Сэм

Король

1

    Она лежала среди разбросанных подушек и взбитых одеял, словно какая-нибудь Даная с полотен Тициана или Рембрандта. Выбеленные пергидролем волосы разметались, безупречно белая кожа чуть отсвечивала в сумерках быстро подступающего вечера. На левой руке - едва различимая в густых тенях татуировка. Рядом - стакан, на дне которого еще осталось чуть вина. Рот полуоткрыт, словно она хотела что-то сказать, но так и не успела, уснув. Я знаю, у нее серые глаза, хоть и не вижу их. Помню, очень хорошо помню сталь взгляда, которым измерялась стоимость всего, на что она смотрела. Под глазами - синяки от недосыпа, на удивление хорошо вписываются в эту необычную картину. И карминовая помада, в тон расползающемуся алому пятну на простыне. Все это вместе создает абсолютную гармонию цвета, слегка оттененную мягким желтым светом ночника. Возрождение, Тициан, "Мертвая шлюха в номере".

    Я вытираю нож. Да, нож - это очень важно, знаете ли. Аккуратный, точный и глубокий разрез "Миротворцем" чуть пониже грудной клетки, справа, так, чтобы одним махом повредить и печеночную вену, и желчный пузырь. Некоторые целятся слева, кромсая поджелудочную. Тоже неплохо, но мне мой метод нравится больше. Девушка спит, убаюканная лошадиной дозой клонидина[1], и пока кто-нибудь ее найдет, все уже закончится. Я уже сейчас вижу, как бледнеют ее губы под слоем помады. Да, еще минут десять-пятнадцать.

    Напоследок я вынимаю из сумки старенький "Полароид" и делаю снимок. Да, это опасно, но то, что я вижу, стоит того, чтобы увековечить его хотя бы так. Композиция, освещение, поза, фактура простыней и тени - все идеально. Мне даже на миг становится жалко, что я не художник: есть что-то упоительное в том, чтобы запечатлеть миг чьей-то уходящей в небытие жизни.

    Щелчок, скрип - и я машу снимком. И уже за минуту раздосадовано вздыхаю - чертов фотоаппарат снова исказил цвета. Надо было бы достать цифровик, но... стыдно признаться, но я не умею пользоваться электроникой.

    Спрятав снимок в карман пиджака, я отхожу в сторону. Открываю окно. Холодный ветер поздней осени врывается в комнату, тревожит устоявшийся тяжелый аромат духов и алкоголя. Я посылаю своему произведению воздушный поцелуй. Жаль, что она не может мне ответить на такую любезность. Но, с другой стороны, чтобы ответить, ей пришлось бы пошевелиться; это на корню бы убило композицию.

    Я вылезаю через окно, нога касается железной решетки пожарной лестницы. Она скрипит, но прутья выдерживают мой вес. Стена напротив - глухая. Там живут обедневшие, но степенные горожане, им ни к чему заглядывать в окна дешевого притона. Да и мне это на руку. Я осторожно спускаюсь вниз, стараясь не мелькать на фоне гостиничных окон. Но теперь, когда вечер вступил в свои права, они все зашторены, все светятся теплым светом торшеров и ночников. За всеми - ахи, вздохи, скрип кроватей. Из номера на втором этаже доносится: "О, да! О, да!". Я хватаюсь руками за ржавую перекладину и спрыгиваю вниз.

    Проулок - грязен. Под ногами хлюпает застоявшаяся вода с запахом мочи - подозреваю, канализация тут уже давно не справляется с тем потоком дерьма, которое низвергается в ее трубы и день и ночь от этих людей. Прямо как я. Из углов на меня таращатся крысы. Чуть поодаль громадная дворняга поднимает на меня страдающий взгляд.

    - Шарик? Тузик? - говорю я. - На тебе, - и вытаскиваю из сумки кости. Их я заполучил час назад в дешевой забегаловке. И что, они и впрямь для собаки, как уверяет надпись на бумажном пакете: "Для вашего питомца".

    Дворняга устало поднимается и медленно бредет в мою сторону, прихрамывая сразу на обе ноги.

    - Что, Тузик, голоден? - спрашиваю я и вытряхиваю из пакета остатки ужина. - На, кушай.

    Следом за псиной трусит крыса, едва не тычась носом в заднюю лапу.

    - Кушай-кушай, а я пойду.

    Мне и впрямь надо идти - в груди уже появилась тупая ноющая боль, обещающая вскоре перерасти в невыносимую. Я знаю, что синенькие капсулы в шкафчике ванной ее уймут, но до них еще надо дойти.

     

    

---

     

    [1] Паруски клофелин.

     

     

2

    Утром следующего дня я вынимаю фотографию из кармана и прикалываю ее тонкой булавкой к стене над кроватью. Теперь, когда мой утихомиренный обезболивающим разум умолк, снимок уже не вызывает того щемящего чувства разочарования, что вчера.

    - Here I am, was it everything you spoke of... - напеваю я сам себе подслушанную песенку. - ... Oh little angel, Here I am, was it everything you've dreamt of...[1]

    Вряд ли та шлюха мечтала обо мне. Но мне безумно хочется поцеловать ее холодное чело и назвать своим маленьким ангелом: та чистота картины, которую она подарила мне, завершенность композиции, тусклый свет на коже - все было идеальным и достойным кисти великих художников. Пожалуй, это почти что лучше тысячи оргазмов. Жалко, что сегодня я не могу туда возвратиться.

    Это не то восхищение серийного сумасшедшего убийцы, который в момент убийства кончает от переполняющих его чувств. Нет, это нечто большее, более святое. Как произведение искусства. Как Сикстинская Мадонна. Смотреть - можно, молиться - можно, но не более.

    Я одеваюсь и привожу себя в порядок. Желтый оттенок кожи сегодня стал еще заметней. "Восковые свечи быстро горят, сгорают и плавятся, свет нам даря". Такие слова пишут на надгробиях тех, кто умер рано. Даже рифма нелепая. Но я боюсь, что по настоянию моей сердобольной тетушки эту фразу выбьют на моем надгробии. Какой позор. Надо будет написать в завещании отдельно об этом, если, конечно, такое можно писать. Все же фраза "В здравом рассудке" немного обязывает сохранять хоть какую-то видимость нормальности.

    А потом город. Огромнейшее яблоко, прогнившее насквозь, но сверху еще красивое и сочное. И только слабый запах гнили и выхлопа, которым отдает все вокруг, говорит мне о том, что на самом деле скрывается под этой поддельной красотой. Да и любой, кто копнет чуть глубже, кто пройдется не только красивыми центральными улицами, кто узнает историю мясоразделочного района или увидит нищету восточных кварталов, сможет понять, о чем я говорю. Это конченый город. Рассадник всех социальных болезней и ненависти. И мой дом.

    Выход из метро перегородил ремонт дорог. Запах асфальта, шум и гам отбойных молотков, итальянский, китайский и английский - все это оглушает меня, но это лучше сквозняков и тесноты метро. Нолита - тот еще район. "Тут смешались культуры", - сказал один из обозревателей. Я полностью с ним согласен. Но вот только в моем согласии нет того щенячьего восторга, который звучал в голове диктора. Я четко понимаю, что каждая культура несет не только лучшее, но и худшее.

    Пта живет поблизости.

     

    

---

     

    [1] И вот я, разве это не все, о чем говорила ты. И вот я, не все ли это, о чем мечтала ты. Deathstars "little angel"

     

     

3

    Пта сидит в кровати, вытянув тощие руки вдоль тела. Чуть приоткрытый рот с ввалившимися губами ловит воздух. Пальцы, похожие на куриные лапки, скребут постель - он изнывает от нетерпения.

    Парни, монтирующие сзади постели новый кислородный баллон, с отвращением поглядывают на Пта - наполовину обожженное лицо выглядит на редкость уродливо. Сразу видно, что врачи, спасавшие этого неудачника, не особо заботились об аккуратности - при каждом вдохе и выдохе тонкая пленка рубцевой ткани, которая заменяет Пта щеку, поднимается и опадает пузырем. Лишенный век круглый глаз крутится, что бешенный, осматривая стены комнаты, которую Пта не покидал вот уже шесть или семь лет.

    - Что, племянник... - насос /ивл/ со скрипом опадает. - На улице шум... Что делают?

    - Ремонт дорог, дядь.

    Я сажусь рядом, беру в руки газету - надо будет напомнить Марте, что их надо убирать - и автоматически разворачиваю ее на первой попавшейся странице.

    Пта - старая истеричка, неудачливый суицидник.

    Восемь лет назад, узнав о том, что заражен СПИДом, он выпил два пузырька снотворного. Кто-то из его знакомых увидел, как он, облевавшийся, лежит на ковре в коридоре, и вызвал скорую Откачали, но печень, пораженная убийственной дозой какого-то барбитурата, так с того времени и не работала нормально.

    - Что... Что делают?.. Расскажи... Мне же... Интересно.

    Убегая из больницы из-за принудительной психотерапии, он выпрыгнул из окна третьего этажа. Две сломанные ноги и позвоночник. Но снова остался жив. Везучий, правда?

    Я переворачиваю страницу. Политики с фотографий радостно скалятся мне.

    - Да все так же, дядь. Я не разбираюсь, что да как там, но они прикатили два асфальтоукладочных катка. Но пока разбивают асфальт. Думаю, что-то серьезное. Воду, надеюсь, не перекрыли?

    Потом, в очередном порыве саморазрушения, как только смог доехать до туалета, он выпил залпом банку раствора для прочистки труб. Благодаря соляной кислоте у него не осталось желудка и нормального пищевода, но благодаря заботе и самоотверженности врачей жизнь все же осталась при нем.

    Новая страница. Светская хроника. О, очередной донжуан с очередной актрисулей, очень похожей на Ширли МакЛейн в молодости. Ути-пути.

    - Спроси... У Марты...

    Куриные лапки скребут постель, крючатся в нетерпении, но монтировщики за спинкой кровати еще не закончили свое дело, поэтому я молчу. Пускай страдает.

    - Как там... На улице... Не знаю... Окна не вижу...

    - Зябко, дядь. Одни дожди, тучи и холодный ветер. Да и я, кажется, простыл.

    Я деланно кашляю в кулак. Пта содрогается. Он боится бацилл.

    Апогеем его суицидной деятельности стало облить себя чем-то горючим - или смазочным маслом, или спиртом - и поджечь. Это и сделало Пта узником четырех белых стен, аппарата искусственного дыхания, аппарата для диализа и кровати. В общем и частности, он превратился в живой труп, который поддерживала целая батарея дорогостоящего оборудования.

    - Не бойся, дядь, не думаю, что это что-то инфекционное.

    С тех пор он стал больше ценить жизнь. Или, может, просто больше не имеет возможности ее сократить? Черт его знает, но с того времени Пта успел стать довольно известным в узких кругах мыслителем и страдателем. И суицидальных мыслей в последнее время звучит все меньше и меньше, а заумных рассуждений - все больше и больше. Я боюсь предположить, но, кажется, я стал его лекарством. Вернее, то, что я делал, стало для него лучшим в мире лекарством.

    - Мистер, мы закончили, - говорит один из мастеров.

    - В коридоре будет Марта, медсестра, - я переворачиваю еще одну страницу, - она с вами и рассчитается. Я сегодня не при деньгах, господа.

    Они выходят, таща за собой пустой баллон. Я знаю, что они сейчас скажут уже за дверью - очередной племянник, ожидающий смерти богатенького дядюшки. Я знаю, так как Пта вряд ли молчал до моего прихода. Каждое слово этого урода - как яд. Уж не мне ли знать, как эта змеюка умеет подбирать слова? Совратит смысл, исковеркает до последнего, и все будет так, Как он того хочет. Скорей всего, они считают меня... А впрочем, какая разница? Мне хватает одного их взгляда, одного хитрого перемигивания, чтобы понять, кем они меня считают. Ваше дело, господа.

    Куриные лапки скребут постель.

    А я, наконец, нашел нужную страницу. Пробегаюсь взглядом по статье. Смотрю на крошечную фотографию с места преступления и про себя отмечаю, что в черно-белом варианте комната выглядит совсем уж скучно. Судя по всему, тело уже давно забрали и прислуга мотеля начала уборку. Выделяю фломастером самое главное, что смогли сказать журналисты. А потом разворачиваю газету этой страницей к Пта.

    Безгубый рот расходится в омерзительном подобии улыбки.

    - Ты... Известен!.. Поздра... Вляю...

    - Главное не это, - говорю я, наклонившись к единственному уху, которое слышит. - Она мертва.

    - Да... Сделка...

    - Продолжает выполняться.

    - Вырежь... Статью... И вклей ее... Вон в тот альбом...

    Я беру ножницы и начинаю резать тонкую бумагу газетенки. Потом приклеиваю статью в альбом, к ее трем товаркам. Жаль, что их так мало - у меня дома семь фотографий. Семь маленьких произведений искусства. Но Пта их никогда не увидит - этот трофей только для меня. С него хватит полицейских отчетов и вырезок из дешевых газетенок, где меня уже успели назвать новым Джеком-Потрошителем. Известность для меня? Что может быть ироничнее... Вряд ли меня поймают, вряд ли когда-нибудь за "Новым Джеком" когда-нибудь появится фотография

    - Записывай... имена...

    И в моей маленькой записной книжке появляются Анна Соммервилль и Ава Гинзбург. Да ты безумный маньяк, ненормальный, Пта! Сумасшедший, обезумевший от четырех белых стен самоубийца-неудачник!

    Марта стоит в дверях и смотрит на нас своими огромными глазищами.

    - Por qué estás de pie? - говорю я. - Siéntese sobre una silla.

    Она вздыхает и что-то отвечает, но я улавливаю только "por favor". А потом Пта открывает свой уродливый рот и начинает говорить. Его голос, надтреснувший, слабый и невнятный так не подходит для того богатого языка Маркеса, что мне становится вдвойне противно. Но Марта улыбается, и на ее щеках появляются очаровательные ямочки. Она что-то быстро отвечает, краснеет и выбегает из комнаты.

    Я поднимаюсь. Мои дела тут закончены.

    - Пока, Пта.

    - И тебе... Всего лучшего...

    Он улыбается мне. Я прохожу мимо Марты. От нее пахнет какими-то пряностями, корицей и еще чем-то, не имеющим названия. Я специально иду к двери медленно, наслаждаясь этим слабым, но восхитительным ароматом. Пта что-то говорит, а потом смеется, зло и ехидно. Марта отвечает: "No, señor". Мне жутко не нравится смешок Пта.

4

    У Авы тонкие пальцы, длинные ресницы и выпирающие ключицы. Она постоянно курит, как будто сигарета стала для нее фильтром для воздуха. Она часто выдыхает дым мне прямо в лицо, но я только благосклонно улыбаюсь. На дворе прохладно, но она в открытых туфлях на высоком каблуке, в мини-юбке и белой рубашке, редкие волосы, покрашенные хной, собраны в высокий пучок. Легкий жакет перекинул через спинку соседнего кресла.

    Она покачивает бокалом и пытается поймать мой взгляд, блуждающий в меню.

    Официант рядом услужливо ждет и моего заказа.

    - Вот это. И вино, на ваш вкус.

    Я вручаю ему меню и оборачиваюсь к Аве. Глаза в глаза. Она далеко не так красива, как была лет десять назад - глаза опутала сетка едва заметных морщин, уголки рта утонули в скорбных складках. На пальцах у нее желтые пятна, а под большими глазами - глубокие синяки недосыпа.

    - Что смотришь? - она пытается улыбнуться мне, но гримаса на ее лице довольно далека от этого.

    - Просто так.

    Она подставляет ладошку под голову, другой обхватывает сама себя. Ни дать, ни взять, "Любительница абсента" Пикассо.

    - Странный ты. Зачем все это?

    - Я просто очень одинокий человек. Я плачу не столько за постель, сколько за приятную компанию на вечер.

    Она пожимает плечами. Даже не пожимает - передергивает. Я зачарованно перевожу взгляд с ее бесцветных глаз на танцующие подвески в ее ушах.

    - Я не слишком-то хороша во всем этом. Что, нету лучшей кандидатуры?

    - О! - я картинно закатываю глаза. - Была. Это ключевое слово - была. Видишь ли...

    - Ушла? - она наклоняется поближе ко мне, и я просто не могу ей соврать.

    - Стала честной женщиной. Она так это назвала...

    - Везучая же...

    Я отчаянно киваю. Теперь, когда она прямо напротив меня, лучше молчать до последнего и смешивать правду с вымыслом так, чтоб ни у кого не было никаких подозрений. Я ожидаю продолжения расспросов, но для Авы, по всей видимости, хватило и этой мелочи. Она поджимает губы и, бросив на меня оценивающий взгляд, качает головой.

    Мне не остается ничего, кроме как откинуться на кресле. Мы дальше говорим на всякие разные темы: о моде, о кино и актрисах, о музыке и рынке ценных бумаг, чуть-чуть затрагиваем тему политики. Она не так плоха, как пыталась показать, и я говорю Аве это. Тонкие желтые пальцы ложатся на ее тонкие губы, когда она улыбается в ответ.

    - Это такая уловка. Приятней слушать уверения в том, что все лучше, верно?

    - Хитро придумано, - я улыбаюсь, а сам где-то в уме беру на заметку эту маленькую уловку. - А о чем вы еще умолчали? Хоть намекните, чтобы я знал, на что мне надеяться дальше.

    И приятный вечер продолжается. Она мила, часто улыбается, и подмигивает мне. Немного опьянев от вина, Ава становится более развязной, более смелой и открытой. Я в свою очередь тоже начинаю подыгрывать ей. К тому моменту, когда ресторан закрывается, Ава уже пьяна. А ее глазах - блеск, радость, детская уверенность в красоте момента.

    Официант провожает нас к двери.

    Мы выходим на улицу. Слякоть, мелкий дождь и огни большого города, холодный ветер пытается залезть за ворот, бросает в лицо россыпь капель. Я услужливо распахиваю зонтик, и Ава, кутаясь в тонкое пальтишко, дарит мне очередную дежурную улыбку.

    - Холодно...

    Моя очередь улыбнуться. Я поднимаю руку и подзываю такси, которое стоит на другой стороне улицы. Дорога почти пустынна, и водитель неторопливо разворачивается. Когда он останавливается у тротуара, я киваю Аве, мол, садись.

    - А мы...?

    - Я же сказал - за вечер. А уже наступила глубокая ночь. - Я наклоняюсь чуть пониже, целую ее руку, насквозь пропахшую дешевым табаком. - Я буду с благодарностью вспоминать этот вечер. Вы... Вы удивительная женщина, моя дорогая. Я рад, что Лиза ушла.

    Ава хихикает. Странно слышать девичий смешок от взрослой женщины. В общем и в частности, она не так глупа, как старается показать. Но, с другой стороны, она достаточно измождена жизнью, да и я уже вижу желтоватый оттенок кожи вокруг глаз. Ее дни были и так сочтены, еще до того, как Пта продиктовал ее имя. Месяц, два, три... Насколько я могу предположить - первая или вторая стадия рака легких. Или грудная жаба. Что-то такое незамысловатое... Но я не знаю, что. У меня, как и у любого живого мертвеца, особое чутье только на близкую смерть, но вовсе не на ее причины. Жалко, конечно.

    У меня дома лежит небольшая папка с досье на нее. Ничего особенного. Домохозяйка, муж умер. Детей нет, любовника - тоже, из родни в живых осталась только старшая сестра, которая живет в Юте. После смерти мужа вышла на панель в весьма определенном смысле этого слова - поскольку ее престарелые прелести уже никого не привлекают, она больше работает в эскортом для старых мудаков, каким я сегодня выгляжу. Я толком так и не понимаю, зачем она Пта, впрочем, это и не мое дело. Главное - заказ.

    Я поднимаю взгляд, встречаюсь с ней глазами - и понимаю: она в кондиции. Ава уже достаточно пьяна, чтобы отправится прямиком домой, и достаточно зачарована мной, чтобы мой план осуществился.

    - Вы... Вы потрясающая женщина, - говорю я.

    Она прячет глаза. Отводит взгляд.

    И садится в машину. Я краем уха ловлю ее адрес, хотя он мне и не нужен - все уже есть в той маленькой папочке.

    А потом вытаскиваю телефон и набираю номер ее работодателя - сутенер слишком сильное название в этом случае. Разговор короткий и деловой. За пять минут он звонит уже мне - сказать, что все хорошо. Сложноватая система для такого примитивного бизнеса, но мне это уже без разницы - я стою под ее домом. В кармане - стилет, большего мне и не нужно на этот вечер. Никаких пуль, никакого шума! Так куда меньше шансов, что она поднимет шум.

    Я легко взбегаю на третий этаж ее квартирки в Бронксе. Камер - не было и не предвидится, район слишком бедный, арендаторы не могут позволить себе такую роскошь, а домоправители не считают за нужное тратиться на такую мелочь, когда в доме постоянно текут трубы. На часах - два часа ночи, и вряд ли кто меня видит. Стучу в дверь.

    - Да? - звякает натянувшаяся цепочка.

    - Ава, это я... - как можно жарче шепчу я в щель. - Я... Со мной такое впервые. Я не могу выбросить вас из головы, Ава... Вы безумно прекрасная женщина, тонкая, понимающая... Пожалуйста!

    Дверь захлопывается для того, чтобы за миг распахнуться. Я вступаю в ее квартиру, шепча горячечную бессмыслицу. Но стоит только щелкнуть замку, как я хватаю ее в объятья. Она на миг ошеломлена, удивлена, как раз достаточно, чтобы всадить тонкую иглу стилета ей в грудь. И еще несколько мгновений она не понимает, что случилось. Я продолжаю шептать нелепые заверения в любви, пока до Авы не начинает медленно доходить, что же случилось. Она приоткрывает рот, но захлебывается криком от боли. Я удобнее перехватываю обмякшее тело и вытаскиваю стилет. И тут мой взгляд падает в зеркало. Ни дать, ни взять, "Экстаз святой Терезы" в исполнении Бернини, где я - в роли ангела, у которого вместо золотой стрелы - стилет, а Ава - Тереза, изрядно постаревшая и побитая жизнью. Какая ирония: убийца - ангел, шлюха - святая. Я опускаю ее на пол и достаю полароид. Щелчок, жужжание, снимок. Мой маленький трофей. И хотя от картины, которую я увидел в зеркале, почти ничего не осталось, взгляд на это тусклое изображение будет мне напоминать об этом. Дальше в дом можно не идти.

    Я выскальзываю в коридор, сбегаю вниз, сталкиваюсь с бродячим псом в подворотне. Странно, на часах только полтретьего ночи, но улицы уже пустынны. Обычно бедные районы с приходом тьмы только оживляются; на улицы выходят торговцы оружием, наркотиками и телом, в закоулках светятся и мигают вывески баров и стрип-клубов победнее, и ночь кипит жизнью вплоть до самого утра. Я думаю над этим по пути домой и прихожу к решению, что ночная жизнь - удел бедных районов, но никак не обедневших. Последние изо все сил цепляются за остатки бывшей благочинной жизни, которая так не любит темноту.

    Уже в ванной я бросаю в рот две капсулы обезболивающего и засыпаю, едва прикоснувшись головой к подушке.

5

    Я выхожу из метро. После полумрака подземки яркое солнце слепит меня. Я несколько секунд стою и жду, когда глаза привыкнут, пока толпа выходящих толкает меня в спину и проклинает на пяти языках. Выжидаю, пока схлынет поток, пока не умолкнут ругательства, пока мир не примет окончательный вид и не перестанет дрожать. А потом, понимая, что через несколько минут на платформу внизу приедет новый поезд, надеваю черные очки и иду по давно знакомой дороге.

    Я шагаю мимо кафедрального собора, мимо разномастной толпы, мимо переливающегося разными цветами потока машин. Рядом со мной бредет мое отражение в витрине; стоит только протянуть руку и прикоснуться к своему двойнику. Ненавижу отражения в тонированных стеклах - они отражают не меня, а труп, посеревший, вытянутый, с глубокими черными тенями под глазами, истощенный кахексией. Вампир. Я отворачиваюсь и стараюсь смотреть себе под ноги, но все равно чувствую, как мой доппельгангер несколько раз мелькает в окнах, так же опустив голову и смотря себе под ноги. Я почти ощущаю, как тени прошлого тянуться ко мне сквозь тонкую преграду тонированного стекла, но нельзя поддаваться им. Вбираю в себя говор, чувство радости, сытости, удовлетворения, тревог и ненависти. Выбросив из головы видения трупа, следую за ними, петляю улицами, подбирая слова, проигрывая в голове предстоящую встречу.

    Сегодня мне есть что сказать Пта. Думаю, смогу провернуть разговор, но где-то в сердце гнездится неприятное чувство, что это полумертвое тело куда умней меня. Или просто куда безумней, нерациональней и неправильней, чтоб я смог предугадать исход. Чуждость страшит рациональные умы. И я почти готов сбежать прочь от очередного разговора.

    В квартиру Пта я вхожу, открывая дверь собственным ключом. Марта тоже не может сидеть постоянно с этим маразматиком, а он сам вряд ли смог бы отворить мне. Да и не хотелось бы рзговаривать с Пта страшась того, что в любой момент она может заглянуть в комнату. Странно видеть, что Марта поддерживает порядок во всех комнатах. Я бы на ее месте убирался бы только в комнате Пта, да и то не чаще, чем надо. Хотя, если быть точным, вообще продал бы все - в глазах рябит от диких кислотных цветов ультрасовременной мебели. Я сворачиваю по коридору в комнату Пта. В отличии от остальных она белоснежна. Говорят, бактерии на белом умирают быстрей, не знаю, правда ли.

    - Привет, дядюшка.

    - Можешь... Не называть... Меня так. - Тонкие паучьи ручки скребут постель. - За... чем пришел?..

    - Ава мертва.

    - Знаю...

    Внимательно смотрю на Пта. Он пытается улыбнуться.

    - Следишь за мной, а? Нанял какого-нибудь такого же парня?

    - Боиш... Боишся?

    И я понимаю, что он знал, что я приду. Знал - и готовился загодя. В такие моменты хочется встать, выдернуть подушку из-под его головы и положить сверху. Не просто положить, а прижать, и держать так, пока он не умрет. То ли на меня так действует тишина, то ли то, что нас только двое. От внезапно подкатившей скуки я принимаюсь вспоминать точки поражения.

    - Так... Зачем при... Шел...

    - Мне не достать до Анны. Она никогда не ходит сама, и слишком дорога для меня. Не хочешь помочь? Я был бы премного благодарен.

    - Ты знаешь... это опасно...

    - Знаю. У нее не дом, а крепость, - говорю я и между тем вижу газету у кровати. Она раскрыта на странице криминальной хроники. Я поднимаюсь, тянусь через белую кровать и беру в руки. Заголовок "Король снова совершил дерзкое покушение!" Король - это я. Но жертву я не знаю. Всматриваюсь в белое лицо фоторобота - и понимаю, что на меня накатывает волна отвращения.

    В этот момент хлопает входная дверь. В комнату врывается Марта. В руках - пакеты, легкое платье не скрывает загорелых плеч. А в глазах - испуг.

    - ... puerta ... no es cerrada...[1] - слышу я.

    Потом ее взгляд останавливается на мне. Несколько мгновений она пытается что-то вспомнить.

    - Привет, - говорю я.

    - Привет, - отвечает она и успокоено закрывает дверь. Вспомнила, что у меня есть ключи. Но меня как-то не тешит то безразличие, которое она, похоже, теперь испытывает ко мне.

    Я снова смотрю в колонку криминальной хроники. А потом встаю и осматриваю комнату - и вижу признаки другого. Мужские перчатки на кресле с другой стороны. Альбом, вместо того, чтобы лежать на тумбочке, стоит на полке. Хорошо, что у меня нет жены.

    - Ты нанял кого-то еще?

    - Свали... вают... все убийства... на тебя. Обычная... практика... иди...

    - Так что делать с Анной?

    - ...Купи... пушку... а там посмотрим...

    Я выхожу из его комнаты. Плотно закрываю дверь. Иду коридором мимо кухни, чтобы увидеть Марту. Она моет посуду, но все же оборачивается и улыбается мне. Выхожу на улицу и изо всей силы пинаю ступеньку. Надеваю темные очки и спускаюсь под землю.

     

    

---

     

    [1] Дверь... не закрыта...

     

     

     

     

6

    Гарлем. Будь моя воля, я бы никогда не приходил сюда, ни днем, ни ночью. Но следующая цель, Анна, требует особого подхода. Я люблю холодное оружие - оно тихое, надежное и куда привычнее. Вот только оно требует короткой дистанции, а для этой птички надо что-то дальнобойное. Конечно, можно сохранить традицию и взять лук или арбалет, вот только в большом яблоке лучше не выделяться таким способом - и я и не хочу. Пистолет, что-нибудь старое и надежное, с глушителем, но незарегистрированный - вот идеальный вариант. А кто знается на таком лучше гарлемцев? Район, в котором никогда не скупились на металл - будь то сталь под ребро или свинец в голову.

    Но я выхожу из станции метро - и в спину привычно впивается пара взглядов. Перехожу улицу под пристальным наблюдением, по пути собираю еще с пять. Ловлю бегущего малыша лет пяти, и интерес во взглядах сменяется тревогой. Я настолько чужд этому району, что любое мое действие вызывает тревогу. И хорошо, если только ее; вслед за тревогой часто идет агрессия, поэтому мне надо поспешить.

    - Ты что, совсем оборзел? - говорит парень.

    Боги, куда катится этот мир. Хотя чего ожидать от Гарлема? Я вытаскиваю банкноту.

    - Хошь? - Ловкий малец ужом изворачивается в попытке ее схватить, но я быстрее. - Заработай.

    - Чо надо?

    - Где-то должен быть Файн-фаровский супермаркет. Как его найти?

    - На восьмой авеню, свернешь направо, а там увидишь. Гони баксы.

    Я молча прячу банкноту в карман и иду туда, куда послал меня мальчишка. В спину мне летят пустые угрозы. Свернув на восьмой направо, я вскоре выхожу к супермаркету. Обычно в более престижных районах они выглядят не столь жалко, но что поделать. Я вытягиваю мобильный и быстро набираю знакомый до автоматизма номер. Всего три гудка - и я слышу сиплый голос Ру.

    - Чего тебе надо?

    - Я стою напротив. Бросай дела на десять минут, парень. Большие деньги ждут тебя прямо у выхода.

    - Да чтоб ты сгорел... - начинает он, но я нажимаю отбой. Ру и в самом деле думает так. Но он честен и прямодушен, а это я ценю куда больше скользких увиливаний некоторых. За минуту Ру вылетает из супермаркета, на ходу снимая фартук разнорабочего. Несколько секунд он смотрит по сторонам, но я единственный белый, который стоит рядом. Я поднимаю руку в знак приветствия. Ру шипит что-то неразборчивое, но дает знак идти за ним. Хотя мне и этого не надо, я следую за ним, едва не наступая на пятки. Между нами - не только два фута расстояния, но и узы взаимных обязательств.

    Но когда Ру сворачивает в домам Социального Обеспечения - останавливаюсь.

    - Мне обязательно туда идти?

    Соваться в гнездо кобры, когда она там - сущее безумие. И хотя меня ведет Ру, я не уверен, что хочу вступать в коридоры высоток - живущих здесь правило "Одно нарушение - на вылет" сдерживает лишь формально. Если что, я не уверен даже, что мое тело найдут.

    - Ты со мной, - говорит Ру. - Выбирай.

    - Что Гарлем, что Бронкс - одна беда, - вздыхаю я и позволяю Ру вести меня дальше.

    И уже через пять минут мытарств я сижу перед толстячком Тэдди. Вокруг него - вполне запущенный беспорядок. Ароматы слежавшихся носков, позавчерашней пиццы и огромного потного тела женского пола, уныло смотрящего телевизор, медленно убивают небольшой кактус на подоконнике. Я сажусь прямо на рубашку с огромным пятном от соуса.

    - Ты знаешь, если бы не рекомендация Ру, а он у нас хороший парень, я бы даже на порог тебя не пустил, белый. Ты вообще с какого перепугу решил, что мы будем с тобой торговать?

    - Говорят, ты не слишком щепетильный в выборе клиентов, но довольно переборчив в плане цены, - говорю я. - У меня же есть деньги и желание приобрести незарегистрированный ствол. Не слишком, правда?

    Тэдди весь подбирается. Я почти слышу, как скрипят несмазанные шестеренки в его мозгу. Потом он кивает в сторону кухни - пошли, обсудим. Я следую за ним, ощущая, как правый ботинок слегка приклеивается к полу на каждом шагу. Сироп?

    - Пустынный орел, - говорит Тэдди на кухне. - С ним на тебя никто не нападет. Ты только вытягиваешь ствол - и все, все ссут кипятком и разбегаются по углам. Или вот у меня еще есть УЗИ. Оружие настоящей мафии.

    - Тэдди, я похож на человека, который собирается среди бела дня размахивать пистолетом в безнадежной попытке испугать противника? Или ты хочешь, чтоб после каждого выстрела об этом маленьком происшествии знала вся округа? Так что это меня не интересует.

    Мы еще некоторое время спорим. Тедди вытягивает все самое большое, самое оглушительное и неудобное. Но что мне нравится в этих ребятах - так это то, что если достаточно долго им объяснять, то они поймут и достанут. Из-под земли, из сундука, или, в случае Тедди, из шкафчика, в котором, на первый взгляд, нет ничего кроме вилок-ложек-ножей. Он долго роется, шурша столовыми приборами, и, наконец, вытаскивает Глок. С глушителем. Я сразу понимаю - им пользовались, долго, хоть, скорее всего, и не часто. Тедди называет цену. Но я долго не размышляю. В конце концов, этот вариант меня вполне устраивает. Уже выходя из кухни, я спрашиваю Тэдди, по-хозяйски пересчитывающего деньги:

    - А ты холодным оружием интересуешься?

    Он поднимает на меня взгляд, размышляет пару мгновений, и только тогда кивает.

    - Если будет что-то интересное, скажешь Ру. Я с радостью приобрету всякие качественные самоделки. Незарегистрированные, конечно.

    - Да без проблем, белый брат.

7

    Вторая на очереди - Анна.

    Кто бы мог подумать, что Гринвич-Виллидж так прогнил? Что рядом с домом, где жил Бродский, рядом с улицами, на которых собирались на митинги сначала битники, а потом хиппи и голубые, стоит бдсм клуб? Впрочем, богема никогда не отличалась особой щепетильностью в плане развлечений, а уж богема большого яблока - и подавно. Пта расщедрился: дал мне пропуск. Какими путями этот сукин сын его доставал, что кому предлагал и куда только посылал Нила - страшно подумать. И самое обидное - пропуск одноразовый. Не то чтобы я горел желанием бывать здесь каждый день, но жалко было бы упускать возможность наведываться сюда время от времени. А потом тупая боль напоминает о себе и о том, что, возможно, второго шанса уже может и не быть.

    "Семь ремней" - место, где собираются привилегированные мазохисты, садисты и просто извращенцы. Собираются, обговаривают дела, выбирают пару на ночь - и не более. Элита ценит свою приватную жизнь, и выставлять напоказ темные стороны своего "я" не стремится, хоть и не отрицает факта их наличия. Есть огромная разница между знать, что твой друг мазохист, и увидеть это так, как оно есть на самом деле.

    Вокруг - ласковый теплый полумрак, в котором снуют неясные силуэты. Некоторые позвякивают цепочками, кое-где звенят уже тяжеловесные цепи, то тут, то там время от времени слышатся то вздохи, то вскрики, нарушающие упоенное пение Джо Кокера, доносящееся с колонок под потолком. Лиц идущих не видно, но тех, кто сидит за столиками - еще как: абажуры бросают на них прихотливый узор ткани. Парочка слева упоенно обсуждает что-то, их глаза лихорадочно блестят желтыми отблесками. Слева от меня еще одна скучающая дама пускает кольца сигаретного дыма, время от времени бросая на меня плотоядные взгляды - я, как и она, сижу без пары. Анна сидит напротив, а рядом с ней худенький мужчина в темном костюме. Он ластится к ней, и издалека это напоминает картину Мунка "Юноша и проститутка". Вот только юноше уже за сорок, а Анна... С ней куда сложнее.

    Я всматриваюсь в ее черты, но никак не могу найти в ней сходство с каким-либо знакомым мне образом. Пустота или хаос? Я склоняюсь ко второму. Слишком много всего смешано в этом личике, оно распадается на множество сходных, но все же остающихся невообразимо далеко от оригинала образов. Она кажется химерой, изменяющейся, перетекающей из одного состояния в другой. Тени на лице плывут, изменяются, изменяют форму носа, изгиб губ, приподнимают скулы. Это бесит. Невозможность ухватить этот изменяющийся облик злит. Я не могу понять, как к ней подобраться.

    Сама же Анна тоже уже далеко не так красива. Я немного прикинул в уме - и понял, что пора ее молодости, как и пора молодости Авы была как раз лет десять назад, когда этот сукин сын Пта еще шлялся барами гнилого яблока. Я подсчитываю возраст других - и нахожу нить, которая выведет меня на решение загадки Пта. Я уважаю его право на тайны, но только не в том деле, которым занимаюсь я.

    И вот она, прямо передо мною. И я задумываюсь, какова же ее роль в истории Пта. Размышляю о том, что же она сделала, когда и как. Я уверен, что в заказах Пта есть система, которую мне еще только предстоит вычислить. Вопрос только в том, успею или нет.

    Внезапно Анну загораживает девица с серьгой в губе. Видно, что за кольцо совсем недавно дергали, и дергали с силой - место прокола налилось красным отеком. Кислотно-алые волосы отрастают черным, а шипованые напульсники едва скрывают синяки. Ах, девушка с жемчужными серьгами Яна Вермеера, когда же ты успела сменить их на трискель, болтающийся в правом ухе, а детскую мечтательность на суровый мир бдсм клубов, а?

    - Что, смотришь на Аню? - спрашивает она меня. И тут же надувает пузырь с жевательной резинки. Тот трескает и я чувствую запах мяты и мартини. - Ты кто, нижний, верхний, или просто пришел попробовать?

    - А что, есть разница? - спрашиваю я.

    - Мэг, - говорит вермееровская девушка, и до меня не сразу доходит, что она называет свое имя. - А тебя как зовут?

    - Мо. - Я честно вру ей. Какая разница, правда это или нет? Я даже не сомневаюсь в том, что и она мне солгала. В этом месте врать можно, и даже нужно: излишняя откровенность не раз приводила завсегдатаев таких клубов к несчастьям. - Мортимер. Ну так какая разница?

    - Значит, первый раз, - улыбается она. У нее забавная улыбка - как у кролика. - Смотри, есть садо, есть мазо. Есть поклонники бандажа, есть поклонники плетки, простой муштры.

    - А ты кто?

    Она приспускает гольф и показывает красный ошейник.

    - Я - "нижняя", и люблю, когда мне кровь пускают. Ну, не так, чтоб много, но немножко - это ведь возбуждает, понимаешь, да? - и Мэг пододвигается ко мне. - Для меня нет ничего сексуальнее вкуса моей крови на губах...

    - На место.

    Мэг распахивает глаза. Широко. Как будто видит меня впервые. Хотя нет, как будто узнает и уже предвкушает долгую ночь. И облизывает губы. На проколе выступает капля крови. Что, только сегодня пробила?

    - Да... Да, господин. Извините, не признала.

    - А теперь расскажи мне, откуда у тебя такие увлечения.

    - А ты... - Я киваю. Тянусь к сережке на губе, так загадочно блестящей в полумраке клуба, хватаю ее и дергаю. Она облизывает сережку. - Да, господин. Простите...

    Мне надо отвлечься от химеры по имени Анна. Пускай это будет история Вермееровской девушки. Мэг говорит, сбивается, начинает снова и путается. Я с трудом улавливаю в ее истории внятный сюжет, но его и не надо: девочка из Алабамы, злой отчим, который совратил и не заметил, а потом и приучил к регулярной порке и кровопусканию - "Но я на него не в обиде, нет. Он показал мне истинную красоту подчинения, господин". Мать совершенно не обращала на дочь внимания, занятая ссорами ревности и беспробудным пьянством. Но в конце концов игры отчима зашли слишком далеко - избил и бросил в двух милях от дома. "Думала, сдохну. Пошла к подруге, потом еще три недели скрывалась по знакомых. А когда морда зажила, пошла и прирезала. И сбежала сюда. Меня не ищут - я тело бросила в лесу. Мамка, наверное, считает, что сбежал с какой-то сучкой - впрочем, так ей и надо".

    Я кладу подбородок на сцепленные в замок пальцы, слушаю, но сдерживаю себя от участливого кивания - вряд ли ей надо это. Но надо же, я ошибся. Передо мною далеко не та невинная вермееровская девушка, нет. Это Беатриче Ченчи кисти Сирани, переложенная на современный лад в бдсм атрибутике. Как мило. А потом я вспоминаю, как мне самому тяжело попасть сюда.

    - У тебя есть покровители?

    - Нет, господин.

    Или все-таки Вермеер? Шансы девочки с улицы попасть сюда еще ниже, чем у меня. Но ведь я нашел способ - возможно, нашла и она. Я прикидываю в уме, насколько велики ее возможности, и все никак не могу прийти к одному и очевидному выводу.

    А потом я и вовсе отстраняюсь от сбивчивого рассказа Мэг. Начинаю перебирать в уме все возможные способы, но все одинаково глупы. В это баре слишком много охраны, слишком много пристальных глаз и взглядов, чтобы можно было что-то сделать. Хорошо или плохо, что я оставил пистолет дома?

    Тем временем Анна поднимается. Ее спутник, невысокий и лысоватый мужчина, встает следом за ней. Она по хозяйски оставляет на столе две сотни - которые ей до этого подал мужчина. А потом Анна в сопровождении кавалера растворяется в сумраке. Но в мои планы не входит потерять ее этим вечером. Пускай пропуск Пта пропадет впустую - к черту. Девчонка - к черту. Все к черту. Странное предчувствие тянет меня вслед за странной парочкой.

    Я успеваю выйти из клуба ровно в тот момент, когда рядом с ними останавливается такси. Ее спутник наклоняется к окну, и в этот момент звучит звук выстрела. Следующий затыкает рот уже начавшей кричать Анне. Я смотрю на нее, и понимаю, что даже смерть не позволила ей принять окончательный образ в моем сознании - даже ее тело, лежащее на асфальте, не вызывает никаких ассоциаций.

    Тем временем такси срывается с места. Я улавливаю во все еще открытом окне профиль водителя. В следующий момент мир взрывается истошными криками. Гринвич Виллидж никогда не спит.

8

    Белые стены полицейского участка навевают тоску. Их безукоризненная пластиковая чистота не дает взгляду задержаться, заставляя его блуждать.

    - Вы были в клубе "Семь ремней" в ...

    Я поднимаю руку.

    - Как будто я не знаю, когда был там. Да, был.

    У полицейского темные круги под глазами, мятая сорочка и трехдневная щетина. Он выглядит так, как будто не был дома несколько дней, а мылся еще давнее. Запах от него перебивает аппетит.

    - Почему вы пытались убежать?

    - Испугался. Впервые на моих глазах убивают человека.

    - Но сейчас вы спокойны?..

    - Наша милиция нас бережет, - говорю я. - Чего мне бояться в полицейском участке?

    - Ну да, ну да, - говорит полицейский. - Можно закурить? - и достает пачку Лаки Стара.

    - Вообще-то у меня рак легких, но раз уж я не лечусь, то и мне одну, пожалуйста. - Удивление во взгляде следователя приятно греет сердце. Я выуживаю сигарету, прикуриваю и глубоко затягиваюсь. - Неоперабельный, - я щурюсь на бейджик, - Тони. А химиотерапия и облучение доконают меня еще быстрей. Приходится ждать естественной смерти.

    - И поэтому вы пустились во все тяжкие?

    Я улыбаюсь. Да, именно так. Во все тяжкие.

    - Испробовать все виды доступных наслаждений, да. С наркотиками еще успею, когда буду умирать, а вот секс, выпивка и сигареты - уже. Жалко, что не могу отправиться в путешествие - вы же дадите мне подписку о невыезде?

    - Дадим.

    И допрос продолжается. Он умный человек, этот мужчина, сидящий напротив меня, но скрывает. Он ищет уловку. Где я мог проколоться? Скорей всего, на Аве. Хотя тут, скорей всего, будут искать в другом направлении. Хотя никогда не стоит исключать ни один вариант.

    Пока следователь расспрашивает меня, я успокаиваюсь. Страх уже не раз подводил моих знакомых и друзей, да и меня самого, поэтому лучше не время позабыть о нем. И я пускаю в сознание боль.

9

    Снова шум метро, его же запахи и сквозняки. Забавно, но я снова подумываю о том, что этот подземный мир как нельзя больше подходит мне. Говорят же, что подобное притягивается, равно как и противоположное...

    Напротив меня сидит та самая вермееровская девочка. Мари, или как там ее? Я приветственно поднимаю руку и киваю девчушке. Она такая забавная. Оглядывается, словно не верит в то, что я приветствую именно ее. Теперь, когда по ее лицу не ползут прихотливые рисунки ткани абажуров бдсм клуба, она кажется куда более милой и мирной. Вот только в ухе вместо жемчужной сережки все равно болтается все тот же трискель. Зато с удовлетворением отмечаю, что кольцо из губы она вынула, но сам прокол, похоже, воспалился. Даром я ее дергал в тот вечер? Хоть я и убийца, но отнюдь не жестокий человек. Мне не доставляют удовольствия ничьи страдания.

    Наконец-то Мэг - я вспомнил ее имя вместе с голосом, тихим и сбивчивым - принимает решение. Она тихо поднимается, пересекает полупустой вагон и садится рядом. Вслед за ней тянутся взгляды - у нее короткая юбка и высокие сапоги. Вульгарный выбор, как по мне, но чего еще хотеть от такого пустоголового создания? Я внезапно понимаю, что она так и есть самая настоящая повзрослевшая вермееровская девочка. Не Ченчи, сильная духом и отважная итальянка, а избалованная вниманием и слишком мечтательная голландка, которая внезапно открыла для себя мир и стремится испробовать все, что только можно. И возможностей перед ней - море. У нее одежда из дорогих бутиков.

    - Привет, - говорит она и садится рядом. - Ты ведь Мо? И ты мне махал рукой?

    - А кому еще? Привет.

    Она наклоняется вперед и заглядывает мне в лицо. Странно улыбается.

    - Как там дела с полицией? Я едва сбежала. Так испугалась, так испугалась...

    - Поговорили, не более, - я прикрываю рот и смеюсь. На меня косятся, недоверчиво так: надо же, старик с малолеткой! Что между ними? Мэг демонстративно вытаскивает из сумочки зеркальце и помаду.

    - А ты совсем не похож на того, каким выглядел в тот вечер. Теперь ты похож на сытого кота, а тогда...

    - А тогда что?

    - А тогда был похож на тигра. Настоящий верхний, что уж говорить. А теперь всего лишь обычный человек... Каких много.

    - Ты тоже не похожа на мазохистку. Богатенькая девочка развлекается, как может?

    Она улыбается и разводит руками. Вынимает трискель с уха и любуется им.

    - Разве богатая девочка бы ездила в метро?

    - А если богатая девочка сбегает из дома ради таких вот приключений?

    - Признайся, - говорит она, пряча трискель в сумочку, - твое имя совсем не Мо.

    - А твое - не Мэг.

    И мы улыбаемся друг другу, как два заговорщика, объединенные одной великой тайной. Метро шумит, перекликается, люди входят и выходят. Я поднимаюсь перед остановкой на одиннадцатой-стрит.

    - Меня зовут Анна! - говорит на прощание мне Мэг.

    - Джон. Джон Доу, - я кланяюсь. Она заходится смехом.

    - Шутишь, шутишь! - Анна, вермееровская девушка тянется ко мне и шепчет на ухо: - Ты ведь не скажешь никому? Папа будет вне себя от ярости, если узнает, что я бывала в "Ремнях". Ты же не сыщик, правда?

    - Ты что, - шепчу я ей на ухо. - Ты же убила своего папу, а тело бросила в лесу. Или это предложение заняться спиритическими сеансами? Увы, я не представляю себе, где я смогу найти столик или хотя бы медиума...

    Анна смеется. Поезд останавливается и двери расходятся с шипением. Я шутливо отдаю салют смеющейся вермееровской девочке и выхожу. Она оборачивается к стеклу и прижимается к нему в поцелуе - и я задумываюсь, не принять ли мне это за обещание?

    Я выхожу из метро и думаю, сколько же лжи в этом мире. Говорят, современный человек при разговоре врет в среднем три раза. Садист и мазохистка за пределами бдсм-клуба оказались совсем другими людьми. Я расслабился. Слишком. Недели три-четыре назад я бы сразу раскусил бы вермееровскую девочку, не ограничившись пустыми подозрениями. Надо собраться. Одна проблема решена. Но разговор с Пта еще не отменялся.

    Ловлю в спину острый взгляд. Не оборачиваясь, иду дальше.

10

    Пта мечется. Насколько это возможно для прикованного к постели инвалида.

    - Не ты!.. Она умер... ла... не от твоей... руки!..

    Подушка сбилась, паучьи лапки скребут белоснежные простыни, сминая их. Потом начинает пищать аппаратура. Я не знаю, что именно, но мне это и не надо. Пта злится, а значит, именно сейчас уязвим. На что же потратить это чудное мгновение?

    - Какая разница? Она мертва, а значит, все хорошо. Я же не требую от тебя денег за нее?

    - Ты... не понимаешь... - Пта хрипит, изо рта на подушку плывет слюна. Меня мутит от этого. Раскрываю газету, пробегаюсь взглядом по страницам в поисках интересного. Звездные сплетни, скандалы и журналистские расследования - вечно одно и то же, те же пресные блюда, просто под разными соусами. - Ты же... подписал... Договор!..

    Кусаю губы. Да, было, но ощущение - словно подписал договор не с инвалидом, а с Дьяволом. Который еще задолго до всего этого успел просчитать риски и выгоду. Переворачиваю страницу, смотрю на биржевые сводки так, как будто в них в этот миг была сокрыта вся мудрость мира. Из радио в коридоре доносится песенка о кокосовом орехе, на улице гремят отбойные молотки. Пта злится. Шипит, задыхается, клянет.

    - Слушай, - говорю я, - может, раз уж ты нанял кого-то еще, то взвалишь на него дело? Мне просто выплати мою долю и разбежимся в разные стороны. А корону я передам следующему марафонщику. Знаешь ли, я тоже уже почти непригоден...

    - Ты... Закончишь!.. - Пта откидывается на подушку, замирает так на несколько мгновений, восстанавливая силы. - Ты... Закончишь...

    - А кто другой? - спрашиваю я. - Ты же не станешь отрицать, что нанял еще одного. Пта, давай тогда будем играть честно? А? Я вот собираюсь умереть, - говорю я, а Пта шумно втягивает воздух. Завидует? - так что даже я прямо сейчас пойду и признаюсь в полиции, максимум, что мне грозит - смерть в хосписе под суровой охраной.

    - Записывай... Имена...

    Я вытаскиваю записную книжку. Сиси Купер. Сесилия. Красивое имя, если забыть, что происходит оно от латинского слова caecus, слепой. В ожидании второго имени я поднимаю взгляд и смотрю на Пта. Но он уже безучастно уставился в потолок, размышляя о чем-то своем. Кто его знает, какие мысли у него в голове, за столько-то лет затворничества. Иногда я ловлю себя на мысли, что он совершенно безумен.

    - Второго имени не будет?

    - Зачем?..

    Я улыбаюсь.

    - Пта, я все никак не могу тебя понять. Слушай, давай играть по-честному. Ты отдал второе имя моему новоиспеченному напарнику?

    - Я же сказал... Нет... Никого нет... Второго...

    Захлопываю записную книжку. Громко, и Пта вздрагивает на постели. Лапки снова скребут простыню, оставляя поверх знаков былой ярости новые заломы. И я демонстративно поднимаю газету, отгораживаясь от его испытующего взгляда. Так смотрят побитые щенки. Но я не могу верить Пта - как нельзя верить бешеной собаке.

    - Я... Удвою цену...

    Вот это оказывается слишком внезапным. Я опускаю газету и смотрю на Пта. И он смотрит на меня. Поединок взглядов прерывает стук в дверь. В комнату заглядывает Марта, что-то шепчет, настолько быстро и тихо, что я ничего не понимаю. Но Пта улавливает все и кивает.

    И в комнату входит Нил. Дорогой костюм, прилизанные длинные черные, как смоль, волосы, очки в тонкой оправе и кейс. Я и не думаю подниматься со стула, чтобы уступить ему место.

    - Привет, - говорит он мне. - Добрый день, - кивает Пта.

    - Ага. И тебе приветом... - отвечаю я. Пта шипит что-то нечленораздельное.

    Мы оба любим Нила. Нет, не той любовью, которая раз и навсегда, прекрасное облагораживающее чувство, ввергающее в пучину страсти, или как там еще расписывают поэты всех времен и народов. Нет, это обожание четкой, быстрой и точной консультации. Перевода денег сразу же по подтверждении выполнения заказа. Блестящего знания и понимания современного мира. Готов заложить душу, но я почти уверен, что именно он и смог достать пропуск в "Ремни". Но вот наша любовь омрачена одним простым фактом: Нил, этот блестящий адвокат, процветающий юрист, идеальный исполнитель воли Пта - его же величайший фанат. Я ведь уже говорил, что Пта довольно известен в некоторых кругах как великий мыслитель и философ?

    - Господин Бове, извините, что я так без спросу... - и Нил разворачивает бумаги, договора. Пта богат, и дела требуют его участия...

    Бове. Да, это настоящая фамилия Пта, та, от которой отказался, заменив громким псевдонимом. Я - один из немногих, знающих это. И все равно я не могу звать его так. Пта - то имя, которое я услышал первым и которое въелось в мою память, как вытравленные кислотой рисунки в металл украшений.

    Я киваю Пта, показываю записную книжку и выхожу в коридор. Делаю несколько шагов, заглядываю на кухню. Марта там, моет посуду, тихонько напевая под нос что-то невероятно красивое. У нее низкий, богатый голос, бархатный... Но я задеваю косяк, она испугано оглядывается - и чарующее заклинание прерывается. Колдовство уходит.

    - Надо? - спрашивает она меня. Я улыбаюсь, и она испугано бросает тарелку в раковину. - Случиться что-то?

    - Нет. Все хорошо, - говорю я. - Я просто...

    Она смотрит на меня, приоткрыв рот, напряженно всматриваясь в лицо. И я умолкаю. Не поймет.

    Мотаю головой и выхожу, под ее теплой улыбкой.

    Уже у самой двери меня настигает приглушенное расстоянием ее тихое пение.

11-12

    Свет с коридора слегка рассеивает тьму, но моя тень - черная, как провал в бесконечность. Я стою в дверях и напряженно вслушиваюсь в пустоту. Слышу все - тиканье часов, шум холодильника - кроме дыхания. А потом понимаю, что никого там на самом деле нет - фотографию, на которой я сейчас стою, мне подбросили в щель для писем.

    И успокоившись, я наклоняюсь и поднимаю прямоугольник картона. Анна, Аннушка, когда-то перешедшая дорогу Пта. Химера улыбается мне, неуловимый образ, ускользающая ассоциация. Она молода на этой фотографии: кудри по плечам, улыбка во все тридцать два зуба, милые ямочки на щеках. Хорошенькая. И я замираю, гадая, что же привело это чудное создание в бдсм клуб. Нет, ну право же, не любовь к истязанию тощих бизнесменов с чувством вины!

    Переворачиваю фотографию - но ничего не вижу. Никакого послания. Никакого намека на то, кто и зачем подбросил мне именно это фото. Предупреждение? Угроза? Предложение? Я закрываю дверь и включаю свет. Фотографию Анны прячу в записную книжку. Может, Пта и не соврал. Он ничего не знает о втором... Или знает? Но отказал... немного поразмыслив, снова вытягиваю фотографию Анны и прикрепляю к фотографиям ее товарок. Портреты выстраиваются в ряд - усталые лица, спящие лица, распластавшиеся тела, кровавые пятна и полумрак с смертью. Только ее фотография выбивается из общего строя. И я срываю ее и прячу в записную книжку. Ей здесь не место.

    А после сажусь и начинаю изучать историю Сесиль.

    И только когда часовая стрелка переваливается за полночь, ложусь спать.

     

    Утро вползает в комнату длинными полосами света, хватается за картины, опадает на пол. А потом прилив сменяется отливом, и свет уходит из комнаты. Часовая стрелка снова переваливается за двенадцатый час.

    Я лежу в постели, слушая тиканье часов. Иногда приходит ощущение удивительной конечности в этом мире - вот ты был, а вот тебя уже как будто нет. Когда я умру - вспомнят ли обо мне соседи?

    А потом за окном мелькает черная шкура и с кухни доносится скрежет когтей по стеклу и оконной раме. И я поднимаюсь. Выпиваю пару синих таблеток - они тут же, рядом с кроватью - и иду на звук доносящегося мяуканья. Открываю окно, и кот черной волной стекает с подоконника на пол, ластится, урчит. Я вынимаю из холодильника знакомый пакет "Для вашего питомца" и оставляю на столе, а сам иду в ванную. За моей спиной Кошмар - так зовут кота - выпрыгивает на стол и ныряет головой в ресторанные объедки. Под шелест бумаги и голодное чавканье зверюги я привожу себя в порядок, а потом выбрасываю пустой пакет. Говорят, черные коты приносят несчастье, если перебегут дорогу. Я не суеверен, но лучше не проверять. И Кошмар и правда, еще ни разу не перебежал мне дорогу.

    Под довольное кошачье урчание я замечаю красный огонек автоответчика. Глухое удивление вместе со страхом пробиваются на миг из глубин моего задурманенного обезболивающим мозга. Я подхожу, нажимаю кнопку и наклоняюсь, чтобы расслышать слова.

    - ... можете оставить мне сообщение, - говорит моим голосом автоответчик и тут же меняет тембр и набирает хрипотцу: - Эй, как тебе фотография? Поделись впечатлением!

    Я нажимаю кнопку автодозвона, но номер не высвечивается. Номер скрыт. Впрочем, я и не ожидал, что тот, кто подсунул фотографию в щель для писем, настолько туп.

    И тут же, не давая отдохнуть или обдумать услышанное, уже мобильный телефон взрывается новым звонком. Я снимаю трубку:

    - Да?

    - Только ты говоришь "Да", когда отвечаешь по телефону, - это Нил. - Тут Пта хочет тебе что-то сказать. Передаю ему трубку. - Шипение, бульканье, и я слышу задыхающегося Пта: - Луиза... Мортон... Удачи...

    Молча ругаю про себя этого чокнутого трупа. Просил же никогда не названивать домой, на мобильный или на рабочий. Впрочем, чего от него ожидать, как не подвоха. И я обещаю себе сегодня же сменить номер.

    Кошмар трется о мои ноги. А потом прыгает и цепляется когтями за полу халата, повисает на ней и мяукает. А я наклоняюсь, хватаю его за шкирку и ставлю на подоконник. Кот тут же переворачивается, подставляя солнцу пузо. На его усах сохнет подливка.

    - Хороший кот, - говорю я.

    И закрываю окно. Обед - и на улицах очередной час пик. Хотя если подумать, то даже не очередной. Постоянный - улицей неспешно ползут серебристые и черные машины, отчаянно сигналя в клубах дыма. Их обгоняют пешеходы, разноцветная толпа, высыпавшая наружу из тесных коробок зданий. Шум и гам, крик, ор, визг клаксонов. И стоит только закрыть окно - как все происходящее снаружи превращается в немое кино.

    Телефон снова звонит.

    - Да?

    - Чувак, ты просил звякнуть, когда будет ножик по тебе. Приезжай, мне тут принесли кое-что интересное, - говорит незнакомый голос и сразу же отключается. Я стою несколько мгновений, а потом вспоминаю липкий пол и глок в шкафчике с вилками-ложками. Тедди.

13

    Я держу чудную самоделку в руках и понимаю, что это совершенно небоевой нож. Мягкий, неотцентрованный, да еще и рукоятка металлическая и круглая. Хотя гравировка на клинке действительно прекрасна - эдакие завитушки большой волны в Канагаве Хокусая. Но не более. Тедди не умолкает, расписывая, как он заполучал этот ножик, а я понимаю, что все даром.

    Зато мой взгляд привлекает другая поделка из ящика для кастрюль - такое ощущение, что Тедди все держит все оружие только на кухне - недлинное треугольное лезвие. Я запускаю руку и вытаскиваю Марк-3 - стилет-кастет начала прошлого века. Он завораживает меня красотой первой мировой, утонченной безыскусностью практичности.

    Тедди затыкается. Потом думает несколько секунд и наконец-то выдает:

    - Десять баксов.

    - А Хокусай сколько? - спрашиваю я. Тедди смотрит на меня, ожидая объяснения. - Ну, вот этот ножик?

    - Четыреста.

    Я вытягиваю десятку и аккуратно кладу ее на край стола.

    - Я забираю вот этот.

    - Зачем...? - начинает Тедди, но вовремя чувствует подвох. То ли мой вид с Марком настолько угрожающий, то ли просто в нем проснулся рассудок - не знаю.

    - Хорошая вещь, - говорю я и широко улыбаюсь. Тедди дергается, отодвигается от меня. - Откуда он у тебя?

    Тедди долго думает. Размышляет. А при рассказе взвешивает каждое слово.

    История меня очаровывает. Увлекает. Я слушаю с раскрытым ртом - как когда-то слушал экскурсоводов в музеях. Но она - чистая ложь. Тедди выдумывает ее, на ходу, вдохновенно и в лицах расписывая то, чего нет и не было никогда. Я понимаю, что в нем умер великий романист, чудесный рассказчик; все слилось в цельный характер первосортного лгуна. Все эти перестрелки, ножи под ребра - сказочная ложь, но его талант заставляет в нее почти верить, принимать, как правду, и сопереживать. И я бы поверил во все это - но я знаю, что такое Марк-3, и когда его сделали. И ясно вижу, насколько стар этот нож и как мало им пользовались. Но к черту факты - Тедди дарит мне сказку.

    И после рассказа я кладу на стол еще сто долларов. Тедди удивленно смотрит на меня, но прячет банкноту - не каждый день дурак отдает деньги просто так.

14

    Итальянец долго и страстно признается в любви луне, изливаясь через колонки старенького проигрывателя. Сесиль в двадцати шагах от меня - идет от ученицы до ученицы, постукивая по голенях, поправляя руки, ровняя осанку. Ни дать, ни взять - балетные классы Дега во всем своем разнообразии. Да и сама Сесиль - престарелая, но не утратившая хватку танцовщица. И если бы не Пта - я и не подумал бы, что у нее может быть что-то общее с проституцией. Но факт остается фактом: Сесиль пробиралась наверх первым делом через постель, а уже потом с помощью танцев. Я понимаю, что и искусство может лгать, так или иначе. Хотя Сесиль в молодости танцевала отлично, но ждать заслуженной славы она не стала.

    - Вам только в кордебалете и танцевать! - говорит она ученицам. - Если вы не будете больше стараться, то ни одной из вас не стать примой-балериной! - Сесиль шагает между двух рядов учениц, бесконечно отражающихся в зеркальных стенах и проваливающиеся в них. - Правильная осанка - залог вашей устойчивости, aplomb"а. Правильная осанка - разгружает опорную ногу, позволяя ей выдерживать без усталости большие загрузки...

    Тут она замечает меня.

    - Вы что тут делаете?

    - Я просто шел мимо, от гимнастов, - я улыбаюсь, но ее губы так и остаются сжатыми. В глазах сама суровость. - Уже ухожу.

    Больше мне ничего и не надо. Я увидел ее, вошел в контакт - а там никто и не вспомнит обо мне - миролюбивость и серость скрывают лучше всяких ухищрений. Зато я улавливаю в ней балерину Дега - и это главное.

    А через два часа я подхватываю поднос с едой и иду мимо столиков к Сесиль.

    - Можно сесть рядом с вами? - спрашиваю я.

    - Но тут полно сво... - начинает она, и я ее перебиваю:

    - Не люблю сидеть сам, - и ставлю поднос на ее столик. - Я сегодня шел мимо вашего класса. Это так захватывающее - наблюдать, как десятка два девушек слаженно повторяют движения...

    - Они всего лишь отрабатывали пять позиций, - говорит она. В ее голосе сквозит раздражение, открытое. Почти враждебность. Я понимаю, что прямой лестью ничего не добьюсь. - Большинство из них редкостные бездари, которым даже пять начальных классов не смогли поставить осанку.

    Мы сидим в крошечной забегаловке на первом этаже студий в Сохо. Звон столовых приборов, официантки в коротких юбках и - разговоры. На добром десятке языков. Но, в отличии от Нолиты, расположившейся буквально за рогом, здесь это многоязычие другое. Там - сытый и размеренный гомон местных, местами перемежающийся тяжелым от жары оценивающим взглядом. Здесь же - возбужденный шум и гам иностранцев на экскурсии, горящие азартом глаза, смех.

    Сесиль на фоне иностранцев выглядит иссушенной. Настороженный взгляд из-под слегка припухших век - она только-только начала колоть себе инсулин. И хотя ей еще рано до той обреченности, которая начинается у старых диабетиков, ее песенка была спета задолго до того, как я услышал ее имя.

    Но это меня не должно волновать. Сесиль смотрит на меня - ее насторожила остановка разговора. Я мило улыбаюсь ей.

    - Здесь столько шума. Знаете, обычно в кафе в полдень тихо, а тут... И вроде жара... - Я вижу, как она снова сжимает губы. Я чувствую, как по спине ползет капля пота. Я снова неловко улыбаюсь. Я готов на все угодно, лишь бы она только не прогнала меня. Мне надо это видеть.

    Но она не прогоняет. Я вижу какую-то обреченность в ее взгляде. Как будто она что-то поняла, что-то причиняющее боль и страдания. Но я вытягиваю из нее ответы, шучу, рассказываю какую-то ерунду. И она сдается. Слабо улыбается, сетует на учениц и участливо кивает. Она даже почти обаятельна, как на фотографиях десятилетней давности - самая настоящая балерина Дега, в пуантах, в пачке, упражняющаяся у станка или шепчущаяся с подружками. И я понимаю, как же ей удалось не просто попасть в постель к нужным людям, но и подняться с ее помощью наверх - сквозь личину обаяния чувствуется острый и проницательный ум, холодная расчетливость.

    А потом она вытягивает пачку сигарет. И хотя ей поставили диагнозом диабет, она сдалась. Даже не пытается бросить привычку к которой прикипела за последний год, что бы не говорил ей лечащий врач.

    - Можно? - спрашивает она.

    - Да, пожалуйста, - я поднимаю чашку с чаем. В нем столько сахара, что жидкость тянется за ложкой.

    Она открывает пачку и озадаченно вздыхает - осталась всего лишь одна сигарета.

    - Можете не делиться, - говорю я. - Я к дыму привычен, а вот сам курить не могу. Зато у меня есть зажигалка.

    Я щелкаю, голубой огонек с шипением вырастает из сопла. Она вытягивает сигарету и так чувственно берет ее в рот, что меня прошибает.

    - Знаете, мне сегодня сказали, что я умру, - говорит она и затягивается. Глубоко. Огонек тухнет, но я все никак не могу убрать палец. Зажигалка шипит, и этот звук для меня громче всех разговоров в кафе.

    Когда Сесиль падает, я первый кричу: "На помощь!", а как только люди подходят ближе, исчезаю, растворяюсь в толпе. К тому моменту, когда она умирает, я уже стою на улице. С севера идут темные тучи, едва слышно гремит и воздух почти что пропитан озоном надвигающейся грозы. Я грызу клей с пальцев. Чертов цианакрилат все никак не отдирается, но другого способа на время избавиться от отпечатков я не знаю. В кармане - кружка и ложка с кафе. Мне интересно, обратит ли полиция на такую несущественную деталь. О том, сколько людей могло запомнить мое лицо, я стараюсь не думать.

    Когда улица прячется за стеной проливного дождя, я вытягиваю из кармана пачку сигарет. Они раньше принадлежали Сесиль, до того, как я подменил их другой. Той, в которой была одна сигарета с синильной кислотой.

    Но в этот момент меня интересует совсем другое - кто ей сказал, что она умрет сегодня?

15

    Мне нравится воздух после грозы. Он чист, и редкие автомобили, рискнувшие выбраться после него на трассу, еще не успели превратить его в концентрированный выхлоп. Он влажен и прохладен, и после тяжелой жары это приятно вдвойне.

    Я стою перед домом Луизы.

    Время далеко за полночь, гроза отшумела не более получаса назад, и дом в лунном свете поблескивает серебром капель. Где-то в квартале отсюда воют псы. На улицах - пустынно. Добропорядочный пригород ничто не бережет так, как свою честь, и ничто не очерняет так быстро, как чужое доброе имя. Подстриженные газоны, клумбы, разбитые ровно и идеально. Не удивлюсь, если их и в самом деле создавали под линейку. Домики опрятные, два этажа семейного уюта и счастья под зорким взглядом соседей.

    Вытаскиваю набор отмычек и вздыхаю - мне не по душе взлом, но после Сесиль тревога, гнездящаяся в душе, заставляет делать все быстрее. Мне надо закончить все дела и взяться за расследование. Выяснить, кто и как следит за мной, и какие цели он преследует. Он - трус, но трус умный. Возможно даже умнее меня, что мне решительно не нравится. Но он предлагает игру, в которой я не могу не сыграть.

    Я пробираюсь лужайкой, так, чтоб моя тень не падала на окна. Стараясь не шуметь, взбираюсь по столбу и перерезаю нужный провод. Несколько секунд вслушиваюсь в ночную тишину - ничего. Сигнализация не сработала, значит, запасного аккумулятора нет. Это хорошо.

    Без проблем вскрываю замок. И правда, в таких районах куда больше переживают за то, как выглядят в глазах соседей, чем за личную безопасность. Замок недешевый, но простой до обидного. Сделанный на совесть, он мог бы служить веками, но после сегодняшнего его выбросят и заменят другим. Если, конечно, вспомнят. Иногда обидно за такие вещи.

    Дом тонет в синеватом полумраке. Коридор располагается с севера, и свет луны не пронимает сюда. Я стараюсь двигаться тихо, но тревога не покидает меня. Как-то слишком все легко. Цепочка на дверях хоть и есть, но она висит. Сперва мне кажется, что дома никого нет. Что я, как вор, пришел тогда, когда никого нет. Но ошибки быть не может. Луиза вошла в дом три часа назад и больше не выходила.

    Я подхожу к лестнице и слышу первый признак того, что дом не пуст - легкий всхлип со второго этажа. Поднимаюсь и иду на звук. Я меня в руке давнишний миротворец, глок - в кармане куртки. Даю себе слово купить для него кобуру.

    Луиза живет сама - вот уже вторую неделю. Муж ушел, детей нет - классическая одинокая дама. Еще чуть-чуть и к ней зачастят кавалеры, кто за чем. Впрочем, сегодня к ней уже пришел мужчина - за жизнью. Эта мысль заставляет меня улыбнуться темноте.

    Осторожно заглядываю в комнату.

    Меня окутывает тяжелый запах вина. Луиза сидит прямо передо мною на стуле, в профиль, опираясь не спинку. У ее ног валяются бутылки, пальцы сжимают стакан. Взгляд устремлен в зеркало, которому она улыбается сквозь слезы.

    В этот же миг она принимает остаточный образ в моем воображении. Не хватает только одной детали для того, чтобы завершить картину. Я быстрым шагом подхожу к ней, стаю за спиной, наклоняюсь и дую в шею. Ян Стен, "Мужчина дымит на пьяную женщину" в синих тонах ночи. Я понимаю, что это безрассудство, что это опасно и что я ради эфемерного чувства законченной композиции рискую.

    Луиза смотрит в зеркало. Он не удивлена - она мертвецки пьяна. На грани между сознанием и сном она улыбается мне. Вроде бы вот он, момент, но я медлю. Что-то не так.

    - Ты кто? - спрашивает она. - Ты не Терри, он бы не был... Настолько галантным?

    - Нет, - говорю я. А потом спрашиваю у нее: - А ты кого-то ждала?

    - Да... - Луиза заливается пьяным смехом. - Он мне сказал, что я скоро умру. Прикинь?.. Как будто я еще кому-то нужна... Да что он?..

    Она сгибается. Ее рвет прямо на ковер.

    - Кто это он? Как его зовут? - спрашиваю я.

    Луиза сидит, не разгибаясь. А потом качает головой, будто бы что-то отрицая.

    - Ковер завтра оттирать... Вот черт-черт-черт...

    Я наклоняюсь над ней. Меня мутит от запаха рвоты.

    - Как его зовут? Луиза? Кто тебе сказал, что ты умрешь?

    - Если я тебе скажу, то станет ведь неинтересно? Я вот думала - сказки все это... А ты пришел. Ты убьешь меня, а я даже не позвонила в полицию... Глупая баба, правда?

    - Луиза, как его зовут?

    - Хрен тебе, а не имя, - внезапно говорит она.

    В тот же момент миротворец входит между ребер. Я бью точно в сердце, так, чтобы первый удар стал последним. Это самое большее, что я могу сделать сейчас. Если игрок второй следит за мной, ему ничего не стоит сейчас набрать номер полиции. Хотя я уверен, что это не входит в его планы в ближайшее время, хватит с меня риска на один день. Узнать имя игрока я еще успею.

    Луиза сползает на землю.

    В комнату входит толстая черная кошка, трется о дверной косяк и урчит. Я вытираю нож и тихо выхожу из комнаты.

16

    Я стою на пороге.

    Мой дом - не мой. Я чувствую в нем изменения, неуловимое ощущение неправильности щекочет мои напряженные до предела нервы.

    Чужой запах. Вот что заставляет меня стоять на пороге собственной квартиры и снова всматриваться в темноту. Он не чужд в абсолютном понимании этого слова; он тревожно знаком, но никогда раньше я не чувствовал его здесь.

    Вхожу в дом, включаю свет и сразу же вижу причину запаха.

    Кот. Кошмар. Кто-то отрезал ему голову и аккуратно водрузил ее посреди стола в вазочке для печенья. Тело же валялось под столом.

    - Вот черт.

    И кровь на ковре. Я думаю, что вывести ее самому будет трудно. Но не это занимает меня больше всего - в голове выстраивается довольно забавная цепочка размышлений. Это не полиция, как я и подозревал. И если трюк с фотографией еще можно было бы объяснить попыткой спровоцировать меня, то кот - совсем не тот метод. Второе - игрок наблюдает за мной. Возможно, даже делает это прямо сейчас. И третье - он был в доме. Если фотографию еще можно было просунуть в щель для писем, то кот - совсем другая песня.

    Достаю пакет и упаковываю Кошмара в него. Остекленелые глаза смотрят на меня с укором, разинутая пасть еще хранит в себе отзвуки последнего вопля. Я заворачиваю тело в еще один пакет и оставляю в прихожей. А потом иду в спальню.

    Так и есть. Игрок не удержался. Фотографии висят на новых местах, в порядке от самой первой до последней - и сделанные на полароид, и вырезанные из газет. В самом конце - фотографии Анны, Сесиль и Луизы. И все они - молоды. Я подхожу ближе. Улавливаю что-то смутно знакомое в трех фотографиях юных студенток, но это чувство слишком слабо и эфемерно. Снимаю новые фотографии и раскладываю на тумбочке. Вполне возможно, это - намек на разгадку ненависти Пта к своим жертвам. Несколько секунд смотрю на них, а потом срываю остальные фотографии. Кем бы не был игрок, он пришел дать, а не взять. Он не уловил, по какому алгоритму расположены фотографии, не стал располагать по нему новые фотографии, а просто расположил по самому очевидному признаку и добавил свое.

    Я срываю остальные фотографии со стены и прячу их подальше с глаз. Если что, понимаю я, они будут самым верным доказательством в мою вину. И если игрок смог проникнуть в мой дом с такой легкостью - сможет и полиция.

    Потом методично проверяю телефон, розетки, переключатели. Ищу жучки. И нахожу. С удовольствием давлю их каблуком, стараясь растереть в мелкие куски, представляя, как где-то на пленку записывается скрежет умирающей электроники.

    А потом наступает утро. С востока в небо поднимаются первые лучи солнца, а потом его огромный диск медленно поднимается над зубчатым горизонтом.

    Моя квартира похожа на поле боя. Моя жизнь похожа на поле боя. Мое будущее видится мне все тем же полем боя. Игрок жаждет игры. И делает предложение, от которого невозможно отказаться.

    Я беру пакет с Кошмаром в руки и спускаюсь вниз. Несколько минут ловлю такси.

    Когда желтая машина останавливается рядом, я сажусь.

    - Куда? - апатично спрашивает меня водитель.

    - Хартсдейл.

    Он жует жвачку. Я почти чувствую отказ.

    - Дорого будет...

    - Не смотри на меня. У меня есть деньги, только нет спокойной жизни.

    Такси трогается с места. Водитель включает радио, и в салоне гремит веселая песенка о числе Пи.

17

    Переворачиваю страницу. Снова ничего. Луиза и Сесиль даже не упоминаются. То ли полицейские что-то смекнули, то ли просто не соотнесли двух почтенных дам с остальными.

    О Луизе даже в досье, которое пережал Нил, ничего интересного нет. Она только два месяца проработала в эскорт-службе, а потом успешно вышла замуж. Десять лет пробыла степенной домохозяйкой, которая по воскресеньям раздавала детишкам домашнее печенье и подрабатывала секретаршей у одного из бизнесменов. С мужем разошлась, скорей всего, именно из-за работы - как написал Нил в досье, была любовницей шефа. Вот только была любовницей вот уже шесть лет. Впрочем, тут я готов забрать свои слова назад - Луиза все-таки была шлюхой.

    Снова переворачиваю страницу. Снова ничего.

    Если подумать, Терри, муж Луизы, вполне мог пригрозить неверной жене, что рассчитается с ней. Возможно, в ее случае это всего лишь нелепое совпадение. Пускай даже так - он был на половину мексиканцем, а этим ребятам что пригрозить, что выполнить угрозу - как раз плюнуть. Но случай с Сесиль меня смущает. Она тоже знала. Знала, что умрет.

    Новая страница. Снова ничего.

    Пытаюсь сложить картинку в голове еще раз.

    Что у меня есть? Две предупрежденные жертвы и отрезанная голова кота. Жучки в квартире. Новые фотографии на стене.

    Чего нет? Нет системы. Это не полиция - если они проникли в дом, то фотографий хватило бы за глаза чтобы арестовать меня. Это не еще один наемник Пта - вряд ли бы ему надо было бы оставлять отрезанную голову кота, чтобы уведомить о том, что он есть. Но то, что игрок знает жертв и предупреждает их наперед - было и проблемой, и подсказкой. Кто-то близкий к Пта, настолько, что знает его историю. Тот, кто знает, по какому принципу он называет имена.

    Переворачиваю страницу.

    Некрологи. "От благодарных учеников прекрасной учительнице. С благодарностью за все, что Вы успели сделать для нас". И балерина Дега спиной к своему отражению у станка. Фотография в некрологе другая, но Сесиль там приблизительно столько же лет, сколько и на той, что осталась у меня дома. И снова меня будоражит странное чувство, какая-то смутная, еще не оформившаяся в окончательный образ догадка.

    Снова переворачиваю страницу. Биржевые сводки.

    Мимо проезжает машина полиции. Провожаю из взглядом поверх газеты - чистый интерес. Но это обычный патруль. Интересно, как там дела у того следователя. У него сейчас чертовски много работы.

    Скрип тормозов.

    Я складываю газету.

    Нил выходит из машины. Следом за ним - вермееровская девушка.

    - Привет, Нил, - говорю я.

    - Привет, - говорит он.

    - Привет, - говорит Анна-Мэг.

    Мы стоим молча на улице. Проходит десяток тягостных секунд, а потом Нил тяжело вздыхает.

    - За чем приехал?

    Я медитирую на его блестящий зажим для галстука, гадая, настоящий камушек в нем или просто страз от Сваровски.

    - Вроде как в гости, Нил. Ну, и за консультацией одновременно. Может, даже больше за консультацией.

    - Пап, так что, все накрылось?

    Удивленно смотрю на вермееровскую девушку. Да, сходство есть. Странно, что я не заметил этого раньше.

    - Нет. Я быстро, дорогая, - Нил наклоняется и целует ее в лоб. Она улыбается, но смотрит на меня. Широко распахнутыми глазами. Кажется, я слышу, как она просчитывает что-то в своей ветреной головке.

    А потом Нил подходит ко мне.

    - Пошли, - хмуро говорит он мне. Я иду за ним.

    Его контора находится на втором этаже. Теплое гнездышко юриста. Увешанная дипломами и сертификатами стеночка, дорогая мебель и ровные линии корешков с позолоченными полосками. Посредине всего этого великолепия стоит стол, заваленный бумагами. На вершине вавилонской башни из тек покоится бутылка с дешевым коньяком.

    - Лучше бы ты не приходил сюда.

    - Дочка? - спрашиваю я.

    - Два дня в неделю, - Нил поднимает два пальца.

    - И я как раз порчу один из них. Ты хоть знаешь, где она ходит? - спрашиваю я.

    - Более того, именно благодаря ей ты тогда смог туда пройти, - Нил крыво улыбается и прячет прочь с глаз бутылку.

    - А ее мать?

    - Ей без разницы, где она ходит. Но ты пришел сюда не обсуждать мои семейные дела.

    - Верно, - говорю я. А потом вытаскиваю балисонг. Раскладываю его под удивленным взглядом Нила. - Извини, но я считаю, что твою правдивость надо в кое-какой мере простимулировать.

    Нил успокаивается. Сбрасывает пиджак, садится в кресло и складывает пальцы.

    - У тебя есть десять минут. Меня ждет дочь, если ты не забыл.

    Я вздыхаю. Набираю воздух и рассказываю произошедшее со мной за последние сутки. Итогом прибавляю свои надгазетные размышления.

18

    Мой дом - чужой мне. Я это понимаю, как только переступаю его порог. Чувство защищенности ушло вместе со вчерашними событиями. Осталась только пустота.

    Я подхожу к столику у кровати, достаю баночку, вытаскиваю две таблетки и запиваю их водой. Уже при разговоре с Нилом я чувствовал нарастающую боль, но теперь она уже почти оглушает. Потом ложусь в кровать и смотрю в потолок в ожидании, когда пропадут цветные круги перед глазами.

    Через два часа я поднимаюсь и принимаюсь делать то, что успокаивает меня лучше всего - убираюсь. Протираю пыль, скоблю линолеум, расставляю слоников на комоде от большого к маленькому. Собираю разбросанные сорочки и пакую их в мешки - надо будет сходить в прачечную. Выбрасываю из холодильника просроченные продукты, методично составляю список покупок на следующую неделю.

    Рутина и обыденность успокаивают меня. Ясность мыслей возвращается уже на списке покупок, и я откладываю листок. Сажусь в кресло и, смотря на слонов на комоде, погружаюсь в размышления.

    Первая мысль - Марта. Она единственная из знакомых, кто подпадает под подозрение. Нил - слабак. У него идеальное алиби на убийство Анны - он был в Канаде на какой-то конференции юристов. Причем Нил с готовностью предъявил мне все листовки и визы, так, что сомнений почти не оставалось - это не он. Да и непонятно, для чего ему это все. Он за Пта и в огонь, и в воду, но вот убийство - это слишком. Он честно признался в этом. Он боится крови и трупов - и именно поэтому выбрал цивильное право.

    Итак, Марта. Она вполне могла раздобыть имена. В крайнем случае, подслушать. Я не могу вспомнить, всегда ли она была в доме, когда я приходил за именами, или нет. Она могла даже убивать - но я не знаю, умеет ли она водить машину, или нет. Но Луиза ясно сказала - он. "Он сказал". И кот. И жучки.

    Я понимаю, что слишком много не знаю о ней, чтобы делать такие предположения. Она приятно пахнет, она учтива, она прилежна, терпелива и добра. Ларец добродетелей. И я чувствую, что хочу ее оправдать. В моей голове не укладывается, что она может отрезать голову коту. Потом я вспоминаю, как она однажды при мне потрошила курицу, и понимаю, что может. И предупреждать может. Вот только она не носит мужские перчатки. Она никогда не трогает вещи в комнате Пта. А ведь в тот день, когда я впервые заподозрил существование второго игрока, все было именно так: перчатки и альбом.

    Мои размышления прерывает звонок. Я поднимаю трубку.

    - Да?

    - День добрый. Это следователь... Помните, тогда, когда... Семь ремней.

    Помехи мешают мне расслышать все полностью, но я улавливаю смысл - надо зайти в отделение.

    - Хорошо, - говорю я. - За полчаса буду.

    - Жду вас, - доносится до меня сквозь помехи.

19

    На этот раз Тони не приглашает меня в комнату для допросов. Он просто пропускает меня к своему столу - одному из добрых двух десятков - и садится напротив. Сегодня его вид ничем не лучше, разве что только запах стал немного слабее.

    - Тяжело? - спрашиваю я.

    - Да... Работки добавилось, - говорит он и улыбается. - Знаете, этот город никогда не спит...

    - Верю, - говорю я в ответ. - Так что случилось? Надеюсь, вы меня не просто так вызвали?

    - Спешите возвратиться к развратным утехам? - Тони качает головой. - Вот, посмотрите. Я помню, вы говорили, что не запомнили лица стрелявшего. Но все же - посмотрите, может, все же удалось что-то разглядеть?

    И он подсовывает мне бумажку. Я узнаю фоторобот Короля. Того, который на самом деле не я. Двойник, на которого вешают остальные похожие убийства. И на этот раз он неуловимо другой - поменялся разрез глаз, изгиб бровей, скорбно опустились уголки рта.

    - Это же Король, - говорю я. - Убийца шлюх. Это ведь его фоторобот, верно?

    Тони приглаживает волосы. Смотрит на меня загнанно и как-то умоляюще.

    - Да, это он. Но... Мы немного доработали фоторобот.

    - О как, - говорю я. - Кто-то выжил?

    А в уме прикидываю, сколько же было шансов у Сесиль или Луизы спастись.

    - Да.

    Я заинтересованно смотрю на Тони. Он улыбается, но у него синяки под глазами. Он не высыпается. Если он и в самом деле занимается делом Короля, это неудивительно.

    - Так теперь найти Короля будет проще простого. Эти фотороботы в каждой газете, на каждом углу. Кто-то же обязательно сообщит.

    - Ну, мы тут говорим совсем не о том, - Тони устало отстраняется от меня с кружкой в руках. Отхлебывает остывший кофе, морщится, недовольно смотрит в сторону кофейного автомата. - Вам этот человек не кажется знакомым? Может, вы его видели в той машине?

    Я кручу листок. Всматриваюсь и давлю в себе смутное чувство приближающейся разгадки. Что-то есть знакомое в этом лице - до обидного близко и невозможно далеко.

    - Вы считаете, что это мог быть Король? Я думал, что это, скорей всего, покушение на спутника той дамы. Ну, того в таком костюме. С чего вы взяли, что это - Король? Его специализация - шлюхи.

    - Она считает, что это было покушение на нее.

    - Она?

    - Его спутница выжила. Она говорит, ее предупреждали о том, что Король охотится на нее.

    - О как, - говорю я. Я удивлен. Поражен. И озадачен. Нельзя, чтобы Пта это узнал. - Значит, я мог видеть самого Короля? Сойти с ума.

    Тони вздыхает. Мы еще несколько минут говорим ни о чем, а потом я поднимаюсь.

    - Ну, я пошел? Знаете, я сегодня собирался...

    - Увольте меня от всего этого, - следователь поднимает папку с каким-то делом. - Мне совсем не надо это знать. Тем более, что раз уж вы решили пуститься во все тяжкие. Иначе мне просто придется вас арестовать, не правда ли?

    - Тогда мне придется надеяться, что мне дадут скидку за чистосердечное признание.

    Я подбираю листок с фотороботом.

    - Я возьму, хорошо?

    - Зачем? - следователь поднимает удивленный взгляд на меня.

    - Может, я хочу перед смертью пуститься не только во все тяжкие, но и стать героем, - я улыбаюсь ему. - Найду Короля и мой портрет напечатают вместо его на передовицах. Со статьей на две полосы.

    Тони махает мне рукой - мол, бери и уходи. Он уже полностью утратил ко мне интерес, погрузившись в дело. Я заглядываю через стол - и вижу труп Луизы. Во вспышке фотоаппарата он кажется каким-то болезненно синим, закатившиеся глаза смотрят сквозь пелену с того света. Кровь почти черного цвета.

    - Вот черт, - говорю я и закрываю рот - подкатывает тошнота.

    - Даром вы...

    Но я уже не слушаю. Выбегаю в коридор и прислоняюсь к стене. Черт побери, трупы - отвратительны. Когда тошнота проходит, я отлепляюсь от стены и бреду к выходу.

20

    Когда я подхожу к двери, от стены отделяется тень. Я вздрагиваю, но через секунду успокаиваюсь - это всего лишь Анна-Мэг. Я так и не знаю, ее это имя или нет. Ее волосы тускло отливают вишневым, а там, где на них падает цвет - они теплого карминно-розового цвета. Проколотая губа почти зажила.

    - Привет, Джон. Как дела?

    Я стою и молча смотрю. На ее до неприличного короткую юбку, маечку и яркий макияж. На кулон, опускающийся прямо в ложбинку между грудей.

    - Эй, у меня глаза не там.

    От нее разит. Пивом, вином, мартини - я не разбираюсь во всем этом. Она просто пьяна - и в ее-то годы. Стоит прямо передо мною, опираясь на стенку, накручивает красную прядь на палец и смотрит - выжидающе.

    - Откуда у тебя мой адрес? - спрашиваю я. - Твой отец знает, что ты здесь? А мать?

    - Мамка с хахалем, - она отпускает прядь. - Когда она с ним, то ей как бы на меня пофигу. Папа... - и Анна-Мэг облокачивается на стену. - Он ведь мог отсудить меня у нее. Ну, это самое, опекунство, понимаешь? А он, - она сползает и садится прямо на холодный пол, - решил, что карьера ему важнее. Так что ему тоже пофигу, понимаешь? Я думала, проведу ночь у Ника, моего парня. Но он укатил на какую-то вечеринку, сссука. Ему тоже на меня пофигу.

    Я открываю дверь. Протягиваю Анне-Мэг руку.

    - Всссем на меня по-фи-гу, - говорит она. Но за руку хватается. - А тебе на меня тоже пофигу? А?

    - Тебе сколько лет? - спрашиваю я.

    - Семнадцать, - говорит она. - Почти восемнадцать. Что смотришь? Зенки выглядишь. У меня фальшивый студенческий есть. Там мне двадцать один. И все мне веря-а-ат!

    - А адреса моя у тебя откуда?

    - Папа сказал в обмен на обещание, что я никогда не буду ходить по бдсм-клубам. А поскольку я и так не собиралась туда ходить, я подумала, что обмен хороший, - говорит она и входит. Я сторонюсь. - Прикольная квартирка, - слышу я из дома.

    Я вхожу следом за ней.

    - Меня, между прочим, Стефани зовут, - говорит она. - А тебя как? Нет, ну действительно, не Джоном Доу...

    - А если я спрошу твоего отца, как тебя зовут, что я услышу? - спрашиваю я. Она молчит. А потом разворачивается и падает в кресло. Стягивает сапоги. - Эй!

    - Нихрена ты от старого поддонка не услышишь, - наконец говорит она. - Слушай, где у тебя тут телевизор?

    Я прохожу мимо нее. Открываю холодильник и смотрю на пустые полки. Список покупок одиноко лежит на столе.

    - Нет у меня телевизора.

    - Кто сейчас мэр?

    - Не знаю.

    - Мы выиграли войну в Ираке.

    - И что?

    - У тебя нет жены, - кричит она мне в спину. - Нет детей, нет увлечений, весь мир для тебя не существует. Ради чего ты живешь?

    Я несколько мгновений смотрю в пол.

    - Я скоро умру, - говорю я, а потом оглядываюсь на нее.

    Стефани спит. Я не уверен, что последнюю фразу она сказала не из дремы. Я закрываю холодильник. Ставлю рядом с ней на стол бутылку минералки - когда она проснется, то захочет пить. И оставляю ее в кресле.

    А сам иду в спальню, открываю окно и облокачиваюсь на подоконник. Сверху на макушку падает вода с кондиционера. Внизу - простирается наш переулок. От фонарей все вокруг неприятного оранжевого цвета. Неба над головой нет, звезды не просвечивают через слой смога.

    Иногда меня посещает странное чувство конечности - вот ты был, и вот тебя нет. А потом это чувство уходит, как будто его и не было.

21

    Я выхожу из метро. Яркий солнечный свет ослепляет меня, шум улиц - оглушает. Я стою несколько секунд, впитывая жизнь, бурлящую вокруг меня. Нолита никогда не смолкает. Никогда не утихает. Вся ее жизнь - в движении. Меня толкают, наступают мне на ноги, обзывают. А потом шум стихает и я открываю глаза. Надеваю темные очки, отгораживаясь от всего мира.

    И снова рядом со мной в витринах бредет мой двойник. Я бросаю украдкой на него взгляд - и замечаю, как он так же украдкой смотрит на меня. А потом я улыбаюсь своей паранойе. Обезболивающее отпускает меня, но с каждым разом это дается все трудней и трудней.

    Сворачиваю к дому Пта. Стоит только входной двери захлопнуться за мной, как весь мир для меня умирает. Тишина дома окутывает меня, забирается в голову и одним махом отрезает все мысли. В полумраке шевелятся тени, собираются клубками по углам. Я поднимаюсь по лестнице так, чтобы не наступать на них - потому что боюсь.

    Стучу в дверь Пта. Марта открывает мне и неловко улыбается.

    - Я к тебе, Марта, - говорю я.

    - Perdone, cómo ha dicho?

    Я вталкиваю ее в дом. Раскладываю нож и показываю на кухню.

    - Надо поговорить.

    Она испугано жмется к стене. Проскальзывает на кухню. Я - следом за ней, но недостаточно быстро - Марта успела схватить нож. Она выставила его впереди себя, сжимая так, что костяшки побелели.

    - Не подходить! Я борюсь! - говорит она. Ее зрачки расширенны, кончик ножа выписывает восьмерки.

    Одним ударом выбиваю нож из ее руки. Отталкиваю ее на стул.

    - Рor qué? - спрашивает она меня. Плачет.

    Я хлопаю руками по карманам, но разговорник я позабыл где-то в квартире. Хотя вряд ли в нем есть раздел "Допрос". Присаживаюсь напротив нее. Чувствую себя отвратительно. Она мне нравится. Она приятно пахнет, она добрая и милая девушка, прилежная, хорошо готовит, хоть Пта это и не надо, и хорошо убирает.

    - Марта, слушай меня, - говорю я. Стараюсь выговаривать слова внятно, чтобы она смогла уловить их. - Ты знаешь, где я живу?

    - No.

    - Кто приходил к господину Бове? Кроме меня и господина Майера?

    Господин Майер - это Нил.

    Марта испуганно смотрит на кончик моего ножа.

    - Nadie... Никто...

    - Марта, подумай. Может, когда тебя не было?

    - Один раз, - Марта показывает один палец, - меня не было, а квартира открыта. Я испугалась. Господин Бове ругал.

    Я киваю. Может быть... Но Нил ничего не знал. Все расчеты Пта ведет через него. Что-то тут не так. Я сажусь напротив Марты, прячу нож.

    - Ты знаешь Луизу Мортон? Сиси Купер?

    Она мотает головой.

    Я хочу ей верить. Очень хочу. Но тогда... Есть такая теория - теория стула. Трехногий стул, если у него равны все ножки никогда не будет шататься. Четырехногий - на любой поверхности отличной от идеально ровной будет. Я чувствую, что у стула Я-Нил-Пта появилась четвертая ножка, которая с каждым днем раскачивает наш стул все сильнее и сильнее. Король, может упасть в любой момент.

    Поднимаюсь и подхожу к ней.

    - Марта, не бойся. Извини. Я не хотел тебя напугать. Понимаешь, я сам очень напуган...

    Она кивает. Она все понимает. Я очень хочу, чтобы она была всего лишь неграмотной девчушкой, которая ни в чем не замешана.

    Оставляю ее на кухне и иду к Пта. Сегодня он сидит. Смотрит в окно сквозь прозручную занавеску. Шипит кислородный аппарат, руки скребут простыню.

    - Привет.

    Пта оборачивается. Я замечаю красное пятно на его щеке.

    - Привет... Пришел... За именами?..

    - Да.

    - Стелла Ли... Мэг Фойер...

    - Сколько их всего? - спрашиваю я.

    Он улыбается. Монстр из канализации, радиационный мутант, пожиратель маленьких детей. Хотя он всего-навсего неудачливый самоубийца. Но у него есть история, которая кроется где-то глубоко в его прошлом, и следуя причудливым поворотам сюжета которой я убиваю всех тех женщин.

    - Много... Достаточно...

    - Хорошо, я спрошу по-другому. Сколько еще? Видишь ли, мое обезболивающее уже вот как месяц почти как наркотик. Я не уверен, что смогу протянуть достаточно долго, чтобы закончить твое дело. Давай, Пта, рассказывай.

    Он смотрит на меня. Один глаз бешено вращается в глазнице без век. Второй устало блестит из-под нависающей складки брови.

    - Пять...

    Пять имен. Недурно. Если учесть, что я за последние две недели убил шестерых. И если все пойдет по плану...

    Я вытаскиваю сложенный вчетверо листок из кармана. Разворачиваю и сравниваю Пта с изображенным на нем лицом. И, насколько я могу судить по тому, что вижу, Король подозрительно похож на него. Конечно, лицо Пта теперь не сможет восстановить даже лучший пластический хирург. Но остатки былого выражения сохранились в это искореженном лице. Взгляд, овал лица, пропорции. Губы, нос, глаза. Как будто с Пта лет двадцать сняли копию и заморозили до сегодняшнего дня.

    - Пта... К то приходил к тебе в тот день? Ты ведь не врал мне, правда? Ты действительно никого не нанимал.

    - Дош... Ло?...

    Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Мы понимаем друг друга без слов. Я разворачиваю листок лицом к нему и он несколько мгновений смотрит на своего двойника.

    - Ты ведь не доктор Хайд, а это - не твой доппельгангер, Пта.

    - Да...

    - Сын?

    Пта молчит. Думает. Измеряет степень риска.

    - Не молчи, Пта. Скажи, это твой сын?

    - Да... Я не знал о нем...

    - Он знает обо мне?

    - Думаю... Да...

    - Он знает о всех жертвах. Он предупреждает их, а потом убивает. Луиза Мортон и Сиси Купер знали, что умрут, Пта. Они сами сказали мне об этом.

    - Он... Знает... Историю.

    - Что это за история, Пта? Расскажи мне. Назови все имена. Он подставляет нас. Его фотороботы висят на каждой улице, напечатаны в каждой газете. Он попадется, Пта. И тогда нам всем крышка, ты понимаешь?

    Он молчит. Ожидает. Думает. Взвешивает риски. Я не могу видеть, я не понимаю принципов, по которым он делает отбор, не могу распознать алгоритмы. Но решение отчего-то меня не удивляет.

    - Ничего... Не знаю... Не знал... о нем... до того... дня.

    - Он убил моего кота, - говорю я. - Он ворвался в мой дом. Он наставил в нем жучков. Слушай, это нельзя вот так спускать. Скажи мне, где я его могу найти. Я расправлюсь с ним и закончу твое дело.

    - Убьешь?..

    - Да. Так надежней.

    - Ты... И вправду... маньяк.

    - Я хочу закончить свою жизнь нормально, Пта. В окружении хорошеньких медсестричек в хосписе. И мне совсем не хочется, чтобы у моих дверей дежурили полицейские.

    - Не... Смей...

    - Что?

    - Не... Смей... Убивать.... Если хоть волос...

    Я не могу поверить в то, что слышу.

    - Да ты сумасшедший!

    - Только посмей...

    Я встаю. Я вне себя от гнева. Не хочу верить, что все мои усилия коту под хвост. Эта мысль настолько чужда, что мозг отторгает ее. Все усилия, все подготовки - все тщетно. Меня ужасает одна только мысль о том, что этот полутруп перед смертью внезапно обзавелся чувством отцовского долга, узнав, что у него есть сын. Хотя надо признать, один другого стоит.

    Пта еще пытается что-то сказать. Пищат приборы, показывая, как его сердце заходится в бешенном ритме. Но мне уже без разницы.

    - Пришлешь досье, - говорю я. - Оплата возрастает в два раза - они все знают о том, что умрут.

    И я выхожу. Внутри меня кипит гнев, переливаясь тысячей оттенков. Я едва сдерживаю себя, когда выхожу на улицу. Сдерживаю, пока еду в метро. Но когда я вхожу в свой поруганный дом, бешенство наконец-то выплескивается из меня потом отборных проклятий в сторону сыночка Пта.

22

    Стефани приносит досье. Я иду на стук в дверь, открываю - и она стоит прямо передо мной в форме колледжа. Смотрит под ноги, волосы, отрастающие черным, аккуратно заплетены в косичку. Ничего общего с той девчонкой, которая пьяной спрашивала меня о смысле моей жизни.

    - Чего надо? - спрашиваю я.

    - Папа передал.

    Бумажный конверт переходит из рук в руки. Я осматриваю его - нет, вроде не вскрывали.

    - Ты меня не впустишь?

    Я отхожу в сторону, пропуская ее. Стефани проходит мимо, и ее запах кажется мне смутно знакомым. Она садится на то же кресло, что и вчера. Рюкзак перед тем тщательно заталкивает под низ. Я пытаюсь вспомнить, пылесосил вчера под креслом или нет.

    - Ты на меня не сердишься?

    - Я тебя вроде в дом пустил. Если бы сердился - то отобрал бы пакет и выставил прочь.

    - Ты папе ничего не скажешь?

    - Зачем? - спрашиваю я, закрывая дверь.

    Прохожу мимо нее и сажусь напротив. Минуту-другую мы смотрим друг другу в глаза, а потом я откидываюсь на табурете, почти прикасаясь к комоду головой.

    - Зачем ты напиваешься так? Ты еще ребенок. Подумай о своем здоровье.

    - Мне все об этом твердят. Слушай, так как тебя зовут?

    Отворачиваюсь от нее. Смотрю в окно, на поднимающиеся в небо высотки социального жилья. Стефани молчит. Ждет ответа. А когда не дожидается, внезапно говорит:

    - У меня есть парень. Ник. Он тоже так иногда делает. Мне в такие моменты страшно. Наверное, я задаю глупые вопросы, правда? Или сказала вчера что-то не то? Я тебя обидела? Я тебе надоедаю, да?

    Я молчу. Мне нечего ей сказать. Слова будут лишними. Думаешь одно, говоришь другое, а она услышит совсем третье. Никогда не любил общаться с детьми. У нас взаимное непонимание.

    Стефани поднимается и выходит. Напоследок она хлопает дверью так, что мне почти закладывает уши. Она хотела сказать больше. Но... Но не решилась. Я надеюсь, что она не будет ничего просить. Ничего из того, что я могу сделать.

    Открываю конверт и достаю досье. Читаю, высматриваю все, что хоть как-то может мне помочь. А потом выбрасываю их в мусорное ведро. Голова не работает, когда в мыслях этот маленький выродок Пта. Он наследил. Он наследил так, что странно, что полиция до сих пор его не поймала. С другой стороны, он знает жертв. Вряд ли он успел поговорить с Пта обстоятельно за то время, что Марты не было дома. И еще он ставит палки в колеса лично мне.

    Раскачиваюсь на табурете и думаю. Но голова отказывается подсовывать решение очередной проблемы. Я уверен, что пока меня не было, сынуля Пта успел побывать в квартире. Наверное, тут уже есть жучки. И вполне возможно, что за моим домом наблюдают. Я не исключаю вариант излишней паранойи, но все же...

    Набираю номер Тедди. Он отвечает после пары гудков. В трубке слышится чавканье и сопение.

    - Слушаю.

    - Привет. Помнишь меня? Меня Ру приводил.

    - Помню, белый брат. Чего надо?

    - Как насчет подыскать мне квартиру?

    Он молчит. Молчит и жует. Чавкает, сопит и думает. А потом говорит:

    - Приезжай, брат.

23

    Мэг... Золотокудрая девчонка в лучах заходящего солнца. Маленькая, юркая агент по продаже недвижимости. У нее высокие каблуки и деловой костюм ярко-розового цвета. Она любит золотые украшения и жемчуг. Она завивает волосы по моде тридцатых годов и красит губы красной помадой, так, что издали кажется, что это кровь. И пускай Мэг уже далеко не двадцать и не тридцать, она все еще похожа на только распустившийся цветок. Издали. Вблизи же видно все, что она прячет макияжем - морщины и усталый взгляд женщины в годах. Эдакая старая кокетка Строцци, всеми силами пытающаяся отстрочить неминуемую старость одеждой и украшениями, но не в силах скрыть возраст в глазах.

    Я стою между домами. Смотрю на улицу, как она провожает покупателей. Ее улыбка уже вымучена - они покупать дом не собирались, но все же решили посмотреть.

    Сегодня они последние - я знаю это потому, что Мэг не садится в машину, а разворачивается и идет записывать что-то. После этого она поедет в офис, сложит бумаги в стол и уедет домой, в квартирку в Бруклине, такую же розовую, как и ее костюм. Я почти уверен, что в ней нашлось место для двух-трех котов и дюжины вязаных крючком салфеток.

    Этот дом она не может продать вот уже вторую неделю. Не потому, что он плох, просто Гринвилль - это место с дурной репутацией. И хотя дом добротный, его купит, скорей всего, человек, для которого это место будет родным домом. Вот только Мэг пытается игнорировать это. Я узнал, что она не такой уж и плохой агент по продаже, и только с этим домом у нее возникли проблемы.

    Открываю двери черного хода - я отпер их заранее - и вхожу в дом. Я слышу, как она ходит по второму этажу и ругается. На первом этаже я успел заметить выбитое окно - скорей всего, кто-то рискнул пробраться в пустующий дом и попробовать что-нибудь вынести. Я же побрезговал соваться в оконный проем, зияющий острыми зубами осколков стекла.

    Выхожу на второй этаж - и улыбаюсь. Вся стена коридора изрисована граффити. По свеженькой побелке раскинулись темными кляксами клички местных художников. И Мэг стоит с другого конца коридора и ногтем ковыряет стену. Услышав меня она оборачивается. Я прячу руки в перчатках в карманы.

    - Вы кто?

    - Один из соседей... - начинаю я, но она решительно выпрямляется.

    - Я знаю всех соседей. Кто вы?

    Я замираю. Оказалось, я переоценил себя и недооценил ее профессиональную хватку.

    - Ну... Я живу в квартале отсюда. Я просто увидел, что вы тут...

    Она хмурится. Совсем плохо. Она мне не верит. Кажется, я стал слишком беспечным в последнее время. Но приходится признать: экспромт - не мое.

    - И?..

    Я не знаю, что ей соврать. Мне надо, чтобы она подпустила меня чуть ближе. На расстояние вытянутой руки, а там уже можно будет работать. Но Мэг насторожена. Я чувствую, что она как заведенная пружина - вся напряжена и готова в любой момент раскрутиться.

    - Это правда, что в этом доме удили двоих? - Это первое, что мне приходит на ум. И это правда. Глупая история о ревнивом Отелло и Дездемоне с любовником, которая закончилась поножовщиной и двумя трупами. - Говорят, этот дом проклят, и все такое. И я тут увидел, что его продают... ну вот и решил зайти...

    - Вам здесь не место, - говорит Мэг.

    - Послушайте...

    Она достает из сумочки пистолет. Дамская игрушка, крошечный кольт, настолько маленький, что даже из ее кулачка как бы в насмешку высовывается четыре дюйма блестящей стали ствола.

    - Стой!

    Мне не остается выбора. Она напряжена, она смотрит в одну точку и вряд ли успеет. Я одним движением вытаскиваю балисонг, раскладываю и изо всей силы бросаю в нее. За миг до броска я слышу хлопок, громкий в этом пустом доме, оглушающий своей чужеродностью, а в следующий момент плечо обжигает боль. Мэг нелепо взмахивает руками, откидывается и падает, клокоча кровью. Нож вошел в горло по самую рукоять.

    Я смотрю на плечо - на рубашке расплывается кровь, струится и капает на паркет. Вот чего мне не надо, так это оставлять ее доказательством. Сбрасываю рубашку и майку, и туго, насколько позволяет рана, перевязываю плечо. Боли я не чувствую - синие таблетки надежно защищают меня от нее.

    От перевязки меня отвлекает писк - Мэг еще жива. Она пытается набрать номер на телефоне немеющими пальцами, как будто не понимает, что рассказать все равно ничего не сможет. Я подхожу к ней, наступаю на руку и отбираю телефон. Выключаю его, вытаскиваю батарею и отбрасываю подальше. А потом вытягиваю нож из горла и двумя ударами добиваю Мэг.

    Мне не нравится это убийство. Убийство. Я перекатываю слово на кончике языка, пытаясь почувствовать, каково оно на вкус. До сих пор это было работой, но на это раз это лажа.

    Я спускаюсь на первый этаж, беру из шкафчика под умывальником чистящее средство для унитазов. Откручиваю колпачок и принюхиваюсь - пахнет хлором. Этого должно хватить. Снова поднимаюсь на второй этаж и обильно поливаю те места, где капала моя кровь. Стараюсь не смотреть на тело Мэг, на очередной триумф бренности - ее макияж еще некоторое время скроет смерть, но глаза уже смотрят с той стороны.

    Закончив убирать следы, я покидаю дом. Дверь можно не закрывать. Шелестят кусты, и я замираю. Из темноты выходит облезшая черная кошка и жалобно мяукает. Я стою еще некоторое время, но больше ничего не слышу. Дело осталось за малым - добраться до дома так, чтобы перевязанное плечо никому не бросилось в глаза.

24

    - Больно? - Стефани сидит на том самом месте.

    Она пришла утром. И увидела, как я зашиваю сам себя перед зеркалом. И задала именно этот вопрос. Мне это кажется подозрительным, но я молчу. И даю себе обещание впредь всегда закрывать двери, даже когда дома.

    - Эй, я с тобой говорю.

    - Нет.

    Снова молчание. Я завязываю второй и последний узелок, глотаю разбавленного спирта и заливаю два несчастных шва. Потом прилепляю наверх пластырь.

    - Ты что, собираешься переезжать?

    - Да.

    - Куда?

    Она надоедлива. Задает вопросы, которые я не хочу слышать.

    - Не твое дело.

    Мне кажется, что она хочет меня что-то спросить. Стефани бросает на меня украдкой взгляды, долго думает перед тем, как задать очередной вопрос. Но все никак не может решиться.

    Я собираю самые нужные вещи. Записные книжки, немного посуды, немного одежды. Упаковываю все в ящики. Стефани сидит, подобрав ноги, наблюдает за мной, но не делает ни одной попытки помочь.

    Когда звонит телефон, я как раз выбираю, какие рубашки паковать. Мне не терпится приступить к оружию, но вытаскивать ящик с ним перед Стефани не хочу.

    - Да?

    - Ты сошел с ума? - спрашивает вместо приветствия Нил. Он зол и раздражен. - Мэг - это ведь твоих рук дело, верно?

    - Верно. А в чем дело? Что, уже есть в газете?

    - Почему ты полез к ней без информации?

    Я замираю. Из зеркала на меня таращится отражение. Как у мертвеца. Темные круги под глазами и желтая кожа.

    - Ты же мне дал...

    - Что? - Нил бушует по ту сторону проводов. Я слышу, как он запыхался, как наливает себе коньяка - или минералки? - в стакан. Как пьет, пытаясь усмирить гнев. - Ты меня за кого держишь? Я ничего не передавал. У меня еще почти ничего не готово.

    - Ты прислал их со Стефани.

    - Кто это такая?

    - Твоя дочь.

    Я смотрю на Стефани. Кажется, она понимает о чем идет речь. И кажется испуганной.

    - Её зовут Саша, - говорит Нил. И после паузы на обдумывание: - Она принесла их? Я ничего ей не давал. Слышишь?

    Отлично слышу. Смотрю на Сашу. На то, как она съеживается в кресле от страха.

    - Она у тебя?

    - Да.

    - Я приеду за ней. До того если хоть один волос с ее головы... - в голосе Нила тревога, такая же, как и у Пта. Даже слова те же.

    - Лучше поторопись, - говорю я ему и кладу трубку.

    А потом сажусь напротив Саши.

    - Ну, и что ты наделала, Саша? - спрашиваю у нее. Она отводит взгляд. Кажется, вот-вот заплачет. - Где ты взяла конверт?

    Она молчит. Я понимаю, что можно больше не таиться. Подхожу к тумбочке и вытаскиваю нож. Тот самый памятный Марк-3. Сажусь напротив нее и повторяю вопрос.

    - Я только одним глазком, - говорит она. И начинает плакать - от испуга. - У папы на столе лежал. Я так хотела знать твое имя...

    - Нил его тоже не знает, - улыбаюсь я. - Итак, ты посмотрела в папки. А сегодня утром заглянула в новостные сводки.

    - Да!..

    - И что?

    Я хочу услышать от нее вердикт. Понимает ли она, кто перед ней. И до конца ли понимает. И если это так, то почему пришла сюда - я чувствую, что у нее на кончике языка вертится вопрос.

    - Я знаю, кто ты!..

    - И кто же я?

    И тут она делает почти невозможное. Спрыгивает с кресла и бросается ко мне.

    - Я заплачу. Слышишь? Я знаю, что ты Король. У меня есть деньги...

    Я отталкиваю ее.

    - Тебе еще рано...

    Но она начинает говорить. Она пытается мне угрожать, пытается убедить, склонить на свою сторону и устрашить. Она сама не знает, как ей быть со мной, смятение и страх заставляют ее голос дрожать, а речь - сбиваться. Саша хочет кое-кого убить. И даже не просто кое-кого - а своего парня.

    - Он прошел тест, - шипит она мне. - Он меня заразил!

    Я сижу и слушаю ее. Великий мир оказался слишком суров к мечтательной вермееровской девушке. Когда приезжает Нил, она уже спокойна. Глаза красные после слез, но голос больше не дрожит. Она выговорилась и выплакалась, а я давно забросил нож назад в ящик.

    Нил входит в мой дом - впервые, как и я недавно, осматриваясь на новом месте - и подходит к ней. Потом оглядывается на меня:

    - Что ты с ней сделал?

    - Ровным счетом ничего, - говорю я. Но по глазам вижу, что Нил мне не верит. - Нил, а что это? - и вытаскиваю папку из мусорного ведра и бросаю на стол. - Я, конечно, заметил, что там информации как кот наплакал, но все же я надеялся, что это не подстава.

    - Ты ничего ей не сделаешь, - говорит Нил. - Слышишь?

    И тут я кое-что понимаю.

    - Ты знал о его сыне?

    Он отводит взгляд. Толкает Сашу к двери:

    - Иди и жди в машине.

    Когда она выходит, он садится в кресло, где до того сидела она.

    - Я не думал, что это он. Но даже так... Я не знаю, где он сейчас и что делает. Я только знал, что он есть...

    Лжецы. Вокруг меня - одни лжецы. Куда ни глянь - ложь, ложь, и еще раз ложь.

25

    Моя новая квартира встречает меня протекающим потолком, с которого свисает лампочка с патроне. Из мебели - продавленный диван и столик.

    - А холодильник? - спрашиваю я.

    Тэдди за спиной мнется. Не знает, что сказать. Значит - нету.

    - А электричество?

    Снова молчание.

    - Дом заброшенный, верно?

    - Зато тебя тут не будут искать. Ни полиция, ни дружки. Об этом месте все забыли. - Забетонованные окна. Свет падает сквозь проем в потолке. - Да и ты тут ненадолго. Дом принадлежит боссу, и никто сюда не совается, даже бродяги.

    - Круто, - говорю я, смотря на дыру в потолке. - А если гроза?

    - Весь дом в твоем распоряжении.

    Весь дом - это три цеха заброшенной фабрики в Бронксе.

    - Это издевательство.

    - Ты не говорил, что дом тебе нужен уже на следующий день. И чтобы полиция о нем ничего не знала. Но если ты хочешь затеряться - лучше не найти. Я гарантирую!

    - Черт с вами, - говорю я. - Выметайтесь. Беру.

    Они уходят. Я слышу, как они спускаются железными ступенями - жесть грохочет. А когда Тэдди и еще-один-парень-имени-которого-я-не-запомнил уходят, я сажусь на продавленный диван. Выковыриваю снизу банку с окурками и пару использованных презервативов.

    - Чудно.

    Я не распаковываю коробки. Я их складываю в самом сухом углу, вытаскиваю из одного одеяло и ложусь в постель. Меня лихорадит, ноющая боль в груди мешает думать. Я принял таблетку обезболивающего, но она уже не помогает. А мне еще столько надо сделать.

    Кручу в памяти второе имя - Стелла Ли. Оно на вкус - как сахарная патока. От сладости сводит скулы. Нил оставил мне папку - с уже полными досье, настолько полными, что даже есть описан пистолет Мэг. Но дело не в том. В другом. Я видел фотографию Стеллы.

    Она молода.

    И это неправильно. Совершенно. Я полагал, что все они - из далекого прошлого Пта. Старые обиды и раны, которые так и не зажили. Но тут картина совершенно другая.

    Я лежу и думаю о ней до тех пор, пока боль не становится невыносимой. А потом достаю из ящика баночку и выпиваю еще две таблетки. Доктор говорил, они вредят печени... Но цирроз мне тоже вряд ли грозит. Я долго жду, когда боль отпустит. Я медитирую. Вспоминаю прошлое. Счастливые моменты. Детство. Секс. Колледж. Но боль не уходит. И я вытягиваю телефон.

    - Слушаю.

    - Ру, - говорю я. - Кокаин, морфий, героин, опий - все, что найдешь. Мне надо.

    - Я не наркодиллер!

    - Но ты мне должен.

    Он протестует еще, но я отключаюсь. Таблетки не могут унять боль насовсем, но могут подарить сон. И я засыпаю.

26

    Этот бар - маленький и тесный. На дворе - жара, а тут - местный филиал Ада. Ленивый вентилятор под потолком гоняет горячий воздух по кругу, а маленький кондиционер в приземистом окне уже давно не справляется с нагрузкой. Пот стекает между моих лопаток, футболка липнет к коже. Самое худшее - это парик и лицо. Филлер[1] в нос и под щеки, филлер под глаза - чтоб сильнее обозначить мешки под глазами. Чуток в нижнюю губу, чуток в веко - и вот он, новый я, слегка обрюзгший горожанин. И, черт побери, парик. Почти что новое лицо, новый образ. Майка под льняной рубашкой уже прилипла к телу, когда в бар вошла она - девушка с фотографии.

    Я смотрю на нее. Стелла лжива от начала и до конца. Будь прокляты фотографы и корректоры, визажисты и компьютерщики. Наверняка фотография Стеллы предназначалась для какого либо глянцевого издания. Она там была... Такой воздушной и юной. И даже капля детской мечтательности. Реальность же совсем другая. Стелла выглядела молодой на фотографии - а я вижу морщины на шее и вокруг глаз. Усталую складку у рта. То, как она поворачивает ко мне голову. Она делает все медленно - как будто восковая маска ее лице может треснуть в любой момент, и мир увидит, сколько ей лет на самом деле. А еще она одета более чем просто, но и в этом есть своя ложь - как леди Гамильтон кисти Ромни не может сойти за Ариадну, дожидающуюся Тезея, так и Стелла не сойдет за простую обывательницу.

    Ее выдает все - начиная от дорогой ткани до позабытых в ушах сережек стоимостью сто тысяч. Гордая осанка, надменный взгляд, то, как она держит сумочку... Все выдает в ней женщину высшего света.

    А она, одев простое платье, считает, что никто не замечает этой маленькой подмены. Не чувствует, что ее речь слишком сдержанна и правильна для того этого места. Глупышка.

    Я поднимаюсь и сажусь поближе.

    - Скучаете?

    Она улыбается - самыми уголками губ, иначе маска треснет! - и говорит мне:

    - Я...

    Не даю ей закончить. Меня не волнует ответ - я знаю, что она откажется. Она пришла за приключением, как всегда делала каждую субботу, и совсем не хочет отдавать этот день на глупое свидание с невзрачным мужчиной.

    - Вы когда-нибудь были на вершине пилонов бруклинского моста? Говорят, открывающийся ночью вид просто чудесен. А вы - женщина, с которой хочется смотреть не это великолепие...

    Ложь! Но я смотрю ей в глаза - доверчивой собачонкой, восхищенным ребенком. И Стелла умолкает. Выдыхает. Я наклоняюсь ближе и шепчу ей на ухо:

    - Вы поразили меня. Не врите, в вас нет ни капли вульгарности этого места. Вы достойны лучшего. Достойны свободы, ветра в волосах, крепкой ладони, которая будет сжимать вашу. Пошли отсюда...

    Стелла улыбается. Кивает головой. Идет за мной, сжимая мою руку. Я даже улыбаюсь - не ей, всему миру - ведь все нереально легко. Или это мои таблетки? Боль никуда не ушла, затаившись за сердцем клубком, но я чувствую, как мир смотрит на меня - и радуется вместе со мной. Я почти что слышу, как трещит, крошась, маска Стеллы. Кажется, ее захватывает азарт.

    Она наклоняется ко мне - будь прокляты туфли на высоких каблуках! - и шепчет:

    - Ну, давай удерем отсюда?

    - Не страшно? - спрашиваю я.

    Стелла смеется. Честно и открыто. Я чувствую в ее дыхании запах алкоголя. Когда успела?

    - К черту!

    Я киваю головой. Мы ловим такси. Водитель - пройдоха на вид. Хитрые глазки щурятся на нас в сумерках, бегающий взгляд и губа, которую он постоянно то и дело облизывает. Впрочем, другие и не работают в Бронксе.

    - Гони закоулками. К Бруклинскому мосту.

    - Гони деньги, красавчик. - хрипит он мне и протягивает руку.

    Стелла уже падает на заднее сидение и тащит меня вслед за собой в черную пасть открытой дверцы. Я запрыгиваю внутрь - и в груди разворачивается тугой клубок пульсирующей боли. Секунду я задыхаюсь, ослепленный кислотными спиралями, которые разворачиваются в моем сознании. Тем временем бумажка исчезает из моей руки, а такси - резко стартует, чтобы в следующий момент свернуть в переулок.

    Стелла вешается мне на шею. Жарко дышит в ухо - щекотно, но я стараюсь не показывать. А через минут двадцать таксист удовлетворенно сипит мне сумму - у самого моста, нависающего черной громадой над водой. И Стелла вытаскивает сумочку и отдает ему деньги. Улыбается мне и кивает, мол, выходи.

    Пешеходная полоса почти пустынна. Разве что несколько собак вдали бегают, гоняясь за сучкой. Мы идем рука об руку, тепло ее тела согревает меня в подступающей прохладе ночи.

    - Так вот ты какой, - говорит она.

    - Ты знала.

    - Да.

    Мы идем дальше. Нас обгоняет велосипедист, едва не сбивая меня с ног. Он что-то кричит, а я не слышу, полностью поглощенный хрипловатым голосом Стеллы.

    - ...Бове. Что, жив еще? Так ему и надо... А я ведь тебя ждала, Король. Только не думала, что ты выглядишь иначе. Нет, я не разочарована. Хотя нет, есть немного. Я думала, ты выглядишь как малыш Дак, как фоторобот, ан нет. Но не в том дело, Король. Я ведь ждала тебя не просто так. Ты бы все равно нашел бы способ меня убить, верно?

    Я киваю. Нет нужды отрицать. Стелла смеется, довольная.

    - Но я сама хочу умереть. Понимаешь, я больна. У меня дом еще чуть-чуть - и отойдет банку. А у меня трое детей. Трое очаровательных крошек. Если я умру от болезни, все, что им останется - это мои долги. А так... А так я застраховала себя. В тот же день, когда поняла, на кого охота.

    - А почему не заявила в полицию?...

    - Потому что мне это невыгодно, Король. Ты же не дурак, верно ведь?

    - А...

    - Тс-с-с-с... - Стелла виснет на моей руке. - Ты убьешь меня, мои дети получат страховку, которая покроет все расходы по кредиторным долгам. Или ты думаешь, мне выгодно, чтобы тебя раскрыли? Наоборот. Если раскроется, что я знала, что на меня охотятся и что я знаю убийцу - сам понимаешь, страховки не видать, как своих ушей.

    - Да что же это такое? - взмолился я.

    - Ничего. Это всего лишь игры старика Бове. Знаешь, почему он прикован к койке?

    - Я не интересуюсь причинами...

    - И правильно делаешь, - шепчет она мне, - многознание умножает печали, как говорил Соломон.

    Ночью на Бруклинском мосту пешеходная дорожка сияет сотней фонарей. Лицо Стеллы под перекрестным светом менится, как тогда, в "Семи ремнях" у Анны. Когда мы доходим до другого конца, мы почти заключили договор. Я узнаю оставшиеся имена - и получаю возможность узнать, кто же второй Король. Не имя - лишь возможность, призрачная надежда. Он и вправду существует - и убивает вместе со мной с одного списка. Стелла перечисляет мне всех, кого убил Король - и мне открываются еще жертвы.

    - Так ты не хочешь узнать, что за история с малышом Бове тогда случилась? - говорит она мне.

    Я мотаю головой.

    - Он меня нанял...

    - Он тебя использует, Король.

    Мне нечего сказать в ответ. Один список - и двое... Стелла смеется.

    - До тебя еще не дошло?

    Стелла хохочет.

    - Он поймал тебя.

    Смех мира грохотом раздается над моей головой.

    - Ты еще не понял?

    Я закрываю уши руками. Боль разворачивает шипастые кольца, спина немеет. Голова раскалывается от мыслей и ужасающего понимания ситуации.

    Стела смотрит на меня, как на напроказничавшего мальчишку. А потом я пожимаю ее руку - в знак заключения договора. И исполняю свою часть. В этот раз это не выполнение заказа - того, что я услышал, мне хватает, чтобы понять, что мой контракт разорван.

     

    

---

     

    [1] Вещество, которое вводят под кожу для формирования профиля. Может быть долгоиграющим - от недели до года, или краткого действия - буквально день-два.

     

     

27

    Когда-то, давным-давно, мне рассказали анекдот. Приходит как-то больной к врачу. Тот долго опрашивает его, делает какие-то анализы, посылает на какие-то исследования. Когда диагноз ясен, доктор вызывает больного к себе в кабинет. "Больной, у вас СПИД", - говорит он ему. Больной удивлен, растерян, напуган. Он спрашивает: "Доктор, а лечение? Что делать?" Доктор долго роется в книгах, и потом говорит: "Выкопайте яму на заднем дворе и каждый день лежите в ней по часу". Больной радостно спрашивает: "И что, это поможет?" И в ответ: "Нет, но к земле привыкнете".

    Мне кажется, моя теперешняя тяга к метро имеет те же корни.

    За окном мелькаю ослепительно белые вспышки, оставляя на сетчатке болезненные сине-желтые следы, между ними клубится мрак, из которого свет из вагона иногда выхватывает кусок стены. Но ламп под потолком едва хватает, чтоб разогнать темноту внутри. Стоит свету выбраться из вагона, как темнота сразу же поглощает его.

    Люди вокруг стоят, уставившись кто в темноту, кто под ноги. В двух шагах от меня девчонка, которая еще минуту назад, смеясь, зашла сюда, уже сидит на руках у матери, понуро опустив голову. Подземный мир высосал из нее остатки радости. Напротив меня толстяк мерно двигает челюстями. Еда не приносит ему радости, его взгляд похож на взгляд зомби. Он сел на той же станции, что и я. тогда он еще наслаждался едой. Чуть поодаль сидит, отгородившись от мира планшетом и наушниками, еще один парень. Он трясет головой в такт музыке, которую слышит, в очках отражается сменяющаяся картинка с экрана - но взгляд все тот же, с другой стороны. С изнанки.

    Я готовлюсь к тому, что скоро умру. Привыкаю к тому Аду, который, без сомнения, меня ждет. Он будет таким - безразличным и холодным, говорят же: "И каждому воздастся по вере его". И я верю: не будет котлов, не будет серы и Дьявола - а только пустота и безразличие.

    И даже когда я выхожу из метро, чувство моего маленького персонального Ада не оставляет меня. Оно тянется вслед, хватается тонкими костлявыми пальцами да лодыжки, одежду, сжимает сердце. И вслед за его попытками в груди разворачивается боль, от нее перехватывает дыхание и темнеет в глазах. Еще совсем немного времени - и она сожрет меня. Но того времени я еще владелец собственного тела.

    Делаю шаг, второй - и темнота отпускает меня. Еще шаг - и упираюсь в свое отражение в стекле афишной тумбы. Взгляд мертвеца. Ад напоминает о себе.

    Сплюнув, я иду дальше. мимо церкви, прямо к Пта. Да, я разрываю контракт, но прежде чем я это сделаю, я хочу кое-что узнать. И узнаю, потому что у загнанной собаки нет другого выхода, как оскалиться и бежать прямо на загоняющего тебя монстра.

    У самого входа спотыкаюсь о сидящего на пороге парня.

    - Смотри, куда идешь, - говорит он.

    - Не сиди на пороге, эльфы утащат, - отвечаю я.

    Паренек поднимает взгляд, и я улавливаю что-то знакомое в его чертах.

    - Как скажешь, дядя, - говорит он и достает телефон. - Ну, беги, тебя уже заждались, наверное.

    Взбегаю на третий этаж - отмечая уже на втором появившуюся отдышку - и замираю перед дверью. В груди клокочет, в голове гудит, но ясность мыслей еще при мне. Дверь открыта. Медленно, носком кроссовка толкаю ее - она скрипит.

    - Марта? - кричу я в квартиру.

    За одной из закрытых дверей слышу шелест. Замираю на секунду, и в следующий момент вхожу в квартиру Пта.

    - Марта? - повторяю я уже в коридоре. Натянув на руку рукав прикрываю дверь. Тишина молчит, угрожающе смотрит в меня. - Марта?

    И в воздухе висит знакомый запах. Заглядываю на кухню - и прикрываю рот ладонью. Можно больше не звать Марту - она лежит тут, разбросив в стороны белые руки. Мертвая. Она мне нравилась при жизни. Я испытывал к ней симпатию, но после смерти... Все мы становимся после смерти всего лишь телом. Неуклюжим, бледным, закоченевшим телом. Я чувствую во рту запах желчи - не ел с самого утра.

    Отхожу от кухни и иду дальше по коридору. Комната Пта пуста.

    - Вот черт, - говорю я. Парень на пороге... Похож на Пта.

    Медленно выхожу из квартиры. Взбегаю на пятый этаж. Пять секунд работы с отмычкой - и я уже на крыше. Я всегда любил жадность нью-йоркских строителей - почти все дома Нолиты пяти- или шестиэтажные, потому что если выше - положено строить лифт, а это лишние расходы.

    Перебегаю через несколько крыш, по пути пугаю стаю голубей и несколько ворон. Под ногами крошится бетон. По пожарной лестнице спускаюсь вниз, в крошечный дворик, и выхожу на улицу. Главное - скрыть лихорадочный блеск в глазах. Я выхожу в тот момент, когда у дома Пта паркуется автомобиль полицейских. А напротив, через улицу, я замечаю, маленький засранец стоит с телефоном в руке. Он смотрит в другую сторону. Я разворачиваюсь и иду прочь от него, попутно доставая свой телефон. Набираю знакомый номер.

    - Слушаю, - голос Нила переливается нотками тревоги.

    - Где Пта?

    - А он что, куда-нибудь мог подеваться? - спрашивает Нил. Я слышу, как он тяжело дышит. Он тоже испуган. - Слушай, это все, что ты хотел меня спросить?

    - У меня много вопросов.

    - Саша у тебя?

    Я сворачиваю за угол.

    - Нет, с чего ты взял? Я переехал.

    Молчание.

    - Нил?

    - Ее нет вторые сутки. Я думал, она могла снова потащиться к тебе.

    - Я переехал, - повторяю я.

    Нил отключается.

28

    Под дверью я нахожу бумажный пакет с надписью "От боли". Ру приходил. Поднимаю пакет, бросаю в другим покупкам и открываю свой новый дом. Сегодня утром я перетащил диван на второй этаж - весьма недурно для умирающего, пускай даже мне пришлось воспользоваться лифтом. Поднимаюсь скрипящей лестницей и падаю в его объятья. Открываю бумажный пакет: десяток таблеток с оттиснутой мордашкой Микки-Мауса.

    - Ру, что же ты за дрянь принес мне? - спрашиваю я у воздуха.

    Странно, что он не оставил никакой записки. И даже не дождался меня. Боль в груди снова разворачивается, острые шипы впиваются в стенки грудной клетки, разрывая плоть. Вытаскиваю одно колесико и глотаю. Потом вытаскиваю из пакета банку колы, открываю и запиваю. Таблетка скребет пищеводом, а я пытаюсь вспомнить, что же из обезболивающего выпускают в таких таблетках.

    Делаю еще глоток, потом еще и еще. Откидываюсь на диване и закрываю глаза в ожидании того момента, когда таблетка подействует. Когда я их открываю снова, потолком ползут красные полосы ржавчины. Она разъедает потолок, обнажая спрятанные в бетоне железные пруты. Боль никуда не уходит. Я сажусь в диване и смотрю на себя в зеркало, высокое, трехстворчатое трюмо. Мое отражение улыбается. И я улыбаюсь в ответ. В отражении за моей спиной стена рушится, и сквозь нее прорастают цветы. Я открываю рот - и из него выплывают пузыри. Провожаю их взглядом - они собираются под потолком. А потом оглядываюсь вместо зелени за спиной стеной ползут разводы ржавчины.

    А потом случается самое страшное. Диван прорастает железными зубами, и мое отражение обвивают нежные зеленые побеги, в то время, как в меня впиваются гвозди и арматура. Из темноты выходит Пта - страшный, уродливый, в бинтах, таща за собой аппарат искусственной вентиляции легких. Колесики скрипят по бетонному полу, тощие куриные лапки тянутся ко мне. В зазеркалье мальчишка, которого я видел сегодня в его доме, обнимает мои плечи.

    - Привет, Король, - говорит он.

    - Привет, Жак.

    - Мы с папочкой похожи, правда? - улыбается он.

    Из темноты появляются силуеты. Они движутся бесшумно, как привидения.

    - То было не обезболивающее...

    Я вспоминаю, что Ру не знал, где я теперь живу.

29/ч

    Косые солнечные лучи проникают сквозь маленькие оконца под потолком. День подошел к концу - стеной вверх ползут красные языки, тянутся к потолку. Вокруг меня царит тишина - как будто кто отрезал все звуки внешнего мира одним махом. Выстрелами в голову звучат капли, которые разбиваются где-то за моей спиной о бетонный пол.

    Это какой-то склад - вокруг меня стеллажи, заваленные старыми коробками. Часть из них давно отсырела, и уже висит жалкими клочьями картона. Из некоторых из них пахнет довольно занятно - старыми бобами, гнилыми яблоками и нафталином. Иногда ветерок доносит до меня запах бензина и масла. Прямо передо мною валяется тряпка в недвусмысленных черных пятнах мазута.

    Я не могу оглянуться, так болит спина и плечи. Кажется, у меня занемели руки; я шевелю пальцами, но уже не чувствую их. В двух шагах передо мной - задняя стена.

    Двигаю рукой, пытаясь освободиться - и не могу.

    - Черт...

    - Это ты себе, или меня зовешь?

    Насмешливый голос. Знакомые модуляции. Я задумываюсь о том, могут ли передаваться такие вещи по наследству, закодированные в генах, или это только дело воспитания и привычки.

    - Ты кто? - спрашиваю я.

    - Кто я? думаю, это и так понятно. Я - настоящий Король.

    Шелест за спиной подобен грому. Звуки оглушают меня, заставляя закрыть на миг глаза. Когда я их открываю, он уже стоит передо мной - мальчишка, которому едва ли исполнилось девятнадцать лет. Он одновременно похож и не похож на Пта - как будто кто взял старину Жака Бове и чуток подправил его; асимметрию изуродованного лица сменив идеальной красотой симметрии. Слегка раскосые глаза - как на фотороботе - смотрят насмешливо. Анна успела понять и запомнить это выражение - глум с чувством собственного превосходства. На грани безумия, а то и пополам с ним.

    Мотаю головой, пытаясь прийти в себя. Мир слегка покачивается, сходясь за спиной мальчишки предательской рябью.

    - Зачем тебе я? - спрашиваю.

    - Ты слишком много думаешь. Я всего лишь страхуюсь - понимаешь?

    - Страхуешься?

    - Ты умен, - мальчишка присаживается на корточки. - Ты ведь уже разобрался, в какую игру играю я с папой. Да, - он отмахнулся от меня, словно от надоедливой мухи, - папа говорил, что лучше с тобой не играть.

    - О чем ты говоришь?

    - Знаешь, мне тебя даже жалко, - говорит он.

    А потом поднимается, и всаживает в меня шприц.

    - Что это?

    - Обезболивающее и снотворное. Спокойной ночи.

    Он уходит. Эхо его шагов тонет в сне без сновидений.

30/ч

    Я прихожу в себя ночью. Сначала я не могу понять, почему я проснулся. Вокруг - кромешная тьма, в которой деловито скребут мыши. Когда я открываю глаза, они на миг замирают, а потом снова принимаются за свою работу, как нив чем не бывало.

    И тут темноту разрывает всхлип. За ним следует тоненькое подвывание.

    - Эй? - спрашиваю я у стены.

    Подвывание затихает.

    - Кто тут?

    Я узнаю этот голос из тысячи. В нем одновременно звучит и мечтательная вермееровская девчушка и ожесточенная Ченчи. Анна-Стефани-Саша.

    - Это я.

    - Вот черт.

    Она поразительно быстро успокаивается. Я слышу, как она прекратила всхлипывать.

    - Ты вытащишь нас отсюда?

    - У меня связаны руки. Когда осилю телепатию и телекинез - может, тогда.

    - А что ты здесь делаешь?

    Подавляю вздох.

    - Вроде как на правах пленника. А ты как сюда попала?

    Молчит. Я слышу, как она сопит. Почти чувствую, как думает. Как в ее голове соревнуются мысли о доверии.

    - Слушай, - говорю я, - ты там как, привязана хоть чем-то? Слушай, мне лично совсем не нравится это место. И даже не нравится то, что происходит. Расскажи, что случилось, а?

    Она молчит. А потом... А потом открывает рот и начинает говорить. Я снова виноват - виноват во всем, что с ней случилось. Виноват в том, что не согласился сразу. Виноват в том, что переселился, и она по приходе ко мне застала этого мелкого ублюдка. Виноват в том, что ее четыре дня держат здесь и кормят едва ли не отходами. Виноват во всем, начиная с самого начала до сего момента.

    - Спасибо, - говорю я.

    Она умолкает.

    - Я вот дьявольски хочу в туалет, - отвечаю я напряженной тишине за спиной. - Просто дьявольски. А еще я хочу пить и есть. Еще я хочу помыться. Твои душевные страдания меня совершенно не интересуют, Саша.

    - Ну и дурак.

    - Спасибо.

    Мы сидим в тишине. Я слышу, как надо мной кто-то ходит, чувствую, как пыль ложится на мои плечи. Где-то спустя четверть часа скрипит дверь - судя по звуку, хорошая железная надежная дверь. Только плохо смазанная. Потом Король медленно спускается, останавливаясь на каждой ступеньке. Проводит по стене чем-то металлическим - мне кажется, это кусок трубы.

    - Мои маленькие сладенькие подарочки на день рождения, - сладко до невозможности звучит откуда-то сверху.

    - А когда оно у тебя? - спрашиваю я.

    - Завтра, - говорит мальчишка. А потом к Саше: - Ну что, малолетка, наоралась?

    Малолетка открывает рот и обливает Короля таким количеством помоев, что ему впору утопиться. Чую, как по бетонному полу скребет металл.

    - Держи горшок.

    - А мне? - спрашиваю я.

    Слышу, как он подходит. Потом снова укол, и за несколько секунд да неистовая ругань Саши тонет в вязкой жиже сна.

31/ч

    Когда я просыпаюсь, штаны подозрительно мокрые. И запах. Неприятно осознавать такое положение дел.

    - Саша! - кричу я.

    - Чего орешь?

    Она сидит за моей спиной, все там же, где и раньше. Косые солнечные лучи ползут снизу вверх рядом, а значит, прошли уже сутки. Или больше - в зависимости от того, сколько я спал, хотя сомневаюсь, что снотворное может действовать столько времени. Тем более - на человека, привычного к нему.

    Разминаю шею. За спиной звякает металл - я угадываю звон наручников по металлической трубе. И это неожиданно радует меня.

    - Ну так чего тебе?

    Саша зла. Вряд ли хоть одна из ее гулянок затягивалась настолько. Впрочем, вряд ли она оценила наручники - хоть и прикидывалась в том баре нижней. Оборачиваюсь, как только могу - и руки отзываются спазмами. Маленький говнюк отлично затянул веревку - достаточно туго, чтобы я не мог толком пошевелиться, и достаточно свободно, чтобы у меня не отгнили руки. Ловлю боковым зрением сашин силуэт.

    - А ты ему зачем?

    - Наверное, он хочет чего-то добиться от папы. Или, может, от тебя.

    Я задумываюсь. А потом спрашиваю:

    - А как он тебя поймал?

    - Я пришла к тебе. Там сидел он - его, кстати, зовут Питом - и он сказал, что ты его друг, и что ты сказал отвести меня к тебе.

    Я не могу сдержать тяжелый вздох. Уму непостижимо. Я - и чтоб эта маленькая лгунья пришла ко мне. Надо же придумать такое.

    - Саша?

    - Что?!

    - И ты повелась? Я вроде бы недвусмысленно намекал твоему отцу, что видеть тебя не хочу и не могу...

    - Придурок!

    Да, это я. Я полностью заслужил каждую букву этого вполне обидного прозвища, и даже не за то, что позволил себя так легко провести. Дело в другом - я сразу упустил слишком много деталей. Кичился хорошо выполненной работой, не понимая, что это только еще туже затягивает на моей шее узел. Это как завязать галстук и повеситься на нем. Ну, что же поделать.

    - Слушай, Саша... Он ведь поймал тебя раньше меня, а спустил сюда позже. Почему так?

    Молчание в спину, как нож. А потом, слабым голосом капитулирующего игрока:

    - Я слишком много кричала. Даже пнула его несколько раз.

    - Наказание, да?

    Если бы взглядом можно было бы сжигать, на моем месте в этот момент красовалась бы куча пепла. Ее взгляд впивается в мою макушку, заставляя меня вспотеть.

    - Саша, он приковал тебя наручником?

    - Да.

    - Знаешь, как их снять?

    - Нет.

    - Надо вывернуть большой палец. Это чертовски больно, кстати.

    И скрип двери. Он, как всегда, совершенно не к месту.

    - Привет.

    Позвякивает трубой. Я стараюсь его увидеть.

    - Слушай, парень, дай попить?

    Он звенит миской, еще чем-то. А потом подходит ко мне. Я слышу, как он втягивает воздух, глубоко. А потом:

    - Черт побери, что это за запах?

    - Такое случается, если оставить человека сидеть в кресле более суток. Дай пить - убить меня вроде как не входит пока в твои планы, верно?

    Мальчишка хмыкает. Потом поднимается по лестнице.

    - Саша, хочешь выбраться отсюда? - спрашиваю я.

    Она медлит с ответом. Поворачиваюсь к ней:

    - Черт побери, хочешь или нет? Думай, пока он наверху!

    - У тебя есть план?

    Вздыхаю.

    - У меня есть план Эй и Би, а также вариант ничего не делать. Но последнее - если только ты мне не поможешь. Ну то как?

    - Я с тобой.

    Снова скрипит дверь. Он спускается вниз. Подходит со спины. И я чувствую, как мне на затылок льется вода. Поднимаю голову, открываю рот и жадно пью, захлебываясь и отфыркиваясь. Мальчишка смеется. Но кувшин большой, и когда я напиваюсь, то прошу:

    - Хватит...

    Но он со смехом выливает остатки. А потом еще спрашивает:

    - А где спасибо?

    - Спасибо. Хочешь подарок на день рождения, маленький ублюдок?

    Он смотрит на меня с вызовом.

    - Валяй.

    - Анна жива.

    - Врешь.

    - Проверь сам.

    Ответом мне укол. В лопатку. Подло. Но я чувствую, как рука поворачивается в веревочной петле.

32/ч

    Когда я прихожу в себя, окошко подсказывает мне, что наступило ранее утро - возможно, пять или шесть часов. Я вижу верхушки деревьев в окошко, по которым ползет вниз тень.

    - Саша?

    В ответ тишина. Неужели он что-то заподозрил и переселил ее куда-то еще?

    - Саша?!

    В ответ сонное:

    - Чего тебе?

    Впервые за всю свою жизнь я так радуюсь голосу другого человека. И пускай в этот момент мне поперек груди раскручивает кольца адская боль, пускай от нее звенит в ушах - я еще не забыл, что такое счастье, пуска даже такое.

    - Ты знаешь, где мы?

    - Где-то на окраине города. довольно далеко. А что такое?

    Отряхиваюсь. Мокрая рубашка давно высохла, а вот веревка - нет, и больно впивается мне в руки. Двигаю пальцами, чувствуя, как застоявшаяся кровь бежит чуть быстрее. А потом понимаю - веревка чуть ослабла. Он не подтягивает узлы. Мысли под вой боли бегут быстрее.

    - Пытаюсь сделать из плана Эй и Би что-то более-менее похожее на норму. Слушай, а ты была наверху? Расскажи мне, что там.

    - Обычный дом. Заброшенный правда, но свет работает. Там на втором этаже есть еще кто-то, и он говорил, что это все только ради него. Ну, это все, - я слышу, как Саша позвякивает наручником, скорей всего, в попытке покрутить пальцем у виска. - Он совершенно чокнутый.

    - Да уж. - Электричество и "это все ради него". Пта. Вот куда он подевался. Безумно чешется нос. - А что он еще говорил?

    - Этот извращенец?

    - Извращенец?

    - Он смотрит, как я хожу на горшок.

    - Хорошо, извращенец. Не будем идти против правды. Так что он еще говорил? У него не было этих самих... Приступов злого величия? Когда он громогласно хохотал и рассказывал план действий на ближайшие пару суток?

    Думает.

    - Нет.

    - Ты усложняешь мне дело.

    - Так что будем делать, напарник?

    Вот я уже и напарник. Почти что приятно слышать это, вот только этот резкий переход от настороженности до сотрудничества не совсем мне понятен. Но вечно жить в тревоге тоже нельзя. "Доверяй", - шепчет мне внутренний голос.

    - Тебе надо снять наручники.

    - Рука не пролазит.

    - Надо вывернуть палец.

    - И думать забудь.

    Подавляю вздох. В такие моменты меня поражает эта глупость.

    Я умолкаю и пускаюсь в размышления. Дом покинут, но свет есть. Вряд ли это далеко от города. Свежий ветерок доносит легкий аромат выгребной ямы - и я почти догадываюсь, где мы сейчас. Мальчишка умен - но как и всякий подросток, он не может знать всего, ему не хватит опыта учесть все препятствия. Он может научиться вязать узлы, может научиться связывать человека - но только опыт побега подскажет ему, что узлы надо время от времени поправлять. Любая веревка рано или поздно слегка попускается. Достаточно, чтобы я мог вытянуть одну руку.

    Я пошевелился и тут же застонал - боль развернулась в груди, вонзая шипы в легкие и спинной мозг. Да, метастазы в костной ткани - это больно и неприятно. Ужасно больно и ужасно неприятно. Но в этом есть и другой плюс - когда грудь разрывает боль, вывихнутый палец - как капля в море. Изо всех сил ударяю раз, второй - и слышу, как хрустит сустав. Лишь бы не кость.

    - Ты что делаешь?

    Пта здесь. Я пытаюсь понять кусок этой картинки. В конце концов, ему ведь почти ничего не угрожало - я как-нибудь бы выкрутился, да и отследить переводы Нила было весьма сложно. И если дело обстоит так... Я кручу картинку так и сяк, вспоминаю его искреннее удивление, и честное: "Я никого больше не нанимал". И подозрение закрадывается в мою душу - старого дурака одурачили так же, как он одурачил меня. Есть только одна причина, по которой - я вспоминаю тело Марты - он мог пойти на подобный шаг. Его заставили.

    Выкручиваю руку, медленно, так, чтобы запястье начало выходить из петли.

    - Какой час, Саш?

    - Я знаю? Это я должна знать?

    - Он уже приходил?

    - Нет!

    Подсчитываю дни, стараясь не думать о том, что рука вот-вот проскользнет в петлю.

    - Ты что делаешь? - в ее голове прорезывается тревога.

    - Сегодня ведь понедельник?

    - Да.

    - Сегодня у него колледж. Что делаю я? угадай с трех раз.

    Она затыкается.

    - Эй, а я?

    - Я тебе предлагал. Если бы ты меня послушала, возможно, вышла бы отсюда со мной.

    - А так что будет?

    - Ты не поняла? Золотко мое, Сашенька. Ты умная девочка, подумай сама. Почему тут оказалась ты? Почему ты все еще жива? Почему, а?

    Молчит. Я продвигаю руку чуть дальше - первое кольцо веревки соскользнуло дальше.

    - Ты жива потому, что пока ты еще дышишь - можно шантажировать твоего отца. Я думаю, этот королек уже поставил его в известность о том, что ты у него. Почему шантажировать твоего отца? Он - адвокат, и хоть и получает много, но это копейки в сравнении с тем, каким капиталом он ворочает, будучи доверенной особой. В частности, он занимается выплатами некоего Бове и решил было поиграть в честного парня, когда узнал, что этот вздорный полутруп в заложниках, - выворачиваю руку дальше, второе кольцо сползает с руки. - Этот самый Бове сейчас на втором этаже этого дома.

    - Кто он?

    - Он? - спрашиваю я. - Он - настоящий король. Может, даже дальше - туз. Он нанял меня. Чтобы прикрыть дела джокера - своего сына, который, кстати, еще больший психопат, чем его папаша. Но вообще он больше похож на какого-нибудь мутанта. Не из мультиков. В общем, полутруп, я уже говорил.

    - О как...

    Вытаскиваю руку из петель. Теперь бы еще вправить сустав назад.

    - Да, неприятно. Поскольку я и так почти труп - я говорил тебе, что смертельно болен? - они решили, что можно воспользоваться этим и подставить меня. Вроде как мне все равно.

    - А почему?

    - Да просто потому, что убить двадцать с хвостиком женщин за одно лето - это, знаешь ли, надо еще уметь...

    - Двадцать?

    - Чуток больше, - зажимаю костяшку коленями. Вправить получается не с первого раза, но со второго раза палец с хрустом входит на место. - Круто, правда? А я все никак не мог понять, что это за игры, черт побери.

    - А зачем он их убивал?

    - Это я убивал. Зачем Бове это - я не знаю. Мог узнать, но я в тот момент посчитал, что смогу выпутаться без всего этого дерьма. Наивно, правда? - другая рука выскальзывает из ослабевшей петли сама по себе.

    - А что с понедельником? - спрашивает Саша.

    - А что с ним? Парень играет роль порядочного. Он сегодня будет в колледже, а потом пойдет улаживать дела с Анной. С той, которую не смог убить - он ведь свято верит в подарок на день рождения. Думаю, это какое-то отклонение, связанное с подарками на Рождество. И мое дело, как последнего с горем пополам хорошего героя - подставить ему палки в колеса. Чем я сейчас, собственно, и занимаюсь.

    - А я?

    - Не бойся, я что-нибудь сделаю. Вот только знаешь что? Ты вызовешь лишние вопросы. - Мои руки распутывают узлы, стягивающие меня. Черт подери, мальчишка сделал бы имя в с/м бандажировании - наворочать таких узлов всего одним куском веревки даже я бы не смог. Веревочный удав в последнюю очередь послабляет хватку на ногах. Несколько минут я сижу. Потом поднимаюсь.

    Кровь бушует. В ушах стучит, шумит и грохочет.

    - Ты знаешь, что сказать? - спрашиваю у Саши.

    - Вроде... А что сказать?

    - Скажи, что он собирался убить тебя. Угрожал. Главное для тебя - выгородить отца, подставившись жертвой вместо него. ты понимаешь это?

    Саша кивает.

    - Слушай...

    - Что?

    - Ты точно не забудешь обо мне?

    - Не бойся.

    Делаю шаг, второй.

    - Господи, да как о тебе забудешь-то?

    Ноги немеют. Замираю. Только не упасть, только не упасть.

    - А что ты сделаешь, когда выберешься отсюда?

    Хватаюсь рукой за полочку рядом.

    - Ты точно не забудешь обо мне?

    Третий шаг дается легче.

    - Слушай, я тебя что-то спрашиваю!

    Поднимаюсь по лестнице. Дверь закрыта - но я выбиваю ее одним ударом. Фанера трещит под моим напором.

    - Эй, ты точно меня не забудешь? - доносится со спины.

    Выхожу в коридор. Дом преплохой. Я слышу, как стонут перекрытия под штурмом надвигающейся бури. Дом, будто живой, будто следит за мной исподтишка. Но и только, больше никаких признаков жизни, никакого звука шагов или стука тарелок. На первом этаже - ничего интересного кроме валяющегося мобильного. Моего мобильного. Вооружаюсь на кухне ножом, но тревога меня не покидает. У мальчишки пистолет - по крайней мере, Анну он застрелил.

    Поднимаюсь на второй этаж. Первая дверь ведет в комнату мальчишки, а оттуда - в ванную. Хорошо, что у него почти мой размер. Штаны длинноваты, рубашка слегка мешковата, но - все свежее. Запасливый гаденыш.

    За второй дверью - Пта. Я улыбаюсь. Старик Бове хрипит, сипит и пытается отодвинуться от меня.

    - Господи, Пта. Не теряй остатки самообладания. Хотя бы из уважения ко мне.

    - Ты... Что ты...

    Захожу. Сажусь рядом с ним. На часах рядом с кроватью - семь утра. Отлично, у нас есть время.

    - Как видишь. В общем, я не смог тебе сказать - заканчиваем игру, старина.

    - Договор...

    - Какой к черту договор? - я улыбаюсь еще шире. - Послушай, у меня вопрос... Зачем мальчишке было сдавать меня полиции раньше времени? Ведь это вроде глупо.

    - Испугался... Он такой... Нервный...

    Ага, нервный. Еще скажи, чувствительный. Вытаскиваю телефон из кармана.

    - Знаешь, куда я сейчас позвоню?

    - Ты... Не сделаешь это... Иначе договор... Не будет исполнен...

    Я рассмеялся. После всего он еще думает, что может рассказывать мне о договоре.

    - Слушай, я действительно выгляжу таким тупым?

    Поднимаюсь и выхожу.

    Уже на первом этаже включаю телефон. Как бы это было, но все работает. Я погружаюсь в поиск одного единственного имени в телефонной книжке - того, которое поможет мне решить все это раз и навсегда. Выхожу из дома и поднимаюсь на улицу - дорогу давным-давно отсыпали, и с нее можно почти заглянуть в окна второго этажа. От спуска праджектов дует ветер, снося запах отстойников чуть подальше.

    - Алло? - говорят мне с той стороны.

    - Анна еще жива? - спрашиваю я у следователя. Он хороший малый, этот Тони. И я сегодня собираюсь сделать ему подарок.

    - Какая именно Анна?

    - Та, которая свидетель по делу Короля.

    - Да.

    И я начинаю говорить. Что, когда и как. О мальчишке, о доме, в котором в подвале сейчас сидит девочка и о том, что на втором этаже инвалид. О том, что к Анне сегодня или завтра придет посетитель, о его дне рождения и о том, что надо быт настороже.

    Тони слушает очень внимательно. А потом говорит: "Мы проверим".

    Выключаю телефон и выбрасываю в ближайший овраг.

33/ч

    Ласковое солнце греет меня.

    Подтягиваю рукой зонт, чтобы свет не падал на мою макушку - не хватало только поймать солнечный удар. Потом вытаскиваю сигарету - неизменный "Лаки Стар", который меня убил и который позволил дотянуть до этого дня.

    За моей спиной скрипит дверь. Легкие шаги - и она появляется в поле моего бокового зрения. Вермееровская девочка, тонкая, легкая и звонкая.

    - Ну, как там тест? - вместо приветствия спрашиваю я ее.

    - Отрицательный.

    Саша подтаскивает ко мне белый пластиковый стул и десятка стоящих рядом, садится в него и вытягивает ноги. Я скалюсь солнцу.

    - Значит, никаких проблем. Просто будь умнее в следующий раз.

    Она качает ножкой. Белый цвет слепит, заставляя меня болезненно морщиться.

    - Как там папа? - спрашиваю я ее.

    - Выплывет. По крайней мере, как говорят. Мне же все равно - видеть его не могу.

    - Нельзя так говорить об отце, - я тянусь через стол за бутылкой шипучки.

    - Я далеко не так свята, как тебе кажется, - Саша смеется.

    Под ее переливистый смех я раскачиваюсь на кресле качалке. Некоторое время мы просто так сидим, а потом она не выдерживает.

    - Эй, а ты сильно сдал.

    - Это как? - спрашиваю ее, хотя уже знаю ответ: я похож на труп. Да чего уж там говорить, живая мумия смотрит на меня каждое утро с зеркала.

    - Просто... Просто это видно.

    - Это как говорить мертвецу "Ты неважно выглядишь", - я улыбаюсь ей. - Так что не надо. Скажи лучше, что я уже почти похож на здорового.

    - Ты выглядишь, как наркоман, - говорит она мне.

    Снова неловкое молчание. И я, и она - мы оба понимаем, что это наш последний разговор.

    - Мальчишку поймали?

    - Его зовут Джесси, - сказала она таким тоном, словно это объясняло все. - И нет, не поймали.

    - Хитрый малый, - я затягиваюсь сигаретой. Огонек на кончике вспыхивает, гаснет, и я выдыхаю. - Знаешь, он у меня кота убил. Отрезал голову и положил в конфетницу.

    - Больной человек, - вздыхает Саша. - А у тебя был кот?

    - Его звали Кошмар, и он был ничей. Слушай, - я поворачиваюсь к ней. - Навещай его время от времени? А? Я упокоил беднягу в Хартсдейле. Присмотришь там, чтобы цветочки и все такое - они там...

    - Хорошо.

    Удовлетворенно киваю ей. Выбрасываю окурок - подальше. Так, чтобы тот упал с крыши праджекта. Туда, где за перилами начинается огромный город. Город, который я скоро покину.

    - Слушай, так как тебя звали? - спрашивает Саша.

    - А зачем тебе?

    Она пожимает плечами. Взгляд ее становится тусклым, как будто ответ на мой вопрос - для нее слишком сложный.

    - Может, я влюбилась?

    - Стокгольмский синдром?

    - Ты меня не похищал и не угрожал.

    - Да, точно.

    - Не увиливай от ответа, ты...

    Она негодует. Как мило.

    - Слушай, скоро наступит вечер, - говорю я ей. - Сама знаешь, Ру тебя пропустит и проведет, но ему через несколько минут идти на работу. А маленькой белой девочке ходить черными районами нельзя, особенно в районе праджектов.

    - Я записалась на тхэквондо, - и она делает движение в стиле Ли. - Ия-а-а-а-а!

    - Убедила-убедила, - я смеюсь. - Но все же лучше иди уже.

    Я чувствую томление. Я чувствую скорый конец. Я хочу убрать ее подальше - лишние жертвы ник чему. Но она сидит рядом и болтает ногой - белое пятно качается туда-сюда.

    - Тебя тоже ищут. В смысле, ты в розыске. Тебе не страшно, что местные тебя сдадут?

    Пожимаю плечами.

    - Слушай, это была хорошая история. И хотя она закончилась немного не так, как я ожидал, в ней было все - серийный самоубийца, тела, интрига, тайны. Сейчас я просто больной человек, который доживает свои дни под морфиновым кайфом на крыше одного из праджектов. Не порти мне последние мгновения жизни напоминаниями о том, что я все таки убийца.

    - Ты не похож на убицу, - говорит Саша. А потом вытаскивает из рюкзака газету. - Кстати, о серийном самоубийце. Это ты ведь о том полутрупе, на которого работал папа?

    - Жак Бове по кличке Пта. Да, он самый.

    - Вот, посмотри, - Саша разворачивает страницу. - Он теперь популярный. Книжечки этого полудурка сметают с полок книжных магазинов. Надо же, коварный убийца шлюх еще умеет писать!

    Заголовок гласил: "Известный писатель отомстил тридцати женщинам: Король-Убийца". Я пробежался взглядом по прыгающим буковкам желтой газетенки.

    - Вот оно как... Ну, что же, тогда понятно, отчего ему так приспичило. Я бы тоже на его месте...

    - Ты бы справился лучше.

    Дочитываю статью.

    - Все-таки я считаю, что мальчишка был тут главным. Он ведь, скорей всего, и втянул Пта в это все, а все, что ему требовалось - только разжечь огонь ненависти в слегка тронутом полутрупе. Ну, во всяком случае, так считаю я.

    - Дети управляют отцом?

    - Ну да. Тебя что-то смущает? Мне кажется, Джесси был далеко не дураком. Просто он был неопытным умников, а это тоже катастрофично. Закрой эту газету, она закрывает солнце. - Я вытаскиваю новую сигарету. - Черт побери, заканчиваются.

    - Сбегать купить новую? - спрашивает Саша, но я качаю головой.

    - Скорей всего, мне не надо уже.

    - Давно не надо. Не курил бы, был бы здоровым.

    - Угу.

    Я чиркаю зажигалкой. Прикуриваю. Саша что-то еще говорит, но я махаю ей рукой: "Уходи". Она обижено умолкает и исчезает: просто когда я опускаю взгляд от дрожащих далей города, ее уже нет рядом.

    Я успеваю выкурить третью - последнюю - сигарету, когда он выходит на эту чертову крышу. Его походку невозможно не узнать - когда ее грохочущее эхо разъедало мой мозг ожиданием, каждый шорох, ритмика - все это создало неповторимую музыку шагов.

    Джесси остановился. Я порылся в нагрудном кармане, бросил ему ключ.

    - Держи. Это от выхода на крышу. Закрой его.

    Он молча поднял его. Под его ногами зашуршал щебень, покрывающий крышу. Стихающий, бесконечно приятный уху звук. Действительно, как музыка. Щелчок закрывающегося замка возвестил мне, что сейчас все или решится, или пойдет под откос.

    Джесси показался слева. Уселся в кресло, в котором раньше сидела Саша, вытянул ноги и уставился на меня.

    - И что теперь?

    Я закрываю глаза. Вздыхаю. Сжимаю старенький глок и одним движением выбрасываю руку в сторону Джесси.

    - Черт, - говорит он. Но в его голосе нет ни удивления, ни раздражения. Он почти как я - только я не убивал кота.

    - Не двигайся, - говорю я и стреляю.

    У мальчишки между бровей открывается третий глаз. Сквозь его черный зрачок на меня смотрит понимание вселенной, а кровавые слезы стекают по лицу, оставляя красные дорожки.

    - Чертов морфий делает меня снова сопливым мальчишкой, - ворчу я скорее всего сам себе. - Вот же...

    Джесси сидит сядом. Он так и остается в том кресле, только уже не дышит и не представляет никакой угрозы больше никому.

    - Знаешь, тебя сгубила жажда убийства, - говорю я. - Сдал бы меня полиции, и скрылся подальше от глаз закона. Но нет же, ты так и не смог остановиться. А это - наказуемо, знаешь ли. Можно даже считать, что я - некое кармическое возмездие для тебя. Вот как-то так.

    Некоторое время я говорю с телом. Разбираю его промахи, его ошибки, анализирую ход действий. А потом, когда жирная муха садится прямо на его третий глаз, и, потирая лапки, принимается за обед, я осознаю, что... Что душа, может, и есть, но сейчас рядом со мной всего лишь тело.

    Остаток дня я коротаю все в том же кресле. Несколько раз в дверь ломятся, но Джесси, хоть и был дураком, но ключ повернул два раза.

    Я смотрю на вечер, который опускается на город. Небо раскрашивается сотней тысяч оттенков - от золотисто-желтого, до алого и пурпурного, сквозь который протянули тонкие нити насыщенного медового цвета. Чуть выше, над серо-зеленой полосой раскрывает объятия ночь, в которой переливаются звезды. Странно, но внизу, с улицы, их не видно. Здесь же, на крыше, я вижу крошечные светлые точки, чей свет едва-едва пробивается через толстую пелену смога.

    Я размышляю. О том, чего добился, чего не смог и чего никогда не смогу.

    - Если бы все получилось, я бы уже был в Швейцарии, - говорю я телу рядом. - Зеленые альпийские луки, цветы и настоящие звезды над головой. Яркие звезды. Хотя, в общем-то, и так получилось неплохо.

    У меня есть глок. У меня есть решимость. И у меня есть выбор.

 

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Король