--
Олл бихайнд энд олл ин зэ паст - память, память, ну что с ней делать? - в который раз заглядываю в словарь. - Упорство и труд - всё перетрут. Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Делу время - потехе час. Учить язык - потеха или дело? Что важнее - окна вымыть или глаголы учить на старости лет?
И как не вспомнить: отбил же кто-то желание в молодости учить чужой язык или языки? Да, как тут не вспомнить...
Лина Ивановна, по всем признакам, детей, мягко говоря, не любила. Дойчефрау неопределенного возраста, с длинным странно-серым лицом, серыми, по-старомодному, как-то очень затейливо зачесанными вверх и назад, волосами, вся в серо-бежевом вязаном, в чёрных на шнурках туфлях, смотрит на класс холодно и тускло. Взгляд жестко-равнодушный. Я просто леденею под ним. Кроме как - видерхолен зи битте - выдавить из себя ничего не могу. А ведь как хотела языку научиться. Все спрашивала тётю Эрику:
- Как это по-немецки? А это - как? - та отмахивалась, смеялась - в школе научишься. Морген, морген, нур нихьт хойте, заген аллен фауль лёйте. Гутен морген, гутен таг...
В классе некоторые ученики, особенно мальчики, как-то умели противостоять брезгливой ненависти учительницы, а у меня не получалось.
--
Испортит, испортит она мне аттестат, - а как быть? Мама не вникает в проблему, только сердится, что отметки плохие по языку, а что делать? - думай, думай.
Ничего я не придумала, чудом в аттестате четверку получила, да не в этом дело.
Всю жизнь жалела, что не научилась тому, что в жизни, по тем меркам и пригодиться-то не могло. Мама три языка знала, тётя Вера по-французски свободно изъяснялась, тётя Эрика немецкий своим вторым родным считала, папа на трёх языках, шутки ради, иной раз поздравительные адреса на Ученых советах читал, всяких там эсхилов на греческом мог к месту процитировать, а вот я безъязыкая.
- А хотелось бы, хотелось. Бат нот..., увы.
Нет Вас уже давно, Лина Ивановна, а помнит Вас бывшая Ваша ученица, да и не одна она, наверное. Как же так сумели Вы отбить охоту к языкам и постижению чужой культуры? Не сладострастие ли кривило Ваши губы, когда стояла перед Вами хрупкая девочка и, с трудом преодолевая окостенение языка, переводила антифашистского содержания текст, для простоты выговаривая "концлагерь", чтобы не увязнуть в согласных, - на радость Вам, - в слове "кон-цент-ра-ци-он-ный". А Вы знали, видели, и властно требовали:
- Скажи слово полностью! - и класс неуверенно хихикал, радуясь мелкому унижению, - навечно упакована в наших генах память о публичных экзекуциях: в назидание и на потеху.
А не Ваша ли, случаем, сестрица в Университете скромно так на тёплом местечке потрудилась? Как славно будущим искусствоведам статейки переводить в газете "Нойес лейбен" - о визитах, встречах и проводах партийных боссов всех мастей и рангов? Без газетной лексики, - что за жизнь образованному человеку, - не манная каша, не правда ли? А остальное - как вам угодно - преодолеете, мол, сами, если желание вдруг такое странное явится, - вам и словарь в руки!
- Вот и преодолеваем - лучше поздно, чем никогда!
В обморок падали девочки в белых фартучках - и валерьянка спасти не могла, отбивая ещё сильнее память. А Вы скромно властвовали за экзаменационным столом, и в смущении опускала глаза сердобольная Надежда Евсеевна, соучаствуя в экзекуции, которая невинно называлась выпускными экзаменами. Где оно - доброе, вечное, - кто и где его сеял, не скажете?..
Что претерпела Ваша душа, Лина Ивановна, какие муки адовы прошла она, какое надломившее Вас испытание чёрным крылом накрыло Вашу жизнь, ранив сердце. За что - и кому - мстили Вы по мере сил и возможностей? Тот ли объект выбрали?