Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть первая. Чудес не бываент, НО...
«Змеиный Гад, ты будешь казнён на рассвете! 16-я глава
В трамвае, а может быть в автобусе, или даже троллейбусе они ехали:
- Ты знаешь - все эти надписи можно читать наоборот: с начала до конца – и получается преуморительно смешно – то есть я хотел сказать: с конца до начала ...—сказал он ей на ухо.
- Да, знаю – есть такая игра. Называется слово и выигрывает тот, кто быстрее всех без ошибок произнесёт его наоборот с конца до начала – ответила Вера.
- Ага, я это и имел в виду — она называется «Беседа»...
- Нет! Она называется «Балда», - поправила его спутница.
Он провожал её домой из Марьинского Мосторга …
Да …
Нет …
- Ыткудорп! -звучно произнёс он. Стоявшие рядом пассажиры подозрительно покосились на него. Хотя в столице иностранная речь—это не такая уж большая редкость, но всё равно... Однако он не заметил их взглядов, потому что был всецело поглощён своей спутницей...
- Что? - не поняла Вера, изумлённо взглянув на кавалера.
- Да вот, продукты, говорю, - смущённо затараторил он.— Если наоборот, то буде ыткудорП...
- Продукты, говорищь...
Я имею в виду то, что ни один магазин кроме Продуктов в те годы не работал по воскресеньям в Москве! Как вы думаете почему? Улицы и переулки становились пустынными как... Как... Даже сравнения не подберу!
- Но больше всего мне нравятся такие магазины как алимдюЛ или аналтевС, - продолжал он, повинуясь грустному и отчасти сумеречному настроению.
- Это ты о чём?
- О магазинах женской одежды… алимдюЛ—это по-моему на Курском вокзале, а аналтевС—тоже где-то есть. Это же надо додуматься?! Назвать магазины женскими именами! Хотя если судить по произношению — алимдюЛ досталось нам в наследство от татаро-монгольского ига, а аналтевС—это что-то древнегреческое, вроде “басилевс” прикочевало с Византийской Империи: Москва— это Рим №13...
- А что тут плохого? Есть ещё Ванда…
- .-.=.-.— - .-.=.-.— - .-.=.-.—
- Ыткудорп—это чукча, ехавший в Стокгольм автостопом, но очутившийся почему-то в Москве. В общем, шёл в комнату, попал в другую по закону подлости...
Нульф, - откуда же они возвращались?
Память отшибло!..
Чёрт, чуть про Ядрянь не забыл! Но вот вспомнил и упоминаю этот магазин уже несуществующей страны, стёртой с лица Балкан прогрессивными ковровыми бомбардировками по пути к миру, прогрессу и процветанию...
...Наши герои шли вдвоём под руку от центрального входа ВДНХа – сгущались августовские сумерки позднего лета, и темнота была уже вполне ощутимая для глаза. Порыжевшие уже с остатками зелени деревья небольшого скверика, вытянувшегося справа от их пути, практически сливались в одну тёмную массу...
Невдалеке - впереди по курсу шумел поток автомобилей — зажжённые уже фары и красные габаритные огни машин в наступающей полутьме чертили горизонтальными линиями проспект Мира от начала до конца...
Если кто знает – перед северным входом на ВДНХа есть типа большой-пребольшой площади. Там трамвай, едущий вдоль восточного забора Выставки, делает полукруглый поворот как раз перед грандиозным монументом мужика и бабы, а ещё там подальше перекрёсток...
Несколько десятков шагов и над всем этим вдоль зажглась цепочка уличных фонарей, а там, где шли наши герои под руку вдвоём, была еще относительная тишина, оттеняемая гулом автомобильного движения по проспекту. И нашему герою показалось, что даже какое-то эхо от их одиноких шагов послышалось в какой-то момент то ли от ВГИКа, то ли от киностудии имени Горького. Не столько от его стоптанных сандалий, сколько от Вериных туфелек на высоких каблуках. И было такое впечатление, что на всю эту пустынную площадь только одни они вдвоём. Наверное, так и было.
Мало-помалу впереди слева по мере их шагов надвигался грандиозный символ. Если не задирать голову, то в абсолютной близи были видна только сплошная каменная стена, на крыше которой только четверо с точки зрения рядового Человека—четверо чудовищно больших стоп: два ботинка и две туфли…
И вдруг ударил гром небесный – это было так удивительно, потому что на темнеющем небе не было ни тучки, ни даже облачка … Ничего не предвещало ненастья. Ещё не темно, но уже и не светло, - в общем, настоящие августовские сумерки. Какой-то грохот пророкотал по небу и вокруг них...
Мы вздрогнули и остановились; рефлексивно задрали головы – глянули наверх: в бледно-фиолетовом небе прямо над нашими головами расцветали—один за одним— рассыпающиеся на глазах кучи разноцветных огоньков, а за ним – справа и слева ещё один звёздный шар и ещё один всплеск светящихся разноцветных точек и черточек, - они, осыпаясь, медленно таяли в тёмной синеве друг за другом. Всё это сопровождалось близким и в тоже время каким-то отдалённым грохотом артиллерийских орудий...
— Так это же салют! Ух ты как здорово!
- Никак сегодня какой-то военный праздник!
- Конечно! Сегодня же воскресенье...
- Красный день календаря! Война никак нас не оставит в покое, хм ...
- А какой праздник?
- Какой? Не знаю... Да и не хочу знать!
- Тогда это — наш праздник! Этодают салют в нашу честь... Нет и не может быть никакого праздника – это салют только для нас, только для нас двоих… Это же салют в нашу честь! – воскликнул он ликующим голосом. – Москва приветствует наш союз!
Вера ответила лёгким смешком на его взволнованный монолог, но ничего не сказала.
«Я точно помню, что мы шли от ВДНХа к проспекту Мира. Как мы там оказались?.. И почему такой длинный путь?...».
Но тут как бы в подтверждение его слов, в чью честь салют, – в воздухе запахло серой, пороховым дымом и гарью. Более того, - на их ничем не покрытые головы посыпались какие-то ошмётки, непрогоревшие до конца остатки от снарядов фейерверка. Как капли дождя они застучали по асфальту вокруг них. Вслед за ошмётками на наших героев накатила волна удушливого сернистого запаха, напомнившего ему запах после выстрелов из охотничьего ружья...
… Позже он узнал, что артиллерийские батареи, производящие праздничное зарево, видное далеко в небе всей столицей, были расположены как раз где-то недалеко от ВДНХа, поэтому остатки от гильз или ещё что-такое осыпается на землю именно в его окрестностях…
Именно в тот момент, под расцветающим в небе фейерверком, ощущение свое на диво ладно складывающейся жизни пронзило его насквозь и навсегда. Возникло какое-то совершенно непонятно откуда берущееся чувство, что у него впереди всё будет хорошо, и даже очень хорошо, и впереди у него будет пусть трудная, но большая жизнь, наполненная до отказа значительными событиями; в следующий момент под очередной раскат фейерверочного грохота, нашему герою представилось, что грядущая жизнь расстилается перед ним, как долина, если посмотреть на неё с горы. Сейчас они спустятся вниз и пойдут, пойдут по жизни рука об руку, поплывут как по течению реки …
Как ни сложится его судьба в дальнейшем, но эти мгновения—под руку, под салютом, осыпаемые остатками фейерверка, они не просто навсегда останутся, они появились так неожиданно, их уже не вычеркнешь из памяти, и и именно под неслышимый, но временами возникающий в душе фейерверк и запах серы будет продолжаться вся его жизнь —воспоминанием.
- .-.=.-.— - .-.=.-.— \-
Но любовались, задрав головы, они недолго: что-то непонятное снова мягко зашипело и зашлепало по асфальту со всех сторон. В воздухе всё отчетливее усиливался запах серы и других пороховых газов. Уже после третьего залпа площадь и всё окружающее пространство окутывалось легким сизым дымом, густевшим на глазах.
Эта гарь и этот дым, стеснившие дыхание, не дали им возможности остановиться и до конца полюбоваться фейерверком, который столица давала в их честь. Они стали задыхаться, она крепче сжала его локоть, и они не сговариваясь побежали стремясь как можно быстрее выйти из зоны обстрела, спасаясь от неожиданного праздничного дождя в кавычках, ну совсем как дети, бегущие от грозы ...
К перекрёстку!
Когда они добежали до проспекта Мира, салют затих так же внезапно, как и начался. Над площадью вокруг этого великолепного советского секс-символа Молота и Серпа, Смычки Болта и Мохнатки ещё оставалась синеватая дымовая завеса… Но пороховой туман всё больше и больше сливался с крепчающими сумерками, он был почти невиден, да и запах уже слабел на глазах… А они уже добежали со всех ног к перекрёстку, проскочили зебру, и очутились на автобусной остановке.
Вторично нашего героя посетило неизгладимое ощущение, что всё складывалось как по маслу, само собой. Даже вот таким странным образом приветствовала столица их крепнущий союз. Но – запах, но – запах …
Только они успокоились, но ещё не отдышались, как вдруг в небе снова засверкали фейерверки, и грохот орудий пошёл по второму кругу, и надо, наверное, было задержаться и задравши глаза на Небеса Своего Салюта, однако тут , как по закону подлости, подошёл усталый жёлтый автобус, и наши герои с трудом протиснулись в него—как и сейчас, так и всегда автобусы ходили редко. …
Салют для двоих – но эти двое практически не смогли полюбоваться спокойно и комфортно тем, что им, казалось, было предназначено судьбой: сначала – из-за гари и дыма, потом – автобус подошёл…
Если бы автобус не подошёл, они могли бы подольше посмотреть на Свой Салют; наш герой понял это, но не стал медлить и орать:
- Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!
Не стал этого делать по той простой причине, что уезжая с места события, ему подумалось в тот момент, что в их совместной жизни будет ещё много этих салютов... И они ещё не раз смогут полюбоваться ими...
И он как всегда, оказался - неправ: салют этот так и остался на самом деле единственный, первый и последний в их жизни.
Был ли в этом намёк, что жизнь в действительности - коротка?!
“Какая великолепная сцена: влюблённая парочка, бегущая от салюта – ну прямо дети, бегущие от грозы… Запомнить бы её хорошенько, все ощущения – чтобы потом описать” - подумал наш герой, уже в автобусе, набирающем скорость.
Запомнить-то он запомнил, вот только описать не смог! Не оказалось у него такого замысла, куда бы мог он вставить жениха и невеста, бегущих от салюта, данного в - “их честь”...
На следующий день, вспоминая и пережёвывая события вчерашнего вечера, он сообразил, вот что там произошло на самом деле - именно под салютом они инстинктивно впервые взяли друг друга под руку и бежали неким единым слитным существом, и если было бы возможно посмотреть на них со стороны, то эта четырёхногая «каракатица» наверняка была преуморительно неуклюжей и смешной …
Х Х Х
ВЕЧНЫЙ же ЗОВ 08.10.2015 ПЕРЕЗАПИСЬ ОТ 11.03.1990 (1987)Копия Большой Сестре.
Почему неотправленные письма? Хороший вопрос. А стоит ли отправлять? Ну пошлю я их своему другу – при одной этой мысли у меня на душе становится плохо – начинают скрести кошки на душе. И не просто милые прелестные фарфоровые кошечки, на которых так комфортно тренироваться – а настоящие усатые мартовские тигры – облезлые, грязные, полу-обезумевшие на крыше и в подвалах от “вечного зова” – есть такое произведение у одного из множества лауреатов Сталинской, Ленинской, Государственной премий СССР…
И теперь в задачке про перестройку спрашивается: кто даст гарантию, что вместо милого друга не –
- Тук-тук! Вам повестка, Виктор Миронович!
… и розовощёкий высоченный откормленный молодой страж порядка в штатском, но с демократизатором на поясе начнёт участливо расспрашивать меня: как это ко мне пришли такие мысли? С кем я ещё связан? Что говорят те, с которыми связан …
Страх!
Он самый, батюшка. Не Госстрах СССР, но просто обыкновенный человеческий страх. Хотя с другой стороны, наверное, тоже государственный … Просто страшно. Хотя и стыдно мужику в этом признаваться… Особенно в период всенародно объявленной государственной гласности!
Странный народ мы, всё-таки. На Народной войне за Родину, за Сталина, за Царя-батюшку умереть не боимся, грудью ложимся на амбразуру, бросаем самолёт на последний в своей жизни таран, в тылу врага развернём партизанскую войну – в общем, полнейшее бесстрашие. А вот свободно мыслить – страшно. Страшно показать просто свой здравый смысл свой среди истерического перестроечного психоза…
Сказать то, что думаешь, - страшно аж жуть. Не говоря уже о том, чтобы – написать то, что было в жизни на самом деле…
Страшно просто подумать, товарищ майор, к чему этот страх приведёт…
Х Х Х
Страх Божий должно быть в душе каждой обезьяны; когда же он уменьшается, и голос совести становтися почти неслышен, а то и насовсем исчезает — тогда стадо заменяет его другим страхом, например, страхом ГУЛАГа или ещё каким другим...
Одной из проблем было то, что встречи с Чёрной Женщиной осуществлялись, во-первых, как бы на ходу, в движении во-вторых, в то время когда он был вместе с Верой…
Безусловно, если бы ЭТО появилось перед ним в то время, как он был один, например, выходил с квартиры Старшего Брата или, наоборот, возвращался на неё – то безусловно он бы предпринял ряд энергичных действий, чтобы выяснить её настоящую природу; остановился и поговорил с ней попроще и – узнал бы побольше …
Чувства нашего героя двоились. Проходил час-другой и его психостояние качнулось в другую сторону—пришло соображение: впрочем, не факт: он весь был поглощён своей новой знакомой, и как-то инстинктивно отстранял от себя эту Чёрную Женщину … Она могла бы понадобиться потом …
Да он мог просто застрашниться!
И в этом смысле она здорово помешала бы ему...
А так как это всё складывалось в минувшие дни, то разобраться с Чёрной — мешало постоянное присутствие Веры рядом... Как специально, как назло...
В ходе его размышлений его заинтересовал другой вопрос. Интересно, как наркоманы отделяют свои галлюцинации от реальности? Если писатели не всегда могли - “Ты знаешь, какую штуку сыграла моя Татьяна? Она выскочила замуж за генерала!” – сказал как-то гениальный арап своему знакомому, и тот был очень удивлён, когда понял, что речь идёт не о живом человеке, а о вымышленном образе .. – то, что говорить о наркозависимых?...
- Какую Татьяну вы имеете в виду? Их много было в моей жизни...
Х Х Х
Это были две увесистых пачки в обёртке. В людской толчее, с ними было бы не ай-яй-яй! Но он уже немножко изучил столицу и выбрал оптимальный географический маршрут: на электричку в первый вагон (турникетов тогда не было вообще!)
, а там с железнодорожной платформы пешком безо всяких там метро и автобусов. Путь действительно оказался достаточно лёгким и отчасти свободным, он не шёл, а пролетел как на крыльях мимо санатория, в котором работала Вера: по пути этому он представлял, как она обрадуется.
И вот он уже звонит в уже знакомую дверь. “-Это две накидки на твои кресла и покрывало на твой диван, что в большой комнате — диван. Помнишь, мы с тобой их видели в Универмаге Деревенском. Они тебе понравились, но ты сказала, что они слишком дорогие. Так вот - я ж завтра уежжаю. И мне кажется, что … Ну вобщем, возьми—это как подарок от чистого сердца …” - он всё=всё объяснит ей...Обдумывая эти свои слова наш герой как-то не очень волновался; гораздо больше он переживал, когда ехал за ними в Деревенский — боялся, что их уже купили. Но видимо, действительно, цена даже по тем временам была дорогущая. И ещё—этот ядовито-красный цвет, словно сошедший со Знамени Победы...
Вера, наверняка, попеняет ему на трату, но, конечно же, — возьмёт —не выбрасывать же такое добро?! Но вполне возможно, Веры не будет дома, тогда он оставит подарок её матери… До востребования...
...Вера открыла ему. Он весьма довольный сам собой втащил объемистые пачки в прихожую и с весьма радостным вздохом, освободившись от нагрузки, бросил к её ногам. Он в полной мере почувствовал себя героем.
- Это ещё что такое? - изумилась Вера, отступив на шаг назад.
Он хотел сказать: “Ну какая разница, мать, между розами и этими тряпками? Всё подарок! Но розы ты бы взяла, не так ли? В конце концов—номинально! — мы с тобой жених и невеста. И заметь! - розы — они через неделю завянут, а диванный комплект будет долгие годы напоминать тебе обо мне, таком странном молодом человек среднего возраста — 32 лет от роду, в очках, сорвавшегося на недельку с провинции - как бы дальше всё не происходило в нашей жизни, и даже если наши жизненные пути разойдутся...”. Застенчивом и молчаливом.
Но вместо этого многословия, столь типичного для него на бумаге, он пихнул ногой сначала один баул:
- Здесь покрывало, - сообщил он.
- А здесь, - пнул носком туфли второй тюк, в результате чего на обложке отпечатался грязный след, - накидки для кресел.
Вера покраснела от кончика носа до самых серёжек, и даже макияж не смог скрыть этого странного небесного знамения; она занервничала. Впервые он увидел её такой сердитой. Глаза сверкнули как у дикой кошки. Она пожала плечами, сложила крест-накрест руки на груди.
- И к мебели мне кажется подходит! - привёл он как ему показалось самый решающий и сногсшибательный аргумент.—Тютелька в тютельку!
Вера на ногах устояла и волновалась недолго.
- Я такого подарка от чужих людей не возьму! - твёрдо металлическим тоном сказала она, вернувшись в своё привычное состояние. Впрочем, льда никогда не было в её голосе, но металла предостаточно.
Он в недоумении посмотрел на неё. Вот как?! Этого он не ожидал совершенно и растерялся… Слов у него не стало никаких. Полная пустота в голове.
- А чего я с ними тогда делать буду? - наконец, он выдавил из себя.
- Ну чего хочешь, того и делай!
По идее надо было упрашивать, может встать на колени, но — у него как-то не лежала душа к столь патетическим жестам, вполне уместным на сцене или в кине, но здесь было другое – это ведь жизнь была! В жизни-то чего выпендриваться? Тем более, не лежала душа к такого рода телодвижениям. Воцарилось молчание.
Грустное молчание затягивалось
- Ну ладно.— сказал, наконец, он.— Тогда я поехал…
- Ты когда уезжаешь? - она знала, что он уже взял билет обратно домой. Чего спрашивать? Он уже десять раз называл время своего отъезда...
- Завтра, в десять — с Курского, - промямлил он...
Он повернулся, но она решительно и крепко схватила его за короткий рукав шведки.
- Забери ЭТО! - властно сказала она.
Он замер. Призадумался.
- Забери! - властно и жёстко повторила Вера.
- .-.=.-.— - .-.=.-.— \=
Он подумал, что она захочет его проводить. Но прозвучало совершенно другое.
- Ты будешь писать мне письма? - неожиданно для него спросила Вера чётко и требовательно.
- Письма? - он и об этом и не задумывался. Вопрос поставил его в тупик. В конце концов есть телефон:
- Если она, сука, не берёт твой подарок, - прохрипел внутренний голос, - то почему ты должен париться с письмами к ней?
«Я тебе объясню, - ответил он хрипатому, - это, но немножко попозже! Наверное, во второй части этой горестной Повести». Ответил он ему чужими словами.
Пауза затягивалась.
- Наверное, буду… - раздумчиво сказал он и вздохнул.
- Я люблю читать письма, очень люблю. Обязательно напиши мне, хорошо? Сразу как приедешь—обещай!
- Хорошо! - неожиданно для себя легко согласился он, хотя роман по переписке им не планировался.
- Я буду ждать!..
... Спускаясь по лестнице, он и не подозревал, какими тяжёлыми оказались эти тюки на самом деле; спускаясь по лестнице он удивлялся, как легко он тащил их сюда буквально полчаса назад, и как тяжело — обратно.
Х Х Х
- Не хочет, значит? Кгм –хм, - откашлялся Старший Брат.—Харчами значит перебирает?… А со свадьбой как?
Он пожал плечами: Никак!
- Она просто будет шлёндать с этим удостоверением ВЕЧНОСТИ... Скорее всего, ничего не будет.
Старший Брат ещё раз посмотрел на объёмные тюки:
- И сколько это барахло стоит?
- 350!
- Обалдеть! Дайте две!
- А там две и есть — две накидки и покрывало. Или наоборот… - он уже не помнил, где что лежит.
- Ты не понял — это я так образно … Что-то очень дороговато будет. Чушь какая-то. Что же это за драп-дерюга такая?! Золотом что ли переплетённая...
- Это эксклюзивный товар! - пояснила Фотинья.— Я тоже их видела: они сделаны в единственной экземпляре. Изделие народных промыслов СССР.
- Хм, изделие?! Резиновое изделие… - продолжил Старший Брат с гнусным смешком.— Ну и что ты с этим изделием номер семь собираешься делать?
- Да что хочешь! Я хотел на мусорку бросить, чтобы не таскаться - здесь Старший Брат вздрогнул, как будто не словом, а плетью перекрестили, - потом подумал: может вам пригодится… Чего добро на мусорку, правда?
Старший Брат переглянулся со своей женой.
- Ты когда ещё приедешь к нам?
- Не знаю, - ответил он.— Может быть летом, в следующем году.
- Приезжай на Новый Год! = пригласила Фотинья.— У нас здесь будет весело. Сходим в Большой Театр. На каток. Ты на коньках кататься умеешь
- Как раз к тому времени тебе ещё одну невесту найдём, - расщедрился Старший Брат.—Но всё равно ничего не понимаю. Мне сейчас понятно только одно, что ничего непонятно, - подвёл он промежуточные итоги.
Х Х Х
Третий вариант, что всё-таки это галлюцинация – а это значит, что его дела очень и очень плохи. До сих пор он галлюцинаций не видел. Особенно таких ярких и чёрных. Их появление могло свидетельствовать об усилении и прогрессирование некоего психического заболевания … Какого именно понять было невозможно? Тем боле такая живая и пластическая. В пользу этого свидетельствовало то, что – хотя он их помнил весьма смутно – облик первой Чёрной Женщины, появившейся в первый день поездок по магазинам, не соответствовал той, которая возникла при их попытки подать заявление в ЗАГС. Единственным что их объединяло – это была их чёрная одежда. А если это разные люди – тогда как? Не есть ли это настоятельная необходимость по возвращении в родной город сходить на консультацию к психиатру?... И сразу же после этой мысли он понял, что именно в родном городе ни к какому психиатру он не пойдёт … Можно ли вообще в Москве попасть на консультацию инкогнито? Он решил прозондировать эту почву у Старшего Брата при первом удобном случае, предупредив его, чтобы он скрывал сию страшную тайну самым строжайшим образом.
Если наука развивается и видоизменяется буквально с каждым десятилетием, то астрология и прочие шаманские чудеса и прелести застыли на той же точке отсчёта, что они были и в 16-м веке. Ничего нового в них не появилось со времён Аристарха Самосского, разгадывавшего сны путём броска жребием…
Четвёртая гипотеза: это появление этого смутного образа – свидетельство конфликта между его подсознанием и сознанием. Подсознание его предчувствует какую-то беду, несчастье, настроено пессимистически, и не имея возможности прорваться в сознание прибегает к созданию вот таких вот символов… Это была самая слабая и в то же время самая привлекательная его теория. Самая слабая – потому что оставался неотвеченным один вопрос: почему подсознание решилось действовать не через сон, а через – галлюцинацию …
После того, как он познакомился с Верой он постоянно пребывал в каком-то супернапряжённом состоянии: с одной стороны, он уверял себя, что в случае провала он абсолютно ничего не потеряет, с другой стороны...
С другой стороны, удивительно, что здесь за эти несколько дней как по мановению волшебной палочки всё складывалось само собой и не было никакого желания ломать чудесное стечение обстоятельств. Более того, чем больше он знакомился с Верой, такая привычная попервах мысль: плюнуть и уехать – она уже не возникала совсем.
Нашему герою очень многое нравилось в ней; с каждым днём знакомства он всё больше и больше чувствовал, что не на шутку привязывается к ней...
Кто-то или что-то внедрило в его сознание мысль: как бы не закончилось с Верой, он ничего не теряет, а только приобретает. Возникала большая благодарность…
Оборотной стороной была ещё усталость, и вот эта твёрдость сливающихся буквально склеивающихся друг с другом обстоятельств, - она как-то давила его посредством усталости … Сила, которая сталкивала, соединяла их вместе была беспощадной … Абсолютно безжалостной!
Многие люди оглядываются в своё лично прожитое прошлое, иногда гордясь своими поступками и принятыми решениями, но чаще – проклиная себя, называя себя любимых дураками и дурами – за то, что не сумели, прошляпили, и прочь.
Прочь!
Жизнь могла сложиться совсем по-другому…
Нет, не так! А вот так:
Разве жизнь его могла сложиться совсем по-другому?
Вполне возможно, что это не была любовь, это не была даже страсть, это было чувство, которое гораздо сильнее всех любвей со страстями вместе взятых. Любовь, она имеет гнусную и грустную привычку проходить, проклятая. А страсть кончается либо ничего, либо преступлением...
Х Х Х
Он посидел со Старшим Братом на кухне — как бы на расставание прощально: завтра тот пойдет рано утром на дежурство в свою Академию Войск Железа и Бетона, а он еще будет спать, но—недолго: с лёгкой сумочкой наперевес через час побежит... Брат был в ударе:
- … слышь, братан, я немного подзабыл, кто у нас из царей на Советской Руси был: Владимир Мудрый, Йосип Грозный, Никита Чудотворец, Леонид Миротворец, Юрий Очкарик, ...
- Нет, Леонид Летописец, а не мифотворец…
- Ах да, я и забыл - он же писака! Значит Леонид Летописец, Юрий Очкастый, Михаил Меченый, Борис Пьяный и ... И кто ещё?
- Начинай опять сначала: Константин Ушастый - пропустил
- Были? Словно не были!
- Да от них мало что зависело … Кстати, Ушастый - это хохол?
- Фамилия кончается на -ко, похоже что да, южнославянской крови ...
- Да, братан, кстати ты знаешь, кто такой таракан?
- Таракан - это насекомое: из отряда диктиоптера, парнокрылых насекомых с неполным превращением...
- Ну ты - ботаник! - восхитился Старший Брат. - Но ты неправ, Борис! Таракан - это крокодил…
- Ну да? - не поверил он. - Крокодил - это из лягушачьей породы, земноводное, амфибия …
- Ты не дослушал! И вообще что за дурацкая мода такая - перебивать старших? Мальчишка с грязной попкой! Щас в угол поставлю! Так вот - таракан - это крокодил, переживший Продовольственную программу! Секи!
Старший Брат хохотнул.
- Ну да! Тараканы - они, живучие твари …! - поддакнул он своему родичу. — Если они динозавров пережили, то им и коммунизм ни по чём …
- Коммунизм, говоришь?!
Старший Брат помолчал и продолжил:
- Гостиницы с клопами, разбитые дороги, - запел родственник на мотив всемирно известной космической песни, - Всё это нам, товарищ, надо пережить!
- И пусть в газетах пишут, что мы живём как боги … Ты знаешь, чья это песня?
- Нет!
- Наливай!...
Старший Брат замолчал. Старший Брат взял младшего брата за загривок, и притянул его голову к своему лицу, так что они стукнулись очки в очки:
- Ух! - выдохнул Старший Брат. — Как я тебя ненавижу!..
Х Х Х
Он долго не мог заснуть, ворочался; мешало, наверное, радостное и приподнятое настроение, потому что завтра он, наконец, поедет домой, и лёгкая улыбка счастья, то появлялась, то снова исчезала с его лица… Но забытье медленно овладевало им, и ему начал сниться сон…
… ему часто снились странные сны. И сейчас ему приснилось, что он=солженицын и выходит из вагона поезда Владивосток - Москва в какой-то забытой богом деревне. Дежурная по вокзалу залихватски свистит в милицейский свисток, и на её нетерпеливый зов из пристанционого буфета выходят недовольные, недопившие и недоевшие односельчане ...они собираются хмурой кучкой вокруг меня, что-то спрашивают, и я как самый настоящий Солженицын изо всех сил начинаю их учить, как надо жить не по лжи...
Среди них я замечаю какого-то странного лысого карлика, лицо которого – изнеможённое и абсолютно невыразительное - кажется мне знакомым… Но только, где я его видел, я никак не могу припомнить, хотя точно помню, что я его видел 4 раза, и один раз так близко, что если бы плюнул, то непременно попал бы в него … По железнодорожному перрону катится подгоняемая ветерком осенняя листва: желтая, палевая, багряная… В бессолнечном небе тянет с севера на юг клин журавлей… В толпе возникает фигура еще одного карлика – коренастого, с лицом идиота, на котором большие выразительные глаза… Я поднимаю руку, призывая к тишине и как настоящий Солженицын говорю в толпу недовольных людей:
- А теперь послушайте правду! Я сейчас научу вас, как обустроить бренные останки СССР!...—расправляя усы, поглаживая окладистую бородку и трогая указательным перстом бакенбарды.
«Вы – долгожданная совесть наша ...Пейсатель вы наш!» - сюсюкая и улыбаясь, произносит дежурная по вокзалу в мой адрес. Неожиданный порыв ветра сносит с её прически форменную фуражку, которая катится по шершавой поверхности перрона и закатывается под вагон…
“Жить надо не по лжи, а по понятиям! “ - слышит он шепоток в толпе; это карлики совещаются между собой … Кто они такие?
И тут он (или Солженицын!) хочет сказать ещё что-то очень важное, судьбоносное, нобелевски-премиальное, но от натуги – просыпается…
... кошмар какой-то!... настоящий бред!... Какие злобные дебилы...
После этого не ахти приятного сна он долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, в последний может быть раз слушал яростную музыку Большого Города: шум машин, подъезжающих с продуктами к магазину, расположенному на первом этаже, брань экспедиторов и перебранку приёмосдатчиков с товароведками, разухабистые крики и удалые песни пьяной компашки, расположившейся во дворе детского садика - в советское время, по-видимому, детские дошкольные учреждения не охранялись ...
Это был его последний сон в Москве, столице нашей Родины.
Завтра он уже уехал домой, где его поджидает …
- Это я пошутил, товарищ майор, - подняв угол скатерти покрывавшей ресторанный столик, сообщил дрожащим шёпотком Старший Брат. Место действия – гостинца “Вселенная”.
- Ты очень неудачно пошутил! - ответил ему откуда-то издалека механический и металлический как из бочки гулкий Голос из Ничто.
(Примечание автора: “Голос из Ничто” – название одного из рассказов Юрия Мамлеева)