Дишли Маша : другие произведения.

Операция "Роддом" - Ыстория 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.36*32  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Дети - это цветы жизни на могиле родителей" (неизв.автор)

  

СУЧЬЯ ЖИЗНЬ

  
   Все имена и персонажи вымышлены, все события являются плодом авторского воображения...Все совпадения случайны. По большей части.
  

Ыстория третья:

Операция "Роддом"

1."как я была плодоносящим деревом"

   Залетела я в июне, и житие началось совсем ненормальное. Я уже с полгода жила в снимаемой квартире с одной маленькой, заросшей плесенью комнатой и насквозь провонявшей запахом нафталина и кислых щей кухонькой. Жила в гордом одиночестве, с родителями общалась мало, подруг и тем более друзей в гости не приводила... Впрочем, у меня их фактически не было. Мой последний секс, сыгравший со мной столь злую шутку был случайным, как и все прочее в жизни. Этого мужчину я помнила смутно, знакомство было уличным и по-пьяни. Естественно, никакой речи о сохранении такого ребенка идти не могло. Теперь мне предстояло решить, что сделать первым - добыть денег на аборт, поговорить с родителями или сразу повеситься. Я знала, что если проболтаюсь о своей беременности мамке, она сперва изобьет меня, потом до дыр зацелует и начнет опекать, не отходя ни на шаг. Подобное положение вещей меня не устраивало.
   Вдоволь налюбовавшись на нежно-розовые полосочки и отхохотавшись, я слила мочу с тестом в унитаз и пошла курить. На кухне было влажно и душно - поставленный на огонь чайник успел выкипеть. Я залила в него воды по-новой и села за стол. Вообще-то, я никогда не задумывалась на тему беременности, и уж тем более своей собственной. Почему-то мне казалось, что со мной такого никогда не случится.
   - Глупости! Такое случается со всеми, - я выдула струйку дыма и брезгливо пощупала свой живот.
   Живот был обычным, словно ничего и не произошло.
   Почти два месяца я провела в каком-то тоскливом ожидании, что вот-вот начнутся месячные, случится выкидыш или я попросту проснусь, но тесты на беременность один за другим упорно доказывали, что чудес на свете не бывает. В итоге я решилась на поход к гинекологу.
   Позвякивая железками, она щупала меня секунд двадцать.
   - Девять-десять недель, - равнодушно сказала она, с хлюпом вытаскивая руку. - Оставлять будем?
   Я угрюмо мотнула головой и сползла с гинекологического кресла на холодный белый кафель. Врачиха стянула с рук латексные перчатки, швырнула их в мусорное ведро.
   - Точно? - она поскучнела еще больше.
   - Точно, - подтвердила я и натянула трусы.
   В кабинет тут же вломилась уборщица и начала яростно размазывать тряпкой грязную воду с таким видом, словно она подслушивала наш разговор за дверью и теперь, ненавидя меня до глубины души, пытается смыть с пола мои поганые следы.
   Необходимые анализы я сдала за день, потом полторы недели ждала результатов. Возникало ощущение, что все эти многочисленные врачи и медсестры действуют в тайном сговоре и, с целью "повышения рождаемости в России", всеми доступными им способами мешают желающим делать аборты. Короче, когда я наконец-то добралась до клиники, мне торжественно сообщили, что срок у меня двенадцать недель и теперь мне придется рожать. Я пошла в магазин, купила водки и всю последующую ночь провела в обнимку с унитазом. Родителям я решила ничего не говорить и избавиться от ребенка по-другому.
   На работу я ходила до пяти месяцев, а потом уволилась, когда свитер начал подозрительно топорщиться на животе, джинсы перестали застегиваться, а на взбухшие до третьего размера сиськи стали похотливо пялиться все мужики подряд. До своего ухода с работы я не оставляла попыток от ребенка избавиться с помощью, так сказать, "народных средств" - я пила как лошадь, пачками жрала противозачаточные таблетки и сильные антибиотики, противопоказанные беременным, литрами глотала отвары из лавровых листьев и луковой кожуры, но не происходило ничего совершенно. Врачиха говорила, что с ребенком все в полном ажуре, тетка, делавшая мне "УЗИ" считала пальчики и радовалась чрезвычайному здоровью "плода", анализы не свидетельствовали ни о каких сильных внутриутробных мутациях. В итоге я смирилась и решила, что хрен с ним со всем - будь, что будет.
   О беременности моей знал только один человек - старый школьный приятель по имени Саша - хилый, невзрачный, страшненький "маменькин сынок" с длинной вислой челкой и острым кадыком. С ним мы случайно встретились на улице как раз в его день рождения, пошли, посидели в пивнушке, я напилась и выболтала ему свою великую тайну. На такое признание он отреагировал как-то странно. А если точнее, никак.
   Я долго разглядывала его, пытаясь уловить хоть какую-то эмоцию, но его худое лицо и темно-синие глаза казались непроницаемыми.
   - Это плохо, - сказал он спустя минуты три, голос его был безразличным.
   - Я от ребенка хочу отказаться, - с вызовом заявила я.
   Он кивнул. Я вытащила из пачки очередную сигарету и закурила.
   "Господи! Какие же все вокруг тупые равнодушные суки!" - в отчаянии думала я, учащенно моргая, чтобы он не увидел выступивших слез. В последнее время я стала слишком нервной и то и дела норовила зареветь.
   - Хочешь я буду приходить к тебе помогать? - спросил он.
   - Не хочу, - я отвернулась, изобразив, что голая крашенная стена слева вдруг вызвала у меня безумное любопытство.
   - А я все равно приду, - голос у него был тихим и по-прежнему безразличным.
   - Мне пора, - я встала, сгребла со стола свои сигареты с зажигалкой, накинула куртку. - Пока.
   Он промолчал. Слегка притормаживая, чтобы не занесло на поворотах, я выбралась из пивного погребка на улицу. Там было сумрачно, холодно и грязно - осень медленно перетекала в зиму.
   - Придешь ты, как же! - скрипнув зубами, сказала я пустой темной подворотне. Сашок слово сдержал. Пришел на следующий вечер, принес пакет еды. Я удивилась, подумала, что вчера ему стало меня просто жалко, но завтра-послезавтра он об этом забудет и больше не появится. Я оказалась не права - он продолжал исправно появляться у меня на пороге каждый день. Помогал он мне по-настоящему - продуктами, деньгами (в которых я нуждалась как никогда), а потом и вовсе взвалил на себя уборку в квартире, походы по магазинам и даже стирку, не стремаясь стирать мое нижнее белье и грязные колготки.
   Я же не была способна практически ни на что - брюхо болело не реже пары раз за день, наклоняться и таскать тяжелые предметы я не могла, садилась медленно и враскорячку, передвигалась с трудом. Чертово отродье внутри меня начало подавать признаки жизни - преимущественно по вечерам живот приходил в движение, его вспучивало и перекашивало.
   - Фильм ужасов, - как-то заметил Сашок, - "Ребенок Розмари"...
   - Я такого фильма не смотрела, - хмыкнула я, намазывая съехавшее на бок брюхо кремом от растяжек. - Но эта с-собака, что поселилась внутри меня, точно с рогами и копытами...
   Сашка засмеялся и кивнул.
   "Странный пацан, - подумала я, искоса глядя на него, - соглашаться с подобными высказываниями...Впрочем, какое ему, собственно, дело до начинки моего живота и меня в целом?"
   Вообще, в последнее время я начала замечать, что какое-то "дело до меня" у него имеется. Может быть ему хотелось быть кому-то нужным, может ему было скучно и так он развлекался в свободное время... Но, скорее всего, он просто питал нездоровое пристрастие к беременным коровам.
   Мамка моя, изредка заглядывавшая в гости, поначалу слегка удивлялась его присутствию. Наверное, она еще помнила, что у меня несколько завышенные требования по внешнему виду знакомых мужчин - Сашок под эти требования не подходил ни по одному из пунктов. Потом она успокоилась и мальчик ей даже понравился. "Тихий такой, спокойный, по-хозяйству помогает, - стоя у окна, с умилением говорила она, глядя как Сашка борется с мокрым постельным бельем, развешенным для просушки. - Не пьет? Нет? Хороший будет муж. На вид, конечно, плохенький, зато деловитый какой..." Разглагольствуя на тему "правильных черт будущего супружника", она то и дело начинала заикаться о детях, тогда я терялась и пыталась перевести беседу на какую-нибудь более безопасную тематику. Подстраховывалась я зря - моего растущего брюха она в упор не замечала...
   - Маш, грудь-то у тебя никак выросла?
   - Нет, мам, это лифчик такой, форму держит...
   - Ты чего-то на свитера какие-то огроменные перешла. Не жарко дома в такой-то "шубе"?
   - Нет, мам, дома холодно. А может я просто простыла. Знобит...
   Мысленно я содрогалась, смеялась и придумывала новые способы прятаться. К восьми месяцам всевозможные свитера с кофтами перестали скрывать мои слоновьи формы и я перешла на одеяла - под тем же предлогом, что "дома холодно, топят хреново и вообще у меня от всего этого насморк".
   Новый Год я встречала на редкость паршиво. Вместо елки у меня была корявая палка, отломанная от растущего у подъезда деревца. Я накрутила на нее старую красную гирлянду и повесила четыре найденных на антресолях шарика. Пила в гордом одиночестве шампанское, чокаясь с телевизором, и ложкой жрала красную икру, подаренную мамкой. То и дело я отрубалась напрочь, просыпалась от особо звучного воя именитых эстрадных исполнителей, смотрела одним глазом на их напускное веселье и думала о том, что правильно сказал когда-то умный чувак: "Дети - это цветы жизни на могиле родителей". У меня к этому афоризму была всего одна поправка: дети - это просто...могила для родителей.
   Утром меня посетил Сашок, подарил подсвечник в виде рыбки. Зачем и почему было непонятно, но удовольствие я все же испытала.
   Мамка появилась под вечер второго января, пьяная и с незнакомым мне мужиком. Пыталась вытащить меня на улицу под предлогом лепки снеговика. Я поняла, насколько сильно ее ненавижу. Она грозилась, что будет появляться у меня каждый день и уговаривала придти в гости к ней, и я начала ее избегать, до посинения шарахаясь по промерзшим вечерним улицам.
   А потом этот геморрой вдруг закончился. Тетка-гинекологиня предложила мне полежать до родов в "патологии". Я с радостью согласилась. Хотелось поскорее избавиться от груза, да и мозолить мамке глаза становилось все более рискованно. Проверять где я, она не станет, караулить тем более - пусть думает, что я усиленно зарабатываю деньги. Я сообщила о своем решении Сашке и он помог мне перетащить в больницу вещи.
  

2. "как я узнала, что мир ужасен"

  
   Девки жрали с пяти утра. Видимо, им не спалось, а ничего лучше в голову не пришло.
   Я сидела на провисшей казенной койке, спрятав ноги от сквозняка под драным красным одеялом, и тупо пялилась в окно. Меня пучило, жопа болела от зверских уколов, живот то и дело перекашивало влево, за окном было пасмурно, падал мокрый снег.
   - Мы купили на той неделе трансформер утепленный, - распространяя по палате колбасную вонь, глаголила неимоверно брюхастая и столь же неимоверно деревенская Таня. - Три с полтиной тыщи. Синенький такой с красненьким, сумка, снимающийся верх...
   - Трансформеры говно, - лениво листая замусоленный глянцевый журнал, откликнулась из угла хрипатая малолетняя стерва с выбеленными волосами по имени Юля. - Ломаются быстро.
   - Ломаются? - Таня удивленно захлопала ртом. - Правда что ли?
   - У них механизм хуевый, да и колеса как чугунные. Девка одна знакомая говорила, что затрахаешься таскать такие тяжести. Лучше бы ты обычную коляску купила или кенгурятник. Вообще, летом тебе уже прогулочная нужна будет...
   - Прогулочная? - глаза у Тани были маленькие, кругленькие и бессмысленные. - Правда что ли?
   Она запихнула в рот очередной бутерброд с колбасой и зачавкала, покачивая головой. И как в нее только еще влезает? Паломничество ее родственников начиналось с восьми утра - ей несли сумки, битком-набитые всякими супчиками, вареной рыбой, картошкой в баночках, огурцами, молочными пакетами, сухариками, творожными сырками и прочей снедью. Она жрала за троих - по-видимому решила выродить сразу двух взрослых мужиков.
   - Ах, девочки! - на койке у окна мечтательно всплеснула толстыми ручками экзальтированная блондинка Марианна. - А я в ЦУМе видела такую чудесную кроватку с бархатным балдахином! Всего шестьсот у.е.! Я показала ее Сереже, мы обязательно ее купим! Вам бы тоже понравилось...
   Реплика сентиментальной Марианны осталась без ответа - девки, не сговариваясь, как-то дружно ненавидели ее с того самого момента как она, едва расставив на тумбочке многочисленные крема-мази-гели, вдруг начала компостировать присутствующим мозги на тему своей предстоящей свадьбы, рассказывая какой замечательный у нее жених, праздничный стол и платье. Большая часть девок жила с будущими папами своих детей в гражданских браках и мысль о невозможности красивого бракосочетания, по-видимому, душила их и заставляла чувствовать свою ущербность.
   - А ванночку лучше купить антаномическую или с горкой, а, Юляш? - вытаскивая из банки кусок селедки, Таня злобно зыркнула глазами на Марианну.
   - Антаномическую, - передразнила ее Юля. - Чтобы антаномию твоей детишки мыть удобнее было.
   Я поняла, что еще чуть-чуть и у меня окончательно поедет крыша от их бреда, сбросила на пол очередной детективный шедевр Донцовой, спустила ноги, подтянула следом раздувшееся туловище и влезла в тапки.
   - Ты курить? - Юля с готовностью полезла в тумбочку за сигаретами.
   - Нет, ебаться, - мрачно отозвалась я, на ходу надела куртку и вышла из палаты.
   Коридор был пустым и холодным. Кафельный пол скользил под ногами и вонял побелкой - по-видимому, уборщица все-таки решила его сегодня вымыть. Телевизор в холле работал, сам для себя демонстрируя новости. Я дошла до конца коридора, машинально оглянулась на дверь в туалет со стандартно висящей табличкой "занято" и, спустившись по лестнице, вышла на улицу.
   В лицо ударил поток морозного воздуха, в волосах запутались снежинки. Отойдя от крыльца на пару шагов, я достала сигареты и закурила, глядя на мрачное строение "родильного дома номер один". Своим видом здание внушало тревожный трепет в кишках и суицидальные мысли. Горело окно в "предродовой" - девки говорили, что ночью у кого-то в соседней палате отошли воды. Я представила, что там сейчас на грязном матраце, в одной сорочке лежит такая же несчастная как я и, воя от боли, считает секунды между схватками. Словно отвечая на мои мысли, окно погасло - ну вот, еще одна баба отправилась рожать...
   Впрочем, я знала, что за этим окном я не появлюсь и лежать на том матраце не буду - моя врачиха после долгих обследований в различных инстанциях назначила меня на "кесарево сечение". Пусть уж лучше так, чем... Поэтому я не волновалась, лишь прикидывала в уме, что я скажу мамке, если она вдруг увидит шрам на моем животе.
   - Чего меня не подождала-то? - на крыльце возникла Юля - сигарета в крошечном ротике, кудряшки - этакий распутный брюхастый ангелок.
   - Юль, тебе сколько лет? - я посмотрела на нее одним глазом, второй уже замерз и я его зажмурила.
   - Семнадцать, - гордо сказала она и присела рядом на корточки. - Скоро будет. Через четыре месяца. А что?
   - Клево, - я переступила с ноги на ногу, прикуривая новую сигаретку. - А маме твоей сколько?
   Она задумалась.
   - Тридцать семь...Нет, тридцать восемь. А что?
   - Ничего, - я сплюнула, ветер чуть не снес мой плевок на тапку. - Заебись, бабушкой стать в сорок лет...
   - Она у меня тетка модная.
   - Ясно.
   Мы долго смотрели на роддом.
   - Пошли, жопа стынет, - Юля затушила окурок подошвой своей голубой пушистой тапочки.
   Вечером увели рожать Таню. Началось все после ужина. Она сожрала две порции каши, а потом уже в палате доела свою селедку, поспала до девяти и проснулась от острой рези в животе. Мы дружно посмеялись, глядя, как она с кряхтением стаскивает с койки свою разжиревшую тушу.
   - Чего-то мутит меня, бабоньки, - застонала она, вернувшись из туалета. - Говно черное какое-то, болит все...
   - Может быть отравилась чем? Хочешь я тебе "но-шпы" дам или "уголек активированный"? - тут же засуетилась Марианна, подсовывая таблетки, но на нее никто не отреагировал, словно она была пустым местом.
   Юлька и вчера подселившаяся девка с неизвестным мне именем сидели в холле и смотрели какой-то сериал, на пару лузгая семечки. Таня взгромоздилась на кровать и тихо охала.
   - Может медсестру позвать? - волновалась Марианна.
   - Позови, - смилостивилась наконец страдалица и, ойкнув, ухватилась за живот.
   Марианна расцвела и поскакала за помощью. Дежурная медсестра была молодая, с усталыми злыми глазами и кучей золотых колец на руках. Она небрежно помяла танин живот, передернула плечами.
   - Чего-то не то небось съела. Тебе бы диету соблюдать, вон, расползлась. Как рожать-то будешь, все жиром поросло...
   - Ой! - Таню перекосило в очередной раз, когда пальцы медсестры сползли чуть ниже. - В туалет мне надо бы...
   - Так иди.
   Она начала подниматься, откинула одеяло и замерла.
   - Ой... - повторила она шепотом.
   - Ну что еще? - медсестра проследила за ее взглядом и вдруг заорала: - И чего же вы, женщина, молчите?!! У вас же воды уже отошли!
   - Так я же не знаю... - залепетала Таня, силясь выбраться из провисшей койки.
   - Давно отошли-то?!
   - Да вроде...час...два может быть...После обеда чо-то текло...
   На простыне расплывалось большое мокрое пятно рыжеватого цвета.
   - Поднимайся, халат надень! - скомандовала медсестра. - Вещи твои где? Бери сумку, вниз спускайся!
   Таня, скрючившись от боли, принялась вытаскивать из тумбочки какие-то тарелки, чашки и банки.
   - Ты сумку свою бери, что для роддома приготовила, - подоспевшая Юлька напористо отогнала ее от тумбочки, - другое барахло твое мы тут сами соберем. Муж потом зайдет, заберет.
   У Тани был такой вид, словно еще чуть-чуть и она разревется.
   Я слезла с кровати и подала ей халат.
   - Пойдем, я тебя провожу, - я взяла ее сумку и вышла из палаты.
   Следом за мной выползла страдалица. Шла она с трудом, глаза ее были мокрыми, нос хлюпал.
   - Женщины! - гаркнула от двери медсестра. - Мне всю ночь вас тут караулить что ли?!.
   - Да идем мы, идем, - огрызнулась я, чувствуя, что начинаю звереть.
   Когда внизу на Таню надели огромный драный ватник и войлочные сапоги, она уже не смогла сдержаться и начала реветь. По ногам ее текла прозрачная вода вперемежку с кровью.
   - Чего ж вы все такие хлипкие?! Как раньше-то все рожали?!! - подгоняя еле ползущую к выходу роженицу, говнялась медсестра.
   Громко хлопнула входная дверь. Я осталась одна в пустом коридоре. В окно я видела, как, спотыкаясь в наметенных за день сугробах, плетутся в сторону роддома два мутных силуэта: высокий - дубленка, развевающиеся волосы, прямая спина, и низенький, к земле прижатый - одно сплошное брюхо в разношенных казенных шмотках.
   Все следующее утро Юля пыталась утолить свое любопытство и узнать по телефону "как чувствует себя Татьяна Сергачева и кто у нее родился", но ей отвечали, что раз она не родственница, то и говорить ей ничего не будут. Узнали все мы лишь на следующий день, когда за Таниными вещами пришли.
   - Вы ее мама? - прицепилась к незнакомой женщине наглая Юлька.
   - Нет, я просто хорошая знакомая семьи, - ответила та как-то сердито и отвела глаза.
   - И как там Танька? - не унималась Юля. - Кто родился-то?
   Женщина сгребла в охапку все многочисленные пакеты и взглянула на нее с откровенной ненавистью.
   - Таня умерла при родах, - сквозь зубы процедила она. - И мальчик тоже.
   После случая с Таней со всеми нами случился легкий предродовой психоз. Юлька ходила кислая, стала чаще выбегать покурить и то и дело упрашивала врачей сделать "кесарево" и ей. Марианна и вовсе свалила из "патологии" в неизвестном направлении, может быть ее таинственный всемогущий муж миллиардер и правда увез ее в какую-нибудь новомодную московскую клинику. Новая девка по имени Ира беззвучно рыдала в подушку по ночам, а я попросту начала готовиться к медленной и мучительной смерти.
   Сашка продолжал приходить ко мне по вечерам. Когда он появлялся, я одевалась потеплее, и мы с ним уходили погулять на расположенное поблизости старое кладбище, сидели там на заснеженных оградках и беседовали на метафизические темы. Срок моей операции приближался и с каждым новым днем я нервничала все больше.
   - Саш, а что будет, если я не выживу?
   - В таком случае тебе удастся узнать, существует ли загробный мир на самом деле или нет.
   - Дурак. Я серьезно.
   - И я не шучу...
  

3. "как я поняла, что мир сошел с ума"

  
   Прошло энное количество убитого бездельем и безвкусными сочинениями Донцовой времени и, наконец, День Икс НАСТАЛ.
   Это случилось девятого марта, рано утром. Вечером накануне рокового дня я ходила словно ударенная и тупо улыбалась, размышляя на тему бренности бытия. А сумасшедший окружающий мир тем временем отмечал "международный женский день" - депутаты городской думы прислали нам открытки с поздравлениями, Сашок принес букетик какой-то обмороженной мимозы, а медсестры с поварихами громко буйствовали в столовой на первом этаже.
   Ровно в двадцать два ноль-ноль к нам в палату зашел пьяненький главный анестезиолог из роддома - пожилой высокий брюнет в огромных очках и куцем белом халате.
   - Кто здесь Ди...Дишли? - состроив серьезное лицо, он икнул.
   Я молча подняла вверх руки.
   - Вы, да? Как самочувствие? Давление нормальное, так... Протезы конечностей есть?.. Вставные зубы, линзы?..
   - Какие зубы?!! Нету.
   -...Аллергия на медикаменты, операции какие делали?..
   - Аллергии нет, в десять лет гланды вырезали.
   - Славно...Поднимите рубашечку.
   Наспех, стараясь не касаться оголенных частей тела, он меня ощупал, послушал дыхание, пульс.
   - Жалоб никаких?
   - Нет.
   - Вот и славно, - он захлопнул папку с моим больничным листом и стал еще серьезней. - Если ничего не изменится, операция завтра утром. Вам уже сказали, чтобы вы ничего не ели? До одиннадцати можете пить воду, после одиннадцати и до самой операции ничего. Вопросы есть? Нет? До свидания.
   - Чмо какое-то... - сказала Юлька, едва за анестезиологом закрылась дверь.
   Этой ночью я спала как убитая и снов не видела. Проснулась оттого, что меня кто-то звал шуршащим старческим голосом.
   -...Ш-ш-шли!.. Иш-ш-шли Мария!..
   Черт.
   - Просыпайтесь и спускайтесь с полотенчиком в смотровой кабинет. Можете сильно не торопиться.
   Смутный силуэт в дверях растаял. Девки спали, кто-то из них отчетливо похрапывал. Я нащупала ногой тапки, сползла с койки и поползла в туалет проводить необходимые гигиенические процедуры, гадая, чего нового они собираются внутри меня посмотреть. Оказалось, что смотреть в "смотровом кабинете" меня никто и не собирается. А собирались мне впиндюрить двухлитровую клизму наполненную холодной водой.
   - Ягодички раздвиньте и зажмите носик ножками.
   Говорящая столь жуткие пошлости бабушка была маленькая, сухенькая, с выцветшими печальными глазами. Боже ж ты мой, бабуся, в сколькие же жопы вы вставляли свой пластиковый "носик"?!!
   Девять утра. Сумки собраны. Я в прострации от недавней просрации стою у окна, пялюсь на мрачное здание роддома. Девки молча завтракают.
   - Маш, ты такая спокойная...Ты не боишься?
   Насильственным образом опорожненный кишечник доставляет некоторое неудобство, но внутридушевный дискомфорт сильнее.
   Боюсь, конечно же я боюсь, Юля... Как можно не боятся, если не знаешь, что произойдет в следующий момент, какую невыносимую боль тебе придется терпеть?.. У девок хотя бы есть какое-то утешение - они хотят родить своего ребенка, они заранее покупают всяческий детский хлам, строят планы, придумывают имена... Фантазии как всегда не хватает и мир стремительно заполняется машами-сашами-наташами-дашами-сережами. Но ведь не в этом дело. То безымянное существо, что клубком свернулось внутри меня, мне не нужно. Я ненавижу это существо с тех самых пор, когда увидела его на двух розовых полосочках в стакане мочи. У меня нет утешения. Я знаю, что мне будет плохо и что потом станет еще хуже.
   - Собралась? - в палату заглянуло сморщенное печальное личико. - Давайте мне какую-нибудь сумку, пора.
   - Удачи, Маш!
   - Удачи!
   - Спасибо. Постараюсь...
   Бабушка выдала мне знакомый драный ватник и войлочные сапоги неопределенного размера. Одну из сумок она действительно понесла, оставив мне лишь легкий пакет с набором постельного белья.
   Утро было влажное и тусклое, словно окружающий мир превратился в огромный подтаявший сугроб, перемешанный с песком, грязью, горящими до полудня фонарями, продрогшими прохожими с безразличными серыми лицами и искрящими троллейбусными усами. Зато на улице пахло ранней весной. Вороны шерстили обледенелые тротуары в надежде отыскать свой завтрак. Воробьи звонко чирикали и стряхивали с веток капельки ледяной воды.
   Перед входом в роддом я задержала воздух, словно собираясь нырнуть. Бабушка с вселенской скорбью на лице толкнула боковую дверь и мы вошли в узкий темный коридор.
   - Не переживай, - видимо она пыталась поддержать меня морально, - это быстро.
   Я кивнула, переваривая сказанное и пытаясь понять, что именно случится быстро - мне сделают операцию, я выйду из роддома или же я по-быстрому окочурюсь и особо мучаться не буду. Она свою реплику не пояснила, провела меня в маленькую комнатку, битком-забитую какой-то громоздкой больничной мебелью, и посадила на одиноко стоящий посреди всего этого хлама стул.
   - Жди, скоро за тобой придут, - не успели стихнуть последние слова, а печальная бабушка уже дематериализовалась.
   Откуда-то доносился звук капающей воды.
   "Скоро за тобой придут"...
   Я некоторое время сидела, неподвижно глядя на дверцу перекошенного шкафа справа от входа, ожидая, что сейчас раздадутся грохочущие шаги и в комнатку ворвется огнедышащий демон с гипертрофированным гинекологическим "расширителем", чтобы ввергнуть очередную грешницу в геенну огненную. Но ничего не происходило, ноги затекли, сквозняк продрал до костей, а я решила размяться и заодно изучить местность.
   Помещение было странным. Состояло оно из длинного коридора, поделенного крашеными в белый цвет дверями на равные квадратные комнатки. Все "врата ада" были распахнуты настежь и вдали я видела какое-то освещенное пространство, застеленное красной ковровой дорожкой.
   Вот тебе и "свет в конце тоннеля"... Но этот свет обманка - на самом деле там конец света, там чья-то смерть, там чье-то рождение...Мы все появляемся из темноты. Если бы я могла, я променяла бы сейчас этот лживый успокаивающе-теплый свет на стылый уличный полумрак.
   Квадрат света заслонила темная фигура, метнулась вправо-влево... Меня заметили. Полная женщина в неожиданно цветастом махровом халате и салатовой медицинской шапочке, улыбалась почти нежно и шла на меня, растопырив руки. Сперва я чуть было не испугалась, но потом, почувствовав едкий запах ацетона, поняла, что она просто сушит свеженакрашенные ногти.
   - Вы к нам? - пошутила она, подходя ближе.
   - Нет, я мимо проходила, адресом ошиблась... Могу уйти домой, - натянуто заулыбалась я, боком отступая к своему стулу.
   Женщина заливисто рассмеялась, села за спрятанный в углу письменный стол и открыла приготовленную для нее папку.
   - Дишли? Маша? - она продолжала посмеиваться, словно я только что рассказала ей анекдот. - Беременность первая? Сколько тебе полных лет?
   - Двадцать один.
   - Хороший возраст.
   - Да уж...
   Она принялась строчить что-то в замусоленной ученической тетради. Я молча ее разглядывала. Она что-то перечитывала, слюнявила пальчик, зачеркивала и отмечала.
   - Здесь сквозняк, - не поднимая на меня глаз, заметила она. - Пойди, посиди вон на кушеточке...Там не дует.
   Я послушно зашаркала в указанном направлении, миновала первые "врата ада" и опустилась на металлическую каталку, привинченную к полу. Она была покрыта насмерть промерзшей клеенкой, из крошечного оконца за спиной, наглухо заклеенного газетами, дуло не меньше. По правую руку от меня на расстоянии всего в пару метров стоял унитаз. Унитаз был белым, неправдоподобно огромным, вцементированным прямо в темный кафель. Наверное, его было видно с обеих сторон коридора. Я обалдело посмотрела на цветастую спину пишущей женщины. Тишина, пустота, унитаз...
   - У анестезиолога никаких претензий к тебе не было?
   Из света соткалось призрачное видение. Она бежала в короткой белой ночнушке простого покроя, шлепая по полу босыми ногами, прямо ко мне. Ее округлое брюхо рассекало воздух, как киль ледокола, следом гарцевало оголенное тело. Девушка пробежала мимо меня и, не говоря ни слова, села на унитаз.
   - У анестезиолога никаких претензий не было? - повторила женщина в халате.
   Я невнятно замычала. Девушка на унитазе звучно перданула.
   - Претензий не было, - вконец убитым голосом сказала я.
   Призрачная девушка обосралась и такой же легкой поступью ускакала обратно в сторону света.
   - А почему все-таки решились на "кесарево"? - будничным голосом осведомилась женщина в халате, не глядя на меня.
   - Сосуды плохие, зрение подкачало и микроинсульт был полгода назад, - машинально ответила я.
   Женщина покачала головой то ли соболезнуя мне, то ли удивляясь, то ли укоряя.
   - Пошли, - она поднялась, взяла мои пакеты.
   "Адских врат" было ровно десять. В промежутках между ними я видела одинаковые заклеенные газетами оконца и железные каталки, заваленные каким-то серым тряпьем и рваными клеенками. Когда мы вышли на свет, я увидела посткоммунистический ад с элементами современных театральных инсталляций. Впереди была мраморная лестница с помпезными витыми перилами, вздымающаяся на три метра вверх - до площадки, в центре которой стоял беленький пионер с горном в раздутой пионерской клешне, потом лестница разламывалась на две и терялась в окружающем пространстве. Над пионером открывался роскошный вид на мокрые деревья и троллейбусные провода - из огромного окна струился дневной свет и обволакивал лестницу своим тусклым, но оттого не менее торжественным сиянием. Придавленные всей этой роскошью, мы направились вверх. Я вертела головой по сторонам, из последних сил стараясь не потерять на ковровой дорожке войлочные сапоги. Вокруг лестницы были зияющие темнотой дверные проломы уходящих в недра здания коридоров, их было так много, что я даже не пыталась их сосчитать.
   Вблизи пионер выглядел еще страшнее, чем издали - рожа его было зацелована, нос отбит, второй руки не было вообще. Мы свернули на левый отросток лестницы и вскоре снова оказались в темном извилистом коридоре с множеством одинаковых белых дверей.
   - Ага, пришли? А мы вас тут давно поджидаем! - нас встречали две моложавые бабы с такими участливыми рожами, что возникало подозрение на тему вежливости вампиров или маньков-убийц. - Девушку надо бы переодеть...Это ваши вещи?
   У цветастой тетки отобрали мои пакеты и та сразу же скрылась в неизвестном направлении.
   - Ай-ай-ай! - всплеснула руками одна из "принимающих", критическим взглядом оценивая мой внешний вид. - Надо девушке выдать нашу ночнушечку. Зачем же в домашнем-то, шелковом? Жалко, попачкается ведь...
   "ЧЕМ?!! - хотелось заорать мне, внутри слегка начали резонировать внутренности. - ЧЕМ ПОПАЧКАЕТСЯ?!!"
   - Вот, наденьте, - другая протянула мне длинный белый балахон, - почти что как новенькая.
   Они улыбались, глаза их были добрыми и теплыми. Я поняла, что сейчас просто сдурею. Меня переодели, стащили трусы, часы, кольцо и медальон с шеи и посадили возле стола с очередной бабушкой. Бабушка была с нежно-голубыми волосами, символически прикрытыми медицинской шапочкой. Она лучилась от восторга.
   - Мария Дишли? - голос ее был подстать внешности - дребезжащий и счастливый.
   Я до хруста стиснула челюсти и кивнула.
   - Беременность первая? Двадцать один год? У анестезиолога претензий к вам не возникало?
   Я закивала головой, чувствуя как внутри стремительно нарастает паника.
   - Наденьте бахилы, Машенька, - руки одной из "принимающих" сунули мне две хлопчатобумажные кишки, которые оказались чем-то вроде длинных носков.
   В одном из этих "носков" сквозь дырку торчал кусок моей голой ноги.
   - Настроение бодрое? - задорно взвизгнула бабушка.
   Я ошалело оскалилась, выдавая некое подобие счастливой улыбки.
   - Вот и славно. А теперь мы повяжем на головку платочек, чтобы нам волосики не мешались... И проходите, ложитесь на столик...
   "Столик" был формой как стандартный христианский крест. Меня распяли, привязали руки. Сбоку подошла сурового вида молоденькая медсестра в марлевой повязке, подтащила следом капельницу. Она долго всандаливала толстую иглу в мою правое запястье, тихо обругивая тех, кто в "патологии" попортил мне все вены. Я соглашалась со всем. На металлическом столике у окна счастливая бабушка раскладывала медицинские инструменты зловещего вида. Капельница вкрадчиво заструила неизвестный медикамент, строгая медсестра задрала мой подол, деловито пощупала живот.
   - А-а, ну, здравствуйте, девушка! - надо мной свесилось молодое мужское лицо. - Как поживаете?
   - Замечательно, - содрогаясь от ужаса, ответила я. - Лучше не бывает.
   - И как зовут такую красавицу?
   - Ма...Маша.
   Мужчина заразительно заржал, из глубины операционной ему откликнулся еще один мужской голос.
   - Мамаша! Мамашенька, у вас вставных зубов нету? Нету, вот и замечательно! Хорошо, когда все зубы свои. А линзы? Нету? Побрякушки с рук, шеи все сняли?
   Чьи-то руки раздвинули мои ноги.
   - Сейчас будет чуть-чуть неприятно...
   Я скрипнула зубами:
   - Что это такое?
   - Катетер, - суровая медсестричка состроила удивленную гримасу, - мочу отводить. Вам же капельницу вливают, потом еще две будет...
   Я почувствовала как она привязывает мои ноги. Меня застелили как праздничный стол, непокрытым осталось только лицо, раскинутые в стороны руки и гордо вздымающийся вверх живот. В него тут же ударил поток света.
   - Виктор Тихоныч, все готово, - сказало лыбящееся молодое мужское лицо.
   В области моего живота визуализовался рыжеватый толстяк в марлевой повязке. Завоняло спиртом, меня принялись обтирать, а я начала катастрофически быстро замерзать. Меня затрясло.
   - Холодно здесь, да? - сочувственно покачал головой молодой мужик.
   - Есть немного...
   - Ань, ты вчера смотрела "Бедную Настю"? - мой обезумевший мозг уловил разговор двух медсестер. - Я ужин готовила, конец пропустила...Что там Лиза-то решила?
   - Да она сбежала, в лесу заблудилась и с этой встретилась...Ну, помнишь, ведьма якобы, что еще Полине травку для выкидыша давала...
   - Так, Машенька, - молодой мужик повертел перед моим носом черным резиновым намордником со шлангом, - сейчас я приложу это к твоему лицу, нужно будет глубоко вдохнуть. И дыши не останавливаясь.
   Резко запахло резиной. По животу черкнули чем-то твердым, я машинально дернулась.
   - Да я не делаю еще ничего, - хмыкнул рыжий толстяк. - Не буду же я резать по-живому. Лежите спокойно, Маша.
   - Не действует, - глухо сказала я в намордник.
   - Что? - не понял молодой.
   - Не действует, - повторила я. - Резиной только воняет.
   - Дыши, дыши глубже!
   Я услышала справа змеиное шипение, а потом на секунду мир остановился и вдруг всплыл в сознании сияющим пузырем яростного белого света. Пространство вокруг свернулось и хлестнуло по глазам отдельными элементами - металл, лица в масках, ослепительно-белая ткань.
   - Что, голова закружилась?!! - электрическим, жужжащим голосом засмеялся молодой мужик и я исчезла.
  

4. "как я узнала, что что-то здесь не то"

  
   - Маша! Маша! Пойдем!
   Солнце, ветер, листья желтые, яркие. Все кружится. Лица вокруг, люди. Я иду по улице, все встречные смотрят на меня, оглядываются вслед.
   - Я не беременная! - кричу я им, они отводят глаза, смеются.
   Рядом со мной Васька, Дрямыч, Динка, Паштет, еще кто-то знакомый. Они все тоже смеются надо мной.
   - Маша! Маша! Успокойся, Маша! - они тянут меня за руки, хватают, тормошат.
   - Я не беременная...- оправдываюсь я, кутая в жилетку выпуклый живот. - Это просто я поела...
   Прохожие тычут в меня пальцами. Я отворачиваюсь, прячу лицо.
   Надо мной склоняются люди в белых марлевых повязках. Наверное я упала на улице, теперь я в больнице...Сашка пристально смотрит на меня. Он, ссутулившись, сидит рядом на замшелой кладбищенской скамеечке и курит. Я беру у него сигарету, закуриваю.
   - Машенька, дочка, это вредно для ребенка, - кто-то пытается выхватить у меня сигарету, я понимаю, что это мамка, жгу ей пальцы.
   - У меня нет ребенка! НЕТ!!!
   - Да, да, нет, нет...- меня несут по какой-то лестнице в узком гробу.
   Нет, это не гроб. Это очень узкий темный коридор. Я лежу на полу...или нет, наверное это стена и я к ней прислоняюсь боком. Но пола под ногами нет, там свет - тусклый какой-то, желтовато-красноватый. Только бы не упасть туда. Мне больно. Я вспоминаю, как кто-то говорил, что если кричишь, то не так больно. Я кричу, но своего крика не слышу. Я чувствую лишь стену, к которой прислоняюсь плечом. Я стекаю по ней к свету. Только не туда!.. Над головой моей темно. Наверное просто ночь... Вот открою глаза, а я дома. Часы тикают, в окно видно небо...
   - Маша! Маша! Не спите!
   Я наконец-то слышу свой крик - он вялый, дребезжащий, словно не крик даже, а вой. В живот втыкают что-то огромное, тяжелое и ледяное. Я пытаюсь отпихнуть это руками, руки не слушаются, дрожат, они вдруг стали тонкими и хрупкими. Вою от боли. Меня тормошат, вертят. Что происходит?.. Больно, как больно, боже мой! Мне твердят, чтобы я не засыпала, хлещут по щекам. Веки тяжелые, не поднимаются. Из темноты выползает светлое пятно, перечеркнутое крестом. На его фоне медленно передвигаются мутные темные силуэты. Это сон. Я сплю.
   - Маша! МАША! - надо мной чьи-то глаза, марлевая повязка, целлофановая шапочка. - Смотрите на меня! Смотрите на меня! Не переворачивайтесь!
   Меня всю трясет. В голову опять вползает черное перекрестье на фоне блеклого прямоугольника. На переднем плане опять то же лицо в тряпичном наморднике, могучая грудь под белым халатом, прямо под нос мне тычется пластиковый бейджик с именем-фамилией. Боже мой, я не дома!.. О-о-о-о-о-о...НЕ-Е-Е-ЕТ... Го-о-осподи! Я же в роддоме! Мне в ногу втыкают иглу, звонко хлопают по ляжке, раздвигают ноги, давят на живот.
   - Не на-а-адо... - жалобно блею я, горло болит, словно в нем застряла рыбья кость.
   - Маша, Маша! Не хулиганьте! - голос требовательный и холодный.
   Ну зачем так грубо?.. Очень больно... Пожалуйста, просто полежать... Не трогайте... Пожа-а-а-алуйста...
   На бейджике пляшут слова - "Ковалева"... "Ковалева О.В." Я ненавижу эту суку "Ковалеву О.В."! Зачем она бьет меня, тварь?!! Надо запомнить это имя. Ковалева О Ве, Ковалева... Вот выйду отсюда, найду ее и убью, суку. Она снова вставляет мне катетер, чувствую между ног холодный тазик "утки".
   - Ну заче-е-ем?.. Я сама...- голос у меня какой-то ненатуральный, словно бумажный.
   - Вы сама еще не сможете.
   Я морщусь, силюсь сдержать стон. Под одеялом на трясущемся от боли животе лежит что-то ледяное. В левой руке - капельница, на правой - меряет давление другая медсестра. Большое светлое помещение, девки в разноцветных халатах как сомнамбулы ползают туда-сюда.
   - Женщины, женщины...- кто-то что-то говорит, я не понимаю, но девки как по команде начинают раздеваться до одинаковых изодранных балахонов. Раздувшиеся вислые груди в зеленке, кровавые пятна на подолах.
   - Не переворачивайтесь. Как бы сильно этого не захотелось. Понимаете меня, Маша?
   Я киваю, облизываю сухим языком непослушные губы.
   - Вода есть у вас? Нету? Женщины, налейте кто-нибудь в кружку воды... Сразу много не пейте. Что, болит? Не трогайте. Сейчас обезболивающее подействует, сможете поспать. Если писать захотите, попросите, чтобы меня позвали...
   Мимо моей койки шестеро молоденьких медсестер протащили на простыне безвольное тело, мешком вывалили его на койку у окна, тело слабо застонало. Поганая "Ковалева" отползла к новоприбывшей. Я покосилась вправо. На соседней койке сидела необъятных размеров девка и расчесывала распущенные волосы. Минут десять я смотрела на ее волосы, потом как-то незаметно провалилась в густую лишенную звуков темноту. Сквозь сон я пару раз слышала назойливый писк, решила, что скорее всего детский. Проснулась я от яркого электрического света, бьющего по зрачкам даже через опущенные веки и женского голоса, требующего, чтобы я повернулась "на бочок". Я послушно забарахталась, но поняла, что такое желанное недавно передвижение превратилось для меня в поистине адскую муку.
   - Что, опять в ногу укол сделать? - заулыбалась тетка, в которой я узнала свою мучительницу Ковалеву.
   Я тут же преодолела боль и повернулась, задирая подол сорочки. Сидящая на соседней койке жирная девка равнодушно смотрела на мои голые ноги.
   - Маша, завтра с утра встанете, - порадовала меня медсестра. - И скажите, чтобы вам купили десять шприцов по два миллиграмма и две упаковки ампул. К вам ведь кто-то придет?
   - Никто ко мне не придет, - хрипло отозвалась я, но она видимо не расслышала.
   - Я вам на бумажечке названия лекарств написала, на тумбочке лежит. Писать еще не хотите? - она всадила укол и звонко хлопнула меня по заднице.
   - Женщины, готовьтесь к кормлению! - сиреной взвыла тучная баба в дверях.
   - Да, скажите, - кряхтя, я перевернулась на спину, - у меня кто-нибудь вообще...родился у меня кто-нибудь?
   Сизые тонкие губы Ковалевой дрогнули. Секунды две она думала.
   - Я узнаю, - как-то неуверенно сказала она и вышла из палаты.
   Девки зашевелились, столпились у раковины в очередь, чтобы успеть вымыть положенную каждому среднестатистическому дитятку сиську. Они похабно виляли бедрами из-за зажатых между ног "подкладных" - застиранных до дыр тряпок, выдаваемых всем по три раза за день вместо по неизвестной причине запрещенных здесь прокладок. Из грудей их текло молозиво, они потели и жутко воняли кровью, потом и молоком. А я, глядя на проползающих мимо несчастных замученных мамаш в белых косынках, думала: почему же Ковалева так странно прореагировала на мой вопрос...Может судьба смилостивилась надо мной и ребенок помер?
   Проснулась я уже ночью. Все спали, из коридора сквозь приоткрытую дверь просачивался тусклый голубоватый свет. Проснулась от жуткой боли, со слезами на глазах. Живот мой буквально выворачивало наизнанку, кишки тряслись мелкой дрожью, их то и дело стягивало сильным спазмом. Я с полчаса сопела и вяло сучила ногами, пытаясь абстрагироваться от происходящего и уснуть. Потом начала постанывать и хлюпать носом, так как из моих попыток ровным счетом ничего не вышло, а болевые ощущения только усилились. Какая-то из девок не выдержала моих приглушенных стенаний и позвала дежурную медсестру.
   - Что? - та была сонная и злая.
   - Не могу терпеть! - зашипела я. - Очень больно!
   - На сегодня вам обезболивающих больше нельзя.
   - Чего ж теперь подыхать что ли?!! - вызверилась на нее я.
   Она фыркнула и ушла. Мне не оставалось ничего, кроме как жевать подушку и беззвучно реветь от бессильной злобы. Так я и встретила утро.
   - Женщины, готовьтесь к кормлению! - ядовитой иглой ввинтился в мозг голос медсестры. - Марченко, Дишли и Парусова подьем и на уколы в процедурный! Возьмите три шприца и по ампуле "окситоцина" и "гентомицина"... Дишли, вам еще не принесли лекарства? Займите у кого-нибудь, потом отдадите.
   - Что, и правда надо вставать? - я с неудовольствием покосилась на свою жирную соседку.
   Та кивнула, морщась и держась за низ живота, поднялась с койки. Ага, тоже "кесареная"... Не одна я тут такая мученица.
   - Не одолжишь?
   Так же молча она вытащила из своей тумбочки три шприца и две ампулы, положила мне на подушку. И я начала вставать... Дело это оказалось на редкость трудным - мои разрезанные мышцы (как внешние, так и внутренние) слушаться не желали, меня корежило от жгучей боли, я силилась не разреветься от собственной беспомощности, до крови ободрала о металлический край койки лодыжку, но спустя полчаса все же слезла на пол. Да так и осталась стоять, согнутая углом в девяносто градусов. Процедурная медсестра на меня наорала и засадила все три укола в одно и то же место. День рывками полз вперед. Я то отрубалась, то просыпалась от невыносимого писка приносимых для кормежки детей. После полудня мне влили уже знакомую двухлитровую клизму, чтобы "запустить кишечник" и я познакомилась с местным туалетом. Ходила я согнутая в три погибели, то и дело ловя сползающую "подкладную", со свисающими вниз нечесаными лохмами и страдальческим выражением лица. Есть мне не давали, беспрестанно ставили капельницы, я пила воду и ссала в майонезные баночки, чтобы "посчитать количество жидкости потребляемой и выделяемой". Короче, сутки я прожила, как натуральное растение.
   К вечеру в моей голове созрела мысль: "я умерла и попала в ад", причем из этой мысли логично вытекала вторая: "про ребенка мне ничего не говорят, потому что с ним что-то не так". В девять мои досужие домыслы полностью подтвердились.
   - Женщины, кто из вас Дишли? - молоденькая медсестричка, что весь день таскала девкам кульки с детками, с суровым лицом возникла в дверях палаты.
   - Это я, - сказала я.
   - Вы про ребенка своего спрашивали? - она шагнула ко мне и заговорила значительно тише. - У вас родилась девочка, рост шестьдесят, вес шесть шестьсот.
   В палате повисла густая тишина.
   - Сколько она сказала? - спросила какая-то девка у окна, едва медсестричка вышла.
   Эту ночь я опять не спала и, размышляя о превратностях судьбы, подслушивала разговоры девок.
   - Не может такого быть, - уже второй час шептала одна из них. - Она наверное оговорилась или пошутила...
   - Пиздец какой-то, - соглашалась с ней другая.
   - Слушайте, заткнитесь, спать охота! - шипела третья. - Завтра ей принесут ребенка, тогда и узнаем...
   Но ни на завтра, ни на послезавтра ребенка мне не принесли. Медсестры вели себя так, словно ничего не произошло, врачи на медосмотрах старались "смотреть" меня по-быстрому и любые вопросы игнорировали напрочь, а в коридоре возле "детской" постоянно толпились какие-то мужики в белых халатах, мешая пройти к туалетам.
   На четвертый день меня по-быстрому собрали и перевели на первый этаж - в "Инфекционное Отделение". Туда и заявилась баба терапевт, проводившая медосмотры еще в "Патологии".
   - Здравствуй, Машенька! - жизнерадостно скалясь, она уселась на край моей койки.
   - Здравствуйте, - нахмурилась я и перестала запихивать в тумбочку упорно не влезающие пакеты.
   - Как самочувствие?
   - Жить можно.
   - Давление каждый день меряют? Молоко появилось? Ребеночка уже кормила?
   - Мне ее еще не приносили.
   На ее пухлом безбровом лице не появилось ни тени удивления, но брови она все же приподняла:
   - Вот как? Отчего же? Вроде говорили, такая здоровая девочка... Надо будет узнать...
   На койке напротив звучно сцеживала невысосанное за последнее кормление молоко двухметровая худющая девка Лена с грудью пятого размера. Несмотря на показное увлечение процессом собственноручной дойки, она внимательно слушала мой разговор с терапевтихой - и здешние девки испытывали нездоровое любопытство по-поводу моего непонятного ребенка.
   - А такое бывает, чтобы дети весом в семь килограмм рождались? - не удержалась я.
   - Бывает, всякое бывает, Машенька! - радостно закивала врачиха. - Бывает, но редко. Ну ладненько, я пойду. Мне еще к Любовь Николаевне вашей забежать надо. А ребеночка я попрошу, чтобы принесли. Может даже сегодня-завтра покормишь...
   - Но брюхо-то у меня было вполне обычное, - сказала я спустя полчаса после ее ухода.
   Девки промолчали, изображая особую увлеченность разными видами безделья. Я откинулась на подушку и уставилась в окно. Там все капало и стелилось по низу густым туманом. Хотелось с кем-нибудь поговорить - тупая бабья болтовня воздействовала на мой мозг самым разрушительным образом. Поговорить было не с кем. Сашок приходил всего один раз, и то мы с ним не виделись - он просто прислал мне "передачу": яблоки, молоко, творог и банку с куриным бульоном (неужели сам сварил?). Я отослала ему записку с указанием купить все необходимые мне медикаменты и кучу какой-то лабуды, которую следовало заиметь "для ребенка". Хотелось его увидеть, но не в таком же виде... Пусть хотя бы еще пара дней пройдет... Я окинула критическим взглядом свою казенную ночнушку - и когда только она успела превратиться в это - разорванная чуть ли не до пупка серо-желтая тряпка, а не сорочка. Достала из тумбочки зеркало. Эх и страшная же рожа у вас, мадемуазель! Помыться, побриться, разгладить морщины, убрать из-под глаз мешки, подрисовать глаза, губы и вообще пришить другую голову...
   - Девочки, готовьтесь к кормлению.
   Ага, здесь и медсестры не такие злые... Или может мне просто физически лучше стало, вот и ощущения в целом улучшились? Вряд ли. Ну неужели нельзя по-нормальному с людьми обращаться? Это понятно, что мало платят, работа не самая приятная, тяжелая и явно не престижная, но мы-то в чем виноваты? Вроде бы даже не на аборт лежим, а за "возрождение народонаселения России" страдаем...
   - Маша Дишли вы?
   Я посмотрела на незнакомую молодую медсестру, склонившуюся над моей койкой. Глаза усталые, но добрые, улыбается почти натурально.
   - Вы тоже можете готовиться. Кормить вам пока нельзя, а вот полежать с ребеночком можно. Ручки с мылом помойте и косынку повяжите.
   Ну вот... Через несколько минут мне принесут "исчадие ада", из-за которого я столько мучилась... Слышавшие всё девки напряглись, а я так вообще занервничала. "Такого не может быть, - думала я, намывая руки издающей затхлый запах водой. - Это нереально. Наверное, они подменили ребенка, подсунули мне чьего-то чужого, от которого отказалась родная мамаша. У меня не может быть никакого ребенка..."
   Белые двустворчатые двери со слабым скрипом распахнулись в сотый раз за день и дежурная медсестра из "детского отделения" понесла пищащие кульки. Медсестра была неимоверно старая. Она еле переставляла ноги, замотанные эластичными бинтами, и вообще всем своим видом напоминала ожившую египетскую мумию. Общее впечатление портил сотовый телефон, болтающийся на фиолетовом шнуре как раз промеж спеленутых младенцев и туфли-лодочки на каблуке. От каждого ее тяжелого шага телефон раскачивался как маятник больших старинных часов и то и дело норовил съездить по сморщенному красному личику то одного ребенка, то другого. Дети слабо попискивали и болтали плохо закрепленными головами, словно "китайские болванчики". Девки, успевшие расползтись по своим койкам, затаив дыхание, следили за медсестрой.
   - Вы видели, она же еле ходит! - возмутилась одна из них, едва медсестра отправилась за новой порцией младенцев. - Еще чуть-чуть и она на части развалится!..
   - А вдруг она их уронит?!
   - И как такой старухе только доверяют детей носить?!
   - Ей лет, наверное, восемьдесят!..
   "Восьмидесятилетняя-разваливающаяся-на-части-старуха", с трудом переставляя забинтованные ноги, ползла сквозь пространство медленно и беззвучно, словно глубоко под водой. Даже каблуки ее не издавали ни звука. Лицо у нее было абсолютно безжизненное. Уже принесенные дети начали хныкать, кто-то из них зачмокал, послушно уткнувшись в измазанную зеленкой мамкину сиську, все пятеро девок шептали, сюсюкали и щелкали своих младенцев по крошечным красным носам, тыкали в них раздутыми грудями. А я смотрела на дверь. Она несла ЭТО, она несла ЭТО мне. ЭТО было большим белым поленом, очень большим белым поленом с нежно-розовым лупоглазым личиком в обрамлении тряпичного треугольника. ЭТО внимательно и явно осознанно осматривалось.
   Медсестра добрела до меня и наклонилась, укладывая полено на койку. Девки затихли. Я подтащила ребенка поближе к себе и кивнула старухе. Ее суставы еле слышно хрустнули, она разогнулась и медленно вышла за дверь. С минуту стояла тишина.
   - Маш, ты давно здесь лежишь? - поинтересовалась одна и девок.
   Ответила я не сразу - разглядывала лежащее рядом "исчадие ада".
   - Четыре дня, - сказала я.
   - А почему у тебя такой большой ребенок? - спросила другая.
   - Сама бы хотела узнать почему...
   Скрипнула пружинная койка, самая старшая из новоявленных мамаш тридцатисемилетняя Ира поднялась и подошла ко мне. Присвистнула от удивления.
   - Богатырь какой! Переношенный?
   Я отрицательно помотала головой. Глаза прищуренные ярко-синие, брови и клок волос на лбу снежно-белые.
   - Чудо природы, - надо мной склонилась еще одна из девок. - Эй, чудо! Ты откель такое взрослое-то?
   "Чудо природы" посмотрело на нее своими разумными глазами и широко улыбнулось, демонстрируя шесть штук идеально ровных зубов.
  

5. "как я поняла насколько все плохо"

  
   Когда на следующий вечер под моим окном появился Сашок, я чуть не разревелась от радости и отчаяния одновременно.
   - Ну как дела? - он вскарабкался на выступ в стене и висел, держась за подоконник.
   Я улеглась на подоконник животом и торопливо чмокнула его в лоб.
   - Все настолько плохо? - усмехнулся он.
   - Настолько, - согласилась я. - Жопа болит, грудь раздуло, потею как лошадь, а тут еще...
   - Что?
   - Мне вчера ребенка приносили... Это не мой ребенок. Это вообще не ребенок.
   Он удивился, свободной рукой почесал лоб.
   - Это мутант какой-то, - пояснила я.
   - А ты чего хотела?
   - Ничего я не хотела! Но...Она размером чуть ли не с годовалую и зубы уже выросли!
   - Вот и замечательно, - удивился он. - Можно будет сразу мясом начинать кормить...
   - Дурак! - разозлилась я. - Здесь что-то не так! Это ненормально! Такого не бывает!
   - Видимо бывает, - улыбнулся он.
   Я секунду смотрела в его насмешливо сощуренные синие глаза и, вдруг взбесившись, кулаком ударила по его пальцам, он слетел вниз, а я с грохотом захлопнула створки окна. Тяжело дыша от неожиданного приступа ярости, я смотрела в густую застекольную темень, кое-где проколотую отдельными точками света. Из темноты возникла рука, пальцы постучали о низ деревянной рамы. Я выглянула. На подоконнике висел как ни в чем ни бывало улыбающийся Сашка и протягивал мне целлофановый пакет.
   - Это то, что ты заказывала, и еще кое-что, - сказал он и спрыгнул вниз.
   Я заперла окно на щеколду и вернулась на свою койку.
   - Странные у вас с мужем отношения, - заметила внимательная Ира.
   - Он мне не муж и никогда им не станет, - огрызнулась я и заглянула в пакет.
   Помимо всяческих медикаментов, пеленок, сосок и пары банок дорогущей молочной смеси "Нутрилон", там был сверток, туго перевязанный веревкой. Я почему-то не рискнула разворачивать его при девках и отправилась с ним в туалет. Там было пусто и холодно. На полу растеклась большая лужа неизвестного происхождения - я чуть не утопила в ней тапку. В мусорном баке около унитаза валялась целая куча кровавых ваток и бинтов, вперемежку с обертками от сырков и шоколадок. Я села на подоконник, секунду поразмыслила и развязала веревку на свертке. Там лежала аккуратно сложенная новенькая пижама, пачка сигарет, зажигалка и завернутая в газету вяленая рыбина. Пачку сигарет я тут же вскрыла, закурила, долго смотрела на пижаму. Хлопнула дверь. В туалет зашла незнакомая коротко стриженая девка в длинном бордовом халате.
   - Не угостишь? - спросила она.
   Я молча протянула ей сигарету, сползла с подоконника, открыла окно. Мы с ней долго молчали, глядя в темноту. Мимо роддома прошли трое мужиков, дружно повернули головы в нашу сторону.
   - А у меня ребенок умер, - сказала девка.
   - А у меня нет, - ответила я.
   Мы одновременно выкинули в окно окурки и отправились в палату. Там все готовились ко сну - умывались, расчесывались, чистили зубы, сцеживали оставшееся молоко. Стриженая девка оказалась новенькой - ее привели как раз, когда я отправилась в туалет. Все уже знали о ее мертворожденном ребенке и изо всех сил ей соболезновали - строили скорбные лица, замолкали при ее появлении и оказывали всяческие знаки внимания. "Женская солидарность" называется...
   - Жанна...А тебе что-нибудь сказали...ну...почему...
   - Почему ребенок умер? Нет, не сказали.
   Печальные рожи, охи-вздохи. А на самом деле они безумно рады ее горю, ведь не с ними...не с ними случилось это. Их-то дети живы-здоровы. А уж немного пособолезновать какой-то незнакомой бабе - это же совсем нетрудно.
   - Тебе надо в церковь на сороковой день сходить, свечку за упокой души поставить, - советовала ей Ира. - Только это на сороковой день. Сейчас тебе нельзя, ты сейчас нечистая. А вот кровь течь перестанет, тогда можно. Или пусть муж сходит...
   - Грудь тебе перевязать надо, - выливая в раковину надоенное после кормления, сказала длинная Лена, - а то молоко придет.
   Жанна кивала, соглашалась со всем, а в глазах ее стояла тоска. Вот ведь, и эта туда же... Ну почему они все так хотят детей? Что есть такого в них, что заставляет страдать и радоваться до слез всех этих замученных женщин?
   Полночи мы с Жанкой проболтали - разговаривали на совершенно разные, не касающиеся детей темы, пару раз ходили курить в туалет, читали в газете из-под моей воблы анекдоты и смеялись. Наутро она казалась умиротворенной и даже плачущий под окном молодой, но уже заматеревший муж не вогнал ее в истерику. Он купил ей огромную пиццу, печеного цыпленка и пять пачек "M&M's", очень упрашивал "не унывать" и обещал, что скоро заберет. Любопытствующие девки по-тихому глазели на него из соседнего окна и переглядывались многозначительно-завистливыми взглядами. Потом они глотали слюни от витающих по палате запахов, но на приглашение откушать пиццы согласилась одна я - все остальные жутко боялись аллергических реакций своих бесценных деточек. Мне же заглянувшая перед завтраком детская врачиха сказала, что "раз у ребенка уже есть зубы, то кормить его грудью было бы просто издевательством" и посоветовала сцеживаться. На кормление же мне монстра все же принесли, я всандалила ей соску с разогретым "Нутрилоном" и долго смотрела в сосущее младенческое личико.
   - Не похожа она на тебя, - авторитетно заявила Ира, стоящая возле моей койки со своим кульком наперевес. - А вот с папой одно лицо. Просто вылитая.
   - Не уверена, - я с трудом восстановила в памяти лицо потенциального "отца ребенка".
   - Да нет, точно! Вылитая.
   - Ты-то откуда знаешь? - усмехнулась я. - Сама вот его плохо помню.
   - А разве это не он к тебе ходит? - изумилась Ира.
   Я засмеялась, а потом вдруг задумалась, вглядываясь в младенца. Да нет, не может быть...Я ведь с Сашкой не спала ни разу. А лицо и правда его. До малейшей черточки - нос, губы, лоб, эти синие глаза с хитрым прищуром... Как же так?
   Весь день я провела в тягостных раздумьях и даже трепотня с Жанкой не смогла меня от них отвлечь. Впрочем сегодня ей в голову шла только одна мысль - ей чрезвычайно приглянулся мой ребенок. Все прочие кормления она проторчала со мной рядом, один раз даже попросила соску подержать. А после обеда позвонила мужу и приказала привезти ей фотоаппарат. Оказалось, что она хочет оставить себе на память фотографию меня и "этой прелести". Я разрешила.
   Похоже, Жанка действительно очень хотела ребенка - она рассказывала уже не первым раз родившим бабам о том, как правильно надо обрабатывать пуповину, какие коляски, ванночки, матрасы и одеяльца лучшие, какие детские болезни можно определить в самых начальных стадиях, а те лишь хлопали глазами. Видимо она действительно планировала своего ребенка, готовилась, читала нужную литературу, закупала нужные вещи... Вот. Допланировалась. Доготовилась.
   Почему же так всегда? Закон подлости? Всемирный заговор? Почему, когда тебе чего-то очень хочется, этого никогда не случается, а вовсю отнекиваешься - и на тебе пожалуйста?..
   С пришедшим вечером Сашкой я почти не разговаривала - лишь перебросилась парой фраз и заказала себе упаковку вишневого сока. Мой вчерашний непонятный припадок ярости, причину которого я уже не могла вспомнить, сказался на моем общем к нему отношении. Жанна трескала свой "M&M's", переживала по поводу того, что скоро у нее вылезет от такого количества шоколада с орехами сыпь, и через каждые полчаса убегала в туалет покурить. Похоже, обстановка роддома ее чрезвычайно нервировала. Мне тоже приходилось не сладко. Исправно приносимый медсестрами чудовищный младенец нагнетал на меня тоску и с каждым разом пугал все больше. Мне начало казаться, что это не ребенок вовсе, а взрослый человек, только маленького размера, причем человек очень умный и злой. Мозгами я понимала, что такого быть не может, но что-то внутри меня интуитивно чувствовало, что с этим ребенком не все в порядке. Так прошло еще четыре дня.
   Утром девятого дня мне сняли швы и я наконец-то увидела свой шрам. Оказалось, что все не так страшно. Я-то представляла, что распахали меня от пупка до лобка и пошили кривыми стежками, оказалось что шов у меня был маленький, горизонтальный, "косметический" - одна тонкая красная полосочка - и как, спрашивается, из меня вынули все эти килограммы живой плоти?
   Сашок продолжал исправно появляться каждый вечер. Теперь я уже не испытывала ни малейшей радости от его посещений, отделывалась стандартными фразами, типа "все хорошо", "ребенок здоров", "ничего не надо", забирала принесенную провизию и прощалась. Похоже, у меня начала развиваться паранойя - в его заботе я теперь видела что-то подозрительное и опасное для себя. Что-то такое...странное...и жуткое. Словно он преследовал какие-то зловещие цели. "Какие цели? - спрашивала я себя. - Он ведь даже не просит меня оставить ребенка, не предлагает выйти за него замуж. Он просто хороший друг, который помогает своей хорошей подруге..." - "Нет, не все так просто, - отвечала я себе. - Добрый самаритянин выискался... Видали мы таких хороших. У него явно какой-то план имеется..." Почему-то мне казалось, что этот таинственный план связан с моим странным ребенком.
   Весь день Жанна казалась какой-то задумчивой, а вечером практически насильно потащила меня в туалет "покурить".
   - А как ты дочку свою назвать хочешь? - спросила она спустя несколько секунд молчания.
   - Не знаю, не задумывалась еще, - удивилась я.
   - Ну как? - настойчиво повторила она.
   - Ну...хоть "Ада"...к примеру...
   - Почему "Ада"?
   - Не знаю, - усмехнулась я. - Наверное, потому что она "исчадие АДА". Шучу. А что, разве плохое имя?
   - Нет. Хорошее имя.
   Она еще с минуту молчала, надолго затягиваясь.
   - Слушай, Маш, а отдай мне своего ребенка, - сказала вдруг она, не глядя на меня, и торопливо добавила, - я ведь так девочку хотела. У меня никто из знакомых еще не знает, что... Она как раз за мою сойдет. У меня муж хорошо зарабатывает, у него свой автосервис. Он не против. Мы тут долго с ним думали. И свекровь за.
   - И чего? - нахмурилась я, пытаясь понять всерьез она или просто молоко в голову ударило.
   - Я же вижу, не хочешь ты этого ребенка! - почти шепотом пояснила она и молитвенно сложила руки, зажимая между пальцев окурок. - Машенька, пойми меня правильно. Я очень хочу дочку! Я буду заботиться о ней! Я буду любить ее как родную! Ну хочешь я тебе денег дам?!.
   Я выкинула тлеющую сигарету в окошко и уставилась во влажную темноту, вдыхая свежий весенний запах.
   - Машенька! Ты сможешь приходить к нам в гости! Я буду ей хорошей мамой! Я...
   - Документы сможете сами оформить? - я посмотрела ей в глаза.
   Ах ты, боже ж ты мой... Глаза ее стали испуганными, непонимающими, зрачки резко расширились, а потом вдруг помутнели, утонули, завибрировали.
   - Не реветь, - строго сказала я.
   - Ма-а-а-а-а-аша...- блаженно пропела она.
   Выписывалась я в один день с Жанной, но роддом покинула раньше нее. Так мы договорились с врачами. Когда я подписывала бумаги на отказ от ребенка, муж Жанны дышал мне в плечо. У него чуть ли слюна изо рта не текла. Я и понятия не имела, что дети способны оказывать такое влияние на взрослых. Заведующие родильным и детским отделениями, присутствующие при моей выписке, смотрели на меня со смесью жалости и презрения, а мне хотелось реветь в голос. Но вовсе не оттого, что я уже никогда не увижу своего ребенка (а я знала, что никогда я у Жанки в гостях не появлюсь), а от безмерного облегчения.
   Получив на выходе свои шмотки, принесенные вечером накануне Сашком, я переоделась тут же - возле железной измазанной засохшей кровью каталки, отгороженной от комнатки медсестер дырявой шторкой, вставила в трусы долгожданную прокладку, натянула колготки, штаны со свитером, влезла в куртку, ботинки и, не зашнуровывая их, выскочила в приемный покой. Там определенно проходил парад человеческой ненависти - три врачихи со второго этажа выражали своими косыми взглядами всю степень презрения к моей персоне, человек пять медсестер открыто обсуждали паршивую "бесстыдницу, бросившую такого здоровенького ребеночка", то есть меня, а скорбная бабушка, выдающая бумаги на выписку, вообще шарахнулась от меня как от чумной.
   - Чао! - нагло и вызывающе громко сказала я, открыла дверь, миновала пустую проходную и шагнула на крыльцо, залитое ярким солнечным светом.
   На секунду я ослепла, задохнулась от ударившего в лицо ветра, сошла с ума от осознания того, что я ВЫШЛА! ОСВОБОДИЛАСЬ! ВЫЖИЛА!
   Впервые за долгое время на улице было солнечно. Я увидела синее небо и не смогла сдержаться. Изображение поплыло и затуманилось, я на враз ослабевших ногах спустилась по широким каменным ступеням и замерла, вдыхая сладкий, расправляющий легкие, синий, солнечный, весенний воздух. В горле судорогой застрял комок горечи, я торопливо зашагала куда-то - вперед, вперед, подальше отсюда. Вниз с горки... пожухлая трава, ручейки талой воды, горстки гнилого снега, птичий гвалт... влево, влево...
   - Маша, подождите! Маша! - закричал мне вдогонку мужской голос и чья-то мутная тень метнулась в мою сторону.
   Я поняла, что это Жаннин муж - и побежала. Побежала, глотая слезы. Побежала так быстро, что ветер засвистел в ушах и слился со мной бесцветным тонким шрамом на теплом весеннем мире.
  

--------------------------------------------------------------------------------------------

  
   Уже почти закончился этот сумасшедший год. Я очень много думала весь этот год.
   Одна знакомая по школе девчонка, случайно встретившаяся на улице в пасмурный октябрьский день невзначай упомянула Сашку и рассказала, что тот недавно женился на богатой вдове какого-то убитого весной бандита и переехал в другой город на постоянное место жительства.
   - Представляешь, он получил собственный автосервис и, вот дурак, продал дело, бросил все и уехал с этой...кажись, Жанной зовут...куда-то к черту на кулички... - сказала она, удивленно покачивая головой. - А у нее, представляешь, дочь годовалая от первого брака...На бабки, видать, повелся. Вот уж от кого не ожидала...Правда, может быть, у них это давно было. Говорят, что ее дочь - копия Сашка Дудников...
   - .........
   До сих пор не понимаю, что это было - странное стечение обстоятельств или злой рок. Не знаю и не понимаю.
   Не знаю и знать не хочу.
  
   Маша Дишли, 2004-10-31
Оценка: 4.36*32  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"