Аннотация: 9 место в финале осеннего Эквадора 2006 Опубликовано: Журнал "Реальность фантастики", Љ 1-2, 2009
Скорлупа для неба
С небом что-то происходило. Что-то непонятное. И нехорошее. Ведь, согласитесь, сложно назвать хорошим небо, которое черствеет прямо у вас на глазах. А именно этим небо и занималось: неспешно уплотнялось, покрывалось ребристой коркой и рассыпало по когда-то нежно-голубой глади саркастические морщины трещин. Солнце по привычке продолжало ползти по только ему видимой колее с востока на запад, оставляя на небе неровный процарапанный след и осыпая на крыши домов грязно-белую труху стесанных облаков.
Илюшечкин повязал на шею старенький галстук, сунул ноги в истрепавшиеся плетеные туфли и бросил взгляд на свое отражение в зеркале. Из зеркала на Илюшечкина взирал худой, мосластый мужичонка неопределенного возраста. Высокий, почти сократовский лоб прорезала ломаная морщина, левый глаз чуть косил, а редкие, неровно остриженные усики испуганно топорщились во все стороны.
Открыв дверь и шагнув в объятья грязно-желтых коридорных стен, Илюшечкин закашлялся - в туалете опять кто-то курил. Сквозь заплывшие слоем краски отверстия в двери к потолку коммуналки тянулся густой, едкий дым. В туалете тоже кашляли, шелестели газетой и сдержанно матерились по неизвестному Илюшечкину поводу. В конце коридора, на полу сидел шестилетний Сашенька. В Сашенькиных руках был облезший грузовичок без одного колеса, который он задумчиво возил из стороны в сторону.
Сашенька ничего не ответил, только дернул плечиком, и стало заметно, что рубашка на Сашеньке надета наизнанку, а на шее красуются грязные лилово-серые потёки.
- Не следит за тобой мать...
Илюшечкин вздохнул, погрозил закрытой соседской двери, поудобнее перехватил потертый кожаный портфель и выскользнул в подъезд.
По дороге на работу Илюшечкин забежал в магазин купить сахара. В магазине было людно, жарко и пахло скисшим борщом. Десяток раз извинившись и десяток же раз побледнев оттого, что на его ногу становился тонкий дамский каблучок или опускалась тяжелая хозяйственная сумка, Илюшечкин, наконец, выбрался на улицу, сжимая в руках заветный пакет с сахаром. В глаза плеснул ультрамарин пока еще яркого неба, и на плечо ссыпалась горсть серо-белой трухи. Подняв голову и пригрозив солнцу, со скрежетом ползущему по зачерствевшему небу, Илюшечкин сгреб труху в ладонь и принюхался. Труха пахла облаками, летним дождем и еще чем-то, чего Илюшечкин определить не смог.
Мгновение спустя из магазина выкатилась колобкообразная дамочка в синем рабочем халате и с погнутым эмалированным ведром в руках. В ведре плескалась и утробно урчала грязная мыльная вода.
Дамочка бесцеремонно отпихнула Илюшечкина в сторону, выплеснула воду под цветущую черешню и, не сказав ни слова, исчезла за дверями магазина. Илюшечкин вздохнул и сочувственно похлопал черешню по изогнутому стволу с облезшей корой. Черешня вполне сносно прошелестела что-то из Моцарта и тоже вздохнула.
Рабочий день уже начался, но во вверенном Илюшечкину отделе религиоведения пока никого не было. Заварив крепкого чая и дотошно пересчитав все плавающие в чашке чаинки, Илюшечкин передвинул в центр стола объемистую книгу в потрепанном переплете и внимательно вгляделся в уже насквозь изученную обложку. На ней, внушительный и дородный, красовался каменный истукан. Истукан был коротконог и пузат, второй подбородок мягко ложился на грудь, а в сложенных на животе толстеньких ручках и хитром взгляде из-под нависших бровей ясно читались спокойствие и превосходство.
Как и когда книга оказалась у него на столе Илюшечкин не знал. Просто однажды, разгребая ворох накопившихся за месяц бумаг, наткнулся на нее. Открыл из чистого любопытства, а закрыть уже не смог.
Перегнувшись через стойку и убедившись, что в ближайшие несколько минут его не потревожат, Илюшечкин извлек из верхнего ящика крупный обломок кускового сахара и, наскоро выкрутив из шариковой ручки стержень, принялся ковырять ею сахар.
Через некоторое время кусок сахара преобразился. Сквозь белый монолит проступили нависшие брови, круглое брюшко и сложенные на нем ручки. Илюшечкин окинул творение довольным взглядом и совсем уж собрался продолжить, как за окном о чем-то крикливо заспорили несколько мальчишечьих голосов.
Высунувшемуся из окна Илюшечкину открылась следующая картина. Отчаянно жестикулируя, во дворе переругивались четверо мальчишек:
- Да он меня толкнул!
- Кто, я?!!
- А то кто же! А так бы мяч - прямо в ворота!!!
- Да какие еще воро-о-та?!!
- А вот такие! - мальчишка в красной майке отошел на несколько шагов и, разбежавшись, изо всей силы стукнул по мячу видавшим виды стареньким кедом.
Мяч стремительно взвился вверх, пролетел над скучающими в теплой пыли гаражами, задел ветку старой акации и с оглушительным треском ударился о зачерствевшую корку майского небосклона. Мальчишки замерли - над их головами четко обозначился готовый вот-вот отколоться кусок лопнувшего неба. Илюшечкин судорожно сглотнул и еще дальше высунулся из окна. И вовремя. Небольшой, всего с ладонь, синий черепок неба с желтым осколком солнца качнулся, пролил во двор тонкую струйку небесной трухи, и несколько раз перевернувшись в воздухе, спланировал в густую зеленую поросль у покосившегося забора.
В этот момент над ухом Илюшечкина басовито кашлянули:
- Непорядок, - неизвестно откуда взявшийся Главный забарабанил пальцами по подоконнику и с неодобрением воззрился на небо. - Будем чинить.
И уже через несколько минут на крыше библиотеки, то и дело прилипая к начавшему плавиться гудрону, появился слесарь Антипыч с деревянной лестницей через плечо. Подобравшись к краю крыши, Антипыч аккуратно облокотил лестницу на замершее посреди неба перистое облачко, и, убедившись, что лестница стоит надежно, полез вверх.
- Ну, как там? - участливо поинтересовался Илюшечкин.
- Да ёж его разберет! - Антипыч отгородился от солнца ладонью и попытался вглядеться в открывшуюся за лопнувшим небом даль. - Темно!
- А вы того, поковыряйте! - со знанием дела посоветовала выглянувшая из соседнего окна буфетчица.
Антипыч по локоть просунул в отверстие руку, сосредоточенно пошарил внутри и с видимым усилием что-то оторвал.
- Вот! - продемонстрировал он Илюшечкину что-то разветвляющееся и белое. Илюшечкин нащупал оставленные на столе очки, вгляделся в добычу Антипыча и икнул.
- Корни какие-то! - подтвердил его догадку Антипыч. - И этот... как его... чернозём!
Ближайшие два часа половина работников библиотеки провела за обшариванием кустов, куда, как показалось Илюшечкину, упал осколок неба. Но искать по-настоящему библиотекарям было так лень, а кустарник рос так густо, что даже напутственные крики и полководческое выражение лица Главного не смогли изменить ситуацию. Осколок упрямо не хотел находиться.
Отряхивая с брюк пыль и налипшие листья, Илюшечкин прошел мимо столика молоденькой и востроглазой красавицы Люсеньки. Люсенька влилась в коллектив работников библиотеки относительно недавно и теперь сидела на входе, требовательно протягивая холеную ручку за читательскими билетами посетителей.
Илюшечкин уже сворачивал к буфету, когда в висевшем на стене зеркале мелькнуло нечто странное. Нет, то, что Люсенька была сплетницей наивысшего класса, ни для кого не составляло тайны, но то, как именно хранящиеся под строжайшим секретом сведения попадают в ее цепкие ручки, не знал никто.
В то время как обычная Люсенька шустро раскрывала синие корочки читательских билетов, Люсенька из зазеркального пространства сидела, закинув ногу на ногу, и с совершенно невозмутимым видом закидывала неизвестно откуда взявшийся спиннинг то в один, то в другой библиотечные залы. Спиннинг неизменно за что-нибудь цеплялся и волок добычу счастливой хозяйке.
Подхваченная на крючок тестообразная масса судорожно извивалась и вытягивала в стороны постоянно меняющие форму отростки. Пойманные тесто-сплетни аккуратно развешивались на включенном радиаторе и прикалывались к его краю большими металлическими скрепками. Там тесто поднималось, разбухало, обрастало еще десятком отростков и спрутом расползалось по коридорам.
Время перевалило за полдень, поредела и без того жидкая очередь посетителей, уползли по черной резине конвейра ставшие ненужными книги, и по коридорам библиотеки разнесся дребезжащий голос звонка - рабочий день подошел к концу. Илюшечкин осторожно завернул сахарного человечка в серый библиотечный бланк, опустил сверток в портфель и, опасливо попрощавшись с Люсенькой, вышел на улицу. Однако стоило ему переступить порог, как мир закачался, метнулся в сторону и, вероятнее всего, и вовсе перевернулся бы, не подхвати Илюшечкина чья-та рука.
- Шнурки, они для того, - улыбнулся Илюшечкину поймавший его Антипыч, - чтобы их завязывать.
Илюшечкин взглянул вниз и кивнул. Придавленный носком ботинка в пыли нежился когда-то дородно-черный, а теперь серый и истрепанный шнурок. Однако внимание Илюшечкина привлек отнюдь не шнурок, а тени - жесткие и до странности короткие.
Илюшечкин и Антипыч одновременно подняли головы. Оставленная на крыше библиотеки лестница по-прежнему придавливала к небу перистое облачко. Запутавшееся в нем полуденное солнце растягивало во все стороны тугие струны лучей и, казалось, с тревогой посматривало на часы, прикидывая вынужденное отставание от графика.
Антипыч удивленно крякнул, поскреб лысину и деловито направился обратно в библиотеку. Однако его опередили. Уже через какую-то минуту на крыше показались давешние мальчишки. Когда и каким образом они умудрились туда пробраться, так и осталось тайной.
Вихрастый рыжий пацан ловко взобрался по лестнице, по локоть запустил руки в ватные кудри облака и, повозившись с минуту, вытащил вперед круглый диск солнца с косо отбитым краешком. Придерживая солнце коленкой, пацан полез в карман, извлек оттуда толстый черный маркер и, многообещающе хихикнув, крупно вывел на солнце всем известное непечатное слово из трех букв. С довольным видом оглядев свое творение, мальчишка водрузил солнце обратно, спустился на крышу и махнул приятелям - те ловко оттащили лестницу в сторону и воззрились наверх. Солнце недовольно зашебуршилось внутри облака, дернулось и, выплыв на простор успевшего окончательно зачерстветь неба, со скрежетом двинулось на запад.
По дороге домой Илюшечкин думал об оставленной на библиотечном столе книге, о каменном истукане, миниатюрная копия которого сейчас покоилась в его портфеле, и о странном двойном имени, присвоенном этому существу поклоняющимися ему древними народами. По одной из версий, истукана звали Трупалх, что означало Крадущий Солнце, и был он один-одинешенек. По другой, и он, и его каменные сородичи носили название эорлы, а личных имен у них не было вовсе. "Эорлы" нравились Илюшечкину больше. Тем более, что на полке в коммуналке выстроился целый отряд сахарных человечков и придумывать имена каждому из них было Илюшечкину было элементарно лень.
Остановившись перед светофором, Илюшечкин посмотрел на жесткую корку неба и почему-то пожалел космонавтов, которые теперь, наверное, навсегда остались в холодном космосе и уже никогда-никогда не смогут вернуться вниз. В воображении Илюшечкина седой космонавт с пышными усами вылез из притормозившего космического корабля, вытащил из него почему-то сплошь шоколадную лопату и, ступая по неровной жесткой корке неба, направился к тому месту, где удар мальчишеского мяча вышиб из небосвода тот злосчастный черепок. Космонавт погрузил лопату в трещину и совсем уж собрался копать, как из трещины высунулся сахарный эорл и с донельзя деловым видом откусил от лопаты весьма немалый кусок.
Едва успевшему переступить порог собственной комнаты Илюшечкину открылась следующая картина. Сгрудившиеся на книжной полке эорлы о чем-то возбужденно галдели, а один, самый крупный, уже как-то умудрился спуститься на пол и теперь вальяжно восседал на старом войлочном тапке.
Покачав головой и почему-то ничуть не удивившись внезапно ожившим сахарным человечкам, Илюшечкин достал их нового собрата из портфеля и совсем уж собирался водрузить его на полку, как эорл-недоделыш ловко крутанулся в ладони, упал на пол, мгновенно подскочил и рванул к еще не успевшей закрыться двери. Без особого труда протиснувшись в оставленную щель, эорл шумно затопал по направлению к кухне.
Наскоро запихав остальных эорлов в коробку из-под обуви, Илюшечкин последовал за беглецом. Тот, тем временем, уже успел вскарабкаться на плиту и увлеченно сыпал соль в чей-то разогревающийся на плите суп. Соль сыпалась из полукилограммовой пачки густой струей, и по сахарной физиономии эорла расплывалась блаженная улыбка.
Отняв у эорла соль и сунув хулигана в карман, Илюшечкин помчался под защиту родных стен. Не прошло и пяти минут, как с кухни долетел возмущенный вопль. В вопле Илюшечкин опознал соседку из комнаты в конце коридора и искренне порадовался тому, что успел улизнуть вовремя. Запихав пакостного эорла в коробку с собратьями и для верности придавив ее энциклопедией, Илюшечкин плеснул в чашку холодного чая, надкусил галету и углубился в размышления о природе непонятной вредности эорлов.
В наш мир Илюшечкина вернуло странное ощущение - за ним наблюдали. Отставив в сторону чай, Илюшечкин огляделся. В приоткрытую дверь в комнату заглядывал Сашенька. Как и почему закрытая на щеколду дверь вдруг решила открыться, Илюшечкин не знал и не стремился узнать. Куда больше его сейчас интересовал взгляд Сашеньки. Взгляд был удивленным и каким-то...- Илюшечкин поискал подходящее сравнение... - таким взглядом смотрят на диковинное и совсем нестрашное животное в зоопарке. Животных у Илюшечкина в комнате не водилось. Зато водились эорлы.
Один поворот головы - и опасения подтвердились. Придавливавшая коробку с эорлами энциклопедия валялась на полу, а компания сахарных толстячков сгрудилась на подоконнике. Приглядевшись, Илюшечкин икнул и отказался верить происходящему: в руках одного из эорлов трепетал тонкий луч заходящего солнца. Эорл деловито сматывал луч в золотистый клубок, и солнце с написанным на ним непечатным словом, рывками вращалось вокруг своей оси. Иногда, вопреки всем законам физики, луч провисал, цеплялся за верхушки деревьев, но потом снова выпрямлялся и сквозь стекло скользил в руки сахарного крепыша.
Илюшечкин неодобрительно покачал головой и совсем уж собрался отобрать у эорла клубок, как солнце, наконец, доползло до горизонта и луч, натянувшись и зазвенев, лопнул, оставив в руках эорла разлохмаченный кончик солнечной нитки. Но эорл, казалось, был рад и этому. Легко, будто всю жизнь этим и занимался, он открыл рот и ловко заглотил клубок - после чего вытер руки о сахарный живот и уставился на Илюшечкина полным невинности взглядом.
Сашенька еще с минуту потоптался на пороге, шмыгнул носом и, так ничего и не сказав, бесшумно выскользнул за дверь.
Ночью эорлы шебуршились в коробке, о чем-то вполголоса совещались, а пару раз Илюшечкину даже казалось, что сквозь щели коробки проглядывает золотистый свет смотанного в клубок солнечного луча.
Утро было сумрачным. Уставшее от вчерашних трудов солнце медленно ползло по небу, но почему-то упорно не хотело отрываться от горизонта. Илюшечкин торопливо шел по улице, постоянно поглядывал на часы и думал об оставленных дома эорлах. Запертые в платяном шкафу сахарные человечки почему-то не пытались выбраться наружу, не скреблись, и такая покорность не могла не вызывать подозрений. И точно. Стоило Илюшечкину выбраться на мост, с которого открывался вид на оставшийся позади дом, как картина прояснилась. В крайнее окно на четвертом этаже тянулся солнечный луч. Как и вчера, луч подрагивал и было ясно: там, за окном, этот луч, виток за витком сматывают в клубок.
- Вернусь с работы, отберу, - воинственно решил Илюшечкин и продолжил путь.
Солнце уменьшалось и тускнело, и вместе с ним мрачнели прохожие. Уже знакомая Илюшечкину дамочка из продуктового магазина с каким-то фанатизмом поливала цветущую черешню мыльной водой, вполне респектабельного вида мужчина с наслаждением скреб погнутым гвоздем по капоту чьей-то иномарки, а благообразная бабушка с авоськой выводила на заборе нечто ругательное.
На работе было не лучше. Люсенька обзавелась еще дюжиной удочек и теперь держала их как букет весенних тюльпанов. Лески убегали во все отделы, а пойманные сплетни расположились кривой очередью возле радиатора, на котором уже росли их наиболее шустрые собратья.
За ночь кто-то расковырял небо в том месте, где вчера от него откололся синий черепок с частицей солнца, и теперь сквозь небесный гранит вовсю пробивались корни неизвестных Илюшечкину растений. В одном месте наружу и вовсе выбился донельзя странный стебель. Стебель раздваивался, с одной стороны переходя в крупный подсолнух с черными семечками, а с другой - в две партийно-красные гвоздики. Гвоздики свисали вниз головой и, нимало не смущаясь своим нелогичным соседством, с любопытством взирали на происходящее в библиотечном дворе.
Главный весь день ходил по коридорам, по-армейски грохая ни к селу, ни к городу надетыми сапогами, библиотекарши шептались по углам, а буфетчица тетя Зоя вдохновенно разбавляла компот водой из-под крана. Илюшечкин вздыхал, писал что-то на серых библиотечных бланках и досадовал на свое решение оставить эорлов дома.
Но вот казавшийся бесконечным рабочий день кончился, изрядно уменьшившееся солнце залило город обозленно-алым светом, а Илюшечкин уже со всех ног спешил домой. Невыносимо долго провозившись с не желающим поворачиваться ключом и едва не оставив на лестничной клетке портфель, Илюшечкин ступил в сырой, пахнущий сразу всеми запахами на свете воздух коммуналки. В коридоре, опустив босые ноги в таз с горячей водой, сидел сосед, имени которого Илюшечкин не помнил. Возле соседа, сосредоточенно возя туда-сюда распущенный с одного конца шарф, устроился Сашенька. Илюшечкин глянул на мальчонку и в очередной раз поразился непутевости Сашенькиной мамаши: несмотря на конец мая, на мальчишке были надеты теплые колготки и застегнутая на все пуговицы меховая курточка.
Вздохнув и пообещав себе поговорить с нерадивой девицей, Илюшечкин шагнул в свою комнату. От эорлов можно было ожидать чего угодно, но, к удивлению Илюшечкина, всё оказалось на своих местах - даже ключ от шкафа, в котором были заперты сахарные человечки, по-прежнему лежал на столе. Хмыкнув и открыв шкаф, Илюшечкин заглянул внутрь. Выстроившиеся в идеально ровный ряд эорлы взирали на него со вселенским смирением, и Илюшечкин уже готов был поверить, что замеченный утром солнечный луч был не более, чем игрой воображения, когда крайний эорл вдруг сморщил нос, быстро-быстро заморгал, отчаянно пытаясь сдержаться, но потерпел поражение и оглушительно чихнул. Вздрогнула и перекосилась вешалка со стареньким серым плащом, обиженно скрипнула дверца шкафа, а изо рта утирающего нос эорла высунулась тоненькая сияющая ниточка солнечного луча.
Утром Илюшечкина разбудил настойчивый стук в дверь. Илюшечкин отскреб от кровати свое не желающее подниматься тело, поправил съехавшую на одно плечо полосатую пижаму и приоткрыл дверь. На пороге стояла непутевая Сашенькина мамаша, из сбивчивых объяснений которой стало понятно, что ей совершенно необходимо уехать куда-то на целый день, а взять с собой Сашеньку она ну просто никак не может, поэтому возиться с мальчишкой придется именно ему, Илюшечкину.
Уже через минуту Сашенька сидел на его кровати, болтал ногами в зеленых колготках и развлекался тем, что откусывал попеременно то от одного бутерброда с маслом, то от другого. Илюшечкин тем временем заваривал чай и с какой-то отрешенностью думал о том, что делать с Сашенькой дальше. От этого малоплодотворного процесса его оторвал восторженный Сашенькин визг. Уронив один бутерброд на пол и рискуя подвергнуть такой же участи второй, Сашенька перегнулся вниз и с любопытством разглядывал темно-серый полиэтиленовый пакет, в котором Илюшечкин еще третьего дня принес домой купленный сахар. Пакет шевелился, с аппетитом чавкал и время от времени сыто вздыхал. Отставив в сторону заварной чайник и вернув Сашеньку в вертикальное положение, Илюшечкин подобрался к пакету и осторожно заглянул внутрь. Там, подперев рукой толстую щеку, на горке сахара возлежал эорл. Он меланхолично отправлял в рот одну за другой горсти сахара, беззастенчиво посматривал на Илюшечкина и всем видом давал понять, что только из вежливости не прогоняет незваного гостя.
Но удивило Илюшечкина нечто совсем-совсем другое. Эорл рос - становился всё больше и больше с каждой горстью сахара. Увеличивался и без того уже немалый живот, ленивой волной стекал на грудь второй подбородок, наливались силой и утолщались короткие, крепенькие ножки.
Илюшечкин чертыхнулся, чего, надо признать, с ним не случалось уже лет двадцать, вытащил эорла из пакета, сунул его в портфель, а подумав с минуту, вытряхнул туда и остальных, мирно спавших в картонной коробке сахарных человечков.
По дороге на работу эорлы шебуршились в портфеле, недовольно бурчали и то и дело пытались втянуть сквозь прореху в боковине беспечно падающий на портфель солнечный луч. Илюшечкин раздражался, поминутно встряхивал портфель и тянул за собой жующего бублик Сашеньку.
Едва переступив порог работы и отмахнувшись от вопросов Люсеньки о том, кем ему приходится сей очаровательный ребенок, Илюшечкин поспешил в подвал. Там, за одной из покосившихся деревянных дверей, хранилась всяческая не нашедшая применения библиотечная утварь. Несколько колченогих табуретов соседствовали с продырявленным глобусом, в углу пылился давно уже сломанный проектор, а на нем сушащимся бельем повисли старые выцветшие шторы. Водрузив портфель на один из табуретов, Илюшечкин без особых церемоний вытряхнул на пол всех эорлов, неодобрительно покачал головой и совсем уж собрался уходить, когда его внимание привлек оставленный в дальнем углу бюст Шекспира. На голову великого драматурга была бесцеремонно повешена половая тряпка, а по подбородку бегал шустрый маленький паучок. Илюшечкин покачал головой, отбросил в сторону тряпку, согнал паучка и внимательно оглядел бюст: правый глаз гипсового Шекспира слезился, непонятная гнойно-желтая муть налипла на ресницы и мешала гордости английской литературы нормально смотреть на мир. Илюшечкин достал из кармана клетчатый носовой платок, аккуратно прошелся по краю гипсового века и, довольный проделанной работой, вздохнул. Шекспир тоже вздохнул и благодарно улыбнулся Илюшечкину.
В этот момент свет в подвале моргнул и едва не померк. Илюшечкин обернулся. Взгромоздившись на табуретку, эорлы деловито тянули слабенький тонкий луч из болтавшейся на шнуре лампы. Илюшечкин рыкнул про себя что-то неразборчивое, обжигая пальцы, выкрутил лампочку, вышел за дверь и дважды повернул в замке большой насквозь проржавевший ключ.
Работать, когда рядом крутился Сашенька, было категорически невозможно. Мальчишка то и дело порывался вытащить с полки какой-нибудь особо ценный фолиант, возил по полу зверски рыкающую машинку, хватал посетителей за ноги, и уже успел бы сверзиться с подоконника, не подхвати его какая-то разбитная девчонка в драных джинсах и надетой задом наперед кепке.
В конце концов Илюшечкин не выдержал - вытащил мальчишку в огороженный библиотечный двор, буркнул: "Поиграй тут", - и устало поднялся обратно в отдел, дав себе слово не спускать с мальчишки глаз. Но не тут-то было. Первым, что он увидел, были эорлы. Разбившись на мелкие группы, они сновали из одного конца библиотеки в другой, ловко отскакивали от норовящих наступить на них посетителей, а иногда замирали на месте, и плотоядно смотрели на то, как за окном по корке зачерствевшего неба ползет изрядно уменьшившееся за последние два дня солнце.
Самое любопытное было в том, что никто, кроме самого Илюшечкина, эорлов не замечал. И маленькие сахарные негодяи пользовались этим по полной программе. Мгновение - и арсенал зеркальной Люсеньки пополнился еще несколькими удочками, на глаза Главному вдруг попались папки с делами когда-то провинившихся сотрудников, весы в буфете стали безбожно врать, а у намерившегося заняться газоном Антипыча кашлянула и скоропостижно скончалась почти новая газонокосилка.
Совершенно обезумевший от всего этого безобразия Илюшечкин путался в бланках, приносил не те книги, прикрикивал на читателей и с такой силой вбивал штампы на формуляры, будто пытался, как минимум, прошибить многоэтажное здание библиотеки до самого подвала.
С трудом дождавшись обеденного перерыва, Илюшечкин совсем уж собрался спуститься вниз за Сашенькой, как глянул в сторону и остолбенел. Удобно расположившись на широком библиотечном подоконнике, эорлы вытащили клубки золотистых солнечных ниток и, разогнув по паре канцелярских скрепок, ловко вязали что-то непонятное. А самый толстый эорл, тот, которого Илюшечкин утром выудил из пакета с сахаром, беззастенчиво сматывал в клубок добрую дюжину ниток: одну - от солнца, другие - от всевозможных библиотечных ламп. И, не прошло, и пары минут, как солнце истончилось до крошечной золотистой точки. Эорл осклабился, резко дернул солнечную нить, и небо, вздрогнув, отдало сахарному существу последнюю каплю света. На город опустилась темнота.
Словно по команде, на улице вспыхнули фонари, заспешили, заторопились куда-то прохожие, а ветер принес странный запах сырости и клочки неизвестно откуда взявшегося тумана.
Между тем, дело у эорлов спорилось. Клубки стремительно уменьшались, а болтающиеся на импровизированных спицах вязание удлинялось и начинало свешиваться с подоконника на батарею.
В это время застывшего в нерешительности Илюшечкина потянули за штанину. Обернувшись, Илюшечкин увидел Сашеньку. Сашенька моргал и протягивал ему то, что два дня назад не удалось отыскать никому - синий черепок неба с желтым кусочком солнца.
Когда черепок перекочевал в руки Илюшечкина, Сашенька довольно заулыбался и прогугукал что-то невнятно-радостное, а Илюшечкин впервые за все время отметил, что ни раз не слышал от этого шестилетнего мальчишки ни одного разборчиво произнесенного слова. Однако отвлекаться на подобные мелочи было некогда. Закончившие вязание эорлы отложили скрепки-спицы в сторону и теперь увлеченно складывали получившиеся солнечные лоскуты один с другим. Маленький эорл с грубо проработанными чертами ловко стягивал лоскуты остатками золотистых нитей, и вскоре работа подошла к концу: на подоконнике, играя тонко сплетенным солнечным светом, лежала мантия.
Сашенька подошел к подоконнику, встал на цыпочки и с нескрываемым удивлением уставился на неторопливо набрасывающего мантию большого эорла. Завязав под толстым подбородком два солнечных шнурка, эорл важно прошелся по подоконнику, снисходительно взглянул на снующих по библиотеке людей и щелкнул пальцами. Миг - и с первого этажа послышался щебет передающей очередную сплетню Люсеньки, столкнулись и едва не сшибли друг друга с ног два студента, а куривший на дворе Антипыч зачем-то запустил обломком кирпича в мирно спавшую на люке кошку.
- Та-а-ак!!! - впервые в жизни по-настоящему рассердился Илюшечкин. - Это еще что такое?! Пре-кра-тить!!!
В подтверждение серьезности своих слов Илюшечкин хряпнул кулаком по подоконннику. Зажатый в руке черепок неба обиженно бумкнул. Илюшечкин раскрыл ладонь, пару секунд смотрел на то, что когда-то составляло часть неба, шмыгнул носом и зачем-то примостил осколок на полку с книгами. И тут произошло чудо. Осколок запел. Полилась, потекла по библиотечным коридорам дивная, ни на что не похожая песня. Заструился из осколка солнца чудный, чуть розоватый свет. Вздрогнули, заметались по подоконнику эорлы.
Набравшийся храбрости Сашенька с ногами влез на стул, без особых церемоний сдернул с главного эорла мантию, потянул за торчащую из ее края ниточку - и к ногам Илюшечкина полилась закудрявившаяся солнечная пряжа.
Дальше дело пошло само собой. Сашенька тянул нитку, а Илюшечкин сматывал ее в клубок. Зажав уши, эорлы суетливо сновали по подоконнику, иногда останавливались и, недобро поглядывая на поющий осколок неба, тянули сахарные руки к растущему солнечному клубку. Сашенька локтем отпихивал особо активных эорлов и с восхищением смотрел на Илюшечкина.
Когда на крутой бок клубка легла последняя тонкая ниточка, Илюшечкин огляделся. На улице было по-прежнему темно, но внутри библиотеки что-то явно изменилось. Было необыкновенно тихо. Ни звука. Ни шороха. Замерли у столов читатели, остановился склонившийся над бумагами Главный, завис в воздухе оброненный кем-то листок.
Илюшечкин покосился на Сашеньку. И впервые заметил, что глаза у мальчишки ярко-синие, по носу рассыпалась горсть веселых веснушек, а рыжие ресницы светятся так, словно это их, а не эорлову мантию соткали из тончайших солнечных лучей.
Илюшечкин помедлил еще мгновение, перегнулся через подоконник и изо всей силы зашвырнул в небо обжигающий пальцы солнечный клубок. Со свистом пронесшееся над деревьями солнце задело и раскрутило флюгер на соседнем доме, отдало ветру несколько горстей золотистой пыльцы и на всей скорости врезалось в небо. Небесная корка громыхнула и лопнула. Побежал, заструились по трещинам солнечный свет, полетели на крыши крошечные осколки когда-то цельной махины небесного купола.
Илюшечкин обернулся. Один за одним, воздев к голове толстенькие ручки, рассыпались на отдельные песчинки сахарные человечки, успокаивалась, затихала лившаяся из солнечного осколка песня, оживали, возвращались звуки. Замерла над бумагами готовая вывести "Уволен" рука Главного, с грохотом посыпались на пол Люсенькины удочки, поблекла и растворилась в воздухе старая книга с каменным истуканом на обложке, моргнул и улыбнулся веснушчатый Сашенька. А запрокинувший голову Илюшечкин втянул носом пахнущий луговыми цветами воздух и вполне отчетливо увидел, как откуда-то с орбиты ему машет шоколадной лопатой улыбающийся космонавт в клетчатых тапках с розовыми помпонами.