Я прихожу в себя медленно, словно нехотя. В висках пульсирует, гудит в ушах, во рту горько и сухо. Пытаюсь открыть глаза, но они стянуты повязкой. Руки перетянуты сзади веревкой. Я связана?! Мысль толчком врывается в туманный рассудок и оседает в нем. Страх исчезает, уступив место обреченности. Ну вот, опять. Теперь Герасимов решил припугнуть меня похищением...
Сижу на полу, прислоненная спиной к стене. Из щелей дует ветер, холодный и злой. Слышу чье-то присутствие. Человек - хотя я знаю его имя, - ходит взад-вперед, и гул его шагов давит на темечко.
И вновь запах дощатого пола. Мамочки, какой ты не оригинальный. Привозить дважды в одно и то же место - но с какой целью?
- Мог бы придумать что-нибудь новенькое, - шевелю пересохшими губами.
Герасимов останавливается. Молчит. Тишина разбивается о виски.
- А глаза зачем связал? Думаешь, я не догадываюсь, кто ты? Ну да, это ведь так не очевидно!
В один прыжок он оказывается напротив меня и поднимает мой подбородок. Его пальцы незнакомые, шершавые. Не говорит, только рассматривает. Я дышу нарочито громко, открыв рот, облизывая губы онемевшим языком.
- Откуда ты узнала? - спрашивает погодя.
Голос мне знаком, но он не принадлежит Герасимову. Голова болит и не соображает, мне кажется, я слышу, как натужно передвигаются в ней шестеренки. Я с трудом фокусирую мысли, которые расползаются змеями.
-- Все очевидно, -- пытаюсь не выдать непонимания.
Это не Никита, так кто же?! Где я слышала эти чуть капризные нотки?
Мамочки...
-- Вадик.
- Блин, как ты догадалась?! - кажется, он восхищен, ну или крайне удивлен.
- Это очевидно, - повторяю с усмешкой, а сама сжимаюсь в струну. - Развяжи мне глаза, если уж в секретности нет необходимости.
Зачем он меня связал и притащил сюда? Что он будет делать?
Его подкупил Никита?
Наверное, своей местью Герасимову я завела какую-то цепную реакцию, поэтому всё, что происходит в моей жизни сейчас: драки, смерти, кровавые драмы и игры со связыванием - всё в черных тонах.
Повязку Вадик всё-таки стаскивает, не сильно заботясь о том, что она врезается в кожу и оцарапывает сначала веки, а затем щеки. У него недовольно надуты губки, конечно, ведь мальчик хотел разыграть шоу, а оно не удалось.
- Ну и зачем ты меня сюда притащил?
Говорю, а сама осматриваюсь. Это деревенский дом (опять деревенский дом!), разве что, в отличие от дачи Герасимова, обжитый и уютный. И занавески с оборочками, и скатерка новая, чистенькая, и пол прибранный. И вообще тут чувствуется жизнь, пусть не постоянно, но сезонная. Вон, на нитке под потолком сохнут травы, а на подоконнике разложены грибы.
- Ты богата, - вместо ответа ворчит Вадик и отходит к окну.
- Кто тебе такое сказал?
- Есть люди, - он неоднозначно пожимает плечами. - И пока ты купаешься в бабках, я прозябаю с мамкой и слушаю её вечное нытье. Мне бы перебраться в свою квартирку, - он нервно трогает занавеску, - где я был бы хозяином. Вот, например, хата твоей бабушки - неплохое местечко, а? Пусть и у черта на куличиках.
Ага, то есть бабушка моя, а на "хату" зарится он. Интересное дельце.
Пытаюсь усесться поудобнее, в сведенных руках колет.
- Можешь пытать меня, но квартиру я тебе не отдам.
- Да тебе и не придется. - Вадик, обернувшись, подмигивает, достает зажигалку и смотрит на слабый язычок пламени. - Она и так перейдет по наследству моей мамке, а уж та отдаст её мне. Ну а кому ещё?
Чего-чего? Не рано ли меня хоронить? Впрочем...
Мне становится так страшно, как никогда до сегодняшнего дня. Все догонялки с Никитой были детскими забавами, в отличие от этого. Глаза Вадика воровато бегают, но спина его прямая. Он уверен в том, что собирается сделать.
А что, собственно, он собирается сделать?!
- Ты убьешь родную сестру ради квартиры? - сталкиваюсь с ним взглядом.
Вадик сникает.
- Так надо.
- Кому надо? - с трудом не срываюсь на крик. - Тебе?
Как же мне повезло с родней! Мать безразлична к родной дочери и постоянно мечтает получить с меня какую-нибудь выгоду, братец - будущий убийца. А сама я отравила существование тому, кого люблю больше всего на свете. О нас можно писать книжку и озаглавить её: "Семейка Адамс".
- Нам. Ты не злись, но так для всех будет лучше. От тебя одни неприятности, мамка уже спать боится - вдруг ты среди ночи нагрянешь? И вообще, меня твоя подруга подговорила за неплохие отступные, я не сам... -- оправдывается он, зардевшись как школьник.
Подруга?
Сердце ухает к пяткам. Какая, черт возьми, подруга? Богатая Лера, давно просящая продать фирму по-хорошему?! Или Ира, исчезнувшая при странных обстоятельствах?! Других подруг у меня отродясь не водилось.
- Как её зовут?
Вадик качает головой.
- Подруга, с которой вы работали. Так что я не один такой, тебя даже друзья ненавидят. - Он улыбается, будто бы пытается убедить самого себя, что убийство - это нормально. - Ты это... извини...
Он вновь зажигает огонек, и я восклицаю:
- Идиот! Тебя первого обвинят в убийстве. Чей это дом, ваш с мамой?
- Да, наш. Скажу, что ты приехала без разрешения, ну и подожгла нечаянно себя. Такое бывает, у нас недавно бабка знакомая так померла.
- Идиот! - повторяю с усмешкой. - А типа соседи твою тачку, подъезжающую к дому, не видели? И типа у меня ключи были от вашей дачи? И адрес я знала, да?
У меня начинается истерика. Я смеюсь, а Вадик смотрит большими водянистыми глазами и хлопает ресничками.
- Ты меня не путай, у нас все просчитано. - Он угрожающе надвигается. Большой ребенок, возомнивший себя вершителем судеб.
- А я и не путаю. Свою квартирку ты, Вадик, непременно получишь. Лет этак на пятнадцать или сколько дают за убийство человека?
Неведомо как, но у меня получается ослабить стягивающие запястья путы. Ещё чуть-чуть, и я сниму их. В метре, прислоненный к стене стоит старенький топорик. Вот бы дотянуться до него. Убивать брата я, конечно, не стану, но припугнуть - с удовольствием.
- Вы с моей "подругой" молодцы, - продолжаю, незаметно потирая запястья друг о друга, - отличный план придумали. А точнее - она молодец. И от меня избавится, и от исполнителя, потому что все улики будут указывать на тебя.
- Да?
Глуповато почесывает макушку.
- Разумеется, тем более что совсем недавно мы сильно повздорили. Меня будет искать мой жених, и поверь, он догадается, что я не могла забраться в дом, где ни разу не бывала. Поэтому дважды подумай, гнаться ли тебе за призрачной наживой? Если хочешь, я на тебя "Ли-бертэ" завтра же перепишу, будешь полноправным хозяином.
Почему-то я сама верю в свои слова. Возьму и перепишу, и пускай разбирается с исчезновением денег, смертями, удалением базы клиентов и прочими неприятностями. А сама продам бабушкину квартиру и переберусь в какую-нибудь глухую деревеньку, где заживу спокойно.
- Ты меня полиции сдашь.
- Не-а, клянусь.
Кажется, он начинает мне верить, даже тянется к ножницам, лежащим на столе. Но потом резко мотает головой.
- Хватит морочить мне голову!
С этими словами бросается к занавескам и одним нажатием поджигает их. А сам убегает, заперев дверь на замок. Я умудряюсь стащить веревку с рук и вскакиваю. Занавески пылают. Дым, едкий и черный, забивается в ноздри. Пламя перескакивает на стену, обшитую рейкой, переползает на мебель. Я ломлюсь в запертую дверь, но всё впустую. Хватаю топорик и ударяю в стекло. То осыпается по центру мелкими осколками. Удар, второй. Воздуха не хватает. Перед глазами всё меркнет. Топор падает из ослабших рук.
Уже теряя сознание, я вспоминаю: надо было намочить тряпку и приложить её ко рту.
И вдруг, когда кислород должен закончиться, в нос ударяет свежий воздух, такой морозный и сладкий, что я вновь задыхаюсь. Я закашливаюсь и понимаю, что лежу на чьих-то руках.
- Живая! - Доносится мужской голос, и мне не нужно открывать глаза, чтобы всё понять.
Я умерла или пребываю в предсмертном бреду, потому что этот человек никак не мог появиться в горящем доме.
- Никита! - шепчу из последних сил. - Прости меня за всё, я очень тебя люблю. Теперь мы всегда будем вместе.
На губах растягивается блаженная улыбка. Всё-таки уготовано мне местечко в Раю.
- Угу, будем, - недовольно доносится сверху, - но сначала я убью того ублюдка, который решил тебя поджечь.