, но... когда-нибудь... Они отшатываются от тебя с каким-то удивленным омерзением, словно разговаривают с человеком, подхватившим неприличную заразу. Вроде осуждать они тебя не смеют - ты их друг, но и врать, что все в порядке, им не хочется. И Вика научилась молчать. Хотя молчание - не самое плохое, что может быть, - хуже, когда скрыться невозможно. Когда близкие люди вдруг становятся тебе врагами. Именно они постоянно твердят: "Не получится - не переживай! Мы же любим тебя". Но они никогда не поймут, что есть лишь один путь, и ты живешь затем, чтобы получилось. Если хочешь творить - твори в одиночестве, дабы не видеть их снисходительный всепрощающий взгляд. Одного они только не в силах простить - выбора в пользу творчества. Они подсознательно ждут, когда ты придешь и скажешь: "Я - бездарность, я не могу писать", чтобы погладить по голове и сказать, что, мол, нам с тобой исключительной судьбы никто и не обещал, пойдем лучше ужинать и смотреть телевизор. Когда-нибудь они спеленают тебя окончательно, и больше ты не напишешь ни строчки. "Я уезжаю потому, что ты не понимаешь меня!" - кричала Вика на прощание Гоше.
   И все же Вика вернулась домой - переждать.
   Они шли вдоль поля ведьм - того самого, о котором она писала. Прогуляться теперь можно было лишь до середины, дальше начинался забор с небрежно прибитой табличкой. На ней размашистыми буквами ярко-оранжевой краской - название строительной организации. Вика с ужасом наблюдала, как поле, где они играли детьми, где происходили исторические события - сожжение ведьм, быстро и без сожаления застраивалось элитными домами. Это похоже на вторжение, на войну, на смерть, на то, что уже никогда не изменить, не зачеркнуть и не переписать заново.
   - Уже больше года строят. Говорят, всё поле отдали под застройку, и скоро мы его потеряем, - печально отозвался Гоша на ее мысли.
   Глядя на умирающее поле, Вика впервые вдруг четко осознала, что слова преданность и предательство однокоренные. Она была преданна прошлому больше этих людей, которые уничтожали поле. Она помнила все, и вина ее становилась безысходной, неизлечимой. Невозможно предать того, кого не любил по-настоящему. Это абсурд. Получается, что предают нас как раз те, кто нам искренне верен сердцем. И мы снова остаемся наедине с собой. Все дороги ведут к себе. Все ответы ищи в душе своей. Человек способен полюбить по-настоящему лишь тех, кто похож на него. Вечная тоска человечества по второй половинке есть ни что иное, как поиск идеала, которым, по сути, являешься ты сам. Посмотри в зеркало. Возлюби ближнего своего, как самого себя.
   Вот только ближние не совпадают с нами, и читая их мысли, ни на йоту не сократить расстояние, разделяющее два разных сердца. Не существует на свете двух людей с одинаковым набором хромосом, даже у близнецов они отличаются. Мы смотрим на одно и то же, а видим каждый по-своему, каким-то нашим внутренним зрением, и с рвением религиозных фанатиков пытаемся обратить других в нашу веру. Но то, во что верим мы, не совпадает с тем, во что верят они. Мы сдаемся и оставляем их наедине с собой.
   "Человеку все можно простить, кроме его отсутствия", - вспомнилась Вике прочитанная когда-то фраза. Отсутствие - и есть высшая форма предательства.
   Она уехала от несовпадений. Гоша часто болел зимой и ненавидел снег за свое одинокое затворничество, Вика часами могла гулять одна по городу под падающими хлопьями снега, поражаясь красоте каждой снежинки. Вика любила рассказывать сказки в шумной компании, популярность была ей необходима, как летний дождь хлебопашцу, Гоша предпочитал угловые столики на двоих в дальнем зале кафе. Вика смотрела старое черно-белое кино, Гоша - японские фильмы ужасов, и они частенько расходились по разным комнатам по вечерам. Вика никогда не снимала джинсы, а Гоша упорно рисовал ее компьютерную копию в вечернем платье от Шанель. И этому списку не было бы конца, как и полю, по которому они, проваливаясь в снег, устало брели. Невозможно найти копию своей души, посмотреть в глаза другого человека, как в зеркало, и увидеть в нем свое отражение. Никто и ничто на Земле не может иметь копий и повторений.
   Им всегда было слишком холодно вместе, но стоило расстаться, как с расстоянием чувства теплели. Так всегда бывает, когда встречаются два абсолютно разных человека, которые совпадают лишь в том, в чем они совпадать не должны, - в иллюзиях. Это все равно, что смотреть сквозь замерзшее стекло с улицы внутрь комнаты в надежде увидеть огонь. Огня не увидишь, только неясные тени, отбрасываемые пламенем. Они не греют, греет лишь воспоминание об огне, ожидание того, что он все же горит в камине, и ты веришь, что возвращаешься в тепло родного очага, но на самом деле остаешься мерзнуть под окнами, не смея войти. "Только над городом темным луна знает, как нам одиноко вдвоем", - была такая строчка в ее стихах когда-то...
   Ад - это несовпадения, непохожесть, ад - это наше обреченное одиночество.
   Вика посмотрела на свою собаку, весело трусящую рядом и вопросительно заглядывавшую им в лица снизу-вверх: "Вот, кто меня никогда не простит. Наверно, выбирает, с кем ему теперь быть".
   Незадолго до окончания школы она подобрала брошенного во дворе пушистого щенка. Щенок вырос и стал сопровождать ее везде: сначала до института, потом, когда Вика устроилась на работу гидом, брала его с собой на обзорные экскурсии по Пскову. Он спал на коврике возле ее кровати, не отпуская от себя даже ночью. Но лохматый Буба (так она его назвала) был кобелем и, как все кобели, настоящим бабником. Накануне ее отъезда он сбежал, увлекшись очередной самочкой. Вика с ног сбилась, прочесывая все дворы в округе, но тщетно. Его нигде не было. А до поезда оставалось сорок минут. И она уехала в Москву без него.
   - Я забрал его себе, - мрачно пояснил Гоша. - После твоего отъезда я вспомнил, что забыл у тебя свой свитер и зашел. К тому времени он уже несколько дней проторчал на улице. Обрадовался мне, как родному, понял, наверно, что мы в одной лодке, оба - брошенные.
   - А бабушка? Бабушка не могла его впустить? - спросила Вика и вспомнила, что, потеряв собаку, ни разу не поинтересовалась, нашелся ли он, когда звонила домой.
   - Бабушка заболела, слегла на неделю и не выходила на улицу, - после минутного молчания ответил Гоша и вдруг резко спросил:
   - А ты, вообще, зачем приехала?
   - У меня пустые времена, - примирительно вздохнула Вика. - Там ничего не пишется. Сплошная стройка кругом, дома сносят в старом центре Москвы, на их месте банки строят и бизнес-центры. Гул стоит такой, что работать невозможно. Мертвый город какой-то. В любом случае меня бы к весне выселили, потому что дом под снос. А так у вас перезимую, напишу еще один сценарий.
   - А, понятно, снова муки творчества, - в голосе Гоши послышалась горькая ирония.
   Его фраза вывела Вику из себя.
   - Для меня это очень серьезно! Это то, во что я верю! В любой жизни должен быть смысл! - резко отчитала она его.
   - Смысл не в этом... - задумчиво отозвался Гоша.
   - А в чем? По моему сценарию, между прочим, фильм вышел, вся страна смотрела! - продолжила Вика в том же тоне. Никто не защищается так яростно, как тот, кто действительно виноват.
   - Может быть, у вас в Москве и вышел, но у нас в кинотеатре его не показывали. Я смотрел в Интернете: отзывы были не самые лучшие, кассу вы не собрали, на кинофестивали не ездили. Спроси любого сейчас, кто вообще вспомнит твой фильм, а всего год прошел. В этом мире все - призрачно, все слишком быстро меняется и все проходит. Не может стать смыслом жизни то, что позабыто так скоро. Нужно искать что-то другое, понимаешь?
   Вика молчала. Гоша был прав. Она смотрела на него и думала о том, как сильно он любил ее когда-то. О том, что пишет историю, которую никто никогда не прочтет, и любит человека, который не простит ей отсутствия.
   - Знаешь, - продолжил Гоша. - В детстве я прочел сказку: давным-давно, в одном королевстве люди были очень несчастны. И добрый король призвал всех придворных магов и волшебников помочь им стать счастливее. Семь дней и ночей думали маги. И наконец самый мудрый из них вывел формулу лекарства от бед и несчастий: волшебный эликсир погружал людей в сон, во время которого они могли стать тем, кем хотели, могли иметь то, что хотели, во сне сбывались заветные мечты и желания, которые наяву никогда бы не осуществились. Сначала в волшебный сон погружались только несчастные люди и на короткое время, остальные же должны были продолжать жить, как будто ничего не произошло. Но вскоре люди, узнав про эликсир счастья, захватили дворец доброго короля и овладели волшебным напитком. С тех пор королевство погрузилось в вечный сон, и уже ничто было не в силах разбудить его жителей.
   Они оба жили в мире иллюзий. Гоша сутками напролет сидел у монитора, пытаясь пройти одну и ту же миссию компьютерной игры. В играх все мечты достижимы. В жизни мечты никогда не сбываются, всегда найдется кто-то или что-то, что помешает тебе стать счастливее. В игре же всегда можно вернуться назад, все переиграть, начать заново, обратив ситуацию в свою пользу, рано или поздно ты все равно побеждаешь. В жизни же у тебя всего одна попытка, и ты не можешь нажать escape. Все это напоминало мир, придуманный Викой, в котором тоже можно было все зачеркнуть, переписать, одно слово заменить другим. Эликсир счастья - слепая луна, в которую они оба верили, с той лишь разницей, что Вика считала эликсир своим предназначением, а Гоша знал его истинный смысл - возможность не смотреть на снег, не говорить друг с другом, не ждать, не жить. Безвременье Мертвого города.
   Постояв у забора, укравшего половину поля, они молча повернули назад. Лохматый Буба вопросительно взглянул на Гошу, тот решительно, по-хозяйски взял его на поводок.
   - Не нужно его травмировать, пусть останется у меня, - только и сказал он на прощание.
   Каждый из них пошел домой своей дорогой. Вика никогда прежде не чувствовала себя такой опустошенной. Мертвый город настиг ее и здесь, в родном гнезде, и если мы - это наши сны, то похоже, она носила его с собой повсюду.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Гошины раны не затягивались. Постоянная боль, с которой просыпаешься и засыпаешь, она больше не мешает поднимать на плечи тяжелые каменные глыбы.
   - Он готов, - сказал однажды Строитель, и они бежали под их прикрытием.
   И снова их окружили улицы Мертвого города. Рана. Как больно! Гоша приложил руку к месту, где всегда ощущал жжение, ладонь окрасилась черным цветом. Это больше не кровь.
   - Сильно болит? - спросила Вика и взяла его руку в свою. - Кровь почернела. Мы меняемся.
   Гоша посмотрел ей в глаза: у нее больше не было зрачков, он словно смотрел в бездну.
   - Пустые, твои глаза пустые!
   - Где мы? Что это за место?
   - Ты хоть что-нибудь помнишь? Как мы сюда попали? - Гоша остервенело тряс Вику за плечи. Но ничего не помогало, она лишь качала головой, словно видела это место впервые.
   - Смотри!
   Стена над ними начала кровоточить воском, тяжелыми каплями он с шипением стекал на мостовую. Из-заповорота внезапно появилась процессия с горящими факелами. Убийцы, сжигающие ведьм. Процессия черных ряс медленно раскачивалась из стороны в сторону, с трудом удерживая равновесие. Они могли бы быть людьми, но под капюшонами вместо лиц зияла пустота.
   Ее толкали вперед и вперед, она падала и плакала, и Вика плакала вместе с ней. Как же она похожа на нее, эта ведьма! Одна женщина отшатнулась от процессии и что-то протянула ей.
   Зеркало, Вика держала в руках бабушкино фамильное зеркало. Заглянуть в него не было сил. Но, осмелившись, Вика узнала отражение псковской улочки, знакомой ей с детства.
   - Мы сожгли зеркало! И попали к Хранителю. Нам нужно вернуться в свое прошлое, вспомнить, кому мы причинили зло. Если сможем исправить ошибку, найдем выход отсюда. Посмотри, это моя улица, где я родилась. Чуть дальше будет мой дом. Пойдем!
  
  
   Темная неуютная комната. Мерный скрип половиц. Бабушка, не вставая с кресла-качалки, подняла на них заплаканные старческие глаза.
   - Я знала, что ты вернешься. Я все время ждала тебя.
   - Я же обещала вернуться, - Вика присела с ней рядом.
   - Нет, тогда ты лгала мне, - в ее голосе не было упрека, и Вике стало еще больнее.
   - Ты тоже не говорила мне всей правды о зеркале!
   - Я всю жизнь берегла тебя от этой истории. Но ты совершила что-то плохое, Двойник получил выход из зеркала, и Хранитель заметил тебя. А потом ты пошла за ним.
   Я пыталась тебя отговорить, но ты не послушала. Я же просила тебя, возвращайся, когда зеркало станет прозрачным, ты не вернулась.
   - Я не могла. Я потеряла счет времени. Почему ты не рассказала мне все с самого начала?
   - Ты бы мне все равно не поверила. Легенду о Ведьме ты знаешь. Но ведьмой она не была. Она полюбила. Но ее избранник уже имел семью. Красавица, как и ты, она часами могла смотреться в зеркало. Захоти она того, любой отдал бы жизнь за нее. Но только не тот, кого она любила, он был счастлив со своей женой. И тогда пришел Хранитель. Он пообещал ей вечную власть над возлюбленным. И было так. Но взамен она, насладившись счастьем, должна была последовать за Хранителем в Мертвый город. Поэтому она и создала Двойника, хотела, чтобы он вместо нее канул в безвременье. Ее Двойник стал отражением зла, он-то и наслал на город мор и разрушения. Горожане сожгли ее за преступления ее же Двойника, а Двойник исчез в зеркале.
   - А я здесь при чем? И откуда у тебя зеркало? - спросила Вика, чувствуя, что уже знает конец истории.
   - Она в тайне ото всех родила ребенка и спрятала его в доме. После казни горожане пришли сжечь ее жилище. Они искали зеркало, путь между мирами. Но не нашли. Одна женщина нашла спрятанного ребеночка в чулане, пожалела его и скрыла от остальных. Воспитала как своего. В корзинке вместе с ребенком лежало зеркало. Не догадываешься, кем был этот ребенок?
   - Родовое проклятье? Ведьма была моим предком?
   Бабушка закивала в ответ.
   - Проклятье передается через поколение, ибо Ведьмину дочь воспитала крещеная горожанка. Твоя мать была обычной женщиной. Она нашла древние церковные записи и узнала правду о сожжении. Они долго не решались заводить детей, но все ей пророчили сына. И вдруг на свет появилась ты. И она испугалась. Причинишь ли ты кому-нибудь зло, зависит и от матери, от воспитания, которое ты получила бы в детстве. В общем, тебя оставили мне - потомственной ведьме. Мол, я лучше знаю, как уберечь тебя.
   - Что же я совершила? Ну что? Что?- мучительно задавала себе вопросы Вика и не могла найти ответ.
   - Я не знаю... - лишь горестно покачала головой бабушка и вздохнула. - Тут я ничем не могу тебе помочь. Ты должна все вспомнить сама. Совесть не умеет долго молчать. Ты росла идеальным ребенком, соблюдала все правила... И я верила, что беда пройдет стороной. Зеркало - глаза Хранителя. Они - слепы и не найдут тебя, пока зло не обретет силу в тебе настолько, что породит твоего Двойника. Теперь чувство вины - единственное твое оружие. И вам нужно спешить туда, где ваш Двойник впервые почувствовал свою власть над вами. Первый проступок - самый серьезный, его всегда прощают, а не следовало бы. Скольких бед тогда не свершилось бы на Земле! Идите, Вам нужно спешить!
   Вика и Гоша, попрощавшись, направились к выходу, но бабушка вдруг окликнула Вику.
   - То, что Вестник Хранителя явился в образе птицы - подсказка. История вашего прошлого связана с птицами...
  
  
   - Стража! Вестника мне! - Хранитель был взбешен.
   Они сбежали, а он только что узнал об этом!
   Пустые глаза стражника не выражали ни страха, ни сожаления, чернота - всегда одинакова. Он молча выслушал приказ, кивнул и отправился за вороном.
   Хранителю всегда нравилось оглаживать иссиня-черные перья Вестника, и перспектива расстаться с ним совсем не радовала. Но не самому же возвращаться в мир по такому пустяковому делу. И он отпустил ворона.
   - Лети на Землю, срочно зови моих слуг обратно! Они не закончили свою работу!
   Мои подопечные сбежали, укрылись в завершенной части города, нужно вернуть их к остальным строителям.
   Ворон, сделав круг под сводами замка, вылетел в узкий пролет окна, и уже через несколько мгновений в его зрачках отражалось золотое полотно ночных дорог мегаполиса.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вика растерянно смотрела в окно на воронов, клевавших оставленный им щедрой рукой хлеб на дороге. Бабушка неслышно вошла в кухню и присела рядом с ней.
   - Не нравится мне твоя печаль, внучка. С тех пор, как ты вернулась, ты не проронила ни слова, что с тобой происходит?
   Вика молчала, ей хотелось обнять бабушку и расплакаться. Но порой сказать "прости" труднее, чем прыгнуть с подоконника в распахнутую пропасть неба.
   Бабушка обняла ее.
   - Помнишь старую пословицу про жизнь-тельняшку? Черную полосу всегда сменяет белая.
   - Да, только на моей тельняшке, похоже, вместо светлых полос - дыры, - попробовала отшутиться Вика.
   - Нет таких дыр, которые зашить нельзя, - покачала головой бабушка.
   - Но я предала тебя... и Гошу, как можно это зашить? - опустив голову, тихо произнесла Вика.
   - Девочка моя, это не предательство, это выбор. Жизнь всегда ставит человека перед выбором, и он вправе сделать его в свою пользу. Ты не сможешь осчастливить всех, кем-то так или иначе приходится жертвовать. У нас не средневековье, за свободный выбор не сжигают на кострах. Тот, кто тебя действительно любит, должен это понять. И твои родители любят тебя, но они - исследователи, и там, куда они уехали, не было ни школы, ни университета. И мы решили, что будет лучше, если ты останешься со мной в Пскове. Ты же не винишь их? Как бы сложилась твоя судьба, возьми они тебя с собой в заполярье?
   Вика уже с трудом различала бабушкино лицо сквозь пелену слез.
   - Мы живем ради вас, ради того, чтобы вы были счастливы, могли сделать свой выбор, следовать своему предназначению. А ты придумала себе несуществующее предательство и горишь на костре собственной вины ни за что, как та ведьма из местных легенд, о которой ты пишешь.
   Вика почувствовала, что шипение оплавляющегося воска становится все тише. Бабушка гладила ее по голове, как в детстве, оставляя от костра сожалений лишь угли. Вика вспомнила, как в детском саду воспитательница постоянно ругала ее за разбитые коленки, и они никак не хотели заживать. А бабушка пожалела ее и сказала, что все бывает, главное не останавливаться и идти вперед. Больше Вика никогда не падала.
   - Пойдем лучше со мной сегодня на торжество к нашей соседке, развеешь грусть-печаль, - предложила бабушка. - У них - золотая свадьба. Они тебя еще маленькой помнят, дед на руках носил. Будут рады, если придешь пожелать им счастья. А чтоб не заскучать среди стариков, позови и Гошу с собой на праздник.
  
  
   Несмотря на то, что у виновников торжества квартира была довольно просторной, Вика чувствовала себя, как в часы пик в метро. Многочисленные гости, прижимались друг другу локтями, чтобы разместиться за столом в виде традиционной буквы "П". Отовсюду слышались смех, песни и шутки. Гости поочередно поднимались из-застола, произнося тосты за пару, прожившую вместе пятьдесят лет и отмечавшую золотую свадьбу.
   Вика показалась себе чужой среди них. Где-то глубоко внутри она всегда знала, что обречена на одиночество, что у нее никогда не будет таких застолий - некого будет звать, а если и будет, то никто не придет.
   Пока Гоша накладывал ей салат, Вика со странным чувством, смешанным из неприязни и зависти, оглядывалась по сторонам: лица, изборожденные морщинами, седина и сверкающие лысины не выглядели такими уж уродливыми, как обычно выглядит старость, которая всегда пугала Вику. Может быть, оттого, что все они были счастливы?
   Вика задумалась о том, что из пятидесяти лет совместной жизни, тридцать любовники прожили вместе с лицами, на которых уже расписалось время. Они старели вместе и продолжали любить друг друга. Любовь в сознании Вики всегда ассоциировалась с восхищением, а восхищение - с красотой и молодостью. Красивая женщина, сильный мужчина. Можно ли продолжать любить лицо, которое старится у тебя на глазах? Как можно ласкать тело, которое уже наполовину вросло в землю?
   Она оглянулась и посмотрела на отражение в зеркале позади них на стене. Они с Гошей выглядели, как островок свежей зелени на засохшем поле: черноволосые, с яркими сияющими глазами, гладкой кожей среди моря седых волос и морщин.
   "Будет ли Гоша любить меня также сильно, если я постарею?" - вдруг подумала Вика.
   Кто-то снова произнес тост, и юбиляры встали. Они выглядели, словно брат и сестра. Если не смотреть на одежду, трудно было сказать, кто из них кто, так стали похожи их тела и лица. Когда люди долго живут вместе, они приближаются друг к другу настолько, что становятся похожи как две капли воды, а к золотой свадьбе и вовсе две капли сливаются в одну.
   "Двойники, - мелькнуло в сознании. - Вся наша жизнь - борьба с несовпадениями, путь навстречу друг другу с разных его концов. С каждым прожитым вместе годом мы приближаемся друг к другу, сокращая расстояние между двумя сердцами, и, лишь постарев, становимся одним целым, встретившись посередине пути, когда уже никто из нас не вспомнит, кем был до того, как шагнул навстречу другому".
   Гоша легко коснулся ее руки под столом.
   - Нам только что пожелали отпраздновать свою золотую свадьбу, - прошептал он ей на ухо. Вика улыбнулась в ответ. Ей нравилось смотреть Гоше в глаза и держать его руку под столом. Взгляд его согревал, как согревает первое мартовское солнце после долгой зимы. Вика почувствовала оттепель в их отношениях.
   "Так ли уж это плохо - стариться вместе? - подумалось ей. Если время сделает их отражением друг друга, если каждый из них получит то, что хотел, - своего Двойника? Если больше никто из них не останется в одиночестве?"
  
  
   В эту ночь Вика осталась у Гоши. После долгой разлуки настало время для нежности. Вика тихонько вышла из ванной и проскользнула под одеяло, Гоша привлек ее к себе, целуя. И вдруг что-то большое и лохматое улеглось между ними. Это был Буба. Он привык спать на коврике у кровати и не отпускать хозяина от себя даже ночью. А теперь хозяев стало двое, и собачья логика подсказывала, что нужно втиснуться между ними.
   - Если Буба и дальше будет также стеречь наши сны, то мы точно доживем до золотой свадьбы, - пошутил Гоша. И они беззвучно рассмеялись, что-то семейное вдруг появилось в их отношениях.
   Ночью Вике снились хлопья снега, пушистые, как пух в июле. И пара незнакомых ей людей стояла под снегом неподвижно, глядя друг другу в глаза. Она не знала их. Они любили друг друга. И снег превратился в белые яблоневые лепестки, а ветер подхватывал их и нес в сторону Мертвого города.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Они встретились на площади. Почему-то все дороги Мертвого города сходились именно в этой точке. Но площадь стала другой, их любовь подарила площади яблоню.
   Белые лепестки кружились в воздухе и оседали на черных камнях, напоминая свежий пушистый снег. Яблоневый аромат превратился в ветер, мчавшийся по узким заброшенным улочкам.
   - Боже! Я и забыла аромат цветущих яблонь, - в голосе Вики оживала мечта. - Я видела своего Двойника, но она испугалась яблони. Им ни за что не проникнуть под ее крону.
   Она с благодарностью поднесла лепесток к губам. Гоша наклонился к ней, еще раз взглянуть на маленькое чудо. Но лепесток пожелтел в ладони. Яблоня сбрасывала листья и умирала у них на глазах.
   - Нужно найти воду! Нельзя допустить, чтобы она засохла. Тогда они убьют нас.
  
  
   Единственным источником Мертвого города была река в низовье меж двух косых холмов. Сухое почерневшее дерево служило мостом, соединяющим строящуюся и завершенную части города. Несколько кварталов отделяли их от замка Хранителя.
   Они присели на дерево спиной друг к другу. Гоша задумчиво смотрел вдаль, куда уходила черная, как деготь, вода.
   - Такой водой деревья не поливают, - вздохнул он.
   - Когда я была маленькой, - начала вспоминать Вика. - Мы с подругой частенько так сидели и спорили о времени. Есть такое выражение "река времени". Мы никак не могли найти, где прошлое, а где будущее. Она считала, что прошлое - это вода, которая уже коснулась наших ног и утекает прочь. А я смотрела всегда против течения - в будущее.
   - Тогда разворачивайся, как я. Будем вспоминать, чем мы еще обязаны Хранителю. Наверно то, что мы вышли к реке, знак свыше.
   Они опустили ноги в воду, как не раз делали в детстве, ступни ног моментально стали угольно-черными.
   - Да, темное у нас прошлое, - усмехнулся Гоша.
   - Странно, но самое сильное чувство вины испытываешь за то, чего не совершал, в чем не виноват вовсе. Моя подруга покончила с собой, выбросилась из окна. Она была похожа на мертвую птицу, когда ее тело с раскинутыми руками нашли на асфальте. Я могла бы поговорить с ней... Нет, тогда я бы все равно не смогла ничего изменить.
   - Тогда не смогла, сейчас можешь. Попробуй вернуться.
  
  
   Темная вода остановила свой бег. Они вспоминали историю о мертвой птице. Наверно, она есть у каждого из нас. Но порой мы не задумываемся о том, что птицы не оживают.
  
  
  
   ****
  
  
  
   На столе дымился приготовленный завтрак. Гоша разламывал свежий хлеб и намазывал его маслом. Буба тянул нос к Викиной тарелке. Казалось, даже воздух на кухне стал вкусным, свежим и утренним. И мысли были вкусные. Вике вспомнились торопливые перекусы на ходу в Москве и вечная спешка. Она не чувствовала, что ест, набивая желудок на целый день, чтобы чувство голода не отвлекало. А теперь ей хотелось растянуть вкус утра как можно дольше, поглощать, насыщаться, ей казалось, что она голодала целую вечность.
   Ворон замедлил полет и замер, планируя в воздухе. Резкий взмах его крыльев принес городу еще одно серое утро. Чем ближе он подлетал к земле, тем быстрее таял город в предрассветном тумане. Наконец, он нашел заветное окошко: резкий стук, звон стекла. Тишина. Вестник с того света.
   - Бабушка говорит это вестник, опять что-то случится, - Вика обернулась на стук, и в голосе ее прозвучал страх.
   - Ничего не случится. Птиц кормить нужно, тогда никакие приметы не сбудутся, - весело отозвался Гоша.
   Он размял в руках горбушку хлеба и бросил вниз в приоткрытую форточку. Ворон схватил кусок, покрутился на подоконнике и, взмахнув крыльями, поднялся в воздух.
   - Нет, - задумчиво произнесла Вика. - Это знак. Мне, пожалуй, стоит навестить кое-кого. Первый проступок - самый серьезный, его всегда прощают, а не следовало бы, скольких бед тогда не свершилось бы на Земле.
   - Навестить ту, что предала впервые? - спросил Гоша.
   Вика поразилась, насколько скоро он прочел ее мысли.
  
  
   На маленьком городском кладбище они без труда отыскали могилу Викиной подруги детства. Самоубийц хоронят за стеной кладбища, но ее родители были настолько убиты горем, что вытребовали место хоть и у самой ограды, но все-таки вместе со всеми остальными душами, чтобы дочь в своей последней обители не оставалась одна.
   Вика пришла навестить ее впервые.
   - Я была слишком занята собой, чтобы помочь тебе или хотя бы выслушать. Прости! Я знаю теперь, почему все отводят глаза при слове "самоубийца". Вас никто не в состоянии понять, вы - другие. Но мы и не пытаемся, живем лишь собой, на вас никогда не хватает времени. Нет времени - удобная отговорка, возможность отвернуться от любой беды. Я не хотела слушать, и ты отняла у меня возможность говорить. Я онемела, стихи ушли. Необходимая жертва, которая все же привела меня к тебе, пусть и слишком поздно. Но я пишу о нас, нашу с тобой историю, и верю в то, что если у меня получится, ты сможешь меня простить. Надеюсь, что и ты сейчас уже прощена, и обрела покой.
   Легкий ветер, похожий на шепот, тронул ветки дерева над головой и осыпал свежим снегом их плечи. Словно умершие прощали живым все, что у них самих не сбылось. Вика положила на могильную плиту две гвоздики, и они с Гошей медленно пошли прочь по аллее. Вика знала теперь, что часы и календари теряют свой смысл, когда гаснет огарок свечи. И уже ничего нельзя зачеркнуть и переписать заново. И только смутное чувство вины становится твоей тенью, следуя за тобой повсюду, заставляя бежать ото всех, кто тебе верен, и кого ты боишься предать так же, как предала когда-то мертвую птицу.
   - В моей жизни тоже была история о мертвой птице, - начал рассказывать Гоша. - В детстве я убил голубя. Больной, он лежал на земле со сломанными крыльями, мерзкими проплешинами, синей кожей. Он был противен мне. А те, кто стоял рядом, держали за рога блестящий красный велосипед, на котором меня обещали покатать по двору. Жар-птицу. Мечту.
   "Слабак!" - частенько кричали они мне вслед, толкали, пихали и били - порой довольно сильно. Мне не было больно, только стыдно за то, что я - не такой, как они. Настолько стыдно, что не хотелось лишний раз выходить во двор и попадаться им на глаза. Закрыть окно и не слышать пощечин. Слово тоже может стать пощечиной.
   "С нами играют только сильные!" - и я наступил на голубя. Под ногой он дернулся, хрустнул и замер.
   "Все дети - жестокие, не верят, что кому-то может быть больно, не причинив боль. Он все равно бы умер", - спорили мама с папой вечером на кухне. Мама решила приготовить на ужин курицу, достала ее посиневшую из морозилки. Синяя кожа... Больной голубь. Я смотрел на нее и плакал. Только потом я понял, что именно в этот момент я почувствовал, что голубь - живой. Такой же живой, как и я. И вот тогда мне стало действительно больно.
   Мы вышли во двор, голубь еще лежал на дороге. Мы выкопали маленькую ямку и опустили в нее мертвую птицу. Родители меня не ругали, лишь просили запомнить. Запомнить первую боль. Первую боль всегда прощают, потому что жизнь - не игра и не сценарий, и у тебя всего одна попытка, ты не можешь вернуться и изменить свое решение, переиграть или переписать все заново, но ты также не можешь предвидеть исход - у тебя нет опыта боли. Это самый важный урок, который нужно усвоить, чтобы больше не ошибаться. Причиняя боль, мы учимся любить. Фраза "все мы родом из детства", - далеко не пустые слова, жизнь и вправду напоминает чуть более усложненную копию нашего двора. Ты знаешь, я уже давно не живу с родителями, но всякий раз, когда мне предлагают жар-птицу, я возвращаюсь в свой маленький дворик, где под осиной мы закопали мою первую боль, с минуту стою над могилкой, а потом отправляюсь кормить голубей.
   Вика знала теперь, где героям ее сказки искать выход из Мертвого города, он - внутри нас, потому что любовь способна открывать любые двери. Вика бежала, считая себя недостойной любви, но если заветная дверь - в нашем сердце, то ей суждено было вернуться.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Цвела весна. Ветер нес белые лепестки. Вика и Гоша шли навстречу друг другу по яблоневой аллее. Они преодолели все, и походка стала летящей, они почти не касались земли. Двойники исчезли, и теперь им, казалось, больше ничто не угрожало. В конце аллеи они надеялись найти выход из Мертвого города.
   - Воздаю должное вашим усилиям! Вы изменили город. Теперь здесь растут деревья, - прозвучал за спиной знакомый голос.
   Они оглянулись. На скамейке сидел Хранитель.
   - Однако ваша победа - иллюзия, как и все в моем мире. Вы - всего лишь строители Мертвого города. Никто не поверит в то, что вы искренне решили измениться. На самом деле вы только хотели помешать сделке. Может, хватит ненужных сопротивлений? Не пора ли заняться своими прямыми обязанностями - начать класть камень на благо вечности?
   Хранитель тихонько подул в их сторону, и в парке началась осень. Деревья вновь почернели, сквозь голые ветки проступили покинутые улицы Мертвого города.
   - Вы уничтожили лучших моих слуг, но здесь многие выполняют мои приказы, - и за спиной Хранителя живой стеной возникла безликая стража.
   Им снова предстояло вернуться в тюрьму. Но ветер внезапно поменял направление и принес с собой дым костров. Занавес дыма приоткрылся, и навстречу им вышла прекрасная женщина, похожая на Вику, как родная сестра.
   - Постойте! - вскричала Ведьма. - А как же я? Хранитель, ты не выполнил обещания! Мы должны были воссоединиться с моим возлюбленным после того, как ты найдешь мне замену. Теперь у тебя есть она. Она - мой потомок. Но я - по-прежнему мертва, а он - жив.
   Ведьма подошла к Гоше, пытаясь увлечь его за собой.
   - Сделка должна состояться! Верни мне его! Верни моего любимого! - потребовала Ведьма.
   - Боюсь, уже невозможно! Я - Хранитель безвременья и не властен над временем на Земле. Он - давно умер. А это другой человек.
   - Но как похож! Знаешь, мне будет достаточно сходства. Отдай его мне! Даже ты должен выполнять свои обещания, иначе твой мир рухнет.
   - Ну что ж, пусть будет по-твоему. Стража, освободите его! - после минутного раздумья приказал Хранитель.
   Вика с тоской смотрела вслед Гоше и прекрасной женщине, которая когда-то потеряла возлюбленного и теперь обречена была отнимать любовь у других.
   Вика вошла в тюрьму, а Гоша - в сон Ведьмы. Он стал тем, кого она любила шестьсот лет назад. Но чары ведьмы рассеялись, как только Гоша увидел малышку в колыбели. Он не был ее отцом по крови, и это разрушило заклинание.
   Стать ведьмой непросто, нужно иметь непреодолимую тягу изменить мир вокруг. Переделать его под себя. Наколдовать себе счастье. Сражаться за любовь и завоевать ее. В народе говорят, что в любви и на войне все средства хороши. Все, да не все... Наши пути высечены на звездах задолго до нашего рождения, и никакое, даже самое сильное колдовство, не способно нарушить ход истории. Потому что миром движет любовь, а любовь - безусловна. Она подобна ветру - ничто не в силах изменить его направление. Невозможно заставить кого-то полюбить нас, как ни старайся. И, напротив, влюбленный не ответит вам на вопрос, почему предпочел своего избранника. Настоящая любовь всегда - вопреки всему.
   Зная и эту тайну, Хранитель пустил безликую стражу по их следам. Тысячи масок с пустыми глазницами покинули замок. Они неустанно шагали по лесам и полям, по улицам Мертвого города. Они искали.
   "Ведьмину дочь воспитала крещеная горожанка, проклятье передается через поколение", - вспомнил легенду Гоша. Ребенка Ведьмы нужно было крестить. Но где? Нет церквей в Мертвом Городе! И он направился к Реке Времени. Она помогла им вспомнить, она же поможет разрушить проклятие.
   Стража все ближе... Они окружали его. Тысячи масок с зажженными факелами.
   Гоша, шепча молитву, окунал ребенка в черную воду реки. И вода с каждым новым всплеском очищалась, пока не стала совсем прозрачной, а стража не исчезла в тени деревьев.
  
   Хранитель безучастно наблюдал, как рушится Мертвый город, превращаясь в бесконечное поле. Сделка была расторгнута, власть безвременья кончилась. Исчез в тумане котлован, где, не покладая рук, трудились строители. Туман уносил их души вверх в поднебесье, по дороге превращая в белые облака. Строители Мертвого города вновь обретали свободу.
   Хранитель не мог и предположить, что в городе безвременья, где лицо становится безликой маской, и память никогда не возвращается, чьи-то чужие слова можно беречь в своем сердце так долго. Но слова легенды, услышанные от Викиной бабушки, спасли Гошу и уничтожили Мертвый город.
   Зло никогда не остается одно, у него всегда есть союзники. Но все же зло обречено на полное одиночество. Мы - лишь случайные или вынужденные попутчики зла, совершающие преступления ради земных благ или того, что считаем земными благами. Иногда мы не в состоянии отличить добро от зла, но тень лишь еще один путь к свету.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Наивно, ничего нового и пафоса многовато, - задумчиво произнес Гоша, дочитав до точки на последней странице. - Почему бы тебе не написать нашу с тобой историю? Может, она больше заинтересует твоих продюсеров? Жизнь гораздо интереснее сказки. Я думал, ты знаешь об этом.
   - Я боюсь, - честно призналась Вика. - Однажды я прочла одну странную статью о Хемингуэе. В ней говорилось о "честном романе". Автор статьи утверждал, что биографы, литераторы, критики и все, кто имеет хоть какое-то отношение к литературе, знают, почему застрелился Хемингуэй. Знают, но молчат. Ответ прост - одиночество. Одиночество и хемингуэевский "честный роман". Помнишь, как Томас Хадсон в "Островах в океане" советовал написать "по-настоящему честный роман" своему разочаровавшемуся в жизни другу-писателю? Автобиографичны все романы Хемингуэя. Но вопрос - какой ценой? Когда близкие люди рыдали у него на плече и требовали тепла, его рука тянулась к блокноту. И вскоре все эти слезы выливались в строки "честного романа". И с каждым романом писатель становился все более одиноким. Вряд ли кому понравится увидеть свою душу, распластанную под типографской краской на страницах пусть даже самой гениальной книги на свете. Он застрелился оттого, что понял: на жертвенный алтарь "честного романа" он положил всех, кто по-настоящему любил его. Они все ушли, остались лишь бессмертные строки. А дуло любимого ружья в сердце направило одиночество смертного...
   - Может быть, ты и права, - вновь задумался Гоша. - В сказках тебе никогда не придется лгать и замалчивать о тех, кто боится распластать душу под типографской краской. Сказки - иллюзорны, а притча и есть высшая форма искренности. Возможно, твои иллюзии - самое ценное, что у тебя есть, возможно, это единственное место, где ты останешься собой. Но, видишь ли, двойники - слишком банальная тема. Двойник есть у Достоевского, Набокова, у классиков и современников, в литературе, в кино, по телевидению звезды ищут своих двойников. Зачем повторяться?
   - А по-моему, Двойник - это вечная тема, как весна, как любовь или ненависть... Все вечные темы - банальны до невозможности, банальность и есть истина.
   - Но все-таки, почему именно Двойник?
   - Потому что ты не понимаешь меня! - вскричала Вика. - Иногда мне кажется, что ты пришелец с другой планеты. Люди не выносят одиночества, а одиноки они потому, что не понимают друг друга. Каждому нужна копия души, хотя бы черная и злая. Двойник способен почувствовать, ощутить тебя без слов, это возможность избавиться от мучительных несовпадений.
   Гоша, опустив голову, замолчал надолго. Они сидели друг напротив друга за письменным столом, и Викина печатная машинка возвышалась непреодолимой стеной между ними, казалось, через нее уже невозможно перепрыгнуть. Гоша молча встал и направился к выходу. Подойдя к зеркалу в прихожей, он долго всматривался в свое отражение, и ему вдруг вспомнились старики, праздновавшие свою золотую свадьбу. Вика вышла в прихожую закрыть за ним дверь. Теперь зеркало отражало их вместе.
   - У нас у обоих черные волосы и глаза... Мы похожи, - удивленно протянул Гоша, вглядываясь в их с Викой зеркальную фотографию.
   И тут его осенило:
   - Двойниками не рождаются, ими становятся! Помнишь тех стариков, на чью золотую свадьбу пригласила нас твоя бабушка? Они же действительно похожи друг на друга как две капли воды.
   - Любовь делают людей отражением друг друга, - пожав плечами, отозвалась Вика.
   Гоша повернулся к ней.
   - Знаешь, наверно, жизнь состоит из компромиссов, - сказал он. - Ты вернулась, теперь моя очередь уступить, так что я поеду с тобой, - и он протянул ей руку.
   Лицо Вики зажглось улыбкой.
   - Кажется, я придумала конец истории, - тихо сказала она и потянула его обратно в комнату к печатной машинке.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Гоше снился сон о разрушенном Мертвом городе. Он искал кого-то среди домов, искалеченных взрывами неведомой войны, но никак не мог понять, в какую сторону идти, - улицы были словно отражением друг друга, заставляя блуждать по кругу.
   Он резко открыл глаза. Над кроватью висел календарь с заснеженными видами Пскова...
  
   - А вы можете проводить меня к месту сожжения ведьм? - спросил высокий посетитель в черном из группы туристов.
   - Я не знаю, где это место. Вообще, сожжение ведьм упомянуто в летописи одной строчкой. А я склонна верить, что свидетельство - всего лишь легенда, - удивленно отозвалась Вика.
   В программу экскурсии никогда не входило посещение поля ведьм, только церкви. Да и где находится это поле, Вика не знала.
   - Ну что ж, - пожал он плечами. - Остальное меня не интересует.
   И поспешил к выходу. Вика еще раз оглянулась ему вслед, почувствовав легкое раздражение. Она так старалась, чтобы экскурсия заинтересовала всех. И это так и было: ей задавали много вопросов о чудотворных иконах и составе позолоты куполов.
   Когда любознательные путешественники отправились изучать город самостоятельно, Вика наконец вышла на свежий морозный воздух.
  
   Нищий у выхода из церкви жалобно скулил:
   - Подайте ради Христа!
   "Почему они всегда такие грязные", - подумала Вика и прошла мимо.
   "Но они же в этом не виноваты", - и она вытащила деньги из кошелька, собираясь вернуться.
   Их руки встретились над шапкой нищего. Гоша тоже не прошел мимо.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Утром Вика готовила яичницу. Одно из яиц оказалось с двойным желтком, а она во всем умела увидеть знаки, которые становились предвестниками ее судьбы.
   Безусловная любовь, которая прощает все, даже отсутствие. Гоша простил Вике предательство, как только увидел ее, когда впервые после долгой разлуки они шли вдвоем вдоль поля ведьм. И теперь он согласился поехать с ней вместе в столицу, и они начали собираться в дорогу. Посмотрев работы 3D дизайнеров в сети, он понял, что способен на большее, нежели запираться от зимы в четырех стенах пустой квартиры в маленьком городке. Теперь и он был наверху шкалы честолюбия вместе с Викой, потому что человека, который ни к чему не стремится, трудно уважать.
   Буба старательно перенес в зубах все свои игрушки, миску и поводок поближе к двери и уселся рядом караулить, как бы без него не уехали. Пес никому не собирался уступать свое место третьего на их диване.
   Вика не знала тогда, что на этот раз Москва покажется ей необычайно красивой, потому что Мертвые города существуют только внутри нас. Стоит пройти по улице любя, и на ней зацветут яблони. А успеха никто не добивается в одиночку - только вдвоем. Москва не любит гостей, но любит приезжих, которые решают остаться с ней навсегда. И тогда кулак, которым она нещадно бьет тебя, заставляя рыдать от боли и одиночества по ночам в подушку, вдруг превращается в раскрытую ладонь, щедрую на самые невероятные подарки судьбы.
   Вика не знала тогда, что однажды, гуляя за руку с Гошей по скверам бульварного кольца, она вспомнит свой сон о паре, стоящей под снегом, и они узнают в этой паре себя.
   Слова преданность и предательство - однокоренные. Мы предаем тех, кто не похож на нас, а верность храним лишь себе. Самих себя мы предать не в силах. Бессмертный миф о двух половинках, которые ищут друг друга, чтобы слиться в одно существо. Они сделали первый шаг по пути навстречу друг другу. Несовпадения - это не так уж и страшно. Мы любим в других не свое отражение, а то, чего нам как раз не хватает. Трудно заметить в толпе человека, похожего на нас, но его противоположность всегда притягивает взгляд. И не так уж страшно вместе стареть и становиться одним целым. Шагая навстречу друг другу, мы не только забываем, кем были до этого, растворяемся в любимом человеке, теряя лицо и индивидуальность, но вместе с тем мы утрачиваем и свое одиночество. Стоит зацвести яблоне, как календари и часы вновь обретут свой смысл, а пустые времена канут в прошлое.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВЕСНА.
  
   ВЕРТИКАЛЬ
  

Самая страшная судьба становится удовольствием,
достаточно, чтобы мы выбрали ее сами.
(Чезаре Павезе)

   Когда заканчиваются войны, люди начинают совершать преступления. Преступление и подвиг - две стороны одной медали, проверка на прочность. Решишься - не решишься, выдержишь - не выдержишь, преодолеешь - не преодолеешь. Трудно говорить о смелости и чести, если не побывал на самом дне. Прыжок в бездну необходим для того, чтобы обнаружить у себя живые клетки, отвечающие за чувство вины. Вечный Раскольников! Если в жизни ты ни разу не подходил близко к краю и не отказывался от шага в пропасть, вряд ли тебя можно назвать человеком. Ты живешь в обывательском болоте и хвастаешь, что "никогда не брал взяток. Так вам никто и не давал...".
   Лица людей в метро до странности напоминают вчерашние газеты. Счастье никогда не спускается в подземку. Мы разучились улыбаться, потому что ищем ответ на главный вопрос: "Что со мной будет завтра?". Но завтра неумолимо превращается в сегодня, а мы перестаем задавать вопросы, думать, дышать, жить. "Душевная глухота", "скорбное бесчувствие" - не нужно быть гением, чтобы понять, чем мы все больны. Классики не придумали эту болезнь, они всего лишь попытались дать ей имя, каждый свое. Они любят смотреть, как страдают другие. Но только со стороны.
   Существует легенда о разрушителе статуй в одном из храмов Древней Греции. Когда его спросили, зачем он это делает и знает ли он, что ему грозит смерть за содеянное, он ответил: "Смерть приемлемая цена за бессмертие. Я ничего не сумел создать в этой жизни, так пусть меня запомнят как разрушителя".
   Страх смерти движет всем живым. Смысл жизни сводится к поискам эликсира бессмертия. Каждый из нас открывает свою формулу.
   Самая доступная формула бессмертия - это дети. В них остается наша частица, способная продолжить наш род и наше дело на Земле. Детьми мы УЖЕ заслужили бессмертие, а значит, программа выполнена, и можно привыкать к мыслям о смерти.
   Второй путь - для мечтателей. Творчество. Творчество открывает прямой путь за облака. Только одни мечтатели строят лестницу в небо и, срываясь с сотой ступеньки, ломают себе шею. А другие обладают истинным даром - изобрести самолет и взлететь.
   Третий рецепт - для сильных мира сего. Власть. Возможность расписаться на скрижалях истории. Любимого героя можно убивать десятки раз, а потом, вырвав последние страницы книги, воскресить его снова. А каково им, отправляющим стотысячную армию на верную смерть? Это вам не романы писать...
   Последний путь к эликсиру бессмертия - путь избранных. Путь самопожертвования и подвига, его не выбирают, ему покоряются.
   А великие преступники, не последовали ли они именно этим путем, лишь неправильно избрав направление? Почему имена серийных убийц у всех на устах и никогда не забываются? Убийца знает, что подписывает смертный приговор не только своей жертве, но и себе. Страшно не исчезнуть, страшно исчезнуть БЕССЛЕДНО.
  
   Возьми ручку и напиши слово "Вертикаль", девять букв. Так легко. И так сложно. Сможешь ли ты шагнуть за черту или заползти по ней на самый верх? Или предпочтешь обойти, вернуться в свой горизонтальный круг, тихую заводь? Заснуть, утонуть, погрязнуть в сутолоке будничных серых дней, которые отличаются друг от друга только рингтоном будильника, который ты так часто меняешь? Кстати, не догадываешься, кто всегда горизонтален? Трупы...
   Мы все - моральные трупы!
  
   Вертикаль.
   Я стою и смотрю в пропасть.
   - Прыгай! - говорит кто-то внутри меня.
   - Останься! - говоришь мне ты.
   И я снова отхожу подальше от края. А над головой высокое весеннее небо, которое с каждым годом становится все выше и выше. И рукой, как всегда мечталось в детстве, его уже не погладишь. Зато можно уснуть и зарыться лицом в перистые легкие облака, а потом проснуться, смеясь. И понять, что настало новое утро. Утро весны.
  
   Но я видела и тех, других. Они живут по вертикали и знают, что у бездны нет края.
   И это значит, что сегодня утром кто-то из них уже не проснется...
  
  
  
   ****
  
  
  
   Город утопал в цветах. Их ароматы изменили начертание дорожных карт. Улицы превратились в течения рек из резких, сладковатых, чувственных запахов. Новые щемящие, пронзительные повороты судьбы.
   - Оставайся всегда такой же замечательной, - сказала телефонная трубка.
   - Спасибо, я буду стараться...
   Лия курила на подоконнике, распахнутого настежь окна. Там, внизу, люди спешили навстречу друг другу бесконечным потоком улыбающихся лиц. Единственный день, когда женщинам дарят цветы и улыбки - восьмое марта.
   Они несли красные цветы, и пальцы Лии тоже были окрашены красным. Кровь... Ей казалось, что и дышит она кровью, всасывая в себя ее микроскопические капли вместе с воздухом. Кровь пахнет чем-то сладким, почти как цветы. Духи убийцы. Тягучий и липкий аромат, который будет сопровождать ее везде, куда бы она ни отправилась. Можно вылить на себя тонну воды, сменить одежду, можно вылизать полировку в квартире до блеска. Никаких следов, но запах останется... Ее запах. И они - люди в погонах - почуют его и объявят сезон охоты открытым. Но только это будет потом. Сейчас главное - оставить после себя лишь запах.
   Мусоросборник притормозил у обочины. Они всегда появляются вовремя. Лия представила себе бесприютную свалку на окраине города, уходящую далеко за горизонт, куда они везут все, что остается в мусорных баках по утрам, очищая мегаполис от застоявшегося присутствия ночи. Сколько ее вещей уже погребено там! Возможно, и кровь на них уже потемнела, а ее сладковатый запах, так напоминающий цветы на могиле умершего, сменился предчувствием тлена. Мусоросборники были ее лучшими друзьями. Они всегда приходили на помощь и хранили все ее тайны. Улыбнувшись краешками губ, она выбросила крепко связанный пакет в мусорный бак и пошла вдоль улицы. Самая обыкновенная женщина в свой единственный в году женский день, когда все дарят им цветы и улыбки, - восьмое марта.
  
   Кап, кап, кап - мартовское солнце переплавляло снег с карнизов и крыш в сверкающие брызги весны. Кап, кап, кап - барабанила по паркету струйка крови с кончиков пальцев безжизненно опустившейся на подлокотник кресла руки. Лия старалась гнать от себя все мысли прочь. Она все ускоряла шаг, и ветер дул в спину. Есть только шаги по асфальту, больше ничего другого не существует. Прошедшая минута - уже не время и не жизнь, а всего лишь память одного из шести с половиной миллиардов человек, населяющих эту огромную планету. Память стерта - прошлого больше нет, и никогда не было...
   Алекс ждал ее у стойки бара на углу улицы, где они обычно встречались по вечерам, медленно потягивая пиво из высокого бокала.
   - А почему только пиво? - наигранно задорно спросила Лия, прикрыв ему глаза ладонями.
   - Я не знал, сколько тебя ждать, не хотел напиваться заранее, - оглянулся Алекс и бережно извлек из кармана куртки сверток.
   - Это тебе. И пообещай мне, что никогда не будешь больше пропадать так надолго!
   Лия осторожно развернула изящную фарфоровую статуэтку. Дорого! "Может, начать собирать коллекцию? - подумалось ей. - Как никак неплохое вложение средств".
   - Пообещать? А ты веришь женским обещаниям? - хитро спросила она, и хрупкое фарфоровое создание станцевало менуэт на стойке бара.
   - В детстве они играют в куклы... А что такое кукла? Подобие человека. Вырастая, они начинают играть людьми.
   - Но... Мне нравится играть в твои игры, - растерялся Алекс. - А ты в детстве разве не играла в куклы? - спросил он.
   - Я? Нет. У меня все серьезнее...
   Ответ растворился в дыму ее сигареты.
  
  
   В тесной коммуналке, где она в то время снимала маленькую комнатку с окнами в небо, все насквозь пропитано дымом сигарет. Мансарда - говорят иностранцы, чердак - называем мы столь странное жилище. Это не выбор в пользу высоты, а всего лишь банальное отсутствие денег. Из мебели - только поцарапанный и невесть чем облитый предыдущими постояльцами диван. Комната-кровать. Остальное убранство составляли книги, хаотично разбросанные по полу.
   В сердце нищеты и беспорядка Лия судорожно крутила диск старого пластмассового телефона. Телефон скрипел, стонал и, наверно, мечтал лишь об одном - выжить под ее натиском.
   - Да, слушаю! - наконец отозвался голос на другом конце провода.
   - Я только хотела узнать, нет ли для меня работы? Это я, Лия. Я многому научилась, много тренировалась, умею стрелять, драться... - все, что хотите! - затараторила она, судорожно хватаясь за голос, как за соломинку, которая должна была вытащить ее отсюда.
   На другом конце провода повисло тягостное молчание.
   - Поймите, мне очень нужны деньги! Мне больше не к кому пойти, - наверно, так и просят милостыню на улицах, но Лия не собиралась идти по стопам нищих. Она целилась выше, ей хотелось жить по-настоящему, ни в чем и никогда не зная отказа.
   - Метлу возьми в руки! - грубо отозвался голос. - И забудь этот номер, если хочешь жить, - добавил он уже с угрозой. - Я - не заказчик и не посредник. Они думают, что тебя больше нет в живых. Идиот! Пожалел тебя тогда, надо было удавить сразу!
   Короткие гудки - все, что осталось от старого телефона напоследок. Лия, в сердцах кинув трубку, разбила пластмассовый корпус, обрекая его теперь уже на вечное молчание.
   Выпустив пар, она вытянулась на холодном полу, ощутив каждый мускул тела. Пособия по стрельбе и единоборствам, судмедэкспертизе, природным ядам и криминальной психологии молча сочувствовали времени, потраченному впустую. Она была способной студенткой и могла бы многого добиться, но жизнь распорядилась иначе.
   - Труднее всего в первый раз, дальше уже привыкаешь. Человек ко всему привыкает, даже к смерти. Убивать с каждым разом становится все проще и проще. В конце концов смерть покажется повседневной обыденностью, - объяснил ей тогда старый солдат. - Долг мой нужно вернуть. Сам бы пошел, но руки... - и он поднес дрожащие пальцы к тусклому свету заляпанной кухонным жиром лампы, - ... стали подводить. Стрелять умеешь?
   Лия не умела и даже не догадывалась, что у бездны нет края, а вертикаль стремительно падает вниз. Но она уже научилась стирать свой вчерашний день, лишь закрывая глаза. "Если не знаешь, что делать - сделай шаг вперед", - расхожий принцип, сыгравший роль сирен в жизни многих, оказавшихся в последствии на борту кораблей-призраков.
   Убрать нужно было слишком принципиального чиновника. Если вдруг кому-то, совсем не бедному, приглянулась долина реки, и ему захотелось построить загородный поселок на заповедной территории, не чините ему препятствий. Чревато тремя выстрелами: двумя в спину и контрольным - в голову.
   В первый раз у нее не дрожали руки. Напряженная, как струна, Лия ждала жертву, прячась в тени подъезда, несколько часов. Она жадно прислушивалась к каждому звуку шин проезжающей мимо машины. Наконец служебный ведомственный автомобиль затормозил неподалеку, выпустив на тротуар усталого человека. Низко опустив голову, он направился к подъезду. Лия незаметно проскользнула за ним следом, чтобы уже через несколько секунд скрыться в подворотне. И забыть этот адрес - навсегда.
   Она долго бежала наугад, плутая по темным дворам и переулкам, пока очередной пролет не вывел ее на аллею, ведущую к парку. Лия осторожно осмотрелась. Тишина, вокруг ни души, и лишь ночь была ее спутницей. Черная вода пруда освежила лицо и руки, смывая последние тени сомнений.
   Лия выбрала себе скамейку под перегоревшим фонарем с единственным желанием раствориться в темноте парка вместе с дымом сигареты.
   - Ну, положим, у меня - бессонница, но такая красивая девушка, ночью, одна?
   Лия, вздрогнув от неожиданности, оглянулась на голос. Прихрамывая, к ее скамейке медленно шел одинокий старик. Ей хотелось встать и уйти, но он остановил ее жестом и тяжело опустился рядом.
   - У вас что-то произошло? Расскажите мне все откровенно, и, поверьте, вам станет легче, - он доверчиво положил старческую ладонь поверх руки Лии. И ей вдруг показалось, что ее руки сейчас закричат обо всем.
   - Боюсь, я уже никогда и ни с кем не смогу говорить откровенно, - она резко встала, порываясь уйти.
   - Самая страшная судьба становится удовольствием, достаточно, чтобы мы выбрали ее сами, - тихо произнес старик ей вслед.
   Лия словно наткнулась на невидимую стену под высоким напряжением.
   - Откуда... Откуда вы все знаете?
   - Я слишком стар, - улыбнулся старик в темноте, обесточивая невидимую стену. - Я так много всего прочел, что не помню, кто из великих сказал это... Простите меня, если напугал вас.
   Лия с трудом растянула побелевшие губы в улыбку, кивнула и медленно пошла прочь по аллее. Исчезнув в спасительной темноте деревьев, она поняла, что сегодня ее история переписана. Теперь это будет история зачеркнутого времени.
   Замену обычно уничтожают, но старый солдат дал ей шанс. И сейчас, лежа на полу, она думала о том, что позади ничего не осталось. Дорога, на которую она свернула однажды, рушится с каждым новым шагом, оставляя лишь пустоту за плечами. Нельзя оглянуться, можно только идти вперед. Но уже одной.
   "Ищу работу, связанную с риском для жизни", - сколько еще таких же объявлений размещено в сети Интернет? Поинтересуйтесь на досуге. Всемирная сеть тех, кто ищет, и тех, кто находит; тех, кто дает, и тех, кто берет; тех, кто жертвует, и тех, кто способен приговорить жертву. А она сможет приговор исполнить...
   Кстати, а вам никогда не бывает страшно в Интернет-кафе? Возможно, рядом с вами локоть к локтю как раз и сидит убийца или педофил, или серийный маньяк. На перекрестках сети, как и жизни, можно встретить любого. Конечно, вы бы почувствовали. Но все они выглядят, как мы с вами, - приличные люди, а порой гораздо вежливее, смиреннее и милее многих из нас. Да и что такое убийца по заказу, тем более частник? Он не вмешивается в большую политику, а помогает решать... наши проблемы. Не существует человека, хоть раз в жизни не желавшего смерти своим близким, вот только желание далеко не всегда превращается в действие. Подумайте, каким монстром нужно быть, до чего довести тех, кто рядом с нами, чтобы они начали жадно вчитываться в объявления "ищу работу, связанную с риском для жизни"?
  
  
  
   ****
  
  
  
   Вспышка. Потом еще одна и еще. Молнии, пронзающие сознание. Марине казалось, что вспышки экспертов, мертвое тело в кресле - все это происходит не с ней, а с кем-то другим. С ней такого не могло произойти! С кем угодно, но только не с ней. Год назад, проводя ночи у больничной койки Глеба, она мечтала о том, что когда-нибудь все закончится. Нет, она не желала ему смерти, ей лишь хотелось, чтобы повреждение оказалось фатальным, раз и навсегда вычеркнуло бы горы из памяти, вернуло бы ей его уже насовсем. Ее измотала жизнь в постоянном ожидании беды, жизнь, отравленная страхом потери. А сейчас она смотрела на его чужое, окровавленное и обмякшее в кресле тело, и слезы безостановочно текли по щекам. Она даже не чувствовала их вкус. Наверно, когда много плачешь, слезы становятся пресными, теряют "соль жизни". Андрей крепко сжимал ей плечи, пытаясь успокоить, но тщетно. Очертания комнаты размывались до нечетких силуэтов, силуэты тонули в пелене слез. Один силуэт отделился от остальных и подошел к ним вплотную.
   -Давно это с ней? - спросил следователь Андрея.
   - Все два часа, пока ждали вас, - Андрей снова сжал ей плечи.
   - Принесите воды, - попросил следователь помощника, извлекая из кармана упаковку успокоительного. - Вот, выпейте. И попробуйте сосредоточиться. Следствию необходима сейчас ваша помощь.
   Руки тряслись так, что Андрей выхватил у нее стакан с водой и сам поднес его к губам. Зубы больно стукнулись о стеклянную кромку. Судорожный глоток, и вновь пелена вокруг.
   - Может быть, вы уберете тело? Ей станет лучше, - нервно обратился Андрей к оперативной группе.
   - Сейчас закончим осмотр и уберем, - терпеливо ответил следователь. Сделав по комнате круг, он присел на корточки рядом с Мариной, глядя ей прямо в глаза.
   - Вы осмотрелись в квартире? Все вещи на месте, ничего не пропало?
   - Нет, все вещи на месте, - собственный голос показался Марине чужим, словно кто-то спрятался за спиной и вместо нее отвечал на вопросы.
   - Тело не перемещали? - снова спросил следователь.
   Сквозь слезы Марина посмотрела туда, где засохшая кровь Глеба разрисовала паркетный пол и краешек ковра причудливыми узорами, похожими на цветы.
   - Ему перерезали горло? Боже мой! Кто мог совершить такое!
   Следователь терпеливо ожидал ее ответа.
   - Это я вам звонила, - наконец произнесла она. - Понимаете, мы разошлись недавно. Он не давал мне развода, просил оставить у себя ключи от квартиры, звонил... каждый день! А тут восьмое марта и ни одного звонка. Я почувствовала неладное!
   - Вы подозреваете кого-нибудь? У него были враги? Он с кем-то ссорился, был кому-то должен? - продолжил следователь.
   - Нет... Нет! Господи, как это могло случиться? Он долго умирал? Ему было больно? - Марина не могла сосредоточиться ни на чем, перед глазами зияла открытая рана Глеба, его залитая кровью рубашка, капли засохшие на полу и ковре. Кровавый сон. Она даже чувствовала острую режущую боль в горле.
   - Нет, не думаю. Смерть наступила мгновенно, - как мог, успокоил ее следователь. - Твердой рукой сработано. Хотя странно... Если убийство спонтанное - то положение тела было бы совсем иным... Он умер, не вставая с кресла, значит, не сопротивлялся. Если предумышленное, использовали бы бритву или удавку - надежнее...
   - Бритву?
   - Судя по ширине разреза, рана нанесена ножом или похожим предметом с более широким лезвием.
   Ножом... Охотничья коллекция Глеба. Он любил и коллекционировал оружие. Марина всегда ощущала почти животный, необъяснимый страх, прикасаясь к ножам, когда протирала пыль. Ей казалось, что в оружии скрыта какая-то неведомая сила, заставляющая людей убивать. Недавно Андрей подарил ему охотничий нож - старинный, со скошенным лезвием и рукояткой с инкрустацией красного дерева. Они вместе ходили его покупать, лицензия на оружие была только у Глеба. Он радовался подарку, как ребенок.
   - Он был охотником? Откуда коллекция? - выслушав их рассказ, поинтересовался следователь по дороге в другую комнату, где на стене висела стойка с ножами.
   - Я могу объяснить, - вмешался Андрей. - Мать воспитывала его одна, вместе с дедом. Дед был заядлым охотником. Раньше в коллекции были и ружья. Но после смерти деда мать Глеба распродала и раздарила все, что стреляет. Остались только ножи, да и те убрала подальше. Ей казалось, так безопаснее. Страх перед оружием. Дед заменял Глебу отца. Поэтому когда он остался совсем один, продолжил собирать его коллекцию, это спасало его от одиночества. Даже документы оформил. Хотя сам никогда не охотился. Он вообще, не смотря на уверенность в себе и умение легко сходиться с людьми, был очень одиноким ребенком, ни с кем не дружил, да и потом тоже жил очень замкнуто, многие завидовали его успеху, и он предпочитал не подпускать никого к себе слишком близко. Я был его единственным другом. А потом он встретил Марину...
   - А вот, похоже, и капли крови, прямо под стойкой с ножами, - деловито вмешался эксперт, скобля паркет чем-то острым. - Скорее всего, нож, которым зарезали жертву, отмыли и поместили обратно, а капли на паркете убийца не заметил.
   - Нам придется конфисковать коллекцию для экспертизы, - деловито произнес следователь и обратился к коллегам. - Что с отпечатками? Есть пальчики?
   - Трудно сказать, практически все стерто, - проворчал другой эксперт, размазывая тальк по наморщенному лбу.
   - Значит, все-таки предумышленное, - задумчиво произнес следователь. - Вы часто бывали на квартире убитого?
   - Да, часто. Он, кроме нас, больше ни с кем близко и не общался.
   Следователь поколебался с минуту, прежде чем задать провокационный вопрос, но спросить стоило, слишком странными были обстоятельства смерти.
   - Извините за бестактность, - деликатно начал он, - но вы, Андрей, живете с женой убитого, которую, по ее словам, он все еще любил, и утверждаете, что были с ним в хороших отношениях?
   Марина вздрогнула, замерев с широко раскрытыми глазами. Андрей отпустил ее плечи и решительно поднялся с дивана навстречу следователю.
   - А вы намекаете на то, что это я его убил? Да мы с детства вместе - не разлей вода! Я любил его, как брата! - он старался не взорваться, но кровь застучала в висках.
   - Спокойно! - осадил его следователь. - Моя работа - проверять все версии.
  
  
   В тот год зима не на шутку схватилась с весной. Черные тучи внезапно накрывали небо, подкарауливая и засыпая снегом зазевавшихся прохожих, а потом небесную пелену резали весенние солнечные лучи. Можно было войти в подземный переход зимой, а выйти уже в весну, с такой скоростью менялась погода. Синоптикам больше никто не верил.
   Глеб гнал по скользким улицам на мотоцикле, с трудом удерживая равновесие на обледеневшей дороге. Резко затормозив у дверей больницы, он одним махом преодолел несколько ступенек, на ходу срывая целлофан с букета цветов.
   - Селезнева Марина - какая палата? - не останавливаясь, спросил он девушку за стойкой регистрации.
   - Девятая! Эй, постойте, к ней посторонних не пускают. Вы кто ей будете? - тщетно попыталась она его удержать.
   - Муж! - уже с лестницы крикнул Глеб.
   "Вы кто ей будете?" - и неприятный холодок пробежал по спине, слишком давно он не видел Марину. Он готов был поклясться, что встретит в ее палате Андрея, и впервые в жизни почувствовал к нему жгучую ненависть.
   "Почему женщинам обязательно нужно плакаться у кого-то на плече? Разве он - сильный, красивый, успешный спортсмен, призер фрирайдерских чемпионатов - не идеал мужчины? Ну что ей еще нужно было?" - мелькало в голове с каждой новой ступенькой лестницы. И вот - последняя, Глеб распахнул дверь в больничный коридор и замер на месте: опасения подтвердились.
   Они оба сидели на подоконнике, не замечая вошедшего. Андрей разламывал апельсин и протягивал дольки Марине. Глеб жадно вслушивался в каждое слово, но ничего не смог понять, они говорили негромко, и слова растворялись под потолком. Марина выглядела сильно исхудавшей и нездоровой, и горечь вины легко кольнула в сердце. Глеб вспомнил ссору накануне своего отъезда. Марина всегда болезненно переживала его отсутствие и винила горы во всем. Но горы нужны были Глебу, как воздух, он не мог выбирать. В конце концов, он содержал их обоих на деньги, вырученные за участие в чемпионатах.
   "Как можно не понимать этого?" - подумал он, чувствуя, как ревность растет внутри с каждым вздохом. Глеб бросил цветы в урну при входе и молча подошел к ним.
   - У нее аллергия на витамин С! - резким ударом он выбил дольки апельсина из Марининых рук.
   - Врач сказал, что мне нужны витамины. Не злись. Ты уехал... Мне было так холодно! - Марина с грустью смотрела на дольки, рассыпанные на полу, не поднимая на Глеба глаз.
   - И ты сразу нашла с кем согреться! - вскипел Глеб от ее кажущегося спокойствия.
   - Я попала в больницу. Андрей - единственный, кто навещал меня, не считая моих родителей, - по-прежнему не поднимая головы, объяснила она.
   - Ты же знаешь, как это важно для меня! Это же международный фестиваль фрирайдеров! Я должен был выступить! Это мой хлеб, я этим зарабатываю нам на жизнь! - в надежде быть услышанным ею, горячо оправдывался Глеб.
   - Я боялась, что ты снова разобьешься, места себе не находила, а потом потеряла сознание посреди улицы. Врач сказал, что это нервное истощение, - в ее голосе прозвучал укор.
   - Ничего бы не произошло, если бы ты больше заботился о ней, чем о том, как в очередной раз сломать себе шею! - резко вмешался Андрей.
   - Зато ты, я смотрю, о ней заботишься!
   - Как видишь, у меня лучше получается!
   В ответ Глеб рассек ему скулу. На шум драки в коридор выбежали медсестры.
   - Почему все отношения нужно выяснять в драке? Неужели только в драке видно, кто есть кто? - закричала молоденькая девушка-медсестра из толпы разнимающих не на шутку схватившихся соперников.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Удар. Потом еще один и еще. Алекс не успел опомниться, как оказался лежащим навзничь на грязном заплеванном полу подземного перехода. Он не понимал, за что его били, может, задел кого-то в толчее дискотеки, может, подмигнул не той девушке. Но только удары кованых ботинок нещадно осыпали его лицо и тело. Камнепад. Наверно, так себя чувствуют арабские женщины, которых насмерть забивают камнями на площади. Он не знал, сколько их было, напавших на него из темноты перехода, его кровь - липкая, горячая и соленая - текла по лбу, заливая глаза, и наподобие красных стекол искажала реальность. Он не сопротивлялся, лишь пытался уберечь глаза от участи быть размазанными по подошве кованого ботинка.
   - Эй, вы чего, трое на одного? - гулко прозвучал за спиной незнакомый женский голос.
   - Вали отсюда, сучка! - они не остановились ни на минуту, головы не повернули в ее сторону.
   - Что? Что ты сказал? Ублюдок! - прозвучал ее голос уже совсем рядом, и удары вдруг прекратились.
   Алекс привалился к стене, с трудом разлепляя глаза. Как в голливудском боевике, тот, что был в самых больших ботинках, словно в замедленной съемке, летел лицом вперед на противоположную стену. А хрупкая, маленькая девочка легким ударом ладони согнула пополам другого. Остальные предпочли уступить и скрыться. Алекс, на всякий случай, протер глаза. Как-то не верилось в происходящее. Может быть, он уже потерял сознание, и все это бред наяву?
   Она постояла с минуту, глядя им вслед, потом подошла к нему и присела рядом на корточки.
   - Сильно влетело? Руки, ноги двигаются? - озабоченно спросила она.
   - Двигаются, - с трудом ворочая языком, отозвался Алекс и, восхищенный, добавил. - Круто ты их! Как стиль борьбы называется?
   - Азы системы бесконтактного боя. Принцип в том, чтобы направить энергию противника против него же. Для слабых женщин - идеальный стиль защиты, - глаза ее были зелеными и прозрачными, как вода дикого лесного озера, и по ее поверхности вдруг заплясали солнечные зайчики тщеславия.
   - Ничего себе, слабая женщина! Я думал, они меня убьют вообще, - только и смог сказать Алекс, размазывая кровь по лицу. - А этим приемам где-то учат?
   - За деньги всему учат, не только приемам, - усмехнулась она, и солнечные зайчики исчезли. Она достала из кармана платок и аккуратно приложила к его рассеченной брови.
   - А ты симпатичный! - сделала она вывод, пристально рассматривая его. - Ментам пойдем жаловаться?
   - Нет, меня недавно за драку замели. Предки из дома выгонят, если узнают, что снова влез куда-то, - Алекс быстро сориентировался и, как всегда, попробовал извлечь для себя выгоду из ситуации. - Слушай, а ты одна живешь? Сможешь приютить меня на время, пока морда не заживет?
   - Может, и смогу, - улыбнулась она, протягивая ему руку. - Пойдем машину ловить.
   - А как тебя зовут? - спросил наконец Алекс.
   - Лия.
   - Красиво! Что-то цветочное. А я - Алекс.
  
  
   В то утро Алекса разбудил яркий белый свет за окном. Он завороженно, еще не проснувшись, сквозь сон, смотрел на последний в этом году снег. Всю ночь ему снилось что-то неясное и тревожное, но он никак не мог вспомнить, что именно. Болело все тело, словно вчера на него упала бетонная плита, сильно они все-таки его избили. Машинально протянул руку на подушку, Лии не было рядом.
   Кряхтя и морщась от боли, он оделся и встал с постели, осматриваясь по сторонам. Алексу сразу бросилась в глаза дорогая мебель в стиле минимализма: изящно и вычурно, но все функционально, каждая вещь на своем месте, - искусное сочетание предметов, гарантирующее простор и отсутствие лишних деталей. Такие дизайнерские квартиры он видел лишь на обложках модных журналов. Похоже, Лия была дочерью солидного бизнесмена, а может, вообще олигарха или известного политика.
   Причудливой формы полки вмещали невероятное количество книг. Алекса заинтересовало название "Практическое пособие по приемам стрельбы из пистолета" на корешке одной из них, и он выхватил книгу. Открыв ее, он обнаружил закладку - старую пожелтевшую от времени газетную вырезку.
   "Вчера у собственного подъезда застрелили в упор Ефимова Петра Ивановича. Все улики указывают на заказное убийство. Ефимов не давал разрешения на застройку загородными домами территории заповедника. По словам близких родственников, ему не раз угрожали. По делу ведется следствие. Сослуживцы выражают глубокие соболезнования жене и дочери погибшего", - прочел он, и смутная тревога его сна снова вернулась.
   Лия появилась внезапно, как привидение, он даже не услышал звука ключа в двери. Она прошлась по комнате, отряхивая волосы от снега, и забрала раскрытую книгу из рук Алекса.
   - Привет! - ошеломленно поздоровался Алекс, и, глядя на ее раскрасневшееся от утренней пробежки лицо, вдруг вспомнил. - Мне снился сон: мы бежали за туманом, а он - от нас. Но мы никак не могли догнать его, захлебнуться в его белой мгле. И ты вдруг исчезла в тумане, я искал тебя, искал и... проснулся. Проснулся, а тебя нет рядом...
   - Я не всегда буду рядом, привыкай. У меня работа связана с частыми командировками, - холодно ответила Лия и, помолчав, добавила. - И на квартиру эту особенно не рассчитывай, я ее арендую. Свою иметь не выгодно: приходится часто переезжать с места на место.
   - Ты бегаешь, тренируешься, книжки у тебя странные, - задумчиво произнес Алекс. - Ты чем вообще по жизни занимаешься?
   - Я помогаю людям решить их проблемы. В общем, мне нужно быть в форме, - уклонилась она от ответа, и озеро в ее глазах потемнело.
   - Да, я понял. Чья-то личная охрана, какого-нибудь большого босса, да? Я читал, что сейчас модно женщин в охрану нанимать!
   Лия кивнула в ответ и пошла на кухню варить кофе.
   - Выбери себе какой-нибудь фильм, - прокричала она уже с кухни. - Мне нужно будет немного поработать.
   Алекс подошел к стойке с DVD дисками.
   -У тебя тут одни убийства, - разочарованно протянул он, изучая названия кинофильмов.
   - Посмотри с другой стороны, есть отличная коллекция мировой классики: Годар, Бертолуччи, Висконти, - и она внесла дымящийся на подносе кофе в комнату.
   - Это такое черно-белое древнее кино? А у тебя чего-нибудь современного нет? Приключенческого? - Алекс уже начинал действовать ей на нервы.
   - Я не могу смотреть современное кино. Я все наперед знаю, что произойдет в следующей сцене. Мне скучно. В 60-е кино было непредсказуемым, умным, внутри фильма хотелось остаться и жить, а после еще долго о нем вспоминать, думать...
   - Тогда уж лучше про убийц. Не люблю много думать, - выбрал наконец Алекс и блаженно растянулся на диване напротив плазменного экрана.
   - Только смотри в наушниках, я же сказала, мне нужно поработать, - тихо попросила Лия, включая компьютер.
   Убедившись, что Алекс поглощен просмотром кинофильма, она достала конверт из верхнего ящика стола: фотография мужчины лет сорока девяти, в пиджаке, галстуке, на обороте - Имя, Фамилия, Отчество, должность - руководитель компании "Мебель пром", и чуть смятый листок, исписанный адресами мест, где незнакомец с фотографии проводит свое время.
   "Несчастный случай вне дома. Почерк женский. Жена, значит. Одно из двух: либо ты ее достал, либо ей нужны твои деньги, а может и то, и другое", - размышляла она про себя. Ей вдруг вспомнилась глупейшая комедия о том, как одна особа одолжила денег у своего ухажера, чтобы расплатиться с киллером за его же убийство. И воображение живо нарисовало ей картинку: кладбище, над могилой склонилась молодая вдова в черном пальто из последней "блеск-энд-шик" коллекции очередного выскочки-модельера и тихонько шепчет портрету что-то вроде: "Я пришла сказать тебе, что я тоже способна на многое. Теперь все твое принадлежит мне. И я ни в чем не раскаиваюсь. Не стоило обращаться со мной, как с надоевшей куклой!"
   Тем временем Интернет выдавал ей сайты с листка: ресторана - элитного с предварительным заказом столиков за месяц, закрытого спортивного клуба, похоже, самое сложное будет организовать встречу с будущей жертвой.
   Лия быстро нашла себе нишу на рынке смерти, став блестящим специалистом по несчастным случаям: люди умирали от сердечной недостаточности, болезней печени, инсультов, в автомобильных авариях, в теплой постели без каких-либо признаков насилия. С огнестрельным оружием она завязала навсегда - слишком опасно и неразумно, а клиентам так же, как и ей, нужно, чтобы уголовное дело не заводилось. Она была неуловима, единственный, кто мог узнать ее, - тот, кто испускал последний вздох, чаще всего ей приходилось вступать в личный контакт с приговоренными.
   "Рискованно, но придется идти прямо в офис...Что там у нас с вакансиями?" Искать долго не пришлось.
   "Требуется референт, личный помощник руководителя", - прочитала она.
   Отправив резюме на указанный электронный адрес, Лия еще раз взглянула на фотографию: мужчина был далеко не молод, полнота и тени под глазами указывали на нездоровое сердце.
   Она взглянула на Алекса, проверить, насколько он погружен в просмотр кинофильма. Убедившись, что глубоко, она подошла к полке с книгами. Пролистав раздел ядов в "Пособии по судмедэкспертизе", нашла:
   "Вератрин, кристаллообразный алкалоид, растворим в спирте, кипящей воде. При приеме внутрь нарушает деятельность сердца. Три грамма приводят к летальному исходу. Смерть от остановки сердца наступает в течение двух-четырех часов. Других побочных эффектов нет". А Интернет подсказал ей, что вератрин входит в состав "чемеричной воды", которую продают в аптеках. Извлекать яд из всего, что продается или растет, стало ее второй натурой, химией она увлеклась всерьез.
   Вот так, все просто и решено. Она дерзко улыбнулась и закурила сигарету.
   - Референт должен уметь варить кофе. Господин, как вас там, а вы знаете, что кофе - самый опасный напиток в мире, он уничтожает вкус и запах любого яда? А кофе я умею варить по особому рецепту, уж не сомневайтесь! - и она легко откинулась на спинку кресла, выпустив тонкую струйку дыма в потолок комнаты.
   - Что? - растерянно поднял голову Алекс.
   - Ничего серьезного, обыденность и проза жизни, - вздохнула Лия и затушила сигарету.
  
  
   В "Мебельпром" все прошло гладко. Завтрашний босс Натальи (конечно же, Лия, благодаря обаятельной улыбке, избежала предъявления паспорта на входе в бизнес-центр) был поражен ее участливой исполнительностью, он даже перезвонил в отдел кадров и поторопил их с оформлением на работу новой сотрудницы. А спустя два часа после ее ухода у него перестало биться сердце. Никто и не подумает проводить параллель между появлением в офисе очаровательной секретарши, которая не только услужливо сварила кофе, но и чашки вымыла до блеска, и инфарктом босса, которому не суждено было стать завтрашним. Сгорел на работе, - покачают головой сослуживцы.
   Лия планировала чужую смерть с архитекторской точностью. С ее умением предусмотреть абсолютно все, укрепить слабые места прочными железобетонными подпорками она стала бы блестящим архитектором, если бы ее не выгнали с последнего курса университета без какой-либо надежды на восстановление. Но мы всегда находим применение нашим талантам, если не во благо, так хотя бы во зло. Ее здания простояли бы века, но, не имея такой возможности, она блестяще разрушала.
   - Что-нибудь еще? - спросил официант, забирая тарелки с недоеденным ужином.
   - Кофе в большой чашке.
   Она забронировала столик в кафе у окна напротив бизнес-центра, ожидая развязки. На излете зимы темнеет рано, но вход в бизнес-центр ярко освещен. Зайдя сюда накануне, Лия поняла, что лучшего наблюдательного пункта ей не найти. Самая распространенная ошибка преступников в том, что они стараются скрыться с места преступления как можно скорее, чтобы потом, спустя несколько дней, вернуться туда снова - проверить все ли в порядке. Желание удостовериться в отсутствии ошибок сильнее страха встретиться с теми, кто их там уже ждет. Лия взяла себе за правило: "проверять деньги, не отходя от кассы".
   Наконец вой сирен скорой помощи известил ее о том, что яд подействовал. Теперь осталось убедиться в последнем: милицию никто не вызвал, а тело на носилках - накрыто с головой. Эти минуты всегда были для нее очень тревожными. Конечно, она не полагалась на везение, удача просчитывалась до мельчайших деталей, отрабатывалась и перепроверялась.
   Ей вспомнилось другое кафе, где она так же ждала неделю назад. Не доверяя книгам, она решила провести испытания. Провозившись двое суток с очищением чемеричной воды от примесей, затем кристаллизовав выпариванием вератрин, она купила дешевую чекушку водки и сунула ее в руки нищему с улицы. Нищие всегда околачиваются рядом с магазинами или кафе, там легче выпросить мелочь со сдачи. Сквозь высокие окна кафе она наблюдала за тем, как бомж залпом выпил водку и затянул какую-то бессвязную песню, размахивая руками. Прохожие с ужасом и отвращением шарахались от него в сторону.
   На третьей чашке кофе бомж все еще пел, пугая прохожих. Лия начала нервничать, слишком мало у нее оставалось времени на новый план действий.
   - Я не могу себя чувствовать счастливым, пока вокруг столько обделенных людей. Мне так хочется им помочь! Всем! Понимаешь? - послышался позади нее нетрезвый мужской голос. - Но это невозможно, меня на всех не хватит. А помогать кому-то одному - лишь капля в море, бессмысленно! Вот, хотя бы этот бомж. Дам я ему денег, он поест. Но существуют же и другие! Какой смысл спасать кого-то одного, если остальные умрут от голода? Поэтому я ничего и не делаю.
   - Ты - не прав! - отозвался другой голос. - Нужно помогать тем, кто рядом. Если все будут поступать так, то обездоленных не останется...
   Лия незаметно оглянулась: два подвыпивших философа спасали мир, обильно поливая стол пивом и размахивая сигаретами друг у друга перед носом.
   "Жалкий постскриптум истории, - подумала она. - Я - хотя бы санитар, избавляю планету от лишних людей и перенаселения, а что умеете делать вы? Пить и разводить руками, на большее не способны?".
   Наконец бомж затих, привалившись к стене, без движения. Лия попросила счет за кофе.
   - Спорим, девушка - тоже моя союзница! - снова заговорил второй. - Студентка, наверно, денег совсем нет, а нищему все же подаст.
   "Не буду тебя разубеждать", - решила про себя Лия. Она забрала десятку из папки со счетом, которую хотела оставить на чай, и вышла из кафе. Мужчины продолжали лениво следить из окон за происходящим на улице. Лия наклонилась к бомжу и, кинув в шапку десятку, осторожно взяла его за запястье. Пульса не было, растворившийся в спирте вератрин подействовал, теперь предстояло растворить его в кипятке. План должен сработать...
   ...И он сработал.
  
  
   Было у Лии и еще одно правило безопасности: она никогда не встречалась с заказчиками лично.
   Алексу понравилась ее новая игра - проверить на прочность кровать в отеле на час, его вообще вдохновляли любые приключения, даже нелепые. Удовлетворенный, он шумел водой в душе. Лия, быстро накинув на себя рубашку, легла на пол и протянула руку под кровать. Под съемной доской ее ждала пачка долларов - оплата за услуги. Заказчики - просто люди, они боятся встречи с убийцей. К тому же личная встреча ничего не гарантирует, не потребуешь же с наемника денег через суд, если он не устранит проблему.
   Лия подумала о человеке, постучавшем недавно ей в ICQ, и если предстоящее пройдет успешно, можно будет долго наслаждаться жизнью в маленьком домике с видом на горы. С недавних пор мысли о том, чтобы завязать, преследовали ее неустанно. Но на "завязать" всегда не хватает. Это похоже на казино. Кажется, вот еще одна ставка и все, можно остановиться и почувствовать себя достаточно богатым, хотя заядлые игроки знают, что выигрышная ставка никогда не бывает последней. Только полный крах. Точно так же, как наркоманы знают, что последняя доза - всегда смертельна. У бездны нет края, и невозможно остановиться. Если падаешь, то непременно разобьешься, никто не зависал в полете. Одно преступление всегда влечет за собой другое.
  
  
   Вечером они выглядели самой счастливой парой в клубе. Они танцевали и пили вино из хрустальных бокалов. Но вино не вскружило голову, как мечталось Лие, и не позволяло забыться. А ей хотелось забыть. Зачеркнуть свое время. В ее жизни не было понятия "время". Говоря о времени, люди подразумевают прошлое или будущее. Но прошлое Лии уже стерто из памяти, а будущее перечеркнуто. Она жила лишь здесь и сейчас. Все чаще и чаще ей вспоминался одинокий старик у пруда, именно он впервые заставил ее ощутить весь ужас вертикали, раз и навсегда перечеркнувшей ее время, а значит, и жизнь.
   - Вот, возьми, для усиления чувств! - Алекс протянул ей марку "экстази".
   - Вообще-то, я не принимаю. Память не ухудшает? - недоверчиво поинтересовалась она.
   - Нет, что ты! Детские шалости! Совсем легкое, веселее станет и все.
   Алекс первым проглотил таблетку, запив вином, и подмигнул ей. Лия последовала его примеру. И они снова пошли танцевать.
   Внезапно лица на танцполе стали расплываться, а воздуха катастрофически не хватало. Лия не могла вспомнить, как очутилась на улице. Она присела на корточки у входа в клуб, жадно вдыхая морозный воздух ночи, но, как путник, заплутавший в пустыне, не могла утолить жажду. Все вокруг превратилось в мираж.
   - У меня хорошенькая пятилетняя дочка! Ты убьешь меня, Лия? - наклонился к ее лицу молодой парень.
   Она узнала его.
   - А я скоро выхожу замуж! Неужели и меня ты убьешь, Лия? - подошла к ним женщина, которую Лия тоже узнала.
   - А у меня сегодня день рождения! Ты убьешь меня, Лия?
   Они обступили ее со всех сторон, требуя ответа. Они воскресли и желали расплаты. Миражи ее стертого прошлого. Чужие проблемы, которые она мастерски устраняла.
   Алекс нашел ее, плачущую у входа.
   -Домой, отвези меня домой, - взмолилась она.
   -Да, конечно, сейчас поедем, - и он накинул ей на плечи пальто.
  
  
   В ту ночь их разбудил щенячий визг, словно кто-то тоненько плакал и безутешно звал их под окнами. Казалось, щенку причиняют нестерпимую боль, и он в голос кричит о помощи.
   - Если этот урод не перестанет мучить собаку, я снесу ему голову! - Лия резко вскочила с постели, одеваясь на ходу. Алекс последовал за ней.
   Они долго бродили в темноте двора, стараясь по звуку щенячьих рыданий отыскать окно, где истязали животное, пока не наткнулись на край канавы в метр глубиной. Очередная авария водопровода.
   - Почему они никогда не закрывают ямы? - резко спросила Лия, спрыгивая вниз.
   На дне в луже дрожал от холода маленький теплый комочек шерсти, Лия подхватила его на руки с намерением поставить на землю наверху, но щенок прижался к ней и не хотел убегать.
   - Давай возьмем его, такой славный малыш! - предложил Алекс.
   - Нет, - коротко ответила Лия.
   - Почему?
   - Я не могу брать на себя такую ответственность.
   - Но есть древний закон: если спасешь кому-то жизнь, то навсегда останешься за него в ответе. Он - теперь твой, - попробовал пошутить Алекс в надежде, что Лия все же заберет малыша домой.
   - Я не знаю, что со мной будет завтра, у меня нет времени на собаку! - Лия дала понять, что разговор окончен, но Алекс не сдавался.
   - У тебя никогда нет времени на что-то ценное, ты живешь ... впустую! - резко сказал он и взял щенка себе. Насквозь промокший малыш оставил на куртке отпечатки грязных лап и, словно извиняясь, лизнул его в нос.
   - Впустую, - повторила про себя Лия. - Зачеркнутая жизнь без прошлого и будущего.
   - Ты меня тоже вытащила тогда, - вспомнил вдруг Алекс. - И тоже бросишь, как этого щенка?
   - Ты сможешь сам о себе позаботиться, если со мной что-то случится, - спокойно ответила Лия.
   Она понимала, что Алекс прав. Ее переполняла нежность, и было неизлечимо тепло и больно от сознания того, что она только что спасла маленькую жизнь от участи замерзнуть в ледяной воде. Прекрасно дарить жизнь, а не отнимать ее. Им всем позволено жить так, как им хочется, спасать других, рожать детей. Они не понимают, что это великое счастье на свете. Вот только ей оно больше не доступно. Ее жизнь - вертикаль сквозь пустые времена. История перечеркнутого времени.
   - Что случится? - испугался Алекс, прижав к себе щенка так сильно, что он взвизгнул.
   - То, что случается с человеком в конце пути.
   Лия смотрела прямо на него, казалось, ее глаза стали совсем прозрачными. Алекс пытался найти в них разгадку, но озеро обмелело и превратилось в пустоту.
   - Не нужно о смерти, мне становится страшно, когда ты так говоришь. Ты относишься к смерти, как будто она приходит каждый день, а я не хочу умирать, - и голос Алекса задрожал, как замерзший щенок.
   - Чем бессмысленней жизнь, тем непереносимее мысли о смерти, - парировала Лия.
   - Ты так считаешь?
   - Не я... Ремарк.
   Вдруг что-то мокрое и холодное ткнулось в руку чуть ниже локтя. Лия оглянулась. Рядом с ней стояла шелудивая дворовая собака, помахивая хвостом. Она сильно исхудала, оттянутые кормлением щенков сосцы свисали почти до земли. Это был ее малыш, и она, скорее всего, наблюдала за ними все время.
   - Ну вот, проблема решена, - сказала Лия, решительно забирая щенка у Алекса.
   - Но она же бродячая, ей самой нечего есть, а тут еще и щенки. У нас ему в любом случае будет лучше, - предпринял последнюю попытку Алекс.
   Но Лия поставила щенка на землю, слегка подтолкнув вперед. Бродяжка с благодарностью оглянулась на них и побежала прочь, щенок, неуклюже семеня, последовал за ней.
   - Нельзя мать лишать ребенка, даже если ей нечего дать ему, - вздохнула Лия, глядя им вслед.
  
  
  
   ****
  
  
   - Да, пальчики-то совпадают, - задумчиво протянул следователь, глядя на компьютерную распечатку, и снова повторил вопрос Андрею. - Давайте по порядку. Где вы были в ночь с 7-е на 8-е марта?
   - Я говорил уже вам. Я всю ночь работал, хотел поскорее сдать проект, мы планировали поехать в отпуск сразу после праздника.
   Андрей почувствовал легкое раздражение. Вопросы сыпались один за другим, больно раня, как мелкие удары града.
   - Кто-нибудь может это подтвердить?
   - Если только охрана, больше там никого не было.
   - Кто был в ту ночь на дежурстве?
   - Я не знаю, у меня электронный ключ от дверей, я не общаюсь с охраной. Они могли видеть меня в мониторы, но я не уверен.
   - Значит, если охранник прилег поспать и не следил за камерой видеонаблюдения, алиби у вас нет?
   - Значит, нет.
   - Хорошо мы это выясним...
   "Неужели им заняться больше нечем? - недоумевал Андрей. - Ясно же, как день, я не убивал и даже не знаю, кто мог это сделать". Но следователю как раз ясности и не хватало. Андрей казался ему положительным героем истории, но опыт подсказывал ему, что именно простые решения и есть верные, а самые невероятные подозрения оправдываются. Он медленно прошелся вдоль комнаты, затем по-отечески положил Андрею руку на плечо.
   - Если вам есть в чем признаться, лучше сделать это сейчас.
   - В чем признаться? - подскочил на стуле Андрей.
   - В убийстве. Вы до сегодняшнего дня сотрудничали со следствием, можем оформить явку с повинной, - и в голосе следователя послышались нотки сочувствия.
   Внутри у Андрея все сжалось, и стало трудно дышать.
   - Но я не убивал! Я говорил уже вам, мы были лучшими друзьями!
   - Результаты экспертизы говорят обратное. Убийство совершено именно этим злополучным ножом, который вы ему подарили. У него особенное изогнутое лезвие, ошибиться невозможно. К тому же, под рукояткой обнаружены следы крови Глеба, - отмыть этот стык железа и дерева было сложно. На ноже самые четкие отпечатки пальцев - ваши. Значит, вы держали нож в руках последним, - как можно спокойнее заговорил следователь.
   - Конечно на нем мои отпечатки, нож - подарок, я брал его в руки при покупке!
   - И у вас был мотив...
   - Какой мотив?
   - Марина, - следователь так близко наклонился к Андрею, что тот невольно отпрянул. - Он не хотел отпускать ее к вам, ждал что она вернется... А ну как вернулась бы?
   Андрей уронил голову на руки, больше всего ему не хотелось посвящать следствие в свою личную жизнь, но иначе ему никто не верил. Он зря волновался, в милиции равнодушны к душевному стриптизу, для них это обыденность, работа, еще один из трехсот шестидесяти пяти дней в году. Интерес к подследственным обострен лишь у новичков, у специалистов он притупляется, и вместе с жалостью, состраданием, сочувствием, желанием помочь запирается в нижнем ящике письменного стола на ключ.
   - Она давно приняла это решение - уйти, - начал раздевать свою душу Андрей. - Не я ее увел, и не вернулась бы она к нему никогда. Глеб же ненормальный! Знаете что такое фрирайд? Они несутся с многокилометровой высоты вниз, практически по вертикали, без трассы, по свежему снегу, а под ним - голые скалы. У него в двадцать восемь лет - двадцать восемь переломов! Два года назад он сильно разбился, повредил позвоночник. Марина выхаживала его, ночей не спала у его больничной койки. Я помогал им, как мог, то деньгами, то лекарствами. И знаете, что он сделал, когда полностью восстановился?
   - Неужели - снова в горы? - пораженный его рассказом спросил следователь.
   - Он - в горы. Она - в больницу с нервным истощением. Она сама ушла ко мне, поняла, что тоже нуждается в простом человеческом тепле и заботе.
   Оба замолчали. Внезапно с шумом распахнулась дверь, и на пороге возник разгоряченный помощник. Не обращая внимания на Андрея, он пересек кабинет и положил лист бумаги перед следователем.
   - Вот показания охранника офиса. Он утверждает, что видел, как подозреваемый уходил вместе с Селезневым в районе семи часов вечера накануне убийства.
   - Так вы виделись с убитым? - пробегая глазами листок, жестко спросил следователь. Важная улика, но Андрей умолчал о ней.
   - Да, он заходил ко мне на работу, сказал, что хочет поговорить, мы пошли в ресторан поужинать. А потом я вернулся в офис.
   Андрей знал, что теперь все они против него, но продолжал настаивать на своей невиновности.
   - О чем поговорить? - переспросил следователь.
   - Я не помню точно, - смешался Андрей.
   Глеб ничего особенного не хотел ему сказать в тот вечер. Они ужинали вместе, это было попыткой восстановить отношения после ссоры, и Глеб обещал дать Марине развод, но не успел.
   - Скажите, а у вас когда-нибудь бывали провалы в памяти? - продолжил нападать на него следователь.
   - Нет! Я - вменяем и я не убивал! - резко ответил Андрей, понимая, что сегодня он, скорее всего, отсюда уже не выйдет.
   - Мне придется задержать вас до выяснения всех обстоятельств дела, - как можно спокойнее объяснил ему следователь и обратился к своему помощнику. - Начинай оформлять подозреваемого в СИЗО.
   - Да вы что! Неужели нельзя обойтись подпиской? Понятно же, я не убивал! Меня кто-то хочет подставить! Я что ненормальный оставлять орудие убийства со своими отпечатками в квартире Глеба? - сопротивлялся Андрей, но в кабинет уже вошли охранники следственного изолятора.
   - Нельзя сейчас оставлять Марину одну! - прокричал он уже из коридора.
  
  
   Марину нельзя было оставлять одну. Она напоминала Глебу маленького ребенка, который плакал и плакал до тех пор, пока он опять не начинал качать ее колыбель.
   - Чертова погода! Скорей бы в горы! - и он с силой потер виски, боль огненным обручем сжимала голову, не прекращаясь ни на секунду. Он мучился так уже несколько месяцев, дни и ночи напролет, глотая тонну таблеток обезболивающего и снотворного. Так, наверно, чувствовали себя пустынные воины, приговоренные к казни: влажной, растянутой верблюжьей кожей им плотно обвязывали чисто выбритый череп, под палящим солнцем кожа высыхала и начинала медленно сжиматься, сдавливая мозг, и воины сходили с ума, умирая в страшных мучениях.
   Глеба убивал город, превращая мысли в боль, не позволяя сосредоточиться. После всего, что случилось, он обещал Марине, что больше никогда не оставит ее одну, но тяга в горы была сильнее любых слов и обещаний. Там боль оставит его в покое, и он сможет дышать. Разорвав новую упаковку анальгина, он запил таблетку водой и начал собирать вещи в дорогу.
   Марина тихо вошла в комнату и замерла у стены, наблюдая за его суетой.
   - Опять уезжаешь? - наконец нарушила она молчание.
   - Перестань, пожалуйста! У меня голова раскалывается, - грубо оборвал ее Глеб.
   - Я ухожу от тебя к Андрею, - спокойно произнесла она.
   Глеб вздрогнул от неожиданности, оглянулся и только сейчас заметил в ее руках чемодан.
   - Ты знал, что я уйду, - продолжала она, отступив от него в коридор. - Пойми, я больше не могу жить со смертником. Мне страшно. Мне не нужны эти деньги! Мне вообще в жизни нужно всего несколько простых вещей: нормальная семья, дети, муж, который в трудную минуту будет рядом, на которого можно положиться. Но ты так ничего и не понял. Ты никогда не сможешь измениться!
   - Подожди! Давай поговорим! Ты же не всерьез? Ты вернешься? - Глеб догнал ее в прихожей, пытаясь вырвать чемодан из рук. Но она молча отстранила его и, накинув пальто, отперла входную дверь.
   - Знаешь, в чем самое большое счастье? - спросила она его уже на пороге. - Знать, каким будет твой завтрашний день!
   Задребезжали двери открывающегося лифта, он медлил. Нужно было схватить ее, вернуть, разобрать чемодан и отказаться от гор раз и навсегда. Но Глеб словно врос в пол, ощущая лишь невыносимую горечь в горле то ли от таблеток, то ли от страха потерять ее навсегда. Теперь и он узнал ее страх потери, теперь и ему предстояло жить в постоянном ее ожидании.
  
  
   - И все-таки в этом деле все нечисто, - продолжил размышлять следователь. - Нож с отпечатками Андрея оставлен в подставке. Но в квартире тщательно протерты все поверхности. Если он - убийца, вряд ли оставил бы нож. А вот стирать отпечатки пальцев в квартире совсем бессмысленно, Андрей бывал на квартире убитого, они же друзья. И почему не избавился от тела? Пролежи труп в земле хоть неделю, ткани бы изменились, и ни одна экспертиза уже бы не установила, чем именно ему перерезали горло.
   - От тела избавиться не успел или не смог. А все остальное легко объяснить, - живо вступил в разговор молодой ретивый помощник. - У подозреваемого был шок. Многие убийцы моют и причесывают жертву и даже укладывают в постель. Это шок! Попытка вернуть все назад, избавиться от чувства вины... Нож - вернуть на место, а свое пребывание в квартире убитого - стереть, а значит, стереть из памяти и убийство! Это психология!
   - Психология, - горько усмехнулся следователь его прыти. - Плохо ты учился. Все, о чем ты говоришь, верно для серийных убийц и психопатов. Андрей - абсолютно нормальный человек, такой же, как и мы с тобой. А убийство - прекрасно спланировано. Никто из соседей не слышал шума, не заметил ничего подозрительного. Значит, Глеб знал убийцу. Сам открыл ему дверь, или они пришли вместе. Под ногтями у жертвы опять же не обнаружено инородных частиц ДНК, значит, не сопротивлялся.
   - Правильно, - снова перебил помощник, - они же были друзьями, к тому же охранник подтвердил, что они ушли из офиса вместе.
   - Но мы не знаем, возвращался ли Андрей в офис, - возразил следователь. - Если он - убийца, то ходит по краю, подставляет сам себя. Возможно, именно этим он и пытается отвести от себя подозрения? Хотя это скорее похоже на безумие. С кем еще общался Глеб? Номера телефонов все проверили?
   - Ничего нет. Спортивный магазин, какой-то телефон медицинского центра, но у него все цифры, кроме последних, совпадают как раз со спортивным магазином, где Глеб покупал свои фрирайдерские штуки, скорее набран по ошибке. Ну и телефоны Марины и Андрея, конечно.
   - А фрирайдеры? Может, кто-то заходил к нему из их числа?
   - Вряд ли, мы проверяли все его записи, электронную почту, мобильный, все. В общем-то, райдеры не дружат, у меня брат тоже на сноуборде катается. У них постоянное соперничество между собой, чья гора круче.
   - У Глеба было только две стороны жизни: фрирайд и Марина. Больше мы ничего не нашли. Значит, убить его мог либо Андрей, либо соперник по титулам. Там деньги немалые выигрывают в чемпионатах, может, перешел кому-то дорогу, - задумчиво произнес следователь, поднимаясь из-за стола и встряхивая замявшийся пиджак. - Пожалуй, съезжу еще раз на квартиру убитого, осмотрюсь повнимательнее.
  
  
   Глеб был первым мужчиной в жизни Марины. Первый отпуск в горах, первые шаги по первому снегу. Робко и неуверенно, словно оставшийся без присмотра взрослых ребенок, она пробовала встать на лыжи, но, неловко оступившись и взмахнув руками, снова упала. Ей хотелось навсегда остаться в сугробе и плакать от обиды и стыда: лыжники и сноубордисты летели ей навстречу, чуть касаясь земли. Отовсюду слышался их восторженный радостный смех. Марина смотрела на них с той завистью, с которой смотрит заключенный на птиц, взмывающих в небесную синеву, в узкое окошко темницы.
   - Первый раз здесь? Совсем кататься не умеешь!
   Глеб возник перед ней огромный, как гора. Загорелый, со смеющимися раскосыми глазами, держа в руках переливающуюся всеми цветами радуги на солнце доску. Она смотрела на него снизу вверх, как на вождя индейского племени. Ему только перьев не хватало.
   - У меня первый отпуск, учусь потихоньку, - смущенно себе под нос пробормотала она.
   - Услуги инструктора не требуются? - спросил он, с интересом оглядывая ее с головы до ног.
   - У меня нет денег на инструктора, - окончательно смешавшись, тихо сказала она, опустив голову.
   - А я могу на добровольных началах! Пойдем, покажу, как нужно кататься, - и он одним движением вытащил ее из сугроба и поставил на ноги.
   Марина с опаской поглядывала в сторону подъемника, ей и у подножия гор было не по себе. Но сопротивляться натиску вождя заснеженных склонов - нелегко и нелепо. Вторая очередь, третья, четвертая... Они оба молчали. Глеб, вдохновенно глядя на горные вершины, даже не заметил, что Марина из-за боязни высоты крепко зажмурилась.
   Сойдя с подъемника, они долго карабкались по горной тропинке на самый верх. Облака уже были под ними.
   "Интересно, как это - ходить по облакам?" - подумала Марина.
   - Ты отсюда поедешь?
   Ей не стоило смотреть вниз, голова у нее и так кружилась. Снег на склоне - нетронутый, наверно, за целый день не нашлось безумцев, способных оседлать этот спуск.
   - Нет, ты отсюда будешь смотреть, - дерзко засмеялся Глеб и отошел к противоположной стороне плато.
   Марина положила свои лыжи на снег и нерешительно, след в след, пошла за ним. Она до последней минуты была уверена, что ничего не случится.
   Но Глеб, слегка подпрыгнув, оторвался от земли и исчез в фонтане снежных брызг. Марина, сделав над собой усилие, подошла к краю и заглянула вниз: пороги острых скал, стянутые обнаженными корнями сосен, словно канатами, редкие островки снега...
   - Глеб! - и ее голос эхом затерялся между склонами молчащих гор.
   Марина, подхватив тяжеленные лыжи, поскальзываясь и спотыкаясь, побежала в сторону подъемника. Четвертая очередь, третья, вторая, первая.
   Беспомощно озираясь, она сиротливо шагала по снегу, пытаясь разглядеть Глеба в каждом встречном сноубордисте. Никогда раньше ей не было так страшно.
   Вдруг кто-то сзади положил руку на плечо. Похоже, у индейского вождя выросли крылья.
   - Я не буду больше смотреть, как ты катаешься. Мне страшно! - резко вырываясь, сказала Марина.
   - Это первый урок, - засмеялся Глеб. - Никогда ничего не бойся! Кто не боится высоты, тот не падает!
  
  
   Следователь долго рассматривал счастливую пару на фотографии на фоне гор: Марина - с лыжами, Глеб - со сноубордом. Их первое знакомство. Свет фонарей за окном выхватывал из темноты комнаты меловую полоску, ставшую последним напоминанием об одном из них. С трудом верилось, что пустота внутри белого контура - это все, что осталось от человека, который когда-то так сильно любил жить, и чья жизнь была столь наполненной и яркой.
   "Наверно, ответ нужно искать все-таки в горах", - подумалось ему, и он включил компьютер Глеба. В электронной почте - чистота, как в больнице: сплошные рассылки с райдерских чемпионатов, ни одного личного письма. Может, чат какой-нибудь?
   "Ищу работу, связанную с риском для жизни. Номер ICQ", - прочел следователь, перейдя по ссылке в Интернет-журнале Глеба. Маленький неслышный взрыв, перевернувший его реальность. "Убийца из сети? Похоже, пора мне на пенсию", - горько подумал он.
   - У тебя Интернет дома есть? - набрал он номер своего помощника. - Знаешь, как проверить номер ICQ? Проверь, на кого зарегистрирован. Я плохо разбираюсь в современных средствах связи.
   - Fall down и больше ничего, - прозвучало из телефонной трубки через минуту.
   - Как ничего? - опешил следователь, он определенно рассчитывал на большее.
   - ICQ можно зарегистрировать на кого угодно, без указания данных, регистрирует владелец. Чтобы выяснить, кто это, нужно связываться, - терпеливо объяснил помощник.
   - Fall down, - задумчиво произнес он. - А как переводится?
   - Падение или вертикаль, не знаю точно, - отозвался помощник в трубке.
   Загрузив ICQ с рабочего стола, следователь увидел красный цветок Fall Down, "не в сети" - пояснил компьютер. И снова ожидание.
   Собираясь уходить, он вдруг вспомнил, что должен был проверить автоответчик Глеба. Но автоответчик ничем не помог, кроме того, что в памяти телефона повторялся с завидной регулярностью один и тот же номер.
   "Какой-то номер, но там все цифры, кроме последних, совпадают с телефоном спортивного магазина, наверно, по ошибке набран", - всплыло вдруг в сознании.
   Столько раз подряд ошибаться невозможно. Но и звонок пришлось отложить до утра: стрелки часов обогнали полночь. Переписав номер, он сунул листок в карман пиджака и тяжело поднялся на ноги. Усталость захватила в плен и душу, и тело, без какой-либо надежды на освобождение.
  
  
  
   ****
  
  
   - Ты плохо выглядишь. Не спишь совсем? - спросил Андрей, протягивая руку Марине. Глубокие тени под глазами выдавали количество ее бессонных ночей.
   - Я не могу, - тихо сказала она, осторожно отнимая руку, и Андрей вдруг заметил кошку недоверия, пробежавшую между ними.
   - Ты мне веришь? - с отчаянием спросил он, пытаясь вновь ощутить ее такое родное и близкое тепло.
   Но она окаменела, как статуя, не двигаясь и не поднимая на него глаз.
   - Эй! Ты что? Я же не убийца! Посмотри на меня! - как бы горячо он ни говорил сейчас с ней, камень статуи все равно бы остался холодным.
   - Я уже не знаю, во что мне верить, - тихо произнесла она в такт скрипнувшей двери - вошел надзиратель.
   - Свидание окончено! - подвел он итог, опуская занавес темноты между ними.
  
  
   - Подведем итоги, - потирая лоб, размышлял вслух следователь. - С компьютера убитого кто-то заказал или пытался заказать киллера. Это объясняет стертые отпечатки в квартире. Но тогда... должен быть еще один такой же нож. Если бы киллер держал нож в руках последним, даже в перчатках, то отпечатки Андрея были бы смазаны или вообще стерты. Адрес охотничьего магазина выяснили?
   - Да, - быстро ответил помощник, отрываясь от составления отчета.
   - Нужно проверить, кто покупал такие ножи, он довольно дорогой, покупателей должно быть немного. Сдается мне, chercher la femme
   - Что?
   - Ищите женщину. Кто указал нам на нож?
   - Марина! - ошеломленный догадкой воскликнул помощник.
   - У нее же были и ключи от квартиры убитого, которые она могла передать киллеру, - продолжил следователь. - Он вошел незаметно, открыв дверь ключом, поэтому соседи ничего не слышали, а Глеб не успел встать с кресла. А второй нож могла купить и сама по его документам, он доверял ей.
   - Но зачем ей убивать Глеба? И так жестоко? Женщина заказывает убийце перерезать горло бывшему возлюбленному! Кошмар какой-то!
   Помощник был слишком молод, чтобы разглядеть за сверкающим фасадом судьбы ее неприглядные подворотни, и уж тем более нежный и невесомый образ Марины никак не вязался в сознании с реками крови.
   - Да было зачем, - мрачно отозвался следователь. - Марина выросла в простой старомосковской семье. Отец - ученый, мать - заведующая библиотеки. Жили небогато. А тут своя квартира почти в центре Москвы, да и счет у Глеба был непустой. Призовой фонд последнего фрирайдерского чемпионата, куда ездил Глеб - сто тысяч долларов. А он вернулся призером! Близких родственников у него, как выяснилось, не было, а жене он развода не дал. Вообрази, одним махом избавиться от надоевших мужчин: одного убить, другого посадить за убийство. Свободная, богатая женщина! Андрей все равно бы ее не оставил в покое. А нужна ли ей вообще его забота? К тому же, переехала она к нему всего за месяц, а то и меньше, до убийства, что совпадает по времени со ссылкой на объявление в Интернет журнале Глеба.
   - Она же только что была здесь, недалеко, в следственном изоляторе, на свидании с Андреем! Почему мы ее не задержали? И что делать с Андреем - отпускать под подписку о невыезде? - снова спросил помощник, он выглядел растерянным и сбитым с толку.
   - Нет, все оставляем, как есть, - подбодрил его следователь улыбкой и обстоятельно объяснил ситуацию. - Во-первых, чтобы Марина, если она причастна к убийству, ничего не заподозрила, к тому же все улики против нее - косвенные, на их основании невозможно задержать человека, во-вторых, у нас по-прежнему нет доказательств алиби Андрея. Есть и вторая версия: Глеб сам заказал убийцу, Марина ушла, он хотел отомстить. Андрей узнал об этом и убил его. Киллер в сети не появлялся? - уточнил он.
   - Нет, пока статус "не в сети". Сообщение посылали, но без ответа.
   - Будем дежурить, - снова помрачнел следователь. - Если выйдет в сеть, сразу подкинем ему наживку. Да, и свяжись с отделом по расследованию заказных убийств, придется их подключить.
   - А не рано? Может, все - шутка? Заказать киллера - через Интернет? Как-то слабо верится.
   Помощник был слишком молод, чтобы знать, что простые решения - самые верные, а невероятные подозрения оправдываются.
   - Если в газетах такие объявления печатают, то Интернет вообще всемирный отстойник информации, причем - любой! Недавно по телику сюжет показывали: школьник собрал взрывное устройство и продал боевикам. Когда спросили, откуда он узнал, как собрать, тот ответил, мол, в Интернет полно инструкций на эту тему. Для киллера Интернет удобнее - полная анонимность. Поймаем убийцу - найдем ответ, кто заказчик.
   После нескольких дней ожидания цветок Fall down с красного переключился на зеленый. Оперативная группа в полном составе разместилась по кругу за спиной следователя.
   - Требуются ваши услуги, - быстро набрал он с клавиатуры.
   - Суть дела? - всплыло в электронном окошке.
   - Все объясню при встрече.
   Напряжение в кабинете нарастало. Набирая текст, следователь чувствовал дыхание каждого члена оперативной группы за спиной.
   "У меня свои правила: я не встречаюсь с заказчиком. Аванс, данные и фото жертвы оставите в номере отеля, я вам сообщу, где именно. Вторую часть принесете туда же, когда дело будет закрыто", - был ответ.
   "Какие гарантии?"
   "Никто не даст гарантии на убийство".
   "Какова цена?"
   "$ 15 000, но зависит от исполнения".
   - Увеличивай ставки, сорвется, - прозвучал за спиной громкий голос коллеги, и следователь чуть дрогнувшей рукой набрал цифры:
   "$ 50 000 - при условии личной встречи".
   "Мне нужно подумать", - и Fall down снова вышел из сети.
   В кабинете началось бурное обсуждение, каждый понимал, что времени у них почти не осталось, а малейшая ошибка спугнет убийцу.
   - У нас на него ничего нет. Проверка IP адреса, с которого подавалось объявление, ничего не дала. На Интернет-доске печатается до тысячи объявлений одновременно, да и подать объявление можно из Интернет-кафе. Нужно брать с поличным, - объяснили коллеги из отдела по расследованию заказных убийств. - Хотя в ситуации есть определенные плюсы: он не встречается с заказчиком, значит, не посредник, невысокая цена говорит о том, что не связывается с криминальными разборками, значит, не группировка. Судя по всему, имеем дело с фрилансером, работает он на бытовом, так сказать, уровне.
   - Фри - что? - переспросил следователь.
   - Свободный художник. Частник. Переводится, как свободное копье. Раньше так называли рыцарей-наемников. А сейчас - всех, кто работает на себя, - блеснул познаниями его помощник.
   - Вот прогресс куда зашел! Все услуги - в сети, даже убийцы, - вздохнул следователь.
   - А ты думал! - усмехнулся в ответ коллега из отдела расследования заказных убийств. - В России за последние годы сформировался твердый средний класс. Люди стали обеспеченные, есть, что терять. Вот и решают свои имущественные проблемы. А где все ответы на вопросы есть? В Интернет! Есть спрос - рано или поздно появится и предложение.
   - Номер отеля, - задумался следователь. - Удобно. Если возьмут, можно сказать, что снял этот номер, как мог снять любой другой, а деньги нашел. И ничего не докажешь. А если он откажется от личной встречи?
   - Тогда будем проверять всех клиентов ваших охотничьих магазинов, всех постояльцев отеля, в общем, работы будет много, - нахмурился коллега из заказного.
   - Магазин уже проверили, - встрял молодой помощник. - Существует две записи о покупке двух одинаковых ножей по лицензии Селезнева, правда, в разных магазинах.
   - Уговорила, значит, купить. Не учла только одного, что киллер генеральную уборку в квартире сделает, - машинально произнес следователь, но вдруг замер на месте, вспоминая. - Хотя... Если киллер открыл дверь ключом Марины, и Глеб его не видел, почему тогда - не в перчатках? Зачем такие сложности? Не понимаю!
   Вместо ответа на экране монитора компьютера всплыло новое сообщение ICQ:
   "Встретимся в "Отеле на час", Страстной бульвар, 5, номер - 67. В четверг, в 5 вечера. Ключи от номера не берите. Скажите, что вас уже ждут", - написал Fall Down.
   Это предвещало победу, все разом встали со своих мест.
   - Жадный, сволочь! - торжествуя, воскликнул следователь и быстро набрал "Договорились" в ответ.
   - Итого у нас три дня на подготовку. Успеем?
  
  
  
   ****
  
  
  
   Лия осторожно повернула ключ и, приоткрыв дверь в номер, замерла на пороге, жадно вслушиваясь в тишину. В предрассветный час лишь ветер гулял по одиноким и заброшенным коридорам отеля на час. Она медленно вошла внутрь. Было темно. Шаря рукой по стене, она нащупала такой уже знакомый выключатель. Яркий свет и звенящая тишина. Она заглянула под кровать, обнаружив в тайнике конверт с новым заказом. Жесткая бумага неподатливо разорвалась у края. Она встряхнула конверт, и на пол выпала фотокарточка - лицевой стороной вниз. Лия дрожащей рукой подняла и перевернула ее. Она всегда знала, что однажды ей придется заглянуть в глаза самой себе, но не знала, что это произойдет так скоро. Она смотрела на себя как бы со стороны: она не помнила, где и когда позировала этому фотографу.
   Вдруг резкая и горячая боль оглушила ее, и капли крови забарабанили по старому, исцарапанному паркетному полу. Она оглянулась на людей в черном, застывших позади нее. Они молча смотрели, как она, хватаясь за стены, с трудом поднялась на ноги и пошла в сторону окна, оставляя за собой кровавый след на всем, к чему прикасалась. Они также молча последовали за ней, держа на прицеле, готовые прикончить в любой момент.
   "Неужели я уже мертва? - подумала Лия. - Но почему мне так больно? Они всадили в меня всю обойму. Свинец в крови. Как больно!"
   Она с усилием дергала раму окна на себя, липкие от крови руки постоянно соскальзывали. Но она продолжала, пока окно со стоном не распахнулось в утренний туман.
   Она шагнула за край. Бежала за туманом, а он от нее, и она никак не могла догнать его и захлебнуться в белой мгле. И только голос Алекса звал ее в тумане: "Лия! Лия! Где ты? Где ты?"
   Алекс тряс ее за плечо уже несколько минут, она не просыпалась, продолжая кричать во сне и метаться по мокрой от слез подушке. Наконец она открыла глаза, словно воскресла из мертвых.
   - Хорошо, что ты есть! - сказала она, прижимаясь к нему и дрожа всем телом.
   - Ты мне раньше ничего подобного не говорила, - Алекс обнял ее и начал укачивать, как ребенка.
   - А зачем я тебе вообще нужен? - вдруг спросил он. - Ни денег, ни работы, ни квартиры, ни машины, фильмы умные не смотрю, книжек умных не читаю.
   - Женщине нельзя оставаться одной - кошмары снятся, - попыталась улыбнуться она сквозь слезы. - Никому нельзя быть одному.
   Они долго лежали, обнявшись, вслушиваясь в звуки ночи из открытых окон. Лия любила звуки открытых окон - звуки весны, нового рождения. Она всерьез задумалась о том, как хорошо будет проснуться вместе в маленьком домике в горах в самом сердце покоя и безмолвия. Там, где ее уже никто никогда не найдет и не будет искать.
   - Послушай, мне придется скоро уехать из Москвы. И я думаю, уже навсегда. Ты поедешь со мной? - спросила она Алекса.
   - Не знаю, - замялся он и пояснил. - У меня мама болеет.
   Сквозь темноту комнаты Алекс ощущал на себе ее пристальный взгляд.
   - То есть ты уже никогда не вернешься? - тихо переспросил он.
   - Нет, не вернусь. Но мы можем уехать отсюда вместе.
   - Поеду! - решился Алекс, и ему показалось, что он наконец догнал туман своих снов.
   - Тогда расскажу тебе одну очень банальную историю. Видишь ли, слова жесткость и жестокость - однокоренные, разница всего в одной букве "о", но это и есть - zero, обнуление души. Беда в том, что если тебе недостает жесткости, тебя будут бить. А если тебя слишком долго бьют, ты утрачиваешь чувство жалости. Это я и называю жестокостью, не намеренное зло, а когда становится абсолютно все равно, и ты уже никого не можешь жалеть по-настоящему. Что-то уходит из тебя, и ты ничего не чувствуешь. Отсутствие сострадания, пустота. Жестокость - как обезболивающее лекарство.
   В детстве тебе дарят кукол, потому что родителям важно сделать послушной куклой и тебя саму: ты должна хорошо себя вести, прилежно учиться, быть первой - всегда и во всем. И тебе никто не даст поблажки, только так они смогут перестать беспокоиться. Указатели счастья. Каждый из нас видел их в путеводителе своего детства. Не помню, намеренно или случайно, но я свернула не туда. Я ненавидела кукол, они мне напоминали мертвых, и я отрывала им головы. Меня наказывали снова и снова, но мне казалось, из духа противоречия наверно, что если я сделаю это, они оживут. Но они не ожили. А я повзрослела, и мне захотелось всего и сразу.
   Я училась тогда на последнем курсе архитектурного, снимали комнату в общежитии с подругой. Денег не хватало, что-то подкидывали родители, но, ты же знаешь, всегда хочется большего. Хочется модно одеваться, встречаться с мальчиками и танцевать - ночь напролет, а не сидеть над учебниками, не поднимая головы. В общем, мы познакомились с очень обеспеченными ребятами на шикарных мотоциклах. Когда мы пришли с подругой к ним домой... Дуры, конечно. Но кто может постелить себе солому везде? Я хотела уйти, но один из них сказал: либо я лягу с ним добровольно, либо мою подругу пустят по кругу у меня на глазах. И тогда я увидела, что в прихожей слишком много обуви разных размеров. Мы шли в гости к двоим, но квартира - большая, в остальных комнатах спали еще человек пять. Не знаю точно, сколько их было. Я только попросила, чтобы мою подругу отпустили, а я осталась.
   А потом толстый участковый, жуя помятый бутерброд, долго объяснял мне, что я не пострадавшая, а охотница за выгодным женихом.
   - Вы сами туда пошли? Следов насилия на вас нет, ни царапины? - удивлялся он, а потом добавил, что тот парень из очень приличной семьи, и он якобы бросил меня, а я пытаюсь ему отомстить.
   Я забеременела. Мне сделали аборт. Операция была тяжелой. Когда я очнулась, мне сказали, что у меня больше никогда не будет детей. Я вышла из больницы и смотрела на падающий осенний лист. Он вертикально опустился вниз, и я подумала: "А можно упасть вверх?" Но у бездны нет края, а вектор вертикали неумолимо стремится вниз. Меня выгнали из Института, потому что в больнице мне не дали справку о пропуске занятий. К родителям я не могла обратиться за помощью, они же так верили, что поставили на моей дороге все указатели счастья, но я все равно свернула не туда. Не было ни денег, ни работы. Кому нужен архитектор без диплома? А больше я ничего не умела. Казалось, круг замкнулся. И тут появился он, старый солдат, я задолжала ему за квартиру, и он предложил мне выход. Он вложил пистолет мне в руку и сказал, что смерть - такая же работа, как у всех остальных. Обыденность, проза жизни. Будние дни. Оказавшись за чертой, я поняла, что обратного пути в нормальный мир уже нет, рано или поздно все равно вычислят, остается только бежать. На побег всегда нужны деньги. Сначала мне было страшно, но вскоре страх сменился эйфорией безнаказанности и желанием отомстить, правда, я не знала кому и за что, лишь ненавидела всех вокруг без разбору. Все, понимаешь, абсолютно все становятся твоими врагами. Вернись я к ним, они разорвали бы меня на куски. Потом и ненависть прошла, ничего не осталось. Мне кажется, сейчас, я уже ничего не боюсь и ни о чем не жалею, потому что позади ничего нет, все стерто из памяти. Вертикаль сквозь пустые времена...
   - Зачем ты мне все это рассказываешь? Скажи мне правду! Кто ты? - очнулся как из тяжелого забытья Алекс.
   - Я предпочитаю не думать об этом, - одними губами произнесла Лия.
   - Ты хотя бы раскаиваешься? - снова спросил Алекс.
   - А они? Они все раскаялись, когда поступили так со мной, выбросили, как сломанную куклу? Раскаяния не существует. Никто не способен раскаяться, мы - слепы, не зрим в корень поступка, не видим корень зла. Если бы могли, все давно сошли бы с ума от осознания разрушений, что несем в этот мир, и боли, что причиняем друг другу. Я научилась закрывать глаза и стирать свое прошлое - защитная реакция организма от чувства вины. С каждым разом убивать становится все легче, но забыть об этом все труднее. Я - уже на краю, и чувствую, как сквозит холодом из-под земли. Это не раскаяние, это, скорее, досада и безысходность. Я не способна думать о том, что нельзя убивать, я думаю только о том, что возможно, отняла жизнь не у того, у кого нужно, у невиновного, не чинившего никому зла. Если бы у меня тогда были бы деньги, я бы тоже заказала того ублюдка, который изнасиловал меня! Иногда мне кажется, что я всего лишь оружие возмездия в их руках. В конце концов, у каждого из нас есть поступки, за которые мы заслуживаем смерти. И она, так или иначе, всех находит в конце пути. По-другому мы жили бы вечно...
  
  
  
   ****
  
  
  
   Алекс ждал Лию. Время уходило в бесконечность. Он бесцельно блуждал по дому, щелкал пультом от телевизора, переключая каналы. Ничего не помогало. Казалось, стрелки часов вообще разучились ходить. Он не знал, зачем остался. Не смог уйти и все тут. Он по-прежнему не верил ни единому ее слову, беспрерывно ему казалось, что вот сейчас распахнется дверь, и Лия прокричит с порога, что все было лишь шуткой, проверкой на прочность. И они начнут собирать вещи в дорогу.
   - В среднем нормальный ребенок к шестнадцати годам только по телевидению видит порядка восьмидесяти тысяч сцен насилия! - появился на экране известный политик. - Это данные социальных исследований! Вдумайтесь, восемьдесят тысяч! Причем, половина из них показана либо в комедийной форме, либо убийство совершает положительный герой, с которого стремятся брать пример! Да, я - за цензуру! Сейчас день, у телеэкранов сидят дети, но попереключайте каналы и сразу наткнетесь на такую сцену! Современный мегаполис порождает убийц. Мы с вами порождаем убийц, ибо насилие способно воспроизвести на свет только одно - насилие. В условиях вседозволенности, доступности информации на любую тему, пропаганды насилия убийцей может стать каждый...
   - Каждый, кто обречен, - вздохнул Алекс, гася телевизор.
   Он подошел к окну. Яркое весеннее солнце вселяло тревогу. Люди внизу шли бесконечным потоком навстречу друг другу, каждый - в свой будничный день.
   - Они убьют тебя, Лия! - сказал он себе, ощутив вдруг необъяснимую тоску по дому. Но не тому, что в горах, о котором они мечтали, а по своему собственному, где все пропитано запахом лекарств, и мама, уронив голову на руки, заснула за кухонным столом, не дождавшись их с отцом к ужину.
  
  
   Можно нарушать любые правила и законы, за исключением тех, которые сама придумала. Если нарушаешь свои правила, нужно быть готовой к тому, что абсолютно все вокруг выйдет из-под контроля. Лия разучилась стирать прошлое, каждую ночь оно поджидало ее у края постели, ввергая в бездну ночных кошмаров. Глеб стал ее фатальной ошибкой, каждый день после удаляя по камешку из фундамента ее с архитекторской точностью выстроенного здания смерти, пока оно наконец не рухнуло.
   Когда Лия присмотрела себе "Отель на час" (клоака без каких-либо удобств, даже без балконов, люди проводят в таких местах лишь несколько часов, а потом, удовлетворив жар плоти, стирают отель из памяти, и никто ни о чем не спрашивает друг друга), она выбрала номер, вдоль окна которого шла водосточная труба, - спасительный выход на черный день. Шагая по весенним улицам на встречу к заказчику, она предполагала, что там ее уже ждут ищейки в погонах, одновременно веря и в домик в горах, который ее также мог ждать в этом номере. Но нельзя постелить себе солому везде. Весеннее солнце жгло и жгло, пока лед в трубах не лопнул со страшным грохотом. Предусмотрительно отворив раму окна заранее, она не учла, что нужно протянуть руку и проверить водосточную трубу.
   Они все продумали, установили камеры наблюдения в соседнем номере и коридоре. Как только она взяла в руки оружие, и заказчик заговорил о месте и времени, в номер ворвались люди в черном. Конечно, оружие в ее руках было не заряжено, а люди из сна - оперативная группа. Ей предложили сдаться, преградив отступление к двери. Лия молниеносно вскочила на подоконник, и в номере началась стрельба. Она ловко ухватилась рукой за водосток, и... Не-е-ет!
   Вертикаль и свист ветра в ушах. Удар об асфальт и полная темнота.
   Уже внизу вой сирены скорой помощи на несколько минут вернул ей сознание. Ощущение невыносимой тяжести мешало пошевелиться. В руке она держала обломок водосточной трубы, которая так и не стала спасительным выходом.
   Фигура следователя, склонившегося над ней с фотографией Глеба, казалась совсем черной на фоне яркой небесной синевы.
   - Узнаешь его? Твоя работа? Кто заказчик? - кричал он и тряс фотографией у самого ее лица.
   Лия с трудом видела, перед глазами все расплывалось.
   - Он сам себя заказал, - прохрипела она, и все вокруг потемнело.
   Теперь ее время было стерто с карты памяти уже навсегда. И только голос Алекса по-прежнему звал ее в тумане: "Лия! Лия! Где ты? Где ты?"
   - Она мертва, - констатировал врач скорой помощи. - Шестой этаж, разбилась насмерть.
   Следователь с отвращением взглянул на тело, распластавшееся в луже крови на асфальте, и отошел в сторону, безучастно наблюдая за суетой вокруг. Только сейчас он вдруг заметил, что сжимает в кулаке в кармане пиджака какой-то листок бумаги. Он машинально вытащил его. Листок с номером, переписанным из памяти домашнего телефона Глеба. Также машинально он набрал семь цифр на мобильном.
   - Медицинский центр, отделение онкологии, здравствуйте, - прозвучало из телефонной трубки.
  
  
  
   ****
  
  
   Глеб открыл ей дверь и молча удалился в темноту комнаты. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Лия сняла в прихожей тесные сапоги на каблуках - амплуа "девочки по вызову" явно мешало ей сосредоточиться. Он указал ей на кресло напротив. Темноту рассеивал лишь тусклый свет уличных фонарей. Лия впервые почувствовала, что ей не по себе, но отступать было слишком поздно.
   - Вы - Глеб? - спросила она, чтоб хоть как-то начать разговор. - Ваш друг решил сделать вам подарок на одинокое восьмое марта, - и она наклонилась вперед, но Глеб остановил ее жестом.
   - Хочу видеть вас, но не ваши глаза. Не выходите из тени. Вот, значит, как выглядят профессиональные убийцы. Такая маленькая, симпатичная девочка, никто и не заподозрит, верно?
   Пальцы Лии судорожно сжали подлокотники кресла. Глеб презрительно улыбнулся.
   - Спокойно! Вы не ошиблись, жертва - я, - проговорил он низким грудным голосом, пристально ловя каждое ее движение. - Но и заказчик тоже - я. Специально не указал вам способ убийства, предпочитаю поделиться лично. Хотите выпить?
   И он подвинул буфетный столик с коньяком, бокалами и пепельницей поближе к онемевшей от ужаса Лие.
   - Вы убьете меня, но немногим позже. Хотя для меня это уже не имеет никакого значения. Я обречен. У меня опухоль в голове с перепелиное яйцо, - он разлил коньяк по бокалам, один протянул Лие и судорожно глотнул из другого. - Врачи говорят, что жить мне осталось в лучшем случае месяц.
   - И вы хотите, чтобы я помогла вам уйти на тот свет? - осторожно спросила Лия, поставив свой бокал обратно на буфетный столик.
   - Да! Потому что никто не должен знать, что я болен. Никто не должен знать, что это - самоубийство, - горячо заговорил он. - Более того, убить вы меня должны именно так, как я вам скажу.
   В его руках вдруг оказалась приоткрытая картонная коробка, он поставил ее на стол рядом с нетронутым бокалом Лии. В коробке был охотничий нож.
   - Вот этим ножом, ты вскроешь мне сонную артерию, - объяснил он. - Только постарайся сразу, без боли. Я уже достаточно мучился.
   - Зачем? Зачем так! Так жестоко... и мерзко! - отшатнулась от него Лия.
   Глеб засмеялся в ответ. В тишине комнаты его смех казался механическим, неживым звуком.
   - И это говорит убийца! - с наигранной патетикой воскликнул он. - Надо же! Скольких человек ты уже отправила на тот свет, не дрогнув? Двоих, троих или уже вышла в тираж?
   - Мы все - убийцы! Смешно! В мире, где миллионы существ выживают лишь потому, что пожирают друг друга, запрещать убийства! Убийцы карают убийц! - Лию словно рвало словами, боль потерянных дней фонтаном лилась наружу. - Ты идешь по траве - она умирает, ты ешь мясо, а ты был когда-нибудь на скотобойне? Каждым своим вздохом, каждым движением ты убиваешь, но привык не думать об этом. Человек - хищник по природе, ему свойственно убивать! Но убивать тоже нужно красиво!
   Она устало откинулась на спинку стула. Ей снова вспомнился старик у пруда и зарок никогда не говорить откровенно. Она и не мечтала поделиться с кем-то своим перечеркнутым временем. Но вот перед ней сидит человек, и у него тоже своя вертикаль. Оба они - ненормальные. И это сближало.
   - Я - фрирайдер, - нарушил молчание Глеб. - Я всю жизнь пытался обогнать смерть. Знаешь, что такое горы? Свободный полет? Жизнь на грани возможностей? В горах мне не было равных, но здесь, в городе, смерть догнала меня. Я не верю врачам, когда они говорят, что рак спровоцировали многочисленные падения и ушибы. Это город убил меня! И что теперь? Уйти с дороги, уступить? Умереть, как последний слабак в окружении врачей и видеть в ее глазах лишь жалость? Видеть, как она день за днем ждет моей смерти, чтобы остаться наконец с ним наедине? Спокойно умереть, зная, что моя любимая женщина будет счастлива с другим? А этот другой - мой друг детства! Где справедливость? Ты смиришься? Сядешь в тюрьму, если поймают?
   - Не поймают! - горячо возразила Лия. - Я не дамся им в руки живой! Когда забираешь чужие жизни, то и сам готов к смерти в любую минуту.
   - Я тоже не хочу мириться ни с чем, я предпочитаю сам выбрать свою смерть. В горах я никогда никому не уступал дороги, и здесь этого не будет. Я никогда не оставлю их наедине! Я никогда не позволю им быть вместе!
   Он почти кричал, и Лие показалось, что его голос эхом бродит в темноте комнаты.
   - Вы хотите подставить друга, хотите, чтобы он сел в тюрьму за убийство, - понимающе кивнула она. - Дело ваше, но... неужели нельзя найти менее жестокий способ, чтобы уйти из жизни?
   - Нет, нельзя! Невозможно! - Глеб, забыв, что решил избегать ее взгляда, наклонился к самому ее лицу. - Ты смогла бы жить рядом с человеком, перерезавшим горло другому человеку?
   - Нет. Лучше не знать об этом, - дрогнувшим голосом ответила Лия.
   - Вот то-то и оно! - Глеб торжествующе отхлебнул из своего бокала. - Даже убийца не может, значит, нормальный человек и подавно не простит никогда! Женское сердце может простить все, что угодно, но только не бессмысленную жестокость. Прострели ты мне голову, она бы дождалась его из тюрьмы и простила. Выстрел можно оправдать и понять, в нем нет жестокости, каждый может нажать на спусковой крючок в порыве страсти, это и убийством-то назвать трудно.
   Демоническая улыбка осветила его лицо.
   - А после ТАКОГО, они уже никогда не будут снова вместе, - прозвучало в онемевшей от ужаса тишине.
   - А если я откажусь? - напряженно спросила Лия.
   - У тебя нет выхода, отсюда только один из нас выйдет живым и свободным. Лучше, если это будешь ты, - в его голосе не было угрозы, только горькая констатация факта.
   - Кстати, оставшуюся часть денег найдешь, если все сделаешь правильно, - добавил он, взяв в руки нож. - Я приготовил тебе коробку, в ней чек из магазина и номер лицензии. Словом, все, что потребуется, если вдруг остановят. Скажешь, что просили передать подарок, проблем не будет.
   - Мне еще и нож нужно будет кому-то подкинуть? - с вызовом спросила Лия.
   - Нет, все уже сделано, - морщась от головной боли, Глеб круговыми движениями растирал виски, и тут Лия заметила потемневший от крови пластырь на его указательном пальце.
   - Нож должен исчезнуть из квартиры бесследно, - продолжал он. - Это все. Можешь допить свой коньяк и приступай!
   Лия залпом осушила бокал. Коньяк показался ей обжигающе горьким, как расплавленная ртуть. Взяв нож в руки, она медленно провела пальцем по острому лезвию, и на коже проступили капельки крови. Словно завороженная, она смотрела на свои руки, не смея поднять на Глеба глаза.
   - Ну?!!! - вскричал Глеб. - Ты же - профессионал!
   Она закурила сигарету, тут же затушив ее в пепельнице. Встала и прошлась по комнате.
   - Быстрее, - нетерпеливо произнес Глеб. - Уже светает. Запомни: или только я, или мы оба. Ты же хочешь жить?
   Глеб сидел лицом к окну, Лия отошла на два шага назад, ему за спину, до боли сжимая рукоятку ножа в руке. Переминаясь с ноги на ногу, она словно готовилась прыгнуть в ледяную воду...
   Его голова молниеносно наклонилась назад, послушно следуя резкому движению ее руки, и нож полоснул по горлу легко, словно расстегнул молнию на куртке. Кровь хлынула из раны, покрыв пол и ковер причудливыми узорами брызг, похожими на цветы.
   "Как легко подсыпать яд в кофе...Как страшно убивать руками!", - мелькнуло в сознании перед тем, как пелена тумана окутала комнату.
   Из забытья ее вывел яркий свет утра, лившийся из окон. Лия, почувствовала себя заводной куклой: в нее снова вставили ключик и повернули. Стараясь ни за что не браться окровавленными руками, она прошла в ванную. Тщательно умывшись, сменив одежду, она, уже в перчатках, до блеска протерла все гладкие поверхности в квартире, маниакально уничтожая свои следы, нож она зачем-то начистила полиролем. Не отдавая себе ни в чем отчета. На автомате, как заводная кукла. Вернувшись в комнату, она вспомнила о коробке, убирая в нее нож, наткнулась на что-то твердое, спрятанное под картонное дно. Глеб не обманул: в коробку он положил план стеллажа, где ее ждала оставшаяся часть денег за убийство.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Дело закрыто, вы можете быть свободны. Извините, что так долго вас продержали, но ваше алиби не подтвердилось, - как можно отстраненнее сообщил следователь Андрею, но тот каким-то своим внутренним слухом уловил в его голосе глубоко запрятанное, потаенное чувство вины.
   - Значит, вы нашли убийцу? - спокойно спросил он.
   - Да, нашли, - осторожно подбирая слова, начал следователь. - Это заказное... самоубийство. Глеб сам себя заказал. Он был болен... раком. Опухоль мозга.
   Андрей замолчал, низко склонив голову и глядя в пустоту перед собой.
   - Не говорите Марине! - тихо попросил он.
   - Хорошо, - кивнул следователь. - А теперь можете идти, вас уже ждут.
   Андрей устало улыбнулся в ответ и, не прощаясь, вышел из кабинета.
   Следователь посмотрел в окно. На противоположной стороне улицы, робко переминаясь с ноги на ногу, стояла Марина. Андрей распахнул дверь подъезда. Но она не решалась подойти к нему. Долгий разговор глаз через улицу. Следователь даже сквозь оконное стекло почувствовал нарастающее напряжение между ними. Андрей решительной походкой подошел к Марине и крепко прижал ее к себе. Теперь они снова вместе. Следователь задумался о том, сколько им пришлось пережить во имя любви. Порой судьба проверяет нас, заставляя платить несоизмеримо высокую цену за право быть рядом с любимым. И мы, закрывая глаза, платим вслепую.
   Ни слова не говоря коллегам, он взял ключи от машины и поехал на кладбище.
   Стоя над могилой Глеба, он вглядывался в его смеющиеся дерзкие глаза на портрете. Впервые в жизни он всерьез задумался об увольнении из органов и тихой старости на даче посреди полей. Он вдруг почувствовал себя измотанным и старым, как тряпичная кукла, брошенная в мусорное ведро. Совсем недавно он считал, что знает о людях все, может раскрыть любое запутанное дело, но Глеб... Он подорвал его уверенность в предсказуемости человеческих поступков. Он знал теперь, что у бездны нет края, и ничто не остановит сорвавшегося вниз.
   - Вертикаль, - сказал он могиле отчаянного парня. - Падает даже тот, кто не боится высоты. Хотя... смерть - это тоже выход. Выход из пустых времен. Порой только смерть может соединить две жизни, ибо уносит с собой боль и ненависть, освобождая место любви.
  
  
  
  
  
  
   ЛЕТО.
  
   НЕБЕСА ОТКРЫВАЮТСЯ
  

Одиночество можно выдержать,
пока рядом кто-то страдает, что никого нет...
Настоящее же одиночество - невыносимая камера.
Достаточно сказать, я оплакиваю тебя...
и ночь станет нежной.  
(Чезаре Павезе)

  
   Когда-то мы были детьми и яростно верили, что если идет дождь, то он идет повсюду на планете, но спустя много лет мы повзрослели и поняли, что дождь - это только то, что здесь и сейчас, и он не может длиться вечно.
   Маленькая девочка сидела на подоконнике, подтянув ноги к подбородку, и уныло смотрела в окно на дождь.
   - Мама, можно мне выйти во двор и поиграть? - грустно спросила она.
   - Нет, - ответила мама. - Ты больна, а на улице - дождь.
   - Ну почему на Земле так часто идут дожди! - всхлипнула маленькая девочка.
   Мама обняла ее и тихо спросила:
   - Хочешь, я расскажу тебе сказку о дожде?
   - Да, - ответила девочка.
   - Когда Небеса открываются, - начала рассказывать мама, - на Землю приходят Ангелы исполнить желания тех, кто в них действительно верит. Ангелы существа безгрешные, но даже они ошибаются. Всякий раз, когда человек совершает серьезный поступок, у него за плечом стоит Ангел. Он кладет ему руку на плечо, такая у него работа. И человек делает первый шаг, который изменит всю его жизнь. Но Ангелы так же, как и люди, бывают нетерпеливыми или очень рассеянными, и люди выбирают совсем не то, что им на самом деле нужно. И тогда они теряют веру. Они не знают о том, что все Ангелы когда-то были людьми. А все люди когда-то были Ангелами. Мы живем так близко и встречаемся так часто потому, что перестали верить в существование друг друга. Ангелы ищут всех, кого они сделали несчастными, но тщетно. Несчастные люди больше не верят в Ангелов. Поэтому Ангелы плачут, а на Земле так часто идут дожди. Дождь - это и есть слезы Ангела, малыш.
   - А когда светит солнце, - спросила девочка, - это значит, что Ангел исправил ошибку?
   - Да. Чудеса случаются лишь с теми, кто умеет ждать и не перестает верить, - ответила мама. - И у нас с тобой впереди будет очень много солнечных дней, нужно только набраться немного терпения, - и она нежно поцеловала мокрые от слез глаза дочери.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Летний дождь вымывал из парка остатки весны. Листва на деревьях приобрела цвет темного изумруда, а нежный аромат сирени сменился терпким запахом жимолости. Он устало брел по аллее, радуясь тому, что густая листва скрывает от глаз огни фейерверков, и танцующие пары мелькают лишь тенями где-то далеко за деревьями, не отвлекая и не мешая идти и молчать. И только музыка "Strangers in the night" Фрэнка Синатра неотступно следовала за ним по пятам, переполняя мысли смутными, тягучими и болезненными обрывками воспоминаний.
   "Неужели им никогда не надоест танцевать? Неужели им даже дождь не мешает?" - подумал он и свернул сквозь кусты к выходу из парка.
   - Эй, вы не могли бы помочь мне?
   На скамейке, спрятанной в тени разросшегося куста сирени, сидела совсем молоденькая девушка в легком светлом платье. Завидев редкого прохожего, она резко поднялась ему навстречу, словно боялась упустить свой последний шанс.
   - Чем? - рассеянно спросил он и, только подойдя ближе, заметил, что и волосы, и платье у нее насквозь мокрые от дождя.
   - Потанцевать, - робко замялась она. - Дело в том, что я не могу танцевать одна, я засну внезапно и упаду. Один раз я упала и рассекла бровь, было очень больно. Мне нужно, чтобы кто-то смог поддержать меня. Это же нетрудно, поможете?
   - Зачем танцевать, если хочется спать? - совсем сбитый с толку, снова спросил он.
   - В том-то и дело, что не хочется. Сон - маленькая смерть, болезнь, потеря света. А танец - это жизнь, - она взяла его за руку и повела обратно по аллее к танцплощадке.
   "Наверно, тоже работает по восемнадцать часов к ряду и засыпает на ходу от усталости", - пожал он плечами и послушно последовал за ней.
   - Strangers in the night, - пропела она, и хриплый голос Синатра затопил парк, они включили песню с начала.
   Танцевали многие: и старые, и молодые, остальные же, стоя в сторонке, не отрывали взгляда от волшебного круга плывущих навстречу друг другу пар, словно все, кроме танца, вокруг замерло или вообще перестало существовать. Струи дождя, казалось, не только не мешали танцевать, а наоборот, заставляли людей все теснее прижиматься друг к другу, от чего танец становился более чувственным и интимным. Ростом она была много ниже его, и рука непроизвольно наткнулась на ее острые, как у всех подростков, лопатки. Эти девичьи крылышки, проступающие сквозь мокрое платье, так взволновали его, что он застыл на мгновение не в силах сделать первый шаг.
   - Ну что же ты? - спросила она, и голос ее зазвучал слишком уж близко.
   Пьянящее ощущение, словно сжимаешь в руках маленькую певчую птичку, а она бьется, стремясь улететь. Пронзительный трепет от власти и вседозволенности. Пораженный ее ранимой и доверчивой незащищенностью, он только крепче сжал ее в объятиях, и они поплыли по кругу.
   - Знаешь, - снова заговорила она. - Я верю, что когда мы умираем, мы все уходим туда, где вечно звучит музыка, и люди танцуют в летнем парке под дождем.
   - Почему ты веришь именно в это? - спросил он, чтобы что-то спросить.
   - Потому что когда танцуешь, кажется, что летишь, и это очень красиво, - сказала она и смущенно представилась. - Меня зовут Настей.
   - А я... - начал он.
   - Я знаю, кто ты, - не дала договорить ему Настя. - Ты - мой Ангел-Хранитель. Я видела тебя во сне. Я верила, что однажды, когда в дождь небеса снова откроются, ты придешь ко мне.
   Он лишь кивнул в ответ. Их многие так называли: "Ангелы". Проработав несколько лет в службе спасения, он разучился удивляться чему-либо.
   "Мы были одиноки в ночи, пока не сказали друг другу наше первое "привет", - пел Синатра. Ангел сделал глубокий вдох и вдруг почувствовал, что с Настей они дышат в такт. "Танец - это жизнь", - мелькнули в сознании ее слова. Дышать в такт, одно дыхание, одна ночь, одна жизнь на двоих.
   Несмотря на смену эпох, танец - самый древний человеческий ритуал - практически не изменился, ибо ничто так не сближает, как дыхание в такт. Но что-то вдруг не заладилось, дыхание Насти стало сбиваться, и ее голова бессильно опустилась ему на грудь.
   "Поддержать", - вспомнил он и поднял ее на руки.
   Никто не обратил внимания на широкоплечего высокого мужчину, несшего на руках через танцплощадку маленькую девочку в белом платье, все вокруг были слишком заняты дыханием в такт. Он бережно положил ее на скамейку и легко прикоснулся пальцами к маленькой синей венке на тонком запястье. Слабый, но пульс все-таки был. Похоже, она и вправду заснула. Он не задавал себе вопросов - действовал по привычке. Работа. Уверенным движением он расстегнул молнию бокового кармана платья в надежде найти документы, но обнаружил листок картона, для крепости проклеенный скотчем (похоже, она повсюду носила его с собой).
   "Здравствуйте. Я не больна, просто сплю. Если вы найдете меня без сознания, отвезите, пожалуйста, домой", - было написано на листке под толстым слоем прозрачного скотча и указан адрес.
   Как ни странно, но таксисты бодрствуют ночью, кружа по Садовому кольцу в поисках Ангела с девочкой на руках.
   - Что с вашей дочерью? - спросил водитель.
   - Ничего, просто спит, - улыбнулся Ангел, располагаясь с Настей на заднем сидении.
   - Не сидится вам дома, хоть бы ребенка пожалели, - проворчал водитель в ответ и тронулся с места.
   Головка Насти покорно склонилась Ангелу на плечо. Воротничок рубашки смялся под ее тяжестью, и ее полураскрытые губы касались шеи. Ангел боялся пошевелиться, разбудить ее. Легкое, щекочущее дыхание - прикосновение лепестков фиалки (избитое словосочетание, которое всякому придет на ум, как воспоминание о нежности).
   Он смотрел через салон машины сквозь переднее стекло туда, где неумолимо светлеющее небо смыкалось с горизонтом дороги. Ночь уступала место новому дню, растворяясь в предрассветной дымке под колесами. Ангел привык спать один и сейчас думал о том, как давно он не чувствовал чужое дыхание на своей коже, как давно женская головка не склонялась ему на плечо. Их общий вдох на двоих. Задержать дыхание, продлить ночь на несколько мгновений наперекор светлеющему небу...
   Дверь открыла усталая женщина лет сорока пяти с заплаканными красными глазами.
   - Господи, наконец-то! Я уж не знала, что и думать, - тихо сказала она, впуская Ангела с Настей на руках в прихожую.
   Они вдвоем уложили ее на кровать. Настя так и не шевельнулась во сне, лишь растрепавшиеся волосы волнами рассыпались по подушке.
   - Спасибо вам, - поблагодарила Настина мама. - Она правда очень больна. Хотите чаю? Светает уже, вы, наверно, устали, - предложила она.
   - Не откажусь, - сдержанно ответил Ангел, и они проследовали на кухню.
   - У нее нарколепсия, - сказала она и болезненно сжалась. - Ничего общего с наркотиками. Это расстройство сна. Внезапное засыпание, иногда на очень долгое время. Никто не может предсказать, когда именно произойдет следующий приступ.
   - И вы не боитесь ее отпускать одну? - возмутился Ангел.
   - Ей уже двадцать лет. Ей так хочется жить! Не могу же я все время держать ее взаперти, - горько покачала головой мама, и Ангел внезапно ощутил всю безысходность ее положения. Жить в постоянном страхе, что дочь может не вернуться домой, такого и врагу не пожелаешь.
   - А эта болезнь как-то лечится? - осторожно спросил он.
   - Нет, до конца она неизлечима. Есть препараты, стимулирующие мозговую активность. Одни доктора прописывают одно, другие - другое. Сколько мы больниц сменили, сколько денег на лекарства истратили, - все впустую. Говорят, у нас нет хороших специалистов, а болезнь достаточно редкая, из десяти тысяч нарколепсией болеет лишь каждый седьмой.
   - Тяжело вам приходится, - посочувствовал Ангел, глядя на глубокие провалы щек на ее лице, в утренних сумерках она показалась ему еще более измотанной.
   - Я пойду, наверно. Не буду вас задерживать. Вам нужно поспать самой.
   - Да куда там, - махнула она рукой. - Когда Настя спит, нужно периодически проверять, дышит ли она. У нее необычная форма нарколепсии. Во сне она может перестать дышать и тогда умрет.
   Ангел молча положил ей руку на плечо.
   - Спасибо вам, - снова поблагодарила она, провожая его до двери.
   - А можно спросить вас, - вдруг вспомнил Ангел. - Перед тем, как заснуть, она сказала мне, что я - ее Ангел-Хранитель. Она могла знать меня раньше?
   - Что вы, конечно нет! - печально улыбнулась Настина мама. - Она верит в Ангелов, что они приходят к тем, кто их ждет. Говорит, видела во сне тоннель света, а из него ей навстречу вышел Ангел. Доктор объяснил мне это явление. Во время глубокого сна замедляется дыхание, кровь приносит в мозг все меньше кислорода. Начинается гипоксия. Зрительная кора мозга отключается быстрее, чем затылочная, и поле зрения при этом резко сужается. Остается узкая полоса, обеспечивающая центральное зрение - искомый тоннель. Галлюцинации при пробуждении, повторяющиеся сны - тоже от нехватки кислорода. В общем, все объяснимо, но, к несчастью, не лечится.
   Погруженный в свои мысли, он медленно спускался по лестнице, залитой серым утренним светом из маленьких окон под потолком, и только сейчас заметил, что был в рубашке и джинсах, а не в служебной форме. Значит, Настя действительно приняла его за Ангела своих снов.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Да, сейчас все безысходно, и ты понимаешь, что не в силах что-либо изменить в своей жизни, и смерть - лучший и достойный выход. Если ты готов сделать последний шаг, никто не сможет тебе помешать. Ты сам выбираешь: жизнь или смерть. Я не собираюсь вмешиваться в твою судьбу. Но ты можешь отложить это решение и прожить еще один день и одну ночь. А если умрешь, то уже не вернешься. Возможно, через день ты захочешь изменить все, но будет уже поздно. Ты можешь что-либо менять, только оставшись в живых. В жизни все меняется и все проходит. Любая боль, даже самая сильная, даже твоя, - вещал коллега проникновенным голосом в трубку.
   - Нужна помощь? - зевнув, поинтересовался Ангел.
   - Пустой, - одними губами ответил тот, продолжая гонять футбольный мяч по полю на экране монитора. - Звонит, чтобы поговорить.
   Весенне-летнее обострение. Ангел почувствовал себя смертельно уставшим, он не спал уже двое суток. По весне, с первыми лучами солнца их становится больше, а к середине лета работа уже кипит. Дождем они сыплются с крыш, режут вены, вешаются, глотают таблетки. Наверно, их толкает в пропасть именно контраст между расцветающей навстречу солнцу природой и могильной тишиной и беспросветностью внутри них самих. Ему вспомнились глаза парнишки, который прыгнул с моста. Они вовремя натянули страховку.
   "Я не пойду в камеру! - кричал он. - Лучше смерть!" Он отчаянно бился в страховочной сети, как пойманная рыба, хватая ртом воздух. А они отвезли его в психиатрическую больницу. Та же тюрьма, только спать он будет на мягких подушках, а не на нарах, и выйдет оттуда, накачанный транквилизаторами, с блуждающей равнодушной ко всему, даже к смерти, улыбкой. Все начинается с глупости: напились с друзьями и разбили витрину магазина. Им всем дали условно, а его - в колонию. Как ему удалось сбежать из-под стражи, Ангел не спрашивал. Только знал про себя, что жизнь вообще вечная камера, пожизненное заключение, ибо добровольное. Мы сами запираем себя в камере, поэтому покинуть ее не в силах. И весь этот бред о том, что мы - хозяева своей судьбы, всего лишь реклама. Они только говорят, что ты сам выбираешь, но на деле за тебя уже все решено. Кем? Он не знал. Став Ангелом, он искренне желал сделать этот мир лучше или хотя бы искупить собственную вину. Но чем больше смертей ты видел, тем меньшее значение ты им придаешь. Стирается грань. Ты лишь безучастно наблюдаешь, как на крышах домов засыпают и просыпаются облака, и твоя жизнь течет вслед за ними в пустоту, в бесконечность бессмысленных и похожих друг на друга дней и ночей. Ничего не изменится. Ничего не пройдет. Забудется, но не простится.
   - Гооол! - прокричал напарник в наступившей тишине.
   Человек, недавно звонивший, наверно, решил последовать его совету и отложить свое черное дело на завтра. Но Ангел знал, что дневное затишье мимолетно, а ночью телефон вновь разорвет от криков их душ, и боль ливнем хлынет из трубки.
   Ежегодно по официальной статистике в России шестьдесят тысяч человек сводят счеты с жизнью, но они-то знают, что на самом деле цифра гораздо больше, раза в четыре как минимум. Знают, потому что они - Ангелы. Специальное подразделение службы спасения. Спасения тех, кто не хочет жить. Лучшие психологи со стажем и опытом военной службы в горячих точках, они знают о жизни и смерти все, они действуют по инструкции, они натренированы искать выход из безвыходных ситуаций. Но знать, что делать, и понимать значимость своих действий - разные вещи. Понимание идет не из головы, а из глубины сердца. У Ангелов же сердце не бьется, они должны быть спокойны, выдержаны и последовательны. Любые эмоции им противопоказаны, так как именно эмоции на работе приводят к фатальным ошибкам. Но самое страшное в этой работе то, что ты перестаешь улыбаться, забываешь, что такое смех. Гуляя в дни между сменами по парку, он действительно чувствовал себя Ангелом. Люди вокруг смеялись, а он шел сквозь толпу, не понимая причины их смеха. Он видел всех, его - напротив, казалось, не видел никто. И он брел вперед и вперед мимо смеха и радости, меряя шаги равнодушием, забытьем короткого сна на кушетке в высокой башне над городом, с крыши которой люди тоже пытались прыгнуть вниз и разбиться насмерть.
   Правда, однажды он все же смеялся, беззаботно, совсем как те люди в парке. Ранней весной из центра им переадресовали звонок. В окне восьмого этажа девятиэтажки сидел человек, свесив ноги и печально глядя вниз.
   "Он час уже сидит, точно прыгнет", - объяснил по телефону сосед из дома напротив. На место тут же выехала бригада. Ангел, закрепив страховочный трос на крыше, начал осторожно и как можно тише спускаться вниз по стене, дабы не спугнуть его. Мгновение, и он ввалился бы вместе с несостоявшимся самоубийцей через открытое окно к нему в квартиру и держал его до тех пор, пока напарники не выломали бы дверь. Внезапно мужик на подоконнике под ним чуть наклонился назад, словно готовясь к прыжку. Ангел замер, ослабляя трос. Счет времени пошел на секунды. Но в руках у самоубийцы вдруг возникла гитара.
   "С добрым утром, любимая!" - хрипло запел он, и голос гулким эхом отозвался в колодце двора. Ангел оглянулся на окна дома напротив, где медленно и тяжело поднялись розовые шторы, а за ними возник женский силуэт. Он и не собирался прыгать, а ждал любимую, пока та проснется, чтобы спеть ей серенаду. Если бы все они пели вместо того, чтобы умирать! Но они не хотят жить, они хотят уйти навсегда, а он им мешает. Ангел знал о жизни и смерти все: смерть не привлекала его точно так же, как не радовала и жизнь. Но жить было необходимо, даже в пустых временах, хотя бы затем, чтобы стоять у них на пути, удерживая на краю вечности.
   Пробило шесть часов, и срывающийся женский голос по телефону сообщил, что не может войти в квартиру. "Она заперлась изнутри, - плакала женщина. - Я знаю, что случится, она уже пробовала..."
   Вскрыв входную дверь, в темноте прихожей они наткнулись на инвалидную коляску. Бледная детская рука легко касалась колеса почти у самого пола. Ангел заметил, что в кресле - полчеловека, так высоко у нее были ампутированы ноги. Даже будучи без сознания, в руке она сжимала листок бумаги. Предсмертная записка, которую следует уничтожить. Они приехали вовремя, и таблетки не успели отравить ей кровь.
   Теперь, после неоднократного промывания желудка, девочка молча смотрела невидящим взглядом в стену. И все они ждали скорую. В суете Ангел спрятал записку в карман.
   "Простите меня, но жизнь без будущего невыносима. Я - неполноценный человек, остаток человека. Если вы будете каждый день видеть меня такой, ваша жизнь будет отравлена. Я вынуждена сделать то, что не довела до конца злосчастная катастрофа. Будьте счастливы и помните меня красивой и веселой. Простите мой поступок: иного выхода нет ни у меня, ни у вас", - прочтет он позднее, но пока что внимательно вслушивается в слова коллеги, чтобы подстраховать, если что-то пойдет не так, и у девочки начнется истерика.
   - Она так одинока, - плачет мать. - До аварии она училась в балетной школе. Все друзья оттуда. И больше они к ней не приходят. Все, что их связывало вместе - это танец. А я не могу постоянно быть рядом, нужны деньги, я работаю... Она так одинока!
   - Одиночество всего лишь значит быть другим, не таким, как все, - доверительно произносит напарник. - Но других много. Ты сможешь найти себе друзей среди них.
   "Да, среди калек, несправедливо обделенных жизнью", - думает Ангел и все же решает вмешаться.
   - Это твои рисунки? - спрашивает он, оглядываясь на стены.
   Девочка молча отводит взгляд.
   - У твоих друзей есть ноги, и они могут танцевать. Но кто из них может рисовать? Никто? Значит, это будешь ты. Попробуй научиться, стать настоящим художником. Ты знаешь историю Фриды Кало? Мир не простил бы ей, лиши она его своих картин. Жизнь - это не только танцы, но и картины, и стихи, и многое другое, что ты и только ты одна можешь ему подарить.
   Девочка вдруг поднимает глаза и долго смотрит на рисунок бабочки над головой. Только бы она не улетела, не покинула ее снова! Ангел никогда не пользовался инструкциями и говорил людям лишь то, во что верил сам. Но вдруг ему показалось, что это как раз тот безнадежный случай, где они бессильны. Есть парасуицид, то есть попытка покончить с собой от внезапного отчаяния, в состоянии аффекта, попытка показать всем свои раны, привлечь внимание к своим страданиям. Ложный суицид. Таких можно спасти, и они, как могут, спасают. Но есть и другие. Они не кричат о смерти, не жалуются, не звонят по телефону. От них не спрячешь ни таблетки, ни ножи, ни веревки. Они с завидным упорством повторяют попытки уйти из жизни, пробуя все новые и новые методы, все продумывают, и в конце концов им удается покинуть этот мир навсегда. Вешаются даже в психиатрической больнице под неустанным наблюдением врачей.
   Он прошел сквозь темноту комнаты к окну и раздернул тяжелые шторы. Там, внизу, город праздновал наступление вечера. После работы люди спешили в бары, на танцплощадки, прогуляться по паркам и сверкающим неоновыми огнями улицам. Вечный праздник жизни, которая не замирает в мегаполисе ни на секунду. Когда-то и у Ангела была своя жизнь и свой праздник. Маленькая семейная консультация, где он выслушивал каждый день скучающих домохозяек, жалующихся на невнимательных и неласковых мужей. Дорогой автомобиль и квартира на тихой окраине Москвы в престижном районе. Молодая, красивая и влюбленная в него жена. И вечерами они гуляли в парке, умиротворенно наблюдая, как по аллеям крадется вечер, окутывая голубоватой дымкой кроны деревьев.
   В жизни действительно что-то проходит, но только не боль, а как раз наоборот, это счастье может оборваться в любую секунду. И тебе останется только одно: смотреть сквозь пустые времена, как облака засыпают и просыпаются на крышах города. В доме твоем навсегда поселится тишина, и все в нем покроет такой слой пыли, что невозможно будет дышать.
   - Мужчина, купите щенка! - обратилась к нему невысокая женщина у входа в метро, когда он возвращался домой после смены.
   Ангел рассеянно оглянулся. Из цветастого платка выглядывала острая мордочка таксы.
   - Ну, посмотрите же, какие мы хорошенькие! - не отставала женщина.
   Ангел машинально погладил щенка, женщина приблизилась к нему вплотную, и юркий таксенок переполз из платка ему под куртку.
   - Норная порода, на лис охотится, - пояснила она.
   - Я не охотник, - возразил Ангел.
   - Да он домашний совсем, очень дружелюбный, спать с вами будет вместе.
   - Спать? - переспросил Ангел.
   Таксенок выглянул из-под куртки, лизнул его в небритую щеку и замер, уткнувшись холодным носом в шею, прижавшись к нему и часто дыша. Ангелу вдруг вспомнилось дыхание Насти, легкое прикосновение лепестков фиалки...
   - Кажется, я придумал, чьи сны ты будешь стеречь, - и он ласково потрепал щенка по загривку.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Только собаки нам и не хватает! - встретила его в дверях Настина мама.
   - Я подумал, что Насте нужен друг, - улыбнулся Ангел. - Это такса, самая веселая и дружелюбная собака на свете, будет охранять сон вашей дочери и будить ее, если потребуется, чтобы и вы тоже могли отдыхать хоть иногда.
   Мама взяла щенка на руки, и он прильнул к ней всем своим маленьким тельцем, словно пытаясь согреться.
   - Ты чего дрожишь? Тепло же на улице, лето. Пойдем, молочка тебе налью, - и она понесла таксенка на кухню. - Настя в магазин побежала, проходите, подождите ее, - крикнула она Ангелу уже с кухни.
   - Как она? - спросил Ангел.
   - Последние несколько дней все хорошо, приступов больше не было, спит понемногу то днем, то ночью. Но это нормальный сон, не внезапные падения и не глубокий, чтоб задыхаться.
   Ангел присел на краешек стула за кухонным столом, глядя, как таксенок жадно лакает молоко, чавкая и разбрызгивая его по полу. Мама тоже с улыбкой наблюдала за щенком.
   - Друг ей действительно нужен, - задумчиво произнесла она. - Настя очень открытая девочка, но ей трудно общаться с людьми. Кто узнает о ее болезни, начинает ее избегать - побаивается. А одиночество никого не сделало счастливым.
   - Сколько вам лет? - вдруг спросила она прямо, без всякого перехода.
   - Через десять дней стукнет сорок, - честно признался Ангел.
   - А мне сорок два, мы с вами почти ровесники, - и она горько покачала головой, словно уже зная его ответ.
   - Я не причиню зла вашей дочери, в жизни я и так уже натворил достаточно.
   - Я знаю, - вздохнула она. - Каждый в чем-то виновен, по крайней мере, перед собой.
   Они замолчали. Ангел смотрел в окно, мама поднялась из-за стола, чтобы налить ему кофе.
   - А чем вы занимаетесь? - спросила она, ставя чашку на стол перед Ангелом.
   - Я работаю... в службе спасения, - замялся Ангел, не зная, как уточнить про подразделение. Никакая сила не заставила бы его произнести слово "суицид" здесь, в этом доме, где так верят в жизнь и ждут перемен.
   - Ангел-Хранитель значит? - хитро прищурив глаза, улыбнулась она в ответ.
   Он молча кивнул.
   Резкий и нетерпеливый звонок в дверь заставил его вздрогнуть всем телом, от волнения вспотели ладони. Он незаметно вытер руки о джинсы и опустил глаза, словно боялся выдать себя.
  
  
   Во всем этом сквозило бы что-то непристойное, но к Насте Ангела влекла не молодость, а жажда жизни, пульсирующая в каждом ее слове, каждом движении. Наверно, в нем самом спал озорной мальчишка, отвергающий предсказуемость серых будничных дней и зовущий вперед, в неизвестность. Его совсем не трогали слегка ироничные взгляды прохожих в их сторону, он слишком устал от витающего в воздухе предчувствия смерти и с наслаждением ловил солнечные лучики радости бытия в ее глазах. Черно-белый мир вокруг по мановению ее руки стал вдруг цветным. Настю восхищало все: взмокшие голуби, по очереди нырявшие в пруд за куском хлеба, соревнующиеся с утками; парочки, целующиеся в тени деревьев; маленький таксенок, похожий больше на рыжую лопоухую ящерицу, чем на собаку, неуверенно путающуюся в лапах рядом с ними на поводке. Если бы ее восторг можно было снять на кинопленку и показывать всем, кто стоит на краю крыши, то он, вероятно, остался бы без работы.
   - Мне хочется взять тебя за руку и идти по бесконечному осеннему парку...
   Ее слова пролились в сердце Ангела, как короткий летний дождь на высохшую почву, и трещины в ней стали затягиваться. Сладкая боль. Легкий солнечный ветер.
   - Но жизнь на Земле существует потому, что не все мечты сбываются, - вздохнула Настя, заглядывая Ангелу в глаза снизу-вверх. - Я могу не дожить до осени. Всякий раз, когда я засыпаю, то не знаю, проснусь ли снова. Я мечтаю лететь над мостами и парками Москвы и смотреть, как лето превращается в осень, - самое красивое время года, которое длится всего несколько дней.
   - А после осени? - спросил Ангел, замедляя шаг.
   - После осени я буду мечтать о первом снеге. Это моя защита, то, что отводит беду. Когда можешь потерять все, нужно постоянно думать о будущем, чтобы оно помнило о тебе, чтобы суметь дождаться его. Человек живет ожиданиями, отними у него возможность ждать, и больше ничего не останется. А еще я составляю палитру неба.
   - Как это?
   Она удивляла его все больше.
   - Я работала в одном кафе официанткой, потом меня уволили. Я заснула на ходу, уронила поднос и разбила стаканы. Но потратила я время не зря, однажды за столиком кто-то оставил вот это, - и она достала из сумочки дизайнерский веер с набором цветов по пантону. - И я подумала, а какого цвета все-таки небо, вышла на улицу, села на скамейку и стала подбирать. Тогда я поняла, что небо меняет цвет, а цвета никогда не повторяются. Можно прожить тысячу лет, и каждый день небо над головой будет уже другим. Можно жить только ради того, чтобы изучать небесную палитру. Чем больше цветов неба сосчитаешь, тем дольше проживешь. Соревнуюсь сама с собой. Слишком страшно засыпать, словно проваливаешься в темноту.
   - Какой чистый голубой цвет! - поднял голову Ангел. - Где там голубые тона? Вот, 60,23,0,0.
   - А мне кажется, чуть темнее. И там, видишь, над деревьями, розоватые облака. Надо их тоже добавить в палитру. Я же говорю, цвета никогда не повторяются.
   Ангел смотрел на небо, словно впервые. А вы сами, когда последний раз видели небо? Не помните? Чаще люди, погруженные в свои мысли, смотрят не вверх, а вниз - себе под ноги. Ангелу вдруг вспомнилась древняя восточная мудрость о том, что женщина - половина неба.
   "Наверно, влюбленные чаще поднимают глаза к небесам, чтобы мысленно встретиться взглядом. Может быть, она тоже влюблена в кого-то", - грустно подумал он. Но Настя была влюблена в жизнь, и сейчас жизнь напомнила ей о том, как прекрасно испытать чувство голода после прогулки.
   - Есть хочется, пойдем съедим что-нибудь, - предложила она.
   Ангел лишь улыбнулся ее непосредственности и повел в небольшой тихий ресторанчик с крытой верандой.
   - А малыша туда пустят? - спросила она, указывая на таксенка.
   - Мы сядем на улице и привяжем его рядом с нашим столиком, чтобы не сбежал.
   Пока Настя воевала со щенком, тот залез к ней на колени, слизывая мясную подливку с края тарелки, Ангел по привычке вытрясал содержимое солонки.
   - Еще солишь? И так все соленое до невозможности, - удивилась Настя.
   - Разве? - замер он с солонкой в руках.
   Она потянулась вилкой к его тарелке, попробовала, и глаза ее расширились.
   - Ты не чувствуешь? Мясо же пересолено! Как можно это есть?
   - Не знаю, - смешался Ангел.
   - Подожди, ты правда не чувствуешь вкус? - не отставала она.
   Он не чувствовал. Любая пища казалась одинаково резиновой. По привычке он выбирал мясные блюда, потому что когда-то слыл мясоедом и умело готовил мясо. Но это было давно. Сначала он не понимал, что случилось, ел как бы по памяти. А потом... Таким, наверно, и должен быть вкус пищи, когда живешь в пустых временах.
   В гробу она выглядела, как невеста. Обручальное кольцо надевают на безымянный палец, чтобы дать ему имя. В предсмертной записке он прочел о том, что порой мысли простить труднее, чем поступки. Наверно, то, о чем думаешь постоянно, - есть предумышленное преступление, пусть и не совершенное, а поступки - спонтанное. Их легче простить. Но тогда он не знал этого, и палец между мизинцем и средним навсегда остался без имени, а сам он, как маньяк, стал читать все предсмертные записки, когда-либо попадавшиеся ему в руки, пытаясь найти ответы на несуществующие вопросы.
   - Прости, я знаю, что Ангелы не чувствуют вкус пищи, я видела это в кино .
   Серьезность ее заявления вывела Ангела из себя.
   - Я - не Ангел, Настя, - резко отчитал он ее. - Мне надоела твоя игра. Ты уже взрослая, чтобы верить в сказки об Ангелах. Я - живой человек! И у меня есть имя!
   Он сорвался. Она опустила глаза. Казалось, вот-вот расплачется.
   - Хорошо, если тебе так хочется, можешь звать меня Ангелом, - попытался смягчить он удар. - Пойдем, провожу тебя домой, - и он бережно обнял ее за плечи.
   - У меня всегда есть деньги на телефоне - на последний звонок на небеса. Когда-нибудь я все равно позвоню тебе, - сказала Настя ему в тот день на прощание.
   - Когда? - спросил он с надеждой в голосе.
   - Когда мне надоест все это: рассветы, дождь в парке, запах воды в прудах. Когда я закрою глаза, чтобы никогда больше не открывать. Когда черно-белые сны прекратятся. Там, куда мы все уходим, звучит музыка, и люди танцуют в летнем парке под дождем. Я знаю, ты будешь рядом, будешь поддерживать меня, чтобы я не заснула. Не могу же я проспать путь в вечность! В конце концов, ты - мой Ангел-хранитель!
   - Я - не Ангел, Настя, - попытался объяснить он еще раз, но уже спокойно. - Человека может спасти только живой человек. Тот, кто будет рядом. Ангелы нас не слышат. Ты же не слышишь голоса всех людей в метро, только общий гул. Если Ангелы существуют, они могут читать мысли всех нас. Представь себе, что с ними будет, если они станут прислушиваться к каждой молитве с Земли? Миллиарды молитв! Так можно сойти с ума. Они не слушают нас, поверь...
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ангел ушел, и вернулся дождь, холодный, молчаливый и очень печальный. Никто никогда не поверит в то, что деревья умеют слышать и делают это только под дождем при свете фонарей. Никто не ходит разговаривать со своим деревом в парк. Но зато все знают, как называется каждое дерево в ее парке. Только Настя не знает, с кем разговаривает.
   А как же иначе? Деревья нужны для того, чтобы знать их названия, а не смотреть, как на ветках сверкают слезы несуществующих Ангелов, которые сбились с пути. Только представьте себе эту картинку: каждый выбирает себе дерево в парке и ходит жаловаться только ему. Кащенко на выезде! Забавно, сколько психологов, магов, психиатров и как там их еще ... тогда остались бы без работы. Деревья, в отличие от них, не выслушают, а услышат, и не дают глупых советов, а многозначительно молчат. И в тишине она вдруг поймет, что снова оказалась права, доверившись им.
   А потом дождь уйдет на свидание с кем-то другим. И с неба улыбнется первая, мокрая от его объятий, звезда. Она подмигнет и скажет: "Не останавливайся!" И снова Настя бредет вперед по парку в полном одиночестве. Хотя даже одиночество здесь, на Земле, не бывает полным. Всегда кто-нибудь его нарушит. Здесь нет ничего настоящего, все лишь наполовину. И как бы она ни старалась вобрать в себя весь мир перед наступлением темноты, в черно-белых снах он снова разбивался на тысячи мелких осколков, как старое зеркало. Одни звезды гаснут, другие загораются на их месте. Первые умирают, чтобы дать жизнь вторым. Цепь не прерывается никогда. Одни звезды никогда не отклоняются от своей траектории, а другие - падают.
   Она снова упала. А Плюш чуть не утонул в ванне. Мама вытащила его мокрого и дрожащего, когда вернулась домой с работы. Вода переливалась через край мощным потоком, а такс бесстрашно барахтался и визжал что есть мочи, моля о спасении. Уложив Настю в постель, она вытерла таксенка вафельным полотенцем, и он, недовольно ворча, свил себе гнездо на теплом Настином животе.
   "Как ты его назовешь?" - спросил тогда Ангел.
   "Он мягкий такой, приятный на ощупь, как плюшевый мишка", - засмеялась Настя в ответ.
   Но имени Плюш такс не соответствовал в силу своего боевого характера. В первый же день он сгрыз мамин любимый цветок и описал половик у двери. Он упорно залезал на колени и совал мордочку в Настину тарелку за ужином, как бы его ни приучали к хорошим манерам. Острым носом он мог разжать накрепко стиснутый кулачок, открыть дверь куда угодно в квартире. Насте стало казаться, что мечта всех собак: дом без дверей и руки с открытыми ладонями. Ночью Плюш пропихивался к ней под одеяло и грел свой холодный нос, уткнувшись Насте в живот, не желая мерзнуть в ногах на краю кровати.
   Вернувшись с прогулки, Настя застала его, раздирающего в клочья ее любимую детскую игрушку - розового слоника с забавной встроенной за ушами пищалкой. Плюш остался дома, он не любил гулять в дождь. И теперь он воодушевленно терзал слоника, вырывая клочья ваты из его нутра и раскидывая их по дивану. Слоник лишь тихо попискивал под его натисками, покорно и безысходно. Злиться на Плюша было бесполезно, он тут же виновато прижимался к Насте, обхватывая лапами шею, как меленький ребенок, и жалобно скулил, требуя немедленного и непрекословного прощения своих дерзостей. Не в силах очистить его шерсть от тонких ватных ворсинок, Настя решила помыть его в ванне. Плюш доверчиво уселся в воду, не сопротивляясь ее движениям. И вдруг у нее потемнело в глазах...
   Шум бегущей воды. Волны черного моря, разбивающиеся об острые белые скалы. Трудно представить себе что-либо более тоскливое, чем морской пейзаж в черно-белой гамме. Черно-белые осколки хаотичных воспоминаний цветного мира. Сон за гранью цветов. Мертвая фотография жизни. Иногда во сне Настя проваливалась в темноту, в сон без сновидений - черную дыру в ее маленьком микрокосме. Просыпаясь после, она долго не могла пошевелиться, словно лежала в могиле. Темнота отнимала силы, высасывала ее кровь через трубочку сна, как коктейль из живой плоти. Но еще хуже были белые сны. Сны без теней, без очертаний мнимых предметов, со светом настолько ярким, что ей хотелось зажмуриться, даже во сне. Яркий свет разливался в воздухе острыми, режущими горло и легкие частицами. И Настя, испугавшись внезапной боли, переставала дышать.
   - Как протекает болезнь, сколько по времени она спит и как часто?
   - Последний раз она проспала восемнадцать часов. Проснулась сама, но долго не могла прийти в себя и пошевелиться. Потом неделю чувствовала себя вполне нормально, спала по несколько часов, то днем, то ночью.
   - Не может пошевелиться, сонный паралич. Сон у нее слишком долгий. Обычно больные выключаются несколько раз в день, но часа на два-три максимум, а порой и вообще на несколько минут. Задыхается часто?
   - Да, но мне всегда удавалось разбудить. Нашатырь помогает. Впервые пришлось вызывать скорую и колоть адреналин.
   - Она нервничала, испытывала дискомфорт, сильное волнение?
   - Волнение? Не знаю. Хотя да, волнующей была одна встреча...
   Голоса мамы и врача доносились до Насти из-за густой пелены тумана. Она не могла пошевелиться. А их громкий шепот на одной ноте неприятно отзывался где-то глубоко на подкорке, - щекотка для мозгов. Постепенно туман рассеялся, уступая место ярким цветным узорам на обоях на стене напротив. Насте показалось, что никогда так не радовало глаз сочетание голубого с фиолетовым.
   - А мне море снилось, правда, опять черно-белое, - тихо произнесла она.
   - Море - черно-белое? - переспросил врач. - Обычно больные видят цветные сны.
   - Значит, мне не повезло, - грустно вздохнула Настя.
   - А ты вообще море когда-нибудь видела? - снова спросил врач.
   - Мама возила меня в детстве в Крым. Там так красиво, волны бьются о скалы! Все, я знаю, чего мне хочется - увидеть море. Хоть на денек! Я поеду в плацкарте, это недорого, ну, пожалуйста! - Настина просьба привела их в замешательство.
   - Боюсь, море ты теперь будешь видеть лишь во сне. Тебе нужно постоянное, я подчеркиваю, постоянное наблюдение врача. И еще: я рекомендую вам госпитализацию, после тщательных обследований, мы сможем разработать подходящую ей систему лечения.
   - Но меня же нельзя вылечить, - возразила Настя.
   - Да, все так. Но можно намного облегчить положение, - ровным голосом произнес доктор, укладывая свой чемоданчик (он измерял Насте давление).
   - Я не пойду в больницу. Не хочу, чтоб меня запирали в четырех стенах.
   - И все же подумайте, болезнь прогрессирует, скоро ей станет хуже, - настойчиво обратился доктор к ее матери.
   Настя пообещала маме, что ляжет в больницу, но сначала ей нужно дождаться Ангела. Дождь никак не заканчивался. И она сидела на подоконнике, как в детстве, подтянув колени к подбородку, и уныло смотрела в окно. Капля за каплей падали минуты, часы, дни. Он не возвращался.
   - У меня всегда есть деньги на телефоне на последний звонок на небеса. Вот только номера твоего нет, - вздыхала Настя.
   - Как нет? - удивилась мама. - У тебя в мобильном телефоне изначально забит его номер, как и в любом другом. Номер службы спасения есть в каждом телефоне.
   - Службы спасения? - перепросила Настя.
   - Он работает в службе спасения, разве он не сказал тебе?
   - Да, точно, где еще могут работать Ангелы, - осенило вдруг Настю.
   - Мне нужен Ангел, - объяснила она мелодичному женскому голосу в трубке. - Если вы позовете Ангела, он поймет...
   - Милая девушка, их многие так называют, да и Ангелов у нас несколько бригад. Пожары тушат одни, на аварии выезжают другие, кошек из колодцев вылавливают третьи, самоубийц спасают четвертые... - участливо отозвалась женщина на другом конце провода. - У вас что-то случилось? Опишите мне ситуацию, и я попробую переадресовать ваш звонок туда, куда нужно.
   - Нет, спасибо, не стоит, ничего у меня не случилось. Извините.
   Насте вдруг показалось, что дождь зашумел в динамике телефона между короткими гудками.
   Когда небеса открываются, на Землю приходят Ангелы...
   Настя подняла глаза: небо спеленовано тучами крепко, как младенец.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Настя дождалась. Настал вечер откровений для Ангела. Невозможно годами вслепую брести сквозь толпу, считая ее безликой. Рано или поздно ты кого-то узнаешь в потоке лиц, рано или поздно кто-то склонит голову на твое плечо, и ты не сможешь пошевелиться. Они шли из кино по ночным улицам, отражаясь в дождливых витринах, и вывески этих витрин сверкали всеми цветами радуги в лужах у них под ногами. После уютного тепла кинозала Настя дрожала от холода и все крепче прижималась к нему.
   - Мы поженились 22-го, - рассказывал Ангел. - Две двойки. Пара лебедей. Лебединая верность. Знаешь, бывают женщины-матери, а бывают женщины-любовницы. Как и в природе, лебеди не слишком охраняют свои гнезда, но зато лебединые пары складываются на всю жизнь. Существует легенда, что лебедь, оставшийся один, сложит крылья и кинется с высоты полета вниз головой, он не будет жить без партнера. И, наоборот, тигры, например, живут по одной особи - каждый на своей территории. Тигрица сама воспитывает малышей, она способна перегрызть горло любому, кто угрожает ее тигрятам, включая их же отца. Некоторые женщины вообще самодостаточны от природы. Они воспринимают мужчин лишь в качестве производителей или, в крайнем случае, гарантов обеспеченного и счастливого будущего своих чад. Но только не она. Она была типичной любовницей. Лебедем, второй двойкой в нашем союзе. Мы заперты были с ней друг у друга внутри. Бабочки в янтаре. И никто не хотел отдавать другому ключи. Я уже любил другую, ту, которая счастлива в браке лишь потому, что муж ее был как раз тем гарантом будущего ее сына. Гарантии всегда важнее любви.
   Мы жили во сне. И лишь во сне я позволял себе любить искренне. Это могло бы продолжаться вечно. Жизнь во сне бывает гораздо счастливее, чем наяву. Гораздо проще любить того, кого нет рядом. Это затягивает. Такая любовь не приносит боли, не требует никаких жертв. Лишь каждый день ты безмерно тоскуешь оттого, что те, кого нет рядом, не делят с тобой постель и кров. Мы уже не могли проснуться.
   - А что было потом? - спросила Настя.
   - Потом? Она покончила с собой, а я стал твоим Ангелом-хранителем.
   - Поэтому ты спасаешь самоубийц?
   - Спасаю? Нет, спасать - значит дарить новую жизнь. А я всего лишь не даю им умереть. Хотя тогда мне это показалось единственно верным выходом. Ее предсмертную записку читали все, и все они заговорили о раскаянии. И мне пришлось выбрать себе наказание.
   - А та, другая, ты видел ее с тех пор? - вопрос, который Ангел ждал и боялся услышать.
   - Нет, я забыл ее сразу, как все это случилось. Наверно, измени я жене с ней раз, и возможно, разочарование охладило бы пыл, все прошло бы, и она бы простила. Но мысли, постоянное незримое присутствие третьего в доме, в постели. Жить становится невыносимо.
   Настя молчала в ответ. Она упорно продолжала верить, что Ангел спустился с небес к ней одной.
   - Все, хватит, - поднял Ангел ее подбородок и заглянул в глаза. - Нельзя ревновать к прошлому. Я уже в том возрасте, когда у человека может и должно быть прошлое.
   Они спустились в метро.
   - Извини, что не на машине. Не могу бросить пить. Каждое утро начинается с рюмки. Это как анестезия. Вроде, пьешь по глотку, но за руль садиться уже нельзя.
   - Теперь бросишь, - уверенно произнесла Настя. - Метро - маленький ад. Здесь нет воздуха. Больше всего я боюсь упасть именно в метро: меня затопчут.
   Но и глубоким вечером в вагонах метро многолюдно. На одной из станций в вагон зашел нищий без обеих рук.
   - Подайте, кто что сможет, - затянул он по привычке поспешно отвернувшимся спинам.
   - Вот, - протянули ему молодые ребята недопитую колу в пластиковой бутылке. - Денег все равно нет, а в коле - сахар, эндорфины - гормоны радости.
   Нищий улыбнулся во весь беззубый рот и стиснул бутылку своими обрубками. У всех вокруг эта сцена тоже вызвала улыбку, и люди начали звенеть мелочью.
   - Видишь, даже в аду люди не перестают улыбаться, - попробовал пошутить Ангел.
   Но чем ближе они подъезжали к дому, тем печальнее и молчаливее становилась Настя.
   - Ты придешь ко мне в больницу? - спросила она, собираясь выходить.
   - Обязательно. И на море мы еще съездим, - он выскочил вслед за ней и пошел рядом по платформе.
   - Врач сказал мне, что я больше не увижу моря, - она шагала, низко опустив голову.
   Ангел невольно улыбнулся, вспоминая поцелуй в темноте кинозала, которым он осушил ее слезы. Она увидела море на экране и разрыдалась так громко, что впереди сидящие начали оборачиваться в их сторону. Он целовал ее слишком жестко, слишком по-мужски, но волновался при этом как мальчишка. "У юности нет возраста", - медленно проплыла в голове прочитанная когда-то фраза.
   - Не нужно верить всему, что тебе говорят. Последнее слово - всегда твое, - сказал он ей на прощание.
   Ночь разбудила Ангела ледяной дрожью. Он спал на полу, один в темноте огромной и такой пустой без мебели квартире.
   "Зачем я ей все рассказал?" - вопрос, словно выстрел, разбудил его посреди ночи, заставляя дрожать от холода.
   Настя расплакалась, увидев море, а он воспользовался ее слабостью, исступленно пробуя ее губы на вкус, и, чувствуя себя виноватым после, обнажил свои собственные раны.
   Та, что разрушила его брак, была его клиенткой. Приходила почти каждый день, поговорить, всегда в новом слишком открытом и соблазнительном платье. Лето в тот год выдалось жарким. Порой ему казалось, что под платьем у нее ничего нет. И он мечтал о дожде, когда платье станет прозрачным от воды, и уже ничто не скроет ее желание. Дни и ночи напролет он мысленно раздевал ее на кушетке в своем кабинете. Однажды ночью его жена проснулась с криком, что в постели есть кто-то третий, настолько реально ощущались его желания. Сон не кончался.
   Однажды она ему сказала, мол, тебе нужно заставить твою жену родить ребенка. Тогда ты перестанешь ее воспринимать как любовницу и со спокойной совестью начнешь изменять ей. Ее муж, по ее рассказам, переспал со всеми ее подругами. Но это ее ничуть не заботило, ей нужно было обустроить будущее ее Коти (так она называла тринадцатилетнего сына), образование - недешевое в столице. Да и самой ей разрешалось спать, с кем хочется, главное - не попасться с поличным. Обоюдная счастливая слепота. Жена, вероятно, обнаружила ее фотографии в бикини в ящике комода, когда искала какие-то счета. Он был трусом и просил у клиентов лишь семейные фото, и ему пришлось отрезать ее мужа на каждой. Жена же его была достаточно умна, чтобы понять, что женщина с отрезанным мужем вряд ли может угрожать ее семейному счастью, и достаточно рассудительна для того, чтобы положить фотографии на место и никогда не напомнить ему об этом. Но ум и чувства всегда идут вразрез.
   Сон превратился в кошмар, когда он вернулся в один из таких же жарких июльских вечеров с работы и застал жену в петле. Что могло заставить столь красивую женщину выбрать именно этот способ? Наверно, надежность. Запах тлена пронзил все комнаты в квартире насквозь. У нее опорожнился кишечник, вывалился язык. Возможно, именно тогда он перестал чувствовать, что ест. Потерял вкус к жизни. Возможно, именно поэтому он уничтожил все, что напоминало о ней: раздарил и продал всю мебель в квартире, любовно собранную коллекцию джаза 70-х (уж, не Синатра ли играли у них на свадьбе?), сжег все свадебные фотографии. Спустя сорок дней после похорон все заговорили о раскаянии. Ее предсмертную записку читали все. "Мысли живут дольше, чем поступки, потому что вне времени, - говорилось в ней. - Наша постель не рассчитана на троих, кто-то должен ее покинуть. Будь свободен и счастлив". Даже на похоронах все они - близкие и родственники - стояли по одну сторону могилы, а он - по другую, один, словно против всех.
   Он медленно поднялся с постели, прошлепал босыми ногами на кухню. Рюмка водки успокоила. Анестезия. Он пил водку, как воду, не чувствуя вкуса, с таким же успехом мог пить и валокордин или другую горькую успокоительную гадость. Но это было бы как-то не по-мужски. Его поминальная песня затянулась. Anastasia dolorosa - "скорбное бесчувствие", тяжелая форма депрессии, характеризующаяся полной потерей вкусовых ощущений.
   Всю оставшуюся ночь ему снилась черно-белая осень, и они с Настей летели над мостами и парками Москвы. Ему хотелось увидеть те красивые дни, когда лето превращается в осень, но все внизу с высоты полета казалось бесцветным. И сквозь сон он думал о том, как хорошо, наверно, быть таксой, - можно уткнуться носом в ее теплый мягкий живот и не просыпаться уже никогда.
   Но в шесть утра прозвенел будильник, и он снова стал Ангелом.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ветер освободил солнце из плена туч, но солнечные дни сменились дождливыми, и ветер снова вступил в битву за ясное небо. День за днем Настя прятала таблетки под больничный матрас, в надежде, что когда Ангел заберет ее отсюда, можно будет выпить их все разом, чтоб уже не заснуть, не потерять ни одной драгоценной минуты их близости. Конечно, сердце может не выдержать, но кто не рискует... Раз в день, как в тюрьме, ее выпускали на прогулку в больничный двор, и она сидела на скамейке под старым, равнодушно склонившем голову ясенем, составляя палитру неба. Ясень не хотел ее слушать, слишком многие здесь пытались заговорить с ним, и дерево устало. Почти все время она смотрела в небо, мысленно ловя взгляд Ангела сквозь белые пушистые облака.
   А Ангел смотрел с высоты своей башни над городом, как они засыпают и просыпаются на крышах домов, и боролся с собой день за днем. Зачеркнуть жизнь женщины, которая вступила когда-то с ним в брак и, значит, была готова следовать за ним "и в болезни, и в здравии". Да, он болел той другой, и эта болезнь убила его жену. Пустые времена стали необходимой жертвой, расплатой. Вроде бы все, достигнуто равновесие. Но зачеркнуть жизнь молодой наивной девчонки, которая верит в Ангелов, составляет палитру неба и разговаривает с деревьями, легко, жестоко и безрассудно? Поступок, который не будет иметь названия, и за который уже не расплатишься. Что это - повторение старых ошибок или досрочное освобождение, выход из камеры? Стал ли он лучше, чем был? Может ли он хоть кого-то сделать счастливее?
   Чаще всего, когда люди задают себе подобные вопросы, на которые нет ответов, в конце концов они приходят к выводу о том, что достаточно стать счастливым самому и тогда непременно сделаешь счастливым другого: будешь знать как. Даже Ангелы имеют право ошибаться и право на повторную попытку. Он забрал Плюша у мамы, накупил фруктов и поехал выгуливать Настю во дворе больницы.
   Плюш так обрадовался Насте, что слопал целый банан с ее руки.
   - Он похудел, - протянула Настя, осматривая таксенка.
   - Мама сказала, что он скучает по тебе и поэтому плохо ест. Выйдешь отсюда, и все наладится, - пояснил Ангел.
   Настя замолчала, закусив губу и теребя длинные уши таксы. Плюш самоотверженно терпел, он был счастлив снова сидеть на коленях у своей маленькой хозяйки.
   - Что с тобой? Что сказал врач? - спросил Ангел, наблюдая за ее нервными движениями.
   - Ничего. Сначала они сказали, что выпустят меня отсюда через две недели. Прошло уже три. А они только просвечивают мне мозг рентгеном с разных сторон, поят всякой дрянью и молчат. Я как в тюрьме здесь, не могу даже за забор выйти погулять на улицу. Ненавижу эту скамейку, - голос Насти жалобно задрожал, и сидящий на коленях Плюш тут же потянулся носом к ее щеке успокоить.
   - Знаешь, когда был первый приступ в семнадцать лет, я проспала выпускной бал в школе. Готовясь к экзаменам, я чувствовала такую усталость, что засыпала с книжкой в руках. С трудом все сдала. А на выпускной мама купила мне самое красивое голубое платье, легкое, как облако, из шифона. Все говорили, что я стану королевой бала. Но вместо этого я зашла в туалет и уснула прямо в кабинке. Никто меня не мог найти. Мама одиноко блуждала весь вечер среди моих одноклассников, они все держались рядом с родителями, а она - сама по себе. Она думала, что может быть, я ушла гулять со своим соседом по парте, но он вернулся, а меня все не было. Нашли меня уже под утро, когда уехал последний автобус, развозивший всех по домам. Мама жалела меня потом, плакала. Выпускной бал никогда не повторится, такие моменты незабываемы, и они должны быть у каждого! Иногда мне кажется, что все важное в жизни я уже проспала!
   - Ну, хватит! У тебя вся жизнь впереди, - обнял ее за плечи Ангел.
   - Жизнь? Эти жалкие промежутки ты называешь жизнью? Вот задохнусь здесь во сне, и вы все будете жалеть, что свои последние дни я провела, не восхищаясь закатами над морем, а глядя на известку больничного потолка! - в ее голосе вдруг послышались жесткие, озлобленные нотки, так не свойственные ее почти детскому и ранимому облику.
   - Попроси маму, пусть заберет тебя домой, - осторожно сказал ей Ангел.
   - Мама меня не понимает. Она упекла меня сюда, в эту камеру. Она верит, что мне станет лучше. Но лучше не станет. Моя болезнь не лечится! Все, что мне нужно - выйти отсюда и наслаждаться каждым днем, понимаешь? Каждым! Ты же не хотел бы провести всю жизнь в камере?
   - Да, жизнь вообще напоминает камеру, кошмарный сон без пробуждения, - грустно отозвался скорее не Насте, а своим мыслям Ангел.
   - Ты меня понимаешь? Помоги мне сбежать отсюда, пожалуйста! Забери меня к морю! Ты же обещал, помнишь? - и она крепко схватила его за руку, до белизны, до боли в пальцах.
   Ангел почувствовал себя в ловушке. Теперь он знал, что путь к ее счастью зависит от того, решится ли он пойти еще дальше. И уж точно никто и ничто не оправдает его, случись с ней что-нибудь по дороге к морю. И пустых времен будет недостаточно. Одна жизнь способна искупить лишь одно преступление. Два уже - перебор, даже для Ангелов.
   - Да, обещал, - медленно проговорил он, не пытаясь высвободить свою руку.
   Порой на краю бездны человек чувствует себя гораздо счастливее, нежели отрекаясь от нее. В том, что он все-таки пришел к ней в больницу, не в силах так скоро разорвать отношения, виновен был сон о театре статуй. Он сидел в сумрачной тишине зрительного зала абсолютно один. В приглушенном свете, льющемся на сцену, разыгрывали молчаливый недвижимый спектакль застывшие во времени статуи. Казалось, они простояли на сцене целую вечность. И вдруг одна из них чуть шевельнулась, и густая пыль заструилась в воздухе. Статуя сошла с постамента, медленно приближаясь к нему. Он встал со своего места и осторожно шагнул ей навстречу по проходу. Подойдя вплотную, он узнал в статуе себя. Проснувшись, он вдруг вспомнил, что умеет мечтать - ясно представить образы будущего в красках, со вкусом и запахом. Ничего не изменилось, он по-прежнему оставался пленником пустых времен, неизлечимо больным, прикованным к постели. Но вдруг в капельнице физраствор заменили красным вином, и оно сладкими волнами растекалось по венам, окутывая все вокруг розовым счастливым туманом. Все чаще он закрывал глаза, замедляя дыхание, мысленно готовясь сделать глубокий вдох. Их общий с Настей вдох, один на двоих. Ему хотелось дышать в такт назло звонкам, от которых веяло смертью. Более того, он, замирая, вслушивался в каждый нежный девичий голос в трубке, страшась и надеясь узнать ее. Но все звонившие медленно приближали смерть, как застывшие во времени статуи, а Ангел вдруг поверил в Настин учащенный пульс жизни, в то, что сможет наконец покинуть свой постамент на сцене театра одиночества. И сердце его, которое не должно биться, согласно инструкциям, вдруг поднималось к самому горлу, а потом со скоростью лыжника, летящего с горы, падало вниз и начинало бешено колотиться о ребра. Ему казалось, что в тишине молчащих сердец других Ангелов его сердце бьется особенно громко. И он боялся быть услышанным кем-то.
   Настя же трепетно верила в будущее, которое собственно и было Ангелом - всегда, с детства. Ангелом, что отводит беду несуществующими крыльями, красиво и неуловимо, как лето превращается в осень. Ангелом, способным вернуть цвет в ее черно-белые сны. Чудеса случаются лишь с теми, кто умеет ждать и не перестает верить.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Есть люди нормальные, они следуют общественным установкам и правилам, закону, опыту истории, морали, вере, религии... Подчиняются, не задумываясь. А есть ненормальные, они следуют лишь их собственному встроенному где-то глубоко внутри барометру, и он ведет их по жизни непредсказуемыми, никому, даже им самим, не ведомыми путями. Они живут страстями. Они заблудились в своей душе и не могут найти дорогу назад в наш уравновешенный, бесстрастный и равнодушный ко всему мир.
   - Анна Каренина! - непроизвольно вырвалось у напарника.
   Он сразу узнал ее. Ранней весной они увозили женщину в больницу с одной подмосковной станции. Она выбрала себе мост над железнодорожным полотном в километре от вокзала и, завидев на горизонте электричку, прыгнула вниз. Поезда на этом отрезке пути не успевают сильно разогнаться, и машинист остановил поезд в десяти метрах от нее, лежащей на шпалах. Она сломала обе ноги, и железнодорожники, не зная, что с ней делать дальше, вызвали службу спасения. Это случилось ранней весной, не везде сошел снег, а сейчас уже лето, ее выписали из больницы, и....
   Она стояла посреди комнаты, побелевшими пальцами сжимая нож, направив лезвие прямо в солнечное сплетение. Ангел медленно пошел к ней, и старый паркет застонал под ногами. Она пятилась от него боком к окну.
   - Осторожно, не подходи к ней сзади, - тихо прошептал Ангелу напарник.
   Женщина смотрела прямо на них, но не видела. Мысленно она уже всадила в себя нож. Позади них едва слышно всхлипывала соседка.
   - Он ушел от нее к другой, требовал развод. Она не дала, вскрыла себе вены. Из-заее нервного срыва ребенка забрал отец. Я навещала ее в больнице и ключ себе сделала от ее дверей на случай, если она снова решится. А сегодня она позвонила мне и сказала, что деньги хранит в тумбочке, и я сразу поняла, на что она отложила... на свои похороны, - нервным шепотом рассказывала им пожилая женщина из соседней квартиры на лестничной площадке, когда они почти беззвучно крутили ключ в замочной скважине.
   - Послушайте меня, внимательно. Человек, который толкает вас взять в руки нож, - не тот, кто вам нужен. Нужно отказаться от него, бросить. Ради себя, ради новой жизни. Ради любви и счастья, что случатся завтра. Того, кто вам нужен, вы пока не встретили. Он и есть ваше будущее, - тихо и вкрадчиво, но уверенно заговорил с ней напарник.
   Ангел тем временем подошел к ней совсем близко и протянул искренне распахнутую ладонь.
   - Отдайте мне нож! Я вам сочувствую и понимаю вас. Моя жена тоже покончила с собой. Но нельзя наказывать оставшихся в живых, это бесчестно!
   Она лишь отшатнулась от него, и прижала нож к себе еще крепче.
   - Что ты несешь?! - прошипел ему напарник сквозь зубы и хорошо поставленным для трагедии голосом вновь обратился к женщине:
   - Не бывает одной любви на всю жизнь. Всегда придет кто-то другой.
   - Мне не нужен другой, - хрипло отозвалась мнимая Анна Каренина, и острый край ножа легко прошел сквозь домашний халат и, наверняка, сильно поранил кожу: на светлой ткани выступили маленькие красные пятнышки. Глаза ее расширились, как у безумной.
   - Мне никто другой не нужен! Понимаете? НИК-ТО ДРУ-ГОЙ! Без него я не буду жить! Я все равно это сделаю!
   - Мир не может заключаться в одном человеке! - голос напарника звучал слишком пафосно и неуместно, как на сцене театра, а не в маленькой тесной квартирке.
   - Может! И должен! - Ангел верил в то, что действует правильно. Как каждый из нас верит в правдивость своих слов и поступков, беда лишь в том, что любая правда - сиюминутна. Молниеносно он обхватил женщину руками сзади, пытаясь вырвать или развернуть в другую сторону нож. Но не успел. Она подалась вперед, спасаясь от его рук, споткнулась, и вдвоем они рухнули на пол. Нож пронзил ее тело насквозь. Ни единого движения, ни единого звука. Спустя несколько секунд забытья Ангел медленно поднялся, присел возле нее на корточки. Вдвоем с напарником они перевернули тело. По рукоятке ножа заструилась на пол темная кровь. Глаза были широко раскрыты. Крик соседки, как сирена скорой помощи, вызвал других Ангелов из коридора. Кислородная маска, носилки, полет по кольцу с мигалками...
   Всю дорогу в больницу Ангел чувствовал, что это он не сможет теперь дышать, это ему не хватает кислорода.
   - Ты же знаешь, нельзя подходить к ним со спины. Единственный шаг, на который способны самоубийцы, - шаг вперед. Подходя сзади, ты толкаешь их в пропасть! - горько покачал головой напарник, выходя из палаты реанимации. - Ты - профессионал, и должен нести ответственность за свой поступок. Из-за тебя она упала на нож. Мне придется писать рапорт. Были свидетели. Прости, друг. Но так надо.
   И он положил жилистую руку на плечо, ссутулившемуся в кресле Ангелу.
   - Будет жить? - только и спросил Ангел.
   - Насквозь пробито легкое, врачи делают все, что могут. Но если не выживет - молись! Будут заводить уголовное дело. В любом случае удостоверение тебе придется сдать. Таковы правила.
   "Все они живут по правилам. А что они мне дали, эти правила? Ничего, кроме пустых времен", - внезапно почти с ненавистью к нему подумал Ангел.
   - Послушай, если все уладится, тебе лучше вернуться к своей прежней жизни. Ты уже не себя наказываешь, а других. Это опасно, - напарник пристально смотрел на него, словно видел насквозь, понимая и чувствуя его, как братья-близнецы чувствуют друг друга.
   Все Ангелы когда-то были людьми. Всех их привело в службу спасения собственное горе, остановившее их жизни. И сердце Ангелов больше не бьется. Каждый из них когда-то ошибся и роняет вслед прошлому слезы раскаяния и, спасая чужие жизни, вымаливает, вырывает у небес капли прощения.
   Все люди когда-то были Ангелами. Мы живем так близко и встречаемся так часто, что перестали верить в существование друг друга. Но, может быть, сделавшись вновь человеком, он остановит дождь?
  
  
   - Дождь прекратился, - сказала себе Настя. - Мой Ангел больше не плачет.
   Проглотив стразу три таблетки эфедрина из подматрасного запасника, она заняла пост ожидания у распахнутого окна, вдыхая хмельной, будоражащий запах ночи. С последнего этажа под крышей больницы огромная луна показалась ей близкой гостьей, не торопящейся уходить.
   - Анна умерла, - сообщил напарник Ангелу по телефону и, помолчав, добавил. - Тяжелые тебе предстоят времена. Но, думаю, в любом случае все разрешится как профессиональная ошибка при выполнении служебных обязанностей. Только никуда не уезжай сейчас, не делай глупостей, слышишь?
   - Да, - мрачно отозвался Ангел, изучая лунные кратеры ночной гостьи. Он ждал звонка, как ждут приговора (или освобождения?): приговоренному уже нечего терять, и от него уже ничего не зависит.
   - Звони, если что, - попросил напарник.
   - Что - если что? - нервно повторил за ним Ангел.
   - Тебе помощь, вероятно, понадобится, - настаивал он.
   - Не говори со мной, как с ними. Я - не они! Никогда не понимал их стремления как можно скорее прекратить пытку жизнью. Я - мазохист, наверно, но в конце концов, прыгнуть с балкона никогда не поздно. Так что я подожду, поживу немного, - Ангел раздраженно бросил трубку и, вжавшись лбом в стекло, заглянул в глаза своему отражению. Отражение было блеклым и заметно постаревшим. Возраст человека выдают глаза: тот, кто страдает, всегда выглядит старше, так что натяните на лицо безоблачную любвеобильную улыбку, сложите большой и указательный палец в форме "все - ОК!" и шагайте по жизни, не оглядываясь. Всеобщая пропаганда гуманизма успокаивает и делает людей равнодушными, продлевая тем самым их беззаботную молодость. Любить всех - значит не любить никого.
   "Тяжесть легче пустоты, - думал Ангел. - К черту правила! Жить - только сердцем! Нужно найти ключи от машины, загнать ее на круглосуточную мойку на углу, там, наверно, и колеса поменяют, заправить полный бак... Еще нужны новые лезвия для бритвы, а то зарос, как йети... Термос, большой, под кофе ... Деньги снять со счета - все, что осталось... Наличные в дороге удобнее, не везде карточкой расплатишься... "
  
  
   На шестой по счету оглушительный звонок в дверь больничных ворот вышел заспанный, помятый охранник и молча уставился на Ангела.
   - Я к дочери, восемьдесят вторая палата, - пряча глаза под солнцезащитными очками, уверенно начал Ангел.
   - У нас посещения разрешены с десяти утра до восьми вечера, всем без исключения. Сейчас пять утра, - монотонно произнес охранник, приготовившись закрыть дверь у него перед носом.
   - Она больше не ваша пациентка, - Ангел поставил ногу в проход. - Вчера оформили все документы на переезд в другую больницу. У вас ей не нравится. Но с оформлением дотянули до позднего вечера, поэтому ей пришлось у вас ночевать. Документы у нее уже на руках, и нам нужно успеть переехать туда до семи. Мы обо всем договорились с ее лечащим врачом. Он не предупреждал вас?
   - Не-ет, - протянул, сбитый с толку охранник. - Доктора приходят к девяти утра. Сейчас нет никого, проверить.
   - Тогда придется поверить, - никогда прежде он не врал так настойчиво. - Вы же не хотите неприятностей?
   - Хорошо, проходите, - сдался наконец охранник. Все, о чем мечтает разбуженный в пять утра человек, - так это вернуться на свою дежурную кушетку досматривать сны.
   Перепрыгивая через две ступеньки, Ангел взлетел вверх по лестнице и, на секунду замерев у дверей ее палаты, осторожно приоткрыл дверь. В проем повеяло утренней прохладой. Настя по-прежнему сидела у открытого окна, зябко кутаясь в одеяло.
   - А я уже вещи собрала. Я почувствовала, что ты придешь именно сегодня. Только купальника у меня нет, - повернулась она к нему.
   - Ничего, купим по дороге, - улыбнулся ей Ангел.
   - Теперь ты не уйдешь? Всегда будешь рядом? - спросила Настя, когда они ступили за ворота больницы в карминовое сияние рассвета.
   - Да, - решительно ответил он. - Я всегда буду рядом.
   Они сели в машину. Настя с готовностью пристегнула ремень безопасности, в глазах у нее был восторг космонавта, взлетающего на Луну. Он не смог сдержать улыбки.
   Странно, но ни преступником, ни ответственным за смерть Анны он себя не чувствовал. Нож в ее руках пробил тонкие фанерные стены пустоты, и сквозь щели проникло время - пульсирующее, новое, живое. Странно, что и жену его тоже когда-то звали Анной. Он никогда не действовал по инструкциям и говорил людям лишь то, во что верил сам. И если изменить ничего уже невозможно - брось, иди дальше, положись на дорогу - она приведет к источнику жизни. Ангел старался думать о том, что не сбеги они сейчас, то под подписку о невыезде его закроют в городе надолго, и Настина мечта увидеть море так и останется мечтой. Он повернул ключ зажигания, повинуясь невозвратимости своего прошлого, но уже опровергая неизбежность будущего.
   - Позвони маме, когда проснется, чтобы не волновалась, - как можно серьезнее попросил он Настю. - Скажи, что на неделю уехали к морю. Надеюсь, там будет больница поблизости, если что-то случится...
   - Не случится, пока я с тобой ничего не случится! - Настина уверенность в его ангельских крыльях, отводящих от нее беду, была неистребима.
   "Пусть времена года сменяют друг друга, и Ангелы роняют слезы на Землю, я буду рядом с тобой. Всегда. Не нужно мешать тем, кто презирает жизнь, лучше подарить свое время тем, кто жаждет ее и знает ей цену. Потому что порой призвание человека - в том, чтобы подставить любимой плечо, помочь танцевать под дождем. Потому что кто-то там, наверху, простил мне все и дал второй шанс, - твердил себе Ангел, разгоняясь до ста двадцати по разухабистой трассе. - Полторы тысячи километров, глубокой ночью уже услышим шум моря".
   И только Настина мама, повесив трубку, без сил опустилась на табурет у кухонного стола и горько уронила голову на руки. Бессмысленно звонить в милицию. Что она им скажет? Спустился Ангел с небес и похитил ее дочь? Слишком мягкий у нее характер! Нужно было сразу приучать Настю к мыслям о несвободе, запереть в четырех стенах больницы, накрепко сплести сети из пластиковых трубок и рентгеновских лучей. Но разве можно в паутине удержать ветер?
   Снова заморосил дождь. Похоже, они увезли с собой солнце. Плюш тихонько прокрался на кухню, равнодушно взглянул на свою миску (к еде он не притрагивался со вчерашнего вечера) и неуклюже запрыгнул на второй табурет рядом с мамой. Грустными, почти человеческими глазами со смешными ресничками он уставился в окно на дождь, словно уже знал, что снова брошен, с той лишь разницей, что собака, в отличие от человека, никогда не перестает ждать.
   "Надеюсь, ты действительно Ангел-Хранитель. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, и надвигающаяся гроза пройдет стороной", - как молитву, как заклинание повторяла про себя Настина мама. А дождь за окном лил все сильнее, наполняя сосуд ее тревоги тяжелыми каплями. Конечно, она все знала и про разницу в возрасте, и про безысходное одиночество своей дочери, и про болезнь, подстерегающую ее повсюду, куда бы она ни отправилась... но когда ты не в силах что-либо изменить, остается лишь обреченно ждать чуда.
  
  
  
  
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ангел гнал машину с редкими остановками перекусить весь день и всю ночь напролет. Настя стойко держалась на запасенном эфедрине, рассказывая ему смешные истории из детства, чтобы он в свою очередь не заснул за рулем. Лишь недавно ее сморило. Он остановил машину, осторожно уложил ее на заднее сидение, закутав в плед. Она спала тихо, как младенец, как спят возлюбленные, чьи сны хочется оберегать.
   В открытые окна иногда залетал ветер, приносящий с собой соленый запах моря, что шумело внизу под насыпью дороги. Вдалеке виднелись огоньки маленького кафе на окраине летнего поселка. Незаметно минуло два часа, и небо стало светлеть. Ангел вышел из машины, разминая затекшие ноги. Заглянул на заднее сидение: Настя по-прежнему спала. Он осторожно поднес к ее губам солнечные очки, стекла слегка запотели. Лепестки фиалки, - вспомнилось ему снова. Он тихонько закрыл дверцу и отправился за кофе и бутербродами в кафе. Может быть, удастся разбудить там кого-нибудь.
   Наполнив термос и расплатившись с хозяйкой за бутерброды, он хотел было вернуться назад в машину, но над морем занялся рассвет. Он остановился на веранде и невольно залюбовался картиной природы, как любуются полотнами искусного живописца, превращающего кармин в солнечный свет, заставляя его переливаться всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками.
   "Нет времени: настоящее, прошлое, будущее. Есть только красота момента и способность ее почувствовать, пропустить через себя и сохранить в памяти", - подсказала ему природа, продолжая наносить краски на полотно рассвета.
   Ангел машинально отхлебнул кофе из термоса и закашлялся: кофе был непереносимо горьким на вкус. Он сделал несколько глотков. Сахара действительно пожалели. Вкус вернулся? Неужели он снова чувствует? Или он не терял его никогда? Он откусил от бутерброда, продолжая свой эксперимент: колбаса оказалась соленой, сыр кисловато сладким, но все перебила острота аджики, вдруг навернувшейся на язык...
   "Не существует пустых времен, - лихорадочно размышлял Ангел. - Ты сам их себе внушил или тебе внушили, потому что каждая секунда твоей жизни - неповторима, как цвета неба в Настиной палитре... Настя! Она же проспит рассвет!"
   И он бросился назад к машине с намерением разбудить ее. Но ни в машине, ни поблизости Насти не оказалось. Взволнованный, он огляделся по сторонам. Тонкая веточка придорожного куста была сломана, - легкий Настин след. Он ринулся сквозь кусты напролом, вниз по насыпи к побережью. Настя сидела у кромки воды, завернувшись в плед, и, не отрываясь, смотрела на раскаленный до красна солнечный диск, поднимающийся из морских глубин, как затонувший много веков назад пиратский корабль, полный сокровищ. Он молча сел рядом, вложив бутерброд ей в руку. Созерцающего красоту - не отвлекают. Рядом с ней на песке он заметил брошенный веер: наверно, у него не хватило цветов, чтобы собрать палитру этого рассвета. Невозможно тягаться с природой, любая, даже самая гениальная картина на свете, навсегда останется ее жалкой копией.
   - Иногда я чувствую себя смертельно больной, - откусив от бутерброда, сказала Настя. - И не потому, что могу заснуть и не проснуться, а потому что пятьдесят-шестьдесят-семьдесят лет на Земле - ничтожно мало. Мне нужна вечность, потому что жить - это очень красиво!
   - Один мой друг говорит, что мы живем затем, чтобы познать время. Видишь ли, смысл жизни в том, что она конечна. Жизнь - есть поступок. Ее смысл - результат. Чтобы оценить результат поступка, он должен иметь свой конец и свое начало, и промежуток времени между ними. И самоубийство, и бессмертие делают жизнь невозможной для оценки, а значит - бессмысленной. Жизнь - есть движение от начала к концу. Вечный двигатель, как и полная остановка, - невозможен, это будет уже не жизнь, а какая-то иная форма бытия.
   - Вечность? - серьезно спросила Настя.
   В огненном, словно трагическом, свете утра она показалась ему много старше своих лет.
   - Не знаю, не был там, - попытался свернуть Ангел со скользкого пути философских рассуждений.
   - А если бы побывал, вернулся бы? - не отставала она.
   - Зачем? - удивился Ангел.
   - Чтобы рассказать всем на Земле, как и где живут после смерти. Я бы обязательно вернулась, чтобы они больше не боялись умирать.
   - Оттуда не возвращаются.
   Ангелу вдруг вспомнилась жена и сон о театре статуй.
   - Бесконечность моря, как несбыточная мечта, - заворожено произнесла Настя, вглядываясь в узкую полоску горизонта. - И все же, как выглядит вечность, как ты думаешь?
   - Вечность, наверно, - это то, что не имеет конца, но и не имеет начала, то, что не движется. По сути, это застывшее навсегда мгновение. Так что у тебя только один вариант Рая, что бы ты выбрала? - спросил ее Ангел, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей.
   - Рембо... Это он придумал определение вечности. Видишь вон ту полоску, где солнце сливается с морем? Сидела бы на берегу и смотрела туда поверх набегающих на берег волн.
   - Тебе не надоест? - попробовал пошутить Ангел.
   - Красота никогда не надоедает, - Настя не улыбнулась шутке, словно они были не на диком берегу моря, а в церкви во время службы.
   - А что бы ты выбрал? - спросила она в свою очередь.
   И Ангел задумался о дожде в летнем парке. Дыхание в такт, их общий вдох, один на двоих.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Они сняли маленький домик в поселке у моря. Его недостатки: отсутствие горячей воды и узкая тропинка, срывающаяся круто вниз сквозь густые и больно ранящие заросли терновника к побережью, - с лихвой окупались полным уединением и тишиной. Казалось, время свернуло со своей неумолимой прямой и пошло по замкнутому кругу: рассвет, завтрак, купание, сон, обед, прогулка вдоль моря, ужин при свете фонаря в обществе ночных бабочек и цикад. Круг времени ощущался во всем: в монотонной работе волн, сменяющих друг друга в шуме прибоя; в режиме с перерывами на дневной сон, который установил Ангел для Насти, чтобы она всегда чувствовала себя здоровой и отдохнувшей; в настенных часах, отмечающих каждый переход стрелок новой мелодией. Часы вели себя, как живые: они просыпались с рассветом, днем честно трудились над размеренным ритмом их быта и замолкали на всю ночь, реагируя на темноту.
   Хозяйка принесла им домашнюю хлебопечь и мешок муки, чтобы не бегать в магазин каждый день и есть свежий хлеб на завтрак. Они внимательно прочитали инструкцию, и завтрак стал продолжением творческой ночи. Настя диктовала Ангелу в какой последовательности добавлять компоненты в печь, он отмерял мензуркой муку, сахар, дрожжи..., а потом они закрывали крышку, и маленькое липкое существо, фырча и попыхивая, начинало вертеться в окошечке печи, обещая на утро родиться французской булкой или ржаным караваем. Когда за завтраком они жадно поглощали произведение своего труда (Ангел - с сыром, Настя - с малиновым вареньем), казалось, даже волны облизываются где-то внизу за кустами терновника.
   Ангел вступил в новый период своей жизни. Раньше он был вне мира, сам по себе. Он шел сквозь него, мимо него, всегда мир существовал как бы отдельно. Ангел чувствовал себя невидимым, неосязаемым и недосягаемым для него, а может, и вовсе не живым. И лишь теперь он ощутил внешний мир внутри. Он с наслаждением принимал эту новую для себя (или давно забытую?) пытку плоти кислотой местного козьего сыра на обжигающем куске только что испеченного хлеба, солью морского ветра в порезах свежевыбритых щек, приторной сладостью ее губ, перепачканных малиновым вареньем.
   - Почему ты не спишь со мной? - уже на вторые сутки спросила Настя, и трепет сменился уверенностью.
   "Все равно женюсь потом на ней, не спать же всю оставшуюся жизнь одному в пустой квартире", - думал Ангел.
   Настина жадная до жизни натура таила в себе множество лиц: днем она была наивной девочкой, которая верит в Ангелов и плещется в воде до синевы и гусиной кожи, как плещутся все непослушные дети; ночью - взрослой женщиной, не стыдящейся ничего ради подъема на следующую ступеньку откровения. Такое поведение не свойственно двадцатилетним, молодость не умеет заряжаться наслаждением партнера, но у Насти недостаток опыта с лихвой компенсировался обостренным чувством искренности, умением интуитивно угадать, ощутить его желания, как свои собственные. И что-то в ней было еще... Третье лицо. Что-то жестокое, обиженное на весь свет, то, что было и в самом Ангеле. Но дать имя этому чувству Ангел не мог при всем своем таланте и знании человеческой психики. Он видел лишь плоскость их бесчисленных совпадений. Такое бывает с супружеской четой, прожившей вместе долгие годы и вдруг оказавшейся на необитаемом острове в океане. Второй медовый месяц, но уже без ссор и ошибок.
   - Я не уверена, что я все еще девочка, - заявила ему Настя в первую ночь их близости. - Неизвестно, что со мной могли сделать... Я могу заснуть, где угодно, и так глубоко сплю, что ничего не чувствую.
   Ангела бросило в жар:
   - Вернемся домой, запру тебя на ключ. Будешь обед готовить и пыль вытирать, - жестко сказал он ей.
   - Почему только пыль? - удивилась Настя.
   - Слишком много ее накопилось в моем доме, - вздохнул Ангел.
   Разглядев капли девственной крови на простыне после, он понял, что никогда еще не был так счастлив.
   - Но все равно пыль тебе вытирать придется, - и он притянул ее к себе, нежно целуя.
   - Я стану лучшим пылетером в мире! - скандировала Настя, накинув на плечи легкое одеяло, как рыцарский плащ. - Ты будешь мной гордиться, когда в твоем доме все засверкает.
   - Да, туда снова вернется жизнь, - улыбнулся он.
  
  
   Днями Настя купалась, а он любовался ею, растянувшись в тени прибрежных кустов и потягивая пиво. В отдыхе на диком пляже есть свои преимущества, можно не одеваться вовсе и впитывать ветер и морские брызги обнаженной кожей, обнаженными нервами. Иногда она падала прямо в воде (болезнь давала себя знать), и он срывался к ней, разбивая ноги о гальку и разлив пиво из банки, - спасти, вытащить из воды, чтобы она не успела захлебнуться в волнах прибоя. Он нес ее в дом на руках, осторожно отодвигая плечом острые ветки терновника, а потом укладывал на кровать, широко распахивая окна, чтобы и во сне она могла слышать шум моря. Открытые окна сработали: Настя стала видеть цветные сны. Невероятной красоты закаты и рассветы над морем, цветущие деревья, фантастически ярких бабочек и птиц.
   А настенные часы шли и шли себе по кругу, встречая каждое новое деление знакомой мелодией. И Ангел с тоской думал о том дне, когда в часах сядет батарейка, и они перестанут петь. Молчащий дом покидают навсегда.
  
  
  
   ****
  
  
  
   - Когда вы возвращаетесь уже? Сил больше нет ждать! Себя не жалеешь, меня не жалеешь, пожалей хоть собаку! Он не ест уже неделю. Отощал совсем. Сидит у окна целыми днями, тебя ждет, - плакала мама Насте в трубку.
   - Следственный эксперимент по делу Анны назначен на эту среду. Пока все придерживаются версии несчастного случая, но если ты не придешь, тебя объявят в розыск, как беглого преступника, - внушал Ангелу напарник.
   - Бедный Плюш, - вздыхала Настя.
   - Да будут прокляты мобильные телефоны! - нервничал Ангел.
   Но к вечеру они, не сговариваясь, начали собирать вещи в дорогу.
   Вдох и вздох - однокоренные слова, разница лишь в одной букве, но если первое означает начало, то второе уже сожалеет о безвозвратно ушедшем, как прощение и прощание. Настенные часы онемели, и время вновь устремилось вперед по неумолимой прямой.
   - Выезжаем завтра на рассвете, заодно последний раз посмотрим на твою вечность, - подытожил Ангел.
   - Давай устроим прощальный костер на берегу! - предложила Настя. - Включим музыку в машине погромче, чтобы у моря было слышно, и будем танцевать, как в первый раз, помнишь?
   - Только нет музыки, может, радио сгодится, ретро какое-нибудь найдем? - спросил Ангел.
   На том и сошлись. Ангел отправился разводить костер на берегу, Настя задержалась в доме принарядиться. Волосы выгорели на солнце и стали жесткими от соленой воды, и Настя старательно зачесала их наверх в строгую прическу, затем подвела глаза на манер Клеопатры. Ей казалось, что она собирается на несбывшийся когда-то выпускной бал, хотя стороннему взгляду ее движения скорее напомнили бы ритуал прощания с юностью.
   Ангел с нетерпением ждал Настю, но в пламени костра появилась его умершая жена. Настины волосы в свете огня отливали медью; высокая прическа сделала ее взрослее; глаза, подведенные черным карандашом, придавали всему ее облику старомодную ностальгию по черно-белым фотографиям. Мало того, Настя надела белое длинное платье, купленное недавно на местном рынке. Ангел ясно представил себе свадебную фотографию. Его жена на фото стояла именно в той же позе, ожидающе склонив голову набок. И сейчас он должен был войти в свет костра и занять свое место рядом с ней. Ангел в ужасе отшатнулся.
   "Lovers at first sight In love forever", - по пути она включила радио в машине.
   Да, они с женой действительно выбрали себе в качестве свадебного вальса "Незнакомцев" Синатра. Почему он вспомнил об этом только сейчас?
   - Что с тобой? - удивленно спросила Настя, подойдя совсем близко.
   - Как ты похожа на нее! Пожалуйста, иди умойся! - только и смог он выдавить из себя.
   - Что плохого в том, что я похожа на твою первую жену? - недоумевала Настя.
   - Я ненавижу ее, - процедил Ангел сквозь зубы. - Она не себя, а меня повесила! Да, я был слаб. Не мог перестать думать о другой женщине. Но человек не властен над своими чувствами. Нельзя разлюбить по заказу. И, в конце концов, можно же было просто уйти...
   - Я бы тоже не смогла ПРОСТО уйти, - жестко возразила Настя.
   - И что? Хочешь сказать, последовала бы ее примеру? В петлю? - взорвался Ангел.
   В воздухе запахло ссорой.
   - Нет, я бы повесила ту сучку, - медленно проговорила Настя и, загадочно улыбнувшись, добавила. - А ты носил бы мне передачи в тюрьму. Ты знаешь уже, что варенье я люблю малиновое.
   В жизни все меняется и все проходит. Но ничто не исчезает бесследно. Забытое и прощенное возвращается чистым и просветленным. Вдохни как можно глубже и продолжай идти.
   - Ты никогда не будешь звать меня по имени, как звала она, - сказал ей Ангел. - Но мой безымянный палец обретет твое.
   И Настя ответила:
   - Да.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Ангел обещал ей уладить дела и забрать к себе вместе с Плюшем. Но не вернулся. И Настя снова увидела его в тоннеле света. Свет становился все ярче и ярче, жгло глаза, жгло губы и легкие. Но она продолжала бежать ему навстречу, пока хватало дыхания. Вдох-выдох-вдох... один на двоих.
   "Давай полетаем", - сказал Ангел. И они полетели над мостами и парками Москвы. Где-то далеко внизу лето превращалось в осень, и на город лился золотой свет, оставляя блики на листьях деревьев - желтые, красные, оранжевые... Невероятно яркие и красочные! Теперь Настя могла видеть цветные сны...
   - Она в коме, врачи пока не дают точных прогнозов. Нервный срыв... Перестала дышать во сне. Ей нельзя было волноваться! - тщательно скрывая тяжелую скорбь в голосе, сообщила мама Ангелу на пороге. - Можете съездить к ней в больницу, но вряд ли это что-то исправит.
   Ангел продолжал стоять в дверях, не двигаясь. Тогда она молча взяла у него из рук букет цветов. Она знала, что никто не вправе выносить приговор.
   - Никто не вправе выносить приговор за несчастный случай, - напарник Ангела почти кричал, в сотый раз повторяя следователю обстоятельства дела Анны.
   Ангела продержали в КПЗ целую неделю, опрашивая свидетелей, мужа и друзей Анны. Все происходило слишком медленно, усугубляясь тем, что у Ангела не было веских причин для побега из города. Все складывалось не в его пользу. Дни тянулись, он не мог вырваться, не мог позвонить. Неделя для Насти - слишком долго, как десятилетия ожидания. Больным нарколепсией сильные переживания противопоказаны... Думая о ней, он не мог сосредоточиться на следственном эксперименте, не мог вспомнить, как споткнулся, как Анна упала на нож, что говорил при этом. Его спасла соседка, стоящая тогда в дверях, которая вспомнила все: и бесчисленные попытки самоубийства Анны, и стул, оказавшийся не в нужном месте, а также напарник, принявший его сторону, словно брат или друг детства. Когда друзья совершают неблаговидные поступки, ты, конечно, винишь их во всех смертных грехах, но как только над их головами сгущаются тучи, ты встаешь на их защиту и яростно борешься, разводя эти тучи руками.
   - Помнишь ту девочку в инвалидном кресле? - спросил он Ангела, когда все закончилось и его отпустили. - Она послушала тебя, начала рисовать. Ее мама звонила недавно, благодарила. Она наняла ей учителя живописи. Говорит, у девочки - талант художника.
   Все закончилось, и Ангел снова открыл дверь в пустую квартиру. Тишина и пыль, струящаяся в воздухе. И только Настин голос одиноким эхом отзывался в комнатах, и только на деревьях за окнами появились первые желтые листья - предвестники осени. Настя пролилась мимолетным летним дождем в сердце Ангела, слишком коротким, чтобы высушенная ветрами и морозами почва залечила свои раны, и на ней выросли бы цветы.
   "Ты же обещала позвонить, когда сны прекратятся, и я должен буду удержать тебя на краю вечности! И не позвонила! Мне нужен осенний дождь, сильный и нескончаемый", - молился Ангел. Но до настоящей осени было слишком далеко. А часы снова пошли по кругу, с каждым оборотом стрелок все туже затягивая петлю на его шее.
   За пять лет работы в службе спасения самоубийц, он не сошел с ума лишь потому, что не понимал их. Многим он помог, многих вытащил с того света, но никто не вошел в его сердце и не остался в памяти. И только теперь он почувствовал их боль. Все они, стоящие на краю пропасти, были правы. Когда любимые люди уходят, они уносят с собой весь мир, который когда-то вы делили на двоих: книги, над которыми плакали вместе, фильмы, над которым смеялись, песни, которым подпевали, сны, что отводили рукой, мечты о будущем, парк, где прогуливались каждый вечер, любимые блюда, цветы... - все. Долгие годы Ангел стоял один на вершине холма, а в лицо ему хлестал ледяной ветер, и вокруг была пустота. Если незачем - жить надоедает. Когда любимые люди покидают тебя навсегда, то ходить по Земле после них и жить дальше - уже эгоизм.
   "Если они отключат систему жизнеобеспечения, и ты навеки заснешь, я пойду за тобой, - думал Ангел. - И мы полетим над мостами и парками Москвы вместе. Два крыла на двоих Ангелов".
   Не существует единственно верных правил бытия, их нет ни в одном своде законов, ни в одной священной книге, ибо в мире есть только два регулятора человеческих поступков - боль и любовь. Испытав когда-либо сильную боль, ты никогда не причинишь ее другому, потому что познал ее вкус и цвет. А любовь... Любовь - это кровь и вино твоей души, единственный путь искупления, и все прощается человеку, но лишь за любовь.
  
  
  
   ****
  
  
  
   Плюш подошел к миске на кухне и несколько раз звонко тявкнул.
   - Будешь есть? - удивилась Настина мама и открыла припасенную для него в холодильнике банку тушенки.
   Долгий телефонный звонок вывел Ангела из тяжелого забытья.
   - Очнулась наша спящая красавица, приезжайте скорее, - услышал он в трубке голос Настиной мамы.
   "Значит, у нас будет осень", - и он, не закрыв дверь, выскочил на лестницу.
   Мимоходом Ангел заметил, что на деревьях во дворе у подъезда листья совсем пожелтели. А у кого-то из соседей наверху хрипло запел Синатра.
   Чудеса случаются лишь с теми, кто умеет ждать и не перестает верить. Чудеса приходят даже к Ангелам, потому что порой лишь чудо может заставить биться их сердца и сделать вновь людьми.
  
  
   Эдвард Мунк - известный норвежский художник экспрессионист. Годы жизни 1863-1944
  
   "Песнь Сольвейг" - лирическая тема вечного ожидания возвращения возлюбленного в опере Эварда Грига "Пер Гюнт", читателям известен также поэтический сборник Генри Ибсена под одноименным названием.
   Слово пришло из индуисткой религии, дословно - "перерождение, смена тела, перемещение духа".
   Пользователи сети Интернет придумали размещать аватары (кинозвезд, животных и т.д.) вместо своих настоящих фотографий
   Олдос Хаксли. "Контрапункт"
  
   "Бесприданница". А.Н. Островский
   А.П. Чехов
   Одноименный фильм А.Сокурова по мотивам пьесы Б.Шоу "Дом, где разбиваются сердца"
   Чезаре Павезе. "Пока не пропоет петух"
   Название яда и состава вещества, его содержащего, изменено
   Эрих Мария Ремарк. "Черный обелиск"
   Популярная песня современного поэта и композитора Олега Митяева.
   Фрида Кало - известная мексиканская художница, в 18 лет пережила страшную троллейбусную аварию и год была прикована к постели, проблемы со здоровьем - последствия аварии, преследовали ее всю оставшуюся жизнь. Именно в период восстановления после аварии она попросила отца принести ей кисти и краски в больницу. В 1939 году одна из ее картин была приобретена Парижским Лувром, а автопортрет Фриды "Корни" ("Raices") был оценён экспертами Sotheby's в 2006 году уже в 7 миллионов долларов.
  
   CMYK
   Имеется в виду "Небо над Берлином" Вима Вендерса или его голливудский аналог "Город Ангелов"
   Московская Психиатрическая больница N 1 им. Алексеева, воспетая в анекдотах и песнях, как Кащенко
   Артюр Рембо. "Что обрели? Вечность! Слились в ней море и солнце!"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"