Кафе Artbridge на Абовяна - одно из немногих мест в Ереване, куда женщина может спокойно пойти одна. Большинство его завсегдатаев - иностранцы, привычные ко всему и занятые только собой. Майя облюбовала его именно поэтому. Когда ей надоедали домашние стены, она правила здесь рукописи и даже писала без риска привлечь досадное внимание. При необходимости можно было и воспользоваться словарями, в обилии представленными в "книжном зале". Майя, смакуя, выпила крепкий чай с лимоном и перечитала последние записи. Как всегда, ей показалось, что это написано кем-то другим. И единственно для того, чтобы, как по мостику, перевести ее в мир, где волшебная палочка принадлежит ей. Через полчаса, однако, Майе пришлось прерваться: зазвонил мобильный, и ломкий, неуверенный голосок, в котором не было и следа победительных интонаций телезвезды, спросил, где она и можно ли к ней.
Иза Соренц, ведущая самой рейтинговой молодежной телепередачи, стремительно пересекла зал, но, подойдя к Майе, нерешительно остановилась, будто внезапно пожалев, что пришла. Чтобы дать ей время собраться с мыслями, Майя подозвала официанта и заказала две порции "Пьяной вишни" и гранатовое вино. Потом захлопнула блокнот и ободряюще улыбнулась Изе.
- Ну, давай, анлоуд!
Иза вздохнула так, что лежавшая на краю стола скомканная салфетка слетела на пол.
- Ах, да чего там, вы и так все понимаете!..
- Даже и не догадываюсь, и, если хочешь, чтобы я тебе помогла, не темни.
Но Иза покачала головой, блуждающий взгляд миндалевидных хамелеонских глаз, в полумраке кафе казавшихся темно-серыми, упал на бордовый замшевый переплет с серебряным тиснением.
- Я давно хотела спросить, почему вы избрали для романа форму дневника, ведь читатели будут отождествлять вас с героиней... Сколько ни разубеждай, все равно будут... А у вас тут... такие вещи... Или вас это не смущает?
- Есть кое-что поважнее.
- Например?
- Форма дневника, обращение к читателю от первого лица, то есть не опосредовано, через автора, а напрямую, с первого же мгновения создает атмосферу абсолютного доверия. Ты волен не соглашаться с тем, что тебе говорят, протестовать, негодовать, но ты уверен: тебе не врут. От "я" можно написать что угодно, самые невероятные вещи - и поверят. Тем более, сейчас, при всеобщем разгуле откровений.
- Но зачем вам это нужно?
- Читательское доверие?
- Нет. Разгул откровений.
- А-а-а-а... Тебе признаюсь: хочу кое в чем разобраться.
- Кое в чем - в себе?
- Вообще.
- Но это не ответ. Это можно сказать по поводу любого сочинения.
- Ну так что?
Иза пожевала губами. Узкие глаза заметались в поисках предмета для разговора и снова остановились на Майином блокноте.
- А почему вы прервали работу, да еще так надолго? Я помню, какое разочарование испытала, увидев, что этот ваш Бордовый Дневник, - она указала подбородком на блокнот, - обрывается.
Майя удивленно подняла брови.
- Вы не знали? Мы с Гариком называли так вашу записную книжку - по обложке из бордовой замши. Помните, вы забыли ее здесь, в Artbridge, а Гарик нашел?..
- Пришлось прерваться. Труба позвала. Меня вовлекли в одно очень... ну, в общем, я была занята. А сейчас свободна и... Что?
- Это дело... Гарик был в нем замешан?
- Почему ты так решила?
- Ему звонил Давид Еквордян. Откуда президент самой крупной в стране корпорации мог узнать о существовании Гарика, если не от вас?
Майя напряглась. Глаза - о, эти предательские идеомоторные рефлексы! - дернулись от боли. Она с усилием выдавила:
- Ну почему непременно от меня?
- Майя! Вы забыли, где я работаю?
- А, ну да, ну да - круто я попала на ТВ! До сих пор жалею, что согласилась прийти в твой "Дворик". Небось, все мои косточки перемыли?
Изе стало стыдно. Самой плохо, так зачем другим пакостить?
- Простите, Майя, я не хотела, с дуру ляпнула. Так вы ответите на мой вопрос?
- О-о-о-о, душенька, ты на очень опасном пути - вымогаешь информацию о супруге у ближних и дальних. Фи!
У Изы задрожали губы. Майя смягчилась.
- Что, вы совсем перестали общаться?
- Да. Я даже начала думать о разводе.
- Пропадает надолго и не говорит, куда, не посвящает вас в свои дела, появляется неожиданно, мрачный, усталый. Еда, постель - и все. Так?
- Даже жутко, до чего точно.
- Опыт.
- И каков диагноз?
- Он работает в "ящике".
- Логика или знаете наверняка?
- Наверняка. В том деле, о котором я говорила, он участвовал именно в связи со своей секретной работой.
- А чем он занимается?
- Ну зачем ты спрашиваешь? Знаешь ведь, не скажу. Послушай меня, перестань маяться. Прими как данность: твой муж изменился, он не тот, за кого ты выходила замуж. У тебя две альтернативы - либо смириться, либо уйти. Не пытайся сломать ситуацию - верная гибель. Лучше поднимись над ней.
- Как?
- Найди себе дело, которое заняло бы тебя всю. Новую передачу, например. Твой "Итальянский дворик" хорош, но для тебя это уже привычная колея. Придумай что-то новое, креатив - это панацея.
- Легко сказать "тебя всю". Но меня нет, меня больше нет. Все мое существо свернулось в один мучительный вопрос: где он? И что я для него?
- Два.
- Что два?
- Вопроса. И уже легче. Не так просто. Не так уныло и безысходно.
- Шутите?
- Ты меня утомила. Прости.
Майя поднялась.
- Иза не пыталась ее удержать. Неожиданная резкость старшей подруги, как она уже давно воспринимала Майю, причинила ей острую боль. Она почувствовала себя униженной. Ей дали пощечину. Ну, нет! Она не позволит себя унижать. Никому. Ни Майе, ни Гарику. Ни... Она им всем докажет. О-о-о-о, они еще пожалеют! Завтра же позвонить режиссеру, нет, сегодня, сейчас! Она выхватила из сумочки мобильник.
Спрятавшись за огромной кадкой с разлапистым заморским деревом, Майя наблюдала за ней. Услышав первые слова, сказанные Изой, она удовлетворенно усмехнулась и вышла. Дело было сделано. Есть особая порода людей - выпрямляются, когда их бьют. Она сама была из таких, и всегда постфактум была благодарна тем, кто в свое время бросил ей в лицо обидное, оскорбительное замечание. Она в таких случаях проглатывала обиду и исправляла недостаток. Так она, к примеру, избавилась от пушка над верхней губой - после того как сотрудница громогласно, с издевательским смешком спросила: "А что это у тебя тут?" Несколько сеансов у косметолога, и отражение в зеркале счастливо улыбнулось ей, а она послала обидчице благодарственную телепатему.
Ну все, за Изу можно быть спокойной, теперь - за работу. Бордовый Дневник (хорошее название придумали ребята) тянул ее в свой мир, довлеющий над нею, как всякое создание довлеет над создателем.
Я никогда не любила по-настоящему. Я много читала о безумной, всепоглощающей любви, толкавшей женщин на отчаянные поступки, и даже приходилось мне выслушивать исповеди подруг, но сама я ТАК не любила никогда. Почему? Вопрос этот не давал мне покоя. Я воспринимала свою неспособность любить как ущербность. О нет, не подумайте, я была весьма влюбчивой, влюблялась, заводила романы, но ненадолго. Всякий раз я либо отступала перед каким-то препятствием (в виде соперницы, разницы в возрасте, языкового барьера и т.п.), либо разочаровывалась в очередном избраннике и порывала с ним. При этом я вполне сознавала, что "другая на моем месте" и не подумала бы отступать или рвать отношения, а довела бы дело до победного конца. Напрашивался вывод: я сама подсознательно ищу повод для разрыва, всякий раз убеждая себя в его необходимости. Но почему? Что во мне не так? Наследственность? Однако и у сестры, и у брата в этом смысле полный порядок - оба насовершали безумств, дай бог! Сестру всем семейством пытались уберечь от рокового замужества, а брата - удержать от развода. Не уберегли и не удержали. А я... Мама однажды сама, подозреваю, влюбилась в моего очередного поклонника и чуть не со слезами упрашивала меня выйти за него замуж... Что я в тот раз придумала? Ах, да! Он опоздал на свидание. Правда, опоздал здорово - на целых двадцать минут! И все же... Как он умолял простить его, какое у него было отчаянное лицо!.. А я смотрела в глаза, полные смертной тоски, и ненавидела его за то, что сама не способна на такое чувство. Вслух же произнесла: "Дело не в опоздании как таковом, а в том, что ты утратил мое доверие, ты ненадежен, я никогда не смогу на тебя полагаться". Это его сразило. И на маму подействовало убедительно. Он еще несколько раз пытался помириться, но я была тверда как скала. Нет, нет, я не жалею о той истории. Я просто хочу понять, ПОЧЕМУ. Ведь я каждый раз влюблялась искренне, с восторженной надеждой, что вот оно, настоящее чувство, пришло наконец и ко мне. Но дальше события развивались по привычной схеме, то есть до первого промаха нового воздыхателя.
Желание влюбиться до безумия - так, чтобы забыть обо всем, главное, забыть СЕБЯ, овладело мной целиком, превратившись в своего рода манию. Но у меня ничего не получалось. Ведь одно то, что мне удавалось - порой с мясом, с кровью, - но удавалось, разрывать отношения, говорило, что и это "не любовь, а только кажется". Но почему? Что за антилюбовный ген сидел во мне? Или наведенная извне установка? Чье-то высказывание, запавшее в душу? Нет. Таким авторитетом у меня пользовался только отец, а он со мной на эти темы вообще никогда не говорил. Книги? К примеру, бесчисленные романы Бальзака, которые я читала запоем в двенадцать-тринадцать лет, полны историй о соблазненных и покинутых девицах. Есть у него одна сцена, где мать девушки сообщает молодому человеку, что ее дочь ждет от него ребенка, а хлыщ этот отвечает с издевательской улыбочкой, что, мол, когда дитя подрастет и выкажет очевидные признаки сходства с ним, он... подарит ему палочку ячменного сахара. Эта палочка возмутила меня до глубины души. Я почувствовала боль за всю поруганную женскую половину человечества. Я задыхалась от гнева...Так, может, во мне сидит безотчетный страх оказаться обманутой, брошенной?.. Да нет, вроде и это не то - не те времена...Но если не гены и не психологический блок, значит - наказание. Но за что? И тут я вспомнила. Воспоминание вспыхнуло неожиданно и ярко, причем я увидела произошедшее как бы со стороны, как кадр фильма.
Мне было шестнадцать. Девятый класс. Первые дни весны. Большой компанией мы сбежали с уроков и пошли на бульвар. Какое это было упоение! Свобода, запах моря, смешавшийся с ароматами весны, галантность мальчиков - малый джентльменский набор - мороженое, семечки и билетики на Чертово колесо. Я села на шаткую скамеечку рядом с подругой. Колесо, скрипя, начало поднимать нас над землей, сначала медленно, плавно, потом быстрее и резче. Когда на самой высоте у меня захватило дух, подруга неожиданно спросила: "Ты хотела бы влюбиться?" И я ответила, ни на секунду не задумавшись: "Я хотела бы быть любимой, но не любить самой". Почему я так сказала?! Я никогда раньше об этом не думала. Вопрос подруги застал меня врасплох. Откуда это пришло, чем было обусловлено? Не помню, не понимаю. Но как бы там ни было, я это произнесла, а, как известно, в юности вокруг нас порхают мириады жучков и отфильтровывают неосторожные пожелания в прямую прослушку Сатаны.
Хочу быть любимой и не хочу любить. Вот оно и сбылось, да еще как! Многократно и многовариантно... Да, но это не объясняет еще одного момента, о котором я долгое время избегала говорить даже с самой собой, пока однажды не разоткровенничалась с подругой старшей сестры. Как-то мы остались наедине, и она спросила, почему у меня "ни с кем ничего путного не получается". Я принялась перечислять причины, но та прервала меня, заявив безапелляционно, что все это ерунда. И тогда я, ошарашенная, наверное, ее граничащей с грубостью прямотой, призналась, что даже когда человек мне нравится и у меня нет никаких причин для недовольства, я, как только доходит до интима, начинаю испытывать отвращение и/или панический ужас. Меня охватывает непреодолимое желание бежать. Что я в большинстве случаев и делаю. А если не делаю, то мне приходится преодолевать эту необъяснимую гадливость, а притворяться я не умею, и рано или поздно кавалер мой спрашивает, что со мной такое. А дальше... дальше - по схеме: ссора и finite la comedia. К моему удивлению, подруга не колеблясь посоветовала мне сходить к сексопатологу. Я запротестовала было, но она одернула меня, буркнув, что в моем возрасте стыдно бояться дядю-доктора, и тут же, пока железо горячо, позвонила знакомому врачу и договорилась о приеме. Тут уж я не стала артачиться, тем более что она обещала пойти со мной.
Сексопатолог оказался высоким, грузным пожилым дядькой с липкими глазами и вкрадчивым голосом. Я не понимала, как такому можно рассказывать о сокровенном. И даже когда он, умильно улыбнувшись, промурлыкал, что у такой очаровательной девушки, как я, не должно быть никаких проблем, и что он обязательно мне поможет, я не прониклась к нему доверием. Тем не менее, поощряемая подругой, я выложила ему все как на духу и умолкла в ожидании приговора. Но эскулап наш, погладив меня отечески по спине, заявил, что ничего необычного в том, что я рассказала, нет и что это весьма распространенное среди девиц явление. И тут его куда-то вызвали. Отсутствовал он минут двадцать, а, вернувшись, объявил, что должен срочно уходить и велел мне прийти в такой-то день, такое-то время. Я подосадовала, но согласилась. А когда в назначенный срок пришла, медсестра сказала, что врач уехал в командировку и будет только через... Дальше я не слушала. Тогда я впервые увидела во всем этом какой-то рок. Судьбе не угодно, чтобы моя проблема разрешилась. Где-то там, наверху, меня обрекли на одиночество. Но за что? Чем я провинилась перед небесами? Или это не Я, а мои прошлые инкарнации? Если так, плохи мои дела - против Кармы нет приема, что бы там ни утверждал Сергей Лазарев. Стоп, стоп, стоп! А может, установка на одиночество - не наказание, а средство воздействия? Для полнейшей реализации моего призвания. И впрямь, если подумать, очень похоже на правду. К примеру, после того как я влюбилась в женатого мужчину и прошла с ним через все положенные круги ада, я написала великолепный цикл стихов. Что может быть лучшим источником для вдохновения, как не любовные коллизии! Придя к этому выводу, я порядком успокоилась. Мне такой вариант даже польстил. Но время шло. И наступил миг, когда счастье творчества перестало уравновешивать горечь личных потерь. Особенно после той истории...
Глухой звук, как от падения небольшого предмета, заставил Майю вздрогнуть в испуге. Она поднялась и пошла в обход по квартире. Оказалось, упал пульт DVD-плеера. Майя подобрала его и огляделась. Окно закрыто, кошки у нее не было, с чего бы ему падать? Когда-то она всерьез увлеклась концепцией о знаках, якобы посылаемых человеку в щедром изобилии. Научись распознавать их, следуй им, и жизнь покатится как по маслу. Слава Богу, она этим переболела. Впрочем, на этот раз пульт упал во время, иначе она бы не услышала приглушенных сумкой позывных мобильника. Звонила сестра - беспокоилась, не полезла ли она "в бучу событий", имея в виду беспорядки, учиненные обманувшимися в ожиданиях сторонниками Левона Тер-Петросяна. Майя ее успокоила: сижу дома, носа не высовываю. Поствыборные страсти ее действительно не интересовали. Политику она считала дамой, неприятной во всех отношениях, и на дух не переносила. Тем более что пахло от нее либо кровью, либо дерьмом. А сегодня эти запахи смешались - экс-президенту, в свое время ввергнувшему страну в Темные годы и Белый геноцид, показалось, что он чего-то не доделал. Однако история не любит реставраций. К тому же он ее отымел и в виде трагедии, и в виде фарса.
Майя подошла к окну. Беседка во дворе была пуста - любителей вечерних посиделок прогнал пыльный ветер. Зато пацаны самозабвенно гоняли мяч, создавая тот необходимый фоновый шум, без которого ее, как и всякого городского жителя, охватывала безотчетная тоска. Как правило, от нее спасаются с помощью телевизора, но Майе он мешал работать, а ребячий или птичий гомон - были то, что надо. Она потерла виски. На чем ее прервали? Ах да, та история...
Та история началась вполне невинно и не предвещала никаких катаклизмов. Я тогда работала в еженедельнике, занимавшем несколько комнат в Доме печати, а помещения рядом снимала ассоциация программистов. Народ в редакции подобрался "компьютерно неграмотный", и, когда технику глючило, приходилось взывать о помощи. Когда пришел мой черед стучаться в соседскую дверь, ее открыл ОН. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Для Еревана начала девяностых я выглядела вызывающе эффектно. Открытая облегающая маечка, джинсовая мини-юбка, шоколадный загар, приобретенный под косыми лучами солнца в крохотном садике, примыкавшем к дому, где я снимала комнату. И, наконец, грива черных волос по плечам. А он... О, он был красив грациозной и гордой красотой нарцисса. Огромные карие глаза с поволокой, тонкий прямой нос с изящным вырезом ноздрей, изогнутые луком чувственные губы и высокий благородный лоб, на который падали каштановые кудри, словно выписанные художником романтической школы. Он посторонился было, чтобы дать мне пройти, но тут же спохватился и спросил, не в компьютерных ли непонятках причина моего визита. И, как только я подтвердила его догадку, тут же вызвался помочь. Через пару недель мы сблизились настолько, что я познакомила его с сестрой и братом и получила великородственный одобрямс. Никогда я не была в таком восхищении. Я ликовала. Я не видела в нем никаких недостатков, а стало быть, набравшей ход любовной лодке нечего было страшиться подводных рифов.
Он был умен, общителен и честолюбив. В двадцать пять лет окончил аспирантуру в Москве, защитил кандидатскую. В двадцать шесть - принял профессуру в Ереванском госуниверситете. Сейчас, в двадцать семь, - работал в трех местах, чтобы поддержать родителей. Идеал, да и только! Нашему стремительному движению навстречу друг другу, казалось, не мешало ничто. И вдруг мне приснился сон. Я шла по пустынной улице, под хмурым небом, и сердце мое сжималось от дурного предчувствия. Внезапно я увидела его. Он стоял на краю тротуара, устремив на меня неподвижный взгляд. Я бросилась к нему, но он не шелохнулся и продолжал молча смотреть на меня. И тут я заметила в нем ужасную перемену. Его лицо было холодным и надменным. Глаза напоминали льдистые звезды. От всего его облика исходил злой свет. Так мог бы выглядеть Люцифер. Не понимая, что произошло, а только ощущая невыносимый ужас, я закричала немым криком и... проснулась в слезах. На следующий день я с нетерпением ждала встречи с ним. Он пришел, я пытливо вгляделась в его лицо, но он был таким, как всегда. А вот я... Метаморфоза произошла со мной. Я по-прежнему тянулась к нему всем существом, но стоило нам остаться наедине, как меня охватывал необъяснимый ужас, нестерпимое желание уйти, бежать от него что есть сил. Я ничего не понимала. В разлуке с ним я тосковала, кляла себя за вздорные, ничем не оправданные страхи, обещала самой себе, что этого больше не повторится, но, как только он появлялся, меня вновь захлестывали волны панического ужаса. Я сознавала, что заставляю его страдать и что долго так продолжаться не может, - конце концов он решит, что я веду с ним какую-то хитроумную игру и ответит тем же. Так оно и случилось. Он начал на моих глазах ухаживать за одной из своих сотрудниц - из породы серых мышей, то есть полной противоположностью мне. Демонстративно разгуливал с ней по коридору, не упускал случая зайти в ее обществе к нам в комнату, провожал до остановки и... что толку перечислять. Человек проявляет дьявольскую изобретательность в стараниях досадить любимому существу, в особенности, желая разжечь в нем огонь ревности. Девица же приняла все это за чистую монету и влюбилась не на шутку. Но через некоторое время произошло неизбежное. В очередной раз, когда он рассыпался перед ней мелким бесом, а потом внезапно прервал это занятие и впился в меня пристальным взглядом, проверяя произведенный эффект, она прозрела. Поняв, что служила всего-навсего орудием в игре, она некоторое время избегала его. Но, как и следовало ожидать, долго не выдержала. Меня она лютейше возненавидела, а ее чувство к нему стало абсолютным. Он же метался в созданной им самим клетке из оголенных нервов. Несколько раз я порывалась объясниться с ним, но у меня ничего не вышло. Пытка эта продолжалась целый год, пока по приглашению какой-то инофирмы он не уехал за границу.
На мою душу опустилась Египетская тьма. Я ходила по бесконечным коридорам Дома печати, как сомнамбула, заглядывая во все комнаты, где он раньше бывал, прекрасно сознавая, что его там нет и не может быть. Иногда я натыкалась на нее. Как правило, она стояла молча, пристально глядя на меня. Разлука так мучила ее, что она тянулась ко мне - ко мне! - ненавистной сопернице, чтобы через меня, через мою причастность к нему, чувствовать его, становиться к нему ближе. Это абсурдно, но это так. Это сродни тому, когда человек, разлученный с любимым существом, находясь в опасной ситуации, ярко ощущает его близость. Именно поэтому жертвы несчастной любви ищут опасности, а вовсе не для того, чтобы покончить счеты с жизнью, как принято считать. Близость к смерти делает их ближе к предмету страсти. Понимая все это, я внутренне содрогалась и проходила мимо. Треугольник, в котором лишними оказались все, распался. Остались только тоска и боль. Потом газета, в которой я работала, закрылась, и я потеряла ту девицу из виду. И настала зима 93-го, наверное, самая тяжелая за все Темные годы. Холод, голод, уныние. Люди по ночам ложились спать в пальто, под несколькими одеялами, а днем бродили по улицам, не видя друг друга и разговаривая сами с собой. Одним из таких призраков была я. Пока не устроилась работать в новостное агентство "Ноян Тапан" . И вот однажды, субботним утром, командование нашего кораблика свистануло нас всех наверх, попросив каждого принести из дому муки, масла, сахара, кто сколько сможет, и испечь пирожки - исключительно для поднятия духа. По тем временам это был пир, и какой! Ребята принесли гитары, у двоих-троих оказались хорошие голоса. Я сидела за столом, смотрела на лица друзей, слушала переборы струн, и вдруг мое изболевшееся сердце затопила жаркая волна благодарности. По щекам потекли слезы, сначала горькие, потом соленые, а потом чистые и теплые, как летний дождь.
Дай вам Бог, ребята, за все - райски вкусные пирожки, вино, песни и за то, что никто тогда не сунулся с бестактными вопросами.
Так, катарсиальными слезами, я выплакала свое горе. А по дороге домой меня осенило: Антэрос! Это его козни. Это он, чернокрылый бог отрицания любви, распростер надо мной свою мертвящую тень, "и душой из этой тени не взлечу я с этих пор"...
Антэрос - порождение Хаоса, бог нелюбви, внушающий человеку ненависть к тому, кто его любит. Сеющий неразделенную любовь и - изощренная несправедливость -наказывающий людей за отказ ответить на чье-то чувство. Его боялись и смертные, и боги. Аполлон прогневил его, и он безжалостно покарал красавца-стреловержца: стоило тому полюбить женщину, и она проникалась к нему ненавистью. Жестоко пострадали и его избранницы. Дафна, спасаясь бегством от преследующего ее Феба, взмолилась богам о помощи, и те обратили ее в лавр. Кассандру наказал сам отвергнутый олимпиец, наделив, с одной стороны, даром пророчества, с другой, внушив людям недоверие к ее предсказаниям.
Греки так трепетали перед этим таинственным богом, что боялись упоминать его имя, и со временем оно забылось, уступив место своеобразному эвфемизму - анти эрос - Антэрос. Ненависть, порожденная любовью, считалась в Элладе страшнейшим проклятием, а люди, неспособные любить, - одержимыми Антэросом.
Итак, все признаки налицо. Я - жертва Антэроса. Именно ему ад поручил наказать меня за бездумные слова, что я произнесла когда-то, кружась на Чертовом колесе.
Сидя на ручке кресла, Лили качала ногой в изящной туфельке от Маноло Бланика. Искусно высветленные небрежно завитые волосы падали на лицо в полном соответствии с модным романтическим трендом и помогали скрыть неловкость. Она делала вид, что наслаждается чаем и молчит с единственной целью всесторонне оценить его букет. "Слезы дракона" с их легким вкусом и тонким ароматом жасмина того стоили, но Лили никогда не была поклонницей чая, как коренная ереванка, предпочитая ему кофе. Майе и самой было не по себе. Подруги не встречались тет-а-тет по меньшей мере года два. Лили позвонила и напросилась в гости совершенно неожиданно. Может, тот саммит в потайном кабинете Давида вызвал у нее ностальгию по былым девичьим посиделкам? Но с того времени прошло несколько месяцев. Три как минимум. Молчание затягивалось. Что делать? Майя заглянула в чашку, будто надеясь получить там ответ, поставила ее на сервировочный столик и вдруг замурлыкала "Либертанго" Пьяццоллы. Лили тут же подхватила. Минут пять они пели в унисон, а потом разразились хохотом. Отсмеявшись, Лили спорхнула с кресла. Оборки платья из переливчатого шелка заколыхались сиреневым облаком. Она встала так, чтобы Майя получше разглядела и оценила аметистовое ожерелье в тон платью. Майя восхищенно улыбнулась.
- Что это ты? А, мои аметисты. Правда, хороши? Давид подарил, на годовщину нашей свадьбы, - она бросила на Майю острый взгляд. Майя усмехнулась.
- Ну, такое событие заслуживает брюликов!
- А это была вторая годовщина. Мы тогда только-только становились на ноги.
- Что за привычка у вас, у буржуинов, прибедняться? Не с нуля же он сделал свою фантастическую карьеру!
- И ты туда же?
- Да ладно, не мое дело... А вот что меня действительно интересует, это почему Давид не баллотировался. Тем более, после того как заявил об этом во всеуслышание, на пресс-конференции.
- Я помню, помню, - Лили нахмурилась. - Я помню эту пресс-конференцию. Я все помню.
Она сделала ударение на "все" и Майя напряглась - неужели Лили что-то знает? Она пытливо взглянула на подругу. Лили усмехнулась.
- Трудное было времечко. Я тогда была на сносях. Но дело не в этом. Казарян отговорил.
- А, его гуру! Но, постой, Давид говорил, что Казарян, напротив, подстегивал его политические амбиции.
- Это темная история. Мистика, в твоем, кстати, вкусе.
- То есть?
- Казарян к этому времени был уже совсем плох, а вскоре после той пресс-конференции слег и уже не вставал. Давид оставался с ним до самого конца, и перед... ну, в общем, последними словами Казаряна были: "Еще не время". Он повторил это дважды, глядя Давиду в глаза. Благоверный мой пораскинул умом, решил, что тот имел в виду выборы, и отозвал свою кандидатуру. И, знаешь, я до конца дней буду благодарна старику за это, независимо от того, что он хотел сказать на самом деле.
- Ты думаешь, Давид совершенно расстался с мечтами о президентском кресле?
- Да ну, какие мечты! Так, одна блажь... - Лили занервничала и, чтобы перевести разговор, воскликнула с преувеличенным интересом:
- Ой, какая интересная книжица! Что это ты читаешь?
Майя проследила за ее взглядом. Подруга явно имела в виду Бордовый Дневник.
- Это не книжица, а записная книжка.
- Ты пользуешься записной книжкой? А где же твой лаптоп?
- Взорвался. В Ираке. Возле Басры. Вместе с разнонациональной командой журналистов, пленными террористами, среди которых один был моим другом, и американскими солдатами, взявшими их в плен, среди которых тоже один был моим другом.
- Ты была репортером на Иракской войне?
- Да. Но это вышло случайно. В 2003 году мне представилась сказочная возможность - поездка по древним столицам мира. Я побывала в Афинах, Риме, Иерусалиме, дальше по плану шли Вавилон и Мемфис. Вот в Вавилоне меня и застала война. Как говорит моя сестра, я попала в "бучу событий".
- Да уж, буча - это мягко сказано. Ты никогда не рассказывала об этом...
- А ты бы рассказывала? - У Майи дрогнул голос, глаза предательски заблестели.
Лили подошла и обняла ее, потерлась бело-розовой щечкой о смуглую щеку подруги.
- Прости, прости, Маячок!
- Послушай, - вдруг вскричала она, отскочив и всплеснув руками. - Совсем забыла! Я же вот зачем пришла. Представь, захожу в антикварный и кого там вижу, угадай!
Майя пожала плечами.
- Мушега! Да, да! Стоит с несчастным видом у прилавка. И не скажешь, что когда-то был в отряде смертников. Я к нему: что такое? А он: вот, ищу подарок для Майи и не знаю, что...
- Какой подарок? Зачем? Да мы с ним давно не встречаемся. Месяца три уже.
- Да я знаю. В этом все и дело. Мушег сказал, что вы повздорили из-за какого-то пустяка, и...
- Ерунда! Вовсе мы не ссорились, просто я...
- Понимаю, понимаю, но он-то вообразил, что ты на него за что-то обиделась, и надумал прийти к тебе с чем-то таким прекрасным, за гранью реального, что растопит лед в твоем сердце. В общем, он там, в моей машине, вместе с подарком.
- Что? - Майя вскочила как ужаленная.
Лили же, довольная произведенным эффектом, вытащила из сумочки мобильник и сказала в трубку: - Лед тронулся.
- Я вам покажу лед! Вы...
- Иди, иди, встречай своего рыцаря.
Не зная, смеяться ей или плакать, Майя пошла к дверям. Мушег и впрямь держал в руках объемистый сверток.
- Да положи ты ее, нет, лучше дай мне, - засуетилась Лили. Она ловко освободила из упаковки и водрузила на стол изящную античную вазу. - Вот!
Майя подошла поближе.
По меньшей мере V век до нашей эры. На выпуклом боку изображены два борющихся мальчика, по всей видимости, - братья-близнецы. Майя закусила губу. Вазе цены не было. Мушегу за всю жизнь не собрать на один только ее черепок. А она здорово к тому же сохранилась: только одна ручка да горлышко побиты, да и то самую малость. А краски совсем не потускнели. Сокровище явно из запасников Лили. Майя повернулась к понуро стоявшему Мушегу.
- Муш, будь другом, свари-ка нам кофе. - И добавила в ответ на его недоуменный взгляд: - Ты же знаешь, я по этой части не очень, а Лили нельзя - платье запачкает.
Поняв, что подругам надо пошептаться, Мушег направился в кухню и вскоре загремел чашками, замурлыкал какой-то мотивчик, мол, секретничайте на здоровье, я вам не помеха. Майя погладила прохладный бок вазы.
- Ты же не рассчитывала меня обмануть, Лили! Ну как я ее возьму? Я же знаю: это - от дедов-прадедов.
- Ну и что? И, кстати, о дедах-прадедах, бабка моя эту вазу не любила и рада была бы от нее избавиться, кабы не дед.
- А я знаю, почему. Хочешь, скажу?
- Ну-ка, ну-ка...
- Это братья-близнецы - Эрос и Антэрос. По позднейшим верованиям греков, сыновья Афродиты и Ареса. Антэрос олицетворял страсть, и Эрос мог расти и развиваться только в его присутствии, а когда тот исчезал, снова превращался в игривого малыша. Но! Они вечно соперничали. Это, - она обвела рукой изображение схватившихся в поединке детей Любви и Войны, - иллюстрация самой распространенной ситуации во взаимоотношениях людей: ни с тобой, ни без тебя.
Лили вздрогнула. Золотисто-карие глаза метнули на подругу взгляд, полный гневной укоризны, и опустились под отяжелевшими веками.
Майя заставила себя улыбнуться.
- Ну ладно, принимаю. И дар, и того, кто его принес. Давай пить кофе - обмоем вазу.
Посидев с ними минут десять, Лили заявила, что опаздывает на важную встречу, и упорхнула. Майя проводила ее и вернулась в гостиную. Мушег сидел на краешке дивана и курил. Увидев Майю, он затушил сигарету и криво улыбнулся. Майя подошла, наклонилась над ним, запах крепкого табака бросился ей в ноздри. Она почувствовала знакомый прилив тошноты, но, пересилив себя, погладила Мушега по свежевыбритой щеке. Мушег с силой притянул ее к себе. Майя закрыла глаза. - Боже, помоги мне! - пронеслось в ее голове.
В дверь отчаянно затрезвонили. Майя вскочила, поправила кофточку.
- Надо открыть. Наверное, Лили забыла что-то... - она поспешила в прихожую, трясущимися руками отперла дверь.
На пороге стоял Давид. Президент корпорации "Оптимальный образ жизни" собственной персоной. Стоял, как памятник сарказму. Голова задрана, руки в карманах, серые глаза холодно сощурены, губы искривлены презрительной усмешкой. Но больше всего Майю поразила прилипшая к его обычно открытому высокому чистому лбу мокрая прядь. Потемневшие от воды каштановые волосы казались почти черными. Майе почему-то захотелось поправить эту прядь, но она не могла заставить себя шевельнуться или хотя бы произнести слово. Не дождавшись от нее реакции, Давид прочистил горло и процедил:
- Я за Лили. Она сказала, что идет к тебе.
- Но... Лили... Она только что ушла. Странно, что ты...
Не дослушав, Давид отстранил ее и вошел, вернее, ворвался в квартиру. Опомнившись, Майя бросилась за ним. В гостиной она застала нелепую сцену. Мушег, по-прежнему сидевший на диване, нервно курил, а над ним навис Давид, сложив руки с комическим умилением и качая головой из стороны в сторону. При ее появлении Давид ткнул в Мушега пальцем, чуть не попав ему в глаз, и изрек:
- Наш карабахский герой! "Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним". Враки! Она его не полюбила. Она никого не любит...
Кровь бросилась Майе в голову. Она выкрикнула неожиданно зло и грубо:
- Ты тоже не любишь Лили, однако живешь с ней, ребенка растишь. А мне нельзя?
Не ожидавший такого Давид, опешил. Мушег отвернулся. Майю охватил жгучий стыд.
- Муш, пожалуйста, оставь нас!
Но тот покачал головой.
- Нет уж, давайте при мне.
Майе хотелось плакать, хотелось крикнуть, чтобы они оба оставили ее в покое. Вместо этого она посмотрела Давиду прямо в глаза и сказала со спокойной яростью:
- А ведь и ты никого не любишь! Ты тоже одержим Антэросом. Мы с тобой обречены всю жизнь тянуться к любви и обманываться. Мы - тени. А вот он, - она указала на Мушега, почти скопировав жест Давида, - он настоящий!
- А это мы сейчас проверим, - прохрипел Давид и набросился на счастливого, как ему казалось, соперника. Они покатились на пол. С пятисотдолларового пиджака президента "Оптимального образа жизни" полетели пуговицы, из потайного кармана вывалилась плоская на две/трети пустая бутылка и покатилась к Майиным ногам. Коньяк. Она поняла, что Давид пьян, и ее охватил панический страх. Не помня себя, она схватила со стола первый попавшийся предмет и обрушила на голову несчастного. И замерла в ужасе от содеянного. Сидя среди обломков вазы, Давид потирал ушибленный затылок. Мушег, первым придя в себя, тяжело поднялся, подобрал бутылку, сделал несколько жадных глотков и бросил Давиду. Тот подхватил ее и осушил до дна. Майей овладело нелогичное, но очень естественное для нее ощущение непричастности к происходящему. Как странно, ваза ждала два с половиной тысячелетия, чтобы разбиться в ее руках. Она опустилась на колени, не смея прикоснуться к осколкам.
- V век до нашей эры! - пробормотала она, - Эрос и Антэрос. Теперь уж и не поймешь, где кто. Перемешались!..
Давид ухватил один черепок, посмотрел на срез.
- Не переживай, это копия.
Майя рассмеялась некрасивым визгливым смехом.
- Вот спасибо, утешил!
Давид ошарашенно посмотрел на нее.
- Ты смеешься совсем как Лили, - он покачал головой и осторожно положил черепок обратно.
Мушег, в продолжение этой сцены внимательно наблюдавший за ними, подошел и помог Майе подняться. Вдвоем они стояли и смотрели на Давида. Мушег - с мрачным сочувствием, Майя - с горделивым презрением. Давид усмехнулся.
- Понял, не дурак. Ухожу.
Он легко вскочил, уже улыбающийся, окруженный защитной оболочкой гламура, отряхнул костюм, поклонился, как на приеме, и пошел к дверям. Мушег вопросительно посмотрел на Майю. Майя не шелохнулась. Когда дверь с оглушительным треском захлопнулась за Давидом, она упала на диван и съежилась в комок. Зная по опыту, что любая попытка утешить ее спровоцирует истерику, Мушег, стараясь двигаться бесшумно, прошел на кухню, отыскал веник и принялся сметать обломки вазы. Почувствовав Майин изумленный взгляд, смущенно улыбнулся.
- Надо вымести этот "антик" к чертовой матери.
Несколько секунд Майя разглядывала Мушега, который даже веником орудовал по-военному ловко и четко. Покончив с глиняными останками божественных братьев-антиподов, Мушег пошел в ванную и там подставил голову под ледяную струю. Вернувшись в гостиную, он сел за стол напротив Майи, закурил, хотя и знал, что она не переносит табачного дыма, и медленно, с паузами, произнес:
- Альтернатива такая: я ухожу - навсегда или остаюсь - тоже навсегда. Решай. Сейчас.
Майя посмотрела на него исподлобья. Навсегда. Как смешно! Люди, даже самые умные, тянутся к стабильности, к надежности бытия, которая им мнится за этим словом, хотя должны понимать, что никакой стабильности нет и быть не может. И оттого множат и множат беды. Она устало улыбнулась и сказала тихо, почти шепотом:
- Сними рубашку, она вся вымокла, простудишься.
Удушливый запах газа и сгоревшего кофе Иза почувствовала с порога и бросилась на кухню. Так и есть. Джазве с коричневыми потеками и тихое шипение. Она выключила газ, швырнула кофеварку в раковину и отправилась на поиски виновника этого безобразия. Нашла она его на веранде. Гарик спал, растянувшись на тахте, с блаженной улыбкой на исхудалом лице. Уверенная, что застанет его согнувшимся над какими-нибудь схемами, она жаждала излить накопившееся раздражение, но вид спящего так живо напомнил ей счастливые первые месяцы их супружества, что она забыла все свои обиды и тихонечко прилегла рядом. Гарик тотчас проснулся и, ничуть не удивившись, обнял ее. Два часа пролетели в страстных ласках изголодавшихся любовников. Иза слушала его горячий шепот, он повторял ее имя вновь и вновь, будто оно вмещало в себя все самые ласковые и прекрасные слова на свете. Она была умна и не задавала вопросов. Интуиция подсказывала ей, что сегодня она получит разгадку всего его противоречивого, оскорбительного для нее поведения за последний год. И действительно, еле сдерживая торжествующую улыбку, он попросил ее закрыть глаза, минуты две возился с чем-то тяжелым, а потом скомандовал: - смотри!
Иза открыла глаза. Прямо перед ней стоял ее портрет, в простой, напоминающей оконную раме. Да нет, какой там портрет? Она, живая, смеющаяся, взлетала на качелях к ярко голубому летнему небу. Все на этом волшебном полотне дышало жизнью - ее разметавшиеся на ветру рыжие волосы, трепещущие листья деревьев, летящие облака, даже воздух дрожал и светился живым светом.
- Что это такое? Как ты добился такого эффекта? Это даже не как зеркало, не как фотография, а как окно в сад... У тебя все движется или, вернее, колеблется, нет, дышит, черт, не пойму... Что за секрет?
- Ага, секрет, именно, секрет! Но об этом потом, ты, главное, скажи, нравится? Тебе нравится!
- Нравится? Да я в отпаде, улете!.. Это супер! Это - смерть актуальщикам. Новое Возрождение.
- Стоп-стоп-стоп! Не увлекайся. Тебя занесло.
- Ну, новое слово, по крайней мере.
Гарик глубоко вздохнул.
- Результат длительных и мучительных лабораторных поисков, проведенных в свободное от основной работы время. Вот почему я...
Иза закрыла ему рот ладонью.
- Не надо, не оправдывайся, я все понимаю. А почему лабораторных?
- Так ведь весь секрет в красках. Я изобрел новые краски. У них особая структура - зернистая. Благодаря ей падающие на полотно световые волны рассеивается так, что создается иллюзия дрожания. Отсюда - живой эффект.
Иза обняла его, спрятала горящее лицо на его груди.
- Да мне все равно. Главное - это чудо как хорошо! Ой!
- Что?
- Надо показать твоей маме. И Майе. Надо устроить выставку. Ну это я организую... - она вскочила, полная жажды тут же оповестить всех и вся.
Гарик рассмеялся.
- Уймись - ночь на дворе. Мы все это сделаем, но завтра, или послезавтра... А сейчас - я и ты. И она.
- Оно - чудо.
- Пусть, оно. Обмоем?
- Слушай, а я, правда, такая красивая?
- Изольда, не заговаривай зубы, тащи жрачку, водяру...
- Ладно, заслужил! Пойду, поскребу по сусекам.
Гарик хмыкнул.
- Осторожно, Изок, это чревато!
Иза резко остановилась.
- А, знаешь, давно пора! А ты - чревато!.. Эх ты!..
Гарик посерьезнел. Лоб перерезала незнакомая ей морщинка.
- Мне дают давно заслуженный отпуск. Съездим на море и зачреватим наследника.
- Зачреватим! Ах ты, счастье мое, косноязычное! - она снова прильнула к нему.
Обмыть картину в эту ночь им не пришлось. Как не пришлось и ждать отпуска, чтобы зачать наследника.
Мать не приехала, правда, обещала вырваться, когда откроется выставка. Но Майя пришла и привела знакомого искусствоведа - эксперта по современному искусству. Это был высокий, болезненно худой человек с нервным лицом и большими навыкате глазами. Вначале он держался с отстраненностью небожителя, но, увидев портрет Изы и несколько пейзажей, выставленных вдоль стены на веранде, весь как-то завибрировал. Он подходил к картинам вплотную, чуть не обнюхивал их, даже трогал краску и наконец, не выдержав, повернулся к Гарику и спросил:
- А разве вся живопись не оптический эффект? - поспешила к нему на помощь Майя. - В широком смысле.
Искусствовед возвел очи горе.
- Ну, Майечка, если вы будете...
- Вы, Сурен, я помню, недавно нашли высокий смысл и глубокое содержание в бесформенном нагромождении раскрашенных железяк. Цитирую: "Инсталляция символизирует хаос, до которого нас довела цивилизация технического прогресса". А сейчас, увидев живую красоту, ищете в ней подвох.
Искусствовед долго молчал.
- То, что вы не понимаете современного искусства, - наконец начал он...
- А вы объясните, - ввернула Иза.
- Ну, это не так просто...
- Ага! А вот это, - она обвела рукой работы мужа, - объяснять не надо. Смотришь - и радостно, жить хочется!
- В том-то и дело! Современное, уточняю, актуальное, искусство базируется на концептуальности. Самое главное - идея, положенная в основу произведения. Само название - актуальное - говорит за себя. Когда актуальщик берет тему, это означает, что он прежде всего решает острую, злободневную проблему - отчужденность, нетерпимость, экокатастрофу и так далее.
- Сурен, - взмолилась Майя, - я вас позвала не для дискуссии о современном искусстве. Не надо его защищать от нас. Да, я не приемлю актуального искусства, но я ему не враг. Я не кричу: "Долой!" и "Все на бульдозеры!" Ни в коем случае. И я не хочу с вами спорить, потому что считаю это бессмысленным вообще, и в частности, потому, что я, ну убейте меня, никогда не приму акционализма. Сколько бы вы ни убеждали, никогда не соглашусь признать произведением искусства поступок. В 1960 году Ив Клейн осуществил акцию под названием "Прыжок в пустоту" и прыгнул из окна. Это - поступок. Какой - другой вопрос, но поступок, а не произведение искусства.
- То есть, вы считаете, что произведение художника должно быть непременно материальным? - искусствовед ехидно сощурился.
Майя очень смешно заморгала глазами, но тут же пришла в себя и рассмеялась.
- А вот и не поймали! В 1969-м Роберт Барри предложил публике "телепатическое произведение", которое объяснил примерно так: "На протяжении выставки я попытаюсь телепатически передать произведение искусства, чья природа - серия мыслей, непередаваемых словами и образами". Так вот, в этом плане я могу допустить произведение искусства в виде образов, которые художник создает в воображении и телепатирует зрителям. Могу! Кто знает, возможно, таким и будет искусство будущего. Разумеется, для этого нужны достаточно развитые телепатические способности. Но дело не в этом. Я могла бы бесконечно перечислять нелепые, с моей точки зрения, произведения искусства, начиная с драного башмака Марселя Дюшана и кончая картинами, написанными экскрементами, но, полагаю, вы тут же найдете в каждом из них глубокий смысл и высокое содержание. Дело, повторяю, не в этом. Продолжим тему нематериальности. Вы недавно сказали: "Современный художник берет за основу актуальную идею и совершает иллюстрирующую ее акцию". И привели в пример "произведение" Ива Клейна под названием "Immaterial Pictorial Sensitivity" ("Нематериальная живописная чувствительность") в виде церемонии, которую тот провел на берегу Сены в 1962 году. Церемония, как мне запомнилось, заключалась в следующем. Клейн продавал эту самую "живописную чувствительность", а фактически - ничто, за золотой лист. Покупатель вручал Клейну золотой лист, а тот ему - сертификат. Затем, чтобы отразить нематериальность Клейновской чувтвительности, покупатель сжигал сертификат, а Клейн бросал лист в Сену. Так?
- Да, и я настаиваю, что это убедительно, выразительно...
- Но не изобразительно! Вот я к чему клоню. Актуальщики отрицают изобразительность в искусстве, подменив термин "изобразительное искусство" на "концептуальное". Это не просто чистый холст, к которому пришел модерн, то есть ноль, пользуясь языком математики, это - минус ноль.
- Майя, вас занесло, минус ноль - это нонсенс!
- Нет, обыкновенное математическое понятие. И в этом, отрицательном, направлении можно было бы двигаться бесконечно долго - прыгать из окон, бегать нагишом по улицам, жевать страницы, вырванные из библиотечных книг, и так далее и тому подобное, - если бы не маятник. В искусстве работает тот же закон маятника. На наше время пришлось его отклонение в минусовую сторону. Думаю, однако, что он уже дошел до предела, и теперь надо ждать обратного движения. Понимаете? А Гарик опередил время, как и всякий настоящий художник.
ќ- Так что, держите нос по ветру, Сурен, - вставила Иза, - чтобы удержаться на косе, а не попасть под нее.
- На мой век хватит! - отпарировал искусствовед и искоса взглянул на Гарика. Перехватив его взгляд, Иза снова пошла в атаку.
- Ну, признайте, что это хорошо.
- Это не просто хорошо, это прекрасно. Но прекрасное в наше время...
- Не актуально! - заключила Иза.
Поднялся гомерический хохот.
Отсмеявшись, искусствовед снова повернулся к Гарику.
- Вот вы думаете, что приперли меня к стене...
- Простите, я вас не припирал, - перебил его Гарик, - точнее, я с вами не препирался. Мои аргументы поставлены к стенке. Стреляйте!
- Теперь вы из меня убийцу делаете. А я ведь и сотой доли не сказал того, что мог бы, в защиту актуального искусства. (При этих словах Майя страдальчески поморщилась.) Например, социальная рефлексия. Ну вот эти ваши работы, что о них можно сказать? "Какой портрет, какой пейзаж!" Ну и что? Ваши картины вне времени, а актуальщики заставляют общество увидеть его собственные язвы.
- Ну тогда, - пожав плечами, ответил Гарик, - самые актуальные акционалисты нашего времени - это террористы. И не судить их надо, а присваивать звания народных художников. Многим - посмертно.
- Кстати, о "посмертно", - подхватила Майя, - совсем недавно в Турции изнасиловали и убили итальянскую художницу Пиппу Бака - во время осуществления акции "Невесты мира". Одетая в подвенечный наряд, она проехала автостопом несколько стран. Конечным пунктом ее маршрута был Иерусалим, но до Святой Земли она не доехала.
Прости, Господи, но какая страшная и нелепая гибель! Женщина, одна, автостопом по Турции! Вот вам ваш акционализм в апофеозе. Над актуальщиком, который выскакивает голым на улицу и набрасывается на людей, лая и кусаясь, можно посмеяться. А тут уж не до смеха.
- Неужели вы тут видите прямую связь? - недоуменно поднял бровь искусствовед.
- А вы нет?
- Это был ее выбор, свободное волеизъявление. Вы бы еще обвинили в ее смерти непосредственно меня!
- Да никого я не обвиняю. И я не призываю вас изменить своим убеждениям. Я только хочу, чтобы вы поняли: вам не удержать движение маятника. Не препятствуйте по крайней мере нарождающемуся новому, оценивайте его объективно, когда тот авангард, которому вы отдали полжизни, начнет отходить в арьергард.
Наступило молчание. Было видно, что в душе адепта актуализма идет жестокая борьба, в основном между духом противоречия и страхом оказаться не у дел, если Майя окажется права. Видя, что ему трудно принять решение, Майя пустила в ход резервный аргумент.
- Почему вы колеблетесь? В конце концов никто не требует от вас публичного отречения от своих взглядов. Что такого страшного произойдет, если вы дадите Гарику зал в одной из опекаемых вами галерей? А если паче чаяния вас обвинят в отступничестве, я вам подскажу контраргумент. Приглядитесь, например, к пейзажу с аркой Чаренца. Внимательно.
- Ну? - недоуменно спросил искусствовед.
- Что вам бросается в глаза?
- Разрушения?
- Именно! Замечательный памятник нашей культуры никем не охраняется, страдает от вандализма и подвергается разрушительному действию времени. Поставьте рядом с картиной ящик с прорезью - для сбора средств на его реставрацию. Вот вам и акция!
Не зная, шутит она или говорит серьезно, искусствовед, тем не менее, решился.
- Только ради вас, Майечка.
Он церемонно поцеловал ей руку и кивнул Гарику.
- Будет тебе зал. Работай.
Гарик против воли расцвел. Поняв, что перед ним по сути мальчишка, именитый гость оттаял и весь остаток вечера был душкой - рассказывал байки о мировых и отечественных арт-тусовках. Слушая его, Майя незаметно разглядывала Изу, сравнивая с девушкой на качелях, и не могла отделаться от мысли, что портрет - живее.