Маугли Д : другие произведения.

Декабристы 1-3 части

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.21*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая, вторая и третья части романа. Всего частей пять.

Декабристы

  
   Часть 1
  
   1.
  
   Дежурный поцелуй, прощальный взмах руки, и я начинаю привычный путь по улице Рылеева. Огибаю Спасо-Преображенский собор, по Пестеля дохожу до Фонтанки, перехожу на другой берег по Пантелеймоновскому мосту и иду по набережной Мойки. У Капеллы сворачиваю на Дворцовую, потом - по Адмиралтейскому проспекту, мимо Исаакиевского собора, миную Сенатскую площадь и по Якубовича без всяких приключений добираюсь до Крюкова канала. Мимо Новой Голландии вдоль по набережной дохожу до улицы Декабристов и вот я уже почти дома.
   Жаль только, что подняться в квартиру у меня не получилось. Помешали обстоятельства в лице старого знакомого.
   - О, Костик, привет! - крикнул Варламов, едва меня увидев. - Куда идешь?!
   - Домой.
   - И чем заниматься собираешься?
   Никаких планов на вечер я не составлял. Поэтому пожал плечами и брякнул первое, что пришло в голову:
   - Телевизор смотреть буду.
   Варламов вылупился на меня, как на диво-дивное, обошел кругом и заключил:
   - А с виду, вроде, всё в порядке.
   - Да ты не так понял! - попытался я оправдаться. - Просто нет у меня планов. Почему бы не глянуть, что в мире творится?
   - Я так и понял. Конечно. Где ж еще новости узнавать, как не по телевизору? Тебе сколько лет? Не девяносто, случаем? Нет?
   - Не девяносто. Тебе-то какая разница, что я делать буду?
   - Грустно видеть, как погибает человек, - ответил Варламов. - Хотел тебя отвлечь от суровой правды жизни. А ты, вон, телевизором увлекся. Ну, не буду мешать...
   - Да ладно, Паша. Давай посидим где-нибудь, поговорим.
   Варламов явно обрадовался моей идее. Он покрутил головой, в надежде сразу же увидеть место, где можно непринужденно расслабиться, не нашел такого и спросил:
   - Куда пойдем?
   - Да как обычно - в рюмочную Планкина, а ты что думал?
   Варламов посмотрел, будто я открыл ему суть вещей, стукнул по плечу и громким шепотом сказал:
   - Точно!
   Мы дошли до Английского проспекта, спустились по ступенькам и оказались в зале. Интерьер, полностью соответствующий современным модным тенденциям динамичности, ничем не выделялся среди тысяч других питейных заведений. Стены, обшитые самосветящимися панелями с регулировкой цвета и интенсивности свечения. Потолки с противопожарной защитой. Мелкие механические подавальщики. Конечно, за дополнительную плату можно заказать и настоящую живую официантку и полюбоваться на ее формы, аппетитно вылезающие из тесного мини-платья, но мы-то пришли сюда не спускать деньги на ветер. Мы общаться пришли. Так что привычно ткнули в меню подкатившего подавальщика, выбрав пару пива с вялеными осьминогами, и устроились за столиком.
   В общем, обычная встреча, ничего из ряда вон. У меня даже мыслей не возникло, что может иначе повернуться. Если б не повелся на его подначки, то поговорили, пива выпили и разошлись бы по домам.
   Вот зарекался же с Варламовым спорить!
   Потому что себе дороже получается. О чем бы ни спорили. Знаю, что он в споре победит, а всё равно ведусь.
   Обычно вначале мы просто так разговариваем. О жизни, о разных интересных случаях, о работе, о женщинах, само собой. Или в другом порядке - как получится. А тут вдруг на совершенно необычную тему перешли. Для нас необычную. Историческую. Дескать, кто прав, кто виноват. Я о таком вообще стараюсь не говорить: не заметишь, как на личности перейдешь и в ухо схлопочешь. Если о таинственных случаях, тогда еще куда ни шло: тайна потому и тайна, что о ней ни у кого единого мнения нет. Что хочешь, то и выдумывай. О тайнах до посинения спорить можно и всё равно спокойно разойтись, при своем мнении оставшись. Но Варламов о другом разговор повел. Я даже не сразу понял.
   Дескать, то, что мы сейчас о прошлом знаем, никак с действительностью не сообразуется. Дескать, всякий политик историю под себя переписывает. И не только политик. Народ еще больше перевирает. Мифологизация истории, так сказать. И деревья выше были, и воздух чище, и люди благороднее, и вообще золотой век закончился с нашим рождением.
   С воздухом, безусловно, так и есть. Хотя не всегда. От местности зависит и от века. Когда паровые машины углем топили, всё вокруг в саже было. Ею и дышали, а о вреде здоровью никто не думал. Но это так, мелочи. А вот терроризма действительно не было. Самолеты никто не захватывал.
   Тут я уж не смог смолчать и начал Варламову возражать:
   - Не было тогда самолетов. Все на лошадях ездили. И захват лошади разбоем называли.
   - Сейчас тоже так называют. Не об этом я.
   - А о чем?
   - О наших представлениях. Что ни возьми для примера, всё не так происходило. Иной раз вообще непонятно - почему народ событие наизнанку вывернул. По документам - одно, а по памяти - совсем другое. Не знаешь, кому и верить. Тысячи людей помнят, что у нас в Елисеевском была люстра. И когда их убеждают, что не было - возмущаются. Дескать, документы подделаны, фотографии старинные отретушированы, а владельцам вообще веры нет, потому что они враги народа. Умопомрачение на людей находит.
   Мне бы остановиться, мимо ушей пропустить, так нет: решил свое доказать.
   - Некоторые события изучены вдоль и поперек, а никаких расхождений с памятью не наблюдается.
   - Это ты про что? Пример приведи!
   Я и брякнул, не думая:
   - Декабристы! Восстание! Там всё понятно.
   - Восстание? Да что ты о нем можешь знать?!
   - То же, что и все.
   - Именно. То есть, ничего.
   - Как это ничего?! Почему это ничего?! Я всё знаю!
   - Ну, давай, просвети меня, - и смотрит этак ехидно. Дескать, всё, что ты скажешь, я заранее знаю и давно уже ответ подготовил. Как же! Слыхали.
   - Нет, - говорю, - сначала ты.
   - Легко!
   И начал.
   - Ты когда-нибудь думал, что вообще произошло четырнадцатого декабря? Вышли на Сенатскую три тысячи человек, постояли и разошлись. Ладно-ладно! - Варламов примиряюще поднял ладони. - Разогнали их. Пушками. А теперь подумай: чего ради они туда поперлись? Что они там потеряли? Чтобы взять Сенат и принудить сенаторов к передаче власти? Так сенаторы разъехались за три часа до того, как московцы выстроились в каре! Ты можешь сказать, что они узнали об этом только там, на площади. Они - да. А вот руководители восстания знали о том, что сенаторов в семь утра к присяге приводить будут, еще загодя - вечером тринадцатого - и никак не предупредили своих. То есть, первый пункт плана рушится, а мы всё равно будем его выполнять! Так?
   Павел говорил с надрывом, будто нужно меня уговорить во что бы то ни стало. Я молчал.
   - Ладно, вышли. Стоим, ждем. Руководства ждем. Где ж оно? Где Трубецкой? А не пришел. Диктатор - и не пришел! Назначенный диктатор. То есть его за два дня назначили, чтобы он всеми ими командовал. Вот ты подумай - как диктатора можно назначить?! Настоящий диктатор сам всеми силами к власти тянется. А вот взяли и назначили! Да и кого?! Гвардейского офицера, которого все знают? Ан, нет! Полковника, шесть лет уже служившего в армейских штабах, и уже год как находящегося в Киеве! Он в Петербург вообще в командировку приехал. Его же не знает никто из столичной гвардии - ни солдаты, ни младшие офицеры. Как такому подчиняться?
   Я пожал плечами.
   - Рылеев? Этот пошел искать Трубецкого. И тоже исчез. Замечательно! Восстание без руководителей. Ладно бы солдаты знали, чего они вышли. Так нет. Им навешали лапши на уши про Конституцию - жену Константина и про неправильную присягу. Солдаты - что? Им приказали, они и вышли. Теперь стоят. Холодно. Мороз минус десять. Ветер с Невы. Как ты понимаешь, при такой погоде в парадной форме долго не выстоишь. Можно вусмерть обморозиться. Они стоят. Конечно, иногда что-нибудь да происходит. То Милорадович подъедет с душеспасительными речами, то конногвардейцы вяло наступают, то ряды восставших пополняются. Восставших! Северное общество, понимаешь.
   Варламов зло сплюнул, показывая, как он ко всему этому относится.
   - Как же их называть, по-твоему?
   - По-моему, они больше похожи на общество любителей почесать языком.
   - То есть?
   - Не делай вид, что глупее, чем кажешься. Кого ни возьми - никто за свои слова не отвечает. Когда шумно обсуждают, что делать, они - на коне. И Измайловский полк выведу, и Гвардейский экипаж - вслед за ним, и царя ликвидирую. А как до дела доходит, так сразу в отказ: то - не могу, это - никак, а царя вообще убивать не буду, это я пошутил! Если непонятно, так я про Якубовича. Да кого ни возьми, большинство так. Вон, Каховский тоже собирался в царя стрелять, а в конечном итоге Милорадовича пристрелил. Не убили бы его, может, всё и обошлось. Постояли, померзли бы и разошлись в казармы. Получилась бы демонстрация поддержки нового царя - Николая. Да и по мелочам там столько несоответствий, что диву даешься.
   - С чем несоответствий?
   - Да с логикой! - Паша махнул рукой. - Не будет нормальный человек в таких обстоятельствах так поступать. Не безумцы же там собрались, в конце концов. Пусть и болтуны, пусть и мечтатели, не знающие реалий российской жизни, но не идиоты же!
   - Это понятно, - сказал я, хоть не совсем понимал, что мне Паша пытается втолковать.
   - Если они так поступали, значит, была причина. Которой мы сейчас не знаем.
   - И не узнаем, - подытожил я. - Поэтому на самом деле всё могло быть по-другому, а не как ты мне тут рассказываешь. Если по-другому, то и поступки будут логичными, и фантазеры станут реалистами, которые руководствуются ситуацией.
   - А потом их всех раз - и на каторгу. В Сибирь. На поселение. Ну, и казнили кое-кого, как же без этого. Потому что реалистами были?
   Я не знал, что возразить. Но, всё же, сказал:
   - То, что восстание проиграло - общее место. Наверно, чего-то недоучли. Николай победил, - и добавил со смешком: - Если бы победили декабристы, мы бы сейчас думали, почему Николай так нелогично поступал.
   - Да, рассуждать мы горазды, - горько сказал Варламов, - в отсутствие точных данных.
   - Есть же всякие свидетельства, показания, документы...
   - Все врут! - безапелляционно прервал меня Паша. - Только сторонний наблюдатель, находящийся вне ситуации, может объективно оценить события. Вывести на чистую воду и свидетелей, и пострадавших.
   - Да всё равно не проверить!
   - Почему не проверить? Легко! Было бы желание, - Паша улыбнулся.
   Желания у меня такого не было. Да и как возможно узнать то, что даже историкам не известно? В прошлое отправиться? Ну-ну.
   - У тебя в наличии карманная машинка времени?
   - Что?! Ах, это. В какой-то мере, - Варламов принужденно рассмеялся. И, видя мое недоумение, добавил: - Да симулятор это. Исторический. Но при этом - полное погружение. А там - твори, чего хочешь. Как в жизни. Не заметишь разницы.
   - Гонишь. Чего-то я такого симулятора не знаю.
   - Новый потому что. Испытания идут, прогоны рабочие. Скоро выпустят.
   - Ну, если так...
   - Зря сомневаешься. Кстати, я имею к этому проекту некоторое отношение... - Варламов подмигнул. - Так что могу посодействовать.
   - Чему?
   - Посмотреть, как всё на самом деле было. Ты же не уверен?
   - Ну...
   - Во-о-от, - довольно протянул Паша. - Тебе и карты в руки. Там же можно не просто так смотреть, а еще и изменять что хочешь. Если желание есть.
   Разговор выходил какой-то мутный. Я не понимал - какая выгода Варламову в том, что я подключусь к его симулятору. Наверняка ведь не просто так распинается. Хвастается. Хочет показать, что он самый крутой. Никто ж ему не верит, а тут такая возможность. А вообще, конечно, интересно. Давно ничего нового не играл. И если там действительно полное погружение, то...
   - И что я там делать буду? В этом твоем тысяча восемьсот двадцать пятом?
   - Как что? Исследовать! Подбирать варианты. Если пожелаешь - слетаешь в виртуальное прошлое, поможешь восстанию и вернешься.
   - Ну, вернусь. А как я узнаю, что дальше было? После победы?
   - Узнаешь, - отвечает Варламов, - там всё по-хитрому устроено.
   - Где - там?
   - Пошли - увидишь.
  
  
   2.
  
   Увидел я немного. Обычный дом старого фонда на неширокой улочке в получасе ходьбы от ближайшей станции метро. Ничем не примечательное парадное, без всяких вывесок, со стальной дверью на кодовом замке. Варламов позвонил, что-то невнятно пробубнил в домофон, и замок на двери щелкнул. Паша махнул рукой, с натугой приоткрыл дверь и пропустил меня вперед.
   Небольшая лестница. Стены, недавно выкрашенные голубой масляной краской. Пилястры, плафон на потолке, женские гипсовые головки. В углу - роскошная печь. Приятно посмотреть - редко увидишь такое в хорошем состоянии. И что удивительно - никакой охраны. Между тем, Варламов открыл ближайшую дверь и недовольно буркнул, что мы тут пришли не интерьеры разглядывать, а по делу.
   Коридор за дверью неширок и извилист. Мы повернули раза три и, наконец, попали в некое подобие холла с вешалкой, несколькими стульями вдоль стен и большим зеркалом. И вот тут уже находилась вполне обычная стойка, за которой сидел охранник. Он упорно смотрел в монитор наблюдения, не обращая внимания на нас. Паша кивнул, и мы прошли внутрь.
   Почти сразу нам встретился молодой человек в белом халате. Он приподнял брови и задумчиво посмотрел на меня.
   - Доброволец, - отрекомендовал Варламов.
   Я набрал воздуха, чтобы возмутиться и высказать ему пару фраз, характеризующих его с надлежащей стороны, но молодой человек благожелательно кивнул и сказал:
   - Очень хорошо. Знакомый?
   - Да! Вместе учились. Костя Шумов.
   - Угу, - сказал я.
   - Вы, конечно, в курсе нашей специфики?
   - Да, безусловно! - уверенно влез Паша, не дав мне и рта раскрыть. - Он прекрасно понимает и во всем разбирается. Идеальный кандидат! - и незаметно, но больно, ткнул меня в бок.
   - Тогда пойдемте. Павел проведет предварительный инструктаж, а я займусь техникой.
   Молодой человек пошел направо, а Варламов подтолкнул меня, чтобы я поворачивал налево. Я пару раз споткнулся, цепляясь за ковер на полу, и скоро угнездился в роскошном кожаном кресле перед журнальным столиком. Варламов сел напротив и сразу сунул в руки броский рекламный проспект:
   - Читай!
   Я открыл посередине и рядом с картинкой непременного тираннозавра, бегущего с раскрытой пастью за улепетывающим охотником, прочитал:
   "...Только с нами вы ощутите всю полноту переживаний. Реальность, в которой вы будете находиться, ничем не отличается от настоящей. Но при этом имеется ряд существенных отличий. В частности: возможность управлять процессом, быть участником событий, своими действиями направлять русло истории по любому выбранному пути, и еще многое, многое другое..."
   - Реклама...
   - Конечно. А ты думал, без рекламы сейчас возможно хоть что-нибудь сделать?
   Я листнул брошюрку. На каждой странице в нижнем углу красовалось голографическое изображение бабочки в круге из букв. Заметив мой интерес, Паша отобрал проспект и сказал:
   - Логотип нашей фирмы. Скоро он на всех заборах красоваться будет, увидишь.
   - Чего ж ты его рассмотреть тогда не дал?
   - Потому что пока это - конфиденциальная информация. Мало ли испытания затянутся. А если про нас раньше времени узнают - урон престижу и снижение дохода.
   - Как узнают?
   - Ну, вот напишешь ты в своем блоге про новую игру, например. Так это никого не привлечет. А если с указанием фирмы, так пойдут копать, мало не покажется. Еще какие-нибудь конкуренты повылезут из гигантов индустрии развлечений, мы ни с чем и останемся. Понял?
   - Слово даю - молчать буду!
   Паша махнул рукой:
   - Не заметишь, как проговоришься. Меньше знаешь - меньше проблем.
   Тут я с ним согласился.
   - Ну, давай тогда свой инструктаж по технике безопасности, начинай.
   Варламов удивленно посмотрел на меня, потом понял и усмехнулся. Встал, засунул руки в карманы и принялся вещать о хроноквантах, хронопотенциалах, хронодиверсиях и всякой прочей хронотени.
   - Кончай мозги пудрить. Ты по делу говори, - прервал я его словесные выкрутасы. - Как это всё работает, и что мне надо будет делать.
   - Работает просто, но ты не поймешь. А делать, - Паша пожал плечами, - делать что угодно можно. Это ж максимальное приближение к реальности. Не отличишь от настоящего. Ну, на крайняк там есть кнопка аварийного выхода, как без нее. Но лучше самому ситуацию разруливать. Сам понимаешь, вход за отдельную плату, а пребывание по стандартному тарифу.
   - А как управлять всем этим?
   - Если ты о внешнем управлении, то никак. Ты просто живешь, там, внутри, совершаешь определенные поступки и этим меняешь ситуацию. Всё как в жизни, понятно?
   - Понятно-то понятно, да не очень. Я ж ничего про то место не знаю. Подсказки как получить?
   - У нас реализуется метод внутренней адаптации.
   - В каком смысле?
   - В любой игре, если ткнешь в персонаж, высвечивается панелька с его именем и характеристиками. В реальности, сам понимаешь, этого нет. Вряд ли обычный человек получит доступ к всеобщей базе, чтобы узнавать всю информацию о любом встречном, просто на него посмотрев. Так что придется всё запоминать. Как у тебя с памятью?
   - Не очень, - признался я.
   - Как и у всех, - улыбнулся Варламов. - Ничего страшного. Специальная программа по активации памяти тебе поможет! Правда, она не совсем доработана... В базовой комплектации, после окончательной доводки, запоминание не отнимет больше часа. А сейчас извини - не менее шести часов. Если начнешь прямо сейчас, к двум ночи закончишь.
   - Чего?! А как я домой-то попаду?
   - Зачем тебе домой? Тебя там ждет кто-нибудь?
   - Не ждет, конечно... Но какая разница?
   - Да никакой! Поэтому можешь переночевать и у нас. А с утра, значит, и отправишься.
   В какой-то мере, Варламов был прав. Действительно, чего мне дома сидеть? К тому же, завтра суббота, выходной. Никому не буду нужен целых два дня. Больше времени на погружение останется. Если же с утра субботы это их запоминание начать, так почти целый день потеряешь.
   - Ну, Паша, уговорил. Куда идти, чего делать?
   Варламов ухмыльнулся, открыл металлическую дверь и показал на обычное рабочее место с компьютером и монитором.
   - Устраивайся. Запускай программу и вникай. Интерфейс интуитивный - за пару минут разберешься.
  
   Первым делом программа запросила место и дату погружения. Я написал "Россия. Санкт-Петербург. 12 декабря 1825 года". Потом вспомнил, что календарь тогда был другим, но переправлять не стал: кто его знает, сколько тогда дней прибавляли. Может, для России в программе автоматический перевод включен. В крайнем случае, пару лишних недель как-нибудь перекантуюсь, если даты на европейский лад.
   Затем появились стандартные вопросы регистрации с паролем, кодом доступа, именем-фамилией и другими личными данными. Наконец, в красной рамочке выплыл главный вопрос: "Цель погружения?" Я ответил. Честно, на сколько смог, в меру понимания: "Победа восстания декабристов".
   Программа подумала и выдала "точки и объекты минимального воздействия на начальном этапе восстания":
   1.) предотвратить предательство Я. И. Ростовцева;
   2.) придерживаться первоначального плана восстания К. Ф. Рылеева и Е. П. ОболенскогоК. Ф. Рылеева;
   3.) организовать действенное руководство восстания С. П. Трубецким.
   Следовало понимать так, что воздействие возможно только на начальном этапе, а в процессе восстания бесперспективно? Или что программа может выдать еще один список на все случаи жизни? Кстати, зачем мне чужие рекомендации? Варламов совершенно четко сказал, что программа для лучшего запоминания. Значит, будем ее в этом ключе и использовать. Что надо запомнить? Некоторый объем информации? Какой именно? Программе виднее, конечно. А раз так, нажмем-ка мы на панельку "информация". И будем информацию воспринимать. Так... События. Предпосылки. Экономическое состояние. Топонимика. Действующие лица. Бытовые условия и реалии. Одежда. Еда. Стиль речи. Привычки. Ориентирование на местности...
   Всё это выскакивало на экран и почти тут же переключалось на следующее. Я едва успевал бегло просмотреть заголовки, выделенные куски текста и картинки. При этом почти реально ощущалось, как информация жестким и твердым бревном пытается втиснуться мне в мозг. Сразу же начала болеть голова в тщетных попытках охватить всё сразу. И, главное, было совершенно непонятно - застревает ли в ней что-нибудь. Как приспичит, так и выяснится, что ничего не запомнил. Сейчас не проверишь. Придется воспользоваться старинным способом.
   Я достал из кармана ручку, листок бумаги и выписал имена тех, чьи действия или бездействие реально могли повлиять на результат восстания:
   Ростовцев Яков Иванович. Подпоручик лейб-гвардии Егерского полка.
   Оболенский Евгений Петрович, князь, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, адъютант Бистрома. Приметы: рост 2 аршина 7 1/2 вершка, "лицом бел, волосы на голове, бороде и бровях светло-русые, на левой щеке имеет бородавку, на правой ноге на берцовой кости знак прежде бывшей раны, говорит шепеляво, корпуса среднего".
   Рылеев Кондратий Федорович. Отставной подпоручик. Правитель дел канцелярии Российско-Американской компании.
   Трубецкой Сергей Петрович, князь, полковник, дежурный штаб-офицер 4 пехотного корпуса. Приметы: рост 2 аршина 11 1/4 вершков, "лицом чист, глаза карие, нос большой, длинный, горбоватый, волосы на голове и бороде темно-русые, усы бреет, подбородок острый, сухощав, талии стройной, на правой ляжке выше колена имеет рану от ядра.
   Панов Николай Алексеевич. Поручик лейб-гвардии Гренадерского полка. Приметы: рост 2 аршина 4 4/8 вершка, "лицом бел, круглолиц, глаза голубые, волосы на голове и бровях светло-русые, нос мал".
   Ну, и для полного счастья - генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович Михаил Андреевич.
   Конкретных планов решил не составлять - соображу на месте. Если что, воспользуюсь аварийной кнопкой и начну еще раз. Варламов, вроде бы, в этом меня не ограничивал. Так и сделаю. Сначала осмотрюсь, попытаюсь что-нибудь сделать, не получится - вернусь и по новой. А сейчас посижу перед монитором, информацию усвою и спать. Если не усвою, всё равно - спать. При вторичном запуске знания освежу.
   Это был чудный план. Я не сомневался, что легко его выполню.
  
   Паша разбудил меня рано. На вопросы отвечал кратко и слегка раздраженно: "Да, именно сейчас". "Да, в это время". "Никто не спит, все работают. И тебе того же желаю". "Да потому что необходимо наименьшее воздействие сторонних электромагнитных излучений. Он бы и в пять утра разбудил, да я бы не проснулся. А для субботы семь - в самый раз. Так что иди, Костя, пора".
   - Чего делать-то?
   - Всё скажут, не беспокойся. Чтоб ты в курсе был, способ перемещения в прошлую реальность называется "методом подселения". Ну, ты понимаешь...
   Я не понимал.
   - Почему подселения?
   - Потому что ты как бы вселяешься в сознание созданного нами индивидуума на основе заданных тобою параметров. Ты же их еще вчера выбирал, помнишь?
   Возможно, и выбирал. Только сейчас это вспоминалось с огромным трудом. Зато информация о Петербурге девятнадцатого века так и лезла наружу.
   - Так, - продолжал Варламов. - Вещи сложи здесь. Особенно всякую электронику, иначе столько помех будет, что неизвестно, куда закинет. Потом заберешь... И одежду - тоже. Спецкостюм, сам понимаешь, на голое тело надо надевать. И шлем. И сапоги. Всё стерильно, не беспокойся. Для полного погружения - идеальное решение.
   Паша выдал мне целлофановый пакет с костюмом, показал шкафчик, куда надо сложить всё снятое с себя, и тактично отвернулся. Я переоделся, покидал в шкаф вещи и запер дверцу.
   - А куда ключ?
   - Ключ - мне, - довольно осклабился Варламов, - ты же мне доверяешь? Доверяешь?!
   - Ну, доверяю... - уныло протянул я.
   - Вот, то-то же.
   Паша вдруг замялся, посмотрел в пол и, не глядя мне в лицо, сказал:
   - Только ты, это, осторожнее.
   - Чего осторожнее? Сам же говорил, что никакой опасности нету.
   - Может, и нету. Может, и есть. Кто его точно знает. Разное бывает. Люди-то возвращаются - с этим проблем не бывает. Но часто - какие-то не такие. Будто пыльным мешком из-за угла пришибленные.
   - И кто их пришиб?
   - Не говорят. Молчат.
   - Слушай, Паша, откуда ты про всё это в курсе?
   - Оттуда. Знаешь, Коля, чего-то я передумал. Не стоит тебе в прошлое лезть. И в виртуальный мир - не стоит. Никуда не надо.
   В этом весь Варламов: сначала раззадорит, наплетет всякого, воодушевит, на "слабо" возьмет, а потом на попятную. Тут, если даже сомнения есть, сразу наперекор его последним предупреждениям поступать будешь. Полезешь, куда он не советует.
   - Нет уж, - говорю, - я все дела доделал, подготовился. И полезу. Куда надо. А потом расскажу, что там и как. И докажу, что я прав был.
   - Ну, твои слова. Не буду отговаривать. Тем более что пуск через десять минут. Как раз под тебя готовили, - Паша с натугой открыл железную дверь и пропустил меня в небольшую комнату без окон. - Ты какой образ взял? - продолжил он, нажимая на сенсорную панель на стене. - Военный в отставке? Удачный. Ну, успеха тебе. Первопроходец...
   Варламов криво улыбнулся, и оставил меня раздумывать над его последней фразой. Как-то она меня беспокоила. Что-то не очень для меня приятное слышалось в ней. Но додумать я не успел. Матовые стены неожиданно засветились оранжевым светом, причем, прямоугольник сенсорного экрана выделялся ярко-желтым, мигнули раз, другой, а потом вспыхнули нестерпимым белым светом. Я зажмурился и прикрыл глаза ладонью, упершись в стекло шлема.
   А потом по лицу прогулялся холодный ветер...
  
  
   3.
  
   Конечно, я открыл глаза.
   Вместо спецкостюма я был одет во что-то другое, чему сразу не смог подобрать названия. Я тупо разглядывал сначала руки, потом ноги, прикрытые длинными фалдами, а потом то, на чем стоял. Стоял я на снегу. Я ковырнул его носком сапога. Да, действительно снег. Куда же делся дом, в котором я только что находился? И почему вдруг наступила зима, когда только что было лето? Ну, и вообще...
   Я вспомнил. Вспомнил, где я и зачем сюда прибыл. Глубоко вздохнул, едва не подавившись морозным воздухом, и начал осваиваться.
   Тяжелая шинель давила на плечи. Шапка сползала на глаза и совсем не грела. Но не это казалось главным. Главное - определиться, когда я и где. Я огляделся.
   Совершенно незнакомое место. Какое-то чужое. Если это Петербург, то выглядел он каким-то слишком деревянным и низким. Причем, деревянные домики смотрелись недавно отстроенными. С чего бы такое? А вдруг что-нибудь коротнуло, и меня забросило в другое место? Или даже в другое время? Техника же еще отлаживается, так что накладки вполне могут быть. Что ж. Аборигены нам помогут. Выйдем с ними на контакт и порасспрашиваем.
   Улица не впечатляла жизнью: ни тебе гуляк, ни разодетых господ, ни даже простых людей. Пусто. Только вдали, там, где улица упиралась в перпендикулярную, кто-то маячил. Я неторопливо пошел в ту сторону, придерживая полу шинели, чтобы она не путалась в ногах, вспоминая, какие, всё-таки, данные я задал программе. Имя, статус, возраст, в конце концов. Может, и внешность чужая. Гляну в зеркало и испугаюсь.
   Подойдя к человеку ближе, я смог его разглядеть. Крепкий бородатый мужик, одетый в тулуп и шапку, держал в руках деревянную лопату и, чуть наклонив голову, в свою очередь меня разглядывал. Поверх тулупа на нем красовался белый фартук, слегка забрызганный по подолу. Тут же всплыло в памяти, что это дворник, в функции которого входила не только уборка определенной территории, но и соблюдение порядка. Тут можно и на неприятности нарваться. Нетривиальная ситуация. Может, свернуть к кому-нибудь во двор? Или повернуться и побежать обратно? Нет, это будет совсем подозрительным. Наберусь мужества и спрошу, что собирался. А что - вполне невинный вопрос. Может, я действительно заблудился? В первый раз здесь. Как там к дворникам обращаться?
   - Эй, любезный! Это что за место?! - я показал рукой назад, откуда пришел.
   Мужик как-то странно на меня посмотрел и хрипло сказал:
   - Хлебная, милсдарь. Вам куда нужно-то?
   - Да вот, заплутал немного.
   - Чегось тогда извозчика отпустили? Он бы вам и дорогу показал, и до места довез.
   Мужик казался подозрительным. Чего он с расспросами пристал? Может, я чего-то не так сделал? Возьмет и полицию вызовет. А там меня в два счета расколют. И отправят в отдаленные места. На том мое приключение и закончится. Оно мне такое надо? Придется оправдываться.
   - Понимаешь, я к друзьям приехал и извозчика тут же отпустил. А никого дома нет. Ушли, куда - не сказали. Вот не знаю, куда теперь идти, где искать.
   - Как их звать-то? Знакомых-то ваших? Я в округе, почитай, всех знаю. Потому как должность обязывает, - мужик значительно выпятил грудь и оправил фартук.
   Подловил. Как есть, подловил.
   - Ладно! Ждать не буду. Не поймаешь ли мне извозчика?
   - Это конечно ж, милсдарь. Всенепременно, - засуетился дворник. - Тут дождетесь, или пройдете чуток - до Торговой?
   - На Торговую? Это можно! Чего ж сразу не сказал! Оттуда уехать - это ж легче легкого! Веди!
   Дворник побежал вперед, а я направился следом, соображая - не переиграл ли. И еще. Если ехать на извозчике, ему же платить надо! Небось, немалые деньги. А есть ли они у меня? Поискал по карманам и обнаружил много интересного. Во-первых, деньги. Бумажные и металлические. Во-вторых, какие-то бумаги казенного вида. В-третьих, всякие мелочи в виде платка и маленькой коробочки.
   Всё это я вынимал и тут же засовывал обратно. С бумагами разберусь на досуге. Денег должно хватить - я успел заметить две ассигнации по сто рублей, штук пять по десять и по рублю. Даже при курсе монет к бумажкам один к четырем - явно нехилая сумма. Но меня по-прежнему не отпускала мысль о том, какая сейчас дата и действительно ли я в Санкт-Петербурге.
   Торговая улица ничем особым не отличалась от той же Хлебной - разве что на ней виднелось несколько небольших каменных домиков, по моим представлениям, никак не уместных для столицы. Два этажа - это разве дом? Но если я на окраине? Тогда ближе к центру и увижу привычные дома - дворцы да особняки. Глупо будет, если вдруг начну спрашивать у прохожих - в Петербурге ли я. Лучше увидеть самому. И сделать выводы.
   Прохожих, кстати, было порядочно. Они целенаправленно двигались вдоль по улице, не обращая внимания на редкие окрики извозчиков. Да и сами извозчики зазывали народ без всякого энтузиазма, по привычке. Ну, какой энтузиазм, если нос морозец щиплет, ветер под тулуп задувает, а шапку вчерась в кабаке потерял, когда отогревался. Лошадям проще - привычные. Стоят, не шелохнутся. Все мохнатые, только разной масти, попонами укрыты, из ноздрей пар валит. Санки тоже всех типов. От самых простых, до лакированных, на узких стальных полозьях.
   Не успел я окинуть взором всю эту картину, как дворник с Хлебной подбежал к одному из извозчиков и начал что-то шептать, придвинувшись к самому его уху. Извозчик крякал и посматривал в мою сторону. Наконец, последний довод дворника убедил его, и он подъехал ко мне.
   - Куда отвезти, барин?
   - В центр, - сказал я не раздумывая, - ко дворцу, - надеясь, что хоть какой-нибудь дворец тут найдется.
   - К Зимнему, что ль? А по какой надобности?
   - Надобность тут казенная... - медленно начал я, раздумывая, стоит ли вообще рассказывать первому встречному о своих планах.
   - Казенная? Да вы садитесь, садитесь, - внезапно засуетился извозчик, отстегивая жесткий полог, препроваживая меня на место и с почтением усаживая. - Сейчас с ветерком помчимся.
   Он залихватски свистнул, дернул вожжами, и лошаденка потрусила по заснеженной улице, всё убыстряя ход. Извозчик не обманул и гнал во всю мочь. Санки резво неслись по накатанным колеям. Сначала по Торговой, затем по Крюкову каналу и по Большой Морской.
   Ближе к Невскому я начал узнавать город. То там, то здесь мелькали смутно знакомые дома. Вот только в мое время дома эти в большинстве своем были выше этажа на два. Еще поражало некое архитектурное единообразие: треугольные фронтоны, портики, колонны. Очень похоже на казармы какого-нибудь Преображенского полка. Но не мог же весь город быть одной большой казармой!
   Выехав на проспект, извозчик резко повернул, едва не задев встречные санки, помянул предков помешавшего ему возницы и прошелся по его лошади. Тот в долгу не остался. Но обменявшись парой фраз, извозчики благополучно разъехались.
   - Видали?! - извозчик поворотился ко мне всем телом. - Этим лихачам палец в рот не клади - откусят! Но и мы не промах, чтоб им всё спущать! В другой раз подумает, как с Емелькой связываться! - извозчик погрозил кулаком назад и, переходя на иной тон, добавил: - Вам, барин, куда нужно? Где остановить-то?
   - Стой! - приказал я.
   Лошадь тут же встала.
   Справа вдоль всей Дворцовой тянулся забор, за которым Росси строил Генеральный Штаб, слева желтело Адмиралтейство, а прямо передо мной жемчужно мерцал заснеженный Зимний. Отпали сомнения в том, где я нахожусь. А вот когда...
   - Где бы календарь достать... - протянул я, не надеясь на ответ.
   Но извозчик откликнулся:
   - Да в лавке Смирдина. Она ж тут, недалече. Мимо проезжали. Прикажете поворотить?
   - Постой пока. Напомни, число какое сегодня?
   Извозчик не удивился моему интересу. Видно, переход от календаря к числам показался ему достаточно логичным.
   - Да двенадцатое ж, барин. Суббота. А что такое?
   - Точно! Двенадцатое декабря двадцать пятого года...
   Я приготовился уже к тому, что меня поправят, но нет, извозчик никак не отреагировал. Значит, точно попал, куда и собирался.
   - Так что, барин, в лавку езжать?
   - Погоди... Нет, в лавку мы не поедем. А поедем-ка мы в аптеку, на Миллионную. Знаешь такую?
   - Знаю. Таблички-то с названиями никто еще не сымал.
   - А ты, чай, грамотен?
   Извозчик замялся.
   - Прочитать могу, если что. А вот самому писать, так руки вечно не то выводят. Потом ничего разобрать не могу.
   - Грамота штука полезная.
   - Оно точно. Да вот не каждый выучиться могёт. А нам, извозчикам, без грамоты нельзя...
   Мужик тронул лошадь, и она неспешно потрусила через площадь к Миллионной улице.
   - Раньше начнешь учить, лучше выучишь, - назидательно сказал я. - Детей учи. Они буковки на лету схватывать будут. Тебя в грамоте превзойдут - твое же дело продолжат.
   Мой незамысловатый совет изрядно загрузил извозчика. Он сгорбился, едва шевелил вожжами и весь был какой-то пришибленный. Только когда мы уже проехали почти половину улицы, напротив приметного дома с черными мраморными колоннами, извозчик обернулся и, перестав вдруг хмуриться, сбил шапку на затылок:
   - Благодарствую, ваше благородие. Научили Емельку уму-разуму. Без хорошего совета так всю жизнь в грязи и проживешь. Век вам здоровья.
   Он подхлестнул лошадь, и остаток пути мы проехали значительно быстрее. Не добравшись до конца Миллионной, мы поворотили и встали возле зеленоватого здания стариннейшей аптеки, бывшей здесь чуть ли не с самого основания города.
   - Всё. Дальше не могу - потом не развернуться будет, - извозчик показал на забитую санями улицу. - Хотите - вылазьте. Или к самому подъезду подвозить?
   - Не обязательно. Пройдусь. Сколько с меня? - я вылез из саней и встал рядом с извозчиком.
   - Целковый...
   - Сколько?!!
   - А что, барин? Ехали? Ехали! По городу кружили? Кружили! А мне лошаденку кормить. Она ж есть хотить. Да и детки то ж.
   - Полтину.
   Извозчик тут же надбавил:
   - И полполтины сверьху.
   - Гривенник сверху.
   - Пятиалтынный, а? От сердца отрываю! Все есть хотють.
   - Ладно. Уговорил.
   Я полез в карман, достал горсть монет и отсчитал извозчику его шестьдесят пять копеек. Тот, довольный, ссыпал их в мешочек, который тут же подвесил обратно к поясу под тулуп, и оборотился напоследок ко мне:
   - Здоровьица вам, барин. И жене вашей, и детишкам. И прислуге с челядью... Н-но!
   Свистнул и умчал, только снег столбом закрутился.
   А мне предстояло начать воплощать в жизнь первый пункт предложенного мне плана.
  
   Дом, в котором жили Оболенский и Ростовцев, искать не пришлось - он был второй от угла. Но, подойдя к подъезду, я остановился. Решимость моя куда-то испарилась. Да и в самом деле: если прийти к Ростовцеву на квартиру, то много шансов наткнуться на того же Оболенского, который с ним очень дружен. Какую в таком случае мне выдумывать легенду? Как представляться? Ростовцев просто не захочет со мной разговаривать, если не будет уверен, что я из рядов заговорщиков. Войти в дом и подождать внизу? Не оберешься вопросов от военных и слуг. Торчать же на улице еще хуже - вопросы те же задавать будут, так еще и намерзнусь.
   Я чуть прогулялся по улице, постоял, не решаясь ни войти в дом, ни пойти прочь. Минуту, другую, и я махнул бы на план рукой и отправился в какой-нибудь трактир отогреваться. Однако именно в этот момент из подъезда вышел сам Ростовцев. В такую удачу трудно было поверить. Посмотрев по сторонам, он скорым шагом направился прочь от меня, так что пришлось его догонять.
   Разумеется, догнал. Пристроился сзади, раза два вздохнул для успокоения и позвал:
   - Господин подпоручик! Яков Иванович!
   Ростовцев явственно вздрогнул, приостановился и обернулся. Он смерил меня взглядом и недоуменно сказал:
   - Ч-ч-ч-чем об-б-б-бязан?
   - Вы же сейчас от князя Оболенского? Он просил вас догнать и кое-что передать.
   - А вы, с-с-с-сударь, кто?
   - Мое имя вам вряд ли что-либо скажет. Я знаком с князем еще по Павловскому полку. Он вряд ли упоминал меня. Константин Шумов. Поручик в отставке, - я приподнял шапку и наклонил голову.
   Видимо, мой ответ удовлетворил Ростовцева. Он обмяк лицом и любезно улыбнулся.
   - С-с-с-слушаю.
   - Ведь вы же собрались сегодня к вечеру идти к цесаревичу Николаю?
   Ростовцев ухватил меня за рукав.
   - От-т-т-к-к...
   - Не ходите. Не выдавайте товарищей своих, - как можно проникновеннее сказал я.
   Ростовцев мучительно покраснел и забулькал горлом, пытаясь выдавить слова. Отдышался и всё же произнес их:
   - Евгений П-п-петрович с-с-са-ам п-просил меня. Мы п-п-писали в-в-вместе. Или об-б-бстоят-т-тельства пом-м-менялись?
   Врать не хотелось. Ведь Ростовцеву ничего не стоит вернуться и спросить самого Оболенского о новых обстоятельствах. Но если к Николаю Ростовцева послал сам князь, то что же это получается? Предательство в верхах? Или я чего-то не понимаю?
   - Не поменялись, - вынужденно сказал я. - Раз Евгений Петрович одобрил вашу инициативу, то пусть оно так и будет. Боюсь, вот только, ни к чему хорошему это не приведет.
   - Не м-м-мою. - Ростовцев криво улыбнулся. - К-к-князь настаивал. Г-г-говорил, что Н-н-н-николай ис-с-сп-п-пугается. Т-т-точно ис-с-сп-п-пугается.
   - Тогда успехов вам, господин подпоручик. Успехов.
   Недоумевающий Ростовцев козырнул и продолжил путь. А я остался, совершенно не представляя, что теперь делать. Выбранный план не оправдал себя в самом начале. Приниматься за второй пункт? Но никто решительно не мог бы сказать, когда выигрышную тактику идти от казармы к казарме, последовательно поднимая там войска, сменила тактика выжидания на площади.
   Может, зайти к Оболенскому на квартиру? Вначале поговорить с ним или даже с Рылеевым, узнать их мнение о демарше подпоручика? Потом неназойливо перейти к плану восстания. Так они и ответят, как же! Выгонят взашей, как люди чести - пинками, даже рук марать не станут. Тем более, у меня есть только признание Ростовцева, которое я ничем не могу подкрепить.
   Вот в этой задумчивости я и услышал, как ко мне обращается некий офицер в форме поручика Финляндского полка:
   - Сударь, я вижу, вы знакомы с Яковом Ивановичем? - он смотрел мне в глаза и лишь удивленно моргнул, когда я ответил:
   - Немного.
   - Каким же образом произошло ваше знакомство?
   Тут только я узнал офицера, заговорившего со мной. Князь Оболенский! Все идеи о разговорах с ним моментально вылетели из головы, и я лишь промямлил:
   - Образом! Разумеется! Обычным, стало быть. Как всегда. Да-с. Вот в таком разрезе.
   Оболенский изумился еще более:
   - Вы из любителей русской словесности?
   - Да! Конечно. Довелось как-то посещать кружок "Зеленая лампа" и слушать там многих известнейших поэтов. Вот только их имена запамятовал...
   - Я смотрю, интереснейший вы человек, - Оболенский сделал паузу, и я поспешил представиться:
   - Константин Владимирович. Поручик в отставке. Недавно из Москвы.
   - Оболенский Евгений Петрович. Князь
   - Очень рад знакомству. Очень! - непритворно возрадовался я.
   - Заходите к нам на квартиру, не пожалеете. Интереснейшие вещи обсуждаем.
   - Приду всенепременнейше! - выговорил я, приподнял шапку и поклонился.
   Князь отдал честь и удалился.
   Я, было, дернулся вслед за ним. Потом обратно за Ростовцевым. Потом остановился. Куда ж идти? День к вечеру близится. Нарываться на знакомство как-то не с руки. Да и вряд ли неизвестного человека примут в тайное общество, которое планирует свергнуть царя и установить новый строй. Значит, надо сначала подумать, а потом уже не делать того, что не нужно. И исходить надо из известных фактов.
   А какие факты заложила в меня программа по активации памяти? Что там с хронологией событий? В ответ перед внутренним взором вылезли строчки, написанные от руки, о том, что произошло сегодня и что известно весьма ограниченному кругу лиц.
   Двенадцатого утром пришло письмо императору от Дибича с раскрытием имен южных мятежников. Среди прочих назывались имена и трех офицеров кавалергардского полка, квартирующегося в столице. Двух кавалергардов, примкнувших к Пестелю, в этот момент в Петербурге не было. Третьего же, Свистунова, Милорадович выставил из города. Но тот уехал не ранее тринадцатого, то есть, завтра.
   Я попытался припомнить, чем же будущие мятежники будут заниматься сегодня. Вроде бы, Оболенский должен был объявить приказ диктатора о том, что в день присяги следует возмутить полки и идти с ними на Сенатскую площадь. Кроме того, он изложил и схему восстания с последовательным вовлечением полков в дело. И, видимо, сразу после этого задумал тайную миссию Ростовцева. Задумал и, не откладывая, исполнил.
   Можно допустить, что все эти факты не только связаны, но и вытекают один из другого. Сначала - весть об измене, потом - приказ о выступлении и далее - отправка Ростовцева к Николаю. После совещания у Оболенского, которое уже прошло, заговорщики соберутся у Рылеева. Князь как раз и шел к Кондратию Федоровичу!
   Нет, идти мне к ним, безусловно, рановато. Да и не нужно пока. Я еще с первым пунктом окончательно не разобрался. Может, попробовать задержать Ростовцева насильственным путем? Ну, там, стукнуть по голове. Или просто отобрать написанное им письмо. Но Ростовцев напишет новое. А травмировать человека только за то, что он выполняет миссию, возложенную на него старшим товарищем, глупо. Тогда надо быть последовательным и нейтрализовывать Оболенского. Да и Рылеева заодно - тот тоже, наверняка, в курсе. В общем, расправиться с верхушкой восставших. Ничего себе помощь восстанию!
   Ладно. Будем думать, что Оболенский с Рылеевым знали, что творят, посылая Ростовцева. Видимо, с этим связывались определенные ожидания. Как бы ни закончился разговор с Николаем Павловичем, но результата ожидают именно от разговора. Если разговора не будет, не будет и ожиданий. В этом случае совершенно неизвестно, как поведут себя руководители восстания. Что будут делать? Вдруг вообще не смогут никого поднять на выступление? Или наоборот, не справятся с волной всеобщего возмущения, и страну захлестнет новая пугачевщина?
   Неприятная перспектива, ведущая к неизвестным последствиям. Поэтому лучше придерживаться выбранного сценария и как можно точнее следовать настоящим историческим событиям.
   Успокоив этими измышлениями совесть, слегка обеспокоенную тем, что не удалось остановить Ростовцева, я решил отложить решительные действия до утра. Да и действительно, в данный момент никакое мое вмешательство в исторический процесс не к чему бы ни привело. А вот завтра. Тринадцатого. В воскресенье. Вполне можно будет попытаться повлиять.
   Так что сейчас я был вполне свободен и мог употребить оставшиеся часы на что-нибудь интересное. Например, на осмотр города. Или на посещение какого-нибудь музея. Кунсткамеры, например.
   Но до первого Российского музея надо было еще дойти. А именно: вернуться по Миллионной назад на Дворцовую площадь, пройти мимо Адмиралтейства, перейти по мосту у Сенатской площади на Васильевский остров, а потом по набережной Большой Невы до Кунсткамеры. Не менее получаса ходьбы.
   Освободившись от неотложных дел, я почувствовал, что, кроме всего прочего, хочу есть. Почему-то раньше мысль о том, как я буду удовлетворять насущные физические потребности, мне в голову не пришла. Если поем здесь, то насыщусь ли там? Или это совершенно независимые функции, и спецкостюм меня кормит, поит и перерабатывает отходы организма? Если так, то голод здесь можно и перетерпеть. "Употреблять пищу - всего лишь привычка. Никому не нужная привычка", - уговаривал я себя. Но пустота в животе не соглашалась с аутотренингом. И чем больше я себя уговаривал, тем сильнее хотелось есть. Ох, уж это максимальное приближение к реальности! Могли бы обойтись и без воплощения некоторых не слишком удобных процессов в организме. Тут же отхожие места сплошь на улице, холодные. Горячей воды из крана нет. Водопровода вообще нет. Мыться из кувшина надо, ну, или в баню идти. Да, перспективка. Привычки цивилизованного человека здесь нужно запрятать подальше и не вспоминать о них подольше.
   О проблеме теплых туалетов можно будет подумать, когда приспичит. Сейчас же на повестке дня - еда. Нужно найти трактир. Или кабак. В общем, то место, где можно приобрести готовую пищу и тут же ее употребить. А музей подождет. Он долго ждать может, никуда не денется.
   Судя по всему, в Петербурге девятнадцатого века была напряженка с заведениями общественного питания - пока я шел до Дворцовой площади, ни одно на глаза не попалось. Не то, что в моем времени, где всякие забегаловки быстрого питания торчат на каждом шагу, зазывая доверчивых голодных покупателей и предлагая им пищу, зачастую, сомнительного качества. Или это район неподходящий? Центр, так сказать, рядом с дворцом, где император живет. Ладно бы он только жил там, так он еще и гуляет. А на всякий пьяный сброд царю глядеть не уместно. Ничего не должно огорчать взора государя, заботящегося о благе страны и народа. Вот ближе к окраинам, там всяких заведений может быть достаточно - для простого люда. Придется поближе к злачным местам пробираться: на Сенную, например. Там кабаки в каждом доме были, покуда их все не снесли.
   Я свернул на Гороховую и пошел в сторону Садовой улицы. Действительно, чем дальше уходил от Зимнего, тем больше становилось разнообразных лавок и магазинчиков. Стали попадаться и питейные заведения "под орлом". Обычно в полуподвалах, напоминая наши забегаловки, в которых вечно тусуются алкаши бомжеватого вида. Здесь, конечно, бомжей не было. Вместо них были оборванные нищие и калеки. Пробираться между ними, чтобы хватить рюмку водки на голодный желудок, мне совершенно не хотелось. Поэтому я весьма обрадовался, когда углядел достаточно приличный трактир.
   У входа меня встретил человек и без лишних вопросов проводил за перегородку. Туда, куда вход низшему сословию был закрыт.
   - В кабинет желаете, или в общую залу?
   - Пожалуй, в кабинет, - ответил я. - И принесите там чего-нибудь поесть.
   Я неопределенно покрутил пальцами, а половой с укоризной посмотрел на меня. Дескать, зачем напоминания, всё будет по высшему разряду. Так и было. Еды мне принесли столько, что хватило бы минимум на пятерых здоровых мужиков и еще б осталось. С голодухи я набил живот первым же блюдом - стерляжьей ухой - и следующие кушанья в меня лезли со скрипом. Пришлось даже выходить из-за стола пару раз, чтобы поразмяться на морозце.
   Просидел я в трактире довольно долго, пытаясь растянуть удовольствие. И у меня это даже получилось. Я неторопливо жевал, глотал, запивал, иногда поглядывая в зал сквозь приоткрытую дверцу кабинета. На улице совсем стемнело, зажглись редкие фонари. Спешить не хотелось, да и некуда было. Основные дела намечены на завтра-послезавтра. Двенадцатое было последним относительно спокойным днем перед выступлением.
   Подумав о грядущем восстании, я плавно перешел к делам, которые всё собирался, но так и не сделал. А именно - к просмотру всяких бумаг и вещей, которые при мне оказались. Бумаги, на мой взгляд, не представляли ничего интересного. Какие-то письма от неизвестных мне лиц другим неизвестным лицам, в которых упоминалось мое имя в самых хвалебных выражениях. Официальные документы с печатями и орлами, должные, скорей всего, удостоверять мою личность, звание и общественную категорию, в которые я не стал вникать. Непонятная металлическая коробочка, в форме медальона, которую я попытался открыть, но не сумел.
   Я взял нож со стола и попробовал поддеть крышку. Безрезультатно. Тут квалифицированный слесарь нужен. Потряс коробочку - внутри ничего не гремело, но, судя по весу, что-то там всё же находилось. Какой-нибудь локон любимой девушки или такая же дребедень в этом роде. Насущной потребности открывать коробочку прямо сейчас я не видел. Какой смысл отвлекаться на всякую дребедень? Излишним любопытством я не страдал. Если вещь нужная, она и пригодится. А если так, для антуража, то и думать о ней нет смысла.
   То, что имя в документах совпадало с моим, добавляло уверенности. Кроме прочего, я оказался помещиком средней руки, владеющим тысячью душ "мужескаго пола" где-то в Саратовской губернии, а также поручиком, вышедшим в отставку в двадцатом году вследствие последствий ранения. Надо понимать, что ранили меня во время Отечественной войны 1812 года. И сейчас мне по документам около тридцати, что немногим старше реального возраста. Оказывается, про поручика я Оболенскому не соврал: наверно, когда в первый раз смотрел документы, случайно отложилось в памяти.
   В общем, судя по всему, человек я почтенный, даже при деньгах, что имеет свои преимущества. Конечно, работы у меня нет, да какой помещик ее ищет? Только отдельные радикалы, вроде Рылеева. Да и не до работы будет в ближайшие дни.
   Кинув в рот напоследок пару соленых орешков и глотнув теплого сбитня, я подозвал полового и расплатился. Судя по ценам, денег оставалось еще достаточно, чтобы с относительным комфортом прожить не меньше месяца.
   Пора было искать пристанище на ночь. Лучшего места, чем гостиница "Неаполь", где проживал Каховский, найти было решительно невозможно. Если случайно столкнуться с ним в коридоре, намекнуть на давнее знакомство с Оболенским, высказать мысли в поддержку переворота, то вполне можно будет ожидать определенных последствий. А именно, что Каховский непременно сведет меня со всей их группой заговорщиков. Это будет официальным признанием моего статуса. Не понадобится более сочинять сказки про Оболенского. С самим же князем на эту тему вообще говорить не надо. А то как не вспомнит - объяснениями не отделаешься, еще на дуэль вызовет. Ну, и пристрелит. Он стрелять мастер, не то, что я. Сроду таких пистолетов в руках не держал.
   Я вышел из трактира, вернулся по Гороховой до Большой Мещанской улицы и уже по ней почти до самого конца - до пересечения с Вознесенским проспектом.
   "Неаполь" впечатлял роскошью. Я потоптался внизу, выискивая причины - почему бы мне было там опасно появляться, не нашел и с легким сердцем отправился к стойке с ключами. Отрекомендовался без затей, даже не задумываясь, что такое говорю, и побрел на этаж.
   Тут-то и столкнулся с Петром Каховским. Не узнать его было не возможно - уж слишком он был похож на свой портрет.
   - Пётр?! - удивленно воскликнул я.
   Каховский удивленно взглянул, буркнул: "Не припомню" и хотел пройти мимо. Но я его удержал.
   - Мне вас рекомендовал Оболенский, Евгений Петрович. По известному делу.
   - Меня? Вам?!
   - Именно. Как человека, который знает достаточно для того, чтобы убедиться в моей привязанности идеалам свободы.
   - Пойдемте... Э-э-э...
   - Константин Владимирович Шумов. Поручик в отставке.
   Каховский оказался, что называется, своим парнем. Мы быстро перешли на "ты", и Пётр стал называть меня братом. Видимо, имея в виду общность взглядов. Я отпускал фривольные шуточки, поддевал и царя, и междуцарствие, и генерал-губернатора. В общем, вел себя совершенно разнузданно, что и нравилось Петру.
   - Да ты, брат, шалишь! - Каховский грозил мне пальцем и добавлял каждый раз длинную фразу по-французски. Которую, впрочем, я прекрасно понимал.
   Еще при первых разговорах я заметил некую странность. На каком бы языке со мной не говорили, я всё равно понимал. При этом я осознавал, что говорят со мной, скажем, по-французски, но слышал всё равно русскую речь. Должно быть, программа по активации памяти, кроме основной функции, научила еще и восприятию языков.
   Штука удобная. Но отвечал я собеседникам всё равно по-русски! От этого они сразу же сбивались и некоторое время не могли собраться с мыслями. Потом, конечно, выправлялись, удивлялись моему странному поведению, но выводы держали при себе. Мало ли по какой такой причине человек не хочет по-французски говорить. Тем не менее, все оказывались вежливыми и продолжали разговор со мной уже на родном языке.
   Каховский долго беседовал со мной, задавал вопросы, выяснял мои политические пристрастия. Они вполне отвечали духу заговорщиков, и Каховский вскоре уверился в моей полной поддержке их делу. А что никто обо мне в обществе не знает, так что ж с того? Вон Булатова в заговорщики приняли не далее, как вчера, да и то, напоив его хорошенько. На трезвую голову он ни в какую не соглашался. А мятежникам крайне был нужен полковой командир в лейб-гренадерском полку - Сутгоф и Панов, служившие там же, могли вывести не более роты.
   Я же вполне трезв, здравомыслящ, с убеждениями. Человек чести, одним словом. Напоследок, уже совсем ночью, когда у меня стали слипаться глаза, Каховский меня дружески обнял и сказал восторженно:
   - Славно, Константин Владимирович! Славно! Будь готов к завтрему. Встретитесь со многими нашими. Они от тебя будут без ума. А теперь выспись. Сон - он крайне полезен. Так что, до утра.
   Он проводил меня до моего номера, открыл дверь и напоследок еще раз обнял. Я сделал несколько шагов, едва стащил с себя верхнюю одежду и рухнул на кровать.
  
  
   4.
  
   Каховский поднял меня чуть свет. Он был бодр и неестественно весел. Что называется, на подъеме. Свеча, с которой он вошел ко мне, жутко чадила и потрескивала, едва разгоняя полный мрак самой длинной в году декабрьской ночи.
   - Всю ночь ходили по казармам! - гордо заявил он. - Теперь у Рылеева обсуждать будем. Пойдешь, брат?
   - Пойду! Как не пойти. Давненько хотел Кондратия Федоровича послушать. Ну, и других также. Великие дела деются.
   - В самую точку, брат! Собирайся! Завтракать будешь?
   Я вспомнил вчерашние мытарства в поисках еды и без колебаний согласился. Каховский приоткрыл дверь из номера и крикнул: "Петька, неси!" Мог бы и не кричать - Петька явно ждал, когда его впустят. На столе мгновенно появились: котелок с горячей гречневой кашей, горка пирогов, наваленных на большое блюдо, и большущий самовар, пышущий паром. По моим меркам - минимум на двоих.
   Но оказалось, что Каховский уже поел, и вся эта еда - для меня одного.
   - Ешь Константин Владимирович! - потчевал Каховский. - Накладывай побольше.
   Я навалил на тарелку несколько ложек каши и принялся уминать, заедая пирогами с мясом.
   - Как расстегаи?
   - А вы попробуйте, - предложил я Каховскому.
   Он взял пирог и откусил. Прожевал и с удовольствием причмокнул:
   -Удались!
   С этим я был полностью согласен. Из маленького чайничка налил заварки и разбавил кипятком из самовара.
   - Сушку! Сушку возьми! Маковая!
   Что ж, можно и сушку. Можно и печатный пряник. Всё можно. Всё аппетитное, вкусное, только что приготовленное - ешь, не хочу. А я уже и не хотел. Насытился. Отвалился от стола и преисполнился благостного настроения, когда ничто не тревожит и всё кажется приятным и симпатичным. С таким настроением только переворотом и заниматься. Чтобы идти против власти, надо быть голодным, замерзшим и озлобленным на всё подряд. Вот тогда будет результат. Тогда враги побегут, едва тебя завидев.
   Каховский уже торопил. Видимо, ему не терпелось встретиться с единомышленниками, чтобы в который уже раз обсуждать планы восстания. Планы, которым не суждено сбыться...
   Я оделся, и мы вышли на улицу.
   От гостиницы до конторы Рылеева, где тот проводил большую часть времени, было не больше десяти минут пешим ходом. Мы вошли, Каховский представил меня хозяину и тут же увлек Рылеев каким-то разговором, позволяя самому освоиться в непривычной обстановке.
   В маленьких комнатках собралось столько людей, что сидели чуть ли не друг у друга на головах. С некоторыми я знакомился, но их имена в памяти совершенно не откладывались. Они переходили из комнаты в комнату, иногда уходили совсем, на их место приходили другие. И всё время о чем-то говорили, говорили, говорили...
   Только появившийся Рылеев избавил меня от сонмища юнцов, с апломбом вещавших всякую чушь.
   - Не скучаете?!
   - Как можно?!
   - Ну, от наших можно такого наслышаться, что невмоготу станет.
   - Да нет-с, мы привычные.
   - Часто приходилось такое слушать?
   - Часто, - признался я. - Всякого рода. В том числе о переустройстве и мира, и самой жизни. Интересные темы поднимали...
   - И где же? С кем?
   - С офицерами, в полку. Иных уж нет, а те - далече...
   Кондратий Федорович помолчал, раздумывая. И вдруг спросил напористо:
   - Вы с нами?! Каховский вас рекомендовал.
   - Да! - ответил я с энтузиазмом.
   - Я чувствую в вас опыт борьбы... Завтра всё решится. Либо победим, либо умрем! Но, заметьте, - умрем свободными.
   Умел Кондратий Федорович увлекательно говорить, умел. Глаза загорались, слова наполнялись каким-то особым смыслом, хотелось во всем с ними соглашаться и верить беспрекословно. При этом говорить он мог и совершенно тривиальные вещи, но с каким же чувством! Суть была уже не важна. Ее понимал всякий. Свобода... Свобода! Свобода!! Как угодно, лишь бы избавиться от той духоты, которую ощущал каждый из собравшихся в доме на Мойке.
   Их речи казались мне излишне пафосными, желания - чрезмерными, а методы достижения и вовсе безумными. Я действительно смог наблюдать за процессом подготовки восстания со стороны, как мне и обещал Варламов. Но всё равно, их решения не укладывались в логическую схему. Они казались спонтанными. Рылеев лишь изредка управлял дискуссией, умело уводя ее то в одну, то в другую сторону. Но чего он добивался? Что хотел от соратников? Я не понимал.
   Неслышным шагом проскользнул слуга Рылеева и мягко сказал, встав чуть сбоку:
   - К вам Глинка, Фёдор Николаевич. По личному делу.
   Рылеев неожиданно сбился, забегал глазами и невнятно сказал:
   - Да, проводите. Конечно. Я ждал. Послушаем, что скажет... Извините, Константин Владимирович, должен вас покинуть. Но я, разумеется, вернусь. И мы непременно договорим.
   Он поворотился от меня и четким шагом пошел к появившемуся в дверях офицеру средних лет. Кивнул ему, и они вышли в одну из дверей, ведущих внутрь дома.
   Я неторопливо, вдоль стенки, минуя офицеров и любезно кивая им на ходу, последовал за Рылеевым и Глинкой. Уж слишком странными показались мне этот неожиданный приход и последовавшее за ним уединение. Проплутав некоторое время по коридорам Российско-американской компании, я услышал знакомый голос из-за неплотно прикрытой створки. Вот только тон был совершенно иным, чем в разговоре со мной.
   - ...Это приказ? - нервно спросил Рылеев.
   - Ни в коей мере, Кондратий Федорович! Указание. О том, как следует вести себя в сложившейся ситуации. Ведь вы же не будете утверждать, что она нисколько не изменилась после доноса Ростовцева?
   Рылеев помолчал, а потом растерянно ответил:
   - Но ведь это полное крушение планов. Я же не могу вот так вдруг всем объявить об этом. Не поймут. Да и как я потом буду смотреть в глаза товарищам моим?
   - Как вы понимаете, лицо, которое я представляю, менее всего заботят проблемы подобного рода. Указания вами получены. Следовательно, надлежит их исполнять со всем усердием...
   Я тихо отошел от двери и вернулся в общую залу, где молодые офицеры в бурной экзальтации высказывали прожекты один безумнее другого, совершенно не подозревая о реальности. На самом деле, в этой реальности за них всё уже давно решили, и им оставалось только следовать "указаниям" тайного организатора. Хотели они этого или нет - их не спросили. Но меня интересовала суть указаний. Да, и еще имя того, кто их отдал.
   Рылеев вернулся. С ним вошел и Глинка, который тут же сел и стал молча слушать разглагольствования, к которым Рылеев не преминул тут же присоединиться. Глинка поджимал губы, покачивал головой, но никто, кроме меня, не обращал внимания на столь явные проявления неодобрения. Наконец, Фёдору Николаевичу надело слушать болтовню, он поднялся и значительно предупредил: "Смотрите, господа, чтоб крови не было!" Вряд ли в шумном сборище его кто-либо услышал, лишь Рылеев подскочил и категорически заверил, что все меры будут приняты и действо пройдет, как полагается, без всякого насилия.
   Глинка удалился, а Рылеев вновь обратил на меня внимание.
   - Помнится, мы начинали говорить о свободе...
   - Да-да, - подтвердил я, не зная, как перевести разговор на таинственное посещение. - Каков же будет план?
   Услышав про план, несколько офицеров окружили нас и принялись говорить каждый о своем, так что никого решительно невозможно было понять. Я ждал, что ответит Рылеев.
   - План таков, - он чуть запнулся и оглядел нас. - Четырнадцатого, во время переприсяги, поднять полки именем Константина и вывести их на петровскую площадь к Сенату. Взять Сенат и принудить сенаторов, может быть и силой, признать нашу волю - пусть обнародуют манифест наш! Другим же полкам идти к Зимнему, взять под охрану царскую семью и самого Николая. Кто какой полк поднимать будет - о том поговорим особо с каждым. Годится план? - Рылеев орлом смотрел на нас.
   План не годился. Уж я-то знал, что ни один из заявленных пунктов реализован не будет. Оставалось надеяться, что я смогу переубедить кого-либо из "директоров" вернуться к прежнему плану. К Рылееву явно бессмысленно с этим соваться. Но есть же еще Трубецкой, которого они должны назначить диктатором. А диктатор волен командовать и веси за собой.
   Сергей Петрович оказался легок на помине. Он вошел незаметно для других, но сразу выделился из кучки молодых гвардейских офицеров: во-первых, возрастом, а во-вторых, формой. Выделялся он и выражением лица: несколько удивленным, без всякого следа возбуждения, царившего у Рылеева.
   Хозяин заметил нового гостя, покинул круг офицеров и радостно устремился к Трубецкому, чуть ли не распахивая объятия:
   - Сергей Петрович! Заждались! Важные дела решаем, как же без вас?!
   - Какие дела?
   - Четырнадцатого выступаем. С утра. Надо проработать детали. Вам же поручим общее руководство.
   - Руководство? Мне?!
   - Вы же опытный военачальник, не в пример нам всем! - вокруг раздался одобрительный гул. - Кому, как не вам, вести нас в последний бой?!
   Трубецкой недоуменно развел руками, но возражать не стал. А Рылеев продолжал наседать:
   - Сейчас я вас ознакомлю с деталями. Итак...
   И Кондратий Федорович принялся излагать так вовремя пришедший ему в голову план. Или не пришедший, а внушенный ему Глинкой. Трубецкой морщился, пытался возразить, а потом попросил время на раздумье. Он отошел к нам и с сожалением в голосе сказал Якубовичу, попавшемуся ему на пути: "Чего думать о планах всего общества! Вам, молодцам, стоило бы только разгорячить солдат именем цесаревича и походить из полка в полк с барабанным боем, так можно наделать много великих дел". 
   Из гвардейских офицеров никто не отреагировал на слова диктатора. Кроме меня. Я взял Сергея Петровича под руку и отвел его в сторону.
   - Ваше превосходительство! Я человек давно не военный, но даже я прекрасно понимаю всю гибельность плана Кондратия Федоровича! До вашего прихода он рассказывал нам совсем другое. Про последовательный захват казарм. А нынешний? К чему он ведет? Вам не кажется, что следовало бы настоять на прежнем плане?
   - Кажется. Но не могу же я пойти против всех? Они не поймут. И не примут. Раз уж решили, то следует исполнять.
   - Нельзя исполнять дурных приказов! - не выдержал я. - Вы же не рядовой член общества. В вашей воле приказать так, чтобы добиться успеха!
   - Против воли и желаний товарищей не пойду, - отрезал Трубецкой. - Они знают, чего хотят.
   С этими словами диктатор вернулся к Рылееву.
  
   День тянулся бесконечно. Одни приходили, другие уходили. Подавались какие-то закуски, напитки - всё это проходило мимо меня. Я мог только выхватывать отдельные эпизоды из бесконечной череды разговоров, концентрироваться на них, вникать на несколько минут, а потом снова отдаваться бесконечному течению несвязных мыслей.
   Чего только я не наслушался в этой последний вечер перед выступлением.
   Я слышал, как Рылеев при Оболенском, старшем Пущине, приехавшем из Москвы, и Александре Бестужеве говорил Каховскому, обнимая его: "Любезный друг! Ты сир на сей земле, должен жертвовать собою для общества. Убей императора". И с этими словами все бросились обнимать его. Каховский согласился и хотел поутру, надев лейб-гренадерский мундир, идти во дворец, или ждать Николая на крыльце.
   Собрание было многочисленно и беспорядочно: все говорили, почти никто не слушал. Князь Щепин-Ростовский удивлял своим пустым многоречием. Штабс-капитан Корнилович, только что возвратившийся в Петербург, уверял, что во второй армии готово сто тысяч человек. Александр Бестужев отвечал на замечания младшего Пущина: "По крайней мере, об нас будет страничка в истории". "Но эта страничка замарает ее, -- возражал Пущин, -- и нас покроет стыдом". Барон Штейнгель, вероятно устрашенный последствиями мятежа и несоразмерностью сил с планами, спрашивал Рылеева: "Неужели вы думаете действовать?" Рылеев тогда отвечал: "Действовать, непременно действовать". А Трубецкому, который начинал сомневаться, Рылеев говорил: "Умирать все равно, мы обречены на гибель, - и прибавлял, показывая копию с письма Ростовцева: "Видите ль? Нам изменили, двор уже многое знает, но не всё, и мы еще довольно сильны".
   Я всё порывался спросить - в чем же их сила, но, опасаясь навязывать новую дискуссию, лишь запоминал излагаемые прожекты. Всё это собрание отдавало балаганом, когда не умеющие играть актеры-любители пытаются поставить трагедию Шекспира. И вместо трагедии получается нечто невообразимое. Зритель знает, что надо плакать, но натужно смеется над трагичными пассажами, никак не в силах проникнуться игрой и видя только внешний пафосный антураж. Ненатуральность - вот одно слово, каким бы я мог описать происходящее.
   Руководители вели себя так, будто им необходимо во что бы то ни стало доиграть скучную пьесу, конец которой известен и потому никому не нужен. Натужность происходящего вконец меня утомила. Я распрощался с Рылеевым и Оболенским и ушел. В гостиницу. В свой номер.
  
  
   5.
  
   Вот что означает привычка поздно вставать и мало работать. Если здесь и сейчас даже царь начинает заниматься делами в семь утра, а заканчивает в двенадцать ночи, то что говорить о простых людях? А я, заявившись в номер в два часа ночи, благополучно проспал до девяти. И никто меня не трогал, потому что "барин не изволили указаниев давать".
   Темнота за окном склоняла меня к мысли, что еще довольно рано, и только бой часов, отбивших десять ударов, привел в чувство. От гостиницы до казарм Московского полка скорым шагом мне было двадцать минут. Это если бы я был уже одет и собран. А так я сидел, попивал чаек из самовара и не думал о том, что собирался сделать.
   Собирался я всего лишь сказать братьям Бестужевым и Щепину-Ростовскому, что нынешняя задача поменялась. Что надо не на Сенатскую идти, а в соседние казармы - поднимать следующие недовольные полки. Кого именно - про то и спросить у офицеров. Может, в роты к измайловцам, может, в казармы конного полка к Александровскому каналу, а, может, к гвардейскому экипажу, тем более что Бестужевы с ним очень хорошо связаны.
   Спешно одеваясь и путаясь в рукавах и штанинах, я пытался продумать речь, которая увлечет офицеров и заставит их делать то, что нужно с точки зрения всеобщей пользы и победы восстания. Даже для меня самого подбираемые слова звучали неубедительно. Я не мог ничего противопоставить приказу Рылеева. Не было у меня права отдавать приказы в данной ситуации. Власти не было.
   И всё равно я спешил. В тайной надежде, что успею, перехвачу на выходе, брошу невнятный клич, и солдаты пойдут за мной, а там будь, что будет.
   Одевшись и выбежав из гостиницы, я почему-то последовал по Вознесенскому. И только достигнув Фонтанки, сообразил, что удлинил свой маршрут минут на десять. Забыл, что проспект и Гороховая улица, по которой московцы промаршируют на Сенатскую площадь, от Адмиралтейства идут расходящимися лучами. Я пыхтел, то переходя на бег, то вновь на быстрый шаг, расстегивал шинель, чтобы слегка остудить разгоряченное тело. Торопился, вызывая удивленные взгляды редких прохожих. Искал вход, значительно отличающийся от того, к которому привык в моем времени.
   Московцы выступили.
   Я не успел.
   Ворота в казарменный двор оказались распахнуты. Я заглянул. Двор обезлюдел. Восставшие ушли. Те, кто остался, попрятались, лишь бы никуда не ходить и спокойно дослужить оставшиеся десять лет службы. Вскоре Николай пришлет в казармы московцев генералов Бистрома и Воинова. Они будут тянуть время, гуляя по двору до тех пор, пока не примчит великий князь Михаил Павлович, не присягнет вместе со всеми и не отправит четыре роты полка на помощь брату.
   А мне - спешить на площадь. Я повернул на Гороховую и скорым шагом:, чуть ли не вприпрыжку, поспешил за Московским полком. Надо было обязательно вмешаться и не допустить... Стоп. Чего не допустить?
   Даже если я и приду на Сенатскую, то что скажу солдатам? "Ребята! Все за мной! Пойдем измайловцев поднимать!"? Станут меня слушать? Нет! Я ж вообще не из их полка, более того, штатский. Никто меня не знает. После таких слов останется благодарить судьбу, если меня не побьют. А ведь многих били...
   Подходя к Сенатской по Вознесенскому проспекту, на который вывернул с набережной Мойки, минуя дом Лобанова-Ростовского, я заметил заварушку у самого края площади - практически под забором строящегося собора. Перед выстроившейся цепью солдат остановился возок и один из офицеров, сидевших в нем, принялся выговаривать нечто успокоительно-увещевательное. Не договорил. Ближайший солдат протянул руку, крепко ухватил офицера за шиворот и выдернул из возка на снег.
   До того дня явно никто даже помыслить не смел так с ним поступать! Ошеломленный таким обращением, офицер постоял на карачках, а потом тяжело поднялся. Вовремя. Чуть он промедли, и получил бы в зад носком простого русского сапога. Случись такое, и остатки самоуважения навсегда бы покинули офицера. А так солдат промахнулся, и блестящий офицер, ветеран войны 1812 года позора избежал. Слегка пошатываясь, он побрел по Адмиралтейской в сторону Зимнего дворца.
   Лезть сквозь охранную цепь в этом месте мне расхотелось. Я повернул назад, обошел стройку кругом и вышел к восставшим со стороны дома купчихи Кусовниковой, на месте которого через пять лет начнут строить новое здание Синода. Но и здесь не обошлось без эксцессов.
   Я увидел Ростовцева. Для чего ему понадобилось сюда приходить - я не понимал. Но он подошел к солдатам и попытался что-то сказать, как всегда жутко заикаясь. Из каре сразу же полетел хлесткий окрик: "Предатель!" Подпоручик вздрогнул, попытался возразить, но удар прикладом в грудь отбросил его на снег.
   Ростовцев привстал, но несколько солдат, явно желая размяться на морозце, налетели на него и принялись бить прикладами сверху вниз, словно толча горох. Потом стали пинать несчастного ногами и вернулись в строй только после второго окрика унтер-офицера.
   Я подбежал к лежащему подпоручику. Он был бледен, почти сливаясь цветом лица со снегом, на котором лежал. К счастью, ни один из ударов в голову не попал. Но и сломанные ребра - небольшое удовольствие.
   - Как вы, Яков Иваныч?! Встать можете?
   Ростовцев попытался вытолкнуть изо рта успокаивающую фразу, но закашлялся сухим кашлем и только и смог что кивнуть. Я подхватил его под спину, приподнял, Ростовцев сел и утерся рукавом.
   - Куда вас проводить?!
   Подпоручик неопределенно махнул рукой, чуть не завалившись обратно, я поднатужился и всё же сумел поднять его на ноги. Мы в обнимку прошли до Адмиралтейского канала, и я заорал: "Извозчик!"
   Немедленно к нам подъехали санки, возница спрыгнул, откинул полог, угодливо распахнул низкую дверцу и помог Ростовцеву устроиться внутри. При этом он, не переставая, приговаривал, что солдатики вконец распоясались и никакого уважения к господам офицерам не проявляют. Что всех их надо обязательно сечь до смерти, а потом в Сибирь, на каторгу. После каждой фразы он этак хитро на меня посматривал и шевелил пальцами. Я достал металлический рубль и повертел его перед носом возницы, что произвело поистине гипнотический эффект: извозчик замолчал, открыл рот и затряс головой в такт движениями монеты.
   - Отвезешь господина офицера до квартиры! - приказал я. - В дом Сафонова на Аптекарском переулке. Сдачу Якову Иванычу вернешь. И не смей обманывать! - я спрятал монету в кулак и потряс им возле носа возницы.
   - Да... - очумело выговорил он. - Ваше благородие... Да мы... Да как можно... Побойтесь бога!..
   Я шлепнул рубль ему в ладонь и прикрикнул:
   - Гони! Жизнью отвечаешь!
   Ростовцев благодарно кивнул, и извозчик покинул место разворачивающегося действа.
   Желание лезть через заградительную цепь на площадь, а, тем более, подходить к выстроившимся в каре солдатам, у меня напрочь пропало. Даже если доберусь туда целым и невредимым, то любое мое слово поперек приказа командиров неизбежно приведет к избиению. Подобно тому, как это случилось с Ростовцевым. Так что увести московцев я не смогу. Но ведь есть еще гвардейский экипаж - моряки - и рота лейб-гренадер Сутгофа! Может, попробовать с ними? Дать им другую цель. Чуть изменить приказ. Ведь никого из руководства нет на площади, вмешаться они не сумеют, а Оболенский, который где-то там крутится, пусть своими делами занимается. И черт с ним! А мы попробуем изменить ситуацию.
   Не получилось.
   Сначала я не мог выбрать, кому отдать предпочтение - морякам или гренадерам. В конце концов решил, что моряки ближе и добираться до них проще. Но тут же встал вопрос - как их вывести? Насколько я помнил, только выстрелы с Сенатской сподвигли гвардейский экипаж присоединиться к восставшим. Это что, мне встать на Екатерининском канале и стрелять по окнам из пистолетов? В кутузку заберут сразу же. Потому что нарушаю спокойствие горожан. Хорошо. Допустим, удастся внушить морякам, что я - полномочный представитель Трубецкого и имею полное право вести их в бой. Да не в бой, а на площадь! И Бестужевы, и Кюхельбекер в курсе - где общий сбор. Именно туда им приказал идти Рылеев еще вчера. Боюсь, мне не поверят, что я имею право начальствовать. Вот оденься я в полковничий мундир, выйди посреди стоящего каре, да скомандуй зычным голосом: "За мной!" Там все и побегут, куда я их направляю. Потому что руководства нет. Сказали стоять - стоят. И будут стоять до последнего, пока пушки стрелять не начнут. Но решиться на что-нибудь без приказа не посмеют.
   Я всё это понимал. Но и понимал также, что сам не смогу отдать никакого приказа, даже если захочу. Главное - я не мог ни на что решиться! У меня тоже не было никакого запасного плана на случай, если основной не удастся выполнить. Конечно, можно пойти на Дворцовую, взять пистолет и прикончить Николая, радикально изменив ситуацию. Но метод "полного погружения" сыграл со мной некую шутку. Я перестал воспринимать людей двадцать пятого года порождениями игровой программы. Они были совершенно живыми и взаправдашними. И как, в таком случае, убивать человека, который тебе ничего не сделал? Я ж не злодей какой-нибудь.
   От Невы тянуло холодом, и я начал постукивать каблуками друг об друга, чтобы согреться. Потом решил прогуляться: ничего не происходило, а торчать на площади без цели мне не улыбалось. Да, в тепле мысли наверняка лучше задвигаются, а то на площади только и думаешь, как согреться. Конечным маршрутом я выбрал недалекий дом Российско-Американской компании. Рылеева там, конечно, нет - ушел искать Трубецкого - но меня там помнят, и я могу рассчитывать на какой-никакой благожелательный прием.
   Так и оказалось. Слуга Рылеева, выглядевший хмуро и растерянно, сказал, что хозяина дома нет, но что я, если мне угодно, могу подождать в кабинете. Я согласился и уселся в предложенное кресло у окна. На улице ничего интересного не происходило: народ пока не сообразил, что на площади происходит представление, которое раз в жизни бывает. Но, видимо, слухи расходились, и количество людей, идущих через мост в сторону Сенатской, постепенно увеличивалось.
   Просидев так не менее часа, я сообразил, что, отсиживаясь в доме Рылеева, не только ничего не увижу, но и не смогу вмешаться в события. А зачем я сюда прибыл? Мог бы и никуда не отправляться, и сидеть дома в приличных условиях. Нет уж, раз пришел, то хоть живьем посмотрю, как всё происходило. Впечатления очевидцев - одно, а личные - совсем иное.
   Я распрощался со слугой, оделся и вышел обратно на мороз. Проще всего было вернуться к Сенату: наверняка с противоположной стороны площади уже начали подтягиваться верные царю войска. А это - дополнительное неудобство. Поэтому я неспешно, изображая праздно гуляющего франта, пошел вдоль домов на площади в сторону конногвардейского манежа.
   На площади ничего не изменилось. Да, народу вокруг прибавилось. Но и только. Я еле сумел протолкнуться на ступени Сената, чтобы подняться выше. Солдаты на площади вели себя достаточно вольно: переговаривались, иногда выкрикивали что-то несвязное и относимое ветром в сторону. Командиры занимались своими делами. Один из братьев Бестужевых, вроде бы Александр, демонстративно точил саблю о гранитный пьедестал Петра I. Другие собрались кучкой и о чем-то шушукались, оставляя солдат без надзора. В общем, бардак полный, на мой взгляд. Где железная воля и рука командира, который знает, что делать и куда вести людей? Нет. И не будет.
   Я огляделся, на несколько минут отвлекаясь от восставших рот и разглядывая простых людей. На их лицах читалась заинтересованность происходящим, но и некое непонимание. Все друг друга переспрашивали - что происходит, и никто не мог дать толкового и однозначного ответа.
   Неожиданная тишина со стороны каре послужила мне сигналом того, что на площадь вновь прибыл генерал-губернатор. Мрачная тишина, гнетущая. Она давила вполне ощутимо, и захотелось разорвать ее, как-то противодействовать. Вот он: тот момент, после которого не будет уже хода назад. А если и будет, то не менее кровавый, чем расстрел восставших и зевак из пушек. Значит, надо помешать Каховскому. Это ж просто. Подойти, отвлечь, убедить не стрелять. Сделать что-нибудь, что не позволит Петру убить генерал-губернатора. Милорадович уедет и всё будет хорошо - у восставших на совести не будет кровавого пятна.
   Внутренний импульс подтолкнул меня, и я начал пробиваться сквозь толпу к каре. Стоящие впереди сразу же заслонили от меня всё, что происходило на площади. Они неохотно расступались под моим напором, чтобы тут же сомкнуться сзади, молчаливо и угрожающе. Они не понимали, что нужно назойливому барчуку, да я и сам толком не понимал. Доберусь - придумаю.
   Наконец, я пробрался сквозь толпу и оказался в свободном пространстве между зеваками и охранной цепью московцев. Менее всего меня занимал сейчас вопрос - пропустят ли к каре. Не могли не пропустить. Ведь я же для всех стараюсь, всем лучше будет!
   Солдаты почти не обратили на меня внимания, и я всё-таки проник ближе к восставшим. Огляделся, привставая на цыпочках. Где же Каховский? Где он? Не видно. Наверно, уже там, рядом с генерал-губернатором. И значит...
   Значит, опять не успевал. Просто чувствовал это. Перед сомкнутым строем стоял всадник - Милорадович. Конь под ним слегка гарцевал, разгребал копытами слежавшийся снег и фыркал белыми облачками пара. Генерал-губернатор глухо говорил, возвышаясь над солдатами. Что именно - я не слышал. Зато прекрасно видел, как появился Оболенский, невидимый всадником. Он зло дернул у ближайшего солдата ружье с примкнутым штыком и закричал: "Стреляй!"
   С другой стороны коня неожиданно возник человек в круглой высокой шляпе и кафтане. В руке он держал пистолет. Несколько солдат на приказ Оболенского подняли ружья и направили их в сторону Милорадовича.
   Я рванул к ним, поскальзываясь на замерзших лужах, припорошенных снегом. Я торопился.
   Генерал-губернатор словно не заметил солдатских ружей. Он продолжал говорить. Я знал, что сейчас случится: Каховский, а это именно он угрожал пистолетом, как следует прицелится и выстрелит. Я бежал со всех ног, задыхаясь морозным воздухом, и всё еще не мог сообразить, что буду делать, когда добегу. Осталось четыре шага, три, два...
   Оболенский рыкнул, поухватистее повернул ружье и отвел его чуть назад, чтобы ударить наверняка. "Пли!" - крикнул он и ударил Милорадовича штыком в бок. Одновременно Каховский спустил курок. Он щелкнул, выбивая искру, и я в тот же момент налетел на Каховского, подбивая руку с пистолетом и валя его в снег. Я упал сверху.
   Я видел, как штык Оболенского пропорол мундир, как плеснуло кровью, раздались выстрелы солдат, и генерал-губернатор завалился набок. Конь прянул в сторону, сминая вдруг окруживших его людей, Милорадовича подхватил офицер и оттащил в сторону.
   Подо мной ворочался Каховский, пытаясь оттолкнуть меня и подняться. Оболенский бросил ружье и вернулся в каре. А офицер, видимо адъютант губернатора, всё волок бледного и залитого кровью Милорадовича прочь от каре солдат. От забора Исаакия донесся чей-то истошный вопль: "Убили! Уби-и-и-или!" И толпа дрогнула, сознавая неизбежное.
   Подъехали сани, извозчик помог адъютанту запихнуть тело в возок, хлестнул лошадь, и толпа молча расступилась.
   - Ну, ты, брат, даешь! - зло и недоуменно сказал Каховский, узнавая меня.
   Я отвалился в сторону, освобождая его, уперся руками и встал на колени. Шапка слетела, и я ткнулся головой в снег. Перед глазами мелькали черные точки, ноги и руки противно дрожали; меня мутило.
   Остудив голову и чуть отдышавшись, я посмотрел на Каховского. Тот стоял боком ко мне, недоуменно разглядывал пистолет и едва слышно повторял: "Вот и первый... Вот и первый..." Он не знал, что второй тоже будет его. Полковник Стюрлер. Командир лейб-гренадер, который поедет за своим полком до самой Сенатской, надеясь вернуть солдат. И уже здесь будет застрелен Каховским.
   Будет... Или нет? Ведь первая рота гренадер придет только через полчаса. Панов же с остальными выйдет не раньше, чем через час.
   Никто не обращал на меня внимания. Я поднялся, вытряхнул из рукавов снег, отряхнул полы шинели и неторопливо отошел к дому купчихи Кусовниковой. Поднялся по ступеням и прислонился к балюстраде. Отсюда не были видны кровавые пятна на снегу. Но я знал, что их будет здесь слишком много.
   Наверняка был такой способ действий, чтобы пролившаяся кровь не оказалась совершенно бессмысленной. Но я не видел его. Да, теперь восставшие уже не могут просто так уйти или сдаться - они все повязаны этим убийством главы города. Некоторые тем, что именно они сделали это, другие же тем, что не остановили первых. Кровь вяжет всех. Причастных и непричастных. Раз ты видел, значит, виновен. Раз был здесь, то отвечаешь. Коллективная ответственность. Единственный способ снять вину за единичное убийство, сделать так, чтобы оно перестало быть единичным. Чтобы на фоне остального оно казалось всего лишь неким неприятным эпизодом. Дескать, убили, так что ж - не его одного. А это - кровавый расстрел. Что и будет. Кому он на руку? Да тому, кто стрелял. Тому, кто колол штыком. Не императору.
   Значит, никто не сдастся. Команда: "Стоять до последнего!" Оболенский вполне может предвидеть, чем и как закончится это стояние.
   Конногвардейцы пошли в атаку. Неторопливым аллюром, не вынимая сабель, с явно видимым желанием не уничтожить противника, а рассеять его и принудить к сдаче. Но ротные командиры московцев явно знали свое дело. Последовала команда: "Заряжай!", а потом: "Выше голов, залпом... Пли!"
   Наступающие конногвардейцы смешались и поспешили развернуть коней. Некоторые так резко, что лошади заскользили по льду и снегу, падая и подминая под собой всадников. Упавшие лошади быстро поднялись, фыркая и отряхиваясь, а люди остались лежать. К ним со стороны наступавших подбежали несколько человек, подхватили и унесли. Солдаты, стоящие в каре, этому не препятствовали.
   Следом к каре направились всякие уговаривающие. Парламентеры. Но сдаваться никто не спешил. Наоборот, все попытки противной стороны сказать хоть слово пресекались язвительными криками либо даже ружейным огнем. Из-за ограды стройки Исаакиевского собора в офицеров летели поленья и камни, охлаждая их пыл. Противостояние не ослабевало.
   Пошла вторая атака. Так же нехотя, как и первая, словно для вида. Для начальства. Дескать, приказали - наступаем. Изображаем, что полны энтузиазма, и демонстрируем стойкость и решимость. На этот раз скакали осторожнее и после выстрелов поворачивали не в пример удачнее. В общем, сплошная показуха.
   Я щурился, пытаясь разглядеть, что там, на той стороне площади, возле Адмиралтейства. Подробности не различались. Войска двигались, развертывались, создавали сплошной фронт, за ними собиралась толпа любопытных горожан. Но вычленить кого-либо конкретного я не мог: далеко, да и видимость не ахти. Точного хронометража декабрьских событий в свое время никто не вел, на часы не смотрели. Поэтому я только примерно мог предполагать - что именно сейчас будут делать войска императора и он сам.
   Однако новости пришли с другой стороны.
   Шум со стороны Невы отвлек меня от созерцания площади. Я моментально вспомнил, что собирался куда-нибудь пойти, что-нибудь сделать, как-то поддержать восставших и помочь им в противодействии правительственным войскам.
   Я ничего не сделал. Профукал момент.
   Прорвавшись сквозь ряды преображенцев, к каре присоединилась рота Сутгофа. За всеми раздумьями я совершенно забыл о времени. И опять не успел вмешаться. Пусть у Сутгофа и было всего человек триста. Но разгоряченные лейб-гренадеры могли легко поднять и повести за собой всех восставших. Если бы нашелся хоть кто-нибудь, кто мог указать им верную цель и повести за собой. Да тот же Сутгоф. Шепни ему определенные указания, исходящие как бы от Рылеева, намекни о предположительном решении Трубецкого, и поручик пойдет. Повернет роту и направится захватывать Зимний. За ним - и остальные. Здесь лишь бы начать, а там другие присоединятся. Брось клич, и вслед за солдатами кинутся простые люди. И тогда уж никто не устоит. Бунт сметет всё и всех. Зальет кровью Россию. Отбросит страну к эпохе Смутного времени. Может быть, и хорошая идея. Для всяких иностранцев, желающих, чтоб России вообще не было, а если уж была, то такая, которой можно свободно помыкать и которую легко грабить.
   Извините, господа радетели, такого не будет. Народный бунт - не наш метод. Так что чернь, как тут выражаются, к массовым выступлениям призывать не будем. Что же остается? Как повлиять на всё это? На людей, от действий которых зависят сегодняшние события? Кем нужно быть для этого? Явно не мною. А раз я не могу повлиять, то и никакой ответственности за происходящее я не несу. Так, наблюдатель. Конечно, присутствие стороннего наблюдателя слегка искажает картинку событий. Но в данном случае незначительно. Это не квантовые взаимодействия. События всегда инвариантны.
   И они происходят. Не останавливаются, только успевай фиксировать. Вот как сейчас.
   На площадь по Галерной улице с развернутыми знаменами вступала колонна моряков, приветствуемая криками "ура!" со стороны восставших. И вообще тут становилось многолюдно. На понтонном мосту, напротив Медного Всадника, которого никто еще так не называл, остановился Финляндский полк, задержанный взводом Розена, не решившегося ни присоединиться к восставшим, ни пойти против них. Вдоль Невы стоял первый батальон преображенцев. Со стороны Адмиралтейства развернулись конногвардейцы. А сзади, с Адмиралтейского канала напирала толпа. Довольно однородная, состоящая, в основном, из простолюдинов. Но не только. Были там и купцы, и чиновники, и студенты, и мастеровые.
   Я мрачно наблюдал за всем этим шевелением, утверждаясь в мыслях, что все мои попытки управлять ситуацией потерпели крах. События шли сами по себе. Я успевал только фиксировать их, понимая, что ничего уже не изменить. Ни один из вариантов воздействия так и не удалось воплотить в жизнь. Ни уговорить Ростовцева не ходить к Николаю. Ни склонить Рылеева с Трубецким к плану последовательного наращивания сил восставших от казармы к казарме. Ни даже взять руководство на себя, чтобы добиться хоть чего-то!
   Значит, что? Пора заканчивать с этим вариантом и начинать новый. Благо, теперь понятно, на что направить усилия. А именно, на поиски настоящего руководителя восстания. Достаточно убедить его придерживаться твердой позиции и не бросать выведенные по его приказу войска.
   Снег, набившийся в рукава и за шиворот, растаял и стекал холодными каплями. Мне совершенно перестала нравиться действительность, которая меня окружала. Зачем разработчики добивались такого правдоподобия? Стрельнут невзначай, а умрешь взаправду. Или поленом по башке оприходуют. Я передернулся. Захотелось срочно покинуть этот мир. Фиг с ней, с игрой. Поступит в продажу, тогда куплю и наиграюсь.
   Я закрыл глаза, четко представил виртуальную клавиатуру и попытался нажать на кнопку аварийного выхода. Ничего не получилось. Лишь порыв ветра ударил мне по лицу снежной крупой.
   Стало вдруг нестерпимо холодно. Я словно застывал изнутри, и во мне больше и больше рос ледяной кристалл, стремясь проколоть такую тонкую кожу острыми иглами. Казалось, стоит выйти холоду наружу, и замерзнет всё вокруг. Превратится в ледяную декорацию. Застынут люди прозрачно-цветными статуями, летящий снег повиснет в воздухе, ветер разобьется стеклянным звоном. Толкни ближнего человека, урони и все попадают вслед за ним, раскалываясь на мелкие осколки, устилая ими кроваво-черную бездну гранитных камней на площади. Я увидел, как под Медным Всадником разверзлась дыра, холодная и светящаяся черным светом. Как ее края начали вращаться всё быстрее и быстрее, захватывая людей и бросая их в водоворот. Люди же ничего не замечали, всё так же молча открывая рты и неслышно крича...
   Скулу жгло. Перед глазами наплывало что-то белое, на чем взгляд никак не мог сфокусироваться.
   - Эй, Никишка! Подмоги! Барину плохо!
   Чьи-то руки подхватили меня, приподняли, выпрямили и прислонили к стене. Я заморгал, пытаясь ухватить картину. У самого лица жарко дыхнуло, и прежний голос продолжил:
   - Барин?! Живой? Ну, тодысь хорошо, - и в сторону. - Сомлел барин, не беспокойтесь. Продышится сейчас и домой.
   Я сидел, моргал глазами и постепенно приходил в себя.
   Домой... Домой... Где тот дом?
   Возьмем тридцатилетнего балбеса, который живет в свое удовольствие. Который ни о чем не думает и ни о ком не заботится. Единственное, что его волнует - как бы ему было хорошо. Запросы у него минимальные - поесть-попить, а вечером поиграть в очередную сетевую игрушку. Ни тебе проблем, ни волнений. Гладкая и ровная жизнь, когда знаешь, чем будешь заниматься завтра. И послезавтра. И через год. Если, конечно, не грядет глобальная катастрофа. Хотя и тогда он всеми силами будет пытаться ее не замечать, уткнувшись в монитор, где бегают виртуальные персонажи, размахивая виртуальным оружием.
   Возьмем... меня.
   Зачем я согласился на эту авантюру? Я уже умный человек! Правда же умный? Или до самого конца идея с путешествием в прошлое отождествлялось у меня с компьютерной игрой? Дескать, побегаю, постреляю. Изменю то, изменю это. Пошло не так - начну с начала и переделаю. Буду наблюдателем. И одновременно - создателем исторической реальности. Клёво же! Прикольно.
   Нынешняя техника позволяет чувствовать себя в виртуальности, как в натуре. Погружение полное. Запахи, ощущения, цвета - всё в целом создает эффект полной погруженности в мир игры. Это когда играешь от первого лица. Можно играть из-за плеча персонажа - тогда мир воспринимается тусклее, а можно вообще со стороны. В этом случае виртуальность ощущается как некая декорация. Переключиться в выбранный режим можно одним нажатием на соответствующую клавишу. Ее может быть не видно, но ты точно знаешь - где она.
   Именно этим я и занимался, пытаясь нащупать клавиатуру и выйти на привычный удаленный режим. Не получилось. Руки проваливались в пустоту.
   И я понял. Понял, почему не мог никого уговорить, почему всё время не успевал, почему опаздывал. Почему ничего не делал.
   Я ждал. Ждал, когда всё отрегулируется само собой. Ждал, когда люди начнут действовать так, как хочется мне. Ждал, что все, наконец, запрыгают по моей указке и начнут вытворять то, что угодно мне! Напрасно ждал.
   Нет никакой техники, которую можно отключить. Всё происходит само по себе. Это не игра. Это - прошлое. И люди здесь - настоящие.
   Тогда вопрос - кто же здесь я? И другой: что мне делать? И нужно ли делать хоть что-то, если существует вполне реальная вероятность погибнуть? Если до сей секунды я об этом не задумывался, то теперь меня начала бить крупная дрожь, когда возникли в памяти один за другим смертельно-опасные моменты.
   Согнув ноги в коленях, я уперся ими и стал приподниматься, скользя спиной по стене. "Закончилась игра. Принимай решение", - сказал я себе. Я чувствовал, что должен. Вот сейчас, прямо сейчас, решить и решиться на действие. Хоть на какое-нибудь. Пусть оно будет мелким, простым, но оно будет. Я вырвусь из замкнутого круга, когда свою ответственность взваливаешь на другого, лишь бы было хорошо и комфортно. Ничего не стоит оправдаться, когда ничего не делаешь. Так легко ничего не делать. "Так делай! Делай, черт тебя побери! Пошел, гад!"
   Пошел. Сделал шаг. Другой, третий, спустился с крыльца. Я всё еще помнил ход восстания. Помнил, что Панов еще не вывел лейб-гренадер из казарм на Карповке. Надо идти к ним. Это последний резерв восставших. Я успею.
  
  
   6.
  
   Поймать извозчика оказалась проще простого. Бородатый мужик в щегольском возке был только рад оказаться подальше от столпотворения и, в придачу, заработать. Его не смутило даже место, куда я приказал ему ехать.
   - Только платите, ваш высокоблагородие, куда хошь довезу. Хошь, на тот берег, хошь, на этот. Возок у меня быстрый, разом у крепости будем, - и засвистал заливисто в два пальца, разгоняя зевак перед лошадью.
   - На Дворцовую выезжай. Спуск у Зимней канавки знаешь? Вот оттуда прямиком в крепость. По Неве. Проедешь?! Гони!
   Мужик помолчал, поцокал языком, что-то высчитывая, и махнул рукой.
   - Довезу! Как есть довезу!
   Надо признать, что мне попался форменный лихач, даже подгонять не пришлось. Оставалось только держаться за стенки, чтобы не выпасть на поворотах, и сдерживать вопли ужаса, когда мы проносились в нескольких сантиметрах от препятствий и людей. Я очень надеялся, что мы никого не задавим и не перевернемся, иначе все мои потуги останутся втуне.
   В одно мгновение мы домчали до спуска у канавки. Извозчик притормозил, привстал на козлах, что-то высматривая впереди, а потом решительно подхлестнул лошадь.
   Возок чиркнул по булыжникам, переваливая через бровку, высек искры полозьями, вильнул, чуть накренился и выехал на лед Невы.
   - Э-э-х, залетные! - извозчик завращал над головой концами длинных поводьев, громко присвистнул и потом заорал нечто невразумительное. Да, это не по городу ехать, где того гляди столкнешься с встречным. Простор. Красота. Белый нетронутый снег. Гнать и гнать. Свобода...
   На белом льду у стены Петропавловки скапливалась темная масса, чтобы вылиться на простор.
   - Давай, к ним!
   Извозчик прекрасно понял, подогнал к первым рядам лейб-гренадер, лихо развернул и встал. Я вывалил ему в ладонь несколько монет и подбежал к молодому офицеру, идущему во главе мятежных рот.
   - Николай Алексеевич! Я с площади! От Оболенского! Новый приказ!
   Я пристроился к нестройной толпе солдат и засеменил рядом с Пановым. Он посмотрел на меня и кивнул, признавая.
   - Вы сейчас куда? - продолжил я.
   - К Зимнему, - низенький Панов еле успевал бежать впереди своих рослых гренадеров.
   - Почему так?
   - Так договорено, - он попытался на бегу пожать плечами.
   - Очень хорошо! Ваша задача - занять Зимний и арестовать царскую семью! Стрельбы с саперами не устраивать - они пропустят. И после этого - взять Николая под стражу.
   - Где же я его найду?
   - Ничего. Он там, на Дворцовой. Не ошибетесь. Я укажу, в случае чего.
   - Как ваше имя?
   - Константин, - отозвался я. - Константин Владимирович Шумов.
   Мы повторяли путь, который я проделал, когда ехал навстречу Панову. Действительно, спуск к Неве у Зимней канавки был единственно удобным, по которому могли подняться на набережную девятьсот человек. Гренадеры чуть ли не вынесли нас с Пановым на набережную. В едином порыве гренадеры вслед за нами, обтекая Эрмитаж, вышли на Миллионную. Прошли по ней и всей толпой влились во двор Зимнего дворца.
   Перед нами стояли саперы.
   - Да это не!... - начал удивленно Панов, но я толкнул его в плечо, и он замолчал.
   - Вперед! - скомандовал я. - Царскую семью под стражу!
   Гренадеры с большим желанием повиновались. Они прошли сквозь ряды сапер, которые и не подумали воспрепятствовать. Комендант Башуцкий, стоящий поодаль, не отдал никакого приказа солдатам Саперного батальона, словно не заметив прихода мятежников. Большая часть солдат, ведомая Пановым, шумно и весело прошла в высокие двери. Кто-то из внутреннего караула попытался преградить путь толпе, но его враз смяли и отодвинули к стенке с криками: "Не балуй!" Караульный отступил. Я остался снаружи с сотней гренадеров, которые не могли решиться - идти вслед за остальными или дождаться их здесь.
   Солдат, который пытался удержать гренадер, потоптался у входа, а потом подошел ко мне.
   - Что это, ваш бродь? Что происходит?
   - Власть меняется. Новый закон будет.
   Солдат захлопал глазами, и я ему ободряюще улыбнулся. Ничего, скоро поймет, что случилось.
   Довольно быстро Панов вернулся - раскрасневшийся, в расстегнутом у горла мундире.
   - Взяли! - выдохнул он. - Караул поставил. Теперь куда?
   Гренадеры, спустившиеся вслед за ним, обступили своего командира, с радостным ожиданием поглядывая на него сверху вниз. Панов махнул им рукой, и вся толпа пошла за ним - обратно на Дворцовую площадь. Они шли со знаменами, но в полном беспорядке, вдохновленные своими же действиями. Сейчас они могли бы сравнять горы и повернуть реки, дай им только волю. И когда от группы всадников отделился один и закричал толпе: "Стой!", ему дружно ответили: "Мы - за Константина!"
   - Это - Николай! - сказал я Панову. - Арестовать его!
   Поручик дико посмотрел на меня, но скомандовал:
   - Взять!
   Человек двадцать обнаженными штыками оттеснила свиту императора. Несколько гренадеров окружили лошадь Николая, наставили на него штыки и принудили спешиться. Император растерянно стоял, не понимая, что происходит. Солдаты тоже слегка растерялись. Тогда я пробился к самому царю и внятно сказал:
   - Вы низложены. Отдайте оружие поручику!
   Николай побледнел, нервно дернул за эфес, Панов подскочил и взял из рук царя шпагу.
   - Командуйте войскам сдаваться! - жестко сказал я. - Или нет. Лучше передайте командование на поручика. Крови больше не будет.
   Гренадеры, которые успели уйти вперед, пока мы разбирались с императором, остановились, частично смешавшись с войсками, которых вызвал император. Наверняка, слух об аресте пошел дальше, поднимая волну удивления и каких-то не оформившихся еще надежд на лучшее.
   - Поручику?! Бригадой?! Да никогда! - вдруг заверещал Николай.
   Я чувствительно сунул ему под дых, так что он закашлялся и согнулся.
   - Не надо, ваше величество. Я - человек мирный. А вот у солдат - ружья. Со штыками. Знаете, что бывает, когда штык попадает в тело? Тут каждый может об этом порассказать. И показать тоже. На вашем примере. Так что давайте без эксцессов. Мирно давайте. Может, вас и не потребуется убивать.
   - Вам это с рук не сойдет, - придушенно просипел Николай.
   - Это мы еще посмотрим, - я улыбнулся. - Отдайте приказ!
   Николая водрузили обратно на коня, двое гренадеров взяли лошадь под уздцы с двух сторон и повлекли императора к войскам. Навстречу ему уже скакали какие-то офицеры. Не доехав до нас, они остановились, спешились и подбежали к Николаю.
   - Отныне... - прохрипел император. Чувствовалось, что ему тяжело говорить, и он просто заставляет себя шевелить языком и выталкивать непослушные слова. - Отныне... Командование всеми подразделениями передается поручику...
   - Генералу, - перебил я. - Панову Николаю Алексеевичу.
   - Генералу Панову Николаю Алексеевичу, - послушно повторил Николай и указал на поручика. После чего закрыл глаза и обмяк в седле. Гренадеры сняли его вниз и взяли под руки, чтобы император совсем уж не свалился на землю.
   Панов взгромоздился на лошадь и громогласно заявил, чуть ли не срывая голос:
   - Полки!! Слушай мою команду! Поротно, поворот кругом, шагом маар-рш!
   Потом склонился к шее коня и тихо меня спросил:
   - Константин Владимирович? А что же дальше-то?
   - Дальше? Нужно выводить людей с площади и разводить по казармам. Да и всех - по казармам. На улицы - усиленные патрули. Сейчас встретимся с Оболенским, скажем ему о результатах вашей атаки на Зимний. Потом надобно собрать все руководство и пусть принимают решения. Которые в самом начале планировали. По изменению строя. Я точно не помню, что там хотели, - споров много было, а к чему конкретному пришли, так и не понял. В общем, идите, радуйте князя, - я улыбнулся и хлопнул лошадь Панова по крупу.
   И герой восстания, приведший его к победе, свежеиспеченный генерал двадцати одного года гордо выехал на царском коне к войскам, уходившим с Сенатской площади.
  
  
   7.
  
   Оболенский казался растерянным. Видимо, когда его избирали очередным диктатором на площади, он и думать не мог ни о какой победе. Всё, что ему хотелось - довести до конца начатое. Он прекрасно понимал, что за смерть Милорадовича спросят с него. И за стрельбу по конногвардейцам - тоже. Надо было стоять до конца, а преимущество в силах явно оставалось за Николаем. И вот - чудесное избавление от возможной кары. Теперь необходимо было срочно менять линию поведения и как-то соотносить свои действия с возникшими реалиями. На такой случай Оболенский не рассчитывал.
   - Что же делать? - спросил он у меня, когда мы с Пановым пробились к нему сквозь каре ликующих солдат.
   - Временное правительство собирать, как хотели. Нет? Ну, и готовиться перейти к конституционной монархии. Кого в правительство назначать будете?
   Оболенский совсем смешался.
   - Кого же в монархи при таком способе правления выбрать?
   - Ну не Николая же! Да и Константин тоже мало годится. Михаил, может, и подойдет. Да! Его надо! Если согласится, разумеется. А то, если не согласится никто, придется республику вводить.
   Из шокового состояния Оболенского вывел незнакомый мне офицер. Он протолкался к князю, отдал честь и вручил запечатанный сургучом пакет желтой бумаги.
   - От генерал-губернатора, - сказал он со значением. - Лично в руки поручику Оболенскому, - и добавил на недоуменные взоры: - От графа Милорадовича...
   Дрогнувшей рукой Евгений Петрович взял конверт, надломил блестящую печать и вынул бумагу. Пробежал глазами раз, другой, поднял взгляд на нас с Пановым и тихо сказал:
   - Милорадович легко ранен. Штыком. Пишет, что уже завтра сможет приступить к обязанностям, - Оболенский сглотнул.
   - Каким обязанностям? - уточнил я.
   Князь нервно хохотнул и ответил, утерев лоб тыльной стороной ладони:
   - Диктатора...
  
  
   ***
   - ...Паша, где Костя? Не знаешь? Уже пятый день не звонит. И на звонки не отвечает. Я думала, он на что-то дуется. Но, вроде, не должен. Вы же с ним часто видитесь, да?
   - Часто.
   - Не видел его?
   - Последний раз - неделю назад. Встретились, поговорили за жизнь. Да не волнуйся, Люда, ничего с ним не сделается.
   - Он что, куда-то собирался? Вы про это говорили?
   - Ну, намекал на что-то... Я значения не придал. Если хочешь, поговорю кое с кем.
   - Да, Паша, конечно. Если тебе не трудно...
   - О чем разговор! Я и так туда собирался. Узнаю - сообщу. У тебя номер не поменялся, как вижу?
   - Не поменялся. Спасибо большое, звони...
   Варламов нажимает кнопку отключения и медленно кладет трубку на базу.
   ***
  
  
   Часть 2
  
   1.
  
   Я снова начинаю привычный путь по Спасской улице. Огибаю сгоревший Спасо-Преображенский собор, по Пантелеймоновской дохожу до Фонтанки, перехожу на другой берег по Цепному мосту и иду по набережной Мойки. Сворачиваю на Дворцовую, потом - по Адмиралтейской улице, мимо стройки Исаакиевского собора, бросаю взгляд на Петровскую площадь и по Ново-Исаакиевской улице без всяких приключений добираюсь до Крюкова канала. Мимо Новой Голландии вдоль по набережной дохожу до Офицерской улицы.
   Но здесь нет моего дома. И еще долго не будет.
   Да, я помню некоторые даты и события, которые должны произойти в скором времени. Но эти знания бесполезны здесь и сейчас. Всё пойдет по-другому. Всё будет не так. Нет возможности предвидеть и просчитать грядущее. Я в еще более худшем положении, чем люди, здесь живущие: они не знают будущего и уверены, что творят его. Они правы.
   Да, восстание победило. Я добился. Но чего? Если это не виртуальное пространство, а реальное прошлое, пусть и параллельной ветви, то каким образом мне существовать тут? Страшно. И опять же. Если Паша знал, куда меня посылает, то зачем он сделал это? Как мне вернуться обратно, в свое время? И будет ли тот мир моим, если я действительно вернусь?
   Вопросы... вопросы... На них нет ответа. Он будет, если я вновь выйду из камеры переброски в прошлое, возьму Варламова за грудки, потрясу, как следует, и вытрясу то, что хочу узнать. Правду. Истину.
   Как вернуться? Это главный вопрос. И второй: если вернуться невозможно, то что мне делать сейчас? Да, я могу на волне победившего восстания занять хороший пост, даже в правительстве. Диктовать свою волю. Управлять страной, в меру разумения. Но я ничего не понимаю ни в экономике, ни в управлении, ни в государственности, ни в чем. Только и могу, что давать умные советы, которыми нельзя воспользоваться. Конечно, можно создать крайне благоприятные условия для технического прогресса. Но он и без меня не остановится. Начнут строиться железные дороги - а все условия для этого созданы, не хватает только паровозов. Заработают заводы по выплавке чугуна, затем и стали. Будут основаны бумагопрядильные мануфактуры. Начнется то, что называется "промышленной революцией".
   Конечно, в скором времени Милорадович опубликует манифест об отмене крепостного права, куда ж без этого. Так как вариантов нет, то за образец наверняка возьмут опыт освобождения крестьян в прибалтийских губерниях, когда отпускали крестьян без земли. К чему приведет - понятно. Бунты в отдельных деревнях и целых волостях не за горами. Русский мужик - это не эстонский. Но войска справятся. Крестьяне лет через двадцать поймут, как жить в новых условиях. Зажиточные - разбогатеют, бедные - вконец разорятся и подадутся в город, чтобы не помереть с голоду. Прекрасная жизнь! Прекрасные начинания.
   Я не смогу никому объяснить - что в них плохо. Не смогу достучаться до совести помещиков, владеющих тысячами душ. И все реформы будут в их интересах. Впрочем, в 1861 году в моем мире было так же. Возможно, удастся сгладить общий экономический кризис. И страна пойдет вперед по пути экономического развития семимильными шагами, догоняя развитые капиталистические страны, становясь мощной державой, с которой надо считаться.
   И к чему это может привести? Кому нужен сильный соперник? Не лучше ли задавить его в самом начале, до того, как он встанет на ноги? Это - война. Война на истребление. Кто говорил, что, думая о мире, надо готовиться к войне? Не помню. Не важно - кто. Но он прав. Значит, придется изобретать многозарядную винтовку, пулемет и танк. А заодно учить перегонять нефть и разрабатывать конструкцию бензинового двигателя. Да, и самолеты. Достаточно пустить парочку с грузом бомб на неприятельский флот, и успех Крымской компании будет обеспечен. Куда ж без Крымской войны!
   Нет.
   Я не смогу участвовать в этом. И не буду. У меня нет знаний, а подсказать возможно лишь тому, кто уже вовсю думает об этом. Сейчас люди просто не в силах представить войну в новом формате. Я уйду. Исчезну. Отправлюсь в экспедицию в неизведанные земли. В Центральную Азию, например. Там никто из европейцев еще не был. При хорошем подходе мне могут достаться лавры Пржевальского. Или еще. Займусь литературным трудом. Вспомню стихотворения, которые учил еще в школе, опубликую под своим именем и добьюсь славы и известности. Или наоборот - начну покровительствовать гениям нашей литературы. Пушкину, Грибоедову, Лермонтову лет через десять, когда подрастет. А Грибоедову прямо сейчас можно. Пойти к Милорадовичу и настоять, чтобы разрешил "Горе от ума" ставить. Новая жизнь, так новая жизнь. Долой цензуру!
   Чего еще не хватает этому миру?
   Я огляделся. В подступающих сумерках фонарщик зажигал фонарь. Вот. Совершенно нет электричества! Не то, чтобы его не было совсем: известные ученые повсеместно проводят опыты и открывают законы. Но до практического применения ох, как далеко. Бензиновый двигатель и то раньше изобретут, чем повесят первый электрический фонарь. И вся история пойдет по пути отравления природы. А если электромотор изобретут прежде? Если изобретут легкие и надежные аккумуляторы? Если электрифицировать всю страну, понастроить гидроэлектростанций? Тогда, пожалуй, и советская власть не понадобится.
   Я остановился и потряс головой. Возникшие идеи отдавали еще большим прожектерством, чем у декабристов. Но рациональное зерно в них имелось. И в современных условиях я вполне могу надавить на отдельных членов правительства, другим описать радужные перспективы и вынудить принять решения в нужном направлении. Следовательно, будем развивать электротехнику, ну, и железнодорожный транспорт. И никакого бензина. Теперь бы только вспомнить всех этих изобретателей, собрать в одном месте и дать задание. Толчок много значит. Если направить гения, обрисовать ему возможность того или иного, дать затравку, то он такого наизобретает! Только успевай в жизнь воплощать.
   Сейчас, конечно, Сенат заботят другие вопросы: переустройство общества, например. Но без повышения благосостояния народа власть долго не продержится. Это не царская власть, посланная нам свыше, по Божьему промыслу и соизволению. Редко кто будет возмущаться при законной власти императора, и уж наверняка не будет действовать, как бы ни было худо. Но сейчас царя нет. Сейчас - всё дозволено. И если не нравится жизнь, если она не становится лучше, то кто в этом виноват? Ясно, кто: Милорадович и его шайка. Но если они сместили власть, данную от Бога, то и их можно сместить. Еще и проще.
   Вот на этом и можно играть. Освобождение крестьян - само собой. Но недовольные помещики - не менее грозная сила. Чем их задобрить? Как увлечь? Простить долги? Или напугать так, чтоб и пикнуть не смели? Но это совершенно не мое дело. Это забота Милорадовича. Хотел власть - получил. Советы мы дадим, но прислушиваться к ним или игнорировать - право властителя. Мы же будем подгонять технический прогресс. В определенном направлении.
   Как-то я слишком резко перешел от депрессии к неуместному энтузиазму. Но это ладно, пройдет. А вот записать всё, что сейчас надумал, надо обязательно: подробно, по пунктам. С годами и фамилиями. Создать программный документ технического развития России на ближайшие и отдаленные годы. Мы успеем опередить мир. Я посодействую.
   Мне нечего было делать на Офицерской улице. Ноги сами привели меня сюда от дома Булатова на Спасской улице. Я осознал, где нахожусь и для чего. Поэтому повернул по Офицерской в сторону Екатерининского канала и побрел в гостиницу, откуда так никуда и не съехал...
  
  
   2.
  
   Напечатанное крупными буквами, объявление сразу же бросалось в глаза:
   "Третьего дня служитель в гостинице "Неаполь", делая обход вверенных ему помещений и зайдя в номер всем нам известного Константина Владимировича Шумова, не обнаружил последнего. Можно было бы допустить, что он съехал, никого не предупредив. Но верхние и нижние нательные вещи, аккуратно сложенные на кровати и вдетые одни в другие, отметали такую возможность. Казалось, что человек непонятным образом исчез из своей одежды, не оставив ни малейших следов. Кроме прочего, вызванные жандармы обнаружили бумаги, адресованные графу Милорадовичу, князю Оболенскому и генералу Н. А. Панову для передачи лично в руки, сумма денег, из которой было уплачено по счету в гостинице, личные бумаги и вещи исчезнувшего. По уверениям прислуги, ничего из вещей К. В. Шумова не пропало, и что он сам вот уже два дня никуда из комнат не отлучался. Двери и окна были заперты изнутри. Создается впечатление, что К.В., раздевшись догола, неизвестным способом покинул номер так, что никто этого не заметил. Если исчезновение из гостиницы еще возможно допустить, то нахождение голого человека на улице в десятиградусный мороз не укладывается ни в какие рамки здравомыслия.
   По сообщению начальника жандармской управы, бумаги, как и личные вещи пропавшего, переданы по адресату. Объявляется розыск Шумова К. В. Приметы: рост 2 аршина 6 вершков, лицом и телом худ, глаза серые, брови прямые, волосы волнистые. Ходит резво, говорит со странным акцентом. В случае обнаружения, нашедшему будет выплачено вознаграждение - 15 руб. серебром. Наследником по делам К. В. Шумова объявляется генерал Панов Николай Алексеевич".
  
  
   3.
  
   Яркий свет электрического фонаря бил лежащему прямо в лицо, но никаких попыток закрыться он не предпринимал. Надо полагать, был без сознания. Кроме того, полностью лишен одежды.
   Григорий привычным жестом нащупал жилку на шее лежащего человека.
   - Жив... Что делать будем, Ефим?
   - Да как обычно. Пакуй его и повезли.
   - Что, сразу в управу?
   - А чего мелочиться? Документов при нем нет, кто он такой - сказать не может. А здесь к утру он окочурится, если его в таком виде на камне оставить. Ночи, они, и летом прохладные.
   Григорий почесал нагайкой лоб, сдвинув фуражку вверх и дернув фонарем, и задумчиво сказал:
   - Охота со всякими возиться... Да кто он такой?!
   - Вот очнется - всё скажет. Тебе и скажет, Гриша. Так что без разговоров...
   - Есть, господин есаул, - Григорий нехотя козырнул и подхватил раздетого человека под мышки.
   Ефим взял за ноги, и они вдвоем оттащили человека от воды вверх по лестнице. Ухватили поудобнее и взвалили на круп коня за седлом. Григорий поискал в сумке, вытащил старую ветошку и накрыл тело.
   - Это чтобы нравственность жителей не искушать - может, кто в окошко глянет. Да и теплее ему будет, - Григорий кивнул на человека. - Ну, что, тронули?
   - Подожди. Что это там?
   - Не знаю! Господин есаул, может, поедем? Его еще оформлять как-то надо.
   Ефим спустился по гранитной лестнице и что-то поднял с нижней ступеньки.
   - Наверняка, его вещь, - есаул показал Григорию небольшую круглую коробочку. - Под ним лежало, потому и не заметили.
   - И что в ней? - Полюбопытствовал Гриша, занимаясь конем.
   - А шут его знает! Не буду в темноте открывать. Вдруг там замок хитрый. Чего зря мучиться. Или наоборот, начну открывать и всё поломаю. Вот очнется, всё и расскажет. Сам. Поехали уж.
   Гриша кивнул, хотя этого и не было видно, и тронул коня.
   Казачий разъезд, осуществляющий патрулирование Александровской слободы стольного града Санкт-Петербурга, медленно направился в сторону управы.
  
   Кирпичные стены, оштукатуренные и покрашенные в бежевый цвет. Широкое окно с частой решеткой, делящей рассветное петербургское небо на клеточки. Под потолком - включенная электрическая лампочка на проводе, без абажура. Деревянный стол. Два стула с неудобной высокой спинкой, по разные стороны от стола. И оба стула заняты. На одном из них - найденный человек, а на втором...
   - Меня зовут Волвенко Ефим Николаевич. Звание мое - есаул казачьей сотни конногвардейского полка. Должность - начальник местной управы. Я веду ваше дело. Итак, приступим.
   - Какое дело? Я ничего не совершал! Я вообще здесь не при чем! Да что такое!
   Ефим Николаевич поморщился.
   - Фамилия? Имя? Отчество?
   - Шумов Константин Владимирович. За что меня задержали?
   - Не задержали, а доставили. В целях сохранения вашей жизни и установления личности.
   - Нет, конечно, спасибо, что дали мне эту одежду, - Костя оттянул на груди свободную рубаху неопределенного цвета, - но зачем в камере-то держать?
   - Это не камера. Это - изоляционная комната.
   - Большая разница!
   Есаул поморщился.
   - Прошу вас - отвечайте на вопросы. Когда и где вы родились?
   - В Санкт-Петербурге. Двадцать пятого мая.
   - Года?
   - А сейчас какой?
   Есаул аккуратно отложил перьевую ручку, которую периодически макал в чернильницу перед записью в таблицу сведений о Косте, привстал и со значением сказал:
   - Здесь вопросы задаю я. Понятно? И если выяснится, что вы - государственный преступник, то разговаривать с вами будут по-другому и совершенно иные люди. Будем продолжать ваньку валять или отнесемся с уважением к собственным гражданским правам?
   Костя откинулся на стуле.
   - И всё же. Могу я ознакомиться с календарем за этот год?
   Волвенко поджал губы, резко дернул ящик стола и бухнул на стол отрывной календарь.
   - Знакомьтесь. Это - календарь. А это - Константин Владимирович. Большой оригинал.
   Шумов вцепился в календарь. Чуть ли не нежно разгладил надорванную обложку, чем вызвал фырканье есаула, убедился, что года на ней не напечатано, и залистал оставшиеся страницы. Начинались они с двенадцатого июля и, если есаул отрывал листки вовремя, сообщали о сегодняшней дате. Но и только. Тогда Костя обратился к выходным данным, до удивления скудным, и, вдобавок, напечатанных мелким витиеватым шрифтом с соблюдением норм дореволюционной орфографии. Стало быть, октябрьской революции семнадцатого года не было. А вот еще, уже или вообще - Косте хотелось разъяснить. Для себя. С целью общего понимания ситуации.
   Волвенко не торопил, иронично поглядывая на Шумова, который судорожно пытался отыскать в календаре что-нибудь стоящее, просматривая страницы одну за другой. Наконец, дойдя до конца, Костя вздохнул и отложил располовиненный блок.
   - Не нашли, что искали?
   - Не нашел, - сокрушился Шумов. - Скажите год, а?
   - Тысяча восемьсот семьдесят пятый. Устраивает?
   - Устраивает, - Костя махнул рукой. - Значит, родился я в сорок седьмом. Еще есть вопросы?
   - Есть. Ваше социальное и общественное положение, статус, место работы?
   - Э-э-э... Не женат. Одинок. А вот на счет статуса затрудняюсь ответить...
   - Крестьянин, мещанин, дворянин, какого сословия и так далее? - Ефим спрашивал с ленцой, равнодушно, не показывая вида, что ему хоть что-нибудь интересно знать о данном конкретном человеке.
   - Мы, понимаете ли, ни с чем таким не связаны... Нигде особо не работаем.
   Есаул приподнял бровь и спросил:
   - На какие доходы существуете? - Оглядел впавшего в задумчивость Костю, покачал головой и добавил: - Может, тогда расскажете, что с вами произошло? Почему казачий разъезд обнаружил вас в бессознательном состоянии на берегу Екатерининского канала в третьем часу ночи без документов, одежды и личных вещей?
   - Что, вообще никаких вещей не было? - голос у Кости стал тревожным.
   - Ах, да. Было кое-что. Требуется ваше опознание.
   Волвенко выгреб из стола несколько небольших предметов и разложил их в ряд перед Костей. Тот мельком глянул и указал на круглую коробочку:
   - Это, вроде, мое. Оно, да?
   Есаул смахнул всё обратно и оставил коробочку.
   - Что вы можете сказать по данному предмету? Что он из себя представляет? Что в нем находится? Как его открыть?
   Борьба между желанием ответить и невозможностью это сделать так явно отразилась на Костином лице, что Ефим усмехнулся и убрал коробочку обратно.
   - Итак. Что вы делали на Екатерининском канале?
   - Честно? Не помню. Помню, как заснул. В гостинице. А разбудили меня уж вы. Ну, второй который.
   - Подхорунжий Григорий Семеняка, - уточнил есаул.
   - Ну, наверно. А что вообще было - как отрезало, - Костя рубанул ладонью наискосок. - Ничего не помню.
   - Прискорбно. Значит, ничего по сути происшествия с вами рассказать не можете?
   - По сути - не могу. Потому что не знаю.
   - Тогда вам придется у нас задержаться. До выяснения личности, так сказать, и фактов. В изоляционной комнате.
   - Ну, само собой, - недовольно буркнул Шумов. - Туда брать ничего нельзя?
   - Личные вещи - можно, - спокойно ответил есаул. - Не угрожающие жизни. Ни вашей, ни других людей. Так что коробочку пока возьмите. Может, вспомните, для чего она у вас и как ее открыть. У нас - не получилось.
   - А если там яд какой? Или чего похуже?
   - То есть, вы сюда отравиться прибыли? И, главное, - без одежды, так яд действеннее. И чтоб назло всему конногвардейскому полку? Весело.
   Ефим вдруг широко улыбнулся - в первый раз за весь разговор - отдал коробку и указал, в какую сторону Косте идти. Шумов поднялся и, поддерживая спадающие штаны, пошел в камеру. Точнее, в изоляционную комнату, как тут выражались. Сел на нары, застеленные шерстяным одеялом, и задумался.
   Подумать было о чем.
   Если есаул не соврал насчет года, а с чего бы ему врать, то Костя переместился почти на пятьдесят лет вперед от момента восстания декабристов. Можно даже высчитать на сколько точно. И если б эти вычисления объяснили, как произошло перемещение, почему именно на пятьдесят лет, и почему вообще такое произошло, Костя тут же принялся бы считать: вычитать, складывать, делить, умножать, возводить в степень и так далее, и тому подобное. Ладно, переместился. С этим уже ничего не сделаешь. Надо исходить из реальных исходных данных. Итак. Находится он в 1875 году, в июле месяце, в управе Александровской слободы Санкт-Петербурга. Это всё хорошо и понятно. Непонятно другое: что за мир там, снаружи. По какому пути пошел? Как развивался пятьдесят лет? Повлиял ли он, Костя Шумов, на события, или всё вернулось на прежний путь? Или эта реальность никак не связана с той, которую Костя покинул?
   Шумов прекрасно помнил, чем он занимался перед тем, как очнуться в камере. Ни много ни мало - писал письма тем людям, которые получили власть, отчасти благодаря именно его действиям. В письмах сообщались направления экономического и социального развития России на ближайшее и отдаленное время, с кратким описанием открытий, на которые надо обратить внимание и которые надо развивать, и фамилиями нужных людей. Дошли эти письма до адресатов? Пока неизвестно. И если дошли, то прислушались ли власти к его советам? Неизвестность полная.
   Хуже всего было то, что никаких знаний о 1875 годе в памяти у Кости не застряло. Да и с чего бы им там застревать? Он же не собирался тут оказываться! Программа активации памяти снабдила его совершенно другими знаниями - о восстании, которые, признаться, действительно пригодились. Но - тогда! Теперь - всё иначе. Пустота. В школьной программе, урезанной в угоду гражданам с недостаточным умственным развитием, про это время ничего сказано не было. Но даже если б что-нибудь и зацепилось в голове Кости, то вряд ли помогло, с учетом возможности изменения истории. За пятьдесят лет Россия могла уйти куда угодно.
   Следовательно, вести себя надо крайне осторожно. Потому как незнание обыденных вещей приведет к тому, что придется Косте провести оставшиеся годы за такой же решеткой, как и здесь. Только стены будут не покрашены, а обиты мягким материалом.
   Придется разработать непротиворечивую версию: кто он есть и что делает в Санкт-Петербурге. Вариант, что его стукнули по голове, обчистили догола и попытались бросить в канал - заманчив. И теперь он ничего не помнит. Только где ж шишка? Костя на всякий случай ощупал голову. Нет, всё нормально. Голова, как голова, ничего не болит, никаких вздутий не чувствуется. А ведь можно человека сознания лишить и без удара по голове! Каким-нибудь хлороформом. Продается он сейчас в аптеках или нет? Грабители какие-то шибко грамотные получаются. Такие одеждой побрезгуют. Тогда ограбление в два этапа. На первом его усыпляют, отбирают деньги и ценные вещи и выкидывают на улицу. А на втором - грабители рангом пониже снимают последнее. Вот только вопрос: как здесь с преступностью? Если по ночам казачьи разъезды патрулируют, может, грабителей не так и много? Или наоборот, их так много, что пришлось ввести подобную меру?
   Да и главная проблема - как он на самом деле сюда попал?! От обилия вариантов и невозможности их решить Костя затосковал. О том, что он сюда прямиком из двадцать пятого года прибыл, вообще заикаться нельзя. Если правду рассказать, в психушку точно упекут. Значит, надо стоять на том, что ничего не помнит. Так же и есть на самом деле: ни один человек не сможет сказать, где Константин находился прошедшие пятьдесят лет и почему так хорошо сохранился. Впрочем, большинство тех, с кем познакомился Костя в двадцать пятом, наверняка еще живы. Хотя и постарели. И могут его вспомнить. Если, конечно, это тот самый мир.
   После некоторого раздумья Костя решил, что встречаться с бывшими соратниками совсем не надо. Чревато неизвестностью. Вместо этого хорошо бы почитать современную газету с последними новостями. А еще лучше - подборку газет. Есть тут библиотеки? Есть. Наверняка, Публичную никто не закрывал. Вон, есаул, грамотный. Так что приход неизвестного в библиотеку подозрений не вызовет. Если, конечно, он в нормальном виде будет.
   Шумов дернул себя за рукав и цыкнул зубом. С этим тоже надо было что-то делать. Без денег одежду не купишь. Ладно - одежду, но кушать каждый день надобно. И деньги зарабатывать надо. На работу устраиваться. А кем тут устроишься? По какой специальности?
   Как следует почесав затылок, Костя припомнил, чем же он за свою жизнь успел позаниматься. Сначала - школа, совершенно обычная, ничем не примечательная. Потом три курса университета Путей Сообщения. Университет он бросил. Поманили весьма денежной работой с минимумом обязанностей. Сначала платили хорошо и вовремя. Но когда не заладилось, Костя остался и без работы, и без образования. Пришлось устраиваться в офис по знакомству. Деньги небольшие, но и обязанностей вообще никаких: раз в день проверь почту и доложи начальнику. В остальное время занимайся, чем хочешь. "Да, - подытожил Костя, - профессии у меня нет. Конечно, можно блеснуть кое-какими знаниями, если будут охотники до них. Или стать изобретателем. Найти технически одаренного гения и ему идеи подбрасывать - пусть реализует. А после этого брать соавторские патенты. Типа, как Эдисон. Что он там изобрел? Лампочку? Телефон? Фонограф? Это и мы можем. Хотя..."
   Костя посмотрел на потолок и убедился, что электрическая лампочка там уже есть. Почесав в затылке, вспомнил и изобретателя телефона - Белла, который уже наверняка представил свой образец на какой-нибудь Парижской выставке. Фонограф пусть сам Эдисон и изобретает. А вот радио... Есть тут радио? Это надо узнать. Опять же где? В библиотеке. Или расспросить какого-нибудь местного жителя.
   Кроме казаков, никаких местных Костя еще не видел - в управе было на редкость малолюдно. Хотя, есть вероятность, что так здесь всегда. Ну, не желает местный народ преступления совершать. Живет себе тихо-мирно, работает, налоги платит, книжки почитывает. В тюрьму не попадает. То, что называется она слегка иначе, суть ее не меняет: место изоляции отдельных членов общества от всех остальных. И если кто-нибудь пожалует, то вполне может оказаться сущим бандитом с большой дороги.
   Костя поежился: с бандитом встречаться совсем не хотелось. Ну, ни капельки. Хотелось немного поспать: всё ж ночь, пусть и белая. А нары хоть и деревянные, но с матрасом, простынею и одеялом. Раздолье. И никто не мешает. Шумов приподнял одеяло, пощупал простынь и решил ложиться.
   Не тут-то было. Костя даже вздрогнул, когда появился есаул, отпер в решетчатой стене створку, распахнул ее и пропустил в изоляционную комнату еще одного посетителя. Вернее сказать, заключенного. Потому что тут же за его спиной створка закрылась.
   На разбойника с большой дороги он похож не был.
   - Николай Иванович, - представился вошедший, - студент.
   - Константин Владимирович... - Шумов едва удержался, чтоб не назваться Костиком - уж больно молодо студент выглядел. При этом одет он был добротно, чуть ли не щегольски, что несколько контрастировало с обстановкой изоляционной комнаты. - Вы тут по собственной воле или какому делу?
   - Не по делу. По произволу власть имущих.
   - Ну, это и так понятно. За что же конкретно забрали?
   Студент помялся, но сказал решительно:
   - Вел агитацию. Прокламации раздавал.
   Костя поразился:
   - Что, действительно? И о чем же?
   - О лучшей жизни. Как ее устроить и что для этого нужно.
   Темные глаза Николая Ивановича смотрели на Шумова живо и пристально. Он словно проверял - можно ли довериться случайному знакомцу, да еще задержанному по непонятному поводу.
   - У вас есть план? Или просто благие пожелания? - Костя неожиданно заинтересовался.
   - Разумеется. Всё переделать. Улучшить жизнь крестьян. Дать им знания. Обеспечить образование и здравоохранение.
   - Личным примером?
   Студент стушевался.
   - Личным не получается... - и тут же нашелся. - Вот поэтому всё и надо менять на государственном уровне.
   - Вы против чего выступаете?
   - Против несправедливости! - с жаром высказался Николай Иванович. - Весь прогресс совершенно не доходит до глубинки. Все новшества оседают в столице. Даже в Москве нет многого, что есть в Санкт-Петербурге. И общественный строй этому способствует.
   - И чем же существующий строй вас не устраивает? - с ехидцей спросил Костик.
   - Любое государство существует для подавления трудящихся! Неужели вы не видите ужасающего положения простого народа?!
   Костя поморщился. Подобные речи навевали на него тоску, потому что обычно радетель о благе народа с этим самым народом имел мало общего. И, следовательно, либо нагло врал, либо жестоко заблуждался.
   - А как сам народ? Он что думает о своем положении? Рабочие, там, крестьяне?
   Николая Иванович смутился.
   - К сожалению, уровень образованности не позволяет крестьянам иметь мнения по данному вопросу. Они живут себе и живут. Страдают, как и сотни лет назад, а, может, и поболее. Капитализм - страшная штука. Вы знакомы с учением Маркса?
   Костя чуть не поперхнулся.
   - Ну... в общих чертах.
   - Значит, понимаете основную идею его труда - "Капитала"?
   - Вы про руководящую роль пролетариата в революционном движении?
   Теперь настал черед изумляться Николаю Ивановичу.
   - Как?! Вы всё неверно поняли! Критика капитализма - вот основная суть сего труда! Капитализм у нас развивается бурными темпами и всё более закабаляет простой народ.
   - То есть, прогрессивного вы ничего не видите? Или не замечаете?
   - Государство - зло! Господин Бакунин написал об этом совершенно ясно, - отрезал студент.
   - "Анархия - мать порядка", - со злой усмешкой процитировал Костя. - Как же, слыхали. Знаете, господин...
   - Кибальчич...
   - Кибальчич, - автоматически повторил Костя, - как далеко могут завести казалось бы благие идеи?..
   Тут до Шумова дошло - что сказал Николай Иванович - и он переспросил:
   - То есть, Кибальчич - это вы?! Рад знакомству!
   Николай Иванович слегка удивился, что его фамилия произвела такое впечатление, но подтвердил, что Кибальчич - именно он. И что родился в 1853 году в городе Короп Черниговской губернии в семье священника. И что окончил Новгород-Северскую гимназию, а с 1871 года учится в Институте инженеров путей сообщения. И что совершенно не понимает воодушевления собеседника.
   Костя с новым интересом разглядывал сокамерника. Тот был молод, хотя прическа и бородка добавляли ему солидности. Крупное лицо, может быть по контрасту с темными сверкающими глазами, казалось излишне бледным. Кибальчич смотрел на Костю спокойно и серьезно. Ждал.
   - Разрешите полюбопытствовать? Ведь вы не только учебой и политической деятельностью занимаетесь? Что-нибудь изобретаете?
   - Есть некоторые идеи, - сухо отозвался Николай Иванович.
   - И как с реализацией? Я насчет ракетного двигателя на твердом топливе. Знаете, очень прогрессивная идея. И, вероятно, в будущем будет реализована. Для космических полетов, например...
   Поняв, что в своих измышлениях зашел слишком далеко, Костя замолчал. Молчал и Кибальчич, пристально глядя куда-то в сторону, прищурив глаза, напряженно размышляя.
   - Конечно, - Шумов не выдержал паузы и продолжил, - еще рано говорить о воплощении. Нужны многочисленные эксперименты. Зато радиосвязь не таит в себе ничего сложного.
   - Какая связь? - очнулся Кибальчич.
   Костя прикусил язык. Надо было срочно чего-нибудь наплести правдоподобного: уж слишком требовательно смотрел Николай Иванович.
   - Без проводов которая. Вы же знаете Максвелла? Да? Шотландец. Проводил опыты с электрическими полями. Я как раз в то время в его лаборатории служил. Потрясающее открытие! Он генерировал импульсы в одном источнике, а другой синхронно откликался. Как я понял, достаточно соединить всё это в действующую пару приемник-передатчик и можно общаться без посредства проводов, напрямую.
   Николай Иванович долго молчал, щурился, будто разглядывал далекую точку, и, наконец, сумрачно сказал:
   - Не могу представить. Тут ум посильнее моего надобен. Но если то, о чем вы говорите, верно, появляется возможность соединить мой летательный аппарат с землей посредством... как вы сказали?
   - Электромагнитных полей.
   - Да! Но когда же этим заниматься? Мои изобретения, да и ваши, - Кибальчич кивнул Шумову, - вряд ли облегчат жизнь крестьянам. Скорее, наоборот, ввергнут их в новую пучину нищеты и горя.
   Костя чуть не выругался. Всё по новой. Как бы отвлечь Кибальчича от политики? Если он продолжит в том же духе, то неизвестно, к чему это приведет. Вернее, известно: к народовольцам, террору, убийству царя и казни. Но так было в другом мире. Здесь может быть иначе. Еще убийственнее. Если царя нет, то с кем бороться народовольцам? Хотя, и названия такого тоже может не существовать. А существует группа решительных радикалов, стремящихся к переустройству мира. Или всё не так?
   - Господин Кибальчич! Вы не просветите меня по истории вопроса? Ну, и просто по истории, начиная, где-нибудь, с двадцать пятого года? А то я многое подзабыл, а современных российских реалий вообще не знаю - только что из-за границы. А меня еще и ограбили, - Костя развел руками.
   Николай Иванович приподнял брови, но возражать не стал.
   - После известных событий декабря 1825 года, в России установилась конституционная монархия. Почти сразу же освободили крестьян, правда, грабительски освободили, но к пятидесятому году все крестьяне стали фактически свободными, малоземельными и волнения прекратились. Высвободившуюся рабочую силу привлекали на государственную службу - в первую очередь на строительство чугунки...
   - Железной дороги?
   - Можно и так сказать. А кроме того - на постройку всяческих заводов. Опять же этим заводам потребовались работники. В те годы всё это было, конечно, прогрессивно.
   - А как с войнами?
   - В Европе? Там все друг с другом воевали - Германия, Франция, Великобритания, Австрия, Италия, Испания, Греция. Турция опять же. Мы же - только с Турцией. В пятьдесят четвертом.
   - И кто победил?
   - Мы, - ответил Кибальчич. - Хотя стала нам эта победа весьма дорого.
   - Что, англичане Крым захватили? - усмехнулся Костя.
   Николай Иванович дико на него посмотрел и покачал головой:
   - Ну, вы и придумывать. Вовсе нет. Никто Крым не воевал. Россия заняла дунайские земли, а на попытку английского флота высадить десант, мы им хорошенько ответили: чугунка-то уже была проложена, очень удачно.
   - Так что?
   Кибальчич поджал губы и прищурился.
   - Так ведь после этой войны Российской Конституции и пришел кирдык. Монархия возродилась. Али не помните? Переворот случился, Александра Второго на императорское кресло посадили. И поговаривают, что во всем этом как раз англичане и замешаны. На их деньги законную власть изничтожили.
   Костя широко раскрыл глаза.
   - И что же? Никто не сопротивлялся?
   Николай Иванович усмехнулся:
   - Почему ж? Нашлись патриоты. Да только куда им против английского золота! Большинство же решило, что с царем им лучше будет. Опять же и послабления всякие за поддержку новой власти. Которая, в общем, достаточно легитимная - всё ж, Александр - наследник Николая.
   Шумов почесал затылок.
   - А как же преобразования? В технике? Всё обратно пошло, к прошлому?
   - Вовсе нет. Хотя после первых успехов в развитии промышленности наступило некоторое затишье, и сейчас страна топчется на одном месте. Не хватает свежей мысли.
   - Да, интересно... И неожиданно.
   Однако еще большей неожиданностью для Кости, да и для Кибальчича, явился резкий хлопок, грохот камней и содрогание стен. В камеру сквозь решетку дошла горячая воздушная волна, а вслед за ней - удушливая мелкая пыль, насыщенная неприятным запахом. Оба закашлялись и рефлекторно зажали рот и нос ладонями.
   - Что это? - просипел Костя сквозь сжатые пальцы.
   Ответ тут же появился с той стороны решетки. Это был невысокий мужчина, одетый в непонятную серую хламиду с платком на лице на манер американских ковбоев. Он помахал Николаю Ивановичу, невразумительно крикнул: "Двадцать секунд задержки!", положил черный округлый предмет у решетки и скрылся в пыли.
   Костя ничего не понял, продолжая тупо разглядывать оставленный незнакомцем предмет и пытаясь вспомнить, что тот ему напоминает. Зато Кибальчич сразу разобрался в ситуации. Несколько раз мучительно кашлянув, Николай Иванович пристально вгляделся, ухватил Шумова за руку и с силой дернул к той стене, в которой находился единственный дверной проем. Там они встали как можно дальше от решетки.
   - Уши закройте! - предостерег Кибальчич. - Бомба!
   Тут до Кости дошло, что сейчас должно случиться. Он чуть ли не воткнул пальцы в уши, на всякий случай закрыл глаза, которые и без того резало, и попытался стать частью стены: таким же плоским и ничего не чувствующим.
   Почти сразу же бомба с ужасающим грохотом рванула. Пыли поднялось столько, что Костя, когда открыл глаза, не смог разглядеть свои руки. Кибальчич виднелся неясным привидением в тумане, которое странно дергалось и изгибалось под невозможными углами.
   Кроме тихого шуршания, никаких других звуков до Костика не доносилось. Протянув руки вправо, Шумов уперся в спину Николая Ивановича, а потом коснулся трясущихся металлических прутьев, покрытых мелкой пылью.
   "Это - решетка, - сказал Костя про себя. - Надо ее открыть". Уловив такт, Костик принялся дергать решетку. Видимо, Кибальчич занимался тем же, потому что после нескольких рывков стальная штуковина не осталась на месте, а силой заехала Косте по руке. Поблагодарив судьбу, что не по лбу, Шумов уцепился за Кибальчича и слепо побрел вслед за ним. Уже было всё равно, куда тот идет, лишь бы куда-нибудь выйти. Подальше от пыли, резкого запаха, от которого не переставая текли слезы, и огня, ощутимо пригревавшего сначала бок, а потом спину.
   Кибальчич знал, куда шел. Или хорошо запомнил дорогу, когда его водворяли в управу. Так что через несколько минут бывшие заключенные оказались на улице. Костя вдохнул свежий воздух и вновь закашлялся так, что не удержался на ногах и бухнулся на колени, прислонившись лбом к холодному каменному цоколю и опершись на него рукой. Рядом примостился Николай Иванович, зажимая ладонью нос и рот и невнятно бормоча с назидательной интонацией.
   - Бросьте! - выговорил Костя, чуть отдышавшись. - Сначала уберемся подальше, а там уж будет видно, что делать.
   Пока что видно было плохо. Солнце еще не поднялось, и в полумраке, занавешенном пылью, Шумов никак не мог понять, где они находятся. Вряд ли далеко от Екатерининского канала, но где именно? И совершенно непонятно, куда отсюда двигать, где скрываться. За подрыв управы по головке не погладят. Не докажешь казакам, когда поймают, что никаким боком к этому взрыву непричастен. Посадят, как настоящего преступника, осудят и - в Сибирь, на каторгу. От возникшей вдруг перспективы у Кости жутко заболела голова, а к горлу подступила тошнота.
   - Мы где? - спросил он.
   - У съезжей части на Подьяческой. Теперь тут управа... - Николай Иванович настороженно оглянулся. - Вы со мной?
   Костя словно очнулся. Точно! Так и надо сделать! Это ж понятно, для освобождения кого взрыв устраивали. Ради рядового члена организации так стараться не будут. Если пойти с Кибальчичем, то это наверняка поможет освоиться в здешнем мире и вжиться в него. Кто знает, сколько еще тут находиться. Может, несколько дней, а, может, всю оставшуюся жизнь. О последнем, конечно, думать не хотелось, но и несколько дней в незнакомом мире могут быть чреваты опасностями: мало ли какие законы Костя невзначай нарушит. А под прикрытием человека, с которым "вместе сидели" шансов не пропасть из-за незнания элементарных истин гораздо больше.
   Поэтому Шумов быстро закивал и сипло выдавил:
   - Почту за честь...
   Кибальчич еще раз оглянулся и повлек Костю по улице в сторону недалекой реки Фонтанки.
  
  
   4.
  
   - Николай Иванович! Ну, сам подумай: какая польза от всех ваших взрывов? Кому легче станет, если вы царя убьете? Столько сил впустую угрохаете, а результата - ноль!
   - Александр - символ. Мы ж не против конкретного человека выступаем, а против всей системы, которая душит ростки новых преобразований.
   - Ладно, хорошо, - Костя глубоко вздохнул. - Представим, что всё сложилось, а император, пусть и пришедший к власти в результате переворота, мертв. Что будет дальше?
   Кибальчич пожал плечами:
   - Я - техник. Мое дело - воплощение замысла, а цель его знают лишь в руководстве.
   - Да не знают они ничего! Это даже не политический терроризм, а личный! Убьют царя, так ему на смену другой придет! И что изменится? А я скажу! Во-первых, всех участников покушения тут же поймают, осудят и казнят. Повесят, ясно? Во-вторых, на место старого царя сядет новый, который наверняка не простит убийства отца, и всем прогрессивным людям станет резко хуже, чем было до того. "Политика закручивания гаек". Никогда не слыхал, Николай Иванович? А в-третьих, весь этот сыр-бор приведет к тому, что простой народ попросту от вас отшатнется! Где ж это видано - царя убивать! А вместе с ним еще кучу ни в чем не повинного народа! Подумай об этом! - Костя махнул рукой и отвернулся к грязному окну, выходящему во двор-колодец доходного дома на одной из Рот.
   - Что же ты предлагаешь? - "ты" давалось Кибальчичу с большим трудом, и он каждый раз спотыкался на этом слове. - Пойти сдаться? Предать товарищей?
   - Господи! Ну, зачем сдаваться?! Есть тысяча менее болезненных способов покончить с жизнью. Да живите, как жили раньше, без этой политики. За права народа можно и мирными способами бороться. Террор - не метод. Он только злит власть. Сразу наступают ответные меры. Жестокие. Вас же всех повяжут! Как это не понятно?!
   Кибальчич прищурился и уставился в угол небольшой комнаты, в которой они с Шумовым скрывались вот уже второй день.
   - Не знаю, Константин, - ответил Николай. - Какая-то логика в твоих словах присутствует, не спорю. Но я дал клятву. Бороться до конца.
   - Так борись! Борись! Но другими методами! Наверняка же есть недовольные во всех кругах. Почему бы не связаться с ними? Конечно, многие поддерживают Александра. Но как же те, кто с его приходом к власти потерял больше, чем приобрел? Правительство, например? Раньше они были во главе страны, а теперь над ними кто-то, кого они не звали! Смена власти! Возврат к предыдущей форме правления! Это ли не достойная цель?!
   Скрипнула дверь, и Кибальчич с Шумовым повернулись, прекращая спорить.
   - А, это вы, Георгий Валентинович... - протянул Кибальчич. - Что-то случилось?
   - Вот, зашел поглядеть. Как вы здесь живы-здоровы...
   Пришедший внимательно разглядывал Костю, чуть наклонив голову и сведя к переносице густые брови. Высокий лоб, переходящий в раннюю лысину, выдавал недюжинного мыслителя, что весьма странно сочеталось с молодой внешностью.
   - Вы, значит, тот самый марксист? Шумов Константин Владимирович?
   - Да, это я. А как вас называть?
   - Об этом - потом. Мало ли как всё повернется. Только провокаторов нам и не хватало.
   - Что значит - провокаторов?! - возмутился Костя. - Я вообще здесь случайно.
   - Тогда как понимать ваши речи? Они полностью расходятся и с официальной политикой, и с чаяниями народа, да и с нашими устремлениями.
   - Мои речи - это мои речи. Я ни к чему такому не призываю. Да только слепой не видит, что только пролетариат может стать такой силой, с которой не совладает никто. И если она обрушится, то сметет всех: и правых, и виноватых. Потому как разума в ней нет. Толпа. Куда один побежит, туда все за ним. А ваши бомбочки... Тьфу! Они никого не испугают, только озлобят.
   - Толпа... Пролетариат... Неужели вы считаете, что рабочий класс сплошь состоит из тупых идиотов? Да, в массе своей он малообразован, угнетен и не изжил привычки, приобретенные в деревне: пьянство, мордобой, антисанитарию. Но и среди них попадаются весьма примечательные экземпляры... Николай Иванович, вам тоже будет интересно, - пришедший выглянул в коридор и позвал: - Степан!
   Видимо, Степан поджидал в коридоре, потому что тут же показался в дверях.
   - Вот, познакомьтесь. Степан Халтурин, краснодеревщик.
   Вошедший молодой человек был высокого роста, широкоплечий, с правильными чертами лица, по которым трудно было отнести его к низшему сословию. Пышные темные волосы, усы и бородка подчеркивали здоровый цвет лица. В глазах же таились сила и ум. Он кивнул, приветствуя сразу всех, и скромно встал у двери.
   - Кибальчич, - представился Николай Иванович, - студент Института Инженеров Путей Сообщений.
   - Шумов. Константин. Бывший студент. Того же института. Сейчас не работаю.
   - Вот и хорошо, - подытожил первый пришедший. - Я тоже студент. В Горном учусь. А собрались мы вот по какой причине...
   Костя не стал перебивать и остроумно доказывать, что кто-то, может, и собрался, а вот он здесь уже давно. Что-то знакомое чудилось ему в облике первого посетителя. Где-то он его уже видел. Но где? С толку сбивал возраст. Чуть ли не каждый день видел это лицо, но какое-то не такое. Застывшее, словно каменное... Стоп, почему словно? Действительно! Памятник! И, следовательно, Георгий Валентинович - не кто иной, как Плеханов, памятник которому стоит напротив Технологического университета. Вернее, будет стоять. Или теперь уже не будет?
   - Я вас узнал! - прервал Костя Георгия Валентиновича и нацелил палец ему в грудь. - Вы - господин Плеханов. Разве нет? Очень рад знакомству.
   Шумов действительно был рад встретиться с известными людьми прошлого, причем, сразу со многими и одновременно. Да и поговорить с ними за жизнь представлялось интересным занятием. Смущало Костю единственно то, что раньше все они казались живущими в разных временных потоках, а теперь выяснилось, что все они были ровесниками и даже знакомыми. Вот только их молодость... Ну, никак она не вязалась с политикой, по мнению Кости. По сути, все эти революционеры оказались вчерашними школьниками. Пусть и умными, энергичными и деятельными.
   Вот только деятельность свою они направляли в деструктивном направлении. Костя помрачнел.
   - Что ж. Раз узнали, нет смысла далее сохранять инкогнито. Но вернемся к обсуждаемой теме...
   - И что же мы обсуждали? - поинтересовался Костя.
   - Ну, как же! - Плеханов говорил с непонятным энтузиазмом. - Наши идеи! И их развитие в практическом, так сказать, смысле.
   Косте сразу вспомнился едкий запах сгоревшего динамита и пыли. Он так и не смог узнать у Кибальчича - пострадал ли кто-нибудь во время взрывов. Не узнал Костя и о реакции властей: хозяин квартиры, где скрывались беглецы, упрямо отмалчивался, а выходить на улицу только ради новостей Шумов с Кибальчичем опасались. Изоляция почище, чем в тюрьме. Там хоть можно было бы расспросить казаков. А здесь - смотри в слепые окна двора-колодца, в который солнце никогда не заглядывает, и измышляй что ни попадя. Тоскливо.
   Поэтому Костя и решил объясниться, чтобы раз и навсегда обозначить свою позицию:
   - Я - против! Против террора, против насильственных методов, которые вы здесь пропагандируете. Вы же все умные люди. И не можете понять и принять того, что я вам рассказываю. Вам не видна бессмысленность вашей деятельности. Это понятно, но для меня - неприемлемо. Я знаю - что получится в конечном итоге. Смею вас заверить - ничего хорошего. Ни для вас, ни для народа, ни для страны. Подумайте о России. Ведь мы все живем здесь. Кому будут на руку ваши теракты? Ужель мыслящим людям? Нет! Врагам! Которые спят и видят, чтобы страна наша стала вновь слабой, маленькой и легко принуждаемой к необходимым действиям. Необходимым, разумеется, сильным мира сего. В число которых нас никто не собирается включать. Неужели вы думаете, что взрывы усилят нас? Почему бы не приложить руки к чему-либо созидательному? Столько возможностей сейчас, столько шансов! Упустив хоть один из них, мы непременно отстанем. Понимаете?!
   Костя перевел дух.
   - А знаете, мы тоже против, - Плеханов обвел взглядом всех присутствующих. - Не правда ли?
   Халтурин и Кибальчич синхронно кивнули.
   - Так зачем я перед вами распинался? - обиделся Костя.
   - Хотелось услышать ваши доводы. Так сказать, в чистом виде. Я смотрю, вы убежденный революционер, хотя ваши убеждения и строятся на несколько иной платформе, чем у нас.
   - Я?! Революционер?! - у Кости глаза полезли на лоб. - Ну, знаете!
   Но Георгий Валентинович пропустил возглас Шумова мимо ушей.
   - Одно то, что вы знакомы с учением Маркса и интерпретируете его с несколько иных позиций, чем мы, заставляет прислушиваться к вашим словам. Понятно, что вы читали его в подлиннике. Но ведь ничто не мешает перевести его и внедрять революционные идеи в массы пролетариата!
   - Да, действительно, - поддержал Степан Плеханова. - Нет у рабочих идеи, которые была бы им понятна и сплотила настолько, чтобы повести за собой.
   - Куда повести?.. - убито отозвался Костя.
   - К светлому будущему, разумеется, - Халтурин обаятельно улыбнулся.
   Шумов уже не знал, что ему делать. Любое слово, которое он говорил, неизменно интерпретировалось с той точки зрения, которою он и в виду-то не имел.
   - Да не нужно никаких революций! Ломать - не строить! Придет к власти пролетариат, такое наступит, что и врагу не пожелаешь! Не к этому стремиться надо!
   - К чему же? - заинтересовался Плеханов.
   - К реальному улучшению условий труда и жизни. Вы думаете, если безграмотный мужик сядет в правительстве, он много хорошего сделает для людей? А вот фиг! Может, он и захочет улучшить жизнь трудящихся, да не сможет без знаний. Скорее, разорит страну, ограбит богатых, раздаст их золото бедным, а те будут помирать с голоду, потому что на это золото ничего не смогут купить. Промышленных товаров производиться не будет. Крестьянство не станет продавать хлеб, потому что рабочему нечем будет заплатить. Хаос, разруха... Надо. Укреплять. Промышленность. Внедрять новые идеи. Увеличивать зарплаты. Уменьшать продолжительность рабочего дня до восьми часов. Наладить товарооборот с деревней. Дать возможность заработать. Пусть бездельники вымрут. Не захотят вымирать - пойдут работать. Люмпены нам не нужны!
   Костя остановился, почувствовав, что слушают его, затаив дыхание.
   - Замечательно... - очнулся, наконец, Кибальчич. - Потрясающие перспективы открываются. Если, конечно, с толком организовать то, что предлагает Константин Владимирович. Да, идеи народников как-то меркнут перед всем этим, не правда ли, Георгий Валентинович? Мое мнение - с терроризмом следует прекращать. Давайте организовываться. Мы вполне можем распространить новые идеи среди членов нашего общества. При должной аргументации ни у кого не должно возникнуть возражений. Марксизм - в массы! Под таким лозунгом надо действовать. Сегодня же. Прямо сейчас. С другой стороны, начнем создавать новую партию на основе учения Маркса.
   - А Георгий Валентинович нам его переведет, - поддержал Степан.
   Костя развел руками:
   - А потом что, будете в правительство баллотироваться?
   - Непременно, - кивнул Плеханов. - Войдя же в правительство, мы сможем ограничить власть Александра и даже сместить его, вернувшись к республиканскому правлению.
   Хлопнула входная дверь, и по лестнице гулко затопали.
   - Степан! - придушенно воскликнул Плеханов и вскочил на ноги.
   Но Халтурин и сам сообразил. Он бросился в коридор, клацнул засовом и вернулся в комнату.
   - Жандармы?.. - тихо спросил Кибальчич.
   - Они, - отозвался Степан. - Где черный ход?
   - Даже если он есть, - вмешался Костя, - то наверняка под контролем.
   В дверь забарабанили, приказывая немедленно открыть.
   - Вот прям сейчас... - Костя не смог удержаться от ядовитой реплики.
   Словно услышав его, жандармы принялись дубасить в дверь чем-то тяжелым. Дверь трещала, но не поддавалась.
   - Минут пять у нас есть, - сделал вывод Плеханов. - Так и будем стоять? Ждать, пока повяжут? Оружие есть?
   - Георгий Валентинович!.. Ну, какое оружие?! Они, как увидят револьвер, сразу палить начнут. До смертоубийства дойдет, - Костя попытался образумить Плеханова. - Мы лучше по крышам уйдем. Есть тут выход на чердак?
   Кибальчич на секунду задумался и неуверенно ответил:
   - Да, что-то есть, в этом роде, Потап говорил. Наверно, у него в комнате.
   - Так что ж мы стоим?! Немедленно туда!
   Входная дверь продолжала сотрясаться, а со стороны черного выхода послышались подозрительные шебуршение и скрип. Четверка революционеров проскользнула по длинному коридору, вторглась в каморку прислуги и тут же углядела на потолке закрытый люк.
   - Туда! Быстро! Я подсажу! - Степан подтолкнул Плеханова, подставил сложенные замком ладони под его ногу и одним рывком поднял к потолку. Плеханов откинул крышку, ухватился за края люка и выбрался на чердак. Следом, тем же манером, последовал Кибальчич, а за ним и Костя. Халтурин остался внизу один. Внезапно удары в дверь прекратились. В гулкой тишине грубый голос что-то неясно прокричал, и тут же забухали выстрелы, заставляя каждый раз вздрагивать.
   - Степан! Давай руку! - закричал Костя.
   Халтурин очнулся, подпрыгнул и ухватился за протянутые ему руки Кибальчича и Шумова. Они резко выпрямились и втянули Степана на чердак. Плеханов аккуратно опустил крышку люка.
   Одновременно с этим рухнула входная дверь, заставляя гудеть пол и стены.
   - Спокойно. Вон слуховое окно. Не спеша идем туда и выбираемся на крышу. У всех есть опыт лазания? Тогда вперед, - Костя не стал акцентироваться на том, что лично у него вовсе нет подобного опыта. Ну, не в том районе он жил, чтобы лазать по скатным кровлям. Да и к чему спутников расстраивать? Пусть думают, что он всё может.
   Они прошли через весь чердак, утопая ногами в древесных опилках, и кое-как вылезли на крышу. Костя выбрал самое дальнее от квартиры окно и ближайшее к соседнему дому. Он повертел головой, опасаясь увидеть за каждой трубой по жандарму с револьвером, но всё оказалось не так плохо. Здесь их не ждали. Видимо, никто не ожидал подобной прыти от студентов.
   Коснувшись пальцами обжигающего крашеного железа, Костя побрел вслед за спутниками, аккуратно переставляя ноги и стараясь не смотреть вниз. Привыкнув и чуть расслабившись, он неудачно наступил на шов. Нога пошла в сторону, и Костя только и успел, что сказать "А, черт!", выставить руки и мертво вцепиться в железо. Халтурин обернулся, ухватил Шумова за воротник и поставил на ноги.
   - Всё нормально... Всё нормально... - бормотал Костя, полностью потеряв уверенность в своих возможностях.
   - Ничего, - поддержал Плеханов, - бывает.
   Они добрались до брандмауэра, перевалили через него и неловко спрыгнули на крышу соседнего дома, оказавшегося на целый этаж ниже.
   Шумов с трудом представлял хитросплетение здешних строений, поэтому доверился опытному проводнику. Вел Плеханов. Сначала они повернули на крышу флигеля, стоящего перпендикулярно лицевому дому. Потом - по шаткому решетчатому мостику, пачкая ладони ржавчиной, перебрались через двор-колодец. Выбрались на соседнюю улицу, прошли еще две крыши и спустились по пожарной лестнице, прикрепленной к торцу здания.
   Оказавшись на земле, Костя непроизвольно согнулся, ухватился за угол дома и зашептал:
   - Теперь куда? Опять прятаться? Так ведь найдут. И в следующий раз учтут ошибки. Поставят оцепление по соседним улицам, заблокируют все выходы и проходы. И возьмут...
   - Так что ты предлагаешь? - Кибальчич прищурился и провел рукой по лбу, оставляя на нем ржавый след. - Сдаться?
   - Нет. Рановато. А вот скажите мне, господа хорошие, кто-нибудь еще жив из тех, кто в двадцать пятом году революцию на Сенатской площади творил? Желательно, из руководства.
   Плеханов наморщил лоб и неуверенно сказал:
   - Разве что князь Оболенский, Евгений Петрович. Он тут не очень далеко живет: в казенном особняке, на Грязной. Минут сорок быстрым шагом, да всё по окраинам. Он давно не при делах. Преклонный возраст, сами понимаете.
   - Ничего, вспомнит, - жестко сказал Костя. - А нет, так я напомню. Пошли.
  
  
   5.
  
   - Что передать его сиятельству? - лакей упорно, хотя и вежливо, не желал пускать в дом непрошеных гостей непрезентабельного вида.
   - Передайте князю, что у нас есть для него сообщение от поручика Шумова Константина Владимировича!
   Лакей кивнул и закрыл дверь. Все четверо сразу почувствовали себя неуютно. Стало казаться, что прохожие смотрят только на них и, чем дальше, тем подозрительнее. Что вот прямо сейчас из-за угла выедет казачий разъезд, приставит пики к горлу и препроводит в управу. А уж там следователи возьмутся за них так рьяно, что сразу закуют в кандалы и без всякого суда отправят на каторгу или еще подальше - на виселицу.
   Открылась дверь особняка, и лакей величественно показал на вход.
   Беглецы прошли холл, поднялись по парадной мраморной лестнице и остановились перед резной дубовой дверью.
   - Евгений Петрович просил зайти кого-либо одного, - предупредил лакей. - Его сиятельству неможется, и общество нескольких человек будет ему в тягость.
   - Проходите, Константин Владимирович, - Плеханов высказался за всех. - Уж не знаю ваших планов. Надеюсь только, что они реальны. Мы подождем.
   Костя кивнул и вошел в душный сумрак.
   Судя по всему, попал он в рабочий кабинет хозяина. Стол под зеленым сукном поперек комнаты, тяжелые драпировки на окнах, направляющие свет так, что вошедший оказывался освещен, оставляя кресло за столом в тени. Глаза постепенно привыкали, и вскоре Костя разглядел старика в кресле. Жесткое мрачное лицо, решительный взгляд и явное сходство с тем, кого Шумов видел пятьдесят лет назад. Князь долго и внимательно разглядывал гостя.
   - Похож... - наконец подытожил Оболенский свои наблюдения. - Внук?
   - Зачем же так, Евгений Петрович? - весело начал Костя. - Может, вам напомнить, что вы сказали, получив на Сенатской письмо от Милорадовича?
   Князь побледнел.
   - Константин? Вы?! Каким образом?.. - неуверенно выговорил князь.
   - Скажем так, нетривиальным. Откровенно говоря, я и сам не понимаю, как оказался здесь.
   - Мы думали, с вами что-то случилось. Либо, вы скрылись за границу. Но сейчас вы молоды. Непозволительно молоды. Это странно. Если не сказать больше. Может, я брежу? - Оболенский провел ладонью по глазам, а потом по лбу. - Может, вы умерли, и в вашем лице смерть пришла за мной?
   - Нет-нет, я жив. Я просто переместился на пятьдесят лет вперед. И мне требуется некоторая помощь.
   - Не понимаю... Пятьдесят лет...
   - Не важно! - не очень вежливо прервал Костя князя. - Важно, что я сейчас в стесненных обстоятельствах. Мне и моим товарищам нужно укрытие на время. Пока не затихнет вся эта котовасия.
   - Что-то произошло?
   - А вы ничего не слышали о взрыве управы на Подьяческой?
   - Это вы ее взорвали?!
   - Нет, не я. Это нас так освобождали. Таким специфическим методом. Одновременно испытывая боевые заряды. Надеюсь, никто не пострадал.
   - Раненые были, - сухо ответил Оболенский.
   - Они - террористы, - Костя неопределенно махнул рукой назад. - Их конкретные планы мне неизвестны, и я случайно попал в эту компанию. Но если держать их под контролем, то дальнейших взрывов можно не допустить. Понимаете, Евгений Петрович? Если взять боевиков под стражу, то всегда есть вероятность, что кто-нибудь, оставшийся на свободе, непременно использует готовые бомбы. Как месть за товарищей, лишенных свободы. И в кого конкретно он будет кидать свой снаряд? Это не столь важно. Но пострадать может множество людей, просто прохожих. А это очень плохо.
   Оболенский сверкнул глазами из-под морщинистых век.
   - А если они будут скрываться, то у оставшихся на свободе не будет повода для взрывов, я правильно понял?
   - Именно так. И мы будем в курсе предполагаемых действий.
   - Интересная комбинация. Можно будет вести свою политику, имея туза в рукаве - группу решительных людей, готовых по слову взорвать бомбу. Да, Константин Владимирович. Я не ошибся в вас еще тогда, на Сенатской, - Оболенский потряс колокольчиком.
   Вошел давнишний лакей.
   - Пригласи господ.
   Лакей поклонился, исчез и тут же появился, открывая дверь перед Плехановым, Кибальчичем и Халтуриным.
   - Вот что, господа, - начал князь. - Моя давняя дружба с Константином Владимировичем призывает меня оказать вам некоторое содействие. А именно - укрытие на время, необходимое для того, чтобы улеглась шумиха после определенных событий. Сами понимаете, взрывы в столице - совершенно нетривиальное происшествие. Я обеспечу вам защиту в этом доме. Вы же, со своей стороны, обязуетесь ничего у меня не взрывать, - Оболенский сухо улыбнулся, показывая, что пошутил.
   Господа улыбнулись в ответ, поддерживая шутку хозяина, и Плеханов спросил:
   - Чем же нам тогда здесь заниматься?
   - Чем вам будет угодно. Мало ли занятий для себя может найти изощренный ум.
   - Николай Иванович - великий изобретатель всяческих технических штук, - влез Костя.
   - Отлично! - князь хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. - Я прикажу выделить вам помещение и необходимые материалы. А теперь, господа, пройдите в ваши комнаты, мне нужно отдохнуть.
   Все вышли. Лакей чуть задержался, получая последние указания от хозяина, а потом широким жестом указал, чтоб следовали за ним.
  
   Семен, так звали лакея, оказался своим парнем. В свободное от обязанностей время он любил выпить, сыграть в карты на деньги, прогуляться по девочкам и постоянно подначивал то Халтурина, то Кибальчича выйти с ним в город. Те отказывались, но Семен не обижался. Подмигивал и рассказывал всяческие сплетни. И не только о прислуге или барине. Зачастую доставалось кабинету министров, правительству и самому царю. Было ясно, что слухи свободно ходят по Санкт-Петербургу, но вот ручаться, что они отражают действительность, никто бы не стал.
   Поселили революционеров в двух гостевых комнатах. Столовались они вместе со всеми, но близких знакомств, кроме как с Семеном, не заводили. Деятельные по натуре, они не смогли праздно сидеть и плевать в потолок, пользуясь расположением Оболенского.
   Плеханов действительно занялся переводом Карла Маркса. Совершенно не зная немецкого языка, Костя лишь изредка интересовался процессом. Значительно больше привлекала его деятельность Кибальчича, увлекшегося созданием радио. Тут Костя мог с умным видом изрекать некие тривиальные истины, которые Николай Иванович подхватывал, а Степан воплощал в материале. Конечно, школьный курс физики вспоминался Костей с большим трудом. Но он был точно уверен, что радиосвязь существует, и что нет ничего проще, чем создать радиоприемник. Эта уверенность воспринималась Кибальчичем, как посыл к действиям. В результате, недели через две Костя похвастался перед Оболенским успехами.
   Князь воспринимал Костю с некоторой опаской, как некоего потустороннего персонажа. Долгих разговоров не вел, а старался быстрее удалиться в свои покои, ссылаясь на здоровье. Однако, увидев неприкрытый энтузиазм, попросил продемонстрировать новое техническое устройство. Халтурин с Плехановым принесли в кабинет хозяина тяжелые аппараты, поставили на специальный стол и отошли. Кибальчич присоединился к ним, отдавая Шумову все лавры первооткрывателя.
   Ранее Косте читать лекций не доводилось. Он понимал, что своим косноязычием напрочь убьет всё положительное впечатление от демонстрации. Поэтому решил меньше говорить, больше показывать.
   - Была поставлена задача по передаче электромагнитного сигнала без использования проводов. Задача выполнена. Сейчас я вам продемонстрирую, как это происходит, - буднично сказал Шумов.
   Преамбула не произвела на Оболенского никакого впечатления. Любой может наговорить непонятных научных слов, а вот что за ними стоит - другой вопрос.
   - Это - передатчик - Костя показал на аппарат. - А это - приемник. Как только я замкну цепь на передатчике, включится звонок. Одновременно зазвонит и приемник. С той же продолжительностью звонка. И мы убедимся, что сигнал от одного к другому прошел без всяких проводов.
   Костя подозревал, что аппарат, который они соорудили вместе с Кибальчичем, очень сильно напоминает радио Попова, и что теперь великому изобретателю нечего будет изобретать. Ничего, займется чем-нибудь другим. Например, будет совершенствовать радиосвязь. А теперь - демонстрация.
   В качестве источника тока Костя взял громоздкие батареи. Конечно, запитаться от стационарного источника было бы надежнее. Но хотелось продемонстрировать еще и независимость аппаратов радиосвязи. Шумов подошел к передатчику и нажал на рычажок.
   Громко и неожиданно для всех раздался звонок. Он шел сразу с двух сторон, от обоих аппаратов, слегка отличаясь по тембру. Костя разомкнул цепь, и звон прекратился. Ободренный явным успехом, Костя еще раз нажал на рычажок, замыкающий цепь. Теперь он сделал несколько беспорядочных звонков разной продолжительности. Приемник всё исправно повторил.
   - Вот! - Костя победно обвел взглядом собравшихся. - Все убедились? Аппараты можно разнести на достаточно большое расстояние - лишь бы хватило мощности сигнала. Но с этим справиться довольно легко.
   - Занимательно, - покачал головой князь. - Какую же вы видите практическую пользу сего изобретения?
   - Именно практическую! Например, можно разной продолжительности сигнала установить разный знак. Скажем, короткий сигнал, - Костя звякнул, - будет буквой "А". Длинный - буквой "Б". Два коротких - буквой "В". Короткий и длинный - "Г". Ну, и так далее. Получится своеобразная азбука Морзе.
   - Какая азбука? - переспросил Оболенский.
   - Имеется в виду просто азбука. С ее помощью можно передавать донесения, находясь в отдалении от линии фронта, не рискуя жизнью и здоровьем курьеров или даже тем, что противник их перехватит. Или оснастить корабли военного флота такими аппаратами. И тогда ими можно будет управлять на расстоянии. В случае же кораблекрушения радист подаст сигнал, и можно будет прийти на помощь гибнущим людям. А это важно, как вы понимаете, не только во время войны. Сколько кораблей пропадает без вести? Теперь такого не случится. Мобильность аппаратов связи - один из решающих факторов в современном сражении. Со временем, присоединив к излучателю микрофон и динамик, мы получим непосредственно голосовую связь.
   Князь молчал. Он сидел в кресле и о чем-то напряженно размышлял. Костя переминался с ноги на ногу, сцеплял пальцы в замок перед собой, потом заводил руки за спину, поджимал губы, стараясь успокоиться. От решения Оболенского зависело многое. Ладно бы только судьба изобретения. Каждый из находившихся в комнате задавался вопросом: что с ними будет дальше? Как повернется судьба? Если князю не понравится изобретение, то не вызовет ли он жандармов, чтобы те увели несостоявшихся революционеров?
   - Впечатляюще, - наконец выговорил князь. - Очень. Я свяжусь с одним человеком. Он будет весьма заинтересован в вашем изобретении. Весьма.
   Оболенский махнул рукой, и Семен вежливо показал на выход. Халтурин с Кибальчичем подняли аппараты и понесли обратно, в мастерскую. Плеханов задержал Костю и тихо поинтересовался:
   - Вы доверяете князю?
   - Что за вопрос? Если он хотел, то мог бы и раньше выдать наше местонахождение.
   - Может, он ждал результата ваших опытов? Как только убедился в их благополучном завершении, вы стали не нужны.
   - Нужны, Георгий Валентинович. Кто ж дальше разрабатывать всё это будет?
   - Люди найдутся.
   - Не думаю. Изобретатели сейчас в цене. Время-то, небось, военное.
   - Именно так. Еще и всеобщую воинскую повинность ввели. Все служить пойдем. За Россию.
   Шумов рассеянно кивнул, пытаясь понять - чем это нововведение может помешать лично ему. На первый взгляд казалось, что ни чем. Даже если и захотят призвать, то не смогут: никаких документов на Костю в этом времени не существовало. Ни записи в приходской книге, ни регистрации в каком-либо департаменте. Разве что запись в управе на Подьяческой о том, что на берегу Екатерининского канала найден некто Костя Шумов в голом виде с непонятной коробочкой. Вроде бы физически он тут, а вот документально - его совсем не существует. Внезапно появился, и так же внезапно может и исчезнуть.
   Не дождавшись от Кости внятного ответа, Плеханов кивнул и отправился в комнату, где они располагались. Шумов же спустился на первый этаж, зашел в столовую и присел на ближайший стул. За всей суетой, что с ним случилось за последнее время, Костя совершенно забыл о таинственной коробочке. Она была с ним и в двадцать пятом году, и сейчас. То есть, тоже прыгнула на пятьдесят лет вперед, в отличие от всех других вещей. Логично предположить, что коробочка как-то связана с этим прыжком. Может, она и есть причина перемещения? Или какой-нибудь пеленгатор. В будущем Варламов с ее помощью отслеживает местонахождения Костика и отправляет обратно.
   Мысли Шумова тут же переключились на того, кто послал его в прошлое. Ведь Пашка наверняка врал, когда рассказывал про виртуальность. Из нее всегда можно выйти. Если, конечно, находишься в сознании. Или на самом деле всё происходящее Косте снится, а сам он лежит, опутанный проводами, и не может двинуться? Как узнать правду?
   Узнать хотелось. Но логическими умозаключениями остановиться на каком-либо варианте не получалось. Реально это прошлое или виртуально? Не распознать. Если в виртуальности умрешь, то что будет с телом? Оно вполне может и не очнуться. То есть, смерть в любом случае не выход. Конечно, удобнее относиться ко всему вокруг, как к реальности - больше шансов, что инстинкт самосохранения в нужный момент укажет на ошибку в поведении. С другой стороны, если считать, что всё вокруг - плод собственного сознания или специальной программы, то можно творить что угодно, не задумываясь о последствиях. Удобная позиция, если хочешь оправдаться. Дескать, всё это не на самом деле. Чистый солипсизм.
   Костя передернул плечами. Что-то он отвлекся. Итак, коробочка. Снаружи ничего особенного. А вот что внутри? Костя в очередной раз попытался открыть. Понажимал с разных сторон, потыкал булавкой во все впадины, потряс коробочку, прислушиваясь к звуку. Ничего не гремело. Коробочка казалась литой. Может, и не надо стараться, открывать? Если эта вещь связана с перемещением во времени, вероятность что-нибудь сломать - велика. Сломаешь и не вернешься в свое время.
   Возвращаться Шумов собирался. Он уже достаточно насмотрелся на быт и нравы девятнадцатого века. Пора заканчивать экскурсию в прошлое. Костя потряс коробочку и внятно сказал: "Хочу домой. Отправляй". Разумеется, ничего не произошло. Шумов с сожалением положил коробку на стол. Ну, не резать же ее вдоль или поперек. Сломаешь - не восстановишь. Запчасти здесь не продаются. Кузнец или слесарь машину времени не починит. Да и что толку открывать? Ну, полюбуешься на проводочки, схемки и прочие электронные прибамбасы. Покиваешь понимающе и опять закроешь. Потому что на самом деле в электронике не разбираешься, а перед собой красоваться - какой смысл? Костя вздохнул и убрал коробочку обратно в карман.
   Человек привыкает ко всему. Пусть не сразу, пусть с трудом, через силу. Приспосабливается. Иначе он не выживет. Свое пребывание в прошлом Костя воспринимал уже спокойно. Словно путешествие в далекую страну, из которой он скоро вернется домой, к привычной жизни. Конечно, точной даты возвращения Шумов назвать не мог и всё больше опасался, что ему опять навяжут какую-нибудь промежуточную остановку. На этот случай хотелось подготовиться. Почитать газеты. Осмыслить тенденции развития общества. Костя понимал, что вряд ли у него получится: футурологом он себя не считал. Но вдруг. И начинать надо прямо сейчас.
   Приняв решение, Костя отправился искать Семена, чтобы попросить купить для него газету. Изобретения подождут. Пора разбираться с миром, в котором находишься.
  
  
   6.
  
   Статьи пестрели неудобочитаемыми оборотами, и Костя с трудом пробивался сквозь объявления о покупке, продаже, съёме, открытии, закрытии и тому подобной чепухе, которой пестрит любая рекламная газета. Значимой информации о современном обществе практически не находилось. Костя давно бы уже швырнул газету прочь. Его удерживала только привычка доводить любое дело до конца, пусть даже оно и кажется напрочь бессмысленным. Вот дочитает, тогда и можно будет судить об убитом времени. А пока - читай заголовки, рассматривай картинки и пытайся уловить второй смысловой слой в рекламе. Веселенькое занятие.
   - Вас князь просит...
   Костя поднял удивленный взгляд на Семена. Так и есть: тот был при исполнении. Собранный, серьезный, учтивый. Ни следа вчерашнего разгуляя на лице. Шумов вздохнул, поднялся, отложил газету и потопал в кабинет.
   На пороге Костю встретил князь и с кислым видом сообщил, что они и без него нормально поговорят. А он даже слушать ничего не хочет. Семен открыл дверь, впуская Костю, и мягко притворил, когда тот вошел.
   Перед Шумовым стоял довольно пожилой мужчина в мундире. Судя по богатой вышивке, никак не ниже генерала по званию. Лицо было совершенно незнакомым, и Костя не понимал - кто перед ним.
   Видя Костино замешательство, генерал представился:
   - Милютин, Дмитрий Алексеевич. Военный министр.
   Шумов сглотнул и назвался хриплым голосом:
   - Константин Владимирович Шумов. Проживаю здесь, у князя.
   Милютин огляделся, выбрал кресло и сел, сделав Косте приглашающий жест рукой. Шумов присел на краешек стула, оббитого дорогим красным бархатом. Чувствовал он себя крайне неловко: кто его знает, как следует вести себя с министрами девятнадцатого века. Может, какой особый этикет требуется. Не так посмотришь, кашлянешь невзначай - тебя и на каторгу за непочтение. Вслед мыслям Косте действительно захотелось кашлянуть, и он еле сдержался.
   - Давайте по-простому, - начал министр. - Вы человек гражданский, мне не подчиняетесь. Князь отзывался о вас пиетически. Превозносил достоинства, как только мог. Хотя, он человек впечатлительный. Так что я предпочитаю услышать о ваших изобретениях из первых рук, так сказать.
   - Изобретения не совсем мои. Идея - да. Но воплощение господ Кибальчича и Халтурина.
   - Скромность, конечно, украшает. Но всё же. Расскажите о возможном применении вашей установки. Каким оно вам видится?
   У Кости тут же возник соблазн рассказать Милютину о спутниковой связи, как о вполне реальном будущем. Но сдержался: выглядеть в глазах министра беспочвенным фантазером не хотелось. Лучше было начать с простого и понятного. Того, что человек конца девятнадцатого века легко воспримет и сможет вообразить.
   Передача простых сигналов не очень заинтересовала Милютина. Гораздо больше ему пришлась по душе голосовая связь. Костя живописал преимущества такой связи, одновременно объясняя, что на современном уровне развития техники этого добиться сложно. Поэтому пока нужно сосредоточиться на передаче немодулированных сигналов. А лет через десять техника подтянется, научная мысль достигнет нужного уровня и можно будет говорить с человеком, находясь за несколько тысяч километров от него. Без проводов, в отличие от телефона.
   Милютин на лету подхватывал Костины идеи. Тут же переспрашивал, уточнял, переводил на возможность применения в современных войсках и всё больше улыбался, потирая ладони. Чувствовалось, что всё ему нравится. Упоминание телефонной связи заставило министра задуматься и об этом направлении. До общения с Шумовым министр видел в телефоне не более чем игрушку.
   - Электричество - великая штука! - разглагольствовал Костя. - Нет пределов в его использовании. Скоро можно будет говорить о создании повозок без лошадей с электрическими двигателями, бронированной техники, летательных аппаратов тяжелее воздуха. Примечательно, что всё это может служить и в мирных целях. Найдутся люди, которые начнут всё это выпускать. И продавать, конечно же. Надо стимулировать спрос и под это дело создавать предложение. Конечно же, я не против бензиновых и керосиновых двигателей. Но как противно они пахнут! На первых этапах они могут быть полезны, пока не изобретут мощных и легких аккумуляторов. Но это дело будущего. А сейчас я предлагаю вам совершенно реальные вещи, которые можно реализовать практически в течение года.
   Министр выглядел несколько потрясенным. Уж слишком много информации Шумов вывалил на его голову.
   - Да, вы смогли меня удивить. Показали перспективы. Надо бы всё это осмыслить. Разложить по полочкам, так сказать. Спешу откланяться.
   Милютин сделал движение подняться, и Костя тут же подскочил со стула. Предупредительно открыл дверь перед министром и любезно проводил его на первый этаж, где Семен с каменным выражением лица подал Милютину пыльник и генеральскую фуражку.
   Но уйти министру не удалось.
   Наружная дверь шумно распахнулась, и в холл вбежал майор. Китель его был растрепан, фуражка сбилась набок. Он поминутно вытирал лоб платком, который то развертывал, то свертывал, засовывая за обшлаг рукава. Увидев на верхней ступени лестницы министра, офицер кинулся к нему, крича на ходу:
   - Дмитрий Алексеевич! Бомба! Бомба во дворце! Насилу вас нашел... Как же так, бомба?! Что делать-то, а?
   Милютин широко раскрыл глаза, выпятил челюсть, и Косте показалось, что министр сейчас так гаркнет, что штукатурка с потолка посыплется. Но он выдохнул и почти спокойно сказал:
   - Чего орешь?! По форме докладывай!
   Офицер дернулся, вытянулся, расправил плечи, приложил пальцы к фуражке и доложил:
   - Майор Остромыслов! В Зимнем дворце обнаружена бомба неизвестной конструкции!
   Милютин наморщил лоб, пожевал губами и уточнил:
   - Когда обнаружили? Кто именно? В каком месте?
   - Караульный Епифанов, не далее, как с часу назад. В подвале Зимнего. Я немедленно помчался вас разыскивать. Дежурный офицер в известность поставлен. Эвакуация произведена. Однако ее же как-то разминировать надо, а то рванет. Распорядитесь саперов отправить, ваше высокопревосходительство.
   - Саперов - это правильно. Главное, чтобы они знали, как разминировать.
   Остромыслов замялся.
   - Они постараются, ваше высокопревосходительство. Но я не ручаюсь...
   - Да вы представляете, что будет в городе, если Зимний взлетит на воздух?! Какие последствия! Даже если никто не пострадает, какой резонанс это вызовет в обществе?! Никто не сможет спать спокойно, когда в сердце государства устраивают взрыв! Будет паника! Нельзя, чтобы взрывалось. Вам ясно?!
   - Так точно! Но... - майор никак не мог дать гарантии министру, что взрыва не будет. Вот как дашь, а он всё равно произойдет. Крайним окажешься. В Сибирь пошлют, на поселение. А то еще что-нибудь похуже.
   На шум вышел Кибальчич. Он слушал, сосредоточенно глядя в дальний угол, и размышлял. И когда в разговоре вдруг возникла тягостная пауза, сказал:
   - Я разминирую бомбу.
   Министр удивленно посмотрел на влезшего в разговор штатского.
   - Вы, собственно, кто?
   - Кибальчич, студент.
   - И что вы понимаете в бомбах? - язвительно осведомился Милютин.
   - Это я их создавал. Я знаю - как. Я не уверен, что нужно их применять. Напротив. Так что я помогу. Там должна быть одна хитрость. Если всё делалось по плану, то попытка предотвратить взрыв неминуемо его и вызовет. Сложно объяснить, надо показывать.
   - Вот как... Да вы знаете!.. Да за это!..
   - Я всё знаю, - Кибальчич посмотрел в глаза министру. - Сначала я сделаю дело. Потом и будете решать.
   Милютин прерывисто задышал.
   - Хорошо. Майор, немедленно выделите экипаж господину студенту. И как можно быстрее доставьте во дворец. Выполнять.
   - Я с Николаем Ивановичем! - внезапно очнулся Костя, с открытым ртом слушавший обсуждение взрыва. - Я помогу! Сумею!
   Милютин только махнул рукой. Остромыслов уже выбегал, и не было смысла спорить и доказывать гражданскому, что ему там не место. Пусть его. Пусть. Может, действительно поможет.
   Кибальчич и Шумов вслед за майором выбежали на улицу. Он указал им на пролетку, уселся сам и крикнул:
   - Гони!
   Видимо, кучеру не надо было объяснять - куда. Он присвистнул, ударил вожжами по крупу пристяжной и погнал. Сначала по Грязной, а потом и по Невскому.
   Прямиком к Зимнему дворцу.
  
   Электрический фонарь в руке Шумова подрагивал, выхватывая из темноты то неоштукатуренный сводчатый потолок, то кирпичную стену в селитряных высолах, то неровный пол, залитый водой. Электрическое освещение отключили сразу, едва начали эвакуацию из дворца: многие были наслышаны о пожарах, которые возникали от неисправной проводки. А где пожар, там и до взрыва недалеко.
   Кибальчич шел уверенно, будто сам заложил эту мину. На осторожные Костины расспросы Николай ответил, что принципы взрыва он сам и разрабатывал. Вариантов может быть несколько, но все они ему известны.
   - А если они что-нибудь новенькое придумают?
   - У них недостаточно компетентности и опыта, - успокоил Николай. - Поэтому моя задача заключается лишь в том, чтобы определить, какой из вариантов применен сейчас, - Кибальчич сделал паузу. - И сделать это вовремя.
   В подвалах дворца Костя ориентировался плохо. Карта, выданная дежурным офицером, помогала мало: достаточно было пройти несколько помещений, и Костя терялся, не в силах сообразить, в какой они сейчас комнате. На очередную просьбу подождать Кибальчич вздыхал и говорил, что когда дойдут, то сразу всё увидят. Но Косте непременно хотелось знать, где он сейчас находится. Он всё больше нервничал и принимался болтать о всякой ерунде. Николай же, и в обычных условиях не отличающийся ораторскими способностями, становился всё менее многословен.
   Первый порыв давно прошел, и Шумов уже вовсю ругал себя за идиотское решение пойти вместе с Кибальчичем на разминирование. Ругал, конечно, про себя - выглядеть трусом в чужих глазах не нравится никому. И при всём этом неосознанно замедлял движение. Костя боялся. Ему мерещились всяческие ужасы: то мина рванет сама по себе, то в результате неверного движения Николая, то сработает тайный взрыватель, который Кибальчич не заметит, и они взлетят на воздух, уже выбравшись из подвала. И непременно, когда он, Костя, будет рядом с ней. Так что от него мокрого места не останется. Становилось зябко, а в животе рос неудобный комок, который ощутимо давил не диафрагму. Костя замедлял шаг и вскоре переместился к Николаю за спину.
   Кибальчич остановился так резко, что Шумов ткнулся ему лбом в шею. Отступил на шаг и шепотом спросил:
   - Что?!
   - Пришли, - голос у Николая был спокойным, но как-то чересчур ровным.
   - И где она?
   - Да вот же, прямо, - Кибальчич направил луч фонарика на стенку. Костя посветил туда же, чтобы стало светлее, и попытался разглядеть, что же там такое. Не понял, вышел из-за спины Кибальчича и сделал шаг вперед. Вернее, попытался сделать. Николай очень жестко, чуть ли не ударом задержал Костю.
   - Стой! Не ходи туда. Свети на пол. Можешь нагнуться, не более того.
   Шумов присмотрелся. В нескольких сантиметрах от пыльного пола блестела металлическая нить. Костя отпрянул.
   - Ничего себе!
   - Проволока к резервному детонатору, - Николай объяснял, делая паузы между словами чуть больше обычного. - На случай, если придут разминировать. Вот мы и пришли. Если освободить эту проволоку, то ослабнет натяг на вторую, которая к основному детонатору, и мина всё равно рванет. Нам это не надо. Значит, нужно сначала снять основной детонатор, а уж затем - резервный... Константин, вы стойте здесь. Там - не поможете. Будете фонарь держать. И, желательно, чтоб он не дрожал. Тонкая работа предстоит. Очень тонкая.
   Кибальчич переступил нить и подошел к стене. К тому времени Костя уже разглядел, что из стены вынуты несколько кирпичей, потом кое-как вставлены, а между ними торчит проволочная петля. Через нее пропущена обычная веревка с привязанными к ней кирпичами.
   Движения Николая стали плавными и замедленными. Он прикоснулся к кладке, провел по ней кончиками пальцев, нащупал проволоку и ухватился за нее. Потом пошел вдоль стены, не отрывая от нее пальцев. Костя вел луч фонарика вслед за Кибальчичем, постоянно держа его руки на свету. Дойдя до угла, Николай достал из кармана стамеску и принялся ковырять раствор между кирпичами. Костя совершенно не понимал, что делает Кибальчич, и ничего не мог ему подсказать. Оставалось смотреть и надеяться, что он всё делает правильно.
   - Не вытащить детонатор, - напряженно сказал Николай, - он за стеной. Я попробую снять ударный механизм. Костя нужна ваша помощь. Я всё скажу. Четко выполняйте указания. Исключительно четко. Так. Перешагивайте через проволоку на полу... Подойдите сюда... Беритесь за эту нить и ни в коем случае не отпускайте. Да, положите что-нибудь под пальцы - тряпку какую-нибудь - иначе порежетесь...
   Шумов выполнял все указания. Неожиданно ему стало жарко, на лбу начал собираться пот, а пальцы повлажнели.
   - Нить скользит... - выдавил Костя.
   - Держите! Еще пять минут, не больше!
   Мешал зажатый подмышкой фонарь, и Косте хотелось отбросить его. Нить по миллиметру выскальзывала из судорожно сведенных пальцев, и Косте казалось, что сейчас он ее отпустит и тут же прогремит взрыв. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, не знать и не чувствовать, как это произойдет. Николай мешкал, и Костя уже почти убедил себя, что никакого разминирования не получилось. Что Кибальчич ушел, бросив его одного во тьме, в сыром подвале. Что сейчас, вот прямо сейчас, мина сработает, и Зимний дворец разлетится по всей Дворцовой площади, но Косте будет уже всё равно. Всё равно...
   - Готово. Отпускайте.
   Костя почувствовал руку на плече и открыл глаза. Кибальчич устало улыбался.
   - Всё? - выдавил Костя.
   - Извлеку детонатор, тогда всё.
   - Осторожно... - Костя попытался выпрямить пальцы. Получалось плохо. - Вдруг, там еще сюрпризы...
   - Сюрпризы? - Кибальчич повернулся спиной. - Очень может быть. Сюрпризы. Сейчас узнаем.
   Костя вздрогнул и уперся ладонью в стену. Уже ничего не надо было делать, и Костю стала бить мелкая дрожь отходняка. Вот только, может, еще ничего не закончилось. Кибальчич что-то быстро делал у стены, что именно - Костя не вникал. Свет от фонаря дрожал, раздваивался, мерцал. Костя поморгал. Не помогло. Ужасно хотелось выбраться отсюда. Наверх, на свежий воздух.
   Постепенно Косте становилось всё равно, что произойдет с ним. Взорвется, не взорвется - какая разница. Лишь бы его не трогали. Накатывала апатия.
   - Пошли, - рука Кибальчича выдернула Костю в реальный мир.
   Костя кивнул и поплелся вслед за Николаем. Выходя из комнаты, Костя обернулся. Казалось, ничего в подвале не изменилось: те же стены, пол, потолок, проволока, торчащая между кирпичами. Ушло напряжение, которое Костя чувствовал всё время, пока они тут находились. Словно включилась лампочка, выгоняя тени из дальних углов. Костя облегченно вздохнул и поспешил за Николаем.
   Шумов с Кибальчичем выбрались из подвала и сели прямо на мраморный пол: ноги не держали.
   - У вас листочка не найдется? - вдруг спросил Кибальчич.
   - Что? - Костя перестал дрожать и захлопал себя по карманам. - Где-то был. А, вот он!
   Костя вытащил помятый лист бумаги, разгладил на коленке и отдал.
   - А карандаш?
   - С этим сложнее. Впрочем... - Костя выудил огрызок карандаша.
   Завладев карандашом, Николай Иванович принялся быстро чиркать, разложив листок прямо на полу. Костя искоса взглянул на рисунок. Под грифелем возникали контуры прямоугольника и параллелограмма, соединенные слегка кривыми ножками. В прямоугольнике, в нижней узкой стороне, Кибальчич сделал разрыв, а внутри нарисовал нечто похожее на взрывающуюся петарду.
   - Вот, - удовлетворенно сказал он. - Смотрите, Костя. Видите, как всё сложилось. Я над этим много думал, а осознал только теперь, когда над миной колдовал. Этакое просветление нашло. Конечно, с этим надо еще работать. Но основная идея - вот она! Здорово, правда?
   Шумов взял листок, и он дрогнул у него в руке. Перед ним была копия того самого рисунка, который в его мире хранился в охранке многие годы и так и не стал достоянием научной общественности. Схема реактивного аппарата - ничем иным это быть не могло.
   - Да, здорово, - подтвердил Костя, непроизвольно сглотнув. - Надо будет только слегка доработать вашу идею. Подтвердить расчетами, создать действующую модель. Я помогу. Честно. За этим будущее.
   Кибальчич отобрал листок обратно и принялся надписывать разные буквы на схеме и делать их расшифровку на полях. Он не смотрел Косте в лицо, которое сменило несколько выражений в быстром темпе: от восторженного, почти благоговейного, до расчетливого и жесткого. Костя обдумывал ситуацию, которая сложилась вокруг дворца. Чем-то она ему напомнила декабрь двадцать пятого года.
   Подождав с минуту, Костя решил отвлечь увлеченно работающего студента:
   - Николай Иванович, вы подождете здесь? Наверняка заходят обследовать и другие помещения. Вы им сможете что-нибудь посоветовать по поискам.
   - Я уверен, что больше мин нет! - отрезал Кибальчич.
   - Согласен. Но необходимо, чтобы в этом уверились и остальные. Чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений. Так что лучше ничего им не советовать: так они будут более внимательны. Вдруг углядят, что мы пропустили. Я на вас надеюсь.
   Кибальчич пожал плечами. Сейчас ему было не до поисков новых мин, которых, вероятнее всего, и нет вовсе. Ему требовалось осмыслить то, что он сейчас придумал. Шумов прекрасно это понимал. Он похлопал Николая по плечу и направился к входным дверям.
   Распахнул створку и глубоко вдохнул свежий воздух, пусть и с запахом навоза, тины, дегтя и отхожих мест. После подвала, в котором время застыло аморфным студнем, связав в единую массу всё: стены, окна, затянутые паутиной, картины, статуи в пелеринах пыли и людей, случайно попавших туда. Где сам воздух превратился в глину, с трудом разминаемую пальцами уставшего гончара. Где нельзя находиться долго, чтобы не превратиться в часть подземного мира. Где задыхаешься, не успев открыть рот, а открыв, не можешь глотнуть пыльный клубок воздуха. После всего этого наверху, на улице, мир казался чистым, светлым и свободным. В котором жить и жить. Наслаждаться. Да хотя бы просто дышать, ни о чем не думая.
   Тяжело дался Косте час, проведенный за разминированием. Он с трудом отходил, не в силах продышаться. И пока не спешил окончательно выходить на улицу.
   Его заметили.
   Быстро подошел дежурный офицер, явно желая спросить об успехе. Костя опередил его.
   - Оцепление не снимать, - отрывисто сказал он. - Есть подозрение, что мина не одна. Нужно искать. Выделите людей.
   Офицер побледнел, приложил пальцы к фуражке и бросился назад, к своим людям. Шумов с удовлетворением смотрел, как офицер отозвал трех унтеров, что-то втолковал им за минуту, после чего они отдали честь и побежали исполнять приказание.
   Костя пересек Миллионную, вдоль по Зимней канавке дошел до Мойки и поймал извозчика.
   - К князю Оболенскому, - приказал Шумов, - на Грязную.
  
  
   7.
  
   - Как?!
   - Взрыва не будет.
   Оболенский облегченно вздохнул.
   - Царь в курсе? А его семья?
   - Пока нет, - усмехнулся Костя. - Я решил чуть обождать с этим радостным известием. Оцепление Зимнего всё еще не снято. В толпе муссируются различные слухи, но они далеки от реальности.
   - Как это понимать?
   Шумов закрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку, справился с собой и сказал:
   - Знаете, князь. У меня есть одна мысль. Что, если воспользоваться этим взрывом?
   - Для чего? - Оболенский наморщил лоб.
   - Для того. Вы же давно хотите избавиться от Александра. Не надо бунта, не надо кровопролития. Взять царя под стражу. Тихо, мирно изолировать его от окружения. Спокойно потребовать у него отречения, привести доводы. Главное - многие же поддержат. У царя нет популярности в народе.
   Князь приподнял подбородок и свел губы в трубочку.
   - Вот вы какой, Константин Владимирович... Насколько вы просчитали ситуацию?
   - Считайте, что это экспромт, - заявил Костя. - Вы же ничего не теряете. В случае несогласия правительства, всегда можно будет вернуться к прежнему. К Александру лучше будет идти, когда те, которым вы передадите власть, возьмут ее в свои руки.
   - Этот мятеж почище декабрьского будет.
   - Ну, какой же это мятеж? Где восставшие? Где стрельба? Где полки на улицах?
   - Хотите их вывести? А вы - в роли Милорадовича? - поддел Оболенский.
   - Не хочу. Не получится. Перед восставшими надо ставить цель. И при этом они должны быть недовольны существующей властью. Я совершенно не знаю настроений в обществе. Если оно стабильно, люди не пойдут на улицы. Мы сделаем проще. Дворцовый переворот, а вовсе не смена строя. И учтите, князь. Договариваться с правительством придется вам. Ваша цель - парламентская республика.
  
   Оболенский согласился. Уж слишком живой оказалась у него памяти о декабрьском восстании. Может быть, он хотел исправить тогдашние ошибки, свое непонимание ситуации, неадекватное поведение, которое чуть не привело их всех к гибели. Или доказать, что и без тайной поддержки и указаний генерал-губернатора они что-нибудь могут. Возможно, князь хотел оставить определенный след в истории. Костя доподлинно не знал, что двигало Оболенским. Но, по крайней мере, князь начал действовать. Закрылся в кабинете. Настрочил с десятка два писем и отослал с указаниями, чтоб вручали лично в руки адресата. Слуги в точности исполнили требования хозяина. И часа через два столица зашевелилась.
   Практически никто не отказался. Некоторые ответили уклончиво, прочие поддержали. Правительство съехалось в Сенат и моментально, почти без прений приняло Конституцию, по которой власть в стране передавалась выборной Думе.
   С царем поступили просто. Сначала под предлогом защиты от возможного взрыва и от других терактов Александра препроводили в Царское Село. Выставили караул. Царь выказывал свое недовольство, но ничего не заподозрил. Писал письма семье, правительству, ждал разрешения затянувшейся ситуации. Потом стал требовать выпустить его, звал дежурного офицера. Караул молчал. Пришел капитан, сказал, что пускать не велено, и удалился.
   В таком неведении Александра продержали почти сутки. И только на следующий день, с утра, к нему приехал Милютин и предъявил указ нового Правительства. Тут же рядом с министром стояли четверо рядовых с примкнутыми обнаженными штыками, и царь не стал спорить - подписал отречение от престола. Осведомился о семье, о своей судьбе, получил ответ, что эти вопросы будет решать избранная Дума, а пока придется побыть в Царском Селе под домашним арестом.
   В Санкт-Петербурге ввели военное положение. Без особых причин - на всякий случай. По улицам ходили усиленные вооруженные патрули, задерживали подозрительных лиц, шугали мальчишек, которые стайками бегали за ними, но стрельбу не поднимали. Никто, по сути, не понимал, что произошло в столице. Волнений не поднимали, антиправительственных лозунгов не высказывали. Жизнь шла своим чередом.
  
   Костя сидел в столовой особняка Оболенского и меланхолично просматривал газеты. Так нежданно случившийся переворот, который он же зачем-то и предложил, вывел его из душевного равновесия. Шумов не ожидал, что люди окажутся такими легкими на подъем и с таким энтузиазмом воспримут его безумную идею. Никакой подготовки, никакого заранее разработанного четкого плана. Экспромт в чистом виде. Можно было б ожидать, что люди, получившие власть таким странным образом, тут же ее выпустят из рук. Не смогут удержать свалившееся на них счастье. Нет. Все словно заранее подготовились и приступали к возлагаемым на них обязанностям с четким пониманием, что и как делать. Видимо, - размышлял Костя, - какой-то заговор существовал. Люди воспользовались ситуацией, которую он им предложил, и теперь воплощают в жизнь собственные планы.
   Большинство из тех, кто пришел к власти, Косте знакомы не были - даже понаслышке. Когда Оболенский представлял их Шумову, Костя только хлопал глазами и пытался запомнить хотя бы фамилию, а уж о должности или посте говорить не приходилось. Самого же Костю князь представлял идейным вдохновителем переворота, чем в первое время его смущал. Костя краснел, что-то мямлил, пожимая руки членам правительства, и старался побыстрее куда-нибудь убежать. Его, разумеется, не отпускали. Выспрашивали о политической программе, о дальнейших планах развития общества, о подъеме экономики и сельского хозяйство. Костя маялся, не в силах грамотно ответить ни на один вопрос, и отсылал к специалистам в конкретных областях. Разумеется к тем, имена которых заранее подсказал Оболенский.
   В конце концов, Костя привык и уже не трепетал ни перед кем. Его донельзя утомило общение с неизвестными людьми, и очередной посетитель не произвел ни малейшего впечатления.
   - Сергей Витальевич, - представился тот.
   Костя вяло махнул рукой, приглашая его садиться. Оболенский почему-то не пришел, как обычно это делал, и Шумов решил, что посетитель - не самая важная фигура в правительстве. Выглядел тот франтовато, но чувствовалось, что такой костюм ему слегка непривычен. Может быть, он надел его только после переворота, а, может, просто редко надевал. О роде своих занятий Сергей Витальевич не сказал ничего, предоставляя собеседнику гадать почем зря. И, главное, он расспрашивал совсем не о том, о чем предыдущие посетители.
   - Каковы ваши планы, господин Шумов?
   Костик утер нос рукавом и с вызовом сказал:
   - Никаких.
   - Так не бывает, - вежливо улыбнулся Сергей Витальевич, - даже простой обыватель, мещанин, всегда может сказать, чем будет заниматься через некоторое время: обедать, почивать, идти на службу. Всегда есть какое-либо дело, пусть и ближайшего будущего. Это и есть планы.
   Костя глубоко вздохнул, сжал кулаки и чуть ли не заорал:
   - Да не хочу я ничего делать! Не желаю! Не вижу смысла вмешиваться. Пусть всё своим чередом идет. Уж достаточно. Вон сколько недовольных. Как можно что-нибудь делать, если неизвестно, к чему это приведет?!
   - Вы не в курсе? Так происходит всегда. Никто никогда не уверен в последствиях. "Авось" - великое слово. Если не вы, Константин Владимирович, будете изменять реальность, за вас это сделают другие. Те, кто желает, но не понимает.
   В спокойном состоянии эта фраза наверняка бы насторожила Костю, но не теперь, когда он был на взводе. Ему хотелось выплеснуть на кого-нибудь недовольство, которое накопилось за всё время, пока он находился в семьдесят пятом году. Костя не раздумывал над словами Сергея Витальевича и не сдерживался.
   - А я понимаю, поэтому и не желаю!
   - Хорошо. Видимо, вам нужны некие гарантии... Граничные условия... Нечто такое, что снизило бы возможный вред от ваших действий и послужило пользе.
   - Пользе? Пользе - кому? Мне? Вам? Народу? Стране?! Кучке жиреющих капиталистов?
   - Зачем же так, господин Шумов? Вы же не будете отрицать, что новые социальные формы не так уж и плохи? Что патриархальность давно изжила себя и не есть нечто самоценное, что стоило бы беречь?
   - Это да. Вот только рабочие - это не бывшие крестьяне. Это совсем другие люди, иного склада. Они не будут мириться с закабалением. Рабочий гораздо легче идет на всякие противоправные действия против правительства. Хотя бы в силу того, что ему нечего терять, кроме своих цепей.
   - Так вы всё-таки марксист, господин Шумов? И вы всерьез воспринимаете это учение?
   - А вы нет? Вам ничего не говорит статистика? Как тут с количеством стачек, забастовок? И что, все только по поводу повышения зарплаты и уменьшения длительности рабочего дня? С политическими требованиями никто не выступает? Что, появились? Это сигнал. Подумайте. Если не прислушаться - можно потерять всё.
   Сергей Витальевич задумался.
   - Благодарю за предупреждение. Мы начнем работу в данном направлении.
   - Э! Подождите! Я ничего такого в виду не имел!
   - Разумеется. Информация - ваша, а выводы мы можем сделать и сами.
   - Если информации недостаточно, то выводы могут быть ложными, как вы не понимаете?!
   - Но информацией обладаете вы. Вы - Шумов Константин Владимирович. Единолично. И при этом призываете нас... А, собственно, к чему?
   - К тому, что не надо делать никаких выводов из моего появления здесь. Я живу в абсолютно другом мире. Развивающемся иначе, чем ваш. Если можно так сказать, параллельно. Да, наш мир объективно хуже, чем ваш. Ну, так не стремитесь испортить свой, получая от меня излишние сведения. Что я мог и считал нужным сделать - сделано. Остальное пойдет на вред.
   - То, что вы остановили начало террористического движения - очень хорошо. И то, что привлекли господина Кибальчича к продуктивной деятельности - выше всяких похвал: умные люди нужны России. Но то, что вы отказываетесь продолжать в том же духе, позволяет считать вас несколько непоследовательным. Какую границу вмешательства вы себе установили, можно полюбопытствовать?
   - Да никакую! Всё это случайно получилось. Потому что я не представлял, что за общество меня окружает. Вы же читали рапорт о моем появлении? Ну, вот. Спонтанные решения. Иногда непоследовательные. Мне надо было выжить.
   - Вот вы уже и оправдываетесь, Константин Владимирович. Оправдывается же лишь тот, кто чувствует себя виноватым. В чем же вы ее видите, вину?
   Костя заскрипел зубами. Никак не удавалось втолковать этому хлыщу, что он никак не собирался влиять на местную жизнь. Посмотреть - да, но только как сторонний наблюдатель. Турист, приехавший из другой страны поглазеть на местные достопримечательности и чужую жизнь неизвестного народа. Сергей Витальевич в упор этого не видел. Для него Костя был эмиссаром внешних сил, которые управляют миром, но из скромности, или по другим, не менее значимым причинам, не хотят афишировать свою деятельность.
   Тут до Кости дошло, что скорей всего этот господин и является тем, кто организовывал заговор против Александра. Иначе, к чему бы все эти вопросы? Костя помог заговорщикам, одновременно нейтрализовав конкурентов-террористов, могущих помешать Сергею Витальевичу сотоварищи прибрать власть к рукам. Костин вариант был явно предпочтительнее. Так что теперь оставалось ждать благодарности: либо почестей, либо нож под ребро.
   Сергей Витальевич не задержал:
   - Вы умный человек, который знает, что делать. Мы можем ввести вас в правительство. Скажем, на должность консультанта. Или министром без портфеля. Как вы на это смотрите? Вы же не будете отрицать, что именно благодаря вам мы пришли к существующему положению? Ведь это была ваша идея - воспользоваться случаем, чтобы низвергнуть царя. И, как ни странно, всё получилось. Да мы сомневались. Но мы делали. И вот результат. Брависсимо!
   - Предложение заманчивое, - сухо сказал Костя, разом успокоившись, - с кондачка не решается. Вы понимаете...
   - Подумайте, Константин Владимирович. Мы еще вернемся к этому разговору.
   Сергей Витальевич улыбнулся, кивнул, прощаясь, и покинул Шумова.
   И только теперь Костя начал обдумывать то, чего же он всё-таки добился в этом чужом для него мире.
  
  
   ***
   - Люда, привет! Ничего, что я тебя сюда пригласил? Не телефонный разговор.
   - Неожиданно, конечно... Но что с Костей? Есть какие-нибудь известия?
   - С Костей проблемы.
   - Да? Какие?! Серьезные?
   - Не то, чтобы... - Паша тянет паузу. - Просто он влез в одно дело, в которое ему лезть не следовало.
   - В какое?
   - Вот Костя заинтересовался, и теперь его приходится искать.
   - Ага. Понятно. Но где же он? Как ему помочь?
   - Это возможно. Да. Есть условия, конечно. Нет, ничего особенного. Его не держат в плену, требуя выкуп. Но он уехал. Немного не по своей воле. Там ему вполне нормально. Может, и не так комфортно, как здесь...
   - Условия какие?
   - Набраться терпения и подождать, - Варламов улыбается.
   - И это всё?! Ну, знаешь!
   - Он обязательно вернется. Я буду держать тебя в курсе. Может, получится узнать, чем он конкретно занимается. Да, конечно получится. Если тебе интересно, я могу чуть ли не каждый день узнавать новости и тебе рассказывать.
   Люда с сомнением глядит на Пашу и качает головой:
   - Ну, если тебе не трудно...
   - Какой труд?! Я всё равно с ними каждый день общаюсь. В разговоре много чего вызнать можно. Ну, а с тобой встретиться ничего не помешает. Так что?
   - Ладно. Когда?
   - Завтра?
   - Пусть завтра. В это же время. О месте созвонимся еще. Ну, пока.
   - Пока, Люда, - Варламов смотрит девушке в спину, пока она не поворачивает за угол кафе, куда он ее пригласил. И взгляд его странен.
   ***
  
  
   Часть 3
  
   1.
  
   Костя в который уже раз идет привычным путем по Спасской улице. Огибает новый Спасо-Преображенский собор, по Пантелеймоновской доходит до Фонтанки, переходит на другой берег и идет по набережной Мойки. Сворачивает на Дворцовую, потом - по Адмиралтейской улице, мимо Исаакиевского собора, Сенатской площади и по Ново-Исаакиевской улице без всяких приключений добирается до Крюкова канала. Мимо Новой Голландии вдоль по набережной доходит до Офицерской улицы.
   Что его тянет по этому маршруту? Костя не может ответить. Будет думать, вспоминать, копаться в себе. Не поймет и пойдет к дому Оболенского, у которого так и живет. Князь не просит съезжать, и Косте это на руку: не нужно заботиться о хлебе насущном. Вот только что будет дальше? Как избежать одних событий и приблизить другие? Какова допустимость вмешательства? Неизвестно. Никому неизвестно. И поэтому так тяжело принять решение: единственно правильное.
   Какие беды грозят России? Войны, как и любой другой стране. А вот какие именно? Костя смог вспомнить только русско-японскую и Мировую. И в обеих страна проиграла. Что ему делать? Предотвращать смертоубийства или наоборот, направить усилия на развитие военной промышленности, чтобы наверняка выиграть? Опять писать письма влиятельным людям, убеждать их в необходимости определенных мер, в которых сам же не уверен? Да, это путь. Нельзя же просто сидеть и ждать событий, чтобы потом с ухмылкой победителя вещать о собственном предвидении. Нельзя. Он напишет, что помнит. Вот только помнит он до обидного мало.
   Костя сворачивает на набережную канала и идет в сторону Фонтанки. Золотой шпиль колокольни Никольского собора, блистающий под полуденным солнцем, привлекает его взгляд. Костя останавливается. Синие стены с белыми колоннами, тремя уступами поднимаются к небу и чуть ли не сливаются с ним. И только золотой купол, со шпилем и крестом на маковке, ярко выделяется, улетая и падая в бездонную синь.
   Костя стоит и смотрит, задрав голову.
   А потом синее небо мгновенно мутнеет, наливается серой пеленой туч, и золотое сияние меркнет.
   Идет дождь. Холодный, осенний мелкий дождь.
  
  
   2.
  
   Холодно и мокро. Ветер бил в спину, хлестал по щекам влажными оплеухами. Вода в канале подбиралась к набережной, вздымалась пенными гребнями, била по стенкам канала и перехлестывала через них, растекаясь грязными лужами.
   Я стоял, вцепившись пальцами в чугунные перила, босыми ногами на гранитной плите, без одежды, хоть как-нибудь защищающей от выходок петербургской погоды, и дрожал. В этот раз я даже не удивился. Только что было лето и вот, на тебе, - осень. Это могло означать только одно: я переместился. И наверняка - опять в будущее. Волновало иное - холод. Заболеть на такой погоде легче легкого. Минут пять - и простуда обеспечена. Десять - воспаление легких. Двадцать - еще что-нибудь похуже с вероятным летальным исходом. А с лекарствами в этом будущем наверняка проблемы.
   Нужно спрятаться. Постучать в какую-нибудь дверь, найти временный приют, попросить в долг одежду и переждать непогоду. А до этого - двигаться, двигаться. Бежать. Разжать окоченевшие пальцы. Прикрыться. Перепрыгнуть поток воды, переливающийся с тротуара на мостовую и тут же уйти по щиколотку в обжигающе холодную воду.
   Да что же это?! Что творится?! Я не понимал, что происходит. Всё видимое мной пространство между домами внезапно оказалось залито холодной серой водой. В месте, где Крюков канал пересекал Екатерининский, разлилось нечто, подобное озеру. Сильный ветер вздымал волны на поверхности новоявленного озера, пригибал деревья у Никольского собора, обламывал ветви, которые с глухим плеском падали в воду. Ни одного человека не было видно ни вблизи, ни в отдалении. Будто ветер мокрой метлой вымел всех людей с улиц и набережных, накидав вместо них разнообразного мусора, поленьев, бревен, упавших деревьев. И всё это лезло вверх прямо на глазах. Вздувалось мутной пеной и наползало на дома, серые в дождливой пелене.
   Порыв ветра чуть не бросил меня обратно и дальше, через ограду канала, а дерево, стоящее позади, вдруг натужно заскрипело, явно собираясь падать. Я неловко подпрыгнул и припустил к ближайшему дому на набережной, стараясь наступать в воду как можно реже. Прорваться сквозь холодную стену воздушного потока, так и норовящего спихнуть в канал, оказалось непросто. Пятнадцать метров до дома я преодолевал минуты две. Ухватился за дверную ручку и дернул. Дверь дрогнула, но не открылась. Я изо всех сил забарабанил по фанерным филенкам, истошно хрипя о помощи.
   Передо мной явственно вставал призрак гибели. Очень живо представилось, как холодная вода поднимается сначала до колен, потом по пояс, до горла и, наконец, скрывает меня полностью. Я пытаюсь цепляться за поленья, которые уходят из-под рук, за телеграфные столбы, за деревья и плавающий мусор, но всё бесполезно. Они накрывают с головой, не дают протолкнуться на поверхность глотнуть воздуха, и вот я уже погружаюсь глубже и глубже, захлебываюсь и тону. Вряд ли найдут мое тело, когда вода спадет. И, тем более, не опознают.
   Бред. Я замерзну значительно раньше. Переохлаждение. Сердце засбоит, остановится, и я сползу в воду. И найдут меня прямо здесь, на пороге этого негостеприимного дома. Да что ж они! Одичали, что ли! Живого человека в дом не пускать?!
   Я из последних сил затряс дверь и чуть не упал: створка открылась, сбрасывая меня со ступенек, уже скрывшихся под слоем воды. На пороге стоял мужчина в высоких резиновых сапогах и сердито смотрел на меня. На его плечах висела шинель, а под ней - военная форма. Знаков различия видно не было.
   - Заходите же скорей! - крикнул мужчина таким голосом, будто это я его выставил под дождь в голом виде и теперь не пускаю обратно домой. - Вода поднимается.
   Да, после того как дверь открыли, в парадную мощным потоком хлынула вода с тротуара. Я поспешил захлопнуть за собой дверь и заложил засов. Поток сразу же уменьшился.
   - Пойдемте, - недовольно сказал мужчина, провел по усам и небольшой бородке ладонью, развернулся и зашлепал к лестнице. Подождал меня на промежуточной площадке, снял шинель и накинул мне на плечи. - Укройтесь.
   Я благодарно кивнул, выбивая зубами тарантеллу. Мы поднялись на третий этаж четырехэтажного дома
   - Входите, - он распахнул передо мной дверь и указал в угол, не зажигая свет. - Калоши ставьте сюда.
   - Что?! - единственное, что я смог выдавить.
   - Ах, да. У вас же ничего нет. И документы, видимо, спрашивать бесполезно. Интересно... Назовитесь, хотя бы.
   В квартире было хорошо натоплено. Казалось, хозяин сделал это именно к моему нежданному приходу. Я со свистом вдохнул и вдруг закашлялся, сгибаясь и хватаясь за дверной косяк.
   - Так вы еще и заболели. Как неудачно. Надеюсь, не испанка.
   - Не она, - я еле смог отдышаться. - Я уже болел гриппом. Выздоровел.
   - Выпейте, - мужчина подал мне кружку с каким-то горячим напитком. Я слегка отхлебнул, опасаясь обжечься. Горячий чай. Сладкий, крепкий. Хорошо.
   - Спасибо, - булькнул я.
   - Вытирайтесь, - мужчина подал мне полотенце.
   Отставив кружку, я поискал взглядом вешалку, не обнаружил ее и сложил шинель хозяина на спинку стула. Вспомнил, что совсем не одет, и отвернулся, вытираясь. За спиной послышалось шевеление, скрип половиц, потом - дверцы шкафа.
   - Надевайте. Иначе с вами по-человечески не поговоришь.
   Хозяин выложил передо мной комплект белья - кальсоны и бязевую рубашку, выгоревшую гимнастерку со споротыми погонами и невообразимые пушистые шлепанцы желтого цвета. Всё на вид чистое. Впрочем, в моей ситуации привередничать не стоило. Я как можно быстрее оделся под пристальным взглядом хозяина и приготовился к расспросам. Вон, хозяин уже пытался узнать имя. Что ж, самое время представиться. Я кашлянул и сказал, наклонив голову:
   - Шумов, Константин Владимирович.
   - Очень приятно. Мое имя - Александр Сергеевич Никольский. Я живу здесь. А вы?
   - Тоже недалече. Ближе к театру... - я поспешил прикусить язык: кто знает, сохранился ли еще Мариинский театр. Или его того, снесли для какой-нибудь надобности.
   Однако Никольский совершенно не обратил внимания на мою оговорку.
   - Как вы оказались на канале? В такую погоду, в таком виде? - Никольский неопределенно пошевелил пальцами. - Пушка на Петропавловской крепости уже пять раз стреляла.
   - Не слышал. Я тут случайно очутился. Вот шел, шел... А потом раз - и на набережной.
   - И без одежды?
   - И без одежды! - подтвердил я. Да, объяснения никуда не годились. Но ничего другого не придумывалось. Опять сочинять про грабителей? Которые решили догола раздеть одинокого прохожего во время буйства стихии, когда служители закона занимаются другими, более насущными делами. Например, спасением жителей первых этажей и подвалов. На месте грабителей следовало бы подождать. Схлынет вода, а пока люди возвращаются по домам, можно успеть чем-нибудь да поживиться. И, главное, в этой ситуации не выяснить - сами вещи уплыли, или их кто-нибудь прибрал. Так что воры трижды подумают, прежде чем снимать одежду с прохожего. Им и о своем здоровье думать надо.
   - Загадочно... - подытожил Александр Сергеевич. - Ну, я не Следственный Комитет, допытываться не буду. Наверно были у вас причины в голом виде вдоль канала бродить. Да еще в наводнение.
   - Тут такая история... В общем, я к одной женщине зашел, знакомой. А тут ее муж вернулся. Вот и пришлось... - я пожал плечами. - Даже одеться не успел.
   Почему-то этот старинный анекдот, рассказанный под видом действительной истории, напомнил мне о Люде. Как же давно я ее не видел... Как давно... Сколько же дней прошло в моем времени? Столько же, сколько я провел в прошлом? Или я вернусь в тот же миг, что отправился? А вернусь ли я?
   Голос Александра Сергеевича вернул меня к реальности.
   - Где-то я такую историю слышал... - Никольский потеребил бородку. - Впрочем, это будет на вашей совести. Кстати, где служите?
   Резкий поворот в разговоре совершенно сбил с толку. На этот случай я тоже ничего не успел придумать. Пришлось выдумывать на ходу:
   - В Строительном Управлении. А должность невысокая.
   - В СтройУправе? Хм. Весьма интересно. Я тоже там. И вроде бы всех знаю... Константин Владимирович, может, будем правду рассказывать?
   Я молчал. Не знал, что ответить. Ну, не объяснять же о скачках во времени! Так и за сумасшедшего примут. К тому же, я и сам толком не понимал, что происходит. Только догадывался.
   Пауза затянулась. Никольский выглянул в окно.
   - Сильно вода поднялась. И это, кажется, не предел.
   Я тоже полюбопытствовал. Жуткое зрелище. Окна квартиры Александра Сергеевича выходили как раз на Крюков канал. Сейчас вода бурлила у самой стены дома. Деревянный мусор бил в стены и уже в окна первого этажа. Слышался звон стекла, и Никольский морщился. Колокольня собора вырастала прямо из воды. Точнее, погружалась, захлестываемая волнами. Город тонул.
   - Всё повторяется... - Никольский оторвался от окна. - Как и сто лет назад.
   - Значит, сегодня двадцать четвертый год? - Я внезапно вспомнил о петербургских наводнениях.
   - Да, - Александр Сергеевич слегка удивился, - Двадцать третье сентября.
   - Очень хорошо. И как вы здесь живете? - по понятным причинам я не мог спрашивать более определенно.
   - Обычно живем, - Никольский пожал плечами. - Не жалуемся. Проблемы есть, конечно. Но, скорее, личного плана... Что-то мы отвлеклись. И всё же, Константин Владимирович, сообщите что-нибудь о себе.
   - Учился в Университете Путей Сообщений. Потом работал. Не по специальности. Ничего интересного. Вас же несколько другое интересует? А именно, раскрытие загадки моего появления? Может, сами придумаете, чтобы мне не пришлось сочинять?
   - Нет уж. Давайте-ка сами.
   Я вздохнул
   - Полагаюсь на ваше здравомыслие. Заверяю, что с головой у меня всё в порядке.
   - Интересное начало, - Никольский положил ногу на ногу. - Продолжайте.
   - Я - из будущего, - и замолчал.
   Александр Сергеевич никак не среагировал. Я ждал изумленного возгласа, выпученных глаз, открытого рта - чего-нибудь, что выдало бы удивление хозяина квартиры. Ничего. Будто к нему каждую неделю заходят пришельцы из другого времени, и он с ними мило беседует. Или он не расслышал?
   - Из того времени, которое наступит, - перефразировал я.
   - Из какого года? - иронически улыбнулся Никольский.
   - Двадцать пятого. Две тысячи двадцать пятого.
   - А к нам по какому поводу прибыли?
   - Исторические исследования. Узнать, как оно на самом деле было... - тут же я понял, что мое вмешательство как раз и изменило ход истории, и что даже говорить об истории, имея в виду наш мир, бессмысленно. Может, нашего мира вообще уже не существует? И мне некуда возвращаться? Сомнения я решил не озвучивать.
   - Что, наводнение действительно будет катастрофическим? - забеспокоился Никольский.
   - Этого не помню. Но то, что одно из сильнейших в истории города, - да. Вообще-то, я сюда случайно попал, без заказа. Программа запуска еще не отработана. Но, как вы понимаете, любой исторический материал из первых рук представляет большую ценность.
   Александр Сергеевич кивал, но я ясно видел, что он не верит ни одному моему слову.
   - Конечно, всё это весьма интересно. Быть очевидцем эпохальных событий... Принимать в них участие... Общаться с героями и злодеями прошлого... Впечатляюще. И что же вы, Константин Владимирович, успели увидеть?
   - Я был в тысяча восемьсот двадцать пятом году, во время восстания декабристов. Потом - в тысяча восемьсот семьдесят пятом. Теперь - здесь. Вполне вероятно, что через некоторое время я и отсюда перемещусь лет на пятьдесят вперед.
   - Надеюсь, вы рассказываете не сюжет нового романа господина Уэллса? Пишет он весьма завлекательно. Про марсиан, про человека-невидимку, про Спящего...
   - Нет. То, что я вам рассказываю, вовсе не фантастика. Для меня это реальность, реальнее некуда. Ну, подумайте, зачем обычному человеку, рискуя здоровьем, выходить во время наводнения на улицу без одежды?
   Никольский действительно задумался.
   - Да. Интересная гипотеза. Но маловероятная. Где же ваша машина времени?
   - Машины у меня нет. Верить моим словам, либо нет - ваше право. В качестве доказательства могу продемонстрировать вам лишь один предмет: серебряную коробочку, которая переходит со мной из века в век. Сейчас я вам ее покажу, - я захлопал себя по тем местам, где обычно бывают карманы. И, разумеется, ничего не нашел. Да и не мог найти - вся одежда была чужой. В момент появления я не видел коробочки. Значит, она осталась на набережной, под водой. В отчаянии я выглянул на улицу. Вода всё поднималась. Ограда канала уже почти скрылась под волнами.
   - Мне надо ее достать! - я указал на улицу. - Срочно!
   - Да куда ж вы пойдете?! - Никольский раскинул руки, пытаясь меня удержать.
   Я и сам видел, что достать коробочку невозможно. Вдруг, когда вода спадет, коробочку смоет в канал? Или уже сейчас упавшее дерево зацепило кроной и сбросило ее за ограждение? На дне я коробочку точно не найду. Никогда. И чем это мне грозит - даже представить невозможно. Вдруг я насовсем застряну в двадцатом веке? Не смогу вернуться домой? Либо, что еще хуже, исчезну здесь, так и не появившись в своем времени? Жуткая неопределенность, грозящая неведомыми последствиями.
   Видимо, мое лицо красноречиво отражало чувства, которые я испытывал. Никольский нажал мне на плечи, и я рухнул обратно на стул, закрыв лицо руками.
   - Спадет вода, и я с вами пойду поищу коробочку, раз она так важна.
   Я закивал, не отрывая рук от лица. Выбора нет. Любая помощь будет кстати.
   - Так вы мне поверили? - глухо спросил я.
   - Не то, чтобы поверил... Звучит слишком фантастично. Однако ваша уверенность... А на сумасшедшего вы действительно не очень похожи. Но если взять за основу вашу гипотезу, то напрашиваются новые вопросы.
   - Спрашивайте, - я отпустил руки и откинулся на спинку стула.
   - Например, где вы собираетесь жить? Как существовать? Будете ли работать? И кем? В наше время без денег никуда. Альтруистов мало.
   - Что, и вы мне выставите счет за приют и одежду?
   - Ну, зачем так? Человеческие отношения остались. В быту. А вот во всем остальном... Как говорится, звериный оскал капитализма, - Никольский усмехнулся.
   Да, Александр Сергеевич обозначил нешуточную проблему, и я пока не знал, как ее решить.
   - Наверно, где-нибудь устроюсь, - осторожно сказал я. - Кое-какой опыт имеется.
   - И документы об образовании - тоже? А как насчет простого удостоверения личности?
   С документами у меня была напряженка. С любыми. Видимо, в этом времени словам уже не доверяли.
   - Надеюсь, паспорта у вас еще без фотографий делают, - буркнул я.
   Никольский широко раскрыл глаза и встопорщил бородку.
   - Интересная идея! Но да, вы правы, без фотографий. Кстати, надо будет предложить на ближайшем заседании Госсовета внести дополнения в закон.
   - А еще ставить на фотографию печать несмываемой краской, - я не сдержал сарказма.
   - Прелестно! Так и сделаем. Паспорт для внутреннего учета. Даже перепись проводить не придется - все сами придут за новыми документами. Тут-то мы их и запишем! - Александр Сергеевич довольно потер ладони.
   - А если потеряют - штраф. И пусть платят за новое оформление. В паспорте можно много страничек сделать - про семейное положение писать, про детей, про место жительства, про воинскую обязанность, - изгалялся я, - и бумагу с водяными знаками использовать, чтоб подделок не было. Менять же паспорт раза два придется. Потому как человек стареет, и лицо у него меняется. Ну, и за все обмены платить, конечно.
   Никольский внимал, будто я ему глаза открыл на смысл жизни.
   - Вам премия полагается, Константин Владимирович. Если, конечно, новый закон о паспортизации пройдет. А он пройдет, не сомневайтесь, еще в первом чтении: у нас давно назрела необходимость в четком учете трудовых ресурсов... Да с этим наводнением непонятно, когда очередное заседание Петросовета назначат. Наверняка будут насущными делами заниматься - ликвидацией последствий. А это, сами понимаете, много средств, усилий и проблем. Но как только со стихией разберемся, сразу займемся вашим вопросом.
   - Александр Сергеевич, - мне показалось, что Никольский стал как-то больше ко мне расположен, и решил воспользоваться настроением хозяина, - не возражаете, если я вам несколько вопросов задам?
   - Почему нет? Спрашивайте всенепременно!
   - Не обрисуете политическую ситуацию? Внутреннюю. Ну, и внешнюю. Для понимания того, в каком мире я нахожусь. С историческими отступлениями. А?
   Никольский выглянул в окно.
   - Вроде, не поднимается уже. Максимум. Скоро спадать начнет. Пока, действительно, можно и на отвлеченные темы поговорить. Не конкретизируете ваши вопросы, Константин Владимирович?
   - Кто сейчас у власти? И как к ней пришел? Что произошло за последние пятьдесят лет?
   Александр Сергеевич потеребил бородку.
   - Ну, батенька, вы меня и озадачили... История - не мой конек. Разве что основные вехи... Вас устроит?
   - Конечно, устроит, - я заволновался. В груди образовалась пустота, и хотелось сильно вдохнуть, чтобы ее заполнить, но никак не получалось.
   - Значит, так. Что у нас в семьдесят четвертом-то было?.. Вроде, ничего интересного. А вот в следующем, семьдесят пятом, отстранили последнего российского царя от власти. Стали мы республикой, так сказать. И почти сразу русско-турецкая война началась, за Болгарию. Ну, турок мы разбили, а потом какая-то котовасия с мирным договором случилась, и мы обратно в Болгарию войска ввели - для защиты славян. После чего Болгария к нам присоединилась на правах автономии. Ну, наподобие Финляндии. Что еще? Можно вспомнить, например, неурожай девяносто первого. Прокатилась волна выступлений, но своевременная помощь зерном из центра предотвратила гибель людей. Заодно и кое-какие законы приняли, социальной направленности. Опять же рабочее время уменьшили - до десяти часов. Да! И второй Интернационал! Мы там ведущую роль играли.
   - А еще какие войны были?
   - Войны? - Никольский нахмурился. - Японо-китайская девятьсот четвертого... Мы там китайцам очень хорошо помогли. Потом - Балканская, девятьсот двенадцатого и германо-французская четырнадцатого. Потом, правда, они всю Европу в войну втянули - и Великобританию, и Австро-Венгрию, и Италию, и мелкие страны. А мы нейтралитета придерживались. Очень нам это помогло. Экономический подъем был. Хотя, я считаю, не только из-за неучастия в войне.
   - Да? - я был огорошен.
   - Да, представьте! - Александр Сергеевич внезапно воодушевился. - Всё дело в правлении! В пятом году появилась новая форма самоуправления - Советы народных депутатов. Власть, считай, непосредственно к народу отошла. К самым передовым его представителям! О, как! Вам, наверно, такое и присниться не могло!
   - Так у вас коммунизм теперь?
   - Почему коммунизм? В каком смысле?
   - Строй - коммунистический?
   Своим вопросом я поверг Никольского в тяжкие раздумья. Он явно силился понять, что я имел в виду, но никак не получалось. Наконец, морщины на лбу Александра Сергеевича разгладились, бородка перестала топорщиться, и он уточнил:
   - Это то, что предлагал Карл Маркс? Обобществление средств производства?
   Я кивнул:
   - А еще есть такой известный лозунг: "Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны". Как у вас с электричеством?
   - С электричеством у нас неплохо. Даже весьма. И власть действительно советская. Но коммунизм?! И вообще я этот лозунг в первый раз слышу.
   - Может, у вас и Ленина не было? И Октябрьской революции? И гражданской войны?! - я возвысил голос, обвиняя этот мир в отсутствии ужасов, которые пришлось перенести нашему миру и людям, которые бессмысленно сгинули в угоду личных амбиций большевиков.
   Никольский даже отшатнулся.
   - Нет, не было... - он растерянно теребил бородку.
   - Извините, - буркнул я, - это - личное. Так как у вас жизнь сейчас? Ну, за исключением наводнения, конечно, - я показал подбородком в окно, всё еще дребезжащее под порывами ветра.
   - Я считаю - неплохо. Даже по сравнению с Северо-Американскими Штатами. Дали людям, наконец, возможность на себя работать. В деревнях Сельские Комитеты существуют, а на фабриках и заводах - Собрания Уполномоченных.
   - И чем же они занимаются?
   Никольский подобрался.
   - Основа системы советов - делегирование - мандат, который выдается делегату собранием трудового коллектива или сельской общины. Делегат Совета подотчетен, прежде всего, избравшему его суверенному общему собранию и обязан действовать в жестких рамках наказа общего собрания, которое его может отозвать в любой момент, в случае невыполнения наказа.
   Александр Сергеевич, видимо, процитировал какую-то статью, но получилось у него легко и свободно, без запинки. Скорей всего, он действительно знал, о чем говорил, и воспринимал, как норму жизни.
   - Неужели никакие партии в этом участия не принимают? Не проталкивают в Советы своих представителей?
   - Бывает, - Никольский пожал плечами. - Только партийная принадлежность - личное дело каждого отдельного делегата. Он избирается на основе заслуг перед обществом, никак иначе.
   - И что - совсем недовольных не осталось?
   - Как же без недовольных? - Никольский хищно усмехнулся. - Недовольные обязательно имеются. Но это, сами понимаете, те, кто не хочет трудиться. Уголовники всякие, люмпены. К ним мы беспощадны.
   Стекла в окнах дребезжали всё реже - ветер стихал. Я успокаивался. На первый взгляд, мир, в который я попал, представлялся донельзя благожелательным к простому человеку - рабочему или крестьянину. К трудящемуся.
   - Александр Сергеевич, а вот вы лично - чем на хлеб зарабатываете?
   - Я - архитектор. Преподаю в Академии Художеств. И еще - в Петросовете. Там графики заседаний удобные, позволяют совмещать. А что?
   - Сами проектируете?
   - Иногда - да. Конечно. Как же без этого. Архитектор, оторвавшийся от жизни, немногого стоит. Воплощение же проектов в материале - самая что ни на есть жизнь. Далеко не всегда получается умозрительно понять - где недочет, и как его исправить. Начинают строить - тут-то нюансы и вылезают. Приходится вникать и иногда даже вносить изменения в общую концепцию проекта. И сразу же есть возможность отразить это в лекциях. Архитектура - развивающееся искусство, в отличие от всех остальных.
   - Ну да?! Так уж и всех? И ничего нового ни в живописи, ни в литературе, ни в сценических формах?
   - Это всё так, копошение вокруг истоков. Архитектура - истинно новейшее искусство. Потому что оно впервые становится настолько функциональным, что срастается с жизнью. Здания теперь - не просто оболочки, в которых ютятся люди. Напротив! Они - часть окружающей среды. Как раковина для улитки или панцирь для краба. Ничего лишнего и в то же время - всё необходимое для полноценной жизни.
   - Вы про конструктивизм?
   - Да! - Никольский замолчал, глядя в окно на серую воду, покрывающуюся рябью под порывами ветра. Основной шквал прошел. Погода успокаивалась. Деревянный мусор уже не стучал в стены, пытаясь незаконно проникнуть в дома. Вода уходила. - Скоро выбираться можно будет. Много работы. Хотите, я вас в команду по ликвидации последствий наводнения запишу? Там с документами при устройстве проблем меньше - работа всё же тяжелая, мало популярная.
   - А что дальше?
   - Дальше? Сами решайте. Местом в общежитии мы вас обеспечим. Но устроиться вы сможете только на неквалифицированную работу. Либо - сдать экзамены и получить образование еще раз.
   - А если не вступительные сдавать? А, скажем, выпускные? Такое можно осуществить?
   Никольский скептически посмотрел на меня.
   - Теоретически - да, возможно. Если вы самостоятельно готовились. Но опять же рекомендация нужна...
   Александр Сергеевич замолчал, сообразив, кто может мне дать такую рекомендацию. Никто, кроме него. Тут же на его лице отразились сомнения:
   - Вы уверены в вашей подготовке?
   - Уверен! - лихо ответил я. Терять было нечего.
   Резкий звонок телефона, стоящего на столе, прервал разговор. Никольский схватил трубку.
   - Что?! Точно? Это хорошо... Да только окончательно спадет не раньше утра... Да-да. Через два часа темнеть начнет. Освещение ни к черту, сами понимаете... Да, с утра и начнем. Начинайте команды формировать, чтобы, как рассвело, выходили и принимались за работу... Да, можно снять рабочих. Но не всех, нет. Неквалифицированных. Квалифицированные пусть на своих территориях делом займутся... Конечно. Оплату труда мы гарантируем. Под это дело фонды зарезервированы. Так что нерабочее население оповещайте и всемерно привлекайте... Конечно. До свидания.
   Никольский повесил трубку.
   - Слышали? Начинается формирование команд по расчистке города и устранению последствий наводнения. Вы как?
   - Записывайте, Александр Сергеевич, - я махнул рукой. - Вот только... Как бы это... До утра мне куда деваться?
   - У меня на ночь оставайтесь, - Никольский кивнул, отметая возможные возражения. - Я вам на диванчике постелю. А завтра вместе пойдем. Я вас представлю и в команду запишу. Согласны?
   Я был согласен. Даже очень.
  
  
   3.
  
   Воду вычерпывали сначала со стороны улицы, а когда ее оставалось на полметра над полом, приходилось лезть в подвал. Остатки воды собирали сначала ведрами, а потом уже и тряпками. Ведрами орудовали мужчины, тряпками - женщины. Такое вот разделение труда. К каждой команде по ликвидации последствий был приставлен вооруженный патруль из трех человек. Видимо, для предотвращения мародерства. Каждый раз, когда мы выходили на свет, солдаты пристально рассматривали нас. Сами они в подвалы не лезли. Лишь иногда, когда требовалось откатить какое-нибудь особо тяжелое бревно, один из патрульных отдавал винтовку офицеру и присоединялся к нам.
   Проводка намокла, и свет не зажигали. Оставалось довольствоваться тусклым светом из низких окон под самым потолком. Через них же мы избавлялись и от воды.
   - Товарищ! Това-а-арищ!
   - Что?! - я вылил ведро на улицу и обернулся в темноту подвала.
   - Здесь люди... - голос слегка дрогнул.
   - Какие еще люди? Подвал же залит был.
   - Я и говорю, - послышался судорожный глоток, - такие люди. Которые уже и не совсем...
   Ведро ударилось о низ подвального окна, и я чуть не окатил себя холодной водой. Сразу стало душно и потянуло на свежий воздух. Надо же, трупы. Как не повезло... Чего-то подобного я опасался с самого начала работы. Мужчина, с которым мы на пару вычерпывали воду уже из третьего подвала, тянул за рукав, и я нехотя побрел за ним, ступая по перевернутым ящикам. Мы завернули за перегородку, куда серый свет из подвального окна не достигал, мужчина остановился и сдавленно сказал:
   - Тут они.
   Я наклонился и попытался что-нибудь нащупать. Под пальцы попала ворсистая ткань, впитавшая воду. Я отдернул руку и судорожно обтер ее о штаны.
   - Надо вытаскивать.
   Чувствовалось, что мужчине жутко не хочется прикасаться к мертвым телам. Мне тоже не хотелось. Мы синхронно вздохнули, наклонились и ухватились за одежду трупа. Второй раз оказалось не так противно. Тело не тонуло, поэтому удалось довольно легко отбуксировать его к выходу. Я крикнул, чтобы принимали спецгруз, и два солдатика живо спустились к нам.
   - Что тут у вас? - недовольно спросил один из них, плохо различая предметы в темноте подвала.
   - Что, не видно? Труп! Там, вроде, еще один.
   Мы оставили солдат удивленно цокать языками и ругаться матом. Тащить труп по лестнице - работка не из легких и приятных. Сами вернулись обратно. Второе тело находилось под водой и всплывать не собиралось. Мы подергали его, но всего лишь приподняли над полом. Потом пальцы сорвались с одежды, и труп вновь лег на прежнее место.
   - Тяжелый, падла! - выругался мужчина. - Утопленник, чай.
   - А первый что?
   - Не знаю. Но явно не захлебнулся. Может, его этот вот пришил, а потом выбраться из подвала не сумел - залило. Утоп, значит. А нам теперь тащить. У-у-у!
   - Может, солдат позовем?
   - Пойдут они, как же, - мужчина зло сплюнул в воду. - Им ноги неохота мочить. К тому ж, они на посту, сам понимаешь. Их бы сюда, воду вычерпывать. Ладно, берем еще раз. Хорошо бы его снизу подцепить.
   - Придется в воду вставать.
   - А что поделаешь? - мужчина развел руками. Он поморщился, осторожно ступил одной ногой в воду, уйдя по колено, и, после некоторого раздумья, поставил вторую. Я содрогнулся, но последовал его примеру. Сразу же полилось за голенища сапог, меня передернуло, и я чуть не выпрыгнул обратно на ящик. Мужчина усмехнулся кривой усмешкой и скомандовал: - Ну-ка, взяли!
   Теперь уже и руки ушли в воду чуть ли не по плечи. Меня стало колотить мелкой дрожью. Я ухватился за ноги трупа, а мужчина, видимо, за руки.
   - Раз-два... Эть!
   Труп оторвался от пола.
   - Та-а-ак... Потащили...
   Тело казалось неимоверно тяжелым, пальцы сводило, и я опасался, что в любой момент отпущу его, чем вызову неуправляемый поток брани. На удивление, с переносом трупов я свыкся так же быстро, как и мой спутник. Никаких эмоций, лишь физическая усталость и желание как можно быстрее закончить неприятную работу.
   Мы дотащили тело до лестницы и остановились передохнуть.
   - Ну, где там солдатики? - хрипло спросил мужчина, тяжело дыша.
   Я посмотрел вверх.
   - Нет никого... Ладно, давай уж сами. Всё равно обсыхать придется, а то простудимся.
   Мужчина кивнул, ухватил труп под мышки и потащил вверх, двигаясь спиной вперед. Я поднимался вслед за ним. Длинное пальто, которое было на трупе, грузно волочилось по ступеням, цепляясь за всякий хлам на лестнице. Мы пошатывались, хрипя в такт и оскальзываясь. Сил не осталось даже на ругань.
   На секунду мужчина приостановился, я сделал шаг вперед, наступив на подол волочащегося пальто, он тут же продолжил движение и не удержался на ногах. Мы покатились по лестнице.
   Придавило меня не слабо. К тому же пальто утопленника навернулось мне на голову, и я уткнулся лицом в пропитанную водой подкладку. Попробовал освободиться, рванулся, заработал руками, подкладка поддалась, отпуская меня, и я задышал, судорожно втягивая сырой воздух. Сверху заворочался мужчина, наконец, поднимаясь на ноги. Он подтянул труп выше по ступенькам, и я смог сначала сесть, а потом и подняться на корточки.
   Ноги дрожали. Руки дергались. Меня сильно трясло, и я никак не мог подняться.
   - Сейчас... сейчас... - еле выговорил я.
   Мужчина хмыкнул и ответил:
   - Пойду - позову кого-нибудь. На помощь. А ты пока выбирайся. Ничего не сломал?
   Я глубоко вздохнул и закашлялся.
   - Вроде, нормально... Отдышусь только и вылезу.
   Труп раскинулся на лестнице прямо передо мной. И теперь, когда никто не заслонял дневной свет, можно было рассмотреть погибшего. Конечно, дурацкое занятие - смотреть на мертвых. Раньше мне бы это и в голову не пришло. Но сейчас, когда мы с ним чуть ли не в обнимку полежали, нездоровое любопытство так и подначивало: "Взгляни, взгляни..."
   На лицо я глянул мельком: синее, раздувшееся. Не узнал, даже если бы мы раньше были знакомы с утопленником. Одежда выглядела не в пример приличнее: добротная, качественная. Серое осеннее пальто, костюм, цветастое кашне, шляпа. В таком по Невскому щеголять, а не в подвалах тонуть. Желтые кожаные ботинки на толстой подошве, подбитой металлическими набойками, с полустершейся надписью "Скороход". Вот только подкладка у пальто порвалась. Я ее и порвал. Или не я? Внизу еще торчали черные нитки вдоль шва. Будто кто-то распорол подкладку, а потом не очень умело зашил вручную. И как-то подкладка странно топорщится...
   Я запустил руку в мокрую прореху. Пальцы сразу же наткнулись на прямоугольный тяжелый пакет, обернутый в пленку. Я его вытащил и повертел, не зная куда деть.
   - Ты еще здесь?! - голос наверху раздался так внезапно, что я вздрогнул и с каким-то испугом, будто меня застали за чем-то неприличным, сунул пакет себе в карман.
   - Здесь, конечно, - сердито отозвался я. - Куда ж мне деваться? Сейчас выползу.
   - Не торопись. Тут у них проблемы с первым трупом, так что свободных людей нет. Нам тащить. Отдохнул? - мужчина уже спускался по лестнице.
   Я обреченно кивнул. Ничего. Вытащим, сразу греться пойду. И одежду поменяю... Да только где? Опять к Никольскому? Так он наверняка в своем Петросовете заседает. А по улице по такой погоде в мокром виде шастать - верный путь к простуде.
   Мы подхватили тело и опять потащили вверх. В этот раз обошлось без сюрпризов. Уже на самом верху к нам подбежал офицер и показал - куда оттащить труп. Мы послушно проковыляли еще метров двадцать и сложили тело под навес, рядом с первым, около которого стоял часовой.
   - Принимай соседа, - мужчина оскалился на часового. Тот лишь губы поджал, но не ответил.
   - Куришь? - Мужчина похлопал себя по карманам, вытащил раскисшую пачку, чертыхнулся и кинул ее на землю. - Тебя как звать-то?
   - Костя. Константин, - становилось зябко, и меня опять стало трясти, уже от холода. - Не курю.
   - Эй, солдатик, не угостишь пострадавших папироской?
   Солдат молча вытащил пачку, выщелкнул папиросу и, когда мужчина взял ее в рот, щелкнул зажигалкой. Мужчина глубоко вдохнул дым, кашлянул и удовлетворенно протянул:
   - Хорошо пошла-а-а... А меня - Георгием. Стало быть, со знакомством.
   - Пойду я. Замерз уж, - еле выговорил я.
   Георгий скептически на меня посмотрел и сказал:
   - Далеко пойдешь? Живешь-то где?
   - На Крюковом...
   - Далековато... Ты раньше простудишься, чем дойдешь. Пошли ко мне. Я тут рядом, в соседнем доме обретаюсь. Печка есть. И кое-что для сугреву, - Георгий подмигнул.
   Я истово закивал. Конечно, чего переться по холоду со всеми шансами оказаться перед запертой дверью, если можно отогреться прямо сейчас? Однако сразу уйти не получилось. Нас остановил офицер и попросил предъявить документы. У меня их напрочь не было, а Георгий их оставил дома, о чем и сообщил.
   - Как же так? Не порядок. Придется вам в отделение пройти.
   - Это еще зачем?! - возмутился Георгий. - Я в соседнем доме живу, на работы общественные вышел! У меня выходной сегодня! А вы меня хватать?! Что за произвол?!
   - Подождите! Никто вас не хватает. Нам ваши данные нужны, потому как вы - свидетели...
   - Какие еще свидетели?! - не унимался Георгий. - Это потому что трупы на себе таскали?! Запишите адрес, фамилии там, и мы пойдем. Домой! Если будут вопросы - вы нас легко там обнаружите. Правда, Костя?
   Я что-то невнятно пробурчал, лязгая зубами. Офицер вздохнул, сказал пару слов о гражданской совести, записал адрес и фамилию Георгия и откозырял.
   Мы зашли в подворотню одиннадцатого дома на Средней Подьяческой, прошли через еще не убранный двор и поднялись по черной лестнице на третий этаж. Георгий выудил большой ключ из штанины, сунул его в замочную скважину и повернул.
   - Вот тут и живем, - сумрачно сказал он, пропуская меня вперед. - Заходи.
   Сырая прихожая, отстающие от стен обои, крошащаяся лепнина на потолке. Неухоженная квартира.
   - Крыша протекает, - ответил Георгий, заметив мой красноречивый взгляд. - В комнатах нормально. Сейчас печку разведу. Ты пока снимай всё с себя, - и он повернул в коридор.
   - Ты один живешь?
   - Не, не один, - раздалось из глубины квартиры. - Ребята после придут, как смена закончится... Я тут тебе шмоток нашел. Переодевайся. Нечего стесняться.
   Он вышел обратно в коридор, сунул мне в руки охапку какой-то одежды и потянул в комнату. Сапоги и шинель я уже стащил, но со штанов и гимнастерки всё равно капало. На паркете начали собираться лужи. Но чего ж не пойти, если приглашают? Если в комнате печка, то одежда быстро просохнет. А там опять в свое оденусь, еще до того, как остальные придут.
   - Много вас?
   - Нас-то? Да нет. Трое парней, две девушки, - Георгий подмигнул. - Вроде, коммуна у нас. Соображаешь?
   - Ну, примерно...
   - Да нет! - Георгий хлопнул меня по плечу. - Совсем не то, что ты подумал! Живем мы в одной квартире, но в разных комнатах, убираемся по очереди, еду готовим тоже по очереди, да и покупаем ее в складчину. Удобнее так... - он поморщился. - Чего-то эти трупы меня совсем из колеи выбили. Всё из головы не идут. А ты как?
   Пока Георгий говорил, я успел переодеться и развесить мокрую одежду на спинки двух стульев. На вопрос отвечать не стал - пожал плечами.
   - Ну, да, - продолжил Георгий, - я ведь трупаков не в первый раз вижу. И на фронте, и вообще. Да там как-то привычно было. Ясно, что убьют кого-нибудь. Думаешь, что лишь бы не тебя. Как передышка, благодаришь Бога за спасение и братков закапываешь. Рутина. А тут слишком неожиданно.
   - Чего их в подвал занесло - главный вопрос, - поддержал я тему.
   - Вот-вот. Не воры - явно. Не сходка это бандитская - слишком цивильно одеты, напоказ как будто. Может, не поделили чего. Только зачем в подвале отношения выяснять? Туда так просто и не заберешься - дверь на замке, ключ у дворника.
   - Может, случай какой? Скажем, забыл дворник подвал запереть. Эти двое шли мимо, тут наводнение началось, они в подвале и схоронились...
   - А я говорю - убийство. У первого, что мы вытащили, дырка в голове. Ты разве не заметил? Наверняка, его второй пристукнул. Теперь будут орудие убийства искать... - Георгий поежился.
   - Но зачем?
   - Что, искать? А-а-а, убил зачем? Да кто ж его знает. Повздорили там, или еще почему. Может, из-за женщины, может, из-за денег. Еще, бывает, по личной неприязни. Темное дело. Да не нам разбираться. Давно о таких делах по городу слышно не было. Не к добру это.
   Георгий поднялся со стула, открыл неприметную дверцу в шкафчике и удивленно воззрился на пустую полку. Вид у него был настолько ошарашенный, что я решил спросить что-нибудь нейтральное, лишь бы привести его в чувства.
   - Вы где работаете?
   Георгий очнулся.
   - Да на фабрике Ландрина. Что, не знаешь? Конфекты делаем. Шоколадные. Мы с парнями - технику обслуживаем, а девушки - на фасовке.
   - Это где?
   - Да недалеко - на Екатерингофском.
   Георгий явно не понимал внезапно возникшего интереса к его работе. Он начал расхаживать по комнате и что-то напряженно искать, изредка бормоча под нос короткие фразы.
   - Что случилось-то? - спросил я.
   Вместо ответа Георгий потряс кулаком и смачно ударил им себе в ладонь.
   - Ну, Федька! Нашел-таки тайничок. И все вылакал, падла! Ты посиди здесь. Я быстро сбегаю. Нельзя ж хорошего человека без угощения отпущать!
   Георгий сорвал с крючка в прихожей сухую шинель, хлопнул дверью и застучал подковками по ступенькам. Я остался один в квартире. Слегка согрелся, и сразу же возникли другие интересы. Например, что же за пакет я вытащил из-за подкладки пальто утопленника?
   Я достал пресловутый пакет, взвесил его на ладони и пошел на кухню. Хотелось вскрыть его аккуратно, чтобы случайно не повредить наверняка размокшее содержимое. А чем лучше это делать? Конечно, ножом, которому место как раз на кухне.
   В ящике стола отыскался остро заточенный нож с узким лезвием, я положил пакет на стол и принялся подцеплять слой за слоем. Сначала прорезал пленку. Потом двойной слой плотной бумаги, практически не намокшей. Дальше резать ничего не пришлось: пакет распался на несколько маленьких свертков, которые легко освобождались от обертки.
   В первом лежал небольшой пистолет. Хорошо смазанный, он совершенно не пострадал от воды. Я нерешительно взял его за рукоятку, покрутил, подергал за рычажки и скобы на его боку и невзначай выщелкнул обойму. Заряжен. Интересно, в этом мире разрешается иметь личное оружие? Как минимум, надо иметь документы на ношение. Так что мне - точно нет.
   Пистолет и обойму я с опаской отложил на дальний угол стола. В следующем свертке находилась свернутая в трубочку пачка тонкой бумаги, связанная суровой нитью. Я снял нить, развернул пачку и вытащил один листок. На нем мелкими буквами было напечатано что-то типа воззвания. По крайней мере, первая фраза, набранная по центру и оттиснутая красным цветом, гласила: "Граждане!!! До каких пор нам терпеть!.." Дальше читать я не стал.
   Третьим оказался конверт, залитый сургучом. На лицевой стороне находилась одна фраза: "Предписание Л. Д." Его я отложил до того момента, как не осмотрю всё содержимое пакета, которого, впрочем, оставалось не так много.
   На стол аккуратно легли: пачка денег, называемых "червонцами" и с изображением неизвестного мне мужчины. Крест, о четырех расширяющихся концах, покрытый черной эмалью. Брелок на цепочке из зеленой яшмы. Карта города Санкт-Петербург 1921 года издания. В общем, полный шпионский набор, который я разглядывал с некоторым недоумением.
   Карта выглядела всего странней. Город казался значительно больше, чем ему полагалось быть в это время. Особенно увеличился он в южной части, вдоль Московского проспекта, который почему-то так и назывался. И вообще, со многими названиями улиц было что-то не то. Они не совпадали ни с теми, что я знал, ни с теми, что были даны в советское время и смутно мне помнились по рассказам отца. Я тупо водил пальцем по незнакомым улицам, припоминая старые названия, пытаясь соотнести их с написанными на карте. Получалось плохо. Более того, в мое время часть улиц вообще не существовала или была проложена в других местах.
   Я настолько увлекся, что появление девушки в модном жакете и шляпке оказалось изрядной неожиданностью. Она вошла совершенно неслышно и тут же набросилась на меня с вопросами и обвинениями:
   - Вы кто? И что здесь делаете? И почему на вас Федина рубаха?
   - Меня Георгий пригласил. Согреться. После общественных работ, - я сглотнул.
   Девушка сурово глядела на меня сверху вниз. В руке она держала швабру. Должно быть, собиралась проучить незваного гостя.
   - И одежду вам тоже он дал?
   - Да...
   - И где же сам Георгий?! - девушка пристукнула шваброй об пол.
   - Вышел. В магазин. За выпивкой...
   Девушка совсем рассвирепела.
   - Значит, за выпивкой! А вы, стало быть, его тут дожидаетесь?! Чтоб потом совместно отметить?! Уж не знаю что! Да что он себе позволяет!
   Я не знал, что ответить, и лишь кивал головой, подтверждая каждое ее слово.
   - А что это вы на нашем столе разложили?! Шли бы к Георгию и у него б и раскладывали! Самоуправство какое!
   Тут девушка запнулась, разглядев, что именно я разложил на столе. Взгляд ее остановился на кресте, а вовсе не на пистолете, который я поспешил прикрыть подвернувшимся листком бумаги.
   - Так... Так это вы?.. Так, это...
   - Ну, я, - мрачно подтвердил я.
   Выражение лица девушки разительно поменялось с недовольного на восторженное.
   - А у нас все сомневались! Не верили! У-у-у!! - девушка погрозила кому-то кулаком. - Собирайтесь. Пойдем к нашим.
   - Прямо сейчас?
   - А чего тянуть? Лев Давидович как раз на месте. У вас же к нему письмо?
   Я бросил быстрый взгляд на "Предписание". Ну, да, "Л. Д." - Лев Давидович, вполне правдоподобно.
   - Дело в том, что я сильно промок, и мне нечего надеть...
   - Какие проблемы?! - девушка отвергла мои сомнения. - Сейчас что-нибудь поищем... У Федора. Не обеднеет, - она подмигнула.
   - Извините, - решился я, - вас как звать?
   - Зинаида. Можно просто Зина.
   - Константин, - представился я.
   Зина понимающе улыбнулась. Видимо, у связного, за которого она меня явно приняла, вместо имени могли быть только псевдоним или кличка.
   Хлопнула входная дверь, и появился Георгий. Аккуратно поставил на стол литровую бутыль Сибирской водки и только потом обратился к девушке:
   - Ты чего, Зин?
   - Зашла вот. Посмотреть на твои выкрутасы, - Зина поджала губы.
   - Надо ж отметить! Ты ничего не понимаешь!
   - Конечно! Ни-че-го! Один отмечать будешь.
   - С чего это? Мы с Костей вдвоем. Уже договорились!
   Я кивнул.
   - Константин пойдет со мной, - отрезала Зина. - А о твоем антиобщественном поведении я доложу на очередном собрании.
   Георгий заволновался:
   - Зачем докладывать?! Не надо докладывать. У меня ж Федька всё выпил. И на смену пошел. Его и разбирать надо. Я ж в запас купил, для экстренных случаев! Сейчас, кстати, как раз такой. Мы ж промокли все! Чтоб простуду не подцепить! А, Зин?
   Девушка помялась, нерешительно на меня посмотрела и пошла на попятную:
   - Хорошо. По полстопочки. И закуску не забудь.
   Георгий повеселел.
   - Это мы мигом... Зин, тебе налить? Небось, тоже продрогла?.. Да на самое донышко, не боись, не развезет.
   На столе появились три стопки, горка нарезанного черного хлеба и неизбежный соленый огурец, выловленный Георгием пальцами из кадушки. Зина вздохнула и принялась нарезать огурец. Георгий подмигнул:
   - Вот что значит баба в доме. Уют, понимаешь. Кто бы еще огурец стал резать? - он ловко сорвал белую крышечку с горлышка бутылки, плеснул всем не глядя, поднял стопку и провозгласил: - Стало быть, за интересное знакомство.
   Мы чокнулись, и я вылил свою порцию прямо в глотку. Ух-х-х! Нащупал кусок хлеба и истово занюхал. Потом и откусил.
   - Ты огурец бери, не брезгуй, - невнятно проговорил Георгий. - Теперь по второй...
   - Нет, - жестко выговорила Зина, разом перевернув стопки. - нам пора! И тебе хватит, Гоша. Хватит, я говорю!
   Зина раскраснелась, глаза заблестели - одно удовольствие было на нее смотреть. Да только выпивка не расслабила ее, а, скорее, прибавила решительности. Так что препираться не имело смысла.
   Я надел то, что дала мне Зина, Георгий, страдая, закупорил водку пробкой и убрал в шкаф, а сама Зина смела содержимое пакета со стола в сумку.
   В голове шумело. Всё происходило настолько быстро, что я не успевал осмысливать события и просто плыл по течению. Сказали "одевайся" - одевался, говорили "иди" - шёл. Словно поступки совершал кто-то другой, а я был сторонним наблюдателем, не имея ни малейшего представления, к чему они приведут.
   Мы вышли на улицу. Серые облака на секунду разошлись, и яркий луч солнца моментальным снимком высветил дома, людей, мокрую булыжную мостовую, остатки мусора и неспокойную поверхность Екатерининского канала, к которому мы как раз подходили.
  
  
   4.
  
   Лев Давидович надорвал конверт, вынул сложенный вдвое листок и углубился в чтение. Он сидел, откинувшись на спинку большого кресла, накрытого белым полотняным чехлом, а мы с Зиной - на стульях. Всех, кроме нас, Лев Давидович моментально выгнал из комнаты, едва Зина что-то шепнула ему на ухо.
   До дома, где жил Лев Давидович, мы добрались часам к четырем. Сначала дошли до Садовой улицы. Там узнали, что транспорт в залитой части города еще не ходит. Пришлось идти к Варшавскому вокзалу. Южнее Обводного канала трамвайные пути уже привели в порядок, и нам удалось втиснуться в трамвай третьего маршрута, который неспешно потащил нас по Московскому проспекту. Мы доехали до самого кольца, а потом еще минут сорок тащились по грязным окраинным улочкам, где новые кирпичные дома соседствовали с разваливающимися деревянными бараками.
   Я с трудом понимал, где нахожусь, и поминутно осматривался, пытаясь зафиксировать в памяти ориентиры, чтобы в случае чего суметь выбраться обратно. Зина своеобразно расценила мой интерес к окружающим зданиям и принялась убеждать, что бараки совсем скоро снесут, а на их месте построят новые комфортабельные дома, куда заселятся рабочие соседних предприятий.
   За разговорами и разглядываниями мы дошли до небольшого двухэтажного домика.
   - Здесь, - сказала Зина, взяла под руку и чуть ли не поволокла к дому.
   На втором этаже, куда мы поднялись, в одной из квартир и жил Лев Давидович.
   - Так! - сказал он, перечитав послание дважды. - Нам предписано действовать. Константин, вы в курсе характера действий?
   - Более-менее, - ответил я, хотя совершенно не представлял, о чем идет речь.
   - Очень хорошо! Даже замечательно! Зиночка, не оставите нас с Константином наедине? Мы должны обсудить кое-какие специфические вопросы.
   Зина кивнула, вытянулась и быстро вышла из комнаты.
   - Всё хорошо, - начал Лев Давидович, едва закрылась дверь. - Единственный недостаток вашего плана - дефицит времени.
   - Не моего, - поправил я.
   - Да-да, не вашего. Но тем не менее. Нам совершенно не успеть внедрить своего человека на завод ракетного топлива в течение этих двух дней, пока основная часть сил правопорядка занята работами, связанными с наводнением. Сам прием на работу длится не меньше недели. Проверки, выяснение мотивов, определение квалификации. Вербовать исполнителя на месте - еще больший риск - он выдаст нас сразу. Слишком уж сознательные они там...
   Необходимо было понять план, изложенный в письме. Я слушал и пытался вникнуть в слова Льва Давидовича и перебирал предметы, которые Зина выложила из сумки, когда мы сюда пришли. Как раз в этот момент мои пальцы коснулись пачки червонцев. Лев Давидович усмехнулся:
   - Понимаю. Но подкуп возможен только в том случае, когда налажен контакт и хорошо знаешь слабости человека. Мы же не знаем там никого. В результате - опять потери времени.
   - Давайте рассмотрим другие варианты, - я демонстрировал рабочий настрой. - Что вообще находится на территории завода?
   Лев Давидович загорячился:
   - Чего там только не находится! Да вообще - всё! Производственные цеха, мастерские, собственная котельная, клуб для работников, поликлиника, детский сад, школа, жилье для рабочих и специалистов! Закрытая охраняемая зона, куда нет доступа никому постороннему! Представляете? Более того, они расширяют производство, строят новые дома для сотрудников. Видимо, когда достроят, объявят набор кадров. Но это будет не сейчас, понимаете?
   - Кто же ведет стройку? - равнодушно спросил я, лишь бы что-нибудь сказать.
   Лев Давидович нахмурился, снял пенсне и тщательно протер стекла замшевой тряпочкой.
   - По-моему, всё курирует Никольский, как признанный авторитет в современной архитектуре. Я могу уточнить... Но какая разница?..
   - Я знаком с Никольским. Лично. Могу попросить его взять меня на стройку. Например, на завод ракетного топлива. Вот только хотелось бы понять - как действовать там?
   Лев Давидович надел пенсне и возгласил:
   - Голубчик! Вы прямо наш спаситель! Что бы мы без вас делали?! Да-да, сейчас позовем членов боевой группы. Они всё растолкуют - как и что делать, в какой последовательности взрывать и в какое время. Время, сами понимаете, должно быть четко выверено.
   Значит, диверсия. Вот какие указания были в предписании! Но ради чего? В голове зашумело, и голоса людей, вошедших в комнату, перестали восприниматься. Самое ужасное, если я выдам себя! Нельзя! Я же не знаю всех планов, расстановки сил, политического момента. Наверняка, одним взрывом не ограничатся. Надо слушать, запоминать, делать выводы...
   - Так! Внимание! - Лев Давидович хлопнул в ладоши, утихомиривая гул в комнате. - Нам поступили руководящие указания. Часть работы, очень ответственной, возьмет на себя Константин. Стрелок и Боец после нашего собрания помогут ему с техникой. Остальным предстоит другое дело. А именно, - Лев Давидович оглядел присутствующих. - Необходимо пробраться в одну из ракет на стартовом поле и запустить ее. Нет, вовсе не на Марс, как желают в Петросовете. Ракета должна вернуться. И поразить сам Петросовет!
   Глубокая тишина была ему ответом. А до меня только сейчас стало доходить. Ракеты! Межпланетные путешествия! Двадцать четвертый год! Неужели Кибальчичу удалось воплотить свои идеи?! А эти террористы хотят всё уничтожить! Ну, уж нет! Мы с этим поборемся...
   - Я готова! - раздался звонкий девичий голос, и все повернулись на него. Зина. Зинаида. Она сидела на краешке стула, раскрасневшаяся и решительная. - Это ради общего дела! Ради нашего дела! Ради всеобщего счастья!
   Все вскочили, шумно выражая одобрение Зининому поступку, а я остался сидеть. Счастье... Вот ради него и убивают сотни тысяч людей. Чем больше убивают, тем счастливее остальные...
   Парень, которого Лев Давидович назвал Стрелком, наклонился ко мне и негромко сказал:
   - Ваш взрыв должен произойти в пределах часа-двух до запуска. Это отвлечет силы самообороны, и Зина сумеет беспрепятственно пробраться на ракетодром и взлететь.
   - Понятно, - сухо ответил я. - Но мне тоже надо будет знать, что Зина готова приступить к миссии.
   Стрелок кивнул и подал мне нечто, напоминающее старинную телефонную трубку, только без шнура.
   - Рация. Такая же будет у Зины. А теперь пойдемте. Будете входить в курс дела.
   Мы зашли в небольшую комнату с занавешенными окнами и с круглым столом посередине. Первым делом Боец разложил на столе некое устройство, состоящее из проводов, будильника и нескольких брикетов неизвестного мне вещества, похожих на куски хозяйственного мыла.
   - Всё просто, - сказал он. - Отсчет - от двенадцати часов. Выставляете минутную стрелку на нужный интервал времени, нажимаете эту кнопку и спокойно уходите. Да. Да. Не забудьте установить бомбу в нужном месте.
   - В каком? - придушенно спросил я.
   - Хороший вопрос. По нашим данным топливо хранится в цилиндрических вертикальных резервуарах. Желательно установить бомбу в основании среднего из них. Обязательно присыпать нейтральной породой. Не удастся на средний, ставьте на крайний. Но присыпайте обязательно. У меня всё. Миша?
   Стрелок Миша укоризненно посмотрел на Бойца и принялся мне растолковывать - как лучше прятаться, о чем говорить, чтобы ввести в заблуждение охранников, как перевоплощаться и о других шпионских премудростях. Потом вспомнил, что я - связной из центра и должен всё это знать и так, сконфузился и принялся извиняться. Что никак не вязалось с его фигурой профессионального боксера, лысым черепом и косым шрамом на щеке. Боец похлопал Стрелка по плечу и посочувствовал. Дескать, всё с ним понятно. Тот дернул плечом и повлек меня обратно в общую комнату.
   На выходе нас задержал Лев Давидович. Он строго посмотрел на меня сквозь стеклышки пенсне и сказал:
   - Конечно, вы пойдете не один. Стрелок вам поможет на всём этапе акта. С ним у вас не будет никаких проблем. Успеха!
   О, да, он поможет! Как теперь договариваться с Никольским? Если без свидетелей, то всё прямо рассказал бы Александру Сергеевичу. Переложил бы на него все эти проблемы. А так... Придется выкручиваться.
   - Мне нужно позвонить, - сказал я. - Никольскому. Договориться о встрече. Где тут у вас телефон?
   Стрелок кивнул и провел к телефонному аппарату, висящему на стене в прихожей. Тут меня застопорило, потому что номера Никольского я не то что не помнил, но и не знал.
   - Где тут у вас телефонная книга?
   Стрелок невозмутимо подал мне толстую книжку с верхней полки тумбочки. Я начал ее перелистывать. Учреждения, учреждения... Ни одной фамилии.
   - Ну, и где мне его искать? - недовольно сказал я и захлопнул книгу.
   Стрелок, не меняя выражения лица, открыл книгу, послюнявил палец и почти сразу нашел домашний телефон Главного Архитектора Проекта Строительного Управления N 1 Никольского Александра Сергеевича.
   Я набрал шестизначный номер. Долгие гудки, и знакомый голос в трубке:
   - Слушаю!
   - Александр Сергеевич? Это Шумов, Константин. Мы с вами вчера вечером разговаривали.
   - Да-да, Костя, помню. У вас какие-то проблемы? Вы сейчас вообще где?
   Я повернулся к Стрелку:
   - Мы на какой улице?
   - На Мамонтовской.
   - На Мамонтовской, - повторил я. - Это где-то на юге.
   - И чем вы там занимаетесь?
   - Да разным... - протянул я. - Нам необходимо встретиться.
   Наверно, Никольский что-то почувствовал в моем голосе, потому что помолчал, а потом осторожно сказал:
   - Прямо сейчас?
   - Именно...
   Он еще помолчал.
   - Хорошо. Через полчаса я подъеду. На авто. Выходите на Московский и ждите меня там.
   - В какое место?
   Никольский шумно дунул в микрофон.
   - Чесменский дворец знаете? Вот туда, где он с проспекта виден. До встречи. Выезжаю, - Никольский повесил трубку.
   - Сколько до Чесменского идти? - я повернулся к Мише.
   - Пятнадцать минут.
   - Тогда выходим. Придем пораньше - меньше неожиданностей будет.
   Я оделся, поднял воротник шинели и заспешил вслед Стрелку. Он шел впереди. Улица освещалась плохо - горел всего один фонарь в дальнем конце, так что помощь Миши пришлась кстати. Но как среагирует Никольский, когда увидит, что я не один? И что мне рассказывать, чтобы он взял нас вместе со Стрелком? И потом - как объяснять Никольскому ситуацию, чтобы его предупредить об опасности, а Миша ничего бы не понял?
   - Миша, пойми! - обратился я к спине Стрелка. - Если Никольский увидит нас двоих, то наверняка что-нибудь заподозрит. Тебя же он не знает. Сорвешь операцию. Что скажет Лев Давидович? И что скажу ему я? Что присутствие Стрелка помешало мне проникнуть на объект? Не хотелось бы, чтоб такое случилось. Так что проводишь меня до авто и всё. Договорились?
   Стрелок замедлил шаг и нехотя ответил:
   - Уговорили... Но только без фокусов!
   - Само собой... - успокоил я Мишу.
   Мы дошли до Московского проспекта и повернули на север. Теперь и я начал ориентироваться: редкие каменные дома на проспекте не могли заслонить ни Чесменского дворца, ни стоящей неподалеку Чесменской церкви. Через несколько минут я уже торчал в условленном месте, переминаясь с ноги на ногу и ожидая машину с Никольским. Стрелок ушел чуть вперед и спрятался в тени около стены дома, так что создавалось полное впечатление, что я тут один.
   Холодный ветер нес мелкую водяную взвесь, забирался за шиворот, леденил пальцы. Я пытался согреться - подпрыгивал, переминался, вертел головой. Авто с Никольским всё не было. Наконец, когда по внутренним часам прошло чуть ли не полчаса, вдали по проспекту показались яркие огни фар, и послышался звук электрического мотора. Я прикрыл глаза ладонью и прищурился, пытаясь разглядеть машину. Разумеется, при таком освещении мне это не удалось, даже когда авто остановилось рядом со мной. Я только понял, что оно легковое, с тремя рядами кресел.
   Распахнулась задняя дверь, Александр Сергеевич на секунду высунулся наружу и крикнул:
   - Константин, садитесь!
   Я подбежал к открытой дверце, Никольский подвинулся, освобождая мне место, я сел и сразу вслед за мной, не понятно зачем, втиснулся Стрелок, захлопывая дверцу. Я остолбенео от неожиданности.
   - Поехали! - нейтрально сказал Александр Сергеевич.
   Я удивленно посмотрел на него. Не мог же Никольский не заметить, что к нему в машину село два человека, один из которых совершенно незнакомый. Да и от Миши я менее всего ожидал такого дикого поступка. Я посмотрел на него. Он развалился на сиденье, чуть ли не голову мне на плечо положил и спал, чуть похрапывая.
   - Это он чего? - глупо спросил я у Никольского.
   - Это меры безопасности. Теперь рассказывайте, что у вас случилось, и почему возникла необходимость ночной встречи. Кстати, и куда ехать?
   - На завод ракетного топлива...
   Никольский перегнулся через второй ряд сидений и тронул водителя за плечо. Тот кивнул.
   - Дальше?
   - Группа неустановленных мной лиц, - я кивнул на Стрелка, - собирается устроить диверсию на заводе. Кроме того, они собираются запустить одну из ракет, но направить ее не на Марс, а обратно на Землю. В частности, на наш город. А что, действительно созданы ракеты для марсианского полета? - заинтересовался я.
   - Созданы, созданы... Не отвлекайтесь, Константин Владимирович, ваш товарищ скоро проснется и, возможно, станет неадкватен.
   - А, собственно, всё. Разве что взрыв на заводе топлива должен быть четко выверен по времени. Для чего у меня есть рация. Ну, для связи со смертницей, которая ракету перенаправит, - во рту стало сухо, я облизал губы и попытался сглотнуть.
   - Это, стало быть, контролер. Да, разумно. И, кроме вас, у них не нашлось подходящей кандидатуры.
   - Я сам напросился, - слегка обиделся я.
   Никольский растянул губы в улыбке:
   - Быстро вы заделались шпионом и террористом.
   Я пожал плечами.
   - Случай. Последнее время со мной еще и не то бывало.
   - Ладно, диспозиция ясна. Планы противника - тоже. Надеюсь, ваша помощь будет способствовать предотвращению противоправительственного акта? Или у вас иное мнение, Константин Владимирович?
   - Да нет, Александр Сергеевич. В данном вопросе я полностью на стороне законного правительства.
   Никольский улыбнулся гораздо сердечнее:
   - Почему-то я в вас и не сомневался.
   Стрелок зашевелился, открыл глаза и слепо уставился в лобовое стекло.
   - Сейчас он не воспринимает действительность, - объяснил Никольский. - Но вот потом... Кстати, взрывать чем собираетесь?
   - У меня бомба есть! Да! - похвастал я. - Но скажите мне, Александр Сергеевич, ведь взрыв всё равно должен случиться. Иначе не будет сигнала для старта ракеты. Как это реально осуществить?
   - Об этом позже, Константин. Скоро будем на месте.
   Мы ехали недолго. Сначала по Московскому проспекту, изредка освещенному электрическими фонарями, а потом свернули на абсолютно темное шоссе. Лишь фары нашего авто выхватывали частый забор деревьев на обочине и редкие указатели. Встречных машин не было. У меня начали слипаться глаза, когда автомобиль затормозил перед глухими воротами, перегораживающими дорогу. Они неторопливо распахнулись перед нами, и мы въехали на территорию. Тут же остановились. Откуда-то сверху нас осветил прожектор, и к машине подошли четыре охранника, вооруженные карабинами. Один наклонился к водителю, который опустил боковое стекло, и что-то тихо сказал. Водитель так же тихо ответил. После этого двое открыли дверцу машины со стороны Стрелка и вытащили его наружу. Дверь громко захлопнулась, и я вздрогнул.
   - Куда его?
   - В нужное место, - ответил мне Никольский.
   Нам откозыряли, и машина тронулась. Я решил пока помолчать: чего лезть раньше времени с глупыми вопросами? Когда надо, тогда всё и растолкуют.
   Мы покружились по территории - фары выхватывали из темноты металлические конструкции и металлические же баки, все сплошь в заклепках, и остановились у крыльца.
   - Ну, вот. Приехали. Пройдемте.
   Я вылез вслед за Никольским, и мы вошли в дом. Александр Сергеевич зажег свет и, пока я моргал и осматривался, уселся в кресло.
   - Что же вы стоите, Константин? - голосом радушного хозяина начал Никольский. - Присаживайтесь.
   Я присел.
   - Вы не объясните... - Начали мы хором. И хором же рассмеялись.
   - Спрашивайте вы, Александр Сергеевич. На правах хозяина.
   Никольский кивнул.
   - И так. Каким всё-таки образом вы ввязались в эту авантюру?
   - В какую именно?
   - Захват власти.
   - Что?!
   - Вы не в курсе планов господин Бронштейна?
   - Кого?
   - Льва Давидовича.
   - А-а-а... Нет, не в курсе. Ну, что-то я знаю...
   - Видимо, далеко не всё, - саркастически улыбнулся Никольский. - И всё же. Ответьте на мой первый вопрос.
   Я чуть призадумался и выложил историю про находку пакета.
   - Значит, настоящий связной погиб... Ну, если, конечно, всё рассказанное вами правда.
   - Истинная, - я приложил ладонь к сердцу.
   - Знаете, я вам верю. Более дурацкого способа внедрения я не встречал. Так что вы хотели узнать?
   - Да вот насчет планов Льва Давидовича.
   - Тут всё просто. Впрочем, суть мне стала известна не так давно. И, скорей всего, далеко не вся. В общем. Господин Бронштейн создал на территории России некое тайное общество. По крайней мере, он считает, что тайное. Привлек в него некоторое количество народа - разными способами. Создавалось общество на золото Северо-Американских Соединенных Штатов. Кстати, сейчас в порту стоят восемь американских кораблей. Туристов привезли. Только выглядят эти туристы странновато. Женщин мало. Детей совсем нет. В основном - крепкие мужчины среднего возраста. Видимо, настал час "икс", что полностью сообразуется с тем, что вы рассказали.
   - А какова цель этого общества?
   - Цель? Да как обычно: свержение существующего строя, установление диктатуры господина Бронштейна, массовые чистки всех несогласных, которые в перспективе ведут к развязыванию гражданской войны. Весело, правда?
   Весело мне не было.
   - Но зачем это всё Льву Давидовичу?
   - Как раз последствия его заботят мало. Ему бы власть в свои руки заполучить. Встать над всеми. Выгодно же такое развитие событий в первую очередь тем, кто платит: американскому империализму. Не хотят они терпеть конкурента в виде России. При этом они прекрасно понимают, что прямая конфронтация приведет к их неминуемому поражению. Всё же в техническом отношении мы их опередили довольно прилично. А так всё получится, вроде, изнутри. "Недовольство передовых сил общества" и тому подобная дребедень.
   - Откуда вы всё знаете, Александр Сергеевич?
   - Так вы же не спрашивали о моей работе в Петросовете. - Никольский подмигнул. - Я там в особой комиссии работаю. Осуществляю и контролирую связь власти с силовыми структурами.
   Я не знал, что и сказать. Надо же - в первые минуты появления в этом времени натолкнуться на сотрудника службы безопасности.
   - Теперь о вашем деле, Константин. Раз господин Бронштейн начал действовать, то и мы примем соответствующие контрмеры. И завод рванем, и ракету со смертницей отправим.
   - Как рванем?
   - Да не пугайтесь. Фейерверк видели когда-нибудь? Вот его и устроим.
   - А у вас утечки топлива не бывает? Через швы, или еще как? Территория не загорится?
   Никольский хлопнул себя по лбу и схватил телефонную трубку с аппарата на письменном столе, у которого мы сидели. Александр Сергеевич бурно заговорил, выясняя подробности чего-то - я не прислушивался. Я пытался осмыслить то, что сказал Никольский насчет свержения власти. Почему я каждый раз лезу во всё это? Почему не могу спокойно пожить, как простой человек? Да хотя бы, как турист? Просто посмотреть, что происходит в этом времени и в этом мире? Ни в чем не участвуя? Это что - обстоятельства или чья-то недобрая воля?
   - Всё нормально! - отвлек меня Никольский от мыслей. - Течей нет.
   - Лучше бы металл на сварке соединяли - швы прочнее заклепок и не протекают, - сварливо сказал я.
   - Да? - удивился Александр Сергеевич. - У вас - так? Я поговорю со специалистами...
   - Вот-вот. Перспективное направление. Сварка, между прочим, разной бывает: электродуговой, контактной, в инертной атмосфере, чтобы окислы не возникали. Кстати, что с ракетой на Марс? Ее тоже понарошку отправят?
   - Вовсе нет. Взлет ракеты не так просто имитировать. Да и не нужно, по большому счету.
   - И что - прямо на Марс? Что с Зиной будет?
   - Это смертницу так зовут? - полюбопытствовал Никольский. - Не беспокойтесь, жива останется. Это только так говорится, что на Марс. На самом деле, все ракеты на околоземную орбиту выводятся. Там собирается большой планетолет. И вот когда он полностью будет готов, тогда и начнется марсианская экспедиция. Не раньше, чем через два года. А Зину подберут наши монтажники. Посидит она на орбитальной станции, глядишь, дурные мысли из головы вакуумом повыветрит.
   - Может, не доводить до старта?
   - Исключено, - жестко сказал Никольский. - Иначе подпольщики не начнут действовать. Они же не знают точно, где упадет ракета, только предполагают. Значит, им нужно временно выехать из Петербурга. А как рухнет - сразу вернуться. Вот на выезде мы всех и повяжем... Возражений нет?
   Я пожал плечами. План был четкий. Лишь бы выполнение не подкачало.
   - У нас профессионалы работают, - успокоил Александр Сергеевич. - Уже два теракта предотвратили. И без эксцессов. - Никольский посмотрел на наручные часы. - Ну, что, идем фейерверк смотреть?
   Отказываться я не стал. Единственное, что меня удивило - как спецслужбы успели так быстро подготовиться. Ведь о том, что планируется взрыв, Никольский узнал от меня только в машине и никому об этом не сообщал. Следовательно, службе безопасности всё было известно заранее, вот и подготовились. А моя роль свелась к указанию точного времени начала выступления.
   Мы вышли из парадной и остановились на крыльце.
   - Подождите! - внезапно вспомнил я. - Надо ж с Зиной скоординироваться!
   Я полез за пазуху, вытащил рацию и включил ее. Замигал красный огонек на передней панели. Я нерешительно посмотрел на Никольского. Тот кивнул, разрешая.
   - Зина? Ты как?! - приглушенно спросил я. - У меня всё готово, - и тут же переключил на прием.
   Из трубки раздался треск, и я от неожиданности чуть не засунул ее обратно во внутренний карман. Потом сквозь помехи раздался искаженный Зинин голос:
   - Как раз собиралась тебе радировать! Я на исходной! Приступай!
   - Говорит, что готова, - недоуменно сказал я Никольскому, выключив рацию. - Как только успела? Где у вас ракетодром-то находится?
   - Подозреваю, что ваша Зина воспользовалась железной дорогой.
   - Паровоз тормознула?
   - Дрезину. Впрочем, неважно. Начинаем наше светопреставление.
   Никольский, как заправский дирижер, взмахнул руками, и тут же взлетело множество осветительных ракет. Что-то жутко бумкнуло, колыхнув землю, и заревела сирена, перекрывая шум мелких взрывов. Огни - белые, желтые, красные - засверкали со всех сторон, ослепляя и нервируя. Казалось, что в любой момент случайная ракета вылетит из огненного буйства и ударит прямо в лоб, куда бы ни повернулся.
   Потом грохнуло прямо над головой, и в воздухе вспух черно-багровый шар, потом еще и еще. Я дернулся, пригибаясь к земле. Но Никольский недвижимо стоял, черным силуэтом на фоне огней, глубоко засунув руки в карманы и низко надвинув фуражку на глаза, и я выпрямился. Александр Сергеевич повернулся ко мне и помахал рукой, подзывая. Едва я подошел ближе, начал говорить, но из-за шума ничего слышно не было. Тогда он махнул рукой в направлении дома и пошел внутрь. Я последовал за ним.
   - Ну, как, впечатляюще?
   - О, да! - ответил я, тряся головой. Уши заложило так, что я сам себя с трудом слышал.
   - Надеюсь, на подпольщиков сие действо тоже произведет впечатление. По идее, они уже должны начать разбегаться.
   - А Зина - взлетать. Хотя, нет. Ей же еще надо в ракету пробраться. И как-то ее запустить. Сейчас узнаю.
   Я включил рацию и отрапортовал: "Диверсия совершена. Приступай к выполнению поставленной задачи!"
   Зина в ответ ругнулась:
   - Сама вижу. Знатно полыхнуло. Больше не отвлекай. Охрана начала разъезжаться. Сейчас на пусковую пойду.
   - Ни пуха, ни пера, - брякнул я.
   - Да пошел ты!.. - Зина отключилась.
   Никольский вопросительно посмотрел на рацию.
   - Говорит, что выходит. Долго ей идти?
   - Если только дойти от ограждения до ракеты на стартовом столе, забраться вовнутрь, задать взлетные параметры, а потом подать команду на взлет - часа полтора пройдет, - Никольский хитро улыбнулся. - Хотите на старт ракеты полюбопытствовать?
   - Хочу, конечно! - невольно вырвалось у меня. - Мы успеем?
   - Успеем, - успокоил Никольский. - На мотодрезине отсюда не больше часа через город ехать - сорок километров. Сейчас распоряжусь насчет зеленого коридора.
   Александр Сергеевич снял трубку, набрал номер и начал ругаться с каким-то железнодорожным начальством о том, что он имеет приоритет, что дело государственной важности, что пишите, куда хотите, а чтобы дрезина с людьми прошла безостановочно, и что их график его не касается...
   - Может, не надо так? - спросил я, когда Никольский брякнул трубку на аппарат. - У них же тоже служба.
   - Да какая служба! Пусть знают свое место!.. Хотя, конечно, это я погорячился. Ладно, Константин, пойдемте.
   Мы снова вышли на улицу. Огненная феерия практически закончилась. В темноте отдельные огоньки тлели искрами огромного угасающего костра, да бушевало пламя в отдалении, наполняя воздух потрескивающим жаром.
   Никольский повел меня мимо резервуаров, по асфальтовой дорожке, усаженной елями, мы несколько раз свернули и вышли к железнодорожным путям. Там нас уже поджидала металлическая будка с окнами, поставленная на две колесных пары.
   - Электродрезина, - сказал Никольский. - Новейшая разработка. На ручном управлении уже не делают.
   Он залез по лесенке в кабину дрезины, я последовал за ним, захлопнул дверь, и мы тут же резво покатили по колее. Ночной осенний Петербург с железнодорожной насыпи казался вымершим. Красное зарево за спиной бросало неверные тени по сторонам. И больше ничего не тревожило город.
  
  
   5.
  
   В большом зале Центра Управления только четверть всех мест была занята. Я выбрал кресло неподалеку от выхода и скромно сел, чтобы не привлекать ничьего внимания. Никольский прошел в самый центр зала, откашлялся, так что все повернулись к нему, и спросил:
   - Как на взлетном поле?
   - Предстартовая готовность ракеты Н-25. Взлет через десять минут. Пилот начал обратный отсчет. Мы подтвердили. Всё, как вы говорили, - сухо отрапортовал один из сидящих в зале.
   - Мы увидим, как она взлетает?
   - Конечно. Достаточно посмотреть во-он в то окно, - нам указали на левую стену.
   Я посмотрел. Кроме темноты ничего видно не было. Никольский потер ладони и обратился ко мне:
   - Константин, подсаживайтесь ближе. Первый запуск впечатляет. Да и не первый - тоже. Это они тут все привыкшие, а мы - наоборот.
   Пикали секунды обратной готовности. Я чувствовал непонятный душевный подъем, напряженно всматриваясь в черноту за окном, будто сам причастен то ли к созданию ракеты, то ли к подготовке ее к полету. Как взлетит сейчас ракета, поднимется на столбе пламени и устремится ввысь, на орбиту, а потом на далекий Марс. И будет Зина ходить по Марсу, оставлять отпечатки ботинок и сажать яблони, чтобы они там цвели, к такой-то матери!
   Яркая вспышка высветила сумрак ночи. Глухо загремело, а здание Центра Управления зашаталось, словно переминаясь с ноги на ногу и собираясь подпрыгнуть и устремиться ввысь вслед ракете.
   - Есть отрыв! Десять секунд полета. Двадцать... Тридцать... Устойчивость обеспечена. Поздравляем с успешным стартом. Можно давать сообщение в газеты, - донеслось из группы персонала Центра.
   В отличие от меня, ни у кого из персонала на лице не отражалась буйная радость. Удовлетворение от успешно выполненной работы - да. Но не восторг победителя над природой и косной материей. Видимо, запуски проходили так часто, что стали рутиной.
   Один из сотрудников Центра Управления закинул руки за голову и сказал в пространство:
   - Знаете, это ведь первый полет женщины в космос. Сколько научной информации можно получить... Кстати, ваша Зина хоть к чему-то готовилась?
   - Разумеется, нет, - ответил я. - Где б она смогла?
   Никольский вмешался:
   - Ну, как же. Многочисленные добровольные объединения любителей космонавтики. По нашим сведениям, гражданка Зинаида Лопухина активно занималась в одном из столичных объединений. Но курс на тренажерах с максимальным приближением к реальности она не проходила. Признаю.
   - Зачем ей это? Или у вас автоматики совсем нет? И космонавту ничего не стоит ошибиться, а с Земли его не поправят? А команда "на старт" подается из кабины ракеты, а не с пульта управления полетом? - задал я вопросы, уже зная ответы на них.
   - Да. Все полеты автономны. Центр может только советовать, что делать пилоту в чрезвычайной ситуации. Если, конечно, пилот задаст нужный вопрос.
   - Видимо, с автоматикой у вас проблемы... И что - много аварий? - спросил я.
   - Аварии прекратились еще лет десять назад. У нас очень надежная техника, - ответил Никольский назидательным тоном.
   - Я и не сомневался. Будем надеяться, что Зина досконально изучила устройство ракеты и способы ее управления. А то как громыхнется раньше времени!
   - На Америку? Думаю, Зинаида не так глупа. Впрочем, о ее планах можете спросить сами - аппаратура связи подключена.
   Я посмотрел на контролера, ответственного за полет, и тот пожал плечами. Видимо, Никольский имел достаточный авторитет и в Центре Управления.
   - Как у вас принято с космонавтами общаться?
   - С кем?!
   - Ну, с пилотами. Которые ракету ведут, - я постоянно забывал, что значительная часть слов, привычных мне, совершенно отсутствует в этом времени.
   - Обычно. В микрофон говорите, из динамиков слушаете.
   - Как к нему обращаться-то? По имени?
   - Позывной даем.
   - Да что ж из вас всё тянуть-то надо?!
   - У вашей Зины нет позывного...
   - Так дайте!!
   Контролер закатил глаза и сказал:
   - Пусть будет "Чайка", - и пояснил. - Женщина всё-таки.
   Никольский уже махал мне руками, чтобы я никого не задерживал и наконец-то приступал. Я взял микрофон. Откашлялся.
   - Зина, это я, Константин. Ваш позывной - "Чайка". Мы тут со Стрелком обосновались, чтобы, значит, вам помогать.
   - Вас слышу. Позывной "Чайка". Готова к работе.
   - Чайка, как самочувствие?
   - Самочувствие нормальное, - прохрипела Зина. - Только тяжело и подташнивает. Голова кружится. Нам про такое не говорили.
   - Чайка, каков ваш план полета?
   - План? Ах, план... - послышались непонятные звуки, будто лилась вода. Когда звуки затихли, Зина ответила. Голос у нее стал существенно слабее. - Выйти на орбиту. Совершить один оборот вокруг Земли. Направить ракету на Санкт-Петербург.
   - Точность гарантируете?
   - Конечно! - Зина зло усмехнулась. - Не промахнусь. Взрыв будет что надо. У меня же транспортная ракета. Специально ту выбирала, которая топливом для межпланетного корабля загружена.
   Никольский смял в кулаке листы бумаги с полетными заданиями и недобро посмотрел на контролера.
   - Так и есть, - подтвердил тот.
   - Да что ж вы!! Да раньше!.. Да ни в какие!.. Да я вас всех!.. - Никольский резко замолчал и попытался отдышаться. - Ладно. Значит, нельзя ошибаться. Костя, вы с Зиной еще поговорите. Может, она передумает на город падать?
   - Что, какие-то проблемы?
   Никольский грубо выругался.
   - В этой ракете переход с программного управления на ручное можно только изнутри сделать. Если ваша Зина так поступит, у нас не будет шансов ее перехватить. Ни малейших! Понятно, чем грозит? Понятно?! Мало не покажется. Спалит город, стерва!
   Зина как раз вышла на орбиту и спокойно летела вокруг Земли, не подозревая, какие страсти разгораются внизу.
   - У нее есть что-нибудь дорогое на Земле? Родители, дети, муж? Хоть кто-нибудь, чьей смерти она не желает? - спросил я.
   Никольский задумался.
   - Нет, никого. Ни детей, ни мужа. Родители ее в Поволжье проживают - не успеем сюда доставить.
   - Сколько у нас времени?
   - Полтора часа до схода с орбиты. Два - до подлета нашей орбитальной станции и перехвата управления напрямую.
   - А как на счет тени? Толща Земли радиосигнал не заглушит?
   - Не волнуйтесь, Константин. У нас всюду радиорелейные системы созданы. Связь обеспечена.
   - Ладно. Теперь молчите. Буду ее уговаривать. Воды дайте.
   Мне тут же притащили графин с водой и граненый стакан. Я плеснул в него, отпил, включил связь и начал диалог со смертницей, которая уже похоронила нас всех.
   - Чайка! Вы вышли на орбиту.
   - Я поняла... Ух ты, как здорово! - раздался глухой стук, словно Зина ударила мешком с зерном по металлической стенке. - Ой!!
   - Осторожнее. Это невесомость, - конечно, я не знал, что у Зины происходит, но предположить вполне мог. - Не делайте резких движений. Лучше прикрепитесь к креслу.
   Я повернулся к Никольскому:
   - У нее там есть кресло?
   - Есть, есть. У нее всё есть, - недобро скривился Александр Сергеевич. - Лучше бы не было. Лучше бы у нее кислород закончился!
   - Лучше б у вас изображение транслировалось, а не только звук, - проворчал я. - И не механической системой, а электронно-лучевой - чтоб качество передачи лучше было.
   - Это вы о чем, Константин? У нас другие проблемы...
   - Проблемы у нас в том, что мы не видим, что Зина делает. Пока она этого не скажет. Кстати, изображение можно не только черно-белым получить, а и цветным.
   - Вы говорите, говорите, - Никольский вернул меня к сегодняшнему дню. - Но, желательно, с Зиной. О будущем нашей техники - позже. Если Зина ракету на город не уронит.
   Между тем, звуки, доносящиеся из динамика, ничего не объясняли. Были слышны натужное дыхание девушки, тихая ругань; что-то шмякалось, скрипело, позвякивало.
   - Чайка, что у вас?! Ответьте! Как у вас с ориентацией?
   Зина помолчала и сдавленно ответила:
   - Нормально с ориентацией. Лечу. То есть, летаю... - и неожиданно взорвалась. - Да что за черт! Ремни какие-то идиотские! Кто их придумал такими?! Растянулись они, что ли?..
   - У вас как летают? В скафандрах? - поинтересовался я у контролера полета.
   - Вообще - да. Но ваш пилот оказался нестандартного размера. И не смог залезть в скафандр.
   На мой недоуменный взгляд контролер пояснил:
   - Наверно, грудь помешала. Или бедра. Она только полетный костюм натянула и шлем - они ж не жесткие, как скафандр.
   - То есть, если будет разгерметизация, Зину ничто не спасет?
   - Она знала, на что шла, - осадил меня Никольский.
   - Вот потому, что она без скафандра, ремни и болтаются. Объем другой. Ей к креслу не прикрепиться, а там невесомость.
   Словно в подтверждение моих слов, Зина чем-то бумкнула и зашипела.
   - Может, ей и не надо крепиться? - осторожно сказал контролер. - В свободном полете по кабине она ж ничего не сможет сделать. Не нажмет нужных кнопок, и ракета продолжит полет. А?
   - Бэ! Нажмет она их, нажмет. Она ж нацелена на это. И всяческое противодействие лишь усиливает ее нервозность. А где нервозность - там меньше возможность уговорить не делать непоправимого. Ей успокоиться надо.
   - Вот и успокаивайте ее, Константин Владимирович.
   Я вздохнул.
   - Чайка, на связи. Не молчите. Всё время докладывайте о своем состоянии. О том, что происходит у вас в кабине. Мне нужна четкая информация. Иначе, в необходимый момент вы рискуете потерять сознание.
   - Хорошо. Буду ваши указания выполнять. Что делать сейчас?
   - Попытайтесь закрепиться в кресле. Ремни можно просто связать, не застегивая. Будете в невесомости - не сможете произвести маневр: нет силы тяжести - нет ориентации.
   - Чему вы ее учите? - прошипел Никольский. - Как сподручнее Санкт-Петербург взорвать?
   - Она его и без моих советов взорвет, - отмахнулся я. - Я хочу, чтобы она доверием ко мне прониклась. Тогда легче отговаривать. Понятно?
   Никольский что-то забубнил в сторону - я уже не слушал. Надо было налаживать близкий контакт с Зиной. Я посмотрел на большие часы, висящие на стене Центра Управления. С момента выхода на орбиту прошло уже почти полчаса. На все уговоры оставался час - и это меня сильно нервировало. Если бы у меня было хоть какое-нибудь психологическое образование, или я знал бы Зину с детства - шансы успешного исхода возросли бы. Но мной владело лишь выматывающее желание избежать непоправимого, избежать безумия уничтожения тысяч ни о чем не подозревающих людей. Просто не допустить роковых событий. В которых сам же явился первопричиной.
   - Зина, - хрипло сказал я. - Ты уверена в своих силах? Хватит решимости довести ракету до конца? Если не будешь уверена, можно пойти на второй облет и уже после него...
   - Нет! Чем дольше я буду лететь, тем сложнее будет решиться, как ты не понимаешь? Ты бы видел Землю отсюда, Костя! Это - чудо! Все цвета на ней есть. Зеленый, желтый, синий, коричневый... Нет только красного. Красный - цвет огня, цвет смерти. Но я всё равно не хочу жить так, как жила там, у вас внизу. Не хочу! Понимаешь?!
   - Внизу люди. Много людей. Они ничего не знают.
   - Отсюда никого не видно. Небольшой разноцветный шар, неторопливо крутящийся подо мной. Абсолютно пустой. Моря, океаны, леса, пустыни, горы. И ни одного человека.
   - Ты их увидишь. Обещаю. Когда ракета сойдет с орбиты. Ты увидишь их всех. Они промелькнут перед тобой за те несколько секунд, когда ракета войдет в атмосферу и начнет сгорать, словно метеорит. Увидишь лица. Тысячи лиц, смотрящих в небо, на тебя. На падающую звезду. А потом эта звезда рухнет прямо на них. Но этого ты не узнаешь. Атмосфера спалит тебя намного раньше.
   - Значит, они заслужили это. Если ты проверяешь мою решимость, знай - я не отступлю. Я никогда не отступала. Всегда добивалась, чего хотела. Всегда!
   Я повернулся к Никольскому:
   - В ее жизни должен быть эпизод, когда она не смогла сделать то, что хотела. Когда кто-то был сильнее ее и заставил поступать вопреки желанию. Узнайте.
   Никольский схватился за телефон и принялся судорожно крутить диск.
   - Что ж, Чайка. Проверьте бортовые системы. Отказ какой-либо из них может спровоцировать либо преждевременный сход с орбиты, либо превращение орбиты в расходящуюся от центра. Как начнете - незамедлительно сообщайте результаты проверки.
   - Аппаратура в порядке, - подал реплику сотрудник Центра. - Проверять не имеет никакого смысла.
   - Зина - в истерическом состоянии. Ей нужно отвлечься механической работой. Она успокоится. И тогда я начну давить.
   Между тем, Зина принялась считывать показания приборов и сухо их сообщать. Нажимать кнопки и тумблеры, проходить тесты и тут же докладывать результаты проверки. Я в этом ничего не понимал и всё время поворачивался, чтобы получить подтверждение контролеров - всё ли в порядке, или надо начинать беспокоиться. На удивление, всё проходило штатно. Занять Зину устранением неполадок явно не получалось.
   - Есть! - Никольский дернул меня за рукав. - Нашли!
   - Что именно?
   Никольский зачитал по бумажке:
   - В 1914 году гражданка Зинаида Лопухина, год рождения 1899, возвращаясь вечером домой, подверглась насилию неустановленного количества неизвестных лиц. Меры к их поимке были приняты незначительными и не привели к поимке вышеозначенных лиц. Дело закрыто по сроку давности.
   - Ясно.
   Зину было жалко. Понятно, что она озлобилась, и всех вокруг считает врагами. И хочет их уничтожить. Радикальный способ - убить многих, чтобы обидчики обязательно оказались в их числе.
   - Она давала показания? Может, кого-нибудь узнала?
   - Д-да, - Никольский дико посмотрел на меня. - Сына тогдашнего премьер-министра...
   - Думаю, ее показания во внимание не приняли. И влиятельный человек найден не был. Ведь так?
   - Н-но как же?.. Такого человека... К тому же...
   - Вот и результат. Один человек против ста тысяч и диктатуры, которая уничтожит еще несколько миллионов.
   - Может, доставить сюда этого сынка и наказать перед микрофоном? Или пообещать Зине, что обязательно его накажем? Что правосудие, наконец, восторжествует?
   - Подозреваю, что она никому не доверит наказание, - я зло усмехнулся. - Как думаете, она его сначала оскопит и только потом зарежет?
   Никольский сглотнул.
   - Что же делать?
   - Доставьте его на орбиту. Тогда у Зины не будет стремления вернуться на Землю. Убийственно вернуться, - я практически издевался.
   Но Никольский мой совет принял за чистую монету и тут же осведомился, как быстро может взлететь следующая ракета. Ему ответили, что не раньше, чем через два часа.
   - За это время мы его найдем, поднимем из постельки, доставим сюда и засунем в ракету. Пусть полетает. Нечего малолеток насиловать, - Никольский кровожадно потирал ладони. - Константин, вы только Зину предупредите. Чтобы она там подождала. На станции.
   К этому моменту Зина как раз закончила с приборами и доложила, что неисправностей не выявлено. Я не знал, как начать. Выполнит Никольский обещание или сразу забудет о нем, как только угроза городу будет устранена, - неизвестно. Это на его совести. Но уговаривать Зину придется мне. Я буду давать ей обещание. И если не выполню, пусть и не по моей вине, как посмотрю в глаза сам себе?
   - Чайка! Идет подготовка к старту следующей ракеты.
   - И что с того? Я успею, не волнуйтесь.
   - В составе экипажа стартующей ракеты, - я поглядел на Александра Сергеевича, и он сразу подсунул мне листок с именем и фамилией, - Эдуард Феклистов. Знаете такого?
   Бурный всхлип был мне ответом. Потом раздался тяжкий вздох и Зина промямлила:
   - Зачем? Это - зачем?
   - Вы же хотели с ним встретиться? Он будет в вашем распоряжении. И в полной власти...
   - Костя! Ты врешь! Врешь! Врешь!! Врешь!!! Не знаю, зачем ты сказал это, не знаю... - послышались сдавленные рыдания. - Я никогда, никому. А ты - наружу. Ненавижу!
   - Зин, успокойся. Его действительно направят лично к тебе. Под охраной. Есть распоряжение не мешать тебе. Ты с ним разберешься. Посмотришь ему в глаза. Поиграешь на нервах. Сделаешь всё, что захочешь.
   - Ты стакнулся с контрреволюционерами, я поняла. Скажи им. Наверняка они слушают нас. Нет, Костя. Я не отступлю. Пусть город погибнет, но и он погибнет тоже. Там, внизу. Как все. Как все...
   - Зина. Как раз он-то и не погибнет. Его вывезут, всё же не последний человек. И Лев Давидович до него не доберется, не надейся. Зачем желать погибели многим, когда твой враг останется цел? У тебя же есть друзья? Почему они должны платить за твою ненависть?
   Зина практически не слушала меня, продолжая свою линию.
   - Я знаю. Если выйду на орбиту, меня тут же захватят и арестуют. Посадят в камеру. И вместо Эдуарда прилетит следователь, который заставит меня признать вину. Есть способы. Мне говорили.
   У Никольского заходили желваки на челюстях, он подскочил ко мне и вырвал из рук микрофон.
   - Зинаида! С вами говорит Никольский, Александр Сергеевич. Клятвенно заверяю вас, что все ваши условия будут выполнены. Пожалуйста, прислушайтесь к голосу разума... - Зина молчала, и Никольский продолжил. - Чем дети-то виноваты? Чем?
   Я отобрал микрофон обратно.
   - Чайка, вы пошли на второй виток, - я нагло врал. До полного оборота оставалось десять минут. - Поздравляю. Женщина в космосе - еще одна победа российской науки. Вы теперь - символ. И вам позволено многое. Не забывайте об этом. И будьте человеком, который несет не разрушение, а мир. Мир всем людям на планете. Надежду. Через полчаса вас догонит орбитальная станция. Готовьтесь к стыковке.
   - Какая стыковка? - Недоуменно пробормотал контролер. - У нас нет такого оборудования. Все в скафандрах переходят - по открытому космосу.
   - Зина - не в скафандре. Что вы предлагаете? Уничтожить первую российскую женщину-космонавта?
   - Мы попытаемся шлюзовать ракету. Вроде, ребята должны были уже шлюз смонтировать. Опробуем работоспособность.
   - Чтоб без эксцессов. Никаких несчастных случаев.
   Никольский устало кивнул:
   - Отвечаете головой за ее жизнь. Константин прав. Он часто бывает прав.
   После долгого молчания Зина всё же подала голос:
   - Ну, и гад же ты, Костя. Ну, и гад. Вернусь - надаю по шее. И про Эдуарда не забудьте. Вы обещали.
   Зинины слова казались музыкой. Я расслабленно сидел, не в силах чем-нибудь шевельнуть и сдвинуться с места. Слышал, как Никольский ругается в трубку. И мне было хорошо. Так хорошо, как никогда раньше.
   Грубая рука, стиснувшая внутренности, постепенно разжималась. Хотелось одновременно петь, танцевать и улечься в постель. И уснуть. Чтобы не видеть суеты в Центре Управления...
  
  
   6.
  
   - Константин Владимирович! Признаться, вы нам действительно помогли. Поэтому, наше сотрудничество будет в общих интересах.
   - И что же вас интересует? В первую очередь? - я лениво переложил ногу на ногу.
   - Интересует всё. Александр Сергеевич упомянул в отчете о ваших высказываниях по... - следователь заглянул в бумажку, - сварке, ракетостроению, передаче цветного изображения на дальние расстояния, использованию электронно-лучевых трубок.
   - Да, было такое.
   - Может быть, вы более подробно осветите упомянутые технические новшества? Или расскажете о чем-нибудь еще? - глаза у следователя прямо горели. Так и хотелось вылить на него ведро холодной воды, чтоб остудить и унять излишний энтузиазм.
   - Рассказывал уж. После этого возникли советская власть, электрификация и ракеты полетели. Прямо коммунизм.
   Следователь - стрижка ежиком, явно младше меня - надулся:
   - Я ж с вами по-хорошему, товарищ Шумов, а вы...
   - Да вы тоже поймите! - не выдержал я. - Всё, что я расскажу, будет бессмысленно, по большому счету! Любое привнесенное достижение, в отрыве от существующего технического уровня, приведет к застою. Не к чему будет стремиться. Не надо изобретать, выдумывать, ставить опыты, ошибаться. Прогресс закончится. Вы станете ждать очередной подачки. Что кто-нибудь придет и даст готовое решение. Тогда вас опередят. Та же Америка. А это - перспектива мировой войны, в которой погибнут миллионы. Надо же думать не только о сегодняшнем дне, но и на перспективу. Кстати, если уж говорить о научных достижениях, то, не в обиду сказано, с действительно компетентными людьми, учеными. А не со следователем службы безопасности.
   В службу безопасности меня доставили утром, дав, правда, как следует выспаться в Центре Управления. Я успел узнать последние новости с орбиты - о том, как чувствует себя Зина, о чем говорит и что делает. Узнал, что Никольский отправил-таки Эдуарда на орбиту, но о его судьбе ничего не известно. Успел позавтракать. После чего меня вежливо пригласили в авто двое интеллигентных людей с накаченными шеями и в специфической одежде. Никольский уехал раньше меня на собственной машине, и с ним я не увиделся, чтобы обсудить события минувшего дня.
   Привезли меня аж в здание Думы на Невском. Показали комнату, где я буду жить, и сразу же пригласили на разговор. Вот только разговор со следователем, Поликарпом Терентьевичем, что-то не задался.
   - Константин Владимирович. Вы, конечно, вправе ничего не говорить, - следователь спокойно снес мой выпад в его сторону. - Но вы и нас поймите. Я же не прошу вас досконально рассказывать о будущих достижениях. Да вы всё равно не сможете, если не специалист. Просто намекните на возможность, а мы уж сами думать будем. Главное - в нужном направлении, не отвлекаясь на ложные пути.
   Некий резон в словах следователя был. Я мог исполнить роль Нострадамуса, пророчества которого знали многие, но смогли отождествить с реальными событиями только после того, как события происходили.
   - Считайте, уговорили, - я вздохнул. - Вам лучше из какой области?
   - Всё равно. Вот что вам ближе?
   Я поморщился. Проезд по утреннему городу, еще не до конца приведенному в порядок после наводнения, оставил двойственное впечатление. С одной стороны, не наблюдалось стеклянных уродцев, понатыканных в центре в наше время, зато оставалось много деревянных одно- двухэтажных построек, чуть ли не на Невском проспекте. Да и толпы людей, штурмом бравшие трамваи на остановках, казались чем-то странным. Хотя на дорогах хватало и легковых электромобилей разного размера, и грузовых дизелей, чадящих черными выхлопами. Встречались и извозчики, старательно следующие сигналам светофоров, но всё равно, постоянно создающих заторы.
   После таких раздумий я брякнул первое, что пришло на ум:
   - Метро вам не хватает, на мой взгляд.
   - В каком смысле? - поднял брови Поликарп Терентьевич.
   - В прямом. Подземной железной дороги на электрической тяге для транспортного сообщения между районами города. Первой веткой можно все вокзалы объединить, с устройством промежуточных выходов на поверхность, конечно. Спускаться и подниматься - по эскалаторам, самодвижущимся лестницам. Только копать глубоко придется - грунты в Петербурге не очень хорошие.
   - Интересно... - протянул следователь. - Не покажете на карте?
   Он подал мне карту города, достав ее из ящика стола, и карандаш. Я усмехнулся и в два счета, по старой памяти, обозначил кружочками выходы на поверхность Кировско-Выборгской и Московско-Петроградской линий. Потом соединил их - снизу вверх и по диагонали. Посмотрел на широко раскрывшего глаза Поликарпа Терентьевича и пририсовал Невско-Василеостровскую линию - чисто из хулиганских побуждений.
   - Вот как-то так. Нравится?
   - Впечатляет, да...
   - Названия сами подберете - по улицам. Но строить это долго. Много средств надо. И рабочей силы.
   - Мы понимаем, - следователь аккуратно свернул карту чуть дрожащими пальцами. - Еще что-нибудь?
   - Вы ведь пишите наш разговор?
   Следователь не дрогнул лицом:
   - Да, это обязательная процедура.
   - Вручную? А ведь можно писать звук на магнитную ленту, а потом воспроизводить. Да что звук! Изображение - тоже можно! Но всё это практически вчерашний день! Цифровые носители... - Тут я прикусил язык, сообразив, что до компьютеров этому миру еще далеко. А как работает процессор, я и сам не представляю. Работает, и всё. - Да и вы и сами можете экстраполировать современное состояние науки на будущее.
   - Можем. Футурологов у нас хватает, - жестко сказал Поликарп Терентьевич. - Причем, некоторые даже стремятся воплотить мечты в реальность. И что интересно - у каждого свое будущее.
   - У меня тоже - свое. Много шансов, что вам оно не подходит.
   - Ну не скажите! Есть же разница между тем, кто фантазирует, и тем, кто знает. Большая разница. С вашим знанием надо обходиться бережно. Вас, Константин Владимирович, нужно самого беречь, как зеницу ока. Охранять от происков иностранной вражеской разведки.
   - Я не собираюсь с ними контачить! - возмутился я.
   - А кто говорит, что собираетесь? - весьма натурально удивился Поликарп Терентьевич. - Но вас можно украсть, запугать, заставить говорить - разными способами. Можно просто ликвидировать, как постоянную угрозу.
   - Вы хотите сказать, что я под арестом?
   - Упаси Боже! - следователь аж перекрестился. - Охрана ради вашей же безопасности.
   - И я могу выйти отсюда и пойти, куда мне взбредет в голову?
   - Да пожалуйста, сколько угодно! Между прочим, американские корабли, стоящие в порту, спешно его покинули и уже вышли в нейтральные воды Балтийского моря. Так что интервенция откладывается. Вы ходите, гуляйте. Людей, которых мы поставим вас охранять, вы и не заметите. А ночевать - лучше к нам. Ночи сейчас холодные. Мы вам выдадим бумагу, письменные принадлежности. Вспомните чего важное - записывайте. Да, и спасибо за сотрудничество.
   Поликарп Терентьевич встал со стула, показывая, что разговор закончен, и подал мне руку. Я машинально пожал ее. Попросил показать дорогу на выход. Следователь подозвал дежурного офицера, сказал ему пару слов, тот щелкнул каблуками и отдал честь.
   - Когда вернетесь, пропуск в бюро пропусков будет лежать.
   Я кивнул, прощаясь, и меня быстро провели по лестницам и коридорам на Думскую улицу. Посмотрел налево, направо и решил сходить к Никольскому, поговорить с ним о моем будущем. Неизвестно же - когда я перемещусь и перемещусь ли вообще. Служба безопасности не станет вечно со мной возиться - зачем им отработанный материал. А Никольский обещал работу. За которую будут платить. Я же не могу сидеть на шее у людей, которые озаботились моей судьбой.
   И еще. Почему следователь расспрашивал только о технических достижениях? Он ни словом не обмолвился о социальных изменениях и тенденциях. Его это не интересовало? Или он просто боялся узнавать? Да и я сам об этом не подумал. Ведь в это время, в моем мире, стали набирать силу весьма неприятные организации и партии. Как тут с фашизмом? Уже появился? Действует? Или для его возникновения не было объективных предпосылок, и я зря опасаюсь? Помнится, в самом начале никто национал-социалистов не воспринимал всерьез, даже когда они захватили власть. Что же говорить об этом мире, не в пример более спокойном и благополучном? Конечно, я могу обратить внимание на новую мировоззренческую политику, могу напугать ужасами тотальной войны, могу рассказать, чем грозит миру национал-социализм. Кто мне поверит?
   Я повернул направо и еще раз направо, выходя на канал Грибоедова. То есть, Екатерининский. Посмотрел на Банковский мостик, слепящий золотыми крыльями грифонов, и направился к нему. Захотелось потрогать что-нибудь незыблемое, привычное. Что, казалось, было всегда и останется навечно. Один из символов города. Возможно, сейчас об этом никто не думает. Но пройдет время, всё изменится: жизнь, люди, общество. Грифоны останутся. И будут просто радовать своим видом.
   Раздался треск, я вздрогнул, а из-за крыльев грифонов выскользнули две барышни, громко смеясь и что-то обсуждая. Следом за ними показался мужчина в шляпе и сюртуке, держа перед собой большой фотоаппарат, а в руке - дымящуюся вспышку.
   - Гражданки! - позвал фотограф. - Гражданки! Не забудьте фотографию получить. Мастерская Карла Буллы, на Невском проспекте. Через два дня.
   Девушки обернулись, помахали ему ручкой, отпустили воздушные поцелуи и быстренько побежали в сторону Казанского собора. Беззаботные, веселые, юные. Вся жизнь впереди. Никаких проблем. Счастливое время.
   На какой-то момент мне показалось, что всё вокруг не более чем фотография, или кинофильм из архива. Старенький, черно-белый, только-только озвученный. И что я смотрю этот фильм в зале маленького кинотеатра на окраине города, и могу в любой момент подняться с кресла и выйти. Прерваться на счастливой ноте, когда героям ничего не угрожает, и они не ведают, что ждет их дальше по воле режиссера. И не узнать, чем всё закончилось.
   К сожалению, это не фильм, а жизнь. Моя жизнь. Я не могу закрыть глаза и спрятаться от всех и вся. Не получится. Нужно жить. Даже если мое будущее осталось в прошлом.
  
  
   ***
   - Куда сегодня пойдем?
   - Да какая разница! - Люда напряжена и недовольна.
   - Тогда - в музей.
   Люда удивленно смотрит на Павла. Потом пожимает плечами, и они поворачивают на Дворцовую площадь, замощенную брусчаткой. Люда спотыкается, и Варламов поддерживает ее под локоть. Но не убирает руку, а так и идет рядом с девушкой. Люда не сразу обращает на это внимание, а когда замечает, вздыхает и устраивает руку поудобнее.
   - Ты знаешь, Паша, что я думаю? Ведь Костя мог бы какую-нибудь весточку подать. Написать хоть пару слов. Это же не трудно, правда?
   - Не трудно...
   - Вот и я говорю. Что ему может помешать?
   - Мало ли какие обстоятельства бывают...
   - Но пару слов! О том, что не забыл, о том, что любит. Или в этом и дело? Вдруг он забыл? Разлюбил? Нет-нет, это невозможно! - Люда морщится и прибавляет шаг.
   Паша придерживает девушку, ненавязчиво кладя руку ей на талию, и Люда смущенно смотрит на него.
   - Я, наверно, уже тебе надоела? Своими проблемами. Вон ты сколько времени со мной теряешь.
   - Вовсе не теряю. Хочешь - пойдем в другое место. Да просто по улицам прогуляемся.
   Люда благодарно улыбается, и Паша ведет ее в Александровский сад, всё так же придерживая и не отпуская. Он точно знает - когда можно будет ее поцеловать.
   ***
Оценка: 4.21*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"