Друг Кандинский, письмо написано впопыхах,
Сознаюсь, что нынче меня подгоняет страх -
Не суметь, уронить палитру, закрыть глаза,
Не нащупать, не вытащить, больше не рассказать...

Так спешу теперь, что порою бы я желал
Просто бросить в пространство горсточку первоначал,
Чтоб само развернулось, само разрослось, слилось.
Потому что живое. Потому что живым родилось.

Друг Кандинский, нас всех манило одно -
Не разъять, а взрастить, как сеятелю зерно,
Сделать малый шаг, не слушая торопыг
В разноцветный сад, где внятен любой язык.

Быть решительным, как пробивающаяся трава,
Только помнить - идёт любой, пусть едва-едва.
Но ничто не властно движения отменить -
Мальчик лепит лошадку. Пьянчуга бросает пить.

Здесь, где каждый - увечный ангел с одним крылом,
Всякий будет учителем, всякий - учеником.
Это дети наши - картины, ученики,
Мы забудем - швабы, евреи ли, русаки.

Только бедный друг, я ведь тоже помню, пойми,
Как твои друзья звали в бой с твоими детьми,
Как летал в Петербурге пух немецких перин,
Как ты после войны - сиротою без них, один.

Нынче бьют у нас, и начали со своих,
Запаливши книги, картины во тьме сгноив.
Но пойдут и дальше шеренги этих машин,
Воевать с Россией будет отправлен мой сын.

Вожделеньем приказа сознанье умерщвлено
В тех, кому нет силы ждать, пока прорастёт зерно,
В тех, кому нет воли ждать, пока закричит дитя,
Кто играет в величие - глупо, но не шутя.

Мне писать бы женщин. Они как цветущий куст.
Тот, что полон птиц, что от света и листьев густ.
Так просты, что они вечно тайной казались мне.
Только знаешь - женщин насилуют на войне.

Посылали ангела. Стыдно - не сразу узнал,
Потемнел он с делами нашими, исхудал.
Говорил, что уйду, что это благая весть.
Он сказал - там лучше. Я знаю. Покуда здесь.