Петр Зухов любил что-нибудь сочинять. Напишет, бывало, какой-нибудь рассказик - и к жене, чтобы послушала и оценила его новое творение. Ведь каждому пишущему, не секрет, хочется не только самому восторгаться своими опусами, но чтобы обязательно кто-нибудь еще похвалил, выразил свое восхищение. Маруся, жена, вначале добросовестно исполняла роль слушательницы, но потом стала увиливать от этого, ссылаясь на занятость или головную боль.
- Я что писать разучился? - спросил он однажды Марусю. - Так ты скажи об этом честно. Лучше, горькая правда, чем сладкая ложь.
- Пишешь ты неплохо, - уклончиво ответила она. - Есть в твоих рассказах все: и сюжет, и правда жизни... - она задумалась, после чего произнесла с расстановкой: - Правда - есть, о вот любви, как мне, кажется, в них не хватает. Обыкновенной любви.
- Какой любви? - разозлился Зухов, понимая, о чем говорит жена. - Я не дамский писатель. Страна гибнет, а тебе о любви подавай!
- Ну, как знаешь, я высказала свое мнение. И вообще Петя, я сейчас занята посудой, а потом буду варить. Извини, мне некогда заниматься ерундой.
"Ерундой?" - Зухов хотел, было, обидеться, но передумал. - "Женщина! Я в совершенстве владею словом, а кто владеет словом, тот владеет миром, а значит и женщинами. Я тебя, голубушка, заинтригую... Прямо сейчас сяду и напишу такое, что ты будешь слушать..."
Он ушел к себе в комнату и стал выплескивать на чистый лист бумаги то, что подарило ему озарение.
К вечеру Петр поставил последнюю точку в своем сочинении.
Настроение его было не то чтобы приподнятое, но возбужденное. Его подогревало чувство реализованного замысла, ибо казалось ему, что создал он то, что хотел, и именно то, что должно задеть любвеобильное женское сердце. Он тут же поспешил вынести творение на женин суд.
- Маша! - позвал он, не вставая из-за письменного стола. - Я тут кое-что написал...
Жена молчала, она суетилась на кухне. Все творения мужа в "стол" раздражали ее. Что писать, если за это не платят денег.
- Я учел твое замечание насчет любви...
- Отстань! Некогда... - ответила супруга. Лучше бы делом занялся: помои из ведра вынес.
Раньше после таких слов Петр замыкался в себе. Хватал ведро и выбегал на улицу, где выплескивал обиду вместе с содержимым ведра, как нечто неприятное, мешающее жить. Но сейчас он не обратил внимания на ее отказ, поскольку этот отказ не нанес абсолютно никакого травмы его писательскому самолюбию. Напротив, он был доволен, ибо, согласно им же составленному сценарию, как раз и должен быть отказ со стороны супруги. Только тогда сохранится острота ощущения от предстоящего чтения.
- Пару предложений, Маша, послушай хотя бы пару предложений, - стал умолять Зухов. - Если не понравится, сразу перестану читать.
Никакой реакции на его мольбы и просьбы. Пришлось отправиться на кухню. Если гора не идет к Магомеду, то...
Жена чистила лук, морщилась и пускала от сего занятия невинную слезу. Увидев в дверном проеме своего суженого, надвинула брови и подбоченилась, держа в одной руке луковицу, в другой - нож.
- Я тут запарилась, - сказала она, щурясь от давивших слез, - а ты вместо того, чтобы помочь, носишься со своей ерундой. И мне не даешь заниматься делом.
- Пару предложений, Маша...
Маша занесла над головой руку, в которой держала нож:
- Бери мусорное ведро! - потребовала она. - Клади в него свою рукопись и неси все на помойку. Не то...
Глядя на грозное лицо жены, Петр уже хотел взяться за ведро, но все это не входило в его планы, и он нашел в себе мужество довести начатое до конца. "Сейчас или никогда, - крутились мысли в его голове. - Самое подходящее время начать читать свое сочинение. Способно ли его творение остановить кровавую расправу?
Несмотря на нависшую угрозу, Зухов, словно маститый чтец, произнес первые строки:
- Я вновь сжимаю своими руками Твою ручку. Морозно. Я без перчаток, но стараюсь не замечать этого. Твоя белая ручка ужасно холодная, и у меня одно непреодолимое желание согреть ее, как можно быстрее...
Маруся забегала глазами, в уголках губ появилась улыбка: "Ах, подлец! Лисовин... - подумала она, - знает, как затронуть женское сердце... Это он обо мне пишет... Только, интересно, когда это он согревал мою руку? Обычно, у кого-кого, у меня руки горячие. Это у него холодные, словно у мерт... - Маруся осеклась, - пусть живет... может, когда еще услышу что-нибудь нежное от него.
Незаметно для себя Маруся опустила нож, присела на таберетку, а Зухов тем временем продолжал:
- ...Десять лет прошло с тех пор, как я выбрал Тебя из множества других...
- "Да уж, льстивости ему не занимать! И не десять лет, а шесть... - хотела поправить его Маруся. - Мы живем всего шесть лет... Ладно, потом скажу свои замечания".
- ... Ты спросишь, почему, я выбрал Тебя, - вдохновенно читал Петр. - Я отвечу: Ты отличалась легкостью, поэтому Ты порхала впереди меня, словно бабочка..."
"Оригинально, - подумала Маруся. - И сравнение меня с бабочкой - тоже светлое и оригинальное. Хотя, "бабочка" может иметь двойной смысл... Ну, да ладно...
- ... Другие - были серые тучные и тяжелые на подъем, - продолжал Зухов. - А Ты, напротив, была белой и стройной. Обувь на Тебе - всегда с иголочки, резиновая подошва, хоть и советского производства, но очень шла Тебе, как никому...
Маруся заерзала на табуретке: какие "другие"? Невольно взглянула на свои потрепанные тапочки. Хоть вспомнил, подлец, что давно не покупал мне обновы. Но если пишет, значит, думает. Авось, и надумает чего...
"...- сколько позади нелегких дней! - восклицал Петр. - Но даже в мороз, дождь и распутицу, Ты всегда была со мной. Мы ходили в трудное безденежное время за дровами, сеном, углем и щебенкой... И Ты не разу не пожаловалась на судьбу. Ты все также весело порхала впереди меня. Но иногда я вел Тебя за собой...".
Маруся невольно вспомнила первые годы их совместной жизни. Петра как раз уволили по сокращению, и не было даже возможности купить угля, приходилось добывать его возле брошенной котельной, да и дрова собирали по щепкам... Она слушала Зухова и четко представляла то трудное, но в то же время счастливое лето...
А Петр, не сбавляя темпа, продолжал:
- "...Часто после тяжких трудов мы отдыхали, где нибудь на поляне. Ветерок обдувал нас. Я склонял голову на Твои колени, и мы мечтали о том, как здорово будет жить, когда кончится это смутное время. Правда, оно что-то слишком уж затянулось...
Время берет свое... За эти годы я немного постарел, шалит здоровье. Да и Ты не так весела, как прежде, частенько скрипишь, обувь твоя поизносилась. Я мечтаю купить тебе обнову, чтобы ты также легко и весело порхала впереди меня. О чем мечтаешь ты, я могу только догадываться..."
- Да о том же! - не выдержала Маруся. - О том же, Петя, мне даже в люди выйти не в чем...
Но Зухов не обращая внимания на реплики жены, продолжал читать не с меньшим вдохновением, чем прежде:
-... Вот мы и дома, дорогая. Сейчас я освобожу тебя от мусора, завтра, Тележка, моя, я снова буду сжимать Твою холодную ручку, пытаясь согреть ее..."
- Какой мусор? Какая тележка? - Маруся с недоумением смотрела на Зухова: в здравом ли уме он, не зачитался ли?
- Так ведь я это про тележку написал. Сколько она нам послужила верой и правдой. Хорошая тележка!