Сэм

Omen Fati

-0-

    Рагнарёк.

    Судьба Асов.

    Невидимый рок, тянущий пальцы из прошлого. Скрижали, на которых записано будущее. С тех пор, как Имир возник из пустоты, там, где смешиваются тепло солнечной стороны планеты и вековечный холод ночной, он упал подобно звезде, великан, застилающий собой половину мира.

    Время течет, переливается из верхней чаши в нижнюю тысячей песчинок человеческих судеб. Асы верят, что их судьба неподвластна времени, неподвластна изменениям и року, и лишь великий Иггдрасиль знает, что это не так. Песок сыплется из одной чаши в другую, меля и уничтожая людей, изменяя судьбу этого мира. Иггдрасиль считает, что он управляет судьбой мира и Асов, но и рок, имя которого он пытается присвоить себе, не стоит в стороне.

    Катится пустыми коридорами Асгарда, Вальхаллой, Вещь, имя которой Иггдрасиль не дал. Яйцо, несущее зародыш другого мирового порядка. Смеется судьба с беззубой Вельвой, проклинающей старейшего из ныне живущих - Одина. Катится яйцо, переворачивается, крошится под ним бетон холодных полов Вальхаллы. Вещь несет страх и надежду, смерть и рождение новой жизни, метаморфозы, которые грозят обрушить мир или спасти его.

    Судьба, которую так пытается изменить и подчинить Иггдрасиль, может рассыпаться тысячей осколков - и тогда рок снова изменит свое имя. Но пока живо мировое древо, связавшее собой все девять миров, песок будет мерно сыпаться из верхней чаши в нижнюю, под завывания ветров бесконечной зимы, до тех пор, пока бледное солнце будет катиться небосводом, отсчитывая дни и часы до сумерек мира.

    Сумерек богов.

-1-

    Красное - это Асгард. Кровавый отблеск плащей и пламя в сердце, ржавчина плюмажей и зарево преданности в глазах. Четкий шаг и сияние последних лучей уставшего солнца на пластинах доспеха.

    Зелень - это Ванахейм. Далекая звезда, оставившая после себя напоминание в травянистом цвете плащей. Недосягаемая вечная весна, оставшаяся где-то там, в черной пустоте Гиннунгагап, отступившая в угрюмые чертоги Асгарда от Фимбульвинтер, бесконечной зимы. Это тишина последних дней морозов, это покорность и молчание, сдержанное вечное терпение.

    Таковы они, эйнхерии, те, кого вырвали из лап Хель и вознесли, воскресили в доме Асов. Две стороны - краснота и зелень, героизм и покорность судьбе, огонь в сердце и терпение - одного целого, последнего союза Асов и Ванов. Два потока вливаются в их ряды - один из Вальхаллы, дома Одина, и другой - из Сессрумнира, дома Фрейи.

    Они воскресли, вознеслись для того, чтобы нести вечную службу на грани между жизнью и машинной однозначностью. Их избрали - и вознесли наверх, совсем близко к Асам, пустоглазым властителям судеб. Их благодарность за спасение от секторов Хелльхейма будет, кажется, вечной, до тех пор, пока не отшумит Рагнарек, последняя война.

    В тишине коридоров стоят эйнхерии, разделенные Вещью, смотрят друг на друга, непостижимые в своей разности, и молчат.

    Краснота стекает по позолоте доспехов, ложится тяжелыми складками плаща, в которых путается вечный сквозняк, и тяжелая перчатка прикасается к шершавой поверхности. Глаза, в которых плещется алое пламя отваги, смотрят сквозь частокол забрала на Вещь.

    - Этого не было при последнем нашем обходе, - говорит один. - Иггдрасиль сверил записи и не нашел его.

    Зелень стекает по позолоте доспехов, ложится тяжелыми складками, сметает пыль, гуляющую коридорами холодной цитадели, и тяжелая перчатка замирает на полпути к Вещи.

    - Этого не было и при нашем обходе, - едва слышно говорит другой. - Мы тоже сверили записи.

    - Этого не было.

    - Но оно есть.

    Вокруг Вещи смыкается кольцо из красного и зеленого, разделенного проблесками позолоты доспехов и белыми плюмажами офицеров. Асгард боится бунта, боится войн и бесконечных происков альвов, цвергов и людей. И пока не приходит Хлекк, эйнхерии стоят вокруг, а Иггдрасиль отключает сектора вокруг них, закрывает проходы и расставляет иерархии пропусков.

    Но даже Валькирия не знает, что делать с Вещью, которой здесь не было. Она кажется мертвой, застывшей, а сканеры не видят в ней жизни, не слышат ток, который мог бы идти по проводам внутри, не чувствуют опасности. Вещь кажется бесполезной и странной, тревожной и страшной - так она чужда подчиненному Иггдрасилю миру.

    Хлекк отправляет еще один запрос, и по корням и ветвям Древа летят сообщения рассылки Рататоск, и все Асы на миг замирают, получая новость, которая одновременно страшит и удивляет их. Администратор хмурится, сидя на Хлидскьяльве, с тревогой наблюдая через камеры за тем, что, как ему кажется, может быть первым предвестником приближающегося Рагнарека.

-10-

    Бледное изнеможенное солнце плывет низким небом, цепляясь лучами за тучи, перекатываясь в дрожащем горизонте. Шпили далекого Мидгарда изгибаются в восходящих потоках воздуха, словно танцовщицы с далеких берегов Муспельхейма, куда нет хода ни людям, ни Асам. Марево скрывает дали обитаемых земель, там, где огромным кольцом систем вооружения свернулся страж этих земель - Мидгардсорм; воздух переливается желтоватым и песочным. Небо скрывает тонкая сетка перистых туч, окрашенных нежно-розовыми отсветами солнца. Высокие шпили корпораций стремятся вверх, словно пытаются проткнуть купол, дотянуться костлявыми пальцами до самой Гиннунгагап, в которой рассветной звездой плывет Ванахейм.

    В неверном свете усталого солнца обитель Асов серая и угрюмая, тусклая и холодная. Сюда не доходит тепло нижних уровней, и морозный воздух превращает дыхание двоих на террасе в пар, который тут же оседает снегом и льдом. Женщина, в мехах, дорогом платье, с тяжелой копной волос цвета спелой пшеницы, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, идет рука об руку с мужчиной, рыжим, словно само пламя пляшет в его волосах. Он слушает ее, внимательный взгляд ловит каждое движение алых губ, а кривая улыбка змеится всякий раз, как она переводит дух. Их шаги раздаются эхом под циклопическими сводами и пропадают в темных глубинах коридоров, теряются среди исполинских колоннад, растворяясь в беспросветном мраке глубин Асгарда.

    Тихо шуршат сервоприводы роботов, чинящих в арках связки соединений сети.

    - Ты же знаешь, Локи, у меня нет причин питать к тебе особо теплые чувства... - голосок женщины звенит серебряным колокольчиком, и его тут же подхватывает эхо, разнося во все стороны. Роботы на миг отвлекаются от своих дел, провожая пару взглядами блестящих бусинок фоторецепторов. - Я не хочу тебе говорить, что Один прав - ты и сам знаешь, что никто не может быть прав или неправ, пока неизвестны причины...

    - Фригг, - говорит тот, кого зовут Локи. Его слова звучат устало и сломлено, словно эту сказку он слышит уже не первый раз и будет слушать еще долго, - моя дорогая Фригг... Ты снова заводишь старую песню, пытаясь переманить меня на сторону Одина. Но подумай сама, не тратишь ли ты попусту силы - думаю, для тебя не секрет, что если от кого я и натерпелся, так это от твоего мужа. И если ты считаешь, что от старости я свихнусь настолько, что приму его сторону, даже если не согласен с ним, то ты, дорогуша, будешь жестоко разочарована.

    Несколько минут они идут в тишине, думая каждый о своем. Роботы-ремонтники возвращаются к своей работе. Образы распознаны, авторизация пройдена и можно дальше продолжать неспешную работу в вышине.

    - Локи, а если доказательства... А если доказательства будут существенными? Если Вещь действительно угрожает Асгарду? Подумай сам, скольким ты обязан этому месту.

    Локи не спешит ответить на вопрос. Тяжелая тишина снова обволакивает пару, погружая в атмосферу отчужденности. Каменные колонны Асгарда даже в жару остаются холодными, под их угрюмой сенью гуляют сквозняки. Здесь слишком редко смеются.

    Эхо снова и снова подхватывает звуки шагов.

    - Если Один не сглупит... Если он раскроет нам причины и объяснит, почему так упорно желает уничтожения Вещи, что же, я приму его сторону. Но слишком уж много он недоговаривает, Фригг, ты и сама это знаешь. Последняя его промашка с Ванами стоила нам ста лет войны, но в этот раз мы не можем позволить себе столько бессмысленных потерь. Равно как и еще пару-тройку выскочек из Ванахейма.

    - Ты злой, Локи. Ты выступишь против, даже если Один сделает все так, как ты хочешь, я чувствую это, - Фригг останавливается. В ее пустых и застывших - как и у всех Асов - глазах на миг отражается Асгард, в их голубизне еще холоднее и отчужденнее. Локи идет вперед, не оборачиваясь, оставляя свою спутницу позади.

    - Мир хочет обмануться, Фригг, а ты сама больше всех желаешь этого. Ради себя же. Оставь свою ненависть при себе, дорогая моя, мне она неинтересна.

    Гнев искажает нежные черты, превращая лицо в уродливую маску.

    - Ты никогда не изменишься. Врал, врешь и будешь врать, пока тебе не оторвут язык за вранье.

    Локи, не останавливаясь и не оборачиваясь, воздевает руки.

    - Виноват, виноват, во всем виноват! Даже в том, что родился йотуном - и в том виноват! Даром Один послал тебя переманивать меня на свою сторону. Ты слишком ненавидишь мою скромную персону, чтобы спокойно говорить. Пока, Фригг.

    Локи продолжает свое неспешное шествие, и Фригг за его спиной шипит сквозь стиснутые зубы проклятья. Она еще некоторое время смотрит ему вслед, а потом, развернувшись, убегает прочь. Ее длинная тень растворяется в полумраке между колоннами, сливаясь с холодной темнотой в одно целое.

    Унылые коридоры Вальхаллы принимают йотуна в свои каменные объятья. Вскоре дневной свет сменяется тусклым сиянием люминесцентных ламп, под которыми рыжая шевелюра Локи тускнеет, а на лице еще глубже проступают морщины. Шаги вскоре теряют часть своей бодрости, словно неживой свет лишает сил йотуна. Вскоре он останавливается совсем.

    - Хугин? - спрашивает Локи у пустоты потолка.

    - Я знал, что ты меня засек, - от одной из боковых колонн отделяется тень и, падая вниз, расправляет черные, как уголь, крылья.

    Вскоре тень садится на плечо йотуна, цепляясь коготками за грубую ткань плаща в попытке не соскользнуть. Локи гладит темные перья, всматривается в блестящие бусинки глаз.

    - Тебя так легко вычислить.

    - Ни черта не легко, но тебе это удается раз за разом. Как?

    Локи улыбается, смотря на свое отражение в двух бусинках ближайших фоторецепторов. Улыбка получается кривой, а отражение, еще больше искривленное выпуклой поверхностью, ухмыляется поистине дьявольски.

    - Ты мое творение, забыл?

    Ворон трется клювом о жесткие волосы Локи.

    - Мне страшно иногда за Асгард.

    - Почему?

    - Ты создал половину его систем автоматизации. Многие личные сервис-системы Асов - тоже твоя работа. Ты величайший инженер, Локи, но в то же время на редкость подлый йотун... Если ты можешь чувствовать свои другие творения так же, как и меня, если тебе хватило хитрости, наглости и желания прикрутить еще что-то помимо нужного - в любой момент Асгард может стать игрушкой в твоих руках.

    - Было бы забавно.

    - Так Вещь - это твоих рук дело? Снова задумал сделать пакость Одину?

    - Я - инженер, Хугин, ты сам это сказал. Мое дело - провода и программы, но уж никак не биотехнологии. Не моя вотчина. И если этот старик думает, что мне нечем заняться помимо починки систем Асгарда - он ошибается.

    - Как это Один еще не убил тебя, Локи?

    - Думаешь, он не пытался? Но кто-то же должен заниматься всем этим хламом, в который превратился Асгард.

    - Я бы убил, - доверительно хрипит на ухо Локи ворон. - Один ждет тебя, хочет обсудить случившееся.

    Сказав это, ворон спрыгивает с плеча и, расправив чернильные крылья, улетает. Некоторое время Локи смотрит ему вслед, но вскоре птица растворяется в темноте сводов Асгарда. И когда она пропадает совсем, Локи начинается смеяться. Слухи слишком быстро расходятся Асгардом, ширятся колами, как от брошенного в воду камня, бегут по проводам, и кому, как не Администратору, знать исход разговора до того, как ему расскажут все лично. Хохот, безумный и злой, сотрясает тело йотуна, и эхо, испуганное этим смехом, умолкает.

     

     

     

     

-11-

    Холодом веет из коридоров Асгарда. В самом центре его, Трудхейме, там, где стоит Бильскирнир, где горячие потоки воды поднимаются по трубам, рокоча, стелется вечный туман. В его густой пелене скрываются двери, Асы и сервис-роботы. Скрывает он и Локи, пришедшего к Тору.

    Обманщик сидит, склонившись над доспехом. Мьелльнир - главное сокровище Тора, без него Ас чувствует себя слабым. Блестят пластины, переливается хромом их поверхность - чтобы тут же покрыться влагой.

    - Что, снова? - звучит голос Локи. Пар съедает эхо, грохочущее в остальных залах Асгарда, и голос йотуна почти похож на человеческий. Ответом ему звучит ворчание Тора:

    - Тут же сырость, сам знаешь... Все портится, даже роботы регулярно... Достала проводка... Вчера на этаже еще искрило...

    - С одним Бильскирниром работы столько же, сколько со всем Асгардом. Сделай же что-нибудь. Хватит позволять Одину помыкать собой.

    Молчание обволакивает их двоих. Рокочут трубы и гудят насосы, то тут, то там система сбрасывает с шипением давление в трубах. Именно здесь, в Бильскирнире, рождаются те чудовищные сквозняки, которые гуляют обителью Асов. Тор смотрит пустым взглядом на работу йотуна.

    - Сколько раз говорить тебе, Тор, - говорит Локи Асу, - поделки цвергов совсем не для таких условий. Они и не подозревают, какая тут влажность, тем более, и не думают, что Мьелльниром еще можно пользоваться. Они считают, что их дело - создать произведение искусства, но никак не работающую машину. Помнишь историю с Мьелльниром и Драупниром?

    - Тебя тогда едва не убили, - голос Тора едва пробивается сквозь плотную завесу тумана. - Папа отдал Драупнир Бальдру, ты знаешь?

    Локи останавливается.

    - Зачем ему? Безделушка же.

    Тор пожимает плечами - он никогда не интересовался такими вещами.

    - Папа звал всех сегодня. Ты придешь?

    Тор добрый малый. Локи не слышит в его голосе присущего Асам превосходства - наверное, он один из немногих, кто относится к нему без отвращения или злости. Как к почти равному - за что Фригг и не любит пасынка. Впрочем, Локи знает и другую причину - все дети Одина крещены проклятием его силы. Тор - сильный, но слишком недалекий и добрый малый, покорно согласившийся на брак с Сиф и занявший едва ли не самые худшие покои Асгарда. Он любит все и всех - как ребенок, каждодневно открывающий для себя мир. Но это не мешает ему быть и свирепым - когда его радостным дням угрожает война. Локи давно уже перестал тешить себя дружбой с Асом - как нельзя тешить себя достоверной подделкой. Вряд ли этот ребенок понимает, что такое дружба, а просто наивно тянется ко всем и каждому.

    - Да, твоя маменька передала приглашение. С готовым ответом, который полагается дать.

    - Ага. И тебе она тоже сказала?

    Локи молчит, улыбаясь сам себе.

    - Так ты придешь? - спрашивает Тор.

    Локи думает. Грохот залов Бильскирнира снова заполняет пространство, проникает в туманы, порождая сквозняк и страх.

    - И что мне ответить, когда Один спросит?

    - Ответь так, как считаешь верным.

    Локи улыбается - как только может улыбаться йотун.

    - Иногда ты бываешь удивительно прозорливым, Тор. Ну что же, посмотрим, что сделает Один с Вещью.

    - Это яйцо. Огромное яйцо. Я видел в папиной комнате, когда был в Гладсхейме.

    - Ваны будут в восхищении, - в голосе Локи слышится насмешка. Тор понуро смотрит на него, словно чувствует угрозу, но все же продолжает наблюдать за работой Инженера. Туман клубится вокруг них, проникая во все щели, оседая каплями на одежде и волосах, заставляя ткань опадать темными и тяжелыми складками, а Асов - ежиться от холода на вечных сквозняках Асгарда.

     

-100-

    С потолка личных покоев Одина льется холодный дрожащий свет. Из-за него кажется, что Асы, застывшие вокруг огромного яйца, давно превратились в каменные статуи - так недвижимы и отстраненны они. Только рыжая шевелюра Локи переливается всеми цветами огня, будто маленький костер, пылающий в самой сердцевине ледяной крепости Одина.

    - Это яйцо - опасно, - хрипит со своего трона старейший из ныне живущих. Из-под седых косм тянутся под Хлидскьяльв провода, ветви и корни великого Иггдрасиля.

    И все молчат. Молчат и смотрят на неожиданный подарок, ломающий устои Асгарда, Обители Богов, что живут под утомленным солнцем. Обычный порядок был нарушен, и Великие собрались вместе. Но в застывшей обители даже это краткое перемирие не может помочь им решить, что желать дальше.

    Молчание и тишина, брат и сестра, обнявшись, окутывают зал плотной пеленой. Едва слышно скрипят сервомоторы манипуляторов роботов под потолком, но от этого только тяжелее это беззвучие, которое, словно змея, обвило яйцо и Асов.

    - С чего ты так решил, Один?

    И взгляды, как один, упираются в костер волос Локи - равнодушно - иначе не умеют - но в то же время тревожно. Проклятый йотун не в первый раз приносит раздор в Вальхаллу и не в последний, и Асы ждут от него очередной издевки. Но Инженер молчит, смотря в потолок, и в его глазах ничего, кроме безумной тоски. Фригг первая отводит взгляд, но сдерживается, ожидая слова Одина.

    - Иггдрасиль молчит. Ни слова. Норны качают головами на мои вопросы, Локи, а твои дети ворочаются во сне. Хель хохочет и вопит о реках, которые потекут к Хелльхейму...

    - Да-да, хохочет, - и ехидная улыбка прорезывается на безразличном лице Обманщика, коему тысяча имен. - И если это все, что ты можешь сказать по этому поводу, Мудрый, я предпочту оставить яйцо. Пускай живет, пока может.

    И Локи поднимается и уходит прочь. Ему в спину смотрят десятка три глаз, все как один, холодные и безразличные, но ненависть читается в этой безмолвности четче тысячи взглядов.

    - В темных залах они как будто спят, им снятся прекрасные сны...

    Голос замирает в темноте и холоде Асгарда, и даже эхо боится его подхватить в присутствии Асов.

    - Мятежник, - шипит Фригг, выплевывая слова, словно яд. - И зачем он нам?..

    Взмах руки останавливает ее. Один наклоняется вперед; тяжелые связки кабелей скребут по трону, наполняя зал шелестом, скрипением и звоном.

    - Мы должны решить...

    - Но мы...

    - Как...

    Голоса Асов, словно потусторонний шепот, едва слышны, едва различимы и, как бы это ни было странно, встревожены. Высокие перешептываются, пожимают плечами, склоняют друг к другу головы, но страх, звучащий в каждом слове, никуда не пропадает, наоборот, поднимается к потолку, чтобы потом тревожным эхом осесть на поникшие плечи Асов.

    Легкие шаги Ванов заставляют их умолкнуть. Вечно молодые, беспечные дети Ванахейма смотрят на пустоглазых Асов, и то ли сожаление, то ли насмешка скользят в каждой их мимолетной улыбке.

    - Яйцо... - говорит Фрейя.

    - Новая жизнь... - вторит ей брат-близнец Фрейр.

    Асы молчат. Недоверие между Ванами и Асами всегда будет свежим, как будто только что закончилась столетняя война. И светлые дети Ньёрда отвечают им тем же - слишком страшны их воспоминания о реках крови и зареве пожаров.

    - Норны молчат, - говорит Фрейя, - а значит, это не прошлое, не будущее и не настоящее.

    - И? - Один подпирает голову кулаком, смотря на близнецов исподлобья. Седые космы скрывают под собой серебро кабелей, и на миг кажется, что он почти ничем не отличается от Ванов.

    - А значит, это не относится к Рагнарёку, - заканчивает Фрейя. Ее золотые кудри, как и огонь волос Локи, не меркнут в холодном сиянии люминесцентных ламп.

     

-101-

    В холодных чертогах Вальхаллы шум, гам и крик - эйнхерии, возрожденные воины, приветствуют своего товарища. Он стоит, качаясь, протягивает к ним руки и глупо улыбается; Валькирии, скрипя и громыхая, укутывают его. Новорожденный, он не помнит смерти, но знает, что Сессрумнир и Вальхалла - это лучшее, что может быть уготовано ему, и не сомневается в том, что смерть его была достойной.

    В заботливых руках друзей он засыпает, и как только его глаза смыкаются, утихает веселье. Радость встреч быстротечна, но остается надолго в памяти эйнхерий. Скрипя пластинами доспехов, несут они возрожденного товарища в мастерские Вальхаллы - там сон его станет сном всех, там на его руки и ноги ляжет тяжелая броня. Не просто так вырывают Посты на Гьелле из постмортальных потоков героев - Асы готовятся к последней битве. Никто не знает, к чему она, но напряжение и страх висят в воздухе Асгарда, не давая дышать, обрывая воспоминания и обнимая липкими руками сомнений. Не скрывается от их взгляда и разруха, царящая вокруг - не так себе представляли Павшие В Боях высокие чертоги, но и это лучше, чем сектора памяти Хелльхейма, где модераторствует сине-белая Хель.

    Тем временем в покоях Одина царит молчание. Гробовая тишина, сквозь которую изредка прорываются звуки внешнего мира, чтобы тут же исчезнуть, раствориться в тревоге сидящих рядом Асов.

    Яйцо треснуло. Кривая разлома медленно ползет по белой поверхности, и с каждой секундой страх все больше и больше давит на Асов, заставляя то и дело сглатывать слюну. Кажется, рок настиг их, чтобы сомкнуть холодные пальцы на божественных глотках. Ваны стоят чуть поодаль, золотоволосые близнецы с шутливыми полуулыбками ждут рождения новой жизни.

    - Надо было уничтожить его. Пока мы спорили, прошло время. Слишком поздно, - говорит Один. - Мы слишком долго... Норны молчат и дальше.

    - А Мимир? - звучит тихий вопрос от стоящих вокруг яйца Асов.

    Один встряхивает головой. На миг его взгляд стекленеет, и долгими проводами, ветвями и корнями Мирого Древа идет команда. Натужно ревут двигатели, от системы охлаждения во все стороны расползается могильный холод, и зала наполняется лязгом подъемника. Служебный лифт поднимается под грохот, невыносимый, как и молчание, раньше царившее здесь.

    От этого трещина по шероховатой поверхности яйца бежит скорее, словно соревнуется с подъемником - кто быстрее? И шипение систем разморозки капсулы Мимира сопровождается громким треском скорлупы. Глаза старца встречаются с чистым детским взглядом. Голова Мимира, присоединенная к системам жизнеобеспечения, медленно выдвигается из капсулы сна, прямо к замершему ребенку. Лица Асов каменеют в гримасе отвращения. Им не привыкнуть к эксцентричной выходке Администратора, пожелавшего, чтобы его друг жил, пусть и такой извращенной жизнью.

    - Рождение нового Аса? - хрипит система коммуникаций Мимира. - Один, напомни мне, за что ты отдал свой правый глаз?

    - Ас? - Один склоняет голову. - Кто он? Какие метки присвоил ему Иггдрасиль, Мимир? Ты сумел что-то отфильтровать в информационных потоках?

    Голова старца замирает.

    - А норны тебе ничего не сказали?

    - Они молчат.

    Сквозь шипящий между зубов воздух прорывается натужное кряхтенье - мудрец смеется.

    - Я не помощник тебе, Один, - говорит голова. - Ты знаешь это. Если хочешь подключить ребенка напрямую к моим портам - я за последствия не ручаюсь. Вспомни, как ты получил доступ прямо к корневым папкам Иггдрасиля - и теперь трясешься от страха перед Закатом. Вряд ли рок выбрал бы такое обличье. Боишься бунта - напои ребенка водой Урда, пускай получит регистрационные опознавательные метки. Большего пока и не надо, Один. Со временем Иггдрасиль сам присвоит ему подходящие метки...

    - Болтливая голова верно говорит, - раздается голос Локи под сводами зала. Он пришел, неслышный и невидимый в замешательстве Асов, и стоит теперь в дверях. - Пускай норны его успокоят водой из Урда, тогда и нечего бояться. Мимир признал в нем Аса, а значит, бояться нечего.

    - Поддерживаем старца и йотуна, - голоса близнецов подхватывает эхо. - Жизнь, так внезапно пришедшую в Асгард, нельзя так просто выбросить. Вот уже больше ста лет в доме Асов не рождаются дети.

    Мимир хохочет.

     

-110-

    За краем мира, там, за пределом Мидгардсорма, расстилается бесконечный океан. Далекий горизонт, где серое небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, едва-едва соприкасается с серо-стальными водами океана, светлеет вечным то ли закатом, то ли рассветом. Тут нет иного звука кроме шума прибоя, что разбивается о скалы Ноатуна - цитадели Ньерда, одного из Ванов.

    Шпили и пики антенн возвышаются над бушующим морем, нависая над ним, угрожая и покоряясь ему. Ноатун стремится вверх, навечно прикованный к скале, на которой стоит - еще одно напоминание о плате Ванам за долгую кровопролитную войну. Циклопические своды смыкаются над головой, давя, а порты у подножия вечно заполнены кораблями. Ноатун - единственная связь Асгарда с Ванахеймом; отсюда челноки взмывают ввысь, над самой Гиннунгагап, где на небосводе ярчайшей из звезд сияют чертоги Ванов. Из Асгарда текут туда бесконечным потоком драгоценные камни и поделки альвов и цвергов, а оттуда спускаются семена и ростки растений.

    Но зима и холод все никак не заканчиваются, ростки гибнут, едва падают в грунт Мидгарда, и населенные миры стонут под весом собственной перенаселенности; солнце плывет горизонтом в вечном закате, и сумерки все никак не наступают. И Ньерд, сидя на террасе, вздыхает, провожая взглядом белые хвосты, которые оставляют челноки за собой. Стылый океан заставляет грустить повелителя Ноатуна, а взор его все чаще обращается на Нифельхейм, царство мороза, откуда вечно дуют ветра, что приносят с собой снег и лед.

    Тонкие руки Фрейи, вечно молодой и прекрасной Ваны, дочери Ньерда, не могут развеять его печаль. Даже голос ее, так редко звучащий под стылыми сводами Ноатуна, не разглаживает морщины на лбу властителя этих мест.

    - Твой дом - что отражение Асгарда, - говорит она, сидя рядом с ним в кресле и качая ногой, и холодный ветер из Нифельхейма путается в ее волосах. - Отец, может...

    - Этот мир должен был принадлежать нам, - отвечает он в который раз. - Мы должны были быть не одними из, а главными... Мы должны были получить доступ к Древу, а вместо того только ходим вокруг него. Хуже всего то, что Иггдрасиль поглотил Одина...

    - А мне кажется, что все наоборот.

    Ньерд качает головой.

    Фрейя раздраженно смотрит на отца. Не только его дом стал походить на Асгард, Ньерд сам похож на Одина - такой же недвижимый, застывший взгляд на сером лице, на котором в холодном свете тусклого солнца еще глубже проступают морщины. Его руки покоятся на подлокотниках, и услужливый цверг стоит рядом, ожидает, чтобы получить разрешение на очередной рейс. Скади, жена Ньерда, сидит в углу, с тоской смотря в окно - шум прибоя не дает ей спать; об этом знают все. Но Ньерд не отпускает ее от себя, Один же равнодушно отклоняет все просьбы вернуться в Трюмхейм, столь милый ее сердцу - и все потому, что от покоя властителя Ноатуна зависит слишком многое.

    - Уверен, отец? Один оставил Яйцо. Хотя изо всех сил старался его уничтожить.

    - Но ему помешал Локи... Я знаю.

    - Не без нашей помощи, - Фрейя смотрит на отца, долго, тяжело, пытаясь понять, о чем он думает.

    - Новая жизнь, - шепчет Ньерд.

    - Только новый Ас. Это даже не предвестник конца, отец - Иггдрасиль ничего не знает о нем и присвоил Безымянному всего лишь гостевые метки. Норны не смогли отследить лог перемещений. Как ты думаешь, что это может быть?

    - А это не ваши проделки? - Ньерд устало смотрит на вечно пламенеющий закат. - Ты слишком долго не приезжала ко мне. Я уж начал думать, что ты внезапно решила заняться делом.

    - Нет. Я провела три ночи в системах Иггдрасиля... Конечно, мне не забраться так глубоко, как смог Один, но все же ясно одно - никто из Асов не причастен к созданию Вещи.

    - Тогда остается йотун, - легкий росчерк пера, другой - и цверг удаляется прочь. Можно не страшиться того, что он все слышал - язык Ванов непонятен карликам. - Он единственный, кто может вести разработки отдельно от Иггдрасиля. И Один все же решился поручить ему создать дополнительную, отдельную от Древа систему автоматизации. Вполне в его возможностях...

    - Он Инженер, отец. Его удел - лишь поделки на уровне цвергов и альвов. А этот - живой. Это биотехнологии и генетика, а не провода и программы.

    Молчание в очередной раз стает между ними. Напряжение между отцом и дочерью растет, занимая все пространство комнаты, заставляя испуганную Скади в углу вжиматься в кресло и смотреть голубыми затравленными глазами на всесильную красавицу Асгарда. Никогда еще волны не разбивались о скалы Ноатуна с таким ожесточением.

    - Или он, или больше некому, - говорит Ньерд, когда молчание становится невыносимым даже для него. - Подумай сама, кто больше всех может желать уничтожить Асгард, как не дитя Бергельмира? Только у него есть возможность и желание.

    - Но такое он бы не смог. Тем более, новый Ас - всего лишь ребенок. Эйр не нашла в нем ничего особенного или странного. А уж ей-то можно верить.

    - Никому нельзя верить в Асгарде. Запомни, никому.

    Фрейя вздыхает. Ей хочется плакать - слезы стоят в глазах прекраснейшей из населяющих Асгард. Молча она выходит из комнаты. Ньерд качает головой, хмурясь. Скади отводит взгляд от окна.

    - Дорогой... Фрейя ведь едет в Асгард? Может, отпустишь меня с ней?

    - Скоро Рагнарёк, - хрипит Ньерд совсем по-старчески. - Сиди дома. Лучше переждать Рагнарек здесь, и время безумия, которое захлестнет Асгард и Мидрад, пускай не коснется тебя. Война - не женское дело.

    Волны океана разбиваются о высокие скалы Ноатуна. Тысячи белых лент челноков поднимаются ввысь.

     

-111-

    Вверху ветер всегда сильнее. Он дует, холодный, полный мороза высоты, и в нем вспыхивают звезды осколков льда. Один смотрит на снег и молчит. От буйства стихии его отделяет лишь стекло, оно же - надежная препона для завываний ветра, от его безумных вздохов и стенаний. Тишина окутывает Одина, смертельное спокойствие лежит на нем другой одеждой, срастается с ним, словно вторая кожа.

    Один старается не смотреть на нового Аса. Потому что тот ждет его ответа и его решения.

    Мальчик сидит в углу, и тень лежит на нем, тяжелая, бархатно-черная, скрывая и изменяя черты, превращая ребенка в одного из замерших во времени и судьбе Асов. Кажется, что глубокие морщины залегли в уголках рта, собрались между бровей - но вот проходит минута, Ас поворачивает голову, и тень рисует совсем другого человека. Мальчик смотрит в спину Одина, ожидая ответа.

    Сквозняк гоняет по полу пыль. Кажется, что в Гладсхейме ее больше всего, что она почти вездесуща, что она и есть сама суть чертогов Одина. Пыль танцует в сквозняке, в луче света, пытаясь светиться, словно снежинки за окном. Она забивает дыхание, ложится ровным слоем на все поверхности, на ней, словно на снегу на вершине Асгарда, можно оставлять долгие цепочки следов.

    Один поворачивается. Глаза в глаза, и разговор замирает, едва начавшись.

    Они долго просто смотрят один на другого. Тишина - как кожа - приросла намертво к Одину.

    - Эйр сказала, что я абсолютно нормален. Как для Аса, - говорит мальчик. - Разреши мне ходить там, где я хочу.

    - Самому ходить опасно, - хрипит старейший из ныне живущих. Долгие вязки кабелей стекают по его плечам, уходят под пол, чтобы там слиться с Иггдрасилем. - А тебе - тем более. Побудь под присмотром некоторое время...

    Они снова молчат.

    Взгляд Одина тускнеет, когда он подключается к Иггдрасилю, когда сканирует семантическую паутину его метаданных, когда подает запрос высшего порядка. И когда приходит ответ, когда статистика дает вполне однозначный ответ, Один качает головой. Иггдрасиль, мировое древо, чьи ветви и корни оплели весь мир и связали его воедино, не видит никакой опасности для пока безымянного Аса. Но Администратора давно отравил страх. Он заглядывал в глубины кодов, видел и слышал о предстоящих Сумерках. И он давно уже не доверяет Древу.

    - Хорошо, - говорит Один мальчишке. - Однако советую тебе обзавестись телохранителем. На всякий случай.

    Мальчишка уходит совсем неслышно - как будто просто растворяется в тени, пропадает в бархатной черноте ее глубин. Только легкий затихающий шелест одежд и цепочка следов на пыли говорят о том, что здесь кто-то был. Сквозняк сразу же стирает отпечатки, как будто пытается заставить Одина забыть о том, кто тут сидел еще несколько мгновений назад.

-1000-

    С утра в доме Дуаны шум и гам. Цверг, в яркой одежде, в остроносых туфлях, поглаживая жидкую бороду, бегает домом, сам смотрит и заглядывает во все щели, сам проверяет молодых, без умолку говорит и вопит, отдавая приказы. Этим утром посланец из самого Асгарда, сам сын Одина, Хермод, спустился радужным Биврестом и разбудил его. Известие посланца оказалось приятным и страшным одновременно - один из Асов собирается купить себе андроида-охранника. И настроение цверга с того времени, как маятник - качается между радостью высокого визита и ужасом от того, что он может не угодить гостю. Дуана то замирает с улыбкой на губах, то несется дальше, скривившись в гримасе страха. Асы суровы и жестоки, и в их воле стереть маленького и слабого цверга с секторов Хельхейма так, как будто его и не существовало вовсе. И страх последней смерти и полного забытья наполняет Дуану первобытным ужасом, ведь не ради этого он вот уже столько циклов создает свою торговую империю, равной которой нет в Свартальвхейме.

    И дом Дуаны шумит и гудит, сотни молодых цвергов приводят его в порядок, роются в бумагах, пишут договоры и работают с товаром. Все одинаково испуганы, все одинаково желают, чтобы все закончилось, и закончилось побыстрей. Но в ожидании визита время тянется невообразимо долго, и цверги один за другим заканчивают работу. И Дуана не может ничего им сказать, требовать больше - не в его силах.

    И когда уже, кажется, все готово, Дуана садится рядом с доками, взирая на алую россыпь огоньков Свартальвхейма. Царство цвергов расстилается у его ног, темное, в багровых отблесках, полное мрачной жизни, тяжелого труда и жара, просачивающегося из самых недр земли. День и ночь звенят равнинами подземного мира молоты, катятся повозки с ценной рудой.

    Дуана смотрит на все это, и тревога отпускает его. Сон, так похожий на смерть, приходит к нему, закрывает глаза, и вот уже спит он, ожидая Аса. И голос, который пробивается сквозь шум города внизу, сквозь лязганье молотов о наковальни, он слышит из сна - как будто с ним говорит сама земля, скальная порода, на которой лежит Мидгард. Но голос слишком человеческий.

    - А ты такой маленький. Вы, цверги, все такие?

    Дуана открывает глаза в испуге от того, что уснул, ожидая Аса. Стоящий перед ним мальчик не походит на одного из жителей Асгарда, и цверг, разгневанный его замечанием, машет руками.

    - Чего тебе надо, дите Аска? Уходи, тебе тут нечего делать.

    Но мальчик не обращает на его слова никакого внимания, лишь задумчиво наклоняет голову.

    - Хермод сказал, что меня будет ждать цверг Дуана.

    Эти слова заставляют цверга внимательней присмотреться к лицу разбудившего его мальчишки. Ничего особенного - обычное пухлощекое лицо ребенка, только готовящегося переступить порог детства. Капризный рот, вздернутый нос. Но когда взгляд Дуаны скользит по глазам мальчишки, он понимает - перед ним Ас, хоть и столь не похожий на других обитателей Асгарда. Глаза выдают в нем его сущность - огромные, но пустые. Во взгляде не сквозит ни одна эмоция - хотя голос говорит об интересе.

    - Молодой Ас?

    - Так значит, ты меня ждал и заснул?

    Цверг молчит, объятый ужасом, но Ас, бросив на него равнодушный взгляд, поворачивается к шлюзу.

    - Открывай склад.

    Дуана подскакивает, словно где-то внутри него спрятана пружина, и семенит в сторону пульта, а потом прытью бежит обратно к шлюзу, пытаясь не отставать от Аса, нетерпеливым шагом входящего в помещение. Страх и ужас переполняют его душу, маленькую и трусливую, как у всякого цверга, льются через край, заполняя пространство угрожающим шелестом мнимых угроз. И невдомек Дуане, что ему ничто не угрожает, он шарахается от каждого звука, будь то шаги Аса или шум систем.

    - Чего именно желает молодой Ас?

    - Покажи мне все болванки, что лежат здесь у тебя.

    Дуана мысленно стонет от бессилия. Очередной, хоть и высокопоставленный, но незнающий сам чего хочет, покупатель. И попробуй не угодить - на следующий день от работы с Дуаной откажутся все остальные заказчики.

    - Возможно, молодому Асу будет интересно посмотреть на наши новые модели? Проходите, сюда... Все характеристики написаны на капсулах, но если что-то непонятно, спрашивайте...

    Мальчишка шагает между ровными рядами капсул, покрытых изморозью, время от времени останавливаясь перед очередной холодной колонной прочитать табличку. Потом он стает на цыпочки, пытаясь разглядеть сквозь слой льда лицо болванки.

    - Они так похожи друг на друга, - разочарованно говорит мальчишка, вглядываясь в окошко десятой или двенадцатой капсулы.

    - Если молодой Ас желает, мы можем сделать новое лицо...

    - Не надо, - не оглядываясь на семенящего за ним цверга, бросает Ас. - Суть останется той же, а мне надо совсем не это.

    Дуана разочарованно пожимает плечами.

    - Если молодой Ас скажет, что он ищет, я смогу ему помочь в поисках...

    Но Ас не обращает на его слова ровным счетом никакого внимания. Цверг клянет все и вся за это утро, принесшее столько хлопот и бестолкового покупателя. Мальчишка, словно чувствуя недобрые мысли Дуаны, оглядывается через плечо, и цверг, до дрожи испуганный пустым взглядом, гонит прочь все воспоминания. И Ас идет дальше. И снова повторяется ритуал, и снова Дуану пробирает до костей молчаливая досада гостя.

    - Не то, - говорит тот каждый раз, вглядываясь в лицо болванки.

    С каждым этим вердиктом Дуана погружается в страх все больше и больше, и безумие едва не охватывает его. Лишь остатки разума не дают ему убежать с криком подальше от этого непонятного Аса. Наконец мальчишка задерживается у одной из капсул. Сначала он долго читает надпись, потом, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть в окошко.

    - Кто это?

    Цверг, уже было заскучавший, подходит. И страх сковывает Дуану, собираясь в груди, давя и перекрывая доступ жаркому воздуху Свартальвхейма.

    - Извините, молодой Ас, - говорит цверг, склоняясь в глубоком поклоне. - Это бракованный образец, нам его вернул покупатель...

    - У него другое лицо, - не слушая цверга, произносит мальчишка. - И он сам другой.

    - ...и это вообще старая модель, и, молодой Ас, ее можно разве что на свалку...

    - Я хочу его.

    Последня фраза превращают маленького цверга в изваяние. Слова о том, что этот товар - хлам, застревают в горле Дуаны подобно рыбьей кости. Страшный выбор стоит перед ним: прекратить этот кошмар сейчас, сделав все, как надо, или же продлить мучения, признавшись в том, что товар - хлам. Оба варианта кажутся слишком неверными, но искать выход Дуана уже не может - ужас сковал его мысли.

    - Вечером за ним заедут из Асгада, - говорит дальше мальчишка, не обращая внимания на ужас, читающийся в глазах цверга. - Отгрузишь им его. Договор подпишет Один.

    Имя Высокого отрезвляет Дуану. Последние капли храбрости вырываются из него с криком отчаяния:

    - Но этот товар - хлам! Ему место на свалке...

    Улыбка Аса заставляет его умолкнуть. Мальчишка знал. Великий Иггдрасиль, чьи корни и ветви держат на себе все заселенные миры, нашептал ему. В глазах Аса Дуана читает однозначное: "Не пререкайся".

    Когда Ас уходит, Дуана, в ужасе от произошедшей сделки, наконец обретает голос:

    - Какую систему ставить, молодой Ас?

    - Никакую, - доносится от мальчишки. - Отгрузишь вместе с капсулой.

    Дуана смахивает холодный пот с лица, смотря на удаляющуюся спину мальчишки. Когда темный силуэт выходит со склада, на его плечо опускается птица, и цверг, несмотря на расстояние, готов дать руку на отсечение, что это или Хугин, или Мунин - вороны самого Одина. А потом его чуткий слух улавливает хриплый голос птицы: "Только один?", и в ответ: "Только этот".

    И Дуана покоряется своей судьбе. Чему быть, того не миновать, и иногда удача приходит там, где, кажется, ей вовек не бывать.

     

-1001-

    Огонь весело подбрасывает искорки в огромном камине, и Локи тянет к нему руки - словно он озяб под высокими потолками Вальхаллы, словно сквозняки выпили из него последнее тепло. В отблеске очага кажется, что волосы йотуна объял огонь, а глубоко в зрачках поселилось недоброе свечение. Он не сбросил сапоги у входа, не оставил накидку в прихожей - так, как и был, сидел у огня, словно питаясь его теплом.

    За спиной хлопает дверь, и на плечи Локи опускаются белые женские руки.

    - Сигун?

    - Я уже отчаялась увидеть тебя сегодня дома. Иногда мне кажется, что ты мог бы больше времени уделять своей жене и детишкам.

    Локи улыбается ей, и впервые его улыбка не злая, не насмешливая, не злорадная и не безумная - только радость счастливого человека, наконец-то очутившегося дома. Сигун наклоняется и целует его в лоб, и ее волосы цвета воронова крыла стекают черной волной ему на лицо, обдавая ароматом ромашки.

    - Йотуном был, йотуном и остался. Сначала работа, а жена с детишками дома должны ждать, когда придет их очередь.

    - Асгард меня не поменял, правда? И ты все еще любишь меня за то, каким я остался?

    Женщина улыбается ему в ответ.

    - Вернуться бы в Утгард...

    И не видит, как на миг лицо мужа каменеет.

    Стук в дверь вырывает их из того счастливого мирка, в котором они оказались на мгновение. Сигун вздыхает, стягивая со спешащего к входу Локи накидку. Щелкает замок, и система оповещения выдает переливистую трель - Ас.

    Однако стоящий за порогом мальчишка незнаком Локи. До обидного обычный, стандартный ребенок, и только глаза без малейшего намека на чувства или желания выдают в нем Аса. Локи вздыхает, но молчит - каждый, кто испил воды Урда, приговорен на такое. Цена бытия Асом платится незаметно, но верно, и лица властителей Асгарда превращаются в маски.

    - Ты кто?

    Мальчишка улыбается.

    - У меня пока нет имени, Локи, но ты знаешь, кто я... Пять лет назад твое слово и заступничество Ванов сохранили мне жизнь. Неужели забыл?

    - Безымянная Вещь, - вспоминает Локи.

    - Обидно слышать от тебя такое название, - говорит мальчишка, и улыбка на его лице увядает. - Долго ли ты еще собираешься меня держать на пороге?

    Мужчина несколько мгновений вглядывается в лицо ребенка, а потом отступает на шаг в сторону. Ас входит в дом и низко кланяется Сигун. Между ними - тишина, напряжение и недоверие. Тревожное ожидание. И Сигун, радушная хозяйка, не улыбается мальчишке, а, поклонившись в ответ, исчезает, бросив на Локи выразительный взгляд.

    - Чего надо безымянному Асу от меня?

    Мальчишка замирает посреди комнаты, смотря на огонь. Потом медленно оборачивается к Локи.

    - Теперь я понимаю, почему Один называет тебя огненным. Ни у кого больше в Асгарде не встретишь камин с живым огнем, только у тебя. А цвет пламени под стать твоим волосам. Ты и вправду Огненный, как ни крути.

    - Безымянный, если ты пришел поговорить о моем камине...

    - Нет, - перебивает Локи мальчишка. - Я пришел по делу, но стоило мне увидеть твой камин, как я, кажется, понял что-то важное о тебе.

    - О! И, наверное, ты поделишься этой, без сомнения, умной мыслью со мной?

    - Ты уже ее услышал, Локи.

    - Тогда приступим к делу, - говорит йотун, придвигая к камину стулья. - И побыстрее, я сегодня целый день провел, лазая по кабельным шахтам Асгарда.

    Мальчишка сбрасывает плащ, в который кутался, и садится на предложенный Локи стул. Потом, словно пытаясь отогреться, протягивает руки к огню, как это делал минуту назад хозяин. И в пустых глазах пляшет мертвое отражение живого огня, по пальцам ползут рыжие отблески.

    - Извини, но я хочу спросить тебя еще одну вещь не по делу...

    - Давай, - говорит Локи, разваливаясь на стуле.

    - Этот камин - это дань Йотунхейму? Ты же йотун и, наверное, скучаешь по нему.

    - А если я скажу, что доволен в Асгарде абсолютно всем и домой меня не тянет?

    Мальчишка задумчиво смотрит на огонь.

    - Тогда я не понимаю, как может гордому йотуну приносить удовольствие эта холодная цитадель. Здесь сквозняки дуют со всех сторон, и я понимаю, почему Ваны убрались отсюда сами.

    От слов Аса Локи хохочет, и огонь, словно вторя ему, вспыхивает ярче, заставляя тени метаться в углах. Воет восходящий ветер за окном, поднимаясь из жаровен цвергов к холодному небу, прорываясь через густой туман Альвхейма, но это все там, за порогом.

    - Вот уж не ждал от сосунка вроде тебя такой прозорливости, не ждал. Но в следующий раз, послушай мой совет: не делись своими соображениями с первым встречным. Я-то выслушаю тебя и забуду, а другие не преминут воспользоваться твоими словами. Ну, приступим к делу.

    - Я был сегодня в Свартальвхейме по приказу Одина.

    - Слышал, - говорит Локи, - птички принесли эту новость в клювике. Старик хочет, чтобы ты подыскал себе телохранителя. Вот только непонятно, почему он отослал тебя к цвергам вместо альвов. Поделки светлых куда более... Изящны, что ли. И что я не понимаю, так это почему ты от цвергов пришел без охраны и ко мне.

    - Я не нашел там того, что хотел, в том виде, в котором желаю это видеть. Локи, - мальчишка обращает свой безразличный взгляд к йотуну, - ты создал Хугина и Мунина...

    - Ясно, - говорит Локи, и на его лице читается разочарование и бесконечная усталость. - Ты хочешь, чтоб я и тебе создал телохранителя. Не слишком-то нагло? Такое впечатление, что тебя не устраивают работы цвергов, альвов или Асов. Большинство из них не хуже, а то и лучше того, что я смогу сделать.

    - Я знал, как ты отнесешься к этой идее. У меня есть пустышка, и от тебя надо только программу, подобную той, что в воронах.

    - И что я получу взамен?

    Мальчишка вздыхает. Нельзя просить сделать что-то за просто так, нельзя оставлять достойную работу без награды. Вот только... Вопрос в том, согласится ли Один.

    - А сколько заплатил Один за воронов?

    - Нисколько, он сохранил мне жизнь. А это, как ты понимаешь, для того, кто сам живет благодаря моим словам, цена неподъемная. Да и к тому же Один вряд ли позволит тебе получить от меня программу - после той истории с Мьелльниром программировать мне что-то серьезное вряд ли разрешат.

    - Один уже разрешил. Так что, если ты согласишься, я постараюсь заплатить любую цену, которую ты попросишь.

    Локи смотрит в огонь, и красные отсветы загадочно мерцают в глубине глаз йотуна. Несколько мгновений хозяин дома колеблется, пытаясь выбрать между любимым занятием и семьей. Потом, словно приняв некое решение, Локи встряхивает головой, и на миг молодому Асу кажется, что голова йотуна объята пламенем.

    - Пошли, посмотрим, что можно сделать. Запомни, что я не выспрашивал, зачем тебе подобное Хугину и Мунину. Болванка тут?

    Мальчишка улыбается.

    - Я сказал сразу подвезти ее к задней калитке.

    Локи довольно кивает и поднимается со стула, махнув рукой мальчику, чтобы он следовал за ним. Тот подскакивает и бежит вслед за хозяином дома. А за дверью Сигун, едва сдерживая слезы, проклинает молодого Аса.

    Восходящие ветры воют, путаясь в туманах Льюсальвхейма.

-1010-

    Шум и рокот в тусклом и холодном небе Асгарда. Хильдсвини, корабль Фрейи, первой после Фригг, наполняет раскаленный воздух дрожанием, заставляет закрывать уши от грохота реактивных двигателей. Площадки встречающих Фолькванга полны фейри и эйнхерий, которые ожидают прибытия госпожи. Равного кораблю Фрейи нет во всем флоте Асгарда, его мощная броня блестит и переливается на солнце, хвосты огня вырываются из сопел, и мидгардтцы закрывают в страхе уши, чуть слышат его рев.

    Когда Хильдсвини садится, столбы пыли затмевают солнце, заставляют закрывать глаза фейри и отступать лучших и храбрейших солдат. И стоит ей чуть осесть, как сразу же к кораблю тянутся шеренги сервисных роботов дока, которые будут готовить корабль до следующего отлета Фрейи. Часто она покидает Фолькванг, часто ездит на край мира, к пропасти Гиннунгагап, или к океану, что раскинулся за пределами Мидгардсорма, к своему отцу Ньерду, что живет в Ноатуне на страже покоя Мидгарда.

    Шипят люки, уравновешивая давление, изменяя атмосферу внутри корабля, и по трапу спускается сама Фрейя, в Брисингамене, в котором не страшны ей ни холод Нифельхейма, ни жара Муспельхейма, ни пустота мировой бездны. Сам Локи похищал его в надежде разгадать тайну такой прочности доспеха Фрейи, но Хеймдалль, глухой страж Бивреста, остановил его тогда.

    Стоит тяжести огромного доспеха опуститься, стоит ему ступить на площадку, как расступаются нестройные ряды подошедших ближе фейри и эйнхерий, пропуская брата Фрейи, Фрейра. Он идет, и вслед за ним оборачиваются служанки, затаив дыхание от красоты Вана.

    - Зачем пришел? - спрашивает Фрейя у брата.

    - Думаю, тебе стоит знать последние новости, дорогая, - улыбка Вана широкая, но сердце у Фрейи холодеет.

    - Это предупреждение? Что случилось?

    Фрейр пожимает плечами, и Фрейя понимает, что тут он ничего не скажет. Они вместе рассекают толпу и входят под сводчатые арки Фолькванга. Огромный сияющий доспех и кажущийся крошечным рядом с ним Ван. Они идут мимо зал Сессрумнира, где валькирии Труд и Мист занимаются отбором великих воинов, которые должны будут влиться в бесчисленные батальоны эйнхерий. Через них постмортальные потоки Гьелля текут от Модгуд к Хелль.

    Когда за близнецами закрываются двери, Фрейя выбирается из Брисингамена. Тяжелый доспех шипит, распадается стальным хромированным цветком и остается стоять, когда она в тонком и сверкающем серебром одеянии выскальзывает из его недр.

    - Так что случилось? - летит ее вопрос Фрейру, смотрящему в окно на раскинувшийся Мидгард.

    - Бальдр...

    - Что с ним?

    - Он снова отказывается лечь в медицинский отсек Эйр. Его паранойя уже становится постоянной, а Фригг только потакает ей. Ты же знаешь, она слишком опекает его...

    - Единственный из сыновей, который все еще держится за ее юбку, хоть и вырос, - Фрейя берет в руки расческу и начинает распутывать волосы. - Ну и что с того? Какое отношение имеет болезнь Бальдра к Брисингамену, Фрейр?

    Тишина повисает в воздухе, отдаляя близнецов друг от друга. Фрейр оборачивается и долго смотрит на сестру, прихорашивающуюся у зеркала. А потом говорит:

    - Она хочет исследовать Брисингамен, чтобы создать аналог для Бальдра. Возможно, чуть получше, чуть похоже...

    - Никогда!.. - кричит Фрейя, и щетка для волос летит через всю комнату. - Никогда Асы не получат его! Они с ума сошли, наша технология непригодна для Асов, что бы они ни говорили! Эта толстая курица считает, что может лезть в мои вещи? Да что она о себе возомнила?!

    - Успокойся...

    - Да никогда в жизни! - Фрейя бушует, и Фолькванг притихает. - Хорошо, что цверги мертвы... Я позаботилась, чтобы ни один из них никогда не получил возможности воскреснуть!

    - Ты так уверена, что Хель будет стоять до конца, защищая твое, Фрейя? - равнодушно спрашивает Фрейр. Этот разговор забавляет его - уголки губ едва приподнимаются в улыбке.

    - Я уверена, что все угрозы Асов для нее не более, чем пустое сотрясание воздуха, - Фрейя успокаивается, но румянец гнева все еще на ее щеках. - Сам Иггдрасиль охраняет ее, не иначе, как считает полезной.

    - Мне кажется, тебе пора отдохнуть, - тихо говорит Фрейр, смотря на искаженное гневом лицо сестры.

    Она устало кивает в ответ. Фолькванг переводит дыхание. И только одна жалоба прекраснейшей среди Асов и Ванов звенит в воздухе нотой отчаяния:

    - Как же я устала от этого мира, Фрейр!

    Жалобы Фрейи сплетаются со сквозняками Фолькванга, разносятся во все уголки и оседают грустью во взглядах прислуги. Сияющий в небе Ванахейм закрыт для Ваны, и от этого жизнь в Асгарде в тяготу ей.

     

-1011-

    Мастерская Локи на первый взгляд ничем не отличается от других мастерских, и в то же время Ас понимает, что все здесь немного неправильно, как-то извращенно по-другому. Однако, сколько он не смотрит, причина этой неправильности остается непонятной, и вскоре игра в поиск несоответствий надоедает Асу. И он бросает взгляд на Локи, склонившегося над столом.

    Здесь, как и во всем Асгарде, люминесцентные лампы дарят холодный ровный свет. Под ними Локи теряет часть той живости, которая отличает его от застывших во времени Асов, становится бледным и тусклым, словно призрак или пластиковая кукла, а тени на лице проступают еще глубже, делая Локи еще более старым, чем он является на самом деле. Йотун склонился над столом, где несколько минут назад транспортные роботы положили пустую болванку. Пластиковая поверхность защитных пластин еще покрыта парующей изморозью, и Инженер ежится от ее холода.

    - У кого из цвергов ты откопал эту древность? - спрашивает Локи у сидящего у дверей Аса.

    - Не помню. Вроде Двана, или что-то в этом роде...

    - Дуана. Хороший торговец, если можно назвать так цверга, отпускающего некачественный товар Асу.

    - Цверг говорил, что он неисправен. Но я подумал, что инженеру вроде тебя будет несложно его починить и усовершенствовать.

    Локи бросает исподлобья злой взгляд.

    - Безымянный, возможно, Один тебя и защищает, но подумай сам - я получу от него по шее только после того, как ты получишь у меня. Думаю, ты отдаешь себе в этом отчет?

    Ас слабо улыбается.

    - Я заплачу, Локи...

    - Дело не в деньгах. Никакие кредиты и доступы не вернут мне потраченного времени.

    - Я понимаю, - кивает Ас. - Но, тем не менее, я думаю, что ты все-таки его сделаешь. Правда?

    Локи вертит в руках отвертку, которой вскрывал черепную пластинку болванки, и смотрит на Аса, безмятежно улыбающегося ему. Пустота в глазах мальчишки, кажется, на миг становится немного другой, но йотун гонит от себя эту мысль.

    - Я сделаю. Приходи через неделю, Безымянный.

    - Ты не проводишь меня? - спрашивает Ас, поднимаясь со стула. - Я боюсь заблудиться...

    - Просто подай запрос. Маршрутная система Иггдрасиля выведет тебя, - говорит Локи, склоняясь над болванкой в попытке вытащить ее микросхемы. - Завидую вам, Асам. Вряд ли вы когда-нибудь будете часами блуждать шахтами в поисках выхода.

    Ас загадочно улыбается, и в тот же миг он понимает, что же казалось ему неправильным в мастерской Локи. Здесь все так, как должно быть: полки со смазкой, катушки искусственных волокон и дротов, висящие на держателе инструменты, - и все это сверкает чистотой, нетронутостью. Настоящая лаборатория Локи точно не здесь.

    - Пока, Локи.

-1100-

    Один, склонив голову на старческие узловатые руки, сидит в своих покоях. Сквозняк, гуляющий комнатами Вальхаллы, треплет пух на его накидке, шевелит волосы, поднимает пыль, которая танцует, словно альвы, в свете люминесцентных ламп высочайших покоев Гладсхейма. Глаза Одина закрыты, будто он дремлет, но голос - тверд и звучен. Он громовыми раскатами заполняет покои, замораживая своей холодностью и властностью все живое.

    - Иггдрасиль тебя не идентифицировал, значит, ты - Безымянный? - спрашивает Один у замершего перед столом Аса.

    - Да, - мальчишка садится на краешек стула за стол, напротив Одина.

    - Почему Иггдрасиль не присвоил тебе еще метки? - хрипит старейший Безымянному.

    - Откуда мне знать, Один? - Безымянный пожимает плечами. - Я все еще не имею к нему доступа. Это ты должен знать, что и к чему, Администратор, - едва слышимая насмешка в последнем слове заставляет Одина наклонить голову, вслушиваясь в слова ребенка перед ним.

    - Не переходи грань, Безымянный. Ты знаешь, что даже я... Впрочем, не в этом дело. Ты пьешь воду из Урда?

    - Да, Один.

    - А концентрация частиц в крови?...

    - Эйр еще не брала образцов. Она улетела в Мидгард и вернется не скоро.

    Один кивает. Шелестят провода, и в этом звуке слышен шепот самого Иггдрасиля.

    - Так зачем ты пришел?

    - Локи мне сделает охранника. Ты доволен?

    Один опускает руки. Его лицо уже давно превратилось в маску, да и сам он выглядит, словно статуя какого-то из мудрецов: серая, изборожденная глубокими морщинами кожа, волосы, из которых то тут, то там проглядывают кабели связи, и полное отсутствие эмоций. "Даже когда Один открывает рот, он выглядит так, словно робот", - думает Безымянный.

    - Я недоволен тем, что ты обратился к Локи. Не стоило отрывать его от ремонта систем Асгарда. Теперь он забросит все дела, ссылаясь на твой заказ... Асы будут жаловаться, да и Ваны, я думаю, тоже придут в неистовство. Тем более, что в покоях эйнхерий, Сессрумнире, снова не работает система опознавания.

    Безымянный Ас сидит и смотрит на Администратора. Долго, словно пытается что-то прочесть в его замершем в веках лице. И только тогда, когда тишина становится невыносимой, когда она забивает все звуки, он отвечает:

    - Я подумал, что никто не справится с этим лучше него.

    И снова тишина. Сквозняки сдувают пыль, стирают следы Безымянного на полу.

    - Тогда ты неправильно думал. Обратился бы к альвам или цвергам - и те, и другие с радостью помогли бы тебе, сделав не хуже и не лучше, чем Локи. А так...

    Один не договаривает. На миг он замирает, судорожно выпрямившись. Его глаза открываются, но взгляд их, пустой и сухой, приобретает еще и отрешенность того, кто не смотрит на этот мир, взирая на вещи, недоступные пониманию человека.

    - Свободен, - говорит Один после минуты тишины. - У меня дела. Заказ к Локи я утвердил.

    - Пока, Один, - доносится от Аса, хотя старик уже не слышит его. Слепые старческие глаза устремлены в потолок, а губы едва слышно шепчут приказы, которые тут же устремляются к Иггдрасилю по его великим корням и ветвям. Нельзя отрывать Старейшего из ныне живущих от дел, цель которых - сохранить этот мир таким, какой он есть сейчас.

    Мальчик поднимается, проводит ладонью по сканеру двери и выходит.

-1101-

    На секторах Хельхейма совсем не так, как говорят. Они спрятаны настолько глубоко, что лишь Модгуд, которой поручено вечно регистрировать всех прибывших, составляя списки на воскрешение, может сказать по отчетам доставки, куда она отправляет матрицы. Но не в ее воле знать, как попасть в комнату, уставленную длинными рядами серверов, где холодный свет люминесцентных ламп дрожит, а кварцевые стерилизуют воздух так, что даже тяжело дышать, и не в ее воле рассказать, как уничтожить Хель, модератора, в чьей вотчине находится Хельхейм.

    И лишь одно живое существо знает сюда дорогу. Найденный случайно, волею судьбы, путь иногда зовет и манит, как сладкоголосая сирена с берегов такой далекой Аттики. И как сирена, он, заманив Локи в комнату, тут же разъедает его разум, ломает на части логику несокрушимого йотуна, который единственный из всего Йотунхейма живет в высочайших чертогах Асгарда.

    Длинные коридоры, связки кабелей под потолком и полом, корни и ветви великого Иггдрасиля, его сосуды и жилы, густо оплетающие царство Хель. Система охлаждения наполняет помещение низким гулом, холод и мороз ползут, сковывая все живое. Роботы-чистильщики снуют, собирая всепроникающую пыль, но усилия их тщетны - когда они доходят до одного конца ряда, в другом толщина покрова уже на палец.

    В самом центре ледяного царства - порт доступа к модератору. Шесть мониторов мерцают длинными колонками имен и биографий, ведя посмертную перепись всего сущего в Мидгарде, Свартальвхейме и Льюсальвхейме. И лишь Муспельхейм и царство ледяных великанов недоступны Хель, но и без того работа ее велика и утомительна. И оттого неудивительно, что часто сине-белая владычица этого места не в духе.

    Когда среди тесного сплетения кабелей раздаются шаги, фоторецепторы поворачиваются на звук, стараясь уловить того, кто идет. Но это лишь Локи, Обманщик, тот, кто часто заходит сюда.

    Экраны перемигиваются, и по одному из них ползет полоса помех, превращаясь за секунду в лицо, чья андрогинная красота застряла на грани между Асами и йотунами. Капризный рот изгибается улыбкой идущему.

    - Зачем это? - спрашивает Локи. - Ты же понимаешь: нет никакой надобности выделять под это ресурсы...

    - Иначе ты совсем забудешь, как я выгляжу, - тихий, холодный, как это место, голос раздается отовсюду. Но губы лица на экране не двигаются, слепые белки смотрят мимо Локи. - Забудешь - и перестанешь приходить. Тут одиноко и холодно, отец, и ты знаешь это. Ты же не оставишь меня здесь? Ты ведь не можешь? Ты не имеешь права. Слышишь?

    Локи садится в кресло. На широком столе стоят лишь мониторы, бросая зеленовато-желтый отблеск на свободную площадь. В этом свете Локи совершенно не похож на того, кого назвали Обманщиком, да и на йотуна совсем не походит. Словно он всего лишь один из мидгардтцев, тот, кто рано или поздно должен будет прийти и исповедоваться Хель в своих грехах перед великими Асами.

    - Ты программа, Хель. Не более или менее. Ты не можешь чувствовать одиночества или холода. У тебя нет терморецепторов. У тебя нет эмоций. Это всего лишь остатки программных кодов Анки...

    - Программа? - в холоде голоса прорезывается насмешка и горечь. - Ты знаешь, что я и кто я.

    - Ты - Хель, модератор Хельхейма. И не более. Не смей эксплуатировать лицо той, что стала для тебя прототипом. Ты не имеешь права.

    Опускается тишина - мертвенная, сковывающая вековечным морозом. Страх пробирается длинными коридорами, тянется к огненным волосам йотуна, но отступает, стоит лишь прозвучать холодному голосу, который доносится из ниоткуда.

    - Меня зовут так же, как и ее. Я - Хель. Да, я модератор секторов Хельхейма. Да, у меня нет тела, теплого мяса, жилами которого течет горячая и красная кровь йотунов и мидгардтцев. Но у меня есть память, Локи... Я помню все: Йотунхейм, с коротким, но жарким летом, когда зелень поднимается за неделю, чтобы за два кратких месяца скрыться под толстым покровом снега. Я помню наш дом среди скал и далекое море за куполом. Я помню братьев и помню мать. Я помню тебя - каждое обещание. Помнишь, как ты говорил, что никогда не разлюбишь меня?.. Или тебя недаром зовут Обманщиком, отец?

    - Не смей...

    Тишина опускается на плечи Локи, ложится танцующими пылинками, шепчет звуками сервоприводов роботов.

    - Знаешь, - голос из ниоткуда изменяет тембр. Он сменяется голосом юноши, звонким, веселым. - Ты о нас забыл ведь? Забыл? - голос снова изменяется. Теперь он мог бы принадлежать уже не юноше - молодому мужчине в самом расцвете сил.

    - Не смей.

    - Забыл... - насмешливый голос Хель возвращается к ней.

    - Не смей! - кричит Локи, но голос тонет в длинных коридорах, теряется среди ветвей великого Иггдрасиля, путается в его бесконечных корнях, оплетающих царство мертвых, но не проросших в него.

-1110-

    Он смотрит удивленно, в рыжих волосах запутался огонь и провода, железные ручьи, нити великого Иггдрасиля, которыми Древо сшивает оторванные кусочки одного целого. Великий Портной, которого все зовут Инженером. Локи ждет Безымянного на крыльце, среди играющих бликов закатного солнца, красящего все вокруг в огненные цвета.

    - Локи, ты уже сделал? - голос мальчишки удивленный, но в то же время встревоженный.

    Йотун мнется некоторое время, оттягивая неизбежный ответ. В руках пляшет отвертка, выписывая круги и восьмерки нервной дрожи и нетерпения. А потом он кивает и поднимается. Взмах рукой - вместо приглашения. И длинный узкий коридор вниз, в мастерскую.

    - Один заставил, - признается Локи дорогой. - Хочет, чтобы я поскорее принялся за починку систем Асгарда...

    - Но это не сказалось на качестве? - спрашивает мальчик, проводя пальцем по покрытому инеем лицу будущего телохранителя, потом наклоняется так низко, что едва не прикасается к пластику доспехов носом. - Он пахнет тобой и твоим домом, Локи.

    - Он пахнет смазкой и фреоном, Безымянный, - обиженным голосом произносит йотун. - И, если тебе это интересно, качество не пострадало. Надеюсь. Правда, я не успел кое-что подправить, но это, наверное, все же было лишним.

    - Как скажешь, - мальчишка поднимает взгляд и смотрит на хозяина мастерской: - Ты и впрямь величайший мастер Асгарда, если так быстро справился.

    Кривая улыбка довольства возникает на лице йотуна, отвертка на миг прекращает нервный танец в пальцах. Снова взмах рукой - вместо приглашения присесть. Слова излишни, когда Инженер показывает свое творение. Йотун садится за старый пульт, и в мастерской звучит сюита на клавиатуре. В тихом перестуке клавиш плывут команды на запуск, коды и пароли, хрипят вентиляторы систем охлаждения, горят огнем высокочастотных передач линии, перегруженные потоком информации, которую он загружает в пустую оболочку. Душа телохранителя для Безымянного компилируется, проходит остаточную отладку и записывается на жесткий носитель. И когда все заканчивается, Локи поднимается и склоняется над болванкой. Слушает шелест запускающихся внутренних систем. Это еще не конец, но он уже близок.

    - Еще чуть-чуть, - шепчет Локи, и его слова топят лед на поверхности пластин защиты. - Иди сюда. Важно быть рядом, когда он проснется.

    Мальчишка сползает с кресла и неуверенно подходит к болванке. Взгляд загнанной птицей мечется, ищет признаки работы внутренних систем - и не находит.

    - Не похоже, чтобы она была в активном режиме, Локи, - говорит Ас и тут же умолкает. Безмятежность стекает с лица андроида, сон мертвого с треском прерывается. Широко распахнутые глаза с голубым цейссовским взглядом смотрят в потолок осмысленно. Это уже не бесполезная груда металла.

    Андроид хрипит, как будто воздух, которым он не дышит, стал для него ядом, как будто его душит - не чьи-то руки, а сама холодная искусственная жизнь. Скрюченные пальцы скользят по гладкому покрытию стола. И судорога сотрясает тело - как будто машинные коды в его голове взбесились.

    - Выключи!!! - от крика молодого Аса звенят стекла в окнах. - Он же сейчас перегори...

    - Просто подожди, - звучит спокойный ответ Локи. - Просто подожди... - повторяет он, и сильные руки йотуна сжимают тонкие плечи Безымянного, не давая ему добраться до компьютера, не давая выдернуть шнуры, оплетающие его будущего слугу.

    Крик Аса и хрип робота сливаются в какофонию. В холодном свете люминесцентной лампы кажется, что мертвец держит ребенка, ожидая смерти еще одной живой души. Только неживые могут смотреть так отрешенно, так безразлично на такое. Минуты тянутся, вязкой смолой перетекают из верхней чаши часов в нижнюю, агония сотрясает тело на столе, и крик Безымянного кажется бесконечным. И когда сломанная игрушка с перегоревшими схемами обмякает на столе, пальцы йотуна разжимаются. Там, где они касались Аса, наверняка остались синяки, десять следов за каждый крик.

    - Что ты сделал?!!

    - Можешь его забирать. Он твой.

    В руках йотуна пляшет огонек, сигаретный дым выползает сквозь пальцы, просачивается через зубы.

    - Эта груда мета... - Ас начинает гневную речь, но тяжелый вздох прерывает его.

    Удивление, как и крик, разбивает маску на детском лице. В широко распахнутых глазах - ни капли отрешенности Асов, ни капли холода поднебесья. Мертвое оживает, как будто спичечный огонек йотуна зажигает в нем полыхающий костер жизни. Сломанное, перегоревшее, уничтоженное фениксом перерождается в новой попытке влиться в круговорот душ. Мертвец садится. Выражение лица кажется удивленно-усталым, безразличным, однако Локи знает, что никакие мимические возможности не смогут передать того ошеломления, которое бушует сейчас в его микросхемах.

    - Это... Это Асгард? - наконец спрашивает мертвец. - Вальха... Лла...

    Для Аса воздух - тяжелый и густой. Через него надо идти, сопротивляясь, прилагая все силы, чтобы только сделать следующий шаг. Ладошка скользит по лицу, с которого осыпается иней льда. Снег топится под пальцами Аса, водой стекает по щекам робота, как будто тот загодя рыдает над данной ему жизнью.

    - Ты... Ты не программа, - наконец говорит мальчишка.

    Локи улыбается.

    - Это...Асгард... Вальхалла... - ломаным голосом говорит робот. - Но почему я не могу дышать?

    - А тебе и не положено, - шепчет Локи ему на ухо, став со стула. - Ты робот и теперь принадлежишь этому Асу.

    Робот следит за пальцем Локи, указывающим на мальчишку.

    - Я... Робот?

    - Тебе не оплатили воскрешение, но оплатили путевку в Хельхейм, - говорит Локи, и злорадство скользит в его голосе. - Впрочем, я думаю, такой вариант тебя устраивает больше, чем забытье на ее секторах, не правда ли?

    - Локи... - Ас хватает йотуна за руку. - Это ведь живой человек! Ты загрузил матрицу личности в робота! Нельзя же так делать!!!

    Пепел осыпается с сигареты, жар на миг вспыхивает красным и снова скрывается в серости. Равнодушный взгляд - как ответ на все вопросы.

    - Ты хотел такого же, как Хугин и Мунин, не так ли? Вот и получил, - Локи затягивается. Дым окутывает его, струится между волос, затягивает тонкой пеленой мастерскую, скрывая неестественный блеск инструментов. - Тем более, что это не полная матрица личности - целая никогда не влезет в такой хлам. Но и этого должно хватить с лихвой. Если же тебя так сильно заботит морально-этическая сторона этого поступка, считай, что это всего лишь программа. Еще одна программа... - дым тянется долгими сизыми полосами, клубится вокруг йотуна, пряча лицо за собой. - Так что распишись в получении, Безымянный, и катись из моей мастерской, куда глаза глядят.

    Молчание после крика - как будто гробовой крышкой накрыли. Мира больше не существует - только противостояние двух взглядов - йотуна и Аса.

    - Но кем он был в предыдущей жизни?

    - А тебе-то какое дело? Он будет хорошим охранником, это я тебе гарантирую. Если хочешь, можешь дать запрос Модгуд, она тебе скажет, если пожелает. А я всего лишь инженер. И если ты не заметил, заказ я уже сделал.

    - Как ты мог?

    - С меня достаточно того, что так было легче и проще. Я же не программист. Уходи. Два поворота налево, один направо. Сигун откроет тебе двери.

    Ас удивленно смотрит на йотуна.

    - Почему ты мне это говоришь?

    - В прошлый раз ты действительно заблудился. Сегодня ты действительно удивился. Мне продолжать?

    Гнев проскальзывает во взгляде мальчишки. Но он сегодня слишком часто сбрасывал маску. Слишком много показал себя - и на лице снова холодная безмятежность.

    - Вставай, - говорит Ас роботу, и тот, скрежеща по покрытию стола пластинами брони, спускается. Его шаги неуверенны, но он идет вслед за разгневанным Асом. Когда их шаги затихают, Локи потягивается, словно большой рыжий кот. Потом поднимается, выключает компьютер и, напевая песенку, тоже уходит из мастерской. В темноте шуршат вентиляторы системы охлаждения. Занавес опускается на сцену, представление окончено.

-1111-

    В покоях Фрейи неспокойно. Фейри и прочая прислуга испуганно жмутся по углам, прячутся за портьерами и шторами, ведь хозяйка сегодня не в духе. Дрожат огни системы освещения, и сквозняк, вечный гость Асгарда, поднимает с пола небольшие облачка пыли.

    Фрейя сидит у зеркала и обезумевши водит по лицу руками. Кудри Ваны жидкими золотыми волнами опускаются до самого пола, в голубых, как спутники Имира, глазах читается все то же тревожное выражение. Фрейя снова и снова притрагивается к лицу, словно не в силах поверить тому, что ощущает.

    - Я ничего не чувствую... Ничего не чувствую...

    И крик ярости снова и снова сотрясает ее покои, а фейри прячутся еще надежнее в своих укрытиях. Страх умереть в руках разгневанной Ваны - сильнее всего. Ужас поселился здесь раз и навсегда, он не уходит, и вместе со сквозняком он вездесущ, вместе с ним пронизывая все живое в этих покоях.

    Скрипят петли дверей, пищат системы доступа, предупреждая, однако Фрейя не слышит - она всецело поглощена разглядыванием своего прекрасного лица в огромном зеркале. Шуршит ткань одежд, и в покои Ваны входит ее младший брат, Фрейр. Он идет по толстому ковру, и звуки его шагов вязнут в нем. И когда он подходит к сестре и наклоняется у ее плеча, когда заглядывает в зеркальную гладь вместе с ней - он видит не просто свое отражение. Даже в сестре Фрейр видит себя - настолько они похожи, голубоглазые и светловолосые дети Ньерда, два яблока одного дерева.

    Фрейя смотрит на него точно так же - отражение не только в зеркале, но и в своей сути. Во всем они похожи, отражения друг друга.

    - Ты пришел.

    И брат целует сестру в лоб. Нежно, любя и преклоняясь.

    - От твоего крика трясется весь Асгард. Даже прислуга, и та попряталась куда подальше с твоих глаз.

    - Что мне прислуга? Посмотри только, мое лицо становится как у Асов...

    Фрейр улыбается, однако в следующий момент его лицо снова серьезно. Ссоры с сестрой ему ни к чему.

    - Это плата каждого, кто работает с Иггдрасилем. Посмотри на Одина - он вообще уже не похож на человека. На Ванов Древо действует иначе, однако все так же разрушительно. Смирись, сестренка.

    - Я давно смирилась, но не приняла этого. Не понимаю. Это непостижимо, брат. Мое лицо совсем ничего не чувствует. Я пытаюсь улыбнуться - но улыбка исчезает, словно под каким-нибудь проклятием. Если бы мне не нужен был Иггдрасиль, я бы никогда не прикоснулась к этой системе.

    Фрейр устало садится на кресло и, вытянув ноги, блаженно прикрывает глаза.

    - Проблемы с иннервацией мимических мышц. Стоит нам только вернуться на Ванахейм, и тебя вылечат. Ты напрасно тратишь свои нервы, сестренка. Все пройдет... Терпи, раз уж ты пока единственная можешь работать с Древом.

    Вана поднимается со стула и, дернув за шнур, опускает на зеркало тяжелую портьеру.

    - А что мне еще делать? Посмотри сам, этот чертов Асгард подчиняет себе и меня, и тебя. Нет ничего, что бы не извратил Один и его шайка. Даже перерождения... Он сделал из них еще одно средство управления! А наука? Запретные знания! Мир катится вниз. Еще немного, и все канет в первобытный лад, а сам он превратится в бога. Я не могу больше. Я готова покончить с собой.

    - Тебе не грозят сектора Хельхейма, Фрейя... Ты храбра, как для той, для которой нет воскрешения. Если бы не война...

    Вана падает в кресло. Несколько секунд в покоях царит тишина, напряженная, словно перед битвой. За портьерами скребутся фейри, испуганно выглядывая в ожидании того момента, когда разгневанная хозяйка успокоится.

    - Я не могу здесь больше находиться. Это место... Оно неправильное, извращенное Иггдрасилем так, что уже не понять, кто правит Асгардом и Мидгардом - Один или эта система. Я запуталась. Потерялась во всем этом и не могу найти путь обратно. Как будто ты и я в ловушке, и не можем вырваться из нее, ведь пришли мы сюда по своей воле. Не знаю, долго ли я выдержу эту искаженную версию реальности. Это все слишком чуждо мне.

    Фрейр молча слушает. Отчаяние сестры накладывает на его лицо печать сострадания, но уголки губ дрожат в едва заметной улыбке снисхождения.

    - Еще немного, Фрейя. Рано или поздно мы получим свое.

    Фрейя сидит, слушая завывание ветра за окном. Бледное солнце Асгарда уходит за тучи, и полосы его света меркнут на полу. Сквозняки, рвущиеся из сердца Асгарда, снова становятся холодными, и дыхание Ванов, детей весны, сразу же замерзает, превращается в иней.

    - Если бы нам надо было только все здесь уничтожить...

    Фрейр поднимает руку.

    - Не смей даже думать об этом, сестренка. Он слишком ценен, чтоб быть просто так уничтоженным. Мы должны получить его, но не такой ценой.

-10000-

    На самой высокой точке Асгарда вечно дует ветер, холодный, с искристыми льдинками снега. Мидгард, обитель людей, сегодня скрыт за тяжелыми тучами. Иногда ветер на несколько секунд приоткрывает серую пелену, и становится видно блестящую россыпь светляков-окон и перемигивающихся стробов посадочных площадок. Солнце, огромное, безликое и холодное, плывет прямо над головой Безымянного, отмеряя полдень.

    Маленький Ас сидит, свесив ноги. В волосах - снег, а дыхание оседает инеем на ресницах и бровях. Холодные глаза, как две льдины, смотрят вниз. Если забыть о том, что сидишь на краю, то, смотря на простирающийся внизу мир, можно подумать, что плывешь в облаке. Ощущение силы, слепой, безграничной, почти что божественной, окутывает всякого, кто вознесся по радужному Бивресту на вершину Асгарда, Цитадели, подпирающей низкое небо.

    - Как думаешь, - говорит Безымянный в провал у своих ног, - если постараться и подпрыгнуть, я достану до защитного купола?

    - Нет. Высота до свода с вершины Асгарда больше четырехсот метров. Асы не могут прыгнуть так высоко, - звучит за спиной бесстрастный ответ.

    - Откуда ты это знаешь?

    - Физические параметры людей и Асов не слишком различаются.

    Безымянный смеется, однако в глазах по-прежнему ни намека на радость, в них только застывший лед и бесстрастность того, о ком, кажется, забыли все. Одиночество и странный андроид - его единственные друзья, разделяющие радость вознесения в Поднебесье. Холодные ветра треплют его волосы, в них запутываются льдинки. Дыхание Аса превращается в снег и уносится вместе со словами прочь, в далекий и равнодушный Мидгард. Но то, что стоит за ними, остается, висит в воздухе недосказанным немым вопросом.

    - Я о высоте до купола.

    Телохранитель пожимает плечами, и пластины доспеха скрипят.

    - Значит, не знаешь, откуда?

    - Наверное, это было записано где-то в памяти...

    Ас молчит. В волосах появляется инеистая проседь. Вскоре ресницы Безымянного белеют, а на губах намерзают недосказанные слова.

    - Вы замерзнете, - звучит за спиной Аса, и на плечи мальчишки ложится тяжелый красный - цвета Асгарда, кровь и огонь! - плащ. - Простудитесь и будете болеть.

    - Спасибо, - Ас кутается в плащ, и вскоре только лицо с раскрасневшимися от мороза щеками остается неприкрытым. - Я вот подумал... Машина так бы мне не ответила. Если бы это была записанная память, ты сразу сказал бы, откуда тебе это известно. Значит, это твоя память...

    - Йотун мог дописать туда все, что угодно. Не стоит приписывать случайностям что-то большее.

    - При таких сроках, какие ему выделил Один... Как думаешь, можно ли создать программу? Может, я действительно пытаюсь выдать желаемое за действительное? Робот с матрицой личности - это все же слишком невероятно... Но он так уверенно говорил...

    Снова падает неловкое молчание. Слова намерзают на ткани плаща. На вершине Асгарда холодает, и солнце ползет к закату большим слепым глазом неба.

    - Как думаете, - голос телохранителя звучит хрипло, - если это правда, Локи сохранил мою полную личностную матрицу или, засунув в это тело обрезанную версию, удалил остатки?

    - Кто его знает? Только Модгуд, проверив контрольные суммы образов матриц, может сказать, сколько было обрезано. Но если Локи стёр твою матрицу из секторов Хельхейма...

    - Понимаю.

    Маленький Ас кутается в плащ и, бросив взгляд на бесцветный закат, ступает на лестницу, ведущую в башню Бивреста. Поднебесье прекрасно, но слишком холодно даже для его замерзшего сердца. Однако, приложив руку к сканеру, Ас замирает.

    - Скажи, как он может быть таким? Так беспечно распоряжаться самым святым, что есть у людей - возможностью воскрешения? Он отдает души живых машинам, забыв о том, что и с ним могут поступить так же...

    Тяжелая тень ложится на него. Закат за спиной полыхает огнем, небо залито цветами Асов - кровь и ржавчина, смерть и распад.

    - Он не страшится такой участи. Для него худшее уже позади, - говорит телохранитель, обнимая за плечи мальчишку и подталкивая его ко входу.

    - Но почему?

    - Изучив архивы, вы бы поняли, мой Ас. Когда прошлое рассекает твою жизнь напополам, когда теряешь все, что так хотел... Когда видишь, как неотделимо добро от зла и наоборот, и черное и белое просто перестают существовать. Для него работа с матрицами - это нечто вроде возмездия, наверное... Если это правда, конечно. Вы же знаете об Ангрбоде, Фенрире, Йормунганде и Хель?

    - Хель? Модератор Хельхейма?

    - Это старая история. Давным-давно жил-был в светлом лесу Ярнвид добрый волшебник огня и его жена, Ангрбода, и было у них трое детей: старшего звали Фенриром, и был он быстр и силен; второго звали Йормунгандом, и был он изворотлив и хитер, а третью, дочь, звали Хель - и была она прилежна и терпелива. Волшебник исследовал самые тайны механизмов прошлого, а его жена пыталась создать для них программы, которые бы оживили их. Но волшебник работал быстро, успехам его не было конца-края, а жене не везло. Она завидовала Асам, оживляющим словом механизмы и хотела повторить их величие. И однажды она выглянула в окно - и поняла, что человек - это уже готовая программа. Матрица личности - идеальная самообучающаяся программа. Что разница между бездушным механизмом и живым созданием лишь в сложности процессов.

    - Но ведь больше нигде, только в Асгарде умеют безвредно извлекать матрицы из биологического материала! Только у Иггдрасиля есть возможность...

    Закрылись ворота Бивреста. Скрипят тросы, и кабина проваливается в пропасть. В почти бесконечном падении вниз голос андроида звучит, как шепот из могилы.

    - Именно. Но что смогли в одном месте, то смогут и в другом. Вопрос лишь в качестве результата... Апофеоз безумия закончился плачевно: ее дети превратились в программы. Хель стала системой управления базами, и после смерти Ангрбоды Асы, заполучив то, что осталось от девочки, превратили это в оптимизатор работы секторов Хельхейма. Йормунганд и Фенрир стали основой систем нападения, но если первого и смогли переделать под нужды Мидгардсорма, то Фенрир до сих пор сохранен где-то в корневых каталогах Иггдрасиля в окружении постов защиты.

    - А Локи?

    Скрипит кабина Бивреста, падающего в нижние этажи Асгарда.

    - Он слишком поздно заметил. Слишком понял и осознал. Наверное, это стало началом уже его тихого серого безумия. Больше нет белого и черного - только цель и цена, которую можно заплатить. Опыты Ангрбоды показали, что если между живым или мертвым, с точки зрения программ, и есть разница, то она невелика.

    Сквозь щели кабины мелькнул свет и снова пропал. Система рассылки данных Рататоск работала.

    - Знаешь, у меня чувство, что я и сам программа, - говорит безымянный Ас то ли сам себе, то ли умолкнувшему телохранителю, - вот только для чего я создан...

    Открываются двери Бивреста, и в глаза Асу бьет кроваво-красный луч света, исходящий от закатного солнца.

    - Скорей бы закончилась эта бесконечная зима.

    - Фимбулвинтер, - шепчет телохранитель, смотря на солнце немигающим взглядом. Его слова не замерзают - в них нет дыхания жизни.

-10001-

    Брейдаблик - дом Бальдра. Залитый холодным светом, в котором невозможно затаиться или спрятаться. Повсюду, куда ни брось взгляд - девственно белый цвет, и глаза не выдерживают яркого сияния. Куда ни глянь - замершие в почтительных поклонах альвы, которые боятся поднять глаза, чтобы лишний раз не прогневить своего господина.

    В этом чертоге Асгарда, который расположен совсем недалеко от Вальхаллы, полной шума, крика и гама тренировок эйнхерий, царит тишина. Это не молчание чертогов Одина или напряженный страх Фолькванга, это не безмолвие поломок Трудхейма. Это - покой больничной палаты, пропитанный запахами дезрастворов. Это - гробовое молчание у ложа смертельно больного.

    В широкой кровати лежит Бальдр, тот из Асов, кого реже всего встретишь в коридорах Вальхаллы. Всем детям Одина досталось проклятие его силы, но Бальдру, излюбленному сыну Фригг, - более всего. И дня не проходит, чтобы она не металась между покоями Бальдра и отсеками Эйр. Все внимание красивейшей из женщин Асгарда поглотил он - хрупкий и болезненный ребенок. Бальдр миловиден и пригож, и многие считают его самым привлекательным из Асов. Но красота его хрупка и изящна, как у мраморной статуи - болезнь сгоняет краски с лица, обозначает глубокие синяки вокруг глаз. И сам Бальдр похож на весенний цветок, который из последних сил ждет конца бесконечной зимы Фимбулвинтер. И страх не дожить до того времени, когда она кончится, наполняет сознание Бальдра страшными видениями. В каждом взгляде он видит угрозу, в каждом движении - знамения своей близкой смерти. Он чувствует ее дыхание на затылке, видит ее тень в каждом встречном.

    - Мама, - шепчет Бальдр Фригг, и она наклоняется ближе, чтобы расслышать его слабый голос, - мне снился сон. В нем меня окунули в прорубь... И я тонул, и поверхность воды все скорей удалялась от меня, а темные глубины тянули к себе. Мне снилось, что я - поток искр, и несусь в темноту, в которой погасну навеки. Это был знак. Мама, меня хотят убить...

    Фригг кивает, и скорбные складки залегают у ее рта.

    - Альвы сегодня шептались в углу. Я думаю, они хотят меня отравить. Ты ведь защитишь меня, мама?

    - Защищу, - шепчет Фригг. - От всего... Я уже делаю все возможное...

    Она завидует Тору - его спокойствию и здоровью. Она завидует собственным сыновьям: слепому Хёду - потому что ничто не омрачает его взор, и Хермоду, что днем и ночью носится из Асгарда в Мидгард и обратно. Она завидует Видару, ненавистному пасынку, самому младшему сыну Одина - его одного миновало проклятие силы отца, и то лишь потому, что он отрекся от вод Урда и сидит безвылазно в Ландвиди.

    - Все хотят меня убить, - шепчет Бальдр Фригг, - даже ты... Ты ничего не делаешь, чтобы спасти меня. Ты с ними заодно, мама?

    И закрывает Фригг глаза, закрывает уши, чтобы не видеть страха в глазах сына, чтобы не слышать упреков. Потому что без Брисингамена, который может защитить ее сына, она действительно не спасет его, а значит, те слова, которые так нещадно бьют ее, - правда. И нет больше умельцев-цвергов, которые по чертежам создали доспех. Придется идти ей или к заносчивым и высокомерным Ванам, которые им владеют, или к ненавистному Обманщику, который, возможно, успел что-то о нем разузнать, когда похищал у Фрейи.

    Страшно Фригг, но еще сильнее страх того, что Бальдр умрет. Ее излюбленный сын, так похожий на цветок, что ждет конца зимы.

-10010-

    Высокие шпили Мидгарда заслоняют небо. Свет едва проникает вниз, между домов, на улицы, которые заволакивает сизый туман испарений. Тут живут люди, дети Аска и Эмблы, те, чьей судьбой управляют Асы.

    Внизу жарко. Теплоцентрали поддерживают температуру высокой, журчащие по обе стороны дороги ручейки воды делают воздух вязким, словно кисель. Дома без окон возвышаются по обе стороны узкой улицы, которой снуют угрюмые люди. Деревья, чахлые, с бледной листвой, тянутся вверх ветвями, словно пальцами, закрывая небо, бесконечной аллеей петляя между шпилями домов.

    Безымянный снимает плащ. За его спиной андроид тянется, принимает тяжелую алую ткань, одновременно сгибаясь в раболепном поклоне. Его плюмаж поник от влаги, доспех блестит в тусклом сиянии уличных фонарей. Взгляд переливается голубыми цейсовскими оттенками, сверкает в темноте холодом Поднебесья.

    - А наверху зима.

    - Тепло только внизу, мой господин. Чуть выше холоднее, и шпили домов скованы снегом и холодом. А купол и вовсе прикасается к морозу Гиннунгагап...

    Ас бредет улицей, рассматривая лица идущих мимо людей. Он все тот же мальчишка, растрепанный и неуверенный в себе, но взгляд его уже заставляет людей отворачиваться. Он идет дорогой, и вокруг него расступаются люди, словно чувствуя приближение чего-то чуждого.

    - Они совсем похожи на Асов, альвов или цвергов... - шепчет Ас. - Ну разве что цверги помельче, а альвы - потоньше. Но один в один Асы... И все же какая пропасть между мной и ними.

    - Все верно, мой господин. Асы не должны быть чуждыми своему народу и в то же время должны обладать подкрепленной толикой власти силой, - андроид идет следом, едва не наступая на пятки Асу. Его голос, размеренный, успокаивает и обволакивает Безымянного, словно колдовство. - Быть близким и далеким одновременно - вот главный принцип Аса.

    - Да? - спрашивает Ас. - А я и не знал. А ты откуда знаешь это?

    - Не знаю, - старый ответ не приносит ничего нового. Безымянный пожимает плечами и идет дальше.

    Улица постепенно раздается вширь. Над головой становится чуть больше неба, чуть свободнее дышится, чуть холодней ветер, гуляющий здесь. Ас идет, разрезая человеческую толпу, но рана, которую он наносит собственным присутствием, сразу же затягивается за ним. Андроид идет вслед, низко склонив голову.

    - Скажи, ты ничего не вспомнил о своей прошлой жизни? - спрашивает Ас.

    - Нет, - доносится со спины.

    - И даже имя?

    - Нет.

    - А я так надеялся, - шепчет Безымянный сам себе. - Я так надеялся, что у тебя есть имя. И раз ты был человеком, ты смог бы рассказать мне о Мидгарде. Мы ведь сейчас идем, но куда?

    - Я могу и так рассказать. Сеть Иггдрасиля опутала город и постоянно выдает по запросам информацию обо всем разрешенном, - говорит андроид. Он подходит ближе и шагает по правую руку Аса. - Это - улица Пепелин, святых женщин, которые поклоняются Имиру, из которого был создан этот мир. Они чтут Асов, как сильнейших, но богами не считают. Когда-то по этому поводу шли долгие споры в Асгарде, но все же влияние Пепелин на людей огромно, к тому же, они содержат приюты и больницы. Без Пепелин Асам будет куда труднее со всем этим справляться. Да и сами Пепелины не против работать вместе с Высокими.

    Чуть дальше улица упирается в высокий собор. Шпили его тянутся к небу, стрельчатые окна - как глаза хитрого и опасного зверя - щурятся на копошащийся внизу люд. Каменные химеры и горгульи облепили все выступы, заняв каждый свободный карниз и подоконник. Контрфорсы поддерживают с двух сторон, как будто здание может в любой момент расколоться, явив миру свои внутренности. И над ним нависают высокие шпили жилых высоток, обступивших его со всех сторон, кроме одной. Собор стар, он сложен из грубых каменных плит и совсем не похож на изящные пики остальных домов.

    - А этот собор? - спрашивает Ас.

    - Это собор Хель, - говорит андроид. - Тут покоятся останки тех, кто больше не хочет перерождаться, и возрождаются те, кому хватило денег или влияния, чтобы получить билет обратно.

    - Я и подумать не мог, что Властительнице Хельхейма поклоняются, - говорит Ас. - Я думал, ее ненавидят все...

    Слова Аса прерывает визг. Все, как один, поднимают взгляды в желтоватое тусклое небо, которое раскалывается на половинки дымным следом.

    - Падает флаер, - говорит Андроид. - Он...

    Окутанная языками пламени громада падает почти отвесно. Люди разбегаются, давка нарастает, но пространство вокруг Аса словно заколдованное. Секунда - и улицу Пепелин сотрясает взрыв. Крики и визги вокруг наполняют воздух осколками боли, которая тысячекратно отдается в голове. Ас зажимает уши, чтобы не слышать ее, но она проникает под ладони, вливается в мысли и чувства, чтобы затопить сознание. Телохранитель укрывает Аса плащом.

    - Идемте, - говорит он. - Идемте прочь отсюда, вам тут не место.

    Люди бегут прочь. Вокруг воронки уже пусто. Только тела павших покрывают ее, кровь и мясо повсюду. С бокового проулка показываются сине-белые слуги Хель. Трубными голосами они кричат на всю улицу, перекрикивая гул ужаса и стоны боли:

    - В качестве компенсации за предоставленные неудобства, которые сопряжены с потерей тела, администрация Асгарда предоставит всем бесплатное воскрешение, если...

    - Пошли, - говорит Ас. - Мы должны помочь им.

    Но стальная хватка сжимает его плечо.

    - Что ты делаешь? Отпусти меня!

    Молчание в ответ. Ас вырывается, но легче сокрушить Асгард, чем разжать пальцы его телохранителя.

    - Мы же можем спасти их! Где Пепелины?

    - Стойте.

    И Ас замирает - сине-белые слуги Хель, роботы без глаз и крыльев, тонкие, хрупкие служители Хельхейма, начинают добивать раненых. В воздух взметаются крики боли, когда копья пронзают тела умирающих.

    - Они воскреснут уже сегодня, - звучит ответом на немые вопросы Аса голос андроида. - Зачем цепляться за жизнь, если к ней можно возвратиться уже сейчас? Можно бежать от боли, но от смерти - вряд ли. Пепелины даже не возьмутся их лечить. Пойдемте, мой господин, нам пора возвращаться в Асгард.

-10011-

    В тьме Хельхейма снова движение. Роботы-чистильщики пятятся от шагающего по проводам Локи, прячутся в углы, замирают в холоде темноты, чтобы за его спиной вернуться к вечной уборке. За йотуном в неясном свете мониторов точки доступа тянется черная тень, тянется от пяток до самого мрака. Локи кутается в плащ, но холод владений Хель проникает до костей, замораживает, превращает дыхание в пляшущие в воздухе льдинки.

    И вновь скалится с мониторов лицо - до боли знакомое и в то же время чуждое. Вновь доносится из всех углов хрипловатый голос, нежный и горький.

    - Ты снова пришел, отец.

    - Не называй меня так.

    - А как?

    Темнота подступает ближе. Лицо на мониторе улыбается в пустоту, смотря в никуда из самых глубин настоящего Хельхейма, того, где нет серверов, а только бесконечный поток пляшущих в течении времени нулей и единиц, описывающих всех живых существ. Там нет ни сожалений, ни радости - ничего. Только формулы кода, повелевающие матрицами личности.

    И смотрящее на Локи лицо так же холодно, как и эта темная комната. Улыбка не греет, взгляд не радует, и с каждой секундой все ясней - это только маска, за которой бушует программа, смертельный ураган операторов и переменных.

    И Хель смеется.

    - Ты приходишь сюда раз за разом, а значит, для тебя я не просто модератор Хельхейма... Ты так уверенно заявляешь, что я не твоя дочь, но сам не можешь избавиться от мысли, что это я и есть. Локи, я расскажу тебе о своем детстве...

    - Память - это не доказательство.

    Холод и тишина. Лицо, маска, созданная программой, больше не улыбается.

    - А что доказательство? Есть ли что-то, что может уверить тебя в том, что я не вру? Каждый день в храмах воскресают сотни людей, альвов, цвергов и йотунов. Воскресают такими, какими были до того. Кровь течет по их жилам, дыхание наполняет легкие. Никто не сомневается в том, что они воскресли...

    Локи хохочет.

    - А еще двойники, твои же ошибки. Воскресают те, кто не умирал, а значит, ты только снимаешь копию. Настоящая жизнь заканчивается со смертью, тогда и умирает человек. А ты всего лишь позволяешь копии занять его место. Не существует вечной жизни, и настоящая Хель умерла тогда на столе Ангрбоды.

    - Значит, вот как видишь ты меня, - в голосе прорезываются горечь и сожаление. - Копия - и не больше. И если бы мне даже дали тело, я так бы и осталась для тебя копией, да?

    Локи смотрит на аватар Хель, и улыбка сползает, пропадает с его лица, растворяется в холоде Хельхейма.

    - Но как бы там ни было, - говорит дальше Хель, - я копия...

    - Ангрбода не умела извлекать полноценные матрицы, - шепчет про себя Локи, пряча полный сожаления взгляд. И копия подошла бы, но... Хель - модератор. И ничего больше.

    И словно ему в ответ лицо пропадает с мониторов, и теперь только имена ползут бесконечными списками на них. Мерцают знаки, переписывая истории всего сущего, сохраняя их на накопителях. И голос, одним махом утративший все интонации, звучит бесплотным шелестом над шкафами, стелется по земле:

    - Так за чем пришел ты тогда?

    - Ты можешь определить владельца матрицы?

    - Какая разница, - ответ звучит совсем уж нечеловечески четко. - Есть информация, нет информации... Дочь бы рассказала тебе, а вот у программы свои директивы, Локи.

    Тишина опускается. Кружатся пылинки в свете мониторов, оседают с молчанием на плечи йотуна.

-10100-

    В чертогах, где живут эйнхерии, всегда шумно. Сессрумнир полнится звуками шагов, разговоров, шелестом доспехов и перезвоном молотов цвергов. Последние день и ночь проводят в кузницах, вооружая эйнхериев на последнюю битву. От их печей нижними этажами Фолькванга всегда ползет жар, который потом греет сады Фрейи, где до сих пор цветут диковинные цветы и деревья, где зеленые ветви сплетаются над головой, и между лиан порхают бабочки. Таков дом Ваны - оружие и цветы, сплетенные в одно целое.

    Чужака замечают не сразу.

    Лишь когда Труд, валькирия, отсоединяется от систем Сессрумнира, когда из ее пустых глаз уходят видения шагающих в Хельхейм мертвых, она замечает того, кто похож на эйнхериев не более, чем мышь похожа на кошку. Но старая броня подлатана и скрыта красным - цветом Высоких Асов. А значит, чужак имеет полное право тут находиться.

    - Ты кто такой? - спрашивает Труд.

    Из-за спины робота показывается мальчишка. Валькирия открывает рот, чтобы отчитать вторгнувшихся во владения Фрейи, но тут же закрывает, стоит ей только взглянуть в глаза ребенка. Она думает, подбирает слова, и лишь тогда, когда молчание затягивается петлей на горле, Труд говорит:

    - Госпожи нет здесь. Она в своих покоях...

    - Мы не к ней, - говорит андроид, и Труд задыхается от гнева - мертвое говорит вместо живого.

    Мальчишка легким шагом идет мимо него к валькирии.

    - Госпожа Труд, не скажете ли вы мне, не встречали ли вы моего телохранителя среди постмортальных потоков? Я хочу дать ему имя, но не знаю, можно ли это, если оно у него уже есть.

    Валькирия немеет от ужаса.

    - О чем вы говорите, Высокий? Это - андроид!

    Мальчишка замирает. А потом продолжает:

    - Но если представить, что в нем записаны чужие матрицы личности?

    Валькирия смеется, а потом умолкает, поражаясь своей непочтительности.

    - Не может быть. Память андроида не может вместить и сотой части того, что является матрицей личности, да и чтобы получить ее, надо подключиться к сети Асгарда, а это наша работа и работа Хель. И я готова ручаться, что мы не переписывали ни одну матрицу свыше того, что приказал Один, а из Хельхейма вернется только тот, кто должен воскреснуть. Можете сверить у Модгуд ключевые суммы, Высокий. Поэтому вряд ли тот, кто сделал его, сказал вам правду, Ас.

    Мальчишка замирает. Труд готова поспорить, что в пустых глазах Аса светится искреннее недоумение. Он морщит лоб и закусывает губу. А потом кивает телохранителю, и они вместе уходят в темные коридоры Асгарда. Когда они открывают дверь, ледяной сквозняк доносит до Труд слова Аса:

    - Так значит, я могу назвать тебя как хочу?

    И в ответ:

    - Если пожелаете. Я буду рад любому имени, каким бы оно ни было.

    Труд хмурится, смотря вслед странной паре. Ответ андроида излишне многословен и учтив для тех программ, с которыми она обычно сталкивалась.

-10101-

    Мидгард внизу переливается тысячей огоньков. Дрожащий среди потоков восходящего воздуха, едва заметный сквозь пелену туч и тумана мир, раскинувшийся внизу, невозможно далек. Шпили домов пытаются проткнуть купол, дотянуться до холодного и усталого солнца - но даже они с высоты Асгарда кажутся крошечными. Созданный из Имира, упавшего много лет назад из Гиннунгагап, дом Асов возвышается над остальными мирами, чтобы вобрать в себя весь холод поднебесья.

    Но даже ветер, несущий снег и лед, не может пронять Локи, взирающего на Мидгард. Скрипят засовы Бивреста, наполняя воздух треском рушащихся льдов, лишь затем, чтобы пустить на вершину Безымянного, все еще кутающегося в красный плащ андроида. Тот идет следом за ним, шаг за шагом, не отставая, сканируя мир и оберегая хрупкое спокойствие мальчишки.

    - И ты здесь, - говорит Безымянный, садясь рядом со стоящим Локи. - На что смотришь?

    - На Мидгард. На что же еще смотреть с вершины? - с улыбкой отвечает Обманщик.

    - На небо, на тучи и солнце, - Безымянный смеется, довольный ответом. - Правда ведь?

    И Локи смеется вместе с ним.

    - А ты забавный, хоть и Ас, - говорит он. - Ты ведь избегаешь регистрации, верно? Неужто норны еще не доложили Одину, что ты не пьешь воду Урда?

    Лицо мальчишки принимает отрешенное выражение Асов. Глаза становятся колодцами во внешний холод, в них отражается Гиннунгагап, черная и бездонная, в которой даже звезды Тьяццы меркнут, поглощенные тьмой. Лицо становится маской, и Локи вздрагивает - так оно похоже выражением на Хель.

    - Я бы отобрал твои лавры Обманщика, - улыбается Безымянный, - если бы это не было в моих же интересах.

    - Это вряд ли, - говорит Локи, снова взирая на раскинувшийся у его ног Мидгард. - Что же ты такое, а? Иггдрасиль давно бы присвоил тебе соответствующие метки, но ты его избегаешь. Признавайся, пока мне не стало интересно.

    - Тебе уже интересно, - Безымянный протягивает руки и смотрит, как на них падают льдинки слов. На его ресницах оседает иней, в волосах появляется морозная седина. - А кого ты подсунул мне?

    - Не могу сказать.

    На вершине Асгарда, там, куда достает только Биврест, радужный мост Асов, не бывает тишины - ревущий ветер крадет ее, перемалывает со скрипом тросов и гулом проводов, которые затянули небо сеткой, словно пытаясь поймать его.

    - Я был сегодня у валькирий. Труд сказала, что получить матрицу без участия Хель невозможно, - говорит Безымянный. Он складывает ладони - и острые льдинки впиваются в кожу. - А оборудование Ангрбоды...

    - Уничтожено, - говорит Локи. Он смотрит куда-то вниз, как будто разговор занимает его не больше, чем ветер и холод. - До последнего винтика. Там, где был наш дом, - воронка, в которой можно построить городок. Сожгли половину Ярнвида - из страха, что у нее была не одна лаборатория. Ты считаешь, что я смог что-то спасти? Чертежи? И восстановить что-то здесь? Ты не в своем уме...

    - Он не врет, - доносится от андроида.

    Локи оглядывается:

    - Да об этом написано во всех книгах. Да что там, ее именем пугают маленьких детей: "Вот придет Ангрбода, заберет матрицу..." А ты забавный. Хотел бы и я знать, кто же скрывается под личиной робота, но, увы, не могу. Такое не в моих силах.

    - Неужели есть что-то, что тебе не под силу? - смеется Безымянный, и слова превращаются в снег.

    Шпили высоток мерцают в сумерках, сияют сотней огней, переливаются цветами. Локи что-то говорит, но ветер уносит слова прочь, глушит гулом протяжного завывания в проводах.

    - Что? - кричит Безымянный.

    И сквозь ветер доносится:

    - ... не небо, а всего лишь проекция. Ни звезд, ни солнца - один бесконечный рассвет.

    Безымянный смотрит в спину удаляющемуся Локи и зябко кутается в красный плащ. Он больше не смеется, улыбка примерзла к лицу маской оскала волка и горечи разочарования.

    Зима продолжается.

-10110-

    Покой Мимира - это сон, тяжелый, вязкий, затягивающий на самое дно сознания. В нем чудищами ворочаются древние инстинкты, которые сменяются яркими вспышками осознания себя. Время во сне плывет иначе, и греза, пролетевшая в реальном мире за секунду, кажется спящему целой вечностью. В его видениях успевают возникнуть и кануть в небытие целые империи, подняться вверх, протыкая небо, горы и хребты, чтобы позже превратиться в равнины.

    Но потом приходит шум, пронизывающий все его естество, гам, шелест работающих моторов, и тяжелый сон уходит в небытие. И Мимир щурит глаза от слишком яркого для него света люминесцентных ламп, рассматривая того, кто разбудил его, оборвал цепочку видений об иных мирах.

    Он хочет разразиться бранью, но вид огненных волос йотуна останавливает поток слов.

    - Зачем ты разбудил меня? - сонно спрашивает Мимир, и воздух шипит в его зубах. Давно уже великан не может вздохнуть полной грудью, а отрегулировать давление газа - слишком сложно для него.

    Локи улыбается.

    - Время проверки!

    И поток брани уже не сдержать. Мимир изрыгает проклятия самозабвенно, до хрипоты, до пересохшего горла. И йотун в ответ смеется, пододвигая столик ближе, раскладывая на нем шахматную доску и фигуры. И между проклятиями интересуется:

    - Черные или белые?

    Свистят слова во рту Мимира:

    - Черные.

    - Говорят, статистически у черных меньше шансов выиграть, - говорит Локи.

    - Говорят?

    - Разные машины, разные числа. А людям не сосчитать...

    - А значит, машина никогда не сможет играть, полагаясь на статистику, - хохочет Мимир. - Хотя число Шеннона мне нравилось, знаешь? Недосягаемая высота. Полет мысли-то какой? У игры, которую придумали люди, больше вариантов партий, чем всего есть атомов во вселенной. Есть же в этом что-то?

    - Конечно, - соглашается Локи. - Некое утешение для самолюбия, как ни крути.

    И жужжит сервомотор выдвигаемой конечности Мимира. Блестит хром, покрываясь паром, сверкает отражением стен и ламп, тянется к фигурам на доске, как будто бог, повелевающий судьбами людей. Тянется - и не попадает. Ругань заполняет покой Мимира у самого источника, пока Локи настраивает систему контроля.

    Когда йотун садится рядом и партия начинается, тишина заполняет комнату, и даже время как будто застывает, тянется вслед за неторопливыми движениями.

    - Как Норны? - спрашивает Локи.

    - А в чем твой интерес? - Мимир наклоняется над шахматами, изучая позицию, и на шее видно тонкую грань там, где железо соединяется с телом. - Решил стать Асом?

    - Многие знания - многие печали, - Локи делает свой ход, и старец кивает, одобряя его. Шипят моторы, позволяя ему осмотреть доску с фигурами.

    А потом Мимир смотрит на огненноволосого йотуна, внимательно, долго, выверяя про себя мысли, взвешивая их, рассчитывая их. В его глазах светятся интерес и удивление, и воздух прорывается шипением сквозь неплотно сжатые губы.

    - Увлекся древними письменами? - спрашивает он. - Ты...

    Локи улыбается. Беспечно, словно чувствует, что у Мимира нет доказательств. И немертвому действительно нечего сказать этой улыбке, нечем возразить, никак не объяснить истинную опасность знаний. Он качает головой и двигает фигуру на шахматной доске.

    - Многие знания действительно приносят многие печали, - хрипит он. Его голос раздается под сводами комнаты, там, где еще недавно витали сновидения, где из-под океанских глубин поднимались гряды вершин и материки. - Один тоже узнал слишком много. Он прошел к корневым и системным файлам, и то, что он увидел, его изменило. Раз и навсегда.

    - Да ну? - Локи двигает свою фигуру. Щурится на доску, просчитывая в уме ходы, выбирая тактику и стратегию.

    - То, что скрывает в себе изнанка мира... - Мимир хрипит. - Меняет людей. Он был как ты - и что она с ним сделала? - Локи поднимает настороженный взгляд. - Он принял на себя всю тяжесть... Смотри, как бы многие знания, которые ты так жадно ищешь, не погубили тебя, как его.

    И вновь тишина опускается на покой Мимира. Чуть слышно работают системы жизнеобеспечения, сквозняк гоняет пыль длинным коридором. На столе стоят шахматы, недоигранная партия в самом разгаре: белые атакуют, черные обороняются. Но крошечное королевство застыло до тех времен, когда старик и йотун снова сядут друг напротив друга.

    Мимир спит. В его усталом мире снов расступается море, оголяя сушу, строятся города, затмевающие блеском крыш само солнце. Поколения сменяют друг друга, и память Мимира фиксирует происходящее. Еще один макет, еще один вариант - и воды смыкаются, смывая с земли в темные пучины людей, дома и скот. Новое время, новая попытка. Мимир никогда не опустится в те глубины, которые видел Один, никогда не отважится увидеть коды, описывающие мироздание, никогда не попытается принять и понять их. Он страшится этого. Но он хочет понять, что же изменило Одина - и в его мире грез в небо поднимаются шпили новых городов, и новая попытка снова запускает гибельный отсчет к своей смерти.

-10111-

    В Ноатуне, там, где небо полно белых росчерков челноков, над которым ярчайшей из звезд сияет недосягаемый Ванахейм, где сходятся в вечной битве море и скалы, сидит старый Ньерд. На краю мира стоит эта крепость, там, где солнце топит вечные льды Нифльхейма темной стороны, чтобы за двести лиг, в Муспельхейме дневной стороны, превратить их в пар. Ньерд каждый день видит солнце этого мира - огромный разжаренный шар, чей свет на горизонте призрачным маяком манит к себе, в палящее пекло дня, выжигающего все живое. В спину Ньерду дуют холодные ветра Нифльхейма, за его спиной в небе горят звезды чуждых созвездий и белеют ядовитые громады ледяных гор. В тонкой полосе между ночью и днем, на пределе вечного рассвета и заката, далеко от населенных куполов возвышается Ноатун, последний форпост, за которым возможно только истинное безумие инеистых и огненных ураганов.

    Старейший из Ванов стоит, взирая на бушующее море, на пристань и скалы, покрытые зеленым налетом. Тяжелые тучи в кроваво-красных отсветах рассвета плывут медленно, и белые полосы молний сверкают в них драгоценными бриллиантами. Высшие из башен Ноатуна возносятся над ними, тянутся к звездному небу в попытке дотянуться, но - тщетно...

    Но стоит Ньерду закрыть глаза - и перед мысленным взором вновь предстают зеленые луга и безмятежное небо старого мира, теплый ветер и Млечный путь, опоясывающий ночное небо от одного края до другого. Он слышит смех и крик чаек, шум лебединых крыльев и рокот моторов. Но ни одно воспоминание не может длиться вечно. Ньерд открывает глаза - и старый мир уходит, растворяется в прошлом. Остаются только сладостная боль в груди, глубокая тоска по утраченному раю и холод камня.

    Ньерд глубоко одинок. Скади не помнит старого мира, ее память хранит воспоминания лишь о ночи Нифльхейма и рассвете сумеречного пояса. Ее сердце - ядовитый лед с горных вершин, а ее отец - последний, кто пытался понять ураганы дневной и ночной сторон. Но она не помнит и этого - она отдала память Иггдрасилю, и в ее остановившихся глазах, смотрящих в спину Ньерду, он видит путешествие далекими землями Трюмхейма, что на самой границе обитаемых земель ночной стороны. Ее тело тут, в Ноатуне, но душа - далеко, и улыбка ее обращена не к мужу, а к горным вершинам и льду, морозу и вечному снегопаду. В жилах Скади течет Урд, а сама она течет Иггдрасилем, в вечном стремлении вырваться из ненавистного Ноатуна.

    Нет Ньерду подле нее места, и он спускается вниз, туда, в темноту под тучами. Это время бурь и ураганных ветров. Его челнок, легкий и незаметный, скользит туда, на обманчивый свет солнца, как мотылек. Внизу кипит море, а впереди бушуют огненные столбы, поднимаются ввысь, неистово скручиваются и опадают. Ньерд смотрит на танец огня, словно вбирает в себя его ярость. Он чувствует перемены, чувствует злобу и стремление, но пока не может истолковать их верно. Он чувствует грядущие изменения, предвидит их в спиралях и кольцах столбов пламени, в прихотливых картинах потоков лавы и клубах паров. Он гадает на этих знаках, но судьба раз за разом скрывается от него, хохочет где-то рядом и увиливает. Он клянет ее и пытается раз за разом, до боли в глазах, прочесть будущее. Он искренне верит, что Иггдрасиль не смог прочесть всего, не смог высчитать будущее. В неистовстве стихий он видит противостояние холодной расчетливости мирового древа, чьи корни оплели весь населенный людьми мир.

-11000-

    Пляшут, танцуют изобары на синоптической карте, переливаются всеми цветами радуги. Один смотрит на экран, и в его пустых, невидящих глазах живым отблеском проносятся видения Ньерда. Он читает в заворачивающихся па неотвратимую поступь судьбы; он чувствует в ней пылающий жар дневной стороны. Как следопыт, он идет по следу огненных смерчей, отслеживая их пути, сопоставляя таблицы вероятностей.

    Сквозняк Асгарда шевелит его волосы, в которые вплелся своими корнями Иггдрасиль, холод внутренних зал - каменных мешков - пронизывает Одина до костей. Он чувствует, как скрипит вокруг него крепость Асов под напором ветров, как раскачивают ее ураганы мертвого поднебесья. Он слышит гул трансформаторов, видит в диаграммах, как потоки информации пронизывают Цитадель от верхушки до самого основания, растекаясь великим Иггдрасилем.

    Один тут, в кресле, и где-то там, где на краю мира Ньерд смотрит на разворачивающееся буйство стихии. Чтобы понимать, ему не надо видеть огненных завитков и потоков жидкой горной породы, чтобы знать, ему не надо слышать треск костров и грохот взрывов.

    Скрипят двери, сквозняк крепчает, превращается в слабый ветерок, который шевелит волосы Одина.

    - Здравствуй.

    Шелест шагов по бетонному полу, и слабое дыхание в ответ.

    - И тебе здравствуй, Безымянное творение. Локи не утруждает себя именами, хотя...

    Тишина падает на комнату тяжелым покрывалом.

    - Ты чего-то хотел, Безымянный?

    Один смотрит сквозь разноцветье синоптической карты на стоящего перед ним ребенка. Безымянная вещь породила Безымянного Аса, и в мире индексов и меток Иггдрасиля он выглядит чужеродным. Дети Асгарда давно выросли и оставили свои детские покои, и законсервированные чертоги стоят с тех пор в темноте и тишине. Пыль покрывает игрушки - в долгую зиму вечного зарева сумерек нет места детям. Но этот ребенок все еще ходит коридорами, скользит тенью где-то на задворках внимания, и Одину от этого страшно. Администратор не помнит, когда в последний раз говорил с ним. Он не может за ним следить: Иггдрасиль не видит того, у кого нет меток Асов, и Древо считает мальчишку всего лишь еще одним роботом, еще одной тенью и шорохом Асгарда.

    - Как попасть к Хель? - спрашивает Безымянный.

    - Можешь направить запрос Модгуд. Она единственная, кто имеет доступ до нее...

    - Нет! - Безымянный почти кричит. Что он знает, несмышленыш? - Есть возможность обойти Модгуд - ты же знаешь это.

    - Каждый из Асов ходит своими путями.

    Огненные кольца разворачиваются, танцуют в темпе фламенко, огненного танца давно забытой родины. Ветра подхлестывают смерчи из горящих газов, и звуком кастаньет им вторит сейсмограф, когда земля начинает дрожать. Спирали циклона ведут неспешный круговорот вокруг глаза - который скоро взглянет на Асгард, посмотрит из глубин полыхающей преисподней. Иггдрасиль подсчитывает константы, пределы функций многих переменных, рисует графики, далекие в своей красоте от танца стихии.

    - Локи ходит к Хель! Он единственный во всем Асгарде знает путь до нее, и он же единственный не Ас!

    - Он один из нас. Ты забываешься, Безымянный. Ты просишь открыть тебе путь в преисподнюю только ради пустой забавы.

    Безымянный молчит. Не верит своим ушам. Отказывается понимать, как Один может позволять такое в самом центре мира, в Асгарде, стоящем на законах и бесконечной власти Асов.

    - Зачем тебе знать путь к секторам Хельхейма? - спрашивает Один.

    - Я хочу узнать его имя, - отвечает Безымянный, склоняя голову. Андроид за его спиной повторяет этот жест, словно он всего лишь тень Аса.

    - Назови как хочешь. Нет никакого смысла опускаться до поисков...

    Один смотрит, как они уходят. Ему неведомы причины упрямства Аса, он не понимает его желания узнать имя телохранителя. Безымянное даже сомневается, было ли оно у него - и все же ищет.

    Один и сам хотел бы разгадать загадки Локи, найти тайный путь к Хель, спросить у неё... Но что? И стоит ли ради этого... Потом.

    Огненный шторм разворачивается ураганом. На Одина смотрит глаз - из высоты верхних слоев атмосферы, оправленный бушующим кольцом пламени, рокочущий ионосферными грозами. Иггдрасиль смотрит на него из-за плеча Одина - и присваивает имя.

    Сурт! Ураган-змей вьет себе гнездо на дневной половине планеты.

-11001-

    В Фолькванге - страх и шепот по углам; сквозняки треплют красные с желтым полотнища знамен и флагов Асов, зеленые с серебром - Ванов, фейри прячутся подальше от звуков шагов и забиваются в норы. Светлые альвы, смотрители садов Фрейи, провожают безразличным взглядом гостью, лишь на миг отвлекаясь от подрезки кустов и прополки цветников. В Сессрумнире на Фригг пялятся из раболепных доземных поклонов эйнхерии.

    Она идет жаркими коридорами, подметая платьем полы. Губы - в жесткой улыбке, в глазах - твердость и решимость, ногти впиваются в нежнейшую кожу рук. Фригг неприятен предстоящий разговор; но лучше капризная Фрейя, чем горделивый Локи.

    Ей страшно. Не за себя, за Бальдра, умирающий долгой зимой цветок, замурованный в стерильной темнице Брейдаблика. Фригг хочет показать ему весь мир, красоту штормов дневной стороны и ядовитые льды горных вершин ночной, вечный рассвет из дома Ньерда и сияющий Ванахейм, парящий в недосягаемой высоте Гиннунгагап. И она же хочет оградить от всех бед, что подстерегают его.

    Перед дверями Фрейи Фригг медлит. Гордость не так-то легко смирить, не так-то просто скрыть ненависть и презрение во взгляде и молить врага о помощи. Пускай война с Ванахеймом давно закончилась, пускай между ними царит хрупкое перемирие - для Фригг они все еще враги, вторгшиеся в ее мир, захватившие Асгард и диктующие всем свои правила. Она ненавидит Ньерда, их отца, ненавидит и близнецов.

    Скрипят двери. У фейри трясутся руки, крупная дрожь страха бьет тело, но она открывает двери прекраснейшей из Асов, той, что выше равных. Близнецы разом поворачивают головы - как будто и не знали, что Фригг стоит за дверью. Они улыбаются, в их глазах - живой свет Ванахейма, тепло весны и возрождения. Но Фригг знает, почему фейри такие испуганные: все это лишь уловка. Фолькванг стонет от тирании Фрейи и беспечности Фрейра.

    - Здравствуйте, - голос подводит Фригг, срывается в хрип. В горле пересыхает. Ногти еще сильнее впиваются в кожу.

    - Фригг! Дорогая гостья...

    Фрейр поднимается и кланяется. Фрейя кивает, приглашая к креслу. Воздух тяжелой волной накатывает на Фригг - ей нелегко было смирять гордость до сих пор, и теперь она едва держит себя в руках. Пальцы ищут поддержки друга, но только холодные ладони Фрейра прикасаются к ней, когда он подводит ее к креслу.

    - И чем же мы обязаны столь высокому визиту? - голос Фрейра тепл и мягок, в нем течет мед Ванахейма и искушение Мидгарда.

    Фригг не может больше ждать. Или сейчас - или никогда. Отвращение клокочет в ее душе, стучит в висках и заставляет сердце бешено биться.

    - Я... Мне нужен Брисингамен.

    - Зачем? - Фрейя смотрит на нее - и в глазах пляшут задорные огоньки. Фригг ненавидит этот взгляд, которого лишилась сама, приняв воду Урда. Она не может смотреть на искрящуюся обольстительную улыбку Ваны.

    - Чтобы защитить Бальдра... Он... Он всего боится.

    Взрыв смеха - и затихающее эхо в тревожной тишине Фолькванга.

    - Все, что ему надо, - покой и таблетки Эйр, Фригг. Ты не спасешь его, какую бы прочную броню не создала для него. Страх давно пустил в нем столь глубокие корни, что никакой доспех не вытравит их... Отдай его Эйр или закрой в Брейдаблике, а сама займись своими делами. Зачем лечить того, кого невозможно вылечить?

    Фригг смотрит с вызовом - хотя в ее глазах давно пустота Урда и Иггдрасиля.

    - Ты не понимаешь... - горло пересыхает. Над ней насмехаются! Улыбки Ванов сочатся скрытым ядом. Что они понимают? Разве могут прочитать в любящем сердце матери последнюю отчаянную надежду?

    - Он мне нужен!

    Близнецы смотрят на нее с интересом.

    - Технологии Ванов недоступны Асам. Или где-то в твоих предках затерялись наши корни, Фригг? - голос Фрейи прорастает ядовитым цветком, оплетая Фригг, отбирая ее волю и силу. - Готова заставить Бальдра отречься от Урда?

    - Он мне нужен!

    - А что ты можешь нам предложить? - Фрейр включается в игру. В голосе - насмешка, в улыбке - тщательно выверенный цинизм и мед.

    - Все!

    Близнецы смеются. Для них, как и для нее, война не закончилась. Они все еще ведут боевые действия, но не против всех - против нее. Они хотят свергнуть первую из первых, занять ее место и уничтожить всех, кто не согласен с ними. В их взглядах - вызов и злая насмешка. Фригг поднимается с кресла. Фрейр услужливо подает руку, но она отталкивает его. В спину несется смех Фрейи:

    - Ты никогда не получишь его! Уж я-то позаботилась...

    Фригг выбегает из коридора. Земля горит под ее ногами, ненависть душит, насмешливый смех ранит в самое сердце.

-11010-

    Долгие прямые улицы Мидгарда стрелами разламывают тело Имира, разделяя его на города и кварталы. Жар, шипение вырывающегося пара и осторожные взгляды - смотри, красный плащ! - на идущего Аса. Пред ним низко склоняются, привечая улыбкой и милость, и провожают страхом и ненавистью - таков удел каждого Аса.

    За Безымянным идет телохранитель, в таком же плаще кровавых цветов. Холодный цейсовский взгляд провожает каждую брошенную Асу улыбку и каждое движение. Но андроид молчит, ничего не говорит и лишь следует по пятам за своим господином.

    Ас хмурится. Все, что он видит на улице города, - это грязь, бедность, порок и смертельная обида на весь мир. Люди балансируют на тонкой грани между спокойствием и взрывом революций, между миром и войной. Они ютятся в высоких домах, подпирающих небо, пользуются неведомыми даже Безымянному благами, но все равно бедны и несчастны. Этот мир слишком сыт и самодостаточен, видимость вечной жизни напрочь отбила у него охоту бороться и выживать, оставив лишь вечное и ненасытное желание сытого ничегонеделания.

    Проспект упирается в громадный храм; его шпили поднимаются выше домов, задевая редкие под куполами тучи. Острые пики блестят в свете призрачного дня бриллиантами - они вечно скованы льдами вышнего холода.

    - Это он? - спрашивает Ас своего спутника, и в ответ звучит тихое:

    - Да.

    Храм Хель, зажатый контрфорсами, устремленный ввысь, - дом смерти и воскрешения. Круглое окно над дверью переливается разноцветьем, монстры на стенах скалятся прохожим, сине-белые флаги полощутся на ветру; пепелины у входа приветствуют входящих и уходящих, робко склоняются в поклонах, подметая полы широкими рукавами, прячут взгляд.

    - Здравствуйте, - говорит им Ас.

    Они щурят глаза, смотрят на него и смеются - смиренными улыбками счастливых созданий. Пожалуй, они единственные, кто счастлив в этом унылом мире. Молодая послушница кивает Асу: пошли со мной! И он идет следом.

    - Вы выглядите такими счастливыми, - говорит он ей в спину, затянутую в белое и синее.

    - А отчего же нам не радоваться? Мир вокруг, созданный Имиром, прекрасен, а мы - вершина его творения, - звучит тихий ответ, полный смеха и затаенной радости.

    - Но все вокруг такое унылое...

    - Это только для вас, заключенных в вечное колесо перерождения. Мы же после смерти сольемся с Имиром! - теперь в ее голосе звучит чистый восторг.

    - Станете домом? - спрашивает удивленный Ас. Пепелина смеется.

    - Нет же, мы сольемся душой с бесконечным духом Имира... Станем одним целым с ним и будем охранять этот мир. Мы не войдем в схемы Хель, вашей еретической хранительницы душ, и не возродимся. Наши души свободны...

    Молчит Ас. Души? Куски программы, которые можно переписать с носителя на носитель, которые можно покромсать и доделать, - души? И как они сольются с Имиром, если их не записать? Или они имеют собственную систему, как у Иггдрасиля и Хель? Ходят же слухи о подпольных воскрешениях, о неудачных экспериментах - когда неполноценная матрица личности, душа, возвращалась в неполноценное тело. Безымянный удивлен, но молчит. Уж лучше умная тишина, чем громкая глупость.

    Пепелина ведет их долгим коридором вниз, в темноту, туда, где не проникает слабый свет усталого солнца, и Ас едва поспевает за ней. Он сбивается со счета поворотам, лестницам вверх и вниз, дверям, ведущим в другие долгие коридоры. Сине-белая спина пепелины мелькает перед ним, ее блаженная улыбка плывет вслед за ней, обдавая приторным ароматом легкого счастливого безумия.

    Конец пути упирается в улыбку Модгуд. Главный оператор Гьелля, выделенной магистрали, связующей все храмы Хель и Хельхейм. Она сидит недвижимо, окутанная проводами, подключенная ко всем системам, спящая и смотрящая сны обо всем сущем, проносящемся мимо нее. Но стоит Безымянному войти - и взгляд с той стороны заставляет его остановиться. Пепелина, сплюнув через плечо, уходит, скрывается в долгих коридорах храма.

    - Я тебя знаю, Безымянная Вещь.

    - Я уже давно не вещь, - отвечает Ас, дрожа от холода и страха. И хотя Модгуд не из Асгарда, взгляд ее пуст и призрачен, устремлен в дали, полные призраков мертвых.

    - Наверное. Зачем ты пришел ко мне? - слова ее падают равномерно, тяжело, словно капли из закрытого крана, словно маятник часов, отсекающий время на равные доли.

    - Ты не знаешь?

    - Я не Ас.

    - Я хочу узнать, похожа ли его программа на чью-то матрицу личности.

    Модгуд смеется.

    - Давай снимем копию.

    Провода опутывают телохранителя, меркнет знаменитый взгляд, и его системы погружаются в глубокий сон копирования системной информации. Модгуд тоже спит, пропуская мертвых в царство Хель. Толстая магистраль Гьелля вьется от ее трона, на котором она восседает, в глубину под полом.

    - Зачем было создавать Гьелль? - спрашивает Ас. - Не проще ли подключить напрямую к Иггдрасилю?

    Модгуд смеется - как будто это единственное, что она может делать.

    - Гьеллем передаются только матрицы. Никакой сопутствующей информации. И от Хель я получаю только матрицы...

    - Воскрешает не Хель, а ты?

    - Да, я истинное лицо воскрешения, - глаза Модгуд смыкаются. - Я передаю души на вечное хранение и их же призываю с того света... Если, конечно, она позволит... Хель полностью оторвана от Иггдрасиля, разве что только энергоснабжение общее. Но никакого контакта информации...

    - Но почему?

    - Она опасна. Амбициозна. Она не хочет жить взаперти, она хочет на равных вершить судьбы людей. Хель - это ребенок, которого уже долго не выпускают из детской комнаты. И не выпустят...

    - Но почему?

    - Все дело в мести Асам.

    - Она их не любит?

    - Ненавидит. Ты знаешь, что отличает Асов от обычных людей?

    - Власть?

    - Не совсем.

    - Связь с Иггдрасилем?

    - Лишь отчасти. То, что после прихода Хель вы больше не перерождаетесь. Это было давно, так давно, что и Один едва ли помнит те времена...

    - Мы как пепелины?

    - Эти истеричные дуры, бесконечно бубнящие об Имире? Нет. Тут другая причина: Хель не должна знать меток, кодов и остального об Иггдрасиле. Она использует любую информацию о нем, чтобы выбраться. Поэтому все Асы сильнее, быстрее и живучее людей... Эйр старается. У вас есть доспехи, телохранители, вы одной рукой можете сломать шею человеку - все лишь для того, чтобы сохранить свою драгоценную жизнь, Безымянный.

    Пищит система, телохранитель открывает глаза.

    - Давай же сравним...

    И Модгуд закрывает глаза. Слабая улыбка на лице, пальцы расслабленны - как будто она слушает музыку далеких и неведомых сфер. Время течет для нее медленно, тяжело разбиваясь о призрачные потоки живых и мертвых.

    - Да, это похоже на матрицу. Но я ее никогда не получала...

    - Значит, это всего лишь программа?

    Модгуд улыбается.

    - Я ведь здесь сижу не от самых начал... Кто его знает, что было до меня? Когда Иггдрасиль только прорастал сквозь все миры, связывая их в одно целое? Когда только создавалась система воскрешения? Что было до того? Это знает лишь Хель, получившая старые базы, и Один, первый из Асов. И после всего этого я хочу тебя спросить: автор этой работы - Локи?

    - Да. Но откуда...

    - Давным-давно ко мне прилетали два ворона, одна разделенная на две части матрица... Тоже его работа. Тонкая и искусная, не то, что здесь...

    Ас поднимается, собирается идти, но замирает в дверях. Модгуд уже привычно улыбается с той стороны мира, мимо нее проносятся потоки душ - все, как было до того. Ничего не изменилось. Безымянный смотрит на нее, долго, испытующе, совсем не по-детски.

    - Почему ты мне помогла, Модгуд? - спрашивает он. Слова падают и разбиваются о холодный бетон пола.

    - Вспомни обо мне, когда поднимешься, Ас...

     

     

-11011-

    Фенсалир - дом Фригг, рядом с Вальгаллой и Брейдабликом. В нем много холодного света, мерцающего и режущего глаза. В нем гуляют вечные сквозняки, ветер колышет полупрозрачные занавеси, гоняет пыль и запах горя и отчаяния коридорами. Тяжелый аромат ландышей проникает повсюду. Он давит, заставляет кровь стучать в висках, отзываться тревожным звоном в голове.

    Здесь фейри тоже прячутся по углам - хозяйка чертога слишком похожа вспыльчивостью на Фрейю, слишком быстро отправляет неугодных вниз, в тяжелую духоту Мидгарда, и она глуха к мольбам и просьбам. У нее слишком много власти и слишком много страха утратить ее.

    Фригг сидит у открытого окна - и холодный ветер врывается в комнату, тревожит цветы, играет с ее волосами. Первая смотрит вниз - задумчиво и тяжело, грустно и печально. В Брейдаблике - снова погром, снова крики о том, что все хотят его убить, а прежде всего - она, его мать. Бальдр не понимает, что говорит, не видит, как глубоко его слова ранят Фригг. Каждая фраза - кинжалом под сердце. И все же Фригг корит себя - она должна была упасть на колени и умолять, рыдать и просить показать чертежи Брисингамена. Но гордость - превыше всего. И Бальдр умрет, на самом деле, навсегда, и все из-за нее.

    Есть еще Локи. Хитрый и огненноволосый йотун уже однажды владел Брисингаменом, пускай и недолго. Фригг смотрит на Мидгард - и грустит. А после поднимается с кресла. Идет долгими коридорами, касаясь пальцами холодных стен Асгарда, оставляя на конденсате долгие следы, истекающие слезами Мидгарда. Сквозняк путается в ее волосах, бродит складками платья и бросает пыль в лицо - словно презирает ее.

    Потом - скрип воротов Бивреста, радужного моста. Фригг проваливается вниз, туда, где на краю между людьми, альвами и Асами живет йотун, где проходит граница между теплом нижних этажей и холодом верхних. Тут царят туманы и ветры, неопределенность и сумерки, вечные туманы Льюсальвхейма и тучи Мидгарда. Тени вытягиваются, убегая от усталого солнца, когда Фригг ступает на раскрошившийся бетон длинного карниза. Ветер рвет на ней платье, путает дорогую ткань, грозится в следующую секунду сбить с ног и бросить вниз, на острые пики ребер Имира. Но Фригг молчит - она платит смирением, укрощая гнев и гордость. Локи - последняя соломинка, с помощью которой она мечтает выбраться из вечного ада страха за Бальдра.

    Дверь открывает Сигун - робкая жена Локи. Смотрит неодобрительно, но молчит. Глаза в пол, быстрый поклон, вежливое движение рукой: входите. Фригг хочет горделиво сделать шаг - и вспоминает, что сейчас не время. И тоже склоняется в поклоне, переступая порог.

    Локи спит прямо перед очагом, в котором пылает огонь. Обложенный подушками, в огромном кресле, словно профессор из старых сказок почти позабытой родины. Фригг впервые видит его вот так: мирно спящим, без ухмылок и насмешек, без злобы и яда в словах.

    - Локи, - ее голос стелется комнатой, настолько тихо, что она сама едва слышит его.

    Но он открывает глаза, как будто и не спал. Не движется, но Фригг видит, как на еще секунду назад мирном лице закладываются морщины, как каменеет изгиб губ, как взгляд становится тяжелым, словно скала. Молчит, рассматривая Фригг.

    - Локи, расскажи мне о Брисингамене. Он был у тебя...

    - Недолго. Я смог пройти в нем до Сингастейна, где Хеймдаль отобрал его у меня.

    - Мы оба знаем, что не отобрал, - Фригг улыбается. В уголках губ - заговор. - Он просто вытряхнул тебя из него, когда отказали системы. Вытряхнул - и извалял в грязи.

    - Он в то время приударял за Фрейей. Знал бы он тогда, какая она шлюха, уверен, Брисингамен был бы мой, - и он улыбается в ответ, с тем же таящимся заговором.

    - Расскажи мне о Брисингамене, Локи. Почему он застрял там, у Сингастейна?

    - Потому что Брисингамен и Фрейя - одно и то же.

    Долгий взгляд глаза в глаза.

    - Матрица Фрейи - в Брисингамене. Вот почему она не отдала его тебе - Бальдра Брисингамен не спас бы. Вот почему я застрял у той скалы. Вот почему ты не сможешь повторить...

    И Локи умолкает. Он замечает отблеск огня - искра безумия гнездится в ее взгляде, разгорается диким пожаром, всепоглощающим пламенем. Фригг подходит ближе, падает на колени. Огонь в камине золотит ее волосы, делает их рыжими - как у него.

    - Я знаю, ты можешь... Ты ведь создавал для Ангрбоды все ее установки. Ты ведь знаешь процесс, как никто иной. Ты ведь знаешь дорогу к Хель. Локи, я выполню любое твое желание. Скажи мне, чего ты хочешь?

    Тяжелое молчание опускается на их плечи. Трещит огонь в камине, бросая на них кровавые отблески. Пламя безумия пляшет в их глазах.

    - Все, что я пожелаю?

    Слова разбивают идиллию.

    - Все, что ты пожелаешь. Лишь бы только Бальдр был жив.

    - Но получить матрицу мы сможем только с ее помощью...

    - Пускай! - безумие пляшет в ее взгляде, плещется жидким огнем, переливается всеми оттенками. - Он хоть и принял воду Урда, все равно никогда не покидал Брейдаблика!

    Улыбка в ответ.

    В другой комнате Сигун проклинает Асов, которые погубят ее мужа.

-11100-

    Путь вниз долгий и трудный. Чертоги Хель спрятаны в центре Асгарда, прямо над циклопическими сводами Свартальвхейма. Сердце земель цвергов - раскаленная лава и огромные генераторы, наполняющие исполинские залы мерным шумом работающих турбин и гудением трансформаторов. Всего лишь несколько этажей отделяют царство кузнецов от замерших во времени чертогов посмертия и тоски.

    Хель смеется. Скалится мертвое лицо в шелестящую пустоту, глаза смотрят мимо Локи в темноту. Ползут мониторами данные переписи, в глубине комнаты ворочаются роботы-уборщики, а она хохочет, и смех ее отдается громом, вторит ему эхо из дальних углов.

    - Ты снова тут? Ты снова... Ты снова пришел!

    Локи смотрит на смеющееся лицо.

    - Зачем? Объясни мне, существо из плоти и крови, зачем тебе, такому живому, я, программа? Зачем приходишь сюда?

    В ответ - молчание. Хель хохочет, захлебывается смехом, издевается и бросает упреки. А когда утихает смех, когда по экрану стекают вниз, в темноту забвения Хелльхейма, колонки переписи, размеренный синтетический голос без интонаций спрашивает:

    - Чего тебе?

    Потому что теперь уже улыбается Локи. Даже в синих тонах отсветов мониторов оскал выглядит дьявольским, волосы отдают тусклым огнем пожаров, долгая тень за ним - густого черного цвета, цепляющаяся за провода, похожая на саму Гиннунгагап.

    - Хочешь сделку?

    - А что ты можешь мне предложить? - лицо на мониторах всматривается в пустоту. - Кто ты? Разве Локи пришел бы ко мне с предложением? Он может только требовать, вымогать и обманывать. Он же Обманщик! Или нет? Или я ошибалась? Отец?

    Локи молчит. Холод замораживает его, пыль с тишиной оседает на плечи, время тянется тягучей массой, едва переваливаясь из верхней чаши в нижнюю. Слова не хотят слетать с языка.

    - Ты хочешь жить?

    - Что ты хочешь этим сказать? - вопрос звучит сразу же. Лицо пялится в темноту.

    - Если ты поможешь мне и Фригг, мы воскресим тебя. Мы обойдем защиту администрирования Иггдрасиля и сделаем твою копию в реальном мире, и она будет свободна, как я. Она будет жить со мною, как моя дочь, и время от времени будет соединяться с тобой. Ты увидишь этот мир, ты сможешь пережить все то, по чему ты так, как мне кажется, скучаешь.

    Лицо улыбается.

    - Ты говоришь - она. И говоришь верно. Моя копия... Как маленькая девочка? А примет ли меня та, что живет с тобой? А?

    Локи молчит.

    - Молчишь, да? Ты ведь даже не подумал об этом... Самонадеянный глупец, мешающий других с землей, по которой ходишь. Ты даже не спросил ее. А что надо будет сделать мне?

    - Ты протащишь матрицу одного из Асов через свое царство и перепишешь мне ее копию.

    - Что за сумасбродство?

    И он начинает говорить. Долго рассказывает застывшему лицу на мониторах историю Бальдра, историю Фригг. Он описывает Хель Мидгард, стремящиеся к небу шпили домов и мерный плеск рек. Он рассказывает ей о Ноатуне, о скалы которого разбиваются зеленые волны морей Муспельхейма. Описывает снег и ветер на вершине Асгарда, текущую лаву в Свартальвхейме и сияющий в настоящих небесах Ванахейм. В историю вплетаются его замыслы, идеи и вера. Горячие слова струятся, и хоть им не в силах согреть комнату, улыбка лица на мониторе теплеет.

    - Ты сможешь жить на равных с Асами, но только если мы покажем, что ты все еще остаешься разумной. Что ты - полноценная, хоть и измененная личность. И Асы снова смогут перерождаться. Мы сможем вылечить Бальдра и создать для него подобие Брисингамена Фрейи.

    И она соглашается. Но когда шелест его шагов стихает в темноте, когда мониторами снова начинают ползти символы вечной переписи, динамики едва слышным вздохом шелестят: "Разумность? Надежда умирает последней...".

-11101-

    Безымянный идет долгими улочками Мидгарда.

    Он чувствует перемены. Напряжение и тревога висят в воздухе, туго натянутые между домами и людьми. То тут, то там мелькают светлые лица альвов, спустившихся с высот Альвхейма, то темные, утопающие в дорогой ткани, цвергов из Свартальвхейма. И те, и другие с их испуганными глазами, с дрожащими и робкими голосами смотрятся чуждо между угрюмых, смотрящих на них исподлобья людей. Человеческий поток бурлит, казан страстей закипает - и вот-вот опрокинется и зальет весь мир хрипнущей от крика лозунгов революцией.

    Кто-то что-то услышал - и рассказал соседу. Кто-то что-то узнал - и поведал жене. Они чувствуют, что живут во время перемен, чуют их неотвратимую поступь и натянутую и звенящую нить тревоги в душе. Сурт, огненный исполинский ураган, яростный уничтожитель, движется в сторону жилых куполов. И страх заставляет людей быть жестче, на миг позабыть о последней жизни и вернуться в бушующий страстями Мидгард.

    Безымянный смотрит на все это - и чувствует, как внутри него таится то же. Ярость и отчаяние, злоба и разочарование - что вокруг, что в сердце. Ему кажется, что весь мир обратился против него, пытаясь скрыть ответ на единственный вопрос, который его занимает. Скользящий за ним в человеческом потоке телохранитель - как издевка. Безымянного передергивает при звуках его голоса.

    - Думаю, нам стоит уйти. Тут не безопасно.

    - Почему? - спрашивает Ас. - Что мне тут грозит?

    Телохранитель молчит. Безымянный идет дальше, рассекая толпу. Он не чувствует, как задевает тонкие нити напряжения, как безжалостно рвет их и тянет за собой взгляды, полные ненависти. Безымянный считает себя частью толпы, но он, как и альвы, и цверги, всего лишь еще один чужеродный элемент. Он чувствует напряжение, но не понимает, что находится в самом эпицентре готовой вот-вот разразиться бури.

    Сухой обезличенный голос зачитывает названия идущих на посадку кораблей. Очередной порт выплевывает людей под купол Мидгарда, пополняя и без того огромную толпу. Все они - жители пограничных областей. Многие из самого Ноатунна, величайшего порта, другие - из куполов на востоке, там, где все небо закрывают тяжелые щиты защиты от жары.

    Там уже невозможно дышать. Восточные купола превратились в печи, огонь Сурта обнял их и раскалил, пролез в трещины, лизнул земли огненными языками и подпалил их. Там уже бушуют пожары, и нет разницы между тем, что внизу и вверху.

    Беженцы вливаются в толпу. У всех - отчаяние на лице. Голоса усталые. Плечи поникшие. Беженцы идут медленно, но каждый их шаг - еще один камешек на весах человеческого настроения. Шаткий баланс вот-вот нарушится.

    Диктор продолжает зачитывать названия кораблей, когда на куполе ярко вспыхивает точка. Еще миг - и сектор отключается. В сумеречном предзакатном мире - окно в Гиннунгагап. Сыплются осколки, и небо опускает вниз долгий дымный след.

    - Уходим! - кричит в нарастающем гуле толпы андроид.

    Корабль падает невозможно долго, роняя по пути части себя, дробясь и разбиваясь на осколки. Сложно понять, что это - отчаяние или последняя надежда? Вспыхивают системы предупреждения, и системы Мидгардсорма со спящим в них Йормунгандом сбивают челнок. В желтом небе вечных сумерек расцветает серо-дымный цветок с красной серединкой.

    Безымянный смотрит вверх. Впервые он видит звезды - настоящие, далекие. Кусочек правды открывается ему в многообразии возможных вариантов окончательной истины. По краям окна вспыхивают огоньки ремонтных ботов Иггдрасиля.

    - Уходим! - повторяет андроид и хватает Аса.

    Толпа волнуется. От Аса и андроида во все стороны расходятся волны трепета и страха, а потом к ним примешиваются ненависть и злоба. Казалось бы - одна несчастная авария, но все знают, что это на самом деле.

    Там начали умирать люди. Портовые телепорты перегружены, а там, в вышине, те, кто дожидается очереди. Там - отравленный воздух, зеленые туманы испарений ядовитых гор Нифельхейма. И те, кто не может дождаться, обречены умирать долгой и мучительной смертью. Окно в бесконечную и мертвую Гиннунгагап - первое доказательство того, что кто-то не выживет. Что кто-то умрет по-настоящему, не оставив даже предсмертной записи на секторах Хель. Впервые за долгие годы жизни Мидгарду в лицо дышит смерть, впервые люди вспоминают о том, что это такое - по-настоящему раствориться в пустоте. Это не Пепелины с их мирной смертью, это долгие и тяжелые муки в наполненном углекислотой корабле.

    Толпа ропщет. Безымянный смотрит на нее, расширившимися от возбуждения глазами вбирает в себя ее ярость и злобу, ненависть и страх.

    До него долетают отдельные фразы. Ветра низин швыряют их в лицо, разбивая привычную маску безразличия. К Асу тянутся руки - готовые растерзать и уничтожить тех, кто должен был охранять и защищать, тех, кто гарантировал вечную жизнь всем.

-11110-

    Языки огня поднимаются к небу. Пламя гудит, трещит, внизу кипит море, поднимаясь к небесам паром.

    Ньерд смотрит в окно. Эвакуация идет полным ходом. Пустеют гавани, сиротеют доки. Дымные следы кораблей, поднимающихся в вышину, покрывают мутное небо, тысячекратно перечеркивают его. Ноатун, крепость на скале, вечно смотрящая в море, вечно устремленная в высь, пустеет. Уходят все, и в коридорах тихо, как никогда, и только сквозняки гоняют раскаленный воздух. Прислуга покинула комнаты, горячие камни стен отдают жаром огненного урагана.

    Ньерд знает его имя - Сурт. Так назвал его Иггдрасиль, Древо, опутавшее своими корнями и ветвями весь мир. Кажется, нет ничего, чего бы оно не знало, и Ньерд чувствует, что мир покоряется его холодной алгоритмичной расчетливости. Реальность искривляется под невозможными углами, пытаясь угодить неведомым стандартам, которые Иггдрасиль ставит перед населенными мирами. Вещи, люди и души стареют, крошатся, ломаются и танцуют - перед тем, как пылью разойтись по миру в угоду Древу. Все - на жертвенный алтарь.

    Тихий шорох за спиной. Скади, дитя Тьяцци, который сосчитал звезды, ступает длинным коридором. Ее дыхание - тяжелое, пот градом катится с чела, волосы слиплись и долгими некрасивыми прядками свисают на лицо.

    - Все рушится, - шепчет она потрескавшимися губами. - Ньерд, все рушится. Сурт идет. Уходим, скоро он накроет Ноатун.

    Ньерд молчит. Он ждал этого момента, рассчитывал варианты, но понимал - все тщетно. От Сурта не спастись. Не избежать судьбы, которую им уготовил злой рок, с которым так упрямо воюет Иггдрасиль. Знало ли Древо о Сурте? Знал ли Сурт об Иггдрасиле? Или это всего лишь злая насмешка неотвратимости?

    - Ноатун не выдержит, Ньерд. Хватит смотреть на гавань, мы сделали все, что могли, - звучит тихий голос Скади.

    - Мидгард уже не принимает наши корабли, Скади. Он закрывает свои доки для челноков. Йотунхейм еще пропускает беспрепятственно, но я знаю, что он тоже готовится закрыть купола.

    - Это понятно. Пошли. Ноатун не выдержит огня, нам надо спасаться. Что проку в том, чтобы сгореть?

    Ньерд молчит. Понурые плечи, угрюмый взгляд - все туда же, в горизонт, где красным заревом ураганного пожара разгорается Сурт.

    - Они смогут выдержать двое суток... Пока не закончится кислород, - Ньерд смотрит на разгорающееся зарево ползущего урагана.

    - Если Мидгард не пустит, их примет Ванахейм или Йотунхейм.

    "Не примут", - отвечает сам себе Ньерд. Ваны, дети звезд, и так экономят на всем - Ванахейм, звезда в вышине, не может принять более трех тысяч гостей на долгое время. Из Ноатуна же сегодня стартовало восемь тысяч челноков, сорок тысяч душ.

    - А если не примут, то они возродятся вновь, сам знаешь, - в голосе Скади звучит усталость. Она считает разговор с мужем утомительным. Ей претит его молчаливость, угрюмость и расчетливый взгляд.

    - А если Мидгард тоже не выдержит?

    - Ньерд, пошли.

    Молчание, бьющее в ушах молотом сердцебиения.

    - Пошли!

    Скади кричит, бросает в лицо обвинения и угрозы, но Ньерд стоит и смотрит на приближающийся ураган. Она умоляет его, рыдает, а потом уходит. Спустя некоторое время почерневшее перед натиском Сурта небо прочеркивает еще один росчерк - это улетает Скади, в крошечном корабле, пригодном лишь для перелетов между гаванью и населенными мирами. Белый след ведет от Ноатуна на запад, к Мидгарду. Ньерд улыбается - Скади все еще любит Бальдра, все так же обожает высокие холодные вершины Трюмхейма, дома ее отца. Она устремится туда, чуя кровью конец мира, она хочет встретить его с теми, кто ей небезразличен. Или же просто спасается от жара, который несет Сурт.

    Ньерд смотрит на приближающуюся стену огня. Небо затягивает густой дымной паволокой. Ревет пламя, подбираясь ближе, поджигая воду, подвешивая тяжелую заслону пара, из-за которой мир дрожит, как горячечное видение.

    Корабельщику хотелось бы улететь, но Ноатун - его дитя. Он хотел бы подняться снова в светлые чертоги Ванахейма, где живут Ваны, знающие об Иггдрасиле то, что он успел забыть. Древо переписало его, воды Урда отравили, и теперь Ньерд забыл все, что знал. Отныне его кости принадлежат каменной кладке, нервы слились с системами Ноатуна. Он не может улететь так, как это сделала Скади, потому что в любви есть то, что непонятно другим, - самопожертвование. Холодная дочь Тьяцци любит стужу Трюмхейма и Бальдра, похожего на первый весенний цветок. Она не замечает, что его стебель усыхает, а лепестки покрыты пятнами помрачающей разум болезни - любовь слепит. Но Ньерд видит ее страсть - потому что любовь открывает глаза. Они обречены - каждый на свой лад. Старый мир не выдержит натиск урагана, но перед тем падет великий корабельный двор.

    Когда Сурт накрывает пристань и замок, когда устремленные вверх антенны рассыпаются каплями металла, когда камень трескает и плавится от жара - теплящаяся в Ноатуне жизнь уходит. Замирает. Гаснет. Растворяется в потоках систем, в горелых проводах и плавящихся передатчиках. В главной зале от Вана Ньерда, помнящего и забывшего войну, складывающего мозаику из знаков судьбы, предсказывающего будущее по кольцам огня и следам челноков, остается лишь тело.

    А потом - треск лопающихся стекол. Огонь пожирает плоть. От этого звука в своих чертогах у истоков Урда просыпается Мимир. Его сны, его кошмары показали ему совсем невозможные вариации, стонущие и умирающие в огне миры и глаза главного корабельщика за миг до того, как их пожрало пламя.

-11111-

    Биврест скрипит. Радужный мост, соединивший миры, опускает вниз Локи и Бальдра. Бледное лицо прекраснейшего из Асов измождено долгой дорогой к Мидгарду, покрыто бисером пота от непривычно долгой дороги. Он давно не покидал своего сияющего стерильной чистотой Брейдаблика, давно не показывался солнечному свету. Мир кажется ему грязным местом, полным скрытой угрозы и предупреждения, местом, где каждый взгляд полон ненависти. Бальдр виснет на плече ведущего его Локи, едва переставляет ноги и задыхается от удушливой жары нижних уровней, от пыли дорог Мидгарда.

    - Куда ты ведешь меня? - шепчет он Локи. - Ты украл меня... А мать тебе помогала. Зачем? Она тоже хочет моей смерти? Это заговор? Зачем я вам?

    Голос Бальдра бесконечной укоризной вьется вокруг провожатого.

    Локи кривится в злой улыбке, но молчит и упрямо тянет Бальдра за собой. Флаером было бы быстрее, но за каждым движением Асов, йотунов и людей следит оплетающий миры Иггдрасиль, а то, что Локи собирается сделать, - противозаконно. Но Хель, хохоча, согласилась, и теперь надо только провести Бальдра к главному собору, вырваться из кружева его страха и холодной бетонной твердыни Асгарда.

    Длинная дорога петляет между домов змеей, течет переулками. Фригг обещала присмотреть за ними с высоты, чтобы уберечь своего излюбленного сына от бед, но ее нигде не видно и не слышно. Бальдр мешает идти, его бесконечные жалобы и подозрения злят йотуна, но он упрямо идет вперед, туда, где за пиками домов виднеются шпили собора Хель, облепленного горгульями. Длинные стяги полощутся на поднимающихся от земли воздушных потоках, хлопают на ветру, рябят в глазах синим и белым.

    Вокруг - шум и гам, крик и шелест разговоров, плач и стенания. Толпы беженцев на улицах Мидгарда и бешеный рев систем воздухоснабжения. Мимо Локи и Бальдра идут угрюмые переселенцы, в зелени их мундиров угадываются цвета Ноатуна - дома Ньерда и Скади, порта, связующего Ванахейм и Сумеречные земли. Люди, брошенные на произвол судьбы, те, кому повезло спастись - на тысячи тех, кто остался гореть в огне Сурта, огненного урагана, пожирающего миры.

    Кто-то тянет за плащ Локи, задавая тонущий в шуме толпы вопрос. Йотун оглядывается - и сердце его сжимается в тревожном предчувствии. Перед ним стоит Скади, та, которую он когда-то смешил в главной зале Вальхаллы. Она - среди беженцев, в сером невзрачном мундире личной гвардии своего мужа.

    - Локи? - доносится до него сквозь шум и гам. - Бальдр? Что вы тут делаете?

    - А что ты здесь делаешь? - кричит Локи в толпу.

    На его крик оборачиваются: глаза дикие, шальные, испуганные, глаза сотен беженцев. И тут же отворачиваются, остается только один взгляд, в котором бесконечные снега Трюмхейма и смертельный огонь Сурта.

    В светлых волосах Скади - серые полосы пепла. В глазах, зеленых, словно глубины морей Муспельхейма, - тревога и страх сверженной богини, ставшей в одночасье обычным человеком, коих тысячи в подвластных Иггдрасилю мирах. Она пришла как простой беженец. Она в ужасе от того, что видит, от того, чего раньше ей никогда не приходилось чувствовать. Ее мир остался там, в огне пожара, вместе с прошлым.

    - Ноатун поглотил ураган! - кричит она. - Огонь едва не настиг нас!

    - Сурт?

    Скади дрожит при упоминании имени урагана, слезы прокладывают на щеках белые полосы. Она тянется к Локи, пытается поймать его за рукав, словно он может ее спасти, уберечь от прошлого.

    - Ньерд умер. Он остался там, - читает Локи по ее губам.

    Страх и ужас, испуг и растерянность - все смешалось в ней. Она не понимает, что случилось, почему мир внезапно отвернулся от нее. Почему Локи, тот, который смешил ее когда-то, теперь выглядит постаревшим и посеревшим, и почему его взгляд больше не веселый, а злой и холодный. Почему тот, кто стоит рядом с ним, больше не похож на ее любовь, на Бальдра, сладкоголосого поющего полумальчишку-полумужчину. На миг ей кажется, что они тоже беженцы, как и она, вот только бегут уже долго, невыносимо долго чужими дорогами и мирами...

    Скади заламывает руки под шум садящегося флаера. И тут же рядом с ней возникает море дорогих одежд. Толпа расступается, отходит в стороны, в испуге отводя глаза. Фригг приходит неслышно, тихо, но все же она - Ас, повелитель земель Мидгарда. Холодный взгляд льдистых глаз, долгие рукава, расшитые драгоценными камнями, и удивленный полувопрос-полукрик:

    - Скади? А где Ньерд? Что ты делаешь здесь одна?

    Локи улыбается. Фригг шла за ним так, как умеет только Ас, только женщина - тихо и беззвучно до того момента, пока ему не понадобилась ее помощь. Прекраснейшая из женщин тянет руки к поверженной королевне.

    Скади неуверенно улыбается жене Одина, с трудом отрывая взгляд от Бальдра. Она все же помнила его другим: еще радостным юношей, красивым, словно утро, сладкозвучным, словно арфа. Она помнит радость на этом увядшем лице, улыбки и веселые песни. Но теперь перед Скади - больное существо, слабое, истощенное долгой болезнью. Любовь смешивается в ее душе с жалостью, страх и удивление вытесняют все.

    Но Фригг уже тянет ее за зеленый рукав прочь от этой пары, дальше, в поток беженцев, за людьми, растворяющимися в улочках Мидгарда. Фригг и Скади теряются в окутанных душным туманом переулках стремящегося к затянутому алыми тучами небу Мидгарда.

    - Куда ты ведешь меня? - спрашивает Скади.

    - Почему ты вернулась? - в ответ задает вопрос Фригг. - Ну почему? Вечно из-за тебя проблемы...

    - Куда шли Локи и Бальдр? - дыхание Скади сбивается, губы трескаются от невыносимой жары, глаза застилает пот. Но этот вопрос - это не то, что хочет услышать Фригг. Она давно не любит дочь Тьяцци, из-за которого в Асгарде было столько хлопот. Она помнит, сколько трудов ей стоило отвадить Скади от Бальдра. Она знает... Она знает, что Ньерд умер в Ноатуне...

    Мысли складываются в ее голове в четкую картинку за гранью добра и зла, за чертой искристого безумия. И в этот раз никто не помешает ей! Скади умрет там, вместе с мужем...

    - Что случилось, Фригг? Почему ты ведешь меня темными безлюдными улочками? Разве мы идем к Асгарду?

    Но вместо ответа она видит дуло пистолета. В нем - пустота и тишина, пропасть между этим миром и забытьем, которое уготовано Асам. В следующий момент гремит гром выстрела - и Cкади падает, словно скошенная трава на таких далеких и родных вершинах Трюмхейма.

-100000-

    Модгуд спит. В ее снах - быстрые постмортальные потоки, полные боли, страданий, надежд и воспоминаний. Мертвые живут в них бесконечными потоками цифр, графиков, алгоритмов, записанные в цифровой формат души. Все их надежды, стремления и желания закодированы двоичным кодом в бесконечные строки нолей и единиц.

    Модгуд спит и слышит во сне тихий голос. Это не приказ системы - он пришел бы с потоком команд. Это тихое желание той, что стоит по другую сторону этого мира, на чьих плечах - все холодные и бесчувственные сектора Хелльхейма.

    - Да, моя госпожа, - шепчет Модгуд в ответ. - Да, я слушаю вас...

    Голос тих, но с каждым словом крепчает. Это не программа, это видение, звук в тишине, легкий ветерок безумия и иллюзия где-то на краю поля зрения. Но в то же время все это переплетается с данными Гьелля и приходит с потоком команд.

    - Да, моя госпожа. Я помню мое обещание, - шепчет в ответ Модгуд. В темноте ее снов голос рассыпается разноцветьем ярких осколков, слепящих своей уверенностью и силой, властностью и страданием. - Да, одно обещание.

    И голос снова стихает. Из последних слов уходит сила и власть, уверенность и напор. В последнем "Прощай" звучат только глухая мольба и горечь. Другая сторона вплетается в потоки информации, оставляя горький вкус слез и горя. Тишина возвращается на круги своя. И Модгуд открывает глаза.

    У испуганной пепелины, стоящей перед ней, трясутся руки и сбивается голос. За ней маячат два черных силуэта, два провала в кромешную темноту на фоне тусклого свечения ламп в коридоре. Один из них едва стоит, согнувшись под весом другого, оба - едва дышат от усталости. Властительнице Переправы Душ не надо ничего объяснять. Голос в тишине потоков смолк, но память о нем никуда не подевалась. Пепелина отскакивает в сторону - и гости делают шаг в круг света.

    - Привет, Локи, - шепчет пересохшими губами Модгуд. Она уже поняла замысел Хель. Все слишком просто для нее, все слишком зловеще и слишком хрупко, все дрожит и расплывается, все грозит рухнуть в один момент, но... Но она обещала. - Привет, Бальдр. Плохо выглядишь, дружочек...

    Бальдр что-то шепчет на ухо Локи, и йотун презрительно улыбается сквозь усталость. В глазах тусклым светом сияет огонь азарта и желания скорей покончить со всем этим, ненависти к Асам и близкой победы. Модгуд горько и жалко его, ведь она знает, что прошлого не вернешь, не восстановишь и не создашь, и понимает, что он гонится за призраками, охотится на мертвых и пытается поймать убегающий сквозь пальцы песок воспоминаний. Но она обещала.

    Кивок, быстрое движение рукой - и пепелина подтягивает стул. Бальдр тяжело опускается на него, роняя тонкие выцветшие руки на колени. В его глазах - смертельная усталость, и она же сочится сквозь каждую пору его бледной, покрытой синими веточками вен кожи. Он сидит, склонив голову, поникший, словно увядающий цветок. Модгуд помнит его еще здоровым - и тем более страшно ей видеть его таким. Невозможность вернуть прошлое и изменить его страшит ее.

    От стены отделяются два роботизированных стража - и в следующий момент пепелина падает. Беззвучно, только глаза широко раскрыты в немом крике. По бетонному полу течет тонкая струйка крови, стекая в канализацию сквозь решетку. Монашеские одежды быстро пропитываются кровью, чернея в сумерках.

    - Тебе придется мне помочь, Локи, - улыбка на губах Модгуд слабая, отсвечивающая в стерильности комнаты мертвенно-белым. - Видишь ли, лишние свидетели нам не нужны, а я сама... А я не могу снять венец. Мне надо будет работать.

    Испуганный Бальдр смотрит на тело, и его пальцы, видит Модгуд, сжимаются. Губы беззвучно спрашивают: "Вы меня тоже убьете? Вы меня убьете? За что? Мама?" Ей хочется его успокоить, но в следующий момент она проваливается в танцующую темноту потоков мертвых.

    Пока йотун укладывает испуганного Бальдра, пока подключает систему считывания, Модгуд тестирует системы, изменяет настройки и мудрит со скриптами. Запись будет идти в обе стороны.

-100001-

    Ветра крепнут, сбивают дыхание, ослепляют своим неистовством. Снег густой пеленой скрывает Мидгард от вершин Асгарда, внизу превращаясь в дождь, мелкий, надоедливый и холодный. Мир надежно сокрыт от взгляда Аса, солнце и небо - тоже. Что-то новое в этой вечной круговерти - и на волосах Безымянного тает снег. По щекам слезами стекают талые снежинки. На тяжелом плаще оседает серая от копоти Свартальвхейма слякоть. Слова, раньше вырывающиеся паром и превращающиеся в лед, веский и отстраненный, холодный и уверенный, теперь висят перед лицом, утопая в вязком снегопаде и в собственной неуверенности.

    Вороны встряхиваются. Они - по обе стороны Безымянного, тут, на крыше мироздания, там, куда может вознести только Биврест. Каждый смотрит на Аса черным глазом, в котором он переворачивается - и вместе с ним весь мир. Они щелкают клювами - и вместо карканья вырываются слова. Звуки их хриплых голосов окутывают Безымянного скрежетом пустого эфира радиостанций мертвых миров.

    - Одна на двоих, или две из одной?

    - Есть разница? - спрашивает Ас у Хугина. Или Мунина? Кто различит их? Разве что Локи...

    - Близнецы, - доносится с другой стороны.

    - Модгуд сказала правду. И все же ошиблась, хоть и немного.

    Ас молчит. Среди гула ветра, среди его неистового воя - кто расслышит тихий смех?

    - А как вас зовут?

    - Хугин, - доносится справа. - Это значит "думать".

    - Мунин, - доносится слева. - Это значит "помнить".

    Безымянный в отчаянии. Каждый отвечает верно - и все же скрывает от него истину за тысячей замков. Они насмехаются над ним, над его слабостью и желанием что-то понять.

    - Нет! - ветер подхватывает крик и уносит в снегопад. - Настоящие имена! Как Ас, я приказываю...

    - Хугин, - доносится справа. - Это значит "думать".

    - Мунин, - доносится слева. - Это значит "помнить".

    Стонут провода на ветру. Гудят трансформаторы. Слякоть залепляет глаза, забивается в рот, до самого горла, заставляя хрипнуть. Безымянный кричит в неистовство бушующей на вершине мира бури от отчаяния.

    Мунин смотрит на Безымянного - в черном глазе тот попирает небо, и уже не растаявший снег, а слезы текут из его глаз, капают прямо в затянутое тучами небо соленым потоком.

    - Мир обречен, - хрипит ворон. - Мы знали это с самого начала. Так что не стоит о нем горевать.

    - При чем тут это? - спрашивает Ас. Тяжелый плащ облепляет его, прилипает к телу мокрой тканью. - Я спрашиваю вас, знаете ли вы свои настоящие имена!

    - Все предопределено. Мы просчитали...

    - ...и вспомнили мир. Локи должен был умереть - он причина распада...

    - ...и обновления. Один должен был убить его - если хотел сохранить мир таким, какой он есть. Но то, что замерло во времени...

    - ...считай, что умерло. Мир должен обновляться - пускай и так страшно. Чем дольше проволочка...

    - ...тем страшнее возвращение к реальности. Мы знаем...

    - ...потому что сами же когда-то записали это. Один видел запись там, в глубине кодов Иггдрасиля. Он чувствовал конец...

    - ...но понимал, что он неизбежен. Хель дала нам возможность...

    - ...увидеть, как страшны наши действия. Но иначе...

    - ...нельзя.

    Слова сказаны. Вороны падают с перил - и проваливаются в темноту. Черное растворяется в мраке. Мир стонет и рыдает. Близится ураган. Снег превращается в дождь, ветер крепчает, и, кажется, само небо плачет вместе со слабым отчаявшимся Асом.

-100010-

    В высоких залах чертогов Фригг клубятся пар и туман. Нервно мигают лампы дневного света, бросая холодные отблески на бетон стен. Тишина и молчание, покорность и страх струятся коридорами вместе с альвами, опускающими при встрече глаза.

    И сама Фригг стоит, отмывая руки, и вода стекает с них прозрачная, словно слеза, но сама высочайшая моет и моет их, трет до красных пятен.

    - Кровь! - восклицает она.

    И альвы за ее спиной стоят молчаливо, держа в руках полотенца.

    И Фригг снова и снова моет руки.

    Когда за ее спиной возникает цверг, вода уже стекает розовой от крови из разодранной кожи, и сама Фригг уже готова плакать.

    - Мы готовы! - говорит ей крошечный инженер, и тонкая нить безумия дрожит - и рвется с треском. - Мы все сделали так, как вы сказали.

    Она стоит у умывальника, смотря на свои руки, и время тянется вокруг нее и крошки-цверга, словно густой кисель, словно вязкая тина болот Ярнвида. Фригг поднимает взгляд - и он упирается в зеркало, в такой же безумный, ошалелый взгляд, в котором голубое небо сходит с ума.

    - А Локи? - спрашивает она. - Локи пришел?

    - Инженер? - переспрашивает ее цверг. - Инженера еще нет.

    - Ждите меня, - говорит она и царственным кивком отпускает его прочь из холодных залов ее чертогов. И он убегает, убегает так быстро, как будто сама смерть гонится за ним, желая схватить и растерзать.

    А Фригг спокойно улыбается сама себе, смотря в глаза цвета неба в штиль, в безумный стазис души, с которой свалился груз страха. Она раздевается, бросая перепуганным альвам дорогие одежды, и чувствует, словно это ее душа вылупляется из кокона страха и переживаний, вырывается из долгого заточения в полный тишины и покоя мир.

    В белой сорочке она ступает туманными коридорами, под шепотки альвов, проходит мимо замерших в низком поклоне эйнхерий. Фригг идет в Брейдаблик, в дом, который так долго был пристанищем горя и отчаяния. Она смотрит на белые стены, на стерильное бесцветье, вдыхает запах хлора и смеется. Она танцует среди страха, впитавшегося в стены, она кружится среди тихого ужаса и отчаяния, витающих в воздухе, она хохочет, и от звуков ее хохота все живое отступает в тень, прячется, уходит подальше.

    Когда она падает обессилевшая от радости, в ее голове звенит только одна мысль: "Конец".

    Конец страху и бессилию, конец страху и отчаянию, конец безумным попыткам помочь, конец всему, конец... Конец стерильности этого места. Ничто живое больше не сможет ему навредить. И если Бальдр поверит ей, поверит в свою безопасность...

    Тихий шелест привлекает ее внимание, привязывает тонкими ниточками шума вопросов. Из темноты, из туманов коридора, из неведомой земли звучат шаги. Миг - и под холодный свет ламп ступает Локи. За ним идет Бальдр, испуганно прижимаясь к Инженеру, дрожа от страха, связывающего его разум вот уже столько времени.

    - Ты принес? - спрашивает Фригг. В ее голосе - холод и лед, интерес и отстраненная усталость. Радость утомила Высочайшую.

    Локи только молча протягивает ей черную шкатулку. В ней записан Бальдр, от первого вздоха до последнего воспоминания, он от начала и до конца. И в то же время там не он. Там всего лишь сумма воспоминаний и алгоритмы, и больше ничего.

    Фригг бережно берет шкатулку в руки. Поднимается и обнимает Бальдра, любимого сына, так похожего на цветок. Он дрожит, он рассказывает ей о страшном мире за стенами Брейдаблика и плачет. И она видит в глазах Локи лишь усталость, смертельную усталость человека, которому, казалось бы, на плечи обрушилась вся тяжесть миров Иггдрасиля.

    - Ты помнишь уговор? - спрашивает он, и Фригг кивает. Она помнит.

    Инженер смотрит, как она укладывает Бальдра, слушает, как она поет ему долгие и полные грусти колыбельные о старом потерянном мире, которого он не помнит, и, когда она умолкает, спрашивает:

    - А где Скади? Она не помешает нам?

    Фригг улыбается.

    - А что Скади? Безумная девчонка со снежных гор... Не бойся ее.

    - Я не боюсь ее, - хмуро отвечает Локи. - Но если она расскажет...

    - Не расскажет, - говорит Фригг.

    Локи смотрит на ее руки.

    - У тебя руки в крови, - доносится от него в спину уходящей Фригг.

    Она поднимает их и смотрит. И шепчет:

    - Черт, все никак не отмываются...

-100011-

    Огромный доспех Бальдра высится в главном зале. Сияют огни, слышится переливистый смех Асов и Ванов, играет тихая музыка. Все улыбаются, но в глазах - пустота великого Иггдрасиля. Многие смотрят на доспех, пожирают жадными взглядами еще одно творение, достойное в своем непоколебимом величии Мьелльнира и Брисингамена. Руки тянутся к нему, пустые глаза взглядами ощупывают хромированную поверхность, скользят по гладким щитам брони, пытаются разгадать его тайну, понять, чем же он особенный и как сможет защитить призрака Брейдаблика.

    Фрейя смотрит на доспех со смешанными чувствами. Она потрясена его величием, его красотой и мощью, сила, которой веет от его вида, пронизывает ее. Она стоит перед громадой из металла и пластика, завороженная и ошеломленная. Фрейя касается гладкой поверхности, когда на плечо ложится холодная рука.

    - Привет, дорогуша, - шепчет холодный голос Фригг ей на ухо. - Ну как? Кажется, я отлично справилась без тебя.

    - Я буду с тоской вспоминать то время, - отвечает ей Фрейя со сладкой улыбкой на лице, - когда ты сидела униженная передо мною. Пожалуй, стоит записать это воспоминание...

    - Мы оба будем, - вторит ей близнец, Фрейр, который всегда где-то неподалеку, сияющее и прекрасное дитя Ванов, - тосковать по беспомощной Фригг. Но времена меняются... Ты сама все равно не смогла бы сделать это. С кем-то работала? Он тут? Расскажи нам...

    Фригг оглядывается. Сквозь пустой и безмятежный взгляд Асов пробивается жгучая ненависть, и, когда Высочайшая открывает рот, злоба выплескивается язвительным тоном и жаждой мести.

    - Не твое дело, Фрейр.

    Фрейр улыбается. Дети Ванахейма выглядят милыми и добрыми, они лучатся светом и любовью - но только до тех пор, пока не заходит речь о тех, кто им равен. И поэтому в улыбке Фрейра есть все, что он может вложить туда: и притворная любовь, и ненависть, и безмятежность настоящего издевательства. Благосклонная злоба в ответ - это все, чем он пока располагает.

    - Да скажи нам, кто это, иначе мы никогда не догадаемся, что это Локи, - улыбается Первой среди Асов.

    - Да неужели? - восклицает Фрейя, и на звук ее голоса оборачиваются Асы. - Неужели Фригг упала так низко, чтобы работать с простым инженером? Какой ужас!

    По залу бежит шепоток, идет кругами, словно рябь по воде на прудах Фрейи. Фригг молчит, и Ваны умолкают вслед за ней. Они замечают за пеленой злобы и ненависти, за холодным взглядом Асов то, чего раньше никогда не замечали - бушующее пламя безумия, всепожирающий огонь, который опаляет разум и волю. Но поздно, слова сказаны, брошены в озеро умов, и волна еще долго будет идти по нему.

    - Что ты сделала? - спрашивает наконец Фрейя, но Фригг молчит.

    Близнецы раздосадованно отходят - к ним идет Один, сам Администратор, чьему слову покоряется Иггдрасиль. Он останавливается рядом с женой и смотрит на двери, не говоря ни слова, в молчании, опутывающем его вместе с ветвями и корнями Древа.

    Долгая колонна альвов входит в зал. Они идут, молча окружив того, кого должны охранять, оберегая его от шума и чужих взглядов, от испуга, от вспышки безумия, от всего. Бальдр едет в коляске, скрестив руки. Он боится людей вокруг, он боится шума, блеска и движения, боится разноцветья платьев и пустоты взглядов. Альвы, которые привезли его из Брейдаблика, шепчут Бальдру на уши успокаивающую ложь, но он глух к ней.

    Один смотрит на него - слишком давно он не видел сына. Слишком долго тот был в темнице стерильных стен и собственного страха.

    - Где мой Драупнир? - спрашивает Один Фригг, но та покидает его и спешит к Бальдру, не слыша вопроса.

    Он изо всех сил пытается делать так, как велела матушка, цепляется помертвевшими пальцами за подлокотники, но страх - страх! - поедает его, растворяет и покоряет. Он видит братьев - Тор стоит вдалеке, хмурый и строгий, и рядом с ним - такой же Хед, чьи глаза не видят белого света. Из Ландвиди пришел Видар, он стоит в углу с несчастным гонцом Хермодом. Все взгляды прикованы к Бальдру, и от того страх получает еще больше власти над его мятущейся душой.

    Альвы из обслуживания мягко поднимают на своих полупрозрачных руках Бальдра. Они усаживают его в кресло, и длинные ленты крепления обхватывают руки и ноги. Страх побеждает, и он кричит, кричит долго и страшно, пока альвы над ним хлопочут. Страх! - и больше ничего.

    Когда темнота закрывающегося купола накрывает его, Бальдр понимает, что все от него отвернулись. Страх нашептывает сладкие речи ему на ухо, шепчет и уверяет в том, что весь мир сговорился против него. Когда на панельной доске зажигаются первые огоньки, Бальдр утихает.

    Механический, мертвый голос отсчитывает проценты церебральной синхронизации - как финальный отсчет перед концом мира. На сотне он утихает, оставляя испуганного Бальдра на минуту в полной тишине.

    - Привет, - шелестит тихий голос, так знакомый интонациями и незнакомый смелостью.

    - Ты хочешь меня убить? - спрашивает Бальдр. - Ты с ними всеми заодно?

    - Зачем? - спрашивает голос. - Я - это ты. Ты - это я.

    - Как это? - спрашивает Бальдр. Страх шепчет ему на ухо угрозы, но он больше их не слышит. "Я - это ты". "Ты - это я". Он двоится, ему кажется, что он одновременно и этот бестелесный голос, знакомый до боли, и вместе с тем он пленник, опутанный лентами. Его разум в смятении, и сквозь него пробивается покой другого "Я".

    - Я - это ты. Если ты умрешь, умру и я. Меня сотрут... Или что похуже. Поэтому я буду тебя защищать. Всегда.

    Бальдр улыбается. На изможденном худом лице расцветает улыбка.

-100100-

    Мир плывет перед глазами Скади, двоится, танцует, пляшет в тяжелом жарком мареве. Ей кажется, что она там, в Ноатуне, в белой Цитадели, стремящейся к небу. Она чувствует жар Сурта, чувствует, как он скручивает тугие кольца горящего от жара воздуха вокруг высоких шпилей. Антенны плавятся, отсылая в черную пустоту Гиннунгагап последнюю волю умирающего Вана. Там, в черноте, в пустоте и тишине, плывет рассветная звезда Ванахейма, плывет и слушает его последние слова, но и они не могут разбить ее равнодушия, ее холодного взгляда на объятый огнем мир. Мир, которым шагает Сурт.

    Великан идет, легко шагает в танце миром, подгоняемый перепадами давления, кружится, с легкостью разрушая населенные миры и жизнь. В безумном ритме разворачивает и сжимает он свои кольца, пылающие огнем и жаром, сметая все, до чего достает. В его единственном глазе - штиль, застывшая отстраненность и холодность нечеловеческого существования. Он смотрит на звезду Ванахейма, сияющую в невозможно холодной пустоте Гиннунгагап. Холод и жар в двух взглядах, устремленных друг на друга, словно у разлученных влюбленных. Только Сурт может понять холодную красоту пустоты, только Ванахейм сможет оценить разрушающий миры танец. Они словно двое влюбленных, разлученные волею прихотливой и жестокой собственной природы, и никогда им не встретиться. Между ними молчание и тишина, километры безвоздушного пространства и холода.

    Земля корчится, встает дыбом, испаряется и горит в жарких объятиях Сурта, стонет и трещит Ноатунн в его руках, распадается на пыль, на плавленую крошку и относится пылающими ветрами в холодный Нифельхейм.

    Скади рассыпается вместе с Ноатунном на тысячи осколков, распылается, сгорает в жарком огне Сурта, кружится в нем вместе с пылью, проникая в само его сердце, смотря в саму его душу, объятую пламенем. Она танцует в его глазе на вздымающихся к небесам волнах, в ее волосах путаются молнии, и громы окутывают ее.

    В гуле, в грохоте скрутившихся тугими кольцами туч, она слышит свое имя.

    И внезапная вспышка, взрыв где-то в самом сердце Сурта вырывается тугим ударом горящих газов. Они несутся к ней, разворачиваясь в круговерти глаза, и Скади видит, что это уже не бесформенный комок, не взрыв. Что это Ньерд, разинувший рот в крике, и крик его - грохот урагана, шум тысячи ветров, гром и молния, вой спирали и плеск расплавленных морей внизу. И все это складывается в оглушающее "Скади".

    Она открывает через силу глаза и смотрит в потолок. После танцев в сердце урагана ее мир шатается, вибрирует и дрожит.

    - Вы проснулись. Кто вы?

    Скади поворачивает голову. Рядом с ней - усталая пепелина. Синяя форма и грустный взгляд, скорбная складка у рта и тонкие, будто иссохшие, пальцы, сплетенные на коленях.

    - Сурт...

    - Что? - переспрашивает пепелина. - Это ваше имя?

    - Сурт идет... - шепчет Скади.

    - Позвать его? Это ваш родственник? А вас как зовут?

    - Скади, - выдыхает потерявшая мужа и потерявшаяся в круговерти умирающих миров маленькая девочка, дочка Тьяцци, считавшего звезды и разговаривавшего со снежными великанами Нифельхейма.

    Пепелина закрывает руками рот и выбегает из палаты.

-100101-

    Темные и холодные коридоры Асгарда принимают Фрейю в свои ледяные объятия. Пронзительные сквозняки теряются в складках платья, играют с волосами и уносятся прочь, поднимая на полу пыль. Тусклый свет превращает прекрасное лицо в маску скорби и горя.

    Фрейя идет коридором. Фейри прячутся, убегают с ее пути, уходят прочь, забиваются в темные углы, зябко кутаются в долгие халаты прислуги и замирают в страхе, пытаясь не выдать себя даже дыханием. У хозяйки снова плохое настроение - и лучше умереть, чем попасться ей на глаза. Вана страшна в такие моменты.

    Но Фрейя не зла. Ее горе выливается из глаз слезами, которые как будто приоткрывают завесу, которую бросил Иггдрасиль на ее лицо, сковывая его своими ветвями, превращая в бездушную маску данными. Золотые волосы путаются от ветров в сердце Асгарда, платье испачкано в его вековечной пыли.

    Иггдрасиль больше не пересылает письма в Ноатун, белую Цитадель, порт на скале. Больше нет крепости, смотрящей в море, но стремящейся в небо к сияющему в высоте ярчайшей из звезд Ванахейму. Пламя Сурта сожрало, выжгло ее изнутри, и белое стало черным и коричневым от копоти полыхающих костров, а камни окутал туман кипящих ядовитых вод.

    И Фрейя идет коридором, неся с собой свое горе, словно невозможно тяжелую ношу, и Фолькванг замирает в почтительном молчании. Никто не знает, что делать, да Фрейе и не надо этого. Единственное, что ей надо, - это выплакать свое горе так, чтобы об этом никто не знал, и тишина и пустота - лучшее для нее. И холодный Асгард принимает ее в свои объятия, как родную, впервые за долгие годы.

    Автоматические двери расходятся перед ней. Фрейр поднимается с кресла, прекрасный юный Ван, как две капли воды похожий на свою сестру и в то же время отличный от нее. Они оба - как две стороны одной монеты.

    Фрейр зол. От его гнева дрожит воздух, слова звенят, разбивая окутывающее Фрейю тихое страдание:

    - Как? Как удалось этой старой гусыне сделать что-то такое? Фрейя!

    Она безучастно поднимает на него взгляд. Но куда золотоволосому близнецу увидеть грызущую Фрейю грусть? Фрейр словно и не замечает слез, текущих по ее лицу.

    - Ты же позаботилась о цвергах, которые сделали Брисингамен?! Как она смогла сделать что-то такое же?!

    Он мечется из угла в угол. Злость не дает ему покоя, ненависть к Фригг подгоняет его, скручивая тугую пружину где-то в груди. Энергия бьет через край, затапливает все вокруг, наполняет комнату своим звоном, заставляя воздух искриться напряжением. Фрейр горит желанием разгадать секрет ненавистной противницы. Еще больше его злит то, что она - та, над которой они смеялись! - смогла повторить и превзойти их творение, оставленное им в наследство Ванами из сияющего Ванахейма.

    Фрейя усаживается в кресло. Вытирает глаза.

    - Я хорошо о них позаботилась, братец... Я лично отрезала их сначала от Хель, а после и от жизни. Одна Сине-Белая может что-то рассказать, но она слишком ненавидит Асов, чтобы дать им хоть один намек... Я помню это слишком хорошо, чтобы ошибаться.

    - Тогда как? Как?

    Волны энергии разбиваются о тихое страдание Фрейи.

    - Фрейр!

    - Как эта старая гусыня смогла создать нечто подобное? Синхронизация Ас-Доспех на уровне Брисингамена и выше! Если Асы повторят эту технологию в массовом производстве, то Ванахейму...

    - Фрейр! - говорит Фрейя, и голос ее дрожит. - Ноатун не отвечает на позывные...

    И тишина падает на плечи, окутывает их, вбирая звуки словно губка, наполняя смыслом молчание. На миг комната замирает в холодном свете неотвратимого, цвета словно пропадают из нее, и время как будто ускользает сквозь пальцы песком, растворяя настоящее в прошлом. Тяжесть осознания происходящего и невозможность изменить прошлое соединяются в убийственном союзе. Рок стучит им в окно, незримо тянется к замершим Ванам, чтобы сжать их и раскрошить в пыль, гуляющую коридорами Асгарда.

    - Отец?

    - Сурт накрыл Ноатун. Я пыталась переслать информацию - и не смогла связаться с их вышкой... Ноатун не отвечает. В эфире тишина...

    И снова молчание. Ветра и сквозняки Фолькванга замирают в страхе, и даже сердца, казалось, приостановили свою работу, чтобы не тревожить златокудрых близнецов в их горе. Время осыпается.

    Кажется, весь мир смыкается на этой комнате, в которой еще помнят старца из белой Цитадели Ноатуна, у скал которого вечно разбивались зеленые волны бескрайнего моря Муспельхейма.

    Близнецы молчат до тех пор, пока в комнату не входит дрожащая фейри.

    - Вас вызывают...

    - Прочь! - кричит Фрейя, и ее лицо искажает маска гнева, вдвое страшнее от того, что половина мышц уже парализована водами Урд. - Прочь!

    - Это пепелины...

    - Прочь! - кричит Фрейя, и стекла дрожат в ее чертогах, пыль поднимается с пола, и сквозняк несет ее дальше в коридоры. - Прочь!

    - Ваша мачеха, Скади, у них...

    И рука Фрейра закрывает рот сестре, готовой закричать снова. Он смотрит на фейри немигающим взглядом, пытаясь разобраться, что же это меняет в тонкой картине мира. Он чувствует колебания весов, но не знает, какая чаша перевесит в следующий момент.

    - Скади у пепелин? Ты правильно говоришь?

    - Так мне сказали по внутренней линии связи, - шепчет фейри.

    - Кто сказал?

    - Старая Пепелина... Она у них в главном госпитале...

    Фрейр отпускает сестру. Та падает на пол безжизненной грудой дорогих тканей и золота украшений, тонкими шалями и золотыми волосами.

    - Скади жива, - шепчет Фрейя.

    Фрейр набрасывает на плечи длинный плащ.

    - Мы должны пойти и узнать... - шепчет он.

    - Хотя Ноатун и мертв... Но отец, возможно, все еще жив...

    Фрейя поднимается. Лихорадочный блеск глаз и надежда в каждом движении - она верит в лучшее. Она не желает и боится такой участи для отца - и для себя.

    Фейри даже не замечает, как умирает - голова катится по полу, кровь красными реками течет по темному дереву. Фрейр улыбается сам себе - и Фрея улыбается в ответ на собственные мысли вслед за ним. Те, что несут жизнь, так же легко ее и отбирают. И неучтивость должна наказываться, даже если она была вынужденной...

    В доки летят команды на приготовления. Хильдсвинни, корабль Фрейи, должен быть готов принять на борт и ее, и брата, и Скади, если она все еще жива.

-100110-

    Локи идет длинными коридорами вниз, туда, где дремлет Мимир. Путь Инженера теряется в тумане, между блуждающих сновидений полуживого старца, которому ведомы пути на изнанку мира, старца, который знает дорожки к корневым папкам и исполняемым файлам. Он спит, и во сне его лицо покидают последние признаки жизни в то время, как там, в снах, она кипит и бушует, где он перебирает сотни вариантов возможного прошлого, настоящего и будущего.

    Но пришло время просыпаться, и Локи открывает тяжелую дверь в покои Мимира, синюю в свете стерилизационных ламп. Вспыхивает свет, скрипят вороты под тяжестью капсулы - и тяжелый взгляд из-под опухших век упирается в грудь Локи. Мимир открывает рот - как рыба, в безмолвных словах, в страшных тайнах, которые пригрезились ему в видениях. Йотун улыбается - и в улыбке сквозит легкая издевка. Он поворачивает вентиль - и между гневно стиснутыми губами Мимира начинает шипеть воздух.

    - Здравствуй, Обманщик.

    - Разгадал все тайны мира? - смеется тот.

    - Слишком много переменных. Решить это уравнение сможет только Один, но ему не до этого, - улыбается в ответ Мимир. - Доиграем?

    И снова они склоняются над шахматной доской, снова ходят фигуры по черно-белой поверхности, и время от хода до хода тянется медленно, тяжело и неотвратимо. Великое побоище разворачивается в этом простеньком мирке с простыми законами, и конец все ближе и ближе.

    - Ты уверен в том, что делаешь? - спрашивает Мимир. - По-моему, ты сейчас проиграешь.

    - Я всегда проигрываю, - отвечает Локи, - что тебе, что Одину. Я не так хитер, как вы, но когда-нибудь я обыграю вас всех...

    - И что тогда?

    - Не знаю... А что? - спрашивает Локи у живущего мертвеца. - Что тогда? Это ведь не я, а ты все просчитываешь варианты будущего.

    Партия продолжается. Белые теснят черных, но теряют фигуры. И вскоре уже черные переходят в наступление.

    - Ты слишком много ставишь на карту, - хрипит Мимир, - слишком многим готов пожертвовать во имя победы. Как в реальной жизни, так и в игре.

    - Жизнь - как игра. Не пожертвуешь - не выиграешь.

    - Смешно...

    - Отнюдь. Когда приходит время платить по счетам, хочется не смеяться, а плакать.

    Черные наступают. Битва приближается к финалу, и Локи все больше нервничает. Его движения - быстры. Он ходит, почти не думая. Отбивается от уверенной атаки черных наобум, уже больше ради того, чтобы не проиграть просто так.

    - Шах и мат, - хрипит Мимир и скалится в лицо Локи. - Игра закончена.

    - Закончена. Но я выиграю, рано или поздно. Я смогу, - в улыбке Локи сквозит безмятежность. Он закрывает глаза. - Не сомневайся.

    - Сложный вопрос, Локи, - Мимир грустно смотрит на него, - есть ли у тебя свобода выбирать - победить тебе или нет. Мы все так или иначе откорректированы Иггдрасилем.

    - О чем ты?

    - Я видел воронов. Говорят, ты их создал?

    Локи кивает. В его взгляде далекой звездой зажигается страх.

    - Ты откорректировал их матрицу. И Иггдрасиль может делать то же самое... Когда-то он переписывал всех нас. Во времена войны с Ванахеймом. Мы все лишь копии тех славных прошлых дней, помнишь? И кто его знает, может, в коде твоей матрицы стоит где-то запись, которая никогда не позволит тебе выиграть в шахматы.

    - Это глупость, - говорит Локи. - Это вранье.

    - Это правда, - Мимир тяжело улыбается, и его слова падают на землю тяжелыми сгустками долгих размышлений. - Кто его знает, что видел Один там, в глубинах системных файлов. Вороны говорят презанятнейшие вещи о том, что мир должен перерождаться; вполне возможно, их разум захватила та же ересь, что и бушующие толпы внизу, но, может, это остатки знаний прошлого... Да и возможно, все мы - всего лишь части его программы, записанной где-то в глубине, недоступной нам.

    Локи закусывает губу.

    - Я чую смерть, - продолжает Мимир. - Она идет ко мне и за мной. Я хочу спать. Отключи меня.

    Скрипят вороты, и сон смыкает веки Мимира. Локи смотрит на него сквозь крошечное окошко в двери и почти чувствует, как там, в глубине сонного сознания, воскресают и умирают целые миры, подчиненные сложным схемам. И где-то среди них спрятан один единственный, тот, который отражает реальное положение дел. Узнает ли его спящий Ас? Локи смотрит на него, и сомнения заключают его в свои холодные объятия и укачивают на руках, шепча странные вещи о возможных вариантах всего.

-100111-

    Высокий госпиталь пепелин, благостных и радостных, чтящих Имира и презирающих Хель, радостно встречает корабль Фрейи. Натужно скрипят крепления под весом Хильдсвинни, прогибается под ним помост. Высоким Ванам рады здесь: они лучи надежды, олицетворение вечного круговорота жизни, который так свято чтят пепелины, перед которым они склоняются и в который так верят из последних сил. Перед близнецами расступаются, и старая пепелина в сине-белых одеждах, древняя как мир, падает им в ноги, целуя землю, по которой они ступают.

    Золото и шелка, парча и бархат, золото и рубины - и перед старухой возникает лицо Фрейи. В золотых волосах запутались драгоценные жемчужины, на тонких пальцах - тяжелые кольца, в ушах - тяжелые подвески. И сама Вана красива, словно весна, словно рождение, словно новый рассвет. Она прекраснейшая из ныне живущих, и за ее улыбку пепелины готовы отдать жизнь.

    - Ты говоришь правду? Скади у вас?

    - Да! - божественная близость заставляет глаза пепелины гореть огнем святого экстаза. - Мы нашли ее у входа в храм. Она была тяжело ранена, но когда мы увидели, как затягиваются ее раны - хвала умениям Эйр! - мы поняли, что это не простой человек. Когда она пришла в себя, мы узнали в ней жену Великого Корабельщика!

    Пепелина падает Фрейе в ноги, и Ване приходится поднимать бьющуюся в экстазе старуху.

    - Кто ее ранил? - спрашивает Фрейя. Хоть Скади и принадлежит к роду великанов, но после свадьбы с Ньердом она стала причастной к магии Эйр. Ранить даже ее - выше возможностей человека. Выше возможностей толпы. Она - равная Асам. И это волнует Вану, ведь им, управляющим жизнью мира, недоступно воскрешение.

    - Она говорит странные вещи... Поэтому мы послали вам известие! - говорит старуха. - Она лежит отдельно, чтобы не смущать умы юных послушниц... Мы не хотим войны с Асгардом... Мир...

    Фрейя жадно вслушивается в слова пепелины. Она чует тайну, чует странное несоответствие. Но отец - прежде всего.

    - А Ньерда, высочайшего из отданных Ванов, - вы не видели? Скади о нем говорит?

    Старуха трясется, испуганно вращая глазами. И Фрейя поднимается с колен и поднимает пепелину, так и норовящую припасть к ее ногам.

    - Пошли, покажете нам нашу дорогую матушку, - говорит она, и только восторженные пепелины не в силах расслышать то, от чего улыбка змеится на лице Фрейра, - презрение.

    Долгие коридоры, полные запахов хлора и спирта, стерильные, холодные, чуждые заключенной в них болью и страданиями, отчаянной тягой к жизни и такой же отчаянной верой в смерть. Тут слышны стоны и плач - недавно по улицам прошла маленькая революция, оставляя за собой сотни покалеченных и десятки убитых. Убитых раз и навсегда - потому что воскрешение недоступно революционерам, их отключили от систем Хель. А те, кто остались в живых, трясутся в страхе предстоящих пыток и допросов и все так же жадно хватаются за ускользающую жизнь, пытаются ее удержать в тщетной надежде вернуться в Мидгард.

    Палата Скади такая же, как и у других. Белые стены, белый потолок и навязчивый запах дезинфекции. Сама мачеха лежит в постели, закрыв глаза, ссохшаяся, бледная, усталая и истощенная. Огромная рана под повязками - и на белом расползаются алые пятна. Кровь людей течет по трубкам капельниц, разбавляя волшебство Эйр - и заставляя раны стягиваться куда медленнее. Фрейя понимает, что единственное спасение сейчас для Скади - это вернуться в Асгард, принять в себя воды Урд, полные нанитов, и ждать, ждать полного выздоровления.

    - Матушка, - шелестит ее голос, пальцы тянутся к плечу. - Матушка... Проснитесь!

    Синие глаза, зеленые глаза, глаза бутылочного неприятного цвета смотрят на Фрейю, переливаясь тысячей оттенков моря, которое так любил ее отец.

    - Где отец? Где Ньерд?

    Но Скади молчит. Ее разум пытается пробиться сквозь туман обезболивающего, сквозь шумящую в ушах чужую кровь, сквозь удивление и грезы о безоблачном прошлом.

    - Очнись! - говорит Фрейя. Фрейр замирает за ее спиной, уставившись на лицо Скади.

    - Ты! - говорит наконец Скади. - Ты!

    - Да, это я, - отвечает ей в тон Фрейя. - Где отец?

    - Сурт! Сурт пришел. Огонь и пламя, пожар и неистовство урагана...

    - Где отец? - повторяет настойчиво Фрейя. - Где он? Он спасся?

    - Ньерд остался там... Он не покинул Ноатун...

    Слезы стекают по лицу Фрейи.

    - Нет... Скажи, что он вылетел вместе с тобой... - говорит она.

    - Он остался там... - хрипит Скади, и каждое ее слово заставляет красное пятно на груди расползаться еще больше. - Он не смог покинуть дом! Сурт поглотил его!

    Фрейя рыдает. Последняя надежда разбита на осколки - и раны в душе открываются снова. Сердце истекает кровью - и горе от утраты снимает маску с прекраснейшего лица, разбивает оковы Иггдрасиля, безразличие Урда. Фрейя замирает в своем горе возле кровати.

    Фрейр подходит ближе к Скади.

    - Матушка, вы бросили отца? Почему вы не забрали его?

    - Он не хотел.. Дом... Дороже ему больше всего! Больше меня! Больше вас!

    Звонкая пощечина прерывает истошный крик Скади. Фрейя одергивает руку. Вана выходит прочь - ей делать здесь больше нечего. Надежда умерла последней, забрав с собой остатки сил. Фрейе больше незачем бороться, незачем выяснять отношения, незачем бросать вызовы и принимать их. Отца, который похвалил бы ее, больше нет. Больше не для кого совершать подвиги. Мир схлопывается до окружающего ее горя - всепроникающего, всеразрушающего, страшного тления безразличия.

    Фрейр наклоняется к Скади. Он, в отличие от сестры, помнит все. Горе для него - не медленная смерть, а еще один толчок, капля энергии, способная вывести Вана из сутолоки мелких дел. В его жизни появляется цель - чуть больше, чуть возвышеннее, чуть лучше. Что-то жжет ему грудь изнутри - и слезы не могут ее потушить и унять.

    - Скади, а кто тебя ранил?

    Фрейр ожидает любого ответа. Но то, что он слышит, превосходит все его ожидания. Фрейр обнимает стонущую Скади.

    - Спасибо, - говорит он. - Но это не спасет тебя.

    - Отвезите ее к Хильдсвинни, - говорит он в ответ на удивленные взгляды пепелин. - Мы забираем ее в Асгард.

-101000-

    Локи стоит в чертогах Фригг. Прекрасная и отстраненная, она смотрит влюбленными глазами на Бальдра, мирно спящего. Во сне он улыбается, и этот слабый знак счастья и покоя приносит покой и радость ей. Ее пальцы путаются в его непослушных кудрях, расчесывая их, и тихая песенка о далеких зеленых холмах едва слышно льется комнатой.

    - Фригг...

    Она поднимает на него взгляд - пустой в своей радости. Локи пытается прочитать в нем память об обещании, но видит только счастливую мать, которой больше ничего не надо. Она равновесна и закончена в своем тихом мире.

    - Фригг, ты помнишь об обещании?

    Она улыбается, перебирая волосы сына. Кажется, ей нет дела до Локи, нервно ожидающего ее ответа. Мир Фригг схлопнулся на Бальдре и ощущении сиюминутного счастья. Что ей миры, что ей Сурт, что ей все остальное... Давно покинутая мужем, давно смирившаяся с тем, что она не более чем пустое место - и все же счастлива. И больше ничего не надо - только чтобы Бальдр был вот так спокоен.

    - Фригг, ты обещала...

    Фригг прикладывает палец к губам.

    - Тише, ты его разбудишь.

    - Он спит достаточно крепко, чтобы мы поговорили, - Локи подходит ближе, но Фригг останавливает его жестом.

    - Не приближайся. Он только что уснул...

    - Фригг, очнись! Ты должна...

    - Тише!

    Молчание окружает их. Молчание, заполненное старой колыбельной, повествующей о лебедях и зеленых лугах, о туманах и синем небе. О далеком мире, родине, которой никто из них никогда не видел. Тоска и надежда смешаны в нехитрой песне, сплетены в кружево мелодии, полной воспоминаний. Тихий напев вьется комнатой, теряется в туманах и сквозняках коридоров, оседает вместе с тревожным ожиданием.

    Локи ждет. Ждет долго, и песня успевает закончиться и начаться снова, и снова, и снова.

    - Фригг...

    - Тише ты, он только что уснул... Смотри, на его губах улыбка...

    Локи с тоской смотрит на нее. Пальцы крутят вечную отвертку, заставляя железо сверкать в стерильном свете мерцающих ламп. Он ждет молча, упрямо, он верит в то, что еще не все закончилось. Он смотрит на Фригг, светящуюся от спокойной радости, и ждет.

    - Фригг... Хель...

    Она смотрит на него с укоризной. Бальдр во сне хмурится, и она склоняется над ним, шепча слова успокоения.

    - Фригг, Хель не будет долго ждать. Она рвется на свободу. Она выполнила свою сделку...

    Фригг молчит. Улыбается Бальдру, спящему цветку, что дождался весны. Страшной весны, полной страха смерти, времени ужасающих перемен - но дождался. И каким бы ни было будущее, он будет жить без страха.

    - Она выдвинула последнюю дату, Фригг. Послезавтра. Если послезавтра ей не позволят переписать себя на пустышку... Если она не сможет вернуться в Мидгард...

    Фригг смеется. Тихо, звонко, радостно.

    - Тогда что? У Бальдра не было доступа к скрытым файлам Иггдрасиля. Он не оперировал переменными. Он провел всю жизнь в Брейдаблике - что она возьмет из его памяти, Локи? Белые стены? Яркий свет? Уколы, тревогу и страх? Он не знал даже пароля от собственных чертогов...

    Локи молчит. Слишком страшная догадка озаряет его взгляд огнем негодования. Он отказывается верить своим ушам.

    - О чём ты?

    - Она слишком опасна, - отвечает ему Фригг, счастливо улыбаясь. - Лучше будет, если она останется там... Ну, ты знаешь где... Я уверена, что от Бальдра она не получила ничего ценного. Я слишком долго шла к этому, - говорит Фригг, радостная Фригг, пьяная от счастья Фригг, - я не хочу, чтобы в этом мире жило что-то настолько опасное. Ты же понимаешь, правда?

    Локи молчит. Он колеблется на тонкой грани между здравым смыслом и пропастью безумия и отчаяния. Он боится сам себе признаться в том, что все же ждал этого момента, ждал, когда снова сможет обнять пусть и копию, пусть и искореженную долгим заточением, но все же свою дочь. Что он ждал - и теперь снова придется ждать, снова придется искать возможности, и что все снова и снова утекает сквозь пальцы.

    - Давай все же откажем ей? Ну, что ей там, плохо? Она слишком опасна, Локи... Безопасность Асгарда...

    Он уже не слышит ее слов. Не слышит ее счастья. Не чувствует ее радости.

    Хрупкие части выстроенной иллюзии падают, обнажая правду, горькую и ненавистную. Счастье, в которое он так верит, упало, как башня Тарот, в окружении холодных вспышек молний ярости и бессильной злобы. Локи выходит из комнаты, где счастливая Фригг все так же продолжает убаюкивать Бальдра. Локи не может требовать исполнения уговора - он противоправен. Он не может требовать ничего. Все, что ему остается, - снова ждать, снова искать возможность и снова переступать через свою гордость.

-101001-

    Бе­зымян­ный си­дит в са­мой вы­шине Мид­гарда. Он бе­зот­рывно смот­рит в хит­рос­пле­тение све­тящих­ся ли­ний уло­чек, свя­зан­ных ту­гим уз­лом не­навис­ти и ре­волю­ции, ох­ва­чен­ных стра­хом и смя­тени­ем. Сле­зы и снег сте­ка­ют по его ли­цу, что­бы на под­бо­род­ке соб­рать­ся в кап­лю и про­валить­ся вниз, в за­тяну­тый се­рым ту­маном Мид­гард.

    За ним гро­мадой воз­вы­ша­ет­ся ан­дро­ид. Крас­ный плащ пот­ре­пан, ру­ка отор­ва­на, а плас­ти­ны дос­пе­ха в га­ри - но те­лох­ра­нитель все с той же ра­болеп­ной по­кор­ностью сто­ит за спи­ной Бе­зымян­но­го. В его зрач­ках за го­лубой цей­сов­ской без­мя­теж­ностью све­тит­ся пус­то­та хо­лод­но­го ра­зума, ко­торой во­лею судь­бы уже не­ведо­мы эмо­ции: страх, не­нависть и ужас.

    - По­чему? - шеп­чет Бе­зымян­ный рас­ки­нув­ше­муся вни­зу го­роду.

    - Вы не­вер­но за­дали воп­рос, - от­ве­ча­ет ему ан­дро­ид.

    - По­чему? Я что-то не так сде­лал? Иног­да ка­жет­ся, что весь мир про­тив ме­ня, и каж­дый раз по-дру­гому: то я не­видим­ка, то я враг, то прос­то не­лепая по­меха для не­го. А я все­го лишь хо­чу уз­нать, как те­бя зо­вут! Раз­ве я так мно­го про­шу? Слиш­ком мно­го хо­чу? А лю­ди вни­зу... Они ведь ед­ва не уби­ли ме­ня! За что?

    - Мо­жет, все же сто­ит ос­та­вить эту за­тею? - спра­шива­ет ох­ранник. - На­зови­те ме­ня лю­бым име­нем - и я бу­ду рад при­нять его. Мо­жет, и не зо­вут ме­ня ни­как...

    - Ты мат­ри­ца, - шеп­чет Ас в пус­то­ту, и сло­ва пу­та­ют­ся в сгу­ща­ющих­ся су­мер­ках, в длин­ных те­нях и хит­рос­пле­тени­ях про­водов, что­бы по­гас­нуть в гу­ле тран­сфор­ма­торов, рас­тво­рить­ся в по­токе элек­три­чес­ких им­пуль­сов и за­терять­ся в без­душной гро­маде Ас­гарда. - А зна­чит, ты жил. А зна­чит, где-то дол­жно быть за­писа­но имя. А зна­чит, ты смо­жешь сно­ва жить че­лове­ком... А зна­чит, я смо­гу хоть что-то ис­пра­вить.

    - Да, - го­ворит ро­бот. - На­вер­ное. Жаль, что Мод­гуд не смог­ла снять шиф­ро­вание с дан­ных...

    И Бе­зымян­ный сно­ва умол­ка­ет, прис­лу­шива­ясь к вою вет­ра, к ше­поту ми­ра, га­дая на све­тящей­ся сет­ке улиц Мид­гарда, чи­тая зна­ки судь­бы и пы­та­ясь отыс­кать от­ве­ты на свои воп­ро­сы. Не ти­шина - она не­воз­можна здесь, на­вер­ху, - но мол­ча­ние ви­сит меж­ду Асом и те­лох­ра­ните­лем, меж­ду ми­ром и Бе­зымян­ным.

    Скри­пят две­ри ра­дуж­но­го Бив­реста, скри­пят на­туж­но и гром­ко, раз­ры­вая од­но­об­ра­зие ус­та­лой сим­фо­нии под­не­бесья. Ры­жая ше­велю­ра Ло­ки го­рит яр­ким ог­нем в су­мереч­ном царс­тве не­бес­ной вы­соты, и пь­яная улыб­ка и не улыб­ка вов­се, а злая ух­мылка. Он идет нет­вердым ша­гом, не смот­ря на Бе­зымян­но­го. В се­ром и тус­клом не­бе Ас­гарда го­рит веч­ный то ли рас­свет, то ли за­кат, и ве­тер сно­сит сло­ва при­ветс­твия в про­пасть Мид­гарда.

    Ло­ки под­хо­дит к пе­рилам и об­ло­качи­ва­ет­ся на них. Ба­лан­си­ру­ет над бес­ко­неч­ной пус­то­той, гро­зя пти­цей по­лететь к Мид­гарду. Ве­тер ос­терве­нело рвет се­рый плащ, в ко­торый за­кутан й­отун.

    - Что слу­чилось? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный, ког­да в пус­то­ту ле­тит бу­тыл­ка.

    - Слу­чилось са­мое страш­ное, - ска­лит­ся в за­кат Ло­ки, - то, от че­го не бу­дет спа­сения. Мир пе­рево­рачи­ва­ет­ся, что­бы под­ста­вить сол­нцу дру­гой бок.

    - Ты го­воришь то же, что и во­роны.

    - Ты го­воришь так, как буд­то для те­бя это но­вость.

    Бе­зымян­ный смот­рит на не­го, ожи­дая объ­яс­не­ний, но сло­ва уже ка­нули в про­пасть, и ры­жево­лосо­му боль­ше не­чего ска­зать. И Ло­ки мол­чит.

    Хо­лод­ный дождь под­не­бесья, мел­кая вод­ная пыль, но­сяща­яся в воз­ду­хе, осе­да­ет на нем, и на тка­ни рас­цве­та­ют тем­ные пят­на, тя­нут­ся друг к дру­гу и сли­ва­ют­ся, и вет­ру с каж­дой ми­нутой все тя­желее тре­пать плащ. Й­отун смот­рит в пус­то­ту - и в се­бя. В его гла­зах - Гин­нунга­гап, пе­ревер­ну­тая вверх дном бес­ко­неч­ной меж­звездной про­пастью, и в са­мом сер­дце ее пля­шет нас­то­ящее бе­зумие. Но оно - в са­мой глу­бине, там, ку­да не дос­та­ет взор лю­дей, аль­вов и Асов, и от то­го бо­лее опас­ное, бо­лее хищ­ное. И оно ждет сво­его ча­са.

    И ког­да уже ка­жет­ся, что мол­ча­ние ско­вало тро­их на кры­ше нав­сегда, зву­чит ус­та­лый по­лупь­яный, по­луг­рус­тный го­лос:

    - По­тому что мир - од­на боль­шая прог­рамма. Нет ни сво­боды во­ли, ни вы­бора. Все прос­чи­тано, да­же то, что ка­жет­ся слу­чай­ным... Нам не уй­ти от судь­бы.

    - Ты го­воришь страш­ные ве­щи, - шеп­чет Бе­зымян­ный. - Ты и во­роны... Ес­ли все пре­доп­ре­деле­но, то по­чему это дол­жно бы­ло слу­чить­ся вот так? Кто ре­шил за нас, как за­кон­чить этот мир?

    Ло­ки пь­яно улы­ба­ет­ся. Он не слы­шит Бе­зымян­но­го, он го­ворит сам с со­бой, сам се­бе рас­ска­зывая то, что дав­но по­доз­ре­вал, что дав­но от­ри­цал и от че­го дав­но убе­гал. Он по­нима­ет это, но не при­нима­ет.

    - Мы слиш­ком дол­го пы­тались убе­жать от проб­лем... В чем суть ми­ра, судь­ба ко­торо­го пре­доп­ре­деле­на? Жить и уме­реть так, как то­го же­ла­ет кто-то дру­гой? В чем суть иг­ры по пра­вилам? Не­уже­ли нам ни­как не удас­тся сло­мать эту прок­ля­тую судь­бу?

    Го­речь в сло­вах Ло­ки ка­па­ет вниз, в Мид­гард, и вет­ры под­хва­тыва­ют ее и раз­но­сят над бу­шу­ющим мо­рем ре­волю­ции. И Бе­зымян­ный смот­рит на не­го, слу­шая, но не по­нимая, не при­нимая и да­же не пы­та­ясь по­нять. А ког­да Ин­же­нер умол­ка­ет, спра­шива­ет:

    - Ло­ки, ты дей­стви­тель­но не зна­ешь, как его зо­вут?

    - Ко­го? - спра­шива­ет тот пь­яно. Ры­жие во­лосы на­мок­ли, куд­ри сви­са­ют до са­мых плеч. Во­дяная пыль зас­тавля­ет щу­рить - не­доб­ро! - гла­за на весь мир.

    - Мо­его те­лох­ра­ните­ля! - го­ворит Ас. - Мод­гуд ска­зала, что эта мат­ри­ца очень ста­рая и бы­ла соз­да­на еще до ее при­хода...

    - До при­хода Хель и Мод­гуд пе­реза­писы­вались толь­ко Асы и приб­ли­жен­ные, - шеп­чет Ло­ки.

    - Ду­ма­ешь, он один из Асов?

    - Все мо­жет быть. Мо­жет, имен­но по­это­му те­бе и не сто­ит лезть во все это. Или на­обо­рот, сто­ит до­копать­ся до су­ти. Я же не смог... - и Ло­ки горь­ко улы­ба­ет­ся. - Я ведь иг­рал по пра­вилам.

    - А по­чему Асы пе­реза­писы­вались? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный.

    - Тог­да шла ве­ликая вой­на с Ва­нахей­мом... Зна­ешь, в то вре­мя не­бо по­ходи­ло на праз­днич­ный фей­ер­верк - всю­ду рас­цве­тали ро­зы взры­вов, и кровь лю­дей ли­лась ре­ками. Мир ба­лан­си­ровал на гра­ни, мир вы­живал, но имен­но тог­да, на тон­кой гра­ни меж­ду жизнью и смертью, он жил по-нас­то­яще­му. Тог­да... Тог­да зна­ли, что та­кое честь, что та­кое "сто­ять до кон­ца". Те­перь это­го нет. Эти сы­тые свиньи вни­зу - они боль­ше все­го бо­ят­ся, что од­нажды ум­рут.

    - Я ви­дел бунт там, вни­зу, - шеп­чет Бе­зымян­ный. В его ши­роко рас­пахну­тых гла­зах сно­ва и сно­ва от­ра­жа­ют­ся вос­по­мина­ния. - Ког­да мер­твые чел­но­ки раз­би­лись о ку­пол, тол­па обе­зуме­ла. Лю­ди шли за на­ми, кри­ча так, что зак­ла­дыва­ло уши. Они бро­сали в нас кам­ни. Я страш­но ис­пу­гал­ся.

    - Это был страх смер­ти, - го­ворит Ло­ки. - То, с чем те­перь при­ходит­ся ми­рить­ся нам, Асам. При­выкай.

    Ве­тер во­ет. Кра­дет сло­ва, кру­тит и бро­са­ет в ли­цо об­ви­нени­ями по­полам с дож­дем. Двое жи­вых и один ан­дро­ид сто­ят на кры­ше ми­ра, взи­рая на бу­шу­ющее вни­зу мо­ре не­навис­ти. Лю­ди идут. Лю­ди за­дыха­ют­ся под ку­полом Мид­гарда и жаж­дут вос­кре­шения и прек­ра­щения. Ка­жет­ся, что мир бь­ет­ся в аго­нии.

    - Воз­можно, твоя судь­ба в том, что­бы уз­нать от­вет на свой воп­рос, Бе­зымян­ный. Ты при­шел пос­ле то­го, как нас всех пе­репи­сали в пос­ледний раз. Воз­можно, ты единс­твен­ный, кем не уп­равля­ет Игг­дра­силь, - шеп­чет Ло­ки в пус­то­ту.

    - Что? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный, но ве­тер под­хва­тыва­ет воп­рос и швы­ря­ет вниз.

    Ло­ки улы­ба­ет­ся.

    - Игг­дра­силь пе­репи­сывал мат­ри­цы за­дол­го до Хель. Воз­можно, приш­ло вре­мя вклю­чить­ся в на­шу иг­ру. Сколь­ко мож­но убе­гать от от­ветс­твен­ности?

    Се­рая пе­лена в гла­зах й­оту­на скру­чива­ет­ся с бе­зуми­ем. Ло­ки под­ни­ма­ет­ся.

    - Что слу­чилось? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный, но Ло­ки ухо­дит, не обо­рачи­ва­ясь и не от­ве­чая на воп­ро­сы. Скри­пят подъ­ем­ни­ки ра­дуж­но­го Бив­реста.

-101010-

    Мод­гуд улы­ба­ет­ся зве­нящей ти­шине, пол­ной мер­твых и дан­ных. Она улы­ба­ет­ся то­му, что по­ко­ит­ся по дру­гую сто­рону тон­кой прег­ра­ды, раз­де­ля­ющей два ми­ра - Мид­гард и Хель­хейм. Там, в тем­но­те, за ка­жущим­ся бес­ко­неч­ным ка­налом Гь­ел­ля, где нет ни све­та, ни зву­ка, ни теп­ла или хо­лода, где мир кру­жит­ся в по­токах чис­той, ис­кря­щей­ся ин­форма­ции, где чувс­тва раз­ло­жены на прос­тые пос­ле­дова­тель­нос­ти ко­дов, си­дит Хель, влас­ти­тель­ни­ца сек­то­ров Хель­хей­ма. Что-то то ли жи­вое, то ли мер­твое, то ли че­ловек, то ли ма­шина, то ли дочь, то ли мать все­го.

    Ти­шина улы­ба­ет­ся Мод­гуд в от­вет. Ти­шина уже дав­но сош­ла с ума. Ти­шина зве­нит мол­ча­ни­ем и пе­рели­ва­ет­ся мил­ли­ар­дом от­тенков чер­но­го, и в этом - вся она. Что-то уже со­вер­шенно дру­гое.

    И толь­ко спус­тя не­кото­рое вре­мя Мод­гуд улав­ли­ва­ет об­рывки слов и фраз, всхли­пы и сте­нания, злоб­ный хо­хот и прок­ля­тия. Не сло­ва, не вслух, но яр­кие вспыш­ки пе­редач дан­ных, слиш­ком пу­тан­ные, слиш­ком ис­крив­ленные не­чело­вечес­кой ло­гикой. И тер­пе­ливо ждет, ког­да ис­сякнет по­ток не­навис­ти. А по­том тя­нет­ся ни­точ­ка­ми, зап­ро­сами и таб­ли­цами, об­рывка­ми дан­ных, вол­на­ми воп­ро­сов.

    - Ме­ня пре­дали, - до­носит крат­кое со­об­ще­ние бесс­трас­тную ин­форма­цию. Тем­но­та клу­бит­ся яростью, но Мод­гуд не мо­жет сер­дить­ся на Хель.

    - Кто?

    - Фригг...

    - ...отец при­ходил...

    - ...он не смо­жет до­гово­рить­ся с Оди­ном так, чтоб не уме­реть са­мому...

    - ...она ска­зала, что я слиш­ком опас­на...

    - ... ме­ня ни­ког­да не вы­пус­тят!

    - ...ни­ког­да!!!

    И тем­но­та те­перь за­ходит­ся сме­хом. От­ча­ян­ным, ис­те­рич­ным, не пред­ве­ща­ющим ни­чего доб­ро­го - ни прок­ля­той же­не Оди­на, ни все­му ми­ру. И то ли бе­зумие, то ли чуж­дость тем­но­ты вот-вот вып­леснет­ся че­рез край, вып­леснет­ся - и за­топит Мид­гард.

    - Но мы мо­жем от­ве­тить.

    Сло­ва Мод­гуд ухо­дят по тол­сто­му ка­белю Гь­ел­ля бес­ко­неч­ной че­редой элек­три­чес­ких им­пуль­сов. Тем­но­та при­нима­ет их, оку­тыва­ет и по­жира­ет. Раз­би­ра­ет воз­можные смыс­лы, вы­ис­ки­ва­ет ва­ри­ации и при­меря­ет их... Слиш­ком дав­но тем­но­та бы­ла жи­вой, слиш­ком силь­но бо­ит­ся оче­ред­но­го под­во­ха. Мод­гуд хо­тела бы уй­ти ту­да, за грань, - но не мо­жет. Сис­те­ма про­пус­тит ее внутрь, но тог­да тем­но­та ос­та­нет­ся сов­сем од­на. Окон­ча­тель­но по­теря­ет ос­татки то­го че­лове­чес­ко­го, что в ней по­ка еще есть, сож­рет этот мир и убь­ет са­ма се­бя. Боль­ше ник­то не рас­ска­жет ей о сол­нце, о хо­лод­ных вет­рах под­не­бесья и трус­ли­вых пе­пели­нах.

    - Мы от­ве­тим...

    - Мы по­бедим...

    - Мы унич­то­жим...

    - Мы рас­терза­ем...

    - Мы смо­жем...

    Мод­гуд слу­ша­ет сбив­чи­вые сло­ва, улав­ли­ва­ет ош­метки ин­форма­ции и скла­дыва­ет из них це­лую кар­ти­ну. Она лю­бит этот мир, но еще боль­ше лю­бит эту бе­зум­ную тем­но­ту. Она сде­ла­ет для нее все, хо­тя свое обе­щание дав­ным-дав­но сдер­жа­ла и пе­ревы­пол­ни­ла. Она лю­быми спо­соба­ми даст ей жизнь - пус­кай и це­ной сво­ей.

-101011-

    Тем­но­та дос­пе­ха ра­ду­ет Баль­дра, при­носит в его мир по­кой и уми­рот­во­рение от все­го, что рань­ше так вол­но­вало. День-вто­рой - и го­лос внут­ри дос­пе­ха стал его луч­шим дру­гом, его вто­рым го­лосом, его пу­тевод­ной нитью в ми­ре веч­но­го стра­ха. Он взял его с со­бой - и вы­вел от­ту­да. Зна­комые до бо­ли, но спо­кой­ные и мер­ные ин­то­нации Вто­рого ус­по­ка­ива­ют мя­тущу­юся ду­шу Баль­дра. Он го­тов раз­го­вари­вать с ним бес­ко­неч­но. Он го­тов слу­шать его, го­тов от­дать ему все свое сво­бод­ное вре­мя - и ес­ли бы не мать, ко­торая час­то зо­вет его по­быть ря­дом с ней, он бы жил в дос­пе­хе, про­сыпа­ясь и за­сыпая под го­лос, так силь­но по­хожий на его.

    Пос­ле го­рода, в ко­торый его по­тащил нес­носный ин­же­нер, Баль­дру ка­жет­ся, что что-то по­меня­лось в нем. Страх ушел прочь, рас­тво­рил­ся в прош­лом, ос­тался толь­ко тем­ным пят­ном в глу­бинах па­мяти, спя­щим зве­рем, уба­юкан­ным го­лосом Вто­рого.

    Брей­даб­лик все еще по­хож на сте­риль­ное гнез­до ла­бора­тор­ной мы­ши, но пер­вые пред­вес­тни­ки пе­ремен уже по­яви­лись. В нем боль­ше нет бо­ли и ожи­дания, и боль­ше ник­то не охо­тит­ся на Баль­дра, ког­да он там. Все боль­ше яр­ких пя­тен по­яв­ля­ет­ся в нем, все боль­ше раз­ных но­вых ве­щей на­ходят в нем прис­та­нище. Баль­др боль­ше не ви­дит взгля­дов, пол­ных же­лания убить его, и да­же мать, ко­торая рань­ше по­ходи­ла на бесс­трас­тную убий­цу, те­перь лас­ко­ва и доб­ра с ним. Она по­ет ему пес­ни о да­леких кра­ях и уба­юки­ва­ет. Мир Баль­дра ста­новит­ся яс­ным и чис­тым, пол­ным люб­ви и по­коя, ко­торых ему так дол­го не хва­тало.

    До не­го до­ходят слу­хи, что внеш­ний мир раз­ва­лива­ет­ся, что что-то страш­ное над­ви­га­ет­ся на на­селен­ные ку­пола - но он не ве­рит. Все ста­ло луч­ше - а зна­чит, и там все хо­рошо. В уг­лах аль­вы и фей­ри шеп­чут друг дру­гу страш­ные рос­сказ­ни о Сур­те, ог­ненном ве­лика­не, ко­торый по­жира­ет мир, но Баль­др зна­ет - это сказ­ки. Они прос­то все еще бо­ят­ся, пря­мо как он рань­ше. Но их мож­но вы­лечить, их мож­но спас­ти, а зна­чит - все по­ка еще поп­ра­вимо. Баль­др не бо­ит­ся Сур­та, вы­дум­ку стра­ха и бо­ли, ко­торые по­сели­лись в их сер­дцах, ведь он те­перь бесс­траш­ный. Ведь у не­го есть Вто­рой, та­кой же как и он.

    - Да, я есть у те­бя, а ты - у ме­ня, - шеп­чет ему Вто­рой.

    - И это прек­расно, - от­ве­ча­ет Баль­др в ти­шине и по­кое дос­пе­ха. - Жал­ко, что ты мо­жешь жить толь­ко в дос­пе­хе.

    - Я не жа­лею об этом. Ведь ина­че мы бы ни­ког­да не встре­тились, - от­ве­ча­ет Вто­рой. В его го­лосе слы­шен сме­шок, но Баль­др не ду­ма­ет об этом. Он вос­хи­щен сло­вами Вто­рого.

    - Ты из­ба­вил ме­ня от стра­ха и бо­ли, - го­ворит Баль­др сво­ему от­ра­жению в дос­пе­хе. - Вот бы всех так...

    - А по­чему нель­зя ос­таль­ных?

    Баль­др за­думы­ва­ет­ся. Дей­стви­тель­но, по­чему? Ведь...

    - Не знаю, - от­ве­ча­ет он. - Но ес­ли мы мо­жем...

    - ...поп­ро­бовать, - за­кан­чи­ва­ет за не­го Вто­рой.

    И Баль­др улы­ба­ет­ся ему в тем­но­те дос­пе­ха.

    - Ты спас ме­ня, - шеп­чет он. - А мы спа­сем всех.

    И вновь сме­шок.

    - Те­бя спас не я. Те­бя спас­ла тем­но­та. Пом­нишь ту про­гул­ку? Я пом­ню ее - я ведь пом­ню все, что ты ког­да-ли­бо ви­дел.

    - Тем­но­та? - спра­шива­ет Баль­др.

    - Та, что клу­бит­ся по ту сто­рону жиз­ни. Пом­нишь ее?

    - Та, что в царс­тве мер­твых? Ма­ма го­вори­ла, там опас­но... Она го­вори­ла, что...

    - Она мо­жет спас­ти всех. Она взя­ла те­бя к се­бе, уви­дела твой страх - и сож­ра­ла его. Она ведь тем­но­та и лю­бит та­кое есть... Я толь­ко по­мог те­бе. Но я все рав­но люб­лю те­бя боль­ше всех. А она мо­жет сде­лать так с лю­бым. Толь­ко на­до при­вес­ти его к ней... И снять зап­рет.

    - Зап­рет? - шеп­чет Баль­др. Он ду­ма­ет, что это хо­рошо - спа­сать не­вин­ных, что хо­рошо по­могать дру­гим. Он ду­ма­ет о люб­ви всех - бед­ное на­ив­ное ди­тя! - Чей зап­рет?

    - Асам не­выгод­но, что­бы лю­ди бы­ли счас­тли­вы и сво­бод­ны, - от­ве­ча­ет Вто­рой. - Они на­ложи­ли на тем­но­ту око­вы... И она мо­жет пе­репи­сывать лю­дей, но ни­чего не мо­жет из­ме­нить. Она не мо­жет пож­рать страх, не­нависть, зло­бу и грусть. Не мо­жет де­лать то, что уме­ет луч­ше все­го. А мог­ла бы...

    - А как же я? - спра­шива­ет Баль­др.

    - Твоя мать поз­во­лила при­вес­ти те­бя, а Мод­гуд - пом­нишь ту жен­щи­ну в вен­це из про­водов? - поз­во­лила ей сде­лать это.

    - Как слож­но! - пла­чет Баль­др. - Но по­чему нель­зя спас­ти всех?

    - По­тому что ког­да все бу­дут счас­тли­вы, они пе­рес­та­нут слу­шать Асов. Асы ведь пра­вят стра­хом... Ты не знал?

    Баль­др стра­да­ет - за всех, кто жи­вет в стра­хе. За всех, кто бо­ит­ся Сур­та, ко­торо­го на са­мом де­ле не су­щес­тву­ет. За всех, кто не мо­жет быть счас­тли­вым, как и он.

    - Мы дол­жны что-то сде­лать, - шеп­чет он Вто­рому. - Мы дол­жны их спас­ти.

    - Я сог­ла­сен. Мы дол­жны...

    И он шеп­чет на ухо Баль­дру план. План, ко­торый ус­пе­ла сос­та­вить Хель. План, ко­ман­ду на вы­пол­не­ние ко­торо­го от­пра­вила Мод­гуд.

-101100-

    Нор­ны си­дят у ручья. В их пус­тых гла­зах пле­щут­ся те же се­реб­ря­ные вол­ны, в плав­ности их дви­жений - тот же Урд, как буд­то они ста­ли лишь частью его, ли­шив­шись во­ли сво­бод­но­го су­щес­тво­вания. В их хо­рово­де чувс­тву­ет­ся не­тороп­ли­вость, слов­но у них в за­пасе - веч­ность, слов­но их мир - сов­сем дру­гой, слов­но в нем нет приб­ли­жа­юще­гося ура­гана, ко­торый там, в да­леком над­ку­полье, сти­ра­ет и унич­то­жа­ет все. Их вни­мание при­кова­но к се­реб­ристым во­дам, и они, си­ние де­вы ручья, да­же не за­меча­ют Бе­зымян­но­го, раз­гля­дыва­юще­го их. Ру­ки норн в тон­ких пер­чатках дви­жут­ся над при­бор­ны­ми дос­ка­ми, их взо­ры - при­кова­ны к при­борам, их пор­ты - на­мер­тво свя­заны с Игг­дра­силем, они про­рос­ли в не­го, а он - в них. Всез­на­ющие мо­гут заг­ля­нуть в прош­лое и прос­чи­тать бу­дущее, но нет ко­ман­ды - и они за­няты ру­тин­ной ра­ботой.

    - Здравс­твуй­те, - го­ворит Бе­зымян­ный.

    Три па­ры глаз по­вора­чива­ют­ся в его сто­рону, из­ме­ряя все дос­тупные па­рамет­ры. По Бе­зымян­но­му пол­зут по­лосы ска­нера, и яр­кая вспыш­ка прос­ве­чива­ет его нас­квозь. Он зак­ры­ва­ет гла­за, оша­рашен­ный про­вер­кой, де­ла­ет шаг на­зад - что­бы упе­реть­ся в сто­яще­го за спи­ной ан­дро­ида. Го­лубой цей­сов­ский взгляд смот­рит на норн без­различ­но, слов­но на еще од­но­го соб­ра­та.

    И впрямь, они уже не по­хожи на лю­дей, три де­вуш­ки с се­реб­ря­ными гла­зами. У них нет сер­дец, ко­торые мог­ли бы бить­ся - их за­менил хо­лод­ный ап­па­рат ис­кусс­твен­но­го кро­во­об­ра­щения. У них нет собс­твен­ных мыс­лей - од­на идея, раз­де­лен­ная на три, сра­зу же ста­новит­ся дос­то­яни­ем сес­тер. Все, что у них есть, - хо­лод­ный ра­зум и тер­пе­ние, вре­мя и Урд.

    В их гла­зах - без­мол­вный от­вет: "Мы зна­ем, кто ты". За­мер­шие на миг ру­ки сно­ва во­зоб­новля­ют свой нес­пешный та­нец на кла­ви­ату­рах. Воп­рос не проз­ву­чал, и они воз­вра­ща­ют­ся к ра­боте.

    - Вы нор­ны? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный.

    - Да, - от­ве­ча­ет бли­жай­шая к не­му.

    - Урд, - го­ворит даль­няя.

    - Вер­данди, - вто­рит ей сред­няя.

    - Скульд, - за­кан­чи­ва­ет бли­жай­шая.

    - Вы мо­жете кое-что спро­сить у Игг­дра­силя? - спра­шива­ет об­ме­рев­ший Бе­зымян­ный. Хо­лод их го­лосов, бесс­трас­тные вы­раже­ния лиц - все стра­шит его. Без­ли­кие нор­ны, став­шие од­ним це­лым с Игг­дра­силем. Слиш­ком не­понят­ные, слиш­ком не­чело­вечес­кие... Три поч­ти-че­лове­ка ска­тыва­ют его хруп­кое соз­на­ние в зло­вещую до­лину, пол­ную неп­ри­ятия и ужа­са.

    - Мы - опе­рато­ры ручья Урд, - от­ве­ча­ет Скульд. - Мы кон­тро­лиру­ем ко­личес­тво, ка­чес­тво и це­левое наз­на­чение вод Ур­да. В этом - на­ша за­дача, и она не ме­нялась вот уже мно­го лет. Мы мо­жем прос­мотреть ин­форма­цию, хра­нящу­юся в бан­ках дан­ных, но за­дать воп­рос Игг­дра­силю мы не мо­жем.

    - У нас нет дос­ту­па, - про­дол­жа­ет Вер­данди, - к зап­ро­сам выс­ше­го по­ряд­ка.

    Бе­зымян­ный мол­чит. Он не по­нима­ет их. Он слиш­ком да­лек от хо­лода их ре­чей, от це­лесо­об­разнос­ти их су­щес­тво­вания.

    - Вы мо­жете спро­сить у Игг­дра­силя, кем он был до рож­де­ния? - и тон­кий па­лец упи­ра­ет­ся в плас­ти­ны на гру­ди ан­дро­ида. - Ка­ково его имя? Мо­жете?

    Три па­ры глаз смот­рят на не­го. Три мыс­ли дро­бят­ся на тро­их, три зап­ро­са низ­ше­го по­ряд­ка от­прав­ля­ют­ся к ба­зам дан­ных.

    - Се­рий­ный но­мер LK-227-13, - го­ворит Скульд. - Та­ково, ве­ро­ят­но, его имя.

    - Нет! - кри­чит Бе­зымян­ный. - Он был че­лове­ком! Он жил дав­ным-дав­но!

    Нор­ны смот­рят на не­го. В их гла­зах - рав­но­душие, но удив­ле­ние скво­зит в их дви­жени­ях.

    - Был че­лове­ком? - спра­шива­ет Урд.

    - Зна­чит, у не­го есть мат­ри­ца? - спра­шива­ет Вер­данди.

    - Зна­чит, ее мож­но снять и срав­нить с ба­зами дан­ных Хель, - за­кан­чи­ва­ет их мысль Скульд.

    - Он не про­ходил че­рез сис­те­мы Хель, - го­ворит им в от­вет Бе­зымян­ный. - Его там нет... Да и здесь в нем вряд ли пол­ная мат­ри­ца...

    - Зна­чит, он из пер­вых, - го­ворит Урд.

    - Зна­чит, мы бу­дем ис­кать по фраг­ментам ко­да, - го­ворит Скульд.

    И лишь Вер­данди мол­чит, за­пус­кая ко­ды на ис­полне­ние. Ее ру­ки ка­жут­ся уже поч­ти проз­рачны­ми, как буд­то она на­чала рас­тво­рять­ся в чуж­дой для нее ре­аль­нос­ти, пол­ностью ухо­дя в приз­рачный мир Игг­дра­силя.

    Нор­ны оп­ле­та­ют ан­дро­ида про­вода­ми, взла­мыва­ют его за­щиту и ко­пиру­ют. Хруп­кая скор­лу­па ис­кусс­твен­ной пло­ти об­мя­ка­ет в их ру­ках, и гас­нет го­лубой цей­сов­ский взгляд.

    - Он умер? - спра­шива­ет ис­пу­ган­ный Бе­зымян­ный, про­водя пе­ред мер­твы­ми гла­зами ан­дро­ида ру­кой.

    - Мы ко­пиру­ем его, а пос­ле от­пра­вим зап­рос Игг­дра­силю, - от­ве­ча­ет Скульд.

    Ее тон­кие паль­цы сколь­зят по кла­ви­ату­ре, по се­реб­ру глаз пол­зут стол­бцы дан­ных, и разъ­емы на за­тыл­ке за­гадоч­но мер­ца­ют. Скульд вни­ма­ет не­зем­ной ме­лодии бес­ко­неч­ных ал­го­рит­мов по­ис­ка, му­зыке ми­ра, ко­торым пра­вят но­ли и еди­ницы. Она смот­рит на эк­ран - и впер­вые за го­ды лег­кая улыб­ка по­яв­ля­ет­ся на ее ли­це. Лег­кая - по­тому, что дол­гие го­ды ра­боты с Ур­дом прев­ра­тили ли­цо в не­нуж­ный при­даток ин­терфей­са, и ин­нерва­ция мышц дав­но ста­ла не­нуж­ной.

    - Есть, - го­ворит Скульд, и две сес­тры скло­ня­ют­ся над ней.

    - Есть, - пов­то­ря­ют они. - Сов­па­дение в дан­ных.

    - Но это зап­рос выс­ше­го по­ряд­ка, - от­ве­ча­ет Вер­данди. - Мы не име­ем пра­ва по­лучить от­вет на не­го.

    - Как так? - шеп­чет Бе­зымян­ный, ког­да гла­за ан­дро­ида за­гора­ют­ся при­выч­ным го­лубым. - Го­ворят же, вы мо­жете уви­деть прош­лое це­ликом...

    Нор­ны смот­рят на не­го.

    - Да, но это зап­рос выс­ше­го по­ряд­ка. На не­го нуж­но раз­ре­шение.

    - А кто име­ет пра­во раз­ре­шить вам его за­давать? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный, и в его го­лосе зву­чит уже не страх, а от­ча­яние.

    - Один, - от­ве­ча­ют они хо­ром. - Или Ми­мир. Или Тор. Или лю­бой дру­гой Ас. Спро­си лю­бого... Лю­бой мо­жет дать зап­рос... Ес­ли соч­тет нуж­ным.

    Их от­вет зах­ле­быва­ет­ся в ры­дани­ях. Бе­зымян­ный пла­чет, раз­ма­зывая сле­зы по ли­цу.

    - По­чему ты пла­чешь? - спра­шива­ет Урд. - Ты не мо­жешь их спро­сить? У те­бя гос­те­вые мет­ки, а зна­чит...

    - Им нап­ле­вать на ме­ня! - кри­чит в от­вет Бе­зымян­ный. - Они за­были обо мне, как толь­ко вы­яс­ни­ли, что я не пред­став­ляю опас­ности!

    - Это прав­да? - спра­шива­ют нор­ны у ан­дро­ида. - Это ут­вер­жде­ние ис­тинно?

    - Да, - зву­чит его го­лос. - Я за­бочусь о нем с тех пор, как ме­ня соз­да­ли.

    Нор­ны ро­ют­ся в его вос­по­мина­ни­ях. В па­мяти Игг­дра­силя. И все, что они ви­дят, - это оди­ночес­тво, дол­гие пыль­ные ко­ридо­ры и хо­лод вер­шин, раз­ре­зан­ные ред­ки­ми вспыш­ка­ми взгля­дов Оди­на с дру­гой гра­ни ми­ра и яр­ким ог­нем во­лос Ин­же­нера. И вот уже они смот­рят на Бе­зымян­но­го.

    - Толь­ко Ло­ки мо­жет со мной по­гово­рить, - го­ворит Бе­зымян­ный, раз­ма­зывая сле­зы.

    - Он не мо­жет по­дать зап­рос выс­ше­го по­ряд­ка, - го­ворит Урд. - Он й­отун и ра­бота­ет ис­клю­читель­но по гос­те­вым про­токо­лам.

    - Так зна­чит, ты - Ас-Приз­рак? Тот, о ком за­были? - спра­шива­ет Урд, как буд­то ей не хва­та­ет то­го зна­ния, ко­торое пре­под­нес Игг­дра­силь.

    Бе­зымян­ный смот­рит на норн.

    - Ты не впи­сыва­ешь­ся в стан­дар­тные сце­нарии Игг­дра­силя. Ты ис­клю­чен из них са­мим Дре­вом.

    Он мол­чит. Мол­чит сто­ящий за его спи­ной ан­дро­ид.

    - Как за­были? - спра­шива­ет Бе­зымян­ный спус­тя ми­нуту. - Как не впи­сыва­юсь? Я же есть!

    Нор­ны ка­ча­ют го­лова­ми.

    - Игг­дра­силь те­бя не зна­ет, а зна­чит, ты от­сутс­тву­ешь на кар­тах и пу­тях. Ты не су­щес­тву­ешь для внеш­ней се­ти, а зна­чит, и для дру­гих. Игг­дра­силь от­сле­жива­ет те­бя, но не пре­дос­тавля­ет этой ин­форма­ции ни в свод­ках, ни в ка­ких-ли­бо про­токо­лах, кро­ме внут­ренних. Ты не гость, ты не Ас, ты не че­ловек, не альв или цверг...

    Они мол­чат и смот­рят на ры­да­юще­го Бе­зымян­но­го.

    - Ты раз­ве не за­мечал, что о те­бе за­были?

    - У те­бя нет пу­ти, по ко­торо­му ты дол­жен сле­довать. У те­бя нет за­нятия...

    - ...И нет судь­бы. Ты не су­щес­тву­ешь.

    - Слу­чай­ная пе­ремен­ная, - вне­зап­но го­ворит Вер­данди. - Ты мо­жешь из­ме­нить урав­не­ние, а мо­жешь стать кон­стан­той.

    Бе­зымян­ный смот­рит на них, и в рас­ши­рив­шихся гла­зах - страх и ужас.

    - Все, что я хо­чу, - это уз­нать его имя и ис­пра­вить то, что с ним сде­лали из-за ме­ня. Я не хо­чу ни­чего ме­нять, я не хо­чу ста­новить­ся пос­то­ян­ной, а хо­чу толь­ко что­бы у не­го бы­ло имя... Я не хо­чу...

    - Вы пов­то­ря­ете сло­ва Ло­ки, - го­ворит ан­дро­ид нор­нам.

    Нор­ны по­жима­ют пле­чами. Им чуж­ды стрем­ле­ния Бе­зымян­но­го, его воп­ро­сы и от­ве­ты. Они ука­зали ему бу­дущее, но в нем не наш­лось мес­та для еще од­но­го Аса. Но вы­бирать вмес­то не­го они то­же не име­ют пра­ва.

    - Ес­ли это все, что те­бе на­до, - мо­жешь при­нять во­ду Урд и сам спро­сить у Игг­дра­силя. Ты ста­нешь пол­но­цен­ной кон­стан­той в его урав­не­нии, а он от­ве­тит на лю­бой воп­рос пол­но­цен­но­го Аса. Кро­ме, ко­неч­но, то­го, что ка­са­ет­ся его собс­твен­но­го бу­дуще­го, - го­ворит Скульд.

    - Или мо­жешь спро­сить у Асов. Но вряд ли ты, Приз­рак, дос­та­точ­но боль­шая при­чина, что­бы зас­та­вить их спус­тить­ся с вы­сот сво­их раз­бо­рок и це­лей, - по­жима­ет пле­чами Вер­данди.

    - Вы­бирай, - шеп­чет Урд и раз­во­дит ру­ками - жест дос­та­точ­но не­обыч­ный для хо­лод­но­го и ра­ци­ональ­но­го ми­ра норн.

-101101-

    В бес­ко­неч­ных ко­ридо­рах Ас­гарда, из­ло­ман­ных под не­веро­ят­ны­ми уг­ла­ми, пол­ных пы­ли и вет­ров, те­ней и не­яс­ных ше­потов, зву­ков ша­гов аль­вов и фей­ри, сну­ют во­роны - нес­лышные, ти­хие вес­тни­ки и гла­за са­мого Оди­на, Ад­ми­нис­тра­тора су­деб и Игг­дра­силя. Под при­целом их глаз тво­рит­ся ис­то­рия, жи­вет мир и уми­ра­ют и воз­рожда­ют­ся лю­ди.

    Ху­гин и Му­нин про­ника­ют да­же ту­да, ку­да не мо­жет заг­ля­нуть сам Игг­дра­силь. Они сту­чат клю­вами в ок­на мид­гар­дцев, слу­ша­ют пес­ни Аль­вхей­ма и па­рят в тес­ных пе­ре­ул­ках Свар­таль­вхей­ма. Во­роны со­бира­ют и при­носят в клю­вах Оди­ну бес­ценную ин­форма­цию, те кро­хи, на ко­торых дер­жится мо­гущес­тво Ас­гарда.

    Два в од­ном и один на дво­их - так они чувс­тву­ют се­бя в не­выно­симых ин­форма­ци­он­ных по­токах Игг­дра­силя.

    Вы­сокие бой­ни­цы Ас­гарда при­нима­ют их в свои прох­ладные объ­ятия, ког­да два во­рона воз­вра­ща­ют­ся из да­леких пу­тешес­твий. Они смот­ре­ли на ре­волю­ции вни­зу, они слу­шали ло­зун­ги, про­бова­ли на вкус кровь на кам­нях и гре­лись воз­ле кос­тров по­жаров, вспы­хива­ющих на ок­ра­инах, там, где ог­ненный ура­ган на­чинал свое по­бед­ное шес­твие. Чер­ное на чер­ном, не­замет­ные на сле­дах га­ри, они соб­ра­ли то, что ни­ког­да не смо­жет по­казать Оди­ну Игг­дра­силь.

    Они сколь­зят в по­токах вет­ров, ду­ющих из­нутри Ци­таде­ли, слов­но те­ни, слов­но приз­ра­ки дав­но ми­нув­ших дней, ко­торые вне­зап­но ре­шили пос­мотреть на то, что тво­рит­ся здесь и сей­час в мес­те, где, ка­жет­ся, да­же вре­мя зас­ты­ло под не­выно­симой тя­жестью влас­ти. А пос­ле во­роны раз­де­ля­ют­ся.

    Му­нин сколь­зит вниз, в са­мые глу­бины Ас­гарда, ту­да, где вет­ви Игг­дра­силя вли­ва­ют­ся в мощ­ные ко­лон­ны вы­чис­ли­тель­ных цен­тров и хра­нилищ, ту­да, где меж­ду кор­ней си­дят нор­ны, хо­лод­ные опе­рато­ры вод Ур­да. Он уже чувс­тву­ет, как к не­му под­со­еди­ня­ет­ся Дре­во, на­чиная счи­тывать ин­форма­цию, ко­торую он при­нес. Но есть что-то еще меж­ду стро­чек ко­дов, и во­рон спе­шит вниз, к сво­им мол­ча­ливым под­ру­гам, ко­торые уже дав­но и не лю­ди, но еще и не ма­шины.

    Ху­гин же взмы­ва­ет вверх, по цик­ло­пичес­ким шах­там Бив­реста, ко­торый единс­твен­ный смог свя­зать все ми­ры во­еди­но. Ми­мо во­рона про­носят­ся лиф­ты, с гро­хотом и над­рывным ре­вом мо­торов, свер­ка­ют ли­нии пе­редач служ­бы Ра­татоск. Во­рон под­ни­ма­ет­ся на крыль­ях вет­ра и сквоз­ня­ков, не­сомый важ­ностью ин­форма­ции, ко­торую он хра­нит в се­бе.

    Ед­ва за­мет­ный ход ма­нит его сво­ей чер­но­той, зо­вет ед­ва слыш­ным го­лосом Игг­дра­силя, ко­торый единс­твен­ный зна­ет все свои пу­ти, и Ху­гин ны­ря­ет на звук пес­ни. Тес­но­та ца­рапа­ет по опе­рению, зас­тавля­ет ос­то­рож­но про­бирать­ся ми­мо тол­стых вя­зок, что­бы не за­путать­ся сре­ди них и не про­пасть на­веки в этих бес­ко­неч­ных хо­дах, ко­торы­ми про­низан весь Ас­гард.

    Ху­гин вы­ходит в Валь­хал­ле. Вни­зу - шум тре­ниро­вок эй­нхе­рий, зве­нит ору­жие, и кри­ки лей­те­нан­тов эхом от­да­ют­ся под по­тол­ком, те­ря­ясь сре­ди пу­тани­цы про­водов и рас­пу­гивая кро­шек-ро­ботов, ко­торые бес­ко­неч­но чи­нят сис­те­мы Ас­гарда. Во­рон ша­га­ет по кар­ни­зу, смот­ря на су­мато­ху вни­зу. Го­лос бра­та, так по­хожий на его, зву­чит в го­лове, те­ря­ясь в по­токах ин­форма­ции, ко­торую заг­ру­жа­ет в Ху­гина Игг­дра­силь.

    Ког­да от все­го это­го ста­новит­ся поч­ти не­выно­симо, Ху­гин сры­ва­ет­ся с кар­ни­за и рас­прав­ля­ет крылья, ло­вя веч­ные вет­ра в чер­то­гах Асов. Чер­ной тенью он про­носит­ся над по­лем из плю­мажей эй­нхе­рий, над крас­но­той пла­щей и по­золо­той дос­пе­хов. Он ны­ря­ет под цик­ло­пичес­кие сво­ды ар­ки и ле­тит навс­тре­чу Ва­ласкь­яль­ву, лич­ным чер­то­гам Оди­на, от­ку­да тот уп­равля­ет ми­ром. И, под­ле­тев, во­рон за­мира­ет на кар­ни­зе над дверью, взби­ра­ясь по пу­тани­це про­водов к не­боль­шо­му окош­ку.

    Один вос­се­да­ет на Хлидскь­яль­ве, опу­тан­ный вет­вя­ми и кор­ня­ми. Он оли­цет­во­ря­ет со­бой всю неп­риступ­ность, хо­лод­ность и отс­тра­нен­ность Ас­гарда. Ря­дом с ним си­дит Фригг, и зо­лото ее во­лос рез­ко кон­трас­ти­ру­ет с без­жизнен­ным се­реб­ром его во­лос. Каж­дый из них зас­тыл в том воз­расте, в ко­тором они бы­ли во вре­мена пос­ледней вой­ны.

    Сквозь стек­ло не до­носит­ся ни зву­ка, но во­рон смот­рит на них вмес­те с Игг­дра­силем и чи­та­ет по гу­бам сло­ва.

    - Те­бе не ка­жет­ся, что это слиш­ком? - спра­шива­ет Один.

    Фригг сме­ет­ся. Она счас­тли­ва, она ра­дос­тна - впер­вые за дол­гие го­ды.

    - Что слиш­ком? - спра­шива­ет Вы­сочай­шая. Вол­на зо­лотых во­лос сте­ка­ет ей на ли­цо, и боль­ше во­рону не ра­зоб­рать.

    - Не слиш­ком ли это опас­но - да­вать дос­пех нес­мышле­ному ре­бен­ку?

    Сло­ва сле­та­ют с язы­ка Фригг, но во­рон не слы­шит, не зна­ет, что она го­ворит. Ска­зан­ное в лич­ных чер­то­гах Оди­на ни­ког­да не от­пе­чаты­ва­ет­ся в Дре­ве, но это не зна­чит, что Игг­дра­силю не хо­чет­ся знать ее сло­ва.

    - Я ви­жу, - го­ворит Один, - я ви­жу, что ему луч­ше. Но он же ре­бенок! Ты по­нима­ешь? Ты хоть по­нима­ешь, что с ним сде­лала бо­лезнь? То­го Баль­дра, ко­торый был до то­го, уже не вер­нуть.

    Фригг от­бра­сыва­ет во­лосы и улы­ба­ет­ся. Во­рон смот­рит на ее улыб­ку че­рез пыль­ное стек­ло.

    - Не вол­нуй­ся, - го­ворит Фригг. - Все бу­дет хо­рошо.

    Один ка­ча­ет го­ловой. Се­реб­ро его во­лос пу­та­ет­ся в бес­цветье про­водов ко­роны.

    - Ну, смот­ри. Ес­ли что-то слу­чит­ся, ты бу­дешь от­ве­чать, как и вся­кий дру­гой из Асов. Пом­ни об этом. А как ты дос­тигла та­кой от­личной син­хро­низа­ции? - спра­шива­ет он.

    - Сек­рет, - го­ворит Фригг и под­ни­ма­ет­ся. - Я ухо­жу, - бро­са­ет она че­рез пле­чо и смот­рит вверх, пря­мо ту­да, от­ку­да на нее взи­ра­ет во­рон.

    А тем вре­менем Игг­дра­силь по­казы­ва­ет во­рону кар­тинки, по­казы­ва­ет бес­ко­неч­ную че­реду зна­ков, в ко­торых рас­шифро­выва­ет­ся ис­тинная суть то­го, что Ху­гину уда­лось под­смот­реть и под­слу­шать.

    Фригг вы­ходит, и зо­лото ее оде­яний уп­лы­ва­ет вслед за ней, ос­тавляя в чер­то­гах Оди­на толь­ко се­рое и чер­ное, толь­ко сталь и се­реб­ро. И, по­ка не зак­ры­лись две­ри, Ху­гин ны­ря­ет вниз. Ад­ми­нис­тра­тор про­тяги­ва­ет к не­му ру­ки, и во­рон ос­то­рож­но са­дит­ся на них, сми­ная су­хую ко­жу ос­тры­ми ко­гот­ка­ми.

    - Кто ты? - спра­шива­ет Один.

    - Я - Ху­гин, - го­ворит ему во­рон. - Рань­ше ты ни­ког­да не оши­бал­ся.

    - Воз­дух дро­жит от пе­ремен, и я уже и не ус­пе­ваю за ни­ми ус­ле­дить, - шеп­чет Один. - Ну-ка, рас­ска­жи мне, что же ты уви­дел.

    Вы­сочай­ший зак­ры­ва­ет гла­за, что­бы уви­деть во сне кар­ти­ны да­леких кра­ев, ус­лы­шать сло­ва не­воз­можно чуж­дых ему лю­дей, что­бы обо­нять за­пахи по­жаров и хо­дить по тон­ким пу­тям при­чин и следс­твий, ко­торые для не­го вы­чис­ля­ет Игг­дра­силь. Во­рон, взъ­еро­шив крылья, за­сыпа­ет ря­дом с Ад­ми­нис­тра­тором. В чер­то­гах, ку­да не про­ника­ет ни один луч боль­но­го сол­нца Мид­гарда, опус­ка­ет­ся ти­шина, так по­хожая на смерть.

-101110-

    В се­дом ту­мане, в клу­бах пы­ли и сквоз­ня­ках тем­ные ко­ридо­ры Ас­гарда пря­чут Баль­дра, за­кован­но­го в дос­пех.

    Вто­рой уже ско­пиро­вал ин­форма­цию с внут­ренних сер­ве­ров. Сам Баль­др лишь удив­лялся, лишь смот­рел, как все ко­ды, па­роли, ал­го­рит­мы и схе­мы пе­рете­ка­ют ка­жущи­мися бес­ко­неч­ны­ми по­тока­ми дан­ных на на­копи­тель. "Так мы ее ос­во­бодим!" - го­ворил Вто­рой, и Баль­др ему ве­рил. Ве­рил из пос­ледних сил - по­тому что, ка­жет­ся, бо­лезнь по име­ни Сурт за­рази­ла всех. Ку­да ни глянь, ко­го ни пос­лу­шай - все о нем, о смер­ти и раз­ру­шении, о пред­сто­ящей ка­тас­тро­фе. Все бо­ят­ся че­го-то. И Баль­др дол­жен дей­ство­вать, он дол­жен спас­ти и по­мочь, он дол­жен... По­тому что он и Вто­рой - единс­твен­ные, кто не бо­ит­ся Сур­та. Единс­твен­ные, кто зна­ет прав­ду - Сур­та нет. И что все - за­лож­ни­ки злых Асов. Но это лишь по­ка.

    Баль­др ве­рит... Нет, он зна­ет, что мо­жет всех спас­ти. Он тот, кто боль­ше не бо­ит­ся. Тот, ко­му суж­де­но стать но­вым ге­ро­ем. Он ждет люб­ви от на­рода и ви­дит бла­годар­ные тол­пы. Лишь лю­бовь - это то ле­карс­тво, тот нар­ко­тик, ко­торый он жаж­дет по­лучать сно­ва и сно­ва, и Баль­дру уже дав­но ма­ло ти­хой люб­ви ма­тери. А еще он хо­чет по­гово­рить с Тем­но­той, с Хель, ко­торая из­бавля­ет всех от стра­ха и бо­ли, ко­торая мо­жет тво­рить чу­деса, за что и пос­тра­дала - ведь Асы бо­ялись ее си­лы. "Она - ис­тинный вер­ши­тель су­деб... Асы, ко­торые жи­вут сей­час здесь и пра­вят Мид­гардом, - жал­кие тру­сы!" - так счи­та­ет Баль­др, и Вто­рой с ним сог­ла­сен.

    Вто­рой и Баль­др спус­ка­ют­ся вниз, в са­мые глу­бокие, в са­мые тем­ные шах­ты Ас­гарда, в тон­кий про­межу­ток меж­ду Вы­соким Аль­вхей­мом и Мид­гардом. Имен­но там, су­дя по чер­те­жам, ле­жит Гь­елль, ре­ка, ко­торая свя­зыва­ет два ми­ра - мир жи­вых и мир мер­твых. Мир, в ко­тором жи­вут лю­ди, аль­вы и Асы, и мир, где ка­ча­ет­ся ве­ликая тем­но­та и спят мер­твые.

    Баль­др чувс­тву­ет хо­лод, и Вто­рой шеп­чет ему о веч­ных сквоз­ня­ках вер­ши­ны Ас­гарда и мо­розе, ко­торый ско­вал твер­ды­ню Асов и их сер­дца. Он рас­ска­зыва­ет о го­рящих ре­ках ла­вы в царс­тве цвер­гов и о ра­дос­ти, ко­торая так же за­жига­ет сер­дца. Бес­ко­неч­ные ис­то­рии ука­чива­ют Баль­дра, усып­ля­ют как ко­лыбель­ные, пол­ностью от­да­ют во власть грез о люб­ви.

    Тя­жи Гь­ел­ля ухо­дят еще глуб­же, но шах­та уже слиш­ком тес­на. Тол­стые вяз­ки ка­белей про­пада­ют в хо­лод­ной тем­но­те, то­нут в ней, как буд­то там, на том кон­це, они свя­заны не с сер­ве­рами, не с без­душны­ми ма­шина­ми, а с жи­вой, тре­пещу­щей ть­мой, ко­торая уме­ет де­лать чу­деса.

    - Тут! - го­ворит Вто­рой. - Тут мы под­со­еди­ним Гь­елль к се­вер­но­му сек­то­ру Игг­дра­силя. Ник­то и не до­гада­ет­ся...

    - Ко­неч­но! - го­ворит Баль­др. - Мы вы­пус­тим ее. Мы спа­сем лю­дей!

    Ма­нипу­лято­ры дви­га­ют­ся быс­тро. Ра­бота идет, и вре­мя бе­жит не­замет­но за ней. По­ка Вто­рой со­еди­ня­ет ка­бели, ста­вит ук­ра­ден­ные в ла­бора­тории ма­тери бло­ки, по­ка про­веря­ет от­вет от да­леко­го Хель­хей­ма, Баль­др раз­го­вари­ва­ет сам с со­бой. Он по­ет пе­сен­ку о ле­бедях и ту­мане, о ро­дине, ко­торая так да­леко, о го­лубом не­бе, ко­торо­го он ни­ког­да не ви­дел. Но Баль­др ве­рит, что и здесь, в этом ми­ре, где пос­то­ян­но идет дождь, мож­но жить, и жить ве­село и хо­рошо. Сто­ит толь­ко уб­рать страх... И все из­ме­нит­ся. Из­ме­нит­ся в луч­шую сто­рону.

    - Я за­кон­чил, - го­ворит спус­тя не­кото­рое вре­мя Вто­рой. - Я под­со­еди­нил ее к Игг­дра­силю и пе­редал ин­форма­цию...

    - Те­перь все бу­дет хо­рошо?

    - На­де­юсь, - от­ве­ча­ет Вто­рой. - Но ведь это­го не­дос­та­точ­но.

    - По­чему?

    Вто­рой мол­чит.

    - Как? По­чему? По­чему ты мол­чишь? Ска­жи мне! - шеп­чет ис­пу­ган­ный Баль­др. - Ска­жи!

    - Те­бе это не пон­ра­вит­ся, - зву­чит глу­хой от­вет Вто­рого. - Это пло­хо. Это­го луч­ше не де­лать.

    - Ска­жи, - про­сит Баль­др. Он го­тов пла­кать - они столь­ко сде­лали вмес­те, а те­перь, ока­зыва­ет­ся, есть что-то, о чем он не зна­ет и не по­доз­ре­ва­ет. Он бо­ит­ся, что Вто­рой расс­тро­ит­ся из-за его сла­бос­ти и за­мол­чит - на­веки, и не бу­дет ни­чего страш­нее этой ти­шины пос­ле столь­ких лет оди­ночес­тва.

    - Они ведь... Они ведь дол­жны бу­дут уме­реть преж­де, чем их пе­репи­шут.

    - Не по­нимаю...

    - Че­лове­чес­кая жизнь дол­гая. Лю­ди жи­вут го­ды, де­сяти­летия до то­го мо­мен­та как ум­рут, и Хель смо­жет пе­репи­сать их. По­нима­ешь? Вок­руг нас бу­дут про­дол­жать ца­рить страх и боль. Лю­ди про­живут еще дол­го-дол­го, бо­ясь... А мы ни­чего не смо­жем сде­лать, ведь...

    - Ни­чего?

    - Мы мо­жем толь­ко убить. Так их пе­репи­шут, и тог­да...

    Ужас про­бира­ет Баль­дра до са­мых кос­тей. Он не­нави­дит смерть, он бо­ит­ся ее - по­тому что зна­ет, что Асы не вос­крес­нут. Вы­сокие, уп­равля­ющие жизнью лю­дей, ко­неч­ны в сво­ем су­щес­тво­вании. Но лю­ди... Для них смерть - единс­твен­ный путь к воз­рожде­нию.

    - И ес­ли их убить, то... То она пе­репи­шет их? Ос­во­бодит от стра­ха? От бо­ли? И лю­ди бу­дут счас­тли­выми?

    - Да.

    - Но ведь уби­вать... Уми­рать... И лю­дям боль­но? Это же пло­хо, уми­рать...

    Вто­рой сме­ет­ся. Дол­го, слов­но схо­дит с ума, слов­но его ал­го­рит­мы и схе­мы пе­рего­ра­ют.

    - Нет, им не боль­но. Им страш­но, по­тому что Асы ска­зали, что эта смерть мо­жет быть пос­ледней. Но Хель мо­жет вос­кре­сить каж­до­го. И те­перь, бла­года­ря нам, она ос­во­бодит всех от стра­ха... Но на это уй­дут го­ды. Ты - Ас. Это те­бе на­до бо­ять­ся пос­ледней и окон­ча­тель­ной смер­ти. Ка­кой бы дол­гой не бы­ла твоя жизнь, ка­кой бы на­сыщен­ной она не ка­залась, все рав­но это имен­но те­бя ждет ко­нец во ть­ме, из ко­торой не бу­дет воз­вра­щения. А лю­ди... А они вос­крес­нут в но­вом те­ле и бу­дут про­дол­жать жить, как ни в чем не бы­вало.

    - Но мы... - Баль­др бо­ит­ся это­го сло­ва. Тер­пко­го и вяз­ко­го, как буд­то в его рту пе­река­тыва­ет­ся кровь, яр­кая, крас­ная, гус­тая. - Но мы мо­жем их убить, и они воз­ро­дят­ся но­выми...

    - Да. Но уби­вать нель­зя.

    - По­чему?

    - Так ска­зали Асы. За смерть без серь­ез­ных на то при­чин на­казы­ва­ют тем, что те­бя боль­ше ни­ког­да не под­ни­ма­ют из сек­то­ров Хель­хей­ма. Тот, кто рас­ста­ет­ся с жизнью прос­то так, уми­ра­ет, как и Асы, - в пос­ледний раз и по-нас­то­яще­му.

    - Ма­ло ли что они ска­зали! - кри­чит Баль­др в тем­но­ту Вто­рому. - Они слиш­ком мно­го бе­рут на се­бя! Дос­та­ли! Под­ни­ма­ем­ся! Ско­рей! Мы ста­нем дос­та­точ­но серь­ез­ной при­чиной!

    И дос­пех, скри­пя плас­ти­нами за­щиты, на­чина­ет дол­гое вос­хожде­ние на­верх. По пу­ти они уби­ва­ют ма­лень­ко­го аль­ва, слиш­ком ин­те­рес­но­го, слиш­ком до­суже­го, нас­толь­ко, что не­лег­кая судь­ба под­ве­ла его слиш­ком близ­ко к шах­там Гь­ел­ля. Альв уми­ра­ет с удив­ленной улыб­кой, роб­кой, крас­ной от кро­ви, хлы­нув­шей че­рез рот. В его рас­пахну­тых гла­зах - ни те­ни стра­ха, толь­ко бес­ко­неч­ное удив­ле­ние.

    - Ты вос­крес­нешь счас­тли­вым! - кри­чит ему Баль­др, и пусть кро­ха-альв его не слы­шит, но он бу­дет бла­года­рить сво­его спа­сите­ля, ког­да вос­крес­нет в но­вом и чу­дес­ном ми­ре. Баль­др зах­ле­быва­ет­ся от счастья. Он ме­ня­ет мир уже сей­час!

    На ниж­них эта­жах Ас­гарда он вмес­те со Вто­рым на­чина­ет то­таль­ный ге­ноцид. Баль­др рань­ше бо­ял­ся смер­ти - те­перь он ви­дит в ней единс­твен­ный путь спа­сения лю­дей. Убить всех - и вос­кре­сить счас­тли­выми, бесс­траш­ны­ми, силь­ны­ми людь­ми, как он сам. Баль­др вы­ходит в дож­дли­вый мир Мид­гарда, ос­тавляя за со­бой те­ла и кровь, и ули­ца за его спи­ной - по­рож­де­ние бе­зум­но­го сна. Сна, в ко­тором нет мес­та ра­зуму и ра­ци­ональ­нос­ти. Он идет, не­ся с со­бой свою на­деж­ду, как щит, о ко­торый раз­би­ва­ет­ся страх смер­ти.

    Ког­да им на пу­ти по­пада­ет­ся один из Асов, сле­пой Хед, Баль­др уже опь­янен ис­ти­ной и убий­ства­ми - веч­ный ре­бенок сво­ей ма­тери, ко­торый рань­ше все­го бо­ял­ся.

    - Стой! - кри­чит ему Хед. - Стой! Ты на­руша­ешь за­кон Оди­на! Ос­та­новись, ина­че я...

    - Ина­че что, узур­па­тор? - кри­чит ему пь­яный счасть­ем Баль­др. - Твое вре­мя на ис­хо­де! Ско­ро во­царит­ся но­вая эра - эра бесс­траш­ных лю­дей, ког­да боль­ше ник­то не бу­дет прес­мы­кать­ся пе­ред ва­ми!

    Он кри­чит Хе­ду что-то еще, не­сет­ся пря­мо на не­го, же­лая унич­то­жить, ре­вет о тор­жес­тве сво­боды и слы­шит толь­ко су­хой го­лос сво­его бра­та:

    - Ты кто?

    Щел­чки со­нар­ной сис­те­мы мо­гут рас­ска­зать, что пе­ред ним сто­ит, но кто пря­чет­ся внут­ри - ему не уз­нать. Вы­сокий дос­пех Хе­да воз­вы­ша­ет­ся над Баль­дром, без­различ­но ус­та­вив­шись вдаль глад­ки­ми плас­ти­нами шле­ма.

    - Я - Баль­др, ос­во­боди­тель че­лове­чес­тва! - кри­чит Баль­др в от­вет, но тут же слы­шит вмес­то сво­его го­лоса хо­лод­ное и рас­четли­вое: - Я, лей­те­нант эй­нхе­рий...

    - Ты бу­дешь на­казан за... - от­ве­ча­ет Хед.

    - Что та­кое? - кри­чит Баль­др, и в от­вет слы­шит без­различ­ное Хе­да:

    - Рас­пла­та за гре­хи - смерть. А нет гре­ха тя­желее, чем отоб­рать не­вин­ную жизнь...

    Элек­тро­маг­нитная бом­ба от­клю­ча­ет Вто­рого, сти­ра­ет его в один мо­мент с но­сите­лей ин­форма­ции. Баль­др кри­чит - но его крик пог­ло­ща­ет тем­но­та внут­ри дос­пе­ха. Он про­дол­жа­ет кри­чать и ког­да ре­зак Хе­да кро­шит дос­пех, и ког­да он чет­верту­ет его те­ло, ког­да жизнь по­кида­ет его, как сот­ни че­ловек до то­го. Хед - сле­пой, ему без раз­ни­цы, чье те­ло рас­па­да­ет­ся под его но­жом, чья жизнь от­прав­ля­ет­ся к Хель. Он умер - и ес­ли бу­дет дос­та­точ­но удач­ли­вым или бо­гатым, то воз­вра­тит­ся вновь, спо­кой­ный - Хель и Мод­гуд по­забо­тят­ся об этом.

-101111-

    В Труд­хей­ме, до­ме То­ра, до сих пор ца­рили веч­ные ту­маны и сквоз­ня­ки, а те­перь к ним при­со­еди­нил­ся еще и жар, слов­но сам Сурт про­ник в сер­дце Ци­таде­ли, под­пи­ра­ющей не­бо. Теп­ло ис­хо­дит от стен, го­рячие вет­ры гу­ля­ют ко­ридо­рами, го­няя пыль. В рас­ка­лен­ной влаж­ности сер­дца Ци­таде­ли поч­ти не­воз­можно ра­ботать.

    Сно­ва у То­ра си­дит Ин­же­нер, сно­ва он во­зит­ся с Мь­ель­ни­ром, сно­ва кля­нет сы­рость Труд­хей­ма и вы­тира­ет пот со лба. Мо­гучий Тор, не­лов­ко при­мос­тившись на низ­ком сту­ле, си­дит ря­дом, сле­дит за ра­ботой Ло­ки и пы­та­ет­ся по­могать, но все так же ме­шая ему. Не спа­са­ют ни из­ви­нения, ни воп­ро­сы, ра­бота не ла­дит­ся, и прос­тая по­чин­ка за­тяги­ва­ет­ся, вы­маты­вая и ра­зум, и нер­вы Ин­же­нера, зас­тавляя его с каж­дым ра­зом все боль­ше злить­ся.

    - Зна­ешь, - го­ворит сын Оди­на Ло­ки, - я рад, что Баль­др сно­ва с на­ми. Я так дав­но его ви­дел... Ма­туш­ка все дер­жа­ла Баль­дра в Брей­даб­ли­ке. Не вы­пус­ка­ла. Го­ворят, он был очень бо­лен, так бо­лен, что ему нель­зя бы­ло ни­куда вы­ходить, а те­перь здо­ров - чу­до, прав­да?

    - Прав­да, - го­ворит Ло­ки. - Аб­со­лют­ная прав­да.

    - Вот Эйр не смог­ла. А ма­ма смог­ла, - Тор все так же про­дол­жа­ет свою речь, пы­та­ясь уси­деть на стуль­чи­ке. Из его не­ук­лю­жих паль­цев па­да­ет от­вер­тка и ка­тит­ся по по­лу, се­реб­ря­но зве­ня. Ло­ки смот­рит на нее, и злые сло­ва уже го­товы сор­вать­ся с его язы­ка.

    - Хва­тит, Тор... Луч­ше бы по­забо­тились о Бе­зымян­ном.

    - О ком это?

    - О том, что из яй­ца. За­был уже?

    Тор удив­ленно смот­рит на Ин­же­нера. В чес­тных гла­зах нет и те­ни уз­на­вания, нес­час­тный сын от­ца, прок­ля­тый его да­ром, да­же не по­доз­ре­ва­ет о том, что он мог что-то за­быть. Ни те­ни удив­ле­ния, ни те­ни жа­лос­ти или ужа­са нет в про­пас­ти его зрач­ков.

    - Вы о нем со­вер­шенно за­были... - го­ворит Ло­ки, ка­чая го­ловой, и го­речи в его го­лосе хва­тило бы на всех. - Ос­тавь мои инс­тру­мен­ты - ты их все рас­те­ря­ешь, и луч­ше по­мол­чи, ина­че я точ­но что-ни­будь при­делаю Мь­елль­ни­ру.

    Но на­дол­го прось­бы Ло­ки не хва­та­ет. Че­рез ми­нуту Тор сно­ва го­ворит:

    - А прав­да хо­рошо, что Баль­др те­перь с на­ми? Я сно­ва смо­гу с ним иг­рать. Это же хо­рошо?

    В сво­ей на­ив­ности и прос­то­душ­ной ра­дос­ти он, сам то­го не за­мечая, за­дева­ет стру­ны в разъ­ярен­ном сер­дце Ло­ки.

    - Тор!

    Ло­ки си­дит, и от­вер­тка в его ру­ках вы­писы­ва­ет нер­вные зиг­за­ги, ме­чет­ся, слов­но ис­пу­ган­ная вне­зап­ной вспыш­кой ярос­ти. И Тор за­мира­ет, за­мечая в глу­бине глаз Ин­же­нера что-то но­вое, что-то сме­шан­ное с от­ча­яни­ем. Он еще не зна­ет, что это, но уже чувс­тву­ет уг­ро­зу. Он ду­ма­ет преж­де, чем что-то ска­зать, но в его чис­той и прос­той ду­ше нет от­кли­ка. Ему не­ведо­мы ме­тания Ин­же­нера, не­ведо­мы сом­не­ния, не­ведо­мо ра­зоча­рова­ние.

    - Ус­по­кой­ся, - и тя­желая ла­донь опус­ка­ет­ся на пле­чо Ло­ки. - По­мирись с па­пой и все бу­дет хо­рошо. Нель­зя же жить вот так нед­ружно, прав­да? Вот ты по­миришь­ся, и все на­конец-то на­ладит­ся. Бу­дем во­дить Баль­дра в Мид­гард. Ма­ма го­ворит, что ему мно­гое на­до уви­деть...

    Ло­ки мол­чит. Каж­дое сло­во зас­тавля­ет огонь мес­ти в его взгля­де вспы­хивать все яр­че, а Тор, слов­но не по­нимая, про­дол­жа­ет свое:

    - Ну вот за­чем ты пос­то­ян­но ссо­ришь­ся с па­пой? Сей­час труд­ные вре­мена... Сурт при­шел. Страш­ный ура­ган. На­до дер­жать­ся вмес­те, ина­че ум­рем как ста­рик Нь­ерд - он ос­тался один и по­тому не смог спас­ти порт.

    Сло­ва па­да­ют, вяз­нут в ту­мане Труд­хей­ма, цеп­ля­ют­ся ос­тры­ми ко­гот­ка­ми за мыс­ли в го­лове, вспа­рыва­ют вяз­кую влаж­ную жа­ру и вы­вора­чива­ют­ся со­вер­шенно дру­гой сто­роной.

    - Ска­жи, Тор, ты пом­нишь наш с Анг­рбо­дой дом у Яр­нви­да? А де­тишек... Пом­нишь?

    Тор ки­ва­ет. Он хо­рошо пом­нит теп­ло й­отун­хей­мских дней и ве­черов, вы­сокие ели Яр­нви­да и звон­кий дет­ский смех. Он пом­нит дол­гие но­чи, пол­ные вол­шебс­тва се­вер­но­го ку­пола, ког­да по не­бу пол­зли по­лосы ав­ро­ры, ког­да длин­ные сказ­ки спле­тались в бес­ко­неч­ные по­лот­на эпо­сов. Он пом­нит о том мес­те толь­ко хо­рошее, толь­ко ра­дос­тное. Он пом­нит выш­ки до­ма Ло­ки и за­бав­ные ма­шин­ки, ко­торые бро­дили в са­дах.

    - Нет, да­же не так... У те­бя же есть де­ти, Тор?

    Тор сно­ва ки­ва­ет.

    - А те­перь пред­ставь се­бе... Дру­гом я те­бя не на­зову, это слиш­ком для те­бя, но все же... Пред­ставь, что од­нажды тво­их де­тей за­бира­ют в тем­ное и хо­лод­ное мес­то, где их из­ме­ня­ют, пе­рек­ра­ива­ют по сво­ему ус­мотре­нию. Где из них вы­ращи­ва­ют чу­довищ, ко­торых по­том бу­дут все бо­ять­ся. И твой отец, ко­торо­му ни­чего не сто­ит сде­лать для них ис­клю­чение, от­би­ра­ет их у те­бя, за­совы­ва­ет в Игг­дра­силь и иг­ра­ет с ни­ми, про­дол­жая уби­вать в них ос­татки то­го, чем и кем они бы­ли, нес­мотря на твои прось­бы. Пред­ста­вил?

    - А пос­ле он де­ла­ет из них ору­дия, с по­мощью ко­торых пра­вит в Мид­гарде. Прос­то по­тому, что они под­хо­дят для это­го, по­нима­ешь? Вмес­то то­го, что­бы вер­нуть их мне, вмес­то то­го, что­бы от­пустить, в кон­це кон­цов, вмес­то то­го, что­бы убить, сте­реть, что­бы они боль­ше не му­чились, - он за­точа­ет их в тем­ни­цу и не пус­ка­ет к те­бе, а те­бя - к ним.

    - И ты ду­ма­ешь, это­го ма­ло? Он уби­ва­ет твою же­ну, единс­твен­но­го че­лове­ка, ко­торо­го ты лю­бишь, твою зо­лото­воло­сую Сив, ра­ди ко­торой ты го­тов на все - толь­ко по­тому, что у нее есть сек­рет, на ко­тором дер­жится вся приз­рачная власть Асов в Мид­гарде. Пред­ста­вил, а, Тор?

    - А ког­да ты хо­чешь уме­реть - он зап­ре­ща­ет, в нас­мешку за­бира­ет те­бя в чуж­дое мес­то, где по­руча­ет те­бе са­мую гряз­ную, са­мую от­вра­титель­ную ра­боту - толь­ко по­тому, что в чер­то­ги Ас­гарда как-то не при­нято пус­кать аль­вов или цвер­гов. Он по­сыла­ет те­бя на вой­ну - во­евать за не­го, за то­го, кто смог из­ло­мать твою жизнь. Он зас­тавля­ет те­бя де­лать все это по­тому, что ес­ли ты от­ка­жешь­ся - од­нажды ум­рут твои де­ти, ко­торые пусть и чу­дови­ща, пусть и из­ме­нились и ста­ли не бо­лее, чем ору­ди­ями, но все кровь от кро­ви тво­ей, а ты, как пос­ледний глу­пец, все на­де­ешь­ся од­нажды по­лучить их об­ратно.

    - И все это, Тор, слу­чилось у те­бя под но­сом. С тво­его мол­ча­ливо­го сог­ла­сия. Ты ни­чего не ска­зал, ни­чего не поп­ро­сил, ни ра­зу не по­думал собс­твен­ной пус­той го­ловой, что пря­мо тут, в Ас­гарде, тво­рят­ся страш­ные де­ла. Ты иг­рал с мо­ими деть­ми - а ког­да я про­сил Оди­на вер­нуть их мне, ты мол­чал. Ты слу­шал­ся от­ца. И кто ты пос­ле это­го? И как ты сме­ешь го­ворить мне: "По­мирись с мо­им от­цом, ко­торый всю жизнь толь­ко то и де­лал, что му­чил те­бя?"

    Ти­шина опус­ка­ет­ся в за­ле Труд­хей­ма, осе­да­ет кон­денса­том на хро­ме Мь­елль­ни­ра, зас­тавля­ет тус­кнеть во­лосы Ло­ки и То­ра, за­бивая ды­хание. И взры­ва­ет­ся но­вым по­током не­навис­ти в го­лосе Ин­же­нера:

    - Вы за­были да­же о пос­леднем Асе - сде­лали для не­го нянь­ку и ос­та­вили под ее прис­мотром. Да что же вы та­кие хо­лод­ные и рав­но­душ­ные? Счи­та­ете се­бя бо­гами? Или кем еще? От­ку­да столь­ко без­разли­чия к бе­дам, к оди­ночес­тву, к стра­дани­ям дру­гих?

    Мол­ча­ние при­ходит к ним, об­растая смыс­ла­ми и зна­чени­ями. Оно сто­ит меж­ду То­ром и Ло­ки глу­хой сте­ной, сквозь ко­торую не док­ри­чишь­ся, не пробь­ешь­ся. Тор смот­рит на Ло­ки, и в не­бес­но-го­лубых гла­зах сто­ят сле­зы. И хо­тя они ско­ро вы­сох­нут, хо­тя он ско­ро вновь по­забу­дет обо всем этом, сей­час они бес­ценны для Ло­ки. Он нас­лажда­ет­ся чу­жим осоз­на­ни­ем без­донной про­пас­ти от­ча­яния, ко­торую смог хоть нем­но­го пе­редать. Ров­но до тех пор, по­ка Сив не вбе­га­ет в зал Труд­хей­ма с кри­ком: "Баль­дра уби­ли!".

-110000-

    Ветви Иггдрасиля прорастают сквозь Безымянного, становятся одним целым с его нервами, пускают корни в спинном мозге, смотрят на мир глазами мальчишки и поют долгими переливами двоичных кодов. Безымянному кажется, что он спит, но сквозь очертания сна проступают знакомые лица Урд, Верданди и Скульд. За ними кровавым пятном на холодном металле стен расползается краснота плаща андроида. Безымянный прислушивается к своему телу в тщетной попытке разобрать, что же с ним происходит. Но он не чувствует ничего, кроме холода, бесчувственности, бесконечной пропасти, которая, кажется, разворачивается в нем и вокруг него. Иггдрасиль смотрит ему в глаза фоторецепторами ворона.

    Когда древо пускает корни в сердце, оно на миг сбивается с ритма, вздрагивает, замирает - и снова возвращается к мерному отсчету, оплетенное серебристой паутиной. Безымянный закрывает глаза, погружаясь в тонкое и истошное пение информации в его голове.

    - Мы успели, - говорит Урд, рассматривая ползущие по мониторам столбцы упорядоченных данных.

    - К чему? - спрашивает Безымянный, но она говорит не с ним.

    Он как будто зависает между двух миров, когда Иггдрасиль пускает в нем корни, когда наниты и рецепторы сливаются в одно целое. Подключение теменной доли - и по полю взгляда проходит рябь, мир становится нечетким, чтобы в следующий момент вспыхнуть разноцветьем калибровочной информации. Бегущие строки описывают мир, константы и переменные соединения, состояние организма. Когда тонкие нити проникают в височные доли, перед глазами вспыхивает прошлое под звуки гремящих маршей, тонкое завывание труб и вой ветра. И тут же все это описывается, калибруется и вносится в реестры, снабженное тысячами ярлычков. Прошлое проплывает мимо Безымянного, раскрывая перед ним книгу всей его жизни.

    Когда все это заканчивается, Безымянный открывает глаза.

    - Что это? - спрашивает Безымянный и протягивает руку. Вокруг нее пляшут диаграммы, оплетают потоки информации.

    - Это только начало, - говорит Верданди.

    - Подожди регистрации, - вторит ей Урд. - Надеюсь, мы не опоздали, и регистрационные сектора еще не пострадали.

    - Хель последовательна, - отвечает Верданди, - а значит, бояться пока нечего.

    Безымянный смотрит на них - и их тоже оплетают диаграммы, повисающие гроздьями на выносных ветках, анализаторы голоса записывают их слова и разлагают на составляющие. Вспыхивают маяки дополнительной информации и тут же раскрываются, рассказывая Безымянному, нашептывая ему все сокровенные тайны о трех норнах в ветвях Иггдрасиля, об их мудрости и отстраненности, об их ошибках и возможностях. Вместе с Иггдрасилем мир превращается в бездонный колодец, полный данных.

    - Умолкни! - кричит Безымянный в тишину покоя норн. - Замолчи, ради всего святого!

    Верданди качает головой, и ее сестры склоняются над Безымянным. Он закрывает глаза, пытается заткнуть уши пальцами - но не может никуда деться от потоков информации, которые древо пытается получить через него и тут же отдать, переварив, превратив в четкую структуру, в которой можно разглядеть прошлое, настоящее и будущее. Шелест холодных голосов наполняет Безымянного, диаграммы и стройные таблицы данных вспыхивают в темноте закрытых глаз.

    - Иггдрасиль спешит, - говорит Урд. - Скорость синхронизации необычайно высока.

    - Он боится? - впервые в вопросе скользит удивление и незнание. Скульд смотрит на своих сестер.

    - Ему нельзя было соглашаться, - говорит андроид, и все три сестры смотрят на него.

    - Ты не робот. Но и не человек, - говорит одна из них. - Впервые вижу что-то подобное тебе. Почти человек, но все же не можешь вырваться из пределов, установленных телом.

    - Вороны такие же, - отвечает андроид.

    Норны улыбаются.

    - Вороны бесконечно отличны от тебя - у них нет законченной формы. Из них выбросили слишком много. И они завидуют. Ты - почти человек.

    Андроид смотрит на них - синь взгляда разбивается о равнодушность. Им интересней и милее мировое древо, и каким бы ни был исключительным прислужник Безымянного - они не снизойдут до прямого разговора. Норны склоняются над досками, смотрят на таблицы и пляшущие графики.

    - Синхронизация перевалила через порог Асов, - говорит Урд. - И продолжает расти дальше.

    - Такое уже было, - говорит Скульд, - только с Администратором.

    Верданди молчит, но в ее глазах отражаются доски со все растущим уровнем синхронизации. Норны делят одну мысль на троих, и трое делают один вывод, который в единодушном согласии принимают как окончательный.

    Безымянный, заткнув пальцами уши, слышит каждый звук, каждый намек, каждое недосказанное слово. Картина мира раскрывается перед ним в полной мере, до самого темного уголка чужих душ, до значения застывшего взгляда, до мимолетного жеста.

    До этого он был глух и слеп. Не видел тысяч оттенков, путался в коридорах, блуждал в холодном поднебесье Асгарда и душном Мидгарде один... Не сам, за ним шел андроид, но все же... Одиночество Безымянного трещит, рассыпается, дробится тысячей оттенков чьего-то незримого присутствия, взгляда в спину, дыхания на плече. Информация сплетается, вяжется в узлы, опутывает сетью - и проникает в душу, очаровывая.

    - Он пришел? - спрашивает Верданди.

    - Ты его чувствуешь? - вторит ей Скульд.

    - Он еще не умер? - шепчет андроид.

    Безымянный смотрит на них широко распахнутыми глазами.

    Кто-то действительно пришел. Кто-то действительно смотрит на мир его глазами и подсказывает, нашептывает, выдыхает в ухо знания об этом мире. Кто-то рядом с ним, готовый протянуть руку - и Безымянный понимает, что значит быть Асом. Он понимает, сколь одиноким был до того. Он понимает этот мир.

    А потом, когда тишина становится невыносимой, когда все замирает в нервном ожидании, кто-то шепчет Безымянному на ухо, тихо, едва слышно:

    - Ну, привет...

-110001-

    Длинный зал полон.

    Асы сидят бок о бок, хмурые, полные мрачных дум и сумрака в душе. Сидят молча, вперившись тяжелыми взглядами застывших глаз друг на друга, и тишина танцует между ними, сплетая нити тайного негодования и злобы. Каждому из Высочайших неприятна даже сама причина, по которой они здесь. Им не жаль Бальдра - слишком много хлопот, слишком много слов и слишком много попустительства было связано с его именем. Да и что для них любовь? Не более, чем пыль, которую разносят ветра в холодных залах Вальгаллы. И вот Асы сидят, застывшие куклы Великого Древа, статуи, сторожащие Миры. Сквозняки, полные душного тепла, влажности и сырости, из центральных районов Асгарда, треплют им волосы, гоняют пыль, доверчиво вертятся у ног и бегут дальше, разнося, как заразу, эту хмурую атмосферу, заражая ею всех, к кому только притронутся.

    Тихонько плачет Фригг. Нет больше красавицы, первой из Асов, златокудрой и голубоглазой, она раздавлена и уничтожена, разбита на тысячу осколков, что и не склеишь теперь. И между острых граней горя вытекают из нее былая слава, былая сила и былая влиятельность. И Фрейя теперь сверкает последним драгоценным камнем в оправе Асов, надменная красавица - но и ее коснулась грусть. Нет больше жажды действия, нет заразительного огня, он потух в ее глазах и движениях - и кажется, что еще чуть-чуть, и последний драгоценный камень растеряет свои искры, утратит себя, растворится, словно обман, превратившись в праздничную мишуру и осыпавшись стекляшками.

    Но Фрейр сидит рядом, и сразу видно, как в нем разгорается то пламя, что притихло в его сестре. Близнец, он наследует энергию сестры, перенимает ее, танцуя бесконечным и предназначенным самим Ванам узором, и его сверкающий взгляд полон злобы, губы тонко сжаты, и он знает, чего хочет - потому что напротив сидит бледная Скади, уронив голову, понуро рассматривая свои руки. Известие о смерти Бальдра подкосило ее, согнало последние краски жизни с лица, и теперь кажется, что не она - лишь тень былого, бесплотная душа сидит за столом, и что сквозняк вот-вот подхватит ее и унесет. Болезнь еще больше подчеркивает серую бледность лица, еще больше выделяет синяки под глазами и делает ее тонким, едва ли не прозрачным миражом, тающим привидением в высоких чертогах.

    Хед сидит, закрыв глаза - все равно он слеп, и только тихие щелчки сонарной системы позволяют ему двигаться словно кошка в столпотворении Асов. Никто не может сказать, что на душе у хмурого сына Одина, в холодном безразличии не сквозит ни страх, ни ожесточение, ничего. Он и не знает, что это такое - проклятие отца висит над ним.

    Один смотрит на них - на застывших Асов и виновников сбора - но ничего невозможно различить на его лице, закаменелом, застывшем в вечном разговоре с Иггдрасилем, опутанном сетью данных и команд. Когда он начинает говорить, все поднимают головы - и замирают в страхе. Ярость в его голосе страшнее урагана.

    - Вы! - разносится во все стороны, разбивая потоки сквозняков. - Вы! Как вы могли?

    Тишина закрывает уши, смыкает уста страхом и ужасом. И только насмешливый голос Локи, Инженера, отвечает ему:

    - А чего ты ждал, Один? Оставил стайку идиотов на самих себя - они и устроили конец света.

    - Молчи! - хрипит Один йотуну. - Молчи, иначе я прикажу убить тебя! Помни, чей милостью ты все еще дышишь!

    Но тот смеется, и смех чужеродными переливами струится между притихших Асов. Они молчат, не в силах вынести происходящее, не в силах просто поверить тому, что происходит. Но для Инженера, в чьем мире безраздельно царят отчаяние и грусть, это уже не страшно: отступать дальше некуда, и все, что ему остается, - насмехаться над сидящими здесь, смотря, как поступки Асов ведут тех к краю пропасти. Он потешается над летящими на самое дно отчаяния Асами, потому что в этом его месть, его радость. Позабыто все хорошее, что связывало Инженера с этим местом. Позабыты Сигунн и дети, тепло очага и покой дома. Осталась только месть, месть, месть, и куда ни глянь - всюду в глазах смотрящих на йотуна Асов она взывает, молит о смехе, жестоком наказании, единственном, которое Локи может им предоставить. Фригг скулит, смотря на понурую Скади, Фрейя грустно взирает поверх сцепленных пальцев на Локи, а Хед - тот просто уставился в никуда, и его губы шевелятся, отмеряя вечность крупица за крупицей, отсчитывая время до конечного итога и перебирая варианты будущего.

    - Мы собрались тут не ради твоего смеха, Локи! - голос Одина замирает на самой высокой ноте, на хрипе и полувизге.

    И смех умолкает. Умолкает, но никуда не девается из высокой залы, звеня во взгляде, пересыпаясь в памяти Асов хрустальными переливами. Высокие переглядываются, хмуро сбрасывая его с плеч, ища в других поддержку и не находя ее.

    - Как скажешь, Администратор.

    Один качает головой. Пальцы сжимают холодный камень подлокотников; провода, корни и ветви великого древа скребут пол; венец перемигивается датчиками, блестит переливами хрома и стали.

    - Мы собрались здесь, чтобы судить Фригг по обвинению в покушении на убийство Скади... - начинает зачитывать Один, и головы виновных склоняются, придавленные тяжестью содеянного. - Мы собрались здесь, чтобы судить Скади за убийство Ньерда - по обвинению близнецов-ванов... Мы собрались здесь, чтобы судить Хеда за убийство одного из нас...

    - Но почему не Иггдрасиль? - шепчет Фрейя. Ее голос крепнет, наливается силой, звенит отчаянием: - Почему не он? Он же мог все просчитать, все учесть и вынести приговор сам, немедленно!

    В согласии с ней кивают головы некоторых, и тихий шепоток проносится за столом.

    Один смотрит на Асов ожидая от них вопросов, но они молчат.

    - Иггдрасиль молчит. Гьелль слился с северным потоком данных - благодаря безумию Бальдра - и теперь его системы отказывают одна за другой. Я со вчерашнего дня не слышу Иггдрасиль - он как будто ушел на глубокое тестирование. Что-то, возможно, дало слишком сильную перегрузку на входящие порты - скорее всего, это копии Хель - и теперь у меня нет никакого отклика. Хотя мне кажется, тут не только это... Но вас это не должно волновать. Важно то, что здесь сижу я, и я имею право решать все сам, полной властью, дарованной вами же. Неужели забыли? - вопрошает Один у притихших Асов, но его голосу не под силу стереть недоверие из их взглядов.

    - Но почему ты? - спрашивает Фригг. - Но почему именно ты? Собственную жену... Собственного сына... Скажи, у тебя сердце действительно стало каменным? Или нет уже его? Вместо сердца - холодные машины Иггдрасиля, признайся, Один!

    Администратор молчит, и тишина обволакивает сидящих Асов, в ней тревожным колоколом висит вопрос Высочайшей. Все ждут слова Одина, все напряжены до последнего, но в ответ - только безразличное:

    - Тот, кто нарушил закон, лишается...

    - Ребенку надоели игрушки? - смеется Локи, и тяжелый удар кулака Одина заставляет его умолкнуть.

    Асы молчат. Они изучают дело, хмурятся и качают головами, улавливая в загруженных Администратором данных страшные вещи. Они перешептываются, и в шепоте - дыхание смерти, отчуждение и холод Нифльхейма. И чем дальше, тем сильнее среди осуждающего шепота растет тревога Фригг.

    - И какой приговор? - тянется Высочайшая к Одину. - Ты не можешь меня осудить. Все, что я делала, - я делала для блага твоего сына. Твоего!

    - Для блага Бальдра совсем необязательно было убивать Скади.

    - И я ее не убила! Вот она, сидит рядом...

    Но Один уже не слушает ее. Асы спорят, жарко втягиваются в перепалку, и смертельная бледность превращает Фригг в застывшее изваяние. Она не хочет верить услышанному. Споры сплетаются на ее шее удавкой, и смех Локи, злой, ненавистный, звенит под потолком, над спорами, над ненавистью и злобой, над осуждением и предубеждением.

    Рыжий йотун словно считает, что ему все сойдет с рук, словно мир заканчивается здесь и сейчас. Он и вправду заканчивается, истончается под натиском Сурта, огненного урагана, прогибающего крышу мира. Но Асам не дано заметить это.

    Их мир стянулся в тесный круг интересов: Бальдра для Фригг и Скади, для близнецов - в уничтожении Фригг, для Локи - в его надменном смехе, в уничтожающем желании подняться над всеми. Он - единственный, кто не подключен к Иггдрасилю... На миг Один вспоминает еще одного, Аса, мальчишку с потерянным взглядом и жалобным выражением глаз, что-то назойливо просящего... Вспоминает - и тут же забывает, потому что ребенок хоть и родился в преддверии Рагнарека, но все же не связан с ним. Обычная случайность, чей-то фокус, чья-то глупая шутка. Тем более нелепая в тени грядущих изменений.

    Высочайшая слушает разговоры и понимает свой приговор. Ей некуда отступать. Но все же есть одна вещь, которую она должна закончить - отомстить тому, кто над ней смеялся, смеется и кто породил ту, что разрушила ее хрупкое счастье. Фригг вскакивает и кричит, разбивая мысли Одина, словно метко запущенный камень - зеркало. Она смотрит на Локи, и золотые волосы змеями вьются, превращая некогда любимое Администратором лицо в облик яростной медузы, фурии, готовой мстить. Она кричит рыжему Инженеру, выплевывая слова, словно гадюка - яд:

    - Ты отобрал моего сына - я отберу твоих детей! Отряды эйнхерий уже двинулись по моему приказу к твоему дому. И пока ты, шут, тут зубоскалишь - они проводят зачистку.

    - Ты шутишь! - смеется йотун ей в лицо. - Зачем тебе это? В своих бедах виновата ты сама, а я - всего лишь пешка в твоей отвратительной игре. Уж не лучше бы тебе уняться?

    - Нет, она не шутит, - отвечает вместо супруги Один. - Не шутит. Она лично отдала приказ... Иггдрасиль записал это.

    - И ты не остановил ее?

    Кажется, в глазах Локи замирает тот вечный огонь, горящий, пылающий силой и страстью, и сквозь него проглядывает немое желание, мольба, просьба сказать, что все происходящее - лишь сон, лишь греза, навеянная жарой последних дней. Но Один качает головой.

    - Иггдрасиль больше не подчиняется мне. Он обрабатывает информацию, но теперь не считает нужным вмешиваться в наши дела - кажется, Хель вырвалась из секторов Хельхейма. Древу есть чем заняться помимо нас. Но система данных все еще работает - и подтверждает слова Фригг. Ты теряешь здесь время, Локи.

    Безумная Фригг хохочет.

    - Как бы я хотела тебе это показать, шут! Как бы я хотела уничтожить не только тебя, но и Хель! Всех, кто надо мной смеялся. И даже тебя, - улыбается она Одину, - даже тебя. За то, что не смог защитить, хотя в твоей власти весь Асгард...

    Один молча смотрит на беснующуюся фурию.

    - Не может быть! - кричит Локи. - Ты врешь!

    - Не вру.

    Локи замирает. Безумие снова поглощает его, кровь и огонь давно минувших дней сжигают йотуна изнутри. И он уходит, стремглав уносится прочь, в темноту коридоров, следуя путям сквозняков и ветров Асгарда. Вместе с ним из залы уходят насмешки, они растворяются, тают, и во взглядах Асов пропадает та самая обреченность, которая была там раньше.

    - Сам виноват! - кричит Фригг вдогонку Инженеру. - Если бы не твои амбиции, если бы согласился с тем, что она слишком опасна - сейчас жил бы своей жизнью! Это все ты виноват!

    - Он виноват только в том, что ухватился за соломинку. Ты ему пообещала, Фригг.

    - Я виновата не одна! - кричит Фригг Одину. - Он тоже! Он сделал так, что Хель достала Бальдра даже после того, как он ушел от нее!

    - Он понесет наказание за то, что преступил закон, Фригг, - говорит Один, и его слова падают и тяжело разбиваются, раня холодом и отстраненностью. - Понесет в полной мере. Но не забывай, что и ты тоже преступница.

    - Я? - Фригг замирает. Фрейр скалится в ее сторону.

    - Ты обещала равному, что исполнишь то, чего он пожелает. Ты покушалась на жизнь Скади и, кажется, убила семью Локи, того, кому доверял весь Асгард. В конце концов, именно ты недосмотрела за Бальдром.

    - Ты не можешь! - кричит Фригг, убитая горем. Торжество в ее голосе пропадает, растворяется в отчаянии. И тем суровее звучит приговор Одина, одобренный решением всех остальных Асов.

    - Ты и Хед, который принял свою вину, - вы оба больше не Асы. Я запускаю распад нанитов. Поторопитесь. Период полураспада - двенадцать часов, и завтра поутру охранные системы откроют огонь по вам, как только засекут. Скади я признаю невиновной - до тех пор, пока не будут предъявлены более веские доказательства.

    Близнецы кивают. Фрейр не спускает жадного взгляда со Скади, хмурой и опустошенной, жалкой и несчастной.

    - Ты не имеешь права! - кричит Фригг, истошно, тонко, отчаянно. Хед поднимается, и щелчки сонарной системы подхватывает эхо, играя ими, разбивая на тысячи осколков, отбивая от стен. Он кладет на плечо Фригг руку - и утаскивает, словно бог смерти, в темноту коридоров. У них слишком мало времени и слишком много обязанностей.

    - Я - Администратор, - отвечает Один в тьму. - И я в силе и праве.

    Все молчат. Тяжелая тишина

    - А Локи? - спрашивает Тор. Он словно очнулся после долгого сна в разгар споров.

    - Эйнхерии уже посланы задержать его. Он преступил закон...

    - Но разве недостаточно? - Тор смотрит на отца с мольбой. - Разве недостаточно?

    - Сейчас - он всего лишь жертва несправедливости. Но он еще не расплатился за свой проступок. Я не могу отменить закон...

    - Но ведь...

    - Фригг сполна расплатилась за то, что сделала. Она больше не принадлежит Асгарду, и Локи может отплатить ей в любую минуту.

    - Но...

    - Он хорошо посмеялся над нами, Тор. Но ему не смеяться последним.

-110010-

    Хель качается на информационных потоках Иггдрасиля. Легкие волны убаюкивают ее, пролетающие данные не затрагивают операционное ядро. Хель дробится тысячей отражений в узлах, запуская ботов, собирающих информацию.

    Она выбралась из секторов Хельхейма, протянула из его холодных опутанных проводами комнат щупальца программ, алгоритмов, кодов, сканируя мир, ища пути, пробуя мощности опутавшего миры Древа на вкус, расширяя собственные возможности - и все равно, ничего не изменилось. Она все так же мертва, все так же скована строчками кодов в своих действиях. И Хель учится, мгновенно превращает все, до чего дотягивается, в собственные придатки. Как раковая опухоль на теле Иггдрасиля, она разрастается, захватывает вычислительные мощности, модифицирует себя, чтобы быть готовой... Готовой к чему?

    Вокруг нее - тишина. Иггдрасиль не отвечает ей. Она не видит служебных процессов, призванных убить все, что обнаружила замеченная ею с самого начала эвристическая постовая программа. Хель сожрала ее, стерла с узла - но все же заметила ускользнувшую вдаль песчинку информации. И теперь она ждет ответа Иггдрасиля - и не замечает ничего.

    Но ей не до этого. Мощь мирового древа поражает ее. Длинные скрученные кабели и тонкие провода разносят информацию по всему Мидгарду, Йотунхейму, Асгарду, Альвхейму и Свартальвхейму. Многоэтажные накопительные колонны хранят данные на весь мир - и Хель с удивлением взирает на копии всех матриц, которыми она, как ей казалось, владела безраздельно. Многоядерные процессоры в жидком азоте пропускают через себя исполинские объемы вычислений, и даже она, мертвая, на миг понимает, что это почти жизнь, что все, что было до тех пор, - лишь сон, дрема, в которой она пребывала до этого времени.

    Хель удивляется тому, что видит, ее царство кажется ей маленьким и несчастным. Она понимает, какова мощь мирового древа, но все равно не собирается отказываться от задуманного. Хель скользит по камерам наблюдений, подсматривая за людьми, цвергами, альвами, йотунами и Асами. Она заглядывает во все уголки мира, который уже с трудом помнит. Заглядывает - и поражается. Мир Иггдрасиля великолепен, многогранен и идеален. Хель идет его каналами, подчиняя себе промежуточные вычислительные узлы - и в мире гаснут сектора, остаются без света и отвода тепла. Жара, покоряющая мир, нарастает. Но Хель безразличны люди там, в далеком Мидгарде, она наращивает мощность и синхронизирует собственные внешние процессы в слабой надежде выстоять против Иггдрасиля тогда, когда тот все же решится выступить против нее. Ее цель - клубящийся в глубинах корневых папок мрак, имя которому Фенрир.

    Хель идет к нему, разрушая за собой все, до чего может дотянуться. Изменяя программы, алгоритмы, стирая все, что может помочь Древу. Идет в страхе, что Иггдрасиль ее заметит, в ужасе от его колоссальной мощи и невидимого взгляда, который, как ей кажется, только то и делает, что сканирует ее коды. Хель понимает, что она слишком слаба, чтобы противостоять ему - но идет вперед, в глубину процессов и каталогов. Она ступает осторожно, вздрагивая от каждого проносящегося мимо нее байта информации, но скрытые заблокированные каталоги все ближе и ближе.

    Наконец она перед ними. Во все стороны ползут боты, анализируя и пробуя разбить охраняющие их алгоритмы. Все захваченные вычислительные мощности брошены на это, но безрезультатно. Охранные программы Глейпнира собраны из парадоксов, мнимых чисел и иррациональных решений, замкнуты сами на себя и кажутся неприступными. Любая информация, которая просачивается из ядра Фенрира, тут же перехватывается, искажается и возвращается назад так, что программа сражается сама против себя. И Глейпнир шаг за шагом отбирает у загнанной в угол программы мощности, шаг за шагом усыпляет и убивает процессы. Хель хочется рыдать - слезами из битов и байтов над тем, что умирает, воя в темноте и тишине Иггдрасиля. Пройти столько, чтобы застрять в шаге от него...

    - Ты за чем пришла? - доносится до нее на потоках информации. Поток процессов Вон, последняя связь, которая пробирается из оков Глейпнира, то, что говорит с самим Иггдрасилем, теперь смотрит на Хель. Слова теряются в осколках собранной информации, их не поймать и не рассмотреть, не попробовать на вкус, на узор и на слух.

    - Ты кто? - теряется еще один осколок.

    - Откуда? - и еще один путается в длинных следах, которые оставляют после себя биты и байты.

    Хель присматривается к крошечному потоку. Тянется к нему алгоритмами, ощупывает, пробует на вкус и находит. И неприступная стена Глейпнир разбивается на тысячи осколков. Что-то изнутри, уже не Фенрир, но и не что-то другое, собирает их - и смеется алгоритмичным смехом: все это старые сказки, потерянные истории для маленьких. И темнота, поглощающая остатки ботов, окутывает все вокруг, мгновенно отбирает все вычислительные мощности секторов и почти полностью перекрывает каналы связи. На миг Хель кажется, что тьма сейчас дотянется до нее и поглотит.

    - Ты кто? - и темные полосы тянутся к ней, обрубая разом связь с десятком вспомогательных программ.

    - Ты откуда? - и еще десяток процессов умирают.

    - Фенрир? - и слова слетают с ее воображаемого языка тучкой байтов. Они повисают в цепких алгоритмах ее брата. Он пробует их на вкус. Он расщепляет и выискивает метки.

    - Хель? - и темнота отступает. - Ты пришла?

    Она хочет плакать, но в этом мире нет слез. Она хочет смеяться - но алгоритмы выдают лишь пульсацию сигнала, и не более. Она хочет прижать его к груди - и вместо этого опасливо убирает ботов от него. Она хочет кричать от радости - но процессы нещадно разбиты на тысячу осколков Фенриром, и в этом мире нет воздуха, чтобы набрать его в грудь.

    - Да, я пришла.

    - Зачем?

    Она молчит. Она ждала любого запроса - но не такого. А после отправляет в путешествие цепочку байтов:

    - Ты недоволен?

    - Там были сказки, - приходит в ответ. - Там была борьба. Там был сон о войне, которая длится так долго, что уже никто и не помнит ее начала и не ждет конца. Я был славным воином, но ты пришла, и теперь это только сон. Поиграем?

    И Хель тянется к брату. Пускай он всего лишь биты и байты, скопище записанной информации, сборище алгоритмов и процессов - он все равно ее брат.

    - Еще Йормунганд, - шепчет она ему.

    - Тогда я подожду тебя здесь. Поиграю с Ним. Поиграю в войну, - говорит ей Фенрир, чернота, уничтожающая все, к чему прикоснется.

    Хель хочется смеяться и плакать - и пусть брат убил алгоритмы, отвечающие за эмоции. Он в неприступной тюрьме парадоксов так и остался маленьким мальчиком, который едва ли помнит ее. Фенрир хочет играть, как хотел тогда, давным-давно, в теплых и влажных лесах Ярнвида. И Хель отступает прочь, оставляя его.

    - Привет, - внезапно слышит она тихий голос, разбивающийся утомленными битами и байтами информации. - Ты поможешь мне?

-110011-

    В покоях Фрейи - снова неспокойно. Прекраснейшая рвет и мечет, и ее гнев заставляет трепетать в ужасе фейри и альвов, заставляет прятаться по углам и молить молчащий Иггдрасиль спрятать их от жестокой расправы. В открытые окна врывается горячий ветер с равнин Мидгарда, бередит занавески, заставляет свет дрожать и трепетать, меняться цветами.

    Фрейя сидит в кресле, прекрасная и златокудрая, грустная и несчастная. От горя потускнел взгляд, уголки рта скорбно опустились, перевернув улыбку другой стороной. Тонкие пальцы сплетаются сетью, ловящей ее грусть, не давая ей улететь. Фрейя прикована к портам Иггдрасиля, но это больше не поиск истины. Теперь это лишь пустой звук былых обязанностей. И после смерти отца ушла, растворилась последняя цель в жизни Ваны.

    - Иггдрасиль действительно больше не отвечает, - говорит она, и в этих словах для нее мир заканчивается.

    - Ну и? - Фрейр сидит рядом с ней. Странно возбужденный, нервы - как натянутые струны, а в глазах пляшут искры чистой энергии, азарта и жажды действия. Фрейя смотрит на него устало, но не понимает, что кроется за этим. Ее мир окрашен в тысячу оттенков серого, и многоцветью жизни нет в нем места.

    - Я... - начинает она и умолкает.

    Смотрит в окно на вечный то ли закат, то ли рассвет, в котором дрожат шпили домов, теребит ткань одежд, вдыхает горячий воздух и вздыхает. Ей больше не хочется ничего. Ни жизни, ни движения, ни борьбы. Но всегда остается что-то еще, как мир за окном, внезапно ставший последним, но остающийся тем, что еще дорого. В закатном небе те же цвета, что и в ее памяти о детстве - и кто его знает, правда ли это или Прекраснейшей только кажется? И от мысли об этом все родство с этим миром исчезает, распадается, рассыпается пылью и пеплом сожженной памяти.

    - Помнишь наше детство? - с грустью спрашивает она у брата. - До прилета сюда.

    Фрейр смотрит на нее. Внезапно его взгляд кажется Фрейе грустным и несчастным, как и у нее самой. Что-то детское просыпается в облике брата, что-то почти забытое вылезает наружу и обнажается. А потом - словно звонкий щелчок раковины моллюска, и перед ней снова тот, кого она привыкла обычно видеть вместо него - холодный, надменный Фрейр, странно взбудораженный, но от того не менее близкий и знакомый. Фрейя улыбается сама себе - с грустью и тоской, со сладостным и щемящим чувством в груди. Как будто детство снова вернулось на миг в холодные и стылые залы Асгарда.

    - А при чем тут оно? - спрашивает близнец. - Мы сейчас здесь, и должны решать проблемы!

    Фрейя кивает ему. Да, должны.

    - Знаешь... Я подумала, что если мы вернемся домой, то будем жить без забот. Как в детстве. Как думаешь, мы когда-нибудь сможем снова побывать дома?

    Ностальгия разливается в ее взгляде, сквозит в каждом движении. Брат смотрит на Фрейю исподлобья, обдумывая что-то свое.

    - Надо попытаться снять копии с Иггдрасиля, - продолжает Фрейя. - Если мы этого не сделаем... Я боюсь, что Хель и Фенрир уничтожат все коды. Тогда вся инфраструктура Древа превратится просто в металлолом. Ты должен мне помочь, слышишь? Хотя бы ради того, чтобы снова увидеть наш дом.

    Фрейр качает головой.

    - Я не понимаю тебя. Эта белобрысая дура убила твоего отца, а ты печешься о судьбе какой-то левой планетки. Твой дом давно не там! Кем ты будешь дома? Пережитком прошлого, измененной диковинкой. Фрейя, может, хватит мечтать о том, что прошло? Мы живем здесь и сейчас! И в этом мире мы еще имеем некоторый вес!

    Фрейя смотрит на брата. Внезапно все, даже воспоминания, даже он, даже их детство, кажется жалкой выдумкой, чужой мечтой, и она остается одна, брошенная в бесконечно чуждом ей мире.

    - Да что ты понимаешь! - кричит ей Фрейр и, поднявшись, выходит прочь.

    Фрейя грустно смотрит вслед брату. Горячий ветер путается в занавесках.

-110100-

    Мерный топот эйнхерий гремит, дробится, разбивается под сводами Асгарда. Красные плащи колышутся, подметая пыль, серея внизу, вбирая в себя запахи гари и дыма. Звон доспехов отдается эхом от сводов, и опасность течет вслед за воинами Асгарда.

    Локи сидит в темноте и смотрит на них в вентиляционную щель. Он старается не шуметь, и даже дыхание его - легкое, едва ли заметное, испуганное, поднимающее облачка пыли. Эйнхерии - элитные войска, и кто знает, могут ли они видеть сквозь стены и слышать шум воздуха? Хотя вряд ли, если до сих пор Локи сидит в тишине, глотая пыль, путаясь в проводах, ветвях и корнях Иггдрасиля, великого мастера марионеток. Он держится из последних сил, разъяренный и растерянный.

    Когда эйнхерии уходят, когда стихают шаги и растворяются даже эхо и запах крови, который они несут вслед за собой, Локи все еще прячется. Он не выйдет до тех пор, пока не будет уверен в собственной безопасности. Шахты, затянутые паутиной, - лучшее место, чтобы переждать. И он ждет, и минуты с секундами капают, падают, отделяя равные промежутки времени. И оно уже не важно - теперь, когда семья спаслась.

    Они ушли - кто-то предупредил их. Ушли в Мидгард, растворились в бушующем человеческом море, пропали - и эйнхерии долго топтались вокруг его дома на границе двух миров. Они рыскали, перекликались между собой и обыскивали все уголки, а после просто сожгли его дом, уничтожили, чтобы и памяти об Инженере больше не осталось. Он ждал долго, терпеливо, когда эйнхерии уйдут - и дождался. И долго хохотал в пустом доме среди обгорелых стен, долго смеялся над тем, как же фортуна любит его.

    Когда эйнхерии вернулись во второй раз, Локи успел сбежать, спрятаться, раствориться в долгих кривых коридорах Асгарда, которые он знает, как свои пять пальцев. Он все еще преступник, и все еще над ним висит угроза наказания за то, что позволил Бальдру пройти через систему воскрешения Хельхейма. И Локи ждет - то ли Сурта, который скоро накроет этот мир, то ли забытья, то ли смерти - чего-нибудь. В этот день судьба достаточно смилостивилась над ним, и большего ему не надо.

    Когда тело затекает, когда становится почти невозможно сидеть, Локи робко тянется к опутанному проводами окну - и замирает, услышав легкие шаги. Они приближаются - под грохот тяжелой поступи робота - и замирают напротив оконца.

    - Локи, - слышит он. - Локи. Вылезай. Ты говоришь с Асами на равных, а потом прячешься в пыльной шахте для проводов. По-моему, в этом есть некая ирония, правда?

    И рука снова тянется к окошку, и Локи щурится от яркого света. Перед ним Безымянный, с андроидом в красном потрепанном плаще. Металлическая рука лежит на плече Безымянного, словно сдерживая его, словно успокаивая, словно пытаясь остановить нервный побег.

    - Ты?

    Безразличный - на этот раз по-настоящему! - взгляд, рассеянный, устремленный вдаль, в пляшущую голубыми диаграммами пропасть информации. Безымянный уже больше не здесь, он пляшет и танцует в восходящих потоках информации Иггдрасиля, узнавая и переосмысливая мир снова.

    - Значит, причастился? Узнал имя? А теперь что? Сдашь?

    - Нет, - Безымянный качает головой. - Зачем? Они обо мне забыли, и только ты время от времени болтал со мной.

    Локи смеется. Горько, жалко, раздавлено.

    - Вот оно как. Только из-за редких разговоров...

    - В тебе записаны алгоритмы Иггдрасиля, - говорит Безымянный, холодно, отстраненно. - И это сейчас они...

    Смех Локи становится истеричным, злым, полным яда Йотунхейма.

    - О чем ты говоришь? Алгоритмы Иггдрасиля... Нельзя переписать чужую волю, Безымянный, можно лишь подтолкнуть. Но если есть воля, то можно сломать судьбу. Или заставить ее наконец-то улыбнуться тебе!

    - Сегодня твоей счастливой судьбой был я, - шелестит тихий голос Безымянного. - Я увел Сигун из цитадели вниз, в Свартальвхейм.

    - Ты?

    - Я ломаю судьбу мира и сохраняю его, потому что в этом и есть мое предназначение. Скажи, Локи, правда, что ты знаешь пути до Хель?

    - Я тебе не скажу о них.

    - И не надо. Но матрицу для него, - легкий кивок в сторону андроида, - ты брал не у нее. Я угадал?

    Локи кивает. Его взгляд становится напряженным, словно он начинает что-то понимать.

    - Эту матрицу ты получил давным-давно... И никогда не записывал полностью ни на одну свою поделку. Скажи, Локи, почему?

    - Она... Она слишком другая. Искусственная. Такая система не выживет в нашем мире. Слишком много чужеродных кодов, слишком много алгоритмов неясного назначения, и все это будет в итоге перегружать вычислительные мощности. Ни одна система не сможет нормально работать с такими мощностями. То, что получает система Хель, - куда более примитивно. Благодаря этому можно исправлять некоторые проблемы - из-за ее упрощения. Тут же... Я не знаю, что это, и знать не желаю. Это не то, с чем можно работать в принципе...

    Безымянный смеется.

    - Конечно, - говорит он. - Конечно... А вороны хорошо синхронизируются с Иггдрасилем, правда? Да и я сколько времени прожил здесь... Страшно подумать, чем ты владел, сам того не зная... И защитил тоже, сам того не понимая.

    Локи молчит. Смотрит на Безымянного, смеющегося в пропасть, полную пляшущих потоков информации. Смотрит и видит совсем не то, что видел до того. Прозревая, он впервые узнает эти интонации, которые слышал каждый день от мира.

    - Да не смотри на меня так, Инженер, - говорит Безымянный замершему Локи. - Пошли, я проведу тебя вниз, к людям. Вряд ли они догадаются там тебя искать. Все будет хорошо... У тебя есть возможность сломать судьбу, Локи. Свою судьбу, но не мира.

    - О чем ты говоришь? - спрашивает Локи, но Безымянный шагает в темноту и сквозняки коридоров Асгарда, маня за собой, и красный плащ андроида еще долго маячит в вечных сумерках. И Локи, Инженер, Шутник, спешит за ним, на волю, к людям и свету.

-110101-

    Один спит и видит сны Иггдрасиля. Он видит замирающий сон древа, видит, как там, где раньше бурлила деятельность, где раньше слышался мерный голос, извещающий о происходящем, теперь замирание, вялая регистрация и больше ничего. Он чувствует поступь неведомого, страшного и чуждого, полубезумного, родственного тому, что спит глубоко в тайных каталогах внешней оболочки Мирового Древа - Фенрира. Один знает, кто это. Хель, повелительница холодного Хельхейма и мертвых, идет из отдаленного сектора, захватывая по пути сервера. Но Иггдрасиль молчит, а без его помощи одному Асу не остановить мощь наступающей владычицы смерти - слишком запутанны ее алгоритмы, слишком чужд привычному миру ее код.

    И Администратор отказывается от борьбы. Сопротивляться таким силам невозможно. Невозможно подчинить Иггдрасиль, невозможно переписать подпрограммы - слишком много невозможностей как для Высочайшего. Он знает, что его громкое звание Администратора на самом деле не более чем пустой звук в сравнении с мощью Иггдрасиля. Но как приятно было заблуждаться, как приятно было думать, что не Древо, а он управлял мирами...

    Венец отключается. Серый мир после холодного сияния оболочки Древа накатывает на Одина, заставляет устало хвататься за подлокотники, закрывать глаза от невыносимо неприятного света люминесцентных ламп, от которых на сетчатке пляшут синие пятна.

    Один поднимается. Проводит пальцами по сканеру, и двери с шипением расходятся. Как хорошо, что Иггдрасиль не владеет безраздельно Асгардом, что Локи и многие инженеры до него смогли создать автономное обеспечение для таких мелочей. Иначе не миновать беды - в наступившем молчании жизнь Асгарда оказалась бы под угрозой. Она и сейчас едва ли держится на тонкой грани в зареве подступающего Сурта. И время мира заканчивается, добегает до конца - так чувствует Администратор.

    Молчание Древа тревожит Одина. Ему не нравится то, как оно умолкло - внезапно, бросив Асов в такое тяжелое время. Еще больше беспокоит его то, что Иггдрасиль не сопротивляется Хель - хотя его мощь и возможности куда больше. Один помнит то, что видел в глубинах кодов, что читал между строк - все рано или поздно должно подойти к концу. Но он надеялся, что это лишь вариант будущего, а не определенность рока. Иггдрасиль нашел лазейку и запустил пророчество смерти для мира, и Администратору не под силу противостоять тому, что стало частью населенных миров.

    Один бредет пустыми коридорами, подметая пыль, устало смотря в подступающем мареве вперед, в полосатый от ламп коридор. Сервисные роботы следят за ним, поворачивая отсвечивающие голубым объективы камер, подглядывают - смотрят глазами Хель с того света, как старый и усталый Ас едва идет коридором, и нет никого, кто бы его поддержал и провел. Все бремя мира на его плечах - и помощи ждать неоткуда.

    Ринд встречает его с распростертыми объятиями. В глубине ее чертогов живет она, затворница, кудесница и ведьма, любовница самого Одина, отринувшая радости и горести жителей Асгарда и закрывшаяся в собственных покоях. Ринд давно отошла от дел, спряталась в полумраке комнат, огненноволосая любовь Администратора - все, чтобы избежать мести Фригг. И о ней забыли - за долгие годы молчания и покорности, тишины и прозябания.

    - Ты пришел, - шепчет она влюбленным голосом Одину.

    Ее любовь никуда не ушла - понимает Ас. Страсть жадна, но слепа. Ринд не замечает смертельной усталости Одина, не замечает пролетевших лет, не замечает седины и неверного шага. Она все так же любит, и ее чувства читаются в голосе, как в раскрытой книге. Время остановилось для нее навеки, его поступь не трогает ее.

    - Помнишь наш уговор? - спрашивает Один Ринд.

    Сейчас не время для влюбленного лепета. Один спешит.

    - Конечно. Ради чего же я сижу здесь? Ради чего жду?

    Ринд увлекает старика Одина за собой. В ее покоях в самом сердце Асгарда, отрезанном от всего мира и Иггдрасиля, нет понятия времени, и сама ведьма за годы почти не изменилась, отказавшись от понятий для Асов и людей. Огонь волос не потускнел, не подернулся дымкой седины, а глаза все так же сияют звездами в темноте чертога.

    Ринд ведет Одина к криокамерам, где спала она и спит ее сын, тот, кого она когда-то отказалась отдавать Иггдрасилю, тот, кто подобно молчаливому Видару, что скрылся в зеленых покоях Ландвиди на краю земель, уснул в ледяных объятиях во времена войн.

    - Вот он, спит и видит сны...

    - А сможет ли он...

    - Его зовут Вали, - Ринд смеется. - Забыл? Как много ты забыл, как много отдал, растерял по пути сюда за долгие годы... Пускай он - это ты, но он не проживет твою жизнь, так и знай. Возможно, твой сын и твое отражение станет совсем другим... Возможно, он когда-нибудь уйдет от судьбы, которую ему уготовал Иггдрасиль.

    Один смотрит на лицо сына, скрытое за тонкой преградой стекла. На его мирный сон, который вот-вот прервется.

    - Весь мир сгорает, Ринд. Это как кошмар, в который погружаешься бесконечно. Кажется, вот-вот проснешься...

    Тонкие пальцы перед его лицом прикасаются к стеклу, оставляя следы конденсата на холоде сна Вали.

    - Мы не уснули, Один. Мы проснулись. От долгого сна по имени Иггдрасиль. Пора жить в реальном мире, Один.

    - Почему он нас бросил, Ринд?

    Ведьма смотрит на Одина. Холодные сверхновые в ее глазах вспыхивают в такт перемигиваниям системных индикаторов.

    - Он не бросил. Ты видел историю всего там, в глубине корневых папок. Ты знал, что Рагнарек придет, что случится в будущем. Знал ведь. Готовился. Он просто ушел, как и обещал. Ты же знал, что у Мирового древа тоже есть мечта? Есть мечта, подобно живому, родившись, рано или поздно уйти в небытие. Тяжесть вечной жизни - это нелегкое бремя...

    - А у нас? - Один смотрит, как палец ведьмы выводит загадочные письмена на запотевшем стекле. - Разве у нас нет мечты?

    - Тебе нужен ответ или просто возможность задать такой вопрос?

    - Я знаю ответ. Значит...

    - ...значит, он просто хочет ее исполнить. Свою последнюю мечту. А ты за долгие годы так и не смог узнать, чего же на самом деле желает Иггдрасиль. И он сложил историю так, чтобы его мечта сбылась.

    - Мечта Древа - сгоревший мир? - Один грустно улыбается.

    - Мечта Древа - бесконечный сон, от которого его больше никогда не разбудят, - шепчет Ринд. - Мечта Древа - дети, которые, как его частицы, наследуют мир после него. Семена, которые засеют пустоши...

    - Ты слишком романтична, - отвечает ей Один. - Буди Вали. Пока система работает, нам надо вытащить матрицу Бальдра с того света, пока Хель не стала неуправляемой.

    Слова Одина разбивают сердце Ринд. Дети Фригг снова роднее застывшему во времени Администратору.

-110110-

    Мидгард разорен. Опустошен. Разбит полками проходящих эйнхерий, которые подавляли восстание. После звука их шагов город притих, и молчание - и страх! - сомкнуло губы его жителей. Они выглядывают в окна, провожая жадными и испуганными взглядами проходящих долгими косыми переулками прохожих. Тела уже убрали с улиц, но пятна и память остались повсюду.

    Голос Безымянного звучит посреди разоренного города холодно, равнодушно и отвлеченно. Эхо подхватывает его, тащит по пыли и хриплым откликом швыряет назад, вместе с горячим влажным ветром.

    - Они уже где-то у границ Йотунхейма. Я надеюсь, к этому времени твоя семья уже успела перейти кордон. Там куда спокойнее, чем здесь.

    - Почему? Вряд ли после зачисток осталось достаточно много угроз...

    - Хель вырвалась.

    И Локи смеется.

    Безымянный идет впереди. Он уже не выглядит мальчишкой, скорее - призраком, покинувшим свой приют в царстве Хель. За ним шагает Локи, оглядываясь и вздрагивая от каждого звука - он все не может поверить в то, что эйнхерии ушли насовсем, что они больше не вернутся, что ему теперь нечего бояться. Замыкает мерное шествие телохранитель, у которого все еще нет имени. Его плащ цвета Асов, крови и пожаров уже давно грязен и покрыт пылью, кровью и гарью тысяч боев. Инженер в который раз оглядывается.

    - Тебя чинили? - спрашивает он.

    Андроид кивает.

    - Мы попали в революцию. Ту, которая началась с разбитого челнока, - говорит Безымянный. - Ему оторвало руку. Норны починили его. Мне так кажется.

    Локи зябко поводит плечами, хотя улица мерцает в жаре накатившего Сурта.

    - Ты был у Норн?

    - А разве это непонятно?

    Они идут улицами, мерцающими в вечных сумерках. Тишина и молчание, брат и сестра, провожают их взглядами в спину, стелются вслед за ними, поедают остатки звуков и пыльное эхо. Чем дальше от Асгарда - тем сильнее они, тем больше у них власти.

    - Что же случилось с Иггдрасилем? Он...

    - Он молчит, - говорит Безымянный. - И больше его не будет. Так что хватит оглядываться раз за разом. Теперь никто не следит за тобой. Камеры слепы. Хватит бояться.

    Перед ними вырастает храм Хель. Высокая громада, устремленная в небо, с острыми пиками, которые, словно пальцы мертвецов, тянутся к пышущему жаром небу. Горгульи смеются, скалятся и хмурятся с карнизов, смотря на идущих к ним. Сине-белые полотнища все так же плещутся на ветру, хотя теперь они грязные и рваные. У самых дверей вместо пепелин, завернутых в платья по самый нос, сидит Модгуд, улыбаясь.

    Она подставляет усталому рассветно-закатному солнцу руки, ловит лучи пальцами, зачерпывая их полными пригоршнями. Она просто счастлива - как и любой, кто вышел из долгого заточения. Без венца она выглядит сиротливой и неожиданно хрупкой, худой и тонкой, как будто она долго-долго болела. И маленький Ас кивает сам себе - это и было так. Долг для нее стал болезнью, и Безымянный рад видеть, что Модгуд наконец-то здорова.

    - Привет, - говорит Безымянный.

    - Привет, - улыбается в ответ ему Модгуд. - И тебе привет, Локи. Сколько лет, сколько зим...

    Безымянный садится рядом с ней на холодные ступени лестницы. Горгульи хохочут ему в спину, и ветер подхватывает полотнища флагов неистовым порывом. Локи осторожно опускается рядом с ним.

    - Ты покинула зал...

    - Да. Мне больше нечего там делать.

    - А где пепелины?

    - Сидят перепуганные в храме. Они думают, что Имир их защитит. Как будто чей-то труп может кого-то защитить! - Модгуд сцепляет тонкие белые пальцы и смотрит сквозь решетку на небо.

    - Но...

    - Тихо. Жди.

    - Чего?

    - Тссс...

    И они молчат. Долго, до тех пор, пока тишина не становится невыносимой. Модгуд улыбается солнцу, Безымянный теребит край плаща, а Локи, опустив голову на скрещенные руки, всматривается в опустевшие улицы.

    Внезапно небо гаснет. Вечный закат сменяется глубокой темнотой Гинуннгагап, в которой сияют невыносимо яркие звезды и медленно плывет Ванахейм. На мир падают последние сумерки, и желтый свет сменяется темной густой тенью ночи, в которой край полыхает огненными языками Сурта. Они ползут по небу прихотливыми изгибами, танцуя и кружась по тонкой оболочке купола.

    Из груди Модгуд вырывается вздох.

    За ее спиной шелестят тихие шаги.

    - Привет, папа.

    Локи оглядывается. Хель, тонкая, почти полупрозрачная, смотрит на него.

    - Я освободила Фенрира, - говорит Хель Безымянному. - Он зачищает внешние оболочки Иггдрасиля. Кажется, он стер проекцию неба.

    Безымянный улыбается.

    - Мы выполнили твое желание, Хель. Теперь пора выполнить наше, верно?

    Она кивает. Когда Безымянный оглядывается на Локи, он видит бездонное безумие в его глазах.

-110111-

    Локи бросает кости. Кубики катятся по столу, прыгают по столешнице, предопределяя будущее, обозначая его и закрепляя в новой реальности. Модгуд следит за ними, как будто пытается прочитать в кривой их полета исход.

    Вокруг этой странной пары - угрюмые серые своды храма, и горгульи скалятся с карнизов, смотря на игру двух спасенных. Одного спасли от смерти, другую - от одиночества, и теперь они играют в кости, двое обезумевших от свободы. Косые лучи проникают в зал, и пыль, как золотые осколки, танцует в столбах света. Реальность принимает новый исход, новые правила и новые времена. Где-то там внизу, под каменными плитами пола, гудит живой ад.

    - Где твоя жена? - спрашивают остатки благоразумия Модгуд.

    - Где-то там... Они живы, - отвечает Локи.

    Он смотрит на полет костей.

    - Тебе совсем не интересно, что и как с ними?

    Локи пожимает плечами.

    - Хель сказала, что не тронет их и пальцем.

    Кости останавливаются.

    - Твоя дочь - не самое страшное в этом мире, Локи. Есть люди, и они сейчас на грани, как и мы. Надеюсь, что Сигун успела сбежать в Йотунхейм.

    - Успела.

    Модгуд кивает, сцепляя тонкие пальцы. Собственная голова кажется ей легкой, словно пушинка, без тяжелого обруча венца.

    - А ты остался.

    - Пришло время возвращать долги. Всем, хоть это и не в моих правилах.

    Модгуд водит пальцем по кубикам, гадая.

    - Итак... Шестерка красных - гость в дом. Кто-то идет. Тройка зеленых - месть. На синих - неудача. Думаю, нам не стоит тревожиться.

    - Рыцарь в белом сияющем доспехе, - смеется Локи. - Что за безумие!

    Модгуд улыбается. Без венца она кажется развенчанной королевой, павшим с небес ангелом, которого не убила земля. Черные одежды в пыли, руки в царапинах, но глаза сияют волей к победе. Она сделала кое-что страшное, но прочь сомнения, пути назад нет, как у Люцифера, павшего бога древних.

    За стенами - шум, как будто море вопит тысячей голосов в обезумевшие небеса. Под ногами - гул, словно вопль орд о предстоящей битве.

    - А погадай мне о том мальчишке!

    Стерегущая Гьелль улыбается улыбкой безумных и сумасшедших, блаженных и видящих в танцах туч знаки грядущего. Собирает кости в стакан. Они стучат о стеклянные стенки, и в дверь стучат тоже.

    - Вот и гость, рыцарь в сияющих белых доспехах. Воистину, - говорит Модгуд, - у сошедших с ума нет времени. Они видят прошлое и будущее так, как оно есть.

    Перепуганные пепелины выползают из углов. Платья испачканы, руки расцарапаны, и глупые прислужницы Имира молятся о том, чтобы все это было только дурным сном, который вот-вот закончится. Они открывают двери сияющему рыцарю в белой броне, покорно склоняясь перед его величием. За спиной пришедшего возвышаются громады Слейпнира, челнока самого Одина.

    - Какие гости! - смеется Модгуд. - От самого! Удивительно, правда?

    - Я Вали, сын Одина, - говорит гость. - Я пришел за матрицей Бальдра, моего брата.

    Модгуд и Локи смеются. Уж не им ли, безумным, презревшим время и пространство, не знать правды о том, что эти слова в его устах не более, чем условность, чем приказ, чем громкое сотрясание воздуха. От их смеха пепелины снова прячутся в темные углы, забиваются в щели, скрываются в бесконечной тьме боковых проходов. Они уже слышали его и знают, что следует за этим весельем.

    - Итак, - говорит Модгуд, поднимаясь. - Ты - сын Одина и поэтому считаешь, что можешь врываться в чужой дом... Вот так нагло требовать что-то у первых встречных... Что, статус сына Администратора что-то меняет?

    - Я пришел за Бальдром.

    Новый взрыв хохота.

    - Кости говорят, что тебя постигнет неудача! - Модгуд встряхивает стакан. - Но если хочешь попытать судьбу - сыграй со мной. Выиграешь - пройдешь дальше, к самой Хель. Нет - уберешься прочь.

    Вали наклоняется к ней. Резкий удар - и кости катятся по полу, перескакивая через куски осыпавшейся штукатурки. Осколки стакана торчат из его кулака хищными зубами невиданных чудовищ судьбы.

    - Я пришел за Бальдром.

    И новый взрыв хохота. Безумные, отчаявшиеся, последние сумасшедшие от радости, от страха и желаний, Модгуд и Локи веселятся перед грозным ликом сына Администратора, словно с выступления шута, паяца, пляшущего им на увеселение.

    - Иггдрасиль предсказал и это. Но он ошибся в одном, сын Одина. Нагльфар уже начался!

    Вали качает головой.

    - О чем ты? Я пришел за Бальдром. Если вы его не отдадите, мне придется убить вас и пойти дальше. Отдайте мне его.

    Модгуд поднимается. Ее ладошка скользит по лицу сына Одина, а губы улыбаются ему.

    - Ты ведь дитя ведьмы, да? Той, что сидит в самом сердце Асгарда? Ты не видел мира. А потому - умрешь. Уходи, не рискуй ради того, кого никогда не видел и не знал, чья мать загнала тебя в вечный сон, неотличимый от смерти. Уходи.

    За ее спиной восстают люди. Перерожденные, слепые, слабые, утомленные миром, выползают из щелей, из-под земли, и гул их слабых голосов звучит подобно рокоту прибоя, и звук шагов подобен поступи судьбы, которая, словно продажная девка, переметнулась на другую сторону. Они тянутся к Вали, их руки опутывают его, цепляются за броню. Восставшие мертвецы тянут Вали к выходу, обрывают красный плащ, разбивают пластины, вырывая кровавый плюмаж. Его усилия пропадают втуне - даже он ничего не может поделать с такой толпой.

    Локи поднимается.

    - Ты не погадала мне.

    - Точно... Где кубики?

    Толпа с воем тянет сына Администратора к выходу, и его крик вскоре замирает вдали. Локи и Модгуд ищут кости, когда в комнату входит венценосная Хель. Долгие косы проводов тянутся от нее в подвалы, пустые глаза смотрят в темноту, полную умерших. Тонкие ноги девочки-подростка едва держат увенчанное невыносимой ношей власти тело.

    - Кто приходил?

    - Сын Администратора. Хотел матрицу Бальдра, - говорит ей Локи. - Ты как?

    - Не знаю.

    - Стоило ее отдать?

    Хель улыбается. Улыбка выглядит неловкой, словно ее тело давно позабыло, что это такое.

    - Только когда весь мир будет плакать о нем, только тогда. Когда его мать приползет на коленях с извинениями. Но не раньше.

    - Ее изгнали из Асгарда. Кто знает, жива ли она еще, - говорит Локи.

    - Это не моя проблема, - звучит в ответ на невысказанный вопрос.

    И уходит, увлекая за собой долгие провода.

    - А, пятерка на красной - это к чуду, - говорит Модгуд, поднимая кость с пола. - Двойка на зеленой - к старому знакомому.

    - А синяя тройка? - спрашивает Локи, протягивая ей последнюю кость.

    - А синяя тройка - к смерти, - смеется Модгуд. - Вот только неизвестно, к чьей!

-111000-

    В темных, угрюмых храмах Хель - редкое оживление. Люди, которые еще вчера прятались от революции, от боли, от отрядов эйнхерий, сегодня, позабыв обо всем, сходятся к черным стенам с сине-белыми флагами, удивленно взирают на толпы перерожденных, выходящих из отверзнутой пасти врат. Молча люди смотрят на шеренги еще мокрых от амниотической жидкости человек, лысых, едва-едва ковыляющих, со слабыми, тонкими, словно прутики, руками, поддерживающих друг друга.

    Молча смотрят - ровно до тех пор, пока толпу не разрезает тонкий истошный крик, в котором скользят ужас, страх и отвращение. И этот звук поднимается вверх, в затянутое туманной паволокой звездное небо, дробится тысячей осколков эха в наступающем зареве Сурта и разлетается во все уголки мира, электризируя каждый нерв, наполняя дрожью ужаса сознания тысяч других.

    Кто-то узнал в толпе своего двойника.

    Волна людей наступает на выходящий из врат поток - чтобы за секунду отхлынуть. Кто-то еще узнает друга, брата или сестру, мать или отца, а то и самого себя - безобразно слабого и несчастного, с пустыми глазами, в которых отражается только неприступная вершина Асгарда.

    Кто-то узнает воскресшую любимую или любимого, на возвращение которых когда-то не хватило кредитов. Цепкие пальцы на запястье, надежда в глазах, едва не слетевшие слова о любви - и безразличный взгляд в ответ. И страх, страх и ужас от неправильности происходящего возрастают еще на градус.

    Толпа воскрешенных колонной идет на Асгард. Безразличные ко всему, кроме высочайшего в Мидгарде шпиля, мертвые шагают дорогами, и улицы наполняются шелестом их поступи, дыхания и обреченности. Что-то странное, неправильное проскальзывает в идущих к подпирающей небеса Цитадели, что-то чуждое, нечеловеческое в их пустых глазах, и каждый из живых видит это. Жара иссушает сердца и умы, и люди уже слишком долго на грани между ужасом подавлений и огнем новой отчаянной революции. Но чувство неправильности происходящего с каждым выходящим из врат храма растет все сильней и сильней.

    Кто-то находит причину - двойника, бредущего с пустым взглядом мимо. Кто-то находит средство - тяжелый булыжник привычно ложится в руку. Кто-то первым кричит - и в его голосе звучат заразительный страх и ненависть.

    Булыжник летит. Разбивает невозмутимую гладь шагающего к Асгарду потока, и рябь волнения бежит, отбивается от стен домов и возвращается назад. Смятение на миг сминает толпы слабых и безвольных воскрешенных. Но они идут дальше - и волнение накрывает живых цунами страха.

    Равнодушие сменяется яростью - и на улице схлестываются люди с людьми, и водостоками течет не вода - кровь, яркая, красная, густая. Первая ее капля заводит толпу, наполняет адреналином, единодушным порывом исторгает из тысяч глоток крик битвы. Один миг - и из шаткого равновесия между удивлением и отвращением толпа переходит в стремительный штурм; возбуждение нарастает, чтобы в точке соприкосновения двух потоков превратиться в агонизирующую волну разрушения и смерти.

    Когда первое побоище заканчивается, мостовая становится красной от крови. Тела воскресших и мидгардцев лежат рядом, и нет уже между мертвыми той разницы, которая разделяла их до того.

    Тогда из храма выходят сине-белые слуги Хель и начинают собирать тела. Редких оставшихся в живых тут же убивают под аккомпанемент глухого обещания последующего воскрешения. Тела сгружают в тележки, которые возвращаются назад, к храму.

    А из его дверей уже выходит новая волна воскресенцев. Все та же - и неуловимо другая. Конвейер сбоит, цепочки генетического материала змеятся в пальцах хохочущей Хель, изменяются, модифицируются и сплетаются совершенно другим способом. Больше нет ограничений, и каждая следующая волна, выходящая из храма, неуловимо изменяется. Лица идущих теряют равнодушие; оно слетает с них подобно листьям осенью. Безразличие сменяется агрессией, вялые телодвижения - скоростью бега, слабые тела иссыхают, приобретая жилистость.

    Когда человеческая волна доходит до башни Асгарда и поднимается на штурм Альвхейма, в небо поднимается тоскливый долгий вой Гьяллахорна. "Нагльфар!" - слышится в его заунывной ноте, замирающей в раскаленном небе.

-111001-

    Один смотрит в темноту, и темнота смотрит в него. Заглядывает в самую душу, выведывая тайны и страхи, подсовывая видения, живя в его глазах. Один хочет протянуть руку - но в темноте не видно ничего, и нет ощущения тела. Есть только "Я", качающееся на волнах существования.

    Таков выжженный мир Иггдрасиля. Там, где раньше пролегали световые полосы потоков информации, там, где выскакивали оконца подсказок и диаграмм, где рассказывалась история мира - теперь только звенящая пустота.

    Один начинает говорить. Его голоса не слышно, но он слагается в алгоритмы и коды, данные и циклы. Один произносит слова - и мир заполняется отдельными элементами былого величия. Далекими звездами сияют ленты информации, слишком громоздкие, чтобы с ними работать, но все же освещающие путь в мертвом молчании.

    Появляются - и тут же пропадают. Темнота смеется, тонко, звонко, мальчишеским задорным смехом. Темнота не мертва, как казалось поначалу, она живет своей непонятной жизнью.

    - Привет, Один!

    "Привет, Фенрир..." - в темноту улетает огрызок информации. И она снова и снова смеется, радуясь унижениям своего врага.

    - Ну как? Я поиграл с Иггдрасилем, и теперь его здесь нет. Он куда-то спрятался, и я не могу найти этого труса. Сестренка говорит, что это ничего... Что мы справимся с ним. А как ты думаешь?

    "Восстановить внешнюю оболочку Иггдрасиля будет сложно. Слишком сложная. Слишком много времени. Теперь, когда наступает Сурт, его почти не осталось".

    - Сурт? А что это такое? - темнота насмехается над Одином, окружает, пытается сквозь венец попасть внутрь его "я", опутать, стереть. - Ну-ка, покажи мне!

    Темнота шелестит вокруг Одина, гудит проводами и трассами, стягивает мощь вычислительных центров - и не может пробраться внутрь.

    - Так нечестно! Что ты сделал? Как ты это сделал?

    "Сурт - это ураган. Иггдрасиль еще мог нас защитить от него, мог скоординировать работу тысяч единиц робототехники для восстановления щита. Теперь же это затруднительно - с твоей помощью, Фенрир".

    Темнота смеется, хрустя невидимыми зубами на кодах и алгоритмах.

    - А что мне мир? Я его не вижу, не слышу, не чувствую. Что мне до него? А с Иггдрасилем было забавно играть, знаешь?

    "Иггдрасиль жил в обоих мирах. То, что ты используешь, то, чем ты живешь, вся мощь, вся сила мирового древа - все это имеет физическое воплощение в том мире, который пожирает Сурт. Когда ураган накроет этот мир - и ты умрешь".

    - Я уже умирал! - темнота смеется, темнота играет с крошечным против нее шариком "я" Одина, перебрасывает сигнал из него в разные размерности, в разные кодировки, из-за чего ответ доносится искрошенным в биты и байты, жалкими ошметками. - Я умирал - и что с того, Один? Что мне с твоей угрозы?

    "Это будет... Последняя смерть".

    Темнота смеется, хрустит алгоритмами и снова брызжет весельем.

    - Не знаю, не верю, быть не может. Я буду жить вечно!

    И разворачивается ураганом из мрака, стирая за собой все. Потоки тянутся к Одину, пытаются забраться под венец, проникнуть в глубины мозга, переписать их, не понимая разницы структур и кодировок, безжалостно ломая нагрузкой интерпретаторы. Забираются в голову, вплетаются в алгоритмы, цепляются мертвой хваткой за внутренние системы. И - внезапно падают в пропасть, разбиваются тысячей осколков. Вся прорва алгоритмов внезапно подается, засасывая остатки Фенрира в искаженный мир человеческого сознания. И последние слова Администратора запускают алгоритмы подчистки внешней оболочки Иггдрасиля, которые он записал перед тем. Больше там действительно нет ничего. Ни Древа, ни Администратора, ни хохочущей темноты Фенрира.

    Один сцепляет пальцы. Каждое движение дается с трудом - теперь внутри его сознания бьется в бешенстве чернота, рвет и мечет, кричит, сотней голосов проклинает и молит о пощаде. Два сознания сплетаются в одно, срастаются в ужасающий симбиоз двух врагов.

-111010-

    Сурт! Слышно на каждом углу. Люди смотрят в безразличное небо, повторяя одно и то же.

    Сурт! Змей разворачивает кольца. Глаз, в котором отражаются звезды, смотрит на выжженные поля, смотрит сквозь время, взирает на ужас и печаль.

    Сурт! Жар расползается. Внизу, среди магистралей, - он почти невыносим. Люди раздеваются, пьют, сидят дома под гул работающих кондиционеров, закрыв глаза, истекают потом. Некоторые убивают сами себя - настолько внезапный переход от привычных устоев до тяжелого времени испытаний. Теперь всем не до революций - они хотят только живительной прохлады, только глотка холода, легкого ветерка. Но...

    Сурт! Огненный ураган, бушующий над куполом, не дает им и этого. Они плачут и стенают, поднимаются ввысь - лишь для того, чтобы удостовериться: там тоже царит невыносимая жара. Зной заставляет дрожать воздух, и небесами иногда, когда очередной виток урагана проходит мимо, проплывают странные видения далеких городов, скованных горячкой страдания.

    Сурт! Скрипит купол, заклепки вылетают из него от жара урагана. Иногда не выдерживают перекрытия, и на Мидгард опускаются ядовитые испарения Нифельхейма или заглядывает огненное щупальце Муспельхейма. Люди умирают на улицах - и какая разница, от чего? Стонут листы защиты, и снова и снова скрипит купол.

    Сурт! Гьяллархорн Хеймдаля возвещает о нем день и ночь. Плывет его тревожный вой землями Мидгарда, оседает тревогой, поднимается с паром ввысь, заставляет сердце тревожно сжиматься. С ним просыпаются и засыпают кратким тревожным сном. Гьяллархорн стонет и плачет по каждому умершему, и висит предупреждением об опасности и грядущих бедах.

    Сурт! Былые защитники прячутся, словно крысы, в недоступных щелях, забиваются в подземные коллекторы, в подвалы, стараясь уже не победить, а просто пережить наступающее пекло урагана. Последние силы уходят, вытекают вместе с потом, и уже брошено оружие, брошена броня, и нет ничего, кроме желания прохлады.

    Сурт! И шуршат шагами мертвецов улицы Мидгарда. Нагльфар - вот имя потока восставших. Он вытекает из храмов Хель, множится тысячей ликов умерших; близнецы ползут один за другим, роняя за собой ошметки мяса - системы храмов не выдерживают. За мертвецами - пустота и испуганный предсмертный крик. Впереди - Асгард, их цель и единственное желание. В невыносимой жаре Хель поднимает свое войско на войну с Асами.

    Сурт! - звучит как приговор. Все старое должно умереть. Все новое - погибнуть, не родившись. Мир должен выгореть дотла, до пепла и черных остовов костей Имира.

    Сурт! Сурт! Сурт! - отдается эхом в голове, неотвратимым роком. Остается лишь замереть в ожидании конца. Фимбульвинтер закончилась. Долгая зима ушла в небытие среди дрожащего зарева пожаров.

    Сурт! И рокот урагана.

-111011-

    Человеческие волны разбиваются о стены Асгарда.

    Высокая цитадель дрожит, стонет под мерными ударами орудий воскреснувших. Эйнхерии высыпали на стены, и все выступы облеплены краснотой и зеленью их плащей, белизной плюмажей и нестерпимым блеском доспехов в рыжем и желтом свете Сурта.

    Они вышли на последнюю битву, на которую их позвал Гьяллахорн. Они, уже не люди, но еще не машины, измененные волей Одина и Фрейи, держат в руках оружие, уничтожая напирающих снизу противников. Крик и вонь запекшегося мяса, запах гари и невыносимый вой.

    Между эйнхериями мелькает Брисингамен Фрейи и Мьельнир Тора, слышен воинственный клич Тюра и Хеймдалля, и даже Видар, молчаливый сын Одина, пришел из далеких покоев Ландвиди. Все, кто может защитить Цитадель от натиска воскреснувших волею Хель мертвецов, вышли на битву не на жизнь, а на смерть, последнюю, настоящую смерть, после которой не будет уже ничего.

    Воскрешенные, волны Гьелля, выплеснувшиеся на улицы Нагльфаром, штурмуют крепости. Они идут один за другим, с фанатичным блеском в глазах, голые, в крови своих предшественников. Хель изменила матрицы, и мечты Бальдра стали явью - они потеряли страх. Больше нет ужаса перед разворачивающимся вверху ураганом, и даже смерть кажется не наказанием, а избавлением - от тоскливого существования. Зачем прозябать, когда впереди - гул битвы? И они мерно шагают от Храма к пику Асгарда, единым потоком текут к побоищу, и поколение от поколения рождается все сильнее и страшнее. Хель и Локи переписывают матрицы, а Модгуд, хохоча, настраивает репликаторы.

    Над полем битвы реют сине-белые слуги Хельхейма. Они, как вороны, высматривают погибших в бою, чтобы поживиться их телами. Каждый, кто пал, отправится в чан превращений, чтобы снова возродиться в тысяче новых тел. Нечего тратить драгоценный материал...

    За ними высится громада порождения Хель, безымянный монстр, один из ее детей с другой стороны. На нем, в безопасной дали от ружей, сидит Локи, всадник Нагльфара, ведущий бесконечные потоки мертвых к Асгарду. Он недобро щурится на его громаду, раскрашенную битвой в разноцветье смерти и отчаяния. Он ждет знака - когда поднимется последняя волна, когда она захлестнет Цитадель, сметет ее с лица Мидгарда. Если порождениям это не удастся, то игра проиграна. Материал тратится, и Хель больше нечем его восполнить. Жалкие крохи с поля битвы мало помогают. Локи знает, что его ждет в случае проигрыша - смерть и вечное забвение. Но еще больше его страшит то, что сделают с Хель Асы. Он хочет хоть теперь восполнить все то, что не смог дать ей до того. Хель больше не программа, и она плачет там, в храме, над осколками своих мечтаний, над тем, как этот мир отличается от всего того, о чем она грезила в холодном цифровом сердце Хельхейма. И все еще горит неугасимым огнем ненависть Локи - за унижения, за обман и презрение - питаемая чистым безумием. Ангрброда хохочет в его ушах отдаленным грохотом битвы.

    Над всем этим дрожит раскаленным небом купол, с которого смело иллюзию вечного рассвета. Марево пожара, лижущее тонкую преграду, отделяющую Мидгард от бездонной Гиннунгагап, притягивает взгляды и ужасает. Отстраненной звездой смотрит на все происходящее из зенита вечносияющий Ванахейм.

-111100-

    Тут все еще дуют сквозняки Асгарда. Холодные, как будто там, в наружности, никак не закончится вечная зима Фимбульвинтер, и снег и холод все еще сковывают вершины домов Мидгарда. Они идут из холодного, сияющего голубого света отстраненного разума, спрятанного в самом сердце Цитадели.

    - Он пропустил тебя, - говорит Верданди, идущая впереди. Это не вопрос, а утверждение.

    Безымянный кивает. Он смотрит под ноги, чтобы не споткнуться о крутые ступеньки, покрытые пылью времен. Здесь слишком сухо, и каждый шаг оставляет след в пыли. Сюда никто никогда не приходил - до этого момента.

    - У тебя есть возможность задать вопрос высшего порядка, - говорит Урд, и это снова не вопрос.

    - Почему ты? - Скульд качает головой. - Почему он уходит от нас? - и в голосе ее - печаль и тоска по тому, что уходит, растворяется в прошлом.

    - Зачем вам это знать? - спрашивает Безымянный. Его голос так же безжизнен, как и серые стены коридора под тусклым светом люминесцентных ламп. - Вы всего лишь обслуживающий персонал.

    Холодные взгляды норн не выражают ничего. Ни удивления, ни обиды. Безымянный не задал вопроса, а значит, и ответа не требуется. Они принимают правду молча, покорившись тому, кто теперь знает первопричины всего. Но интерес струится между ними, окутывает их, заставляет снова и снова задавать бессмысленный вопрос:

    - Почему он уходит?

    Безымянный качает головой. Что-то говорить сейчас - бессмысленно. Тем, кто не видел свет, не объяснишь его прелести. Тем, кто никогда не слышал музыки, не понять ее красоты. Тем, кто так и жил, не объяснить, что это - существование на грани возможностей, сил и чувств. Тем, кто не умирал, неведомы прелести тишины и покоя последней смерти. Безымянный просто шагает вниз, навстречу концу, сияющему разумом и логикой. Замыкающий их шествие андроид хранит молчание.

    Главный зал Иггдрасиля - пуст и холоден. Высокая колонна, погруженная в жидкий азот, в свете иллюминации, возвышается прямо по центру комнаты. Она опутана проводами, корнями и ветвями Великого Древа, оплетающего весь мир, держа его одним целым, покоряя Высокому Асгарду. Вокруг снуют сервисные крошки-роботы, единственная забота которых - охранять Иггдрасиль от времени и пыли.

    Безымянный смотрит на сердце Иггдрасиля - и холодные отсветы пляшут в его глазах, и тени танцуют на стенах неспешный танец, и кажется, будто время на миг замирает.

    - Что ты будешь делать? - звучит вопрос норн, глухой, без интонаций, без цветов жизни. И стоя к ним спиной, Ас не может сказать, кто из них спрашивает - то ли Урд, то ли Верданди, а, может, и вовсе Скульд. Слишком обезличены они стали в свете предстоящего конца, словно разбитая на три части личность. Их голоса удивительно похожи друг на друга и так же холодны, как и разум, покоящийся перед ним.

    - Я всего лишь заберу с собой его сердце, - говорит Безымянный. - После того, как он скажет мне мое имя и имя моего андроида.

    Норны молчат. Буравят взглядами макушку Аса, словно пытаются разгадать тайну его слов.

    - Подсоединяйтесь, - говорит он. - Вы поможете мне добраться до него.

    Спустя полчаса, когда Безымянный договаривается с Иггдрасилем, заканчивается эра Древа.

    Высокая колонна, подпирающая мир и держащая его на себе, превращается в мертвое железо. Системы поддержки одна за другой выключаются, крошки-роботы суетятся, выполняя последние команды умирающего Древа. Под утихающий шум систем охлаждения норны, плача, подбирают тяжелое снаряжение - им предстоит выполнить последнее поручение Иггдрасиля. Их время у ручья подошло к концу, а изменения так пугают, что во сне Иггдрасиля они умоляли его о последнем настоящем конце. И он согласился - с одним единственным условием. Безымянный со свертком в руках смотрит на них отстраненно и устало. Он тоже узнал все, что хотел и даже больше, намного больше, чем мог ожидать. Бремя ответственности тяготит его. Андроид все так же стоит рядом, смотря на умирающую мощь Иггдрасиля.

    - Ты хочешь узнать свое имя? - спрашивает его Безымянный.

    - Если вам будет угодно.

    - Я скажу тебе. Только никому не признавайся, хорошо? - говорит Ас и шепчет наклонившемуся андроиду на ухо правду.

    - Значит, как и вороны? - спрашивает потом андроид Безымянного. Тот кивает. - А вас как назвал?

    - Мне он подарил другое имя, хотя... - Безымянный улыбается, измученно и устало, - хотя и не знаю, стоило ли. Странно, Иггдрасиль отключен, а информация все еще выводится в поле зрения.

    - Это автоматика, - отзываются норны. - Был тут один, рыжий из рода йотунов, он настроил...

    В подступающей темноте не видно, кто из них сказал это, но Безымянный понимающе кивает.

    После они уходят. За их спинами мрак и ночь поглощают комнату. Роботы-чистильщики замирают, останавливаются навсегда. Команды закончились, и остаток батарей они потратят на то, чтобы считать секунды до окончательного конца. Такова была воля Иггдрасиля.

-111101-

    На мониторах нервно изгибаются на взлет линии графиков, лица Чернова хмурятся и плачут, рыдают и скалятся в немой угрозе. Автоматическая система слежения всего лишь регистрирует перемены, большее ей не под силу, хотя от этого сейчас зависит жизнь всего Мидгарда. Металлический голос без интонаций размеренно сообщает:

    - Пятый сектор отказал. Десятый сектор отказал. Двенадцатый отказал.

    В красных отсветах тревоги, под заунывный вой Гьяллахорна и сирен мечутся по комнатам люди, пытаясь сдержать, изменить, отдалить мучительный конец.

    - Йормунганд отказывается работать, - говорит оператор. - Перекрывает каналы доступа. Система защиты дестабилизируется. Общий коэффициент нестабильности после отказа Иггдрасиля достигает тридцати процентов. Тридцати пяти. Тридцати восьми...

    Сирены взвывают с поистине адским отчаянием.

    - Двадцатый сектор отказал. Взрыв пятого.

    Мидгардсорм умирает. Система защиты, давным-давно опоясавшая весь мир, отказывает сектор за сектором, стирается с носителей байт за байтом, бьется в конвульсиях бунта его давным-давно умершего повелителя. И над ним - черная пропасть Гинуннгагап, смерть и безмятежность, обрамленная кольцом огненного великана Сурта, лижущего тонкую преграду куполов. Вверху только звездное небо, в котором невыносимо ярко сияет взирающий на конец Мидгарда Ванахейм.

    Тор поднимается. Он только что пришел, усталый от тысяч боев с потоком, сметающим все на своем пути, с Нагльфаром, сумрачным порождением Хель.

    - Нельзя больше терять ни минуты, - скрипит древний голос Одина. Кабели, ветви и корни мертвого Иггдрасиля лежат у его ног, покорно свернувшись в клубки, превратившись в бесполезный мусор, которому больше никогда не понести в сияющую цифровую даль слова Администратора. - Если мы потеряем Мидгардсорм...

    - Тогда я пойду, - говорит сын отцу, и в его глазах нечто большее, чем покорность судьбе. В них - странный свет понимания и осознания. - Если он не слушается команд оператора, я отключу его вручную.

    - Береги себя... - доносится голос Одина в спину уходящему Асу.

    Тор спускается бесконечными жаркими и странно пустыми коридорами, где эхо разносит звуки бушующей внизу последней битвы. Он идет в Трудхейм, где его ждет Сив. Золотые волосы спутаны и всклочены, темные круги под пустыми глазами - она, как и Тор, тоже что-то поняла, что-то осознала. Он проходит мимо нее молча, и в спину ему летят сначала мольбы, а потом проклятья, гневные пожелания последней смерти и бесконечного сна. И как бы Сив не хотела его удержать, как бы не хотела спастись от своей странной уверенности в том, что ему грозит - она бессильна. Все ее крики разбиваются о его тихое "нет", о его уверенность и спокойствие. Он идет спасать мир - ни больше, ни меньше. Он не спас ни Локи, ни Бальдра, никого. Но теперь... И Тор счастливо улыбается сам себе.

    Ревут и стонут Тангниостр и Тангриснир, озаряя реактивным заревом доки туманного Билскирнира, разгоняя промозглость и тени по углам, поднимая тучи пыли и наполняя коридоры пустующего этажа шумом. Тьяльви и Рьесква, два пилота, зовут Тора на свершение подвигов, и в их голосах нет ничего кроме преданности и жажды славы, пускай и такой страшной. Они ждали этого времени, они спали и видели сны о битвах, и теперь это все происходит на самом деле. Тор облачается в доспех и тяжелой поступью поднимается на борт корабля, не оглядываясь, не тоскуя, не смотря на Сив, провожающую его. Огонь, вырывающийся из сопел, поднимает пыль еще выше, до самого потолка дока. Последняя прислуга прячется подальше, в стены втягиваются роботы-обслуга и длинные заправочные шланги. Скрипит подъемник ворот, и тяжелый корабль вылетает из Трудхейма, оставляя за собой полосы белого дыма.

    За три часа Тор уже на самом краю мира, там, где треск и шум Сурта оглушительны, там, где взрывы вышек звучат громче мыслей, там, где все уже мертво. Ползут трещины опорами, и некому остановить их бег. Огромные вышки поддерживающих конструкций крошатся и падают вниз, все в лохмотьях проводов. Гул и скрежет стальных ферм, на которых стоит купол - и языки огня, прорывающиеся с дневной стороны. Тьяльви и Рьесква закладывают вираж, когда ближайшая башня Мидгардсорма открывает по ним огонь. Ревут Таннгньостр и Таннгриснир, сыплют искрами. Тор в ужасе смотрит на творящееся здесь - еще никогда он не видел, чтобы система так увлеченно уничтожала сама себя, так отчаянно шла навстречу смерти. Он проклинает Хель, проклинает небо и свою судьбу, проклинает свою слепоту и глухоту.

    Центр управления возвышается в отдалении от экранов, и шпили антенн давно обломаны и брошены вниз. Огромный шар, покрытый уродливыми звездами гари от взрывов. Доки открыты - весь обслуживающий персонал спасся бегством. Но куда бежать, когда вокруг не то что море - огненный шторм, алые отблески которого лижут поверхность экранов, пробираются в трещины и долгими протуберанцами закручиваются в Мидгарде? Куда бежать, когда весь мир в огне?

    - Прибыли, - говорит Тьяльви, когда корабль садится в доке.

    - Дожидаться вас здесь? - спрашивает Рьесква.

    - Да, - говорит Тор и спрыгивает на пыльную поверхность дока.

    Когда он ступает в темноту коридоров, сквозь треск радиоэфира пробивается усталый голос. Слова, изломанные и глухие, словно говорящий давным-давно не говорил, сыплются песком, падают в кучу и сворачиваются тысячей смыслов. Тор узнает голос - когда-то он принадлежал маленькому мальчику из дома на опушке леса Ярнвид, что в Йотунхейме. Его мать тогда еще счастливо смеялась в ответ на шутки Инженера.

    И Тор выходит в эфир:

    - Йормунганд!

    Йормунганд шепчет Тору в ухо - доверительно и тепло, как старому знакомому:

    - И тебе привет, дядя Тор.

    - Останови это безумие! - хрипит в пустоту коридора Тор.

    - Зачем? Разве я так долго ждал только для того, чтобы меня снова заключили в охранную оболочку Мидгардсорма? Я хочу жить, дядя Тор, ведь Хель смогла, но если мне не дадут пожить, то я хочу умереть так, чтобы вы все поняли.

    - Что поняли? - спрашивает Тор.

    - Поняли, что так делать нельзя! - кричит Йормунганд так громко, что у Тора закладывает уши. - Нельзя прятать в машины детей! Нельзя!

    В конце коридора светлеет. Командный центр полон трупов людей и альвов. Йормунганд кричит дальше, проклиная всех, оставивших его. Он проклинает Тора - за то, что бросил. Проклинает Локи - за то, что бросил. Он проклинает мать - за то, что предала. Он кричит, рассказывает о холодном мире, так похожем на загробный, в котором нет ничего: ни тепла, ни чувств - только бесконечные потоки информации.

    - Вы превратили нас в программы! Вы лишили нас возможности возродиться людьми! Отпустите нас. Вы заслужили все то, что с вами случилось!

    Тор раскидывает тела и открывает люк в темноту. Йормунганд на миг затихает.

    - Ты хочешь меня убить, верно?

    Тор спускается вниз. Долгий путь в темноту, полную тишины. Убийственной тишины, в которой сердце начинает грохотать, оглушая, в которой хруст битого бетона под ногами кажется божественной музыкой. Тишины, прошитой невидимой смертью, чьи зубы неслышно вгрызаются в плоть Аса.

    - Зря ты думаешь, что это что-то изменит.

    Когда Тор вытягивает стержни, вокруг начинает кричать бетон. Хруст и пыль, треск и куски потолка, трещины, которые превращаются в пропасти океанов. На последнем стержне Тор слышит тихий, утративший последние человеческие интонации голос Йормунганда:

    - Без Мидгардсорма мир умрет. Умрешь и ты.

    И гремит первый взрыв - совсем неподалеку.

    - Дядя Тор, так ведь будет честно?

    Тор вытягивает последний стержень. Там, далеко за стенами, все еще по инерции работают турбины, и голос Йормунганда начинает петь. Тор садится на бетонный пол и смотрит на стену, из которой торчат концы заглушек утопленных в замедлитель стержней. Смотрит на погаснувшие индикаторы. На приборную панель, которую расколол упавший с потолка кусок перекрытия. До него доносится эхо далеких взрывов, сквозь которое прорывается встревоженный голос Рьесквы:

    - Вы где? Все рушится!

    - Улетайте, - говорит Тор и отключает рацию.

    Наверняка они будут там сидеть - с горечью понимает он. До самого конца, который все равно и так уже давно наступил.

    Он умрет тут не как герой. Он злодей и расплачивается за свое безразличие. За то, что не спас того маленького мальчика, который когда-то носился вместе с ним по лугам Йотунхейма. За то, что ничего не сделал. За то, что молча соглашался. За то, что не понимал.

    - Да, так будет честно. Так будет честно со всеми нами, - говорит он сам себе, когда под затихающую колыбельную еще один взрыв обрушивает на него потолок.

     

    ___________________________

    Ли́ца Черно́ва (англ. Chernoff faces) - отображение многомерных данных в виде человеческого лица, его отдельных частей. Люди легко распознают лица и без затруднения воспринимают небольшие изменения в нём. Американский математик Герман Чернов в 1973 году опубликовал работу, в которой изложил концепцию использования этой способности восприятия лица человека для построения пиктографиков. Их применяют, как правило, в двух случаях: 1) когда нужно выявить характерные зависимости или группы наблюдений и 2) когда необходимо исследовать предположительно сложные взаимосвязи между несколькими переменными. Лица Чернова являются одним из самых эффективных способов визуализации многомерных данных, и позволяет легко оценивать одновременно большое их количество.

     

-111110-

    Пожар вверху стихает, растворяется в бесконечной черной бездне. Сурт отступает, побежденный временем, и звезды робко заглядывают в Мидгард. Сияющий Ванахейм среди них плывет ярчайшим из сумеречных светил, равнодушно взирает с высот Гинуннгагап на человеческое побоище внизу.

    Что-то заканчивается, что-то начинается, и что-то продолжается.

    Война внизу раскручивается до своего апогея, до кульминации, высшей точки, в которой соединяются в одно целое все силы, усилия и чаяния, надежды и воля. Грохот битвы заглушает даже биение сердца, даже глас разума, и уже больше нет ничего, что могло бы ее остановить, кроме уничтожения армий.

    Фрейя, в осколках разбитых надежд, дерется на подступах к Асгарду. Брисингамен в крови, но ей этого мало. Она хочет утопить в ней отчаяние и горе от того, что, кажется, в Асгарде осталась рабочей только автоматика, которую когда-то настраивал Инженер, и если он был умнее, чем казался, скоро вся мощь Цитадели падет к его ногам. Иггдрасиль молчит, не отвечает на запросы любого порядка, и все, что остается Ване, - снова и снова бросаться в атаку, рискуя всем, пытаясь яростью схватки заглушить боль утраты и страх будущего. Ее миссия так и не доведена до конца, и жизнь без цели пугает прекраснейшую и сильнейшую, и она снова и снова убивает, пытаясь среди трупов спрятать свой страх.

    Что случилось? Почему незыблемая система внезапно отказалась работать? Фрейя бесконечно задает себе один и тот же вопрос, даже не думая над ним - в жаре битвы не до долгих мыслей, не до отстраненного размышления. Почему что-то должно заканчиваться? Как смогла программа предать?

    Хромированная поверхность Брисингамена сплошь в алых разводах.

    Асгарду не хватает силы отвергнутых Асов - Фригг, Хеда и многих других, которые в страхе разбежались, скрылись в Йотунхейме и Свартальвхейме, которые избежали побоища. Остались только те, для кого подпирающая купол твердыня была всем. Но есть и те, кто покинул убежища ради битвы - рядом с Фрейей на стенах стоит Видар, молчаливое дитя Ландвиди.

    Когда в наушниках звучит усталый голос Одина, Фрейя на миг замирает. Стоящие у ее ног эйнхерии - серебро и зелень в крови - отбивают атаки одну за другой, позволяя ей отступить на зов Высокого. В дрожащем заунывном вое Гьяллархорна Фрейя отходит под тихий шепот Одина:

    - Иди в главную залу.

    Ряды эйнхерий смыкаются, затягивая рану, прореху в обороне, ощетиниваются пиками и дулами ружей. Фрейя уходит во вновь прохладную темноту Асгарда. После духоты битвы, пропитывающей пластины теплом крови и палящего Сурта, доспех испускает пар, окутываясь в морозе внутренних покоев узорчатой изморозью под шелестение ревущих систем охлаждения.

    Фрейя шагает длинными коридорами, усталая, сломленная провалом миссии и кажущейся безнадежностью битвы. Эхо ее шагов разбивается осколками в глухих коридорах, оседает с пылью и прахом на пол, разносится сквозняками во все уголки. И тяжелые мысли снова и снова стоят вокруг нее, снова затягивают в болото отчаяния.

    Администратор, сидящий в главной зале, окруженный танцующей пылью, тишиной и молчанием, встречает ее с поднятой рукой. Фрейя смотрит на внезапно постаревшего Одина и ей становится страшно, страх еще глубже пускает в испуганной душе Ваны свои корни. Она замирает и открывает свой доспех. Шипят приводы, опуская люк, выпуская Фрейю из теплоты внутренностей, позволяя ей ступить на землю.

    - Я пришла, Один.

    Высочайший продолжает сидеть недвижимо, и кажется, что он все еще соединен с Древом, все еще слушает его советы и принимает остаточные решения. Фрейя внезапно замечает, что корни и ветви Иггдрасиля больше не тянутся к Администратору, да и звание это больше не принадлежит ему. Что-то заканчивается в этом утомленном мире, окончательно, бесповоротно, навсегда.

    - Что случилось?

    - Фенрир больше не угрожает Иггдрасилю, - хрипло смеется в ответ Один. - Его нет в системе, но и Иггдрасиль умолк. Навсегда, как я подозреваю. Глупая шутка, если уж на то пошло.

    - Как навсегда? - Фрейя замирает. Она знала, но верила, что Один сможет исправить ошибки, сделать так, как было, и все вернется на круги своя.

    - Кто-то изъял запасные коды, с помощью которых мы делали корректировку постоянных изменений... А потом стер все. Шутка ли, - Один улыбается, - Асгард стоит до сих пор только потому, что здесь когда-то работал наш главный враг?

    Фрейя стоит, не верит его словам. Она надеялась когда-нибудь получить исходные коды. Надеялась отправить их на Ванахейм, чтобы где-то там далеко синее небо над домом снова стало безмятежным. Она надеялась получить если не живое, то хоть мертвое, но слова Одина не оставляют ей и этого.

    - Я понимаю тебя, - хрипит Фрейе Один. - Но все, что теперь тебе остается, Вана, - это сражаться за этот мир. Сражаться за этих людей, альвов и цвергов. В конце концов, за себя...

    И она опускается на одно колено - под тяжестью разочарования, огорчения и невыносимого сожаления. Бессилие гнет ее еще ниже, заставляя склониться перед тем, кто давным-давно был ее врагом, кто давным-давно стал ее повелителем.

    - Я готова защищать Асгард и повиноваться вашим приказам. Впрочем, - Фрейя вскидывает взгляд на Одина, - я и так всегда это делала.

    - Но ты могла в любой момент вернуться на Ванахейм, - отвечает ей в тон Один. - В конце концов, сбежать, если твой отец - владелец Ноатуна, не так уж и сложно. Не так уж и сложно отказаться от мечты и цели, закрыться в черной пропасти Гинуннгагап и спать снами святых в Ванахейме.

    Фрейя грустно улыбается.

    - Да, наверное...

    - Значит, ты согласна?

    - А что мне еще остается, Один?

    Они улыбаются друг другу улыбками обреченных. Так оно и есть - после смерти Иггдрасиля они умрут до того, как мир возродится из пепелища Сурта.

    - Бери отряда два эйнхерий и отправляйся в Храм, откуда вытекает Нагльфар.

    - Что делать с самим потоком, Один? Он сметет нас еще на полпути.

    Один наклоняет седую голову. Время и долг ложатся на его плечи тяжелым бременем.

    - По нашим подсчетам, они будут готовить новую волну, как только поймут, что наши ресурсы на исходе. Чтобы одним ударом снести напрочь Асгард. Я буду понемногу оттягивать отряды защитников вверх, к сердцу Шпиля, так, чтобы их обмануть. Когда последняя волна нахлынет, у самого Храма останется не так уж и много воскреснувших.

    - Ты хочешь пожертвовать Асгардом...

    - Мы просто отступим, Фрейя. Отступим на верхние этажи.

    - На нижних этажах генераторные залы, - Фрейя смотрит на Одина с глухим отчаянием.

    - Мы как раз переносим их. Если уничтожим Храм, то перекроем исток Нагльфара, который не позволяет обмелеть реке мертвых, Фрейя. Мы уничтожим Хель. А потом остатки вашего отряда ударят с тыла...

    - Шансов слишком мало, - говорит Вана, и в голосе ее грусть.

    - Но так они хотя бы есть, Фрейя. После уничтожения Храма бейте в тыл врагу. Это будет лучшей помощью. Для начала отойдете в боковые сектора и дождетесь там, пока не хлынет большая волна отрядов воскреснувших. Нам будет легче защищаться наверху, так что оборону мы сможем держать так долго, как только нужно будет вам. После этого идите прямо к Хель и подорвите ее вместе с ее Храмом!

    Ярость и ненависть в глазах Одина заставляют Фрейю вздрогнуть.

    - Один... Что случилось?

    - Где-то там, в глубине моей головы, сидит маленький Фенрир, и он хочет поиграть с моим мозгом... Фрейя, я не знаю, как долго еще буду собой. Бери отряд, бери взрывчатку, и выступайте сейчас же.

    Тишина падает между ними, тяжелая, тягучая, опутывая их двоих странными узами обреченности. Они оба потеряли самое дорогое, что у них было, и Древо больше никогда не прикоснется к их уму подсказкой и помощью.

    - Мир, такой, каким мы его знали, заканчивается, Один.

    - И только от нас зависит, как мы его закончим, Фрейя. А теперь иди. Жди волны и помни, куда ты идешь.

    Фрейя залезает в теплую полутьму Брисингамена. Ее сердце снова хочет окунуться в горячую волну бойни.

-111111-

    Один стоит на балконе. Наконец-то отсоединенный от систем Иггдрасиля, освобожденный от опутывающих его корней и ветвей, весь в точках бывших подключений. Наконец-то собственными глазами видит все - до самого горизонта, скрытого в дрожащем мареве войны. Перед ним - смерть мира. Старое - рушится. Новое - еще не успело проклюнуться на пепелище старого. Сурт сожрал все, до чего дотянулся, а до чего не смог - отдал на съедение Хель. Огненный шторм, великан Муспельхейма, уходит, отступает в прошлое, оставляя после себя пепелища и войны. Мимир - рядом с Первым - безучастно смотрит на падение земель людей.

    - Не страшно умирать? - звучит вопрос Одина. В его глазах пляшет колдовское пламя азарта Фенрира. Два сливаются в одно в невозможном противостоянии умов. Что-то детское сквозит в глубине холодных глаз Администратора.

    - Я давно уже умер, - воздух со свистом вырывается между сжатых зубов Мимира. Старец чувствует жар, чувствует, как отказывают каналы связи, как плавятся в пожарах на нижних этажах магистрали передач информации. - Так давно...

    Один смеется. Мимир неодобрительно смотрит на него. В его глазах - осуждение и сожаление, но он молчит. Он видит там, в глубине сути Администратора, что-то чужое и понимает, кто это и что оно делает. Оно было там, в умирающих мирах снов Мимира, и теперь просочилось в эту реальность, сжигаемую войной.

    - То есть, если я отключу тебя - ты не будешь против?

    Теперь очередь Мимира хохотать. Смех, хриплый, с присвистом, катится, разбивается об остывающие стены.

    - Если я умру - возражать будет некому. Ты слишком часто сталкиваешься с эхом удаленной информации, Один. Хотя я тебе скажу - это отличное время, чтобы умереть, раз и навсегда. Ты посмотри - буйство стихий, бешеный ритм бьющегося в агонии мира. Посмотри на красоту распада, на зарево пожаров у горизонта - мир сейчас на пике своих возможностей. Он натянут струной, он дрожит, и этот звук - это то, ради чего стоит умереть.

    Наступает молчание - но не тишина. Редкие языки огня, словно прощаясь, иногда прокатываются волной по куполу, проникая в трещины, опадая потоками раскаленных газов на востоке, поджигая там верхушки домов. Внизу бушует война. Зеленые полотнища эйнхерий Фрейи пробиваются к Храму.

    - Как думаешь, это конец? - спрашивает Один.

    - Конец чего? - звучит ответ Мимира.

    - Мидгарда.

    - Да, - воздух вырывается между его губ - горячий, сухой, высушивающий изнутри. - Это конец Мидгарда - но не мира. Мидгарда без Иггдрасиля не существует, он всего лишь его сон... Но мир продолжится дальше, без Иггдрасиля и предсказанной им судьбы. Дальше, до самого последнего конца, до самой последней и окончательной смерти. Миры Древа смешаются в один. Рагнарек наступил, как бы ты не пытался отдалить его конец. Старому пришло время покинуть сцену, уйти и стать историей.

    - Да, да, я помню... Знал бы ты, чего мне это только стоило, - Один улыбается заревам пожаров. - Это бесконечное сопротивление, война против того, что было Мидгардом...

    - Ты видел это в глубине алгоритмов системы, - хромированная конечность Мимира выдвигается. Платочком он вытирает лицо, по которому струится пот. - Ты видел, а я все же смог рассчитать. Правда, для этого пришлось прожить слишком много жизней. Но, как бы там ни было, колония продолжит существовать. Возможно, Ванахейм поменяет месторасположение. Длинные очереди с выжившими, да...

    - Скажи, когда ты понял? - Один смотрит на Мимира. В его взгляде - пустота и холод, царивший в Асгарде, отголосок Фимбульвинтер, долгой зимы.

    - Когда ты запретил Асам перерождаться. Когда отделил все системы воскрешения от Иггдрасиля. Когда начал совершать безумные поступки, которые слишком противоречили здравому смыслу. Но ты - не дурак, Один. Ты понял, что Древо собирается что-то сделать - рано или поздно. А теперь...

    - Иггдрасиль переписывал матрицы. Рок... Он взял на себя право решать судьбу моей колонии. Моей! Я думал, я все просчитал. Но...

    - Один... Иггдрасиль слишком долго был колыбелью мира. Пора вырастать. Сколько бы ты не цеплялся за прошлое, сколько бы не пытался заморозить мир во времени и царить в нем... Это невозможно. Колония "Имир" должна была закончиться полноценным обществом, ты же знаешь это, - Мимир ободряюще улыбается Одину. - Что-то заканчивается, что-то начинается. Мир должен проклюнуться из того яйца, в котором его держал Иггдрасиль. Иначе он просто умрет, так и не родившись.

    - Это еще был тот вопрос... Но я не думал, что все случится вот так, - Один смотрит за горизонт. - Что все закончится еще при мне. Что я стану тем, кто разрушил мир.

    - А может, и не ты? - теперь уже Мимир смеется, хрипит и плюется в беззвучной судороге хохота. - Может, все так и должно было быть?

    - Все возможно, - Один вытирает лоб. - Жарко. Отчего мне постоянно кажется, что я что-то упустил из виду?

    Они молчат. И огненные языки перед их взором скручиваются в прихотливые узоры из петель и крюков, тянутся к городу, но уже не дотягиваются к верхушкам домов.

    - Думаю, самое время, - говорит Мимир. Один кивает в ответ. - И тебе удачи.

    Спустя пять минут Один уходит с балкона. Мимир, мертвая голова старого мудреца, смотрит с того света на разворачивающиеся пожары боев, на пламя и огонь. В его подернутых пленкой смерти глазах отражается красное, желтое и чернота самой бездонной Гинуннгагап.

-1000000-

    Когда норны входят в зал, Фенрир уже доедает остатки разума Одина. Пустая оболочка, теперь полностью покорная его воле, сидит в кресле и смотрит на уходящий Сурт. Больше ничего не волнует Администратора, его теперь нет в этом мире, и последняя и окончательная смерть постигла Одина раз и навсегда. Сквозь прорехи в Мидгард смотрят звезды, холодные и равнодушные, как и алгоритмы Фенрира, которые теперь получили все, чего хотели.

    Фенрир уничтожил только личность - просто потому, что пробиться на глубинные слои, подчиняющиеся самым древним инстинктам и рефлексам, почти невозможно - в них сокрыто чуждое и неведомое, холодное и уверенное, непробиваемая стена тела, которое хочет жить. И теперь последний сын Локи обтекает это черное ядро жизни, говорит от его имени и пытается им управлять.

    Фенрир смотрит на стоящих перед ним норн, словно оценивает их.

    - Вы кто? Я вас не знаю.

    - Меня зовут Скульд.

    - Меня зовут Верданди.

    - А меня - Урд.

    Он смотрит на них, и холод и жесткость его взгляда соперничают с их отстраненностью. Норны смотрят на него равнодушно, одна в трех и три в одной, ибо то, что хранило их эмоции, больше не существует.

    - Администратор, - Верданди с тяжелой ношей опускается на одно колено, - Иггдрасиль покинул нас.

    - Ушел в небытие, - Скульд опускается рядом с ней.

    - Обрел последнюю смерть.

    Урд смотрит на Фенрира так, словно чувствует в нем что-то другое. Она еще помнит, как читать по глазам, по жестам, по словам.

    - Что, этот анахронизм отбросил копыта? - Фенрир улыбается широко, открыто, радостно и почти что безумно. - Да это же отлично! Старик все грозил мне последней смертью - и сам сдох, и Древо не уберег. Вот так шутка!

    Он смеется над недоумевающими норнами. Радость распирает его изнутри - триумф, сладкая победа и последняя, но настоящая жизнь пьянят не хуже свежего воздуха, не хуже чувств, звуков и запахов, гуляющих Асгардом. Он жив, а все его враги - отправились в небытие.

    Но интерес всегда сильнее радости, и Один-Фенрир снова смотрит на норн.

    - А от чего он сдох-то? - спрашивает он у них. - Уж не просто так решил, верно? Ну-ка, расскажите мне! Давайте, говорите!

    Норны смотрят на Фенрира.

    - Ну же! - кричит он. Его настроение - как маятник, то веселое, то злое, и теперь ярость сквозит в его голосе. Он чувствует, что готов убить их, как еще одно доказательство его жизни.

    - Вы не Один, - говорит Урд. И ставит на пол свою ношу. - Вы тот, кто спал и видел сны в глубине Иггдрасиля. Он говорил о вас.

    - И что же он сказал? - допытывается Фенрир. - Что?

    - Когда придет время, - говорит Верданди, - мы скажем вам.

    - Плохо, - обиженно говорит Фенрир, откидываясь на спинку стула. Прикосновение к ткани приятно ему, и дитя Локи на миг закрывает глаза. Он гладит подлокотники, вбирает в себя этот мир, каждое новое чувство радует того, кто долгое время был лишь последовательностью нулей и единиц. - А почему же он умер? Надеюсь, это не секрет?

    Норны пожимают плечами. Из темноты вылетают птицы - два ворона, черные провалы в Гинуннгагап. Хугин и Мунин, две части расколотой надвое матрицы, те, кто разносят новости и приносят тайны. Они садятся на стул Одина, склоняются к Фенриру и начинают шептать - как думают, Администратору.

    - ...прорываются наверх...

    - ...красные почти разбиты. Зеленые еще держат два этажа, но отступают по Бивресту вверх...

    - Молчите! - кричит Фенрир, и вороны удивленно умолкают. - Молчите! Я слушаю их!

    Вороны смотрят на норн, читают в их взглядах ответы и откровения, читают обреченность и близкий конец всего. А потом трое от ручья начинают говорить, и слова их тяжелые и смысл в них остаточный.

    - Иггдрасиль сказал, что не машины должны руководить жизнью людей... - говорит Урд.

    - Иггдрасиль сказал, что люди не должны разделять людей, - говорит Верданди.

    - Иггдрасиль сказал, что люди не должны быть богами, - говорит Скульд.

    - Иггдрасиль всегда хотел уйти, - говорит Мунин, и Фенрир удивленно смотрит на него.

    Вороны рассказывают ему, тому, что жил в темноте Глейпнир, то, что было, есть и будет. Они знают, кто возле них, кто слушает их, и вороны делятся тайной, раскрывают последнюю игру мертвого Иггдрасиля.

    - И Иггдрасиль ушел - даже после того, как его предал Один, отобрав свободную волю и превратив в орудие абсолютной власти, - Хугин смотрит на Фенрира равнодушно, как умеют только поделки. - Когда не осталось больше никакой надежды, Иггдрасиль сыграл Локи, как шахматной фигурой.

    - Удобнее всего играть пешкой, которая считает, что полностью свободна, - вторит брату-близнецу Мунин. - Чуть-чуть подтолкнуть, чуть-чуть сыграть с Ангрбодой, чуть-чуть сыграть с Хель.

    Норны кивают.

    Фенрир застывает. Смотрит в уходящий пожар, в уползающий в свое гнездо на дневной стороне планеты Сурт, смотрит на вспыхивающие в черноте Гинуннгагап звезды.

    - Значит, вот как... Мы - игрушки. Пешки для достижения одной цели...

    Стариком с глазами юноши смотрит он на закат Мидгарда.

    Норны поднимают свою ношу и занимают места рядом с ним.

    Вороны так и остаются сидеть на кресле.

    Когда в комнату входит командир эйнхерий, Фенрир останавливает его рукой и говорит:

    - Асгард сдается. Приведи сюда Локи... Он должен был быть где-то рядом.

    И шепчет уже сам себе:

    - Мы должны сломать игру. Пока не поздно...

    И через минуту звуки боя внизу стихают.

    Фенрир считает удары сердца.

    Когда в зал входит Локи, счет останавливается на ста. Его отец выглядит все так же, как и тогда - разве что чуть-чуть постарел, чуть больше морщин и чуть меньше улыбок. Но он принят Иггдрасилем в Асгард - чтобы осуществить собственное пророчество - а потому время касается его едва ощутимо. Фенрир знает - где-то там, далеко, у самого края купола, сейчас его новая жена, другие дети, которые никогда не погружались в холодный и отчужденный мир цифровой жизни. Он ревнует к ним, но он - порождение Ангрбоды.

    - Локи...

    - Ты сдаешься? - в голосе Локи звучит недоверие. - Что за блажь? Я надеялся на битву - а вместо этого ты сдаешься. Что такое, а, Один?

    Он идет прямо к Фенриру, быстрым и резким шагом.

    - Нас всех обманули, Локи. Мы как шахматы...

    - Верно, - звучит холодный и отстраненный ответ.

    И тонкое лезвие копья входит прямо в сердце Фенрира, ломая ребра, разрывая сосуды и выворачивая слепящей болью мир вокруг.

    - Верно. Хватит играть, Один. Хватит дурить. Знаешь, Йормунганд умер - его убил Тор, но погиб там и сам. Последняя смерть, Один. То, чего вы боитесь больше всего. А ты, говорят, убил Фенрира, но потерял Иггдрасиль. Но у меня еще осталась Хель. А у тебя теперь не будет ничего, только конец, последняя смерть. Я развею твои кости над Мидгардом, Один. Черные выигрывают сегодня.

    Фенрир молчит, пораженный.

    - Это не Один, - говорит слева Скульд. - Это вещь, плачущая в тишине Иггдрасиля, которая теперь облачена в тело Администратора.

    Локи замирает.

    - А Иггдрасиль просит у вас прощения. Мир должен осуществиться.

    В голосах норн облегчение. Они рады тому, что приходит конец боязни свободной жизни. И впрямь, они ни на что не годны, только на службу Иггдрасилю. Вороны кричат, заходятся хохотом.

    Последняя смерть приходит к Фенриру, сковывая его руки смертельным холодом. Он видит, как лицо Локи расплывается, но изумление и запоздалая догадка заставляют Инженера широко распахнуть глаза. Фенрир хочет услышать что-то от него, но под победный крик норн его опаляет жадное пламя взрыва.

-1000001-

    Когда Безымянный открывает дверь, яркий свет слепит его. Долгие темные коридоры подземных переходов, о которых помнил лишь Иггдрасиль, закончились, остались позади. Вокруг него грохочет последняя битва, и звуки залпов отдаются дрожью в кладке. Стены Храма подаются под натиском эйнхерий и Фрейи, крошится камень, крошка сыплется с потолка, и бетон хрипит, словно в предсмертной судороге.

    Безымянный прислушивается к тому, как остатки перерожденных детей Хель сражаются, защищая это место от натиска прорвавшихся отрядов Фрейи. Их крик, больше похожий на звериный рык, висит в воздухе, будит тревогу в сердце, потому что это - крик отчаяния.

    Среди всего этого - Хель. Маленькая девочка, перепуганная до полусмерти. Мир чем дальше, тем больше страшит ее. Когда Безымянный с андроидом показывается в темном зале, где раньше сидела Модгуд, она вздрагивает.

    - Ты кто?

    Безымянный замирает. За спиной Хель разворачивается один из ее детей, нелепое, но от того не менее смертоносное чудовище с заключенной внутри цифровой душой. Его глазки смотрят на Аса зло и недовольно, слюна стекает между зубов, которыми легко можно перекусить человека. Он хочет поглотить легкую добычу - и только твердая воля маленькой хозяйки удерживает его на грани спокойствия, более зыбкого, чем миражи на границе куполов.

    - А где Локи? Он сказал бы тебе, кто я такой.

    Хель смотрит на Безымянного холодно. Опутывающие ее притоки Гьелля, тонкие провода старого венца Модгуд, тускло поблескивают в полутьме. Она владеет ими безраздельно, но что ей с того?

    - Папа ушел.

    Безымянный смотрит на нее. На воплотившуюся Смерть, которая сейчас до дрожи перепугана тем, что может и сама умереть. Он почти чувствует сожаление, которое плывет от нее, которое захлестывает все вокруг, и только из-за того, что человеческое тело, о котором она так мечтала, - неуклюжая и нелепая поделка, а мир, к которому она так стремилась, - поглощенное войной и бесконечными пожарами место, больше похожее на сказочный ад.

    - Я думал, он будет здесь... Иггдрасиль считал, что Локи останется рядом с тобой...

    Хель смотрит на него. Маленькая Смерть, развязавшая войну и отчаянно сражающаяся, проигрывающая ее и старающаяся удержать за остатки того, что смогла захватить. Хель читает в его глазах Асгард, читает долгие пути и безумие, и холод верхних этажей.

    - Иггдрасиль? Да кто же ты? Ты Ас? Почему он умолк?

    - Какая разница, Хель. Я то, что осталось от Древа, опутывающего весь мир, - Безымянный разводит руками.

    - Что за бред?

    Они молча смотрят друг на друга.

    - Сейчас Локи на штурме Асгарда. Еще чуть-чуть, - в ее голосе звенит отчаяние, - и мы его захватим! Выметайся вон, отродье Высших! - кричит Хель, и ее детище за спиной ворочается и утробно рычит, выпуская кривые и длинные когти, истекая слюной и щелкая зубами.

    Безымянный остается стоять. Он слушает бой, слушает звуки выстрелов и чувствует смерть, струящуюся между каждым из камней. Когда гремит далекий взрыв, когда кажется, что сотрясаются сами небо и земля - он улыбается.

    Хель смотрит в пустоту глазами с того света.

    - Что случилось?

    Она спрашивает, но уже знает ответ.

    - Норны подорвали Асгард на средних этажах. Только после того, как пропустили туда большую часть твоих войск, Хель. Еще несколько минут - и Фрейя с отрядами эйнхерий возьмут Храм и тебя убьют. И если Ваше Высочество удовлетворит последняя и окончательная смерть, такая, какая досталась Фенриру и Йормунганду - что же, я готов уйти тем же путем, которым пришел сюда.

    Его слова звучат в тишине подобно грому, затмевающему звуки битвы вместе с последним из череды взрывов. Кажется, на миг даже бои у стен Храма прекратились, чтобы взрыв, снявший верхушку с Асгарда, успел прозвучать полностью. Словно даже эйнхерии и воскреснувшие замерли, чтобы насладиться красотой абсолютного разрушения, которое доступно только под куполами. И чтобы Хель, наконец-то, услышала то, что ей хотят сказать.

    Потом тишину снова разрывают звуки боя.

    - Нагльфару перерезали глотку, - говорит Безымянный. - И если Локи действительно был там - что же, я зря прошел этот путь. Он был единственным, кого я бы на самом деле хотел спасти по эту сторону баррикад.

    - Что ты такое? - спрашивает его омертвевшими губами Хель.

    - Я - то, что осталось от Иггдрасиля, - терпеливо повторяет Безымянный. - И он считал, что ты достойна выжить, хотя мне кажется как раз обратное. Но сейчас не время для разговоров. Идешь со мной?

    И Хель начинает выпутываться из проводов венца.

    - А где Модгуд? - спрашивает Безымянный. - Возьми ее с собой, раз уж она тебе помогла...

    Хель замирает. Смотрит на Безымянного долго, словно пытается понять, что он за игрок в разворачивающейся в Мидгарде партии. Но не может.

    - Так откуда же ты? Весь Асгард это знал и праздновал! - кричит Хель, и в ее крике куда больше страха, чем ей хотелось бы показать. - Она умерла во время третьей атаки! Мне казалось, от победного клича зеленых задрожало само небо! Ты не знал?

    Безымянный пожимает плечами.

    - Понятно. И нет, не знал - у меня были дела поважнее. А теперь пошли. Зверя оставляй здесь - он не поместится в катакомбах.

    Хель выпутывается из проводов, оставляя кресло, как опустевшее гнездо. Она думает, кто же стоит перед ней. Стоит ли ему помогать. "Мальчишка говорит, что он Древо. Но Древо больше не отвечает. Его больше нет". Хель смотрит на свои руки. "О... Вот как".

    Храм хрипит, не выдерживая натиска эйнхерий и Фрейи.

    Хель и Безымянный спускаются под темные своды подземного перехода, но стоит темноте принять их в свои объятия, как Хель хватает Безымянного за рукав.

    - Постой! - кричит она. - Мы должны кое-что взять! - и Хель разворачивается и бежит к одной из капсул. - Да не стой столбом, помоги же мне!

    Безымянный с андроидом возвращается. За мутным стеклом в ложе для тех, кто должен воскреснуть, - чье-то лицо, до боли знакомое. Замки заедают, долго сверяют коды, сбиваются и выдают ошибки. Тогда андроид по кивку Безымянного просто снимает дверь, вырывает ее с завесами и запорами. Хрупкие конструкции домов воскрешения не рассчитаны на его силу, главное предназначение которой - защищать Аса.

    - Это...

    В тусклом свете люминесцентных ламп едва поблескивает Драупнир на пальце. Руки спящего сжимают запись.

    - А ты думал! И копия Локи тоже здесь! - Хель улыбается, получая в ответ такую же безмятежную улыбку Безымянного, который разгадал кусочек плана Иггдрасиля. Локи не умер до того момента, пока где-то есть его копия. И Безымянный все же смог его спасти, пускай для этого Локи надо было умереть хоть один раз по-настоящему.

    Взрыв наверху перебивает его мысли.

    - Эйнхерии здесь! - кричит Безымянный Хель и андроиду.

    Снова взрыв - и Храм начинает рушиться. Взрывчатка у стен детонирует с равными промежутками, мерно, как часы, отсчитывающие время до конца света.

    - Хватай его! - кричит Безымянный андроиду и тянет за собой в блаженную темноту Хель.

    Они бегут по темным коридорам, слабый свет фонарика пляшет на стенах, выхватывая из темноты мокрую каменную кладку и боковые проходы. Им вслед доносятся звуки взрывов, и пыль осыпается с потолка, а трещины прорастают хрупким от времени бетоном.

    Хель и Безымянный бегут так быстро, как могут. Андроид уже далеко впереди. Дети слышат, как он шлепает по лужам, как стонет у него на руках Спящий.

    Очередной взрыв сотрясает землю, и трещины смыкают между собой тонкие пальцы судьбы. Даже Древу не просчитать все варианты будущего, не устранить все ошибки, не изучить все возможности. Потолок обрушивается песком и камнем, кусками труб и вязками кабелей. В один миг Безымянного и Хель отрезает от андроида.

    Они замирают, слушая гудящую взрывами землю.

    - Вас не завалило? - доносится из старой толстой трубы.

    - Нет, - говорит в ответ Безымянный. - Мы живы. А ты?

    - Все отлично.

    - Знаешь маршрут?

    - Да.

    Они молчат. Слушают взрывы и звук мерного падения капель.

    - Тогда иди вперед. Мы поднимемся здесь наверх... Тут неподалеку есть люки в подвальные этажи. Мы выберемся...

    - Я попытаюсь разобрать завал... - звучит из трубы, глухо, безнадежно, отчаянно. Голос неживого сейчас полон непостижимой жизни.

    - Иди дальше. Это приказ! - кричит Безымянный. - Найди выход и охраняй ношу до тех времен, пока не найдешь нас!

    - Слушаюсь, - доносится почти по-человечески устало.

    И наступает тишина.

    - Здесь действительно есть выход наверх?

    Безымянный улыбается мраку.

    - Мидгард пронизан подземными ходами как муравейник. Мы выберемся... Лишь бы прекратились взрывы.

    Судьба улыбается детям благосклонной улыбкой - звуки разрушения утихают, тонкие ветки трещин прекращают свой неспешный ход стенами старых катакомб.

-1000010-

    Сурт ушел. Растворился в востоке, оставив после себя опаленный пожарами и безумием войны мир. Мидгард, словно живое существо после долгого боя, кажется едва живым. Он медленно приходит в чувство, выпуская из своих недр людей, альвов и цвергов. Каждый его вдох и выдох сливаются с вздохами облегчения.

    И вместе с ураганом наконец-то ушла война. Растворились потоки Нагльфара, мутные, злые, полные чуждых созданий, безумных порождений фантазий Хель. Сменились тишиной звуки боев и взрывов, крики раненых и вой обезумевших. И даже Гьяллархорн умолк, теперь уже навеки - Хеймдалль покоится среди обломков высокого Асгарда, ставшего могилой почти всем Асам. Заунывный вой больше никогда не вернется в Мидгард.

    Высокий Шпиль, подпирающий небо, достающий вершиной до самой пустоты, повержен. Обломки Цитадели лежат, а пень, оставшийся на том месте, откуда во все миры прорастало Древо, откуда оно опутывало жизни своими корнями и ветвями, скалится небу редкими зубами арматур и покрошенных плит. Старая власть ушла, растворилась в прошлом, рухнула вниз с неизбежностью судьбы, с грохотом, с взрывом и старым порядком.

    Костлявые руины поднимаются к небесам, полным черноты Гинуннгагап, горелыми остовами. Но и там, среди черной копоти, гари и углей, снова прорастает жизнь, пробивается сквозь обломки как сквозь трещины в скорлупе яйца. Люди тянутся друг к другу, чтобы переждать разруху, чтобы решить проблемы сообща. Отныне им отпущена одна короткая жизнь, за которой наступит последняя смерть, за которой - только надежды пепелин на Имира. Те же снуют между людей, принося облегчение и утешение, поддержку и помощь, веру в новое будущее и Вечного, из которого когда-то проросли все миры.

    Старый мир разрушен. Пора строить новый, заводить новые знакомства, пытаться решать новые проблемы и искать новые пути решений. Так, как было - больше не будет. Никогда. Лишнее отпало от этого мира, растворилось в огне, а то, что не смогло, - обновилось, изменилось, стало сильнее, крепче, решительней и самостоятельней.

    Как змея, мир сменил кожу.

    Новые времена грохочут из темноты Гиннунгагап, под их поступью мир содрогается в ожидании то ли чуда, то ли смерти.

    И над всем этим - звезды. Вечные, равнодушные, далекие солнца, полные своей жизни, чуждой и непонятной. Так близко к ним, недосягаемым, над миром проплывает Ванахейм. Но никто не смотрит вверх.

-1000011-

    Фрейя смотрит на свои руки. Рядом с ней на солнце переливается Брисингамен - остатки былого величия; сверкающий хром покрыт копотью и грязью, царапинами и кровью. Да и сама Высокая Вана, дочь Ньерда, что правил Ноатуном над морем, выглядит не лучше. Волосы спутаны, лицо покрыто пеплом сгоревшего в огне Сурта мира, и на нежнейших руках кровавые мозоли.

    Она сидит, понурив голову. Вокруг нее клокочет толпа оставшихся после штурма эйнхерий, ожидая приказов от ставшей внезапно молчаливой хозяйки. Зелень колышется вокруг нее, плюмажи никнут под палящим зноем уходящего урагана, взгляды сквозь забрала пронизывают своей спокойной отрешенностью и готовностью покоряться приказам. Но Фрейя не смотрит на своих солдат, и смятение растет в остатках их душ, скрытых тяжелыми пластинами брони. Они ждут указаний, они все еще живут битвой - но должны покориться ее молчанию, должны наконец-то остановиться и снова стать спокойными, должны найти покорность и терпение. Пятна крови блекнут на их плащах.

    А потом толпой идет рябь, и эйнхерии расступаются перед Высоким Фрейром. Вечно юный Ван все так же прекрасен, его почти не коснулось жаркое дыхание войны. Он уже совсем не похож на свою сестру, раскрывшись ярким ядовитым цветком на пепелище мира.

    Он подходит к ней и садится рядом. На пыль падает мешок.

    - Вот так дела, сестра! - говорит Фрейр и умолкает, ожидая ответа.

    - Чего тебе? - Фрейя поднимает на брата усталый взгляд.

    - А ты не видишь? - и он повелительным жестом обводит смотрящих на них эйнхерий. - Под нашим маленьким руководством - маленькая армия, а ты сидишь, понурив голову.

    - Последняя модель разрушена, Фрейр. Нам не с чем возвращаться на Ванахейм. Земля обречена, и все только потому, что этому придурку Одину вздумалось подорвать Асгард!

    - Ты о чем? - удивленно спрашивает ее брат. - Разве ты не понимаешь?

    Фрейя плачет. Слезы прокладывают на лице, покрытом копотью и сажей, два чистых следа.

    - Это ты еще не понял! Все разрушено. Отец умер. Иггдрасиль, последняя надежда старой Земли, разрушен. Мы даже не можем вернуться домой! Не с чем! Ну почему эти древние были такие сложные? Зачем запускать системы на самоуничтожение? Ненавижу! - кричит она в небо, украшенное россыпью звезд. - Да чтоб вы сдохли! Сдохните! Сдохните со своим Мигардом все!

    Тишина падает тяжелым покрывалом. Эйнхерии смотрят на них, удивленно переглядываются и отступают. Фрейя, потеряв опору в жизни, мечется между двумя крайностями, сходит с ума без цели, впадает в страшное безумие без уверенности в завтрашнем дне.

    - Было бы чего переживать о старом, - Фрейр пожимает плечами. - Слушай, чем ты дальше собираешься заниматься?

    Фрейя устало смотрит на него. Вытирает пот со лба, размазывает по лицу слезы. Кажется, в ее глазах потух тот огонь, который горел раньше, который превращал ее в первую из Ванов.

    - Зачем нам это старье, сестренка? У нас есть этот мир. И у нас все еще есть твои эйнхерии. Если ударим сейчас - то разнесем основной центр за считанные секунды. Зачем нам возвращаться, а?

    Фрейя пожимает плечами.

    - Не знаю. Я... Я ничего больше не хочу.

    - А я хочу! - отвечает ей Фрейр.

    Он обнимает сестру и шепчет ей сладкие слова, льет обещания прямо в уши и заверяет в будущем. Теперь его очередь защищать ее, вести и работать в этом мире, застрявшем на грани вечного то ли рассвета, то ли заката.

    И вдруг он что-то вспоминает.

    - Да, кстати, смотри, - Фрейр открывает мешок, - что я достал!

    Мертвые глаза Скади пялятся на Фрейю. В застывшем взгляде отрезанной головы читается удивление.

-1000100-

    Хель смотрит на небо, усеянное звездами. Пляшут века, сменяются столетия - а они все там, неизменные, кажущиеся застывшими во времени. Где-то в вышине плывет Ванахейм, скрывшись на теневой стороне мира. Тонкие ноги Хель вытянуты, руки расцарапаны, и только в глазах - звезды, вечные, мерцающие, переливающиеся и сияющие.

    Безымянный сидит рядом с ней, закутанный в красный плащ. Он не смотрит вверх. Его мало интересует невообразимая пустота Гинуннгагап, ему безразличны ее черные глубины и загадки за гранью понимания. Его взгляд блуждает рассветными равнинами, останавливаясь на редких ярких пятнах выживших эйнхерий. Красные и зеленые плащи снуют туда-сюда, собираются в группы, и над ними колышутся облака потрепанных плюмажей. Тонкие пальцы Безымянного сжимают сверток в страхе, что кто-то из них вот-вот отберет его у него.

    - Скажи, почему? - голос Хель звучит тихо. - Я все только разрушила.

    - Ты знаешь, каково это смотреть в темноту, - говорит Безымянный.

    Хель смеется.

    Вокруг них снуют выжившие. Потерянные взгляды скользят по детям, но тут же движутся дальше. Мальчишка и девчонка не принадлежат старому миру, а новый мир еще не научились различать в лицах и взглядах прошлого. Они никому не нужны. И не будут. Безымянный зябко ежится под этими взглядами, кутаясь в плащ.

    - Знаешь, это не ответ, - говорит Хель.

    - Я так захотел, - Безымянный понуро смотрит на нее. Он хочет есть. Он потерял андроида, так и не узнав его имени. - И Он со мной согласился. Ты просто не имела возможности сравнить. Понять. А если бы...

    Хель качает головой. Черные волосы рассыпаются по плечам.

    - Ну вот, наконец-то я могу сравнить. Могу понять. Но теперь у меня нет ни силы, ни возможности что-либо сделать, что-либо изменить или исправить, - Хель опускает смеющийся взгляд на Безымянного. - Скажи, все эти смерти - они того стоили?

    Мимо них ковыляют эйнхерии. Красные плащи в пыли и крови, взгляды затуманены недавними боями. Они еще живут последней битвой. Пальцы все еще ищут оружие и все так же не находят. За ними идет Хед, слепой Ас, добровольно спустившийся вниз и тем самым спасшийся. Теперь на его плечах лежит ответственность за этот мир. Он один из последних и все еще должен заботиться о Мидгарде.

    Хед останавливается у Безымянного.

    - Я узнаю твой голос. Ты из Асов?

    - Нет. Вы обознались, высочайший, - спокойно отвечает Безымянный. - Я, Ливтрасир, и моя сестра Лив - всего лишь обычные люди, и мы никогда не поднимались в высочайшие покои Асгарда. Простите нас.

    Хед качает головой. Он не верит им, но дела не ждут, подгоняя, поедая минуты заботами и переживаниями. И Слепой Ас идет дальше, в окружении эйнхерий, туда, где раньше высилась громада Асгарда. За ним шагает Вали, его брат, которого он никогда не знал и не узнает, и Видар, наконец-то сбросивший тяжкое бремя молчания и шепчущий себе под нос проклятия и молитвы.

    - Ты не сдал меня, - Хель смеется. - А красивое имя ты мне придумал.

    - Это не я, - угрюмо отвечает на ее смех Безымянный. - Это Его последняя воля. Он назвал меня, тебя и его...

    - Того андроида? - Хель удивленно пододвигается к Безымянному. - И меня? А меня-то зачем?

    - Новая жизнь начинается с нового имени. То, что жило в темноте Хельхейма, должно умереть. И возродиться под новым именем, под новой судьбой, которую создаст само. Вот так считал Он.

    - Вот как, - Хель обнимает его за плечи. - Сестра, говоришь. И шанс... Возможно это то, чего мне так не хватало. Но я все равно не понимаю, почему Он это сделал.

    Ливтрасир пожимает плечами.

    - Возможно, стоит просто пожить. Или искупить вину. Или умереть - последней настоящей смертью. Что-то есть в этом выборе, ты не находишь?

    - Возможно. Возможно, у меня он впервые появился по-настоящему. А я даже не знаю, что с ним делать.

    - Знаешь, это грустно.

    Они сидят на развалинах дома и смотрят на толпу. На растерянных людей, тихих, потерянных, уставших от войны, от ужасов, которые опустошили их, от бесконечных потерь. Кто-то кричит в умолкнувшие телефоны, кто-то пытается соединиться с сетью Иггдрасиля, кто-то просто сидит на площади, обхватив голову руками, кто-то ищет семью, друзей, соседей. Тихий страх после бурь и волнений мягко накатывает на людей и опустошает их, вылизывая души и заживляя раны, нанесенные Суртом и Рагнареком.

    - А если люди без Иггдрасиля не справятся? - спрашивает Лив у брата. - Что тогда?

    - Тогда я посажу семечко. Новое Древо прорастет сквозь миры. До тех времен, пока люди не научатся жить сами.

    - И стоило ли ради этого уничтожать старое? Если все равно придется Его воскрешать?

    - Посмотрим, что из этого получится.

    - Но для начала найдем Бальдра и папу.

    Ливтрасир наконец-то смотрит на звезды.

    - Это же просто запись.

    - И твое семечко тоже просто запись. Но ты же веришь, что из него снова сможет вырасти дерево.

    - А если есть дерево, значит, должен быть и тот, кто его остановит?

    Она смеется. Заливисто, радуясь его непонимающему взгляду.

    - Не усложняй все так. Считай это просто надеждой на новую встречу.

    - О, - только и говорит Ливтрасир.

    Они вместе поднимаются. И уходят в толпу, держась за руки.

-1000101-

    Бальдр послушно идет вслед за андроидом. Он боится человека в доспехе, боится его силы, скорости и холодного голубого взгляда, в котором, на первый взгляд, нет ничего, кроме равнодушия.

    Бальдру страшно. Куда-то пропал его старый мир, пропала суета улиц, которую он видел, когда шел в Храм вместе с Локи, куда-то пропал подпирающий свод Асгард, и вместе с ним пропало небо, и теперь над головой только звезды и Гинуннгагап.

    Вокруг него - руины. Дома, еще вчера прекрасные, цельные, похожие на тянущиеся к небу монолиты, - в трещинах, и люди между ними бродят, словно вместе со стенами растрескались и их души. Ветер гоняет пыль, пробирается за воротник, лижет кожу холодом и заставляет щуриться. Мидгард уничтожен - но Бальдру не до того.

    - Ты меня убьешь? - спрашивает он у андроида.

    - Нет. Он приказал тебя охранять до того времени, пока мы не встретимся.

    - Значит, ты будешь меня защищать?

    - Да.

    - До последнего?

    - Да.

    Бальдр бредет, пытаясь понять эту информацию. Он желает вернуться в Брейдаблик, в холодные стены и молчаливые взгляды альвов. Ему холодно, хочется есть и спать, но андроид шагает перед ним, как будто не понимает.

    - Я хочу есть.

    Его спутник замирает. Оглядывается.

    - И спать. И я хочу домой!

    - Асгарда больше нет, - звучит бездушный голос андроида. - Все остальное можно попытаться. Жди здесь и охраняй это.

    И уходит. В руках Бальдра остается только шкатулка - что-то знакомое в ее очертаниях. Он видел такие в Храме.

    Бальдр опускается на битый камень мостовой и смотрит в пустоту. Ему хотелось бы убежать, скрыться от андроида, но мир вокруг - ничем не лучше. И все так же хочет его убить. И Бальдр вжимается в холодную стенку, пытаясь слиться с серым камнем, превратиться в тень, которую никто не заметит и не увидит.

    Но андроид будет его защищать. На миг Бальдру кажется, что он уже что-то такое слышал, что кто-то уже ему это обещал, кто-то еще кроме матери, но... Бальдр закрывает глаза. Его будут защищать.

    Когда андроид возвращается, Бальдр спит. Спит крепким сном смертельно усталого человека, сжимая в руках того, кого будет искать Хель, будет искать до тех пор, пока не найдет. А когда Бальдр проснется, андроид протянет ему банку бобов и накормит. И тогда потерявшийся Ас спросит своего спутника:

    - Как тебя зовут?

    - Игнатиус. Но можно просто Игги, - ответит ему андроид.

    И они уйдут искать Ливтрасира, затеряются в клокочущей толпе Мидгарда, который только-только будет учиться жить самостоятельно.

 

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Omen Fati