В тот день на стыке зимы и весны 1940 года все как обычно было. Ничто неожиданностей не предвещало. Как и всегда Алька с утра раннего уборку общую делала, а потом клетки кроличьи чистила.
В крайней - кролик Бобби беленький, ушастый, привередливый. Породы белый великан. Морковь подавай ему да салат нежнейший. Глупый Бобби: да у нас не все члены ЦК и Верховного Совета тот салат позволить себе могут, не во всех спецраспределителях достанешь его. Ведь идет тот салат из Европы, а в Европе - война. И еще эмбарго наложила Европа на торговлю с Советским Союзом за войну с финнами.
Но кролику ведь политинформацию не прочтешь, как и лекцию о международном положении. Ему салат - вынь да положь. Иначе, не в настроении будет. А роль-то у Бобби великая, роль у Бобби значительная. На нем весь номер фокусника-иллюзиониста Ионакана Марусидзе - то есть, Кольки Марухина - держится. И просит тот лже-волшебник за Бобби приглядывать тщательно, а то ведь в нужный момент кролик заупрямится да в цилиндр волшебный не полезет.
Правда, есть и другой выход - взять Бобби из клетки и за ухом почесать. Это он любит. Ластится. Глазами красноватыми блестит. Ушками дергает. И носом.
Сегодня нет у Альки салата свежего. Экспедитор привезти обещал, да не привез. Что ж, все ясно - временные трудности, как всегда. Но ясно то Альке и всем сознательным советским гражданам, а Бобби поди, объясни. Несознательный он.
И потому вынула его Алька из клетки - и за ухом почесала пальчиком.
А в клетке под сенной подстилкой - белеется что-то. Что это?
Отправила Алька Бобби обратно, а из клетки пакет небольшой вынула. Из плотной бумаги, заклеенный да запечатанный. Печать та серьезная - Герб СССР и надпись по кругу: "Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Секретариат". И надпись типографским способом: "Строго секретно. Василисе. Лично". Ей, выходит то послание адресовано. Ей, лично.
Вскрыла Алька конверт. В конверте - лист бумаги, на котором отпечатано четко:
"Выходи через служебный вход, следуй дальнейшим инструкциям. Никаких вопросов"
Что ж, если без вопросов, тогда ладно.
* * *
Последовала Алька за белым кроликом. Хлоп-хлоп. Топ- топ. Вот бежит она вперед по коридору, да в другой коридор свернула, меж слонов да лисиц, меж попугаев да тигров. Миновала вахтера сонного за стойкой дубовой.
И дверку толкнув входа служебного, - в воздух опьяняюще-прохладный влажно-оттепельный провалилась.
Улица перед нею.
А на улице, точнее, улочке - "Паккард" стоит, свет лакирует бортами полированными. За рулем - сам товарищ Кныш. Кивает ей сквозь стело - садись, давай.
Салон "Паккарда" - закрыт-зашторен. Открыть те шторы нельзя - плотно-прилегают к окнам, закреплены держалками пластмассовыми. Стеклянная перегородка, что салон от водителя отделяет, тоже занавешена. Не видать ничего.
Но Альке и не нужно в окно смотреть. Она на сиденье мягкое откинулась - в блаженстве. Как тогда, после встречи на вокзале Октябрьском. Чувствует она, что близка цель ее заветная - та, о которой мечтала она ночами долгими да днями текучими.
Тронулся "Паккард", скорость набрал, зашуршал шинами тихо-вкрадчиво. Повернул. Скорость сбросил. Замер на светофоре. Вновь рванул, движком урча надрывно, скорость набирая в подъем. Вновь тормознул - светофор, очевидно, снова. И снова - с места в карьер. Поворот. И снова тормозов скрип. Еще поворот. Еще тормоз. И еще по газам.
И крутой поворот - после скрипа ворот.
Вышла из машины Алька - и в рай попала. Холл с колоннами мраморными, потолком высоким, лепниной золотисто-мягкой да с диванами плюшевыми новенькими. Ноги в ковре персидском утопают. Пол - гранитными плитами выложен. Меж колон-то - пальмы в кадках зеленые. Глаза слепит от блеска роскошного.
- Где это мы? - спросила Алька.
- В Сандунах, - хмыкнул Кныш.
* * *
Эх, хороши Сандуны. Даже великолепны. Это бани московские, самые главные. Еще от старого режима остались.
Холлы роскошные. Да комнаты просторные. Парилки жаркие. Да бассейны прохладные. Номера семейные. Да полы мраморные.
С колоннами.
В семейные номера, вообще-то, пускают только мужей и жен - по паспортам. Но и Кныша и Альку тоже впустили - без разговоров. Смеется глазами Кныш, ртом улыбается лихо:
- Ну, теперь мы как семья одна.
А Алька не улыбается. Алька смеется. Хи-хи-хи. Ха-ха-ха.
Ведь впереди - жизнь-то сладкая. Впереди - жизнь веселая.
С белым кроликом - не соскучишься.
- Кныш, а зачем мы здесь?
- Баня, она - очищает.
- От чего?
- Вопрос неверный. Не от чего - а для чего.
- Для чего?
- Для всего.
- А конкретно?
- Думай, девица красная.
* * *
Сели Алька с Кнышем в парилку на полок верхний. Парилка-то финская, сухая, с каменкой. Это не русская парная - паром да квасом. Здесь культурно, как в Финляндии, с которой вчера-сегодня только-только мир, говорят, заключили. Сидят - жару поддают. Воздух сухой сосново-елово-березовый вдыхают. Друг на друга смотрят - кто больше выдержит. Пока глаза от жара не лопнут.
Вышли - и в бассейн белоколонно-мраморный. Сразу. С головой.
Уххх - хорошо.
А после бассейна - за столик. Надо дань традициям отдать. Пивка под воблочку волжскую. С икоркой. Можно - и винца, шампанского. Или водочки. Но в баньке - совет! - пивка! Бархатного! Или - lager!
Хорошо пиво в Сандунах. Немецкое. Баварское. Чешское. "Helles", "Radler", "Russen", "Pils", "Bokbier", "Pauleiner". Из Рейха Германского да Богемии и Моравии протектората. Товарищ-то Гитлер, эмбарго нам не объявлял. Наоборот! Он-то друг наш сердечный.
Другая бы переспросила - к чему готова? Для чего готова? Но Альке после парилки да бассейна да рыбки с пивком - все ясно. Досконально ясно. Абсолютно ясно.
Дышит Алька губами жаркими, глазами смеясь:
- Я - всегда!
Догрыз воблу Кныш да пиво допил. Поднялся. К Альке подошел. Хмылит рожу свою распаренную, сытую
- Только нужно еще одно испытание пройти.
- А как?
- А так!
* * *
И внезапно Алька ослепла от боли невыносимой. Ударил ее Кныш незаметно, но стремительно и сильно, да так - что среагировать она не успела. И не могла успеть. Среагировать на удар тот - все равно, что пулю рукою поймать.
Ударил в точку, в которой боль взорвалась, по телу разлилась, все тело, каждую клеточку в мгновенье заполнила. Не в силах никто той боли терпеть.
Знал Кныш, куда бить надо так, чтоб человека с одного удара убить, чтоб сердце остановилась от болевого шока. Убить - не убил он Альку, но сознание погасил сразу и намертво...
* * *
...Плеснул Кныш ей в лицо пивом холодным. Очнулась Алька лежа лицом в пол мраморный - руки в наручниках сзади стянуты. И ноги. И руки - к ногам. Конвертик, как такое называют в кругах следаков милицейско-чекистских.
Поднял ее голову вверх Кныш, сука, за волосы мокрые. Посмотрел, не мигая, в зрачки черные.
- Ну, что, вражье семя, прощай... - и в воду ее столкнул тычком ноги сильным.
Рухнула Алька в бездну. И в воду. С брызгами.
Отплевывается Алька сильно, телом по воде бахать пытается... Утонет ведь!
Тут - и нырнула Алька. С головой. И поняла, что она - рыбка. Рыбка звонкая, Рыбка молодая. И еще раз нырнула - рыбкой светлой, сероглазою. Или змеюкою водною.
Только у рыбки жабры есть - а у нее нет.
И потому она ко дну пошла.
Камнем.
* * *
...И почти дна она уж и достигла...
...И какая-то сила ее внезапно в тот момент со дна подняла да вверх потащила. И на берег выбросила беломраморный.
Вывернуло Альку - водой чистой, прозрачной. С пивком и рыбкой. И еще раз. И еще. Очнулась Алька - отплевалась-откашлялась. А Кныш, сука, лыбится.
- Давай-давай, проблевывайся...
Подождала Алька, пока Кныш наручники не снимет. Момент подходящий выбрала. И ногтями - в ногу его впилась. Как дикая кошка впивается. Как змеюка ядовитая - только не зубами вострыми, а коготочками. Под колено - где сосудики всякие близко-близко от поверхности проходят.
Дышит тяжело Алька, смотрит недобро. В глазах, в зрачках - словно по бриллианту малому. Пронзают те глаза насквозь. Все видят. Все знают.
Буравят те глаза Кныша:
- Еще раз хочешь?
Хмыкнул Кныш, хотя и не по себе ему от того взгляда стало. Рану на ноге зажимает, салфетками да полотенцем заматывает. Не унимается кровь - сквозь ткань сочится, проклятая. Красное на белом. Рявкнул:
- У нас противоядие есть. Вставай! Одевайся. И в машину!
Ну, в машину, так в машину...
Главное, что проверка на этом этапе пройдена. Ничего про это, правда, Кныш не сказал, но Алька чувствовала - прошла. Сама не знала, почему так уверена она была в том.
И была еще в одном она уверена - будет второй этап.
* * *
Проехал "Паккард" по улочкам узким да по переулочкам извилистым, на горку взобрался, да в приоткрывшиеся ворота свернул. Очутилась Алька в закрытом дворике замкнутом. Над воротами, следом за ними захлопнувшимися - проволока змеится колючая, на столбах - прожектора яркие, у ворот - часовые напряженные в фуражках с тульями синими. Кивнул ей Кныш на дверь подъездную распахнутую, а в ней - капитан госбезопасности хмурый, скуластый, сине-бледный.
- Приветствую тебя, Василий Михайлович!
- И тебе не хворать. Проходим побыстрее - времени мало.
Вошли Кныш с Алькой за капитаном в подъезд сквозь дверь крашеным цинком обитую. Миновали пост охраны настороженно-внимательной. Прошли коридорами длинными плиткой метлахской выложенные.
Прихрамывает товарищ Кныш. Стыдно Альке за выходку свою - зря она товарища Кныша поранила. Хотя - сам нарвался.
* * *
Спустились они по лестнице хоженой винтовой в подвал глубокий. Свернули в комнату без окон - с дверью широкой, закрытой прямо напротив входа. В другой стене - прямо под потолком - что-то вроде ворот небольших двустворчатых на щеколду шпингалетную запертых, да в пол упирающихся желобом металлическим, полированным до блеска. Горит лампочка яркая в наморднике проволочном. Пол в комнате - тоже плиткой выложен, сток в углу сделан, как в банях бывает. Там же - кран с раковиной да ведро под ней.
В комнате той, прохладно-ледяной - еще один капитан госбезопасности, зелёно-болотно-бледный, как и первый, только постарше: сам в очках круглых, на глазах мешками сиреневыми набрякший, с веками припухшими красными да усами пего-седыми вислыми - прям как у казака на картине известной репинской. На гимнастерке его - два ордена и знак "Почетный сотрудник ВЧК-ГПУ". Просто знак. Подумаешь, скажете - и ошибетесь. Здесь, в органах знак тот больше любого ордена ценится. Ого-го!
Не хухры-мухры!
Вошли первый капитан, Василий Михалыч, товарищ Кныш да Алька в комнату. Стало в комнате два капитана. Два.
- Здравия желаю, Василий Михайлович!
- Здравствуй, Петр Иванович. Готов?
- Так точно. Как всегда. А это кто?
- А это - товарищи из Центрального Комитета. Они будут присутствовать по личному распоряжению товарища наркома.
Кашлянул тут товарищ Кныш негромко:
- Не только присутствовать, товарищ Блохин, но и участвовать! Если желание возникнет.
Покачал головой капитан, тот, усатый, в очках:
- У нас нет для вас спецодежды.
Пожал плечами товарищ Кныш:
- Ну и ладно. Главное, чтобы были спецсредства.
И к Альке, слабо вникающей во все происходящее, обернулся, шепнув:
- Ты из "Нагана" стреляла когда-нибудь?
* * *
Прищурила Алька взгляд свой змеиный. И шепнула в ответ:
- Нет. Только в тире из винтовки пневматической.
- Ничего страшного. Премудрость небольшая - нажимай на курок да держи крепко. Здесь расстояния близкие - не промахнешься.
- А что нужно делать-то?
- Мы находимся сейчас в специальной тюрьме НКВД СССР в Варсонофьевском переулке. Это одно из тех мест, где приводятся в исполнение приговоры к высшей мере. Сегодня здесь в числе прочих, определеных к исполнению, должны исполнить двух очень интересных для тебя персонажей. Из твоего списочка. Точнее - одного. Второй так, в довесок, но тоже гусь жирный. Так что - загибай пальцы. Есть, что тебе посмотреть-поглядеть. А захочешь сама участие принять активное - так всегда пожалуйста.
Потерла Алька щеку о плечо. А моложавый капитан госбезопасности уже на стол из ящика два "Нагана" черно-блестящих выложил. Барабаны умело откинул сперва в одном, потом в другом, глянул на патроны, из камор выглядывающие сыто, вернул барабаны на место, крутанув ловко, щелкая:
- Отлично! У нас сегодня работы немного. Семи патронов для каждого достаточно. Плюс у вас, товарищ Петр Иваныч, еще запаска есть. Из личного фонда наркома.
Кивнул Петр Иваныч зелено-одуловатый:
- И еще какая. На наш век хватит.
* * *
Дивится Алька на "Наганы" те. Интересные "Наганы". Необычные. У каждого на стволе - насадка длинная, тупорылая, толстая, как кусок колбасы сырокопченой из праздничного набора к Первому мая.
Увидал ее удивленный взгляд товарищ Кныш. Пояснил:
- Это новейшее изобретение - прибор для бесшумной стрельбы, разработанный славными советскими сталинскими конструкторами братьями Митиными. Правда, братья врагами, суки, оказались, и потому один уже на себе изобретение сие испытал, а второй на стройках коммунизма где-то за кругом полярным трудится.
- А для чего прибор сей?
- Он серьезно звук стрельбы глушит, блокируя пороховые газы в стволе. Начальная скорость специальной пули меньше, чем в стандартных патронах, потому и возможность рикошета ненужного тоже меньше в разы. Да и череп не разлетается. Вместо выстрела - просто громкий хлопок выходит. Здесь в центре Москвы шуметь не рекомендуется, хоть бы и в подвале на территории охраняемой.
Вынул тем временем капитан из папочки, на столе лежащей, листочек небольшой, кашлянул и зачитал торопливо, но четко и ясно, звеня металлом в голосе:
- Совершенно секретно, особой важности. Начальнику комендатуры НКВД СССР капитану государственной безопасности товарищу БЛОХИНУ. Военной коллегией Верховного Суда СССР к высшей мере социальной защиты приговорены: бывший народный комиссар водного транспорта СССР, бывший Генеральный комиссар государственной безопасности гражданин ЕЖОВ Николай Иванович, бывший народный комиссар Военно-Морского флота СССР, бывший командарм 1-го ранга гражданин ФРИНОВСКИЙ Михаил Петрович, бывший народный комиссар земледелия СССР гражданин ЭЙХЕ Роберт Индрикович, бывший 1-й заместитель народного комиссара Военно-Морского флота СССР, бывший флагман флота 2-го ранга гражданин СМИРНОВ-СВЕТЛОВСКИЙ Пётр Иванович, бывший командующий Северным флотом, бывший флагман 1-го ранга гражданин ДУШЕНОВ Константин Иванович, бывший народный комиссар внутренних дел Казахской ССР, бывший комиссар госбезопасности 1-го ранга гражданин РЕДЕНС Станислав Францевич, бывший...
Как молнией пронзило Альку при словах тех чеканных. Услышала Алька фамилии ей знакомые, ненавистные, из тех, что она сама когда-то в машине Ивану Иванычу называла во время их первой встречи - да пальчики на руке загибала. Ударило ей жаром в сердце, отдалось напряженным пульсом в глаза. А рука - сама не понимая, как - схватила рукоять "Нагана" ребристую.
А товарищ Блохин временем тем уж заканчивает тот список зачитывать:
- ...Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит. Именем Советской власти приказываю - приговор привести в исполнение! 1-й зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР, начальник ГУГБ НКВД СССР МЕРКУЛОВ, Подтверждаю: Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР, армвоенюрист тов. УЛЬРИХ.
Отложил капитан лист в сторону, глянул перед собою взглядом холодным:
- Приказ подтверждаю от своего имени! Привести в исполнение!
Вытянулся бледно-одуловатый в очках, с усами казачье-прокуренными:
- Есть, товарищ начальник комендатуры, - привести приговор в исполнение!
* * *
Облачился бледный пожилой усато-прокуренный капитан в спецодежду особую - фартук на груди кожаный, кепка на голове плотная, тоже кожаная, и перчатки с крагами на руках - опять же кожаные. Очки снял свои толстостеклянные, да новые надел из плексигласа - как у летчиков, у славных сталинских соколов. Под очками глаза мелькнули капитанские - горящие, волчьи, голодные. Взял капитан второй "Наган" со стола. Кивнул Альке, до сих пор в руке первый "Наган" сжимающей судорожно:
- Ну, пойдем, девица-красавица. Главное - не бойся и не мешкай. Стреляй сразу, не думая, не слушая. И близко слишком не подходи - а то забрызгать может. Знаешь, какое давление в сосудах системы черепно-мозговой? Ого-го!
Вошла Алька вслед за ним в дверь широкую распахнувшуюся. За дверью еще одна комната. Чуть поменьше. И дверь есть вторая - только сбоку. Засыпан пол в комнате опилками свежими. Пахнет в комтате сосной да елью. Стены некрашеные, свежеоштукатуренные, с брызгами бурыми замытыми тщательно.
А одна стена - тоже с кляксами замытыми, но и в щербинах вся, сквозь которые кирпич рыжий просвечивает.
Не успела Алька рассмотреть комнату ту во всех подробностях: отворилась внезапно дверь боковая. Грохнуло голосом по сводам гулким.
- Заключенный номер полста-семь!
Ввели торопливо два плечистых сотрудника госбезопасности человека в белье нижнем тюремном, босиком, с руками за спину завернутыми, головой вниз. Встали, еще наклонили вперед. Не видать лица человека, но слышно, как всхлипывает и бормочет человек тот испуганно:
- Позвоните товарищу Сталину! Произошла чудовищная ошибка! Товарищ Сталин обещал... Товарищи... Родненькие... Мама... Пожалуйста...
Мгновенно поднял руку с "Наганом" капитан в спецодежде. Ударил выстрел щелчком глухим, почти невесомым в своды потолка да в стены кирпичные.
Раскололся затылок бритый мозгами, кровью да осколками костяными.
Шлепнула в бетон стены напротив клякса кровавая.
* * *
Обмякло тело на руках могучих обвисшее, кровью сочащееся. Выволокли тело мертвое сотрудники дюжие в первую комнату, ту, с воротцами да с желобом. Загребают ноги пальцами голыми опилки кровью сбрызнутые. Красива кровь на тех опилках древесных - прямо как клюквенный сок густой, точечками иль линией тонкою красною падает.
Смеется капитан из-под усов зубами кривыми, желто-прокуренными, горит глазами за очков стеклами:
- Не зевай, девонька. Здесь вся работа на быстроте и ловкости строится... Один-ноль! И еще раз говорю - близко не подходи - забрызжет!
Вытерла Алька со щеки теплую кровь пополам с мозгами. Смахнула со лба прядь упавшую. Подняла "Наган". Почувствовала, как от вида крови и убийства затрепетало у нее внутри злостью радостной. Ощутила дрожь певучую в голове да пальцах. Выдохнула зло-весело-напряженно:
- Я отыграюсь, Петр Иванович!
- Попробуй, девица красная. И - еще совет тебе: никогда с едой не разговаривай и еду не слушай. Пускай бормочет себе.
Вновь дверь распахнулась.
- Заключенный номер полста...
* * *
И вновь "Паккард" запетлял, заскользил улочками московскими. Вновь въехал во двор глухой - только без чекистов да проволоки колючей. Дверь - в дверь. Снова двери таинственные на пути ее. Двери и двери.
Вошла Алька в ту дверь, дрожь после "Нагана" расстрельного в руках унимая. Прошла коридор-зал длинный высокий, в три этажа, с украшениями кирпичными по стенам с витринами просторными, с полом плиточно-каменным.
Зал - как в пассаже гигантском. Верх потолка в вышине - дебаркадером стеклянно-ребристым теряется. В центре - фонтан журчит в раковине мраморной.
А там, в конце зала того бесконечного направо - комната маленькая, пустая, как прихожая, да Иван Иваныч в костюме своем красивом. Только теперь на лацкане у него - орден Знак почета, "Веселые ребята", в просторечии.
- Привет, - здоровается Иван Иваныч, улыбается весело, но глаза холодные, цепкие, твердые. - Раз ты здесь, значит, уже за белым кроликом пошла. Будем считать, что белый кролик привел тебя прямо в пещеру к Змею Горынычу или Кащею. А он ведь и жизнь потребовать может. Еще раз спрашиваю: согласна ли ты служить...
- Вам?
- Нет. Центральному Комитету. Я-то кто? Я человечишко слабый. Ничто. Ноль. А - он... Он как Кащей Бессмертный - только настоящий. Все может. Он приказывает, мы исполняем. Прикажет он мне тебя уничтожить - сделаю. А уж если тебе прикажет уничтожить меня - то сделаешь ты. Отступления не будет. Итак...
- Да! Только вопрос можно, - смотрит Алька виновато из-под челки плотной, улыбаясь застенчиво.
- Давай. Любой.
Ждал он вопроса о смысле заданий тех, о тайных обществах, о клятвах смертных, может, о масонах или тамплиерах, иль протоколах сионских, или Граале да Ковчеге Завета из романов рыцарских, но она спросила совсем просто:
- А где мы сейчас?
Интересно ведь Альке, куда это ее белый кролик-то Кныш завез на "Паккарде" лакированном.