Николая Ивановича Дубова,
"Огни на реке", "Сирота", "Небо с овчинку", "Горе одному",
"На краю земли", "Мальчик у моря", "Колесо Фортуны",
"Отдельно стоящее дерево" -
и других забытых произведений
о действительно счастливом детстве даже для тех, кто осиротел,
в великом и справедливом государстве-сказке, называвшемся СССР
и разрушенном жадными нелюдями ради своих шкурных интересов -
посвящает Автор эту книгу.
Начинало отчётливо вечереть, а я всё ещё шагал полевой дорогой, на которую вы-шел ранним июньским утром. Признаков человеческого жилья не было, не встречались и не обгоняли машины. В конце лета тут будет не протолкнуться от грузовиков, комбай-нов и УАЗиков, снующих туда-сюда - но лето фактически только начиналось, и я уже к середине дня начал свыкаться с мыслью, что придётся ночевать где-нибудь на обочине, поставив палатку. Хотелось бы, конечно, найти ручеёк или колодец - в моей фляжке не осталось воды. Ещё немного хотелось вернуться в утро и позвонить со станции на кор-дон, чтобы меня встречали. Понадеялся на попутку, захотел пройтись своими ножками километров пять по белорусским просторам - так теперь не жалуйся.
В принципе, я ничего против такого ночлега не имел. Вес рюкзака с палаткой был привычен, впереди лежал большой отпуск, никто за меня не волновался, и где-то впереди вставала зелёной стеной (я хорошо себе это представлял!) загадочная и никогда ранее мною не виденная Беловежская Пуща. Но дорога задалбывала, как сказали бы мои юные подопечные, своим красивым однообразием: зелёные хлеба слева и справа, серая пыль под ботинками, синее небо без единой тучки над головой. Во всём мире двигались только я, да сошедшее к невидимому отсюда горизонту солнце. Тишину нарушали только шорох моих привычно бесшумных шагов, а ещё - птичье пение во ржи, негромкое и уже прощальное.
День кончался - в летней жаркой пустоте.
Поэтому я внутренне напрягся, когда увидел впереди - довольно далеко, после того, как миновал плавный широкий поворот дороги (зачем её так прокладывали, что объезжа-ли?) - две человеческие фигуры. Люди шли рядом посередине дороги, и даже отсюда, то-лком ничего не различая, я понял, что они идут устало.
Ну что ж, это были попутчики. Может быть, они добираются до какой-то неиз-вестной мне деревушки, или хоть полевого стана, затерявшегося "меж высоких хлебов" - и укажут дорогу мне. А если и нет, и кому-то пришла фантазия заночевать на дороге, как мне - я не имел ничего против компании. Неожиданностей и неприятностей я не бо-ялся, будучи уверен на сто процентов, что, случись они, сумею справиться с любыми. Да и редки, судя по отзывам, такие неприятности на белорусских дорогах, это вам не Феде-рация, тут власть прочно держит в руках "батька Лука" - президент Лукашенко. Дура-ков по-настоящему нарушать его законы - нет. Никому не охота добывать сланец в пин-ских болотах...
Обдумав это, я поднажал. Секрет пешей ходьбы в том, чтобы всегда оставлять в
себе вот такой резерв, НЗ, который можно пустить в ход в нужный момент. Если это умеешь - нет транспорта надёжней собственных ног.
Шедшие впереди стали приближаться. Они не оглядывались, я усмехнулся: я бы сам давно ощутил, что кто-то сзади, посмотрел...Эти - не умеют так. Или просто очень устали?
Я нажимал таким образом минут пять - и наконец ясно понял, что впереди шага-ют двое мальчишек. Когда сомнений в этом уже не оставалось, один из них оглянулся, а через секунду - и второй.
Они остановились, сдвинувшись поближе друг к другу и глядя на меня. Я подходил - ровным шагом, не спеша и не замедляясь, но внимательно рассматривая обоих. Лет по тринадцать-четырнадцать, где-то так, плюс-минус полгода. Примерно одинакового ро-ста - высокие, но худощавые, хотя и не тощие. Босиком оба. Один - тот, что оглянулся первым - коротко стриженый, светлые волосы поблёскивают медным отливом под захо-дящим солнцем, широкая камуфляжная куртка висит поверх закреплённой на спине спор-тивной сумки, на светло-серой с чёрной отделкой майке - надпись
и рисунок - расправляющий крылья орёл на фоне пламени.
Джинсы подвёрнуты под колено, растоптанные кроссовки с засунутыми в них носками висят снизу сумки, подвязанные за шнурки. У второго - одетого полностью в камуфляж - куртка и более новые кроссовки тоже висели за спиной, на пятнистом рюкзаке - не туристском, а просто школьном. Камуфляжная майка была выпущена из штанов, но я различил кончик висящих на поясе ножен. С таким видом немного не вязались длинные - не до плеч, но длинные - русые волосы (впрочем, схваченные широкой красной повязкой с надписью Я ПРАВ, по обеим сторонам от которой весело скалились над скрещенными костями белые черепа), и длиннющие, загнутые вверх ресницы.
Фляжек не было ни у того ни у другого, и по блестящим разводам на лицах, выпа-ренных белых пятнах на майках и даже штанах, сухим губам я понял: мальчишки не пили с утра. Да, тяжеловато в такой день. И глупо.
Они смотрели на меня, на то, как я подхожу, похожими серыми с золотистыми искрами глазами, и я понял, что это - мои земляки. У белорусских детей, выросших при тоталитарном режиме "батьки", не бывает таких глаз - настороженных глаз людей, ____________________________________________________________________________________________________________________1. Бей, барабан! (англ.)
ждущих от мира взрослых только пакостей и бед. Такие глаза массово появляются толь-ко в демократических странах, когда в силу основного демократического принципа "де-лай, что твоя левая пятка захочет", homo homine lupus est (1.) У длинноволосого это было заметно чуть меньше, а рыжеватый смотрел практически взглядом волчонка. Собствен-но, я их понимал. Они видели молодого мужика в полувоенном, пропылённого, с рюкзаком, к которому прицеплены палатка и коврик, с ножом и топориком на поясе, в несокруши-мых, тоже серых от пыли "берцах" и с чёрным беретом, заткнутым под погон: кто его знает, что ему надо-то?
Я решил взять инициативу на себя.
- Приветствую вас на территории свободной Беларуси, земляки, - я поднял над плечом правую руку и добавил: - Хау. Или Рот Фронт, как пожелаете.
Они переглянулись слегка растерянно. Коротко стриженный пожал плечами. Длин-новолосый наклонил голову:
- Добрый вечер...
- Очень точно отмечено, - согласился я. - Вечер. Может быть, вы меня обрадуете и скажете, что идёте в находящуюся в паре миль отсюда корчму, где наливают эль и на-резают жареный окорок как раз к вашему приходу?
Мальчишки опять переглянулись и неуверенно посмеялись. Видимо просто потому, что пошутил взрослый. Я пояснил:
- Таверна - это "макдональдс" по-старинному. Его так при динозаврах называли, - на этот раз смех был искренним и громким. Я начал закреплять успех: - Я не убийца. По кра-йней мере, не сейчас, сейчас я в отпуске. Я так же не маньяк, если не считать нездорово-го пристрастия к мальчикам... - они заморгали, придвигаясь ближе друг к другу, и я про-должал: - Я обожаю их воспитывать, встретив на вечерней дороге. Как правило, воспи-тываю, пока они не сбегут от меня в армию, но вы, судя по всему, бежать уже не може-те... Так как насчёт таверны?
- Не, таверны тут нет, - пояснил длинноволосый. - Мы хотели в лесничестве заноче-вать, а его тоже всё нет и нет...
- Мда, - я поднял брови. - Судя по моей карте, до лесничества ещё около тридцати ки-лометров, так что заночевать там вы никак не сможете. Даже если побежите бегом. Вы летать не умеете?
- А вы туда идёте? - впервые подал голос коротко стриженный, игнорируя мою шутку. Я кивнул и пояснил:
- Но вообще-то я собирался устроить привал у ближайшего родника. Правда, пока род-ников не видно, но как знать?.. Так что? Я могу поднажать, сделать вам ручкой и мы ра-зойдёмся, как в море корабли, а завтра, может быть, встретимся в лесничестве... если вы правда идёте туда. А можем прошагать ещё сколько-то - и начать устраиваться на ночлег.
Они переглянулись опять и о чём-то зашептались. Я запретил себе слушать, хотя с моим слухом вполне мог. Наконец длинноволосый вызывающе и прямо сказал, тем самым выдав свой страх - вопрос был искренний и потому глупый:
- Вы нас не убьёте?
- Кино, - вздохнул я. - Серия сороковая... Мальчик. Если бы я хотел вас убить, я бы уже сделал это. И потом, кто мне мешает вас обмануть, сказав "нет"? Вы или верите мне - или адьё, ма шер ами.
- Мон шер, - поправил длинноволосый. - Ма шер - "моя дорогая". Вообще-то вы правы... А вы зачем в лесничество?
- Контрвопрос, - поднял я палец. - А вы зачем? Может быть, вы - знаменитые малоле-тние братья-маньяки Гоп, Саша и Паша, которых вот уже пять лет разыскивает мили-ция Мелитополя за изнасилование сорока постовых собак? Вы знаете, где Мелитополь? __________________________________________________________________________________________________________________
1. Человек человеку - волк (лат.)
Нет уж, давайте без вопросов, - я отстегнул фляжку с пояса и подал мальчишкам. - Там стакана два... было, - закончил я слегка растерянно, глядя, как они по очереди присасыва-ются к фляжке, булькая и давясь. Коротко стриженый потряс горлышко над широко открытым ртом и со вздохом вернул фляжку мне. - Да-а...И как же вы вообще отправи-лись в путь без воды?
- Так получилось, - длинноволосый утирал губы рукой, развозя грязь. Посмотрел веселее. - Ну... тогда и представляться не будем. Я так и буду Саша. А он - Паша.
- Лёва, - я подал ему руку. -Задов. Фамилие такое.Но можно просто Лёва.Устраивает?
- Устраивает, - он пожал руку. Я задержал его пальцы на миг и спросил:
- Фехтованием давно занимаешься? - он отдёрнулся, я постучал по ладони: - Мозоли... Ладно, - и я, не переспрашивая, пожал руку "Паше". За это рукопожатие успел заме-тить, что ноги у него в куда более порядочном состоянии, чем у "Саши" - у того сильно сбиты. "Из села или беспризорный... - я вгляделся в лицо. - Беспризорный. Фехтовальщик, знающий французский, волосы ухожены были ещё недавно - и с ним вместе шагает явный "бесик". Оба русские, из России. Идут вдвоём полевой дорогой в Белоруссии. Обувь бере-гут, а барахло недешёвое. Воды нету. Уже интересно..."
Но говорить ничего не стал.
Мальчишки зашагали слева от меня, держась чуть в стороне, но не пытаясь отс-тать или обогнать. Я пошёл медленней и, как обычно бывает после остановок, понял: ус-тал я здорово. А они и вообще едва волоклись; "Саша" явно захромал. Я услышал, как они вполголоса переговариваются, то ли думая, что я не слышу, то ли им просто было всё ра-вно: " - Устал? - Да ладно... - Давай скажем остановиться... - А воды-то всё равно нет. - Я жрать хочу, знаешь..."
- Петь умеете? - поинтересовался я, не оборачиваясь, потому что было ясно - им ос-тановка тоже на пользу не пошла, вот-вот начнут "выпадать в осадок". А значит, надо было их как-то подтянуть.
- Всё перепели уже, - сказал "Саша". - С утра орали, пока не охрипли. Думали, машина какая-нибудь подберёт...
- Знаете такую? - я посмотрел на них. - Только учтите, у меня ни слуха, ни голоса...- я прокашлялся и начал одну из своих любимых, из Третьякова:
- В нашей жизни всё взаимосвязано.
Вот наешься варенья - и слипнется!
Ведь недаром по поводу сказано:
Как аукнется - так и откликнется!
И какой тебе жизнь представляется -
Так она непременно и сложится.
В равной мере всем предоставляется.
Сам не сможешь - само, брат, не сможется!
Но если хочешь быть правым - не бегай налево,
Если хочешь быть первым - не спи за рулём!
А захочешь, чтоб рядом была королева -
Для начала попробуй сам стать королём!
Они ничего, шагали по пыли и слушали, правда слушали, не вид делали.
- Ничего просто так не прибавится.
Пустота непременно заполнится.
И если сверху чего-нибудь свалится -
Значит, тут же чего-нибудь вспомнится!
Вот такая, браток, философия!
Не смотри на меня, как на шизика...
"Нету, - скажешь, - по жизни пособия!"...
...Да это ж просто - начальная физика!..
И, когда я допел куплет, "Паша" неожиданно поддержал припев:
- Но если хочешь быть правым - не бегай налево,
Если хочешь быть первым - не спи за рулём!
А захочешь, чтоб рядом была королева -
Для начала попробуй сам стать королём!
- В нашей жизни всё взаимосвязано, - завёл я третий куплет под их одобрительное мол-чание:
- Каждый сам принимает решения...
А в учебнике физики сказано,
Что, - я поддёрнул рюкзак и поднял палец:
Угол падения равен углу
Отражения...
- Ничего песенка, - сообщил "Саша". - И поёте вы не так уж чтоб плохо... Ваша?
- Да ну что ты, с чего взял? - искренне удивился я. "Саша" пожал плечами:
- Да... вид у вас такой. Я вообще думаю, что вы врёте и в какой-нибудь группе играете. Типа "Коловрата" или "Вандала".(1.)
Я заржал - искренне, весело. Мальчишки уставились на меня сердито, и я сообщил:
- Вон впереди родничок. Вы мне принесли удачу... Палатку ставить умеете?..
...Во всяком случае, "Саша" палатку ставить умел. Зато "Паша" отлично развёл костёр. Правда, перед этим они минут пять булькали и урчали, швырнув майки и покла-жу на траву, под холодной струёй, льющейся из обрезка ржавой трубы в склоне свобод-ного от ржи холмика. Рядом висела на воткнутом в землю деревянном столбике мятая алюминиевая кружка с выцарапанной многозначительной надписью:
Я тоже напился и умылся как следует. В принципе, я не люблю раскладываться на ночлег на дорогах или даже около них - старое туристское суеверие и вполне современная опа-сливость вместе взятые... Правда, тут выбора просто не было. Как, кстати, не было и топлива для костра... Но "Паша", пока мы ставили палатку, припёр откуда-то коряжи-ну, которую разделал моим топором, взглядом спросив разрешения.
А "Саша" скис. Хромал он уже на обе ноги и, присев у огня, начал, морщась, разгля-дывать ступни. Кое-где сквозь пыль сочилась кровь. Следовало ожидать.
- Дурак, - сказал я. Он вскинул обиженные глаза. - Беречь надо не обувь, а ноги. Держи, - я перебросил ему тюбик и бинт. - Это солкосерил. Мажь и бинтуй... стой, промой сна-чала, как следует промой, не жалей, до крови.
Он похромал к воде.
"Паша" из пятнистого рюкзака достал два одеяла - хороших, тонких, но тёплых. Потом - консервы, разные, но подобранные без ума, явно просто так хватали с полок и клали в рюкзак. Два котелка, новеньких... Свою сумку он не только не трогал - аккуратно поставил в тень палатки и нет-нет, да и поглядывал, хотя в сгущающихся сумерках её уже и видно не было.
Во ржи усыпляющее посвистывал перепел. Потом раздался скрипучий звук, и "Па-ша" вскинулся:
- Что это?
- Коростель, - я прилаживал над огнём котелки. - Не слышал ни разу?
- Не... - он покачал головой, посидел, свесив между колен руки, в одной из которых был зажат нож "Саши" (опс, складной "спайдерко", дорогой и надёжный...). Сказал: - Я во-обще вот так в первый раз.
- Не ходил в походы? - я надорвал пакетик с супом. "Паша" опять покачал головой. - Зря. Здорово.
- Наверно, - он вздохнул. - Вы колбасу будете?
Я присмотрелся и посоветовал:
- Выкинь. Весь день в рюкзаке на жаре, а она варёная... Давай кашу, если есть.
"Саша" прихромал уже с забинтованными ногами, сел, облегчённо перевёл дух и признался:
- Гудят, как колонки на концерте...Но уже не больно, спасибо.Только щиплет. Немного.
Ни тот, ни другой ни разу не выматерились. Меня стесняются? Может быть. А может, и нет. Может, воспитание. Даже у этого, который стопроцентно бывший бес-призорный. Беспризорными становятся в нашей счастливой стране разные ребята. И по разным причинам.
Они сидели молча. Мне почему-то показалось, что, не будь тут меня, то они всё ра-вно молчали бы. Сидели и глядели в костёр, над которым урчал мой котелок с гречневой кашей с говядиной, один из их котелков - с гороховым супом с копчёностями, другой - с чаем.
Я тоже смотрел в огонь, не пытаясь завести разговор. Зачем? Если захочется, то расскажут сами... Когда же я поднял глаза от огня, то понял, что стемнело окончате-льно. Разве что на западе упорно горела узкая алая ниточка.
- Готово, - заявил я, ловко и быстро снимая котелки и расставляя их в траве. - Пусть остынет... Жрать хотите?
- Очень, - признался "Саша".
- Значит, ещё потерпите... - я посмотрел вокруг. - Сейчас роса ляжет. Хороший день будет завтра.
"Паша" молча поднялся и, подойдя к палатке, взял свою сумку. Хотел переставить её под откинутый полог у входа, но потом шагнул с ней обратно к костру.
И споткнулся о растяжку.
Удержал равновесие, но сумка хлопнулась на бок. И из неё как-то плавно, скользя-ще, лентой выпали затянутые в банковские упаковки пачки. Не зелёные долларовые. И не унылые рублёвые. Радужные упаковки "еврейских денег". Сумка была набита ими.
"Саша" охнул. Это был единственный звук. "Паша" молча и быстро сел на корто-чки, глядя на меня потемневшими глазами, на ощупь стал сгребать пачки обратно в сум-ку. Вжикнул молнией. Вернулся к костру и сел, отодвинув сумку за спину.
Всё это время я оставался абсолютно неподвижен.Потом протянул руку, поправил дровишки. Мальчишки смотрели на меня через огонь. Пламя плясало на их окаменевших лицах. Сейчас им могло придти в голову, что угодно, поэтому я был настороже, тем бо-лее, что в руке у "Саши" оказался нож, а он явно с ним умел обращаться. Но именно "Са-ша" убрал его в чехол и молча посмотрел на "Пашу". Тот кивнул: - Давай. Чего теперь...
- Ладно... - "Саша" передёрнул плечами и снова посмотрел на меня. - Вы, конечно, мо-жете нас убить и забрать деньги. Там пять миллионов евро. И ценные бумаги на предъя-вителя - ещё на восемь миллионов. Я честно... Вы говорили, что не убьёте, но это огром-ные деньги, за них почти любой пойдёт на преступление. И они не фальшивые. Но это не наши деньги. Мы их не украли, мы их просто... должны донести.
Кажется, они ожидали вопросов. Но я молчал, играл веточкой. И "Саша" продол-жал, набрав в грудь воздуху:
- Мы не "Саша" и "Паша", конечно. Меня зовут Валька Каховский, а его, - кивок в сто-рону приятеля, - Витька Палеев. Это настоящие имена и фамилии.
- Я Леший, - сказал я, бросая веточку в огонь. - Дойдём до лесничества - может быть, скажу вам имя. Но прозвище тоже... настоящее.
- Ты начнёшь? - спросил Валька. Витька помотал головой и как-то съёжился. - Ладно, - повторил Валька. - Понимаете, ему... ну, трудно вспоминать. Поэтому я первый буду рассказывать. Про всё. А он пока... соберётся, что ли...
И я устроился удобнее, давая понять, что готов слушать сколь угодно долго.
____________________________________________________________________________________________________________________
1. Мальчишка называет группы национал-патриотического направления, играющие т.н. "White Power-рок".
Здесь не встретишь ни признанья, ни сокровищ!
Но я вижу - ты смеёшься, эти взгляды - два луча...
Что ж, владей волшебной скрипкой,
Загляни в глаза чудовищ...
Под дворовым грибком звякала гитара - монотонно и лениво, под стать городско-му летнему вечеру, уже плавно переходящему в ночь. Разбрелись по домам мамаши с дет-ками несознательного возраста, отгуляли своё собачники, вернулись с работы обитате-ли квартир-коммуналок - и ещё не расселённых, набитых полудюжиной семей каждая, и выкупленных бизнесменами и чиновниками, а потом возвращённых в своё прежнее доре-волюционное состояние - состояние роскошных палат. Дремали у подъездов и в разнока-либерных гаражах, сменивших когда-то стоявшую во дворе хоккейную коробку, машины - отечественные и иномарки, в трогательном братстве, колесо к колесу. Одиноко горели несколько уцелевших фонарей. Короче говоря, наступили те часы, которые отлично опра-вдывают старую, ещё советскую пословицу: "Темнота - друг молодёжи."
Уединившаяся под грибком компания была такой же разношёрстной, как и обита-тели самого дома. Среди дюжины мальчишек и девчонок были и те, у кого часы на запя-стье стоили пятьдесят евро - и те, у кого вся одежда стоила едва ли не столько же. Иногда это служило причиной для мелких и крупных конфликтов, в которые часто ока-зывались вовлечены родители. Но сейчас - не то. Вечер был слишком тёплым и тихим, даже петь в общем-то оказалось лень, и гитарист просто щипал струны. По кругу гу-ляли три бутылки пива, из них прихлёбывали по очереди, причём едва ли не у половины в этот момент на лицах проступало отвращение. Пиво было горьким и противным, но пить его - значило быть в образе крутого, в образе своего, а что ещё нужно от жизни? Отвращение пряталось, и малолетние дурачки (среди которых были и школьные отлич-ники, и ребята, всерьёз увлекавшиеся спортом - умнее это не делало ни первых, ни вто-рых!) степенно кивали, передавая коричневые пузырьки дальше и с неприязнью ожидая, когда же они вернутся.
Впрочем, кое-кто прихлёбывал пиво со вкусом, лихо, давно привыкнув к этой бурой жиже, на которую переводят лучший русский хлеб сомнительные заводики, работающие по загадочным "иностранным технологиям". Среди таких дегустаторов был и специаль-но приглашённый гость - парень из частного сектора, о котором остальные знали толь-ко, что его зовут Борян (от Борьки) и что он - с одной из здешних девчонок, Лизи (Лиз-кой). Судя по всему, Боряну здесь нравилось. Пиво поставил он и несколько раз порывался начать разговор на какую-то мелокоуголовную тему. В другой раз его бы, может, и под-держали (в милиции никто из присутствующих не был ни разу, и подобный разговор то-же казался им "мужским"), но сейчас настроение не соответствовало, и Борян посте-пенно увял. Но по сторонам по-прежнему смотрел благожелательно - видимо, погода и на него оказала умиротворяющее действие.
Однако, в какой-то момент его умиротворение схлынуло. Борян подался чуть впе-рёд всем корпусом, поморгал и спросил с искренним удивлением:
- Это что за чудо?
Все - несколько заторможено - оглянулись посмотреть на "чудо". Оно как раз поя-вилось в свете очередного фонаря на другой стороне двора - и пересекало чахлый садик по прямой, направляясь к одному из подъездов.
Вообще-то ничего особо чудесного тут не было. Мягко ступая спортивными туф-лями по траве и покачивая небольшим кейсом в правой руке, к компании приближался та-
кой же, как они сами, мальчишка, одетый очень по-взрослому и солидно: в серую тройку. Такие костюмы, чего греха таить, носили многие из присутствующих, но, как правило, на разных обедах и вечерах, а в обычное время искренне не могли их терпеть. А этот парень был явно доволен жизнью здесь и сейчас - он шёл и улыбался. Да и в остальном выглядел совершенно обычно - худощавый, высокий, с очень правильным лицом. Необычной дета-лью были длинные светло-русые волосы, но в конце концов в наши дни можно видеть и ку-да более странные вещи...
Мальчишка прошёл мимо компании, кивнув и отчётливо сказав: "Добрый вечер." Борян впал в столбняк. Но остальные сидящие под грибком вполне приветливо ответили на эти странные слова, а девчонки украдкой завздыхали и запереглядывались. Мальчишка в костюме удалялся к дому походкой принца, но у подъезда остановился и, достав из-под пиджака мобильник, с кем-то неслышно заговорил.
Обнаружив, что Лизи тоже смотрит вслед этому чуду, Борян вскипел. Пора было начинать толковище. Чувство мужской гордости, разбавленное пивом и попранное ви-дом незнакомца, взывали к мести здесь и сейчас.
Борян не знал бессмертных слов Высоцкого: "Неудобно сразу драться - наш мужик так не привык." Но следовал этому правилу интуитивно-генетически. Поэтому он воз-высил мужественный голос:
- Это что за педик?
Мальчишка услышал, не мог не услышать, но даже не повернулся. Это подбодрило Боряна. Удивило его другое: на него посмотрели не то что с удивлением,но как-то стран-но соседи по беседке. Кто-то пояснил:
- Валька это. Валька Каховский из пятой.
- Ах, Валька! - Борян нехорошо обрадовался. - Ну, пойду его на свидание приглашу.
И он стал выбираться из беседки, разминая кулаки.
- Э, кончай, - сказал другой голос. - Не надо. Наскребёшь на свой лысый череп.
- У него чё, папик крутой? Или... - Борька хохотнул и сострил, - ...старший дрю-южо-ок?
- Папик, - пояснила ему одна из девчонок, - у него и правда крут. Но тут не в папике заморочка. Он тебя сам...
Впрочем, Борян этого уже не слышал. Он двигался к Вальке Каховскому, который как раз убрал мобильник и улыбнулся каким-то своим мыслям. Когда Борька положил ла-пу на плечо пиджака, Валька обернулся с лёгким недоумением:
- Да?
- Слышь, ты, дятел, - начал Борька испытанную процедуру наезда, - ты мне на ногу на-ступил. Чё, по ногам, как по бульвару?
- Извини, я не заметил, - голос Вальки был ровным, без малейших признаков страха, гне-ва, волнения или заискиванья. Смотрел он уже немного недоумённо. Борян обрадовался:
- А, не заметил? А чего не заметил, ты чего, в глазки долбишься? Или я для тебя типа это - микроб? Короче, ты попал. Сейчас мне будешь кроссы чистить. Языком. Начинай, ну? - и Борян сделал быструю и довольно ловкую попытку схватить мальчишку за запяс-тье, чтобы заставить его согнуться лицом в землю. Для этого он убрал руку с плеча Ва-льки - на какую-то секунду.
То, что произошло с ним дальше, Борян потом очень не любил вспоминать. Это бы-ло непонятно. Не больно, а именно - непонятно. Больно ему делали не раз, боль бы он вы-терпел. А тут... страшновато было, что так его "сделал" длинноволосый мальчишка с глупым именем и странными привычками.
Не сходя с места, Валька каким-то диким образом перегнулся всем телом - без вы-криков или экзотических ката-таолу(1.). Его рука - левая - оперлась в песок, правая - с ди-пломатом - закрыла пах, а правая нога - носком врезалась Боряну под правое ухо.
___________________________________________________________________________________________________________________
1. Название формальных упражнений (без партнёра) в японских и китайских "боевых искусствах".
- Ай! - тоненько успел сказать Борян - и рухнул на асфальт без малейших признаков со-знания.
- Извини ещё раз, - сказал Валька. Вздохнул, сделал странный изящный жест правой ру-кой.
И, набрав код, вошёл в подъезд.
Принято думать, что дети "новорусских" никуда не высовываются без охраны.
В отношении Вальки Каховского это было неверно. И не то чтобы у его отца не имелось нужных людей - просто ни в городе, ни в области не нашлось бы никого, кто соз-нательно посмел причинить хоть малейший вред сыну Сергея Каховского, одного из соз-дателей и владельцев "группы "РУС - HOLD & HOME" ", чей строительный (и не толь-ко) бизнес охватывал почти весь Юго-Запад. Все знали, что за люди создавали эту группу и какими методами они пользовались при этом.
Принято думать так же, что все "новорусские" живут в роскошных особняках за высокими заборами.
Опять-таки в отношении семьи Каховских это было неверно. Они занимали двух-этажную (впрочем - собранную из четырёх обычных) квартиру всё в том же доме, где когда-то Сергей Каховский жил с родителями,и не помышляя о карьере бизнесмена, "вла-дельца заводов, газет, пароходов", как он шутил. Пароходов, правда, не наблюдалось, но заводов имелось аж три, и газета тоже была. Кстати, особняк в общем-то был - дача за городом, вполне соответствовавшая классическим представлениям о "новорусских". Но Каховские наезжали туда нечасто. Главе семьи не позволяли дела,Ирине - матери Ва-льки - тоже, а сам Валька не очень-то любил этот особняк. Кроме того, дел хватало и у него.
Принято думать ещё, что жизнь в "новорусских" семьях - это вечное непонимание отцов и детей, взаимная нехватка времени и всё такое прочее.
Но и это не касалось семьи Каховских...
...Размешивая ложечкой сахар в какао, Валька не без опаски прислушивался к тому, как отец подбирается к наиболее скользкой части разговора. При этом Валька делал вид, что всецело поглощён бокалом.
- И тогда он мне говорит, - Каховский-старший закинул ногу на ногу и прикурил, держа спичку внутрь кулака. Жена немедленно конфисковала сигарету и отправила в пачку, ми-моходом затушив. - Хм... Ну так вот, тогда он мне говорит: "И, между прочим, Вален-тин тоже отсутствовал на этом занятии." Я так удивился... Валентин, что ты на это скажешь?
- Дождик будет... - задумчиво произнёс Валька, глядя за окно. - Интересно, гроза уже, или ещё рано? Ма, у кого сказано про грозу в начале мая?
- Кхгм... - кашлянул Каховский-старший. Валентин сделал большие глаза и посмотрел на отца изумлённо:
- Папа?.. Извини, я задумался.
- И правильно сделал, - одобрительно кивнул отец. - До меня дошли слухи, что ты уже два месяца не посещаешь элективный курс по изобразительному искусству. Как это по-нимать, наследник?
- Но папа, - Валька захлопал ресницами, - это просто ошибка. Дело в том - ты же ви-дел нашу аудиторию? - что там есть колонна... большая такая колонна, на ней ещё на-писано повыше "Серый+Ирок=LOVE"... так вот я просто сижу за этой колонной, и...
- Мой юный друг, - угрожающе сказал отец, - я великолепно знаю эту колонну. И по сло-вам Якова Марковича, ты одиннадцатый, кто за ней сумел разместиться. Это есть про-гресс, так как в дни моего детства она скрывала максимум двоих...
- Мгм, - вмешалась Ирина. Муж грозно посмотрел на неё и воинственно повторил:
- Да, двоих!!! Да и то - если прижаться потеснее...
- Мгм, - повторила жена. Валька с энтузиазмом подхватил:
- Папа, это же очень интересно! И к кому ты там... прижимался?
- Почему ты не был на элективке?! - раненым в подвздошье мамонтом взревел Каховс-кий-старший. Сбавил тон и пожал плечами: - Ты же сам записался, даже настаивал...
Валька вздохнул и опять посмотрел за окно. Чему-то улыбнулся, пожал плечами:
- Настаивал... Пока у нас Игорь Игоревич вёл, я что, разве не ходил? Ходил, и рисовал, потому что было интересно. А сейчас просто скучно.
- Вообще-то Яков Маркович - известный художник, насколько я знаю, - сердито заме-тил отец, наливая себе кофе, который немедленно конфисковала и уничтожила жена. - Мне в этом доме что-нибудь можно?!
- Можно, - с глубокой убеждённостью кивнула Ирина. - Приносить деньги... А что до Якова Марковича - то он художник не только известный, но и независимый - рисует не-зависимо от наличия таланта. Уж я-то в этом разбираюсь. В отличие от тебя.
- Вот-вот, - подхватил Валька обрадовано, - как начал разных Шагалов, Кандинских и Малевичей нам втюхивать...
- Остальные-то сидят - и ничего, - возразил Каховский-старший. Валька нагло заявил:
- У них вкуса нет, а я в маму, меня от этого тошнит. Да и потом - не все сидят, мно-гие тоже бросили.
- Ну и ты бы ушёл, - сердито сказал отец. - Я что - против? Перевёлся бы ещё куда, но скрывать-то зачем?! Всякие разные жи... люди будут мне насчёт сына выговаривать...
- Прости, - искренне сказал Валька, - я честное слово как-то не подумал. Я же не рисо-вать бросил, а просто туда ходить, ну мне и казалось, что всё как надо.
- К Игорю ходил, что ли, домой? - сердито спросил отец. Валька посмотрел на него и отчётливо поправил:
- К Игорю Игоревичу, пап. Ходил. И не я один.
- Твой Игорь И... - начал Каховский-старший, но в этот момент вмешалась жена:
- У Тютчева, - сообщила она.
- Что? - не понял Каховский-старший.
- Про грозу в начале мая сказано у Тютчева, - пояснила ему жена.
- Это заговор, - объявил в пространство глава семьи. - Я голодный и усталый, мне не дают покурить, выпить кофе, и это - заговор... - он тяжело вздохнул и обратился к сы-ну: - Покажи, что нарисовал хоть за это время.
- Ага, сейчас! - Валька вскочил и взбежал по лестнице наверх.
- Ты чего насчёт Игоря? - тихо спросила Ирина. Сергей поморщился:
- Да ну его, дурака... Руки не подаёт, отворачивается... Сколько можно?!
- Он и в школе был принципиальный, ты что, не помнишь? - Ирина поморщилась, но не с неприязнью, а как-то странно.
- Дурак он был, что тогда, что сейчас.
- Если тебя это так волнует, сделай, чтобы его в школе восстановили.
- Он не вернётся, если узнает, что это я помог.
- За что его хоть выгнали?
- Отказался конкурс проводить с ребятами. На тему: "Почему мои родители должны голосовать на выборах?"... Давай, что там у тебя?
Это относилось к Вальке, который появился на лестнице, неся большую папку из тё-много пластика на "молнии". Вжикнув на ходу застёжкой, он достал и осторожно, поч-ти ласково, пристроил на широкий подоконник листы специального картона - квадраты семьдесят на семьдесят сантиметров. Пряча за шутливостью волнение, объявил:
- Минивернисаж Валентина Сергеевича Каховского считаю открытым настежь. Кри-тику не надо, только положительные отзывы. Опс.
Он откинул папиросную бумагу, подклеенную для сохранения рисунка к каждому ли-
сту. Каховский-старший недовольно нахмурился, но мать Вальки чуть откинулась назад и подняла левую бровь.
Широкими небрежными мазками - из тех, что дают ощущение реальности только на расстоянии, вблизи распадаясь на цветную мешанину - был написан на картоне маль-чишка, летящий на воздушном змее: руки и ноги косым крестом, лицо полузакрыто при-тиснутыми ветром длинными волосами, но видна улыбка и восторженные глаза. Вокруг - только небо, пронзительно-чистое, безоблачное; солнца не видно, но всё пронизано его присутствием. На просвеченном насквозь змее вилась по кругу алая надпись:
- Опять символизм... - пробормотал Каховский-старший. - Узнаю руку Игоря...
- Па, - не без ехидства ответил Валька, - на змеях летали, это документальный факт. В Первую мировую поднимали наблюдателей...
- Ну-ну... Что там дальше?
- Слишком контрастно, - заметила Вальке мать. - Пропадает ощущение реальности.
- Может быть, - не стал спорить Валька, открывая следующий лист.
Эта картина оказалась строже и вся в тёмных тонах. Единственным ярким пят-ном была багровая роза - крупная переводная картинка, наклеенная на корпусе гитары в руках девчонки. Девчонка - в высоких шортах и топике, босиком - шла по канату через пустоту. Не глядя под ноги, глядя перед собой; было ясно, что девчонка поёт и играет. На коротко стриженых волосах горел металлический сумрачный блик.
- Подаришь для офиса? - сразу спросил отец, пряча в глазах восхищение.
- Не-а, - отозвался Валька, - я её подарю. Есть кому... Вот для офиса, хочешь?
Каховский-старший захохотал. На листе был он сам - просто сидящий за столом в своём кабинете во время совещания. Но Валька сумел придать отцу какое-то неуловимое сходство с огромным медведем, выглядывающим из берлоги, отчего вся картина приобре-тала оттенок шаржа. Кроме того, взятый ракурс позволял видеть, что под столом Ка-ховский-старший скинул с ног шикарные туфли и шевелит пальцами.
- Мобильником снял, по-быстрому, - признался сын, - ты меня тогда ещё выгнал... А по-том просто перерисовал... Берёшь?
- Беру, - махнул рукой отец. - А дальше?
Картина вроде бы была яркая, цветная, но вот только все цвета отдавали раздра-жающей кислотой. Единственным "нормальным" пятном среди потока людей, машин и света - Валька нарисовал вечерний центральный бульвар - был обтрёпанный мальчишка лет 10. Сидя с поджатыми ногами на ограждении подземного перехода, он обмакивал па-лец в стоящую рядом бутылку с молоком и кормил прижатого к груди крошечного щенка. На чумазом лице мальчишки сияла - другого слова подобрать было нельзя - улыбка.
Родители долго молчали. Валька тоже молчал, глядя в окно. По нему шуршал весен-ний дождь.
- Валь... - тихо сказала Ирина, - а эту - мне? Хорошо? Как раз в галерею...
- Бери, - не поворачиваясь, ответил Валька. Снова воцарилось молчание, и Каховский-старший излишне оживлённо поинтересовался:
- Ну а дальше-то, дальше что?
Валька повернулся, переложил листы. Отец засмеялся:
- Ну конечно, куда без него! Ир, смотри, как он Делароша разрисовал!
- Де ла Роша, - поправил Валька. И, тоже посмотрев на картонный лист, невольно улы-бнулся вслед отцу.
Клод-Антуан де ла Рош, тренер Деларош, как называли его те, кто его плохо знал, был похож на героя старого фильма про фехтовальщиков - высокий,изящный, стройный, как танцор, мужчина лет сорока с худым смуглым лицом , узкими губами, на которых ча-сто появлялась тонкая улыбка и ярко-синими глазами. Всегда прямой, длинноволосый, с пружинистым шагом и сильным французским акцентом (хотя он жил в России уже лет десять), он сперва "не показался" Вальке. Пять лет назад его, девятилетнего, отец при-вёз ранним утром в небольшой зальчик на окраине города, сказав, что хочет, чтобы Ва-лька занимался у хорошего маэстро. Валька не понял - что его, музыке учить собирают-ся? Но он и так играл на гитаре и на пианино, и пел... Валька хмуро качался всю дорогу на сиденье и мрачно посмотрел на неброскую вывеску над входом:
Он не спросил отца, что это такое, потому что привык верить отцу. Сергей Сте-панович оставил сына в машине и исчез довольно надолго. Валька успел соскучиться и да-же разозлиться, он ещё и поэтому мрачно посмотрел на незнакомого мужчину, который, не говоря худого слова, приказал Вальке раздеться до трусов и заставил то приседать, то поднимать ноги, то просто мял плечи и руки по всей длине... Пальцы у мужчины были тонкие, жёсткие, сухие и холодные. Наконец он кивнул и обратился к сидевшему тут же отцу (без него Валька ни за что не позволил бы всё это с собой выделывать):
- Ну что ж, хорошо - он сильно грассировал. - Я буду его учить, Серж. Отличный ма-териал. Пусть приходит, ты знаешь график.
Валька смолчал, когда его назвали "материалом". Но в машине потребовал объяс-нений. Отец буркнул: "Будешь учиться рукопашке."
Валька воспрянул духом. Против этого он ничего не имел и ждал первого занятия с нетерпением. Но каково было его разочарование!
Группа де ла Роша была маленькой - около дюжины мальчишек. Вместо кимоно, татами и боевых выкриков, от которых лопаются уши противника, тут было что-то, похожее на танец или гимнастику, глупое фехтование на палках, плюс - бесконечные рас-сказы об этикете и нормах поведения. Все обращались друг к другу невыносимо учтиво, мальчишки носили длинные волосы, которые перехватывали лентами, у троих были "зак-лёпки" - а эти штуки Валька тихо ненавидел. Короче, такого от отца Валька не ожидал и вернулся домой чернее тучи.
Отец сам сказал ему: "Ну что ж. если через месяц захочешь уйти - я не буду про-тив. Но этот месяц - прошу тебя - походи регулярно. Хорошо?"
Валька согласился.
Первое подозрение, что всё не так плохо, появилось у него, когда один из мальчишек - тогда Валька толком ещё никого не знал - в раздевалке сшиб с головы другого спичеч-ный коробок ударом ноги - неуловимо-плавным, красивым. Это называлось "саватта". А через две недели произошло и ещё кое-что. Валька потом долго подозревал, что это под-строил отец... пока не понял, что де ла Рош на такое не согласился бы даже под пыткой.
Де ла Рош и трое его учеников шли после занятий, припозднившись на уборке зала, к автобусной остановке. И прямо возле неё наткнулись на омерзительную, но нередкую в наши дни сцену.
Трое кавказцев, скрутив молодую женщину, тащили её в кусты.
Валька помнил, как де ла Рош оказался рядом в один прыжок.
От первого удара, коротко хрюкнув, завалился носом в траву один нападающий. Второй и третий, отскочив, выхватили ножи, что-то закричали с визгливым угрожаю-щим матом... Де ла Рош не стал ждать и отступать. И через секунду один корчился на земле, держась за воткнутый глубоко в бедро свой собственный нож, а третий - самый молодой - с невероятно вывернутой рукой прыгал вокруг де ла Роша и тоненько кричал детским голосом: "Айайайай дя-дэнь-ка-а, ы-нэ-на-да-а, нэнаданэнада, нэ бу-ду, нэбуду!" Де ла Рош довернул руку - хрустнула, выскакивая наружу через одежду, кость - и бро-сил: "Прочь, падаль, - и нагнулся к сидящей на земле женщине: - Встаньте, сударыня. Я помогу вам," - и подал узкую ладонь.
До дома женщины и от него мальчишки шли, спотыкаясь - они смотрели не под ноги, а на "маэстро", настоятельно потребовав, что пойдут с ним. А тот был совер-шенно невозмутим. И лишь перед расставанием досадливо сказал: "Я поступил не по правилам чести, напав на них внезапно. Но меня извиняет то, что я защищал даму от напавших хищных зверей," - и своим обычным наставительным жестом поднял палец.
С этого момента де ла Рош для Вальки стал третьим в мире человеком - после отца и мамы. Вот таким и хотелось быть (даже больше, чем таким, как отец, если честно): холодным, воспитанным, корректным, много знающим и умеющим, никогда и никого не задевающим первым, но дающим в случае чего сокрушительный отпор, гото-вым заступиться за слабого... Де ла Рош слегка посмеивался над мальчиком. Но не оби-дно... а то, что к одиннадцати годам Валька заслужил кличку "Чокнутый Лорд", и произносилась эта кличка только в его отсутствие и с опаской, само по себе говорит о его успехах в подражании. Отца Вальки несколько раз вызывали в школу, но он каждый раз дотошно разбирал дело - и качал головой: "Виноват не мой сын." И это было прав-дой- Валька никогда не начинал первым... кроме тех случаев, когда нужна была его за-щита.
Учительница литературы как-то раз в сердцах сказала ему: "Ты Дон Кихот!" Ва-лька вежливейше поблагодарил за сравнение - "Дон Кихота" он к этому времени прочи-тал и "Рыцарь Печального Образа" ему в целом понравился. Хотя Валька и считал, что перед тем, как отправляться на подвиги, тому следовало бы подзаняться общефизичес-кой и боевой подготовкой.
Де ла Рош тоже много говорил о рыцарях. Не как об иносказании, а о настоящих. "Самураи, - делал он презрительный жест, - шаолиньские монахи... Кто там ещё герои фильмов из Голливуда? Мы - Европа. Мы корнями - в рыцарстве как воинском сословии. И не должны от него отказываться и забывать его, даже если кто-то этого хочет."
Валька видел, как тяжело он переживал извинения выжившего из ума папы римско-го - когда тот каялся перед мусульманами за участников крестовых походов. Странно было видеть, что можно так переживать за давно умерших людей. Но Валька поразмы-слил - и понял, что в этом и есть справедливость. А как же иначе? Никто же не извиняя-лся перед Европой за турецкие и татарские набеги, за алжирских пиратов, за миллионы угнанных в рабство и убитых...А перед Россией - ещё и за монгольское иго... А раз боро-дачи в зелёных головных повязках не извиняются - то и им нечего ждать извинений. С этого момента Валька ощутил как бы ниточку какую-то, что ли, протянувшуюся к нему от воинов прошлого. Они перестали быть только персонажами книг, фильмов и расска-зов де ла Роша. А что про них говорили плохо - к этому времени Валька понял, что плохо "вообще", без конкретных примеров, говорят чаще всего о хороших людях.
Кстати,де ла Рош имел к крестоносцам непосредственное отношение, Валька знал. Де ла Роши, маркизы Сорель, графы Галуа, служили своей стране со времён как раз крес-товых походов. Во время VII крестового похода - в 1248 году, в страшном по ожесточе- нию бою при Мансуре - Людовик IX Святой был поражён мужеством простого сержан-
та Гиго Роша. Когда пал рыцарь, в копье которого Гиго служил, а вместе с ним был ран-ен оруженосец, сержант не только не дал остальным людям отступить, не только вы-тащил из-под клинков визжащих мусульман господина - на плече - и оруженосца - под мышкой - в безопасное место. Он вернулся в бой и с криком: "Бог нам щит!" крушил не-верных тележной оглоблей, потому что своё оружие бросил, спасая благородных людей. Вдохновлённые его примером, люди копья воспрянули духом и пошли в наступление, увле-кая за собой и всё знамя. Копья и стрелы неверных - близко те подходить страшились, потому что не только человеческие, но и конские черепа разбивало страшное оружие - изранили Гиго, но он упал наземь только услышав пение победных труб.
Людовик Святой, сам явивший в том сражении беспримерную доблесть и видевший неистовое мужество сержанта,сказал: "Если только этот воин останется жив - быть ему рыцарем." Гиго выжил - и получил титул маркиза Сорель, и небольшое поместье Со-рель, которое он с чисто крестьянской сметкой "вывел в люди". Уже его внуки стара-лись не вспоминать о "мужичьем" происхождении. Но они не утратили лучшего качест-ва своего предка - воинского духа. На протяжении семи веков не знали они иной службы, кроме воинской. Дед Клода-Антуана вместе с де Голлем эмигрировал в Англию в дни гит-леровской оккупации, а его семья попала в концлагерь Аушвиц и выжила чудом. Отец Кло-да-Антуана в 56-м подорвался на советской мине, поставленной алжирскими партизана-ми и, как когда-то отважный Гиго, уцелел. А двадцатилетний Клод-Антуан в 86-м стал лейтенантом парашютистов.
Его карьера оборвалась ровно через десять лет. Находясь в составе миротворчес-ких сил в Боснии, в бывшей Югославии, тридцатилетний майор стал свидетелем того, как мусульманские бандиты вырезали сербскую деревню, мужчин которой как раз пара-шютисты де ла Роша и разоружили за день до этого - как было приказано командовани-ем международных сил...
Де ла Рош не успел помешать. Но он нагнал банду. Он отдал приказ парашютис-там открыть огонь по извергам. Он лично расстрелял с полными штанами сдавшегося в плен главаря мусульман.
И через три месяца был лишён чинов и наград, с позором уволен из армии, без кото-рой не мыслил жизни. А с ним ушли три лучших офицера и пять сержантов его баталь-она. Не по приказу, а по доброй воле.
В том же году он уехал в Россию. Он и сам не знал, почему. Может быть, потому что ничего более далёкого от своей прежней жизни просто не мог себе представить.
Чемпион вооружённых сил по саватту, фехтованию и стрельбе стал учить маль-чишек из богатых семей тому, что умел сам. Сперва ему просто не доверяли - он ничуть не был похож на наводнивших Россию жадноватых и амбициозных "сенсеев", учивших, как надо лбом пробивать стены и ногой крошить камни, но при этом то совращавших учеников, то просто воровавших спонсорские суммы, а то и толком ничего в реальности не умевших. Но потом "братки" и "фирмачи" разобрались, что это за человек. И оробе-ли от осознания собственной незначительности. А уж тут у де ла Роша появилась воз-можность выбирать учеников - и выбирал он привередливо...
...Де ла Рош ещё дважды брался за оружие. В первый раз - весной 99-го, когда на Сербию напало НАТО. Он поехал воевать добровольцем в отрядах знаменитого Ражня-товича и, вернувшись летом того же года в Россию, отправился на Кавказ. Кое-кто по-сле Второй Чеченской с удивлением рассказывал о сухощавом длинноволосом чудаке в фо-рме, сидевшей, как влитая - чудак сражался в отряде терских казаков и прославился, как беспощадный истребитель "чичиков". А в бою многие слышали, как он что-то бормочет - вроде бы по-французски... Кто-то разобрал слова...
БОГ НАМ ЩИТ, шептал капитан французских парашютистов, БОГ НАМ ЩИТ.
Из Сербии он привёз орден. С Кавказа - казачью шашку с серой надписью по клинку:
ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО - РУБИ СМЕЛО !
Кто-то из предков де ла Роша летом 1812 года погиб от удара такой шашки в "де-
ле" под Миром - а перед тем, говорят, раскроил не одну чубатую голову своим палашом. Но это были старые дела и старые счёты. Честные дела и честные счёты, не имевшие отношения к сожжённым деревням и содранной с женских грудей коже, к живьём зако-панным в землю раненым солдатам и вынутым внутренностям детей...
...Когда наступило лето, Валька почти расстроился - он был уверен, что де ла Рош уедет куда-то в отпуск.И де ла Рош в самом деле уехал - но вместе со своими учениками. Как он это делал каждое лето, пояснили Вальке "старички".
В небольшом летнем лагере, затерянном в дебрях огромного заповедника, де ла Рош учил своих подопечных плавать, скакать верхом, стрелять из нескольких видов оружия, бегать, ночевать в лесу, снова драться... и играть в шахматы, писать сочинения и сти-хи, рассуждать о политике, усваивать манеры поведения в обществе. А ещё...возил на работу в фермерские хозяйства, расположенные по периметру лесов, заставляя мальчи-шек косить траву, ходить за скотиной, копать землю и осваивать технику. Это немного удивляло, но даже новички привыкали быстро и не спрашивали, зачем это нужно.
Однако, больше всего француз говорил мальчишкам о войне. Поднимая длинный то-нкий палец, он цитировал - а ребята слушали его, раскрыв рты:
- Есть великие вещи - две, как одна.
Во-первых - любовь. Во-вторых - война... Но любовь - развлечение, вспыхнет и гас-нет. Русские говорили - как береста, мои предки - как солома. Война - дело мужчин, на всю жизнь. Дело солдат. Но солдат - это не только умение владеть шпагой. Только уме-ние владеть шпагой - это наёмник. В его руках это умение может быть виртуозным. Но в решающий момент, когда надо драться, забыв о себе - в решающий момент он отсту-пит. Не из трусости, из расчёта - но тем, кого он защищает, будет всё равно... - а по-том добавлял: - Но воин должен, обязан помнить о труде тех, кто куёт его оружие и ко-рмит его. И уважать труд этих людей.
Десятилетний мальчишка не всё понимал из того, что говорил де ла Рош. Да тот словно бы и не стремился, чтобы его поняли. Но...Год назад именно под влиянием знаком-ства с де ла Рошем Валька нарисовал первую свою "настоящую", как он определял для се-бя, картину. Собственно, рисовал он и до этого, довольно часто, умел пользоваться и специальными карандашами, и красками разных типов. А рисовал - то карикатурки в школьную газету, то просто так - что-то для себя или для приятелей, то ещё какую-то мелочь. Тут же вдруг подкатило нестерпимое желание - именно нестерпимое! - выплес-нуть на "большое полотно" все пока самому не до конца ясные эмоции, накапливавшиеся долгие месяцы.
Валька из карманных денег купил "профессиональный" картон для работ. И долго сидел дома, оседлав стул и подперев подбородок руками, перед поставленным на импрови-зированный подрамник листом. А потом - потом начал рисовать и не останавливался, пока не закончил. За это время наступил вечер, его трижды звали есть, но Валька отде-лывался досадливыми выкриками. А на следующий день отвёз картину к де ла Рошу.
Валька страшно смущался и чудовищно покраснел, когда отдавал картон маэстро. А потом долго-долго не смотрел на де ла Роша. Пока тот не положил руку на плечо ма-льчишки. Валька поднял глаза - и увидел, что де ла Рош улыбается. Улыбка была удивлён-ной и благодарной. Де ла Рош что-то сказал по-французски, Валька не сразу понял, и де ла Рош повторил. Тогда Валька разобрался, что его благодарят - церемонно и витиевато, как в средние века. А потом де ла Рош вдруг поцеловал мальчика в лоб и бережно унёс ка-ртину к себе в кабинет. Где и повесил над рабочим столом.