Марфу Полукееву в сельце Покровское все почитали за колдунью. И хотя зла она, вроде, никому не делала, порчи на скотину не насылала, но, кого из покровцев не спроси, всякий тебе ответит.
- Колдунья, Марфа. Право слово - колдунья, а, иначе, для чего ей людей дичиться и от всякого разговора бежать? Зачем с утра до ночи по лесам бродить да травы с кореньями в корзину собирать? А на лицо её посмотри: нос крючком, волосатая бородавка на щеке, а на глазу бельмо - сущая ведьма.
Действительно, сторонилась Марфа людей и всё лето в лесу проводила, благо начинался он сразу за её огородом, а зимой в избушке своей пряталась. Одиноко жила старуха. Дико. Редко когда нос на улицу деревенскую покажет и никого к себе на порог не пускала. Прибежит к ней кто-нибудь травки целебной от хвори противной попросить или совета какого житейского поискать, так никогда его колдунья в избу не пустит. Сама выйдет на улицу, выслушает просителя возле крыльца, и там же: слово нужное выдавит из себя или в горсть корешков сушеных насыпет, но, чтоб домой кого пустить, поговорить с кем-то по-человечески, так этого никогда не бывало. Да и, по чести сказать, не каждый решится через порог жилища колдуньи переступить. Береженого бог бережет.
Зимой в сельце жизнь скучная. Все по избам сидят: мужики упряжь чинят да сети плетут, а бабы полотно ткут да разговоры всякие разговаривают. Обо всём говорят, но чаще о чудесах потусторонних или грехах соседских. А на улице зимой тишина, только иногда ребятня под окном разорётся или собаки на сорок забрешут. Всё вокруг белым саваном окутано, будто готовится округа уснуть на веки вечные. И, кажется, что вот-вот одолеет мертвый покой всякую жизнь на всём белом свете. Но сегодня дерзко порвала холодные узы покоя удивительная весть: барин с семейством едут в Покровское Рождество справлять.
Первым о визите хозяев узнал дворник и истопник барского дома Ефим. Приехал к нему третьего дня из города новый барский управляющий Валицкий и с порога ругаться стал.
- Почему так холодно в доме?! Отчего копоть на потолке?!
- Зима, потому и холодно, - нехотя оправдывался Ефим, - а потолок бабы к Светлому Воскресенью отмоют. Не впервой. Каждый год, кажись, так делали...
- Мне наплевать, как вы там делали, - топал ногой сердитый управляющий, - сейчас извольте порядок в доме навести! Илья Ильич с семейством и гостями через два дня прибудут! Рождество здесь решили праздновать!
И пошла потеха. Ефим с утра до ночи печи топит, его дружок садовник Авдей с деревенским дурачком Сёмкой ковры на снегу чистят да пыль из перин пуховых на морозном воздухе выбивают, а ватага баб деревенских полы да потолки в хоромах барских моют да скребут. Валицкий с братьями Бобровыми съездили в лес, срубили ёлку и поставили её в просторной гостиной.
- И чего только не учудят господа городские, - думал Ефим, суетливо открывая двери, когда Бобровы втаскивали в дом лесную красавицу. - Вон, ёлочку ни в чём неповинную загубить велели... А, ведь, тоже росла, жизни радовалась... Вот люди бестолковые... Эх, жизнь, так твою...
Еще бы посетовал садовник на жизнь, но тут Валицкий сунул ему в руки убитого зайца и велел в поварню идти, чтоб там распорядились с дичью надлежащим образом.
На другой день приехал в Покровское старший сын барина Александр Ильич со слугой Васькой Хорьком, а с ними еще прибыл в поместье парижский повар Жорес. Хмурый барчук стал по дому без дела слоняться, Васька Хорёк побежал отцу с матерью поклониться (он был родом из Покровского). Жорес же, сразу принялся на поварне местным стряпухам нотации читать: мол, руки у вас не из того места растут (кто так край пирога заворачивает?), и новейших рецептов кухни французской ни одна из вас толком не знает. С раннего утра истошно орал кулинар своим картавым говором, а бабы только улыбались и настырно продолжали гнуть свою линию. Вконец утомился Жорес, плюнул в красный угол поварни, потолкался возле ёлки и тоже пошёл по хоромам барским бродить. Теперь от его несносного характера доставалось уборщикам. Жорес из той склочной породы, какие в любой бочке затычка. В кабинете барина француз застал Авдея с Сёмкой. Авдей чинил ножку барского письменного стола, неудачно подломившуюся, когда из-под неё ковёр выдёргивали, а Сёмка, раскрыв рот, внимательно разглядывал картины на стенах кабинета.
- Почему без дела стоять здесь? - коршуном накинулся на дурачка француз.
- Оставь его, - вытирая рукавом пот, вступился за убогого Авдей. - Блаженный он. Посмотрит малехо и дальше работать пойдёт. Не цепляй. Подержи лучше край стола, никак ножку не прилажу...
- Как ты посмеешь? - перенацелил Жорес стрелы своего гнева на незадачливого столяра. - Я парижский кулинар, а не твой подмастерь! Я барин жаловаться есть!
Француз ринулся вон из кабинета, но, вдруг, остановился, вскрикнул чего-то по своему и стал пристально вглядываться в одну из картин, висевшую возле самой двери.
- Зря ты с ним так, - шепнул Авдею на ухо Валицкий, прибежавший на крик француза в барском кабинете, - сейчас же пойдёт и на тебя молодому барину нажалуется. - Еще тот прохиндей...
Но француз сразу не ушёл, он всё стоял возле картины и что-то бубнил себе под нос.
Друзья они с Александром Ильичом, - шептал Валицкий Авдею, легко приподнимая край тяжелого стола, - вместе модной сокольской гимнастикой занимаются да по ресторациям на рысаках разъезжают. Там и сошлись, как пишут поэты: лёд и пламень. Что деется на свете? Разве, в прежние времена, стал бы барин с иноземным поварёнком якшаться. Ни в жизнь! А этот... Не зря Илья Ильич в последнее время на сына сердит до последней крайности. Куда мир катится?
Валицкий помог Авдею приладить ножку стола, и пошёл из кабинета, бросив на ходу пару слов иноземному кулинару (опять же, не по-русски). Когда управляющий с поваром ушли, Сёмка подошёл к картине, которая заинтересовала француза, и уставился на неё, словно бык на новые ворота. Авдей тоже хотел посмотреть, но тут со двора донеслось:
- Едут! Едут!
Толпа у барского дома, собравшаяся еще с утра, зашевелилась, образуя широкий коридор по которому к крыльцу усадьбы подъехали трое крытых саней да ещё с десяток саней обыкновенных, груженных разным житейским скарбом да различными (по большей части диковинными) съестными припасами. Авдей тоже выбежал глянуть на барский поезд. Любопытно же!
Сани остановились возле мраморных ступеней парадного крыльца, только что покрытых широким темно-красным ковром, с которого Ефим проворно смахивал метёлкой падающий снег. Первым на ковёр вылез сам барин Илья Ильич. Барин сильно морщился, топтался на месте, разминая спину, а под его очи уже приготовился предстать староста деревни. Предстать старосте очень не терпелось, но еще не принесли каравай, хранимый от мороза в тёплой поварне. Староста нервничал, вертел головой и сердито сверкал глазами, и вот каравай принесли, но пока на подносе расправляли полотенца, к барину подбежал Валицкий с докладом. Барин кивнул докладчику и велел принять из рук барыни, которая тоже уже топталась на ковре, большую коробку. Валицкий схватил коробку и, открывая её на ходу, побежал в дом, а к барину подошёл староста с караваем в руках. Началась торжественая встреча. После старосты настал черёд священника - отца Никандра. Душу священника терзало лихо колючей обиды: он должен был первым барина благословить, но в самый неподходящий момент прихватило у батюшки живот и пришлось бежать домой. Староста же, воспользовался чужой незадачей и пролез вперёд, аки уж склизкий. После благословения толпа плотнее охватила прибывших гостей, выталкивая вперёд к барину самых уважаемых селян. И все радостно смеялись, когда Илья Ильич узнавал кого-то из крестьян и похлопывал того по плечу.
Авдей тоже хотел подойти к барину поздороваться, но где там - не протолкнёшься. Поэтому садовник поднялся на самую высокую ступеньку и стал радоваться за других счастливцев. И тут, будто что-то в бок садовника кольнуло. Сёмки в толпе не было! Авдей еще раз оглядел счастливые лица земляков: нет среди них Сёмки.
- Вот, стервец, - сердито подумал садовник, - в кабинете до сих пор, поди, трётся. Сейчас Илья Ильич войдёт в свой кабинет, а там дурачок стоит. Негоже получится...
И Авдей быстро побежал к черному ходу усадьбы...
В рождественскую ночь Марфа Полукеева спала плохо. Покоя на улице не было. Особенно громко кричали возле барской усадьбы. От души веселился там народ. И старухе, вдруг, стало завидно. Она, ведь, не всегда старой да нелюдимой была. И Марфе так захотелось вернуться в то счастливое время, когда она - младшая купеческая дочь приезжала домой с курсов учёных акушерок на Рождество, что она, чуть было, не заплакала, но вовремя опомнилась. И сразу нахлынули другие воспоминания, где: беда на беде да ещё бедой погоняет. Опять захотелось поплакать. А тут еще на улице снег пуще прежнего повалил. Так что, уснула Марфа под самое утро.
Тревожный стук в окно разбудил старуху, когда солнце уже блестело прямо над трубой барского дома. Марфа выглянула в окно и увидела солдатку Степаниду - мать дурачка Сёмки. Лицо солдатки казалось белее снега.
- Матушка! - Степанида упала перед Марфой на колени. - Беда у меня! Сёма удавился!
- Как удавился? - глухим голосом переспросила старуха.
- В старом сенном сарае верёвку к слеге приладил и... - зашлась в рыданиях Степанида. - А священник наш - батюшка Никандр сказал, что не будет над Сёмой заупокойную молитву читать и в ограде кладбища не позволит его похоронить. Помоги, матушка! На тебя только и уповаю.
- Чем же..., - тихо начала Марфа, но потом внимательно глянула на заплаканное лицо Степаниды и велела строго. - Жди здесь. Сейчас выйду...
Старуха в черном тулупе, сшитом из козлиных шкур, шла по санной дороге, низко наклонив голову. Чем-то она здорово напоминала старую ворону. А шедшая следом Степанида, то и дело, забегала перед старухой то с одной, то с другой стороны и беспрерывно причитала.
- Я и к старосте бегала, и к лавочнику, а они все твердят: грешен твой сын, грешен... А чем Сёма грешен? Чем? Он же блаженный... У него ж своей головы нет, он только по наущению всё... А они говорят - грешник, мол, руки на себя наложил... На тебя теперь только уповаю, матушка, больше мне пойти не к кому... Помоги мне!
Сёмка в одном исподнем лежал на столе головой к святому углу. Над его бледно-желтым лицом перед черным закопчённым образом дрожал робкий огонёк лампады. Марфа подошла к покойнику и внимательно осмотрела его шею, потрогала пальцем широкий темно-красный след от верёвки, а потом подняла голову Сёмки и стала щупать затылок пальцами. Степанида взвыла, крепко сжала кулаки и задрожала. Колдунья же, осмотрев голову покойного, обернулась к Степаниде и тихо спросила.
- Где он удавился?
- В старом сеннике. Пойдём, я тебе всё покажу.
Старый сарай, где когда-то хранили сено, теперь пустовал. Степанида коров уж давно продала, а на коз хватало и того сена, которое забивали под крышу двора за избой. Был в старом сарае и чердак с полом из еловых жердей. Вот на одну такую жердь Степанида и показала.
- Всю ночь его не было, а как только на улице чуть посветлело, я сюда пошла, - стала рассказывать безутешная мать, утирая ладонью слёзы. - А он тут и висит... Сёма любил здесь на чердаке прятаться. Я думал, что он опять спрятался, а он висит...
Марфа осмотрела сарай, подошла к лестнице, стоявшей возле ворот, и неожиданно ловко забралась на чердак. Слеги под её осторожными шагами прогибались и жалостливо скрипели. Потом колдунья нагнулась и попробовада поднять одну из слег. Слега подалась без особого усилия, также легко подались: и вторая, и третья. Вниз посыпалась сенная труха. В углу возле небольшого чердачного оконца Марфа нашла грубо сколоченный стол и некое подобие лавки: толстые сосновые сучья, уложенные на двух чурбаках. На столе лежали какие-то яркие черепки, обрывки раскрашенной бумаги и цветные тряпки.
- Там Сёма играться любил, - заметив интерес старухи к чердачному столу, крикнула Степанида. - В избе он только ночевал, а остальное время здесь за столом сидел. Говорил, мол, богатство его тут. Найдёт чего яркое и всё сюда тащит...
Из глаз несчастной матери покатились слезы, и она опять громко зарыдала. Марфа еще раз внимательно осмотрела лежащий на столе хлам, выбрала из него несколько бумажек и стала их нюхать. Нюхала старуха долго, а когда с этим делом покончила в руке её осталась одна тёмная бумажка, на которой были нарисованы три утиные головы с красными носами. Эту бумажку старуха положила в карман и слезла с чердака.
- Как он был одет? - колдунья тронула плачущую мать за плечо.
- Кто? - Степанида подняла на Марфу красные от слёз глаза.
- Сын твой.
- Сёма? В тулупчике. Я его за печку бросила. Пойдем, я тебе покажу, матушка, пойдём. За печку я его бросила...
Старый поношенный тулуп был весь сплошь в сенной трухе. Из кармана тулупа Сёмки колдунья вытащила какой-то влажный комок, понюхала его и спрятала в свой карман. Еще раз проверив карманы, Марфа положила тулупчик на лавку и, уж было, пошла прочь из избы, но тут заметила, как на воротнике тулупа что-то блеснуло. Колдунья опять подошла к лавке и сняла с воротника блестящую нитку длиной вершка в два. Марфа внимательно рассмотрела свою находку, сунула её в карман и, не говоря больше ни слова, вышла за порог
От избы Степаниды Марфа пошла по проезжей дороге к барскому дому. Ефим не хотел её пускать, но колдунья так на него глянула, что у мужика душа в пятки и на сердце стало нехорошо. Мигом упал страж господских ворот перед страшной старухой на колени.
- Не губи, матушка, - сдернул Ефим с головы шапку. - Выгонит меня барин, если я тебя с парадного входа пущу. Злой он нынче. И что мне делать тогда? Тебе в дом-то почто надо?
- Со стряпухами поговорить, - не отводя своих бесовских глаз от лица мужика, тихо сказала колдунья.
- Так, пойдём, я через чёрный ход тебя провожу, - заметно обрадовался желанию старухи Ефим и быстро поднялся на ноги.
В поварне жарко и дымно. Гостей с барином приехало много, а потому стараются стряпухи в поте лица своего. Марфа, только лишь вошла в этот дымный жар, сразу же схватила за рукав первую попавшуюся труженицу.
- Кто вчера голубцы постные для бар готовил?
Стряпуха, увидев перед собой колдунью, вздрогнула всем телом и указала на бабу, снимающую с плиты большой горшок с кипящим варевом.
- Г-г-глашка...
- Я готовила, - утирая передником лицо, торопливо отвечала на спрос Марфы Глаша. - В сочельник же они приехали, мясное есть грех, вот мы и готовили всё постное. Мясо сегодня в ход пошло...
- Сёмку блаженного ты угощала? - тихо спросила колдунья, доставая из кармана мятый голубец.
- А чего, жалко что ли? - засопела Глаша и уставилась в пол. - Я много наготовила. А Сёмка к нам зашёл погреться, вот я и сунула ему голубчик... Он, хоть и блаженный, но тоже человек...
- Когда это бы было?
- Было-то? - стряпуха потёрла ладонью щеку. - А вот как баре к крыльцу подъехали, так и было. Как раз батюшка Никандр благословение кончал. Только Сёмка не успел голубца отведать, в карман сунул. Жореска к нам прибежал, схватил дурачка за шиворот и выволок из поварни.
- Что за Жореска?
- Французик. Вместе с молодым барином приехал. Шебутной такой, во все дыры лезет и никому покою не даёт...
- Особенно тебе, - засмеялась другая стряпуха, катавшая на столе скалкой тесто.
- А чего я? - дернула плечом Глаша. - Я ж его не просила конфету дарить. Он сам...
- Конфету? - переспросила Марфа и вынула из кармана картинку с утками, какую она на чердаке сарая нашла. - Эту?
- Та самая, - шепнула Глаша и потихоньку вывела колдунью из жаркой поварни. - Вкусная очень, я её сразу и съела.
- А бумажка?
Глаша ответить сразу не успела, её толкнул в плечо, и чуть было не сбил с ног слуга молодого барина Васька Хорёк. Васька был чем-то очень встревожен и даже, вроде как, напуган. Он после столкновения со стряпухой даже и не остановился.
- Так я её там и бросила, - тихо сказала Глаша, потирая ушибленное плечо.
- Где?
Они вышли на улицу через черный ход и по тропинки спустились вниз к реке.
- Вот здесь, - Глаша остановилась возле старого черного куста черёмухи. - Не люблю я, когда мне в рот смотрят и завидуют. Потому и ушла сюда.
- А бумажку от конфеты, где бросила? - допытывалась Марфа. - Покажи...
- Здесь она у меня выпала, а потом её ветерок подхватил, - улыбнулась стряпуха. - В кустах она застряла, а теперь вот у тебя как-то очутилась.
- Это точно твоя бумажка? - колдунья пристально поглядела Глаше в глаза.
- Конечно, моя, - кивнула стряпуха, - вон, это я уголок оборвала, когда конфету разворачивала. Хорошо помню, не каждый день, чай, конфетой угощают. От моей конфеты бумажка. А ты где её взяла?
Марфа ответить на спрос не пожелала, а пошла дальше по тропинке, которая тянулась вдоль реки. И вывела скоро эта тропинка колдунью как раз к сеннику, где нашли мёртвым Сёмку. Только на этот раз в сеннике было людно. Три мужика во главе с сотским Иваном Кирилловым что-то искали в сенной трухе, а соседки, числом не менее семи, внимательно за теми поисками наблюдали. Увидев на пороге сарая колдунью, бабы дружно посторонились.
- Чего здесь? - спросила Марфа с порога.
- Говорят, что Сёмка у барина вещь ценную спёр, а потом засовестился и повесился, - ответила колдунье самая бойкая из соседок.
Марфа удивлённо вскинула редкие седые брови и пошла к Кириллову. Иван Кириллов - мужик строгий, но Марфу он уважал крепко. В прошлом году тяжело заболела его младшая дочь, и когда все уже полагали что она вот-вот богу душу отдаст, решился Кириллов пойти к колдунье на поклон. Марфа тогда дочку сотского и выходила...
- Утром сегодня барин обнаружил, что из письменного стола портсигар старинный пропал, - рассказывал сотский Марфе полушепотом, чтоб до чужих ушей ничего лишнего не долетело. - Он его летом здесь позабыл, а только сейчас и вспомнил. Сперва в доме искали. Не нашли. Потом, кто-то сказал, что, мол, Сёмка в кабинете барина убирался и мог портсигар умыкнуть. Меня сюда и послали поискать. Нашёл. Под застрехой он его спрятал. Вот ведь, и не подумаешь на такого, а он.... Ищем теперь, авось, ещё чего найдём, но пока ничего больше не попалось...
Иван вынул из кармана серебряный портсигар и показал его старухе. На крышке портсигара имелась гравировка цветка о трёх лепестках, один из коих стремился вверх, а два склонились в разные стороны от него. Марфа осмотрела находку, немного постояла, подумала и опять пошла к барскому дому.
- Мог Сёмка портсигар со стола барского взять по глупости своей, вещица красивая, - размышляла колдунья, шагая по наезженной дороге опять к усадьбе, - но прятать под застреху он его бы не догадался. На чердачном столе положил бы своё приобретение рядом с другими. Здесь что-то другое...
- Чего опять, матушка? - вновь встревожился дворник.
- Чего здесь вчера Сёмка блаженный делал? - спросила колдунья.
- Дык, - пожал плечами Ефим, - он, почесть, каждый день помогал садовнику Авдею ковры чистить. Авдей с ним всегда ласково обходился, вот он...
- А где Авдей сейчас? - перебила дворника Марфа.
- Не знаю, - развёл руками дворник. - Я его со вчерашнего дня не видал. И баба его сюда прибегала, говорит, дома не ночевал. Как вчера утром ушёл, так и не появлялся больше.
- А с кем ещё здесь Авдей водился? - внимательно посмотрела на парадное крыльцо колдунья.
- С кем ему здесь водиться, кроме меня? - Ефим почесал затылок. Не с бабами же... Да и некогда было. Валицкий, ведь, посидеть без дела разве позволит? Гонял он нас с Авдеем как коз сидоровых. То одно прикажет сделать, то другое...
- Кто такой Валицкий? - опять пресекла Марфа длинные рассуждения дворника.
- Управляющий барина. Он сюда раньше приехал, чтоб порядок наводить.
- Позови его.
- Как можно, матушка?
- Позови!
Валицкий сбежал с крыльца и быстрым шагом подошёл к колдунье.
- Чего надо?
- Расскажи, когда Сёмку блаженного в последний раз видел?
От столь невежливого обращения у Валицкого брови на лоб полезли, и он уж хотел гневно отчитать старуху за вопиющую наглость да прогнать в три шеи, но дворник что-то быстро шепнул управляющему на ухо. Валицкий нахмурился, посмотрел сперва на Ефима, а потом на старуху.
- Ты и вправду колдунья? - скривил в лёгкой усмешке губы управляющий. - Я - то в это всё не верю. Я человек новых правил, но... Чего тебе надо?
- Когда ты вчера последний раз Сёмку видел? - глухо повторилоа Марфа свой вопрос.
- Это дурачка, который повесился?
- Да.
- Так вчера и видел. Он вместе с садовником Авдеем ковёр чистил в кабинете Илья Ильича...
- А потом?
- Потом? Потом господа приехали: суета началась и мне уж не до дурачка стало.
- А где сейчас Авдей? - спросила колдунья, глядя мимо управляющего на парадное крыльцо усадьбы, где слуги выносили чемоданы и какие-то узлы.
- Самому он мне нужен, дел невпроворот, а он пропал куда-то, - Валицкий обернулся и тоже глянул на крыльцо.
- А кто это уезжает так рано? - поинтересовалась Марфа.
- Сынок Ильи Ильича, - вздохнул Валицкий, - мы все думали, что помирятся они в честь праздника, а вон оно как всё вышло. Вначале всё хорошо было: Александр Ильич пал перед отцом на колени и попросил прощения за всё. Илья Ильич прослезился и простил блудного сына. А потом Александр Ильич всё испортил: стал денег у отца просить. Проигрался он крепко. Ох, и рассверипел Илья Ильич! Ругался, ногами топал! А сегодня утром Александр Ильич сказал - уезжаю! Вот...
- А Жорес? - перебила торопливый рассказ управляющего колдунья.
- Тоже уезжает..., - Валицкий что-то хотел еще добавить, но тут случилось совсем неожиданное.
Марфа оттолкнула управляющего и так проворно побежала к крыльцу барского дома, что пока управляющий с дворником опомнились, она уже вбежала по ступеням к открытым дверям.
Догнали колдунью уже в зале, где стояла ёлка, но здесь старуха попалась на глаза самому Илье Ильичу. Барин летом часто приезжал в усадьбу, подолгу жил здесь, а потому знал колдунью Марфу и даже один раз возил гостей посмотреть на неё, но, тем не менее, крикнул хозяин усадьбы на старуху весьма строго.
- Кто такая?! Кто впустил?
- К тебе я пришла, - ничуть не стушевалась Марфа от окрика барина. - Поговорить надо.
Илья Ильич поднял ногу, чтоб грозно топнуть, раскрыл рот, чтоб гневно крикнуть на наглую старушенцию, но, как-то нечаянно, глянул в её тёмные глаза и слегка присмирел. Ногой топнул, а вот гнать за порог колдунью не решился и велел ей подняться в его кабинет.
- Ну, чего тебе? - глянул Илья Ильич из-под густых седых бровей на Марфу.
- Никого из дома сейчас не выпускай, - проскрипела Марфа, немигающим взором глядя в красное лицо барина.
- Это ещё почему?
- Убийца может сбежать....
- Какой ещё убийца?! - подался всем телом вперёд барин. - Ты чего мне несёшь, старая?
- Кто-то из твоего дома убил Сёму блаженного.
- Это тот Сёмка-дурачок, который у меня портсигар украл? Так он же сам повесился.
- Повесили его, - тихо сказала колдунья.
- С чего это ты взяла? - Илья Ильич смотрел всё еще недоверчиво, но искорки интереса мелькнули в его строгом взоре. Он, как губернский предводитель дворянства, состоял в особом составе судебной палаты и разбирал там некоторые громкие преступления. И нравилось ему это занятие чрезвычайно.
- У него большая шишка на затылке, широкая ссадина на шее и весь тулуп в сенной трухе...
- Шишка, так это я понимаю, - глубокомысленно глядя в окно на сверкающий белоснежный луг, тихо проговорил барин, - но тулуп-то здесь причём?
- Он с раннего утра в твоём доме убирался, и никто б его сюда в грязном тулупе не пустил, ответила колдунья. - Кто-то проследил, как блаженный на чердак сенного сарая забрался, ударил его там по голове, сделал петлю, привязал её, потом раздвинул слеги, из которых сделан пол чердака и столкнул тело вниз, а под висельника чурбак подкатил, дескать, сам повесился....
- Но для чего всё это сделали? - Илья Ильич встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету.
- А чтоб все подумали, что он украл у тебя портсигар, а потом его совесть загрызла и до петли довела, - быстро ответила барину Марфа.
- Так, поди, и было, - Илья Ильич подошёл к окну. - Семка-то этот, сказывают, очень совестливый был. В горячке схватил портсигар, а дома одумался и...
- Так и убийца думал. Только он одного не учёл: блаженным Сёма был, а потому над делами своими не задумывался. Сделал и забыл. Любое раздумье всегда на грех может навести, а Сёма потому и безгрешен, что не думал никогда. Если б он и взял твой портсигар, то никогда бы это за грех не посчитал и не стал бы его под застрехой прятать...
- Ладно, - нетерпеливо махнул рукой барин, - а с чего ты взяла, что убийцу в моём доме искать?
- А разве мог кто-то посторонний у тебя из стола портсигар взять?
Илья Ильич вздохнул, но ответить не успел: в кабинет заглянул управляющий Валицкий.
- Всё готово, ваше превосходительство, отъезжают-с. Проводить не желаете-с?
- Никто никуда не едет! - топнул ногой барин. - Всех в дом немедля!
- Вели Жореску привести, - бесстрашно обратилась к разгневанному вельможе Марфа.
- Француза сюда! - Илья Ильич ударил кулаком по крышке стола и, шумно отдуваясь, повалился в кресло.
И хотя уж очень гневно смотрелся барин, но в душе он обрадовался подобному повороту. Любил Илья Ильич сына, но людям показывать свои добрые чувства вовсе не желал, считая их проявлением человеческой слабости. Вчера барин весьма строго отчитал сына в ответ на просьбу дать денег для уплаты долгов, а иначе нельзя. Хотя и жалко сына, но потакать мотовству ни в коем случае не полагается. Вот Илья Ильич и не потакал, денег он, конечно, даст, но не сразу, пусть помучается, негодник. Только "негодник" мучиться не пожелал и сегодня утром, совершенно неожиданно, объявил о немедленном отъезде из отцовского дома. У отца аж дыхание перехватило от такой вести, но решил он до конца держаться своей воспитательной идеи. А вот представился случай задержать отъезд сына, и Илья Ильич очень обрадовался в душе, однако этой радости никак не показывал.
- Что вам угодно, господин? - едва переступив порог, елейным голосом спросил француз. Под глазом у Жореса наливался синяк.
- Вон она тебя спрашивать будет, - хмурый барин, не глядя на повара, кивнул в сторону Марфы.
Француз, повернувшись к Марфе, засопел, дескать, не пристало благородному человеку ответ перед этой старой каргой держать, но ослушаться барина было боязно.
- Ты куда вчера Сёмку из поварни увёл? - нагло спросила старуха.
- Какого Сёмку? - француз вытаращил глаза, глянул на Илью Ильича, мол, чего эта дура о какой-то чепухе спрашивает, но барин молчал и тоже ждал ответе. Пришлось вспоминать. - Сёмка есть дурак. Я знай. Дурак и вор. Он не давать работать на кухня. Я его хотел выгнать улица, но меня позвал Хорь слуга месье Александр. Мосье говорил со мной о живопись...
Больше кулинар ничего дельного не рассказал, хотя сам Илья Ильич потребовал повторить рассказ дважды.
- А я вот что думаю, - сказал Илья Ильич, потирая ладонью подбородок, когда за Жоресом закрылась дверь, - врет всё француз, а дело было так. Позарился Жорес на мой портсигар, там, кстати сказать, бурбонская лилия изображена, а это для француза ого-ого какой знак. Вот... Украл он со стола портсигар, а потом испугался. Тут ему этот Сёмка на глаза попадается. Схватил его француз, а схватить он может крепко, в гимнастическом обществе этот подлец один из первых, дотащил его до сарая и "помог" ему там жизни лишиться.
- Никто Сёму к сенному сараю не тащил, сам он туда шёл, - вздохнула колдунья.
- А ты почём знаешь? Или вправду с нечистой силой знаешься?
- Обёртку конфетную он на тропе подобрал, значит, шёл без неволи, - тихо сказала Марфа, и рассказала барину о конфете, подаренной Глаше французом.
- Тогда, может, садовник Авдей украл портсигар, потом испугался, - почесал щеку Илья Ильич. - Проследил за дурачком, убил его, портсигар подбросил, а сам в бега подался. Мне сказали, найти его никак не могут...
- Нет, - опять не согласилась с барином упрямая старуха, - Авдей или другой кто из твоего дома, испугавшись, обратно бы портсигар подбросил в твой кабинет или ещё куда-нибудь. Это проще, чем бежать куда-то да жизни человека лишить. Здесь что-то другое... Я похожу по дому?
- Походи, - милостиво согласился Илья Ильич, - а как что узнаешь, так сразу сюда. Дальше думать будем.
Колдунья спустилась из кабинета барина вниз по парадной лестнице, подошла к двери поварни и оттуда медленно двинулась по полутёмному коридору к черному ходу. Коридор небольшой - саженей семь, не больше. Марфа сделала несколько шагов от двери поварни и остановилась. Впереди была дверь на улицу, а справа узкая лестница...
- А куда она ведёт? - подумала колдунья и пошла по лестнице наверх.
Поднявшись по лестнице, Марфа оказалась в тесной длинной каморке, где стояла старая кровать с наваленными на неё тюфяками да перинами, кресло с поломанной ножкой, тяжёлый стул без спинки, пыльные картины, подрамники от картин, разбитый наполовину шкаф и прочие уже ненужные вещи. Тусклый свет небольшого окошка освещал этот хлам, и колдунья внимательно разглядывала его до тех пор, пока в дальнем углу не заметила небольшую дверку. Открыв дверку, Марфа очутилась в широком коридоре совсем недалеко от двери кабинета Ильи Ильича. Колдунья быстро закрыла дверь, немного подумала и пошла к чёрной лестнице. Старуха спустилась вниз и вышла на улицу.
Крыльцо здесь маленькое, шаткое и серое - не для важных гостей. От крылечка начинались две тропки: одна хоженая вниз к реке (туда, где Глашка конфету ела), а другая наполовину занесённая снегом поворачивала налево и шла вдоль стены дома.
- Куда эта тропа ведёт? - показала Марфа на заснеженную тропу молоденькой стряпухе, которая вышла выплеснуть с крыльца помои.
- Да, никуда, - махнула рукой молодайка, - это Авдей с Семкой наторили, когда ковры здесь чистили.
- Ковры? - переспросила колдунья.
- Здесь и чистили, царство небесное Сёме, - вздохнула стряпуха. - Там за крыльцом подвальчик есть, где дядя Авдей лопаты с граблями хранит. Там у него и плотницкий инструмент лежит, и метёлки разные, вот этими метёлками они всё и чистили.
Проводив молодуху взглядом, Марфа сошла с крыльца, повернула налево и за углом увидела покосившуюся дверь в подвальчик. Около двери лежал небольшой сугроб, но колдунья решила попробовать дверь открыть. Дверь, сгребая легкий снег, открылась, и Марфа увидела лежащего на ступеньках человека. Возле правой руки человека валялся молоток, а из шеи несчастного торчала рукоятка ножа.
Весть о том, что колдунья нашла мертвого садовника, в один миг облетела не только барский дом, но и окрестности. Скоро около чёрного крыльца началось столпотворение. Мужики вытащили Авдея из подвала. Сразу же к нему подбежала жена. Она упала на колени перед бездыханным телом и завыла. Бабы скоро оттащили её, а Марфа подошла поближе посмотреть покойника и увидела на воротнике блестящую нитку длиной не больше пяди. Сам барин вышел посмотреть и сразу же велел послать в город за приставом и исправником. Пока ждали полицейское начальство, Илья Ильич велел Марфе зайти в свой кабинет.
- Ну, что теперь скажешь? - спросил барин, приглашая жестом Марфу присесть к столу.
- Похоже, что кто-то послал Авдея в его подвальчик за молотком, а сам потихоньку подобрался к садовнику сзади и зарезал, - чуть подумав, ответила Марфа. - Только вот не пойму зачем?
- Может, из-за бабы какой повздорили? - предположил свою очередную идею Илья Ильич, но ответа старухи услышать не успел. В кабинет, прямо-таки, ворвалась супруги Ильи Ильича Мария Фёдоровна.
- Илья, - строго сказала прямо с порога Мария Фёдоровна, не обратив никакого внимания, что супруг в кабинете не один, - твоё пренебрежение нашим мнением переходит всякие границы!
- О чём ты, Мари? - барин быстро вышел из-за стола навстречу к взволнованной жене.
- А вот об этом! - супруга ткнула пальцем в небольшой портрет, висевший возле двери кабинета. - Я ещё весной прошлого года убрала эту гадость, а ты опять? Никак забыть её не можешь? Когда мне это сказал о портрете Александр, я не поверила, но она висит здесь!
С портрета на взволнованных супругов смотрела и улыбалась девушка, по всей видимости, танцовщица.
- Да, что ты, Мари? - подошёл к портрету барин. - Я не знаю, откуда появился портрет, здесь же всегда старинный натюрморт висел... Я и внимания не обратил на перемену...
- Не лги мне, не лги! - закричала барыня, сорвала портрет со стены, бросила его на пол, а сама упала на широкий кожаный диван рыдать. Супруг подбежал к ней и упал на колени.
Пока "милые" тешились, Марфа подошла к месту, где только что висел портрет. На выцветших обоях был хорошо заметен прямоугольник немного другого цвета - это место, где долго висела картина. Колдунья посмотрела на прямоугольник, потом подняла сорванный со стены портрет и примерила его к следу на обоях от картины. Портрет был несколько больше темного прямоугольника.
И как раз в тот момент, когда колдунья опять поставила портрет на пол, дверь распахнулась, и в кабинет вбежал сын Ильи Ильича - Александр. Марфа сразу же отступила в дальний угол.
- Батюшка! - бросился к барину блудный сын. - Прости меня! Злое я помышлял, но Господь уберёг! Это знак! А теперь он гневается на наш дом! Это убийство... Это знак...
Барыня перестала плакать, а Илья Ильич быстро поднялся с колен.
- Что случилось, Александр? - строго сдвинул брови барин.
- Я всё расскажу! - сын пал перед отцом на колени. - Я хотел украсть у тебя картину, отец!
- Какую еще картину?
- Вот здесь висел небольшой натюрморт, вершков десять длиной, восемь шириной, - Александр показал на след от картины на обоях. - А мне вчера сказал Жорес, что это очень старинная картина известного французского художника.
- Вполне возможно, что французского, - Илья Ильич посмотрел на сына каким-то пустым растерянным взглядом, - мой дед привез эту картину из заграничного похода в четырнадцатом году. И сколько я себя помню, она всегда висела здесь в кабинете и я так к ней привык, что даже не замечал её... И ты говоришь, что это дорогая картина?
- Очень дорогая, - воскликнул сын. - Жорес сказал, что французский посланник без разговоров платил за подобные картины три тысячи золотом, а иногда и больше. Трёх тысяч мне хватит, чтобы рассчитаться за карточный долг... И когда ты мне отказал в деньгах, я решил украсть картину. Прости меня! Сначала я объявил о своём отъезде. Зная, что ты обязательно выйдешь меня провожать, я приказал слуге, во время проводов, пробраться в твой кабинет по чёрной лестнице. Утром во время завтрака я велел Ваське сходить к тебе в кабинет и провести, так сказать, разведку, но Хорь никакого натюрморта не нашёл. Я думаю, что это Жорес её украл, никто больше в доме не знает о ценности картины. Я рассердился, пытался призвать негодяя к ответу, обыскал всё, ударил подлеца, но он никак не желает сознаваться. Надо в полицию его сдать! Прости меня, отец!
- Подожди, - Илья Ильич потёр пальцами лоб, - а где же тогда натюрморт?
- Я сперва подумал на Жореса, а потом решил, что это Господь надоумил тебя убрать соблазн и..., - сын уронил голову на диван, плечи его задрожали.
- Я ничего не убирал, - Илья Ильич сперва посмотрел на супругу, потом заметил Марфу, тихо стоявшую в углу. - Что же это за оказия случилась? Портсигар украли, картину...
- А здесь всё один к одному, - тихо сказала Марфа.
- Что? - все сразу же посмотрели на колдунью.
- Злодей всё это сотворил, - старуха вышла из угла к двери. - Он украл картину и портсигар...
- Я понял: кто этот злодей! - ударил ладонью по столу барин. - Это француз!
- Почему ты так решил, Илья? - удивлённо глянула на мужа барыня.
- Неужели ты не понимаешь, Мари?! - Илья Ильич всплеснул руками. - Больше некому! Всё сходится: он взял портсигар с бургунской лилией, его тоже дед из Франции привёз. О ценности натюрморта один он только знал. Всё сходится! Потом он решил пожертвовать портсигаром, выследил дурачка и убил его...
- А Авдея кто убил? - Марфа опять сунулась в поток жарких объяснений барина.
- Авдея? - Илья Ильич задумался. - Тоже, наверное, он... Авдей что-то знал, поэтому француз выследил его в кладовой и убил. Или у тебя другое мнение.
- Другое, - кивнула головой колдунья.
- Это какое же?
- Пока вас встречали у парадного крыльца, злодей по черной лестнице поднялся в чулан. Там он взял картину, чтобы прикрыть пятно на обоях и прошёл кабинет. Подменив картину, он стал спускаться обратно по черной лестнице. И тут ему попался Авдей. Злодей быстро придумал, что делать и сказал садовнику, мол, рама рассохлась и в неё надо поскорее забить гвоздь. Авдей побежал в подвальчик за молотком, а злодей пошёл за ним. На крыльце он подумал, что картина помешает ему убить Авдея и оставил её на ступеньках. И тут на крыльцо вышел Сёма. Он увидел возле ступенек яркую картину, подобрал её и поспешил с находкой в сенной сарай, где хранились все его "богатства". По дороге он нашёл еще обёртку от конфеты. Злодей же, расправившись со свидетелем кражи, вернулся на крыльцо и не нашёл там картины. Он искал её до тех пор, пока не заметил следов на тропинке, которая спускалась к реке. Он побежал по той тропинке и вышел к сенному сараю. Сёма сидел на чердаке и любовался своими находками. Убив Сёму, злодей решил пожертвовать портсигаром, чтобы в краже обвинили блаженного...
- И кто же тот злодей? - нахмурился Илья Ильич.
- Я пока не знаю, - тихо сказала Марфа, подошла к барыне и сняла у неё с рукава блестящую нитку. - Что это?
- Это? - поглядела на нитку. - Это серебряная канитель. В этом году модно украшать канителью ёлку. На фабрике Алексеева неделю назад впервые начали делать ёлочную канитель. Я сама съездила на фабрику, стояла в очереди и купила целую коробку. Это украшение обошлось мне очень недёшево. В этом году в Москве много желающих укравить канителью рождественскую ёлку.
- Поэтому ты и не выпускала всю дорогу этой коробки из рук, - улыбнулся Илья Ильич.
- Да, я и на ёлку её вешала сама, - продолжила барыня. - Это не так-то просто. Нитка тонкие, ломаются, путаются и очень прилипают к одежде. - Потом я крикнула служанку Машу, и она стала мне помогать.
- Когда ты украшала ёлку? - спросила Марфа.
- Уже поздно вечером. Даже, можно сказать, ночью...
- А кто ещё мог брать в руки эту канитель, кроме вас с Машей? - продолжала допытываться колдунья.
- Никто, - коробка стояла в моей комнате.
- Как это никто? - усмехнулся Илья Ильич. - Позвать сюда Валицкого!
Сначала Валицкий ни в чём не сознавался, но когда приехало полицейское начальство, сделали тщательный обыск, то на дне чемодана управляющего натюрморт и нашли. Валицкий думал, что хорошо замёл следы, потому и хранил свою добычу так небрежно.
Когда он сознался, то всё оказалось точно так, как рассказала Марфа. Только об одном она не догадалась: портсигар с лилией управляющий взял, чтобы французу его подбросить, но Авдей с Сёмкой все карты подлецу спутали.
С тех пор в Покровском Марфу Полукееву стали почитать за колдунью ещё больше...