История эта произошла со мной в далеком детстве. В ту пору мне было лет пять-шесть. Жили мы с отцом тогда на полуострове Камчатка.
Вспоминается наш глухой угол на Восточном побережье, поселок Ильпырский, колхоз "Тумгутум", что в переводе с корякского означает "Товарищ". Узкая береговая полоса -- тридцать километров в длину и всего метров пятьсот в ширину, -- на которой находился наш дом, с двух сторон омывалась водами могучего Тихого океана.
Мне довелось увидеть всю неповторимую красоту этого сурового заповедного края. Камчатка. Земля, согретая теплом своих недр и распахнутая к величайшему океану. Территория вулканов и гейзеров, плоских приморских тундр и вершин, несущих большие ледники. Незабываемый мир прозрачных озер и вскипающих от рыбы быстрых рек, каменной березы и реликтовой пихты изящной, стланиковых зарослей и буйного высокотравья. Место многочисленных птичьих базаров и поселений леммингов. Родина белоплечего орлана и огромного бурого медведя-рыболова. Это поистине заповедное царство.
Непередаваема прекрасная, особенно в диких местах, и в то же время жестокая в своих проявлениях, природа. Частые землетрясения. Очень холодные, многоснежные зимы. Бывало, отец открывал утром дверь, а за ней находилась еще одна -- "снежная" -- и руками спокойно можно было достать верхушку телеграфного столба. Заносы. Бураны. Шторма.
Лето короткое, прохладное, температура редко когда достигала +20оС. Порывистые ураганные ветра, сваливающие с ног человека, постоянно дующие по косе, и никакого прикрытия со стороны деревьев. Они низкорослые в этих суровых климатических условиях. Это карликовые березки и осинки, которые настолько малы и неказисты, что, на первый взгляд, их и за деревья-то принять нельзя. От сильных непрекращающихся ветров они не могут подняться вверх, а растут в виде низких кустарников. И даже грибы, которых здесь огромное множество, выше этих берез и осинок.
Еще одно из достопримечательностей этих мест -- кедровый стланик, который стелется по тундре на десятки и даже сотни метров, и если попадешь в него, то уже нет никакой возможности самостоятельно освободиться.
Но особое место, конечно же, занимают птичьи базары. Шум. Гам. Разноголосье. Нет слов, чтобы описать великолепие и разнообразие морских птиц, обитающих там: лебеди-кликуны, белоплечий орлан, камчатская крачка, топорки, каменный глухарь и многочисленные стаи тихоокеанских чаек, а на скалах селятся бакланы, чистики, ипатка...
И хотя большинство картин детских лет, к сожалению, мною теперь уже позабыто, но история, которую я хочу рассказать, свежа в моей памяти до сих пор и вспоминается так же отчетливо, как будто произошла совсем недавно.
Многие люди в то время устремлялись на Камчатку, на заработки. Их называли "сезонниками", так как, проработав один, от силы два сезона ради денег, они уезжали обратно на материк. В основном, это были молодые, как правило, холостые мужчины с огромным желанием накопить побольше средств. Жили они в общежитии -- бараке, расположенном почти на самом берегу океана. Многие из них, чтобы как-то скрасить свой быт и заглушить чувство одиночества, заводили какую-нибудь живность, в основном собак: обычных дворняг без роду и племени. Когда заканчивался договор, временщики отбывали домой -- на "большую землю", а питомцев своих бросали на произвол судьбы.
С каждым годом в окрестностях поселка количество бродячих собак увеличивалось. Поначалу их жалели, подкармливали, некоторых местные жители забирали себе. Но если в населенном пункте бездомный пес чаще всего испытывал страх перед людьми или продолжал чувствовать свою зависимость от человека, то несколько лет жизни на воле делали из него опаснейшего хищника, жестокого и не связанного никакими природными запретами.Участились случаи нападения одичавших собак не только на домашних животных, но даже и на людей. Кроме того, в таких собачьих сворах чаще наблюдались случаи бешенства, чем в стаях настоящих волков -- волчьи семьи достаточно удалены друг от друга, чтобы цепочка передачи этой страшной инфекции оборвалась, не дойдя до очередного логова. А тут по поселку бегали уже огромные стаи одичавших животных -- потенциальных носителей опасных заболеваний.
Властям ничего не оставалось делать, как отдать распоряжение произвести отстрел полудиких собак. После "очистительного " мероприятия уцелевших псов увел далеко в тундру огромный черный самец-вожак, которого в поселке побаивались, и, несмотря на все ухищрения и уловки, никак не могли поймать.
Однажды весной -- в ту пору мне было лет шесть -- отец отправил меня за продуктами в автолавку, которая приезжала в колхоз из поселка два раза в неделю. Располагалась она около сельского клуба, до которого от нашего дома идти где-то с километр. Я купил булку черного хлеба и пачку сливочного масла. Назад шел не спеша по берегу лагуны, наслаждаясь ласковыми прикосновениями теплого ветерка. У меня было так хорошо и весело на душе: с умилением я смотрел на чистую воду, уже освободившуюся ото льда, и предавался радостным мечтам: "Совсем скоро мы с друзьями будем ходить по отливу за крабами, удить с пирса рыбу, да и, вообще, прекрасно, что, наконец-то, ушла эта долгая, холодная, надоедливая зима".
По берегу кое-где торчали сухие прошлогодние стебли полыни, желтые тонкие былинки прибрежной травы, и я не сразу заметил стаю бродячих собак, которая, по-видимому, там отдыхала. Когда я их увидел, то было уже поздно.
В ту же минуту я был окружен со всех сторон одичавшими животными: они не рычали, не лаяли, а просто молча расположились вокруг меня и пристально смотрели. Мне почему-то не было страшно. Я боялся лишь за покупки, поэтому вытянул руки вверх вместе с сумкой, и так стоял, окруженный стаей диких голодных псов.
Длилось это довольно долго; у меня уже стали затекать руки, а они все также молча стояли и сидели, ничего не предпринимая. Двадцать или более пар глаз смотрели на меня -- маленького и беззащитного -- в упор, и я не мог понять: "Чего они выжидают? Почему не набрасываются? Ведь их много, а я один, и к тому же ребенок".
Вдруг за спиной я услышал глухое рычание. Этот звук вывел меня из оцепенения: он не был злобным, скорее требовательным, настойчивым и властным. Я медленно повернул голову -- и увидел крупного черного пса. Наши взгляды встретились. До меня дошло, что это главарь всей этой своры собак. Он стоял чуть поодаль стаи, широко расставив крепкие ноги и наклонив крупную лобастую голову к земле. Вожак пристально глядел прямо на меня.
Рычание повторилось, но уже гораздо повелительней. Это длилось не более минуты, но казалось, прошло гораздо больше времени. Только сейчас, глядя в глаза предводителя стаи, я почувствовал настоящий страх. В глубине собачьего взгляда читалась необузданная звериная сущность без какой-либо покорности. Он гипнотизировал меня, и я находился в оцепенении.
Неожиданно его взгляд немного потеплел; видимо, пес понял, что перед ним всего лишь маленький человечек, никогда не причинявший вреда членам его стаи, что я беспомощен и очень боюсь. Тотчас же я почувствовал, что больше ничего не сковывает мои движения: все собаки отошли, посторонились, дав мне проход, и я их уже больше не интересовал. Руки мои затекли настолько, что, опустив вниз, я совершенно их не почувствовал.
Не знаю, что тогда произошло со мной, но, с трудом протянув онемевшую руку в сторону вожака и шагнув к нему ближе, я упал на колени и обхватил его крупную голову руками. Слезы полились у меня из глаз: я больше не боялся и был благодарен этому незнакомому псу за свое спасение.
Долго мы находились с моим новым другом на берегу: я, уткнувшись мокрым от слез лицом в его густую, свалявшуюся клочьями шерсть, и он, покорно склонив свою голову мне на грудь.
Так и сидели на прибрежном песке: ребенок и собака, никогда раньше не видевшие друг друга, но ставшие счастливыми в одно мгновенье, потому что человек не разуверился в великодушии и доброте зверя, а одичавшее животное еще раз смогло поверить человеческому существу.
Позже вожак исчез, и долгое время я о нем ничего не слышал.
Как-то мы с отцом собрались в поселок. Шли пешком. Погода стояла ясная, солнечная. Дул легкий морской ветерок. Пройдя километров шесть, я неожиданно увидел моего старого знакомого -- с радостным визгом он бежал нам навстречу. Отец, заметив бродячего пса, подобрал на всякий случай пару крупных камней для защиты. Я тут же придумал, что собака эта моего товарища, и я хорошо ее знаю, и, вообще, она очень ласковая и доброжелательная. Вожак тем временем уткнулся своей головой мне в живот и ждал, пока я его поглажу. Отца, обнюхав и завиляв хвостом, он тоже признал.
Так втроем мы и вошли в поселок. Сделав покупки, пошли обратно. И все двенадцать километров, до самого нашего дома, нас сопровождало это бездомное животное, еще не утратившее, по-видимому, привязанности к человеку.
С тех пор он постоянно ожидал нас на одном и том же месте, возле кинотеатра, и всегда рад был общению с нами.
Так прошел год. Где он жил? Чем питался? Мне не известно, да и собачьей стаи я никогда не видел.
В один из дней мы с отцом снова отправились в поселок. На обочине дороги увидели нашего старого друга.
Но что с ним случилось? Он сидел и как-то отчужденно смотрел на нас, будто не узнавая. Мутный взгляд его печальных глаз был умоляюще-просительный. Я никогда не видел его таким. Передвигался он с большим трудом. И когда мы двинулись вперед, он, пересиливая свою слабость и боль, попытался, как прежде, пойти за нами, но не смог и упал посреди дороги, вытянув в нашем направлении морду. Я подбежал к нему и увидел в уголках его глаз капельки слез.
В тот момент я ничего не мог понять: что же случилось с этим крепким, стойким, всегда жизнерадостным псом, а только гладил его по голове и просил, чтобы он нас дождался.
До сих пор не забыть мне его прощальный взгляд в тот момент, когда мы уходили: тоскливый, переполненный страшной печалью и мольбою о помощи.
Если бы я только мог знать тогда, что не увижу больше своего друга никогда? Как бы я поступил?
Только часа через два, возвращаясь назад домой, мы приблизились к тому месту, где остался лежать пес. Но уже издали мы с отцом заметили, что собаки там уже нет. Обошли здание кинотеатра вокруг, осмотрели часть берега, но так нигде и не нашли вожака. Я был в недоумении и растерянности: не мог до конца понять, куда же мой друг мог подеваться.
А на следующий день довелось мне посетить библиотеку и совершенно случайно услышать разговор двух женщин:
-- Наконец-то убрали этого пса.
-- Сколько мы писала жалоб властям. Ведь даже пройти мимо него страшно было, а они все откладывали и откладывали. Вот вчера, наконец-то, приехали да отравили эту сволочь. Теперь хоть ходить можно спокойно, не боясь.
От услышанных слов я оцепенел -- до меня дошел их смысл: ведь это отравили моего друга, она же о нем говорит. Тогда я готов был броситься со всей своей детской яростью на эту тетку и ударить ее, но еле-еле сдержался.
В тот же вечер, находясь уже в кровати, я услышал страшный протяжный тоскливый звериный вой, раздававшийся со стороны притихшей унылой тундры. Эта стая одичавших собак прощалась со своим вожаком.
А я лежал в кромешной ночной темноте, каждый раз вздрагивая и замирая, когда до моего уха доносились леденящие душу жуткие, скорбные звуки похоронной песни животных. И тело мое содрогалось в рыданиях...