Аннотация: Небольшая вещица, стилизованная под средневековую японскую прозу. Любовь и совершенство по-японски.
В бытность мою учеником уважаемого Такаши сэнсея - прославленного мастера изящной словесности, я много слышал о некоей госпоже Саюри, по слухам жившей в прекрасном саду близ священной рощи одного из почитаемых синтоистских храмов.
Девушка эта слыла самой утонченной ценительницей поэзии, славилась своим тонким умом, красотой и образованностью. Но больше всего она прославилась своим искусством сёдо (каллиграфии).
Монахи из ближайшего монастыря провозгласили госпожу Саюри сокровищем, на котором лежит благословение самой богини солнца Аматерасу.
Во всех храмах той местности и далеко за ее пределами висели в нишах для каллиграфии токонома изумительные работы госпожи Саюри, и имя ее упоминалось едва ли не чаще, чем восхвалялось имя Будды Амиды.
И я, Мамору, скромный ученик Такаши сэнсэя однажды удостоился приглашения в дом прославленной Саюри сан. Пригласили меня не потому, что я был знаменит, а потому, что наступил сезон дождей Цую, и все знатные и образованные гости разъехались. Меня же сезон Цую застал в гостинице, неподалеку от того места, где обитала Саюри сан.
Дни и дни напролет лилась с неба дождевая вода, превращая все вокруг в сплошные ручьи и озера. Прислуга в доме госпожи Саюри была занята тяжелой беспрестанной борьбой с сыростью, а госпожа Саюри скучала.
Поскольку я был недостоин поэтических поединков с прославленной ценительницей поэзии, я смиренно попросил Саюри сан учить меня искусству владения кистью сёдо.
Сняв свою обувь, я вступил на татами богато и со вкусом обставленной комнаты, напоминающей лаковую шкатулку с драгоценностями, и низко склонился перед юной девушкой, закутанной в изящные, разрисованные по сезону синими ирисами кимоно. Насколько мне позволила моя скромность, я попытался рассмотреть девушку. Тонкость черт ее лица, удлиненные глаза, нежное матовое личико формы тыквенного семечка, блестящие волосы, уложенные в высокую сложную прическу шимада не оставили меня равнодушным.
В сильном смятении чувств, я не смел первым начать разговор. Молчание затягивалось, и это казалось мне невежливым, но мыслями моими владел только восторг от необычайного зрелища этой божественной девушки. Робко подняв глаза, я увидел, что Саюри сан разглядывает меня из-под опущенных век.
Неуклюже произнеся слова приветствия, я почувствовал себя неловким дураком и невеждой, что еще больше смутило меня.
- Мамору сан! Я приветствую Вас в своем доме. Я надеюсь, что наше общение скрасит скуку, навеваемую сезоном сливовых дождей.
- Саюри сан! Я польщен вашим гостеприимством и вниманием ко мне, недостойному. Я буду несказанно рад служить вам, как преданный раб и, если вы не сочтете это невежливым с моей стороны, осмелюсь смиренно просить Вас об уроках сёдо.
Фарфоровое личико Саюри сан тронула нежная улыбка, как будто осветив ее лицо изнутри светом.
Между нами завязалась учтивая беседа, в которой я рассказывал Саюри сан о моем учителе Такаши сенсее и читал его превосходные стихи. Саюри Сан читала стихи прославленных поэтов так уместно и красиво, что восторг мой еще более возрос.
Вошла служанка и принесла мне чай и другие угощения. Саюри сан извинилась за то, что она не разделит со мной трапезу.
- Мамору сан! Пусть моя маленькая странность не покажется Вам невежливой, но я никогда не ем в присутствии других людей.
Меня удивило это, но я подумал, что такой божественной девушке можно простить все прихоти. Я подумал, что она не ест в присутствии других людей из-за своей застенчивости и скромности. Эти прелестные качества только делали госпожу Саюри еще более привлекательной в моих глазах.
Так, в очаровательных беседах медленно и величаво проплыл первый день нашего знакомства. Удаляясь в свою гостиницу, я смотрел на стоящую в дверях прекрасную Саюри сан, и мне пришли на ум стихи Акадзомэ-эмон:
Ах, не заснуть
Одной на холодном ложе.
А тут этот дождь -
Так стучит, что даже на миг
Невозможно сомкнуть глаза.
Навестив Саюри сан на другой день, я увидел приготовленные заранее низенький столик, на котором уже стояли принадлежности для каллиграфии: ситтадзаки (особая черная циновка, подкладываемая под бумагу) с прижатой к ней бунтином (приспособлением для прижатия бумаги) дорогой бумагой ханси, кисть фудэ, тушечница судзури и чернильная палочка суми.
После приличествующих приветствий, Саюри сан попросила меня развести чернила, и мы приступили к первому уроку каллиграфии.
Я должен был изобразить на бумаге иероглиф "старание". Но как я ни старался, идеально правильного и красивого иероглифа старания у меня никак не получалось. Тогда Саюри сан взглянула на меня с презрением и сказала:
- Я могу изобразить иероглиф "старание" ногой красивее, чем Вы пытаетесь вывести его рукой.
Прежде, чем я успел возразить, Саюри сан откинулась на подушки. Из-под ее кимоно появилась изящная обнаженная ступня. Девушка ловко взяла пальцами ножки кисть и изобразила на бумаге идеальный прекрасный иероглиф старание.
Я был шокирован как совершенством искусства каллиграфии Саюри сан, так и непристойностью ее поступка. Обнажать ножку в присутствии почти незнакомца! Осквернять почтенное искусство сёдо таким извращенным способом. Хотя, без сомнения, я не мог и предположить, что кто-то может хотя бы взять пальцами ноги кисть.
Оторвав свои смущенные глаза от созерцания идеального иероглифа, я поймал странный взгляд госпожи Саюри: в нем была и насмешка, и гордость, и почему-то затаенная глухая тоска.
Я не счел возможным для себя долее находиться в ее доме, но перед тем, как проститься, я попросил нарисованный ножкой Саюри сан иероглиф "старание".
Шесть долгих лет прошло с того дня. Все эти шесть лет, каждый день я пытался нарисовать такой же идеальный иероглиф "старание", но, сколько я ни пытался, я не мог достичь такого совершенства и гармонии линий.
Шесть долгих лет я думал о госпоже Саюри. Особенно в сезон сливовых дождей, когда неба не видно за тучами и течет, течет с неба благословенная влага. Шесть лет для меня не существовало красавиц. Все они казались мне ненастоящими - слишком изнеженными, слишком поверхностными, слишком искусственными, как бумажные цветы рядом с распускающимся бутоном лилии (имя Саюри переводится как маленькая лилия).
И вот, настал тот день, когда мне показалось, что я смог постичь то, что хотела сказать мне своим искусством Саюри сан. Я отбросил все суетные мысли и сосредоточился на постижении иероглифа. Мне открылось, что важнее старания нет ничего на свете. И тогда из-под моей кисти вышел идеальный иероглиф "старание".
Поведав свою историю Учителю, я получил его благословение и собрался в дорогу. Саюри сан все так же безмятежно жила в саду рядом со священной храмовой рощей и все так же считалась величайшим сокровищем, благодаря своей образованности и искусству каллиграфии.
Меня встретила не хрупкая девчушка, едва начавший раскрываться бутон лилии, но женщина в самом расцвете своей красоты. Черты ее лица утратили детскую миловидность и приобрели определенность женственности и потаенной страсти. Движения Саюри сан стали грациозными и плавными, в голосе звучала мягкость и доброта. Но все же была в прекрасном облике госпожи Саюри какая-то затаенная печаль, которая так поразила меня шесть лет тому назад при нашей последней встрече. Именно эта печаль таила в себе неизъяснимую силу тайны, жившей в этой красавице и манила к себе, словно омут зазевавшегося пловца.
Я увидел, что Саюри сан обрадована моему возвращению, но почему-то стесняется меня. Как будто пытается воздвигнуть между нами стеклянную стену. Она была и рада и не рада меня видеть.
Я открыл свое сердце Саюри сан. Показал ей иероглиф, над которым трудился все эти шесть лет, и она сказала, что считает иероглиф совершенным. Она слушала мои слова о любви, которые я уже не стесняясь изливал ей. Я не только открыл ей свое сердце, но и попросил стать моей женой. Родители мои уже умерли, оставив мне приличное наследство.
Лицо ее разрумянилось, из-под скромно опущенных ресниц поблескивали жарко пылающие глаза, но она сидела, словно была чем-то озадачена и опечалена, не отвечая на мои признания. И вдруг она порывисто встала и, собираясь уйти, сказала:
- Мамору сан! Я польщена Вашим признанием и мне приятны Ваши слова, но у меня есть тайна, узнав которую, Вы возненавидите меня. Если я приму ваше предложение, я сделаю Вас несчастным на всю Вашу жизнь. Поверьте, узнав мою тайну, Вы станете презирать меня. Тайна моя настолько ужасна, что я предпочту, чтобы Вы считали меня бессердечной, чем раскрою ее Вам. Уходите и никогда больше не приходите сюда.
Ее речи страшным ударом поразили мое сердце. В порыве чувств я совершил недопустимый непочтительный поступок - я вскочил на ноги, подбежал к Саюри сан и, притянув ее за талию к себе стал говорить о своей любви с удвоенным жаром, уверяя Саюри сан в том, что бы она ни поведала мне, она всегда будет для меня самой любимой и самой совершенной в мире.
Саюри сан молчала. По ее лицу катились слезы, но она не отталкивала меня. Мне показалось это добрым знаком. Я нежно поцеловал ее в губы, которые раскрылись, словно спелый сладкий плод.
- Саюри сан! Вы не отталкиваете меня и я вижу, что моя любовь не противна Вам. Но почему Вы не ответите на мои чувства?!
Она молчала. Головка ее склонилась, будто сорванный цветок после знойного дня. Тогда я обнял ее и привлек к себе. Только сейчас мне стала понятна тайна, которую Саюри сан так долго скрывала от меня. Мне стал понятен и шокировавший меня поступок, когда Саюри сан изобразила иероглиф "старание" ножкой. Она была так прекрасна, так грациозна... Я не подозревал об этом, пока не обнял ее.
Мое открытие поразило меня в самое сердце. У Саюри сан не было рук.