Часть первая.
< Пуща.
По звериной тропе, тихо крадучись, медленно, раздвигая колючие кусты терновника покусанными мошкой руками, да и чем придётся, шли четверо. Секли растительность длинными ножами, стараясь не сильно шуметь. Первый, здоровый детина, одетый как простой холоп, из дворовых, держал в одной руке кривую турецкую саблю, а в другой рогатину. Второй мужик, который поменьше ростом, более тощий, вооружился острым коротким копьём, а к спине своей привязал холщёвый мешок, в котором лежали сухари на прокорм, в случае, если неудача всё таки перегородит им дорогу.
Третий, так и вовсе фигура странная для этакого места. То ли поп, то ли дьяк, а может, он вовсе отшельник сбежавший со своего скита, да с радостью погрязший в океане земных пороков. Кто его знает. Известно только, что прибился бесовский сын к честной компании. Странный какой то, креста на нём нет, так? А всю дорогу, что то непонятное бормочет, да креститься. То ли выпь болотная заголосит, то ли волк учуяв чужаков зыркнет, с рыком страшным из под поваленной сосны, а ему хоть бы что. Идёт себе следом смиренно так, будто не от мира сего. В чёрной сильно поношенной рясе, кое, где виднелись прорехи, да выдранные временем дырки. Четвёртый, слуга первого, или нет, по рангу, они все его слуги. Первый, не кто иной, как богом помазанный царь Пётр Алексеевич. Вероятно, в этой компании не должно возникнуть никаких противоречий, как скажет царь, так тому и быть. С этой непреложной истиной, никто никогда не спорил, по той простой причине, что себе дороже. А голова ценится та, что на плечах, а не в канаве.
Пётр Алексеевич, знал что на сей момент, он в общем то вроде бы, как бы не царь, и не шкипер и даже не человек. Творение божье, шастающее по лесу с ножичком, да рогатиною. И кто его ведает, кроме него самого, что может приключиться дальше. Но он молчит, направляя рабов своих десницею по пути мирскому. Два раза было, чуть не провалились в засыпанные сухой травой ямы, вырытые на зверя. Странный, то что в рясе, только и сказал одно слово:
- Стойте, братья мои, обойти надо бы.
И глядь, пошурудили палкою, а там ямища глубокая, да колья острые. Всё обустроено как надо, следов свежих никаких. Вот тебе заброшенная тропа которая ведёт к Ильмень озеру. Странные эти староверы. Для кого живут? Царя понятно ненавидят, людей его служивых, это то да. Ходят в рубищах, жён, детей держа в страхе смертном и подчиняются извергам, то ли страшно сказать слово такое - нелюдям. Поведал об этом ските странный человек в рясе, а Алексею Меньшикову донесли приказные тайные людишки, что по кабакам да ямам сидят, слушают. Этот в рясе то, бубнил, бубнил чушь всякую, несусветную, а человек всё, незаметно записал. Мол с этого скита, люди пропадают в тар - тарары. А когда в Приказе умный человек разобрал записку то эту, сам то толком ни черта не понял, но насторожился, аки пёс на охоте. Чутьё у него, на всякое такое непонятное и воровское дело. Алексашке доложили, а тот сразу самому царю. Пётр Алексеевич неделю целую ходил, глаза горят, весь на взводе, ну и грозно выдал: - Собирайся раб божий Алексашка в дорогу. С собой возьми людей верных. Что бы из таких, что если чёрта увидят, то не забоятся, а рога ему по быстрому оторвут, да копыта с козьей мордой собакам скормят. С собою припасов на месяц, да вина доброго. Так вот, всё это у нас позади стоять будет, да ждать приказа, где скажу. Человека этого, в рясе с вывихнутым умишком, тоже берём. Не от мира сего, нам такой пригодится.
Ещё нужен один, что в лесу родился с волками, да медведями знает, как сладить, если что. Мы то, всё больше по ратному, да морскому делу, а слуги наши пусть сидят тихо и ждут часа тревожного.
Пётр шёл по лесной тропке, думалось легко, мысли вертелись как пчёлы над медведем, что сунул лапу в дупло проворно потащил мёд себе в морду голодную. Вот бы, отшельники не вылезли из леса диким роем, уж они - то разбираться не будут, а насядут воровской шайкой. Что уж там, и поминай как звали, царь не царь, монах не монах. Загубят души людские по чём зря и всё тут. Хоронятся воры, ну что ж, на фортуну обопрусь, да ангелы хранители подсобят, сам не плошай. Пётр повернул голову, чуть в сторону, где лежала поваленная сосна. На ней седел хмырь лесной, в рубище драном, ликом чёрен, а морда с бородой нечёсаной, до живота достаёт. Ветки, да листья прошлогодние в ней торчат, глазищами красными зыркает, не иначе чёрт лесной. Веришь, не веришь, а вот он, лихоманец лесной собственной персоной. Пётр ткнул палкой Алексашку в плечо, тот же быстро сообразив, проворно кинулся в сторону лешего. Удалецки перепрыгивая через вывернутые коряги, корчи, вскрикивая ругательства, почти добежал до странного лесного чудища. Чуть не хватило, как тут затянуло лесного вурдалака туманом молочным. Алексашка встал у бревна, как вкопанный, смотрит, ан нет уж никого, а туман паром растаял. Привиделось, иль проворен лесной косматый так, что ни догнать не увидеть более. Пётр подал команду,
- Шире шаг, через пару вёрст, обустроим у реки привал, ночевать будем. Труби Алексашка людям нашим, пусть поторопятся, к ночи надо лагерь поставить. Часовым не спать, ибо всех передавят, как кутят. Не спросят, как звали, не имени, не прозвища. А мою царскую морду изувечат, а тело в бурную реку выкинут.
Через час мытарств по лесным буеракам вышли к реке. Чёрная ледяная вода, неспешно перекатываясь через громадные каменные глыбы проторила себе путь. Пряталась за извилистыми изгибами скалистых берегов, пугая своим могуществом и силой пришлых. Чуть выше по течению, на широком рыжем уступе взгромоздилась деревянная часовня, невиданной до селе красоты. Дороги к ней не видать, лестниц никаких, ни ступеней выбитых мастерами в скале. Чудо невиданное до селе людьми царскими. Вот тебе и глухомань лесная, вот тебе и дикие места. Сколь не смотри, никаких следов не звериных, не людских. Кострищ тоже не видно, только ленты на деревьях развиваются на ветру, словно праздник какой. В небе кружила пара невиданных громадных своими телами орлов. Такой, не то что волка, а медведя утащит к себе в гнездо, только стереглись, знай, да бойся. Не иначе охрана храма лесного. Но кто смог поставить сей срубленный из дерева храм? Загадка.
Встали лагерь ставить, еловые ветки рубить, таскать на каменное ложе у воды. Шалаши строить. К ночи поспели, да костры кругом разожгли. Натаскали валежника гору целую. Солнце свалилось за лес, но темно не стало, будто утро, иль вечер. Видно всё по реке вниз, да вверх. Поволокло туман над водой, такого и нет нигде, словно дым клубиться, закрывая воду, знай себе течёт с ней рядом покрывалом пушистым. Ближе к полуночи, когда зверь, да птица шум страшный в лесу учинили, подошли люди царские с припасами. Обустраивались, начали кашу варганить в котлах, да припасы доставать. Поставили четверых часовых, так, что бы видели друг дружку, в ночи перекликаясь негромко. Расположились на отдых. Странный человек в рясе, сидел у костра и тихо, тихо подвывал, склонив голову к ногам. То ли молился, то ли сбрендил окончательно, бес его малохольного разберёт. Но только, как волки завыли неподалёку, вышел он к берегу реки, встал на небольшой утёс. Осмотрелся по сторонам, да как закричит страшным голосом, вроде бы и не своим, аж мороз по коже. Слова непонятные горланит, для уха людского противные. Но волки после этого, сразу же затихли, как по команде. Птица, что рядом кричала, улетела в сереющую ночную пелену. Тихо стало, жуть. Лишь только костры потрескивают, горящими сучьями пережигая былое. Монах неспешно вернулся, сел на камень, устало прикрыл глаза. Так и просидел до самого утра непонятный человек, не от мира сего. Поужинали. Легли на ночлег ближе к трём часам, встали поздно, в семь, когда вода в реке слизала туман ночной, а в небе появились страшные птицы. Охранники храма, не иначе прилетели с Синей горы. Проводник Пашка сказал, - Там круча высокая и неприступная. Забраться к храму, пробовали многие охотники. Сказывали люди, из местных, что мол стерегут те птицы злато и тайну великую. Что простому смертному ни враз, ни в десять раз, туда не взойти. Немало охотников лежит под той скалою изъеденные орлами, подранные медведем, одни кости белеют, да лоскуты от одежды. Страсть как жутко под той горою. Словно нечисть, там в горе живёт уже триста лет. Но самое странное, что ни орлы эти, ни зверь зубастый, не трогают отшельников тех, а те не лезут на гору. Словно не надобно им. Живут себе рядом, под охраной триста лет и никого не боятся. Грибы, ягоды собирают, шишку бьют, рыбу удят, на проворного зайца петли ставят. Только где хоронятся, то тайна великая. А река эта с тёмною водой, три раза скалу обступила петлями своими.
Течение там, ни приведи Господи. Ежели человек упал в поток, то уж потащило его сразу же на дно, и об камни то шваркнет так, что даже самый удалой не выдерживает. Сию сказку сказывал Пашка проводник, сам, скукожился весь, словно боялся что услышат его люди лесные, и за тайну эту покарают смертью страшною. Подошёл проводник к костру уже слабо горевшему, постоял на дыму. Пусть говорит провоняюсь духом огненным, зверь услышит запах сей - не подойдёт, забоится.
Леший тот, что на бревне глазами страшными зыркал, тоже огня страсть как не любит. Нагнулся к пламени, руку в огонь сунул на миг,
- Надобно трубки курить Питер, дабы запах табака вперёд нас разносился. Дикий сей народ знал, что мы идём. Вон в подлеске мелькнула рожа косматая, видел с утреня и скрылась тихо так, будто бы не человек снова приходил. А батя мой, сказывал, о что по молодым годам, видел здешних местах людей не нашенских. Лики у них светлые, чистые, одеты как то ужо нелепица одна. Люди эти у Синей Горы объявлялись, но никого не стереглись. Ходили прямо, говорили громко, не хоронились шибко. Говорили похоже на наши слова, да непонятного много. Встретишь говорил, такого, а он стоит прям на тропе. Нагло так улыбается, а с ним собаки, каких сроду не видели. В руках вещицы на пищаль схожи, да запах от людей этих, больно приятный, будто дух волшебный источают. Стоят смеются, переговорят меж собою быстро и шасть в сторону. Машут мол ему проходи, не бойся. Назад идёт, уж нет никого, одни следы. Пробовал батя узнать, где же сии странные человеки хоронятся, крался за ними. Да куда там, собаки его учуяли, гавкать шибко начали. А они смотрят на него, лыбу давят. Весёлые люди год целый в здешних лесах шастали, а по первому то снегу, раз и пропали, сгинули. Как сквозь землю провалились с собаками, но одна затерялась. Вот он её и подобрал. А она и рада горемычная, продрогла вся, голодная страсть, сухари на лету клацала. Ну вот, забрал батя её к себе, я тогда малой был, но псину помню. Больно ласковая была, хотя злая до чужих. Страсть, какая верная, вся деревня нам завидовала. Охотники то, за псину ту деньгу знатную давали. Но куда там, отец ни в какую не отдавал. Ну вот, прошло три зимы. Весною он с собакою той охотился в этих лесах. Зайца брал, да утку бил. Шёл он значит до дому, устал весь как есть. Еле ноги волок, увешанный зайцем, да птицей. Собака, ни с того ни с сего хвостом завиляла, присела да как ринется на пригорок. Батя то, смотрит, а там, эти красивые стоят. Собака то, к одному подбежала, хвостом давай его лизать в морду гладкую. Тот присел и плачет от радости. Ну, подошёл отец к ним, не забоялся, стоит смотрит. А морда эта белая, говорит,
- Ты моего друга верного спас, от зверя лютого и холодов зимних, за это тебе подарок дам. Достаёт из кармана платья своего чудного вещицу. Батя мой, когда по старости то помирал, то и говорит,
- Возьми Пашка штуковину чудную. Не один медведь к тебе близко не подойдёт, ни стая волков, ни росомаха с дерева не сиганёт тебе на шею. С той поры, забыл, я братцы, как хорониться от зверя лютого, перестал мазаться всякой дрянью аки с преисподней запахом. Охотнички то наши быстро запреметили, что я перестал бояться, всё в компанию ко мне набивались. Жить то братцы всем охота, а когда голодный хозяин тайги вылезет из берлоги, спаси господи, так не одна молитва не спасёт, только проворство, да вонь страшная. А тут, я в первый то раз встретил медведя на тропе, морда в морду. Косолапый встал как вкопанный, зыркнул страшно. Ну в миг задал стрекоча, только я его и видел. Волки то, так вовсе за версту хвосты поджимали. Бегом в шаломанник, аж на пищат, как кутята. Вот людишки те, спокойно себе по лесам бродили, дела свои стряпали, штука дивная у них. Да вот она у меня с тех самых пор. Снял Пашка цацку блестящую с шеи, протянул царю.
- Посмотри Питер, только не забирай, а то промысел больно мой опасен. Много мужиков - охотников на моём коротком веку медведь подрал в у смерть. Царь, хоть выглядел простолюдином в одежде лесной, но всё же царь, а не дворянин какой заполошный. Да уж точно не боярская морда бородатая. Взял вещицу, рассматривает, давай вертеть, смотреть. Глаза загорелись, трубку давай кусать, дым пускать.
- Вот значит, почему к нам близко зверь дикий не идёт, ай да Пашка, ай да сукин сын. Молодец. Жалую тебе рубль в награду за честность, а штуковину чудную вешай себе обратно. Ты бродяга один хрен при мне, да и после наших похождений, коль не воспротивишься, то сделаю тебя лесничим своим. Жалую тебе землицы кусок в моих угодьях царских. Будь отныне при мне, а жизнь твоя былая, пусть поростёт быльём. Будешь верным псом, как та псина чудная, так в достатке и сдохнешь. Питер, рассмеялся громко, стукнул нового лесничего кулаком по спине, так не сильно. Но Пашка лесной плут ткнулся мордой не бритой, ойкнул.
- Ну силён ты Питер, знатно поддал рабу своему, - улыбнулся щербатой улыбкой, во всю морду. В башке его дикой закрутилась карусель, из еловых веток, вперемешку с деньгой, жратвой, да царскою охотой. Скудный домишко на краю деревни, монастырские долги и оброк боярский, вся эта мутотень сгинет разом волшебством царским. Душа его рвалась на части, скулила жалобно, требовала выхода. Песнь счастья застряла в горле и он закашлялся. Питер посмотрел на парящих в утренней дымке птиц, кашлянул громко и приказал собираться.
- Так говоришь, неподалёку от этих мест чужаки обитают? Собирайте вещи други мои, в путь. Надо бы повидать людишек то этих. Коль на моей земле бродяжничают, то и отвечать мне должны сполна. В лесах моих, дела свои тёмные крутят, вертят, а казне никакого прибытку. Сыны бесовские. Питер задумался на миг, в его представлении о странных людях многое просто не укладывалось в обычные понятия. Но рассказ Пашки наводил на мысли о делах бесовских, нечистой силе двигающей сии человеческие фигуры.......
Первым делом Питер распределил своих людей. Те, что шли рядом должно сторожиться, и на проделки лесных чертей не вестись, обо бесовские дела и есть искус и грех смертный, а уж до добра точно не доведут. Солдаты и другой честной народ, что позади съестное несут, под страхом примерного наказания за ослушание, так и вовсе сказанно, никого ни привечать, а то и с ружей палить прям, без разбору. Увидел солдатик сына бесовского, так и может враз порох на полку сыпать и стрелять в супостата. - Вы все, - говорил Питер, - знайте, кто в сторону сойдёт, то ли по нужде, то ли по недомыслию, так он, бесом враз будет скраден в гиену огненную и невидать ему царства небесного. А коли нарушитель всё же цел и невредим останется, то и не факт, что душа его сатаноую не забрана. Странный человек достал из сумки своей листки ладана и каждому дал, ибо черти жуть как запах сей не привечают. Народишко, давай креститься на церквушку ту, да глаза страшные от царя прятать.
Шли медленно, сторожась ям закрытых еловыми ветками, да прошлогодней листвой. Где только травы нет, так и сразу Пашка егерь лезет вперёд, смотрит, не волчья ли яма. Протоптанная кем то тропа вела в гору и петляла в лесных чегерях извилистыми изворотами. Питер, шёл и думал: " Во какая заковыристая тропка, всё кружит, уж и назад за версту приводила, к трём валунам и снова расходилась тремя сказочными дорожками, а за небольшим пригорком сошлись те тропки снова в одну. Алексашка ужо и взмолился, - Питер Алексеевич! Надо продых людям дать, незнамо сколько нам в дичь лесную ещё топать, давай господин наш привал, смилуйся. Питер, сам устал, как конь в пахоте и дал отмашку. Народ повалился, кто на земь, а кто и на каменья присел, что у дороги лежали нетронутые временем. Через час тронулись. Тропа незаметно начала терять свои очертания и в скором времени растворилась, словно и не было её. Тот, что в рясе драной, Никишка, встал слушать лес. Чуть поодаль лесной охотник Пашка носом повёл по сторонам, рукой махнул, подзывая к себе всех и палец указующий к губам поднёс, тихо мол, молчите други. Помолчал отшельником пару минут. Тихо, тихо так шептать стал.
- Чую братцы запах смерти, ужо только не кричите громко, коли страшно станет. Где то рядом, тут мертвяки, чую много их. Присел на ногах и показал на ель. На широких ветках сплошь шишкою усеянных, сидели чёрные смоляные вороны, да такие жирные, да такие глаза у них страшные. Умно глядели они на честную компашку, а тот что крайний, зло каркнул и от звука сего, стало жуть как страшно всем. Питер, так и подумал; - " Ну, вот и началось. Поначалу тот странный леший, после - орлы огромные, апосля вороны как из преисподней, что дальше то?
Алексашка, не забоялся птиц адовых и тихо, так засмеялся. - Мы то, пошто батюшки мои, ворон не видали? Что тут за новость такая? Вон, их над Москвою, что по зиме, что по лету, стаи чёрные небо кроют, ночь зовут.
- Не скажи, раб божий Александр, - произнёс Пашка егерь, - эти особенные, нас не боятся. Вот смотри.
Он поднял с земли камень, и со всего маху швыранул в ближайшую птицу. Ворон сидел не шевелясь и смотрел на летящий в него кусок тёмно рыжего цвета. Камень не долетел до него всего пару саженей, а тот, даже не повёл глазом, будто сразу то и просчитал весь его полёт, и силу с которой Пашка в него кинул. После, пару раз крякнул утиным гласом, смеялся гад, над Пашкою, как умел. Пётр не сдержался, засмеялся тоже. Народ глядя на царя батюшку, несмело так захихикал. Алексашка не знал боязни царской, ибо другом был в юношеские годы, сиречь самолично дрался с царём на баталиях шутовских. Бывало то так, зацепит молодого Петра, несильно, понятно. Питер же злился, таращил глаза и кричал, за слабый бой кулаком высечь велит. Деритесь демоны взаправду, не жалей меня. Но люди царские и дружки его, понимали - нельзя будущего царя вовтузить взаправду, так можно и на дыбу и на виселицу запропасть. Дядька, то у него не прянишный, скажет слово и всё, прощай шкурка холопская, шкурка боярская, да дворянская. И получается, что нет в этом мире дороже царской шкуры то братцы. Похихикали самую малость и замолкли, как камни, как луна, как рыба морская, пуще чем в подземелье то, тишина настала. Слышно было как муха лапы трёт, как совиный глаз закрывается, как бабочка крылами машет, жуть сплошная. Тут ужо туман непроглядный сквозь ветки напустился, темно стало. На горе Синей слышно сорвавшийся камнепад и тот, с непреодолимой силой ринулся вниз, круша всё живое и мёртвое. Раздался страшный нечеловеческий вой, протяжный такой, истинно вурдалакский. Волосы встали дыбом на головах, у всей честной компании, по телам потекло холодным леденящим потом, а ноги стали сами по себе подгибаться. Немного погодя, чуть позади, туман расступился просекою лесною, ровно так, дровосеки не вжисть не смогут чисто лес прорубать, страшно сказочно и впрямь нечистый где то рядом, вот вот появится. Медленно так пошли, осторожно ступая по лесной подстилке, остерегаясь нечистого. Вскоре из лесного сумрака показался деревянный частокол, сплошь утыканный людскими головами, на деревьях же качались измотанные ветрами безголовые тела в лохмотьях. Кровь заледенела от такого видения, страх струился из небольшого водопада, где чёрная вода отливала кровавым багрянцем, истощая зловоние с серным духом. Меньшиков Александр, хоть и был парень не робкого десятка, но горазд на разные шуточки проделки, так вцепился в Петрову руку своей, жмёт, не дышит. Питер достал из кармана куртки серебряный крестик простой работы, подаренный в молодые годы дядькой кесарем, выставил его наперед собой и молитву краткую зачитал. Бойся не бойся, а идти надо, страх то смертный перебороть, как когда то в первой баталии, где рядом за шанцами взорвалось шальное ядро.
Питер, нахмурился и говорит не своим голосом,
- Ну что дети мои, идите за мной, приглашают нас. Вижу, боязно, да только мы сами сюда пришли то, бесы видят, и открыли врата адовы. Да, не забоимся, познаем тайну великую, тайну страшную. Вижу, дела в этих местах нечистые творятся, да выбора нет, или пан, или пропал. Другие бы рабы царские, так и вовсе возопили, мол, не дело царю по преисподней бродить, да на царский род беду накликать. Но, нет, слушай меня, вперёд, с божьей милостью и спаси и сохрани всемилостивейший наш отец. И Питер первым вошёл в туманный просвет, левою рукой держась за крестик и молясь шёпотом, зыркая по сторонам, не вы скачет ли чёрт какой. Людишки то смирились и пошли за царём, бойся не бойся а приказ царский нарушить себе дороже втридорога. Напустило дымом вонючим, вперемежку с туманом, гарь пошла страшная, откуда то с небес крики нечеловеческие возопили, но тут разом всё стихло. Только шорох шагов, да листьев. Казалось, деревья ожили. В безветрие зашелестели листвой багряною, сиречь кровавые то листья как не крути. Питер крестик поднёс к губам, назад не смотрит уже, не знает рядом ли спутники, иль бежали назад от страхов то таких. Протянул взад руку, Алексашка стоит, трясётся весь, так и пошли. Идут шаги считают, тут разом провалились в преисподнюю будто. Не стало ни времени, ни тропы, ни мертвяков жутких. Только друг друга за руки держат, словно летят во сне, в облаках сказочных.
Охота.
Очнулся командор Питер в непонятном помещении, вокруг себя он видел тусклый свет и невиданные доселе механизмы. Рядом что то противно гудело, пахло незнакомыми запахами, напротив в люльке подвязанной к потолку спал Алексашка. Чудно, буд-то и не он вовсе. Незнакомый с виду мужик, но морда его. Одет в чудные одежды чёрного цвету, на ногах обувка невиданная доселе. Алесашка бормотал во сне, взбрыкивал ногами и причмокивал. Видать сон какой странный видит, а может и вовсе щас помрёт, - думал Питер. Но я то, жив здоров. Глаза попривыкли к темноте, ужо и на себя глянул и обомлел. Одежа на нём, пахнет непривычно, словно гуталином аглицким. Чертовы происки, вот тебе и привела то адская тропка в преисподнюю, Господи, спаси и сохрани, раба твоего Петрушку, в солдатах потешных кликали Алексеевым, да Алексашку раба божьего. Доскакались дурачьё по лесу, доходились, моя мол землица, мои мол леса да урочища. Вот тебе и пришли в чёртово логово. Выбираться отселе не знамо как, задачка трудновыполнимая. Постепенно Питер пришёл в сознание и стала выходить из него прошлая жизнь, с её московитским укладом, боярским проделками и толковищами на старый лад. Истёрлись в миг и стрельцы в своих красных рубахах и вечно недовольные поповские служаки. Одно, стиралось за другим, покидая деревянные строения московских усадеб, дымные кабаки с упитым мужичьём и пропитой последней рубахою. Сестра предательница и бунтовщица улетела в небытие ведьмою на метле, лицо Анны Монс со слащавыми немецкими рожами, да чисто выметены Кукуем. Всё одно покрылось тем самым ночным призрачным туманом, тропка адская с оставшимся на ней ватагою спутников верных, всё стёрлось, словно и не было ничего в жизни Петра Алексеевича Романова. Привстал он, и тут же больно ударился головою о переборку. Зло вы матерился, сам себе удивляясь незнакомыми до селе словами, посмотрел на Алексашку и слегка та толкнул спящего, - Вставай Лёха, вахта зовёт. Посмотрел на наручные часы, так словно носил их всю прежнюю царскую жизнь. Мысль так и мелькнула, - какие такие цари, да черти, присниться же такое. Голова прояснилась, тяжёлый туман сновидений улетучился полностью в тот самый момент затрезвонил сигнал тревоги, вонзая в мозг свои требовательные звуки. Лёха подскочил с люльки????, зыркнул сонным взглядом и спросил, - Товарищ командир, что торпедная атака? И вырвалось у него, ещё, странное - Али как? Командир посмотрел на него странно, сказал, - да мне тоже всякая лабуда снилась, книжек начитался на берегу, вот и бормочешь что ни попадя, али как? Лёха улыбнулся и мигом рванул на свой пост, сноровисто отдраивая люк переборки за ним Петр Алексеевич Романов. - Ну вот, началось. Погружаемся. На центральном посту, у перископа стоял обросший щетиной мужик и пялился в окуляр.
- Обнаружена цель. Корабль одиночный, очень похоже что это наш старый знакомец линкор адмирал Шпее.
Приготовиться к торпедной атаке! Лодка шла под перископом и небольшое волнение было очень кстати. Линкор шёл быстро, зигзагами периодически меняя курс, он использовал противолодочный манёвр, который основательно затруднял прицеливание и выход на торпедную атаку для советской субмарины. Скорость фашистского корабля явно превышала возможности атакующей субмарины, так что капитан линкора был явно уверен в своей неуязвимости. К тому же, на горизонте появились дымы ещё двух кораблей. Похоже, что это были эсминцы охранения. Капитан подлодки Игорь Привалов приготовился к худшему. Даже если и повезёт, и они попадут в цель, то эсминцы наверняка организуют преследование и забросают субмарину глубинными бомбами. На принятие решения оставалось не так уж и много времени. В этот самый ответственный момент, линкор резко изменил курс и начал уходить левее, к Северу. Лодка катастрофически не успевала за быстроходным линкором, а выпущенные в догонку, практически наобум торпеды, если и попадут в его огромный корпус, то это будет, с вероятностью один к тысяче. Торпеды наверняка засекут с эсминцев и тогда только держись, начнут утюжить на совесть с немецкой педантичностью. И не дай бог вызовут авиацию, вот тогда уж точно, небо покажется с овчинку, а море с чайную ложечку дребезжащую в стеклянном стакане.
Время словно остановилось и команда советской подлодки замерла в тревожном ожидании командирского решения. Никому не охота погибать за здорово живёшь, особенно, когда лодка не раз возвращалась из боевых походов с победой. Последний рейд ознаменовался подбитием немецкого транспорта перевозящего живую силу противника, немного раньше подводники потопили танкер под завязку наполненный горючим. Нефтеналивник крался ночью, прижимаясь к береговой черте, в надежде что не будет замечен. Лодка же патрулировала свой район ответственности и всплыла в тот самый момент, когда ветер разорвал облака и жёлтая предательница луна осветила море. Немцы естественно, призвали всех своих богов и пару тралльщиков на помощь, но время было безвозвратно упущено. Лодка развернулась и с надводного положения
( могли ли немецкие лодки стрелять торпедами из надводного положения?)
всадила одну единственную торпеду, в аккурат посередине танкера. Ночное море озарил ослепительный взрыв и тысячи тонн горящего топлива хлынули в морскую воду. Субмарина подошла ближе застыв в ожидании новой жертвы. Как и предполагал капитан, фашисты выслали пару тральщиков, один спасатель и средний эсминец, Z -14. Когда, эта вся суматоха улеглась и спасать было некого, корабли по одному начали уходить за минные заграждения. Оставался один эсминец, который медленно курсировал вдоль места гибели танкера выискивая оставшихся в живых. Лодка развернулась на шум винтов и по пеленгу выдала залп из двух торпед, одна за другой на упреждение. Расчёты не подвели, да и акустик, как всегда на высоте. Первая торпеда прошла мимо, чуть не задев за корму, за то вторая влетела в носовой борт немца, как к себе домой. Рвануло в котельном отделении и эсминец типа 1934А, - Z 14, с сильным боковым дифферентом потащился в базу. Лодка нырнула на глубину, как раз вовремя. Немцы вызвали ночные торпедоносцы, Дорнье 18, а бомберы дружно за кипятили воду. Да куда там, русские моряки успели вовремя уйти из опасного района. Субмарина устремилась подальше от всей этой суматохи, а подводники "наслаждаясь" страшными разрывами бомб, если можно так выразить их чувства от взрывов боевых зарядов. Штурман подлодки, старший лейтенант Пётр Алексеевич Романов прокладывал новый курс. Получена радиограмма о новой цели идущей на полных парах в польский порт Гданьск, он же Данциг. Такую добычу никак нельзя было пропустить и субмарина С - 71. Акустик Алексей Меньшиков вслушивался в шумы моря выискивая вражеский корабль. Субмарина вышла в заданный район и всплыла на перископную глубину, горизонт затянуло серыми свинцовыми облаками, небо по цвету сравнялось с морем в извечном споре, кто же здесь правит бал. Пошёл дождь со снегом, видимость предельно ухудшилась, на этот раз капитан отдал приказ на всплытие. В такую погоду можно не опасаться, ни самолётов разведчиков, ни бомберов, с их друзьями торпедоносцами Хейнкель - 111. Капитан и штурман стояли в рубке, наблюдая за морем. По всем раскладам и вычислениям, транспорт с техникой должен подойти в ближайшее время. По оперативным данным, с ними идут два корабля охранения, но есть вероятность, что штормовая погода ухудшит взаимодействие оных, что и приведёт к успешной атаке.
Штурман закурил трубку и пуская дым спросил у капитана, - Игорь, как ты думаешь, может фашисты изменили курс и в эфире была дэза. Щас то, они идут в режиме радиомолчания. Наш акустик Меньшиков, как воды в рот набрал, молчит. Глаза красные от бессонницы, пусть его заменят, а он выйдет наверх, продышится.
- Зови. Штурман подлодки, отдал команду и через пару минут Алешка стоял в ходовой рубке и всматривался в горизонт. Лёгкие наполнились свежим воздухом, на душе полегчало, настроение улучшилось. Время тянулось бесконечной нитью скрадывая надежды ожидания, убивая оптимизм моряков, но такова служба подводника. Холодный морской ветер подул сильнее, волнение усилилось, солёные брызги от ударов волн залетали на мостик, а вся непромокаемая одежда заледенела. Капитан стоял словно каменный истукан и наблюдал за темнеющим горизонтом. Первые снежинки закружились в небе и уже через час, всё окружающее пространство заволокло белой непробиваемой пеленой. Капитан собрался вниз, снял капюшон и напоследок взглянул в сторону. Там, на Северо - Западе образовался просвет. В первую секунду он подумал, что еле заметный отблеск света привиделся, но сигнал повторился непрерывной чередой вспышек. Это и есть та самая воинская удача, вознаграждение за долгое терпение наблюдения, за казалось пустым горизонтом. Вражеский транспорт, с небольшим сопровождением шёл чуть правее намеченного курса, намеренно выдав в эфир ложные координаты. Вся эта чехарда с секретными шифрами затеянная немцами постоянно путала русских моряков, выводя их субмарины на ложные курсы. Где зачастую их поджидали немецкие подлодки затаившиеся на средних глубинах. И вот охотник превращался в лёгкую добычу, будучи в полной уверенности что транспорт с военными грузами где то рядом. На этот раз уловка была неудачной. Субмарина нырнула в морскую бездну и пошла на перерез вражескому конвою. Точнее, лодка шла самым малым ходом, а гидроакустик высчитал количество судов; - примерно около семи. По данным разведки их должно быть четыре. Несовпадение. Чертовски неясно. Этот ночной конвой идёт средними ходами, немного со смещением, но пока что неизвестен, ни тип судов ни водоизмещение. С - 71 встала но боевой курс, конвой приближался, капитан приказал поднять перископ всего на пару минут, что бы осмотреться и точно знать с кем имеет дело. Но в окулярах из за снега и волн ничего не увидел. И вот доклад акустика, - слышу прямо по курсу шум винтов, приближается, боевой корабль, эсминец. Капитан не стал долго раздумывать, такая удача сама шла к нему и он распорядился готовиться к торпедной атаке. Экипаж воодушевлённый боевой задачей работал как слаженный механизм. Томительные минуты ожидания прекратились с командой, - Товсь и пли. Первая торпеда пошла, к цели. Снова доклад акустика, слышу шум винтов, транспорт, водоизмещением не меньше десяти тысяч тонн. Вторая торпеда пошла вслед за первой, но чуть левее, со смещением. Получилось так, что эсминец прикрывал своим корпусом сухогруз, как бы не предумышленно, так, как его капитан не знал, где затаилась лодка. Но, что же, карты вскрыты, торпеды в пути, срочное погружение и быстрый отход. Погода благоволила к советским морякам , хотя и постаралась скрыть врага. Не лёгкий поиск и настойчивость принесли свои плоды. Обе торпеды достигли своих целей, настигнув ненавистного врага. Два взрыва, один, за другим раздались в ночи озарив яркими вспышками погибающие суда. Сухогруз набитый взрывчаткой и снарядами взлетел в небеса практически мгновенно. Сначала, ему от взрыва оторвало нос, а в борту образовалась огромная пробоина, но огонь не дал воде потушить пожар и взрыв неистовой ярости, усиленный тысячами тонн боеприпасов осветил штормовое море. Это была вторая цель, а как же первая? В момент когда корпус боевого корабля делал очередной противолодочный манёвр, ему в корму, под самые винты и влетела бездушная русская торпеда. Шарахнуло так, аж на оторвало оба винта, и заодно покорёжило валы. Немецкий Z - 9, ещё двигался по инерции, а экипаж не знавший о серьёзных повреждениях готовился к бомбометанию. Но было уже поздно. Боковой ветер надавил всей своей необузданной силой на стальное тело корабля и тот, постепенно разворачивался боком к волне. Хотя шторм пока, что и не был девяти бальным, однако корпус начал принимать воду с кормы, нос же стал приподниматься. Судно качало из стороны в стороны и не было никакой возможности взять его на буксир. Осталось ждать, когда же прекратит поступать вода, наполнив пробитые торпедным взрывом отсеки. Время для экипажа Z-9 ускорилось одновременно с остановкой судна. Дополнительно взорвался кормовой котёл, да так, что разорвало верхнюю палубу, машинисты котельной установки погибли мгновенно, так и не успев понять, причину взрыва. Эсминец растворился в ночной мгле с надеждой на спасение и снисхождение Бога войны, оставшиеся в живых моряки вспоминали молитвы и проклиная Гитлера, с его неудачно сложившийся для Германии 45 года ситуацией на Балтике. Время стёрло 41 и 43 годы, вместе с воспоминаниями о запертых советских подлодках. Эта последняя зима Великой войны добивала остатки некогда супер эффективной германской Кригсмарин. Военные немецко - фашистские транспорты, спешно вывозили награбленное в Восточной Европе добро. Гитлер ждал и надеялся, что вот вот его учёные сделают ему чудо - оружие с которым он разнесёт в хлам все союзные армии. Его навязчивая мечта отмстить англичанам за флотские потери, а заодно и бомбардировки городов, вот - вот осуществится.
Янтарный поиск.
Штурман С -71 Пётр Романов прокладывал новый курс. Получена засекреченная радиограмма из штаба Флота. По оперативным данным, через район патрулирования будет уходить три немецких подлодки с ценными грузами. Необходимо уничтожить вражеские субмарины торпедами, а при невозможности, выдать их координаты в эфир. Соединение из трёх эсминцев и нескольких тральщиков, рассредоточатся полукругом, как только поступит сигнал, выйдут на встречу для отработки заданных районов. На помощь С - 71, подойдёт С -56 и встанет с правого крыла, сзади немецкие подлодки запрут бомберы. Тактическая задача поставленная подводникам Штабом Флота стала одной из тысяч других, похожих, и как всегда требующих полной отдачи сил и самопожертвования.
Субмарина Игоря Ладынина встала на позицию в ожидании подхода вражеских судов. До часа икс оставалось пять долгих, томительных часов, где весь экипаж мечтающий о возвращении на родную базу и короткий отдых, готов принять бой. Хитрый, ненавистный фашистский подводник обладает неплохой подготовкой, хорошей техникой, и как ни странно втиснутым в сознание фанатизмом. Какого чёрта, выкормыши Деница так обожают своего бесноватого фюрера? Всем и так понятно, куда он привёл страну, в какую пучину отчаяния столкнул население страны, а заодно и порабощённые народы многострадальной Европы. Обещания процветания для великой нации обернулись миллионами человеческих жертв, как своих граждан, так и неполноценных. Подведённая идиологическая черта о превосходстве арийской рассы трещала по всем швам, а ковровые бомбардировки английскими и американскими бомберами, немецких городов, не давали ни капли надежды на реванш. Пропагандистская машина Германской Армии фантазировала на различные темы, в отчаянной попытке поднять боевой дух армии и населения. Время безвозвратно упущено.
Акустик С-71 докладывал на центральный пост, что слышит шумы немецких лодок, в направлении Северо - Запад. Идут со скоростью подводного хода 6 узлов. Ладынин отдал приказ о готовности к торпедной атаке и лодка опустилась на перископную глубину. Штурман просчитал, что примерно в их районе, ночью фрицы должны всплыть для подзарядки батарей и скорее всего, они пойдут в надводном положении, до самого утра. Это и будет их последний рейс в холодных водах Балтики. Пётр Алексеев просчитал все запасные направление атаки, предварительно согласовав их командиром. В голове постоянно вертелась картинка из то ли сновидений, то ли из когда то прочитанных романов о Руси. Патриархальные картинки заваленного снегом Кремля, тяжёлые литые орудия обставленные ядрами и вечно не довольные боярские рожи, склоняющие стрельцов к бунту, и походя, к смене царя. Какого беса, мне в голову постоянно лезет череда виселиц вдоль дороги, на верёвках оных болтаются изъеденные вороньём тела казнённых бунтовщиков. И он, сам сидящий на гнедом рысаке покрытым красною попоной, едущий в окружении верных людей, да никуда нибудь, а в пыточную. И знаю, что не гоже царю на всё это действо смотреть, и принимать участие в допросах, а правду то знать охота. Много ли воров в его окружении сидит, да кто сестре Софье, присягал тайно, отрекшийся от настоящего царя. И на кой хрен всё это патриархальное болото, скованное извечным льдом убожества и недоверия, покрывшее всю Русь? Неисхоженную, неизведанную людьми его верными, да и куда то вдаль, сколь не смотри, а так и не поймёшь, где же предел земли то русской. Забывшись в своих мыслях, то ли воспоминаний, или же видений, Алексеев словно очнулся от наваждения. Перед ним стоял командир и тормошил его за плечо. Пётр смотрел на него и не понимал, что за морда холопская трогает его нагло и бесцеремонно. Какие уж тут реверансы, когда штурман боевой субмарины заснул с открытыми глазами, сказывается переутомление, бесконечные вахты и срочные погружения.
- Пётр, Пётр, очнись дорогой, готовность к торпедной атаке. Командир отдавал приказы, экипаж слаженно действовал зная, что любое промедление или ошибка, станет слишком дорого стоить всем. У подводников одна жизнь и одна смерть, в случае чего. Алексеев очнулся довольно быстро, додумывая все эти нелепые царские сказки и понимая, что это простые глюки вызванные бессонницей. Он встал и направился к акустику Лёшке. Сейчас, очень многое зависит от этого шустрого парня. Штурман подошёл к акустику и подал, знак о том что надо поговорить. Лёшка снял гарнитуру и вопросительно посмотрел на старшего по званию. Штурман задал всего один вопрос. Он не касался боевых действий, не внутреннего распорядка, ни вахт, казалось сегодня всё довольно странно. Время растянулось звенящей в ушах тишиной, окружающие звуковые ориентиры исчезли; - не стало боевой тревоги, жужжания электромоторов, хлопанья закрываемых люков в отсеках, шипения воздуха в клапанах, исчезли команды, голоса. Жизнь лодки стала похожа на фотографический снимок, где время остановилось на веки, и никакие действия не способны сдвинуть с места этот кадр. Всё это стало в действительности только для двоих, на этой лодке. Пётр Алексеев и Лексей Меньшиков смотрели друг другу в глаза. Штурман, как и положено с высока, а акустик, с лёгким налётом пофигизма младшего по званию и чётко поставленным приоритетом своей значимости.
- Послушай Лёша, - начал беседу Пётр, - со мной последние сутки происходят какие то странные метаморфозы сознания. Если не сказать больше, если вообще стоит начинать этот разговор. Просто я хочу выяснить кое какие вещи и удостовериться в других. Давай договоримся, что этот разговор останется между нами и никто, и никогда, не узнает об этих странностях. Как всё не загадочно звучало, а Лёшка слегка улыбнулся и кивнул в знак согласия.
- Могила, товарищ старший лейтенант. - ответил акустик, и почесал свой стриженый на коротко затылок.
- Вопрос первый, ты тоже видишь сны и видения о старине? Если да, то кто ты там? Я скажу тебе кто я, после твоего ответа. У Лёшки с лица в один миг сползла улыбка, он весь напрягся, словно был чем-то сильно испуган. Медленно кивнул, согласился, даже попытался подняться со своего места, но штурман дал знак, что вставать не стоит.
- Это сумасшествие преследует меня сутки, и если всё,
что мы знаем и видим правда, то откуда мы взялись на этой лодке и где, те двое, что занимали свои посты вместо нас? Я, так понимаю, что внешне, мы подходим и речь и голос ничем не выдают нас, от прежних. Всё довольно сильно запуталось, и назвать себя царём Всея Руси и всякая, язык не повернётся. С таким заявлением прямая дорога, либо в сумасшедший дом, либо в штрафбат, как элемент окончательно свихнувшийся и потерявший значимость на своём боевом посту. Что же ты молчишь, раб божий Ляксей?
Лёшка, глядел на штурмана из под лобья, силясь перебороть страх человека который не должен говорить ничего лишнего. Одновременно с происходящими в его голове процессами осознания раздвоения личности, и заявлением Питера о снах, о их якобы прежней жизни в Средневековье. Всё смешалось, и понимание действительности происходящей здесь, и сейчас, и понимание исторических фактов, которые он знал, и никогда не учил в этой жизни. Война и потопленные вражеские транспорты, висящий на груди Гвардейский значок, всё это остановилось, и оборвалось сигналом корабельной тревоги. Звук, который будил мёртвых и приводил в сознание смертельно уставших моряков.
- Товарищ старший лейтенант, я понял, вы и есть Питер, ну и так далее, я вспомнил, лес, мертвые головы и смрад. И тут такое, бац и фашики, и я знаю тайны, и механику, и говорю, словно не один я, а меня двое. Что же это за дурь? Может подмешал кто гадость какую? Я торпедист и запасной акустик, не это ли чудно, словно смотрю на всё это, со стороны, сверху ли, а память выстреливает образы. Жутковато товарищ командир. Алексашка съёжился, буд то замёрз на ледяном ветру, раздетый.
- По местам стоять, боевая тревога, штурман, меняем курс, право на десять градусов, торпедные аппараты товсь, Оба пли! Торпеды вытолкнутые сжатым воздухом набирали скорость устремившись к конечной точке своего назначения; - немецкой подлодке, опрометчиво всплывшей в ночном море. Обе сигары приближались к субмарине врага на предельной скорости, и уже не стало никакого случая, который бы смог отвратить эти адские машины смерти от неизбежной встречи с фашистской лодкой. Два взрыва слились в один, почти мгновенно уничтожив U - 73 превратилась в братскую могилу. Огромная дыра образовалась в месте взрыва, вода хлынула в пробоину наполняя и утяжеляя лодку. Корпус субмарины погрузился в воду и вскоре совсем исчез с поверхности моря. Лодка прекратила своё существование, даже не успев отправить радио о своей гибели. Экипаж второй немецкой субмарины U - 21, только готовился к всплытию, командир, обросший месячной щетиной, немецкий подводник Герман, только, что приказал убрать перископ, как вдруг, экипаж услышал взрывы. Сразу же сообразив, что спешка не всегда лучший способ быть первым, он приказал погрузиться и лечь на дно. Что за проблема? Почему гидролокатор, ничего не обнаружил, что делал этот идиот акустик? Придушу подлеца, никто, ни черта не знает. Лодка, забирая в себя балластную воду, медленно погружалась, пытаясь притаиться и избежать гибели. Да и ценный груз навечно потерян вместе с людьми и первой субмариной, злость и чувство мести, вот что сейчас лучший друг кэпа. Его однокашник, капитан Фон Шульц, погиб вместе со своей боевой субмариной. Сколько они потопили вражеских кораблей, как ныли обнаглевшие англичане, когда их транспорты булькались, словно подбитые из карманного "вальтера" бутылки в пруду, весёлые были времена. Бедный, бедный Отто Фон Шульц, он уже никогда не обнимет свою красавицу Лизу, хотя за последних пол года, от неё не было никаких вестей. Может их домик в пригород Берлина разбомбили, эти проклятые английские свиньи? Тогда, конечно они встретятся на небесах. Каждый день, новости с фронтов всё страшнее и хуже.
Русская подлодка С - 71.
Успешно торпедировав ещё пару среднетоннажных транспортных судов, скрытно ушла из района. Оставшись без боезапаса субмарина пошла на базу лодок для перезарядки торпедами. Акустик Меньшиков сидел на своём боевом посту и слушал шумы. Последние три часа ничего подозрительного не обнаружил, и субмарина всплыла на перископную глубину. Капитан осмотрел ночной горизонт, не такой уж и тёмный, дело шло к утру. Капитан смотрел на светлеющий горизонт. Чисто. С - 71 всплыла и пошла в надводном положении. Боцман зашёл к акустику, и только хотел было у него спросить, про эти странные видения, как тот сам выдал, непонятную речь. Сказанные шопотом слова слились с дрожанием лодки идущей под дизелями на полном ходу. - Не понял, - переспросил штурман. Повтори, ни черта не расслышал.
- Я и говорю, Пётр Алексеевич это вы, а я, как есть Меньшиков Алексашка. Стало быть, пока не могу сообразить, что да как. Но в голове сидят образы далёкой старины. Патриархи наши, да боярские морды небритые. Ей богу товарищ командир, ничего такого не читал, я. Во мне щас, будь то два разных человека сидят. Один, тот что со старины, из леса страшного, другой, вот он я, акустик - торпедист. Старшина первой статьи и документики в кармане имеются( брали или нет подводники свои доки в рейд?) Кому если скажешь, вмиг статью пришьют и в расход пустят. Мол Лёшка под идиота косит, страшно мол ему воевать стало. Знаем мы эти комиссарские замашки. Им лишь бы человека на тот свет спровадить. Боцман слушал стоя, внимательно рассматривая казалось знакомого подводника. В голове сидели стародавние образы, затхлые кремлёвские палаты, убогие старухи шуршащие по тёмным углам, матушка. Но тут ярким пламенем вспыхнул Кремль разбрасывая жадные языки огня на соседние строения. И вот он настал, тот час, когда огонь и ветер объединились и ринулись испепелить сплошь деревянную Москву. Народ мечется, кричат бабы, мужичьё, тащат воду в вёдрах. Всё одно, силища небесная, всё поглотила, своим звериным голодом и дома холопские, и хоромы царские, и дворы боярские. Смотрит на Алексашку и думает, надо бы разузнать, не Софья ли сестра проклятущая приказала город жечь, да на него всё свалить. Слухи то ползут. Ничего, я вам устрою вертеп в каменоломнях, будете у меня кирпичи грызть, да строить стольный град, дабы гиена огненная зубы то, свои пообломала. Эх, приказать бы щас воров тех по острогам, да дальним монастырям распихать, да как там, если я здесь. Пётр задумался, вот и во мне вторая сущность свербит, требует выхода. Господи, прости и помилуй мя грешного, умом поди тронулся. Не зря говорят врачеватели, два человека в одном ежели уместятся, быть беде, готовься к худшему.
Боцман поднёс, большой палец к губам и тихо так, - тссс. Молчи дурак, засмеялся и полез наверх в ходовую рубку, смотреть горизонт. А у самого в голове, парусники допотопные, с пушками стреляющими ядрами, да московские грязные дороги, с увязшей на половину колеса, каретой той самой сладкой немки Анны. Капитан стоял словно высеченный из гранита монумент, он смотрел по курсу. Его убелённые сединой волосы выбивались из под пилотки, обдуваемые утренними ветрами. Балтика немного смирилась, выровняла поверхность воды и уже казалось, что вот он, скоро родной пирс и жареный поросёнок. Так нет же, на Востоке из сереющей мглы материализовалось огромное грозовое облако. Подчиняясь своим небесным законам, оно разрасталось, швыряя вниз, отточенные словно боевые копья молнии.
- Шторм надвигается, - произнёс Питер. - Вижу, -ответил капитан, - придётся нырять, иначе нас так расколбасит, не дай бог. Район этот незнакомый, мы немного удалились от курса, на картах глубины то есть, но я слышал про скалы, да отмели песчаные. Прикажи акустику смотреть в оба, и помощника ему направь. Нехватало нам на дуру каменную напороться, хотелось бы поближе к берегу прижаться. Но сам знаешь, левее мины, правее банки песчаные, выбор невелик. Люки задраены, команда на погружение, по местам стоять. Тёмный силуэт субмарины словно прячась от выглянувшей луны, устремился под защиту морской воды и через минуту оставив пенный след исчез в морской пучине.
Прорыв.
Статистика потопленных немцами субмарин в самом начале войны приводила в ужас. Но сейчас положение немного выровнялось. Советские подлодки проводили достаточно успешные рейды и атаки по вражеским транспорта и боевым кораблям. Любой командир завидев врага стремился максимально быстро и эффективно провести торпедную атаку, и уничтожить вражеский корабль. Всего пол часа назад, Капитан ---Фёдоров? принял радиограмму, " В квадрате НА56 воздушная разведка обнаружила неизвестный немецкий эсминец. Он шёл на невероятных шестидесяти узлах, в Северо -Восточном направлении. Боевой корабль не поддавался классификации, ни по номеру, ни по шумам, ни по конфигурации форм . Такого корабля попросту не существовало. Он шёл полным ходом, его трубы слегка дымили, но его, как бы и не было. Кэп отдал приказ о готовности к торпедной атаке. Последняя торпеда, как последняя сигарета у моряка. Надо использовать её с толком, и не дай бог не испортить. Надо же, фортуна послала такой вот подарок, но тут же развернулась задом. В случае неудачи и промаха, невероятно скоростной боевой корабль наверняка настигнет неудачника и забросает его глубинными бомбами. Времени на раздумье не оставлось, или пан или пропал. В последнюю минуту своей жизни, человек всё равно думает о возможности избежать смерти. Не мало советских лодок не вернулось с боевого задания. Эти подводные охотники, как братские могилы для моряков. Лишь печальные крики морских чаек, забирающих души погибших в глубине. Но, как бы не было страшно, как бы не замерло сердце после каждого взрыва глубинной бомбы, воины идут до конца выполняя свой долг. Победа или смерть. Вот и на этот раз, субмарина удачно подняла перископ. Незнакомец сам выходил под выпущенную торпеду. Казалось, что потопить этот быстроходный красавец со свастикой на флаге не сможет ни кто. Потрясающая быстроходность эсминца не оставляла шансов, ни одной современной торпеде и лишь только чудо могло поспособствовать фортуне советской лодки. Торпеда шла к цели, субмарина погрузилась на максимально возможную глубину и уходила в строну базы. Время стремительно пролетало, а взрыв так и не прозвучал. Последняя сигара, так и не догнала свою цель. На немецком эсминце ни один из наблюдателей не заметил след от торпеды, и лишь акустики сообщили в цитадель о торпедной атаке со стороны кормы. Фашистский корабль шёл противолодочным манёвром и автоматически избежал повреждений, или даже гибели. Немец на мостике в адмиральской форме, спокойно выслушал доклады с боевых постов и с ледяным хладнокровием приказал следовать прежним курсов. На этот раз, вторую неделю по Балтике носился новейший фашистский эсминец в поисках советских линкоров. Его новейшие скоростные турбины позволяли ему безнаказанно ускорятся, догонять и атаковать любого врага. На сегодня авиаразведка донесла, что из Таллина вышли два русских крейсера; "Киров" и "Максим Горький". В боевом охранении с ними шли три эсминца типа "Новик". Немецкий Адмирал Штаухен рассчитывал обойти русский конвой по дуге и под покровом ночи открыть огонь на поражение с 20 ти мильного расстояния. Так как артиллерийские системы наводились на цель новейшими радарами, то он естественно не сомневался в успехе этого предприятия. Всё шло как по маслу. Ночь затянула всё небо до самого горизонта, низкими тяжёлыми облаками, пошёл мелкий противный дождь и волнение увеличилось до трёх баллов. Тем не менее эсминец с полностью потушенными ходовыми огнями выходил на боевой курс безжалостно круша винтами морскую воду. Экипаж стоял по местам. Адмирал сидел в боевой рубке, с чашкой в руке, он нещадно дымил сигарой. Приятный запах Кубинского табака, перемешанного с запахом бразильского кофе, заполнил всё окружающее пространство навевая на подчинённых приятные воспоминания. Рулевой, старший офицер, командир артиллерийской части, и штурман пристально всматривались в ночную тьму.
- Господа офицеры, произнёс Штаухен. - вы всё ещё заложники своих старых привычек. Смотрите на экраны радаров. Это новейшие приборы разработанные нашими учёными, к которым вы, питаете изрядную долю недоверия. Поверьте, как только они будут в зоне досягаемости, мы сможем безнаказанно открыть огонь, а после уйти с победой. У них, даже и близко ничего такого нет. Адмирал Штаухен преисполненный верой в скорый перелом на сухопутных фронтах, слыл неисправимым оптимистом. Он фанатично был предан Фюреру, но несмотря на кардинальный перевес в войне, явно не в сторону Германии, безукоризненно исполнял свой долг. Великая идея национального превосходства затмила все разумные доводы, соратники начали свой неспешный драп в направлении Юной Америки. Но Штаухен, так гордившийся своим происхождением, делал вид, что не замечает всего этого. Всё идёт по плану, успокаивал он сам себя. Разве гениальный Фюрер может ошибаться? Скоро, очень скоро, мы получим оружие возмездия и тогда, весь мир падёт на колени перед величием немецкого гения. Даже сейчас, в такой ответственный момент, он не смог, он не желал сбросить со своего лица, тот самый пафос наци. Ну, вот и всё, первая, а за ней, и другие точки показались на экране радара. Русские корабли шли средними ходами расположившись на морской карте ступенчатым клином. Адмирал, не понимал и не хотел понимать, зачем эти мореходы выстроились столь странным порядком. Что с них взять? Идут прямо на верную гибель. Ещё немного и можно будет начать методичное уничтожение этих болванов. Немецкий эсминец сбавил ход до самого малого, он приготовился к стрельбе. Адмирал приказал начать обстрел незамедлительно, как только расстояние будет достаточным для поражения крейсеров. Внезапно в носовой части новёхонького немецкого эсминца раздался оглушительный взрыв, затем ещё два. В образовавшуюся пробоину хлынула вода. Эсминец застопорил ход. Капитан приказал дать полный назад. Корпус набрал воды в повреждённые отсеки. Эсминец дал крен на нос. Штаухен перекусил зубами сигару и метнул её на палубу, пучёк искр осветил его искажённое злобой лицо. Штаухен был вне себя от бешенства, он кричал на рулевого.
- Ты, что не видишь скотина, что эти русские свиньи заманили нас на минное поле? Он продолжал кричать на всех, кто был рядом с ним в рубке, но в душе понимал, что великий фюрер ему не простит самовольно угробленный новейший эсминец. Его голос внезапно осип, Штаухен замолчал.
- Матрос, принесите мне мой Вальтер, он в моей каюте на столе. Все телодвижения, вместе с истеричными воплями растаяли в четвёртом, в самом сильном взрыве. Металлический корус поймал очередную мину, в районе третьего машинного отделения. Дыра величиной с товарный вагон радостно открыла свои железные объятья. Тысячи тонн морской воды хлынули в новейшее чудо техники. Всё это время, две неповреждённые судовые машины работали на полную мощность, пытаясь вытащить подбитый корабль на чистую от мин воду. Эсминец потихоньку накренился на левый борт, из -за принятой воды, но упорно шёл малым ходом, пытаясь спастись от невидимого врага. Так продолжалось не долго. Крен увеличивался и Адмирал принял решение покинуть судно, благо волнение стало меньше, а спасательных шлюпок было в избытке. Штаухен приказал застопорить машины, а экипажу начать срочную эвакуацию. В эфир полетела шифрограмма, но в это время "Энигма" была уже рассекречена. Сигнал поймал британский разведчик барражирующий в соседнем квадрате. Но зная про это минное поле, желающих отправится на поимку фашистского адмирала , как бы и не было. Но боги войны, знают что делать в таких случаях. Банальное совпадение, которое в таких случаях одно на миллион выдало германского адмирала с потрохами. Та самая лодка, которая запустила в скоростной эсминец последнюю торпеду, болталась к пяти милях к Западу, заряжая свои батареи. Субмарина шла средним ходом минуя минные поля, как раз мимо лодки в которой сидел, мокрый и злой как чёрт Штаухен. При такой видимости и волнении, никто из его людей не смог толком рассмотреть, чья эта лодка. И как известно, что себе представишь, то и увидишь. Скрытый ночным туманом силуэт советской субмарины, немцы приняли за свою. Фашисты энергично начали подавать сигналы, запустив в небо с десяток световых ракет. Но когда очертания советской субмарины приблизились, было довольно поздно. Прожжённым морским волкам, как то не захотелось нырять в ночную балтийскую воду. Штаухен, в глубине души отчётливо понимал, что его ждёт дома за потерю боевого корабля и экипажа. Но всё же, он отчаянно не хотел стреляться. Его мозг даже, отказывался понимать, откуда на него накатила, эта волна трусости. Ведь всего час назад с небольшим, он был богом войны. Проклятые русские свиньи, проклятые русские мины, проклятые британцы. В общем то все сволочи, за исключением его самого, да Фюрера. Спустя тридцать минут, он попал в плен к русским. Немец до последнего изображал из себя жертву обстоятельств. Ох, если бы не эти чёртовы мины. Он просто не знал, что даже если бы он и не подорвался на минах, то его торпедировали четыре руские субмарины стоящие в ожидании в одну линию. Пленённый фашистский адмирал угрюмо смотрел на русского шкипера. Тот приятельски улыбнулся, прищурившись он на чисто немецком языке предложил Штаухену стаканчик спирта, для согреву. Представился Питером и попутно, чуть не снёс своей головой потолочный плафон. Немного почесав рукой затылок офицер налил в кружку спирт, и протянул немцу.
- Вы, господин офицер, хоть и фашист, но нужны нам целым, здоровым, даже можно сказать невредимым. Ведь такая рыба, попалась нам впервые. Представьте удивление нашего командования. Вроде бы не рыбацкое судно, а тут такой улов. Эх, вся грудь в орденах, да отпуск в город на пару дней. Штаухен, сплюнул застрявший в зубах кусочек табака от сигары, тихо сказал.
- Поверьте мне мой заботливый друг, что мне сейчас не до шуток. Но я, как старший по званию ценю ваш юмор, а с ним предложенный вами напиток. Он протянул руку, взял кружку со спиртом. Обречённо замахнул это дело тремя глотками и сказал, - лучше бы это был яд. Приятное тепло поползло по телу, Штаухен привалился к переборке. Тело обмякло, он в ту же секунду отключился. Его сознание переворачивалось и кувыркалось, водная карусель закружила его, бросая то вверх, то вниз, а голоса сверху, что то бормотали на русском языке.
.