Утром ранним да свежим вскочили Степа и Алька с лавки одновременно. Кивает им от стола дедок:
- Доброго здоровьичка, товарищи командиры. С добрым утром. Присаживайтесь. Подкрепимся - да и в путь-дорогу двинемся. Неблизок наш путь - к трем пополудни бы до города дочапать.
- А лошадь готова?
- Готова. Она пока в сарае стоит - но сейчас, пока вы завтракаете, я её запрягу по-быстренькому.
- А ты, дед, чего не завтракаешь?
- Да в моем возрасте много не надо.
- А умыться у тебя, дед, где здесь?
- Прям у крыльца - там сбоку рукомойник весит. Коль воды нет - так к ручью можно сбегать за пару минут.
- А лошадь посмотреть твою можно?
- Конечно. Вон в том крайнем сарае, позади сторожки.
Вышел Степа на двор. Золотятся в свете солнца утреннего сосны корабельные. Дышит утро свежестью и ясностью летней с запахом смолы и хвои. Скинул гимнастерку Степа - да под рукомойником давай обливаться-отфыркиваться, стараясь плечо раненное не беспокоить да бинты не мочить.
А Алька к сараю пошла. Прикрыты двери того сарая чуть-чуть. Дышит что-то в сарае том напряженно за досками серыми. Пахнет у сарая сеном лежалым да навозом конским. Приоткрыла чуть Алька створку - и увидела в глубине полумрака живую лошадь. Стоит лошадь, переступая по полу сеном да пометом засыпанному ногами с бабками опухшими да копытами растресканными. Моргают слепо глаза бельмами чуть прикрытыми. Жует что-то губами сухими морда седо-белесая. Выпирают под шкурой старой пегой ребра да позвоночник острый. Валяется кусок хлеба заплесневелый близ копыта. Гудят назойливо мухи зелено-радужные, здоровенные, шумно-кружащие по воздуху затхлому.
Подняла Алька тот хлеб да лошади протянула. Схватила лошадь губами хлеб с ладони алькиной, сжавала жадно-голодно, подняла морду длинную вверх и заржала тихонько-благодарно, ушами длинно-хрящевыми мух отгоняя.
Погладила Алька лошадь по морде с ноздрями нежными, по гриве мягкой с репьем запутанным. Прошептала, едва слышно:
- Ну, подружка верная, ты старушка древняя...
И поняла - что на лошади той они никуда не поедут. А если поедут - все равно не доедут.
Пешком быстрее дойдут.
* * *
Сказала Алька Степе о своих наблюдениях по поводу лошади. Нахмурился Степа, но не расстроился. И дедок, как узнал, что они без него в поход выступают, не расстроился и не обиделся тоже.
- Что же - дело военное. Могет, оно и правильно - мы с Маруськой вам только обузой будем. Да и зачем ее тащить, зачем зря животное мучить. Только вы, товарищи, там про меня разузнайте да скажите, чтобы людей сюда из леспромхоза направили.
- Хорошо, дед. Скажем. А если опять лихие какие нагрянут?
- А что с меня взять? Кому я нужен? Уже девяносто лет свет божий коптю. Уже жену, сыновей, дочерей да внуков всех пережил. Пора бы уж и честь знать.
- А если немцы?
- А это уж, товарищи дорогие, от вас зависит, чтоб немцев сюда не пустить. Для того мы вас и содержали во время-то мирное. Сами не доедали, не досыпали - а Красной Армии все нужное давали в срок. Все, что просила она. Так что за вами должок теперь есть. Отдавать надобно.
Махнул им рукой дед:
- Ступайте с Богом! И коня вам найти хорошего. Чтоб куда надо - в мгновенье домчал.
* * *
Шли Алька да Степа по дороге, что им дед указал, быстро и споро.
Долго ли, коротко ли - влилась дорога лесная в проселок с колеями укатанными, а проселок тот - в грунтовку, а грунтовка, скользнув под провода, бегущие по столбам деревянным, высоким, да через пути махнув железнодорожные да насыпь гравия серого, вышла уже на большак - шоссе Минск-Москва. То самое, с которого они под Смолевичами позавчера так неудачно съехали.
И вновь, как и два дня назад - движение по большаку плотное. Только теперь все больше к востоку, туда, где город Борисов на горизонте виднеется, - беженцы, грузовики с имуществом, телеги со скарбом, автобусы с детьми из пионерлагерей, госпитали полевые, какие-то кунги военные, мотоциклистами окруженные. На запад, туда где гул орудийный над горизонтом стелется, только отдельные группки людей молодых бредут - резервисты и мобилизованные из деревень местных свои призывные пункты ищут.
Пыль над дорогой стоит. Дрожит марево знойное. Душит жара июньское, слепит солнце безжалостное. Тошнотворно воняет выхлоп сизый, парит асфальт, валит от тел немытых да одежды заношенно-пропотевшей пылью и пОтом густым. Идут и едут теперь все по обочинам, чтобы при появлении самолетов немецких тут же можно было бы в кювет спрыгнуть или до редколесья мелкого добежать.
А они-то как всегда - тут как тут. Накатывается с запада рев моторов стремительный. Звучит команда:
- Воздух!
* * *
Не спал Иван Иваныч в последние дни. Дней пять не спал. Только с Хранителем пил да об истории беседовал, сводки фронтовые обсуждая. Похудел Иван Иваныч - еще больше осунулся, заострился чертами. Но костюм на нем по-прежнему отличный, сорочка свежая, галстук заморский цветов ярких - в тон платку в кармане пиджачном.
На шестой день железный организм Ивана Иваныча забастовку решил объявить. Еле дополз Иван Иваныч до кровати в блоке жилом, еле-еле пиджак да башмаки кожи крокодиловой скинуть успел - как принял его сон, словно омут бездонный.
Глубок тот сон. А во сне том - все то же, что и наяву. Только без образов ярких - лишь схемы сухие, серые. Во сне в том война. Во сне том Заговор. Во сне том - товарищ Сталин.
И Алька. Со Степой. Вместе, бля.
* * *
Не останавливаются Алька и Степа. Идут шагом быстрым, обходя заторы стремительно. Привала не делают. Воду из фляги не пьют - флягу Степа почти сразу, едва они на шоссе ступили, каким-то детям малым на телеге узлами заваленной отдал.
Только в кювет падают ловко, команду или гул самолетов заслыша.
Как и обещал дед - часа через три после полудня вошли они в Новый Борисов, что на правом берегу Березины-реки. Пробежали, ритм не сбавляя, предместья с домиками за палисадниками аккуратными да заборчиками пыльными. Свернули в улицу боковую, и еще в одну, в тень акации да яблонь из-за заборов широко раскинувшихся, подальше от беженцев, от шоссе, от зноя и смога. Сбавили темп. Остановились у колонки водоразборной, долго и жадно ртами хватая тугую струю слюдяную, прохладную.
Вытерла Алька рукавом лицо мокрое. Потерла подбородок рукою задумчиво. Посмотрела на табличку на угловом доме с надписью буквами трафаретными "Вул. 10 год БССР". И сказала, про себя как бы, ни к кому не обращаясь, но жестко и твердо:
- Мне нужно на почтамт. Или на телеграф. Срочно.
Смахнул Степа пилоткой со лба пот быстрый прозрачный:
- А мне бы в комендатуру. В военкомат. Или в исполком. В общем - хоть к какому-нибудь начальству.
Посмотрела на него Алька взглядом быстрым, скомандовала почти серьезно:
- Что ж, тогда идем. Сначала мне надо связь установить. А там - будем по обстановке действовать. Сегодня 27 июня. Думаю, на почтамте мы сейчас все новости и разузнаем. Может быть, там и начальство какое есть рядом.
Козырнул вяло Степа, дурачась:
- Есть, товарищ младший воентехник.
* * *
Пусто на улицах Борисова. Изредка мелькнет прохожий одинокий, баба с кошелкой, ребенок у калитки с велосипедом трехколесным. Торопятся люди в домах укрыться. Опасаются, боятся чего-то. Пробегают улицы и переулки шагами быстрыми. Притаился город. Ставнями глухими закрылся. Вслушивается в канонаду теперь уже совсем близкую. Думает - чего ожидать, к чему готовиться. Пахнет дымом пожарищ далеким да листвой запыленной.
Оживленно слегка только у магазинов. Многие магазины табличками белеют на дверях "Закрыто!". Кто-то кое-где даже досками витрины да двери заколотил торопливо. Но у некоторых - двери распахнуты, а внутри - полки пустые видны. Из райпо продовольственного на углу какие-то люди мешок с сахаром вынесли торопливо. Близ промтоварного встретился мужичок с патефоном под мышкой, шарахнущийся в сторону испуганно.
Хихикнула Алька и продекламировала в пустоту:
- Вы, голодненькие, потненькие, покорненькие,
Закисшие в блохастом грязненьке!
Идите! Понедельники и вторники
Окрасим кровью в праздники!
Посмотрел на нее Степа - со страхом и недоумением.
* * *
Насилу узнали Алька со Степою у тетки какой-то быстроглазой с мешком соли в руках, как им на почту да телеграф пройти, да и то - покачала головой тетка в сомнении:
- Уж не знаю, товарищи командиры, застанете вы кого или нет - тут еще вчера-позавчера многие поразъехались. Немцы, говорят, уже восточнее Минска, у Витебска да Бобруйска.
Съязвил Степа невольно:
- Потому, гражданка, вы хищением социалистической собственности и занимаетесь?
Покраснела гражданка. Побледнела. Снова покраснела. И выдохнула зло:
- А ты меня, товарищ военный, тут не стыди. У меня сын в Красной Армии да муж. С начала войны, как призвали, - ничего не знаю про них. Уж неделю почти. Может уж и нет и на свете белом. У меня еще дочь-школьница, да отец инвалид. Ему лекарства надобны. Да свекровь ишо, да племянники. Мне их всех кормить надо. А я - одна. Или ты кормить будешь, горлопан-общественник? Ишь, нашелся законник!
- Ладно-ладно, не шуми.
- А немцы, говорят, уж под Березиной. И нехрен мне здесь указывать! нехер рот затыкать. Это ведь вы, сволочи, немца сюда пустили - а теперь мне морали читать вздумали?! Почему вы здесь, а не на границе? Куда вы все делись - с вашими самолетами да танками, стрелки ворошиловские, сраные? Поубежали все в тыл, а нас немцу бросили - как будто и надо так!.. Вот - весь исполком пустой да райком, да НКВД, да милиция - все ушли. И сейчас уходят - вон, весь шлях забит. А нам уходить некуда. Нам здесь оставаться!.. под немцем!
Распаляется тетка. Наливается кровью в крике. Видно, что ничем ее сейчас не сдержать. Пропал у нее страх перед лицом кошмара надвигающегося.
И тут Алька сказала спокойно и ровно:
- Спасибо. Простите нас. Мы пойдем. Но мы вернемся.
Потухла тетка, сдула свой зоб гневом и злобой набухший-набрякший. И кивнула из-за плеча, уже спиной к ним развернувшись.
- Что ж, будем ждать. Обещанного.
* * *
Права оказалась та тетка - пусто в зале почтамта, пусто в кабине переговорной, пусто за стойками-прилавками дерева темного лакированного. Только бланки белоснежные, по полу краской коричневой крашенному рассыпанные, похрустывают под ногами, часы на стене тикают мерно да сургучом с дымом едва заметным папиросным мирно пахнет.
И еще товарищ Сталин с портрета в простенке межоконном улыбается добро людям советским счастливым с плаката на стене противоположной.
И - как ни странно - радио тихо мурлычет:
...Мы готовы к бою с армией любою,
Коль придется воевать.
Будем биться двое: я и ты со мною,
Вместе нам привычно побеждать!
Сняла Алька трубки телефонные. Молчат трубки, тишину разливая гулкую. Ни гудка, ни шороха, ни треска. Бросилась тогда Алька к аппарату телеграфному системы Бодо, на столике примостившемуся, за стойкой, у окошка стеклянного с надписью черной краской по трафарету "Прием телеграмм". Включила аппарат Алька. Опробовала. Работает аппарат исправно. Присела Алька к аппарату и на Степу посмотрела выразительно молча.
Все понял Степа. Вздохнул. И к окну со стеклами крест-накрест заклеенными отошел.
А за спиной его - аппарат застучал, телеграмму передавая кодом иль шифром неведомым. Правда, за ту телеграмму платить обычно положено по пять копеек за слово, но сейчас эти условности лишние явно. Сейчас, можно сказать, на короткое время коммунизм наступил. В смысле - каждому по потребностям.
В минуту отбил телеграф сообщение короткое и замолчал. А в следующий момент вновь застучал - обратная телеграмма пошла, ответ на только что отправленную. Прочитала Алька телеграмму ту - и на спинку стула откинулась, улыбаясь.
Спросил Степа, смущенно-обидчиво:
- Ну и как?
Пожала плечами Алька:
- Приказано ждать ответ.
- А откуда ты на телеграфе умеешь работать?
- Ты ведь тоже умеешь? Сознайся.
- Я - десантник-диверсант. Нас к этому специально готовили, если вдруг где-то в тылу вражеском действовать придется. Только мы не только Бодо и Юза - мы еще и новый стартстопный аппарат осваивали, СТ-35.
- Ну и я тоже готовилась. Понемногу.
* * *
Врывается в сон Ивана Иваныча стук в дверь сильный, требовательный. Пугаются обычно такого стука. Ведь стучат так только те, кто право имеет, а не всякие твари дрожащие. Стучат так люди с ордером пришедшие. Стучат так те, кто готов тебя под белы рученьки взять да в камеру расстрельную запихнуть лихо. Но не боялся Иван Иваныч такого стука уже очень давно.
И вообще - он мало чего в жизни боялся. Если змей только - с их глазами-бриллиантами.
Проснулся Иван Иваныч, сел на кровати, потер рукой щетину на щеках и подбородке повылезшую. Помотал головой, остатки сна прогоняя да хмеля легкого. Включил свет ночника абажура зеленого, над кроватью привинченного. Взял со стола бутыль коньяка, нацедил полстакана граненого, выпил глотками широкими, жадными. Прояснилась голова стремительно. Ясной стала, как Полевой Устав Красной Армии, ПУ-39. Посмотрел Иван Иваныч на дверь. Не унимается стук. Что нужно им, за дверью? Нет чтоб постучать да уйти. Значит, срочное что-то. Значит, его то касается. Значит, его вызывают.
Открыл дверь Иван Иваныч. Прекратился стук тот сразу. Стоит на пороге, вытянувшись по стойке, сотрудник плечистый, подтянутый, тот, что у двери внешней кремальерной дежурит. Не должен сотрудник свой пост покидать никогда, кроме нескольких исключительных случаев, специально обговоренных. Иначе - расстрел. И раз покинул он-таки пост, значит, событие произошло важности чрезвычайной. Раз здесь он стоит - значит случай действительно исключительный.
Протянул сотрудник Ивану Иванычу бланк телеграммы-молнии правительственной:
- Товарищ Карачун. Спецсообщение шифром на центральный узел связи. Принято пятнадцать минут назад.
- Откуда?
- Из Борисова. Нами передан стандартный ответный спецсигнал ожидания.
Схватил Иван Иваныч бланк. Мгновенно пробежал глазами короткий текст сообщения. Не прост тот текст, зашифрован - но помнит шифр Иван Иваныч наизусть. Как и многое другое.
Прочитал сообщение Иван Иваныч. Побледнел. И покраснел. Кашлянул негромко. Да сотруднику тому у дверей по-прежнему навытяжку стоящему кивнул:
- Карандаш есть?
- Так точно.
Схватил Иван Иваныч карандаш, прижал бланк к стене и прямо на бланке начал цифры выписывать столбцами ровными. Выписал быстро, сложил бланк вчетверо, обратно сотруднику протянул с карандашом вместе.
- Отправляйте ответ!
- Есть.
- И - соедините меня с товарищем Маленковым.
* * *
Ждут ответа Алька да Степа. Полчаса ждут. Сорок минут. Час. Сидит Алька у аппарата молчащего. Ходит Степа по залу небольшому почтовому, мнет сапогами пыльными бумаги белые по полу рассыпанные. Плакаты рассматривает.
На плакатах - грузопассажирский самолет ПС-9 и надпись на яркая на стягах кумачовых "Самолет связывает далекие окраины Советского Союза и ускоряет темпы социалистического строительства. Пользуйтесь почтой "Экспресс".
Или - мотоциклист на мотоцикле быстром: "Отправку надо сделать срочно - доверься лучшей в мире почте!".
Рядом еще один плакат расположился, поновее прежних - без картинок, но с текстом убористым: "Постановлением правительства Союза ССР выпущен Государственный заем третьей пятилетки (выпуск четвертого года). Дружной подпиской на заем третьей пятилетки (выпуск четвертого года) продемонстрируем свою готовность бороться за выполнение и перевыполнение народохозяйственного плана 1941 года - плана новых побед коммунизма! Трудящиеся Советского Союза! Не забывайте о капиталистическом окружении! Подписывайтесь на заем третьей пятилетки (выпуск четвертого года), укрепляйте безопасность нашей Родины!".
На пятнадцатой минуте нового часа ожил аппарат - застучал, задвигался, ленту длинно-бумажную выдавливая с цифрами свежеотпечатанными. Поймала Алька ту ленту. Прочла, глазами сжирая. А тут и Степа, шум услыша, подошел сзади, да за Альку плечи чуть приобнял:
- Ну, как? Что пишут?
Вздогнула Алька всем телом от его прикосновения, словно от холода. Ленту ту быстро смяла в ладони. Лицо бледно-мертвенное к Степе обернула в полоборота, да спросила голосом безжизненным:
- Спички есть?
Понял Степа, что сообщение то - тайна великая, только Альке доступная. Понял - и не обиделся. Помнил хорошо Степа, что послан он был из Москвы не в детали задания ее вникать. Вынул коробок из сумки, протянул Альке. На коробке - лес горящий изображен и надпись: "Береги советский лес от пожара! Наркомлес. Главспичпром".
Схватила Алька тот коробок жадно, выхватила спичку, чиркнула по борту коробка сноровисто. Поднесла спичку горящую к ленте смятой. Вспыхнула лента стремительно: сожрал огонь ее в мгновение быстрое, обратив в пепел ломкий, угольками тлеющими на краях запекшуюся.
Перешло бытие в небытие. Перешла бумага в порошок, огнем спаленный, ветром веянный, водою травимый, в сажу пустую.
* * *
Растерла Алька тот пепел в пыль мельчайшую черную пальцами тонкими. Вытерла пальцы о бланк. И, словно вспомнив о Степе, улыбнулась ярко ослепительно, как учили:
- Ну, какие у нас с тобой планы?
Колыхнулось что-то тепло у Степы в груди от взгляда того, да от присказочки милой "с тобой". Почувствовал он внезапно вновь влечение сильное:
- План пока у нас, Василиса, один - в Москву побыстрее попасть.
- Что ж, Степа-богатырь, я не возражаю. Только как?
* * *
Как? - это хороший вопрос. По шоссе - долго. Забито шоссе. На своих двоих - надежно, но тяжело, да и медленно, опять же. По дороге железной - можно, но сложно. Нет, похоже, движения поездов по расписанию ни на Минск, ни на Смоленск. На удачу одну надеяться надо. А если и есть поезда на восток, то в поезда тот не воткнешься-не сядешь - беженцы, эвакуация, раненые. Только если с эшелоном с каким если до Могилева иль Витебска, а там новые варианты искать.
И тут вспомнил Степа про тот самый аэродром полевой, на который они тогда, несколько дней назад, с товарищем Кнышем приземлились на самолете подбитом-подраненом. Рядом совсем от Борисова аэродром тот быть должен, на другом берегу Березины реки. Пешком к вечеру добраться свободно можно. А если бы еще и транспорт найти - совсем бы хорошо было.
Сложился в голове Степы план стройный-ясный. Одернул Степа гимнастерку, поправил ремень:
- Сперва найдем какое-нибудь начальство. Мне же карты немецкие сдать надо, о диверсантах сообщить да о лесопилке брошенной. А там, думаю, транспортом мы всегда разживемся.
Сверкнула глазами Алька весело-печально:
- Тогда не будем время терять!
* * *
А вот начальство найти в Борисове посложнее оказалось, чем телеграммы-то отправлять.
Мотались Алька и Степа по городу до вечера. Пусты райком и горком. Распахнуты слепо в воздух знойный двери да окна райсовета и райисполкома. Сидит на посту в Управлении НКВД милиционер пожилой устало-безразличный да и говорит про то, что все еще вчера уехали, да и ему велели уходить, если полевые части Красной Армии вдруг за Березину отодвинутся.
Пахнет бумагами сожжеными остро. Веется пепел легкий над улицами да над крышами. Безжизненны окна сберкассы, бумагой перечеркнутые. Суетятся у военкомата какие-то военные, но ни военкома, ни военного коменданта нет - как объяснил незнакомый политрук, все уехали на организацию передовых рубежей обороны.
Часам к семи понял Степа, что здесь не найдет он тех, кому доложить обо всем произошедшем можно было бы. Тем, кто еще не уехал-не ушел - не до его диверсантов, не до машины, не до шофера с лесопилкою вместе. Все мелочи вдруг потеряли значение перед чем-то грозным, с запада надвинувшимся под канонады гул да моторов рев. Все взоры туда обращены, куда солнце вечернее потихоньку склоняться начало.
Плюнул тут Степа. И в прямом смысле, и в переносном:
- Ладно. Пойдем до аэродрома. Нам бы только туда до наступления ночи добраться!
* * *
- Здравствуйте, товарищ Секретарь ЦК, здравствуй Георгий Максимилианыч!
- Здравствуй, Иван Иваныч.
- У меня на руках сведения чрезвычайной важности. Код "ГРОЗА". Мне необходимо доложить. Как можно скорее.
- Отлично. Поднимайся ко мне в кабинет.
* * *
Перешли Степа да Алька реку Березину по мосту широкому, колонной отступающей бесконечной забитому. Бегают близ моста солдаты - лопатами звенят по земле сухой, щели прокапывают, ходы сообщения вдоль берега прокладывают, брустверы насыпают. Чуть в стороне - саперы кабели хитрые разматывают, да коробки со взрывчаткой сняряжают. Суетится командир, бегает вдоль перил, к берегу выходит, на опору моста озабоченно смотрит:
- Левченко - ты распределяй по опорам, как указано. Главное, чтобы пролет сразу просел, чтобы восстановить его под огнем невозможно было... И смотрите, чтобы ничего случайно там не сработало! Только по моему сигналу. Иначе - расстреляю на месте!
- Есть, товарищ капитан!
Свернули они с шоссе близ кладбища да к югу двинулись. Прямо на углу - два дома сгоревшие, угольками потрескивающие, дымом сизым тлеющие, бомбами разбитые, да сарай с крышей провалившейся чуть в стороне, за кустами. Увидел, узрел что-то Степа в сараюшке том.
Бросился вперед, чувствуя находки той радость.
* * *
Не подвело чутье Степу десантное - лежит в сарае том под обломками досок да теса кусками самый настоящий мотоцикл, ПМЗ-А-750. На бензобаке пузатом - эмблема яркая со звездой красной да каймою синей.
Двухместный. С сиденьями кожаными. Прямо как в фильме "Трактористы". Видно, что езженный - но внешне целый вполне. Высвободил сноровисто Степа машину из-под хлама наваленного, вытащил на свет Божий, осмотрел быстро, умело-внимательно:
- Так, зажигание... Движок... Стартер... Отлично. А с бензинчиком у нас тут что? Немного - но доехать хватит.
Смотрит Алька на мотоцикл тот с интересом. Никогда на таком чуде не сиживала, никогда не каталась. Только со стороны видела. Но мечтала всегда.
- Чей же это? И почему так просто валяется?
- Хрен знает. Может, тут какой мастер с МТС жил или еще какой начальник мелкий. Эвакуировался, а машину - куда? И по мобилизации сдать не успел, и с собой с бензином на дне не потащишь.
- А что же его соседи не взяли?
- А зачем он им? Тут человек технически грамотный нужен, знающий, умеющий. Инструменты тоже нужны. Да и где хранить его, чем смазывать, чем заправлять? Хорошо, что детишки местные про него не прознали, а то б на гайки враз растащили... Ладно. Попробуем тебя, сивка-бурка, в деле.
Подкрутил что-то Степа на панели приборной. Повертел ручки на руле изогнутом. Ударил сапогом резко по педали сбоку движка примостившейся. И еще раз. И еще.
Докладывает Иван Иваныч товарищу Маленкову. Подробно докладывает. Но короток тот доклад, ибо не повторяет Иван Иваныч то, что и так уже им известно. Потому в пять минут Иван Иваныч уложился - и замолчал. Молчит и товарищ Маленков. Давно товарищ Маленков и Иван Иваныч знакомы, давно работают вместе - оттого-то и не стоит Иван Иваныч перед столом начальственным навытяжку, а сидит напротив товарища Маленкова в кресле просторном.
- Это все хорошо и важно. Я сегодня через пару часов буду в Кремле, у товарища Сталина, - и все ему сообщу. Лично. Будем считать, что на этом наша операция завершена. Тем более, ты сказал, что хвосты все подчищены. Ситуация точно на контроле?
- Точно, товарищ Секретарь. Операция завершена. Во всех смыслах.
- Спасибо за работу. И тебе, и команде твоей.
- Рады стараться.
- Будь готов к вызову внезапному. Товарищ Сталин за эти дни о тебе несколько раз спрашивал. Интересовался.
- А чего мне не сказали?
- Тебе скажешь, когда вы с Хранителем в бункере заперлись с коньяка ящиком! Шучу. Сам товарищ Сталин тебя беспокоить не велел. Сказал - пусть, мол, отдохнет.
Напряг Иван Иваныч лоб свой широкий, сжал углы рта чуть заметно:
- Так и сказал?
- Так и сказал.
Замялся товарищ Маленков, замолчал на мгновение, вновь пот липкий платочком батистовым со лба согнал мокрого:
- Уф, душно сегодня. Жарко. Наверное, грозу натянет... Ты вот еще что, Иван Иваныч... Ты напиши рапорт на мое имя и изложи в нем все, что ты мне сейчас докладывал. Подробно. Хорошо? Мне его показывать не надобно - я от тебя все уже услышал. И вообще - не нужно, чтобы кто-то еще, кроме тебя его читал. Как напишешь - сразу Хранителю отдай, пусть он его в архив определит.
Улыбнулся Иван Иваныч одними губами:
- Так Хранитель его прочитает обязательно.
- Прочитает. Ну и пусть. Все равно он никуда из архива своего живым не выйдет. Никогда.
* * *
В десятый раз ударил по педали мотоциклетной подошвой сапога командирского Степа. И сдался мотоцикл перед энергией молодости, перед силой гения человеческого - чихнул пару раз, стрельнул трубой выхлопной оглушительно трижды - и заревел, зарокотал, загремел двигателем утробно-звонко, дымом окутав улицу.
Кивнул Степа Альке сквозь грохот и дым, на сиденье переднее садясь, да газ подбавляя на тормозе.
Захлопала в ладоши Алька, засмеялась радостно, чмокнула Степу в щеку быстро, да сиденье заднее взобралась ловко - будто не впервой ей на сем звере рычащем по ухабам кататься.
Крикнул Степа, пытаясь рев двигателя перекричать:
- Держись крепче! За меня держись. Да не за ремень - а за меня! Вот так! Поехали, Василиса-гонщица!
Обняла Алька Степу руками тонкими, прижалась щекой к спине широкой гимнастеркою грязной пропотевшей обтянутой. Газанул мотоцикл с места стремительно, по дороге неровной подпрыгивая.
- Полетели, Степа-диверсант!
* * *
Хорошо идет мотоцикл. Резво. Только дорога негладка - потому на любой кочке, на любом ухабе, на любой рытвине всей силой задницы своей крепость крепления сидения к раме да и самой рамы пробовать приходится болезненно. И еще плохо, что, если скорость к пятидесяти километрам поднять, - колесо переднее вибрирует, да руль в руках дрожать начинает, словно узда на коне норовисто-храпящем.
Пролетели они на коне стальном своем под солнцем вечернем по улице неширокой, в проселок переходящей. Пронеслись сквозь поле просторное. Вырулили на грунтовку в лесок-березнячок ныряющую, а потом, километров через десять, Степа на боковую дорогу свернул - на путь тот самый, что к прямо к аэродрому был вывести должен. Пусты все дороги. Ни души на них. Даже поспрашивать некого.
Был Степа на аэроэдроме том всего один раз. И по дороге той, к аэродрому ведущей тоже лишь раз всего ехал. Но тренирован в ориентировании на местности Степа прекрасно. И на память не жалуется.
Проехали быстро пост внешний, пустой - шлагбаум красно-белый, вверх поднятый, грибок-навес караульный без часовых. Вот и ворота показались со звездами красными.
* * *
Распахнуты ворота, пуста будка КПП в цвет защитно-ящеричный выкрашенная. И за воротами пусто. Нет красноармейцев снующих, нет грузовиков да бензовозов БАО, боеприпасы и топливо подвозящих, нет командиров сосредоточенно-хмурых, нет пилотов к самолетам спешащих, да и самих-то самолетов на поле летном-то и нет почти.
Подкатил мотоцикл к домику небольшому с вывеской "Штаб" белыми буквами по картону красному выведенными. Пуст домик - как и все вокруг. Только ветер флаг вылинявший над крыльцом чуть колышет да провода оборванные на ветру позванивают.
И казармы длинные за штабом покоем выстроившиеся тоже пусты - валяются меж них на плацу с флагштоком бесфлажным матрасы разорванные, сетки панцирные да спинки никелерованные кроватные, какие-то стенгазеты, гимнастерки рваные, сапоги да ботинки стоптанные.
И еще, чуть в стороне - несколько остовов самолетов сгоревших, в ржавчине да окалине сизой.