Иногда в жизни происходит событие, которое меняет тебя, перекраивая твою душу. Или это может быть период, отрезок бытия, прожив который, ты уже не сможешь, как раньше смотреть на себя, мир и людей вокруг. Словно ты перешагнул невидимый рубеж, прошёл точку не возврата. И даже если ты захочешь всё забыть и вернуться к себе прежнему, у тебя это не выйдет. Воспоминания будут с тобой всегда. Радостные и печальные, мучительные и дающие силы жить дальше. И не важно, произошло это в детстве, или зрелом возрасте. Пройдя точку не возврата, ты приобретаешь новый опыт и новое знание, знание, о себе самом, которое остаётся с тобой навсегда и определяет твой дальнейший путь.
1 БОЛЕЗНЬ
Мне было шестнадцать. И я знала, что себе надо говорить правду всегда. Тогда неожиданности, которые время от времени случаются в жизни каждого, не станут совсем уж неожиданными. Обследование было обычным, плановым. Вроде бы всех из маминого цеха посылали. Простая формальность, как мы тогда думали. Но именно на нем обнаружили опухоль. Сказали - что нужно оперировать. И быстрее, пока еще она не злокачественная. Мама сидела с трагическим выражением лица. С молодости она страдала онкофобией, потому, что моя бабушка умерла от рака печени.
Я говорила правильные слова. Убеждала маму, что нечего выдумывать, что надо срочно идти в больницу. Что ничего страшного. У каждой третьей женщины были операции подобного рода. Я справлюсь. Прорвемся.
Мама идти не хотела. Она вообще уже устала. Ей хотелось передышки. И что бы не надо было бороться. И было очень, очень страшно. А мне - нет. Сначала я не поняла. Но ночью, когда осталась наедине с собой, разобралась. Одной части меня хотелось, что бы мама умерла. Так многое можно было бы списать на горе от утраты. Можно было бы получить свободу от своих обязательств, от её ожиданий. Приобрести жалость и сочувствие, ни к чему не обязывающие.
И эта часть меня была не такой уж и маленькой. Но была и вторая половинка. Сжавшаяся, внутри от горя. Знающая, что пустоту, которая неизбежно появится, не заполнит ничто и никогда. А еще, я знала, что каким бы ты не был на самом деле, всегда надо стараться быть лучше. Если ты не умеешь летать, постарайся хотя бы не ползать. История с опухолью закончилась благополучно. Прооперировали без осложнений. А что потом началось у мамы психическое расстройство, так мало ли в жизни неожиданностей ...
2 ВЫБОР.
Через двадцать минут, после того, как машина скорой помощи уехала, я услышала грохот на кухне. Посидев немного и собравшись с силами, пошла, посмотреть, что там.
Она лежала на полу, и что-то шептала. Димедрол, запитый водкой всё-таки подействовал.
Признаться, вся эта котовасия, мне изрядно надоела. В общей сложности, действо продолжалось часов шесть. Сначала дикая истерика, потом поход в гости, где на грудь была принята изрядная доза спиртного. Домой она идти не хотела, но и оставлять её ночевать хозяева не собирались, возможно, потому, что она уже успела наговорить им колкостей. Возвращаться ей не хотелось ужасно. Дома всё, нагоняло на неё тоску и уныние. К этому времени я уже горько жалела, что не ушла ночевать к родственникам. Но не бросать же её было. По дороге, она то и дело порывалась улечься в сугроб и поспать. В результате, до остановки вместо пяти минут, мы шли час. Всё это время я представляла, что я индийский йог. Я йог, я медитирую, ничто в этом мире не может вывести меня из равновесия. Пока ждали троллейбус, она слегка протрезвела, и её потянуло на приключения. Выйдя, она сразу же целеустремлённо двинулась к компании молодёжи, тусовавшейся недалеко от нашего дома.
" Будут бить, возможно - ногами" .Подумала я цитатой из книги. Но видимо действительно, пьяных Бог бережёт. Компания смоталась. Я думала, что дома она, наконец-то уснёт, время было уже позднее, а выпила она много. Но нет, мой энерджайзер, вдруг захотел свести счёты с опостылевшей жизнью. Выбрав, для сей цели димедрол. Далее последовала игра под названием " А ну-ка отбери", в которой, проявив заметную увёртливость, ловкость и сообразительность, она выиграла. Плюнув, я пошла, вызывать скорую помощь. Приехали они быстро, димедрол подействовать, ещё не успел.
- Да, я её, просто попугать решила! Заявила она.- Ничего я не пила!
Покрутив пальцем у виска, врачи повернулись и ушли. Она, решив перекурить это дело, пошла на кухню, я же, осталась сидеть в комнате и думать, какого собственно, чёрта я сегодня не ушла к родственникам? А через двадцать минут, из кухни послышался грохот, и я решила, посмотреть, что же произошло. Она лежала на полу в полубессознательном состоянии и что-то шептала. Кажется, материла меня. На миг, меня охватило дикое желание уйти. В конце, концов, свой гражданский долг я один раз уже выполнила. Она от помощи отказалась. Ну и что, каждый дееспособный человек имеет право распоряжаться своей жизнью, как ему будет угодно. А я сделаю вид, что была не в курсе. Я ещё раз посмотрела на её скорченное тельце. Больше всего, она походила на брошенную марионетку, такая же худая с выпирающими коленками и локтями.
- Ёб, твою мать! Сказала я и пошла, вызывать скорую, повторно. Набирая номер, объясняя произошедшее и уговаривая прислать таки, нам машину, я отчётливо понимала, что обратного пути у меня нет. Эта ответственность - до конца моей жизни. Или её. Кто дольше продержится.
3 ОБЫКНОВЕННЫЙ ЦИНИЗМ.
Я смеюсь и не могу остановиться. Стоящий на коленях у кровати скелетик, гневно сверкая глазами поднимает корявый палец и указуя на меня говорит- Господя!
Это единственное слово, которое она выговаривает. Значит это то, что Господь, несомненно, покарает меня за жестокость. Я смеюсь ещё громче. Возможно, это истерика. Только что, я сняла с этого чуда памперс и убрала грязное бельё, но наученная прошлым опытом, не оставила её лежать на кровати, а поставила коленями на пол. Стоять на твёрдом полу ей не нравиться, но иного выхода нет. Дело в том, что сие существо взяло привычку гадить, сразу же после того, как я уберу грязное и совершу с ней гигиенические процедуры. Сначала меня это злило, сейчас лишь смешит.
Видя, что проклятие на меня не действует, она пытается нагадить хотя бы на пол.
- Бог простит. Говорю я.
С пола то убрать легче, чем матрас оттирать. Заканчиваю её туалет и укладываю обратно. В качестве награды получаю плевок и выдранный клок моих волос. А вот не надо по отделению, без шапочки ходить! Следующий номер нашей программы капельница. Её это чудо не переносит и выдирает из вены, ничтоже сумняшеся. Но капаться то надо. Одна половина тела у неё парализована, и с ней проблем нет. Вторую руку я привязываю к кровати, предварительно обмотав полотенцем, чтобы не было синяков. Капельницу ставим с медсестрой так, что бы она не достала до неё ногой.
С облегчением выхожу из палаты.
- Убери, пожалуйста, у Димы. Просит меня один из больных.
Матерюсь про себя трёхэтажным матом. Дима на сегодняшний день самый тяжёлый, в нашем отделении. Все в курсе, что он умирает. Все, кроме самого Димы. Именно поэтому он запрещает проветривать палату, боится простыть. Запах там стоит - дикий. Около Димы - две трёхлитровые банки, почти полные. В них он выхаркивает содержимое своих лёгких. Оно густое, болотного цвета и воняет, нет, не воняет, а издаёт зловоние. Кажется, это сама разлагающаяся жизнь. Банки я меняла и мыла утром. Всё-таки, блевать в чистые банки наверно приятней, мне так кажется. Но сейчас, они снова полные. Дима замучено смотрит на меня и просит поменять ему памперс. Он парень, двухметрового роста и раньше ему было стыдно, а сейчас стыд отошёл на задний план. Ему просто хочется, что бы не было так больно. Я прошу его пождать и иду искать вторую санитарку. Родственники Димы доплачивают ей за дополнительный уход. Дима её не любит. Она подворовывает у него продукты и, меняя памперс трёт пролежни губкой, вместо того, чтобы, нанеся сначала пенку, промокнуть. Диму мне жалко, но мне хватает и одного маленького скелетика. Найти санитарку так и не удаётся. Приходиться менять памперс самой. Можно конечно и не возвращаться к нему в палату, но через какое то время, моча начёт разъедать его пролежни, а там и так сплошные раны. Дима доволен, тем, что им занимаюсь я, я не очень. Через пару дней он умирает и все с облегчением вздыхают.
Через некоторое время, другому парню, Мише, становиться хуже. Мы с ним приятельствуем. Миша очень красивый парень, хоть и весь разрисованный куполами и всяческими зековскими наколками. Небольшого роста, живой, разговаривает на хорошем литературном языке, без матов. Его часто навещает маленькая худенькая девушка, жена. Через какое-то время его переводят в хирургию, кажется, будут иссекать лёгкое. Возвращается он к нам через месяц, бледный, до синевы. А у нас накануне умер от сердечного приступа Антон. Было ему - двадцать два года. Наркоман. С утра он почувствовал себя плохо и просил медсестру сделать ему укол. Она отказала на том основании, что без назначения врача не имеет на это права. Врач была на совещании. Парень сидел в коридоре, долго разговаривал со своей мамой, а потом вернулся в палату и умер. Миша скорей всего тоже умрёт...
Работая здесь, я тоже чувствую себя слегка мёртвой. Это - "грязное" отделение туберкулёза лёгких. Значит это то, что у всех лежащих тут людей, туберкулёз в активной фазе. С их дыханием и выделениями, в воздух попадают миллионы палочек Коха. У нас, работающих здесь, две профессиональные болезни - туберкулёз и онкология. Иногда мне кажется, что это - маленький филиал ада, где каждый день празднуют пир во время чумы. Вечером, когда остаётся одна дежурная медсестра, и иногда, если ждут, что кто-то скоро умрёт - санитарка, ( не волочь же медсестре одной тело в морг) больные устраивают вечеринки. Ведь мужчин и женщин примерно поровну...И в то же время, смерть перестаёт казаться жестокой и несправедливой. Слишком много тут страданий, страданий и физических и душевных. Ведь тело никогда умирать не хочет и всеми силами цепляется за жизнь, даже если разложение в нём во всю идёт.
Днём я ссорюсь с пациенткой из платной палаты. Это совсем молоденькая девочка, то ли дочь богатых родителей, то ли жена богатого мужа. Она требует перемыть туалет, только что мной отдраенный. Я резонно замечаю, что в её годы пора бы научиться пользоваться ёршиком. Она психует, и говорит, что я всего то санитарка и должна знать своё место. Грозит пожаловаться на меня заведующей.
- Флаг тебе в жопу, барабан на шею, иди, жалуйся. Заявляю я. Совесть, правда, потом меня слегка мучает. Как-никак, у меня есть одно преимущество перед ней, а именно - отсутствие туберкулёза. Но остальные больные на моей стороне. Они вообще лояльно ко мне относятся. Возможно потому, что я по утрам безропотно отмываю их туалеты, покрытые слоем никотина, от чего белая плитка становиться коричневой. Или потому, что не отказываюсь разогреть суп, оставшийся от обеда. Кто их знает.
Работа в туберкулёзном диспансере, даёт мне понимание того, что жизнь - продолжается всегда и везде, что смерть милосердна, а жизнь - жестока, что от болезни и страданий не застрахован никто. Это всё прописные истины, но прочувствовать их я смогла только здесь.
4 РАДОСТЬ.
Я рассматриваю тест на беременность, то приближая, к самым глазам, то отдаляя от себя.. Одна полоска чёткая, а вторая, чуть заметна. Я пытаюсь понять, есть она, или это только плод моего воспалённого воображения. По идее, надо подождать несколько дней, но мне не терпится. Вчера моя подруга сказала, что беременна и будет делать аборт. Завтра я должна сопроводить её на это мероприятие. Мне очень хочется заорать и отматерить её. Но я сдерживаюсь. Она с парнем снимает комнату в коммуналке, учиться и работает. Ребёнок ей ни к чему. А мы с моим товарищем уже несколько лет хотим малыша, но не получается. Возможно, дело в том, что несколько лет назад, увлёкшись похуданием, я дошла до веса в 35 килограмм. Помню, гинеколог, молоденькая девочка, проводя осмотр, не могла найти у меня матки.
- А вам никогда не ставили порока развития? С интересом спрашивала она.
Я пожала плечами. - В течении двадцати двух лет, матка у меня точно была.
Сейчас мне двадцать три и вешу я сорок четыре килограмма. Товарищ мечтает откормить меня до шестидесяти. Я молчу. Я уже высчитала свой идеальный вес, и он на килограмм меньше, чем я вешу сейчас. Но я молчу. Я очень хочу ребёнка.
Утром я иду на встречу к подруге, представляя, как сперматозоид путешествует по моему влагалищу, стремясь к яйцеклетке. Мысленно, я с ним. В диагностике, сдав подругу врачам, сажусь, ощущая дикие боли внизу живота. Глажу живот и разговариваю с гипотетическим малышом, хотя ещё толком ни в чём не уверена. Ухожу домой, чтобы, через четыре часа, вернуться и забрать подругу. Спрашиваю, не жалко ли ей ребёнка.
- Да ведь это ещё только эмбрион! Удивляется она.
Я вздыхаю, мне жалко и эмбрион. Через неделю я повторяю тест, и мои подозрения подтверждаются. Я беременна. Моя жизнь наполняется смыслом. У меня будет ребёнок. Ребёнок, которому я буду нужна. Ребёнок, которого можно любить просто за то, что он - есть. Который будет любить меня. Звоню товарищу, информация доходит до него только с третьего моего вопля. Он - рад. Вечером я лежу и глажу живот, думая, что видимо не такой уж я пропащий и ни на что не годный человек, раз мне позволено стать мамой.
5 ПРЕОДОЛЕНИЕ
Я сижу на жёсткой больничной койке, рядом с маленьким пластиковым инкубатором. Внутри - мой сын. Дышит он уже сам, но крошечный, вялый и изо рта у него торчит трубочка, а в вене - капельница. Он спит. Он спит всё время и почти ни на что не реагирует. Даже, когда ему убирают капельницу и начинают делать уколы, почти не плачет. Это плохо.
Я приехала сюда прямо с похорон мамы. Она умерла, через четыре дня, после рождения внука. Утром я позвонила в больницу, куда его увезли и мне сообщили, что опасности для жизни больше нет. А в обед мне позвонила двоюродная сестра, и сообщила, что мама умерла. Я знала, что скоро это случиться. Ухаживая за больными, учишься распознавать знаки скорого ухода. Запах, цвет кожи, изменившиеся черты лица и нечто не видимое, но ощутимое. Я плакала, сидя у кабинета узи, хотя умом сознавала, что в её случае - смерть, это освобождение от страданий. Но я плакала, оттого, что мне уже никогда не разделить с ней мою радость и мою печаль. На похоронах я молчала. Просто стояла рядом с гробом. Слушала идиотские речи похоронного тамады, в которых не было ни слова правды. Вернее, случись это ещё несколько лет назад, возможно это бы звучало правдиво, да и людей было бы больше. Но всё получилось, как получилось. Людей было совсем немного, кто- то плакал, тёте стало плохо. Я просто стояла, стараясь держаться. Мне нужны были силы, в больнице меня ждал сын.
Наш лечащий врач мне ужасно не нравится. Она обращается с малышами, как с некачественной колбасой. Да и результатов анализов и диагноза я не могу добиться. Заведующая и дежурный врач куда лучше. От них я узнаю, что динамика положительная. Вскоре, я прошу, чтобы мне разрешили кормить малыша. До этого он питается из трубочки. И вот о радость, сын ест сам, из соски! Я стараюсь, как можно чаще брать его на руки, гладить. Мне нравится рассматривать его крошечное личико. Постепенно он оживает. И хотя больше всего он похож на маленького птеродактиля и весит чуть больше двух килограмм, для меня он - сокровище.
Процедурные медсёстры меня ненавидят. Я заставляю их вместо капельниц делать уколы. Не из вредности, просто руки у них кривые. Другие девочки стесняются, и головки их детей покрыты шишками и синяками.
Через три недели лечения, я самовольно ухожу домой с ребёнком. Заведующая и так хотела нас выписать, но лечащий врач, неожиданно вышедшая с больничного - возмутилась. Заключение я выбивала с боем. Мне сулили всякие страсти, но откуда-то, я точно знала, что дома малыш поправиться намного быстрей. В конце концов, рядом с нами есть диагностика и детская поликлиника, и в квалификации наших педиатров я уверена, поскольку многих знаю. Так и вышло. Через месяц, обследование в диагностическом центре, подтверждает, что ребёнок развивается соответственно возрасту.
Но я навсегда запоминаю, как он лежал в пластиковом инкубаторе, маленький и еле живой. Через пять месяцев, я понимаю, что снова беременна. Очень много против. Против врачи и родственники. Но мне дико, мучительно жалко это, ещё крошечное существо. Я вспоминаю, как страстно ждала сына, и, посоветовавшись с мужем, решаю оставить второго малыша. Оказывается что это - девочка. И вот она лежит рядом, маленькая, но очень серьёзная. И считает меня своей собственностью. Вот ей три месяца и папа бежит в два часа ночи ей за яблочным соком.
Я не успела опомниться, как стала мамой двух детей и как любит повторять моя тётя, себе уже не принадлежу. Признаться, частенько это меня раздражает. Периодически, я хочу сбежать из этого дурдома. Но в глубине души, знаю, что они, мои дети - чудо, данное мне неизвестно за какие заслуги. Маленькие, совершенно отдельные личности, за которые, я ответственна.
Вся наша жизнь - цепь изменений, преодоления себя и обстоятельств. Мы заново рождаемся, и умираем. В наших душах часто идёт война, порой, такая же жестокая, как и те, что происходят в реальности. Гибнут прежние идеалы, выгорают чувства, эмоции. Мутируют принципы. Но если мы находим в себе силы не сдаваться, то, как фениксы, возрождаемся вновь и вновь, и точка не возврата, лишь ещё одна ступенька, на пути к Вечности.