Марсал Татьяна Матвеевна : другие произведения.

Ныне отпущающе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   ИСТЕРИКА.
   Господи, ты мя примешь?
   Я как крыло измят.
   Ю. Арабов.
  
  
   По зыбкому по зеркалу, по стеклу, по небу,
   Вода падает. Спиться бы - весенний призыв.
   И змеряю метрономом приступы: Был - Не был.
   Я последний живой ещё Антифашист.
   Холокост времени - тотальная слежка
   За собой через щели. Молодой семит:
   Даю слово - картонного Бога в тире,
   Отвечает, подумав: "Твой Бог - убит"
   И зачем тогда будто бы блуд это любо?
   И у снов нет дверей, окон, прочих чудес.
   В липко-красном ползут по бумаге уродцы.
   Просыпаешься, пятясь, уродцы - здесь.
   По рубашке и имя как при крещении.
   Прекрати. Дай мне воздух. Какой же чёрт?
   Результат положительный, облачно-яблочный.
   И Господь меня принял. И это всё.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Рыболовной леской стягиваю корсет.
   То ли латы, то ли сверхпрочный гипс.
   Бесконечно наивную осень рисует апрель
   На эстампах земли протекторами машин,
   Равнодушно случайных как лица.
   Смотри на часы. Время - деньги Иуды.
   Я платиновый проводник из пустого в порожнее.
   Тянутся наши стихи подвесные мосты
   Над сердцами двух перворождённых птиц.
   Голубое - разумно через глаза и вниз.
   Мы же знаем, конец полуфраз - постель.
   Как нелепо являться за этим в мир тростника,
   Из которого Боги ладоней не вычленят дверь,
   Лёгким вздохом свирели.
   Останься со мной. Может что-то найдём
   В одиночестве два на два.
   Ах, ты просто не веришь женщинам?
   Молодец!
   И мужчина, и женщина только слова, слова...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   КАТАРСИС.
  
  
   Пусто. Закрыли ставни.
   Цинковое корыто, вата и инструменты.
   Выбрили и зашили - голову.
   Кто же скажет и повторит дважды,
   И объяснит на пальцах с бирками
   В пятнах жажды жизни,
   цвета расцвета веток сирени в мае.
   Иглы, крючки, верёвки в шкафчике
   Старой няни главной анатомички.
  
   А на стене тени -
   Стены в тени дышат.
   Лёгкие в сетке трещин.
  
   Нищий слепой тычет тростью в глазницы
   Неба - чёрного точно ногти - птицы...
   В экземе сажи мозг оставляет крышу,
   Через трубу, не верю, в то, что сама вижу.
   Вижу. Закрыли ставни. Выбрили и зашили-
   Голову...
   НО, кто поёт в ней? (Если меня убили?)
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Я взрослая женщина и я устала.
   - Ты читала "Улисса"?
   - Нет, не читала.
   - А могла бы сделать минет?
   Вертлявая трясогузка, имя (...) смогла.
   Ну, что тебе стоит?
   - Не стоит.
   Шаг за шагом мне предстоит
   Взлётная полоса.
   А у неба глаза палача, и оно пялится, пялится.
   Помнится, была женщиной и устала.
   Мне не нравятся эти игры,
   Голые икры абсолютной победительницы.
   Мальчики, в слове "ибис" так мало осталось птицы
   Образ истерся, смягчением после шипящей
   С конца - петля кольцевая без мыла
   Да пошла она ... ваша взлётная полоса.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Пойми Эллона, что любовь - алоэ.
   О. Осинцев
   Вдоль близоруких окон, полный ряд, как вернисаж,
   Комплиментарных небу, глухих ворон, проходят полу-люди
   Под солнцем - сердцем Господа на блюде,
   Играют заражение души как водевиль.
   Там в темноте алоэ - на вылет, точно бабочка иглой.
   Карманный вариант.
   Все этажи помешаны в одной тотальной лжи,
   Пророки спят и видят - так и надо.
   Рабы эклектики TV- видеоряда,
   Ежеквартальные версты по тракту лет,
   И нет тебя, меня и всех нас - нет,
   В домашних тапочках уютнейшего ада
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Деревья сгорают.
   Ты слышишь, в пожаре хрустят
   Гладкоствольные кости?
   И это не скроешь в углях
   Отпылавшего неба,
   А утром, лишь тень от ожогов,
   Здесь, в городе, смотрит
   На рыжую оспину солнца.
   Под тридцать, ведь осень-
   Пора на покой.
  
   Читать в мягком кресле
   О курсах на рынках неволи в охотку
   Всех стильных поэтов
   Сезона зима-весна 004,
   И сладко похлюпывать
   С чашкой дешёвого кофе,
   Вглядевшись в их лица,
   С засохшими корками трещин,
   На чувственных мягких губах.
  
   Подыхают поэты.
   Ты слышишь, в подстрочьях
   Хрустят их дешёвые кости?
   Сгорают в зелёных-
   Йодным пятном на обоях.
   Мой Боже, я кажется Тевье - молочник
   С молитвой, кутьёй и компотом
   И книжкой...
   Таких одиноких, таких большеглазых,
   Как тихий ребёнок, стихов.
   ***
   Быть достойной любви поэта -
   Какая же это чушь,
   Но я еду, еду, еду в этом поезде
   Лысых старух и сопливых девчонок.
   Боже, как вульгарно гремит стакан
   Алюминиевой ложкой по краю,
   Разжижая приватный срам
   Тишины свежеснятой, молочной.
   В сладких пенках глаза фонарей
   На немытых ночных полустанках
   Равнодушных монгольских степей.
   Золотая орда насекомых
   Залепляет открытый рот.
   Вдоль платформы мать тащит ребёнка-
   За стеклом - как по водам идёт.
   Грязный тамбур калечит картинку-
   Первозданный сюжет тоски,
   Тело тень превращает в былинку
   И хохочешь до немоты
   Над собою - от пошлости пьяной,
   Говорящей о смерти вслух,
   Но прости мне, пока я еду
   В этом поезде лысых старух.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
  
   Видно цепляет рикошетом с листочка в клеточку
   Красным по белому - по снегу собачьей кровью.
   Медленно он ползет, убийственно медленно,
   Со вспоротым брюхом и сердцем раздавленным.
  
   Можно, стекло окна метелью вылизать
   И посмотреть, весело, как псина корчится.
   Как называет смерть именем женщины,
   Которую ненавидит - фабула одиночества.
  
   Как собирает кишки, собирается,
   Позвала в дорогу. Звонок другу.
   Не умирай, миленький, не умирай, пожалуйста!
   Длинный гудок - это не то, с испугу...
  
   Все не правда, и не живая - я!
   Что же сделать, чтобы почувствовать?
   "Желаю" - темнота прозрачная
   "Люблю" - тишина озвучена.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Такая судьба не стартует дважды
   А красота - сжатая внутри пружина
   Загадочная, как фиолетовый вечер в
   Предместьях города, кажется мимо
   Обходит ветер бесснежные зимы
   Картины Казанцева, кофе и тайны
   Полишинеля в чужой квартире
   Невинны встречи и расставания
   И расстояния что все - же длятся
   Ревность мужа, лукавые сплетни
   В принципе весело, если собраться с силами
   Распорядится собой как вещью
   Т.е. без лишних соплей и слюней
   Программа "окна" и что-то кроме
   Жизнь продолжается... как не странно,
   Замысел Господа - не оспорен.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   А если не о ней, любимой, то о чём?
   Движение направлено, и страхи архаичны
   Пурпурной бабочке - лед цеппелин
   Плечом, не выдавить стекла сухого
   Безразличья из глаз Отца и Сына
   Иже с ним.
   Не верить, не бояться и не иней,
   А серебро в авоське из морщин
   Вернётся к девочке из самых долгих зим
   По телефонным проводам.
   Сквозь "немогу."
   По темноте как по воде бегу
   И падаю как в воду.
   Знаешь, сны уже не сняться, но почти равны
   Реальности, а за окном рассвет уродца- города
   С его металлургией и карими глазами проводниц
   И задницы всех водочных цариц
   Становятся до лампочки и до...
   Но как же, посмотри вокруг легко
   И абсолютная повисла тишина
   И робко так глядит в проём окна
   Надежда...
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Громко ругаться печатно и ласково на ушко бранно,
   Сладко слова для любимого самые злые...
   Так понимаю тебя, о тебе узнавая,
   Только молчанием ночью в пропитанной снами квартире.
   Если играть долго - долго опять же в молчанку,
   Можно увидеть, как змей за окном корчит грустную мину,
   И поднимается синим вода неживого оврага,
   И выгибает зеленым трава свою тонкую спину.
   Встану на цыпочки, вижу как девочка в санках
   Возит по памяти пальцев безглазую куклу,
   Сладкие слезы, а если серьезно - не надо
   В этой стране жутко жить даже малый ее промежуток.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Не люблю евреев, но видимо отношусь,
   Правда, каким боком, пока и сама не знаю.
   Уткнувшись семи пядей лбом
   в сталилетейскую грусть города Костаная
   изново начинаю семантикой языка
   овладевать - идиш ты...
   Кто - то уже сказал, раньше, наверняка,
   что теплота овцы ночью в грязной кошаре
   дает воспаление легких младенца для не Христа.
   Вот Азбука атеиста в квартире, где пятый угол
   не стал и уже не станет дорогою в небеса.
   Я постигаю упрямство, в меня влюбляются женщины,
   глупость это. Наверно - они ненавидят меня.
   Особенно эта с ляжками или вон та - тощая
   Таня, упала, лошадь - деточка, чем вы их Плоше?
   По голубому бархату веки залеплены инеем
   Теперь ты снаружи сахарный злобный еврейский псих.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
  
   Потери считать не приходится - малая толика
   Вернется опять, вопреки неожиданной нежности.
   Погрешность в значении счастья - Господь ошибается!
   Но это дает мне возможность на что-то надеяться.
   Ты знаешь, глазами прочитана белая азбука твоих поцелуев
   Затасканных бабьими охами. Мое безразличие
   Несоразмерно ответственно за эту любовь,
   Равноценную кроткой жестокости.
   По кадрово, в записи, медленно, как языкается
   Не там где живешь, это тесто невестное мать его...
   Наверное, помнит, как первый раз мальчик расплакался,
   Почувствовав сердце свое незнакомо-высокое.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
  
   Сорок километров, все эти три недели,
   Небо играет со мной в нецензурные игры,
   Смотрит прозрачно, сжимая ладони на шее,
   Так же меняет цвет глаз: серые, голубые.
   Как мало света, но в лужах десятки стеколок,
   Словно босыми ногами, подумаешь - жмуришься - страшно.
   Грязь в чужом городе, мокрый, усталый звереныш
   Я засыпаю и понимаю - ты счастлив.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Дальний гудок, словно поезд где-то в ладони
   Так много слов равнодушно собрал по звуку.
   Этот, как его, ветер - разбившийся за спиной,
   Ночью проснулся и заревел с испугу.
  
   Мальчик мой, красное солнышко,
   Дай - то Бог, чтобы все кончилось курочкой
   И золотым яйцом.
   Я возвращаюсь на пасху, стекло воды
   Нервно дрожит отраженным моим лицом.
  
   Ложь принимает форму веских причин.
   Один раз в неделю к сыну - самой смешно.
   Хотели услышать о том, как я люблю?
   Мама не плачет, маленький,
   Прости меня, хорошо?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Неоткуда пришедшее слово: я больше не верю,
   Без обид, кофе утром в постель - никогда не любила,
   Но твое сероглазое, нежное и незнакомое сердце
   Как испуганный тихий ребенок за дверью стоит.
   Помоги мне
   Не искать так жестоко намеренных встреч.
   Не запомнить,
   Как вольется в прелюдию страсть золотых насекомых
   Я увижу ту сказку, что ты прочитаешь мне на ночь,
   И, расплакавшись, вздрогну, к тебе прижимаясь спросонок.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Доброе утро, любовная лирика!
   Словно бы пазл, собираю по памяти
   Все невозможно - наивное, милое,
   Но понимаю, картинка не будет составлена.
   Группа продленки: Костян:
   - Поцелуй меня.
   - Выкуси!
   Вот, разобрали закон перехода в количество
   Качества возраста, черные банты с косичками,
   Но для примера неважно, а значит забудем.
   Так, значится, маленький мальчик, по росту
   И стыдно и колется, где там Лолите?
   - Оставь, не провожай меня, нечего,
   В ступе толочь до полуночи, мама обидится.
   Позже, уже после долгой какой-то там сессии...
   Злой поцелуй, или как чуть не выбили зубы?
   Мне кажется, я тормознула, но помнить иное не хочется.
   Сердце воспитанно, дни аккуратно расчерчены
   Женщина учится жить в тишине одиночества.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Город стареет быстрее, чем я успеваю запомнить
   Шепот подъездов, пропахших гнилой древесиной
   В сумраке улиц стена, как в кладбищенском строе
   Белых столбов - заключенных с колючею медной щетиной.
   Где этот квартал? Трава, словно волосы мертвых
   Из-под земли прорастает. Слабо ли вернуться
   Бледным работникам? Карагачи обрезая
   Август и полдень боятся назад оглянуться.
   Ближе к отвалам несет ветер желтые снимки,
   Ветхие грамоты, горстку значков. Ты не слышишь,
   В темном бараке, укутав старушечьи плечи
   В ветхую шаль, в стены бьются летучие мыши.
   То, что останется, видимо, будет полезно
   Пьяному нищему, да ребятне привокзальной,
   Так, остывая, любовницы, жены, подруги
   Пережидают отсрочку, ревниво храня свою тайну
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Из дома напротив пахнет семейным бытом,
   Постельным бельем и пирожками с вишней,
   Звенит старый велик, мама зовет обедать,
   Зовет обедать негодяя - мальчишку Мишку.
   С девочкой в белой коже напрасно играть в счастье
   Ты будешь ей мужем, она иногда твоею,
   Холодно, голос почти простужен,
   И видно уже в сентябре ожидается шарф на шею.
   Да хоть не веревка и то, слава Богу, при чем тут похоть?
   Всех предупредив, так смешно теперь обижаться.
   Глазами искать ответа в тугом молчании,
   И чувствовать, что ответа мне не дождаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Слишком интимные стихи...
   Впрочем, всегда ведь что-то слишком.
   И слухи не без бороды, и надобно бы передышку.
   Но не поймет студент-технарь, полу поэт, полу художник,
   Что так легко упасть в октябрь озябших улиц
   И возможно отдать Саш Баша.
   С плеч долой ненужный хлам: на память Роме
   И наблюдать, как старый дед махорку смалит
   На балконе, на длинную собравши нить, Крылья застиранных пеленок,
   И горько-сладкий серый дым
   Из них глазеет, как ребенок
   Вечерний дворик гасит свет
   На четверть суток, чтоб проспаться
   Как много поводов уйти,
   Ни одного - чтобы остаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   А вот дудки, (хотелось послать всех и разом).
   Вам, наверное, проще о судьбах отчизны,
   библейских сюжетах и Боге
   Так возвышенно, стильно, манерно.
   Вы вряд ли поймете, как у нас задыхаются небом
   На зимней сарбайской дороге.
   Это как же любить эту степь до татаро-монгольских зрачков,
   Принимать мусульманство в наречии косноязычья.
   В покрова валит снег, на беду освоенье земель
   Одной маленькой женщиной, невыносимо двуличной.
   Хочешь, я напишу то, что все у меня хорошо,
   Отогреюсь в машине - из горлышка белую - сладко.
   А когда я очнусь, будет в первой строке - ничего
   И мне станет смешно, и до невыносимости гадко.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Страх приходит, когда одиночество требует жертвы,
   Когда требует жатвы распаренный ливнями август.
   Невозможно упав надышаться женатым и трижды героем
   И не надо... и это когда-нибудь станет неважно.
   Только мокрые черные крылья из тонкой младенческой кожи,
   Прорезаются, словно молочные зубы лопаток,
   И соленая ночь узкоглазых казахских мечетей
   Просочилась сквозь марлю заброшенных детских площадок.
   Белолобых метелей язык прикипает к железу.
   Воспаленное горло отлито ромашкой - простуда
   Чуть шевелит качели под музыку белого ада
   В уравнении счастья, найдя неизвестное - чудо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Вспоминать о тебе, понимая, что я не посмею.
   Это светлое воинство вырвет мне влажную душу.
   Я не трушу и не убегаю - мучительно, медленно тлею,
   Соблюдая границу свободы, которую позже нарушу.
   Как ты смотришь, как зимнее небо сквозь лики пустого оклада,
   В черной раме истершейся веры в простое житейское благо.
   В три часа по полуночи мы просыпаемся рядом
   В добровольном аду пустоты, наблюдая парад снегопада
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   А сколько не пей в Новый год - все равно вытрезвляться
   И капает в ванной вода - надо встать и закрыть.
   С форточки плавиться изморозь, что же еще не хватает?
   Долгую зиму вдоль снега течет непрозрачная жизнь
   И невелик выбор. Есть с кем в постель, но почти безразлично,
   Или тоска по любви, или снова - от не разделенной.
   Кожу накрашенных век режет лед на залипших ресницах.
   Надо бы воду закрыть, но не стоит - так сладко, так больно.
   И к обезглавленному фонарю прижимаясь плечами,
   Дерево гнется под белою, белою вьюгой.
   Вывернув душу, как ту же сорочку, с изнанки,
   Я понимаю, как мы ненавидим друг друга.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Страх больших городов и поэтому срок отбываю
   В грязно-рыжих гостиничных норах и утлых кофейнях.
   Востроглазым такси при моей близорукости дважды
   Вся ландшафтная графика кажется мутной, линейной.
   Человек в лысом парке гуляет с лохматой собакой,
   Мамка кормит младенца мясистою, сочною грудью.
   Кисть набухшей рябины, кровавый рушник с петухами
   На котором дебелую девку ломает как пряник, как бублик.
   Глаз ласкает упругую мякоть опущенных школьниц,
   На закате январь рассыпается по снегу охрой.
   Воздух полон смолой и бензином вне всяких приличий.
   Я питаю надежду вернуться домой и подохнуть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Попытайся меня определить
   Степенью прилагательного к себе,
   Но я чувствую, как склоняется жизнь
   В моем странном, неправильном языке.
   Как об "Я" разбиваются мои "Семь"
   Семенами людей в чужих руках,
   Словно сон авиатора скручен в виске
   Эмбрионом последний, красивый страх.
   Можешь спрятаться детством за старый диван,
   Или лучше встань с тенями за дверь,
   Когда я обнюхиваю тебя -
   В четвереньках спутанный серый зверь.
   Реже речью, чаще молчу в упор,
   Слышу путь падения мертвых дней
   За предел обозначенного стихом.
   У цветов в твоей комнате нет корней!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Хочу заложить окно кирпичами,
   Оштукатурить стену, поклеить обои,
   Чтобы ночью со дна поднимались дельфины
   В два голоса спорящие со мною.
   Мне бы только глоток иного бреда,
   Тишину за висками и каплю пота
   По правой груди ползущую краем рая,
   Последнею, тонкой нотой.
   Но вся память радости в блестках лака,
   Коготки птицы увязли в звуке.
   Ты мне выбьешь оба плеча, Забавно?
   Ведь античным богиням не лепят руки
   И не надо снова в словах, все легче...
   Я опять ребенок в ромашковом поле,
   Захожусь безголосым, нелепым счастьем,
   Золотым одиночеством первой воли.
   А по старой меди моих закатов
   К горизонту тихо плывут дельфины.
   Облизав по контуру злые губы,
   Я по рыбьи глотаю мое: "любимый".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Ну, вот оно - детство в картинках, присело на плечи.
   Разобраны роли, и я вроде не проиграла,
   Но мало держать на ладони иллюзию раны металла,
   Как, впрочем, и нежности в этих могильниках мало.
   Затопит вода родовые каверны, отсюда имеет значенье
   Лишь эхо от крика, от взрыва - смещенье породы.
   Когда тебе больно, и ты препираешься с Богом,
   Я знаю, что это не правда.
   Ты помнишь глаза морехода открывшего новые земли,
   И пусть их никто не увидел,
   Но был же тот вечер, декабрь и добрые папины байки.
   И если так страшно - поплачь, ты не бойся, никто не заметит,
   Лишь разве что мальчик босой на пороге в отцовой фуфайке.
   К чему я?
   Да так - все кино: есть свое и чужое,
   Война и фашисты, и город - гниющее мясо.
   Двужильные ласточки верят, но не доверяют,
   Мы может, научимся, но не сейчас и не сразу.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   ... Хотя он до встречи с тобой и евреем не был
   Не плясать тебе Саломея под этим небом
   С. Морейно
  
   Если Бог засбоит, я зароюсь в рождественский Палех
   Всех моих не родившихся зим, за три шага до сказки.
   Я не верю в отца. Ну, хотя бы хотела поверить,
   Но из розовой плоти душа вновь встает на салазки.
  
   Волшебство - мандарины плафона в закисшем уюте аптеки,
   Баба Надя в больничном халате готовит мне горькие капли,
   Так плывут корабли в сонном детстве с мешками арбузов,
   В манной каше упрятанных ложкой ты помнишь?
   Конечно, а как же.
  
   Свет местами не тот... Саломея, ты выблюешь небо
   На паласе в гостиной, за приз, что сыграла в азарте,
   Но в священных долинах уже отцветает крыжовник
   Белых лун страшных пятниц, как форма глагола "любила"
  
   Оставь же мне надежду, поставив себя на замену
   Запасных игроков головой Иоана Предтечи.
   Лишь еврейская женщина плачет священною миррой,
   Когда ярость любви принимают красивые плечи.
  
  
  
  
  
   ***
   Август - пора звездопада, с единым желанием: хватит!
   Сердце танцует, в рисунке простой пасодобль,
   Яблоки пахнут дождями, раздутое мертвое небо,
   Щерится зноем на белый пергаментный тополь. Горд растений, я вновь обрастаю друзьями,
   Лист в пыльной буре с размаха сухою ладонью
   Бьет по щеке и, мне кажется, есть за что, правда... Тонкая ранка сочится вишневою кровью.
   Эти дворы меня помнят пухлявою куклой,
   Маленькой девочкой в бантах с портфелем, а значит,
   Право имеют, но с каждым мгновением проще
   Верить, что нет никакой меня в этом прекрасном вчерашнем.
   Что остается от счастья в коллекции камушков, стекол,
   Прочих ребячьих секретов зарытых за ржавою горкой?
   Имя в газетной бумаге гонимой песком по асфальту,
   Памяти мной убиенного в детстве ребенка.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
  
   Самым жадным желанием взять себя в руки - до завтра...
   Среди взрослых самцов я - горячая женская мякоть.
   Как же душно мне с вами, и жажда приходит внезапно
   как фальшивая фраза: "Побудь со мной, знаешь, мне страшно".
   Я - солдат и надеяться в чем-то на милость - не приходиться,
   Да, мне не дарят подарки, но закончится лето
   И дым мертвой меди деревьев мне предьявится
   Медленной смертью героя в заброшенном парке.
   Можно рассредоточиться в осень вот так фрагментарно,
   Мелким бисером в улицах, тенью в больших магазинах,
   И собрав себя лишь на задворках вселенной
   Ранним утром на даче топить печку книжкою Грина.
   Ведь большим парусам уготовано стать простынями,
   Мое лучшее сальто, по прежнему, номер в постели,
   Но так страшно... Побудь со мной, поговори, я же знаю
   Как теряется что-то большое в тупом не желании верить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Ну вот, приехал, теперь разговоров на год
   О столичных кухнях, раешном на смех уюте.
   Все построено вымышленной спешно фразой,
   Иллюзией шепота ветра над крышей в сыром июле.
   У нас нелюбовь - время оно для тех, кто долго
   В себе не найдя отдавался себе при свете.
   Спасибо рукам чужим и губам случайным
   с которых не спросишь, они никогда не ответят.
   Здесь мир на манер барака и каждый - гений
   Еве ломает ребра, словно в отместку,
   Те приводят в квартиру по паре кошек
   И начинают заново грабить адамово детство.
   И тот, кто сложил этажи, вдруг нашел дорогу. Ну, значит, вздрогнем, гений, что, скажешь было? В садике за забором два желтых канадских клена
   Как повторение пройденного: я забыла.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Белозубо и краснонебо небо - цветное стеклышко Бога
   Смешно браток? Люди в синем, сумрачно-черном, осенне-зимнем.
   Свесить ноги с окна.
   На кресле пакет с хлебом и одеяло - забыты с вечера,
   В телефоне - белый шум.
   Безусловно, мало крошек - птицам, любови - бабам
   Зато свобода, еще какая!
   Ночью по векам Шилка нагая и под сосками снега Алтая.
   Хочется больше, дрожь по коже
   все за тобой, мелким аллюром
   Как важно быть главной и просто нужной
   Пусть даже простуженной, пьяной дурой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   Так много времени прошло, что быть нельзя самим собою
   Непозволительная роскошь. Всех кровоточий тишь да гладь.
   Легко ли девица тебе быть сильной? Муромцем мудреным
   Или простой публичной бабой - кусать подушку и молчать.
  
   И слышать, как мычит ночами земля смирением Иова
   На вырванных клоками язвах зудит густой смердящий рой.
   Город слепой умалишенный, между колен зажав живое
   Скулит убогий, что-то вроде: " Закрой глаза, глаза закрой..."
  
   О, бесконечная усталость железных погнутых межребер,
   Открытым ртом пробитых фото ты говоришь без языка.
   Я, проходя твои ряды, читаю имена и даты
   И чувствую, что снова можно, как в день воскресный.
   Все, пора...
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
  
   Радость моя, ангел бешенный
   Тебя бы хоть пальцами, да на пять минут
   Вот так и сходят с ума помешанные
   В нежной патоке запаха пытаясь не утонуть.
  
   Как же сочна мякоть в жертву отданная,
   Но страшно, ой как страшно в глаза тебе заглянуть
   Ведь сдамся же, Боже мой,
   Надо делать что-то завтра же,
   Если конечно выживу,
   Если домой вернусь.
  
   И в триединстве водки, слез и табачного дыма
   Как бабочек в ладони греть случайные мысли.
   Поверь, я известный коллекционер абсурда
   В плавном течении чужой, проживаемой жизни.
  
   А теперь, как положено, про куст смородинный,
   Про нежный шелест слепого, летнего дождя
   Господи!!! я когда - нибудь выкину
   Эту не вынашиваемую легкость бытия.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
  
   И вот я не подчиняющаяся не слову ни жесту
   Колеблясь, как тростник над озером тресну
   вдоль остова соком слюны муравьиной
  
   неси меня по дороге пыльной
   по самому краешку безымянной души
   дудочкой Божией, кувшинчиком для лисы.
  
   Зазвучит ветер медными спицами в прибрежной траве
   словами зеркало вздыбится выщерится
   обо мне свобода холодного скользкого языка
   речи родной скажет: была жила.
  
   Так отступает небесный недуг дыши легко
   Было несмело милое. Пенилось молоко
   Артериальной крови больно чуть-чуть...
   Прости себя первого. Выпусти, отпусти.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   На уровне сознания - пробел
   И я похожа на лиловый мел
   оставленный на лето в пустом классе.
   А люди на балконах пахнут грязью,
   альпийской свежестью и залежалым тестом.
   Я выхожу из города на местность
   в окрестности окрест моих обид.
   Где на осинах узелки на память
   И все в узлах дороги, скалы, море
   Как не любить когда вокруг ТАКОЕ!
   Как не жалеть когда совсем не чей?
   И лето желторотый воробей
   уже размазано машиной по асфальту.
   И в зное вязнут каблуки и водка
   И тощая девчонка как селедка
   Лежит на пляже, смотрит в никуда
   Ей видится холодная зима,
   которая в глазах, и в этом горе,
   и в этом городе имеет больше прав
   чем все что я и не предпологала
   в начале путешествия к концу.
   Вода сползает стрелкой по лицу,
   Нейлоновому, как вся эта муть
   в которой хочется, но страшно утонуть!
  
  
  
  
  
   ***
   Не думать о том, что умрешь просто падать случайно задев
   виском край земли, перешедший в бескрайнее небо
   и видеть теперь не глазами, но явственно,
   прежде любви дается желанье поверить в кого-нибудь
  
   мне бы сквозь всю эту грязь как сквозь масло горячим ножом
   столь нежной душой неокрепшею наглой и дикой
   прижаться к ослепшим деревьям и слышать как там изнутри
   колотится сердце младенца и ствол заливается криком.
  
   О, дай не сойти мне с ума от растерянных дней.
   Как многое должно в окне моем снова бьют лошадь,
   но грустный философ уже научился терпеть
   и не задавать этой жизни наивных и страшных вопросов.
  
   Он вместе с случайным бродяжкой пьет в парке сухое вино,
   а дождь не идет, он повешен как мокрая тряпка.
   И что я хочу? Поскорей бы и падает все!
   Запомни мой друг, эпитафия пишется кратко.
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Ночь за окном - небо Малевича
   всей красоты на два вдоха
   в каждом слове - день развенчанный
   и лишь в тишине - эпоха.
   Глаза чернильны сухие губы
   как все нелепо вызрело
   Окна окраин смотрели друг в друга
   только душа не видела
   символов воли всенощного бдения
   самого страшного из постов
   так значилась правда противостояния
   самых желанных снов.
   Спрячь меня если мне больно, праведный,
   Сбрось с самых зыбких нездешних мостов
   если мне страшно, только не спрашивай
   как дышит моя любовь
   Пишу деталями, сжатым воздухом
   похожим на бегство в углы Сибири
   из смертных равнин суры Корана
   пока не узнали - били
   в самое мягкое, нежное, доброе,
   впрочем, привыкла и гадко...
   Всего лишь пес тишиной науськанный
   вам будет меня не жалко.
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   Да охранит Господь смешных, случайных,
   всех очарованных секундною игрою
   цветных домов и выцветших кварталов
   безмолвно говорящих меж собой
   на диалекте заключенных весен
   что под конвоем серого мундира
   пустого неба проплывают мимо
   смешных, случайных, некрасивых нас.
  
   ***
   Штрихами глаза, улыбка, пустая глухая брань Графический слепок бессмысленных, странных встреч Лодка покинул берег в пятнах пяти утра
   Что бы сберечь память травы, песка, причала
   Тяжелых старческих плеч.
   Ах, рыболов - мальчик судья и муж где теперь все?
   Вот он бег, да и без узды рогатых уключин, весел
   Вернутся в мир первого дня чистой большой воды.
   Огладить боками стекла-блики в немом кино
   Словно бы реку жизни не перейти,
   Но ветер пасынок ласковых серых волн
   Водит по кругу первой моей беды.
   Медленный танец в течение и в продолжении сна
   Уже не исправишь и тысяча к одному
   Лодка не может вернуться, словно бы время вспять
   А до земли близко, если считать по дну.
   Кто бы запомнил, что скалы здесь тоже есть
   Запутаться проще в скользких нитях травы,
   Лодка покинула берег и может быть
   Это и есть начало памяти пустоты...
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"