Январь-Декабрь
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Люди не верят, что можно бороться с Судьбой. Все, что происходит - предначертано. Но так ли это? И что будет, если кто-то все же попытается вступить в неравный бой?..
|
ЯНВАРЬ-ДЕКАБРЬ
Пролог.
Новый год не принес радости.
Все разошлись: случайные зеваки, папины коллеги по университету, бабушки с третьего, четвертого этажа и бабушки из соседнего подъезда, большеголовые деятели культуры и чиновники (последние пришли просто так, для галочки; не каждый день умирает кто-то, о ком напишут в газетах и, может быть, посудачат на форумах).
Иногда случается и так.
На кухне - грязная посуда. Цветы в мусорном ведре. Пара венков в углу и что-то липкое на линолеуме, запах дыма и сгоревшей яичницы, одинокая керамическая чашка с недопитым кофе, серые пятна на скатерти стола, и еще шарики смятых салфеток.
Несколько часов назад я забыла, что давно не курю, взяла сигарету, затянулась, расслышала скорбный шелест голосов: сегодня можно, сегодня тяжело, сегодня не так, как всегда. А я решила - наплевать. И выкурила следом за первой еще и вторую сигарету, потом взяла третью. Когда закружился дымок, рядом возник давний папин приятель Валерий Георгиевич (седой, с горбинкой на носу). Он работал худруком в ДК "Современник", ставил детские утренники, для которых писал сценарии, нещадно воруя персонажей, сюжетные повороты и даже мораль из сказок моего детства. Он много пил (как и все работники ДК, исключая вахтершу бабу Валю), а когда уходил в запой, то звонил друзьям и долго пересказывал эпизоды несчастной и прожитой зря жизни. "Судьба! - говорил он многозначительно, имея в виду алкоголизм, два развода и престарелую мать - И никуда от нее не убежишь!"
На похороны отца он надел свитер с высоким горлом, будто собирался накатить рюмочку и поехать кататься на лыжах по зимним заснеженным сопкам.
Выдохнув на меня спиртными парами, Валерий Георгиевич сказал:
-Хороший у тебя был отец. Мужик!
Видимо казалось ему, что этим кратким "мужик" можно заменить все то, что мой отец значил для окружающих его людей.
Я пожала плечами, соглашаясь. Валерий Георгиевич потоптался на месте и добавил жалобно, с надеждой:
-Может, я пойду?
И ведь понятно же было, что пойдет. Никто его не держал здесь, под Новый год, за три с половиной часа до боя курантов. И никого я не держала. Но они ходили вокруг, бормочущие призраки (из всей толпы я знала троих, еще о двоих слышала от отца, а остальные - никто, пустота), бросали взгляды, полные жалости, не решались уйти, сбросить печаль с лиц, расправить плечи и пить с друзьями. Это же веселье, это же праздник. Дед Мороз, ёлка, подарки, хлопушки, дети, мандарины, оливье, президент по телевизору, игры под столом. Никто не хотел удерживать в памяти печаль и скорбь уходящего дня. Это же такое пятно на будущее!
Конечно, я сказала Валерию Георгиевичу: "Идите" - и затянулась снова, так, что свело скулы. А когда Валерий Георгиевич хлопнул дверью, за ним цепочкой, торопливо потянулись остальные. Похороны, это такое дело, когда только самые близкие родственники думают об умершем человеке. Остальные - для галочки. У остальных (бабушек с третьего и четвертого этажей, друзей по работе, случайных знакомых, соседей по площадке) мысли заняты собственными жизнями. Целая паутина жизней, в которую бы не влипнуть окончательно.
К одиннадцати не осталось никого. В полночь задребезжали стекла под напором новогодней канонады, резко запахло чужим счастьем (а, это же порох), скоротечной радостью высунувшихся из окон лиц. Я тоже высунулась, смотрела на распускающиеся вдалеке бутоны салюта. В голове ничего не задерживалось. Вернее, нет, что-то было, неуловимое, эфемерное, быстрое. Как снежинка, упавшая на губу и мгновенно растаявшая. Вроде бы была, но уже и нет ее.
Кричали:
"С Новым годом!"
"Счастья, здоровья, удачи в новом году!"
И еще: "Не думайте о плохом! Не грустите! Улыбайтесь!"
Потом я легла спать, закутавшись в одеяло, но не спала, а вспоминала отца. Какой он был? Вспомнила. И только потом уснула.
Ночью мне приснилось, что отец сидит на краю кровати и молчит. Потом появилась какая-то старушка, выглянувшая из темноты с фотографией в руках. Фото было с черной диагональной лентой, но изображение блестело в свете луны, и я так и не разобрала изображения. Старушка попросила у папы автограф, проскрипела: "А то ведь уйдете совсем, и никто вас не запомнит".
Отец долго хлопал себя по карманам, нескладно бормотал под нос извинения и, как обычно, ужасно стеснялся того, что кто-то проявил вдруг внимание. Ручка нашлась под одеялом, около моей пятки. Папа расписался. Что-то на счет любви и удачи.
-А теперь твоя очередь, - сказала старушка и протянула мне ручку и блокнот.
-Что это?
-Расписка. До возвращения обязуешься чтить память об отце и не единым словом его не опорочить. Это важно. Иначе придет он уже не тот, как прежде. Глазом моргнуть не успеешь. Нарушишь - заберу душу до самых пяток. Идет?
-Идет, - согласилась я. Мне было все равно, хоть до пяток, хоть до сердца.
Взяла, подписала, не глядя. Старушка улыбалась, пытливо разглядывая меня, словно старалась запомнить.
-Лишние вопросы лучше не задавать, - предупредила она. - Если не хочешь получить ответы.
Утром никого в комнате не оказалось, кроме сонной мухи, непонятно как оказавшейся здесь, в заполярье, первого января. Я следила, как она ходит по краю подушки и трет лапками, будто намывает очередных гостей. Потом я спугнула ее, и позволила, наконец, слезам выбраться наружу. Плакать я никогда не умела. Слезы текли сами собой, а нос внезапно наполнился соплями. Кто-то плачет громко и навзрыд, а у меня, стало быть, тихие слезы. Бесшумные.
После слез - утро с кофе и конфетами. Затем продолжила двумя сигаретами (одна за другой). Следом - ванная комната. Набирая горячую воду, я представила, как опущусь в кипяток, и мурашки побегут по коже, из головы полезут дурные мысли, будто иголки. Станет легче. Как минимум, проще. Уже в ванной, вдыхая горячий пар, закрыв глаза, я решила, что никогда отсюда не вылезу. Усну. Захлебнусь. Это было удивительное, но не мимолетное желание. Как по длинной веревке вниз, посмотреть, есть ли что по другую сторону жизни.
Я обнаружила в руке зажженную сигарету, затянулась (в стотысячный раз), и пожалела, что не взяла в ванную кофе. Ничто не сравнится с хорошим, крепким кофе, когда лежишь в горячей воде. А было бы так замечательно - хлебнуть из чашки, стряхнуть пепел на мокрый кафельный пол и - бульк - под воду. И чтобы больше никогда не открывать глаз. Ведь что меня ждет за стеной? Пустая квартира? Грязная посуда? Какой-то еще мир? Что? Универ, полтора оклада, болваны-студенты, ничего не мыслящие в искусстве, Толик-шепелявый, с его постоянным "перепихоном", зима под минус тридцать, и, что самое ужасное - жизнь.
С кофе не получилось. В животе урчало от экспериментов с успокоительными. Я глубоко вздохнула (в глазах потемнело) и хотела нырнуть, лицом вверх, чтобы заложило нос. Но в этот момент кто-то постучал в дверь.
В дверь ванной.
Дядя Митя.
1.
-С Новым годом! - кричали на улице, за окном.
Это двое пьяных прошли вдоль детской площадки, разворошили ногами мусор у качелей и, видимо, нашли кое-что полезное. У пьяных тоже есть право на праздник. Почему бы и нет?
Снег и мусор. Тонны мусора. Остатки петард и фейерверков, черные следы обгорелых бумажек, пустые пивные бутылки, смятые трупики жестяных банок. Кроме двух веселых пьяниц - ни одного человека на улице. Только вытоптанные до мутной грязи тропинки. Всем хочется выспаться после Нового Года. Разве что собачники, бедные, мучаются, но даже их сейчас не видно.
За спиной, за кухонным столом сидел давний папин приятель. Несколько минут назад он выудил из сумки ноутбук и, раскрыв его, что-то быстро печатал. Между ноутбуком и стопкой грязных тарелок лежало фото. На нем давний приятель и отец улыбались на фоне триколора и держали в руках бокалы с пивом. Подпись на фото: "Евро-2008". Я уже успела прочитать.
Два года назад папа действительно ходил смотреть матчи чемпионата Европы по футболу в единственный у нас в городе спорт-бар. Но мне казалось, что я знала всех его приятелей в лицо. Снежногорск не такой большой город, чтобы в нем мог затеряться какой-нибудь действительно давний приятель. В конце концов, я списала все на излишнюю подозрительность. Приятель мог быть из какой-нибудь бурной молодости, или из ДК, где вечно шлялось великое множество мутных творческих личностей (читай - собутыльников), и запомнить их не представлялось возможным. Приятель мог быть даже приезжим поэтом, которые в последнее время часто навещали отца, чтобы лично прочесть ему нетленные опусы, рожденные в муках творчества. Папа поэтов любил и много с ними переписывался.
-Кофе будете? - спросила безучастно, изучая взглядом серое зимнее небо.
-Пиво. - Буркнул старый приятель. - Бокал холодного "Клинского" существенно улучшает работу головного мозга. Так говорят. Я сам не зацикливался, не алкоголик какой-нибудь, но есть знакомые, которые проверяли.
Я невольно улыбнулась.
-И как, работает?
-Истину говорю. Некоторым людям необходимо выпивать по рюмочке хорошего крепкого коньяка перед сном. Знаешь, чтоб согревал где надо. Другие пьют стаканчик теплого вина за ужином. Тоже для здоровья полезно. Третьим надо много спирта. Тут за здоровье не ручаюсь, но какое-то скрытое удовлетворение алкоголики все же получают. А таким, как я, надо холодного пива. Не крепкого, а мягкого, доведенного до определенной температуры, когда заливается в горло без видимых усилий, и уже где-то на уровне подсознательных рецепторов осознаешь то великое удовольствие, из-за которого, собственно все и происходит
Рассказывая, он откинулся на спинке стула, расправил широкие плечи, раскрылся, будто собирался вскочить и зачитать мне новое свое стихотворение, только что придуманное, или - что еще невообразимей - процитировал бы наизусть пару абзацев из классики о полезности пива, да и всего алкоголя в целом. Что-нибудь из Зощенко, но на полном серьезе.
Я невольно заулыбалась, а он, увидев, нахмурил бровь, покосился влажным глазом и спросил:
-Смешно? Это правильно. Это и должно быть смешно, особенно в твоем положении. А чего смеешься?
-Ну, так, просто... Вы на сисадмина похожи. Знаете, такие... большие, с пивом, все время за компьютерами сидят. Шуточки эти ваши про коньяк и водку...
Он был тучный, невысокого роста. На вид ему было около сорока, под носом и на подбородке пробивалась абсолютно белая, будто первый свежий снег, щетина. Волосы, впрочем, тоже были абсолютно седыми. Пухлые щеки и шея у старого приятеля покраснели от жары: одет он был в потрепанную дерматиновую куртку, из-под которой выглядывал свитер в полоску. А под свитером наверняка еще свитер, и, может быть, не один. Люди, едущие на север, часто заблуждаются, думая, что здесь так холодно, что нужно напялить на себя весь гардероб, слой за слоем, как будто намазываешь на бутерброд сначала масло, потом мед, потом еще сверху маргарин, в надежде, что от всего этого бутерброд станет только вкуснее. Нет, конечно, не поможет. Одеваться надо с умом. А ума-то у приезжающих как раз и не хватает.
Старый папин приятель как-то странно к себе располагал. Таких полноватых недотеп обычно не боятся (хотя, впрочем, и не уважают), а просто принимают в компанию, в круг общения, если хотите, и принимают за своего. Я прикинула, могу ли обращаться к нему на "ты", как это было принято в отцовской компании, но потом передумала.
В боковой панели холодильника ютились две запотевшие банки "Балтики"-тройки. Для друзей. Отец пил пиво только по глобальным футбольным праздникам, каковых, увы, не наблюдалось с памятного "Евро".
-Я вас не видела в прошлый раз. Сыр будете?
-А я и не заходил. Я пролетом. Дела, знаешь ли. Бегаю, верчусь.
-И до этого ни разу не приезжали?
-Почему же? Два раза. Ты еще совсем маленькая была. Маринку видел незадолго до смерти. Ну, в смысле, маму твою.
Мама умерла, когда мне было три года. Что-то с легкими. Сгорела за полтора месяца. Ее долго возили по Ленинграду, по всяким дорогим и "блатным" клиникам, совали людям взятки, обещали золотые горы, но врачи только пожимали плечами и разводили руками. В начале восьмидесятых даже папин авторитет никак не мог сокрушить неизлечимую болезнь. Маму я запомнила преимущественно по запахам. Горячий душистый чай с лимоном, теплое молоко и мазь "Звездочка" будили в голове мутные, расплывчатые образы, которые я потом стала ассоциировать с изображениями худенькой молоденькой девушки на черно-белых фотокарточках. Девушка была моей мамой, хотя я этого так до конца и не понимала, но на фото она была далеко, а в голове - близко.
-Вы и ее тоже знали?
-Ага. Было дело. - Не глядя, потянулся за пивом. Щелкнул пивным язычком. Пена, с шипением, потекла между пальцев. - Извини, Рит. Насвинячу тебе тут немножко...
Я присела на край табуретки. С мыслями бы собраться. В голове каша, в желудке начинает потихоньку покалывать и резать, будто кто-то крохотный с лезвием решил выбраться-таки наружу. Давно пора.
И зачем он меня отвлек?.. Десять минут назад постучался тихонько в дверь ванной, потом еще раз, откашлялся и сообщил, что, видимо, опоздал к похоронам, а входная дверь была открыта, а он вовсе не хотел мешать, но просто привез кое-что, и надо бы оставить, а если входная дверь открыта, то и украсть чего-нибудь могут, стало быть, а он думал увидеться, обменяться любезностями, ну и вообще, раз уж приехал, как в старой песне... Понимаешь?
Я-то поняла. Но как быть с самоубийством?
Внезапно разозлилась на саму себя. Даже бомжи в первоянварское утро делают, что хотят. А я сиди тут непонятно с кем, пиво ему наливай. Знакомый отца? Отлично. Только папы уже нет. Он в прошлом, как и вся моя жизнь.
-Вы что-то оставить хотели, нет?
-Ага.
-Ну, так оставляйте, чего тянуть? И вы бы ноутбук закрыли хотя бы. Проявили бы такт. У меня отец умер, если не помните. Скорбь, печаль и все такое.
У людей сейчас вчерашний оливье, остатки выдохшегося шампанского, пельмени, кусочки затвердевшего сыра и мандарины. Что еще нужно для счастья? А у меня - скорбь в душе и запах пива по всей кухне. Противно.
Старый приятель покосился, нахмурился. Неудобно было на него кричать, но я все же собиралась.
-Вы на похороны приехали, или в твиттере ковыряться? Тем более, опоздали. Я бы на вашем месте на могилу сходила. С вами не пойду, уж извините, вчера наревелась, но расскажу, где находится. Вы, я вижу, технически подкованы, по GPS место найдете. Хотя у нас заблудиться сложно, три улицы вдоль, да три поперек, плюс церковь и ДК, где папа выступал. Вы же с ним дружили, вы должны знать, кто он такой. Обо всех его наградах наслышаны, о том, как он в середине девяностых плюнул на все и переехал сюда жить, чтобы меня нормально воспитать. А я вот, нормальная, училка в художке. А у вас одежда хорошая, зимняя, пешочком побродите несколько кварталов, а потом и могилку найдете. Не замерзнете.
Я понимала, что не могу остановиться, даже если бы захотела, потому что и вчерашние гости надоели хуже пареной репы, и не на кого выплеснуть скопившееся горе, а еще осталась одна, одиночества совсем-совсем не хочется... а тело свела судорога, к горлу легко подкатился горьковатый комок, я поперхнулась.
Умру, что ли, скоро? Давно пора. В голове - каша.
Давний папин приятель перебил меня, мягко и восхищенно пробормотав:
-Вот это правильно! Какой темперамент! Вся в отца!
Он улыбался, как улыбаются люди, получившие удовольствие от прекрасного фильма. У него появились глубокие ямочки на щеках. Ни дать ни взять - Дед Мороз. Только не хватало подходящего костюма, Снегурочки под боком и волшебного посоха. Ах, да, и бороду бы больше отрастить.
Может, и подрабатывает. Это сейчас модно. И напоят и накормят и спать уложат.
-Витька такой же! Игла в одном месте! Когда заведется - не остановить! А еще язвочки свои, шуточки постоянно цедит, но не по капле, а целыми ручейками. Оно, конечно, хорошо, смешно, но в шумной компании, а не один на один. Поговорить с ним о чем-нибудь серьезном совершенно невозможно, разве что когда стихи свои лирические читал. Вот тогда будто за душу берет лапищей своей и сердце сжимает. Жаль, что он умер. Веришь-нет?
А я не только верила, но и знала. Отец всегда сыпал анекдотами - он их феноменально запоминал, вычитывая на задних страницах "Комсомолки" или "АиФа". Даже если было не смешно, отец всегда смеялся сам: громко, заразно. И остальные смеялись, не в силах сопротивляться его какому-то медвежьему добродушию и мягкому глубокому хохоту, заполняющему квартиру, а то и весь крохотный Снежногорск.
-Вижу, что тяжело тебе, - сказал давний приятель, понизив голос. - Сам в шоке. Я же не совсем на похороны ехал. Я уже в процессе, так сказать, путешествия узнал. Чуть-чуть не успел. Так бы хотелось вернуть время вспять и успеть вовремя. Да? Как считаешь?
-Ерунду говорите. Уже все, нет его больше. И никогда не будет.
-Судьба.
-Не верю я в судьбу. Не бывает такого, чтобы кто-то за нас все решал.
-А что тогда? Несчастный случай? Совпадение?
Я пожала плечами. Не хотелось (да и не получалось) внятно думать.
-Сильно любила?
-Сильно. Вы не сможете представить.
-Это редкость сейчас. Поверь моему опыту - большая редкость. Люди перестали любить. Возник процесс взаимодействия. Ты мне - а я тебе, понимаешь? Даже среди родственников. Утрачен инстинкт любви, я так думаю. Сейчас любовью называют обычный пошлый обмен. Как на базаре. И никаких чувств. Я поселю тебя под свою крышу, а ты за это будешь готовить кушать. Я вынесу мусор - ты погладишь брюки. Я тебе дорогую машину, а ты мне минет под столиком. Мерзко все это. Фальшиво. Настоящей любви почти не осталось. Прячется по мелким городишкам, вроде вашего, и никак ее отсюда не выковырнуть.
Я облизнула сухие губы. Знал бы он, болтливый, что с каждой секундой выковырнуть меня откуда бы то ни было будет все сложнее и сложнее.
-Вообще, Рита, я к тебе ехал. - Внезапно сказал давний приятель и вытер губы тыльной стороной ладони. - У меня два билета из Мурманска до Москвы, на скором, купейном. Отправление - сегодня в десять вечера. Если быстро соберешься, то как бы вообще без проблем успеваем. По дороге все объясню. Давай. Одна нога здесь - вторая там.
-Снова ерунду несете какую-то... - пробормотала я. - Какое купе? Вы о чем? Это моя квартира, что хочу, то и... это... ну...
Он моргнул, склонил голову на бок. А глаза-то влажные, как у собак. Курит, что ли, много?
-Ага. Я вспомнил. Таблетки, да? - спросил с сочувствием.
-Всего-то... чуть-чуть. Может... больше. Я вообще-то, товарищ давний приятель, собиралась жизнь самоубийством закончить, а вы помешали. Я же не знала, что из ванной придется вылезать... я вообще не думала, что столько продержусь. Много времени прошло? Двадцать минут?
Мир вокруг внезапно заплелся - стянулся тонкими нитями, взвился, вытянулся сквозь потолок. Я вытерла выступившие слезы ладонями, потом крепко ухватилась за низ табуретки, чтобы не свалиться.
-Какие же это у вас билеты? - спросила. - Они же только с паспортом продаются. Не могли вы на меня никаких билетов взять... Да и вообще, что значит - собирайся?
-То и значит, - ответил он. - Что тебя здесь держит? Работа? Сдалась тебе эта работа. Впахиваешь с восьми до девяти, по пять дней в неделю, а еще и премии не платят, и работой нагружают. Сколько у тебя по сетке за выслугу лет? Копейки. В Москве за такие деньги даже листовки раздавать не будут. Карьера есть? Нет ее. Художка - потолок, потому что крохотный городок, военный объект, учить не кого. А Толик твой? Не задолбал еще со своим вечным "перепихоном"? Что тебя ждет? Грязная посуда в раковине, всеми забытые картины на шкафу, старость в окружении твоих же институтских подруг? Что еще? Ну, да, пустая квартира каждую ночь, и чем дальше, тем холоднее постель и тусклее фантазии? Ты этого хочешь?
-Откуда ты... откуда вы?.. - Я запнулась вновь.
-И еще один выход - наглотаться таблеток и уснуть в ванной. Чтоб одним махом все будущее под откос, как поезд. Но ведь ты умный человек, Рита. Ты же должна понимать, что это неправильно. Нельзя топтать свою жизнь, будто она ни на что не годна. Значит так. - Давний приятель склонился ближе. От него ощутимо несло пивом. - Я вытряхиваю тебя из суицида, а ты за это помогаешь мне кое-что сделать. Идет?
-Я не хочу из суицида... Я хочу в суицид.
А как заплетался язык! Он набух, будто сварившаяся сосиска, мешал звукам вываливаться из горла.
Табуретка зашаталась.
-Глупая ты, - сказал приятель. - Нет там никакого спасения. Разочарование одно.
Мне показалось, что в квартире есть кто-то еще. Серый, сутулый, лысый, в длинном плаще - выглядывает из коридора, смотрит недобро... Как раз к тебе и попаду, милый друг. Самоубийцы все к тебе попадают.
Табуретка накренилась и я начала очень медленно и очень картинно падать. В этот момент захотелось громко и звонко рассмеяться, так, чтобы соседи услышали и поняли, что мне, на самом деле, чрезвычайно весело. А что? Пусть думают, что мой Новый Год ничуть не хуже их Нового Года! И я хотела, чтобы по какой-нибудь совсем невероятной теории вероятности на моем пути (а вернее на пути моей головы) оказалась старая батарея с облупившейся краской и подтеками ржавчины в уголках труб. И я очень-очень рассчитывала удариться виском или затылком об эту самую трубу и избавить себя от дальнейшего выбора между жизнью и смертью.
Вместо этого старый приятель (а имя я так и не узнала) вскочил со своего места, обронил недопитую банку, удивительно ловко подхватил меня и не дал упасть.
-Разговора не получилось, - прошептал он укоризненно.
-Ага, - сказала я и отключилась.
2.
Запах.
Он склонился, будто тихий любовник, и принялся осторожно щекотать ноздри, опасаясь, что я проснусь слишком резко и прогоню его.
Вареная картошка в масле. Жареная курица. Рыба с луком. Мягкий свежий хлеб - этакий румяный каравай, какие показывают только в фильмах и, наверное, до сих пор пекут в забытых миром казачьих станицах. Моя фантазия или реальность?
Я открыла глаза и сообразила, где нахожусь. В купе поезда. Здесь было удивительно тихо. Если не прислушиваться, то и не услышишь неотрывного от любой поездки на поезде стука колес.
Раньше я никогда не ездила в купе. Только в разбитых, расхлябанных, потасканных плацкартах. Именно в них, в плацкартах, рождается и растет ощущение раздолбанности и ржавой безнадеги. Именно там можно услышать самые задушевные беседы, понюхать самого ядреного спирта и насладиться самыми ужасными песнями под самую плохо настроенную гитару в мире. Папины стихи (да и вообще стихотворения в любой форме) там не были никому нужны, потому что жизнь - это жизнь, а не творческое самовыражение. В плацкарте не просто шатает - трясет так, что зубы клацают друг о дружку. Про походы в туалеты можно складывать легенды. А те, кому достались боковые места у туалета, если когда-нибудь попадут в Ад, наверняка решат, что легко отделались.
...А за окном проносилась бескрайняя широта заснеженных новогодних полей. Редкие деревья если и появлялись, то только в качестве случайно промелькнувших скрюченных скелетиков, дополняющих белоснежный пейзаж, как редкие штрихи на гладком полотне какого-нибудь свихнувшегося художника.
В купе были удивительно мягкие матрасы. Под потолком светилась бледным маячком лампа дневного света. Напротив, за столиком сидел давний приятель отца, имя которого где-то потерялось. Столик был заставлен едой: тут вам и стеклянная тарелка с вареной картошкой и тарелка с жаренными куриными окороками; блюдо с блинами, рядышком - плошка сметаны. Горка определенно свежего и ароматного хлеба высилась чуть поодаль - пахнет, зараза! Дополняли картину два стакана с чаем, в подстаканниках. Все как положено.
Так, да не так.
От разнообразия запахов заурчало в животе. Я села, засунула руки в карманы весенней куртки. И кто это успел меня переодеть? На ногах - серые джинсы и кроссовки. Под курткой - зеленая футболка. Лифчик застегнут.... Голова кружилась. Мысли шевелились, словно умирающие рыбки в аквариуме с тухлой водой. Мгновение - и всплывут пузом вверх. Во рту был сладковатый, но вместе с тем горький привкус, будто меня много и сильно тошнило (хотя и не помнила когда). Живот постанывал пустотой.
Давний приятель будто бы и не заметил моего пробуждения. Уткнулся носом в ноутбук, что-то быстро набирал.
Я огляделась внимательней. На верхних полках ютились сложенные матрасы и полосатые темно-синие одеяла. В багажном отсеке над проходом лежала плотная спортивная сумка и прислоненный к ней кейс от ноутбука. В овальном зеркале отражалась моя бледная скуластая физиономия (растрепанные волосы, набухшие веки, сухие губы - невеста во всей красе, блин).
Еда благоухала. За окном угасающее солнце - большое и красное, будто не зимнее вовсе, а украденное из японских мультфильмов, медленно плавило горизонт. На фоне такого солнца можно гордо уходить за кадр героического фильма под героическую же музыку.
-Как себя чувствуешь? - спросил приятель, шелестя клавишами. Печатал он стремительно, профессионально.
-Нормально. Наверное. Что происходит-то? Не расскажете? - голос вышел слабый, словно чужой. Прорезалась давняя хрипота, от курения.
-Расскажу. Но позже. У тебя желудок должен заработать. Так что ешь. Сильно не усердствуй. Жареные окорока - это мне. Тебе нельзя, тебе легкое что-нибудь еще два дня. Захочешь пить - под столиком минералка.
-А два стакана чая?
-Тоже мне.
-Вы мне типа жизнь спасли?
-Ага. Типа спас.
-А потом, стало быть, переодели, вывезли на вокзал и пронесли в поезд?
Давний папин приятель посмотрел на меня поверх монитора. Мягко так посмотрел, с укоризной, будто уличил в том, что я стянула со стола что-то сладкое, тогда как сладкое брать не разрешалось.
-Ты сейчас серьезно? - спросил он.
-А как вы объясните? Взяли и похитили, верно?
-Вот еще, похищать ее буду. Скажешь тоже. Хотел бы похитить - похитил бы. У меня к тебе дело. На добровольной основе. Я думал все объяснить еще в квартире, но ты же у нас современная девушка, импульсивная и трагичная - наглоталась всякой дряни и вырубилась. Знаешь, как я устал от этой вашей импульсивности? Вы бы сначала головой думали, а потом бы уже вешались, топились, прыгали под поезд, таблетки глотали и стрелялись. Никак с вами не поговорить нормально. Это только в книгах смерть - романтика. Да еще в биографиях знаменитых писательниц и поэтесс. На самом деле все гораздо хуже. Умерла бы ты, поговорили бы о тебе неделю или две и все. Пустота. Забвение. Никакого толку. Отца твоего как хоронили, забыла? Всего день прошел, между прочим. В общем, ешь, а потом объясню ситуацию. Не захочешь сотрудничать - дело твое, сойдешь на следующей станции.
-А куда мы едем?
-В Москву, как и договаривались.
-Я с вами не договаривалась... Давно?
-Давно. Оленегорск двадцать минут назад проехали.
Я подсела поближе к столику, поискала глазами вилку, нашла одноразовую, пластиковую и подковырнула желтый бок картошки.
-Как это у вас получилось? - картошка обожгла рот, из глаз брызнули слезы. - Ух, откуда такое?
-Из вагона-ресторана, откуда же еще? - он закрыл ноутбук, отложил его и принялся аккуратно сдирать золотистую кожицу с куриного окорока. Пальцы у приятеля были короткие и пухлые, а ногти - длинные, давно не стриженые, но чистые и аккуратные.
-Я про другое. Как вы меня сюда затащили? Вообще-то, это похищение, знаете? Если к нам заглянет проводник или милиция, то я обязательно все выложу. Знаю я ваши приемчики. Вы специально убеждаете, что ничего не сделаете, чтобы потенциальная жертва считала, что все под контролем. А потом как огреете меня ноутбуком...
-Потенциальная жертва... слова-то какие, наверняка НТВ много смотришь. Я бы тебя давно огрел, если бы хотел, - спокойно возразил он.
-Знаю. Поэтому и спрашиваю. Что за фокусы? Паспорт мой где? Сегодня какое число?
-Первое.
-Вы меня утром, почти днем стало быть, отвезли в больницу? А потом врачам передали, верно? А дальше? Ждали, пока мне сделают промывание желудка, и потом сразу забрали с собой на вокзал? Это сколько же вы заплатили? Нет, я понимаю, что в наше время купить можно все, что угодно... И кто же вам билет-то продал?
-Я еще слова не сказал, - улыбнулся давний приятель и захрустел куриной корочкой. - А ты уже придумала целую историю. Будь проще.
-Не очень хочется. Вас как зовут?
-Дядя Митя. А чего тебе хочется? Вот если честно. Представь, что у тебя переломный момент в жизни. Ты много времени жила с отцом, работала, строила какие-то планы, и тут вдруг возникает ситуация, когда надо решить в каком направлении двигаться дальше. Отца не стало. Работа не нравится. Карьерные планы рушатся, картины никто не покупает, а дизайнеров нынче в интернете через одного. Да и городок твой, если честно, без перспектив. Тухлый такой городишко. И что ты сможешь придумать в ситуации? Есть идеи? Я не тороплю.
-Мне нравится мой городишко, - сказала с вызовом. - И жизнь моя мне нравится.
-Обманываешь. Как минимум - преувеличиваешь.
-Нет. Какая есть - такая и нравится. И работа, пусть надоела до смерти, но все же стаж идет, по сетке двигаюсь. И Костик - парень неплохой, а свою дурость перерастет. Зачем вы залезли в мою жизнь? Зачем вас вообще принесло утром-то, а? Лежала бы сейчас себе спокойно в ванной, и было бы мне хорошо, просто замечательно.
-Все из тебя какая-то злоба прет. Видимо, долго копила. - Дядя Митя отщипнул кусок курицы, помял его в пухлых пальцах и отправил в рот. Жевал он осторожно, неторопливо. - И кто тебя учил обманывать? Отец? Не думаю. А знаешь, что я про тебя скажу? Тебе двадцать семь, но ты совсем разочаровалась в жизни. Абсолютно и бесповоротно. Просто хочешь плыть по течению, и ни о чем не беспокоиться. Смерть отца - это был повод, чтобы подвести черту и под собственной никчемной жизнью тоже. Иначе что? Иначе - через двадцать лет проснешься, Ритка, с больной головой и поймешь, что рядом с тобой лежит какой-то шепелявый хмырь-алкоголик, который изменяет направо и налево. А работа у тебя - препод в универе, на художке, какая, собственно, и есть. Получаешь за это свои три копейки, а когда возвращаешься с работы, размышляешь о том, чтобы в холодильнике не было пусто!
Дядя Митя (а может никакой он и не дядя Митя) подался вперед, навис над столиком. Он не говорил, а шептал, тихо, монотонно, но так, что каждая мягкая его интонация обвивала и туго стягивала горло. На короткое мгновение (а мгновения умеют растягиваться в вечность) показалось, что воздух вокруг стал плотным и вязким, как застоявшаяся вода. И не было сил вздохнуть. Мне подумалось, что, может быть, я так и осталась лежать в ванной, с недокуренной сигаретой в руке, и теперь несет меня поезд по реке Стикс, в одном купе с самим хозяином проклятых душ? Верю, верю! О, как хотелось бы поверить!
-Вы кто такой? - спросила я тем же мягким полушепотом, что и он. - Вы что себе позволяете?
А дядя Митя отстранился, будто ничего и не было. Улыбнулся - добродушно. Так улыбается Дьявол.
-Правда пугает, - сказал он. - И это не я дьявол, а равнодушие, которое сидит в тебе. Ты сама его вырастила и дала расцвести. Какое-то время в твоей жизни был отец. Потом его не стало. И равнодушие выбралось наружу.
Я не отрывала от него взгляда. От этого милого толстячка-сисадмина, который умел читать мысли.
Прыжок из несущегося поезда показался вдруг отличной затеей, на уровне, скажем, катания с горок в аквапарке. Только совершенно бесплатно!
-Мой отец вам был совершенно не нужен...
Дядя Митя откусил кусок, по его подбородку потекла тонкая струйка жира.
-Откровенно говоря, я приезжал за обоими. Но еще не время об этом говорить. Расскажи лучше, как он умер.
-Будто вы не знаете. Залезьте в мою голову и посмотрите. У вас это хорошо получается.
-Брось, Рит. Я не умею читать мысли. У тебя на лице все читается, как с листа. И глаза твои на выкате, и трясущиеся губы, и самоубийство. Тут даже ничего додумывать не надо. Рассказал все, как увидел.
Он замолчал, пытливо поглядывая, будто проверял, поверила или нет. А что оставалось делать?
-Какие-то подонки дали ему бутылкой по голове, - пробормотала я. - Папа шел с работы вечером. Около подъезда с кем-то столкнулся. Может быть, повздорил. Папа не конфликтный у меня, но, знаете, когда надо, может за себя постоять. Видимо, началась драка. И о его голову разбили бутылку. Папа упал, ударился о металлическую лавочку и сразу умер. Врач сказал, что он хотя бы не мучился.
Картошка подостыла. На улице было сумрачно. Солнце растеклось тонкой бордовой полоской вдоль всего горизонта. Я отодвинула занавеску и сосредоточилась на пейзажем за окном.
Дядя Митя спросил:
-Подонков не нашли?
-Ищут. Но мне кажется, никто ничего не найдет. Праздники же. А в милиции тоже люди работают, им без праздников никуда. Хоть город и маленький, но кому надо, тот может в нем потеряться. Это уж поверьте...
-Верю. Как же не верить?
-Теперь знаете... И что вы хотели предложить?
-Это правильно, что спрашиваешь. Сначала - деньги. Двадцать штук в день.
Я хмыкнула. Дядя Митя похлопал по карманам, выудил пластиковую кредитку с блестящими буквами VISA и положил на стол передо мной.
-Здесь аванс. Первый двадцать штук, собственно. Завтра будет сорок. Если не веришь, можем на любой станции и проверить. Вот пин-код, - рядом лег огрызок бумажки в клетку.
На карточке было выбито мое имя. Почему-то, это не удивило. Равнодушие какое-то, ей-богу. Ну, подготовились, ну просчитали все заранее. Кто он, этот старинный приятель? Секретный агент с двумя нулями в кодовом обозначении? Дьявол? Какой-нибудь псевдофантастический персонаж? Как-то не удавалось удивляться и тем более строить гипотез. Устала я от переживаний последних двух дней. Хотелось просто взять и поверить. Наверное, это самый легкий путь.
Повертела карточку. Гладкая, новенькая.
-А в чем смысл работы?
-Первое - не задавать вопросов. Второе - помогать мне во всем, что я скажу. Никаких извращений, секса, убийств и грабежей. Нужно будет помочь - самую малость. Считай, что ты будешь изображать мою дочку или, скажем, молоденькую спутницу. Но мы даже за руки не будем браться, обещаю. Третье - никаких разговоров о работе с посторонними людьми. Даже так - ни с кем нельзя общаться. Никаких телефонов, смсок, интернета, записок, открыток или писем. Будем считать, что это все совершенно секретно.
-А вы - Бонд. Джеймс Бонд.
-Нет, я дядя Митя. И точка. Хорошо? Договор на два месяца или даже меньше. Если захочешь вдруг уйти - никаких денег не получишь, вообще. И добираться до дома будешь самостоятельно, тут я тебе не помощник.
-А если сойду на ближайшей станции? Задерживать не будете?
-Не в моих правилах. Я за честные игры. Я просто так людей не вербую, больно надо.
-Я вижу. И билеты подготовили, и карточку, и платите не мало... хотя, в Москве, говорят, топ-менеджерам и не такие деньги платят.
-Но я тебя и не буду заставлять делать то, что делают топ-менеджеры. - подмигнул дядя Митя.
-А та фотография, где вы с отцом на чемпионате Евро. Это ведь фотомонтаж, да?
-Нет, не фотомонтаж. Но это уже вопрос, Рит. А на вопросы мы вроде бы договорились не отвечать. Давай так. Либо ты со мной работаешь, либо нет. Во втором варианте - высаживаем тебя на станции, и дело с концом. Доберешься до дома сама, не маленькая. Вернешься к своей жизни, таблеток наглотаешься или еще что, мне уже все равно будет. А если работаешь - то никаких вопросов. Тебе же двадцать семь. Пора бы взрослеть. Считай, что я предлагаю путешествие по нашей необъятной родине. Этакий экскурс. Ты же дальше Москвы и не бывала никогда, верно? Вот. А я везде побывал. И в Хабаровске, и в Нальчике, и в Тамбове и в Перми. Деревенек всяких повидал - закачаешься. Их по стране разбросано столько, что и не сосчитать.
-Вы путешественник? Как Конюхов, что ли? Ездите по крохотным городишкам, исследуете их, или что? Продаете что-то? Уникальные разработки российских ученых? Мертвые души? Может быть, вы депутат? Голоса вам нужны? - я рассмеялась.
Дядя Митя тоже зашелся глухим, добродушным смехом, пригрозил мне пальцем.
-Так и кто же вы? - спросила я сквозь смех. - Дед Мороз, который не успел развести подарки хорошим детям? Что вы там моему отцу привезли?
-Без вопросов, Рит.
-Я еще на вас не работаю.
-Тем более. - Он шумно отпил из чашки. - Я бы на твоем месте не размышлял, а согласился. Тебе есть что терять? Нет. Счастливый человек тот, кто легко расстается с прошлым. Не помню, кто сказал, но цитата знатная. А тут приключение, деньжат заработаешь. А?
Я все еще вертела кредитку в пальцах. Двадцать тысяч в день - заманчиво. С одной стороны. А с другой - пустая квартира в Снежногорске, Костик, подруги (их немного, но какие-то все же есть). Это было мое стабильное, пусть и не очень хорошее будущее. А вот сидит сейчас передо мной человечек и предлагает перечеркнуть все и начать строить жизнь с нуля. Но с деньгами. Я бы даже сказала - с деньжищами. Но без прошлого. Просто с нуля. Потому что ежу понятно, что раз нельзя задавать вопросов и разглашать информацию, то общаться с подругами и друзьями уже не получится. А и много их у меня оставалось-то? По пальцам пересчитать. Одной руки.
-Мне надо в туалет, - сказала я.
-Чур, из окон не выпрыгивать.
Наверное, по всем законам жанра, он должен был меня задержать, но вместо этого взял очередной кусок курицы и принялся его есть.
Я открыла дверь и выскользнула в узкий коридор - тихий, пустынный, с мягким светом дневных ламп и запахом ароматного чая. Напротив купе в огромном окне мелькали огоньки далекого города, в который будто встроили мое худое, костлявое тело и рваные лоскутки отражений. Вон, даже видно силуэт дяди Мити - потянулся за ноутбуком.
Как-то все странно. Загадочно.
В туалете было занято, а в тамбуре витали струйки забытого кем-то табачного дыма. Я вновь уставилась в окно, в темноту. Вокруг грохотало, звенело, лязгало. Мелькали редкие шлагбаумы, деревеньки, фонари вдоль дорог, автомобильные фары. Было во всем этом что-то умиротворяющее. Недаром говорят, что долгое путешествие - лучший способ убежать от депрессии. Недаром же бегут из одного города в другой те, у кого не получилось в любви; и те бегут, кто устал от прежней жизни. Спят на твердых плацкардных полках люди, решившие сменить работу или место жительства, или просто хотят развеяться в путешествии - им не важна конечная точка маршрута, а вся прелесть от долгой и, казалось бы, бесконечной поездки. Ведь есть что-то умиротворяющее в стуке колес, легком позвякивании чайной ложки в стакане. Кажется, что с каждым километром, на каждой станции остается кусочек прошлой жизни, а новая нарастает - мягкая, розовая, или, нет, изумрудная, как свежий мясистый стебель. Ведь недаром даже Лев Толстой бежал перед смертью - чтобы уйти от проблем, исчезнуть, отрезать версты жизни, которую он не смог больше терпеть. И, наверное, высшее наслаждение путешественника - умереть в пути, на забытой богом станции, но зато очищенным от всех проблем и невзгод прошлого.
В тамбур протиснулся паренек лет двадцати пяти. Худенький и взъерошенный, словно воробей, но с резким, даже слегка нагловатым взглядом. Оценил меня, вытащил из-за уха сигаретку, закурил. Одет он был в драные джинсы и футболку без рукавов, в левом ухе болталось кольцо, а на запястье правой был вытатуирован черно-белый кругляш "инь-янь".
-В Москву? - спросил неформал, пустив две тонкие струйки дыма носом.
Я кивнула.
-Я тоже. Ни разу там не был. Говорят, красивая, зараза.
-Есть на что поглядеть.
-Представляешь, (он сразу перешел на "ты" и слегка обнаглел, как и подобает паренькам в его статусе) первый раз в купе еду. Уютненько так, тихо. У меня из соседей какой-то грузин, спит все время, и бабулька. А я на нижнюю полку перебрался и в окно смотрю. За окном - красотища. Правда, темнеет.
За окном ни черта не было видно. Только мелькали огоньки, будто взбесившиеся светлячки, вылетевшие на охоту.
-А ты в каком купе?
-Не помню. Где-то посередине.
-Одна?
-С дядей.
-По делам в Москву? Я, вот, просто так. Дай, думаю, на новогодние праздники устрою себе подарок. Это же так здорово - путешествовать, мир смотреть. Хотел себе визу оформить и прямиком в Амстердам, но не успел. Поэтому пока в столицу. Там, говорят, тоже можно найти хороший ганджубас. - паренек расхохотался, до икоты, потом затянулся снова и протянул руку. - Я Володя. Можно Вова.
-Рита.
Вова подмигнул.
-Вот что, Рита. Будет скучно, заглядывай в третье купе. У меня там вино домашнее, гитара. Скоротаем время до Москвы-то?
-У тебя там грузин спит. И бабушка. - Отчего-то разговаривать с нагловатым Вовой было приятно. То ли неформалы мне всегда нравились, то ли депрессия потихоньку начала отступать. - Сигарета есть?
Он с готовностью протянул и дал прикурить. Почувствовав горьковатый дым на нёбе, я успокоилась.
-И как ощущения от путешествия?
Вова пожал плечами:
-Не сообразил еще. Вот приеду в Москву, там решу. Друзья обещали потаскать по всяким злачным местам.
-Приключений ищешь?
-Ага. А зачем еще путешествовать? Жизнь без приключений - скверная штука. Скучная. Мир так устроен, что человек никуда выбраться не может, только скачками, по праздникам или в отпуск. Вот и приходиться бороться с миром, отрывать у него секунды собственной жизни, чтобы использовать их по полной. Ведь как может случиться? Состарюсь, а вспомнить нечего. Зато теперь хотя бы в Москве побываю.
-А ведь ты прав, - сказала я.
-Еще как. Представляешь, есть люди, которые всю жизнь сидят в своем городе и носа оттуда не показывают. У меня бабушка всю жизнь провела в деревне. Она даже не знала, что такое трамвай или, там, троллейбус. В теории только, по телевизору видела. К чему эти люди стремятся? Чем живут? - Вова в запале замахал руками и едва не вышиб у меня из рук сигарету. - Ой, извини. Философия, мать ее.
-Да уж. Философия из тебя так и прёт.
Он виновато заулыбался.
-Ну, так. Три курса. Никакого практического применения, зато прекрасно работает на девушках.
-Вроде меня?
-Ага. И так тоже бывает.
Я затянулась сильнее, сказала:
-Нет, Вов, меня клеить не надо. Я сама кого хочешь... Спасибо за приятную беседу.
-Так быстро? - удивился он. - Хотя, с вами всегда так.
-С кем - с нами?
-С одинокими, но очень гордыми девушками. Знаете, почему вы одинокие? Потому что слишком гордые. Вам снизойти до парня-неформала - это целое приключения. Никаких Амстердамов не надо больше.
Я раздавила окурок о стенку, брызгая искрами, потом бросила его в угол:
-А ты не задумывался, почему все девушки вокруг тебя такие гордые?
-Вот еще.
-А ты подумай об этом на досуге. Когда будешь играть на гитаре бабушке и спящему грузину.
Я выскользнула из тамбура в коридор. Как раз освобождали туалет.
Когда я вернулась в купе, еды уже не было. В проходе, распахнув дверь, суетилась упитанная проводница, принесшая еще два стакана чая.
-Не многовато ли? - спросила я, когда проводница ушла.
-Хорошо для почек. И для общего здоровья тоже неплохо.
-А как же пиво?
-И пиво люблю. Но пить пиво в поезде - дурной тон. Это как писать в бассейне. Приятно - но глупо. Что-нибудь надумала?
-Надумала. Утром выйдем на станции и найдем банкомат. Я хочу проверить наличие денег.
-Никаких проблем. И даже снимем немного, на нужды, так сказать. Рад, что согласилась. Не хотел тебя уговаривать.
-А я еще не согласилась. Проверить надо.
Он коротко улыбнулся и вернулся к ноутбуку.
-А что вы там все время делаете?
-Ищу информацию, - ответил дядя Митя.