Аннотация: Соотношение европейской практики POV, когда "съёмочная камера и микрофон" на лбу у главного героя, и российским понятием "фокального персонажа"
Рад бы "реанимировать второго Василия Шукшина", о чём рассуждает Ирина Шатырёнок в заметке "Дети папы Карло?" http://litkritika.by/categories/literatura/kritika/1147.html Увы, это вряд ли получится, так как второй Шукшин не родился. Первый - уникальный был.
Честно, я не знаю, как сделать из себя восьмушку Шукшина или даже одну тридцать вторую. Остаётся - пробовать. Хорошо известно, что многих писателей прославили совсем не те произведения, к которым они отнеслись серьёзно. Далеко не все знаменитости точно рассчитывали достичь вершин.
А чтобы сократить путь для начинающих и не повторять им очевидных, идиотских ошибок, нежадные авторы описывают свой опыт. Ни мой цикл "Как не надо писать романы", ни советы куда более маститых не вырастят автора "Тихого Дона" из Васи Пупкина. Однако если десять тысяч упорных пупкиных сочинят по роману и отошлют их веером по издательствам, сотню издадут. Пяток-другой окажется вполне ничего. А один войдёт в анналы, пусть не дебютный опус, но четвёртый-пятый. Самые настойчивые ребята, которые критически переосмыслят рекомендации писючей братии и отберут для себя наиболее подходящие рецепты, будут в выигрышном положении.
И так, делаем следующий микроскопический шажок для поднятия Васи Пупкина ближе к уровню Василия Шукшина.
В современной западной художественной литературе существует культ явления, называемого point of view. Сокращённо - POV, дословно переводится как пункт, из которого осуществляется обзор. Грубо - где камера и микрофон. Метод описания действия с учётом POV противопоставляется традиции, преобладавшей в русской классической литературе XIX века. Раньше считалось: писатель - царь и Бог в придуманном мире, освещает происходящее со своей колокольни, знает всё и обо всех, что было, что будет и чем сердце успокоить.
Потом вдруг заметили, этот подход имеет существенный недостаток. Читателю трудно соотносить своё восприятие с "божественным". Наоборот, когда самый простой персонаж наблюдает, размышляет, действует, пишет письмо "на деревню дедушке" в ипостаси чеховского Ваньки Жукова, он понятнее и ближе.
И так, существует две крайности: писать от имени всеведущего Творца или конкретного "почти настоящего" человека. Западная традиция решительно двинула по второму пути.
Наиболее конкретно технология изложения с единственным POV проявляется в произведениях, целиком написанных от первого лица. Читатель "видит" происходящее глазами персонажа, "слышит" его ушами, знает его мысли. В общем - полное слияние.
И тут начинаются подводные камни. "Я не заметил, как из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает..." Раз не заметил, то никто и не выбегает! Мир субъективен и существует лишь в восприятии персонажа-POV. Кстати, Чуковский писал от имени "Бога", у него нет школярских ошибок.
Нельзя подробно описывать "собственную" внешность, кроме очень специфических случаев. Например, когда рассматривается отражение в зеркале, в воде и т.д. Допустимо что-то вроде: "Он глянул на меня с жалостью. Естественно, что же он мог увидеть? Нескладную девчонку с косичками и кривыми зубами". Очень распространённая ошибка дамских рукописей - вкладывать в уста героини реплики типа "я отлично выгляжу в этих сине-вишнёвых сапогах с розовым бантиком". Нормально, когда вертится перед зеркалом. Либо: "Я уверена, что отлично выгляжу..."
От первого лица - весьма тесные рамки.
Иногда встречается герой-рассказчик. "А вот это - провал, - подумал Штирлиц" - голос за кадром комментирует мысли и поступки действующего лица. Такой персонаж может генерировать видимость общения с читателем. "Нам с вами, живущим в двадцать первом веке, трудно представить, как сложно приходилось Штирлицу в 1945 году". Различие чисто техническое, на самом деле этот приём достаточно схож с повествованием "от Бога".
В российской теории литературы принято оперировать понятием "фокальный персонаж", то есть - находящийся в фокусе, чьи мысли и поступки наиболее важны, интересны, вызывают сопереживание. Он весьма часто, но не всегда совпадает с носителем POV. Классическим примером различия являются "Записки о Шерлоке Холмсе", где POV расположен между ушами Ватсона, а за фокального персонажа отдувается знаменитый детектив. Дальше изложу одно спорное утверждение, за которое меня можно критиковать и обзывать жалким дилетантом. Но мне так проще работать. Я не делю персонажей на POV и фокальных, а отождествляю. Понятно, что Холмс - главнюк у Конан-Дойла, а Ватсон играет вторую скрипку. Нельзя смешивать холодное с мягким. POV и фокал - это метод подачи, изложения, иллюстрирования. Распределение "кто есть кто" тяготеет к другой сочинительской проблематике - иерархии персонажей.
Ещё раз.
Сюжет, конфликт, герои - это относится к содержательной части произведения. Избранный метод показа - изнутри ГГ, глазами очередного статиста-ватсона или "божьим" взором сверху - характеризует особенности формы. Поэтому, как бы оно ни было безграмотно с позиции чистой науки, фокальный персонаж - это субъект, с точки зрения которого воспринимается происходящее.
Отмечу, что существует возможность плотной привязки к POV или относительно свободного изложения. Разумеется, большую степень свободы предоставляет рассказ от третьего лица.
Первое лицо подразумевает озвучивание слов и мыслей героя. Он не может думать о себе уж очень плохо - мы склонны прощать собственные ошибки. Не имеет права на объективность. Ни в коем случае не должен быть слишком похож на автора. Категорически недопустимо "ячество". Обязан быть симпатичным, иначе не состоится сопереживание. Нельзя разжёвывать вербально психологические свойства: ни от кого не услышишь "я не очень умён, зато сообразителен и хладнокровен". Холден, герой "Над пропастью во ржи" Сэлинджера признаётся в латентных нетрадиционных сексуальных наклонностях, но при этом не расписывает подробно психологический автопортрет, он ясен из действий и рассуждений. Если бы повествование велось от третьего лица - нет ограничений.
Самый успешный пример использования речи от первого лица (фокального персонажа) в романах последнего времени, это - "50 оттенков", о которых я неоднократно упоминал. Построение рассказа "из уст главной героини" явно сыграло заметную роль в уникальной коммерческой удачливости произведения.
Достаточно часто применяется смешение упомянутых методов, чередование "от Бога" и от нескольких фокальных персонажей. Здесь тоже есть свои правила, их нарушение режет глаз и причиняет дискомфорт читателю.
Во-первых, рекомендуется разделять куски, отличающиеся по POV. Или разные главы, или отделение пустой строкой. Например, повествование строится поочерёдно по линии двух героев.
Во-вторых, неприемлемо включение "божьего" взгляда, когда от начала рукописи картинка рисуется, отталкиваясь сугубо от фокального персонажа (1-е или 3-е лицо), и внезапно автор вставляет нечто вроде "а по законам того государства графомания каралась отсекновением пальцев". Лучше в самом начале подкинуть кусочки "с высоты птичьего полёта" и постоянно напоминать, что над головами летает всевидящее око. Либо герой за кружкой пива говорит товарищу: "Знаешь, Антон Павлович, а Государь Император давеча замечательный указ подписал - графоманов того, без перстов оставлять...", и сохраняем технологию POV. Хуже всего, если читатель за несколько страниц привык к фокальной подаче, а тут раз - вторая смена, прямо в следующем абзаце.
Давно подмечено, что длинные авторские отступления перестали привлекать читателя. Замечательный роман "Отверженные" Виктора Гюго содержит несколько отвлечённых рассуждений, весьма крупных. В наше время считается предпочтительным, чтобы те же суждения прозвучали в диалоге персонажей. Естественно, это правило далеко не абсолютное. В произведениях с композициями, отвечающими принципу POV, уместны кусочки от автора, не столь большие, как у Гюго. Думаю, экспозиция довольно часто просит взгляда "от Бога", а затем действие развивается в привязке к персонажам. "Пешеходов надо любить". С этих слов начинается "Золотой телёнок" Ильфа и Петрова. За ними следует недлинный гениальный текст, предшествующий появлению Остапа Бендера в амплуа сына лейтенанта Шмидта. Теоретически, это мог быть монолог самого Остапа, но тогда его нужно вводить в сцену, перемешивая завязку с экспозицией. Не сомневаюсь, великие сатирики сумели бы передать те же остроты в диалоге. Дальше Бендер превращается в фокального персонажа (3-е лицо), иногда сменяемого на этом посту миллионером Корейко и прочими колоритными личностями, введению которых предшествует "божественный" кусок общей характеристики - Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции.
Я уже наслушался замечаний, что всуе склоняю великих мастеров белорусского литбомонда. Сегодня не буду их тревожить. Не смею утверждать, что мои советы безупречно верны и невероятно ценны. Кто предполагает их учесть, а также подмечать мои ошибки и на них учиться, предлагаю в качестве примера отрывки из романа, ожидаемого к публикации в "Эксмо" до конца года, если ничего не изменится. Несколько неловко после приведённых ссылок на Чехова, Сэлинджера, Гюго, Дойла, Семёнова, Ильфа и Петрова, моя фамилия, скажем мягко, не вписывается в этот ряд... Ну да ладно.
Роман сложный по задумке относительно персонажей, поэтому вопрос - как описывать действие - был одним из ключевых. Два слова о содержании. В 1936 году в Анэнербе производят оккультный опыт по вызову демона из преисподней. Явившееся потустороннее существо в гневе убивает нацистов и вселяется в первого попавшегося человека, который произнёс богохульную фразу. Им оказался красный военлёт из Бобруйска, он отныне "одержим бесом", причём бес очень желает насолить нацистам. На этом фантастика-фэнтези заканчиваются, ирреальная завязка понадобилась, чтобы соорудить крайне необычную карьеру для лётчика. И да, вписать роман в подходящую серию "Яуза-Эксмо".
Большая часть текста - от первого лица, инфернального существа, подчинившего грешную душу, а с ней и тело красного командира. Так как по легенде потустороннее создание было человеком в библейские времена и заточено в преисподней за грехи, оно рассуждает вполне по-людски, воспринимая советскую действительность иронически.
Пролог начинается обзором "с высоты птичьего полёта", постепенно поле зрения сужается до POV. Съёмочная камера во лбу эсесовца. Этот персонаж весьма не симпатичен, поэтому фокальность не строгая. Отрывок из пролога:
"Мрачный замок в невысоких горах Баварии не затронула весна. В долине растаял снег, на деревьях набухли почки, подсохла земля, а средневековая твердыня замерла в стороне от потока времени. Крепостная стена, высокая и неуязвимая с виду, вознеслась над излучиной реки и окрестными скалами. Она не претерпела изменений за многие сотни лет, игнорируя эпохи и катаклизмы.
Через узкий проём, рассчитанный на конных рыцарей или телеги крестьян, втиснулся чёрный "Хорх" с берлинскими номерами, затормозив во внутреннем дворике. Колёса не успели описать последний оборот, как открылась передняя дверь, и на древние камни выпрыгнул унтершарфюрер, почтительно распахнувший заднюю дверцу.
Штурмбанфюрер Отто фон Вилленберг неторопливо опустил идеально начищенный сапог на булыжную площадь. Руки в чёрных перчатках одёрнули китель, украшенный выше локтя алой повязкой со свастикой. Офицер небрежно ответил на приветствие штатского, вытянувшего пятерню вперёд и вверх в манере любимого вождя.
"Опель" сопровождения занял остаток места на полутёмной, сырой и мрачной площадке. Колодец, образованный стенами и донжоном, освещался только пятном вечернего синего неба над крепостными зубцами.
- Прошу вас, герр Вилленберг! - засуетился штатский. - Внутри натоплен камин. Всё готово к вашему приезду. Надеюсь, хорошо добрались из Берлина?
Эсесовец коротко кивнул, не снизойдя до разговоров о долгом пути, и взбежал по ступенькам впереди свиты. За руку он поздоровался только с гауптштурмфюрером, которого явно знал раньше.
- Гутен абенд! Клаус, развейте мои сомнения. Этот герр Шмульке не кажется мне арийцем. Манеры, ужасный акцент... Вы не находите?
- Яволь, герр штурмбанфюрер. Шмульке - фольксдойче, из поволжских германцев.
Старший офицер с интересом повернулся к предмету обсуждения, который соляным столпом замер на пороге каминного зала.
- Красный?
- Найн, герр Вилленберг! - открестился тот. - Родители бежали от большевиков в 1926 году. Только в Великом Рейхе я обрёл истинную Отчизну.
- Гут, - смягчился берлинский гость. - Будем считать, что расовый вопрос не стоит.
- Вынужден заметить, что помощник доктора Шмульке - наполовину еврей, - увидев недоумённо и сердито взлетевшие брови большого шефа, гауптштурмфюрер торопливо добавил: - По распоряжению рейхсфюрера ассистент Берштейн допущен к опытам.
Фон Вилленберг поджал губы. В Анэнербе к чистоте расы относятся весьма скрупулёзно. Неарийскими руками нельзя касаться памяти предков. Выселить бы еврейскую шваль за границу! Однако оспаривать и даже обсуждать приказы главы СС перед низшими чинами - по меньшей мере не дальновидно. Барон запомнил слова Вильгельма Штуккарта, главного разработчика проекта законов о расе и принципиального противника депортации мишлинге. Штуккарт заявил, что не разумно вводить германскую кровь во вражеский лагерь: интеллект и блестящее образование полуевреев, обусловленные их связью с германской нацией, делают их закономерными лидерами за пределами Рейха, поэтому лучше им умереть естественной смертью внутри Германии.
А уж ускорить естественную смерть недочеловеков - вполне по силам СС".
Использование эсесмана в качестве фокального персонажа даёт интересный эффект. "Неарийскими руками нельзя касаться памяти предков. Выселить бы еврейскую шваль за границу!" - это его мысли. Не нужно писать: "он подумал, что неарийскими руками..." По умолчанию подразумевается, что приведены рассуждения штурмбанфюрера. Поджал губы - допустимо, человек чувствует собственную мимику. А "принял недовольный вид" - без зеркала нехорошо.
Фрагмент второй главы. Фокальный персонаж - пьяный лётчик, 3-е лицо, не строго. Его буксируют в бесчувственном состоянии. Если жёстко придерживаться POV, пьяным он ничего не воспринимает и не может нам поведать, тем более сформулировать обобщающее суждение о предусмотрительности советских жён. А так - на грани между нестрогим фокалом и взглядом свыше. Ничто не происходит помимо офицера. "Камера и микрофон" включены, даже когда красный сокол в отрубе.
"Он споткнулся. Знает же, что пор-рожек высокий... Ик! Да только после литра выпитого рельеф местности не чётко помнится.
Снова споткнулся. Да что же это такое! И комсомолец Иван Бутаков произнёс фразу, которая круто поменяла его однообразную жизнь.
- Понаставили тут... Дьявол меня забери!
Словно что-то треснуло по голове. Не, потом и вправду ударило, когда потерявший управление лётчик совершил жёсткую посадку в прихожей. Да ещё скапотировал, то бишь перевернулся вперёд на пробеге. В том виде его и нашла жена, лежащим поперёк полосы и источающим знакомые до тошноты ароматы алкогольного топлива.
За тонкой стенкой раздались похожие звуки. Жена военлёта Фролова принимает там другой подбитый экипаж. Они явно совершили групповой вылет с соседом. Впрочем, не впервой.
Не имея возможности поставить своё сокровище на шасси, мадам Бутакова отбуксировала бесчувственный фюзеляж в спальню, пристроила на коврике, стащила сапоги и прикрыла пледом, обеспечив тазиком около физиономии. Жёны красных военлётов - опытные и предусмотрительные женщины".
Вселившийся дух некоторое время сидит тихо, наблюдая за телом и душой. Комментарии от первого лица, описания действий лётчика, ещё не осведомлённого о происшествии, выглядят как бы со стороны. Точнее - изнутри, но отстранённо.
"Красный сокол склевал завтрак, хлебнул рассолу, дивясь отсутствию похмелья, и привёл себя в относительно строевой вид. Острая опасная бритва у горла в слегка дрожащих руках удалила щетину, украсив напоследок небольшим порезом".
Проведя день на службе, военлёт шлёпает домой. Демон наблюдает и тихо комментирует. Потом начинается сцена знакомства, и я поздравляю себя, что путаница с субъектами вышла на плановый уровень бреда.
"Мы с соколом, оставшись одни, то есть вдвоём в одном теле, вышли на глиссаду прямиком к калитке по месту прописки. Боюсь, не скоро научусь ориентироваться в этом "я" и "мы" - совместное проживание двух душ противоречит логике и жизненному опыту, даже загробному.
Иван, обеспокоенный "муравьями" в голове, проигнорировал взгляды бобруйских дамочек, обстрелявших лётчика почище зенитных пушек. <...> Супруга споро соорудила ужин. По всем прикидкам, не так давно со своего хлебозавода вернулась. Что-то хлопочет, рассказывает, а Ванятка примолк. Муравьи в котелке досаждают, голубь сизокрылый? Скоро они тебе размером со слона покажутся.
- Пройдусь, Лизавета. Жди, я не долго. <...>
Военлёт присел на корягу и закурил неторопливо. Если честно - какой он военлёт? Военход! Специалист по манёврам "пеший по-самолётному". Другие летают, пусть и нечасто, а мой... Хоть бы в танкисты меня угораздило. Да и там, боюсь, не лучше бы экземпляр попался.
"Будем знакомиться, Иван Прокофьевич".
Тот чуть с коряги не слетел, аж фуражку уронил.
- Кто здесь?!
"Ванятка! Стряхни бычок со штанины, прогорит галифе".
Он машинально смахнул. Правильно, береги штаны, они теперь не твои - наши.
- Ты где?
"У тебя в голове. И не ори так, вон пионеры идут, с удочками. Распугаешь".
- Кто ты? Белая горячка? - чуть потише спросил. С учётом реалий он выказывает вполне адекватную оценку ситуации.
"Люблю комсомольцев за здравый материалистический подход. Но тут, увы, не катит. До белочки ты не допился, организм молодой, сильный, сопротивляется пока".
Он снова сунул "беломорину" в пасть. Дурацкая привычка. После первой утренней папиросы никакой радости. Могу разом его отучить, но не хочу выделяться среди красных командиров, которые дымят поголовно.
"Слышал средневековые сказки про людей, одолеваемых бесами? Твой случай".
В конце оба персонажа в одном теле принимают решение пожертвовать собой ради уничтожения Адольфа Галланда и на показательном послевоенном вылете таранят его "Ме-262".
"Гром взрыва докатился до аэродрома секунд через шесть после того, как два реактивных самолёта слились в смертельных объятиях. Обломки раскидало на несколько миль.
На похоронах британского эир-коммодора дюжие флайт-сержанты опустили в английскую землю гроб с фрагментами, которые условно решено считать останками Уилла Ханта.
Тельма Бадер тихо шепнула мужу:
- Знаешь, после гибели Мардж он один раз ночевал в нашем доме. Пегги ему постелила в гостиной. Под утро Билл начал стонать, потом громко говорить, разбудил всех нас. Он с закрытыми глазами, не просыпаясь, спорил с каким-то Иваном, который поселился у него в голове. Они ругались, кому из них завтра управлять "Спитфайром"!
- Мало ли что человеку приснится, - заметил Даглас. - Однако ты зря никому не сказала. У Ханта действительно было полно тараканов в голове. Полечись он у психиатра, и не случилось бы трагедии. Бедный Адольф!
Тельма промолчала. Какие бы насекомые ни угнездились в голове погибшего эир-коммодора, его ненависть к люфтваффе она разделяет полностью".
Как видно из отрывка, на короткое время функцию фокального персонажа принимает Тельма Бадер, жена самого известного лётчика в истории Великобритании. Альтернатива - писать от имени божка виртуального мира, без фиксированных POV. Боюсь, вышло бы хуже. Самым въедливым предлагаю дождаться выхода романа и выкладки на пиратских ресурсах, чтобы прочесть и сказать - хуже невозможно.
Маленькая мораль-отрицание на сегодня: нельзя игнорировать принцип POV. Независимо от жанра.